Книги с автографами Михаила Задорнова и Игоря Губермана
Подарки в багодарность за взносы на приобретение новой программы портала











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Главный вопрос на сегодня
О новой программе для нашего портала.
Буфет. Истории
за нашим столом
1 июня - международный день защиты детей.
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Конкурсы на призы Литературного фонда имени Сергея Есенина
Литературный конкурс "Рассвет"
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты

Конструктор визуальных новелл.
Произведение
Жанр: Публицистика и мемуарыАвтор: Роман Литван
Объем: 21253 [ символов ]
ДАЛЕКОЕ И БЛИЗКОЕ ПРОШЛОЕ 2
(Воспоминания)
 
Меня забрали в армию, и когда я вернулся в Москву, Владимов уже не работал в «Новом мире». Приблизительно через три года после нашей последней встречи, осенью я стоял на остановке 87-го автобуса напротив редакции «Нового мира» и увидел невдалеке на тротуаре группу из трех-четырех человек; они оживленно беседовали. Один из них повернулся ко мне и смотрел доброжелательно, показалось, узнал и не против был поздороваться и вступить в разговор. Я тоже сразу узнал Владимова. Какой-то столбняк сковал меня. К тому времени имя Владимова прозвучало в связи с публикацией его повести. И я совершил не первую и увы не последнюю глупость в моей жизни: в страхе повернулся спиной к нему.
Проклятая стеснительность!
Больше я никогда с ним не встречался.
 
Перед армией, нуждаясь в деньгах и желая опубликоваться хоть где-нибудь, — я пришел в «Московский комсомолец». В отделе писем мне выдали удостоверение внештатного корреспондента. Вспоминаю об этом потому только, что посетив по следам нескольких писем — ведомственное общежитие, коммунальную квартиру и еще сколько-то странных, почти диккенсовских обителей (но не столетней давности, а в современности и в нашей советской стране!), — столкнулся с незабываемыми типажами. Впечатления от этих встреч запомнились крепко, и впоследствии они вошли в некоторые из моих произведений. В результате журналистского расследования я написал два или три зубастых, злых фельетона. Ни один, по-видимому, не был напечатан. Женщина редактор, читая при мне, хохотала и хвалила и обещала поместить в номер.
Я уехал, попросив друзей следить за выходящими номерами «Московского комсомольца». Верю, что они следили. Но меня там не нашли. Переживал я? — еще как! В скором времени армейские будни заставили позабыть обо всем.
В армии я мог писать только урывками и конечно не прозу, а небольшие заметки для памяти — на малюсеньких бумажках, которые следовало прятать от непрогнозируемых обысков; в дальнейшем пришлось зашифровывть имена и события. Все было нельзя, все было запрещено. А мои записи могли и вовсе посчитаться шпионством, разглашением военной тайны. В отличие от прозы, стихам ничто не мешало появляться на свет, и я привез из армии дюжину или более приличных стихотворений. Часть из них вошла в мою книгу «Стихи разных лет», изданную в 1989-ом, а всё целиком я опубликовал сейчас на интернетовских сайтах, включая мой собственный.
Итак, в армии я писал стихи, делал свои заметки и, как это ни странно прозвучит, продолжал много запойно читать. Разумеется, не в казарме, не на работах, не на учении — а в карауле во время бодрствующей смены: два часа между стоянием на посту и сном. А летом, когда стояли по четыре часа, соответственно бодрствовали тоже четыре часа. В нашей части ходили в караул «через день на ремень», то есть сегодня вечером ты вернулся из караула, а завтра перед вечером снова идешь в караул. Тяжеловато было; но зато я читал.
Однажды взял в гарнизонной библиотеке толстенный, громадный том Блока — такие собрания издавали в конце 40-х — в валенок он не мог поместиться, тогда я заткнул его за спину под шинель. Дежурный офицер на разводе сразу же обнаружил мою книгу и приказал бегом отнести в казарму. Я отнес, вернулся на развод. Но как только привели нас в караульное помещение — улучил минуту и принес сюда книгу. Здесь было, где спрятать ее от бдительного ока командиров.
Нелегко мне далась армия. Считаю, что чудом остался жив: много случилось конфликтов и драматических историй. Кое-что вошло в мои повести и рассказы, и в двухтомную мою книгу «Прекрасный миг вечности»; так что здесь вспомню наудачу лишь несколько пришедших из тех далеких забайкальских степей и сопок гарнизонных эпизодов. Как дежурили на КПП вместе с неким Слюсарем, замухрышкой из моей роты, и он остановил солдата из соседнего полка, пытавшегося пробежать с самоволки назад в гарнизон, имея за пазухой пару бутылок. Как разгулялся этот Слюсарь! какой принял начальственный тон и стал командовать и приказывать — а при том время шло, и действительно мог подойти какой-нибудь офицер, тогда сгорел бы парень, такой же солдат, как и мы с этим Слюсарем. Мои уговоры не действовали на Слюсаря. Ярость обуяла меня, я схватил его поперек туловища, прижал к себе и крикнул чужому солдату:
— Беги!.. быстрее!..
Слюсарь стал угрожать, что доложит о моем поступке (читай: донесет), но не помню, чтобы были какие-то последствия.
Потом во время ночных учебных стрельб, дойдя до последнего рубежа, мы с моим сопровождающим засели в окопе, где прятался «показчик». За нами через время прибежала еще одна пара экзаменуемых, и еще одна, среди них Слюсарь. Так делалось для экономии времени — накопится три-четыре группы, подается по телефону команда, включаются ручные фонарики, и все бегут назад в направлении огневого рубежа. Слюсарь опустился рядом со мной, и я вдруг заметил, как он трясется — не дрожит, а именно трясется смертельно перепуганный, дергающийся при каждой автоматной очереди, нацеленной по нашему окопу. Хотя ничто нам не угрожало, пули пролетали поверху, некоторые ударяясь в дальнюю стенку мирно скатывались вниз на дно окопа.
Вскоре Слюсаря назначили заведовать овощехранилищем, и он переселился туда, в постоянную температуру, в соседство с невиданными сокровищами — морковью, луком, свеклой, картофелем. От караульной службы его освободили, и от учений, и от нарядов…
Зимой несколько раз бывали бураны и температура под минус сорок. Не спасала никакая одежда. На голову под шапку надевали шлем-маску из двойной верблюжьей шерсти, закрывающую целиком лицо, оставалась лишь прорезь для глаз. Стояли на посту по одному часу, так приказало начальство, да и не мог часовой на штормовом ветру выдержать дольше. Час на посту, полчаса на дорогу до караульного помещения, час бодрствования, полчаса сна, опять дорога на пост; разводящие валились с ног, а мы, солдаты, окончательно тупели от усталости и недосыпания, того и гляди кто-нибудь приткнется в ямку на посту и заснет и отморозит все на свете.
Бывало как-то и пятьдесят градусов. Помню, офицеры особенно бдительно следили за нами. Если случался буран, в сортир — метрах в сорока от казармы — выпускали только собрав команду из нескольких солдат под руководством сержанта. Вокруг простиралась бескрайняя необжитая степь, легко можно было пройти мимо сортира, мимо казармы — и поминай как звали. Не знаю, как сейчас там в Хараноре, в Соловьевске, в Хадабулаке; но тогда в некоторых моих гарнизонах и ограды не было: казармы, учебный плац, столовая, клуб теснились посреди открытой степи.
Обыкновенно все-таки мороз не превышал тридцать, двадцать пять градусов. Послали меня и еще двоих солдат в котельную перебросить уголь, как шутили солдаты, отсюда туда, а потом оттуда сюда. Вдохнули свободной грудью, хотя бы на четыре часа избавиться от казармы, от сержантов и старшины.
Смотрю, поблизости гарнизонный магазинчик. Я и не знал о нем раньше, это для офицерских семей и для тех немногих гражданских, что работали и жили в гарнизоне. Не помню, быть может, это было в Хараноре, в таком случае рядом с гарнизоном существовал небольшой гражданский поселок.
Пошел в магазин. Дощатый сараюшка без печки и без электричества. Мороз тот же, что снаружи, и еще угрюмей без дневного света. Два покупателя. Продавщица в тулупе и в валенках.
Топором рубила закаменелую буханку хлеба.
А я — на свободу вырвался!
— Мне водки, — говорю, — только из чего пить? Может, у вас найдется?
— Вот. — И подала мне жестяную поллитровую кружку.
Я и вылил в нее свою покупку. Полвека прошло, не могу вспомнить, четвертинку я купил, или все же поллитровую бутылку. Кружка точно была поллитровая, отложилось в памяти, что наши солдатские вдвое меньше.
Стал пить — холодом сковало грудь, ожгло язык и горло как пламенем. «Заболею?.. Воспаление легких?..» Губы приклеились к краю кружки, с кровью отодрал.
Нет, наверное, была четвертинка, не выпить бы мне разом поллитра такой вот огненной жидкости.
Через минуту-другую почувствовал, как проходит заледенение в горле и в груди и, взамен холода, растекается тепло, потом делается жарко. Полилось по жилам тепло впервые так ярко и сильно: видимо, сказался контраст ледяной выпивки. Хмель переполнил голову.
Успел вернуться к моим товарищам. И тут у меня отключилось сознание, я забыл обо всем, свалился на кучу угля и заснул мертвецки.
 
Когда пришли звать нас назад в казарму — солдаты растолкали меня, я поднялся, одернул шинель, поправил ремень. Еще мутно было в голове, но я уже почти пришел в себя.
Они с веселой насмешкой как-то боком поглядывали не меня, но ничего не сказали о моем проступке, и я был благодарен им: ведь они могли быть недовольны, что кидали уголек, в то время как я отлынивал от работы. А мы с ними вовсе не были приятелями, насколько помню, были не из одного взвода.
 
Первым номером на ротном пулемете в нашем взводе был Корнев. Его напарник, немного странный и тщедушный тихоня Тимохин, отказался после отбоя мыть пол. Обычное наказание, наряд вне очереди за любое нарушение. Может, ротному не понравилось, как начищены у Тимохина сапоги, или старшина взъелся неважно за что.
Отказался. Наотрез. Мы минут десять, пятнадцать, как преклонили головы на подушки, и стало быть ровно столько уже спали как убитые. Солдат умеет заснуть мгновенно. Еще бы! — да хотя бы этот случай с отнятием драгоценного времени ото сна. Сон — это солдатская постоянная проблема, не слабее проблемы, где достать поесть.
Только я заснул, сержант по-тихому будит, тормошит:
— Подъем!.. Построиться в ленкомнате!.. — шепотом, чтобы не потревожить людей из соседних взводов.
Другие сержанты тормошили других из нашего взвода, оказалось, все сержанты нашей роты и старшина не спали.
Пришли в ленкомнату, построились. Хмурые, качаемся, глаза слипаются.
Перед строем — Тимохин. Командир его отделения допрашивает:
— Будешь мыть пол?
— Нет.
— Не будешь?
— Не буду.
— Почему ты не будешь? У тебя наряд вне очереди. Должен отработать.
Тимохин молчит.
Старшина:
— Что он сказал?
— Сказал, что не будет.
— Ты что себе позволяешь? — возмутился старшина. — Гляди, сколько людей из-за тебя одного должны не спать! Ты — один, а их — двадцать!..
Тимохин молчит.
— До плохого доведешь, — с угрозой произнес помкомвзвода.
— Ну, что? Погнали? — спросил старшина. — Не до утра с ним вожжаться!..
— Один — за всех, все — за одного отвечают, — помкомвзвода произнес внушительно — затасканную казарменную фразу. — Взвод! Слушай мою команду!.. Тревога, взвод!
— По полной выкладке! — выкрикнул старшина в дополнение. — Лопатки, противогазы… всё!..
Июль месяц, теплая забайкальская ночь. Если бы не безумное желание спать и усталость наработанного за день тела — можно было залюбоваться на звезды, на луну, по-особенному подсвеченное бархатное небо.
Но по команде вперед, бегом, в глубь степи. От казармы, под присмотром одного сержанта.
Потом поворот назад, к казарме, а там другой сержант повел нас в глубь степи. И новая команда:
— Надеть противогазы!.. Бегом! не стоять, не тянуться!.. Бегом, бегом!.. — подгонял сержант.
Кто бегал в противогазе, знает, как тяжело дышать, душно, не хватает воздуха. Разошлись веером в разные стороны. Многие, кто не вблизи от сержанта, пальцами приподняли маску от лица, хихикают, дышат; кто-то сдернул с себя маску, задышал бурно.
Сержант надрывался, сгоняя всех в одну кучу, пытаясь восстановить строй. Приказал снять противогазы и погнал снова к казарме.
А там еще другой сержант повел нас в глубь степи.
Потные, отупелые, мы бежали как могли медленно, плохо подчиняясь сержантским понуканиям. И вот тут где-то за километр от казармы, я что называется не успел глазом моргнуть, — сбились все в кучу и стали что-то такое работать. С остервенением, с звериною злобой. Оттуда, из середины кучи, неслись клацающие, хлюпающие звуки ударов, и потом послышались скулящие, похожие на плач, но не человека, а какого-нибудь кутенка, — всхлипывания.
Я приблизился, смутно догадываясь и боясь поверить. Рванулся вовнутрь, в самую гущу, в это плотное месиво человеческих тел. На мгновение увидел скрюченную фигуру на земле и мелькающие над ней кулаки, закричал как безумный и схватил самого активного, оказался Корнев, первый номер на ротном пулемете, ближайший друг Тимохина. И тут же меня оттеснили и выкинули наружу, я лишь успел потянуть за шею Корнева.
Попытался оттащить тех, кто с краю, — слишком плотная противостояла куча, отмахнулись от меня. Я не мог ничего сделать.
Сержант отошел метров на двадцать, повернулся спиной к солдатам и, словно ничего не происходит, смотрел на небо, даже нагнулся и подобрал травинку: человек вышел в степь прогуляться.
— Нехороший человек Корнев. — Лопухов сказал негромко; я увидел на его лице растерянную улыбку. Таежный охотник из Красноярского края, все ребята оттуда были самые честные и надежные. — Они вместе на ротном пулемете. Напарники. А он хуже всех на Тимохина попер…
— Всё, всё, кончайте, — произнес сержант, — теперь он поумнел, наверное… — Куча проредилась. На земле лежал обхватив голову руками Тимохин. Сержант потрогал его носком сапога. — Живой? Ничего, ничего… До свадьбы заживет. Пол мыть будем? Что? громче, не слышу!.. Будем, стало быть. Взвод! стройся!.. В казарму не в ногу шагом… марш!
И так вот сломали парня, а заодно преподали урок остальным.
Вернулись в казарму, без лишних слов грохнулись по постелям и уснули мгновенно.
Тимохина повели в коридор на помывку. Еще час-полтора отдалили от заветной подушки. Но это еще не все — за допущенную провинность ему назначили дополнительно три наряда вне очереди.
 
Последнее, что вспомню об армии. Как едва не убил человека и сам чуть не погиб.
Отдаленный караул. День.
Я после ночной и утренней смены должен был отдыхать. Лег, заснул. А рядом два бугая, отоспавшиеся за ночь, резвились на нарах. Сержанты. Один считался начальником караула, другой — разводящий, ночью сказали мне и другому часовому:
— Меняйтесь сами… без нас, — и захрапели до утра.
Они отоспались, позавтракали, захотелось порезвиться. Боролись, гоготали, перекатываясь, навалились на меня. Я их оттолкнул, снова погружаясь в сон. А они снова на меня прикатились.
Два сержанта, Егоров и Корнев — да, тот самый. Прошло сколько-то времени, прежние демобилизовались, и назначили новых, из наших же, из рядовых.
На третий, на четвертый раз я приподнялся, с ненавистью посмотрел, какие они толстозадые, и закричал на них во всю глотку матом!..
— Что? Что ты сказал! — Заговорили наперебой в два голоса, принимая начальственный вид: — Рядовой Литван! Встаньте смирно!.. — Кажется, стащили меня с нар. И руки мне стали поправлять, чтобы держал по швам. — Встаньте по уставу, как положено!
Меня взбесило, что они так вдруг вспомнили об уставе. Дергали меня и командовали, сытые, отоспавшиеся за мой счет.
Помутнение нашло, пропал дар речи. Много можно было сказать — но, видимо, я пережил одно из тех мгновений, когда нельзя сказать; можно разрубить несправедливость, дикость ситуации, но сказать нельзя, нет мочи.
Я бросился к пирамиде с автоматами, на бегу расстегивая подсумок. В подсумке лежали два магазина с боевыми патронами — это постоянно.
До пирамиды четыре, пять шагов. Пока бежал это расстояние, вернулся рассудок.
Господь охранил меня. Не знаю, сколь ни стараюсь перенестись в то далекое мгновение, чем бы могло закончиться, если бы автомат был под рукой.
Злой до последней степени, но уже в здравом уме, я хмуро глядя в землю, мимо сержантов, пошел к выходу и захлопнул за собой дверь.
Когда вернулся через пару минут — они тоже не смотрели на меня и ничего не говорили. Видимо, что-то такое стеснилось в воздухе, серьезное, непререкаемое; они почувствовали.
 
Дисциплина, казарменная солдафонская издевательская система подавления личности на всю жизнь внедрились в мое сознание и подсознание как наиболее ненавистное из всего, что выпало мне пройти. Не люблю в наивысшей степени ложь, фальшь даже в микроскопических количествах, предательство, безжалостность, не-человеколюбие; армия советская преподала самые плотные примеры этих свойств.
Любопытно, что когда возвратился домой, два-три месяца мне снилась казарма, неосознанно тосковал по дисциплине, беззаботности существования, бездумности.
 
В Москву я возвратился под Новый год, в конце декабря 1958-го. Я стал загрубелый, при росте сто семьдесят три сантиметра я весил тогда семьдесят килограммов, сплошь одни мышцы. Соответственно мозги также заскорузли, и я прислушиваясь к своему равнодушному сердцу, в котором не осталось никакого зажатия, никакой «боли вселенской», тоски и грусти — а как необходимо для поэтического восприятия мира! — переживал вполне серьезно, что оно такое спокойное и уравновешенное. «Вселенская печаль» возобновилась через полгода или год — вместе с почти физической болью, как это было прежде, до армии. Вероятно, я старался культивировать это болезненное сжатие сердца в ответ на любое встреченное событие. Как радостное, красивое, так и печальное, что тоже порой гармонично и не лишено красоты.
Полгода я, кажется, не написал ни строчки. Мне пришлось засесть за учебники, чтобы восстановиться в институте на втором курсе. Оказалось, что армия вышибла из меня все, абсолютно все знания. Например, начав с интегрального исчисления, я вынужден был отступить к дифференциалам, но и там ничего не мог понять, хотя когда-то сдал экзамен. Тогда я отступил к школьным учебникам по алгебре, геометрии и тригонометрии. Я еще помнил смутно синусы и косинусы, но вот секансы и косекансы вызвали удивление; но когда встретились арк-секансы и арк-косекансы, — тут уж я готов был поклясться, что этого никогда в прошлом мне видеть не приходилось.
То же самое с физикой и химией.
Работать пришлось почти что сутками. В деканате мне разрешили посещать лекции, и я так упорно, не отвлекаясь на детские шалости, пенящиеся рядом со мной, записывал лекции, вникал и углублялся в содержание предметов, что заслужил уважение мальчиков и девочек, только недавно закончивших школу. Более того — за такое невиданное трудолюбие я и сам к себе проникся уважением; в Голицыно я был сачком из первейших.
 
Наступили каникулы, я снова студент Московского полиграфического института. Мой близкий друг Вадим Долгополов, геолог, предложил поехать с его партией в город Лиду в Западной Белоруссии подзаработать денег. К тому времени, благодаря многомесячным упорным занятиям, далеким от физических, я стал бледнее, худее, и вообще как-то утоньшился. Стала восстанавливаться острота моего восприятия, начали открываться духовные глаза и уши, в конечном итоге приведя меня к потерянной было сердечной боли, «вселенской печали», так необходимой для поэтического горения.
Тем не менее, армейская закалка продолжала сказываться. Во-первых, я в одиночку копал шурфы глубиной до пяти метров. Почва под Лидой отнюдь не рыхлая, в некоторых местах твердо каменная, — в этом был один положительный момент. Дело в том, что по правилам следовало ставить в яме дощатую опалубку, дабы предотвратить возможное обрушение земляных стен. Деньги за опалубку входили в расценки; но, конечно, никто ее не ставил.
Из какой-то партии пришло сообщение, что в шурфе насмерть засыпало двух рабочих. После чего я, копая, старался чаще поглядывать на мои стены. Хотя прекрасно понимал, что шансов отреагировать и выбраться наверх — особенно с глубины трех и более метров — равны нулю.
На последних двух метрах присылали мальчишку, который помогал вытаскивать ведро с землей. Благо там уже не требовалось копать вширь, нужно было всего лишь углубиться до пятиметровой отметки и со дна вырезать монолит, кажется, двадцать на двадцать сантиметров. Монолит заворачивали в парафиновую бумагу, а затем этот сверток опускали в расплавленный парафин, чтобы полностью изолировать от воздуха. Все добытые мною монолиты отправлялись в Москву в лабораторию для проверки на прочность.
Партия исследовала характер почвы под будущий химический комбинат. Работа производилась километрах в двух от города на засеянных колхозных полях. Мой Вадим работал мастером, ну, а я по-видимому мог с гордостью называть себя землекопом. Мы с ним сняли комнату в доме у местных крестьян, спали в одной кровати валетом. Хозяева наши, как и большинство жителей деревни, были поляки. В деревне гнали самогон из картошки, бимбар по местному, отрава отменная. Каждый вечер по холодку начиналась веселая попойка. Иногда хозяйка ставила на стол холодный свекольник и горячую дымящуюся картошку. А то мы с Вадимом покупали чего-нибудь съедобное, однажды повезло купить здоровенный кусок свежей говядины: кто-то по соседству забил корову.
Дочка хозяев, тоненькая привлекательная девушка лет восемнадцати, белокурая, красавица как большинство полячек, — мелькала перед нашими глазами, создавая вокруг и внутри нас лучистое настроение. Наблюдая ее, разговаривая с хозяевами и с соседями, я познавал местную жизнь. Захаживал к ним в дом местный босс, председатель сельсовета или что-то в этом роде. Хозяева стелились перед ним. От него зависело выдать разрешение на получение паспорта, тогда бы дочка могла уехать в город и там устроить свою судьбу; времена еще оставались такие, когда крестьяне лишены были паспортов.
Накрывался стол, подавались отборные кушанья, выпивка. Лет тридцати пяти, но уже толстобрюхий и важный, босс держал себя как заправский хан, от которого зависит жизнь и смерть его подданных.
 
(последует продолжение)
Copyright: Роман Литван,
Свидетельство о публикации №145909
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ:

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Рецензии
Пиитух[ 30.09.2007 ]
   Роман, посмотрел все три части. Интересная жизнь с огромнми кладовыми для рассказчика. Но - не серчайте, пожалуйста - Интернет с его возможностью "выкладывать&qu­ot;­ тексты без обычного для бумажной эпохи периода правки и отстоя - играет с Вами злую шутку. Было бы смешно, если бы я Вас начал учить писать ... Распечатайте, представьте себе, что Вы редактор, работающий с чьей-то рукописью, карандаш в руки - всё увидите сами. Говорю это, потому что представляю, как может заиграть текст после доводки.
   
   Удачи. С уважением.

Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта