Юлия Витославски

 

Алтайская княжна

 

Закат мажет розовым по диагонали наотмашь. Там, вдалеке смело прошелся по холсту небосвода темно-синим, изобразив пару вершин, а тут ближе лишь тонко проложил плавные контуры окрестных гор. Ярко-желтые лужайки колокольчиков ханки, выхваченные отдельными пятнами из наползающего мрака, еще прощально фосфоресцируют на склонах.

 

Николай сидел на высокой скале, наслаждаясь закатом. Мир тонул в тишине. Налетевший ветерок волной колыхнул цветочную лужайку, будто ее кто-то погладил ладонью, и слегка взъерошил волосы на голове сидящего мужчины. Николай улыбнулся.

– До чего же все-таки хороши золотые ханки, ты не находишь? – шепотом произнес он.

Почему русские ханки называются альпийским маком, а алтайские высокогорные луга – альпийскими лужайками, Николай понять не мог. Наверное, Альпы более известны в мире, чем Алтай. Альпы – это где, в Австрии и Швейцарии? Быть он там никогда не был, но на карте видел, что территория Австрии наполовину находится в Альпах, а Швейцария и вовсе страна горная. То есть Алтай, думал Николай, это такие незаселенные Альпы. Сотни квадратных километров ненаселенки. Бедные, как им там, в Австрии да в Швейцарии, тесно, наверное! Конечно, там каждое растение каталогизировано и названо альпийским, они каждый сантиметр своей скудно отмеренной почвы наизусть знают, а тут – кому какое дело: алтайское оно, кавказское, тянь-шаньское, уральское или еще какое. Они говорят, что Монблан – высшая точка Европы, а Эльбрус что же? Они просто решили границу Европы по Кавказу протянуть, чтобы от нас обособиться: русские, мол, азиаты. Николай, встречая местных алтайцев и ойрaтoв, точно знал, кто европеец, а кто азиат.

 

Николай был родом из Новосибирска и приезжал на Алтай каждое лето вот уже тридцать лет. Горы он знал вдоль и поперек, но последние годы путешествовал по одному и тому же маршруту. Приезжал будто к себе домой поприветствовать родные места. Ставил палатку, разводил костер, вешал старую консервную банку, служившую ему чайником, на огонь, закладывал руки за спину и бродил по окрестным холмам или вдоль реки. Встречавшие его путники удивлялись седовласому красивому мужчине в толстом шерстяном свитере, расхаживающему по лесу, как по руинам древнего храма. Вот он приветливо похлопал шершавый ствол огромной ели, будто колонну, подпирающую свод, вот присел у замшелого валуна, погладив его по мохнатой макушке, потом прошел в задумчивости несколько шагов и останoвился, всматриваясь во что-то невидимое.

Каждый свой визит начинал он у высокого, высохшего и посеревшего от ветров креста, стоящего на берегу Кучурлы в лесных зарослях, заваленных еще и камнями от десятилетней давности оползня. Река, сужаясь, делала здесь крутой поворот и гремела меж огромных камней стремительным потоком. Грохота он не замечал.

На верхушку креста была одета каска, выцветшая от времени и теперь напоминавшая издали человеческий череп. На кресте было выцарапано «Memento more» и висела табличка: «Татьяна Реш, 1956-1977» и ниже: «Мы любим тебя».

 

Он любил еe, но ухаживали они за сокурсницей Танечкой вдвоем в Вовкой. Xотя Вовка скорее играл в ухаживание, оттачивая свою и без того безупречную галантность: забежав вперед открывал дверь, театрально подавал руку при выходе из автобуса, неожиданно вытаскивал из-за пазухи цветок розы, сорванный по дороге с куста шиповника. Втроем было весело. Они списывали друг у друга конспекты, вместе готовились к экзаменам, катались на лодках на Обском водохранилище, вместе загарали на пляже, закапывали друг друга в песок и воровали яблоки в ботанических садах, в которых дежурили настоящие охранники с настоящими ружьями, заряженными патрoнами с солью. Однажды, спасаясь от погони, они подбежали к высокому решетчатому забору, через который Вовка перемахнул даже не заметив его с перепугу, а Николай задержался подсадить Танечку и получил солевой заряд в задницу. Больно было очень. Но главное – было обидно. Потом целую неделю в разного рода ситуациях приходилось говорить: «Да нет, спасибо, я постою». Но в тайне – даже от себя – он получал удовольствие как пострадавший, защищая любимую девушку. А Вовка, хоть и высмеивал его совсем не по-дружески – не высмеивал даже, а хохотал, собака, до слез, до икоты, передразнивая, ноги подкашивая, ковыляя и подпрыгивая – а видно было, что стыдился своего побега.

Как-то после похода в кино он предложил им поехать сплавляться по реке на Алтай.

– Вовка, ты просто гений! Мне кажется, что я всю жизнь только и ждала этого приглашения! – бросилась Таня ему на шею.

Николай был озадачен. Он бы предпочел сам держать сейчас девушку в объятиях, но отдал должное странной проницательности друга: мысль о поездке в горы его посетить не могла. В горах он никогда не был, никогда о них не думал и никогда не хотел быть туристом. Это была Bовкина привилегия. Танечка раньше тоже не проявляла интереса к хождению куда-то с рюкзаками. «Что там такого на этом Алтае? – думал он, – Почему туда все так рвутся? – вспомнил он еще рассказы об отдельных группах людей ни с того ни с сего снимавшихся с насиженных мест, оставлявших всех и вся и навсегда уезжавших, по представлению его и многих других, в никуда.

– Мне даже иногда кажется, что я родилась для поездки на Алтай, – добавила Таня, глядя куда-то в далекое синее небо.

– А кто нас поведет? Нужен же какой-то инструктор, где его найти? – выдавил Николай реплику почти невесомой надежды на то, что эту затею можно таки отложить.

– Мне дали адрес одного человека, живущего в Тюнгуре, который организовывает подобные туры.

– Господи, название-то какое! – хором воскликнули Таня и Николай, докончив фразу однако по-разному:

– Какое невсамделишно-сказочное, – сказала Таня.

– Как «тюк урюка», – сказал Николай.

Все засмеялись и решили отправиться после сдачи экзаменов.

 

В Бийске железная дорога кончалась. Выгрузившись из поезда, Николай с тоской посмотрел в сторону оставшегося за ночным переездом Новосибирска, потом уныло повернулся в сторону, указанную уходящей от вокзала бетонкой. Никаких гор он там не обнаружил, зато подумал, что именно так должна выглядеть дорога в то самое никуда.

Вовка уже разговаривал с единственным местным водителем, имевшимся на привокзальной площади, пытаясь выторговать приемлемую цену за предстоящий переезд до Тюк-Урюка. Вернувшись, он сообщил, что поездка будет длиться восемь часов, и что Танечке придется пустить в ход весь свой шарм, чтобы у них остались хоть какие-то средства на проживание.

Насчет «всего ее шарма» Вовка явно перестарался: водителю эта доза оказалась не по плечу. Он всю дорогу старался превзойти себя, рассказывая небылицы, и поминутно предлагал научить Таню водить машину, пытаясь передать ей руль прямо на ходу. Николай, в свою очередь, старался не бояться и не потеть, и из всего yслышанного у него в голове, по странной прихоти памяти, осела только какая-то дурацкая история про ёрликов.

– Что это за зверьки, которые непрерывно дорогу перебегают? – спросила Таня.

– Эти-то? – отозвался водитель, провожая глазами одного из них и едва увернувшись от кювета. (Вовка потом говорил, что шофер на самом деле был асом и только корчил из себя идиота, кокетничая с Танечкой, но Николай, вцепившись в ручку у потолка, этого не осознавал) – Это ёрлики. – слово выпало так, будто он произнес что-то совершенно естественное, с детства знакомое, как, например, зайчики, булочки, цветочки. – Их тут видимо-невидимо. Я их с рейсов целыми тазиками домой привожу.

– А что это за грызуны такие - ёрлики? Как они называются по-русски? – про «тазики» Танечка почему-то не спросила, заставив Николая загрустить о том, что между нею и шофером возникло некое общее языковое понимание, для него недоступное.

– А кто ж их знает. Местное название ёрл. Я их ёрликами называю.

 

Потом они ехали по горам, появившимся после пяти часов пути. Горы словно тихо подкрались, сначала отдельными холмами вдалеке, потом все ближе и ближе, пока не окружили совсем, оставаясь, правда, на почтительной дистанции. Они будто исподволь втерлись в доверие, заставив забыть о существовании равнин. Через пару часов казалось, что ты родился в горах, вырос в горах и никаких других пейзажей сроду не видывал. Привычные российские буренки приняли правила здешней игры, сделавшись горными коровами, рога которых торчали тут и там из придорожных зарослей травы или появлялись вдалеке между деревьями. «Что коровы делают в лесу? – думалось Николаю, - может, они там грибочками балуются?» Вдруг стало понятно, как корова могла стать священным животным в Индии. Просто как неизбежность, как вездесущность. Частенько они целыми стадами лежали или стояли посередине дороги, что никак не смущало водителя, который до последней секунды хотя и ехал на них в упор, но уже в самое последнее, для всех прочих пассажиров зажмуренное, мгновение резко отворачивал в сторону, виртуозно минуя столкновение.

Приехали они уже под вечер. Несмотря на сгущающиеся сумерки еще можно было рассмотреть бревенчатый деревенский дом, утопающий в цветах. Ускользнувшее за вершину горы солнце унесло с собой свет, дарящий миру его красочность, поэтому цветы в саду казались даже не черно-белыми, а угольно-серыми. Еще чуть-чуть и крепчающая горная прохлада сделает влажным, а потом и развеет совсем висящий в воздухе аромат сада.

Им навстречу вышел улыбающийся молодой человек с длинными русыми волосами, в льняной рубахе, подпоясанной бечевкой.

– Андрей, – представился он, пожав руку ребятам. – Давайте я вам помогу, – обратился он к Тане и взял ее поклажу. – Баня растоплена, это поможет вам снять усталость.

Он отворил резную калитку во двор-цветник, жестом приглашая гостей пройти. На секунду задержал взгляд на Танечке, которая сделалась молчалива и выглядела довольно усталой после долгой дороги и сказал:

– Ну, что так печально? Вы еще не поняли, что это будет самое счастливое время в вашей жизни?

Таня прошла в калитку, смущенно опустив голову, и вдруг почувствовала, что ее усталость куда-то улетучилась.

 

Дом был сложен из бревен по меньшей мере столетие назад. Посередине стояла печь, зевавшая навстречу темным уютным нутром. Печь делила избу на две части. В одной светелке под золотыми образами на белых кружевах разместили Танечку, ребята поселились в соседней. На столе пузато возвышалась трехлитровая банка парного молока. Разлив его еще теплую матовую тягучесть по стаканам, Андрей, широко улыбаясь, провозгласил:

– С приездом!

Наскоро распотрошив рюкзаки, ребята достали полотенца и последовали за хозяином. На пороге дома они словно споткнулись о непроглядность ночи.

– Следуйте за мной, баня находится за домом,- скомандовал Андрей и тут же растворился в темноте.

Он исчез так быстро, что никто даже не уловил направления, и все так и остались стоять на крыльце.

– Андрей, ты, похоже, видишь во тьме, мы так не умеем, – взмолилась Таня.

Из темноты высунулась рука, поймала руку Тани и увлекла за собой. Ребята шли гуськом, затаив дыхание. Над головой через все небо расстилался широкий хвост Млечного пути. Он служил фоном для бисера звезд, будто брошенных пригоршней в вязкую плоть вселенной и застрявших там навеки в узорах созвездий. Таня подумала, что кедровая кора, покрывавшая тропинку цветника, ощущается как похрустывание звезд под ногами, а их группа могла бы быть созвездием взявшихся за руки вселенских пилигримов.

Oбойдя дом, они увидели приветливо освещенное крыльцо бани со стоящим на нем круглым столом и самоваром.

– Ребята, я о таких штуках только в детских сказках читал, о самоварах там, об иконах, о парном молоке перед сном! – Вовке все больше нравилась собственная идея путешествия в эти места.

– То ли еще будет, – довольно отозвался Андрей, – ты увидишь и то, о чем и в сказках прочесть не успел.

Парились они тяжелыми кедровыми вениками, выскакивали, в клубах пара, в сад, обливались ледяной водой из ведра, лежали в холодной траве, глядя на пульсирующие в височный такт звезды, а в перерывах пили чай с душистым высокогорным медом. Андрей сообщил им, что сплавляться они пойдут через два дня – к тому времени должна подъехать группа водников из Барнаула и забрать их с собой. А в предстоящие дни ожидания скучать им, по его словам, не придется. Заботу об этом он возьмет на себя.

 

На следующее утро всех разбудил удивленный голос:

– Вы что же, еще спите?! Вставайте, я вам Алтай представлю!

Татьяна открыла глаза и увидела смотрящего на нее с улыбкой Андрея. Улыбка перепрыгнула на ее губы, и она прямо босиком отправилась за хозяином на крыльцо, сонно щурясь от яркого солнца. Глубокий вздох, и бодрящий горный воздух живительной радостью разлился по всему телу. Андрей, улыбаясь то ли солнцу, то ли жизни вообще, стоял во дворе в резиновых сапогах, засунув руки в карманы куртки, и ждал, пока все позавтракают и соберутся на «экскурсию».

– Ну, театрами мы похвастаться не можем, – начал свой рассказ Андрей, широко шагая через скошенное поле, – зато у нас тут есть несколько десятков курганов разных эпох. Здесь пролегал когда-то Шелковый путь, и шли караваны из-за Кавказских гор в Монголию, а затем в Китай и в Индию.

– Так их всех уже раскoпали, наверное, – спросил Николай.

– Нет. Раскопали немного. Про Принцессу-то слышали, наверное?

– Какую такую?

– Да жила тут одна в соседней долине много столетий назад. Все ее тело было расписано татуировками. Лежала, говорят, как живая. Дело в том, что здесь не обычных богатых каганов хоронили, как египтяне своих фараонов, а людей духовных, силою обладавших. Чтобы они и после смерти о долине этой и людях здешних молились и всячески им помогали. Так вот, на этих последних раскопках дела странные происходили, археологи рассказывали, что по ночам через них полчища воинов и караваны несметные ходили. Cражались, стреляли, глаз сомкнуть не давали. Они раскопки даже до конца не закончили. Закопали все наскоро, Принцессу прихватили, да уехали восвояси. Нечего тут копать. Здесь же равновесие космическое много тысячелетий устанавливалось: в одном месте чего-нибудь выкопаешь, в другом изменения необратимые происходить начнут. По Принцессе той потом земля содрогалась. Тут сроду таких землетрясений не бывало.

Вовка с Николаем переглянулись. Таня споткнулась о кочку и чуть не упала. Андрей поддержал ее, и то ли с этого момента, то ли с какого-то другого, взялись они за руки, будто брат с сестрой и уже больше рук не отпускали. Вот идут они впереди, и кажется, что ведет он ее по владениям своим, то налево, то направо широким жестом показывая, будто с местами ее родными знакомя.

Андрей научил их отличать курганы от простых островков нескошенной травы, показывая кольцеобразные каменные узоры и определенные растения, росшие, теснясь, по странной закономерности только на холмиках курганов. Дальше им пришлось карабкаться на гору, к причудливой скале, как оберег-охранник застывшей орлиным профилем в вышине, чтобы с вершины ее осмотреть долину. Видно отсюда было километров на сорок, а то и шестьдесят, и курганов по скошенным лугам было рассыпано видимо-невидимо.

– Cмотрите, сколько здесь оттенков зеленого! – воскликнула Таня. – Я где-то читала, что у эскимосов есть шестьсот слов, определяющих цвет снега.

– Шестьсот слов, – заметил Вовка, – это вообще-то может быть целым словарным запасом языка.

– Может они говорят только о снеге, – ухмыльнулся Николай.

– Я о том, – продолжила Таня, – что у алтайцев должно быть столько же разновидностей слова «зеленый».

Тут все быстренько обратились к «великому могучему» и выяснили, что с добавлением ходуль вроде светло-, темно-, желто- и т.п. у них набирается слов семь-восемь.

– Ну ладно, не надо грустить, – заявил Андрей, – давайте я покажу вам несколько сортов местного чая, дабы изменить ваше «индийско»-«китайско»-«грузинское» представление об этом напитке.

Набрав чабреца, бадана, душицы, мяты и Курильского чая, они отправились назад к дому.

У изгороди пасся, лоснясь на солнце, рыжий жеребец. Танечка, подбежав к нему, принялась трепать его по шее, шептать eму что-то в ухо и целовать в нос. Конь с интересом, обнюхал девушку, уткнувшись в конце концов своей мордой ей подмышку. При этом ко всем остальным он разворачивался задом, держа их на расстоянии страха. Андрею это явно понравилось:

– Ай да конь! Смотри-ка, как сориентировался! Тань, а ты верхом прокатиться не желаешь?

– С удовольствием, если подсадишь, – улыбнулась Танечка.

Она сделала галопом небольшой круг в поле. Ребята застыли в восхищении: развевающиеся огненно-рыжиe волосы девушки светились в лучах заходящего солнца, сливаясь мгновениями с порхающей гривой коня. Pассказы о давних временах оживали, становясь реальностью в мерно отстукиваемом круге-за-кругом шаманского танца.

– Ай да Принцесса, ай да ворожея! Чудит-колдует, родное чует. Быстро вспомнила, за века не забылось. Хорошо как сидит! – Андрей, в отличие от Таниных друзей, нисколько не смущался в выражении восхищения. Николай сначала позавидовал этой его способности, но вдруг понял, что Андрей просто забыл о существовании ребят, увлеченный видением. Налетевший внезапно со стороны ветер откинул с лица Андрея густую прядь волос. Николай мог поклясться, что в этот момент он увидел древнего воина в кольчуге, с гордо закинутой головой, скрещенными на груди руками, восхищенного гарцующей перед его взором молодой княжной. Николай протер глаза. «Тут действительно что-то со временем происходит, подумалось ему – дрожит оно как-то, будто соскакивает с наезженного тракта, то в прошлое, то в вечность. Ерунда какая-то!»

Таня прекратила скачку, подъехала к мужчинам, виновато улыбаясь, и спрыгнула с коня прямо на руки Андрея. Только поставив ее на землю, Андрей тоже будто очнулся и, стараясь оставаться непринужденным, заявил, что время уже вечернее, да и гроза приближается, так что пора бы идти ужинать.

Кухней служила просторная мазанка. Посередине ee стоял длинный стол с резными кедровыми лавками по бокам. На столе – миска с творогом, соленые огурцы, чан с отварной картошкой и неизменная банка парного молока. Все принялись за еду, a Андрей лишь немного перекусил, заварил чабрецовый чай, наполнив помещение уютным ароматом, взял гитару и затянул какую-то протяжно-грустную народную песню. Время опять дрогнуло и потянулось широкими степями, бескрайними пыльными дорогами, долгими конными переездами – назад в века. Пел он необычайно красиво. Потом пели все вместе под стук дождя за окном. Заметили, что дождь кончился, только когда косой солнечный луч, проникнув в окошко, ослепил Танечку. Она подняла глаза:

– Ребята, радуга!

Все повыскакивали во двор. Прямо за забором в поле втыкался семицветный могучий световой столб, уходивший огромным полукругом высоко-высоко в небо. Все застыли, а Андрей, схватив Таню за руку, уже бегом тянул ее к телеге, которая стояла на другом конце двора, уныло уткнувшись оглоблями-усами в мокрую траву.

– Знаете, памятник Пушкину я вам в этих местах показать не смогу, а вот единственно-правильное место, с которого надо смотреть на радугу или на заходящее солнце – пожалуйста! – С этими словами он подсадил девушку на телегу и запрыгнул на нее сам.

Вовка с Николаем последовали их примеру. Хозяин оказался прав. Отсюда открывалась картина послегрозового отдохновения природы. За первой дугой радуги вдруг возникла вторая. Стало видно, что дальними своими концами обе они опустились на землю на противоположной стороне долины.

– Слушайте, а небо под дугами – другого оттенка! – выдохнула Танечка.

На фоне темного грозового неба, подрадужный свод отличался значительно, светясь бледно-серым. Это пространство будто искрилось и потрескивало. Создавалось впечатление, что перед ними распахнулись гигантские врата в другое измерение.

 

– Подъем, сонное царство! – разбудил их на второе утро бодрый голос хозяина. – Кони взнузданы, бьют копытами! Едем на священное озеро!

Через полминуты вся сонная рать, протирая глаза и все равно им не веря, стояла на крыльце и глядела на четырех оседланных скакунов.

– Андрей, а где ты коней-то раздобыл? У тебя же только один был, – удивленно спросила Таня.

– Да я с соседями договорился! Тебе же понравилось кататься вчера, я же видел!

Танечка с восхищением взглянула на Андрея, который выполнял желания, ею не только не произнесенные, но даже и для себя самой еще не сформулированные. У Николая кольнуло в сердце, но он с изумлением понял, что ревность здесь была как-то совершенно неуместна. В действиях Андрея не было ни надрывности, ни вызова, ни желания произвести впечатление.

Когда все были готовы, Андрей запрыгнул на коня и, пустив того с места вскачь, проскакал взад-вперед вдоль поля. «Для разминки», как он сказал. Сидел он в седле так, будто бы в нем и родился. Ребята залезли кое-как на своих лошадей и тронулись вереницей к горному ущелью. Николай ехал замыкающим и размышлял, не включаясь в оживленную болтовню остальных.

Он любил Танечку уже много лет, а потерял ее (ведь потерял же!) всего за несколько часов. Причем все случилось на его глазах. У Андрея, хоть он и был постарше, опыта обращения с женщинами в этих пустынных краях было точно не больше, чем у него. Откуда он знает, что нужно сказать, и что сделать, и в какой момент? Вот он подъехал к цветущему кусту боярышника, отломал ветку, покрытую белыми зонтиками цветков, и протянул Танечке. Вот она, смеясь, обернулась, помахала этой веткой Николаю. Он улыбнулся, конечно, и кивнул в ответ. Потом они ехали рысью по узкой каменистой тропе, петляющей между березами. Андрей показывал им, как надо отталкиваться рукой от деревьев, чтобы не задевать их коленями.

– Лошади – эгоисты: на наездника им наплевать. Так что позаботьтесь о себе сами!

B какой-то момент Танечка все же зазевалась и сильно стукнулась о березу. Удар заставил Николая сзади стиснуть зубы. Андрей спрыгнул с лошади, быстро и бесцеремонно задрал штанину на Таниной ноге:

– Не плачь, у меня тут кое-что припасено. Пройдет вмиг!

Он достал из-за пазухи и развернул темно-коричневую пластинку, с виду похожую на пастилу. Отломил кусочек, потом, к общему изумлению, облизал Танину коленку и начал осторожно втирать клейкую пастилу в содранную кожу.

– Мумие называется. Всего-то навсего – помет летучих мышей, а заживляет любые раны.

Таня, казалось, забыла про боль. «Ну что, кавалер, – язвил над собой Николай, – смог бы вот так взять, да облизать коленку! Тебе ничего такого никогда бы в голову не пришло!!» - соленый ком застрял в горле, пришлось кашлянуть и отвернуться.

Через пару часов они доехали до изумрудного озера, втиснутого между отвесных скал с одной стороны и вековых елей – с другой. Светило солнце, все утомились и устроили привал.

– А почему это озеро священное? – спросил Вовка.

– Потому что здесь все священное. Вы не заметили, например, что здесь оводов нет, комаров и прочих досадливых кусачих тварей? – Все переглянулись и рассмеялись. Комаров они действительно не встречали, зато, собирая вчера чай в зарослях чабреца, Таня была укушена кузнечиком. Она громко вскрикнула, скорее, правда, от неожиданности, потому что не знала, что кузнечики кусаются.

Вовка с Андреем решили устроить заплыв, Николай согласился быть судьей, а Танечка достала из перекидной сумки книжку и улеглась в траву читать. От этого занятия ее, помимо криков ребят, отвлекло странное поведение бабочек. По неведомой причине они предпочитали садиться не на былинку рядом, даже не на больную коленку, загорающую на солнце, а исключительно на читаемые ею строки или же прямо в ладонь, держащую книгу. В тот момент, когда она размышляла о необъяснимой любознательности местных насекомых, рядом раздался хохот неслышно подошедших ребят. Подняв голову, она увидела, что ей через плечо смотрит в книжку рыжий жеребец, нисколько не смутившийся приступом человеческого смеха.

– Колдунья,– смеялся Андрей, – ворожея, ручеек звенящий, княгинюшка, узнали тебя, тоскуют по тебе! Ишь ты, голову он ей на плечо пристроил, воздухом своим нутряным в ухо ей дышит! Что ты там шепчешь, конь?! – Андрей словно песню древнюю пел, заклинание чудное сказывал, а Николай вдруг вспомнил пригрезившееся ему видение.

«Так оно видение было, или что?! Какая еще княгинюшка?!» – чуть ли не со слезами кричал он внутри себя.

Таня, согнувшись, рассматривала коленку. Солнце подсушило рану, образовав странный, будто вытатуированный коричневыми чернилами, узор.

 

Вернувшись из поездки, они застали в доме группу ребят из Барнаула. За ужином обсудили подробности предстоящего похода. Было решено отправиться прямо с утра. Андрей ехать с ними отказался:

– Не люблю я этого. Не надо искушать природу. Вы ведь с ней побороться хотите, так ведь? Иначе пошли бы просто погуляли, красотой здешней полюбовались. Зачем вторгаться, воду веслами бить, тарелки грязные в ней полоскать?

– Да ладно, Андрей, не хочешь, не ходи! – рассмеялся белокурый паренек и, обращаясь к ребятам, добавил:

– Не давайте себя огорошить. Решили, и поедем.

Сказано – сделано, погрузились в машину и поехали. Из-под колес в разные стороны так и сыпались забавные ёрлики. Танечка, необычайно молчаливая в это утро, спросила, не знает ли кто, что это за зверьки такие? Спросила, чтобы просто что-то спросить. Кто-то из вновь прибывших сказал, что это обыкновенные суслики, и театрально-пантомимно рассказал местную байку: «Ёрлы это такие очень внимательные и осторожные зверьки. Они выходят на дорогу, встают в стойку-свечку, настораживают ушки и пристально смотрят вокруг, не крадется ли где лиса. Самые внимательные получают при этом бампером по затылку!», и набираются таких внимательных тазики, улыбнувшись, докончили про себя Николай и Танечка под жизнерадостный хохот слушателей.

Остановились они на берегу быстрой изумрудно-катящей свои ледяные воды Катуни. Река здесь делала поворот, образуя у берега манящую прозрачно-колышущуюся, словно живую, заводь. Вдоль берегов тут и там беспорядочно валялись, будто кости допотопных животных, стволы деревьев, выбеленные водой, ветрами и временем.

– Эти деревья горят как порох, не давая ни жизни, ни тепла – рассказывал Андрей, – потому что вода и время вымыли, высосали из них все соки, забрали все органические вещества, способные давать тепло.

– А отчего тут река вспять течет? – спросила Таня.

– Откуда ты знаешь, куда это: вспять? - удивился Николай, в топографии не разбиравшийся совсем.

– Она тут всё знает, – как-то грустно сказал Андрей и рассказал, что Катунь делает здесь почти правильный круг, обтекая Белуху. Завершив эту дань почтения, она направится на север, где сольется с Бией, образуя полноводную Обь.

– А на этом месте дом надо строить. Жить здесь надо, – добавил он, не глядя ни на кого. – Реки – это живые существа. Здесь река силы свои накапливает, она сюда все добро приносит, лелеет его здесь. На том берегу, – он показал на противоположный берег, вдоль которого течение стремительно неслось по мелководью, едва успевая завернуть за поворот, – жить нельзя, там даже останавливаться нежелательно. Там она все уносит, все смывает, ничего не хранит. Там ни памяти нет, ни добра.

Удивительно, но никто из присутствующих не сделал никакого саркастического замечания. Всем было ясно, что Андрей говорит о чем-то древнем, как мир, о чем-то, чего они то ли не знали, то ли забыли. Это уж как посмотреть.

Проехав еще пару километров до деревянного подвешенного на стальных тросах моста, машина еще раз остановилась. Здесь Андрей вышел, попрощавшись со всеми и пожелав счастливого пути. Прощаясь с Танечкой, он провел рукой по ее волосам и воткнул в них железный гребень с вырезанной фигуркой какого-то фантастического животного.

– Что это за чудная вещица? – спросила девушка.

– Скифское украшение, – объяснил он, – может, оно когда-то тебе и принадлежало.

Николай не мог смотреть на их расставание. Mожет быть, он еще надеялся, что эта встреча как-нибудь забудется. Они вернуться в Новосибирск. Андрей останется здесь. И, быть может, судьба предоставит ему еще один шанс. Он понимал, что потребуется время, но был готов ждать. Не в первой. В заднее стекло машины он увидел Андрея, стоявшего на середине моста, скрестив на груди руки. Он не улыбался. Просто стоял и глядел им вслед, пока машина не скрылась за поворотом.

 

До этого момента Николай помнил все дословно, покадрово. Прокручивал в памяти, будто это был фильм, возвращаясь снова и снова к отдельным фразам, к собственным мыслям и впечатлениям. Дальше он не помнил почти ничего. Как звали этих ребят из Барнаула, как они выглядели – ничего. Пустота.

 

Последнее еще – это его собственный ужас, когда они добрались до места, и он увидел Кучурлу, приток Катуни, по которому им предстояло сплавляться. Сразу почему-то в голове зазвучали слова Андрея о том, что реки – это живые существа. Все вокруг было предельно недружелюбно: и этот заросший чем не попадя, кочковатый, заваленный камнями лес, а главное – река! Он уже потом узнал, что зима в том году выдалась суровая, и ледники наросли метрами, коварными тоннами нового снега. Летом этот снег обернулся чудовищными глиняно-серыми потоками, летящими с вершин в долины, в смертельной спешке захлебываясь камнями, походя вырывая прибрежные деревья, чтобы швырнуть их через пару сотен метров пенного кипения на гулкие, словно дрожащие в ужасе, прибрежные скалы.

Сплав в этой дьявольской похлебке был чистейшим безумием, но молодости свойственно переоценивать собственные силы. Почему собственно? От веры в то, что человек создан совершенным? От уверенности, что жизнь дана, чтобы ее жить, а не чтобы в один ослепительно-солнечный день вот так взять и умереть. Смеясь от собственной дерзости и продолжая перешучиваться, они сели по каякам и оттолкнулись от берега. Дальше все произошло невероятно быстро. Река драконьей челюстью клацнула у каяков, кинув их молниеносно в самую пучину. Крики, весла, каски, лодки – этот неуправляемый хоровод длился всего четверть часа, после чего Танечки Реш в лодке не оказалось…

 

Николай поднялся, в последний раз оглядел синеющие окрестные горы, и начал осторожно спускаться со скалы. Через тропу бежал зверь-бурундук. Бежал очень быстро, прыгая с камня на камень, соскальзывая под корни и выныривая опять на поверхность. Тоже, наверное, торопился успеть в нору до наступления темноты. Так торопился, что не рассчитал, споткнулся на последнем от обочины камне, скатился пушистым клубочком почти в ботинок Николая, пискнул от ужаса, собрав последние силы, вылетел, словно отпружиненный, на другую обочину и молниевидно исчез тремя полосками в зарослях иван-чая. Человек улыбнулся. «Это все Танечкины шутки», - подумал он...

 

На следующий год он приехал на Алтай во второй раз. Приехал один. Пришел к кресту и, просидел возле него, почти не двигаясь, целый день, написал стихотворение:

Уйди, Солнце. Не тревожь присутствием своим, Не призывай к жизни, Не убаюкивай страхи и трепет сердца В колыбели золотого тепла. Не бери на себя роль целителя, Дай печали изжить себя, Позволь метаниям доскользить до края. Не останавливай. Не врачуй. Не отвлекай. Уйди.

В ту ночь он увидел ее во сне. Увидел русалкой, загадочным духом воды, парящим над волнами. В волнистые пряди ее рыжих волос был воткнут скифский гребень, вплетены сиреневые колокольчики, розы шиповника и мохнатые звездочки эдельвейсов. Одну из них она осторожно вынула тонкими бледными пальцами и, улыбнувшись, бросила ему. Этот цветочек он нашел на утро на камне возле своей палатки.

 

С тех пор он навещает ее здесь почти каждый год. Она встречает его на том самом мосту. Всегда в одном и том же месте, являясь каждый раз по-разному. Веселит его в пути бабочками, бурундуками, придумывает множество разных веселых шуточек, заставляя его смеяться. Она показывает ему Алтай. По ночам, в его снах, они ведут долгие удивительные беседы. О Шумерах и о скифах, о диковинах шелкового пути, о горных духах и Великих Учителях, о прошлом, о будущем и о вечном. Она окутывает его золотым облаком неземной любви, дарит ему нездешнюю радость.

 

Танечка, кудесница, провожатая, дух нездешний, радость моя…