Сексот Гоблин, вторую неделю находившийся на испытательном сроке пятого отдела ФСБ, стоял в канализационном люке и восхищенно глядел вверх. В узком промежутке света между крышкой люка и его горловиной маячило то, к чему всё его существо стремилось уже целых две недели. Безупречной формы, но слегка полноватые ножки, то отодвигались друг от друга на расстояние, достаточное для того, чтобы разглядеть цвет и фактуру ажурных трусиков, красиво облегающих обалденные ляжки, то сдвигались и нежно терлись друг о друга, издавая при этом приятное шуршание. Шуршание исходило от укороченных, не доходящих до трусиков лайкровых чулок с широкой и тоже ажурной резинкой. Кто бы знал, как хотелось Гоблину протянуть обе руки к небу и потрогать белые бугорки упругого, голого тела между ажурами.

В его сознании неожиданно всплыла слышанная где-то раньше фраза: «из глубокой черной ямы звезды видны лучше, чем с самой высокой горы…», и Гоблин впервые ощутил величественную связь с космосом, вечностью и вселенским разумом.

– Го-о-о-с-па-ди…

пролепетала поэтичная душа Гоблина,

– Бли-и-и-н..

отозвался язык, а левая рука непроизвольно ухватилась за, вздувшийся мятым пузырем, гульфик латаных штанов.

Хозяйка ажурного рая говорила по мобильному телефону.

– О чем-то важном говорят…,

мельком подумал Гоблин и поймал себя на параллельной мысли, что становится профессионалом, ибо вывод о важности беседы сделал из того, что женщина то и дело отводила ножку в сторону и стучала железным каблучком полусапожка по крышке люка.

И хотя Гоблину было предписано громко слышать всё, что тихо говорит на этой территории данный «объект», он слышал только шуршание чулок и стук каблучка по чугуну. Легкий ветерок раздувал короткую, в складочку, юбку, в народе называемую шотландкой, и вместе со словами уносил чекистское сознание Гоблина в неведомые, душистые дали, оставляя в грязном подземелье только его романтическое подсознание и, пылающую огнем, плоть.

Две недели назад Гоше Блинову, бывшему мелкому спекулянту, а ныне сорока-летнему продавцу фальшивых лотерейных билетов, несказанно подфартило. Где-то наверху, а может быть на промежуточном этапе следования денег, вытащенных из карманов законопослушных граждан, произошел сбой. В результате – кому-то из вышестоящих досталось меньше обычного и Гошу замели. На его счастье начальником соответствующего отделения оказался знакомый по славным советским временам, майор Соколов. Тогда он был еще безусым лейтенантом, которому Гоблин сучил на спекулянтов более крупного масштаба – джинсовиков и парфюмерщиков. За это полезное для государства дело Гоблину разрешалось торговать дефицитными пластинками, где ему вздумается и даже без налогообложения со стороны органов.

Посидели, покурили, вспомнили песни с пластинки «по волне моей памяти», которую Гоблин подарил Соколову бесплатно, и решили, что бывшему советскому сексоту Георгию Блинову пора вернуться с поприща лжи и цинизма туда, где ему самим богом предписано быть, а именно в – ФСБ. Гоблину предложение жутко понравилось, и он тут же заложил всех, кого знал с, не красящей человеческое достоинство, стороны. Соколов позвонил по массивному белому аппарату, сказал кому-то, чтобы выписали пропуск на имя Георгия Блинова – подпольная кличка Гоблин, и, объяснив Гоше куда нужно идти, торжественно произнес:

– Ну, что ж – в добрый путь, товарищ Гоблин. Родина помнит своих героев и всегда готова им помочь!

Первое ответственное задание Гоша получил через два часа. С фотографии, показанной ему молодым лейтенантом Воробьевым, на него смотрела миловидная блондинка бальзаковского возраста.

– Ангел…

вырвалось у Гоши

– Да уж…В памперсах

ответил Воробьев и добавил:

– Вот и проверь, какой она ангел. Это твое первое ответственное задание, от успешного выполнения которого зависит вся твоя карьерная лестница!

После этих слов у Гоши выступил холодный пот на низком, с сильно выпирающими вперед надбровными дугами, лбу, а по спине побежали чесучие мурашки. Он каждой клеточкой почувствовал судьбоносную значимость момента, ибо с детских лет мечтал стать похожим на Штирлица – не только внешностью, но и героической судьбой. Однако доставшее по наследству от каких-то дальних родственников тупоумие, не позволило ему вовремя протиснуться даже в начальную школу милиции, не говоря уже о высших учебных заведениях, где учили на разведчиков.

Потом Воробьев произнес длинный монолог о заинтересованности этим делом САМОГО Коршунова, о том, что объект «Эта Дура» предположительно работает на Кубинскую разведку, и что Гоблину предстоит этот факт либо опровергнуть, либо подтвердить. Лучше, конечно, подтвердить, потому что в этом случае шансы подняться выше увеличиваются в два раза. Рассказал, на какой территории нужно следить за «объектом», сколько раз в неделю приходить в «контору» с отчетами, куда звонить в экстренных случаях и как себя вести в случае провала операции. Гоша хотел, было, переспросить – кто такой САМ Коршунов, но вовремя осекся, расписался на каком-то бланке с гербом и был отправлен домой – готовиться к службе.

 

II

 

На следующий день Гоша Блинов, одетый в униформу бомжа позапрошлого века –

латаные штаны цвета взрослой неожиданности, ватник и шапку ушанку без одного уха, сидел на бордюре малолюдного тротуара возле дома «объекта». Эта Дура жила в пяти минутах ходьбы от заказавшей ее «конторы», так что место работы Воробьев показал Гоблину из окна кабинета. Приклеенная к подбородку клочковатая борода, подобранная под цвет сявых волос, раздражала кожу, и ему приходилось всё время ее почесывать, что придавало выражению лица натурально-жалобное выражение.

– Пода-а-а-йте на пропитание….,

гундосил Гоблин, когда мимо кто-нибудь проходил. Для большей убедительности, он тряс протянутую, вымазанную в соседней луже руку. Редкие прохожие смотрели сочувственно, но ускоряли шаг и почему-то не подавали. Глядя в очередную удаляющуюся спину, Гоблин выпускал сквозь зубы добрую часть арсенала матерных слов, копившихся с детства, и думал о том, что народец пошел злой и черствый, и что ничто иное, как равнодушие приведет человечество к гибели.

«Человек алчен, подл и низок, а потому в мире высоких цивилизаций ему не будет места» – стукнуло невесть откуда в голову, и Гоша, удивляясь на самого себя, вслух произнес:

– Жадность фраера погубит…

– Совершенно верно! –

раздался сверху приятный женский голосок, и Гоша вздрогнул от неожиданности. Пока он глядел в сторону жадных спин и мыслил высокими категориями, с другой стороны подошла Эта Дура и даже успела вытащить из кошелька пятидесятирублевую купюру.

– Пода-а-а-йте на пропитание….,

заблеял Гоша, уже держа купюру в руке и, посмотрев заискивающе в лицо «объекта», тут же поправился:

– Дай бог вам здоровьичка, милая женщина…

– Спасибо. И вам всего доброго, –

ответила она и улыбнулась.

Гоблин обомлел – никто и никогда до этого момента не смотрел на него с такой неподдельной, буквально материнской нежностью. Огромные голубые глаза женщины светились искренностью и добротой.

«Ангел!», - воочию убедился Гоша, и вся его телесная сущность затрепетала

в неведомом доселе, приятном волнении.

– Не сидите на камне – застудитесь,

ласково сказала женщина и пошла в направлении сквера, который находился через дорогу.

– Ангел, ангел…,

шептал Гоша ей в след и разглядывал попутно «объект» со спины. Женщина не шла, а плыла, покачивая роскошными бедрами, как яхта во время штиля на медленном ходу. Шлица на узкой укороченной юбке оголяла до самого «нельзя» то одну стройную ножку, то другую, и от этого мелькания чудес у Гоши зарябило в глазах. Слезы – то ли бесконечного счастья, то ли беспредельного горя, защекотали носоглотку, и он подумал о том, что вероятно крайности этих двух чувств находятся очень близко друг от друга, или вообще слиты воедино. Тяжко «эхехехнув», он заглянул во внутренний карман ватника, запомнил время выхода объекта из дома и стал разглядывать полста-рублевку, боковым зрением не упуская удаляющуюся Эту Дуру из вида. Ничего особенного на купюре не разглядев, он поднес её к носу и глубоко вдохнул:

–Шинель, ё-маё…– №5, а может и шесть…,

решил Гоша, ибо запах был очень приятный, а других названий французских духов

вспомнить не удалось.

– Недешево же вы, мадам, Феде Кастро Родину продаете,

возмутилось патриотическая сознательность Гоблина, но душа, вдохновленная любовью с первого взгляда, наперекор сознательности запела:

«Кубаа, любооовь мояяя, острооов зариии багрооовой…»,

а разум в это время мучился над дилеммой: отдать купюру Воробьеву, как вещественное доказательство, как было велено, или забыть ее в кармане?

Эта Дура, перейдя дорогу, зашла в сквер, села на зеленую скамейку и, достав из сумочки

книжку, стала листать страницы.

– Ага, начинааается, –

думал Гоша

– Щас припрется какой-нибудь нерусский хмырь, начнутся приседания-вставания, и ты, конечно, сделаешь вид, что понятия не имеешь, что этот хмырь – иностранный агент. А потом книжечку, невзначай как бы, на скамеечке оставишь. Ничего-ничего, дооставляяяешься. Гоша Блинов свое дело знает…

Но когда она закинула ногу на ногу, Гошина душа опять потянула его гражданскую сознательность на низший уровень:

– Ништяк!

вырвалось с языка, забывшего что он на работе, и Гоша, опасливо оглядевшись по сторонам – не заметил ли кто счастья на лице несчастного бомжа, снова загундосил:

– Пода-а-а-йте на пропитание, люди добрые…Детки дома с голоду пухнут…

Будет вам вечное счастие в царствии небесном за доброту вашу……

– Пода-а-а-йте на пропитание….

 

 

III

 

В первый день работы ничего предположительного не произошло. «Объект» просидел на скамеечке полтора часа, но за это время никто к ней не подсаживался. Она просто листала книжку, меняла ножки и изредка поглядывала на Гошу.

– Что-то её во мне зацепило. Глаза, может, понравились? Или голос? Да бог их поймет, этих женщин…

думал Гоша в свободные от «работы» минуты и косил на чудные ножки.

Зато на поприще нищеты Гоша неплохо поработал – видно рука у Этой Дуры была легкая, потому что после ее подачки ему стали подавать и другие граждане. Кто яблочко кинет, кто мелочевку, и Гоша твердо решил для себя, что полтинник Воробьеву, как вещественное доказательство, он не отдаст, а подсунет десятку. Уж очень хорошо пахла купюра, да и кто в «конторе» знает, сколько и чего она давала.

Ноги затекли. Гоша хотел, было уж подняться, чтобы их размять, но увидел, что Эта Дура встала со скамейки и идет назад.

– Всего доброго…

сказала она, проходя мимо Гоши и, ласково улыбнувшись, заплыла в свой подъезд. Гоша опять заглянул в карман, запомнил время, а когда, наконец, стал подниматься с бордюра, проходящий мимо крестьянского вида мужик с большой авоськой картошки в руке, не глядя в его сторону, буркнул:

– На сегодня свободен! Вива Куба!

Гоша бухнулся на место и долго задумчиво смотрел вслед «крестьянину», пока тот не скрылся за поворотом. Потом собрал пожитки и поплелся к станции метро.

На следующий день Гоша прибыл на рабочее место раньше срока. Незадолго до того момента, как должна была появиться Эта Дура, он достал из кармана маленькое зеркальце, расческу, причесал давно немытые и нестриженные волосы, поправил бороду и вцепился взглядом в прослеживаемый подъезд.

Объект вышел в то же самое время и был одет в белые, плотно обтягивающие фигуру, брючки и короткую кожаную куртку. Молния на куртке была расстегнута, и Гоше представилась возможность изучить не менее привлекательную, чем зад, грудь предательницы Родины.

– Четвертый номер! Самое то.

заметил опытный Гошин глаз и сердце пошло на разгон.

В руках у Дуры, кроме сумочки, был еще объемный, но легкий на вид полиэтиленовый пакет. Французскими духами запахло раньше, чем она подошла к бордюру.

– Пода-а-а-йте на пропитание, люди добрые…

завопил Гоша и протянул натурально дрожащую руку.

– Доброе утро,

ласково сказала Дура, протянула Гоше полтинник и конфетку в яркой обертке, а пакет положила на бордюр.

–Не сидите на камне – застудитесь. Я вам подушечку из дома принесла – не очень

новую, но все-таки…

Гоша поднял на нее удивленно лицо. Женщина покраснела, и, не дождавшись благодарности, пошла скорым шагом во вчерашнем направлении. Проходя мимо канализационного люка, она бросила яркую бумажку от такой же конфеты, какую дала Гоблину, пытаясь, видимо, попасть в полуоткрытый люк, чтобы не загрязнять территорию. Конфешка пролетела мимо. Эта Дура остановилась и подтолкнула её носком белого сапожка в люк.

– Дурочка моя… Твоими-то ножками по золоту ходить, а ты насорить боишься, –

думал Гоблин, глядя «куда надо» и гундося «Пода-а-а-йте на пропитание…»

 

В этот день все опять прошло как по маслу. Полтора часа Гоша любовался на читающий «объект», нюхал полтинник, который, кроме запаха французских духов, мощно испускал

молекулы любви, со странным названием – флюиды, с растущим энтузиазмом выкрикивал: «Подайте, люди добрые…» и попутно следил за обстановкой.

Культурно попрощавшись с Дурочкой и пожелав ей вечного счастия в царствии небесном, Гоша уже знал наверняка, что идущий по дороге интеллигентный гражданин при галстуке, с кейсом в одной руке и большой авоськой картошки в другой – скажет сейчас «вива Куба!».

«Вива, вива! – мать вашу!» – почему-то возмутилась душа и он, хромая на обе затекшие ноги, поплелся к той же станции.

 

IV

 

Вторую неделю без выходных Гошина голова работала на износ, чего с ней раньше никогда не случалось. Мысли о любви явно обгоняли соперниц из других областей вялого разума, а именно – патриотизме, карьеризме и материальном благополучии.

Кстати, о последнем – ни в первый, ни во второй, ни во все последующие дни Гоша не отдавал Воробьеву «кубинские» полтинники, решив, что российской десятки лейтенанту будет вполне достаточно. А полтинники откладывал – на память. Обо всем остальном, что происходило вокруг Этой Дуры в часы «работы», Гоша давал ему подробный отчет:

«Вышла во столько-то, дала десятку той-то рукой, посидела, почитала, поглядела, рядом сидели – бабуля, дедуля, китаец, грузин (негра ни разу), зашла во столько-то, одета была так-то…». Занудный Воробьев выпытывал подробности, искал конец какой-то ниточки, но Гоша пожимал в ответ плечами.

«Рожу я тебе что ли эти подробности?» –

думал он про себя и сетовал на шефа матерной бранью, когда тот называл Эту Дуру «сучкой продажной», чувствуя явную несправедливость в этом определении.

На 13-й день, получив очередной отчет, Воробьев разочарованно сказал:

– Ну что ж, Блинов – плохо. Придется перевести тебя на другой участок.

Гоша обомлел. Такой подлянки он, насквозь пропитанный кубинскими полтинниками и французской любовью, не ожидал. Ноги, ставшие ватными, сами перенесли его с табурета около двери, на мягкий стул – поближе к лейтенанту. За это короткое мгновение в сознании Гоши пронеслось сотни картинок счастливых 13-ти дней – душистых, нежных, теплых, виляющих бедрами, переливающихся грудью, мелькающих ямочками на коленках, манящих в неведомое доселе счастье…

– Не надо…,

жалобно прошептал он, и рука, отчего-то вдруг затрясшаяся, спряталась в карман.

И тут его осенило – в кармане лежала конфета, которую Гоблин ежедневно получал от Дурочки вместе с полтинником.

– А она, а она….она каждый день чего-то в канализацию бросает, -

выпалил он, заикаясь.

– Что бросает? –

уставился на него Воробьев.

– Я думал, что обертки от конфет, а сейчас думаю, что это были шифровки, –

удачно соврал Гоблин.

– Семёён Семёёныч…А что ж ты, мать твою, раньше молчал?

– Ну дык…

Гоблин хотел еще что-нибудь соврать, но не успел.

– Чтоб завтра сранья был в канализации!

прошипел Воробьев и, добавив парочку внушительных междометий, буркнул:

– Свободен!

Весь вечер Гоша провел в тягостных раздумьях. Мысли о любви, родине, полтиннике и загадочном Коршунове бежали теперь вровень, и поэтому Гоша решил целиком положиться на интуицию. А она ему подсказывала, что на всякий пожарный нужно заготовить пару-тройку «кубинских» шифровок. Он вырезал из тетрадного листа заготовки, нашел завалявшуюся с детских времен перьевую ручку и, обмакивая ее в молоко, взялся, как Ленин, заполнять линованные квадратики буквами, цифрами, закорючками и геометрическими фигурками. Приписав в углу каждой «шифровки»:

viva cuba, он сложил их вчетверо и сунул в карман «рабочих» штанов.

«Пусть помучаются, гады» - думал Гоша, сопя и криво ухмыляясь, представляя радостную физиономию лейтенанта.

Всю ночь Гошу мучил один и тот же сон: сидит он под пальмой на каком-то маленьком острове. Вокруг бескрайний, благоухающий «шинелью», океан, а рядом, закинув одну руку под голову, а другой гладя Гошу по ногам, лежит на спине Эта Дурочка. Совершенно без ничего. Гоша нехотя переводит взгляд на нее, разглядывает торчащие, как пирамиды Хеопса, белые груди с нежно-розовыми, возбужденными сосками и думает:

«За что она меня так любит?»,

Потом он тоже ложится на песок. Дура начинает тихонько постанывать. Гоша целует ее сначала в ротик, потом в шейку, медленно переходит к грудям, и, насладившись ими, ползет все ниже, ниже, ниже…, возбуждаясь до крайности. И вдруг подскакивает в недоумении: на том месте, где по всем расчетам должен был быть бугорок Венеры, ничего нет – просто ровная, чешуйчатая поверхность. Гоша ползает на карачках вокруг «объекта», переворачивает ее на живот, но и сзади ничего интересного и так необходимого в данный момент, не находит.

– Ты русалка?

Разочарованно спрашивает он.

–Гоша, Гошенька… не сидите на мокром – застудитесь, –

ласково лопочет Эта Дура, и Гоша, в отчаянии подняв глаза к небу, кричит:

– Го-о-о-с-па-ди…!

В этот момент на небе загорается огромная золотая звезда, а русалка голосом Левитана произносит:

– Герой… Советского… Союза!

 

V

 

 

Сексот Гоблин, вторую неделю находившийся на испытательном сроке пятого отдела ФСБ, вылезал из канализационного люка мокрый, грязный и вконец обессиленный. Мало того, что «объект» вышел из дома на час раньше, чем обычно (именно на тот час, который Гоша собирался для виду пробыть в канализации), она еще и в сквере просидела на час дольше. В результате непредвиденных действий Этой Дуры Гоша просидел в канализации почти 4 часа, потерял полтинник, десятки и очень может быть заработал простатит, ибо отдыхать присаживался на какую-то холодную, мокрую трубу.

«Сон в руку!» – думал Гоша, плетясь в «контору» – «Да за такие мучения и Героя Союза маловато будет…»

–Молоцца! Молоцца, Гоблин!

– Вот это работка! Вот это улов!

радовался Воробьев, разглядывая молочные «шифровки».

– Завтра отдыхай – заслужил!

– Служу Советскому Союзу, –

тихо ответил Гоша и козырнул.

– К пустой голове не прикладывают,

хохотнул лейтенант и добавил уже серьезно:

– России, России, камрад. Не путайте секс и кекс!

Выходной Гоблину был очень кстати. Еще сидя в канализации, после всего увиденного под юбкой, он стал продумывать план знакомства «поближе», а для его осуществления как раз и нужен был свободный день. Первым наперво по плану он должен был привести себя в порядок – постричься, побриться, попросить у подростка-соседа новомодные перламутровые очки в тоненькой металлической оправе, проветрить от нафталина свадебный костюм, прикупить у китайцев какой-нибудь дешевый, но хороший одеколон и свежие газеты. Пробегав весь вечер в поисках одеколона, соответствующего плану, Гоша взялся за осуществление следующих пунктов. С соседом проблем не возникло, а вот с бритьем пришлось помучиться. Раздраженная кожа подбородка после бритья пошла красными пятнами, но Гоша, глядя на себя в зеркало, думал: «сойдет – понравился же я ей в одежке бомжа, а уж в таком интеллигентном прикиде тем более понравлюсь. Главное в мужчине, в конце концов, не физиономия, а ум…и флюиды».

Гоша Блинов явился в сквер за полчаса до того времени, в которое обычно являлась

Эта Дурочка. Побритый, помытый, напарфюрмленый, в модных очках и немодном костюме, он был похож на иностранного агента времен холодной войны. Немного оглядевшись и полистав газету, он решил прошвырнуться вокруг да около сквера, дабы убить время и полюбоваться на себя в стекла припаркованных где попало машин. Когда он вернулся в сквер, объект его фантастической страсти уже сидел на зеленой скамейке. Она не читала, а задумчиво смотрела куда-то вперед. Гоша покосился в направлении ее взгляда и понял – она смотрит на то самое место, где две недели сидел он – Гоша-бомж!

С нарастающим волнением в животе, новоявленный Штирлиц присел на ту же скамейку и развернул газету. Эта Дура печально вздохнула, закинула ногу на ногу, достала из сумочки Гамлета и стала читать. Гоша, не отрывая, прикрытых очками, глаз от оголенных коленок, пытался вспомнить заготовленные дома фразы для начала знакомства, типа – «погода какая чудная, не правда ли?» «мы с Вами раньше нигде не встречались? Может в прошлой жизни?», но тщетно. Все мысли сходились на гладеньких, полненьких ножках, то и дело меняющих друг друга, и выдающейся груди, обозреваемой боковым зрением.

Немного полистав книжку, Дурочка опять задумчиво загляделась вдаль.

«Переживает…» - радостно подумал Гоблин, и сердце его сладко застонало.

«Быть или не быть?», – мелькнуло почему-то в голове, и легкий, освежающий ветерок вместе с дурманящим запахом «шинели», обволок его сознание уверенностью в успехе предприятия.

– Пода-а-айте на пропитание,… - привычно прогундосил Гоблин, и фирменные очки

от удивления на хозяина медленно полезли на лоб.

– Йопт! – резко тормознул язык, но было поздно.

Эта Дура громко захлопнула Гамлета и, глянув на Гоблина то ли жалобно, то ли презрительно, тихо пропела:

– Семё-ё-ён Семё-ё-ё-ныч…А жаль!

Пока рот несостоявшегося особиста искал соответствующее ситуации положение, она

достала из сумочки мобильник с фотокамерой, щелкнула пару раз затвором в сторону «ухажера» и, не поднося его к уху, отчеканила в три дырочки на панели голосом управдома Ноны Мордюковой:

– Капитан Уткина на связи! Объект Хоблин – выбыл!

Запнувшийся минуту назад на выдохе, Гоша, наконец-то резко вздохнул и закашлялся.

Уткина придвинулась к нему поближе и резко стукнула кулаком по спине, чуть ниже шейных позвонков, как это делают обычно заботливые жены. Перламутровые очки соседа слетели на землю, и Гоша впервые

поверил, что «искры из глаз» – это далеко не бабушкины сказки.

– Я же говорила тебе: «Гоша, Гошенька…не сидите на мокром – застудитесь» –

процедила она сквозь зубы, и, погладив место нанесенного удара, уже по-прежнему ласково добавила:

– А ты, блин, русалка да русалка….

Потом Эта Дура встала, достала из сумочки полтинник, протянула его Гоше и со словами:

– За вчерашний облом….На пропитание…–

понесла свою соблазнительную задницу вместе с Гошиной детской мечтой в известном направлении. Теперь уже навсегда…

 

The end.