Глава 2

1968 год.

Март в этом году выдался на редкость теплый. В 20-х числах высохли все лужи, и дорожная пыль клубилась от малейшего ветерка. Алексей Николаевич проснулся рано, пяти часов не было. Поворочался с боку набок, чтобы размять кости, и тихонько встал с кровати. Стараясь не скрипеть половицами, вышел в сенцы и раскочегарил примус под чайник. – И чего тебе, пердун старый, не спится? – заворчала, проснувшись жена. – Сам не спит и меня разбулгачил.

– Проснулась? Вот и, слава Богу! Потчуй мужа, чать-то именины у меня, забыла что ли? Сегодня 30-е, «Алексей – Божий человек», стало быть, мне сегодня 80 стукнуло. – Ой, и правда. Легонькая и сухонькая Анна ловко спрыгнула с кровати. Быстро взбила пуховую перину и подушки, постелила кружевной подзор, покрывало и накрыла подушки сверху кружевной накидкой. Кровать всегда была украшением в избах и днем к ней не прикасались – сидели на сундуке или на лавках. Диваны были далеко не у всех. Стало быть, сёдни девки твои, халды, припрутся с проздравлениями. Не любила Анна мужниных детей за норов, за шумливость. Те, впрочем, платили тем же, не могли простить мачехе ее черствости и скупости.

– Ты, Анна, опять скребешь на свой хребет. Не трожь девок. Давай-ка лучше спозаранку на базар сходим, а то маслице кончилось. Придется на «мангарине» готовить. Купим мясо на курник, да «секу» (хеку) на жареху. Базар, не смотря на ранний час уже шумел. В мясных и молочных рядах бойко торговали колхозники. Потные цыганки, обвешанные пуховыми шалями, хриплыми, прокуренными голосами навяливали свой товар. Одна, не вынимая цигарки изо рта, набросила шаль на Анну. – Возьми, видишь, сразу красавица молодая стала. – Да подь, ты к черту, липуха. Анна бросила шаль цыганке обратно. - Пойдем Алеша отсель. Ужо всего накупили, пора до дому.

Над базаром вдруг поплыли звуки аккордеона и два голоса слаженно, хорошо запели «Раскинулось море широко». – Пойдем, бабка маненько послушаем. Слепой аккордеонист и безрукий певец, оба в неизменных тельняшках и черных флотских брюках по выходным давали на базаре концерты. Слушателей у них было много, вагонные военные песни в ту пору еще были очень популярны (слишком свежи были воспоминания о войне в народной памяти) Пели эти песни, как правило фронтовики-инвалиды. К 1968-ому в Троицке таких певцов осталось двое…Старик дослушал песню и положил рубль в бескозырку. – Спасибо, сынки, за песню. Анна зашипела, сдурел совсем, цельный рубель отвалил.

- Эх, бабка, змеинное твое нутро, рубля пожалела. Да нам на них вместо икон надо ть молиться. Дома Анну ждал неприятный сюрприз. Сняв юбки, старуха с ужасом обнаружила, что праздничные вискозные панталоны, в которых она пошла на базар, отсутствуют. Видимо, свались по дороге, полуслепые старики перегнали через них не заметив и пошли себе дальше. Дед долго хохотал подтрунивая над женой. - Энто ж надо, шаровары посеяла! Ой не могу! – А ты куды смотрел, горбыль старый, - окрысилась бабка. – Туды, куды и ты.

После обеда пришли дочери Алексея Николаевича – Маня, Зина, Мага, Аграфена с полными сумками снеди. Крошечная малуха, в которой жили старики, для гостей была тесна, и все едва расселись за уставленным закусью столом. Старик в новой темно-синей косоворотке в мелкую полосочку, выпил рюмочку беленькой и скомандовал: а ну, девки, запевай, «Вспомним братцы про былое». И поплыла песня вольная как степь, как сама душа казачья. Старик пел облокотясь на стол, зажав голову руками и закрыв глаза. Пел и плакал. – Эх, девки, вы мои дорогие! «Все прошло, пропала сила, притупился взгляд…» Решили мы с бабкой жить порознь. Дочь Танька ее к себе зовет. Знать-то пора, уже штаны терять начали. – Да, тьфу, на тебя, замучил уже энтими штанами – заворчала Анна. – А ко мне Нюрка скоро приедет, опять с мужиком разошлась, вот и я под присмотром буду.