СТАКАН ЛИМОНАДА В нежном мареве знойного лета на веранде, открытой Зефиру, Незнакомка поила поэта после чтения виршей кефиром. Перед входом валялась циновка, виртуозно трудились цикады, И какой-то еврей-полукровка распевал под окном "серенады". Незнакомка мигнула кумиру, неизвестно на что намекая, И поэт, поперхнувшись кефиром, покраснел, неприлично икая. Старый Фирс в золоченой ливрее на подносе принес лимонада, А в саду, в исполненьи еврея, все лились и лились "серенады". Лимонад на кефир наложился и урчаньем души отозвался, Покрасневший поэт удалился, а еврей, кончив петь, задержался. Солнце томно клонилось к закату, лимонад выдыхался в стакане… Это всё описалось когда-то, дай Бог памяти, в чьём-то романе. БОКАЛ БОЖОЛЕ Была унылая пора, но – золотая...Еще ласкали поздние лучи... Невнятно птицы собирались в стаи, возможно, утки… или же… грачи. Не орнитолог я, и птиц не разбираю...Зато я помню запах миндаля, Когда прислуга подавала к чаю печенье…а я подал три рубля… Пожалуй, нет, не три, наверно – тридцать – ах, время! – прыткий рыжий таракан! ОНА сказала: ты забыл побриться, и заключила приторным: sharmant… Я ЕЙ поцеловал манерно руку, добавил в чашку ложку коньяка, Отпил, чуть потрепал борзую суку, спиной учуял холод сквозняка, И, извинившись, удалился в «келью» – пошел к себе, дочитывать Рабле… На лестнице полюбовался елью... и вспомнил про бутылку божоле, что со вчера забыл на секретере…...вошел, налил бокал… и потеплел. Прихлопнул ловко муху на портьере, ушел в Рабле и тихо засопел… ...мне снился фаэтон… и чьи-то ножки, обжоры – сын с отцом, в Гаргантюа… (сквозь сон стучали в кухне поварешки) …потом - коньяк, портьеры, пеньюар, что медленно стекал по телу девы и обнажал прелестные черты… А после стойка пойнтера - жгут нервов, почуявшего дичь за полверсты. И тут приснилось, будто кто-то ползал по моему небритому лицу… Клянусь творцом, я многое бы отдал, чтобы испортить праздник подлецу. Но ЭТО КТО-ТО поползло за ухо, я головой задергал и вскочил. То тешилась на мне живая муха, что на портьере давеча убил. Я взвел, не дрогнув оком, пистолеты. Та, donnervetter, села на бокал. Шмальнул. Убил. (бокал не сбив при этом). И тут к обеду Фирс меня позвал. …и снова навалилась скука-осень, хоть и ласкали поздние лучи… …а птицы - стаились - засиживали просинь…возможно, утки… или же… грачи… ОЖЕРЕЛЬЕ Женщина играла на рояле...Полумрак ощупывал портьеры... Ловелас – лежал на покрывале, в вазе для печенья – револьверы – (ведь они должны быть под рукою) – ловелас был – Лёнька Пантелеев. Он был вне… и сыск не беспокоил, правда, чуточку смущал лакеев… Лёнька наполнял фужер шампанским, с хрусталя, искрясь, стекала пена... Опьяняя взор холстом фламандским, женщина мусолила Шопена. Было всё изысканно и нежно, только Лёньке это надоело. Он, допив шампанское, небрежно бросил фразу: «Ах! Какое тело!»... Зашептал пассаж из Мопассана…Пианистка – млела, вскинув брови… Лёнька, наподобие Тристана, влил Изольде толику любови… Мир уснул: спала клавиатура... ожерелье спало на рояле... Питер спал... и сыщики из МУРа... и мадам, на тонком покрывале. Спал комод, лакеи крепко спали, спало платье, пурпурного крепа, замерли часы, как будто встали... спал в своей постели автор НЭПа. Спало всё! Лишь алчность не уснула. Где-то – поезд шарили под Гжелью. Лёнька встал…протер от крошек дула…и исчез…а с ним – и ожерелье. |