- Если пойдёт дождь, я сойду с ума…

Она сидела у окна, прижимаясь лбом к горячему стеклу. На загорелых обнажённых плечах и россыпи каштановых волос лежали пропитанные жаром солнечные лучи. В окно билась муха, звонко, над самым её ухом. Ира не шевелилась.

- Я не вынесу – просто сойду с ума, - повторила она устало.

Спятила, - подумал Артём. – Который день с ней что-то неладное.

- Не говори глупостей, - отрывисто произнёс он. – Дождя нет уже дней двадцать. Я подыхаю от жары. Это место напоминает самый край света. Здесь просто невозможно жить. Хотя, знаешь, нам ведь это как раз на руку.

- Ты не понимаешь, дождь – он смоет всё. Будет стучать по крыше и бить в окно. Он найдёт нас…

- Перестань… может, достать вина? У нас ещё много.

- Лучше дай мне глоток дождя – в нём больше правды.

- Ты в самом деле рехнулась, - Артем разозлился. – Перестань действовать мне на нервы.

- Хорошо, как скажешь…

Отвернувшись от окна, Ира посмотрела на Артёма.

Он, обнажённый до пояса, сидел на полу в тени и то и дело обтирал блестевшую от пота кожу махровым полотенцем, перекинутым через шею. С самого утра он раскладывал деньги, доставая их из брошенного рядом мешка. Справа от него аккуратно выстроились стопки разложенных по номиналу банкнот – пятисотки, тысячи. Он работал медленно, не делая лишних движений, раз за разом погружая руку в мешок. Он был спортивен, ростом чуть выше среднего, с резкими чертами лица. Его правый бок пересекала тонкая линия шрама.

Ира посмотрела в окно, которое выходило в пристроенный к дому палисадник. Деревья замерли в зное, и даже самый слабый ветерок не шевелил пыльных листьев.

- Знаешь, что он мне напоминает? – заговорил из глубины избы Артём, указывая на мешок с деньгами. – Помню в детстве, мы частенько играли с семьей в домашнее лото. На какие-то смехотворные деньги. Но всё же всегда хотелось выиграть. А бочонки с цифрами как раз находились в мешке – почти таком же, как этот, правда, поменьше. И вот представь, тебе нужно достать один определённый номер, чтобы выиграть. И ты погружаешь руку в мешок, нащупываешь деревянный бочонок и тащишь, замирая в надежде. И закрываешь глаза… а когда открываешь - видишь своё счастливое число. Ты сорвал банк, и радости твоей нет предела. Забавно, сейчас я тоже сорвал банк.

Ира не ответила. Она в который раз обвела помещение взглядом: низкий потолок, старая, еле живая кушетка, кровать, противно скрипевшая на весь дом, стоило только на неё сесть, изначально белые, но давно посеревшие занавески на окнах. Первые дни она старалась поддерживать в доме чистоту, мыла полы, смахивала пыль, стирала бельё… сейчас даже не хотелось вставать со стула и отходить с бьющего в лицо солнца.

Муха на стекле успокоилась и лишь изредка с безнадёжным упорством билась в окно.

- Может, всё-таки выпьешь вина, оно, по крайней мере, холодное, - Артем встал и прошёл к окну. На солнечном свете его кожа казалась жёлтой и больной. Он стянул с шеи полотенце и, зажав его в ладони, резким движением прижал муху к стеклу.

- Допрыгалась, - удовлетворённо сказал он и раздавил надоевшее насекомое.

- Нет, не хочу, - тихо произнесла Ира, смотря, как Артём стряхивает муху с полотенца.

- Жара ведь…

- Всё равно.

Артём отошёл обратно в тень и произнёс оттуда:

- Ничего, недели две ещё здесь отсидимся, а затем самолёт – и никаких проблем. Стоит только набраться терпения. Деньги должны остыть, они ещё горячи, если ты понимаешь, о чём я. Они как горячие пирожки, свежий запах которых чувствуется далеко за пределами кухни. Надо дать им отлежаться, остыть… тогда уже никто ничего не учует.

- Или учует. Смотря какой нюх. Волки, знаешь ли, очень натасканы на такие пирожки.

- Тебе что, страшно?

- Нет, какой теперь страх. Страшно было раньше, когда мы только сбежали в эту глушь.

- Мы не бежали, - жёстко произнёс Артём.

- Страшно было потерять, - не слушая, говорила Ира. – Но не деньги - я уже перестала понимать, что это такое. Потерять что-то большее. Ведь деньги горят, а потому ничего не значат. Хотя, мы ведь тоже… горим. В нас есть что-то от Феникса, но так мало. Мы сгораем каждый день, помаленьку, незаметно для окружающих, и очень редко возрождаемся. Почти никогда…

Артём тяжело посмотрел на неё. Пот струйками тёк с его висков на шею, дыхание было тяжёлым. Казалось, во всём мире не найти более душного, пропитанного жаром места, да и самого мира за окном уже нет – только этот дом, будто вырванный, заляпанный маслом и кофе, листок из забытой всеми книги. Дешёвая бумага, глупые слова.

Артём резко поднялся и направился к двери.

Выйдя из дома, он оказался в залитом солнцем пустом дворе, который окаймлял покосившийся серый забор. Рядом с забором находились две старые, тронутые ржавчиной бочки. Краска на них облупилась, и они казались здесь очень к месту.

Содранная шкура мира, - подумал Артём. – Омертвевшая и даже уже не пахнущая.

Он прошёл к бочкам и заглянул внутрь. Первая была совсем пуста, но во второй ещё что-то оставалось. Взяв заваленное рядом на бок ведро, Артем ковшиком нагрёб в него воды. Вода оказалась довольно грязной, но это не имело значения. С ведром наперевес, Артем вышел за ворота, на жёлтую, затравленную зноем улицу. Вдоль разбитой дороги протянулись дома. Некоторые из них были покинуты – зияли разбитыми окнами, или неприступно косились забитыми наглухо ставнями, словно не желая отпускать от себя дух неизвестно куда ушедших хозяев. Хозяев, что, возможно, бьются в стекло другой, но очень похожей на эту, жизни, или же лежат в земле под покосившимися крестами и стёршимися надписями с теперь уже никому не нужными именами.

Жилых изб было больше. С целыми стёклами и занавесками на окнах, с возделанными огородами и даже где-то подкрашенными крыльцами. Но улица была почти пуста, лишь возле дома через дорогу Артём увидел смолившего папиросу старичка. Тот сидел на лавочке в тени дерева и равнодушно глядел на Артёма из-под густых бровей.

- Плевать на публику, - весело подумал Артем и окатил себя из ведра. Вода оказалась тёплой, но даже так было неплохо. Тело задышало под припекающим солнцем и по коже побежали вниз блестящие змейки. Артём не стал обтираться полотенцем, а просто стоял, прикрыв глаза и стараясь глубже дышать. Воздух был мёртвым. Всё замерло в безветрии – дома, деревья, с устало обвисающими ветвями, редкие птицы. Старик напротив уже не курил, а неподвижно сидел, устремив взгляд в конец улицы, словно ждал, что вот-вот чей-то еле различимый слабым зрением силуэт покажется там в расплывающемся зное.

Артём направился обратно в дом.

Ничего, - твердил он себе. – Недели две ещё отсидеться и можно навсегда забыть про это место. Деньги вот бы разложить, как полагается – они ведь не ворох опавших листьев, как говорит Ира. Совсем рехнулась.

Он вспомнил их первую ночь здесь, в деревне. Как он усыпал кровать деньгами – так же, как делали это герои какого-то голливудского фильма. И они занимались любовью среди этой россыпи призрачного счастья, и в какой-то момент для него всё исчезло, не осталось ничего кроме её тела, дыхания и губ. Лишь вселенная, развёрнутая звёздным небом за окном, напоминала, что небеса до сих пор находится чуть выше, чем кажется.… А наутро, пока Ира ещё спала, он стал собирать мятые банкноты и запихивать их обратно в мешок. Они были везде – на белье, на её коже, на полу и под кроватью. Он собирал их поспешно, не зная и сам, зачем так торопится. И подняв глаза, он встретился взглядом с ней. В то утро она впервые так на него посмотрела. Так странно, отчуждённо, не понимая, что он делает и зачем. Тогда она стала для него чужой, вернее это он стал чужим для неё. На какое-то одно мгновение, резкое и холодное, как сталь клинка. Потом она готовила для него кофе, улыбалась и целовала, но что-то уже пошло не так. Первая тонкая трещина, которую ещё можно было склеить. Но кругом, все эти дни, был только мёртвый зной, пропитанный запахом денег. И душные, ничего не значащие ночи, и выжженные солнцем дни. Они сменяли друг друга как немые часовые перед дверью со всё более стирающейся надписью «любовь»…

Артём зашёл в дом. Выпил на кухне кваса, купленного у какой-то бабки по соседству, и направился к Ире.

Она уже отошла от окна и теперь лежала в конусе падающего света и пускала зеркальцем по потолку солнечного зайчика. Когда он вошёл, она даже не взглянула в его сторону. Лишь зайчик на потолке замер на какое-то мгновение, а затем снова принялся лихорадочно скакать.

Артём смотрел, как двигается её рука – такая живая и независимая, будто и не принадлежавшая хозяйке, чьё лицо совершенно равнодушно глядело вверх. Вдруг рука замерла и с силой швырнула зеркальце об пол. Стекло звонко разлетелось. Артём вздрогнул.

- Солнце в осколках, - произнесла Ира.

- Помешанная сука, - выругался он и направился к подвалу – за вином.

 

- Солнце в осколках - донёсся из тумана неузнаваемый голос и с диким звоном к его ногам посыпались обломки разбитого зеркала… Он проснулся весь в испарине. Окутанный туманом подъезд растворился в резко проступившей ночи. С вечера ставни никто не запирал, и сейчас комната озарялась застывшим лунным светом. Было душно, простыня липла к спине. Сердце бешено колотилось и сон не желал забываться.

Артём повернул голову. Иры рядом не было. Тогда он приподнялся на локте и увидел её у окна.

Она стояла в бледном свете луны, зажимая в руке тлеющую банкноту. Красно-жёлтое пламя медленно пожирало бумагу и отражалось яркими, блестящими точками в Ириных глазах. Артём не мог пошевелиться – огонь завораживал. Его свет мягко ложился на Ирину кожу, предавая ей цвет. Артёму захотелось, чтобы её тело было рядом, здесь – в постели, а не у ночного лунного окна.

Банкнота догорела, и умирающее пламя обожгло Ирины пальцы. Зашипев от боли, она отбросила остатки почерневшей бумаги на подоконник и поморщилась. Артём резко вскочил с кровати и быстро подошёл к окну. Схватив Иру за руку, он одним рывком повернул её к себе лицом и сперва не узнал. Теперь, когда пламя погасло, Ира казалась совсем другой. Жёсткое, очерченное тенями лицо в холодном свете месяца, упругие, словно заиндевевшие волосы. Она смотрела сквозь него, как будто он всё ещё лежал там – в кровати, мучаясь сном и душной ночью, а не стоял перед ней лицом к лицу, не зная, что сделать – поцеловать или ударить.

Артем дал ей пощёчину. Её голова безвольно мотнулась в сторону, как у куклы.

- Ты спятила, - процедил он.

Ира вырвала руку и откинув волосы, смело взглянула ему в лицо.

- Ты слишком часто это повторяешь, - сказала она.

- Недостаточно часто, чтобы ты пришла в себя.

- Разве я не в себе, - еле слышно произнесла Ира и взглянула в окно.

Даже в лунном свете хорошо различался след от пощёчины, застывший на её щеке.

- Зачем ты жгла деньги? – Артём отвёл взгляд и тоже посмотрел в окно. Кругом не души. Лишь их домик, затерянный где-то под звёздами. Дом напротив мрачно зиял безнадёжно чёрными дырами окон, а осыпанная лунным светом дорога казалась невероятно пустынной и заброшенной. Артём вновь почему-то вспомнил только что ушедший сон.

- Потому что для того, чтобы жить, всегда нужно что-то жечь, - тихо заговорила Ира. – Жечь прошлое, предрассудки, сердце на костре любви… придавать пламени всё ненужное и тянущее назад или вниз. И знаешь, мне хотелось что-нибудь сжечь, а здесь есть только ты и твои деньги. Но это было бессмысленно, я знаю. Так глупо. Нам уже никогда не выбраться отсюда.

- Ещё немного и…

- Никогда, - не слушая его говорила Ира. – Где бы мы не были, куда бы не убежали, этот дом всегда будет где-то рядом. Мы взяли билет в один конец и стоим на последней станции. Разве ты не чувствуешь – самолёты больше не летают, поезда приржавели к рельсам, а лесные тропы замело. Нам не вырваться, не уйти от себя… и знаешь… больше не смей меня бить.

Где-то пролаял пёс, разорвав тишину. И словно что-то сдвинулось, поменялось вокруг. Артёму показалось, что всё уходящее ещё можно вернуть, схватить и удержать, навсегда забыв о том, что было. Он потянулся к Ире, к её губам, готовый почувствовать её рядом с собой так близко, как никогда. Но она отстранилась. Даже не посмотрев на него, Ира развернулась и пошла к спрятавшейся в полумраке кровати, оставив его у окна – наедине с лунным светом и одинокой деревенской дорогой за окном.

 

С утра, впервые за несколько дней, на небе появились облака. У Артёма ломило спину – этой ночью он не стал спать на кровати, а неловко устроился на разбитой кушетке. Ира ещё спала, и Артёму не хотелось на неё смотреть.

Облака неспешно проплывали за окном. Артём встал и прошёл на кухню. В умывальнике ещё оставалась вода. Она была тёплой, но чистой, на большее Артём и не рассчитывал. Умывшись, он вышел во двор. Жары ещё не было, утреннее солнце мягким светом струилось по воздуху. Он представил себе утро у моря, как он выходить на балкон гостиницы и смотрит на ровную морскую гладь и ветер неспешно перебирает его волосы. Или ресторан под открытым вечерним небом и приглушённый, желтоватый свет фонарей, звон бокалов и негромкие голоса посетителей. Артём подумал об Ире, и видение исчезло. Она была рядом, опутанная сном за стенами этого домика, а море колыхалось призрачным миражом где-то за тысячи километров отсюда.

Он вышел за ограду. По улице ковыляла старушка, опираясь на палку и что-то неся в тряпичной сумке. Кроме неё, никого видно не было. Артёму захотелось курить, но сигареты остались в доме, и возвращаться за ними не было ни малейшего желания. Он механически пошарил по карманам джинсов. Как и следовало ожидать – спички были на месте. В заднем кармане оказалась уже порядком измятая небольшая фотокарточка. С фотографии на него смотрела Ира, заснятая в полный рост, в спортивном костюме, с походным рюкзаком за спиной, она казалась немного меньше ростом, чем на самом деле. Кожа её была ещё смуглее, чем сейчас, волосы перехвачены резинкой. Ира стояла на вершине горы, а позади неё, внизу, тянулся зелёным ковром лес, перекатываясь волной по лежащим рядом горам. А над лесом - огромное небо, раскинувшееся синевой до самого горизонта.

Артём перевернул фотографию и на обратной стороне увидел мелкий, аккуратный почерк:

 

 

Он перечитал. Потом немного постоял, смотря на пустую дорогу. Затем закрыл глаза и прошептал:

- Нет, нам уже не вернуться.

Достал спички. Через несколько секунд фотография уже горела. Артём отвёл глаза. Все вспомнилось очень отчетливо и резко, словно произошло этим утром. И лес, и небо, и слова. Он даже вспомнил, как она распустила волосы, когда они остановились на привал, и как он любовался её лицом в подвижном свете костра, как занимался с ней любовью среди замеревшего ночного леса и как с утра она окатила его водой, потому что он никак не желал вставать…

Пламя обожгло пальцы. Артём отбросил остатки фотокарточки куда-то в траву и безучастно взглянул в небо. Набежавшее облако закрыло солнце и на землю наконец-то упала дневная тень. Захотелось пить – красного вина, что ещё оставалось в подвале. Развернувшись, он направился обратно в избу. Калитка, которую давно уже не мешало смазать, противно заскрипела. Артём быстро пересёк помрачневший двор, и когда он закрыл за собой дверь дома, в небе вновь показалось солнце.

В доме он первым делом спустился в прохладный, пахнущий землей и сыростью, погреб и достал бутылку. Затем стоял у окна на кухне и не торопясь пил. Вино казалось горьким. Рядом, на столе, лежала газета, старая, пожелтевшая и заляпанная чем попало.

Как давно я ничего не читал, - рассеяно подумал Артём. – Он взял газету и пробежал глазами по строчкам. Писали о каком-то митинге у здания мэрии, чуть ниже – заметка об уборке городских парков. Всё это казалось сейчас глупым и ненужным – какая-то совсем другая жизнь, словно и существующая только на бумаге. Отложив газету, Артем подошёл к умывальнику. Воды совсем не осталось. Вздохнув, он сделал очередной глоток из бутылки и решил, что через три дня уедет. Хватит. Просто надо быть очень осторожным. Документы им сделали, всё в порядке. Да, через три дня и ночи.

Он оказался в комнате. Ира так и не просыпалась. Артём отодвинул кушетку подальше от окна, чтобы на неё не падал солнечный свет и лёг, подложив под голову подушку. Мыслей не было. Он вновь приложился к бутылке. Зной немного отступил, но всё же было жарко. Веки закрывались. Вспомнилась чья-то залитая утренним солнцем квартира. Какие-то картины на стенах, музыка из рок-прошлого, полузнакомые голоса. Потом кто-то долго говорил ему о небе, зачем-то доказывая, что у него нет цвета, а затем, вооружившись гитарой, пел песни о снеге…

Артём проснулся и понял, что идёт дождь. Окна были распахнуты и сквозь них в дом тянуло свежестью. Артём оглянулся. Иры не было. Бутылка с вином куда-то пропала. Захотелось высунуться в окно, подставить руки под падающие капли и умыться дождём.

Спать днём, - подумал он. – Такое чувство, будто вся жизнь прошла мимо.

Вставать не хотелось – лишь лежать, смотря в потолок и слушать дождь. Но Артём поднялся и через полминуты снова был во дворе. Траву примяло каплями, земля почернела и размокла. Вычерненный пасмурный двор казался совсем одиноким. Артём вышел под небо и вздрогнул от непривычного, скользкого холода капель. Не спеша, он побрёл к калитке и выйдя за неё, увидел Иру.

Она стояла босиком на траве и пила вино, высоко поднимая над губами горлышко бутылки. Красные струйки вина скользили с её губ и, смешиваясь с каплями дождя, стекали по шее.

- Вот и случился дождь, - сказала она Артёму. – И я сошла с ума… хотя, возможно, это всего лишь хмель. Я пьяна и счастлива!

Она рассмеялась. Артём облокотился спиной на мокрый забор и молча смотрел на неё.

- Да, кстати, забыла тебе отдать… а то ведь ты потом так рассердишься.

Ира достала из заднего кармана мятую стопку банкнот и протянула ему. Артём не шевелился.

- Ну бери же, давай… а впрочем, как знаешь, - Она с безразличным видом отбросила деньги в траву и сделала ещё один глоток.

- Сперва я хотела их сжечь, - снова заговорила Ира. - Но когда пошёл дождь, подумала – зачем? Это ведь так надоедает - жечь. Не проще ли выкинуть всё под дождь? Ведь он смоет всё. Размоет все мысли, чувства, воспоминания… и ничто больше не будет иметь значения. Как плёнка забытого всеми кинофильма. Ведь сколько можно страдать, ощущать как нервно бьётся сердце? Сколько можно любить, чтобы затем разочаровываться и рвать на себе волосы? А страх, гордость, неуместные слёзы, глупые слова, за которые себя проклинаешь? Зачем всё это? Надоело. До отвращения надоело. И раз во всём этом нет никакого смысла, то пусть всё смоет дождь. И это будет не суд. Лишь только исполнение приговора. За всю мерзость, что мы себе позволяли, за всё, что мы так легко и глупо убили. За всё наше ненужное существование, которое когда-то могло быть жизнью. За всё…

Ира взглянула ему в лицо и Артём увидел, как дрожат в её глазах слёзы. Дождь всё расходился и Артём уже насквозь промок. Он не знал, что можно сказать и всего лишь неподвижно стоял, смотря в её лицо.

Ира поставила бутылку на землю и не говоря ни слова зашагала к дороге.

- Куда ты, - собственный голос показался Артему чужим.

Она не ответила и медленно шла дальше. Зачем-то взяв стоящую на земле бутылку, Артем последовал за Ирой. Она уже вышла на дорогу и теперь уходила в конец улицы - туда, где серой завесой стоял дождь. Смотря на её слегка пошатывающуюся фигуру, на вьющиеся влажные волосы, на промокшую и облегающую тело синею майку, Артем вспомнил прошлогодний осенний день. Золотая, тянущаяся вдаль аллея парка, усыпанная листьями дорожка и первый осенний дождь… и она, рядом с ним, уговаривающая его снять туфли…

Артём приложился к бутылке. Ему показалось, что он выпил дождевой воды.

На том конце улицы показалась тойота. С каждой секундой она приближалась, не сбавляя скорости и разбрызгивая вокруг фонтаны воды. Артём сразу всё понял. Он закричал и кричал долго, но Ира, словно во сне, шла вперёд. Она шагала, ступая босыми ногами по лужам, смотря куда-то мимо надвигающейся на неё машины, словно и не замечая её. Затем что-то сверкнуло, раздался выстрел и Ира, на мгновение замерев, быстро повалилась на землю.

Бутылка выскользнула из рук Артёма и гулко ударилась о землю. А он всё кричал и кричал, смотря на лежащее под дождём тело и приближающийся автомобиль, не замечая, как бежит тонким ручейком у его ног красное вино.

 

Май 2008-го