Пьер всегда закрывался в своей комнате. Еще когда ему было шестнадцать, мать постоянно ломилась в комнату и жутко обижалась на такого несносного мальчишку. Погружался в другой мир – совершенный, свободный от обязательств и матерей, ломящихся в комнату. Забывался, когда брал в руки перо. Разных цветов чернила, белая бумага и перья на все лады. Порой он так сильно уходил в себя, что неделями не возвращался, точно околдованный. Постоянно смотрел в небо. Парня тянуло к звездам.

Сейчас ему сорок два года. Он часто вспоминает те краткие минуты счастья, полета души и забвения. Вот он: Пьер, сидит за своим старым столом, еле-еле держится на стуле, танцуя, и чернила летят во все стороны, брызгая на стены и все вокруг. Как-то раз пару капель попало даже на мать Пьеро, и она часто это ему припоминает… Прошло двадцать шесть лет. А знаете, за такое время многие писатели уже прожили почти всю жизнь. И Пьер больше не чувствует ничего, кроме усталости.

Когда ему было двадцать пять, и он только-только окончил институт по строительству паровозов и поездов. Он думал тогда, что это придаст его жизни больший смысл, он не предвидел, что все будут за него делать машины. Зато как машинист он сгодился… Когда ему было двадцать пять, его оставила любовь всей его жизни, как он думал. Люси. Разумеется, если любовь всего лишь одна в жизни, то больше не с чем сравнивать.

В свободное время он чертит кабины машиниста. Не рисует. Чертит…

Люси была самой красивой девушкой на его потоке. Он даже сначала совсем не понял, почему она обратила внимание на Пьера и чем он так отличился. Не понял ни сначала, ни в конце, почему она ушла. Люси очень любила сахарную вату, и они с Пьером бегали после учебы в ближайший парк аттракционов, где он покупал ей вату. Слишком сладкую и слишком липкую так, что после он мог облизывать ее губы, все липкие и сахарные.

Он помнит золотистые волосы Люси, помнит ее крохотные ножки в розовых босоножках. И помнит ее в ванной, чистящую зубы по утрам так усердно, что все щеки были белыми. Он совсем не умел танцевать, когда она пригласила его в первый раз на танец. Истоптал девушке все ноги. И постоянно извинялся, и ойкал, а она хохотала.

И вот сейчас он стоит со своим багажом за плечами, с воспоминаниями и способностями, умением, никому не нужным. Стоит совершенно один. На табуретке. Наверное, он подумал, что будет неплохо вспомнить все.

У кого-то жизнь ломается на половине от несчастной любви, от рака, от смерти сына, от одиночества, от сумасшествия и от обрушившейся крыши в магазине. У Пьеро она сломалась в шестнадцать. И он жил, не осознавая этого, думал, пройдет. Затянется.

«Самое страшное, сказал он мне, это умирать с осознанием того, что тебя некому вспомнить. Тебя некому сберечь в своей душе, некому по тебе плакать.»

И был совершенно прав.