«О! Сколько нам открытий чудных…» «Орбит! Мятная свежесть! Оттянись со вкусом!» …Лежать голым на холодном полу – удовольствие то ещё. А в том, что он лежит именно на холодном шершавом бетоне, да к тому же безо всякой одежды, Весёлый Роджер понял почти что сразу. «Весёлый Роджер» – кликуха ещё со второго класса. Он же – Женька Лопухин из 9«в». Он же – негласный лидер того же 9«в» класса. Он же – один из организаторов поставок «дури» - или «съезжаловки» - сверстникам (более точного определения эффекта после приёма внутрь (обязательно заесть мятной конфетой – иначе действие не то!) открытого три месяца назад в результате хулиганских действий на уроке химии в отсутствии училки прозрачной тягучей гадости без вкуса, но с запахом горелой изоляции, и не придумаешь). Без мятных конфет (мятных жвачек, на крайняк – мятной зубной пасты) эффекта никакого, даже самого мизерного. Просто ощущение засохшего на зубах канцелярского клея. Да часа через два – понос проберёт. Вот и весь эффект. Но с мятой – через минут пять после потребления крышу сносило напрочь! Часа на 3-4. И без всяких там привыканий, ломок и прочей прелести. Поначалу пробовал смешивать «дурь» с теми же конфетами – результат совершенно нулевой, просто на выкидыш… Пашка Самохин, он же Сам Китаец, зафанатевший на биологии, чтой-то вякал про взаимодействие каких-то ферментов, находящихся в слюне, с эфирными маслами мяты и «дурью». Ну, ботану виднее… Сам Китаец пропал куда-то пару дней назад… Его шмотки менты нашли на каком-то сдохшем от голода – такой он был тощий – бомже. Мать Самохина к Женьке приходила, но Весёлый Роджер и сам не знал, куда исчез Пашка. Женька поднялся на локтях, огляделся. Мог и не оглядываться. И не подниматься. Густой влажный полумрак. Где-то высоко над головой – мутные светлые полоски. То ли – лампы высоко, то ли – щели между досками – или чем там ещё – светятся. Хрена с два в этой темноте разберёшь, что и где?! И – самое паршивое – Женька напрочь не помнил (как батя говорил когда-то: «Ни в дугу, ни в колёса»), как он здесь (где – здесь?!) очутился. Помнил, что провожал вместе с Пулемётом (Петькой Максимовым) Раечку. До самого подъезда. Помнил, что потом целовался с Раечкой, и даже забрался правой рукой под кофточку (в первый раз, что ли?). А Пулемёт старательно отворачивался. Помнил, что потом с Петькой пошел в сквер напротив Дома бывшей культуры – там сейчас бизнес-центр и ресторан. Потом Пулемёт ни с того, ни с чего наорал на него. Из-за Раечки - точняк. Потом Роджерс остался один… И – всё. Что дальше… Что – дальше?! Женька потёр виски. И почувствовал, что растёр ладонями что-то хрустящее-липкое. Ну, ни черта в этой темени не видать! Лизнул, внутренне приготовившись выплюнуть сейчас же, ладонь. Солёное. С крошками песка. Сплюнул и вытер губы тыльной стороной ладони. Осторожно ощупал голову. Вроде бы – не болит. Эт ободряет… Вытянув руки вперёд, Женька сделал шаг. Ничего. Ещё шаг. Ничего. Ещё… Ой! Кончиками пальцев коснулся чего-то упругого. Как будто – резина. Ага, это уже что-то… Придвинувшись почти вплотную к этому что-то, Роджер принялся ощупывать препятствие. Стенка перед ним походила на сплошную завесу каких-то перекрученных между собой слегка податливых под нажимом толстых жгутов. Воображение сразу же услужливо нарисовало в голове картинку – чёрные перепутанные гофрированные резиновые шланги, таких целую бухту прошлым летом Женька видел у бабки в деревне, на ферме. Дед Антип, тамошний скотник («говносос» – определил тогда для себя Роджер), тогда пояснял, азартно и словоохотливо, как через эти самые шланги в какой-то там коллектор он «ну кажный божий день, и даже на праздники – вот те крест! – вот энтот самый коровий навоз, будь он трижды неладен!» качает с помощью старенькой тракторной пожарной помпы… И тут же, в подтверждение своих слов, нажал какую-то кнопку на заляпанном чем-то щите – и шланги судорожно задёргались с булькающее-утробным звуком, прерываемого сочным чавканьем – как бы наслаждаясь тем, что проходило через них… От картинки, возникшей в его голове, Женьку чуть не вывернуло, и он торопливо отдёрнул руку от этих самых резиновых жгутов. Тем более, что ему на миг показалось – его пальцы ощутили какое-то движение внутри одного из них. Или просто – показалось? Интересно, а почему так тихо? - Эй! – голос Женьки почти осязаемо завяз в сырой серой густоте полумрака. Даже эха не было. - Есть здесь кто? Тяжёлое тёмное молчание было ему ответом… - Вот чёрт! – уже почему-то шепотом выругался Роджер. И прибавил пару матюгов – для веса и храбрости. Потом ему в голову вдруг пришла счастливая мысль – если он сюда каким-то макаром попал, таким же макаром можно и выбраться. Повеселев, и не обращая больше внимания на тишину и темень, Женька резко развернулся на 180 градусов и бодро сделал пять шагов вперёд. И врезался носом в такую же шлангово-резиновую стену. И почувствовал всем лицом – она теплая. И попахивает слегка мятой… От испуга и неожиданности – что было первым, он и сам не понял – Женька резко отпрянул назад, и, не удержавшись, шлёпнулся голой задницей прямо на шершавый бетон. Сидя на бетонном полу, он размышлял – чего он так напугался. Ну не стенки же? И не запаха? Может, того, что она – тёплая, горячечно-тёплая, градусов под сорок, как лобешник при тяжёлой ангине (от такой Женькина мама сгорела в два дня – тогда и полгода не прошло после батиной несуразной гибели от сложившегося домкрата)? Нет! Просто стена в момент соприкосновения с лицом засветилась! Да, засветилась! Брызнула в глаза световыми струйками. И он испугался… А чего пугаться-то? Свет – это самое то, что сейчас во как нужно!.. Потирая отбитый зад, Женька вновь подошёл к стене и, дрожа в ожидании чего-то неизвестного, приложил к ребристой тёплой поверхности обе ладони. И чуть надавил ими.. Стена под ладонями слегка засветилась. Мёртвенно-зелёный свет выбивался из под пальцев, окружая их бледным ореолом. Потом стало ясно, что и сами ладони светятся, проявляя темноватые фаланги и полупрозрачную желейность ногтей. Осветился так же и участок резиновой стены, показывая красно-коричневую перевитую бугристость рельефной мускулатуры тела какого-то перемудрившего со стероидами качка. Вернее – куча тел, вплетённых (или – вдавленных?) в стену… Вдруг под ладонями что-то дёрнулось – и Женька явственно ощутил, как что-то, с той стороны (из внутренностей этих бугров мышц или шлангов, что ли? – пришла равнодушная мысль) прокатилось какими-то шариками под пальцами. И замерло у кончиков мизинцев. Медленно, боясь сделать какое-нибудь (какое? – фиг его знает, какое) лишнее движение, Весёлый Роджер отнял от стены пальцы. Под местом, где были мизинцы, образовались какие-то вздутия. И они – пульсировали. То почти исчезая, то вновь проявляясь тугими овальными холмиками на резинистой поверхности… Потом пришёл звук. Даже не сам звук, а какое-то болезненное предвкушение, что тишина сейчас кончится. И больше не вернётся… Вот одно из вздутий не пропало, не утонуло в гипертрофированной мышце стены, а часто завибрировало, будто стараясь прорваться, выбраться на свободу. Своими усилиями оно породило противный, отдающийся в зубах, скрип – будто с усилием, исступленно, тёрли мокрым пальцем оконное стекло. Потом скрип перерос в одну тягучую высокую режущую ноту – как ножом по тому же стеклу. И – лёгкий, рваный треск. Из прореза, появившегося на месте прорвавшегося – как заядрившийся густым тяжёлым гноем тугой чиряк – холмика, на замершего Женьку глядел глаз – с лёгкою сеточкой кровеносных сосудов на склере, сине-серой радужкой и прицельным, скачками расширявшимся и сокращавшимся чёрным зрачком. Потом разрез раздался резко лопнувшей басовой струной – и глаз выбрался на свободу почти наполовину И – стал невероятно большим. Размером – с апельсин. Скрежет и треск повторились. Из лопнувшей второй выпуклости, которая за это время сместилась вниз где-то на полметра, показался какой-то, облепленный слабо мерцающей слизью, желвак. Желвак походил на только что слепленную из грубо промолотого фарша котлету, ещё не панированную в сухарях, с белеющими вкрапинами сала и осколками нашинкованного лука. Глаз из стены покосился на этот котлетный вырост, и тот начал потихоньку выползать из разорванной прорехи. Женька попятился. Котлета при сохранившейся толщине выросла уже почти на метр. Ещё чуть-чуть – и она коснётся бетонного пола. Вместе с вырастающей колбасой фарша появился и запах – тот самый запах «дури», запах горелой изоляции. Всё это действо сопровождалось глыканьем (глык, глык…) – тем, которое слышится самому себе, когда торопливо глотаешь разгорячённой глоткой воду, едва не одуревая от жажды. Каждый толчок удлиняющейся ненормальной котлеты сопровождался этим звуком: Толчок – глоток (глык…). Толчок – глоток (глык!). Толчок – глоток (глык!!)… Коснувшись пола, фаршевый отросток замер на несколько секунд. Глыканье прекратилось, но зато стало слышно потрескивание, как при работе пьезозажигалки. Слизь, обволакивающая поверхность отростка, оказывается, уже затвердела – и теперь её глянцевая, светящаяся мёртвенно-серым, поверхность покрылась сетью мелких трещинок. И из них, из этих самых, продолжавших множиться, трещинок, полезли тоненькие чёрные волоски. - Интересное явление – волосатая котлета, - отстранённо пронеслось мимоходом в Женькиной голове. Он перестал созерцать превращение фарша в мохнатую гусеницу и поднял голову. Вовремя. Сантиметрах в двадцати от его носа висело некое подобие ломтя швейцарского сыра, такого же пузырчато-дырявого, даже со «слезинками» на срезанном краю. Только вот ломоть этот был размером со школьный Женькин рюкзак, переливался половиной цветов радуги, в основном от кирпично-красного до зелёного с голубыми прожилками, «слезинки» выглядели нефтяными каплями, такими же блестяще-чёрными, да и аромат исходил от всего этого безобразия совсем не сырный. Кусок пах теми самыми духами, которые ещё так недавно упоённо вдыхали Женькины ноздри, когда он целовался у подъезда с Раечкой. На глазах у Весёлого Роджера одна из «сырных дырок» вдруг растянулась в подобие рта. И даже выпятились пухлые до перезрелой сочности лаково-бордовые губы. Вот они разошлись, показав огромную беззубую ротовую полость с неимоверно бородавчатым языком, и Женька услышал Раечкин голосок: «Ах, как я обожаю сыр… И целоваться…». Потом рот придвинулся вплотную к его голове, широко распахнулся, язык вдруг превратился в подобие осьминожного щупальца (как из последней телепередачи «Путешествия с Кусто» - подумалось Роджеру) и со смачным шлёпаньем вдруг прилепился к Женькиной щеке. Перед тем, как потерять сознание, Женька увидел, что почти позабытый апельсиновый глаз метнулся на тоненькой ножке из стены к его лицу, чуть не впечатавшись в «сырный кусок», завис невдалеке – и подмигнул ему… В Крапивинском ОВД весь личный состав уже седьмые сутки был, что называется, на ушах. Работали все – от самого начальника – майора Максимова Валерия Ильича – до дежурных по ОВД. И даже два недавних стажёра были загружены по полной. Ещё бы! За неделю в городке пропало четверо подростков. И один из них – сын самого Валерия Ильича. Майор почернел, весь как-то высох, смотрел на всех исподлобья. Доклады принимал молча. Первая и последняя любовь Валерия Ильича – мать Петьки Верочка – ломанула из роддома на попутке к станции, бросив в палате покормленного единственный раз в жизни материнским молоком сынка – и сгинула. Никто не смог вспомнить ни самой попутки, ни водителя. Просто вымазанная по самые стёкла грязью легковушка, притормозив, подобрала голосовавшую у ворот роддомовского сквера женщину в лёгком халатике и, повернув за угол старого довоенного лабаза, ушла в сторону станции. И всё. Тогда ещё лейтенант Валера забрал (выцарапал из лап медперсонала) сына, нашёл кормилицу, выходил, вынянчил. Вырастил и воспитал… И вот уже третий день Петьки нет. Нигде нет. И его дружок закадычный Лопухин Женька – на одной лестничной площадке жили – тоже исчез. Вскрыли дверь в его квартиру – тот бедовал один после смерти родителей – но никого там не было. Даже кота Помидора, подобранного Лопухиным ещё котёнком и выросшим в бандитского вида огромного котяру, и того не было. Пустая квартира. На кухонном полу были какие-то засохшие белёсые капли да фантики от конфет, да в мойке лежала покрытая плесенью тарелка с чем-то недоеденным. Эксперт, конечно, взял это что-то недоеденное и капли соскрёб – но это так, для очистки совести. На любой кухне пол замызган и в раковине всегда посуда немытая… Первым из подростков пропал Самохин Павел, 1994 года рождения. Отец – дальнобойщик, ушёл в рейс за три дня до исчезновения пацана. Приехать должен только через две недели. Мать – учительницу биологии в школе, где учились пропавшие подростки – ещё позавчера в больницу отвезли. Сердце. После того, как один дотошный гад-газетописака сообщил ей, что одежду сына нашли на трупе какого-то бродяги… Потом, через четыре дня – сразу трое. Петька. Часов в пятнадцать. Двое третьеклашек видели, как он, выскочив из сквера имени Первого Салюта, рванул в сторону рынка. На рынке его вроде бы видела бабка, продававшая у входа семечки. С рынка не выходил… Женька. Соседка, выносившая мусор, видела его сидящим на лавке у подъезда. Он разворачивал мятный леденец, предложил другую конфету соседке. Та отказалась. Вернулась минуты через три – мусорные баки рядом, за углом дома. Скамейка была пуста. И их «неразделённая любовь» с пятого класса – Раечка. Веселова Раиса Макаровна. Мать – та ещё «мадам», вечно навеселе, оправдывая фамилию. Она и не заметила до сих пор, что дочки нет. Бабушка заметила, Клавдия Фёдоровна. Боевая бабка. Мать отца Раечки. Отец где-то всё шарахается. Деньги зарабатывает. Присылает их исправно – раз в месяц. И немало. Но сам приезжал всего раз пять-шесть… В двадцать часов девушка вышла из квартиры в магазин – он был через дорогу от их дома. Бабушка как раз в интернет залезла – новости смотреть – но за Раечкой дверь прикрыла. Старый дворник Ибрагим видел, как она с полным пакетом зашла в подъезд: «Кароший дэвушк, скаромный, добрай, кароший жына будит – хазяйствинный. Не пиёт пива-вотка. Канфетка лубит. Мине угащал. Вота, асталос, начальник милисанер». И выгреб из кармана фартука три мятных сосульки в яркой обёртке… Бабушка после новостей порубалась в Works до двадцати двух часов, потом спохватилась и обзвонила подружек (Раечка сотовый в магазин не взяла). В двадцать три пятнадцать поступил сигнал на пульт дежурного, что пропала девушка… Валерий Ильич ещё раз перебрал все другие сводки, поступившие в ОВД за последнюю неделю. На Кузнецова – драка между супругами после совместного распития. Муж – в больнице с многочисленными ушибами и лёгким сотрясением мозга. Его жена – там же, в женском отделении – вывих плечевого сустава… На том же Кузнецова, только в другом конце – у переезда, сердобольная бабуля вызвала скорую к такой же бабке. Поплохело той прямо на улице, сидела на затоптанном газоне, прислонившись спиной к оградке, пыталась непослушными пальцами просунуть в рот «Холодок» - эта детская конфета работает не хуже валидола. Проходившей мимо старушке потерпевшая протянула в дрожащей руке сотовый – с него и была вызвана неотложка… В микрорайоне Вязино – малолетки ночью очистили ларёк у автобусной остановки. Взяли газировки, пива, сигарет, сладостей. Продавщице на голову надели ведро и примотали его скотчем к шее. Взяли их почти сразу… Правда, продавщица утверждала, что их было семеро. А взяли только троих… В станционном посёлке – труп бомжа лет семидесяти. Единственная зацепка, относящаяся к исчезновениям – на трупе были куртка и спортивные штаны, которые опознали как принадлежавшие Самохину Павлу. Да во внутреннем кармане куртки нашли читательский билет в районную библиотеку на имя того же Павла, ключ от квартиры и горсть леденцов. По мнению эксперта – смерть наступила от общего истощения организма. Опознание трупа ничего не дало. Видно, старик приехал откуда-то на товарняке… К крыльцу роддома кто-то подкинул ребёнка двухнедельного, завёрнутого в лохмотья. Девочку. Здоровье подкидыша нормальное. Мать ищут… На проспекте Революции, в недостроенном здании банка «Новый Рассвет» охрана видела всполохи света в оконных проёмах третьего этажа. Пока поднимались – свет исчез. На бетонном полу одной из комнат нашли разбитый полугнилой арбуз, апельсиновые корки и целую гору застывшей монтажной пены, выкрашенной зачем-то в кирпично-коричневый цвет. В углу той же комнаты – кучка свежего дерьма, и рядом с ним – пустой флакон дезодоранта «Мятная свежесть»… ДТП на перекрёстке Партизан и Берлинского проезда. В машину с пустыми полиэтиленовыми ёмкостями из-под искусственных ароматизаторов (автомобиль принадлежит городскому пищекомбинату) врезалась пивная бочка – из неё на углу продавали пиво в розлив. Кто-то вытащил кирпичи из-под колёс бочки и толкнул её. Дальше она сама разогналась под уклон и выскочила на перекрёсток. Злоумышленника никто не видел… В подворотне на Минина – рядом с рынком – взяли несовершеннолетнего – пятиклассника Пыжова Юрия Васильевича: пытался продать сотовый телефон NOKIA, наручные часы OMEGA и аудиоплеер. Увидев милиционера, попытался удрать… Говорит, что нашёл на рынке. Все они так говорят. Сидит пока в детской комнате милиции, родители вызваны… И так далее, и тому подобное… Глаза открывать совсем не хотелось. Так приятно лежать, утонув в мягко обволакивающей перине, накрывшись с головой тёплым стёганым одеялом, выставив наружу лишь нос. И ждать – вот сейчас мама подойдёт, наклонится, пощекочет своей чёлкой нос и прошепчет: «Ну, вставай, лежебока. Хватит уж. Блины готовы, скоро совсем застынут…». Что-то и впрямь щекотало нос. Женька все-таки решил открыть глаза. И, зажмурив их, прянул назад, во что-то пушистое и тёплое. Перед самым лицом висело… Что висело, он так и не понял. Но то, как это непонятное извивалось, сокращая и вытягивая своё чёрное, резинистое, как у пиявки, тело, а из тела, в свою очередь, так же вытягивались – и втягивались обратно – такие же пиявочки, вызывало у него такое чувство гадливости, что он с трудом удержал рвотные позывы. Держа глаза зажмуренными, Роджерс ощупал руками пространство вокруг себя. И вспомнил. Те самые «волосатые котлеты», гирлянды котлет, свёрнутых в клубки, слегка пульсирующие и тёплые. Пригрезившаяся перина… Ему вдруг стало всё равно. Всё равно – где он, что с ним произошло. И происходит. Он снова открыл глаза. «Не дождётесь! – мысленно обратился он ко всему, что его окружало, – Хрен вам с редькой! Не боюсь!» Поднялся сперва на колени, потом выпрямился в полный рост. Волосатые гирлянды судорожно цеплялись за его тело. Гидра-пиявка, вначале отпрянув от резких Женькиных движений (а, может – и от его уверенности), вновь повисла возле лица. Гигантские губищи, из приоткрытой щели которых и вытягивалась эта пиявка, растянулись в улыбке. Во время Роджеровой отключки губы выросли раза в три и приобрели подобие головы – круглой, зелёно-полосатой, как арбуз, безносой и безглазой. Вместо ушей зияли трещины, из которых сочилось что-то тягуче-тёмное. Губы меж тем втянули язык-пиявку внутрь, почмокали и прошамкали: - Што нош воротишь-то? Вшо в лучшем виде шделано. Попробуй. Не то, што твоя шамоделка… Потом вдруг хихикнули и голосом Самохина, с хвастливо-поучающими интонациями, выдали: - И конфетой мятной заедать без надобности. Как в «Хед енд Шолдерс» - два в одном. Вот. Учись! Одна из волосатых котлетных гирлянд метнулась к «арбузной трещине», вывозилось в тягучих выделениях, и так же быстро метнулось к Женькиному рту. Он успел схватить руками это гастрономический изыск и с силой отбросить его от себя. Попал, как будто целился – прямо в распахнутый ухмыляющийся рот. Сейчас же, откуда ни возьмись, выскочил апельсиновый глаз на стебельке и впечатался следом за волосатой котлетной гирляндой в ту же пасть. Через мгновенье глазной стебелёк вдруг почернел, скукожился и – рассыпался мелкими чешуйками на извивающиеся внизу волосатости. Тыльная сторона глаза так же почернела. И начала раздуваться. Их боковых арбузных трещин вместе с тягучей гадостью стали вываливаться целые куски и комья чего-то очень знакомого Женьке. Он вдруг понял, что это. Облепленные слизью и колыхающимся прозрачным желе, к его ногам падали уменьшенные останки того, кто раньше звался Самохиным Павлом. Вот голова Пашки – размером со сливу. Вот его правая рука, на запястье которой видна, увеличенная как в лупе – прозрачной гадостью – так и не выведенная полностью татуировка – «Апостол Павел», размером с карандаш. Торс Китайца со знаменитыми звёздно-полосатыми трусами – таких ни у кого больше не было. Из другой трещины выполз полуразорванный полиэтиленовый пакет, за ручку которого цеплялась такая знакомая Раечкина ладошка с колечком-змейкой на указательном пальчике… Потом трещина разошлась шире, поднатужилась – и пробкой в Женькин живот вылетел полупрозрачный гнойно-жёлтый сгусток. Сквозь переливающиеся разводы трудно было углядеть, что там внутри, и есть ли что-то там вообще. Вздымаясь и опадая, поверхность этого образования вдруг начала распадаться на две половинки, и из него, как из раскусанного грецкого ореха прямо в ладони выпала начинка – такое же, как у ореха, рельефное ядро… Вот на одной стороне ядра образовалась плёнка. И на ней проявилось, выплыло откуда-то из глубин, такое родное Раечкино личико с огромными удивлённо таращившимися глазами. Маленький ротик открылся – и Женька услышал: - Роджер, миленький, где я? Как к этой тупой гномихе попала?.. Я домой хочу, к бабушке. Она же волнуется… Потом по плёночному лобику вдруг пробежали морщинки. - Жень, а что ты голый-то?.. Женька выронил Раечкино личико с шевелящимися личиночными мозговыми извилинами прямо в ползающий под ногами волосатый фарш, добравшийся почти до бёдер… Хлопком взрыва Роджера отбросило к противоположной шланговой стене, впечатав в неё почти полностью тело подростка. Взорвалась полосатая голова с запечатанными губищами. Какие-то ошмётки хлестали Женьку по голове, груди, рукам и ногам. А сам он всё глубже погружался в стену, которая как бы всасывала его в себя. И Женька закричал. Заорал во всё горло… - Аа, шериф Робинс, это вы? Чем порадуете? - Да вот, святой отец, ещё один бесноватый. На этот раз туземцы приволокли. Недалеко от стойбища нашли, в ловчей яме – весь исцарапанный, голый, запутался, ну, знаете, в этих самых лианах-кровопийцах. Еле освободили… - А как другие? - А что им сделается? Вроде оклемались помаленьку. Пацанов в свободный бокс поместил. Они там поначалу бузили, вроде отношения выясняли. Ну, я им выяснил… Сейчас – смирные… Девчонку тетушка Салли к себе забрала. «Сама, - говорит, - вылечу. У меня снадобья – не чета вашему медблоку!» Да и то верно, что язык этих найдёнышей только она и понимает. У неё прабабка была со Старой Планеты. С какой-то границы или краины, в общем – с окоёмки. - С астероидов, что ли? - Может, и с них. Так тётушка по ихнему хоть с грехом пополам, да балаболит… - А как старика Чарли – не нашли? - Да вряд ли и найдём уже, святой отец. Туземцы говорят, что то место, куда он ушёл – «плохое место». Конечно – плохое, ежели от ещё крепкого семидесятилетнего деда одна одежда и осталась. А содержимое этой одежды – фьють! – и нету его… - Ладно. Помолюсь за упокой его души… Ну, показывай мальчишку-то… И шериф Робинс, один из старожилов колонии на Молло-2, что в 77 световых годах от Солнца, почесав верхнюю ороговевшую шею пугательной клешнёй, повёл священника к ещё одному непонятно как появившемуся на планете земному подростку… _______________________ Из новостей… 5.02.2012 «Ученица пятого класса из Канзас-сити, выполняя задания учителя на уроке, изобрела новое химическое соединение. Молекулярная структура этой молекулы, возможно, способна помочь в создании инновационных методов накопления энергии. Девочка по имени Клэр Лэйзен ходит в школу, где обучают по методике Монтессори. На одном из уроков дети получили задание – собрать из специальных шариков и палочек-соединений модели молекул. Учитель, который впервые видел правильную, но необычную и не встречавшуюся ему ранее модель, связался со своим приятелем, профессором химии. Учитель переслал ему фотографию модели. Однако и профессор не смог сразу ответить, известно ли химикам это вещество. Ученый изучил базу данных статей, где хранятся научные работы по химии с 1904 года, и нашел только одну статью, где упоминалось это вещество. Однако в придуманной школьницей структуре атомы были расположены в другом порядке, а значит, химические свойства этой молекулы должны быть другими. При дальнейшем изучении выяснилось, что вещество может сохранять энергию… Как бы там ни было, школьница в 10 лет стала автором научной статьи и всполошила мир химии. Учитель надеется, это может вызвать желание у Клэр и дальше заниматься наукой…» | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
