Мой отец, его сын…

Я не знаю дальнейшей судьбы пассажиров поезда-эшелона из

потерпевшей полное поражение Германии. Кажется, еще на узловой

станции Новоград-Волынске пассажиров рассортировали – отправили

всех «по назначению». Отец мой попал на химкомбинат в Сталиногорск.

Этот город с измененным названием находится под Москвой – в ныне

Тверской области. Находился отец «на проверке» с год или несколько

больше года. Работу совмещали с допросами. Требовали от отца

доказать – отсутствие сотрудничества с нацистами, лагерными

службами и сотрудниками владельца крупного земельного участка

на самом западе Германии – возле национального парка. Следователь

донимал вопросами: «Как ты, Еврей, остался живым?» Сыпались

вопросы без конца – разного типа.

Тот же следователь – татарин – иногда переходил на человеческий

язык: требовал у отца обучить его Еврейским традициям. Зачем ему

это? Верно, собирался такие знания применить в своей работе

следователя. Отец ему резко отрезал: «Станем мы на равных, окажусь

я на свободе – тогда еще подумаю с тобой говорить, общаться,

передать свои знания».

Однажды в конце 1946 пришло письмо от отца – с указанием

адреса его нахождения. Случилась у нас великакая радость! Ведь с

осени 1943 ничего о нем не знали. Только получили извещение

«пропал без вести». Это имело свои последствия: нам перестали

выдавать денежное пособие, пусть совсем небольшое. Не знаю точно,

сколько времени нас лишали продуктовых карточек! Это такое

страшное время!

Из Узбекистана – летом 1944 мы выехали в товарном вагоне. Наш

родственник, мамин кузен – Алексей Петрович Борейко (по рождению

у него другая фамилия – Хазин, да и имя). Он остался в Киеве с невестой

Тамарой - не поехал с родителями в эвакуацию. Невеста, да и вся ее

семья сильно постарались – спасли нашего Буцика от смерти. После

освобождения Киева он организовал артель. Выпускали они краски и

еще другую химическую продукцию – очень востребованную в

послевоенное время… Не знаю, что и как у них произошло –

руководителей артели осудили на длительные сроки тюремного и

лагерного наказания. Слышал такую версию: в продолжение всего

срока заключения он питался за свои средства.

Из Кермине – мы ехали через Саратов: в этом городе жил-трудился

папин брат. Он снял нас с поезда – привел в свою маленькую комнату.

Мы у них жили с год. Мама портняжничала, я ходил в школу…

Поехали в свой родной Харьков. Наша комната не пустовала. Мы

встретили хозяина в тяжелом состоянии. Недавно умерла его жена. Сам

он не мог управиться с дочерью.

К началу войны он сильно сдружился с моей мамочкой. Убеждал ее не

уезжать в эвакуацию. Обещал всем помочь… Мама уехала с двумя детьми

с составом ХТЗ (Харьковского тракторного завода).

А вернулись – застали «другого хозяина». В период нацистской оккупации –

старшая дочь Леля стала «артисткой»: обслуживала нацистское войско. И в

советское время не придерживалась моральных запретов. Она уехала вместе

с Немцами при их отступлении. А младшая осталась с тремя девочками-

куколками. Соседи их подучили… Спросишь у старшей: «Ты кто?» - «Я

Австриячка» - отвечает гордо. Спросишь у средней: «Ты кто?» - «Я Немка!» -

тоже гордится. Младшая только начала говорить – спросишь: «Ты кто?» -

«Я… Венгерка» - тоже заносчиво говорит.

- Ой, Женя (он так называл мою маму)… Как вы правильно сделали –

уехали… - Моей маме признался. – Здесь такое творилось… - Начал плакать…

Нашу квартиру не вернули. В Харькове и Киеве произошли убийства

вернувшихся из эвакуации владельцев квартир.

Мама повезла нас в Киев – к семье ее сестры. Вскоре пришло известие:

прежний наш хозяин повесился.

Мы поселились в квартире Цейтлиных – у сестры матери. Сам Марк

Яковлевич трудился главным бухгалтером ипподрома. Позже нам выделили

комнатку на втором этаже. Огромная высота комнаты дарила прохладу

летом, а в остальные периоды там холодильник.

В начале 1947 мы получили известие об отце. Мама поехала к нему на

свидание. Он ей советовал обратиться куда в Москве. Помог еще папин

брат Борис, Бенчик… Вернулся отец в Киев… Конечно, без права

жительства и работы в городе. Помогли мамины друзья: отец стал

трудиться кочегаром в больнице Зайцева. Это историческая больница!

Проходила в процессе Менделя Бейлиса, ложно обвиненного в убийстве

В Киеве весной 1911 мальчика Андрея Ющинского. После победы в ВОВ

заведовал больницей врач по фамилии Барон. Он прошел всю войну. Его

главное достоинство: лучший друг – министр здравоохранения Украины.

Поселили нас в глубоком подвале… Через какое-то время нашего очень

энергичного отца перевели в экспедиторы. Кочегаром поставили пьяницу.

Однажды он запил… Не следил за топкой. Захолодил всех. Разорвалась

батарея! Срочно ночью вызвали заведующего больницы: он переволновался

– с ним произошел инсульт. Отвезли в больницу! Несколько месяцев его

лечили… Его помощник – стал заведовать: установил свои порядки. Вдруг

ему понадобилась наша подвальная комната – для лаборатории. Выселили.

Отца уволили с работы.

Цейтлин к тому времени уже трудился заместителем главного бухгалтера

министерства сельского хозяйства. Проживал он доме на Обсерваторной –

и нас в коридоре поселили.

Не помню: сразу или через некоторое время – отец устроился на

кирпичном заводе в Корчеватом. Это в пригороде Киева. Я продолжал

учиться на Подоле, в школе на Фрунзе: далеко ходил с Обсерваторной.

Иногда по Кловскому спуску, а в другие разы кружной дорогой, вокруг

Лукьяновского рынка. Я очень влюбился в кино. Долго стоял на входе

кинотеатра – иногда везло: впускали меня в кинозал. Пропускал уроки. На каникулах я часто ездил к отцу на работу.

Запомнил такой случай: выехали мы на посадку картофеля на подсобном

участке – выделили нам огородик. Отец много курил. Послал меня – вынуть

папиросу из кармана его приятеля. А я… Не мог я залезть в чужой карман!

Получилось так: я демонстративно отсыпался – не работал, но в чужой

карман не полез.

На каникулах я часто ездил к отцу. Однажды… Об этом случае

изначально ничего не помню… По обычаю взобрался в кузов попутной

машины… А дальше… С автомобилем случалась авария… Я выпал из

кузова автомобили. Меня нашли на булыжном шоссе – отвезли в больницу…

Несколько дней мама обходила все милицейские отделы, лечебные

заведения… Нашла меня! В окраинной больнице находился в бессознательном

состоянии. Никто ничем мне в больнице не помог: ожидали естественной

смерти – списать «бесхозного», безыменного…

Как только появилась мамочка – задвигались сразу… Привели меня

в сознание, начали лечить… На моем теле масса ушибов, сотрясение

мозга – забыл какой степени… Хранится в документах эта справка.

Однажды случился со мной неприятный случай… Помочился я в

постель… Врач напала на меня: «Почему не вызвал нянечку, не попросил

судно?» А я… Указал на мальчика с соседней кровати – оправдываюсь:

«Это не я – это мальчик написял». Пришла мама – врач ей говорит:

«Возвращаются вашему сыну мыслительные функции! Его нельзя

перегружать… Пусть он обязательно ходит в школу. Учителей

предупредите о болезни – пусть его не вызывают пока… От физкультуры

освободите… Не ругайте! Восстановится все самой собой – не сразу».

И еще она или другой врач сказала… Я в детстве сильно болел

бронхиальной астмой. «Подождите несколько лет – совершеннолетие

придет: сам избавится от этой болезни».

Из больницы меня привезли в новую квартиру. Родители купили

подвальную комнату по улице Владимирской, в номере 73, в квартире 1.

Первый этаж этого купеческого прежде дома – посажен глубоко в почву.

Срыли часть бугра. Верхняя кромка маленького окошка нашей комнаты

располагалась в почве, примерно в полутора метрах ниже уровня. По

стенам постоянно струилась вода – сами они расцвечены во все цвета

радуги. Все ржавое, противное, болезненное… Мама там заболела

ревматизмом, это состояние сильно повлияло на ее сердце.

Не очень заметно прошли три года: восьмой – десятый классы. Я

увлекся математикой: Каждую неделю посещаю подготовительные

курсы на физико-математическом факультете при Киевском

Университете. Участвовал в ученических математических олимпиадах

– довольно успешно. На всех уроках решаю задачи из учебника Моденова.

Весной 1952 я закончил среднюю школу. Подал документы на

металлургический факультет КПИ (Киевского политехнического института).

На первом вступительном экзамене по математике меня… прекрасного

знатока математики – завалили.

Происходило так… Экзамен по математике сдавали абитуриенты всех

или разных факультетов. Я стоял в очереди экзаменующихся… До меня

стояли примерно три-четыре человека. Вдруг растворилась дверь приемного

класса – преподаватель позвала меня к себе на экзамен. Я не посчитал себя

вправе нарушать очередь – не пошел за ней… Вскоре подошла моя очередь.

Все подходят к старшему группы преподавателей – смотрит на личные данные

– направляет к одному из примерно восьми-десяти преподавателей. Я вытянул

билет… Все элементарно! Я как и в классе решил отвечать «без обдумывания» -

слушаю ответы других… Подошла моя очередь… Тут же появился старший

преподаватель – Кабальский. Посмотрел на меня – сразу резанул: «Вы ничего

не знаете!» Дал мне решить задачку… Решаю… Он мне не позволил продолжить

– сурово сказал: «Идите!» Я не понял даже, что к чему: послушно пошел… В те

времена характер мой… Да, и сейчас я… Стараюсь не конфликтовать… При

острых обстоятельствах – могу словесно врезать!

Выхожу из экзаменационного зала – встречают вопросами: как, что? А у

меня нет даже экзаменационного листа: у себя оставили экзаменаторы…

Уже не помню точно: по чьему-то совету или сам решил – обратился к

проректору КПИ. Он меня выслушал. Сказал: уже поступили ему подобные

жалобы – пообещал разобраться… Еще когда?

О Кабальском говорили: его уже били абитуриенты. В том году он перешел

В автодорожный институт.

Узнал: при КПИ находятся представители Бежецкого института

транспортного машиностроения – зовут к себе абитуриентов: по причине

большого у них недобора. Я попросил родителей отпустить меня поехать в

Бежицу… Не отпускают! Прошло несколько дней – не отпускают! Потом

вдруг узнал: со мной едет мама… Пусть так! Но приехали – уже поздно:

набор в Бежице закрыли… Директор института посмотрел мой аттестат

зрелости… Ни одной тройки. Пятерок больше, чем четверок. Директор

посоветовал: оставить документы на вечерний факультет. В первую

смену придется трудиться. Это испугало маму: не согласилась на такой

вариант. Директор посоветовал: «Рядом находится Брянск – там есть

институт…»

Мы поехали в Брянск…Приняли мои документы – на вторую смену

экзаменов. Меня поселили в студенческое общежитие. Мама уехала домой.

Экзамены я сдал. Домой не поехал: в полной уверенности: приняли меня в

институт. Действительно: нашел свою фамилию в общем списке студентов.

К началу сентября нам предложили оставить общежитие – устраивались

группами по 2-3 человека на частные квартиры. И я устроился. Вскоре

приехал навестить меня отец – от нашел для меня «угол», очень близко к

институту.

Проучились недолго – повезли нас в колхоз: на уборку урожая. Сами

колхозники едут к соседям – на «храм». За каждой студенческой группой

закреплен куратор-преподаватель. Над нашей второй группой шествует

молодой ассистент. Не помню точно: он по какому-то поводу он наставлял

меня. Я ему дерзко ответил. На следующий год он напомнил мне обиду

свою: не поставил зачет по дендрологии. Не пришел на пересдачу. Усвоил

правило: среди Русских и Украинцев много злопамятных, мстительных

людей. Я не пожаловался… Целый семестр не получал стипендии. Учеников

консультировал по математике. И еще имел возможность поесть: натаскивал

по той же математике сына сотрудницы института Натальи Мальт (только

недавно узнал: сын этот приемный – очень хилый, болезненный сын войны).

Приходил к ним пару раз в неделю: обязательно покормит. И беседовать с

ней – полная прелесть. В молодости она участвовала в концертах в качестве

пионистки. Вышла замуж за видного чиновника. В ранге заместителя

министра сельского хозяйства его репрессировали. И она скиталась по

стране, как вдова врага народа. В какой-то момент она оставила меня стеречь

ее домик в Брянске – сама поехала в Москву: добилась реабилитации мужа.

Мне рассказала такой эпизод: выплачивали ей денежную компенсацию за

Неверно репрессированного мужа – удерживали подоходный налог. Наталья

Петровна возразила: «С этой суммы нельзя удерживать налог». «Ах, вы знаете…

Мы с вас налог не удержим…» С незнакомых с правилами, да и боязливых они

продолжали удерживать налог! Такая это лавочка – вся советская система.

По окончании института – я получил специальность и квалификацию

инженера лесного хозяйства. По назначению института поехал трудиться в

Карелию. Трудился в Пудоже – лесничим. Имел двух помощников лесничего.

Случилось это – после слияния двух лесничих…

Отец мой трудился в разных организациях. Последнее место его работы –

в артели инвалидов. Изготавливал на прессе праздничные и поздравительные

открытки.

После выхода на пенсию – отец ближе приобщился к Иудейской религии:

свое спасение в период ВОВ считал чудом. Обязан отблагодарить Господа.

Мы с 1968 проживали на Борщаговке – отец ездил по утрам на Подол: молился

в синагоге. Его сильно тянуло на Святую Землю Израиля. Но я занят

историческими исследованиями, писательством… Меня не публикуют. В 1976-78

выслал все свои рукописи по двум адресам – в Союз писателей СССР и

Всесоюзному агентству по авторским правам – тоже в Москву. Не представлял:

как это я – Русский писатель смогу жить вне Русской культуры и СССР.

29 июня 1979 умер мой отец. Он лежал больным, без памяти, после пятого

или шестого инсульта. Мы звонили на «скорую», а машины все нет. Я увидел

на теле отца пролежни, бордовые, даже синии пятна… Не знал, что делать?

Приехавшая «скорая» констатировала смерть.

Перед вечером того дня неожиданно грянул гром, на небе появилась радуга…

Мне сказали: «Отец твой праведник: радуга – лучшее тому доказательство».

Возможно, так оно в действительности.

В конце того 1979 я собрался, принес документы на выезд на историческую

Родину – в Израиль. Наши документы не приняли. Тогда все документы я

выслал в Москву, в приемную Президиума Верховного Совета СССР. Их

вернули в Киевский ОВИР.

Декабрь 1979 и январь 1980 оказались очень насыщенными месяцами.

Советские войска вошли в Афганистан. Немного позже, выслали в Горький

самого известного советского инакомыслящего – академика Андрея

Дмитриевича Сахарова. Верно, репрессии коснулись не только его одного…

Знаю: в январе 1980 к нам, в инспекцию Госстраха Киева приходил сотрудник

КГБ – мною интересовался. 29.2.80 меня уволили с работы – по причине

желания уехать в Израиль. По суду меня восстановили. Спокойно работать не

позволили. Я перешел на подобную работу страхового агента в инспекцию

Госстраха Киево-Святошинского района. Но… 15 июня меня арестовали.

17 июня в Москве открыли Олимпийские игры. В Киеве собирались провести

футбольные соревнования – представительного свойства. Ожидали наплыв

туристов со всего мира. Не очень получилось… По причине войны в

Афганистане – часть стран объявили бойкот: не пустили своих спортсменов

в СССР.

В заключении меня продержали 53 дня…