Книги с автографами Михаила Задорнова и Игоря Губермана
Подарки в багодарность за взносы на приобретение новой программы портала











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Главный вопрос на сегодня
О новой программе для нашего портала.
Буфет. Истории
за нашим столом
1 июня - международный день защиты детей.
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Конкурсы на призы Литературного фонда имени Сергея Есенина
Литературный конкурс "Рассвет"
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты

Конструктор визуальных новелл.
Произведение
Жанр: Просто о жизниАвтор: Светлана Курьякова
Объем: 30828 [ символов ]
Поганка
Надюше очень хотелось уничтожить обидчика. Лежа на кровати, она глотала слезы вперемежку с ненавистью и вынашивала планы, один коварнее другого. Вернее всего представлялось украсть у Леши пистолет, пока тот, сидя в кухоньке, хлебает из сервизной тарелки в цветочек вчерашние щи. Надюша, сердито хмурясь, представила себя, открывающей кобуру и вытаскивающей дрожащими руками облезлое ментовское оружие. В следующий миг на пороге квартиры возник проклятый Митя, и Надюша, ничтоже сумняшеся направила дуло пистолета прямо ему в лоб и нажала на курок. Слезы градом лились из Надиных глаз, и не могла она понять, кого больше жалела - себя или Митю, в лоб которому попала вишневая косточка, оставив черный круглый след со стекающей каплей сока. Надя помотала головой. Вариант не годился. Во-первых, она никогда бы не смогла выстрелить, а во-вторых, Леша, обедая, не снимал портупею, поскольку забегал всего на пятнадцать минут и ел, даже как следует не усевшись на табурете - в пол-оборота, широко раскинув ноги в форменных штанах. Далее Надя выдумала утопление в ванне или почему-то в болоте. В ванне растленный Митя барахтался, давясь турецкой клубничной пеной и смачно отрыгивал только что выпитой водкой. Устав бороться со стихией, он ушел на дно, пуская радужные пузыри и отрешенно глядя сквозь толщу мыльной воды на рыдающую Надю. Болото же, как место более романтичное, привлекало ее внимание, потому что, как ей казалось, могло послужить трибуной для произнесения обличительной речи, а также тем, что начисто покрывало преступницу. В болоте ведь сами тонут, не спросясь, а уж кто кого куда завел, можно до конца света разбираться. Оставалось только найти болото. Но подходящего на примете у Надюши не было. И вообще вопрос об уничтожении отпадал по неизбежной, фатальной причине - вряд ли Надя могла причинить вред Мите, да и кому-нибудь еще, кто побольше да посильнее мухи. Надя не могла знать, что далеко за кордоном люди давно придумали способ не уничтожать друг друга наяву, физически, а выплескивать свою ненависть на картонной мишени с намалеванным портретом врага или же боксерской груше. Боксировать, правда, Надя не умела и поэтому последнее, что она удумала за этот вечер, было отравление Мити. Она подсыпала ему в кофе стрихнин, подкупала бармена в “Рябинке” (хотя по ресторанам Митя с роду не ходил), чтобы тот нажал ему белены в стакан с пивом, и даже высыпала из рубинового перстня с потайным резервуарчиком цианистый калий в бокал с шампанским (которое Митя также не употреблял).
В соседней комнате заплакал ребенок и Надя, забыв о своих бесовских мечтах, кинулась к кроватке. После долгих и муторных хождений по маленькой комнатке, обклеенной цветными обоями, казавшимися в темноте синими, Надя легла на диван, положив дочку рядом с собой. Девочка не хотела спать, хныкала, и Надя, рассердившись, включила свет и, повиснув над малышкой, стала грозить ей пальцем ”Спи, детушка”, - сердито внушала она. “Папка твой, прохвост, опять не ночует, а я спать хочу. Некому с тобой сидеть. Засыпай. Завтра дядя Леша тебе плюшевого мишу принесет, только глаза закрывай”. Дочь упрямо смотрела заплаканными глазами, обрамленными слипшимися ресницами, и молчала. Поносив уже отяжелевшую девочку по комнате и порядком оборвав руки, Надя шлепнула ее легонько пару раз и, наконец, положила обратно в кровать. Потом села около и заныла: ”А-а-а-а...”, подражая мелодии колыбельной. Она качалась сама, засыпая и тряся рукой кровать, отчего задремавшая было дочка постоянно просыпалась и только путем невероятных усилий забылась крепким младенческим сном. Продолжая качаться как китайский болванчик, Надя уронила голову на перила кроватки и только после этого замерла. Ей виделся Митя, хохочущий, с красной рожей, в объятиях полуголых девиц, над которыми предводительствовала Катька Сенцова. Но сдвинуть Надю с места уже не могла даже сила ее обиды и жгучей ревности.
Пришедший с дежурства в восьмом часу утра Леша, застал сестру у детской кровати в странном положении - не лежа и не сидя, а прислоненной к ней под углом в 45 градусов. Темные неприбранные волосы свисали с решетки как водоросли с речных мостков. Шурочка, разметавшись во сне, мирно спала, сопя крошечным носом, похожим на спелую розовую черешню. Щеки ее пылали, ладошки были раскрыты как венчики ромашек, а одеяло сбилось в угол, не прикрывая даже пяток. Леша снял китель, вышел на цыпочках за дверь и вернулся с медведем из искусственного плюша. Игрушку он посадил в изголовье кровати, а одеяло накинул на пухлое тельце. “Бедная, глупая сестра. Вся высохла и почернела как сушеный гриб. Мается с ребенком, вся в долгах, ему, брату родному, ничего не говорит и деньги брать не хочет - не удобно ей, видите ли. А девку в ясли отдавать собирается. Зачем? Чтобы она весь день ссаная ходила и с соплями до пояса? Ох. Так и придушил бы Митьку, стервеца, своими руками, да что ему сделаешь. Погоны не крылья, владельца не отмажут”. Леша постоял, почесал за ухом, дождался, когда пройдет внезапный приступ жалости и скорби по незавидной сестринской доле. Не став ее будить, он тихо вышел из комнаты и из квартиры, прикрывая дверью открытый всем ветрам и бедам, гудящий как высоковольтные провода, вопрос о сестре Наде и племяшке Шурке. Образ предателя Митьки улетучился, и впереди замаячила в прозрачном ореоле хлебосольная жена с чистым полотенцем через плечо и шипящей маслом сковородкой в руке.
Когда Надюша проснулась, было достаточно поздно. За окном только что кончился дождь, но тучи еще покрывали небо, и казалось, что на улице холодно. Шурочка спала, обняв плюшевого медведя. “Лешка был”, - мелькнула в овеянной сонным дурманом голове. Надя поднялась и, шатаясь, поплелась на кухню. Спички не слушались дрожащих пальцев, и Надя никак не могла зажечь газ. Кухня наполнилась кислой вонью, пришлось открыть окно. А за окном бушевал май. Надя высунулась почти по пояс, легла животом на подоконник и осмотрелась, подперев голову кулачком. В палисаднике - пышные кусты боярышника и цветущая вишня, помятая дождем, на асфальтовой дорожке, ведущей к дому - лужи все в желтой пыльце как в накипи, и воздух свеж. На душе вот только тошно. Зря, что ли, окно открыла? Еще подпустить газку и, привет, поминай как звали. Надя, опомнившись, постучала себя тихонько пальцем в висок и юркнула обратно в кухню. Выходной предстояло потратить с пользой, и она засуетилась, заваривая чай и намазывая на ломти хлеба полутопленое, уже немного горчащее масло. Холодильник размораживался именно в тот день, когда пришел пьяный Митька и заявил, что уходит жить к матери. На самом деле ни к какой матери он, подлец, не пошел жить, а видели его у Кати Сенцовой, бывшей библиотекарши, которая в нынешние тревожные времена забросила книги и переключилась на коммерцию. Катя торговала тряпками, которые ей привозили братья, и потихоньку гнала самогонку. Так, для себя. Надюша в тот вечер пришла уставшая, но к счастью Шурочка рано заснула, и пришла в голову мысль разморозить чертов холодильник. А тут Митька, да с таким заявлением! Какое тут масло! Уже глубокой ночью вспомнила, что оставила его в миске у плиты. В гробовой тишине, вызванной тирадой нерадивого супруга, она переставила с пола консервы, зашвырнула в морозилку кусок курицы и пачку пельменей, разревелась, процесс остановился, а масло осталось лежать угрюмым оплывшим куском. Надя вспомнила, что даже влепила Митьке пощечину, а теперь вот решила, что Бог с ним, пусть уходит, жаль только - споит его Катька совсем, и у Шурочки больше не будет отца. А муж. Да что муж? Вот Леша - это да, его жена за ним как за каменной стеной. Все в дом тащит, в детях души не чает, на сторону не бегает, не пьет. Ну, разве что, чуть-чуть. А она, дура, все ругается - денег мало, убьют не ровен час - на что жить буду. На что она жить будет? Дура и есть. Сама институт кончила, а работу человеческую найти не может. Полы моет в клубе”. Надюша плюнула в сердцах и допила последний глоток из синенькой чашки. В золотом ободке блеснул солнечный зайчик. Пора было ехать за реку, на огороды, и вкалывать до седьмого пота. Копать, копать, копать, потом сажать, поливать, раздергивать... И так всю жизнь - свою и Шуркину. Как потопаешь, так и полопаешь.
Шурочку Надюша отвела к соседке, которая по совместительству, будучи одинокой старушкой, была и бабушкой. Настоящей бабушки по материнской линии у Шуры не было - умерла еще до ее рождения. Надя села на автобус и через полчаса стояла у края поля, сплошь усеянного копошащимися в земле, сложенными пополам людьми в линялых платьях и тренировочных. Родная делянка выделялась. Таких было не много, поскольку кроме дощатого туалета на ней находилось подобие сарайчика, сколоченного Лешей из кусков фанеры, жести, линолеума и прочих подручных материалов, которые на первый взгляд для строительства не годятся. В сарае стояла разваленная подгнившая кушетка и хранился садовый инвентарь. При случае здесь можно было заночевать в сухую погоду, в дождь же импровизированная крыша безбожно протекала. Надя достала лопату, затянула потуже платок и принялась вскапывать жирную, шоколадного цвета землю. Пласты с дерном тяжело скатывались со штыка и ложились вверх исподним, обнажая корешки сорняков. Солнце жарило, и Надя то и дело останавливалась, чтобы передохнуть и обтереть с лица пот. Злость на весть мир и на Митьку в частности придавала ей сил в работе и уверенности в скором отмщении. Она машинально кромсала землю и думала о том, как чудесно проживет одна, станет богатой и накопает столько картошки, сколько Митьке и во сне не приснится. И тут сладкие мечты о картофельном изобилии вероломно прервал мужской голос, позвавший Надюшу по имени.
- Ну что? Здрасте! - Надя выпрямилась, потирая пальцами поясницу и повернулась к заборчику из колючей проволоки, за которым стоял сосед Виталий Семенович - в джинсовых шортах, сандалиях и дамской панамке. Голый торс соседа покрывала седая растительность, похожая на тополиный пух.
- Глянь, Наденька, что я нашел. Представляешь, так рано, и уже грибы пошли, - сказал сосед.
Надя хотела было ответить, что грибами не интересуется, и ей нужно работать, но нехотя подошла к забору и уставилась на находку. Это был замечательный гриб. Беленький, с земляной корочкой на шляпке и розоватой юбочкой, только отлепившейся от краев и обнажающей нежные сиреневые пластинки. Стройная ножка гриба, вырванная из земли с корнем и запачканная ею, походила на пестик, каким толкут ягоды. Короче, совершенно дивная поганка. Гриб с такой внешностью просто кричал на все четыре стороны света, что он ядовит, и Надя, брезгливо потрогав его пальцем, отдернула руку.
- Гадость. Выбросьте, Виталий Семеныч.
- О Господи, Наденька! В тебе нет чувства прекрасного. Ты только посмотри, какая красота, какое совершенство, - заворковал сосед, глядя на гриб с плотоядным обожанием. - И там еще есть, совсем маленькие. Выросли на компостной куче, куда я в прошлый год навоз клал. Возьму на память, внуку покажу. Как Шурочка?
- Ничего, потихоньку. Хочу в ясли отдать, да бабка не дает. Она одна, дети разъехались, ей внуков охота. Вот и возится с моей. Я ее за это подкармливаю.
- Ну, ну, отлично. Ладно, я пойду, жена зовет.
Виталий Семенович удалился, оставляя на разрыхленной почве разлапистые следы, а Надя вернулась к работе. Она копала, согнувшись, распрямлялась, потягивалась, присаживалась на край делянки, чтобы выпить воды из пластиковой бутылки, поднималась, опять копала, разбивала тяпкой комья, копала, распрямлялась, садилась, пила... И так, пока последние силы не улетучились в жаркий весенний воздух. Все это время ей не давала покоя отчаянная мысль. Она подкралась незаметно, и сперва показалась призрачной, невозможной, но постепенно приобрела все более четкие контуры, прочно поселилась в Надиной голове, упрямо стучась в каждую мыслящую клетку, а под конец выбралась наружу, превратившись в слова: “сварю суп”. Надя прикусила губу и села на землю прямо там, где копала. “Сварю и Митьке дам. Позову в гости, так, мол, и так, приходи на обед. Кто узнает, где он отравился? Может его Катька накормила, или мать сослепу что подсыпала. А если что - знать ничего не знаю, думала он съедобный, сама чуть не слопала.” Надя огляделась и, вскочив быстро, словно боялась растерять решимость, подбежала к колючке и крикнула соседа. Тот врубил лопату в землю, чтобы стояла, подошел, и между участками начался необычный торг:
- Отдайте мне ваши поганки. Я из них отраву на мышей сделаю. Мыши одолели, а кошку кормить надо.
- Отраву? Я вообще-то посоветовался с женой, и она сказала, что этот гриб можно есть. Он явно не бледная поганка, а все остальные грибы съедобны.
- Да вы что? А мухомор?
- Американские индейцы, к твоему сведению, из мухомора делали наркотик, вполне годный к употреблению. А так им только мух травить, на большее не хватит. Главное - как приготовить!
- Ну, я вас прошу, не ешьте. Лучше отдайте мне, мышам.
- Я и не собираюсь их есть. Я внуку.
- Ребенка хотите отравить? Детям грибы вообще давать нельзя. У меня у одной знакомой...
- О Господи! Да не есть! Показать хочу. Уж очень красивые.
- А мыши? Я думала, думала, лучшего средства не найти. Я чего только не пробовала - ничего не помогает. Они даже стрихнин едят как миленькие. Ну, пожалуйста.
- Хорошо, хорошо. Я возьму один, на память, а остальные, так и быть, забирай. Да смотри, поменьше вари, а то вся отрава выкипит.
Домой Надюша прибыла, находясь в жутком возбуждении. Она сбегала к соседке, накормила дочь и отправила обеих на улицу, где старуха вязала, сидя на скамье, а девочка возилась в цветах. Заперев дверь, Надя разложила грибы на столе и села. Вот он, самый большой и красивый. Он зловещ, он убийственен, он сделает свое черное дело. За Митю Надюша была спокойна, ведь не бледная же поганка. “Потошнит, пронесет, поболит. Ну, в больницу свозят. Не на смерть же!” Высказывания соседа насчет съедобности грибов, рассеяли ее сомнения. Она взяла нож и принялась решительно чистить поганки.
Вскоре суп был готов. Он получился наваристым, душистым, на покрытой масляными жиринками поверхности плавали кусочки лука, укропчик и лавровый листок. Надя накрыла кастрюлю крышкой и тяжко вздохнула. Легче на душе не становилось. Наоборот, сомнения вновь стали овладевать ее душой. Сделалось жаль Митьку. Представился он ей лежащим на больничной каталке с уставившимся в белый потолок стеклянными глазами и заостренным носом. Невидимая рука натянула на его лицо белую простыню, тело повезли по длинному белому коридору. Жуть! “А вдруг здорово отравится? Вот грех то будет! Пусть живет, хоть с Катькой, хоть с кем еще! На хрен он сдался? С ним что, легче было? То выпьет, то подерется. А Катьке только такой и нужен, она паинек никогда не любила.” Но тут Надя вспомнила невинное, вымазанное кашей личико дочери, которая теперь сделалась безотцовщиной, увидела себя, побирающейся в грязной заплеванной электричке, и бабку-соседку, лишенную прикорма и умирающую от голода в полуголой комнате, и мстительная ярость вновь вцепилась ей в сердце. Нет, так она этого не оставит. “Не достанься ж ты никому!” Твердой рукой от поставила кастрюлю на дальнюю конфорку, решив провести операцию на следующий день, поскольку еще предстояло отловить жертву и зазвать ее на обед.
Открыв окно, она кликнула соседку. Однако ни ее, ни Шурочки в палисаднике не было. Надюша надела кофту, заперла квартиру и торопливо спустилась вниз. Квадратный двор с вытоптанной травой, обсаженный переросшими тополями, был пустынен. Только у покосившегося забора соседнего дома рылась, скребя сухую землю лапой, грязная собака с шерстью как мех старой искусственной шубы. Одно ухо ее было надорвано и походило на обкусанный блинчик. По двору распространялся несравненный запах капустной солянки. Пятиэтажки, построенные по периметру двора, славились тем, что проходя от подъезда к подъезду можно было разузнать, кто что готовит, у кого что убежало или подгорело. Запах бил в нос, но не был неприятен, с ним казалось, связано детство и юность, воспоминания о матери и некогда счастливой жизни вот в этих облупленных, давно не знавших ремонта домах. Надюша пошла вдоль цветника, засаженного голубеньким мышиным горошком, примулой и еще не распустившимся ирисом. Перейдя через дорогу, оказалась в парке. Там она и нашла своих - на сплошь заросшей одуванчиками полянке, у не работающего фонтана в виде губастой рыбы. Старуха кормила воробьев, кроша артритными пальцами сухой хлеб, а Шура, сидя в коляске, перевернутой вверх колесами, сосала печенье. Ее лицо выражало высшее блаженство, губы были выпачканы землей, на головенке вял венок из одуванчиков. Надя растаяла и, словно каясь за мрачные свои помыслы, бросилась к ним как девчонка и принялась целовать и тискать то одну, то другую.
Когда стало вечереть, все вместе отправились домой. Бабушка пошла к себе, а Надя вволокла в квартиру коляску и упрямо упирающуюся девочку. За сим и не заметила, что замок закрыт не так, как по уходе из дома. И только увидев сидящего на диване у телевизора Лешу, опомнилась.
- Ой, ты как? Ключи нашел?
- Я же с утра мишку приносил. Давно уж нашел. Ты как, в порядке?
- Да ничего. Сейчас руки вымою и покормлю тебя. Снимай свою кобуру, что ты в ней паришься.
- Какое тепло от кобуры? И поел я уже, не суетись.
- А что поел то? Ничего же нет. Я хотела тебе яичницу...
Надя затихла и, приоткрыв рот, пристально посмотрела на брата.
- Что... Что ты...
Она стремглав бросилась по коридору, повернула на кухню, больно стукнувшись ногой о дверь ванной, которая вечно открывается и закрывается как бы сама собой, и прыгнула в кухню. Кастрюля. Крышка. Упав на кухонный стол, она принялась мерно раскачиваться с печальным клеканьем, а Надя, чувствуя только свое бешено колотящееся сердце, да распухающий на лодыжке синяк, наблюдала изрядно понизившийся уровень супа. Она никак не могла совладать с собой, собраться с мыслями. Смертоносное блюдо не могло испариться, вряд ли его похитила соседская кошка и, что еще вероятнее, Леша не стал выливать его в раковину. Он его СЪЕЛ. Горячо любимый брат, единственная родная душа, поддержка и отрада, был отравлен. Бесповоротно. Необратимо. Надюша напрочь позабыла, что у нее есть дочь, которая еще позавчера, при Митьке, была охарактеризована как единственная родная душа, отрада и что-то третье, не относящееся к теперешней ситуации. “Мама!”
- Ты съел суп!
Вытаращив глаза и растопырив пальцы, Надя возникла в комнате. Она была похожа на футбольного болельщика, чья любимая команда только что получила в свои ворота вражеский мяч.
- Ну и что? Ты же всегда варишь и оставляешь на плите. Раз тебе жалко супа, не ставь.
Леша выпрямился и сел, положив руки на колени. Губы его сжались и вытянулись в ниточку. На лице читалась обида.
- Да нет! Дурак! Суп! Он из поганки! Отрава! Я мышей! Нет! Митьку! Господи!
Надюша бросилась к братовым ногам и, пав на колени, заключила в объятия форменные штаны и стала страстно шептать что-то о прощении. Потом вскочила и бросилась вон из комнаты. Леша почесал затылок. Сестра была невменяема. Он не знал, что делать и потому решил подождать дальнейших событий. Тем более, что мысли его все больше обращались к собственному организму. В желудке бурлило, съеденный суп никак не хотел улечься и начать перевариваться. Спина похолодела, и какая-то тяжесть под диафрагмой не давала вздохнуть спокойно. “Суп из поганки. Что все это значит? Ей бы на юг съездить, отдохнуть.” Из двери показалась Шурочкина голова. Девочка с секунду покачалась и села толстой попой на вытертую ковровую дорожку.
- Ня, ня, ня, ня... , - загундосила она, глядя хитренько на сомневающегося Лешу.
- Не няня, а дядя, - машинально поправил он и почувствовал жжение во рту.
Достучавшись до соседей, Надя вызвала по их телефону скорую, а затем, набрав Лешин номер, крикнула в трубку полным отчаяния голосом:
- Леша отравился!
Лешина жена, женщина уравновешенная и флегматичная, сперва не поняла, ей ли адресована фраза и, парировав, что это квартира, пыталась даже повесить трубку, но тут Надя назвалась и опять заголосила об отравлении. Уяснив наконец новость, жена тихо охнула и на том конце провода обозначилась умиротворенная тишина. Сколько Надя не кричала в телефон, что нужно срочно ехать, что вот-вот прибудет врач и, дай Бог, все обойдется, но все-таки нужно быть готовым ко всему, жена безмолвствовала. Ничего не добившись, Надя бросила трубку на рычаг. А Лешина жена, нелепая и беззащитная, лежала в глубоком обмороке, сжимая пухлыми пальцами трубку недавно приобретенного кнопочного телефона.
Скорая приехала минут через сорок. Рыжебородый молодой врач, сложив губы в трубочку и водя им так, будто хотел почесать нос, принялся осматривать Лешу и параллельно чинил допрос:
- Рвота была?
- Н-нет.
- Понос?
- Н-нет.
- Так что же было?
- Я отравился. Вроде.
- Откройте рот.
Вскоре было принято решение о госпитализации, и все пришло в движение. На лестницу высыпало столько народа, сколько, казалось, отродясь не жило в подъезде. Толпа зловеще шушукалась, соря пеплом и растаскивая его драными тапочками по линолеумным квадратам. Испуганная бабушка, прижимая к груди Шурочку, бегала из своей коммуналки, где занимала крайнюю к туалету комнату, в Надину квартиру, рассредоточивая соседей по лестничной площадке. Отравленного возложили на носилки, и санитары с грохотом и руганью стали протискивать его в проемы дверей, застревая, ругались еще громче, а Надюша все голосила и, падая на носилки, затрудняла продвижение. Наконец врач - обладатель рыжей бороды и трубчатых губ, оттащил ее и пригрозил сделать укольчик. Санитары выбрались на лестницу, толпа расступилась, и процессия во главе с врачом, несшим железный чемоданчик и венчавшаяся безумной Надей с кастрюлькой для экспертизы в руках, потекла вниз по лестнице. Пройдя пролет, санитары выругались самым крепким образом, поскольку нести носилки оказалось невозможным. Леша был сослан с них и спустился сам, согнувшись и прижимая руки к животу. У подъезда под дружное оханье стариков его опять уложили и торжественно внесли в машину. Врач и Надя тоже погрузились, и “скорая”, хлопнув дверцами, тронулась в путь. Последнее, что увидела Надя, уезжая, испуганное, мертвенно-бледное лицо бабушки.
В приемном покое все стало происходить без ведома потерпевших. Суп у Нади отняли и куда-то унесли, так что она на мгновение задумалась о судьбе кастрюли, которая неизвестно - вернется теперь или нет. Лешу сдали наподобие ручной клади с рук на руки, и в соседней комнате начали вновь его терзать на предмет ощущений, а потом поставили клизму. Больше Надя его не видела. Она сидела на обитом клеенкой топчане рядом с женщиной средних лет, на которую напала собака. Женщина держала под мышкой термометр, а на ноге ее была повязка, которая уже набухла от крови и грозилась вот-вот отвалиться.
- Вы представляете? Иду я по Малой Плиточной. И вдруг на меня, такое, как медведь. Я со страху замерла вся, стою - не шелохнусь. А она - тяп меня за ногу - и бежать. Мяса сколько оторвала, до кости! Не кормят ее, что ли?
- Наверное дворняга, - печально и безучастно сказала потерявшая вкус к жизни Надя.
- Да нет, в ошейнике. Правда, грязная как черт, лохматая. Кровищи сколько нахлестало! - Женщина ткнула пальцем в повязку. Та плохо держалась, пластырь отмок и капли крови уже начали стекать к ступне, облаченной в стоптанную босоножку.
- Эй, эй, нянечка! Скоро меня заберут? - завопила укушенная, увидев мелькнувшую в дверном проеме белую фигуру.
- Сейчас, милая..., - донеслось из коридора и затихло.
- Что же это! А вдруг она бешеная. Надо уколы делать, - не успокаивалась женщина, страдальчески глядя на Надю.
Но та, не слыша ничего, кроме ненавистного слова “поганка”, ныне прочно поселившегося в ее рассудке, молча поднялась и вышла на улицу. Вестей о Леше на было. Она справилась пару раз, но никто ничего вразумительного ответить не смог. Сказали лишь, что делают промывание желудка, а анализы из лаборатории еще не пришли. Надя походила по больничному двору, усеянному окурками, дошла до родильного отделения и понаблюдала, как новоиспеченные папаши и бабушки привязывают к скинутым с верхних этажей веревкам полиэтиленовые пакеты с запрещенной снедью, а роженицы, лохматые и бледные, тянут пакеты к себе наверх.
Солнце клонилось к закату, окрашивая небесный свод кровавыми и чернильными разводами, похолодало. Надя не чувствовала ни холода, ни экспрессии уходящего дня. Она шла и бубнила про себя слова самостоятельно придуманной молитвы, ибо не знала не одной настоящей. И еще очень ждала Лешину жену. Ждала и боялась. Как она объяснит ей, что брат отравился, съев ее стряпню? Но только она, жена, могла понять ее состояние и разделить весь ужас неизвестности, быть может утешить, и даже обвинить - заслуженно, во искупление греха. Когда плотные сумерки накрыли белеющее больничное здание и первый фонарь зажегся над крыльцом, некто хрипатый, вышел на улицу и громко выкликнул Лешину фамилию, бывшую когда-то и Надиной. Надя в мгновение оказалась в приемном покое, откуда толстая нянька с ведром, полным градусников и клизм, повела ее по бесконечным отнюдь не белым коридорам. Коридоры петляли, шли под гору и в гору, отклонялись от прямой. В них кипела своя, непонятная здоровому миру жизнь - громыхая адскими колесами проносились каталки в аппаратурой и пациентами, слонялись больные в безразмерных пижамах, у лифтов курил белоснежный и салатовый персонал, потрясая воздух безудержным гоготом. Все это было жутковато, и Надя, стараясь не отставать от няньки, почти бежала за ней. Решившись, на одном из поворотов, взяла ее за локоть и спросила дрожащим не своим голосом, боясь и одновременно желая услышать ответ. Ожидание совсем измучило ее.
- Вы не знаете как он?
- Кто?
Нянька, пользуясь заминкой в движении, переложила ведро в другую руку.
- Мой брат. К кому вы меня ведете.
- Да что ж тебе не сказали? Ой, дочка.
Женщина махнула рукой. И нечто такое безнадежное было в этом жесте, что Надя прошептала:
- Он что, совсем плох? Я думала ему лучше.
- Ничего, миленькая, все забудется. Уж и человек то не молодой. Всякому приходит конец. Крепись. Сперва тяжело будет, а потом полегчает. Справишься. А вот не сказала бы, что он брат, то ли ты так молодо выглядишь. Вот еще один поворот, там и палата.
Ничего не поняв из объяснений няньки, Надя лишь почувствовала смутную тревогу. Брат старше. Старше только в одном случае становятся.
Они остановились у глухих дверей и нянька, отворив их перед Надиным носом, как паж перед господином, сказала тихо, доверительно:
- Вторая койка от окна. Иди, а то сейчас санитары прибудут, увезут.
Опять не сообразив, куда именно увезут, и почему так сухо о живом человеке, Надя подошла к указанной койке и тут наконец увидела воочию, что человек как раз уже не жив. Усмотрев его осунувшиеся, поблекшие черты, показавшиеся страшными, мерзкими, она ощутила как нервы ее обмякли, захотела вскрикнуть, но лишь застонала и осела на пол. Единственное, что она четко запомнила, это то, что покойник не был Лешей.
Очнулась Надя уже внизу. Вокруг суетился народ. Где-то вдали, словно в тумане, басовитый мужской голос отчитывал голос женский, испуганный и оправдывающийся. Надя почувствовала запах нашатыря, тяжесть в груди и смутный страх в душе. Леша умер. Или нет. Она умерла. И все из-за поганки. Из-за нее. Потом всплыла тщедушная, похожая на медузу надежда, что Леша, не могший так измениться сразу, все же жив. Он жив и спит после промываний и клизм. Надя села и осмотрела комнату. Это был чей-то кабинет. К ней подошел мужчина в белом халате, высокий, приятно пахнущий одеколоном, и, справившись о самочувствии, сказал, четко расставляя слова:
- Мы просим у вас извинений. Произошла ошибка. Ваш брат жив и здоров. Пришли анализы, суп который он ел не представляет опасности для здоровья. Он сварен из шампиньонов. Правда, ранние грибы могут вызвать несварение, поскольку впитывают в себя все накопившиеся за зиму токсины. Но это не опасно. Если вы отдохнули, можете увидеть брата.
Надя тихо качнула головой в знак согласия. Заявление о шампиньонах не произвело на нее никакого впечатления. Внутри у нее что-то тренькнуло как в сломанной музыкальной шкатулке, выскочила одна пружинка, вторая, звуки стихли, балеринка замерла, не закончив очередное па. А в глазах стояло мертвое лицо, и казалось Наде, что убила его она.
Держать в больнице Лешу не стали. Не смотря на неурочный час, ему выдали форму и, выписав бюллетень на три дня, отправили с миром. Когда они вдвоем в полном молчании вышли на темную вечернюю улицу, то обнаружили там мечущуюся, плачущую Лешину жену. Ее крупное тело с несвойственной ему быстротой перемещалось в пространстве, будя дисциплинированных пациентов. Ее не впустили в двери, ссылаясь на позднее время и на то, что больной под такой-то фамилией среди тяжелых не значится. Из окна на первом этаже уже доносились мрачные просьбы не колотить в дверь бокса, но любящая жена не унималась. Увидев Лешу, она бросилась к нему, и вся ее фигура выражала одно только безмерное беспокойство:
- Тебя положили в инфекционное! Что случилось?
Леша и Надя безмолвно смотрели на нее. Наконец Леша вымолвил, обращаясь, правда, к сестре:
- Никому не говори о том, что было. А то, не ровен час, Митька беленькой поперхнется, а обвинят тебя.
Надя покорно качнула головой.
- Только я никак не могу понять, почему у меня живот болел?
Леша пожал плечами и, ободрительно похлопав Надю по плечу, подошел к жене, и они побрели в сторону остановки. Жена плакала, и Надя видела как она утирается платочком, а Леша, разводя руки как заправский рыбак, что-то рассказывает ей. Видимо, что гриб попался большущий. Когда они скрылись из вида, Надя повернулась и пошла в другую сторону. Она оказалась на незнакомой, хорошо освещенной улице. Мимо шли прохожие, Надя не знала, как попасть домой. В этом новом районе она была первый раз в жизни. И боялась спросить, словно люди могли о чем-то догадаться, задай она им вполне невинный вопрос. Вот вроде бы все кончилось, все хорошо, жив Леша, жив Митька, успокоилась Лешина жена, а бабушка наверное уже уложила Шурочку спать и смотрит с соседкой рекламу зубной пасты по телеку. Никто не обвинил ее, Надю, в отравительстве, не ткнул пальцем, роняя жестокие, но справедливые слова. А ведь как плохо все могло кончиться! Надя множила в уме хорошее, но оно казалось несущественным, блекло, растворялось, и на ее месте возникала нечто, похожее на рану, запекшуюся черной желчью, от которой навсегда останется шрам, клеймо, несмываемое, хоть и искупленное мукой совести.
С тех пор Надюша перестала любить супы, ходить за грибами и каким бы то ни было образом общаться с Митькой, своим бывшим мужем. Леша по прежнему заботился о ней и Шурочке, и они ни разу не вспоминали историю о поганке.
Copyright: Светлана Курьякова, 2009
Свидетельство о публикации №207011
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 17.04.2009 22:52

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.
Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта