* * * О, гений мой, восторженный, младой, еще не превратившийся в тирана, как любишь ты слова прекрасный, дивный, чудный. Зачем тебе они? Бери страшней и значимей. Но нет. С немыслимым упорством твердишь: о, зимний гулкий лес, о, ветки срез сосновый, о, белая пустыня за окном. Потерянного рая ищешь? Когда утрачу нить и рубежи, жизнь выплеснется за края, последнее, что я увижу: взбесившаяся черная вода смывает очертанья трех островов с названьями Прекрасный, Дивный, Чудный+ * * * Итак, он умер. Промозглая нью-йоркская зима заглядывала в окна квартиры на бруклинском холмистом берегу Ист- Ривер. Ей было видно, что он лежит ничком, к ковру прижавшись так, как будто не ткань потертая под ним, а выцветшие линии асфальта, к которым он хотел припасть когда-то. Впрочем, строки эти припомнить так и не успел и улыбнуться грустно напоследок. Теперь он рад. Отец в фуражке флотской уже готов запечатлеть счастливый миг его прибытья, и мама с привычной сковородкою в руках хлопочет. Поздний ужин, или ранний завтрак, иль обед, не все ли им теперь равно, когда вести спокойную беседу в том месте, где навек соединились и расставанье больше не грозит. Одно тревожит чуткие сердца: когда их сын вдруг замолкает и отводит взгляд, тогда согласно берутся отец - за пожелтевшую газету, а мать - за рукоделье. И каждый думает смиренно про себя: "И он привыкнет". * * * Спят поэты в своих кроватях, как обычные люди. Только ангелы к ним слетают в цветных одеждах и рассказывают, что завтра будет. Что было прежде и что вообще бывает на свете. Спят поэты, им стихи ненаписанные снятся, образы в голове теснятся. И во сне молятся поэты особой молитвой Небесному господину. Только когда проснутся, чудесную молитву забывают, а потом рыщут, аки звери хищные, по всему свету, разрывая могилы, не гнушаясь наветов, да найти ее так и не могут+ * * * Мне холодно, и эта болтовня на птичьем, увы, меня сегодня больше не спасает. Еды мне дайте, дайте мне огня и отнимите назойливое это повторенье - меня+ |