Лежит в руинах взорванный Воронеж... Я врач в больнице – раненых лечу. Над стонущим слезинку не уронишь - тут жалость не помощница врачу. Как жизнь людская беззащитна, тленна, коль смерти знак как метка на лице… …В холодный зимний день военнопленный доставлен к нам - немецкий офицер. Во взгляде боль, а в теле дрожь боязни. Приказ обкома: «Вылечить в три дня». Здесь не раненье – прободная язва в плену открылась. Вызвали меня. «На стол и срочно!» - осмотрели с Фимой – больной всё время стонет, просит пить… Ловлю себя на мысли нестерпимой: мне хочется полковника… убить. Быть может, это он моих двух братьев – Володю с Мишей, расстрелял в упор, а дядя Сеня сгинул безвозвратно под Вязьмой, где стоял ЕГО дозор… У мужа от боёв осколок острый ржавеет в лёгких — он меня поймет – у Фимы все родные на погосте - дом разбомбил немецкий самолёт… Сейчас добавлю дозу хлороформа, и враг заснёт навечно – фюрер с ним! Вот он лежит беспомощный, без формы, а в форме был жесток, неумолим! …Но под бесстрастным взглядом Гиппократа привычно режу, чищу, шью, лечу… Простите, дядя Сеня, Фима, братья, что я не отомстила палачу... Быть может, там – в Германии – потомкам расскажет он, КАК мы тогда смогли поднять страну, чей мир войной был скомкан, из пепелищ израненной земли; как строили, прогнав фашистов банду, как жизнь была скудна и тяжела… Полковник, слышишь?! Расскажи им правду о ТОЙ ВОЙНЕ, где я тебя спасла. |