Читаем Литературную газету | Сегодня у нас на слуху фьючерсы, дефолты, кэши, сайты и брифинги, относящиеся к банковской, компьютерной и новостным сферам. Этот «птичий», по мнению одного из героев А. Солженицына, язык – мода посвящённых, и, надеюсь, от этой моды останется лишь необходимое для выражения тех или иных смыслов. Счастье любить людям выпадает чаще, чем сомнительная удача возглавлять банк. Есть свой словесный язык и у любви. Даже у телесной. В нём много эвфемизмов, понятных читателю или говорящему. Меня однажды восхитил один автор (имя, к сожалению, забыла), рассуждавший о восприятии литературы американцами, пользующимися стостраничными переложениями классических шедевров. Такого читателя не интересуют метания человеческого духа и борения души, он хочет знать, «уестествил» Пьер Безухов Наташу Ростову или не «уестествил».
Словарный состав русского языка, описывающего телесную любовь, признаемся, бедноват. Слагается он из трёх типов лексики: эмоционально нейтральной, положительной и отрицательной. Проще говоря, к примеру: «секс» и «занятия любовью» – выражения нейтральные; положительный эквивалент этим понятиям в современном языке отсутствует, а к отрицательному можно смело отнести известное матерное слово. Нынешняя распространённость мата – отдельная тема, замечу лишь, что знаю немало людей, живущих вполне содержательно, обходясь без него. Грустно признавать, что нас сейчас захлёстывают волны грубости, цинизма, упрощённости и неумеренной публичности в столь деликатной сфере, как интимная жизнь.
Когда «про это» заговорили СМИ – в разговор решительно вторглась лексика из медицины и психологии, гладкая, нейтральная, негодная для передачи «шёпота и крика». Герои любовных историй заговорили о своих страстях откровенно и отстранённо: секс, оргазм, партнёр. Так, наша эпоха, с силой оттолкнувшись от официального наследия советского культа приличий, отказывает во внимании поэтическому языку высокой лирики, приводя ему на смену мешанину из научных терминов и иностранных заимствований, но «сменив, не заменяет».
Этот деловой стиль, становясь агрессивным, не оставляет места и времени эротике, чувства низводит до рефлексов, а свободные и вдохновенные ласки предлагает подменить хитроумной гимнастикой, своим незамысловатым педантизмом стерилизуя чувства. «Только не обольщайся кажущейся простотой предложенных упражнений. Авторы метода предупреждают: секрет успеха – в точном выполнении инструкций! ...нечего думать о долгих оргазмах, если твой партнёр не захочет помочь тебе. От него понадобятся в первую очередь стремление к разнообразию в сексе, желание учиться новому и способность точно следовать предложенным предписаниям». Это не моя фальсификация, а цитата из журнальной статьи «Оргазм, который всегда с тобой».
Единственное место, нашедшееся здесь для иронии, – заголовок, напоминающий о повести Э. Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой». Вспоминается из «Записных книжек» Сергея Довлатова:
«– Читал книжку про технику секса. Никакого чувства юмора у составителей.
– А при чём тут чувство юмора?
– Представляешь, открываю – первая глава: «Введение»!»
У меня создаётся впечатление, что у господ, пишущих эти странные бесцветные и безвкусные статьи и рассуждающих в телепрограммах, отсутствует вкус к жизни, как будто они задались целью омертвить её живую ткань.
Тот взрослый, кому подобного рода пассажи представляются пошлыми, и не будет их читать, однако дети, обучающиеся в российских общеобразовательных школах, рискуют стать жертвами новой культуры воспитания, которую предусматривает программа «Планирование семьи». Не поленюсь привести обширную цитату из книги Ирины Медведевой и Татьяны Шишовой «Потомки царя Ирода»:
«– Здравствуй, пенис! – приветствует девочка мальчика.
– Здравствуй, вульва! – отвечает мальчик».
Что это? Сон шизофреника, сексуального маньяка или, может, глубокого невротика, который приехал на консультацию к доктору Фрейду? Нет. Это разминочное упражнение, которое с успехом применяется в американских школах специалистами по так называемому всестороннему сексуальному образованию. Его цель – «снять смущение и тревогу», которые мешают «ответственным сексуальным отношениям»... Вы скажете: «Да мало ли где что творится! Какое нам до этого дело?» Отвечаем: самое прямое. В условиях открытого общества чужое дело очень быстро может стать нашим. И становится, ведь организация под названием SIECUS (Sex Information and Education of the US), внедряющая всестороннее сексуальное образование, окопалась в совсем не американском городе Ярославле. Вот уже более восьми лет там активно функционируют две медико-педагогические школы, куда детей приводят целыми классами, снимая с уроков на пару недель. Если спросить сотрудников МПШ, чему они учат детей, то эти люди, глядя на вас честными глазами, скажут: подготовке к семейной жизни. Но реализуется это чисто по-американски. Педагоги спокойно беседуют со школьниками на интимные темы, раскладывают всё по полочкам, внушают, что нет таких вопросов, которые нельзя задавать вслух. Для любого человека, мало-мальски знакомого с русской культурой, очевидно, что на подобных уроках прoисходит грубейшее вторжение в самую закрытую сферу жизни. И что совершить такой «взлом» можно, только заставив детей перешагнуть через стыд, отбросив его как мешающий недостаток, удалив как рудимент. А поскольку русской культуре присуща повышенная стыдливость в вопросах пола, то она вся, таким образом, объявляется рудиментом. По сути, надо отречься от неё, чтобы преподавать детям сексологию. Даже в самых мягких формах.
Вернёмся к взрослым. Переставая быть предметом лирического целомудренного разговора, а зачастую и темой разговора для двоих, телесная сторона любви выражается часто, как я заметила выше, матерным языком. Однако булькающая речь угрюмых уличных вахлаков – жалкий и истёршийся слепок с вырожденной традиции народной святочной культуры, которая разрешала игру по перевёрнутым правилам лишь в зимние и летние Святки. Эта культура была перцем, придававшим остроту быту, она лишь приправляла жизнь озорством частушки. Замечу при этом, что использование мата, включая и 70-е годы, в деревнях было табуировано при представителях противоположного пола.
Даже у самой мрачной и грубой матерной частушки XX века мажорный и жизнеутверждающий лад, что уж говорить о задорных вроде этой:
Как на нашем на пруду
Слышно утки крякают.
Меня миленький… –
Только серьги звякают!
Или патриотической вроде этой:
Миномётчик, дай мне мину.
Я её в ... задвину.
Если вдруг война начнётся,
Враг на мине подорвётся!
Или лирико-патриотической, как эта:
Не любите, девки, море,
А любите моряков, –
Моряки ...ся, стоя,
У скалистых берегов!
Изысканной формой сопротивления публицистической пошлости и хулиганской грубости – этаким игривым эксклюзивом – стало издание в 1989 году поэтического сборника «Красная маркиза», включившего в себя произведения поэтов Ордена куртуазных маньеристов. А. Добрынин, В. Пеленягрэ, В. Степанцов и К. Григорьев положили «венок на могилу всемирной литературы», инсценировав филологические похороны последней на удачно устроенном ими карнавале. Они похоронили эпигонский муляж, мастерски доведя саму идею эпигонства до такого блистательного абсурда, что у них она стала художественным приёмом. Эти поэты сумели виртуозно вписать частушечную тематику в формы высокого стиля.
Вкушал я вашу благосклонность,
Но пот раздумья тёк с чела:
Ужель, Лукреций, непреклонность,
Как слава римская прошла?
И ваши пламенные вскрики
Из головы моей седой
Не изгоняли Рим великий,
Попранный времени стопой.
(А. Добрынин)
Современная русская и переводная проза предлагает читателю описания на любой вкус: от высокохудожественных в произведениях Ю. Полякова («Небо падших») до кочующих, как птица-тройка, описаний постельных сцен из бульварных романов.
Однако у массового сознания, у массовой культуры маршевый ход, военизированная ритм-секция. Вот безыскусный крик души современного лирика, услышанный мной по радио:
А я пропою тебе песню:
Най-най-най,
А ты давай, ты давай, ты давай
Ты только давай!
Или:
Я на тебе, как на войне,
А на войне, как на тебе!
Мужчина и женщина из массовки эпохи, называемой некоторыми эпохой постмодерна, сражаются, бьются друг с другом, им нет дела до оттенков. Если не воюют, то называются партнёрами: деловито и сухо.
Моя нежная душа, так или иначе подвергающаяся напору социума и СМИ, протестовала, сперва пассивным осуждением разнузданности, угрожавшей её тонкому и сложному настрою, а затем потребовала выработать активные антитела, которые смогли бы победить всю эту разгулявшуюся заразу.
Целомудрие, присущее традиционной культуре, в том числе и русской, стыдливость как следствие воспитания в нормальной, а не маргинальной части русского общества оставили нам немного литературных произведений о телесной любви.
Тем не менее трудно охватить всю литературу двух последних веков от издававшихся произведений до андеграунда, и в своей болтовне на заданную тему я ограничусь поэзией, ведь телесная любовь, как и большинство природных явлений, подчинена ритму, и потому у поэзии в этой сфере есть несомненные преимущества.
Из советской поэзии XX в. мне вспоминается стихотворение Б. Пастернака:
Как я трогал тебя! Даже губ моих медью
Трогал так, как трагедией трогают зал.
Поцелуй был, как лето:
он медлил и медлил,
Лишь потом разражалась гроза...
На память приходит также стихотворение Арсения Тарковского:
Когда настала ночь,
была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота...
Я вспоминаю эти строки, кто-то добавит к ним и другие шедевры русской поэзии XX века.
Размышляя обо всём этом, я как-то придумала увлекательную игру. Вернусь к тому, с чего я начала: к теме словесного обозначения действий и состояний, о которых в хорошем обществе не принято говорить.
Задавшись целью найти положительные эквиваленты распространённых сегодня слов и выражений, я коснулась по-новому темы любви в русской поэзии XIX века и обнаружила неизвестные мне дотоле произведения и новые яркие смыслы в известных ранее стихах. Предупреждаю, что буду поверхностна, что не собираюсь педантично и филологично рассиживаться под «тенью Баркова».
В дореволюционной русской поэзии ближе к нам по времени стоят наследники символизма и сами символисты, которые, в отличие от своего научного предтечи Зигмунда Фрейда, касались интересующей нас темы темно и неохотно, однако до этого XIX век, не утеряв страсти и простодушия, умел, оказывается, и совсем ненатужно разговаривать на языке телесной любви, используя для этого положительные слова и словосочетания, впоследствии вышедшие из употребления.
Если современнику приходит в голову пользоваться либо матерным глаголом, либо эвфемизмами типа «спать» и «трахать» (опять вспоминается Довлатов: «– Что ты всё: трахал да трахал! – А как, по-твоему, надо выразиться?»), то в XIX веке легко пользовались для этих целей глаголом «сойтись», «сходиться». Помните, в романсе «Песня цыганки» на стихи Якова Полонского:
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы её, с тобою
Мы сходились в эти дни.
Сознание сегодняшнего просвещённого слушателя просто пропускает то, что здесь «про это» сказано.
Чувственный, неумствующий эротизм поэтов XIX века искал и находил своё выражение в высокой лирической поэзии и обходился при этом не заимствованными, а русскими словами и устойчивыми выражениями для обозначения «партнёра», «секса» и «оргазма».
Обнаружилось, что основным значением забытого ныне положительного слова «нега» было то, которое сегодня подменено словом «секс».
...Я за ней... она бежала
Легче серны молодой;
Я настиг – она упала!
И тимпан под головой!
Жрицы Вакховы промчались
С громким воплем мимо нас;
И по роще раздавались
Эвоэ! и неги глас!
(К.Н. Батюшков «Вакханка»)
Думаю, что мало кто из читателей посмеет оспорить то, что «неги глас» – это стоны, происходящие от любовных телесных наслаждений.
И о том же:
Нет, вдохновением даётся счастье нам,
Как искра творчества
живой душе поэта,
Как розе свежий фимиам,
Как нега звучная певцу любви и лета.
(П.А. Вяземский «К мнимой
счастливице»)
Совсем откровенно:
Покуда дней златых весна,
Отрадой нам любовь одна.
Ловите, юноши, украдкой
Блаженный час, час неги сладкой;
Пробьёт... любите вновь и вновь;
Земного счастья верх: любовь.
(П.А. Катенин «Любовь»)
Автор «Горя от ума» без труда касается темы телесной любви в стихотворении «Романс», и в нём так же, как и в процитированных выше, слово «нега» не оставляет нам повода для иных далёких-далёких толкований.
Ах! точно ль никто,
счастливец не сыскался,
Ей друг? по сердцу ей?
который бы сгорал
В объятиях её? в них негой упивался,
Роскошствовал и обмирал?..
Малоизвестный сейчас поэт А.И. Подолинский в стихотворении «Портрет» не стесняется простодушной откровенности. Ну чем не «либидо»?!
...Весны и лета сочетанье
В живом огне её очей,
И тихий звук её речей
Рождает негу и желанья
В груди тоскующей моей.
Великий классик, солнце русской поэзии А.С. Пушкин, любил это слово.
Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой
коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя, –
Ты знаешь, милая, желал ли славы я...
(«Желание славы»)
Озабоченная азартом поиска, я неожиданно ярче восприняла его же «Зимнее утро».
Мороз и солнце; день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный –
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Весь остальной текст не оставляет сомнений в том, что это не няня будит заспавшуюся барышню и не отец – любимое чадо, а «нежный друг» – «друга прелестного», выражаясь современным языком: партнёр – партнёршу. Чтобы уж вовсе развеять сомнения, поэт уточняет, вследствие чего красавица сомкнула взоры.
В очень занимательном контексте слово «нега» подаётся однажды Пушкиным в поэме «Евгений Онегин».
Всё, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, –
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
На уроке литературы в школе тексты изучаются мало, и ученик не спрашивает, а учитель и не объясняет эту вскользь упомянутую «модную негу». Её мебельные аксессуары несколько лет назад были выставлены в Париже. Весьма хитроумные устройства – эти кресла, кровати, лежанки, приспособленные для, видимо, модных в ту пору ласк!
Я бы слишком упростила значение слова «нега», если бы ограничила его одним, пусть и основным значением. К примеру, «нега» и «нежность» – однокоренные слова, оба относящиеся к сфере телесных ласк. Иногда «нега» заменяет «нежность» (замечу, что в статьях о «сексе» нежность обзывают «возбуждением»). Читаем у Пушкина же в стихотворении «Прощанье»:
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
«Негой» не исчерпывается словарь положительной лексики из сферы телесной любви. Для убедительности приведу поэтические эквиваленты понятия «оргазм»: «восторг любви», «миг восторга», «живой восторг» и просто – «восторг». Я помню торгсиновскую пластинку, звучавшую густым контральто известной цыганской певицы Вари Паниной:
Не уходи, побудь со мною,
Пылает страсть в моей груди.
Восторг любви нас ждёт с тобою, –
Не уходи, не уходи.
В доказательство своих слов приведу ещё цитату.
Ночью я весь отдаюсь
Афродите-богине:
Полною чашей
восторги любви испиваю во мраке...
(Н.Ф. Щербина «В деревне»)
Поэт XIX века Дмитрий Петрович Ознобишин легко обошёлся без «медицины», посвятив этому захватывающему явлению нашей взрослой телесной жизни целое стихотворение:
МИГ ВОСТОРГА
Когда в пленительном забвеньи,
В час неги пылкой и немой,
В минутном сердца упоеньи
Внезапно взор встречаю твой,
Когда на грудь мою склоняешь
Чело, цветущее красой,
Когда в восторге обнимаешь...
Тогда язык немеет мой.
Вот так. Оказывается, «об этом» можно рассказывать, обходясь без научной терминологии, и даже своими словами, языком «высокой», а не только «низкой» поэзии. Нужен лишь слушатель, внимательный, с чувством юмора, с чувством любви, с чувством.
Каринэ ГЕВОРГЯН
Литературная газета, №29
http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg292005/Polosy/12_2.htm |
|
| 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
