1.

7 октября.

Целый день идёт дождь. Небо наконец скинуло этот въедливый голубой цвет и натянуло на искалеченное бесконечными клубами дыма с пожарищ арийских полей тело серое рванное одеяние, неумело пытающееся скрыть под огромным и необъятным сводом туч, как будто сделанных из самого крепчайшего и темнейшего камня и металла, тяжёлые ледяные капли. Они морозили тело, привинчивая его неведомой силой северного ветра к земле, идти было довольно проблематично. Уж что хотелось сделать, так это сесть в уютном кресле, обмотавшись шерстяным одеялом, под большим зонтом. Или вообще не выходить из дома, но при этом обязательно стоит открыть окно. Эти запахи, эти звуки и эту картину нужно чувствовать каждой частицей своего тела и сознания. Так я люблю свои земли, и так они принимают меня. Папа называет меня странной. Он злился, закрыл окно и ещё много чего сказал, и исключения не оказалось - мне из этого слушать точно нечего.

Так я про себя решила ещё давно, так я стараюсь делать и по сей день. Папа, я люблю тебя, помни это. Хотя ты, как и я, чаще стараешься это забыть, так что это ещё ничего.

Наверное, я сейчас одна наслаждаюсь такой мерзкой погодой. Папа час назад уехал, приедет дня через три, Флаке тоже нет. Кристина сказала, что приготовит нам троим праздничный ужин. У Макса уроки пения, я слышу его сладкий усыпляющий голосок из недр комнат и коридоров, по которому снуют слуги. Такого они себе ещё никогда не позволяли, Оливер вышел из себя. Он прервал урок и вышел к ним, прихватив с собой указку, одного из них он ударил. Я слышала из разговоров служанок, этих розовощёких девиц, такое, что им бы точно не хотелось, чтобы отец это узнал. Теперь у Кристины настроение точно улучшилось - а с утра она поднялась явно не в духе.

Я хочу, чтобы больше они себе такого не позволяли. Так я и сказала Кристине, она улыбнулась и сказала "Не волнуйся". А теперь целый день сидит за кулинарией, обложившись брошюрками и каталогами. Я имела смелость пригласить Оливера на вечер, и он, к радости Макса, согласился. Просто по обыкновению педагог пирует сам, у себя в комнате. Будет мало-мальски семейная обстановка.

Где-то потеряла свой сонник. Я его обыскалась уже, хоть с того времени, как я проснулась, прошло не так уж и много времени. А искала я его именно потому что спала, а точнее из-за сна, который мне приснился ночью. Что-то в обычном нетронутом техникой и индустриализацией пейзаже взволновало меня пуще даже тех дней ожидания, когда Флаке уезжал дней на пять, а то и на целую неделю без писем и известий. Хорошо помню, что папа тогда отмалчивался, и пусть эта его черта по отношению ко всем была присуща ему всегда после смерти мамы, тогда это выглядело так будто он что-то не хотел говорить. Уверена, мой брат связывался если не с ним, то со штабом точно, и папа не мог не знать, как у него дела, что с ним происходит и чем он занимается, что нам, с Кристиной и Максом, никто рассказывать не собирался. А двое последних особо того и не жаждали, но Флаке, когда уже вернулся, намекнул, только мы остались наедине, что был в Новой Швабии. Как же он тогда ужасно выглядел! После приезда он ещё две недели пролежал в больнице с опёками второй степени и переломом ноги, как мне удалось узнать по разрешении навещать его. Его худое искалеченное и некогда прекрасное лицо первое время вообще не показывалось из-под маски. Да и сейчас, пусть большее количество шрамов зажило и позади пластические операции, он не слишком часто её снимает.

И даже тогда я не была напугана так, как прошедшей ночью. Тем более, мысли о том, что Флаке сам тогда не воспринял положительно мою заботу и волнение, и разрешил отцу отослать меня домой из хирургического отдела, не дают мне покоя. Милый Флаки слишком изменился, стал совсем другим, непонятным мне и чужим. Но он мне не настолько противен, как отец и остальные. Он лучше, чем "малыш Максим", как его называла мама, со своей восьмилетней отчуждённостью. "Малыш Максим" теперь таскает с кухни вилку и ловит кошек в саду, забежавших к нам с имений доктора Лендманберга и одного из племянников опергруппфюрера Ману. К слову, ни один, ни другой при знакомстве не впечатлил меня, в отличии от Кристины, говорящей о них чуть ли не с трепетом.

И даже когда я нашла истерзанную и обескровленную кошку рыжеватой шерсти у себя под одеялом, я не была напугана так, как прошедшей ночью. Это видение вроде бы и не содержало ничего болезненного и необычного, никаких будоражащих и настораживающих образов, но внесло свою огромную часть в моём запугивании. Оно утихомирилось только после того, как папа уехал.

Я думаю, уж лучше чтоб он поскорее приехал. Мне не терпится уехать в город, снова начать работать. Окунуться в то, что я люблю делать и что не несёт в себе крови, как я ещё пламенно надеюсь. Снова переводить письма и ездить на встречи политиков в Румынию. Сейчас очень скучно, я мечтаю снова попасть в Роман и Яссы, переехать в квартиру на Мировом проспекте, которую я недавно приобрела за собственные заработанные деньги. Короче, снова переводить с немецкого, что означает быть на свободе, как тайный знак, предвестник дождя и бури, который я сегодня явно проспала.

И даже когда мамы не стало, я не была так напугана. Когда это случилось, я не плакала, как и папа. Больше всех рыдал Флаке. Он тогда спал в гостиной, потому что не хотел идти в свою комнату, говорил, что ему там страшно без мамы. И воспринимай как хочешь, больше всех смутился папа.

Завтра обязательно навестить ту комнату, может, заодно и вспомню те похороны. Почему-то точного следа они у меня не оставили. А вот у Флаке даже фотографии есть, надой только найти его альбомы. Вообще они - уникальные, повторюсь, их нужно найти и пересмотреть. Конечно, если Флаке их не забрал с собой. Ведь я знаю, что у него есть причины на это - эти фотографии понравятся не всем, это точно. Думаю, стоит преодолеть неприятности и отвращение. Я хочу посмотреть эти фотографии.

Раньше, когда Флаке уезжал куда-нибудь, он брал с собой фотоаппарат. Всегда. И везде. Теперь не берёт. Однажды он улыбнулся сам себе и ответил, повернувшись к нам с Кристиной, что боится и не хочет. Значит, так оно и есть. Теперь он фотоаппарат берёт гораздо реже. И вот сейчас взял, значит, что-то новенькое. Я не смею и спрашивать, куда он едет. Я и так плохо сплю.

Мамины похороны, как я уже написала выше, ничего особого в памяти не оставили. Нет, вру, конечно, что-то есть, просто нужно повспоминать. Этим, пожалуй, я займусь завтра. Это целый процесс, механизм действия и напряжённой и не предугадываемой работы моего сознания с его несдержанными картами и непрочным каркасом, со странным фундаментом и необъяснимым строением; так что и по многим другим причинам стоит завтра просто подремать на кровати в комнате у милого, незабвенного и неповторимого Флаки. Максим убивал кошку ради него всего один раз, я хорошо это помню. Мой младший брат утопил котёнка в нижней ванной комнате, перелил воду с ним в кастрюлю и незаметно проник на кухню. Стелла тогда почивала у себя с Мартой, так что там было пусто. Только в уборной рядом закрылась Кристина, до сих пор неясно, что она там делала - она не торопится объяснять, да и никто не спрашивает - и когда она выходила, и спросила у Макса, что тот собирается делать, малыш честно ответил сестре. То есть он сказал ей правду, ничего не утаив. Та подумала, и ответила, что с газовой плитой малышу не справиться, и посоветовала ему выйти на улицу, указав ему на коробок спичек, лежащий на столе у камина. "Ты рад, малыш Максим?", - спросила у него сестра. Наш братик вылетел пулей во двор, а через полчаса подарок Флаки был готов. Расплакавшийся Макс потом объяснял злому как никогда Оливеру, что просто хотел поиграть и якобы котёнок был уже мёртв, когда вода стала обжигающе горячей. Флаки был более спокоен, но в решении накормить брата кашицей, представляющей собой остатки бедного животного, был твёрд. Ему даже папа помешал, но на защите обездоленного встала Стелла, и в тот вечер Максим ночевал у неё.

И даже тогда мне было не так страшно, как прошедшей ночью. Я видела, как ветер почти беззвучно шевелил сочную высокую траву, клонил толстые тяжёлые ветки с замершей в одном положении листвой и кроной, гнал по уходящему за горизонт в ярком закате небесному театру грозовые облака. Этот раздающийся раскат, как я почувствовала, символизировал далеко не погоду, стоящую сейчас за трясущимися от порывов быстрого холодного ветра окнами; ещё меня напугала эта самая яркость заката вдалеке. Эта голубизна, почему-то отдаляющаяся от меня, и кровавый оттенок чего-то приближающегося. И в том самом далеке приближались люди, я слышала по тому грому, по трясущейся под их многочисленными бегущими ногами земле, по которой толчки пугающе доходили и до меня.

Меня испугало то, что вокруг кроме меня и этой стремительно двигающееся ко мне армии никого не было. Люди убежали от бед, бежали и звери, улетали птицы. Я осталась перед колонами одна.

 

8 октября.

Как я уже писала, мамины похороны особенным ничем не запомнились, хотя, что вообще может быть особенного в таком событии? Я долгое время старалась его не вспоминать, просто не думала о том дне. Поэтому мне стоит напрячься, чтобы, непонятно зачем вспомнить то, что произошло около пяти с половинной лет назад. Просто они проходили не так, как остальные четыре похоронных дня, которые я застала за свои неполные двадцать шесть лет в общей сложности пять.

Первая из этих процессий произошла в 1968 году, когда мне не было и шести, и это был дядя Оливер и его жена Ванесса, по происхождению француженка. Их дачу рванули в апреле того года, с ними ещё Флаке был, мама и папа, но эти остались целыми, как мятежники (так и папа называл) не старались. Помню, как брат потом рассказывал, что в одно мгновение после оглушительного взрыва очутился под водой, и другой дядя Оливер, который спустя столько лет учит уже нашего Макса, прыгнул за ним в воду, вытянув своего обомлевшего ученика с дна реки. Отец был вне себя от ярости, маму я почти не видела тогда. Нас с Кристиной перевезли к бабушке в Швейцарию, но там оказалось ненамного безопаснее, поэтому через несколько дней мы уже кидались снежками в итальянских Альпах.

Люди, о которых папа рассказывал Флаке, с которыми знакомил своего подрастающего сына, съезжались аж из Берлина, чтобы положить цветы у могилы погибших. На место происшествия прибыл сам рейхсфюрер со своей следственной комиссией. Только недавно я узнала, какая участь постигла тех людей, которые организовали теракт, но не думаю, что очень бы хотела об этом рассказывать.

Красивые, украшенные изящной резьбой лакированные гробы из красного дерева, накрывали полотнами и флагами со свастикой, клали на них каску и фигурку орла, которая и сейчас есть у каждого, и не в одном экземпляре. Взять хотя бы милого малыша Макса, поддерживаемого отцом. Точно нет сомнений, растёт второй Флаке, да и ещё пуще старшего брата.

Флаке приехал к нам в Италию, о местонахождении мамы я вообще ничего не знала, бабушка ничего не говорила да и вряд ли сама знала. Братик сказал, что папа отправился прямиком в Дюссельдорфф, только непонятно нам тогда было зачем.

Всю церемонию, происходившею, не смотря на всю трагичность, в атмосфере какого-то важного и существенного акта, мы держались Стеллы и её супруга Альфреда, Марты тогда ещё, кажется, не было. После окончания всего этого, к нам, естественно, присоединилась охрана, а пока в этом потребности не было. Нас разместили на первых рядах, на массивных деревянных скамьях, хоть присесть после прохождения долгих аллей, по бокам которых шли ряды мрачных живых изгородей, копьёв и флагов, я так и не успела. Когда опоздавший с места произошедшей трагедии рейхсфюрер читал вначале свою речь, а затем письмо фюрера к родственникам погибших и немецкому народу, все внимали горячим словам, подкреплённым эмоциональной мимикой и жестами, в стоячем положении. Затем я подошла к отцу, первому ложившему цветы и прощавшемуся с покойниками. Он передал мне розы, и схватив его за руку, мы пошагали к алтарю с гробами под льющийся в холе гимн и пение десятков граммофонов, скрипящих и шершавых, с их неровным но внятным, громким и прекрасным звучанием.

Сегодня погода ничем не лучше, чем вчера, хвала небесам. Всё проходит по той же скучной рутине, даже мелкий званный ужин вчера не украсил медленно текущее время происходящего в отцовском доме. Словом, тогда разговорами с Оливером я почему-то очень утомилась, и пошла спать раньше обычного. Ничего интересного за беседой не произошло, дяд Оливер такой же, какой был и когда учил Флаке, меня и Кристину. Милый, неженатый усатый старичок, в меру своего авторитета перед Максом старался сохранять строгость к своему ученику, вчера был весёл и приветлив, впрочем после проведения занятий эти черты главенствовали в нём сколько мы его помним.

Единственное, что в нём меняется, это лицо, одаренное старостью новыми складками и морщинами, моргает он всё медленнее, с трудом приоткрывая глаза, чтобы взирать на окружающих полуслепыми серыми ястребиными глазами, одежда, заменяемая по меркам моды рабочих деловых костюмов строгих элегантных пошивов и тонов, и серебряная с позолотой оправа очков, к тому же приправленная маленькими красивыми камешками изумрудных цветов. Его движения стали не такими бодрыми, наполненными энергией и энтузиазмом, блеск во взгляде угасает, а ещё летом он попросил отца подыскать Максу другого учителя пения, чтобы он мог преподавать ему всё остальное, кроме этике и подобным гуманитарным предметам.

Дни в настоящее время становятся всё, короче, что не может быть не отмечено обитателями этого дома. Чуть не забыла написать, что чуть ли не первый кулинарный опыт Кристины прошёл с неоспоримым успехом, на радость всем, в особенности самой Кристины и отдохнувшей Стеллы. Мудрый дядя Оливер заметил, что этого кулинарного триумфа можно было бы достичь ещё раньше на несколько лет, с улыбкой отметив леность довольного собой повара, которая была присуща ему всегда. Затронув эту тему, мы с ним не могли её обойти стороной, и наслаждались воспоминаниями до конца столь приятной, но, повторюсь, скучной и во многом предсказуемой беседы. Правда, если бы на этом ужине присутствовал Флаке, то он бы не пропустил бы шанса поссорить всех или сказать что-то шокирующее остальных, вызывающее недовольство и желание покончить с пиром всех сидящих за столом. Такое неоднократно было описано в других тетрадях моего дневника, как и более ранних, так и тех, что датируются более близко к настоящему времени и периоду, который я в виду своих скудных литературных возможностей даже не знаю как ознаменовать и озаглавить. Наверное, в этой фразе обязательно присутствовало бы слово "пустыне", но это лишь моё скромное мнение, цитировать мои мысли и воспоминания далеко не обязательно, так как эта сфера является личной для каждого участника происходящего вокруг, каждый может трактовать наступившее время его по своему, и поэтому у меня нет никакого желания распространяться на эту тему. Те, кто знает, поймут, о чём я, а другим - я всё же хочу оставить мои дневники для более старших поколений, ежели им будут интересны дела их родственников минувших десятилетий, на что у каждого также наверняка своё зрение - например, я не могу отвергнуть то, что, может быть, за десятилетия ничего не поменяется.

Звонил папа, событие довольно редкое во время его отъездов, я могу уже собирать вещи. Мою визу и билет на самолёт он привезёт сам, так что мне остаётся только ждать, но, как он сказал, это будет недолго.

Поэтому поход в комнату Флаке на ещё долгий срок я откладывать не стала - уже довольно давно поняла, что папа может приехать ещё раньше, чем я думаю, это может произойти даже завтра. Так что в часов семь вечера, отсидев с Кристиной и Мартой на крытой веранде и посмотрев за чашкой чая как дождь продолжает топить дорожки, выложенные несимметричным гладким кирпичом тёмного серого цвета, и сад с недосягаемой теперь беседкой и отключённым фонтаном с прудом, на время расположенным под зелённым покрытием, я отправилась в дом, и оказалась перед дверью комнаты моего брата, теперь почти что опечатанной и забытой. И я толкаю её, захожу в полную темноту. И там - ничего, выключателя на месте нет, голый пластмассовый каркас из проводков, без кнопок. Я спускаюсь вниз, на кухню, беру канделябр в виде красивого, изрисованного плавными, переходящими в округлости линиями, листка со свечой, которую уже зажгла. Ещё по дороге я крикнула Алексу, чтобы тот спустился в подвал и немедленно принёс мне выключатель, да приделал его на место в комнате моего брата. Так вот закончилось слабое бесславное противостояние памяти Флаке порталам родственных воспоминаний и открытий, и я оказалась на месте, приготовившись провести в этом помещении остальную часть вечера.

Всё там осталось нетронутым, как семь лет назад, когда Флаке стал всё реже появляться дома, ездить в командировки на недели а то и месяца, и вообще когда отец привёз его из мужской гимназии, когда ещё некогда милый Флаке одним словом с головой утонул в политической службе. Вопреки настояниям отца, неистово желавшего военное место для сына; хотя, как сам осмотрительный родитель заметил, ещё неизвестно, что лучше. Так или иначе, в любой период в моих воспоминаниях Флаке как самый любимый, но недосягаемый родственник, будь то годы его учёбы или продвижения по карьерной лестнице, которыми в последнее время он перестал радовать отца. Мне не хотелось писать это в дневнике, но в последней телеграмме, заставшей меня ещё в Братиславе, на пути из Румынии через Словакию и Словению, где в то время работал, как я полагала, мой будущий муж, шла речь о том, что мой брат вполне доволен своей нынешней должностью. Я застала его с его давней знакомой в доме, небольшом двухэтажном имении, которое было нашим, и из которого я до последнего не хотела уезжать. После этого я сделала единственное правильное решение в моей жизни после устройства переводчиком - развернулась назад, сняла мои деньги в банке, которые тщательно хранила всё заработанное на протяжении 1981 - 1987 годов, и купила в Бухаресте квартиру. Там, где я засыпаю под гул двигателей мчащихся по окружённым тесными прекрасными зданиями более чем столетнего возраста дорогах, где яркие вывески и свастика на флагах крыш соседствуют с жизнью, текущей между жилыми районами, банками, магазинами и новыми высотными зданиями, где каждый приезд кого-либо из вышестоящих сопровождается парадом - так уж тут повелось. Там, где я работаю, где у меня успели появиться друзья и где я знаю как провести время так, как мне хочется. Я просто люблю Бухарест, где с моего балкона видна Главная площадь с памятником Антонеску, которая пусть не является самой большой в городе, но по красоте не уступает Баварскому проспекту во Франкфурте. Не стоит и говорить, что эти мысли очень ободрили меня, и я решила побыстрее разобраться в комнате у Флаке, и спокойно лечь спать, приблизившись к заветному дню отъезда - настало то время, когда находится в отцовском доме мне становится невыносимо, я задыхаюсь от скуки и грусти, да и ещё этот недавний сон хороших впечатлений от тех пятнадцати дней, от той половины месяца, которую я провела тут, приняв маленький отпуск, который мне предоставил папа, желая взбодрить меня после разрыва с человеком, которому я по меньшей мере доверяла. Это предложений выглядело с его стороны чересчур странно, но, в принципе, я была не против, так как тут остались некоторые из очень дорогих мне вещей. Не спорю, ещё я хотела застать Флаке.

Все вещи остались на своих местах. С тех пор, как Флаке приступил к выполнению возложенных на него, как я туманно смогла узнать, то ли шефом гестапо, то ли самим рейсхфюрером, обязанностей, как мой брат вышел за муж, он заходил сюда лишь за тем, чтобы что-нибудь положить, спрятать или взять. С Марией, когда оба бывали тут, они ночевали вместе в одной из спален на третьем этаже, в Северном крыле. Детские плакаты, которые вскоре заменились изображениями свастики, пейзажами Пруссии, буквально обожаемую Флаке, сделанными им же фотографиями, которые он решал не прятать в альбомы, городов, где возил его отец, календарь с "Шальке 04" и рисунками Кристины. Был там и мой портрет, если верить красивой подписи карандашом, это был 1971, и ещё одна композиция, где я с мамой, 1976 года. Мы с ней тогда разместились у пруда, стоял ясный погожий день, благо было не жарко, а даже немного прохладно, я накинула на плечи жёлтую кофту ручной работы, привезённую папой из Люксембурга, как подарок, который сама сделала жена одного отцовского знакомого по службе, занимавшего тогда довольно высокий пост, да и его дети, если верить слухам, вполне удачно продолжают его дело. Мама легла мне на колени, и прикрывала один глаз, щурясь от светившего высоко в идеально чистых голубых небесах приветливого солнца, я гладила её по голове, запускала пальцы в кудрявые огненно-рыжие локоны, поднимая их и опуская назад. Тут и сейчас я увидела, как это мгновение застыло навсегда, чего не скажешь про него в моём сознании и в моей памяти, да и, наверняка, и не в моей тоже - Флаке бывал на могиле у матери всего раз после похорон, это было ещё в феврале 1984. Потом говорил, что времени нет, а вот Мария приезжала на Тевтонское кладбище ещё раз, аккурат двум годам её смерти, 4 мая 1984. Кажется, давно это было, я на семейное собрание не приехала, и осталась тогда ещё в Братиславе. Мария рассказывала позже, что много тогда народу было, все жалели, что я отсутствовала. Кажется, это последний раз, когда я её видела - с 1978 я нечасто появлялась тут, нечасто видела всех этих людей. Конечно, папа иногда бывал в Румынии и Братиславе, и тогда я приходила к нему в гостиницу на ужин, он скудно интересовался о моих делах, а я аккуратно, и, по-видимому, уж слишком заметно было, из вежливости спрашивала как там поживают остальные, как у него здоровье. Папа всегда с улыбкой любил говорить, что Макс почти не видит сестёр, и это явно пойдёт ему на пользу, если брать в пример воспитание Флаке.

Большинство книг мой брат заранее перетащил в свой с Марией пентхауз в Восточной Пруссии, куда он без промедления переехал, так как мечтал об этом, как я уже замечала, с самого детства. И не удивительно, что как только знакомый по работе архитектор Варне предложил ему стать первым жильцом совершенно нового, разработанного и спроектированного им здания, тот согласился. Вот такие вот щедрые подарки всю сознательную жизнь нашего обширного семейства преподносило нам государство и сливки её власти. Достаточно назвать картины Третьяковской галереи и коллекцию античных статуй, которыми заполнен весь этот дом, включая гаражи, подвалы и чердаки, что, судя по всей ценности этих шедевров искусства, равносильно преступлению против человечества. Отец, да и мать, в общем-то тоже, не слишком жаловали такие многочисленные знаки уважения и симпатий со стороны сильных мира сего, поэтому родители, ко всеобщей радости жителей этого особняка, ограничивались, сколько себя помню, партийной символикой, бюстами фюреров и памятными фотографиями в рамках из пробного серебра и позолоты. Все, все кого вы не имели возможности видеть вблизи и знать, а только созерцать из поклоняющихся толп с вскинутой в воздухе рукой, слышать по радио, наблюдать по телевизору и видеть на плакатах и портретах, все они гладили меня маленькой девочкой по голове, когда я сломя голову бежала показать им мои первые рисунки. Они - мои крёстные отцы и матери, они дарят мне на Рождество, Дни национально - социалистической победы, Партийные торжества, Арийские Недели и Дни рождения изысканные подарки, обёрнутые в яркие упаковки и положенные в огромные коробки, они искали мне путь в институте и моей политической деятельности переводчика такой, что мне оставалось только сделать первый шаг. Они забирали меня со школы, я оставалась у них ночевать, играла с их детьми, которые не менее успешно продолжают уже семейное дело на военном, дипломатическом поприще. Теперь и они возглавляют штабы, ездят на обеды, отдают приказы принимают, без преувеличения, не просто важные, а и судьбоносные решения. Они подписывают документы, назначают людей на должности, они, как и их родители, которые водили меня в первые театры мира и лучшие кинотеатры, находящиеся под властью единой партийной державы, не считаются с жизнями других, пренебрегая ими и целенаправленно уничтожая их. Чтобы там Флаке не делал, какую должность он не занимал, я давно перестала бояться за него. Потому что как бы люди не хотели, их взрывы и выстрелы оказываются слишком незначительными, и за ними приходят расстрелы, истребления и путёвки в лагеря, которых в одной Европе миллионы, и ещё неизвестно сколько будет. Потому что нас слишком много, и на смену одним приходят другие. Потому что мы есть, мы теперь одинаково думаем, мы одинаково воспитаны и мы будем продолжать ездить отдыхать вместе, вместе дарит подарки и поздравлять молодожёнов.

На полках остались стоять сказки братьев Гримм, кое-что из исторических партийных брошюр, которые каждый обязан знать до поступления в образовательное училище. Всё, книжные места пустые. Остались безумно дорогие ряды железных военных полков, артиллерии, моторной пехоты и штаба с командованием. Ну, даже не знаю, что не позволило Флаке избавиться от этого детского арсенала - скорее всего, просто желание сохранить нестираемый атрибут детства, сохранить храм, посвящённый первой половине его, переполненной прекрасным и в одночасье горьким и неприятным ему, бесценной жизни. Может, это и заслуга нашего отца, но точно могу сказать, что, как это не удивительно, после его полнейшего равнодушия, показательного отчуждения и тактики дарованной ещё со школьной скамьи полнейшей, подчеркну, полнейшей, самостоятельности в принятии на себя всех вопросов касательно нашего будущего, мы никогда не хотели, да и вряд ли захотим когда-нибудь, начинать что-либо сначала. Не просто что-либо, а всё, всё начать сначала. Этого точно не хочется никому. Нам нечего забывать, я даже наоборот, боюсь этого, боюсь забыть свои двадцать шесть предыдущих лет.

Я нашла на полках деревянную коробку, со всеми, без исключения, телеграммами, которые я и Кристина слали Флаке из разных концов Европы. Было несколько фотографий, которые он ещё не успел вставить не в один альбом. Это три карточки, на одной из них папа в мундире, а на остальных двух, я, Кристина и Мария сидели за столиком на нашей летней площадке. Они вызвали у меня улыбку и волну приятных воспоминаний, которая приятным покалыванием и сладкими касаниями окатила моё тело-с женой нашего брата мы были в просто удивительно замечательных отношениях, приняли её как сестру, мать и дочь, как одну-единственную нашего Флаке, чистую и идеальную, как было всегда, потому что для него она действительно первой, как и он для неё - до встречи они не знали никого более, что вызывало особую радость у всех родственников и друзей. Это мы с Кристиной точно знали, мы оберегали их покой всегда, и всегда будем, как и Флаке останется верным своей Маше, один с нею. Надеюсь, что всё-таки надолго, и ему уготована долгая жизнь, чтобы в её финале он смог прийти любимые объятия. Кроме всего прочего, как заметила Кристина, будущему поколению нужен дядя, что я также не могу отметить без приятной улыбки. Всех тех писем, которые он получал от Марии, а их, насколько я знаю, накопилось около восьми сотен, а то и тысячи, они писали друг другу всегда с потрясающей частотой, правда, он отвечал насколько ему позволяло время на работе, но его супругу это точно ничуть не смущало. В душе она коротала вечера с ним, сидя в любимом кресле и наблюдая за движением на улице, за закатом и звёздным небом в ожидании его. Сейчас это кресло равносильно семейной реликвии, находится в этом доме, и на него никто не решается сесть и посидеть более чем на пять минут за день, и совершенно неясно, почему именно. Впрочем, Стелла с самого начала всех предупредила, что не поощряет использования кресла, что само по себе означает, что отныне это не просто раритет, это экспонат, и никому не дозволено к нему даже прикасаться.

В комнате были все вещи, которые Флаке использовал и наверняка мог за надобностью и наличием желания просматривать их, что он всё же иногда делал под давлением Марии и обязательно при её присутствии. Телевизор, радио, в качестве особого сюрприза для всех посетителей - монитор его первого компьютера, был граммофон и полочка с вставками для пластинок, которые также сохранились в полном количестве. На всех плоскостях расставлены сувениры, которые мой брат доставал везде, где ездил, где побывал. Преимущественно, здесь вещи, которые он достал до 1976 года, и около того. Всё остальное находится, насколько я могла видеть, когда там побывала, дома у Марии и Флаке. Сохранилось кое-что из гардероба, первая гимназистская униформа, булавки, нашивки. Были его браслеты, кулоны, кольца с символикой, пустые рамки и пара хрустальных изделий. Я нашла альбомы, и забрала их все к себе, поставила в комнате всё на свои места, взяла канделябр со свечой - Александр так и не появился и ничего не сделал со светом. Я сказала слуге всё, что я о нём думаю, что в доме не нужен безрукий идиот, что, возможно, мне придется поговорить с отцом о его дальнейшем пребывании здесь, Стелла и Кристина меня всецело поддержали. Обиженный Александр ушёл в подвал, искать новую панель для выключателя. У Флаке я взяла несколько рисунков, альбомы, две-три пластинки и браслеты, остальные сейчас у него, кажется. Он их хранит, подобно фотографиям, как ничто другое, всё потому что на львиной доли из них изображена Мария, а уже на оставшейся четверти всё остальное.

Вот такие маленькие семейные ценности - такое время, и не знаю, как было раньше. Раньше были наши родители, раньше весь этот ужас начинался и подготавливался, значит для вас всё равно лучше не было, и, как я смотрю на своих братьев, сестёр, и друзей, не будет.

 

9 октября.

Утро выдалось не слишком приятным, Стелла серьёзно поссорилась с Александром, кричала на него, а он отвечать ей тем же боялся. Дело в том, что в этом доме нет потребностей в бестолочи, как он, необходима замена нашему Адаму. Старик, будучи мастером на все руки, сколько я себя знаю заменял нам домашнего мастера, а сейчас уже и возраст у него не тот, он с трудом проходит лестничный проём в один конец, папа ещё раньше говорил ему, что нашёл ему место в одном замечательном пансионате. На это он не соглашался никогда, и в конце концов отец распорядился, что тот останется на нашем попечительстве до самой смерти, так как он стал неотъемлемой частью семьи, появился тут намного раньше остальных. Скрывать не буду, когда я это услышала, то подумала, что впервые могу ненадолго, но всё же гордиться им. А вот альтернативу мы не нашли. Дошло до того, что в котельную спускается Стелла, малолетний Бастиан и Оливер. Конечно, всё было бы проще, если бы мы всё ещё пользовались электричеством, но эти времена позади, о них я могла только слышать от старших.

Принялась смотреть первый альбом. Он оказался полностью семейным, остальные я даже не проглядывала. Как я поняла, Флаке делил другие альбомы на главы, этот же такой участи избежал, по видимому, потому что он всецело посвящён одной теме. Периоды, правда, различны, но от этого основная картина только выигрывает. Тут тебе я маленькая с ещё более крошечной Кристиной возле себя, а дальше - Флаке, одетый в полную свою форму, стоит со своими коллегами во ухоженном саду какого-то красивого здания, над их головой - серое скучное небо. Это чуть ли не единственная фотография в первом альбоме, непосредственно связанная со службой членов нашей семьи. Нет, честно - огромная радость, не очень хочется видеть себя в костюме и плаще. Мне хватило и того неудобства, которое я получила во время съемки. Даже подпись помню, её папа подписывал - Берлин 1980.

 

10 октября.

Похоже, вещи придётся собирать побыстрее. Макс устроил истерику, уроки пришлось отменить. Его учитель арифметики, Анна впервые повысила на него голос, потом Оливер ещё добавил. Интересно, его папа у нас тоже оставит? Кофе пролила на платье. Ночью досмотрела первый альбом, спала хорошо. Видимо, именно из-за увиденного на этих золотых страницах. За ужином ещё раз просматривала, появились сомнения, что не все остальные страницы альбомов будут обладать такими приятными свойствами. Что ж, я не жалею, дальше смотреть страшно, но совсем немного - скажите, чего это я ещё не успела увидеть? После командировок с отцом меня ничем не напугаешь. Может, только если Флаке попробует.

Вечером вещи уже сложены, легла раньше спать. Второй альбом посмотрю в дороге, главное, чтобы плохо не стало. Стелла обещала праздничный завтрак, Кристина охотно согласилась помочь, захотела даже взять на себя главенствующую роль повара, второй раз за свою жизнь, всё ради меня. Мне пришлось пообещять,что взамен я приеду, когда она будет выбирать себе квартиру. Мне интересна реакция папы, когда он это услышал - сестра не хочет об этом говорить, но я точно знаю, что её он и пальцем не тронул - отец не такой. Я представляю его скорее мстительно обиженного. Он цокнет, повернётся на каблуках и выйдет из комнаты, а наутро, до этого не сказав дочери ни слова, скажет ей, что вначале ей нужна практика, и отправит её, скажем в Аркльбург. Не думаю, что даже её свита поможет моей сестре справится со скукой на том радио. Тем не менее, эти опасения пусты, а Кристина уже была в этом городе прошлой весной, осматривала радиостанцию с студентами берлинского университета. В общем, Россия ей понравилась, правда, очень холодно было, "вторая Венеция" в марте и не думала снимать куртки и плащи. Короче говоря, отцу всё же пришлось смериться с тем, что его младшая дочь выезжает из этого дома - Кристина всегда говорила, что останется здесь, пока не поменяла своё решение. По её словам, она его немного утешила, выбрав тот же город, сказала, что часто будет ездить сюда.

В Аркльбург она точно не поедет, но когда-нибудь отец ей точно это припомнит, пусть пока что Кристина добивается ещё большей аудитории по радио, долго это может и не происходить. Ведущая партийной передачи на радио останется в афишах и памяти как родоначальница подобных проектов, я буду собирать её плакаты и открытки, и часто навещать её в больнице со своим мужем. До таких крайностей, конечно, не дойдёт, но что-нибудь придумать ей на долгую старость всё же придётся, так как семинары всё время посещать она не сможет по состоянию здоровья - у малышки Кристы с детства слабые бронхи. Наверное ,я действительно ужасный человек - я так мало про первый альбом написала, хотя пытаюсь доказать, что эти фотографии для меня действительно много значат. Я собрала всю свою одежду, в моей комнате осталась только мебель, и я ложусь спать.

 

11 октября.

Папа ограничился тем, что схватил руками мои плечи, потёр их, как будто пытаясь согреть, и сунул мне мой билет, сказав, когда прибудет водитель. Ещё добавил, что обязательно спустится проводить меня. Завтрак действительно прошёл пусть в грустной, но по-настоящему торжественной атмосфере, это когда повод вроде бы и не весёлый, но и печалиться не стоит, а не получается, так кажется что действительно расстраиваться нечего. Макс под руководством Кристины, опять проводившей триумф на поваренном поприще, сделал мне специальный подарок в виде своего рисунка, который, к счастью, где-то затерялся. Брат, кажется, всерьёз плакал, а под конец так крепко обнял меня, сунув мокрое от слёз лицо между моим плечом и шеей, как никогда не делал. Не могу сказать, что я его не люблю, но потери художеств обрадовалась - у меня и так хватает листиков с изображением наград, оружия или символов от Флаке. Он с самого начала знал, что у мамы с папой будет сестричка, просто не догадывался, что не одна, и заранее готовил презенты, которых за пять лет накопилось достаточно. Позже ему пришлось повторить подвиг для Кристины, правда, в более сжатые сроки. Для него, насколько я знаю с рассказов Стеллы, это проблемой никак не стало - он был безумно одарённым ребёнком, научился читать и писать раньше нас всех, раньше остальных начал образование, больше всех знал, не прилагая к этому никаких практически усилий, потому что всё происходило так естественно, так просто, иначе и быть не могло. Было бы ещё лучше, если бы он так рано не увлёкся поездками в командировки с отцом, так рано ставшие его любимой игрой, а чуть позже переросшей в те же партийные знаки отличия на тетрадях, книгах и даже обоях.

Как я поняла, время, чтобы расположиться на своей недавно приобретенной квартире, у меня всё же будет - около трёх дней, потом начинается первая встреча - в Яссы приезжает вице-канцлер, я присутствую при нём, беседа будет с мэром столицы и министром юстиции. Мебель я заранее заказала ещё в прошлом месяце, осталось принять заказ - я позвонила с домашнего телефона, пока ещё не покинула город, в фирму, и договорилась о доставке - всё привезут, когда я буду на месте, мне нужно будет сообщить, что я жду их дома. Ещё из каталога я выбрала наборы постельного белья, сервизы, посуду. Благо, у меня хватило ума не тащить остальной гардероб сюда и я разумно оставила его в Бухаресте, вместе с остальными вещами, книгами и телефоном, который я купила и который мне установили сразу же через два дня после того, как я получила ключи от своего нового дома. Водитель приехал, я приказала отнести ему вещи, попрощалась со всеми, и написала отцу записку, в которой приглашала его навестить меня, как будет в Румынии, так как сам он так и не спустился проводить меня. Я оставила свой адрес, чтобы могли мне писать, и чтобы сказали Флаке связаться со мной именно по нему. Стелла спросила, сколько же комнат, я сказала, что три, плюс балкон, огромная ванна и кухня, плавно переходящая в столовую (стенку я убрала тоже в самом начале, особого труда и нервов это не составило не мне, не ремонтникам, которых я наняла). Водителя я уже где-то видела, погода ненастная, сильный ветер, но осадков нет, до аэропорта около часа. Всю дорогу смотрю в окно, лесные полосы и участки хвойных сменяют поля и равнины, так чередуется природа весь путь, птицы летают необыкновенно низко. В город Бернард (так звали этого воспитанного и приятного внешне и в общении молодого водителя) почти не заезжал в город, опасаясь пробок.

Мысли о сне, который приснился мне не так давно, не покидают меня, опять таки становится жутко при воспоминании о нём, из-за чего я чуть не испортила себе настроение на всё путешествие. Думаю, это всё из-за этих открытых пространств, боязнь которых, у меня, однако, никогда раньше не наблюдалась, да и сейчас её нет - просто атрибутом того кошмара был пейзаж с небольшим количеством деревьев, вот и все эти дни мне не по себе. Надеюсь, это незаразно, но, повторюсь, у меня скорее клаустрофобия - в детстве я заперлась в шкафу у себя в комнате, пытаясь напугать Кристину. Она-то в комнату вошла, и осуществить свой план я не смогла, и прежде чем я успела сказать сестре где я нахожусь и попросить о помощи, она уже выскочила в коридор, и мне пришлось находиться там ещё около пятнадцати минут. Я не плакала, осознавала, что рано или поздно меня найдут и я выйду, но неприятных впечатлений избежать не удалось, и некоторое время я побаивалась этой ситуации. Хотя, когда нам на всякий случай обустроили лифт в дом, идущий через все этажа, подвал, чердак, и завещающийся остановкой летней площадки на крыше, и когда я первый и единственный раз там застряла, я была храбрее, пусть и ждать пришлось раза в два больше - вылезать, раздвигая двери, я не хотела, поскольку понимала, что это было довольно дорогое удовольствие, пусть и в деньгах мы никогда не нуждались. Так, по крайней мере, я после рассказывала отцу - а на самом деле это был тест для меня, и ничего страшного в том, чтобы просидеть полчаса в тёмном, тесном и закрытом помещении я не нашла, все страхи, если таковые вообще могли быть, показались смешными и просто такими, что на них не стоило обращать внимание. Я даже не задумывалась о том, что лифт может упасть, и одиннадцатилетняя девочка легко победила маячащие на близком горизонте фобии, чем восхитила и удовлетворила одну лишь себя. Так или иначе, вся сила этого сна только в его смысле, что я считаю должным подчеркнуть, а не в его атрибутах и декорациях. Я не говорю, что они не несут в себе ничего, и ничего не означают, просто их смысл для себя я ещё не до конца определила, да и сейчас, наверное, не то время для этого - видение это явилось ко мне слишком поздно, мало времени осталось у меня на отдыхе в отцовском доме, чтобы всё обдумать. Как любила говорить мать, для всего своё время, я приезжала сюда, чтобы упорядочить свои мысли, потому что мне за эти шесть лет так и не удалось этого сделать, а теперь я точно хочу назад в Бухарест, и на этом точка. Я считаю, что всё, что я намеревалась и планировала окончить в отцовском доме, я сделала, и, по секрету, мечтаю туда больше вообще не возвращаться. Всё, что я не успела сама обдумать, остаётся там, в том городе, от которого я уже почти избавилась - из окна автомобиля я уже вижу аэропорт, я вижу первый самолёт, влетающий в мрачные серые просторы, а значит, я приехала. Всё остальное неважно, и сон тоже, и отец, и Кристина, хотя я уверена, что с ней будет всё нормально и хорошо, и дальше я планирую только связаться со своими друзьями и снова начать работать - занятия я не покидала больше чем на день.

 

Уже в небе, никаких осложнений. Заказала поесть, что-нибудь лёгкое. Самолёт полупустой, много свободных мест, больше половины. Вот и я одна, лучше, наверное, полистаю альбомы Флаке. Достала тот, на котором цифра два. Там фотографии с самых первых поездок, на которые он ездил ещё с отцом. Конечно, ему уже не тринадцать - все фотографии с командировок, которые он делал до шестнадцати, папа велел ему уничтожить, а потом мой брат сам делал подобные решения. Но, тем не менее, коллекция карточек с Африканских колоний и лагерей осталась далеко не вся - ровно одиннадцать штук. Флабия, Южная Флабия, колонизированные социалнационалистические области Оранжевая, Новая Силезия и Огденаренбургский промышленный район. Всё тут, но я сомневаюсь, что у меня когда-нибудь появится желание опять посмотреть альбом со вторым номером, да и никому бы я не посоветовала и не позволю - вещь, как никак, даже не моя, а Флаке, если появится такой вопрос, можно сказать, что фотографии потерялись. Отдать весь альбом на такую гадость - я лучше выкину его, обязательно, как только буду в аэропорту, мне даже самой сжигать его не хочется.

Надо было сразу лечь поспать.

 

Этого водителя я никогда не видела, не знаю, кто он такой - странно, потому что обычно папа предупреждал меня о таких неожиданностях. Перед тем, как сесть в машину, я позвонила Эльзе, папиному секретарю, она сказала, что всё нормально, и это штатский рабочий. Конечно, он не такой обаятельный, как Бернард, но мне пришлось смериться, правда, я всё равно намекнула об этом Эльзе.

В Бухаресте пол седьмого вечера, город как всегда мил мне и приятен взору и душе. В самолёте больше писать не хотела, а как сошла с трапа, сердце будто ожило.

 

Сразу сделала звонок в мебельную фирму, первую часть мебели, кое-что из посуды, хрусталя и наборов спального белья уже отправилось ко мне. Я попросила Стефана покатать меня, но потом сказала водителю, что мы заедем в "Арсентум", я бы хотела пообедать. Он охотно согласился, но было ясно, что провести пару часов в ожидании ему явно не хотелось. Я всё равно не желаю приглашать его за стол, а угощать, так тем более.

 

Пишу уже дома, немного помоталась с мебелью, сейчас, когда я наконец могу отдохнуть, одиннадцать часов сорок семь минут. Не взялась бы, и строки не исписала бы, пока вид и обстановка моих комнат не удовлетворили бы меня.

Мой любимый столик, к сожалению, был занят, но так как в любимом ресторане меня устраивает и порог, а директора Штраффельса я с детства знаю лично, я была рада самому пребыванию здесь. Я заказала себе поесть, но попросила официанта подождать, так как мне нужно было позвонить, а потом, возможно, придется повторить просьбу. Я достала записную книжку, и менеджер провёл меня к телефону. Первым делом я набрала номер Анны и Генриха Вог, сообщила, что я уже в городе, и что мы уже сейчас можем встретиться. Они охотно согласились, ответил положительно и Марк Ван Гроболь, мой старый товарищ, с которым я познакомилась в Берлине, кажется, в 83, да, точно зимой 83ого. Приедет он со своей новой девушкой, с остальными однокурсниками и друзьями, которых не так уж и много, я пока что ничего не добилась, так как приехала слишком внезапно, не успев никого предупредить, но уже завтра я точно увижу Лайзу - она на пятом месяце сейчас, и так как я не смогу выйти с квартиры, потому что весь день будут привозить мебель, я пошлю за ней водителя, в чьих услугах довольно скоро мне придётся отказаться, используя их лишь при важнейших случаях. Благо, все номера у меня записаны, всё у меня есть.

Марк добрался первый, познакомил меня со своей новой дамой (имя её я забыла), впечатление не совсем приятное. Она красива, умна и, без сомнения, добра и будет ему верной и замечательной супругой, но она начисто лишена какого либо интереса по отношению к ней и к её беседе, да и к тому же, как мне показалось, никогда нельзя понять, что же у неё на уме. Женщина умеет слушать, знает что и когда ответить, причём делает это красиво и во всех смыслах правильно, но при этом само её личное мнение остаётся в тени, и покивав тебе головой, за спиной она может набирать номер полиции и сдать тебя в Комитет Охраны Культуры, если твои слова ей покажутся двусмысленными. Ну, конечно, я преувеличиваю, и в Комитете она не работает, но то, что она психолог можно было догадаться без проблем. Общительная и обаятельная, взахлёб расскажет любому про место её работы, про то, какие замечательные там доктора, какая сплочённая и дружная семья образовалась среди персонала, как все друг другу помогают, какой элитной считается эта психиатрическая больница, какой она пользуется "популярностью" среди потенциальных пациентов, а Марк в это время обнимет её и гордо будет улыбаться, переводя руку со спины на плечо, как бы подбадривая и поддерживая свою спутницу. В конце рассказа она его поцелует, и он, довольный, откинется на спинку мягкого и уютного дивана, который элегантно и, прямо скажем, богато выглядит с блеском ароматных ламп и свечей.

Воги подоспели значительно позже, и нам троим пришлось начать трапезу без них, и они заказывали после нас. Правда, он был намного быстрее приведён в исполнение, чем наш, например, и уже скоро супруги присоединились к нам. Вечер прошёл замечательно, лучше и представить нельзя, даже эта психолог Марка ничего не смогла испортить своими вездесущими умственными способностями. Вкратце стоит сказать, что у Анны и Генриха всё замечательно, выставки организовываются одна за другой, процветают частные продажи, так что он остаётся самым любимым живописцем советников военной администрации Клайва и Андрешайца, которым он, без преувеличений, показал любовь на бумаге такой, какой она должна быть, пусть даже, как у них, однополая. Впрочем, об этом мало кто знает, широкой общественности это неизвестно, а остальные предпочитают умалчивать, своеобразные протесты среди некоторых главнокомандующих прекратились с пополнением лагерей высокопоставленными лицами, а "чета" Клайв-Андрешайц выбрала своего фаворита номер один. Не стану спорить, сволочи ещё те, и с их успехами на военных креслах увеличивалось и количество заказов у Генриха, а Анна, соответственно, может считать себя самым преуспевающим секретарём. В позапрошлом году они подарили отцу одну картину, тот показал её сынишке фюрера, пришедшем в восторг - это, пожалуй, лучшее, чего вообще можно желать. Что ж, не зря эти молодожёны (я про Клайва и Андршайца) прыгают с кресла на кресло, которых, таких же красивых и высоких, как у них, осталось только два - рассчитанных именно для них. Талант есть талант, в том числе и в столь непонятном и далёком для меня и моего понимания военном поприще - ЮАР окружён стеной, провизия через океан от Содружеских держав не передаётся, остаётся только выжидать, чего, может быть, и не придётся делать - города сдают гарнизоны одни за другим. У Генриха сейчас отдых, маленькие каникулы у моих милых и лучших друзей, так как пара их покровителей выехала Азия. Я в это дело не вникала, но точно никто не понимает, чего они так серьёзно относятся к Эмиратам и Сахалину с Камчаткой - насколько я знаю, у Содружеских Мирных Мировых держав на выжженной Азии больше ничего не осталось. Анна скромно посоветовала мне меньше размышлять на эту тему, и заканчивать своё первое, иначе за "стервятников" она не ручается. Что мне в ней нравится, да и в остальных тоже - это умение перевести тему с одного на другое, скажем, более приятное. Эти ребята обладают благородной и полезной ночами да и вообще в будущем амнезией, и аппетит у них здоровый, и голова так часто не болит. Так что с этого момента про альбом номер два я решила забыть, а им про него и не рассказывала - так бы поступил каждый и другому порекомендовал сделать так же.

Вечер, как я уже писала выше, прошёл отлично, я очень рада, что у меня есть такие люди под боком, что я не одинока, а они искренне рады, что у них есть я, и этого достаточно. Мы впятером отметили мой приезд, поговорили о друзьях и выпили немного вина.

Уместно заметить, что любимый Бухарест встретил меня не менее радужно, а именно известием, что комендантский час изменён, и он теперь настаёт только с часу ночи и продолжается до половины шестого для работников Городских Комитетов Охраны Здоровья и Уборки, и до шести для всех остальных.

Я дописала, повспоминала приятное завершение дня, сейчас полночь. Такие дни с детства стали привычными для меня - один день тут, другой там. Так как везде меня окружают приятные и верные, как я считаю, люди, то смена времени и места мне вполне по душе. Но не во всём, конечно же - кое-что лучше и не пробовать, лучше не менять, и, похоже, глобальные измены мне и остальному миру не грозят.

К счастью для меня же.

 

12 октября.

Утро можно назвать солнечным, но на горизонте много туч, нелюдимые и тяжёлые они уже захватили определённую часть города, кажется, северо-восток, и скоро сожрут его весь. Не знаю, несут ли они в себе ненастье и ливень, ближе к обеду будут тут (ожидаем их прихода). Забыла вчера отметить, что этот водитель определённо не пытался скрыть своё недовольство, и не старался. Явно, что всем своим видом я отвечала ему, что каждый обязан выполнять свою работу. Не ради чего то там, государства, как нынче любят говорить при возникновении вакансий на службах из-за недобросовестной работы, а ради денег и карьерного роста, которым, между прочим, здесь и не пахнет. Не став отлаживать дело в долгий ящик, я позаботилась о том, чтобы я больше его не увидела никогда, да и чтобы вообще никто не пострадал морально от его невежества и врождённой невоспитанности. Так что я опять позвонила Эльзе, последнее, что он сделает - это привезёт и отвезёт Лайзу, потом пусть катится к себе в департамент. Дальше я решила вызывать водителей лишь в крайних случаях, то есть исключительно по работе, а в остальном пользоваться услугами такси. Охрана в доме есть, сопровождающие на всякий случай также.

Бегаю, распоряжаюсь, куда ставить мебель, позавтракать даже не успела. Позвонили, сказали, на моё имя пришло письмо, я решила послать этого водителя, зовут его Миро. Раз уж скоро он работать не будет, так пусть сделает кое-что для меня напоследок. Письмо это от Флаке, его я так и не увидела, как и самого Миро. Он больше не вернулся, это стало последней каплей, я опять набрала Эльзу, сославшись на важность сложившейся ситуации, попросила её выгнать этого нахала немедленно, и та успокоила меня. Ничего, Лайза приедет на такси, уже и послала за ней. Скоро будет, я пойду в гостиную, посмотрю на наличие прогресса.

 

Немного нервов, зато теперь есть куда положить хотя бы этот дневник. Не под кровать. Это просто так, к слову. Теперь есть всё.

 

Ушла Лайза. Осталось немного. После обеда придут сантехники, вот тогда точно будет всё. Звонили, по работе, записала номера и адрес. Появиться после завтра нужно пораньше. Участники моей первой после отдыха встречи уже в городе, я искренне надеюсь, что он им понравится. Но только из-за города: мне всё равно, если так подумать.... Короче, договорилась о продолжении деятельности.

 

Семь, нет, кажется, уже и начало восьмого. Не квартира, а само совершенство. Завтра буду дополнять её эстетически. Лайза тоже в восторге. Обещала познакомить со своим суженным - я же его так и не видела, даже по телефону не говорила, то он в ванной был, то ещё где-то и чем-то занят. Но, судя по всему, парень действительно хороший. Они с Лайзой родились в один день и год, действительно очень мило. Подруга очень счастлива, я уверена, что выбор она сделала стоящий, это, я, кажется, выше уже писала...просто Лайза - она такая...не то, чтобы переборчивая, но ничего сомнительного точно не предпримет. Так что этот и умён, и целеустремлён, точно многообещающий. Посмотрим, правда, какие у него недостатки - про них она не заикнулась, значит, камни стоящие и большие, если не на видном, то на важном месте. Короче, как я написала - стоящий, я даже не видя его смело так утверждаю.

Много говорили, много рассказала и услышала. Что ни день, то прелесть, одна лучше другой, ничего не скажешь. Отобедали, Лайзе понравилась моя новая обитель, сказала, что её переполняет белая зависть. Что говорить, я всем сердцем её люблю, и всегда, сколько себя помню, ставила к ней прежде всего уважение и подражание - женщина удивительная, на мой взгляд, и потрясающая, просто потрясающая. Не понимаю, за что Кристина могла так её возненавидеть, да и виделись они всего лишь раз - после встречи ни у одной, ни у второй желание увидеться не возникало, телефонные беседы ограничивались стандартным набором вежливых вопросов и ответов, фраз и пожеланий. Что не отнять у обеих, так это умение слушать, так что реплики собеседниц они перенесли поистине с воинской отвагой и выдержкой, и всё закончилось вполне культурно и прилично. За спиной одна говорит, что та не умеет готовить, а другая, что та ничего не умеет и ждёт возможности выйти замуж, и детей своих она, скорее всего, тоже проворонит, или вообще съест. Это слово использовала и ещё не раз буду, как же оно мне нравится - мило.

Две красотки, одна другой лучше.

 

Просидела остаток вечера за телефоном, на кресле у телевизора. Разболелся живот, поужинать так и не смогла, меня прямо от еды воротит, как посмотрю на тарелку. Засиделась допоздна, хорошо, что завтра вставать рано не надо, в контору не было бы лишним зайти после обеда. Меня разбудят, когда принесут почту.

 

13 октября.

Я писала?...да, про почту написала вчера, так и случилось. Темноватое, но солнечное утро, холодно, письмо от Кристины. Мы с сестрой и братом до сих пор не можем отучиться от этой привычки, всё пишем и пишем, да ещё и рукой, когда нет чтобы позвонить. Стелла всегда нам говорила, что это воспитывает стиль и элегантность души, её внутреннюю красоту, поднимает братство переписчиков на более высокий уровень, крепче передаёт эмоции и, собственно, показывает саму личность, её лицо, каким оно является по своей природе. В письме ничего особо интересного не было, живые сведения о протекающих дома событиях, которые после моего отъезда мало изменились, в целом написанное немного испортило мне утро. Выкидывать его я не решилась, но и смотреть больше не хочу, слишком уж въедливо то беспокойство, от которого я так надеюсь избавиться в Бухаресте. Не хочу огромных комнат, пустых коридоров и стен, за которыми слышаться звуки, издаваемые всеми без исключения обитателями особняка. Даже если ты захочешь узнать, кто кричит, плачет, кто разбил посуду или зовёт тебя, ты можешь минимум минут пять блуждать в помещениях. Но это, конечно, если ты этого захочешь. А вот погода там испортилась, и за моим отсутствием почти никто не выходит на улицу во двор, чтобы проверить это. Как же я ненавижу ту недосказанность, которая витает в воздухе, в каждом вздохе. Дошло до того, что просто стала чувствовать себя неудобно и неуютно, как и всегда, когда от тебя что-то скрывают, а практика показывает, что так и происходит всегда, каждый день, ночь и утро, всегда есть чем тебя шокировать, чем сделать из тебя урода и инвалида, отбить желание есть, ходить и просыпаться. Дом правды, приходящей далеко не сразу и не ко всем, так уж нет, лучше я разберусь во всём сама. Но я думаю, что, может быть, я ещё приеду туда жить, но только лет через сорок, грубо говоря. Хотела посмотреть третий альбом Флаке, но решила не убивать день вдребезги, и так духовное равновесие расшатано. Позавтракала и позвонила друзьям, собираясь в контору Международного Национального Комитета иностранных языков с филиалом в этом городе. Позвонила Лайзе, она собирается к доктору, мы договорились, что освободимся часам к трём, и вместе поедим мороженного где-нибудь. В письме начисто отсутствовали намёки на моральную теплоту, я одеваюсь потеплее.

 

Мороженного не удалось поесть, Лайза не смогла со мной встретиться. Вернулась, всё хорошо прошло, сотрудники рады видеть. Подхалимы, конечно, но хотя бы улыбаются. Пришлось купить новых тетрадей для занятий по румынскому, целых две штуки. Эти новые, я их не видела и в руках до этого дня не держала, в конторе специально для меня приберегли. Получила письмо от министра финансов, с которым завтра встреча (которому я буду переводить мэра и лидера партии Здравоохранения Националистической Восточной Европы), довольно вежливый господин. Поскольку потребность в румынском отпадает, и всем приходится знать немецкий, он предлагает читать мне лекции в университете. Конечно, не в таком возрасте, мне необходимо три года ходить на курсы, всё тут же в городе. Обдумываю предложение, кажется, без подвоха...шучу, конечно же. Хорошее предложение, достойное времени и мыслей, вот только я сразу же им довольна. Письмо министра, конечно, стандартное, такое же я получала от других персон, с которыми сотрудничала, получали такие "открытки" и другие переводчики, особо и гордиться нечем. Красиво написано, но он его точно в глаза никогда не видел. Главное, что вежливый, и запомнил, и предложил дальнейшее сотрудничество. Рядовой порядочный партиец, насколько это ему позволяет само это звание и должность.

Пустой день, всё из-за этого письма! Чем реже они пишут, тем лучше. Кристина и много-то не написала, да и желания у неё явно не было, всего каких-то два листика....У моей сестры вообще-то почерк не очень большой, да и увеличивать она его для моего послания не стала, но по мере того, как это занятие ей надоедало, она увеличивала пробелы между словами и дистанцию между строчками. Теперь чуть ли не каждое предложение начинается с абзаца, а красная строка, это ещё плюс какого-то расстояния, которое, как оказывается, не совсем обязательно заполнять. Отделалась лёгким испугом, по-другому и не скажешь. Впредь таких ошибок я повторять не буду, я спустилась вниз, и сказала вахтёрам и начальнику охраны, чтобы письма по такому-то адресу откладывали отдельно, и прямо говорили мне, какие письма из дома, а какие - нет. Вот и хорошо, проблем с этим больше не будет, а пока, раз день можно назвать частично испорченным, нужно воспользоваться ситуацией, и ответить отцу. Зачем портить ещё один день, завтра или послезавтра это дело окончательно доведёт меня до злости и гнева, я не выдержу и примусь писать обратное письмо, если можно все неприятные процедуры и обряды сделать именно сегодня? Решила покончить со всем гадким сегодня, короче говоря, и села в кресло, не отчаявшись включить телевизор. Чем больше я хочу это оставить, тем быстрее я смогу отложить их, эти листы. В итоге муки длились не очень долго, минут пять. Я попыталась как можно кратко и равнодушно рассказать о моём переезде, о моих продвижениях на работе, о том, как поживают друзья, что тут в Бухаресте, успела поинтересоваться, что там у них, да следовало это всё подать так, чтобы вроде бы и долго и искренне. В конечном варианте появился наглый клон послания Кристины, я даже некоторые фразы и предложения позаимствовала из её текста, сама того не осознавая. Затем я запечатала конверт, положила его на стол и остаток вечера старалась благополучно и безвозвратно забыть о нём.

Понемногу отхожу от полёта и переездов, которые перенесла недавно, закончилось головокружение, которое могло застать меня в любой момент дня, правда, не столь продолжительно, чтобы бить тревогу и просить помощи у своего доктора. Да и вообще, такие дни, как тот, который был недавно, для меня не открытие и не неожиданность, о чём я уже писала раньше и что ещё раз хочу подчеркнуть. Утро там, перелёт часов шесть-семь, поездки на автомобиле, поезд, ресторан, вечер в другом месте, неспокойная ночь...просто я к такому привыкла, я не слаба! Просто мне не по себе, такое бывает не больше двух раз на день, после моего прибытия в Бухарест. Может, дело и в питании, последнее время я не очень жалую себя пирами, аппетит пропадает, но когда ем, то здоровую, полезную и вкусную пищу, ем всё до последней крошки и ни в коем случае не голодаю. Я вот думала ещё и о вторых похоронах, сама не знаю, почему. Итак, похоронный день номер два, и это 1971, мне девять, Кристине...семь или восемь, так точно, Флаке старше нас обоих ещё на несколько лет, он уже почти взрослый, умный и красивый, мы все им очень гордимся...Ладно, пусть по точным наукам он совершенно не успевает, но к получению диплома идёт уверенно...и писать стал реже, и чаще уезжает с отцом куда-то, поэтому и с ним он видится чаще всего, иногда папа забирает его с гимназии на дня три-четыре, а то и на всю неделю, а узнаю я об этом лишь через полгода, когда Флаке показывает мне свои билеты на самолёты, которыми он летал за прошедший год, он всегда так делал, только в последнее время почему-то перестал. Короче, пусть ему только двенадцать, но действует и чувствует он себя гораздо старше. И его охватывает неописуемая злость, когда ночью с 1 по 2 мая на улице продавец в булочной лавке вначале начал кидаться, а затем выбежал и забил до смерти племянника моей матери, 17ти летнего Орландо. Когда парень испустил последний вздох, полиция уже прострелила агрессору руку, ягодицу и ещё две пули попали ему в спину. Правосудие он решил чинить железной палкой, которая была одной из тех двух, которые держали тент, защищавший покупателей и саму лавку от дождя, просто закрывая небо, и я точно знаю, что его хотели взять живым, и когда поняли, что парня этот продавец убил, главное было его просто схватить, и предать суду...и он попытался этой самой палкой проколоть себе горло. Не поднимаясь на ноги (он наносил удары стоя на коленях у своей жертвы), он опёр своё оружие об асфальт, обхватил голенями и с силой давил горлом, своей плотью на свободный острый конец, и как бы не были внушительны и быстры его действия и старания, преступник, который как будто с ума сошёл, своего не добился. Хорошо порезался, но жизнь ему успели спасти. После часа, проведённого в подвалах жандармерии, он сознался, что состоит в террористической группировке, которая летом прошлого года убил губернатора Мюнхена Альнера, которая зимой, в декабре позапрошлого года свела счёты с Михаэлем Парнэ и его двумя сыновьями, будучи при штабе СС не последними лицами, которая в 1968 подорвала дачу моего дяди. Заявление он подписать не смог, потому что уже нечем было, но все его слова записали на плёнку и передали куда положено. Он назвал среди соучастников своих друзей, жену, дочку, мать, отца, мать жены, бывших одноклассников, которых не видел уже около десяти с лишним лет, своих соседей, с которыми общался не более двух минут за неделю, и то, только по бытовым вопросам, и многих других ещё назвал, расстреляли свыше сорока человек. Сразу стоит заметить, что на похоронах я не была, по причине острого недомогания сердца, но была Кристина и Флаке, который просто восхищался погибшим и всегда ставил его себе в пример. Что ещё стоит написать, что таких вот происшествий становилось всё меньше и меньше, из года в год. Эти пять убийств, коснувшихся непосредственно членов моего незаурядного семейства и его друзей и знакомых, составляют, если верить статистике, двадцать пять процентов всех удавшихся покушений, то есть четверть, чуть меньше - терактов было двадцать один, и тот, в котором погибла моя мать был предпоследним. Тех, кто читает дневник, прошу оценить работу Всемирного Полицейского Корпуса, то есть того, который действовал за границей Германии. Очень даже хорошо оплачиваемая работа, хочу заметить, Флаке в детстве мечтал только о ней, сейчас же ею грезит милый Максим - по окончании Здравоохранительной Националсоциалистической Арийской Академии Жандармерии, ты отправляешься по свету - по другому не скажешь - и принимаешь участие в расследованиях готовых или готовящихся покушений. Патрульные из этого отдела раз за день совершаю объезд на главных улицах огромных городов на конях в полной форме. В моём кошельке сохранилась карточка, где Флаке посадил на свою лошадь один из таких полицейских, с которым маленький мальчик попросил сфотографироваться, мне даже Кристина и Стелла рассказывали об этом, и не раз - Флаке выдрался из рук матери в самом центре Отрента и побежал к своему герою просить о высокой чести предоставить почитателю немного ценного внимания. Так вот, о чём я писала...этот самый корпус прекратил преступность по отношению к высшим чинам и званиям с момента своего открытия министром внутренних дел (а тогда это был ещё Зарено), а это произошло в 1960 году. Одно убийство до моего рождения, и ещё двадцать после, и всё, больше ничего. При этом у этих отчаянных, практически завершающих такими поступками жизнь свою и своих близких, не было возможности объединяться в организации и банды. Все они действовали поодиночке, вот как.

Короче, как я упоминала, Флаке был очень рассержен, я его никогда таким до того дня не видела. После - да, и не один раз, и по пустякам, и нет, да только его Мария всегда успокаивала, и после того, как её не стало, он как будто вернулся в тот далёкий период, когда только формировалось его мировоззрение. То всегда они вместе были, а тут он и вовсе зарылся в работу, после того, как вышел из клиники для душевнобольных в 1985, где пробыл около двух месяцев, после чего попадал туда ещё четыре раза, после попыток и заявлений совершить суицид - ещё два раза в 85, на один и три месяца, и ещё два в 86, на четыре и опять-таки на один месяца. Не знаю, каким чудом ему смогли внушить, что Мария этому всему не была бы рада, что она волнуется за него, что ему нужно думать ещё о чём-то...Последнее, правда, он так и не уяснил, и работа оставалась для него лишь способом убежать из клиники, где он действительно сходил с ума, где драки с персоналом и пациентами оставались для него единственным ироничным развлечением.

Не знаю, почему это я начала всё вспоминать. Ума не приложу. Посидела перед телевизором, посмотрела новую телевизионную пьесу, которая, если верить рекламе, ещё и передавалась по радио. Положительно понравилась мне эта пьеса. Так и уморилась, спать захотелось, перед сном положила на полку третий альбом. Глядишь, завтра-послезавтра открою, всё может быть.

 

Два часа одиннадцать минут ночи, а я вот эти самые одиннадцать минут не могу опять уснуть. Лежу вот так вот, и решила написать, раз уж такая безвыходная ситуация. Всё, верно, из-за этого письма. Я взяла его с полки, накинула на себя кое-что сверху, и спустилась вниз, там, естественно горел свет, охранник, который нёс вахту, принимал все письма, которые на рассвете нужно было отправить. Я дала ему свой конверт, заранее извинившись за столь поздний визит, и попросила его отправить это моему отцу, в Германию, адрес он, конечно же, и сам знал. Ещё раз извинившись и поблагодарив его за услугу, отправилась назад, и вот теперь всё равно уснуть не могу, а на часах уже два одиннадцать, как и было, когда я начала писать, а теперь ещё больше на одну минуту, я не знаю, зачем я об этом пишу. Верно, из-за письма.

Верно, не могу уснуть, истинно хочу, но не могу и не буду. Я всё равно дома, где нет комендантского часа и границ, и рамок, и жандармов, и только площадь имени Антонеску за окном, и только мои комнаты, мои вещи, мои друзья, которые не скрывают что рады моему прибытию, и только мой дом. Друзья друзьями, а уснуть я не могу, а они, кажется, и сон десятый видят, только я звонить им не буду, спят же. Верно, всё из-за письма. Хорошо, что я его отправила. А когда ко мне придёт ещё одно письмо из дому, я скажу почтальону, или управляющему домом, чтобы они выкинули письмо. Скажу, чтоб от меня отстали с такими мелочами, с такой чепухой и впредь ко мне не подходите.

Два часа четырнадцать. Я знаю, что если загляну в альбомы, то непременно начну плакать. Я не пойму, зачем Флаке делал все эти снимки, зачем это ему, ведь таких альбомов не один, и не два, и даже не три, и только сейчас Флаке перестал снимать, как он делал это раньше, перестал делать все эти снимки. Хорошо, что я оставила альбом номер два в аэропорту, хорошо, что я выкинула остальные альбомы, что сделала всего минуту назад, хорошо что я написала и отправила это ужасное письмо. Верно, всё из-за письма.

 

2.

Мы наконец там, где будем жить. На том месте, что будем называть теперь домом. Не могу сказать что это место и есть тот Петербург, где мы жили когда-то, то есть об этом и вообще даже думать не приходиться. Аркльбург и Ленинград - два разных места, времени, разве что первый находится на том месте на карте, где когда-то находился второй. Ещё на вокзале нам сообщили, что дома нужно быть уже в семь, замки закрывать лучше все. Хорошо, что нас встречали, мама с папой старались выглядеть очень счастливыми, за что им, конечно же, большое спасибо.

Ваня развлекал Гошу как мог, меня старался приобщить. Я поцеловала его, и сказала, что лучшее для меня счастье, это просто наблюдать за ним, и пусть он знает, что этим я уже довольна на всю жизнь. Сказала, что его улыбка - уже сокровище на всю жизнь, единственное дорогое.

- Нет, так не пойдёт. Это хорошо, конечно же, и я тоже люблю, когда ты улыбаешься, но я хотел поднять тебе настроение, - отвечал он.

- Я знаю, милый, - сказала я ему и опять поцеловала, - Будем идти?

Он взял Гошу на руки, и посмотрел в огромные окна ещё более внушительного по своим размерам холла, и помахал матери рукой, поднял сумки. Он сказал:

- Пошли, пошли, ждут уже.

Я даже сумки у него забрать не смогла, негодяй просто сказал, что всё будет нести сам. На улице папа забрал у него часть сумок, а мама перехватила Гошу, мы дружно отправились на стоянку, где стоял родительский старенький "Мерседес".

- Ты негодяй, ты знаешь об этом? Чего сумки не дал? - сказала я ему уже в салоне, вновь прикасаясь губами к его щеке.

Он, не глядя на меня, ответил поцелуем, а всё внимание и взор обратил на окна. Господи боже, не дай хотя бы ещё раз случиться такому. Я смотрела на мужа, от увиденного на улицах он заплакал.

Каким бы он не был оптимистичным, как бы мужественно он не держался, он попытался исправиться, и по прибытии показал, что новый дом его очаровал. Мы работали около двух лет в Германии (пусть сейчас и говорят "на территории великой Германии"), высылали денег родителям, а они уже присмотрели нам новое жилье, причём недалеко от них - пешком пройти пару кварталов, минут пять будет. Это одно из выстроенных вряд нерушимыми блоками строений, площадь продаётся по два этажа с подвалом, это три комнаты, санузел общего пользователя (один на две группы жильцов), и, собственно, сам подвал. Стены снаружи выложены были из красного кирпича, но потом это всё покрасили в серый с болотно-зелёным. Одной ступеньки на входе не хватает, но крыша на подвеске, прикрывающей главный вход, в отличном состоянии. Рама окон белого цвета, краска местами обшарпанна, двери из плотной древесины, также белого, даже звонок есть. Я знаю, что тут сдают комнаты, продают их, и продают всю площадь одного блока, без сдачи в аренду, без кредита, который постановлением Национального Банка в Гранд Бёрне в Аркльбурге вообще не выдаётся никому. Это спальный район - малой Победы - второй по счёту по заселённости из четырёх таковых в городе.

Мама сказала, что у них дом почти такой же, только на стенах извне ещё и бежевый цвет есть, правда, не очень много. Все видели, что Ваня был доволен и горд, Гоша и подавно вне себя от счастья. А недели через две мы и такого не смогли бы сделать, потому что посылка денег вскоре будет запрещена и вовсе. Не знаю, может, Аркльбург и вовсе объявляется мёртвой зоной. Да только радиостанцию тут ещё осталась, я сама из окна видела, а вот местного телевизора уже нет, студия разгромлена, насколько я заметила из разрушенного здания. Оно было разрисовано различными оскорбительными надписями на немецком, Пустые помещения, почерневшие от пылавшего когда-то тут огня, виднелись из взиравших на нас пустых глазниц, без стекла и рамы. С того момента, как мы вышли из машины, все начали говорить только на немецком, чтобы никто не услыхал русского, и называли друг друга по именам, стоящих в паспортах.

- Йанс, смотри как он рад...- сказала мама Ване, обхватив его сзади за плечи, положив подбородок на плечо и указывая кивком на Гошу. Наш малыш весело гонял жёлтые листья во дворе, машин тут почти не было и все они заполнили дорогу, где можно было спокойно ходить. Море листьев. И соседские мальчишки, выглядывающие из окон на Гошу. Потенциальные друзья и товарищи.

- Йонас, - Ваня позвал сына и они вместе, наперегонки, побежали к двери. Ваня позвякивал ключом в руках. Я, не скрывая улыбки, пошла за ними.

Комнаты оказались в довольно таки неплохом состоянии, мать с отцом, как оказалось, сделали нам небольшой сюрприз, и устроили ремонт в некоторых комнатах. Вся мебель, которая была в списках, отсылаемых нами родителям, была уже на месте, доставили её сегодня. Осталось только кое-что передвинуть и разложить наши вещи. Их не так уж и много, люди, направляющиеся в Аркльбург вызывают немало подозрений, тем более собирающиеся жить там и имеющие там родственников, так что на таможне нам установили границы веса багажа, благо мы узнали об этом заблаговременно, а то вещи пришлось бы выкидывать. Раньше сюда отсылали отставных генералов или разжалованных чинов, а ещё раньше, когда это место называлось Петербургом, когда можно было говорить по-русски и не нужно было скрывать своей национальности, которая сейчас считается чуть ли не полностью исчезнувшей, когда не нужно было подделывать документы, получать новое имя и учить ребёнка двум языкам - тому, которым говоришь дома, и тому, которым говоришь с чужими людьми -, мать с отцом жили тут. А когда я родилась, меня пришлось называть Дашей, а говорить на меня Маей. Мать и отца "зовут" Альбертом и Вальтрудой.

Обои все были в полоску, в детской зелёного, в спальне голубого, в гостиной красного цветов. Краска в ванной и туалете тоже голубая, красили соседи, с которыми мы её делим. Кухня покрашена в серый, а над мойкой белый, местами обвалившийся кафель. Местами обвалившийся, как краска снаружи местами слезла. Но всё действительно выглядело прилично. Осталось разложить вещи, и всё будет отлично, честное слово.

- Мы решили заранее сделать вам чего-нибудь, боюсь, в магазин ты не успеешь сходить. Не волнуйся, милая, завтра всё купишь. Вместе сходим. Телефон работает, звоните. Ваня подключит телевизор, да? Паша, помоги с мебелью, да и пойдём, завтра ещё к детям зайдём, - сказала мама, опёршись о дверной косяк в коридоре и скрестив руки на груди. У неё настроение также значительно лучше стало.

- Зайдёте, зайдёте? - кричал Гоша, прыгая на своей новой кроватке.

- Конечно милый, все вместе пообедаем! Хочешь?

- Да, да, да!

- О, милый, мы с дедушкой тебе подарок купили! Завтра принесём, обязательно!

- Да, да!

- Мы просто забыли сегодня, прости уж нас, милый. Завтра уже посмотришь, и поиграешь, зайчик.

- Спасибо...смотри, какая у меня кровать, деда! - кричал Гоша, прыгая всё выше и выше. Его кроссовки лежали перекинутые у кровати, он прыгал в своих белоснежных носочках. На лету он снимал куртку, бросил её матери, она поймала её и передала мне.

- Даш, вешалки в коридоре, открой дверцу....

Там действительно оказался встроенный шкаф. Не особо больших размеров, но основное поместиться. Дальше можно будет купить ещё один шкаф, тумбочки у нас ещё есть. Целых две, рядового, тёмно коричневого цвета, и красивой и простой резьбой не особо умелого мастера. Одна из них всё ещё была накрыта прозрачной плёнкой, а другую только что снял папа. Можно будет купить шифоньер. Но не такой, как у Гоши в комнате. Другой, чуть побольше.

Сам Гоша сейчас прыгает то ли от счастья, то ли от того, что он отталкивается от кровати обеими ногами. Ясно, что та квартира в коммунальной квартире, которая у нас была в Берлине, ему порядком надоела и под конец стала просто неприятной. Много соседей, много разговоров, много правил, а тут своя комната, своя кровать.

Наши мужчины перетащили кое-что из мебели на свои места, потом мы попрощались с мамой и папой, и те заторопились домой, пообещав, что часто будут звонить, а завтра ещё придут на целый день.

- Мне завтра придется уйти, и до вечера меня не будет...Поможешь маме? - спросил Ваня у Гоши, обнимая меня.

- Но потом ты придешь? - спросил Гоша, резко поджав ноги под себя и перестав прыгать, с шумом опустившись на кровать как положено.

- Конечно, а как, мне на улице спать предлагаешь?

- Нет, приходи конечно, - засмеялся в ответ малыш.

- Ах так, да? - Ваня повалился с ним на кровать, и принялся его щекотать, Гоша в ответ звучно и сладко захохотал, пытался то тоже щекотать, то просто отбиваться. А потом закричал "Помогу, помогу!", и Ваня-Йанс прекратил пытки.

Я отправилась на кухню, стоило начинать готовить, все были усталые и голодные, просто показывать никто этого не хотел. Из залы послышались голоса:

- Как насчёт телевизора? - это Ваня говорил.

- Что, что? - отвечал Гоша.

Я взглянула на хлебницу, которая, как и большинство принадлежностей на кухне, не были до конца распакованы, пестрели коробками и пакетами, на её гладкое почти что идеально зеркальное изгибающее отражение и увидела проходящих через коридор сына и мужа, обнимающихся. Ваня трепала Гошу по волосам, глядел вниз, изогнув красивую открытую шею, и говорил с ним. Он сказал ему:

- Установим телевизор? Как думаешь?

- Да, думаю, - отвечал малыш.

- Вот и отлично, ты же мне опять поможешь? И завтра маме поможешь.

- Ты уже спрашивал, па.

- Я знаю, просто ты же главный помощник.

- Нет. Только обедать будем на кухне, а не перед телевизором, хорошо?

- Как скажешь, главный помощник.

- Нет!

Они пропали из виду, на самом деле ещё секунду назад, а то и больше, я слышала их голоса из соседней комнаты. Я пересматривала, что же там нам приготовили родители. Всё выглядело очень вкусно, запечённая картошка с овощами, без мяса, которое повстречалось из всего меню лишь в ещё горячих бутербродах с балыком и тёртым сыром с ароматными приправами, бережно расположившаяся в медной кастрюльке, накрытой, собственно, прозрачной крышкой сверху с пластмассовыми краями, видно, совсем из другого, чуть ли не походного набора. Был апельсиновый сок, который я просто обожаю и заставляю всех его пить, и небольшая бутылочка недорогого, но хорошего вина "Фландрия". Был лимонный пирог, Гоша, да и все мы от него без ума. Как я от апельсинового сока.

Я оставила приготовления, и прошла в комнату. Мальчики сидели на корточках, телевизор, стоящий перед диваном, болотно-зелёного цвета с бархатной обвивкой по краям и металлическими вставками на поручнях, заменившими деревянные, из красного дерева, которые я видела в каталоге и которые выбрала, уже работал и показывал любимую программу Гоши. Точнее, всего пару месяцев назад он действительно её любил, но в последнее время терял к ней интерес просто космическими темпами, и чаще всего просто читал книги, запечатанные сейчас в сумках и чемоданах.

- Они быстро ушли, - сказала я, обошла Ваню сзади, присела на его ноги, обхватила ногами и руками его спину.

- Уже время, солнышко.

- Не знаю, могли бы и остаться. Ещё пятнадцать минут можно было свободно посидеть с нами. Старые...

- Может не хотели идти по темноте? Темнеет то раньше, дорогая.

- Могли бы попросить тебя провести их, и ты бы назад успел.

- Я не знаю, время, всё таки. Но они действительно выглядели немного разочарованными.

- Идти совсем недалеко, - проговорил Гоша, не отворачиваясь от телевизора.

Молодец, мальчик. Мальчик всегда быстро учился, увлечение русским - вообще наша гордость, учёбой мы его никогда не насиловали. И в Германии он был не последний в группе, а тут с образованием дела похуже. Ничего, Гоша много считает, уровень тут полегче, вообще лидером будет. Если захочет, знаю, точно знаю, что может специально что-то завалить, например, арифметику. Иногда так делал и раньше, и сейчас может. Ваня прав, никогда не расстраивается, а я и так давно поняла, что не из-за чего. Мои родители - совсем другое дело. Всё же хорошо, что старики отправились восвояси, но повозмущаться я просто обязана, бессовестность, которую так обожает Ваня, не должна проходить даром.

- Я понимаю, куда вы клоните, но...- задумчиво проговорил Ваня, держа меня за руки, кольцом обхватившие его.

- Ослы. После обеда, даст Бог, задержатся. Долго-долго-долго, - улыбнулась я.

Господь - тоже не самое поощряемое слово на улице. Говори в углу, слушай в углу, читай в углу, хорошо, что мы хоть вместе, вместе держимся.

- Обещала прийти, бабушка обещала прийти, - сказал Гоша.

- Придёт, дорогуша, чего ты? Придёт, конечно же. И дедушка придёт, хочешь? Деда обязательно придёт.

- Ага, и подарок она тоже тебе купила, - съязвила я.

Гоша резко повернулся ко мне, разочаровано улыбаясь.

- Не волнуйся, дорогуша, они всё равно после обеда придут. Не зря же аж после обеда. Подарок тоже выбрать надо.

Малыш резко отвернулся, и облокотился на отца, тот в свою очередь обхватил его руками. Гошина голова легла Ваньке не живот, тот от щекотания при малейшем её подрагивании и повороте похохатывал и довольно улыбался. Мальчик обижено повернулся к нам.

- А что, если я хочу книгу?

- Отличный выбор, помощник. Так и скажем, - кивнула я.

- А что, если они уже купили игрушку?

- Не смеши, маленький...

- Тсс! Тебе и игрушки нравятся тоже, не так ли? - сказал ему Ваня, тихонько шикнув на меня. Ещё он, еле сдерживаясь от смеха пригрозил мне пальцем.

- Мне нравится Кубик-Рубик. И Цветок.

- Это там, где шарик перекатывается.

- Да, шарик. Да, с шариком. Мне нравится юла.

- Да, но бабушка дарила тебе вещи и получше.

- Юла красивая. Мы сами её разрисовывали, помните, все вместе?

- Да, да, конечно помним.

- А как же, - согласился со мной Ваня.

- Вот, - мальчик задумчиво прикрыл один глаз и начал почему-то загибать пальцы на левой руке пальцами правой, - Она очень красивая. Детская, но красивая.

- Почему же детская, малыш? Ты сам сказал, что она тебе нравится.

- Да, очень. Мне нравится смотреть, как она крутится, как она...

- Кружит?

- Да-да, кружит. Мне очень нравится, нравится, как она кружит и кружит по комнате, крутится и крутится. Мы вместе её украсили, помните, да? Та вот, она действительно яркая и красивая. Мне нравится, как она кружит. Могу часами наблюдать.

Да, и ещё ему нравится рисовать, очень нравится, сохранилось море его альбомов, рисунков. Нравится даже больше, чем читать. Охота к книгам появляется вечером, как я уже упоминала. Ещё Гоша может уснуть, когда захочет. Смотреть на снег за окном, лёжа на подоконнике, и уснуть. А потом выбегать с нами во двор, кидаться снежками. Лепить снежную бабу он не пробовал, это обычно мы с Ваней делаем, пока он развлекается беготнёй.

- Что ещё хочешь?

- Не знаю. Альбомы и краски. Может, книги? - опять задумался мальчик.

- Да, и книги тоже.

- Ты можешь делать фигурки, собирать и красить их?

- Могу? А когда?

- На выходных сходите с папой, посмотрите и выберите. Хорошо? - спросила я.

- Завтра?

- Ну, малыш, не забывай, завтра ответственный день. Не забыл? - сказал Ваня. - Ты должен помочь маме, бабушка ещё придёт.... А завтра буду занят, не забыл? Весь день, малыш, с утречка уйду, ты ещё спать будешь, но вечером обязательно вернусь.

- Да, - малыш усмехнулся чему-то своему, непонятному.

- Конечно, мама по-другому не позволит, - сказала я.

- Ну да, я думаю...Мне завтра очень надо, по работе, Гош. Сходим на выходных, они уже скоро.

- Хочешь сказки? - спросила я.

- Новые?

- Можно и новые.

- Да, хорошо, хочу.

- Что будешь делать, помощник?

- Я посмотрю телевизор? Завтра уже смогу читать. Я устал, я телевизор посмотрю, - ответил Гоша.

- Хороший ответ, помошничек, - парировала я, поднимаясь и поднимая Ваню, - Ванька-встанька, поможешь мне на кухне? Разберёмся с плитой? Хорошая, - продолжала я, проходя на кухню и держа за собой мужа за руку, - А установишь остальное, милый? Давай, сделаем всё вместе.

- Я люблю готовить, конечно, всё сделаю. Что тут у нас? Всё в коробках?

- Нет уж, готовлю я. Ты только...оборудование установи, помошничек, - передразнила я его и поцеловала, попытавшись взбодрить.

Нужно начинать всё сначала. Точнее, не начинать, а продолжать. У нас и плохого-то нечего вспомнить, нужно только продолжать. Я знаю, как Ваня расстроен и огорчён, всем увиденным. Всем услышанным. Приёмом моих родителей. Поэтому ему нужно завтра обязательно попасть в Восточно-Европейский филиал "Логрольде", Берлин так любезно предоставил ему возможность переехать в Аркльбург, где работников такого ранга как раз не хватало. Работы будет побольше, чем в Германии, но зато я буду только хозяйничать дома, да и восьмичасовой рабочий день частично заменили шестичасовым и семичасовым. Зарплату лучше, конкуренции мало. Нам даже билеты оплатили. Я знаю, как он любит нас, как он доволен собой, как горд. Знает, как мы любим его, как благодарны. Как гордимся им. Знаю, что ему стоит завтра уладить все вопросы с его новым местом, потому как он принесёт только хорошие новости. Возможно, днём бывший Питер покажется ему на таким затопленным, разломанным. Я читала, что город старается оживать, что до того, что мы увидели, кажется, дело обстоит как раз наоборот.

Я стараюсь его согревать, я знаю, у меня получается.

- Что тут?

- Печка. Всё хорошо с ней? Мне показалось, она треснула.

- Кто она?

- Стекло на двери, глупышка.

- Солнышко, всё хорошо. Куда ты хочешь поставить?

- Левее, спасибо, дорогой. Так намного лучше, - я в который раз одарила его поцелуем.

Нет ничего такого, что могло бы его, да и нас всех, сейчас расстроить. Просто мы чувствуем себя почти что максимально неуютно и неудобно, может быть, скованно. Конечно, общими усилиями домашняя обстановка набирает смысл и силу, хоть пока Гоша, например, очень устал да и вообще, дом для него слишком большой, пока что чужой. Скоро, без сомнения, станет таким же родным и близким, но не сегодня. Бессонница его не замучает, повторюсь, он очень устал, и думаю, что быстро уснёт. А вот маленькая тесная многолюдная квартирка, существовавшая в его сознании до этого дня, никак не проходит.

Слишком много вещей осталось там, в блоковых серых кварталах Берлина, мы и десятой части не взяли наших вещей, одежды, книг и любимой мебели, которую пусть нам и ставить-то не было куда, но она была наша. С другой стороны, Ванечка работал, много работал и не один год, я подрабатывала, отказалась от учёбы и дальнейшей перспективы, отказался он. Наш очень хороший знакомый взял его себе на место в торговой фирме, Ваня проходил курс экономики и знал несколько иностранных языков, до того, как немецкий признался единственным главенствующим и использование иноязычных слов стало караться законом.... Факультет торговых отношений закончил с маленьким дипломом, такая себе своеобразная ламинированная справка. Такие, кажется, выдавались после трёх лет обучения в специализированных лингвистических школах, закрытых сейчас по причинам, которые я уже объяснила. Такой же "пропуск" у меня остался после четырёх лет занятий танцами.

С другой стороны - мы заслужили эти перемены. Переехали сюда мы отнюдь не из-за родителей. А эта лицензия во многом нам помогла, спору нет. Я лично будила это сонное личико, когда любимый приходил после лицея, ложился спать на диване после всех этих занятий и работы по выходным, будила его на эти вечерние занятия. Я тогда подрабатывала в магазине, довольно стабильно и на хорошем уровне, мной были удовлетворены, а точнее моей работой, и регулярно, из года в год, повышали зарплату, а затем, после того, как кинула обучение, перешла на регулярную основу и зарплата увеличилась ещё в двое, Ване тоже пришлось забыть о высшем образовании.

- Где находится их филиал? - спросила я у Вани.

- Всё, тема родителей прошла?

- А почему тогда твоя мама всегда от нас на шаг не отходила, когда мы просили? Она была замечательной женщиной, я очень её любила.

- Я знаю. Зачем тебе мать с отцом сейчас? Они правильно сделали, они дали нам пространство, мы должны сами разжиться и освоиться. Хотели, чтобы мы себя уютнее чувствовали, - проговорил муж, тщательно подбирая слова.

Серьёзно, пару раз было, что Гоша начинал писать на контрольных по арифметике маленькие эссе на тему пейзажей и описаний улиц и городов, чьи фотографии он часто рассматривал в учебниках. Когда в школу приезжал министр образования, чтобы пробовать еду в столовой, тот ещё ярче выступил, даже вспоминать боюсь. А когда вся группа уезжала в аквапарк, он умудрился потеряться, забежав в один из бассейнов класса "люкс".

На самом деле я всегда очень огорчалась, что не знала отца Ванечки, его мать - отличная женщина, это была любовь с первого взгляда. Гоша забежал на кухню, с альбомом в руках и грязной бумажной обложкой в руках.

- Ма, где у нас мусорное ведро?

Точно, мусорка. Я открыла нижний ящик и обнаружила красное ведро с ободранными и покусанными пластмассовыми ручками. Интересно, у кого из соседей есть собака? В ведро бережно положили чёрный пакет для мусора, развёрнутый небрежной и неаккуратной рукой, из рулона, который висел возле на крючке. Некоторые вещи для дома мама покупала в уценённых магазинах, чтобы выбор для мебели был побольше, должна признать, это сработало.

- Тут милый.

Была тут и записка, что мусор забирают два раза в неделю. Я спросила: будешь помогать папе выносить?

- А что это у тебя? - спросил Ваня, указывая рукой на книжечку с цифрой два на обложке, которую Гоша держал в руке.

- Мой новый альбом, совсем новый, - ответил он.

- А где ты его взял?

- Мне в группе подарили, перед отъездом...выкинь, пожалуйста, я не могу дотянуться, - быстро сказал он, и вылетел к себе в комнату. Зашумел его рюкзак, и он уже бежал назад, к телевизору. Ляпнул он про альбом как-то не впопад, придумал что ли?

- На Пивной, 13, - сказал Ваня. - Второй этаж. Мы это здание не видели. Не волнуйся, пожалуйста.

- Просто не хочу, чтобы выходило, что мы приехали сюда спонтанно, - ответила я.

- Не говори глупостей, Даш.

Глупости, пожалуй, верное слово. Мы очень долго не решались перейти к этому шагу. Затем около месяца заказывали мебель, мать с отцом не захотели возиться с ней лично, и наняли дизайнеров с изобразительного лицея, они посещали курса недалеко отсюда. С одной стороны, и головной боли меньше, и молодцам тоже деньги нужны были, да и они ещё согласились с тем, что если нам не понравится проделанная ими работа, мы не платим за неё и все вещи отвозятся назад, на склад "Обирмете", той бытовой фирмы, у которой студенты решили покупать товар. Мы с ними по телефону часто общались, говорили, что и как хотели бы, а они справились замечательно. Сейчас они уже уехали из города, два парня и девушка, кажется.

Затем нас уговаривала переехать компания Вани, заказали билеты, затем пошло разбирательство с тем местом, которое он получает. Оно оказалось выгоднее, как ни крути, того, на котором пребывал он. Карл Матиас, тот самый наш знакомый, лично был в этом заинтересован. Стоит, пожалуй, ещё раз сказать, что этому человеку мы обязаны многому, достаточно того, что он на риск принял Ваньку без высшего образования, хоть там ещё люди были на эту вакансию.

Спасибо. Глупости, мы обдумывали всё слишком долго. К слову, Гоша Карла очень любит. Они оба расстраивались из-за того, что мы с Ваней так медлили с переездом.

- Просто сегодня только приехали, а завтра тебе бежать нужно.

- Знаю, но так надо. Зато потом нас ждёт ещё неделя выходных, мы не будем спешить, приведём всё в порядок, отдохнём, и только потом я смогу выйти на работу.

- Это хорошо. А что там, какие-то проблемы?

- Нет, просто не к чему спешить, все понимают, что нужно время, как ты и сказала, - улыбнулся Ваня. - Просто если завтра не попаду, нужно будет ждать ещё около трёх дней. И это в лучшем случае.

- А мы завтра с Гошкой и так приведём всё в порядок, - улыбнулась я, показала ему язык, и, кокетливо развернувшись, подняла вверх ножку и прильнула к мужу спиной.

Он ещё помогал мне разбирать коробки, пока я не посоветовала ему выметаться, так как мне нужно было приготовить ужин в крайние сроки. Я повисла у него на шее, и прошептала на ухо, что нас сегодня, кроме прочих приятных хлопот и хорошего отдыха после перелётов, ожидает лимонный пирог.

- И не рычи на родителей, хорошо? - попросил он, выходя.

- Да, да, - пропела я про себя.

- Да, да - ответил мне Гошка тоненьким певучим голоском из комнаты.

- А лучше позвони, - закончил Ваня.

- Да, да, - повторила я.

- Да, да! - пел Гоша.

- Перестаньте, они обещали быть на связи весь вечер. Разве это плохо? Я уверен, они тоже волнуются.

- Всё, забывай. Как скажешь, - отвечала я.

Приготовления заняли ещё около десяти минут, потом я позвала всех за стол. Он был из массивного, крепкого тёмного дерева, всем своим видом навеивал теплоту и домашний уют, ночи в Скандинавии, проведённые с Ваней на кресле у камина, это было ещё до рождения Гошки, до того, как ситуация в том регионе стала носить такой пугающий и опасный характер. Стол был расположен впритык у окна, за которыми виднелись блоки из других домов, уличные тусклые фонари, деревья на обочине, ухоженные дворы и проезжая дорога в листьях, принявших в таком освещении более тёмный золотой оттенок. Патрульных не было видно, везде спокойно, соседи не шумят, слышны звон посуды, голоса детей и диктор в работающем телевизоре. Изредка - лай собаки, которую никто не может выйти во двор и успокоить. Видны силуэты нескольких фигур у дверей чёрного входа. Через стекло и укрывающую его ткань, сквозь них проходит свет с комнат, они пытаются что-то сообщить неспокойному животному.

Я задёрнула шторы, но обеденное место от этого не потеряло ни своего уюта, ни своей прелести и красоты. В целом же мебель на кухне была выдержана в голубых и серых тонах, что прекрасно сочеталось с цветом обоев и белым, потускневшем ковром. Кроме того, эти цвета являются моими любимыми, а ковры мы решили постелить во всех комнатах, кроме коридора - там паркет из светлых деревянных треугольников. Ужин прошёл замечательно, голодные, мы много разговаривали и смеялись, жадно доедали всё до последнего - перелёт дал о себе знать. Да и ещё эти проблемы с самолётом тоже приятного ничего не добавили. Дело в том, что нам ещё пришлось делать пересадку в Бухаресте. Вот Гоше там очень понравилось, он даже несколько мусорных баков завалил и смотрел в громадные окна на виднеющийся вдалеке, приближающегося вечера, город. А в Аркльбурге темнеет вообще моментально, даже не могу выразить, как мы с Ваней за этим скучали. Конечно, по-настоящему жарких дней не было лет уже пять, даже в Германии, даже летом.

Если верить газетам, прошлым летом максимальная температура была меньше, чем позапрошлого, а максимальная температура позапрошлого оказалась меньше, чем позапозапрошлого, и так далее ещё пару лет. В этом году жариться на солнце тоже особенно не потребуется. Может, уже и никогда и не потребуется. Нет, я преувеличиваю, ясно дело, в тех же газетах говориться о том, что столбик термометра не опустится определённой отметки, а она не то что не является критической и минимально допустимой, а считается довольно знойной в больше чем половине мест на нашей планете. Как никак, хорошо, что проблема с озоновым слоем решилась ещё до Гошкиного рождения. Зато нам с Ваней каждые три года приписывается поездка в один из курортов санитарного типа в Арлении, билеты на ребёнка также предусмотрены Здравоохранительным Дозором, так он ещё тогда назывался. Это потом уже, кажется, никак в 1971 Генеральную Медицинскую помощь запретили выдавать рабам и лицам вне второго круга национальности. Здравоохранительный Дозор переименовали в Здравоохранительный Орган Национального Комитета Арийцев, а для тех самых рабов и лиц вне второго круга национальности создали Комиссию Первой Медицинской помощи, однако, только два года назад, в 86ом и более серьёзный "Больничный Совет" 79ого года. Так или иначе, документы у нас троих были на чистокровных немцев, и мы пользовались всеми доступными медицинскими услугами совершенно бесплатно.

Как говорит Ваня, гораздо сложнее заболеть. Просто нормально простудиться.

- Как тебе комната? - спросил Ваня.

- Моя комната? Супер! Такая большая! Тебе нравится?

- Да, конечно, тебе повезло, не то что нам с мамой, - он подмигнул мне.

- Только много шкафчиков.

- Почему, миленький?

- Не знаю...у меня вещей меньше. Но я постараюсь всё разложить, хорошо будет...

Больше взять не могли. Взяли учебные принадлежности, одежду, любимые книги и вещи, для нас захватили также основное из одежды и личных вещей. Бытовая техника, мебель и прочее ждали нас уже тут. У нас даже кое-что осталось, хоть список покупок и услуг, совершённый отцом с матерью и нанятыми молоденькими дизайнерами, пусть только учащимися, но бесспорно талантливыми и уверенными в себе на все сто, перевалил далеко за сотню пунктов, не говоря уже и о марках. Похоже, именно на эту сумму нам предстоит обновить кое-что из гардероба и жить около недели. Что же, этих денег хватит и на большее. Будем заполнять то, что не смогли взять.

Ещё мы взяли толковый русский словарь 1941 года выпуска. Настоящий раритет, как и другие книги на русском, тетрадки со словами и выражениями. Около десяти лет мы собирали их с Ваней как могли, их накопилось очень много. Собственно, не взять хотя бы одну из них мы не могли себе позволить. Мама ещё хотела присылать, но отъезд близился, и мы решили, что лучше возьмём их, когда приедем. Это можно сделать послезавтра. Эта книга, этот словарь, напечатан и издан в Житомирской городской типографии. Я не знала, что был такой город.

- Я всё правильно сделаю? - спросил Гоша.

- Конечно, милый. Мы тебе поможем? Хочешь, сделаем это завтра, когда папа уйдёт по делам?

- Да.

- Вот увидишь, будет весело, - пообещала я.

- Я и сам могу.

- Знаю, крошка. Но нам ведь вместе будет лучше?

- Веселее.

- Конечно, будет веселее. Я помогу тебе, а ты поможешь мне, хорошо?

Послезавтра нам нужно идти в школу, которую Гоше подыскала мать с отцом. Вроде бы неплохая, общеобразовательная школа, с уклоном на биологии и химии, есть факультеты для старшеклассников совсем новых физических наук, которые и появились то совсем недавно, не то чтобы в школе их преподавали. Около десяти я позвонила декану, извинилась за столь поздний звонок, и назвала свою фамилию, говорила, естественно, на немецком.

- Дарейр? Ваша бабушка подходила, кажется? Правильно, она малышу матерью приходится? - отвечал мне женский голос на другом конце.

- Да, да, подходила, - согласилась я.

- И приносила свидетельства, записи и направления с вашего предыдущего учебного заведения и медицинскую справку....Нам нужна ещё прописка мальчика, и чтобы вы забрали документы?

- Да, конечно.

- Он живёт с вами?

- Мы недавно переехали. - сказала я, наблюдая, как Ваня обсматривает новую мебель, расставляя те нехитрые сбережения, которые мы смогли захватить благодаря чудеснейшему "декрету о багажах". - Вернее, совсем недавно. Но ребёнок прописано с нами с того момента, как квартира была приватизирована нашими родителями.

- Они справлялись за вас? - бодро спросила декан.

- Да, готовили жилище....

- Квартиру?

- Частные помещения, блокового типа...- зачем её это? - на два этажа....А послезавтра можно подойти? Мы так примерили с самого начала.

- Конечно, подходите, но возьмите, по возможности....

- Йонас. - подсказала я.

- Йонаса.

- Конечно, - согласилась я. Напоследок ещё пришлось сказать, что возможности побывать в Аркльбурге у нас почти не было, мы с мужем приезжали сюда только два раза, за три месяца и за месяц до переезда, улаживали проблемы с пропиской и все те дни провели в Жилищно-Бытовом Республиканском Комитете, подписывая бумаги. А так можно сказать что остальные проблемы возложили на родителей, положились полностью на них. Что сказать, говорила я, они не подвели. Декан спросила, а не слишком ли это рискованно? Нет, отвечаю, никак родители, что ли. А ещё они из-за этого очень на меня разозлились, но выбора другого у нас не было, и им пришлось подсобить. Конечно, заверяла я, всё возможное мы постарались взять на себя.

Эти два старика обещали звонить весь вечер. Ничего подобного, как оказалось.

- Ничего страшного, позвони ты. Они же сказали, чтобы мы им звонили как можно чаще, - сказал Ваня, я решила с ним не спорить. Я только что еле отвязалась от декана, задающей вопросы явно не с пустыми целями, а моему ребёнку ещё с ней учиться, вот что меня волновало больше всего сейчас.

Конечно, подозрения учителей это неприятно, хотя, с другой стороны, чего бы ей так к нам относиться? Просто она явно вела себя не корректно и не совсем культурно, принявшись так детально расспрашивать, в её фразах слышался явный укор. Могу точно сказать, что она думала, как мама - переезд ни с того не с сего, как она говорила. Слёзы наворачиваются на глазах от такого. Ну ладно я, это не важно, но Ваня стыдливо промолчал, я знала, как он обиделся из-за этого, пусть и вида не подал. Уж он точно знает, чего это стоило, не говоря уже о многочисленных косых взглядах и проверках Департамента Национальной Неприкосновенности, однажды завившегося к нам домой с проверкой и обыском, а нас с Гошей тогда не было, Ваня только сам отсыпался. Это продолжалось до того, пока фирма не послала запрос о прекращении "недоверительного отношения и проверки" куда следует.

Короче, я только отделалась от этого неприятнейшего общения, как следовало снова подходить к телефону, причём именно мне. Да, говорит Ваня, стоит попросить у мамы прощения, покаяться и поблагодарить.

И я подошла к телефону. Взяла беспроводную трубку, присела на сиденье. У нас в коридоре, точнее в одной из его веток, находилась пока что пустая и пахнувшая свежеобработанной древесиной полочка для обуви, зеркало в комплекте с тумбой, столиком для телефона, и сиденьем возле. Я не могла не любоваться нашим домом, меня в который раз озарила улыбка. Ваня это заметил, я наблюдала, как он в комнате обхаживает мебель, аккуратно, заботливо убирает пакеты с неё, пододвигает из стороны в сторону. Всё таки так, как мы быстро решили всё поставить пару часов назад, когда родители ещё не ушли, было самым правильным. Я и до этого набросала себе определённый план, а сейчас переделала его с Ваней, и мы просто доказали, что лучшие решения принимаются спонтанно и быстро.

Я умостилась на том сиденье с телефоном, и засмотрелась в пустоту. Родители просто не хотят нас видеть и слышать, они не только не позвонили, но как я сейчас поняла, ещё и номер не оставили. Я совершенно не знала, куда звонить им.

Ваня подошёл, присел возле и обхватил мои ножки, склонив на них голову. Он спросил:

- Ну как они там?

Сейчас меня больше волновала деканша, которую мне стоило незаметно поставить на место и которую мой ребёнок обязательно ослепит собою послезавтра. Меня больше волновал муж, плакавший в машине, как ребёнок, когда видел идеально прочищаемые охранной гвардией улицы некогда прекрасной северной Венеции.

Сейчас она была какой угодно, но только не прекрасной. Уродливая, искусственная, да и к тому же единственная - другой Венеции уже лет как тридцать не существует, тогда ещё меня не было.

Сейчас меня волновала моя крепость. Мягкая тёплая постель и запах свежей древесины, запах новой мебели, который мне так нравится. Совсем как тот, которым переполнена та тумбочка, возле которой я ещё минуту назад сидела с телефоном в руках.

 

Гоша пошёл спать сам, мы этого даже не заметили. С Ванечкой мы решили разобраться с вещами, которые, например, я не могла бы сдвинуть или перенести сама, так что следовало с этим разобраться именно сейчас. Ребёнок покинул гостиную, мы смогли ещё раз поэкспериментировать с мебелью, но существенно ничего не поменяли, всё было так, как должно было стоять. Общий вид главной комнаты дома поражал своим уютом и теплом, богатством вещей, хотя на самом деле они были не самые богатые и лучшего качества, но смотрелось отлично.

Я убрала на кухне, пока Ваня споласкивал ванную после Гоши - первого, кто имел честь там отдохнуть и полежать под тёплыми волнами из-под крана и душа. А через полчаса мы, тоже уже чистые и невероятно измождённые, заглянув напоследок к мирно спящему сыну, отправились укладывать новое бельё на кровать, бегло расставили вещи, которыми я займусь уже завтра сама. Единственным исключением стал будильник, вытащенные преждевременно.

Затем мы выключили свет и легли.

- Здесь очень тепло, - сказал Ваня. Я обволокла его своими ногами, он положил голову мне на плечо.

- Я знаю, - ответила я.

- Ну, особо своим дизайнерским и архитекторским талантами на хвастайся, это потому что ты рядом, с нами, со мной.... А так ты по прежнему дилетант, - улыбнулся он.

Я ущипнула его, он ещё раз сказал, что очень тепло, и благополучно уснул. Будильник я всё же поставила со своей стороны.

 

Следовало проснуться пораньше, что я и сделала. Ваня мог поспать до половины седьмого, а мне стоило быстро сбегать в магазин. Я оделась, поцеловала его, безмятежно дремавшего, заглянула к Гоше, и вышла, закрыв ключами дверь. В тишине домов казалось, что они звенят достаточно громко. Пару метров я ещё теребила ими, а потом спрятала в карман.

В это время в Аркльбурге о солнце и думать не стоило, это я отлично знала и помнила всегда. Вокруг стоял уже уходящий в холодный и тёмный воздух из пропитанных веками улиц грязно белый туман, немного закрывающий поле зрения. Некоторые фонари продолжали безрадостно гореть, освещая жалкие и мрачные уголки заполненного неоспоримой и непонятной тягучестью и грустью происходящего пространства. Листья шелестели под ногами, выдавая нечастых пешеходов и ещё более редких отъезжающих из гаражей и своих мест парковок автомобилей. В подарок ко всему прочему горьком небе либо не было ни одной тучки, либо оно было заполнено ими всё. Так или иначе, ничего светлого не предвещалось, солнцу просто стало незачем выходить.

Когда мы проезжали эти дворы и тоннели улиц, я запомнила расположение по меньшей мере шести магазинов, из которых два были продуктовыми и один из них был действительно средних размеров. Туда я и направилась. Я прошла блок в котором, если верить родителям, они обитали. Улыбнулась, и пошла дальше, ещё метров сто. Затем, чтобы убедиться точно, спросила дорогу у только-только проводившей мужа, по видимому, на работу, женщины, как мне правильно пройти. Она была довольно приятной наружности, шатенка, лет сорока пяти, а то и пятидесяти, выглядела усталой, но вполне довольной и ухаживающей за своим внешним видом, насколько это позволяли средства, то есть очень даже неплохо. Ещё немного сонная, она была в тапочках, халате и ещё накинула сверху длинное пальто с капюшоном, который настойчиво стремился стянуть на спину не слишком мощный, но чем-то обозлённый скандинавский ветер.

- Вам ещё квартала два нужно пройти, и всё. Вы уже правильно повернули, идите просто прямо. Вы ведь только недавно приехали? Мой сын Бернд занимался частными уроками у вашей матери арифметикой, она рассказывала, что вы должны приехать. Приятно познакомиться. Меня зовут Агнесс, - представилась она.

Вот уж что я всегда не любила, так это всех детей, выстроившихся в очередь на занятия у мамы.

- Спасибо, я Урсула. Да, мы вчера только въехали, вот, нужно продуктами запастись, для начала. Вчера-то и особо времени не было.

- Да, переезд, как никак.

- Да знаете, и рейс задержался, пришлось пересадку делать. Мы, вообще-то, раньше думали приехать. Пришлось ещё в Бухаресте подождать.

- А сколько вас?

- Вот мы с мужем, и сыном.

- Ах, у меня ещё и дочка, - она начала переставать с ноги на ногу, отбрасывая ногами листья, - Я знаю, где вы живёте. Бывший жилец в вашем доме, это кузина Юлия, художника, живёт тоже недалеко. Так вот, она в Мюнхен улетела, он, по видимому, тоже шибко долго не задержится. Так что вы правильно свернули... Просто идите прямо, и увидите его по другой стороне.

- Спасибо, - я поправила шарф и начала отходить, улыбнувшись на прощание.

- Заходите, и матери привет передавайте.

До магазина как рукой подать, но сквозь темноту и, вроде бы, такой бесполезный туман, его слабый неоновый огонёк букв названия из витрин не был отчётливо заметен. Так, просто фонарик, да и непонятно откуда. Он, синий, мигал и мельтешился посреди таких же, только поменьше, и других, приближенных к белому и жёлтому цветов.

Я зашла, колокольчик зазвенел надо мною.

 

Покупателей особо много не замечалось, я побродила мимо полок, и купила весь необходимый минимум, чтобы сделать хотя бы завтрак, решив потом днём вернуться с Гошей, и взять уже абсолютно всё, что и планировала.

Затем я заспешила назад, чтобы успеть приготовить что-нибудь к тому времени, как Ваня проснётся. Так и успела, словила его в ванной, когда он умывался. Я обошла его сзади и поцеловала, обняв его торс.

- Как спал, милый? Завтрак уже готов.

- Спасибо, хорошо, - улыбнулся он и потянулся за щёткой, прикасаясь губами к моим рукам.

Затем мы поели, и я его проводила. Напоследок он успел меня напугать идеями о новой машине, о том, что стоит "кое-куда заскочить".

- Зря, что ли, на права сдавали? - говорил Ваня.

Он направился к выходу из этих кварталов, где сел на такси. А я отправилась назад, в дом. Убрала со стола, и сделала себе кофе. Принялась облагораживать кухню. Для неё было всё, вот только оставалось это присвоить, куда следует. Мыльницы, крючки и корзинки.... К девяти положение уже улучшилось. Я записала на листике всё то, чего кроме продуктов не хватало. Полотенца, сахарница, кувшин....

Затем я направилась в гостиную, вот где уж точно работы непочатый край. Слаживала коробки, собирала мусор, вроде пакетов и упаковок, который ещё предстояло вынести. Двигала вещи, которым стоило уделить внимание, в сторонку....

Около десяти пришёл Гоша.

- Привет, мой сладенький, как спал, малыш?

- Да, хорошо, - только и ответил он.

- Ну, иди умывайся, я подам завтрак.

Он быстро закончил и первое, и второе, и принялся помогать мне. Мы разобрались с вещами в гостиной, сделав список ещё более внушительным по своим размерам, а потом перед нашей командой капитулировала и наша с Ваней спальня. Я сказала Гоше одеваться, а сама по- быстрому постаралась дописать те мелочи, которых не хватает для ванной, больше и времени не было, нужно было кормить ребёнка.

Мы совершили первую прогулку по Аркльбургу, всё, правда, я показать сразу Гоше не смогла, но пообещала, что мы обязательно сделаем это завтра, когда и пойдём наведаться в его новую школу. Около сорока минут мы провели в магазине, выбирая всё запланированное, и, наконец, направились домой. Малыш неистово старался помочь мне нести пакеты, а когда мы добрались до места, на мобильный позвонил Ваня. Надо же, первый раз пользуюсь им на новом месте...просто вчера желания звонить с него родителям никак не было. Мы поговорили с ним немного, и он побежал дальше. Я успокоила его, сообщив, что дуэт прекрасно со всем справляется и ждёт прибытия своего капитана.

После были глубокие раскопки пакетов и всего купленного, установка этого добра по своим законным местам. Конечно, прежде мы пообедали, я сделала нам омлет с балыком, запивали вишнёвым сиропом....

Гоша смотрел телевизор, кажется, местное телевидение его немного впечатлило в приятную сторону - после всего, что мы осторожно с Ваней рассказывали ему, он представлял город чуть ли не пустыней, уже мужественно смирившись к жизни здесь. Настроение у него и вчера было неплохое, но сегодня явно ещё лучше. Немного разбивающие настроение догадки о том, почему же папа плакал в машине, которые однако, малыш высказал только сегодня утром, уже отодвинуты на второй план домашними заботами и замечательным положением дел. Удивительно, ему даже погода понравилась, пусть это с какой-то вероятностью можно было предугадать - мы всегда знали, как же плохо наш сын переносит жару и солнце, какие у него возникают проблемы с кожей и опёками, головными болями....Сейчас ему нравилось потеплее укутаться и без опаски прогуляться по улице, рассматривая всё вокруг, ступая, куда захочется.

В итоге он устал ещё больше, чем вчера, и когда вернулся Ваня, то Гоша просто валился с ног, и отправился спать раньше нашего. А обстановка внутри дома стала ещё теплее, ещё уютней, пусть денег это стоило более, чем прилично. Да и я сама безумно утомилась. Ваня пришёл тоже измученный, вымотанный, но, как я и предполагала, исключительно довольный и счастливый, кинулся сразу в объятия.

- Прости, не смог найти цветы...кажется, их тут вообще нет! - говорил он, держа в руках коробку конфет. Сил съесть их, впрочем, не осталось, и мы оставили всё на завтра Гоше.

Мы скромно отужинали, сославшись на всеобщую усталость, приняли душ и капитулировали в постель, в сон.

 

Дела, с которыми Ваня вчера пришёл с бюро, оказались как нельзя благоприятными для продолжения обустройства в этом городе в лучшую сторону. Всем семи семьям, переехавшим в Аркльбург в этом году с кем-то, кто работал бы на фирме и занимал пост не ниже пятого ранга офисного служащего, как недавно начала распределять рабочих партия, предоставлялись льготы с жильем и покупками - выдавалась карточка с определённой суммой на счету два раза в год. Поскольку Ваня среди них был наивысшим работником, то и приятных сюрпризов оказалось больше. Правда, без высшего образования он сможет повысить свой ранг лишь ещё раз, через двенадцать лет работы.

Не стоит и говорить о том, что спать мы ложились в приподнятом настроении.

Сегодня он отдыхал, а мы с Гошей шли в школу, первая экскурсия. Позавтракали, я собрала все документы, и мы, собственно, отправились в путь.

На этот раз поход вышел не таким жизнерадостным. Нет, мальчик не расстраивался, но ничего особого я показать ему так и не смогла. Конечно, это далеко не тот город-раб, город-склад и город-предприятие, которым он был лет пятнадцать назад. Да, теперь отстраиваются парки, ремонтируются каналы, дома, ставятся новые памятники, красивейшие места отдыха, театры и кино открываются как по дуновению ветра, улицы обрастают новыми фонарями а по бокам восстанавливаются магазины с не бог весть какими витринами. Для Гоши это всё, безусловно, интересно, но для меня....Я понимала, почему именно Ваня заплакал. Из тех потёртых редких фотографий с обкусанными и сожженными краями, которые мы видели с ним, мы познали совершенно другой город. Сейчас это типичный серый массив на манер немецких окраин, сейчас особо много исчислявшихся в Западной части Центрального Континента. Только ветер, наверное, остался лишь тот же.

А сейчас Гоша только заинтересованно оглядывался по сторонам. Город и раньше не был исконно русским, а сейчас от него вообще осталась полузатонувшая австрийская мануфактура на болотах и туманных топях, строгая, правильная, разрушенная но тщательно украшенная извне - по-другому и не скажешь. Мы решили пойти пешком, по дороге я купила нам шоколада, но на прощанье Ваня заметил, что всё настойчивее думает о собственной машине, я даже заметила у него охапку газет, которые он старательно прятал.... На обратном пути мы с малышом договорились прокатиться на автобусе.

Школа представляла собой старое здание, с просторными комнатами и залами. Гоша напомнил, что стоит взять задания, которые он пропустил в связи с переездом, а затем мы вошли.

 

На обратной дороге у нас проверили документы вначале в автобусе. Я, с пакетами, полными учебников и тетрадей, достала их и показала людям в военной форме. Мы немного задержались, пока Гоша познакомился с деканом, пока мы отдали документы и получили всё необходимое, включая форму, заказ которой я заранее оплатила по буклету школ и академий Аркльбурга недели две назад. Мы принесли все характеристики, результаты, справки, взяли расписания и кое-что наподобие свода правил.

А затем у нас проверили документы. Партия подарила Аркльбургу около десяти именных автобусов красного цвета на один из "национальных дней", как принято было говорить в Берлине, мы ехали именно на нём (так гласила праздничная надпись на боковой части машины, и так мне рассказали родители, вновь пожелавшие осторожно вернуть общение беглыми визитами и коротенькими осведомительными звонками несколько раз в день, с пожеланиями всему подобным). А затем его остановили, и вошли эти солдаты.

Ещё проверяли документы на остановке, когда мы вышли.

И ещё возле дома, там по спальным районам патрулировала группа из трёх человек. Мы зашли, Ваня сидел у телевизора, чем-то перекусывая, поднялся, помог с пакетами....

Тогда рассказал, что республика потрясена - вчера в Бухаресте был убит Флаке Озанн.

 

Не знаю, почему решили, что убийца мог скрываться именно в этом городе, но документы проверяли каждый раз при выходе на улицу. Говорили, что расправу учинил водитель сестры убитого, когда получил письмо с известием, что тот в городе.

Из газет стала ясна общая картина. Таких происшествий не было давно, я даже и не вспомню, когда в последний раз кто-то из обычных людей позволял себе подобное (тем более из рабов). Все полицейские департаменты стояли на ушах, весь Бухарест перевернули верх дном. Писали, что на него напали днём, ближе к раннему часу, и никто их случайных прохожих на месте происшествия не помог жертве. Естественно, этих людей уже нашли.

Ему стреляли в спину, когда он собирался открыть дверь машины. Он упал и пополз вдоль автомобиля, в это время нападавший не стрелял, видимо, мешали убегающие в панике люди. Затем преступник подошёл к полулежащему чиновнику, о чьей роли в тайных кабинетах правительства и говорить нечего, и попытался произвести контрольный, но не попал точно - пуля рассекла лишь часть затылка. Убийца перерезал жертве горло, а затем повязал его, сидящего, за горло к фонарю. Это, однако, его не устроило, и следующие десять минут он потратил на то, чтобы повесить Флаке, и абсолютно никто ему не помешал, так что ему это удалось - на всех лотках прессы присутствуют красноречивые фотографии висящего тела на тонком металлическом изогнутом столбе с разбитой лампой.

 

Гоша сам решил пойти сегодня в школу. Ваня ещё оставался дома, и несмотря на все его уговоры, что сына поведёт в школу именно он, я положила его спать дальше.

- Волнуешься? - спросила я по дороге.

- Нет, не очень, - ответил малыш.

- Это хорошо.

- Интересно.

- Это тоже хорошо, тебе должно понравится. Эта школа же не оставила тебя равнодушным? Ты сам сказал, когда мы заходили там.

- Да, там должно быть интересно.

- Обязательно будет, малыш, вот увидишь.

- А вы что будете делать?

- С папой? У него ещё один выходной сегодня, последний, он отдыхать ещё будет. Я уберу, буду есть готовить. Схожу к бабушке, заберу твой подарок.

- А дедушка на работе?

- Да, он сегодня работает. Не волнуйся, солнышко, встретитесь на выходных, а может, даже и раньше. Будем заходить к ним ещё, и они к нам зайдут. Хочешь, как-нибудь на днях навестим бабушку с дедушкой?

- Да, хочу.

- Вот и отлично, обязательно так и сделаем! Придёшь, и ты отдыхать будешь, мы с папой тебя ждать будем. Придёшь, чисто будет...нужно ещё мусор выкинуть. Слушай, ты не помнишь, сегодня его забирают?

Гоша отвернулся в сторону.

- Я уже выкинул. Его сегодня заберут, - сказал он.

- Уже выкинул? Спасибо, солнышко....

Мы немного постояли на остановке и подождали своего автобуса. Вообще-то, нам подходили несколько маршрутов, все нам назвала декан. Ехать ровно пять остановок, расстояние, в общем-то, небольшое, ехать тоже не особо долго...в будущем Гоша и сам сможет добираться, нужно только немного времени, как он сам мне намекал. Мы зашли в салон, выбрали места получше и сели, малыш разместился у окна, а я - возле него. Кабина была почти пустой.

- Держи завтрак, не забудь. Поешь хорошо, ладно?

- Да.

- Не волнуйся ты так. Тебе ведь декан понравилась?

- Да, она добрая...и смешная.

- Ты ей тоже понравился, она назвала тебя умным и способным мальчиком. Так что всё будет хорошо, ты не волнуйся. Тебе помогут во всём, если возникнут трудности. Ты главное, не стесняйся и всё сразу говори.

- Хорошо.

- Поверь, там все хорошие люди, и школа хорошая.

- Я видел.

- Сегодня я даю тебе завтрак, но ты, пожалуйста, не забудь зайти в столовую, хорошо? Посмотри, может, тебе там что-то понравится. Тогда будем заказывать тебе обед.

- Хорошо.

Я поцеловала его в лоб. Гоша вдруг спросил:

- Ма, а кто был тот дядя в газетах?

Он всегда чего-то выжидал, прежде чем спросить. Наверное, чтобы показать, что тем его действительно волнует и ответ для него очень важен. Так он спрашивал у меня что такое "смерть" и "куда это все деваются?". Несколько дней пришлось находить слова, чтобы и выглядело ужасно, но звучало бы не слишком страшно, например, как турпутёвка.

Как по мне, гораздо сложнее было рассказывать, почему дома можно говорить на русском, а за его пределами о нём вообще категорически запрещается даже вспоминать и говорить другим людям, тем более кому-то из взрослых.

- Один очень важный человек, милый, - отвечала я.

- А почему тогда его убили?

Ваня давно подозревал, что Флаке доиграется со своим отделом, какая бы низкая оценка смертностей среди должностных лиц не была в последние лет пять. Каждому было известно о его опытах над людьми, на улицах в городах его машину встречали не иначе как свистом, однако до рукоприкладства не доходила - такое дорогое лицо никогда не оставляли без сопровождающей охраны. Сейчас он сам и пятнадцати метров пройти не смог.

- Я думаю, он сделал кому-то очень плохо.

- Кому?

- Не знаю, милый, говорят, что он многих обидел и сделал многим очень больно. Возможно, люди на него очень обиделись.

- Я видел его и раньше в газетах, мне он казался хорошим.

- Да, милый. Я знаю, так иногда бывает. Зато теперь он никому не сделает больно.

Наверное, мне не стоило этого говорить.

- А тех, кто делает остальным больно, тоже убьют?

- Не знаю зайка. Нам никто ничего плохого не сделают.

- А что будет с остальными?

- Я не знаю, милый, я не знаю.

Гоша отвёл глаза в сторону. Мальчик говорил на немецком с едва заметным акцентом, и пожилая женщина на переднем сиденье это почувствовала, услышала. Она несколько раз обернулась к нам.

- Что ты хотел бы на обед? Есть пожелания?

- Я не знаю.

- Кажется, стоит придумать что-то большое?

- Почему?

- Ну, ты вернешься усталым, сегодня будет великий день. - я потрепала его по волосам и, расслабившись, облокотилась на спинку, повернувшись к сыну, - Много- много каши.

- Нет, - он уже начал улыбаться, - а что будете вы?

- Мы с папой? Тоже самое, что и ты. Вот я и советуюсь.

Гошка не любит, когда я свожу разговор к еде, но это его малость успокоило. Теперь он спрашивает:

- А бабушка звонила? Что они делают?

- Мы же договорились, что встретимся. Там и узнаешь. Мне они не рассказывали. Что сегодня в расписании интересного? - спросила я, хотя прекрасно знала ответ сама.

- Ты что, не помнишь? Сегодня литература и рисование.

- Правильно, что ещё?

Пока малыш отвечал, женщина перед нами опять повернулась к нам, и встретила мой не совсем дружелюбный взгляд, после, естественно, решила отвернуться. Я прослушала, что сказал Гоша, разобрала только "арифметика". На одной из остановок, а нам уже на следующей нужно было выходить, зашли пара солдат, проверили устройство возле водителя, проверяющее удостоверение личности, и эта самая и эта недоверчивая вскочила, подкатив к ним. На вид ей было лет пятьдесят она что-то прошептала одному офицеру на ухо, и он с напарником направились к нам. А она сошла.

- Документы? - сказал солдат, и я молча полезла в карманы, пока Гоша смотрел в окно на женщину, неподвижно стоявшую и взиравшую на нас с остановки.

Никто никогда не давал сводки правил, что стоит делать в таких ситуациях. Единственный провал Партии, Аве Партия.

 

Ваня ещё спал, когда я возвратилась. Правда, теперь н6а диване в гостиной. Он укрылся красным пледом с синими и чёрными полосками из шерсти, телевизор был включён.

Гоша был прав, мой молодчик миленький. Пакеты были небрежно и не совсем аккуратно завёрнуты, зато добросовестно и тщательно, без единого прореха и дырочки. Ещё там был какой-то предмет, завёрнутый в один точно такой же пакет для мусора, и завёрнутый сам. Я бы его и не заметила, если бы не просвещающееся дно у мусорного бака - так стали делать с тех пор, когда была мода на взрывчатки в них и различные взрывоопасные петарды разных уровней действия.

И я его взяла. Там оказался альбом, с которым я несколько раз видела своего сына после переезда, на нём была цифра два, там было одиннадцать фотографий.

Что Партия предусматривает на эти случаи? Что мне сказать своему сыну, который сам решил избавиться от увиденного?

Я зашла в дом, присела на корточки у задней двери, наклонившись на неё спиной, и сползла вконец вниз, на пол, поджав ноги. Подошёл Ваня, опустился и поцеловал их, погладил меня, перебирал в руках мои волосы.

На дверь, на окна и стёкла начали попадать с увеличивающейся силой капли. Дождь становился яростнее, хоть уши закрывай, да и к тому же все деревья, увиденные мною сегодня, которые сохранили хотя бы треть всех листьев на себе, а не на смешанном с водой и грязью с обрывками мусора и обьявлений с соседних столбов и стен поникших однотипных домов, можно пересчитать на пальцах одной руки. Гоша любит дождь, Ванюша скоро собираться за ним будет, а я своих дома ждать буду, нужно ещё приготовить обед. Сегодня будет что-то особенное, я думаю.

Я и сама не знаю, что говорить, аве Партия.

 

3.

Не знаю, есть ли смысл рассказывать все дни похорон, вот к ним и ещё один прибавился.

Хорошая традиция. Мне не о чем волноваться, все они похожи, но этот, думаю, последний. Точно последний, они забыли только моего Флаке.

 

Мне прошедшей ночью снился сон. Арийские степи и колоны, которые по ним маршировали, от их многочисленных ног земля дрожала, в воздухе витали их звучные и пугающие выкрики и песни, они направлялись ко мне, они маршируют как по Берлину, так и по Бухаресту с Аркльбургом, они везде.

 

Аве фюрер!

Аве Партия.