Если бы я решила написать рассказ о невинности и наивности как сиамских близнецах, что глядят вскинутыми радугами удивленных бровей на свои отражения в зеркале вчерашнего дня, то я написала бы о Жене. Жене, которая меня никогда не знала, но о которой, писательски-предательско, я знаю подозрительно много. Это загоризонтное внутриэкранное "все" начинается с прозрачной чистоты донышек ее глаз цвета диковинной рыбы, что словно выброшена лотерей места и дня рождения на берег мира, и заканчивается гулкими штрихами, фоня последним слогом, пронзая бумагу росчерком последней буквы в ее тотальной потерянности, в ее детской неуместности, которая сквозит врожденным дефектом карего пятнышка на радужке правого.

 

У нее тихий голос, будто стесняющийся каждой паузы, мелодичный, как сонная колыбельная беспризорнику, вывернуто бархатный, как платья французских дам, замеченные ленивым летним полднем во взрослой книге с библиотечной полки. Ее лучшая компания - она сама, мыльные пузыри с восьмого этажа, крапинки табака на пальцах и музыка вздрагивающих то ли от времени, то ли от сквозняка пластинок. Она молчит, густым забором закрашивая строки в терпеливом дневнике, загораживая свои страхи от безцветного безразличия тетрадной страницы. Хватит ли терпения дневниковых откровений на двоих? Хватит ли терпения, чтобы дать ей понять, что быть взрослой - значит не только быть смелой, что быть любимой - значит не только засыпать вместе.

 

Однокомнатная квартира в многоэтажке на окраине города всегда казалась ей слишком большой и бесполезной: слишком много места для вопросов, и мало - для ответов, взрослые не спрашивают себя, как им жить, они живут, переступая размеренным шагом из понедельника в понедельник - уверенно, деловито, решительно. Женя же надевала тётин фартук и становилась у плиты: листая распечатанные из интернета рецепты, она училась быть Женей женственной, Женей желанной; Женя - будущая жена - всегда прятала в духовке что-то секретно-вкусное для гостей, которыми не уставала заполнять однокомнатное пространство вопросов. Ей казалось, что у нее получается: гости были сыты и довольны, просились на ночлег, чайник был всегда горячий, а тарелки - грязные. Вытирая ледяные руки об отцветшие ромашки на фартуке, Женя спрашивала себя: все ли она делает правильно, достаточно ли яблок в пироге и не пережарено ли мясо, чтобы казаться другим и себе по правилам взрослой.

 

- Знаешь, что? - сказала ей как-то голубоглазая не по годам и сезону подруга, отхлебывая бергамотовые запахи из ставшей уже в меру ее собственной чашки на Жениной кухне. Такое "знаешь, что?", которое не только в подростковых книгах, но и, к сожалению (а может, черт возьми, и к радости?) произносят те, кто безапелляционно знает в несчетные разы больше, чем тот, кому оно адресуется. "Знаешь, что", в ответ на которое тебе только и остается, что смиренно хмыкнуть и скромно потупить глаза в надежде на долгожданное открытие истины.

- Знаешь, что? По-моему, тебе нужен бой-френд.

Женя растерялась и обрадовалась одновременно: конечно, ведь взрослость неизбежно предполагает ответственность, заботу, нужность, подрезание цветов, подаренных им, прогулки в снегопад и скользкие поцелуи на ступеньках у метро. Появление Его сразу же наполнит комнаты смыслом, а слезы под кадры из чего-то щемяще черно-белого сразу обретут реальную, а не воображаемую адресованность. Он ей действительно нужен, он - такой немыслимо неместный, такой странный и сложный - только ее friend и только ее boy. Он непременно станет только ее мужчиной, а она - наконец-то - обретет и одновременно избавится от того, что заставляет ее пускать мыльные пузыри с балкона.

Женя откладывает рецепты и раскрывает школьные сборники Серебрянного века. Она улыбается друзьям и чаще принимает приглашения на джаз-вечеринки, ее будни теперь почти как у взрослых - у нее есть цель, и приближение к последней странице томика очередного символиста приближает ее к заветному friendу. Она чувствует это до неслучайности сна с четверга на пятницу: Он - рядом, просто нужно быть собраннее на вечеринках, смелее в читальных залах, внимательнее на остановках.

 

В ожидании глазастого, почти сказочного в городских осенних сумерках, зверя-троллейбуса Женя любила представлять того, чье появление призвано изменить ее жизнь и ощущение себя. Каким будет он? Когда и где произойдет их ожидаемо-неожиданная встреча? Будет ли он ее случайным соседом в терпкой темноте кинозала, бегло понимающим французский фильм без субтитров, или, быть может, кем-то, чей праздный взгляд, поскользнувшись на повороте дождливой дорожки окна тесной маршрутки, споткнется о строчку в ее раскрытой на коленях книге:

Он непременно поймет, что знойные поцелуи гнездятся в ее сердце, что это ее тело, ее руки, плечи, ее грудь, бедра, именно они упрямо тоскуют по не познанным еще прикосновениям будущего его. Интересно, что она почувствует, когда поймет, что это он? Сладкую слабость долгожданной ванной пятничным вечером или, наоборот, невероятный прилив сил, способный закрутить ее в вихре стремительно сорвавшихся водных потоков? Пустоты полостей бесконечных минут, пробелы между временностью толпы дней и безвременьем одиночества ночи зарастут, как разодранные в детстве коленки. Потому что у него будет и пластырь, и ответ.

Но на экране неумолимо возникает непереводимый Le fine, а в маршрутке локтями трутся все больше потертые женщины в уставших дубленках или ватные прокуренные мужчины.

И так каждое утро - с нового абзаца.

 

Очередная вечеринка, поводом которой было то ли окончание пятницы, то ли наступление субботы, застряла, как кусок ткани рубашки - в молнии. Время не двигалось, зависнув где-то под протекающим леопардовыми пятнами потолком, будто неумелая цирковая гимнастка. Пустые бутылки ютились по углам, неспящие гости перебирали пальцами бокалы, а губами - сонную логику историй. Кто-то уже изображал спящего, кто-то - все еще внимательно слушающего.

Ты выйдешь на балкон вдохнуть вместо полилога вялых языков с привкусом дешевого, из картонных коробок, вина стройный монолог ночного города. Нёбо истоскуется по вязкости табачного ритма. Пальцы - по вертикали грифельного неба за смелую полночь. Скрипнув дверью, что проведет долгожданное "итого" под шумными суммами-разностями никому не нужных историй, истрепанных пересказами анекдотов, тостов-оправданий собственной несчастности, ты окунешься в уютное никто. Никто?

Привет, - скажет вдруг голос. Не мальчик, не девочка, просто голос. Голос человека без адреса. Другого, который не ждет от себя ничего.

Привет, - ответишь ты.

Ты возьмешь с подоконника зажигалку и подкуришь, впуская в легкие дым, а выпуская - тяжесть сегодняшнего вечера. Молчание в две руки зацепится краями друг за друга, как хрустальные снежинки.

Ты посмотришь на кисти случайного попутчика в балконном изгнании. Белые, как только что вытканное одеяло январского сугроба, выглядывающие из слишком широких рукавов пальто - неуместные, как твоя длинная юбка в царстве джинс твоих гостей разной степени заношенности. Пальцы, между которыми сигарета медленно мерцает ошибочной звездой, слабый огонек внутри трогал гранями крупицы табака - разговор, в котором ответ известен раньше, чем произнесен вопрос. Твои же руки задрожат, как червы неопытной березки под страстными ласками настойчивого ветра. Глаза цвета стеснительного льда обожгут островок правой радужки.

Мне кажется, я знаю, что делать, - ответит голос.

 

Взгляд выстрелил выкидышем-всплеском чая от скоропостижного союза чашки и заварника, вопреки законам физики, в незнакомый потолок. Женя распахнулась от потустороннести, от вчерашей туманной заколдованности, на сомнительный волосок замершая между двух координат. Утро с усмешкой понимающей матери успокаивало, поглаживая ее по растрепанной челке: Ты все помнишь правильно... Все начало меняться.... Ты дождалась своего момента.С той встречи на балконе Женино беспокойное поисками спокойствие пошатнулось. Детальное, в духе опытного сценариста, обдумывание будущих любовей потеряло вкус и цвет - мальчики с джаз-вечеринок и автобусных остановок казались какими-то чрезвычайно плоскими, словно вырезанные в детстве фигурки любимых актеров - разложенные по письменному столу - красивые и бесполезные. Фантастическая ирреальность ощущения от разговора с девушкой с ледяными глазами вновь и вновь возвращалась к Жене приливами душных душистыми пенами волн, требуя приближения, пусть и с завязанными сомнениями и неуверенностью глазами, к заветному ящику table of contents. Наутро Жене сказали, что та девушка оказалась на вечеринке совершенно случайно, ее почти никто не знал. Учится, наверное, на старших курсах, отзывается, наверняка, недовольно сдвигая наушник с незнакомой музыкой на странное, и не русское и не книжное, имя Эна. Встряхнув спутанными, как только что вымытые волосы, воспоминаниями, Женя убирает на полку недочитанные книги.

Нет ничего белее на кромке верхней губы тебя, щурящейся от сна, августа и 11 лет, чем минутная нежность свежего молока - на ползапятые после рассвета, прямо из-под бумажного хруста крахмальных простыней в гулкий колодезный звон из ведра в цветочную неприхотливыми одноцветными хризантенами чашку.

Нет ничего проще на крохком овражке надежды, взбитой венчиком "да" и "чёрт возьми, почему бы и нет?", с уверенностью, что Эна действительно знает.

 

- Привет! Это Эна?

- Да, это я.

- Я правильно произношу твое имя? Э-на?

- Ну да.

- Ой, извини, я не представилась... Это Женя... Меня зовут Женя, мы познакомились на вечеринке у Димы в прошлое воскресенье. Точнее... не то, чтобы познакомились... просто я видела тебя на балконе... Так глупо звучит, извини... Ты, наверное, меня и не помнишь.

- Совсем наоборот. Помню.

Жене даже показалось, что та улыбается, хотя она совершенно не представляла, как именно Эна могла бы улыбаться. Ласковая память о том вечере, свесив ноги в рваных кедах с подоконника где-то оооочень высоко, гордилась своими избирательными шуточками.

- Да?... Это здорово. В смысле, я рада, что ты меня помнишь. Я... я хотела бы с тобой встретиться... Это возможно?

- Почему нет?

 

Когда Женя, обвешивая обидными ярлычками, словно ребенок расписными пузатыми шарами крохотную пластмассовую ёлочку, свою неуверенность у зеркала в ванной, ненавидя дорожные пробки и задумавшие в последний момент поиграть с нею в прятки носки, выбежала на остановку из автобуса, она сразу заметила Эну, сидящую на краю бетенной клумбы - в ушах музыка, между молочно-белыми пальцами - сигарета, на коленях - открытая книга, читаемая на пару со столичным ветром. Идеальный кадр для журнала о молодежи, идеально вписанной в картинку современного города N или М. Уверенная, живущая по своим правилам и, скорее всего, совсем без законов, девочка, которая знает ответы. А может она просто не задает себе вопросов?

Путаясь в началах фраз и подоле клетчатой юбки, сменяя частоты белых клавиш на размеренность редких и упругих черных, шаг - на искромсанный бег, Женя оказалась рядом с девушкой. Эна спустила ноги в стилах на асфальт, и выключила плэйер - улыбка осторожной лапкой одеяла, что ты обнимала в детстве засыпая под звук работающего в соседней комнате телевизора с новостями, подсказывала, что все в порядке.

Давно.

И, не исключено, что навсегда.

 

- Ты такая маленькая. Каждый раз, когда я тебя вижу, мне хочется снять куртку и завернуть тебя в нее, как потерявшегося ребенка.... А ведь ты ненемного меня младше. Где ты все это время жила? Как ты росла? Словно с другой планеты.

Женя по-игрушечьи, повела плечом то ли в знак согласия, то ли в знак молчаливого удивления.

- И тосты, наверное, у тебя и у твоих подружек такие же - "за то, чтобы никогда не вырасти!", м?

Женя потупила взгляд:

- Нет, совсем нет... Ты не представляешь, как мне надоела вся эта пыльная меланхолия - донашивать мамины платья, слушать папины пластинки, бездумно летать, как обрывки разорванного письма, в подворотнях района на городских задворках, куда доезжает всего один запутавшийся троллейбус... Все эти сомнения, все эти детскости. Думаешь мне нравится моя неуверенность? Думаешь, мне не хотелось бы научиться принимать решения? Быть такой, как ты...

- Как я? Девочка-с-пластинки-Битлз, ты же меня совсем не знаешь, - улыбнулась Эна.

Женя почувствовала, как на ее плечо опустилась рука Эны, будто полузакрылась ласковой ракушкой створка новорожденного мира. Прикосновение казалось настолько естественным, но в то же время остро новым, как неожиданная рифма у любимого поэта. Женя не отстранилась. Удивленной снегурочкой она ждала следующей строки. Электричество от поцелуя кольнуло в кончиках пальцев.

 

В похожих ситуациях в кино голос за кадром обычно говорит: "Неизвестно, что в них было общего, что их сближало, но когда они были вместе, они обе чувствовали, что им хорошо и просто." Перед зритялими проходят под милую инди-музыку картинки смеющихся главных героев: все как дважды два, они нашли друг друга. Какой смысл еще рассуждать о счастье? Слова только разрушат идиллию - кому нужны послесловия за классической формулой всех сказочных хэппи эндов? Герои обнимаются и исчезают в правом верхнем углу экрана. Да, именно так заканчиваетсчя горячо любимое молодежное романтическое большинство. Именно о таком финале своей персональной чёрной полосы мечтала и Женя. Ей можно было - она ведь еще не стала взрослой... Ну и что, что ее второй половинкой стал не библиотечный киноман, который мог бы переводить ей щекочущим шепотом любимые французские фильмы, а девочка с неопределенным возрастом и плохо запоминаемым именем? Девочка с неприрученной ироничной улыбкой и густым табачным молчанием вместо многоточий. Девочка без расписаний и маршрутов, без законов и иллюзий, но с желанием укрыть Женю своей простреленной сигаретным рикошетом курткой. Ну и что? Главное, что ей нравятся Женины яблочные пироги и она быстро засыпает на плюшевом диване в гостиной, даже без подушки и простыни, смешно сложив под щекой ладошки захлопнутой книгой. Садясь на пол возле спящей Эны, Женя могла часами прогуливаться пальцем по ее теплому невидимым театром снов плечу - просто чтобы быть уверенной, что она рядом, что она - непридуманная - в пространстве ее заклееной постерами комнаты действительно существует. Нежность на цыпочках пятилетней балерины отражалась в терпких озерах ее глаз, радужка правого темнела новогодним шоколадом.

 

[...]

Женя, недвижимая как фарфоровая кукла в музее, лежала, прислушиваясь к себе новой. Она пыталась определить, в какой части ее удивленного тела поселилась взрослость: будет ли это взрослость ее гулко, как во время первого крещения стучащего сердца, взрослость ее странно прозрачного живота, или взрослость пальцев, которых так тянет рисовать в воздухе нити невидимых слов ее нового языка. Языка, на котором говорят и который понимают только избранные, только женщины. Такие, какой этой ночью стала она. Женя поймала себя на том, что даже ее улыбка стала теперь новой - осмысленной, как угадывание в своей голове чужих мыслей, если пьешь из одной чашки. Выведя указательным пальцем имя своей любви, она приземлила его смелым самолетиком на плече спящей рядом. Эна повернулась к ней: "Я должна сказать тебе кое-что." "Зачем? Зачем, любимая, ничего не говори. Мне так хорошо с тобой. Спасибо, спасибо, спасибо..." - зашептала Женя почти на выдохе. "Постой, - Эна села на кровати. - Ты должна понять одну вещь. Я сделала это только для тебя.... Ты ведь хотела стать взрослой.... а я... я люблю человека, с которым не могу быть вместе."

Фарфоровые куклы не умеют плакать. Взрослые фарфоровые куклы не имеют причин для эмоций, они, почти как по-настоящему взрослые люди - уверенные, деловитые, решительные. Они всегда знают, как вести себя согласно ситуации. Эна уже встала и натягивала джинсы: "Я пойду покурю." Женя улыбнулась, взрослый голос произнес за нее: "Я сделаю нам чай. Я помню, что ты не пьешь кофе."

 

[...]

- Ты никогда не думала о том, почему у тебя такое странное имя? Откуда оно? Оно что-то значит?

- Мой отец был преподавателем греческого. А мама просто увлекалась семиотикой... Еще задолго до моего рождения они решили, что если будет девочка, назовут ее Эна - по-гречески это означает "один" или "первая".

- Или первая.... - повторила Женя, улыбаясь. В тот момент она поняла, как можно все изменить.

2009