Пригласил меня как-то сосед на сомовую рыбалку на Лесном озере.

До кордона добирались на соседской «Ниве». После дождей дорога

размокла, труженица «Нива» с трудом пробиралась по лесной дороге. Так

что добрались мы на место только к вечеру порядком уставшие, потому что

пару раз пришлось машину из ям вытаскивать. Хозяин кордона, лесник,

встретил нас радушно, отправил в подготовленную баню. Как же здорово

попариться с устатку! А какой запах стоит в парилке от хвойного веничка!

Душа отдыхает.

Когда вернулись в дом после баньки, нас встретил накрытый стол. Просто

глаза разбежались от разнообразия – тут и брусника моченая, и грибочки

разные, и картошечка вареная, и капустка квашеная с клюквой, и огурки с

помидорками. А царем на столе был сомовик - пирог с сомом. На отдельном

блюде лежали куски обжаренного сома. На углу стола пыхтел самовар, на

вершине которого стоял заварник, источавший ягодный аромат.

- Садитесь, гости дорогие, повечеряем, - пригласил нас хозяин и позвал,

повернувшись к печи, - отец, айда к столу.

Раздалось кряхтение, покашливание, а вслед за ними из-за шторки

появился старик.

Росточку невысокого, в самотканой, вышитой голубыми цветами, рубахе,

подпоясанный бечевой. Вызвали у нас улыбку вполне современные

спортивные штаны. Из-под видавшей виды ушанки выбивались белые как

снег волосы, небольшая аккуратная бородка была чуть темнее волос, с

пепельным отливом. На ногах у старичка латаные валеночки. Поразили его

глаза, смотрят внимательно, но горит в них искорка-смешинка.

Дед уселся на лавку возле самовара, нацедил заварки, наполняя горницу

запахом леса. Сын добавил в кружку кипяток, и подал на тарелке кусок

пирога.

Трапезничали молча. А я стараясь незаметно разглядывал дедову рубашку.

Таких сине-голубых рисунков в русской вышивке я и не встречал раньше.

На белом поле вилась голубая веточка, а от нее отходили ниточки,

увенчанные крупными цветами - колокольчиками. А по всей рубашке

разбросаны маленькие цветочки, похожие на яблоневый цвет.

После ужина все вышли на широкое крыльцо. Дед сел на верхнюю

ступеньку, достал трубку, забил в нее щепоть табака из вышитого синими

цветами кисета. Прикурил от сыновой зажигалки. Пыхнул пару раз и

повернулся ко мне:

- Глянулась тебе моя рубашка?

Я смущенно кивнул, не найдя, что ответить.

- А что скажешь, если ей почти сто лет, - старик серьезно смотрел на меня,

и я даже подумал, что он шутит.

Дед попыхтел трубкой, потом стукнул пару раз об перила, выбивая пепел, и

проговорил:

- Рубашка эта подарена была еще деду моему. Наутро после свадьбы лежала

на лавке возле кровати.

- А кто подарил? – поторопился я спросить.

Лесник помог деду подняться и сказал, - а пойдемте-ка в дом, комарье не

даст поговорить.

В горнице старик попросил у сына чаю, сам залез на печь, и рея руки об

бока горячей кружки сказал:

- Такие подарки хорошим людям делала Бирюсинка, бирюзовая девка.

- Расскажи, отец, людям интересно будет, - проговорил лесник, усаживаясь

рядом с нами на лавку.

- А что ж не рассказать, слухайте. Давно это было…

 

Жили на хуторе, что за селом Елизарьевским, старичок да старушка, не

старые еще, но уже в возрасте, Евдоким да Меланьюшка. Они, как сын их

на шахте погиб, в странствие из родных мест ушли, вот на хуторе

задержались на зиму, там и прижились. Хозяин хуторской добрый был,

пожалел горемычных, флигелек им выделил, Евдокима на пасеку поставил,

а Меланьюшка стала хозяйке с детками малыми помогать, а их-то ни много,

ни мало, а аж семеро в том хуторе было. Согрелись душою старички наши,

горе полегчало, улыбками лица осветились. Всякий, кто на тоем хуторе

бывал ли, работал ли на хозяина, бывало, вечерок коротал во флигеле у

Евдокима с Меланьей. Сам-то трубкой попыхивал да были-бывальщины

рассказывал, детишек радовал - игрушки из березы вырезал, а женка

евойная напечет лепешек на меду да гостей потчует теми лепехами с

ягодным взваром. А потом сядет в уголке, вышивку в руки возьмет, и под

разговор вышивает. Влеготку жили. А как повырастали дети хозяйские, кто

взамуж в село уехал, кто на рудник робить подался, погрустнели Евдоким с

Меланьюшкой. Вроде и забот-хлопот меньше стало, а грусть-кручинушка

заневолила, душу замутила. В то время хозяин-от пасеку-то на дальние луга

перевез, Евдоким без дела остался. Сядут бывалочь вместе на лавочку у

флигеля, на закат смотрят немигаючи, а из глаз слёзоньки ручейками так и

катятся.

Лето уже на излете было, когда пошли старички в лес по грибы. Хорошо

набрали, и на засолку, и на посушку. Идут по лесной тропинке неторопко,

пташек лесных слушают. Случилось им на взгорок подняться. Пологой

тропка была, для старичков нетрудной. Стоят Евдоким с Меланьей на

вершине, любуются. Сосновые кроны ковром кружевным стелются до

самого солнца, местами светлые листики березок в тот ковер вплетаются, а

кое-где проплешины видны, там, видать, еланки лесные, заповедные

спрятаны. А над ними гонит бродяга-ветер облака, и большие, и поменьше.

Подлетело к старикам большое облако, на птицу похожее, и к самым ногам

легло, словно приглашает, мол, ступайте на меня.

Переглянулись Евдоким с женой, поставили свои корзинки наземь, за руки

взялись и ступили на облако, а оно их подняло над землей легонько, да к

подножию горушки мяконько опустило.

Незнакомое место оказалось. Лес негустой, солнышком просвеченный

насквозь. Подбежала к ним белочка, засвиркала и в кусты, что у самой

горушки росли, прыгнула.

Евдоким раздвинул ветви, а там, в горе - глядельце. С две ладошки

размером.

Смотрят старики, а им из глядельца девчушка в синем сарафане да

косыночке синей улыбается и рукой куда-то вниз показывает.

Присел Евдоким к самым корням куста, а там на листе лежит горстка синих

камушков, да не гладко синих, а в прожилочках. Стали старики эти

камушки разглядывать и дивятся – на одном будто лицо нарисовано.

Поднял Евдоким камушки вместе с листиком с земли и в глядельце

посмотрел. А девчонка засмеялась, головой закивала и показывает, мол, в

карман положи. Как убрал старик камушки в карман, так сразу глядельце-то

с девчушкой и пропало.

А тут снова белочка прежняя выскочила, застрекотала-засвиркала и по

тропке в лес побежала. Да не просто совсем убежала, а отбежит недалече,

пострекочет и ждет, пока Евдоким с Меланьей до нее дойдут. Так довела их

белочка до еланки небольшой, со всех сторон густым лесом окруженной. А в

самой серединке ее избушка стояла, рядом с избушкой колодец, в ведре

вода, ну прям неба кусочек. А позадь избушки - огородик на три грядочки

да яблоня с вишней.

Присели старики на лавочку у колодца, глядь, а возле уже их корзинки с

грибами стоят. Достала Меланья тряпицу, в коей хлеб с собой брали,

расстелила на лавке, а Евдоким на тряпицу камушки из кармана положил.

Солнышко на синеве отражается, словно улыбается.

Решил Евдоким умыться водой колодезной, зачерпнул ладонью, глаза омыл.

А несколько капелек на те камушки упали.

Снова белочка появилась, стала стариков в избушку звать, отбежит,

пострекочет, отбежит, пострекочет. Пошли Евдоким с супружницей за нею,

а камушки на лавке остались.

А в избушке все убранство то синее, то голубое!

Шторки на окошках - голубая кисея, скатерть на столе – синий лен, кровать

синим одеялом накрыта, печка голубыми да синими цветами разрисована,

на полке посуда тож с синими да голубыми цветами.

Стоят наши старик посредь избы, оглядываются, любуются. А думка на

двоих одна – чья же это избушка посреди леса.

Вдруг слышат, на крылечке легкие шаги раздались, и входит в горницу

девчушка в синем сарафане, ну точь в точь, что из глядельца им смеялась.

Как вошла, в пояс поклонилась и говорит:

- Гости дорогие, я Бирюсинка, одна тут живу, оставайтесь у меня. Станьте

мне батюшкой да матушкой.

Обрадовались старики, обняли Бирюсинку и доченькой назвали.

Стали они втроем жить.

Евдоким из березы зверушек вырезал да глазки им из бирюсы делал, а

Меланья полотенца да скатерти сине-голубыми цветами вышивала.

А по вечерам сядут втроем на крылечке, а то на лавочку у колодца да песни

поют задушевные. Зверушки лесные да птички собирались на еланке их

слушать.

И никогда на той еланке дождя или снега не бывало. Все время – лето на

излете.

 

А с тех пор, говорят, появлялись в избах, где дети есть, игрушки с синими

глазами да скатерти иль полотенца вышитые сине-голубыми нитками. Кто

их приносил, неведомо. Одно удивительно было – ни продать, ни поменять

те вещи никак нельзя было.

Заговоренные оне были.