Книги с автографами Михаила Задорнова и Игоря Губермана
Подарки в багодарность за взносы на приобретение новой программы портала











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Главный вопрос на сегодня
О новой программе для нашего портала.
Буфет. Истории
за нашим столом
1 июня - международный день защиты детей.
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Конкурсы на призы Литературного фонда имени Сергея Есенина
Литературный конкурс "Рассвет"
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты

Конструктор визуальных новелл.
Произведение
Жанр: Просто о жизниАвтор: Сергей Черняев
Объем: 23345 [ символов ]
Кружева
Она жила в маленькой ладненькой избенке напротив пересыльной тюрьмы. Перед избой был палисадник с разросшейся рябиной, прикрывавшей окна. Мало кто мог увидеть с улицы, как она перебирает коклюшки, творя прихотливый узор; как вздыхает, посматривая на дорогу за палисадником. Но кто же не знал ее кружев, то тут, то там попадавшихся в городе? Плела она чуть неровно, но с чувством, и кружева ее говорили: жива Катерина, сидит в своей горенке, прячется за рябинами; помнит Волгу – плавную, широкую, сильную, помнит, как катит она на берег волну за волной, будто дышит. Помнит, как под ветром березы клонятся, как прилетает по весне соловей и какую песню поет, как рыбаки сети тащат, как бежит по лесу от людей лосиха с лосенком… Возьмешь полотенце с ее отделкой, – запестрят в глазах решетки, «лозы виноградные», «рыбки балахонские», «павы чудные» и «звери лесные», – и сам в подзор вплетаешься, сам в нем живешь…
 
Многие в городе знали эту историю. Знал ее и Иван. И никак не выходила она у него из головы. Как же ему, человеку активно сочувствующему – и коммунистам, и переменам к новому, и, - признавался он сам себе – Екатерине Пятикратовой, – как же ему распутать этот узел, на чью сторону встать, как поступить? Не раз, оставаясь один на квартире, мерил он нервными шагами комнату, подбирал слова и мысли, мучался тем, что в трех домах от него, в небольшом своем домишке сидит она, Катерина, плетет свои кружева, - и это правильно и неправильно одновременно… Он хотел обсудить это с товарищами, но чего-то опасался. Прежде всего, думал он, надо выработать свою точку зрения, а товарищи потом поправят, решат что-нибудь, помогут.
И вот однажды ему посчастливилось. Его артель – а был он строительным рабочим – разбирала тогда бывший трактир на городской площади. Попалась ему в куче хлама толстая пачка бланков какой-то буржуйской чайной кампании. Часть листов он роздал товарищам – под махру, а десятка два оставил себе.
Вернувшись вечером после работы на квартиру, он, не поужинав, сел за стол, взял лист бумаги и карандаш и написал:
«Здравствуйте, дорогой товарищ Сталин!
Поздравляю Вас с наступающей годовщиной Октябрьской Социалистической Революции и желаю Вам…»
Тут он задумался. Не время сейчас поздравлять. Вон, газеты пишут, – сколько задач стоит перед страной стоит, сколько у нас врагов, сколько работы, борьбы впереди!
Нет, надо по-деловому, кратко, и только потом – суть дела.
«Здравствуйте, дорогой товарищ Сталин!
Извините, что отрываю Вас от дел, но считаю важным разобраться в одном вопросе. Сам я этого сделать не могу по сельской своей образованности, а Вы – великий человек, революционер и новый вождь нашей страны. Я сочувствую РКП(б), но не во всем хорошо разбираюсь, а тут вопрос, можно сказать, колеблющийся. То в одну сторону меня склоняет, то в другую. Не очень я понимаю, как на него должен ответить себе коммунист, как ему поступить. Прошу Вас помочь, товарищ Сталин».
Писал Иван, писал, устал с непривычки, остановился передохнуть - и припомнилось ему другое письмо, которое читал и перечитывал когда-то, - последнее письмо отца с фронта. Пришло оно в июле 1915-го. Столько лет прошло, а помнил его Иван от слова до слова, вместе с отцовскими ошибками, с вытертыми линейками, складками и надрывами по краям.
«Здравствуйте
дорогим моим родителям тятинке Михаилу Ивановичу маминке Анне Васильевной посылаю я вам свое нижайшее почтение и с любовью по нискому поклону и желаю от Господа Бога доброго здоровья и в делах скорого и счастливого успеха еще кланяюсь дорогой моей супруге Марфе Алексеевной с детками посылаю тебе супружеское почтение и с любовью ниско кланяюсь брату моему Тимофею и сестрице Анне ниско кланяюсь с братскою любовью и почтением Еще кланяюсь сношке своей Евдокии Андреевной и здочкой вашей Анфисой Ивановой
багаж сложил в чихаузе пенжак и сапоги пропишите что дома делается, писать более не предвижу остаюсь жив и здоров и вам того желаю с почтением к вам Петр Михайлов, Прощайте.
Павловский посад 667-я пешая Тамбовская дружина
6-я рота, 2-й взвод».
Не раз от этих слов слезы наворачивались на глаза, - и у деда с бабкой, и у них, ребятишек, и даже у сурового на вид дяди Тимофея… Кого спросить, как узнать, где пропал-сгинул солдат Петр Михайлов, из крестьян Митрофановской волости Балахнинского уезда?
А тут еще вот что припомнилось.
Надоумил кто-то маминьку свечки поставить в Балахнинских церквах - двенадцать церквей – двенадцать свечек, - на счастье, на возвращение. Подгадали к Пасхальной неделе, поехали с мужиками на подводах, - он да маминька. Все церкви обошли, да не за один день. Там помолятся, там иконы посмотрят, там с попом поговорят. Насоветовал кто-то к военному комиссару пойти, - и к нему ходили, – да что толку, ведь бумагу надо писать. Иван тогда грамоте еле знал…
И вот в большой церкви, у пруда, – тут она, недалеко, – которая Рождества Христова церковь, - молились они. Маминька потом ушла свечку ставить, а он увидел рядом девочку, засмотрелся, как она молится. Смотрела она вперед, вверх, за алтарь, за иконы, шевелила губами. Потом глаза ее раскрывались, губы начинали дрожать, - и не могла она от беззвучного плача ни креститься, ни молитву пропевать. Он и сам забоялся разреветься, глядя на нее – все же парень! Стал сквозь толпу пробираться к матери, и по дороге услышал: «Отца убило у ней …»
А он, дурак, не понимал тогда, что у него, наверное, тоже убило отца! Разве помогли им двенадцать свечек? А двенадцать церквей?
Он хорошо помнил ту девочку – маленькую Катю Пятикратову…
 
Иван разволновался, но все же собрался с мыслями, вздохнул и снова принялся за письмо.
 
«Дело в том, товарищ Сталин, что через три дома от моей квартиры совершенно свободно, хотя и тайно, проживает гражданка Пятикратова, осужденная за растрату в магазине. Хотя и сомневаюсь я, что осуждена она была правильно…»
 
Работу найти тогда было трудно, все перебивались кое-как. Все было дешево, вот только денег не было, хоть кради.
Мама с трудом, - хоть и по родству, но с уговорами, - пристроила Катю в магазин на той же улице. Это была лавка какой-то кооперации, - поди их, эти кооперации, разбери…
Торговали, в основном, хлебом. Рано утром Катя шла через несколько домов к большой избе с высоким крыльцом, поднималась по лестнице, отпирала на ней огромный амбарный замок на огромной щеколде, перекрывавшей всю дверь, снимала щеколду и проходила внутрь. Здесь, в маленьком коридорчике, и в зальчике, где торгуют, стоял сытный хлебный дух, который не пропадал даже зимой, когда вымораживали тараканов. Стены, ножи, прилавок, лотки, - все пахло ржаной золотистой корочкой, теплой хлебной мякиной. Многих этот запах сводил с ума, потому что и при царе, и в революцию, и в Гражданскую войну, и после не все и не всегда здесь жили сыто. И голодный обморок был не в диковину.
Садилась Катя во всей этой благодати, ждала подводу с хлебом. Вот только у нее самой не всегда были деньги на хлеб…
Недолго она там проработала, до весны. В пост люди еще терпели, а после Пасхи, разговевшись, удержаться уже не могли… Есть хотели…
И стала Катя давать хлеба в долг. Вот придет к ней тетка двоюродная, Евдокия, вроде покалякать, а Катя посмотрит-посмотрит на нее – стоит баба Дуся еле-еле, на подоге виснет, – она и пожалеет ее, отрежет осьмушечку. Потому что нельзя иначе, - или что ж, сидя на хлебе, людей в могилу вгонять? Да еще сродственников? Она потом от стыда на улицу носа не покажет…
Все бы ничего, отдавали люди долги, - ведь и Кате зла никто не желал, - да однажды подломали ночью магазин, силой выдернули щеколду из бревна. Стащили там хлеба немного и денег.
Катя наутро пришла, - видит, беда случилась, - побежала за милиционером. Тот вызвал следователей. Стали расследовать. Посчитали недостачу. Оказалось, шестьдесят с лишком рублей не хватает.
Тут Катя призадумалась. Если жуликов поймают, - припишут им все шестьдесят рублей. А ведь в них – сорок семь рублей, которые ей в долг записаны. Нехорошо выйдет. Принесла она из дома тетрадку с долгами – и отдала следователям.
А те особо не стали разбираться, кто кому должен, состряпали дело: мол, наворовала Катерина сорок семь рублей через приписки, а потом и кражу организовала.
Ох и наревелась она тогда! Ведь с детства маминька и папинька учили: иди с добром к людям, с Богом: ты им поможешь, - они тебе помогут, а не помогут, - так их Господь простит. А вышло шиворот-навыворот.
Катерина плакала, а дело шло своим чередом. Через неделю – не больше - пришла повестка в суд.
Суду расследование показалось слабоватым, и свидетели за Екатерину говорили. Однако на заседании оказалась почему-то товарищ Шмухина, которая выговорила Екатерине: не надо, мол, заменять собой Советскую Власть, Советская Власть с голодающими сама разберется. «Вот провернем дело с попами, пощупаем сельских богатеев, - будут и хлеб, и мясо, и молоко».
Судья, хоть слова товарищу Шмухиной и не давал, прислушался к ее мнению, и к свидетелям прислушался… Ко всем прислушался и присудил Екатерине пять лет с отбыванием в Балахнинской тюрьме.
 
«Тюрьма же эта, товарищ Сталин, - писал Иван, - находится на той же улице, наискось от дома Пятикратовых, напротив кооперативного магазина».
Тут Ивана от умственных усилий совсем разморило, и он почувствовал, что еще немного, и он заснет прямо вот так, за столом. Письмо выходило нескладным, мысли путались, разобраться не получалось. Получалось, что он просто записывал все, что было, а выводы – как он хотел – не приходили.
Он встал, прошел на кухню к хозяйке, взял из устья печки чугунок с картошкой и вернулся к себе. Осилив пяток клубешков, он разделся, прилег на кровать и попытался заснуть.
Перед сном он представил Екатерину. Она сидела у оплетенной кружевом подушки, перебирала коклюшками. Только теперь она была не где-то там, в своей избе, а прямо перед Иваном, лицом к лицу. «Красивая ли она?» – вдруг спросил себя он. «Лицо у ней круглое, мягкое, балахонское, сама стройненькая, только фигура с какой-то слабостью в осанке; ходит плавно, точно, неторопливо. Одета простенько». «Вот ведь что, - думал Иван, - взгляд у ней какой, - верующий! Куда не взглянет – везде Господь Бог, прямо беда!»
Он сам не заметил, как заснул. Ночью он иногда просыпался наполовину и принимался рассуждать – красива Екатерина или нет? Иногда ему казалось, что он близок к какому-то выводу, но в следующий раз начинал снова спорить с собой. Не всегда он, правда, мог припомнить ее лицо.
Под утро же он увидел ее во сне, в ясном, легком сне. Будто сидит Катерина у своего дома на лавке, без подружек; перед ней ее вечное рукоделие. Кажется, это утро, позднее утро, – когда начинает пригревать солнце. Он, Иван, идет-летит мимо девушки, плывет в солнечных лучах. Она машет ему: мол, сядь со мной на лавку, посиди. Он подошел-подлетел, сел, смотрит, как она узелки кладет. Потом глянул повыше, - а подзор-то Катеринин чуть не до неба достает. И весь такой чудный, подробный. «Ты это сама, Катя?» – спрашивает Иван. «Ой, да тут уж до меня наплели, - машет она рукой, - а мой-то сколочек – вот он». Смотрит Иван, рябит у него в глазах от решеток, а узелки складываются один к другому – и видит он петушка. «Это наш Петька, - говорит Катерина, - солнышко будит». Листочки рядом с птицей тоже, вроде, знакомые. Они качались, сдвигались, раздвигались – и Иван узнал их: это рябины у дома Пятикратовых. Он от удивления даже затряс головой – не может быть так похоже! Ведь это нитки, коклюшками плетено, бабам на потеху! Тут же, у палисада, стоял человечек. «А это ты, Ваня», - сказала плетея. «Похож?» – и грустно улыбнулась. Тут Иван с какой-то неземной легкостью и радостью в душе узнал себя в этой шелковой фигурке. «Похож!» – улыбнулся он, просыпаясь, а за ним вдогонку, из сна, летели Катины слова, - «Ну вот, а ты в Бога не веришь…»
Сон сразу забылся. Открыв глаза, он увидел, что изба залита светом, – прощальным сентябрьским светом. Легкий ветерок покачивал рябины за окном, и в такт ветру по стенам комнаты, по полу, по печной известке пробегали тени рябиновых листьев и гроздей. В комнате было свежо, прохладно. Иван бодро скатился с кровати, наскоро позавтракал вчерашней картошкой, оделся и выскочил из дома. В его груди теснилось желание сотворить что-то великое, большое – на пользу крестьянству и рабочему классу.
В тот день они разбирали колокольню той самой, Христорождественской, церкви.
 
В тюрьме Катя была вроде как не преступница, а так, по хозяйству, - мела двор, пилила дрова, красила стены… Вот только маленькая тюрьма в Балахне… Закуток справа от самой тюрьмы Катя мела подолгу… Ведь если встать там у стены, которая примыкает к кладбищенской ограде, и посмотреть от нее назад, то над тюремными воротами, можно увидеть конек ее дома… Самый краешек… И рябину – чуть-чуть.
Если работы не было, ее отправляли в одиночку на втором этаже. Там и поплакать можно вволю, - если плакалось.
Иногда она виделась с мамой, получала от нее небольшие гостинцы, - яблоки, изредка - булки, крендельки… Как-то мама посередине их разговора вдруг расплакалась. «Что ты, маминька?» – «Через пять-то лет тебе уж к тридцати будет… Кто же замуж тебя возьмет?..» Не сразу поняла она эти слова…
Тюрьма есть тюрьма… Тюрьма есть тюрьма, пусть даже ты можешь поверх ее ограды увидеть верхушки деревьев, растущих в твоем палисаднике, пусть даже за ее задней стеной – кладбище, на котором упокоились твои деды и прадеды, бабки и прабабки...
Как же часто ей казалось, что огромная железная дверь внизу лязгнет в последний раз, захлопнется, и ключи от нее потеряют…
Долго жила она только этим. Мела тюремный двор, и будто не видела, что пыль сменилась жухлой тополиной листвой, а листва – снегом, а снег потом начал подтаивать. Конечно, вокруг звучали эти слова: «лето», «осень», «зима», «весна». Но все это было за стеной… А здесь была тюрьма… И с этим надо было жить…
Но вот снег на дворе стал совсем мокрым, тяжелым; пора ему было сочиться в ручьи и речушки, в пруды, в Нетечу, в Железницу, в Волгу… Убирать потяжелевший снег выводили шпану из общей камеры, а Катю, от греха подальше, дня три не выпускали…
Попросила она на третий день открыть окно – так уж пригревало. Пришел красноармеец из караульной роты – высокий пожилой дядечка – с лестницей, открыл. «Подожди-ка», - остановила его Катя, когда тот уже начал отставлять лестницу. Она поршком взлетела по перекладинам к окну и попробовала увидеть хоть краешек родной улицы. Но нет… Росточку не хватило… Да и смотрело окошко чуть в сторону. Катя нехотя спустилась назад. Караульный снова взялся было за лестницу, и снова Катя остановила его. Она схватила ломоть хлеба, который оставила себе от обеда, влезла наверх, и, вытянувшись, наощупь, раскрошила хлеб по подоконнику.
«Слезай, дочка, - погнал ее с лестницы дядечка, - попадет за тебя», – «Обойдется», - ответила она; спустилась и села на край нар. Дядечка вынес лестницу в коридор и запер дверь.
Сначала у окна было тихо. Потом Катя стала различать – чуть-чуть – капель. Капало с тюремной крыши, с ограды, с деревьев. Вяло посипывал ветер под стрехой… Наконец с воли, с кладбищенских берез, слетела стайка голубей, зауркала, зашумела на окне. «Божьи птицы… Вольные…» – подумала Катя, и из глаз ее потекли радостные слезы. Она улыбалась – и отирала слезу за слезой. Она забралась на нары, встала на носочки – чтобы видеть, как над кромкой оконной ниши нет-нет да приподнимется птичье крыло, покажется обегающий стаю голубенок. «Вольные… Вольные…» – повторяла про себя она.
И вдруг ей припомнились маменькины слова: «Тебе уж к тридцати будет… Кто ж замуж тебя возьмет?» Катины слезы сами остановились и она ясно поняла маму. Она будто заглянула в свои тридцать лет и увидела там будущую неминучую пустоту… Некоторое время она сидела, похолодев, в ожидании этой пустоты, но тут откуда-то издалека долетели до нее развеселые девичьи голоса. Песня сначала показалась ей знакомой, и, кажется, она даже стала различать слова… Но нет, в Балахне таких песен не певали… Потом голоса стали еще громче и она услышала:
Пырна пырсам яралта
Илени шелем яралта
Алык ервезевляже да
Толом вятым яралтат…
«Господи, что за околесица?» – Изумилась Катя. – «Или балахонки с ума посходили?» А на улице затянули что-то новое:
Кува тундонь чись содави…
Теперь она поняла: это снова приехали на заработки, на торфяные работы, мордва и черемиса. Она вспомнила, как в позапрошлую весну подходили к пристани баржи, набитые молодыми, даже юными работницами, как проходили они через город и скрывались в Панских лесах. У них такие странные, полурусские лица, они будто не говорят, а журчат, на них забавные «панары» и «сороки», они носят пожитки в лубяных коробах… Они будут в тучах слепней и комаров вычерпывать из ледяной воды торф на решетки, сушить его, грузить на подводы… ради небольших денег, которые только под самые заморозки отвезут в свои лесные деревеньки…
Что-то раненько в этом году, - Волга-то, верно, не вскрылась еще…
И вдруг ей захотелось запеть – вот так же, с чувством, как мордва и черемиса!
Она вдохнула, но придержала дыхание: что же петь?
- «Солнце всходит и заходит…» - осторожненько вывела она и остановилась, - уж больно грустно получилось. Что же петь? И тут сама собой вышла у нее старая песня, которую слышала когда-то на посиделках:
«Соловей кукушку уговаривал:
- Полетим, кукушка во темной лесок…
Совьем мы, кукушка, тепло гнездышко,
Выведем, кукушка, два детеныша –
Тебе куковенка, да мне соловья…
Пела она тихонько, себе да голубям, и все же не услыхала, как подскочил кто-то к двери и заглянул в глазок…
На следующий день похолодало. Окно открывать было нельзя. Она заскучала, потерялась, ни петь, ни жить не хотелось. Ближе к полудню большая тюремная дверь внизу взлязгнула, потом заскрипела лестница между этажами, кто-то поднялся на второй этаж и решительно направился к ее камере. Послышалось: «Открой», - и зазвенели ключи.
Это был начальник тюрьмы, Горюнов. В его руках была табуретка, которую он прихватил у дежурного по этажу. Он прикрыл дверь, прошел в камеру, поставил табуретку, сел и жестом указал Катерине на нары:
- Присаживайтесь.
Конечно, она видела его раньше. Когда она работала на дворе, он, бывало, проходил из тюремной управы к воротам или в тюрьму. Еще как-то раз он разрешил ей переговорить через ворота с мамой. Но все это время Катерина будто и не видела своих тюремщиков. Они ходили вокруг, открывали-закрывали двери, козыряли друг другу, водили туда-сюда заключенных… Но ведь не они были главными в ее жизни. Главные ее люди – маминька, покойный папинька, брат, мотавшийся теперь где-то на Низу. Главным было то, грешна ли она перед Богом, перед людьми, - а не кто начальник ее тюрьмы.
И вот только сейчас, когда он сидел прямо перед ней, она почувствовала, что есть такой человек, Александр Иванович Горюнов, тридцати пяти-сорока лет, среднего роста, сухой, плотный, с натруженными узловатыми руками, с небольшим шрамом на щеке, с нездешним, резким лицом и с такими странными глазами… Как будто это не Катерина, а он, Горюнов, сидит в тюрьме…
- Я внимательно просмотрел сегодня ваше личное дело, Екатерина… - начал было он, и вдруг сбился, растерялся, отвел взгляд в сторону. Она мельком глянула на него и опустила глаза.
Он помолчал и спросил:
- Вы настоящая балахонка?
- Да.
- Кружевным делом владеете?
- Здесь все владеют… Кто постарше – получше, тогда продавалось хорошо. А я у маминьки училась, и в кружок ходила, к Сергеевой…
Сергееву, он, конечно, не знал.
- Сделайте мне мерного кружева два аршина, для родственников, я заплачу.
- Так нельзя же в тюрьме…
- Это мы устроим.
- А сколок какой? – Она вдруг представила себе несколько узоров, и ей страсть как захотелось покружевничать.
- Сколок?
- Ну, рисунок.
- На ваш вкус.
- Розы балахонские?
- Давайте. Что вам нужно?
- Короб из дома, подушку, шелк. Можно спросить у мамы. Кружева можно и ей заказать.
Она вдруг смутилась и опустила голову.
- Есть кружевницы лучше меня. Закажите тете Варе Быковой. Она - самая хорошая.
- Нет, я хочу, чтобы это сделали Вы.
Они замолчали. Он смотрел куда-то под нары, а она – в угол камеры. Обоим было неловко. Потом он встал, подхватил табурет и направился к двери. Там он развернулся, сделал шаг назад и шепотом сказал ей:
- Я ведь не затем в Красную Армию пошел… Чтобы такие как ты, Катя, в тюрьмах сидели, не затем… И в партию вступил не для того, чтобы… Чтобы…
Его лицо исказилось, и Кате вдруг стало жалко его. Непонятно почему, но жалко. Он рубанул ладонью воздух, потом еще раз, потом махнул рукой. Развернулся и ушел.
Это был странный разговор…
 
«И вот, товарищ Сталин, они повенчались. Да. Потому что Катерине нельзя было не венчанной замуж идти. Какой поп нашелся их повенчать, я не знаю. А ведь Горюнов – коммунист! Я понимаю, иначе им было нельзя в наших обстоятельствах, потому что Катерине нельзя. Но как же теперь быть мне, сочувствующему коммунистической партии? Я ведь не могу венчаться по своим убеждениям.
В настоящий момент Горюнов тайно вернул гражданку Пятикратову домой, и сам иногда у нее ночует. Меня удивляет, что многие об этом знают и не предпринимают никакого обсуждения этого вопроса. Мне же самому разобраться в этой ситуации трудно, поэтому я и пишу это письмо. Считаю, что необходимо написать такой закон, чтобы в этом случае простому человеку было ясно, как реагировать».
 
Иван сидел на берегу Волги, на расколотой дубовой колоде. Река, волна за волной, убаюкивала берег, подбиралась к Ивановым ногам… Он смотрел за Волгу, на церкви Николо-Погоста, кусал губу и обдумывал свое письмо. Полчаса назад он прошел мимо райкома партии, мимо горсовета, мимо почты. Прошел, потому что ноги не пустили. Не было уже решимости, желания советоваться с товарищем Сталиным. Он ругал себя за малодушие, но шел к пристани, к Волге, к заброшенным соляным колодцам.
Товарищ Сталин создавал новую страну, новый мир. Здесь, в Балахне, строились бумкомбинат, электростанция, картонная фабрика, новая больница, велись торфоразработки. Кроме того, нужно было решительно разорвать связь с прошлым, поставить отсталую крестьянскую Россию на рельсы индустриализации, бороться с попами, торгашами, ликвидировать неграмотность.
А он, Иван, путается в мелких, никчемных, мещанских вопросах… И лезет с ними к товарищу Сталину…
Он достал из кармана конверт. Адрес он не написал. Хотел написать: «Москва. Кремль. Товарищу Сталину», но засомневался, что дойдет. Потом думал передать по партийной линии, и решил, что адрес не нужен, товарищи передадут, куда следует. Иван повертел конверт в руках и разорвал письмо. Потом еще раз. И еще. И еще. До мелких клочков. Потом бросил в воду. Волга шлепнула бумажки о гальку, стащила их обратно и поволокла вниз.
Иван смотрел на них и думал: какой же мелкий он человечишко… Мыслит узко, не по-революционному, во всем сомневается… Он представил себе новую страну, новую РСФСР, - заводы, фабрики, железные дороги, пароходы, растущие к небу города; счастливых, новых людей, - небывалых прежде людей грядущего, - могучих богатырей, гигантов…
Нет, он слаб. Не готов быть большевиком… Таким, как он – место только на задворках этой великой страны.
Надо возвращаться в деревню. Проситься к дяде Тимофею. Он закрыл лицо руками и вдруг ему припомнился голос отца, - только голос, - будто он зовет его откуда-то издалека-издалека: «Ивашко-о! Ивашенько!». Так бывало в детстве… По утрам… Чуть светило солнце… Кукарекал петух… До всей этой круговерти…
«Ничего, Ваня… Ничего… Потерпи… Земля, говорят, прокормит…»
Copyright: Сергей Черняев,
Свидетельство о публикации №145989
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ:

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Рецензии
Ольга Грушевская[ 17.12.2007 ]
   После завершения конкурса о "Революции"­;­ (как члену жюри) мне бы хотелось оставить свои комментарии под некоторыми рассказами, которые, на мой взгляд, заслужили внимания. Комментарии из моего рабочего обзора (может быть, будет интересно):
   "Колоритный рассказ, картинки сами вырисовываются. И образ Катерины хорош с ее «живыми» кружевами, и образ Ивана, еще «новорожденного» строителя светлого будущего, а потому искренне верующего в справедливость последней инстанции – типичный образ, автором хорошо выстроенный. От веры - к сомнению.
   «Складно» написано, хотя в некоторых местах чуть «переслащено» - слишком много уменьшительно-ласкат­ельных­ суффиксов".
 
Сергей Черняев[ 18.12.2007 ]
   Спасибо, Ольга.
   Немного прокомментирую Вашу рецензию.
   Мне кажется (так мне виделось при написании рассказа), что Иван - немного иной образ, это человек, у которого мало шансов разобраться в происходящем и он действует исходя из тех настроений и посылов, которые окружают его или усвоены им с детства. И мне кажется, что он движется, наоборот, - от сомнения и незнания к вере, хотя не обязательно он придет к ней где-то уже за рамками рассказа. Нисколько не спорю с Вами, - мы видим текст с разных сторон и по-разному его оцениваем.
   Уменьшительно-ласкат­ельные­ суффиксы, конечно, непривычны нам, но это - элемент крестьянской и мещанской русской речи XIX-начала XX века. Мои родственники в глухой деревне еще в коце 1980-х говорили "Маминька"­,­ "Сашинька"­,­ "Наташинька&quo­t;­ - и никак иначе. Вопрос, конечно, в том, стоит ли это использовать. А почему бы нет?
   С благодарностью и уважением, Сергей Черняев.
Ольга Грушевская[ 18.12.2007 ]
   Сергей, рада Вашему отклику. Перечитаю, "посмотрю"­ Ивана еще раз - во всяком случае, образ Ивана "хорош", да и ситуацию Вы даете интересно - казалось бы, простая, ан нет - судьбы людей так и строятся на таких ситуациях. А в отн. языка, Вы очевидно правы. Сейчас подобная мягкость кажется непривычной и искусственной, елейность - сильно переслащеной, но это скорее всего от нашей очерствелости - жизнь в городе "жесткая".­
   Нет-нет, очень хороший рассказ, я и в рабочем Обзоре о нем писала.
   Удачи.

Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта