Книги с автографами Михаила Задорнова и Игоря Губермана
Подарки в багодарность за взносы на приобретение новой программы портала











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Главный вопрос на сегодня
О новой программе для нашего портала.
Буфет. Истории
за нашим столом
1 июня - международный день защиты детей.
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Конкурсы на призы Литературного фонда имени Сергея Есенина
Литературный конкурс "Рассвет"
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты

Конструктор визуальных новелл.
Произведение
Жанр: Детективы и мистикаАвтор: Пакканен Сергей Леонидович
Объем: 2909799 [ символов ]
Красный "Москвич"
КРАСНЫЙ «МОСКВИЧ»
 
Краткое содержание романа.
 
1999 год. По всей Эстонии проносится целая череда дерзких преступлений: убийства, ограбления… И связывает их только одно общее обстоятельство: красный «Москвич». Что это – очередная «Чёрная кошка», или выход на «тропу войны» местного Джека Потрошителя? И мало кому придёт в голову, что весь этот кровавый, леденящий душу спектакль – всего лишь ширма, за которой идёт настоящая война. Война за раздел влияния, между вором в законе Ферзём, и оборотнем в погонах Генералом. Но и они оба, уже заранее, приговорены к смерти, потому что…
 
Волею судьбы в этот переплёт оказывается втянут главный герой романа – Андрей Попов. И ему приходится идти на постоянные компромиссы с собой, устраивать самые невероятные комбинации – чтобы выжить. Как это уже происходило с ним однажды - в детстве, когда он, спасаясь от побоев пьяного отчима, сделал шаг в безвестность…
 
Другой герой романа - Черногорский – (а это на его совести оказывается более тридцати одних только убийств) – с детства был гонимым и отверженным. Будучи не в состоянии постоять за себя, он лишь безропотно терпел всевозможные посягательства – на свою честь, достоинство, благополучие; позволял всем себя «чмырить», «разводить», издеваться, и вообще - делать всё, что вздумается. Но и мириться с ролью затравленной жертвы и жалкого неудачника, несостоявшегося как личность, он не желал. А потому и изобрёл весьма оригинальный способ мести своим обидчикам – путём расправы над их семьями. Бывало, что и сам с ними расправлялся. А чаще - выждет время, да и натравит целую стаю снедаемых «ломкой» малолетних наркоманов - на мать, жену или ребёнка, своего врага. И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не его старый друг – всё тот же Андрей Попов.
Тот и из дерьма вытащил, и новую жизнь помог начать… но ведь бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке! И не те мучители, садисты и предатели принесли Черногорскому полный крах, личностное вырождение, когда уже смерть стала избавлением и облегчением – а именно тот, кому он доверял больше, чем самому себе. Тот, который сделал его орудием – сначала тайного наркобизнеса, а затем - и заметания следов; убийств, которым он находил мотивы из биографии самого Черногорского. Из его, далеко не безупречного, прошлого.
 
Бывалому сыщику Козлову удаётся «вычислить» Попова, но доказать его вину ему не удастся – слишком уж влиятельные люди замешаны в закулисной драме за ширмой спектакля. Да и самому Козлову есть, чего бояться – он и сам далеко не кристально честен, и его методы, пусть и в «благородных» целях, но тоже, мягко выражаясь, не совсем гуманны. Другими словами – они с Поповым друг друга стоят. Поэтому их противостояние оказывается бессмысленным для них обоих.
 
Черногорский арестован, зло наказано – на первом же допросе он берёт всё на себя, и в ту же ночь в КПЗ сводит счёты с жизнью.
 
Ферзь уходит с арены, единоличным лидером криминального мира в Эстонии становится Генерал. Ему суждено погибнуть последним, но сначала уйдут из жизни все те, кто что-либо знал о деле «Красный Москвич», о роли в нём Попова.
 
Наконец, и Генерал выходит из игры. Попов – без пяти минут парламентарий, на место Генерала метит преданный Попову человек. Впереди – обширные горизонты, неограниченная власть, связи с влиятельными людьми, и не только в бывшем Союзе, но и на Западе. До этого – всего один шаг, но Попов этого шага уже не сделает. За ним захлопнулась ловушка, выстроенная им же самим, ещё задолго до начала. Ставшего началом конца…
 
Глава 1.
Красный «Москвич».
 
Весна 1997 г.
Красный «Москвич» сороковой модели неторопливо, вразвалочку катил по булыжным мостовым старого Таллинна. Ленивое весеннее солнышко озорными зайчиками переливалось в его свежей, глянцевой краске, в намытых до блеска стёклах и фарах, в маленьких грязных лужицах, на которые «Москвич» то и дело накатывал, разгоняя вездесущих воробьёв и голубей по сторонам, и, иже с ними, прохожих. Весёлые, искрящиеся брызги так же лениво выскакивали из-под колёс, и тут же падали на мостовую, ничуть не беспокоя прохожих - поскольку машина ехала медленно, едва ли быстрее самих пешеходов. Солнце хоть и не грело - судя по тёплой, а то даже и зимней одежде снующих туда-сюда пешеходов, но зато светило вовсю. Что уже создавало особенное, приподнятое, весеннее настроение у одних; и свои специфические неудобства у других. Например, у водителя «Москвича», которого - и само солнце, стоявшее уже достаточно низко, и зайчики, нахально сверкавшие в каждой луже - порядком слепили, и заставляли всё время щурить глаза.
-Наконец-то! – буркнул он, свернув в тенистый переулок.
Его спутник, сидевший рядом, лишь пожал плечами в ответ. Уж с ослеплением он был знаком отнюдь не понаслышке, поскольку сам не первый год водил машину.
-Чёрт тебя подери! - опять нервно пробурчал водитель, на сей раз в адрес некоей птички, причём не самых крошечных размеров, умудрившейся смачно нагадить в аккурат на лобовое стекло. Он несколько раз нажал кнопку омывателя, и на стекло хлынули фонтаны пенистой воды, деловито зашуршали «дворники», но птичий сюрприз остался для них вне зоны досягаемости.
-Кхём пянг! - так или как-то в этом роде сквозь зубы проворчал водитель, на что его спутник просто рассмеялся.
-Да что ты напрягаешься? Расслабься ты, в конце-то концов! Вечно сам себе головные боли создаёшь из ничего…
-Да я вообще-то за своё гоню - устало буркнул водитель.
-А ты и не гони! Тебе гнать-то уже и не за что! Или что - тоже успел где-то автограф оставить? - улыбнулся молодой человек, кивнув на лобовое стекло.
-Сам ведь знаешь - смягчился тот.
-Ну так, а если я знаю, то за что тебе вообще переживать? Живи, как живётся, жди добрых вестей. От меня, насколько тебе известно, худые вести не приходят.
-Да мы уже давно вроде как… - замялся водитель.
-Когда ты сам этого хотел – резонно ответил спутник.
-Но всё равно уже не так… - вновь начал водитель, и вновь замялся.
-Значит, ты сам этого хочешь. Или, скажи прямо в глаза: что тебя не устраивает?
-Ну если уж совсем начистоту… Какая-то дистанция между нами появилась. Раньше всё как-то легче было, больше так, по душам…
-И когда же она вдруг появилась, эта дистанция твоя?
-Сам знаешь, когда. Когда вся эта канитель заварилась. Мне эту грязь ворошить в сотый раз… - водитель досадливо сморщился.
-А раз так, то где канитель, там и дистанция. Усёк?
-Но всё равно теперь я вижу…
-В таком случае, обратись к глазному врачу. Время-то на месте не стоит, а дальше сам догоняй свою дистанцию. Только давай-ка, замнём эту тему. Всем разговорам свой черёд. Вот придёт – тогда и поговорим.
-Ты хочешь сказать - я ничего не пойму?
-Я вообще ничего не хочу сказать. Замяли эту тему - и всё. Канители, дистанции, нервы… Живи сегодняшним днём, и не лезь ты в это прошлое. Не пытайся его ни переделывать, ни за него извиняться, ни оправдываться, ни отыгрываться. Закон казино: ты приходишь играть. Тогда ты выигрываешь. А когда ты приходишь отыгрываться за старый проигрыш, ты проигрываешь вдвойне.
-Я не играю в казино.
-А вот поиграй, внеси разнообразия. Вся жизнь - игра: люди играют роли, люди играют в игры. Приехали! - сказал молодой человек, и щёлкнул пальцами.
-Эрик Бёрн! - сказал водитель, припарковывая машину возле живописного старинного здания, на котором, над чёрной аркой двери, ведущей в подвал, красовалась надпись по-эстонски: «Ресторан-бар». – И Станиславский! - добавил он - уже выйдя из машины, достав промеж сидений тряпку, и флакон с какой-то жидкостью, и смочив тряпку. После чего, он принялся старательно драить лобовое стекло.
Водитель «Москвича» был невысокий, субтильный; можно сказать, даже болезненно худой юноша, лет восемнадцати-двадцати на вид. Хотя ему, возможно, могло быть и больше. Светлый джинсовый костюм сидел на нём словно с чужого плеча, о чём броско свидетельствовали - грубо завёрнутые брюки и, не по размеру большая, куртка. Тощая шея, ввиду своей худобы, казалась не в меру длинной, что усугублялось худым заострённым подбородком, и выпирающими скулами. Обращали на себя внимание беспокойные, нездорово блестящие, глаза, с огромными тёмными синяками под ними; и непослушные, взъерошенные волосы. Из-под мешковатой куртки торчала вылезшая скомканная рубашка, а на потёртых брюках бугрилось содержимое карманов. Всё это вместе, делало его похожим на растрёпанного воробья. Выйдя из машины, и покончив с лобовым стеклом, он стал спешно приводить себя в порядок.
Пассажир же производил совсем иное впечатление, будучи, в какой-то мере, антиподом своего товарища. Высокий – но не настолько, чтобы казаться жердяем; тоже худощавый – но не бросающейся в глаза худобой, к нему бы скорее подошёл эпитет «стройный». Он был почти натуральный брюнет – его аккуратно уложенные волосы были тёмно-каштановыми, и, при разном освещении, могли казаться то иссиня-чёрными, то, напротив, с пурпурно-медным отливом. Его черты лица поражали своей правильностью, это был тот классический образец красавца-сердцееда с обложки супермодного журнала, или любовного романа. Но, в отличие от пылких и легкомысленных «мучачо», этот человек был явно умом не обделён, судя по его живым, проницательным, зелёно-карим глазам. Было в его облике что-то притягательное, внушающее доверие - его приятные манеры, умение сразу расположить к себе практически любого собеседника, и какая-то незримая аура, которую он создавал вокруг себя, всегда держась при этом искренно и непринуждённо. Одет он был в дорогой тёмно-фиолетовый костюм от Версаче, кремово-жёлтую сорочку и бордовый галстук-«шнурок», обут в начищенные до блеска лакированные туфли. На шее у него красовалась золотая цепочка – не массивная, но и не сказать, чтобы слишком тонкая, а на левом среднем пальце – изящный перстень с фиолетовым камнем, посреди которого блестели золотые буквы АР. На вид брюнету было, может, немногим меньше тридцати.
Увлекая за собой товарища, брюнет спустился по гранитным ступенькам к чёрной двери с аркой, на которой висела дощечка с надписью: «Резервирован». Не обращая внимания на табличку, брюнет нажал на кнопку звонка рядом с дверью.
За дверью послышался лёгкий шорох, после чего раздалось:
-Кто там? - вопросил взволнованный женский голос.
-Свои, свои – ответил брюнет.
В двери загремели задвижки, ключи и прочие хитроумные приспособления, отгораживающие от внешнего мира сие заведение, предназначавшееся на сегодня лишь особам избранным. Наконец, дверь открылась. В дверях стояла миловидная женщина средних лет, в одежде официантки. Увидев гостей, она растерянно покраснела, словно со стыда или от неловкости. Казалось, будь что в её руках – она бы непременно это выронила.
-Ах, Андрей Андреевич! – извиняющимся, сбивчивым голосом, начала она – мы же Вас ждали к шести…
-Всё в порядке, Любаша! – мягко ответил ей Андрей Андреевич и дружески-одобрительно приобнял за плечо. - И вовсе незачем так волноваться. Я нисколько в вас не сомневаюсь.
-Но ведь ещё не всё готово, Андрей Андреевич! Вы бы хоть предупредили…
-Любочка, девочка моя – ответил брюнет, которого женщина, будучи старше его на добрый десяток лет, называла Андрей Андреевич. – Я же сказал: не надо беспокоиться. Всё идёт так, как надо. Гости придут к шести, как мы и договаривались. А сейчас просто мы с другом зашли немного подкрепиться.
-Ну, слава Богу! – с облегчением вздохнула Любочка и закрыла за вошедшими дверь.
-Что там такое? – выбежала в зал румяная, дородная, краснощёкая женщина лет сорока, одетая совсем иначе, нежели официантка Люба – то была повариха. – Батюшки! – воскликнула она, увидев неожиданных визитёров. – И что же Вам дома-то не сидится, Андрей свет Андреич? Заморочились мы сегодня с Вашими китайцами, да с итальянцами. Особенно, вон, переводчики замучились. Ещё Романа за провизией ихней послали, битый час его черти где-то носят, а чужестранцы ваши никакой замены не признают. Вынь да положь им вот это!
-Значит, вынем да положим. К чему горевать, Тоня? Знаешь ведь, что это всё не просто так, что за труды праведные воздастся каждому с лихвой. Ты лучше сваргань нам с другом подкрепиться.
-А другу какой кухни подавать? А то всё…
-А другу лучше русской кухни ничего не надо! Хохлятский борщ, сибирские пельмени и ржаной квас, поскольку он за рулём. А заодно и мне сообрази чего-нибудь. И позовите шефа – я с Романом вашим вопрос решу.
-Эх, горе вы моё луковое – засмеялась женщина, уходя в подсобное помещение, откуда доносились гром посуды, шум, суета, скупая китайская и зычная итальянская речь, вперемешку с русским чертыханьем. Через минуту оттуда вышел седовласый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой. Это и был хозяин заведения.
-Да, Андрей Андреич – подобострастно произнёс он, напряжённо сжимая рукой подбородок.
-У Вас есть трудности? – учтиво спросил Андрей.
-Романа отправили по ресторанам, за специями. Господа повара говорят, что без этих ингредиентов…
-Господа повара знают своё дело. Почему же Вы не позвонили мне?
-Но простите, Вы же клиент…
-Не совсем так. Я не клиент, я организатор. Сегодня я – хозяин. Вы сегодня на меня работаете, и я Вам за это плачу. Или Вас не устраивает размер оплаты? Но это – только сегодня – вздохнул Андрей и вынул портсигар.
-Хорошо – продолжал он, закурив сигарку «Café Crème».- Как мне связаться с Романом?
-Он же приедет… Простите, у Вас не будет закурить? - обратился хозяин заведения к водителю «Москвича», который тем временем достал пачку стомиллиметрового «Кэмела».
-Да, пожалуйста – ответил водитель. Они закурили.
-То есть, Вы хотите сказать, что у вашего Романа нет даже мобильного телефона? - недоуменно заявил Андрей.
-Ну… не у всех же они есть – засмущался пожилой мужчина.
-Хорошо. И куда же Вы его отправили?
-Рестораны, базы… Я могу принести список.
-Список мне не нужен. Лучше напишите, каких… ну этих… короче, чего вам там не хватает, и я приму уже свои меры. А то, что привезёт Роман - если ему это удастся - оставьте себе, на нужды заведения. Да, ещё. Когда товар будет на месте, сколько ещё времени потребуется на приготовления?
-Где-то полчаса, не больше.
-В таком случае, принесите мне перечень товаров.
Мужчина торопливо встал со стула, и удалился. Тут же появилась розовощёкая повариха Тоня с двумя увесистыми дымящимися тарелками в руках.
-Вашему другу и вправду надо подкрепиться! – сказала она. По сравнению с крепкой и дородной поварихой, щуплый парнишка в джинсовой куртке выглядел и впрямь заморышем. – Ешь, ешь, не стесняйся! – сказала она ему. - Если захочешь – ещё наложим! – добавила она, чуть ли не с материнской интонацией в голосе.
-Сейчас прокатишься – сказал ему Андрей. – Надо будет привезти сюда кое-какой провизии, которую ихний охламон-снабженец раздобыть не в состоянии. Придётся мне самому заняться исполнением его обязанностей. Но вы не волнуйтесь – улыбнулся он поварихе. - На ваших гонорарах это нисколько не отразится.
-Арсений Викентьевич, Вас к телефону! – раздался кричащий женский голос.
Через несколько минут в зале вновь появился седовласый хозяин заведения, и деловито произнёс:
-Приятного аппетита.
И когда Андрей вопросительно обернулся на него, добавил:
-Всё в порядке. Роман только что звонил. Он через десять минут будет здесь.
-Прекрасно, Арсений Викентьевич, прекрасно. Теперь такая к Вам просьба. Организуйте Роману мобильный телефон за счёт фирмы. Думаю, недостатка в средствах не будет?
-Ну, раз уж Вы видите в этом необходимость – рассудил Арсений Викентьевич.
-Вижу – резонно ответил Андрей. – Поскольку и в дальнейшем собираюсь пользоваться Вашими услугами. – И в подтверждение своих слов он кивнул головой.
-А ты что, Антонина? – обратился Арсений Викентьевич к поварихе.
-Арсений Викентьевич, она выполняет мой заказ – заступился за неё Андрей.
После чего гости вновь остались за столом одни.
-Куда подашься – спросил Андрей.
-Может, дома буду, а может… - водитель в стеснении замолчал.
-Знаю я твоё «может» - махнул рукой Андрей. – Или Анжелка, или Наташка. Сколько раз тебе повторять одни и те же азбучные истины?
-Да какая Наташка? Какая Анжелка? – ощетинился собеседник.
-Хорошо. Ладно. Валя – улыбнулся тот. – Мне-то что, твоя жизнь, только потом не задавай вопросов… Короче: где тебя найти?
-Мобиры, сам знаешь, у меня нету…
-А её, как я заметил, ни у кого нет, у кого нужно. Зато кому не надо – у тех сплошь и рядом… Ладно, это ни к чему. Отчётов я с тебя не требую – куда ты поедешь, к кому ты поедешь. Езжай, куда хочешь. Телефонная карточка есть?
-Есть, есть – торопливо заверил водитель, при этом размахивая руками.
-Да что ты горячишься? На тебе, вот, сто крон, купишь карточку. Чтобы уж точно хватило. И в семь часов мне позвонишь.
-Лады! – тот спешно погасил сигарету в пепельнице и собрался было бежать, но Андрей его одёрнул:
-Да куда ты опять спешишь? Кнутом, что ли, тебя стегают?
-А что мне здесь светиться? – прогундосил тот, на что Андрей снова рассмеялся:
-Ха – светиться! Было бы, перед кем! Здесь контингент, напротив – самое то! И все почти не замужем. Так что, лови удачу за хвост!
В ответ парень лишь вздохнул. Андрей посмотрел на него сочувствующим взглядом, и вновь непроизвольно засмеялся.
-Ладно, мне пора – пробурчал парень, и заторопился к выходу.
Андрей обернулся в его сторону, хотел было что-то сказать, но тут же передумал, досадливо махнув рукой.
 
… Стрелки часов медленно, но неумолимо, приближались к шести. Уже за считанные минуты до назначенного времени, Андрей Андреевич стоял у двери бара, покуривал сигарку, и рассеянно озирался по сторонам. Вскоре из переулка показалась массивная фигура высокого, широкоплечего мужчины лет сорока. Увидев здоровяка, Андрей удивился, и было чему. Даже для такого искушённого и умудрённого всевозможным опытом человека, каковым он считал себя.
Этот рослый, мускулистый человек, внушающий ужас своим грозным видом, вполне мог сойти за матёрого омоновца, или спецназовца, или… Или бандита, судя по чёрному костюму, под которым белела водолазка, поверх которой золотилась цепь, толщиной в палец. Обут он был в кроссовки, что также говорило о полном пренебрежении ко всякому менталитету. Впрочем, судя по его волевому лицу и глубоко посаженным, слегка прищуренным глазам, в которых таился, хоть и хищный, но всё же умный и осмысленный взгляд – это был отнюдь не «бычара», работающий пугалом для должников. Уже внешность, осанка, манера держаться - выдавали в нём сильного, закалённого, знающего себе цену человека, который привык руководить, подчинять и властвовать. Который завоевал свой статус ценой немалой крови, и в случае любого посягательства, готов пролить ещё и ещё, не затрудняясь ни в выборе средств, ни в моральных принципах. Это был один из приглашённых гостей – Александр Зыкин, главарь одной из крупнейших таллиннских группировок, коронованный вор в законе, по прозвищу Ферзь. Впрочем, его также знали как Графа и Шамана, но эти «погонялы» бытовали уже в более узких, местных кругах…
Андрея удивило то, что Зыкин пришёл пешком, и без сопровождения - что для его ранга было исключением. Хотя, если рассмотреть с другой стороны, не является ли исключением - уже то, что сам Ферзь приходит туда, куда пригласил его человек, который сам по себе есть никто, то есть Андрей? Не логичнее ли было предположить, что Ферзь пошлёт его с ходу подальше, а через час нагрянут эдакие терминаторы и начнут объяснять правила хорошего тона – куда стоит звонить, а куда всё-таки не стоит? Оттуда и подчёркнутая внешняя небрежность – Ферзя, по-видимому, просто забавляло, вот он и решил поразвлекаться, поддержать игру. Ведь, в конце концов, послать он всегда успеет, а то чем чёрт не шутит…
-Привет, Андрей! – сказал Ферзь.
Они поздоровались за руку.
-Заходи – Андрей открыл дверь. – Присаживайся! – он показал на стол, обильно уставленный всевозможными яствами и напитками.
Александр плюхнулся в кресло, стоявшее по самую середину стола, взял в руки бутыль коньяка, повертел её в руках.
-Ну и где же твой протеже? – спросил он.
-Ты угощайся – ответил Андрей. – Сегодня ты у меня в гостях.
Такая смелость и открытость Андрея, Ферзю понравилась. Никакого заискивания, подобострастия, желания выслужиться или подольстить… Это уже в своём роде подкупало Ферзя, привыкшего совсем к другому обращению, и он сказал:
-Ладно, давай, что ли, вздрогнем…
-Вздрогнем – согласился Андрей, открывая бутыль.
-О-о! – повёл ноздрями Александр, учуяв аромат.
-И я того же мнения – парировал Андрей и разлил коньяк по бокалам.
… В две минуты седьмого, к бару бесшумно подкатил белый лимузин. Из лимузина вышел холенный, среднего роста, толстячок лет сорока пяти, чей облик уже успели подпортить лысина и брюшко. За ним вышла роскошная женщина лет тридцати (а впрочем, таким женщинам всегда тридцать), в вечернем платье и меховом манто. Они вошли в приоткрытую дверь.
-Доброго вечера! – сказал толстяк, восхищённо оглядывая богато убранный стол. Он явно ожидал чего-то более скромного, хотя, несомненно, видал и не такую роскошь.
-Какой Вы, однако, непунктуальный! – усмехнулся Ферзь.
-Приношу свои извинения. Отто Юргенс – представился тот.
-Александр.
-Меня, я думаю, никому представлять не надо – вставил реплику Андрей.
-Итак, цель нашей сегодняшней встречи? – нахраписто вопросил Александр. – Ублажать капризы жён? Или любовниц? – при этом он метнул взгляд на Андрея, намекая на возможную связь последнего с юргенсовской женой.
-Это моя жена Эльвира – невозмутимо представил её Юргенс, никак не реагируя на саркастический намёк. В общем-то, смысл вопроса был ясен: если собрались говорить о делах – значит, никаких женщин.
-Очень приятно – та кокетливо улыбнулась.
-Взаимно – ответил Ферзь, поглядывая на часы, и на Андрея одновременно.
Тот вновь принялся разряжать обстановку.
-Очаровательная Эллочка пришла осведомиться, не ждёт ли нас за стенкой джакузи с горячими девочками. Природное женское любопытство.
-И кроме того, в семь часов начинается спектакль – напомнил ей муж.
-Что ж, ладно. Давайте по бокальчику – предложил Андрей.
Женщина кокетливо подмигнула – не то мужу, не то любовнику.
 
-Итак, что за ажиотаж около моих трофеев? – начал Ферзь, когда Эльвиру проводили.
В середине девяностых, когда на Северном Кавказе гремела первая чеченская, в некоторых слоях населения Эстонии, особенно в среде национал-радикалов, ходили продудаевские настроения. То бишь, Дудаев, Басаев и их сторонники – борцы за независимость, а федералы – соответственно оккупанты, и угнетатели малых народов. Этим настроениям способствовал ещё и тот факт, что сам Дудаев, в не столь уж далёком прошлом, был офицером Тартуской лётной дивизии. В Эстонию стали приезжать вербовщики-агитаторы из Чечни, и проводить работу с местным населением, главным образом с безработными, потерявшими всякую надежду как-то устроиться в жизни, парнями-эстонцами. Их убеждали, что во всех их бедах виноваты «русские оккупанты», и предлагали вполне приличные деньги - за «помощь братскому народу» в борьбе с этими самыми «оккупантами». Одну такую группу вербовщиков и захватил Ферзь, чьё отношение к подобным явлениям было крайне отрицательным – если учесть, что он и сам, в своё время, успел повоевать в Афганистане. И вот, уже немногим больше года, эти горе-патриоты находились в рабстве у местных бандитов – Ферзь предпочёл применить к ним их же излюбленный метод. После, их ожидал смертный приговор, но Ферзь пока не торопился его выносить. То ли из соображений, скажем так, экономических, то ли - чтобы дать врагам помучиться, уже, что называется, по полной программе.
-Я предлагаю использовать эти трофеи с максимальной пользой – ответил Андрей. – Какой сейчас от них прок? Да никакого.
-Смелый ты, смотрю, парень – ухмыльнулся Зыкин.
-Я мыслю логически. Если вам, конечно, есть выгода от рабского труда, то смотрите сами… В общем, моя идея такова. У себя на родине они принесут нам гораздо большую пользу, чем здесь. Что такое Чечня? Это нефть. Как раз то, чем занимается Отто. Ребята будут качать из нефтепроводов, доставлять «чёрное ржавьё» к нему в танкеры…
-И как ты это себе представляешь?
-Технологический процесс Отто берёт на себя. Проводы, танкеры, дренажи… Согласишься ли ты на себя взять оперативную сторону дела, вот в чём вопрос. Потери нефти, естественно, будут списываться на войну, но и сам процесс довольно рисковый. Взамен мы будем отправлять им другой товар, то есть – «фен». Он тоже у них в почёте. Укрепляет боевой дух, если вспомнить лётчиков Второй мировой. Вот тебе и колоссальнейший рынок сбыта. А они, за такую радость, будут стараться, я уверен. Вопросы поставки, я полагаю, решать будем вместе. То есть, я предлагаю осуществлять бартер прямо там, «баш на баш». Ихняя радость будет прибывать к ним на этих самых танкерах – они будут их же заливать, соответственно, нефтью. Чем вы между собой рассчитываться будете – решайте уже сами. Я хочу долю – одиннадцать процентов. Мою таксу вы знаете…
-Да, умеешь ты сказки рассказывать – рассмеялся Зыкин.
-Я понимаю, что сами эти ухари ничего для нас не сделают. Это будет разговор с теми, кто стоит уже за ними. Мы сможем их убедить.
-Ты, что ли, будешь с ними говорить?
-Я буду – к удивлению Зыкина, уверенно ответил Андрей. – Но сам понимаешь, мне необходима поддержка. Да и ваша дружба, думаю, обоим будет выгодна.
-Ты очень много думаешь, это вредно. Голова будет болеть.
-По моим предварительным подсчётам, мы будем с этого иметь чистоганом около ста тысяч с рейса. Риск, конечно, велик, но он оправдан. Если ты берёшься за обеспечение безопасности предприятия, Отто уже в ближайшее время сможет начать разворачиваться на Кавказе.
 
…Организатором и устроителем сегодняшнего банкета был Андрей Попов. Он в действительности был еще моложе, чем выглядел – ему едва стукнуло двадцать четыре. Сам по себе он не был ни бизнесменом, не входил ни в одну группировку, но в определённых кругах он был довольно известен под прозвищами Арлекин и Таксист. Помимо всего прочего, за ним закрепилась слава неисправимого донжуана, а успехом у женщин он действительно пользовался, и немалым, и путь в «высший свет» он зачастую прокладывал именно через знакомства с женщинами. Ещё с давних времён, когда юный выпускник профтехучилища случайно познакомился с падчерицей знаменитого Чингисхана. Дальше – больше; вскоре он, неожиданно для всех, (и если верить слухам, то по протекции всё того же Чингисхана), женился на красавице, да не просто красавице, а ещё и с особым приданным. Его новоявленный тесть был полицейским комиссаром, руководил Отделом по особо тяжким преступлениям, а новоиспечённый шурин при этом слыл криминальным авторитетом. Ни много ни мало, сам Коля Питерский. Вот тогда Попов и основал собственную посредническую фирму,
которая продержалась, однако, недолго – как и его брак. Тем не менее, посредничество было его хобби, и он никогда не упускал возможности «провернуть» какое-нибудь «полезное дело». В настоящее же время, Попов был одним из акционеров фирмы, занимающейся всевозможными перевозками, и по совместительству работал в той же фирме таксистом. Он же был одним из соучредителей альтернативного профсоюза – так называемой Независимой Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения, объединявшей в основном дальнобойщиков и таксистов - из его фирмы, и ряда аналогичных. Поговаривали, что без поддержки влиятельных друзей он ровным счётом ничего бы не добился, его положение в обществе, целиком и полностью, зиждется на его амурных успехах и мужских достоинствах, а профсоюз служил средством для отмывания грязных денег – но это были лишь слухи. Не больше.
-А теперь немного экзотики – закончил Попов. – Вы когда-нибудь ездили на «Москвиче»?
Гости дружно рассмеялись – им обоим «Москвич» был и вправду в диковинку. Поэтому они охотно согласились прокатиться на этом «памятнике советского автомобилестроения», как выразился Ферзь. Отто Юргенс вышел у театра «Эстония», у которого стоял лимузин, поджидавший его жену, Ферзя довезли чуть дальше, до гостиницы «Кунгла».
Оба – и Зыкин, и Юргенс – не отвергли сразу предложения Попова. Они в один голос заявили, что им требуется время, на обдумывание и обсуждение. Всё же, через три дня их соглашение было принято, и уже той же весной, «бартер» заработал на полную катушку.
 
Два года спустя.
 
Дождливым апрельским вечером 99-го, на вилле на окраине Пярну был банкет. Хозяин виллы, известный медиамагнат, владелец одного из крупнейших в Эстонии телеканалов – будем в дальнейшем называть этого человека просто господином К. – отмечал очередную годовщину своей супружеской жизни.
Среди его гостей был и уже знакомый читателю Андрей Попов. Беседам о бизнесе и о политике, которые вели между собой захмелевшие мужчины, Андрей предпочитал непринуждённый флирт с женщинами, ничуть не смущаясь тем, что все они были с мужьями, или, по крайней мере, с кавалерами. Даже наоборот, в обществе роскошных женщин, в таких же роскошных дорогих нарядах, Попов чувствовал себя на удивление свободно и раскованно. Пока сам господин К., уединившись с двумя гостями за бокалами бурбона, вел жаркий спор о том, следует ли Эстонии брать пример с Америки, или лучше предпочесть шведскую модель социал-демократии, Попов всячески ухаживал за хозяйкой. Может быть, для него это была своеобразная игра – ведь сегодня именно она, Алиса, была королевой бала, если сравнить хотя бы её наряд с нарядами приглашённых в гости дам. Ей это тоже доставляло особое удовольствие – дразнить мужа, и в то же время, кокетничать с неотразимым кавалером, уже во взгляде, в манерах, в голосе которого, чувствовался особый, завораживающий магнетизм, непроизвольно заставляющий женские сердца биться с удвоенной силой.
Алиса танцевала с Поповым уже третий танец подряд. Этот танец был медленным. И тут на эту парочку впервые обратил внимание сам виновник торжества, видя, какие откровенные знаки внимания они друг другу оказывают. После танца он подошёл к жене и деликатно молвил:
-Алиса, я, конечно, не ревную, но всё-таки не стоит забывать, по какому вообще поводу здесь все собрались.
Женщина от души расхохоталась – и этот естественный, задорный смех делал её ещё прекраснее.
-Я же не виновата, милый, что ты у меня совершенно не умеешь танцевать! – она капризно вздёрнула носиком. – А тут кавалер скучает. Он здесь один сегодня без барышни.
Попов, глядя на эту супружескую сцену, лишь снисходительно улыбался.
-Я думаю, милая леди, что этот юноша действительно украсил Ваше праздничное настроение. Пикантно и романтично. И всё-таки, теперь вам лучше уделить внимание друг другу. А я на некоторое время займу вашего гостя.
Это были слова пожилого, сухопарого господина в чёрном костюме-«тройке». Ни Попов, ни сами виновники торжества, не заметили, как он появился. Точно подкрался, выжидая удобного момента где-то в засаде.
Попов оглядел этого человека. Высокий, стройный, для своих лет удивительно гибкий, с холодным стальным блеском серых глаз. Это был в прошлом генерал милиции, ныне занимавший один из ключевых постов в действующей правоохранительной системе. Впрочем, и нынешние ключевые посты его были двоякого рода. Как известно, наряду с традиционными бандитскими «крышами», подобные функции осуществляет и полиция, (или же – милиция, в той же России), и у полицейских «крыш» существуют в точности такие же законы, иерархия и своя сфера влияния. «Бригадиром» этой «крыши» - человеком, в чьих руках были сосредоточены бразды правления всем теневым бизнесом правоохранительных органов, этаким Понтием Пилатом оборотней в погонах, был Анатолий Георгиевич Дементьев, заслуженно носивший прозвище Генерал.
Попов и раньше знал его в лицо. Однако интерес Генерала к его персоне вызвал у него, по меньшей мере, лёгкое недоумение.
Алиса с мужем, взявшись за руки, отошли к другим гостям.
-Чем же могу быть Вам полезен? – галантно спросил Попов.
-Дорогой Андрей… - осторожно начал Дементьев. – Я вот уже давно за Вами наблюдаю, и думаю – а не пора ли Вам остепениться?
-То есть – Вы об Алисе? – с лёгкостью передёрнул его Попов. – Я думаю, в праздничный день, любящий муж может позволить своей очаровательной жене маленький каприз и маленькую слабость.
-Бросьте притворяться, Вы прекрасно понимаете, что речь совсем не об этом. Хотя и это не стоило бы уж так афишировать. Вы сейчас поймёте, к чему я.
-Ох уж этот высший свет! Перед публикой – все святые! А между тем, у каждого в отдельности таких капризов и слабостей - на Тихий океан хватит. Только свои, почему-то, никто не замечает, а вот на чужие… - рассуждал Андрей.
-Не надо, Андрей, не устраивайте драмспектакль. Тоже мне, Гамлет нашёлся… Я не сегодня за Вами наблюдал. Сегодня мы встретились, можно сказать, случайно. Но именно от сегодняшнего дня может зависеть вся Ваша дальнейшая судьба. Давайте отойдём в другую комнату и присядем. Меня зовут Анатолий Георгиевич.
-Андрей Андреевич – тот холодно протянул руку, и Генерал с чувством её пожал.
-Очень приятно, Андрей Андреевич. Только так как я старше на добрых тридцать лет, то не обессудь, я буду обращаться к тебе на «ты» - сказал Дементьев, закрывая дверь комнаты, в которую они вошли.
Попов сразу же уселся в глубокое кожаное кресло и закурил сигарку.
-Позвольте с Вами не согласиться – сказал он, выпуская дым к потолку. – Форма обращения «ты», как писал ещё Пушкин, подразумевает единство, духовную близость, в какой-то мере, даже панибратство. А мы с Вами, простите, даже и не знакомы. Мы только знаем друг друга в лицо. Что ж, я и Билла Клинтона знаю в лицо, но это ещё ни о чём не говорит.
-Охота самолюбие потешить? – усмехнулся Генерал.
-Нет. Самолюбие здесь ни при чём. Это всего лишь золотое правило шофёра: на дороге соблюдай дистанцию.
-Ну, в меня-то ты не врежешься, не волнуйся. Я же тебя знаю ещё с тех времён, когда ты под Чингисханом ходил.
-Большинство моих нынешних знакомых знают меня именно с тех времён. Только оговоримся – я никогда под ним не ходил. Я с ним сотрудничал. Меня его система не касалась.
-Ладно, это всё лишние эмоции – повёл бровями Дементьев. – Вернёмся к Чингисхану. Почему он так печально кончил?
-Ему завидовали. Его боялись. А прижать кишка была тонка – развёл руками Попов.
-Это ещё ровным счётом ничего не значит. Тебе тоже многие завидуют, тоже многие боятся. Но, тем не менее, тебе даже и охрана не нужна.
-Потому что моя смерть никому не нужна. Кроме геморроя и головной боли, она никому ничего не принесёт.
-А разве смерть Семёна Ильича была кому-то выгодна? Кто что от этого получил? Ну, а теперь подумай ещё вот о чём. В обозримом будущем, и твоя смерть может кому-то понадобиться. Таков закон. Семён Ильич погиб потому, что не определился. И вашим – и нашим. А так не бывает.
-Ладно, давайте уж играть в открытую – нахмурился Попов. – Ты – Генерал. Или, если угодно – бригадный комиссар. Пахан, иными словами. И Чингисхана вы крыли на пару с Саней. Ясно, наверное, о ком идёт речь.
-Я смотрю, ты удивительно догадливый! И смелый, пальца в рот не клади! Да, Чингисхана мы держали на пару. Оба тыла у него прикрыты были. Но видишь – эта тактика оказалась неверной.
-Ему всё же нужно отдать должное – кивнул головой Попов. – В той сфере никакого порядка не было: ни до него, ни после него. А у него он был. Только не понимаю – зачем я вдруг понадобился? Я уже давно бизнесом не занимаюсь. Я работаю в транспортной фирме, ещё занимаюсь общественной деятельностью…
-Ну, а как же Ваше любимое посредничество – любезно ухмыльнулся Дементьев.
-Посреднический бизнес я давно оставил. Впрочем, у меня с тех пор остались кое-какие старые связи, и я порой помогаю людям, которые ко мне обращаются. И делаю это весьма охотно. Но как основное занятие – для меня это этап пройденный.
-Уж не хочешь ли ты сказать, что решил на всю жизнь записаться в таксисты? - злорадно произнёс Генерал.
-Да, я по совместительству таксист, и не вижу в этом ничего зазорного.
-Оно и понятно: человек из народа. Лучше всех чает тяготы простого люда, и завсегда о них радеет. То же самое и с профсоюзом. Случись в фирме разногласия между руководством – за кого все горой ринутся? – саркастично подметил Дементьев.
-Это, по-моему, уже моё личное дело – отрезал Попов.
-Естественно, личное. То есть, ты отошёл от всяких чингисханов, питерских, бросил бизнес и теперь подготавливаешь себе старт в политику. Административный работник, профсоюзный деятель, и вместе с этим – таксист. Неплохое начало.
-Не надо строить догадок на пустом месте – холодно ответил Попов. – Я делаю свою работу, и делаю её на достаточно хорошем уровне. И меня это вполне удовлетворяет. А о дальнейшей перспективе говорить пока рано.
-Не надо притворяться. О твоей возможной дальнейшей карьере политика, уже поговаривают среди наших общих знакомых – уж слишком твои намерения очевидны. Только помни одну старую поговорку – береги честь смолоду. А ты, смотрю, о своей репутации даже и не думаешь. Как в игре – стремишься пролезть на самый верх, и при этом зарабатываешь в свой актив штрафные очки.
-На что это Вы намекаете? – процедил Попов. – Если что-то связанное с посреднической фирмой, и той грязью, которая полилась на меня после развода с женой – то нам не о чем вовсе говорить. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, а что до бизнеса, то я готов выслушать любые претензии. Хоть какой давности. Уж не скажете ли, что я кого-то обидел, обманул? Или, выражаясь современным лексиконом – развёл! Кинул, опустил – последние слова он говорил уже с усмешкой.
-Нет, Андрей, сплетни здесь ни при чём. Как ты выбрался в это общество – тоже пусть останется при тебе, хотя сам знаешь, шила в мешке не утаишь. Только это меня не интересует. Зато другое настораживает. Твоя дружба с Ферзём – акцентировал Дементьев.
-Ах, вот оно что – рассеянно вздохнул Попов. – Ферзь – крыша фирмы. Как Вы знаете, автомобильный рынок, перевозки, таможня – это всё его вотчина. Фирма без крыши в наше время обречена на голодную смерть. Ну, а впрочем, это уже шефа головная боль, а не моя.
-Мне известно и о других аспектах вашей дружбы с этой шахматной фигурой – непреклонно гнул свою линию Дементьев. – Два года тому назад, Саша начал периодически наведываться на Кавказ, к некоему Руслану. После чего туда стали приходить танкеры под норвежскими флагами, гружённые, скажем так, грузом без маркировки, а оттуда они возвращались, залитые нефтью под завязку. Получателем груза является один из здесь присутствующих. Тоже твой молочный брат.
-Пародия на плохой детектив! Только не понимаю, причём здесь я?
-Притом, что именно два года назад, вдруг резко расширилась ваша фирма, а профсоюз заявил о себе в полный голос. Что ж, профсоюз – замечательная ниша для отмывания денег. Вам определённо везёт.
-Я не понял, Вы что – шантажировать меня решили? – брезгливо сморщился Попов. – Не выйдет. Не надейтесь.
Попов, однако, прекрасно понимал, что здесь дело вовсе не в шантаже. Уж кто-кто, а сам Генерал не позволит себе опускаться до такой банальной низости.
-Ну не притворяйся мне тут деточкой! Шантаж! Ты кому такие предъявы делаешь? – рассердился Генерал.
-Объясните мне, в конце концов, что Вы от меня хотите – подавляя раздражение, ответил Попов.
-Дело в следующем. Мы с Ферзём не одного Сёму на двоих делили. И по сей день. Я, как-никак, законник, а он – единственный коронованный вор в Эстонии. Хоть он и купил свою корону, всё равно она у него есть. А остальные все не в счёт. Это шпана, шушера. Что у них есть? Ничего нет. Что они могут? Ничего не могут. Пасутся каждый по своим загонам, и местных баранов стригут. Да ещё всякая халява. Кайфом нынче все, кому не лень, промышляют; девочками – тоже, как Семёна не стало. А мне такой конкурент просто мешает. Нужно, чтобы он мне не мешал. Ты меня понял? – наставительно вопросил Анатолий Георгиевич.
-Я полагаю, с таким предложением Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому – кивнул Попов.
-А я полагаю, что у тебя нет выбора. А то, чего доброго, Саша случайно проведает, почему вдруг в том же 97-м, пропали без вести его бесценные кадры. Талантливые химики, способные из навоза сделать золото, а из ослиной мочи – бензин! И почему кавказцы теперь так охотно берут товар из Финляндии, хотя эстонский амфетамин всегда считался выше качеством. И в чей карман оседает весь невырученный барыш его самого, и вашего общего друга.
-Хватит меня разыгрывать! – Попов встал.
-Сядь! – приказал Дементьев. – Ты меня не понял!
Он встал, подошёл к Попову и погрозил ему пальцем перед самым носом.
-Ты, мелюзга, выскочка, кобель желторотый! Не понял, прощелыга, куда ты влез? Ты между двумя огнями, между молотом и наковальней! Ты поперёк кого суёшься? Я – и Ферзь! Уж я-то с ним договорюсь, а тебя мы в полсекунды в порошок сотрём! Ещё твои дети, внуки и правнуки будут всю жизнь за тебя отдуваться. Ферзя ты уже кинул. Теперь у тебя остался только я. Поэтому ты сделаешь всё так, как положено.
-И что же Вы под этим подразумеваете? – Попов не дрогнул, собрав всю свою волю и самообладание, а уж этого ему было не занимать.
-Ты умный парень. И прекрасно понимаешь, что речь идёт вовсе не о простом заказе. Я осведомлён о твоих способностях, поэтому уверен, что ты справишься. Отойдёт в сторонку Ферзь, может, ещё какой передел грядёт, а на нас никто и не соизволит подумать. А для всех это пройдёт в том качестве, в котором ты им это представишь. Полиции, общественности… Тебе все карты в руки.
-То есть, Вы мне предлагаете устроить шоу вселенского масштаба, эдакий конец света, Армагеддон? Чтоб низвергся недруг Ваш в пучину огненную, вместе со всеми… А Вы знаете, сколько это будет стоить?
-Что именно – насупился Генерал.
-Освобождение Вашего трона – улыбнулся Попов.
-Место в парламенте на следующих выборах. Ну, и деньги. Гораздо большие, чем ты думаешь – тихо, но весомо проговорил Дементьев.
-Что ж, я устрою это шоу… Знаете, я уже тоже об этом думал – сколько верёвочке не виться, а конец будет, долго это не просуществует, рано или поздно придётся всё сворачивать и заметать следы… Поэтому я просто перед ним раскроюсь. Через живца. Это и будет для него западня.
-Ты что, чокнулся? – гаркнул Дементьев.
-Да нет. Как раз наоборот – я сделаю так, что все чокнутся! Все будут заняты серийным убийцей – одни будут от него прятаться, другие – его ловить. А то, что под эту лавочку где-то произойдёт бандитская разборка, и одни замочат других – это уже пройдёт незамеченным, как обыденное явление. Никто этим даже заниматься не будет.
-Ты и вправду рехнулся. Какой ещё серийный убийца? Ты понимаешь хоть, чем ты рискуешь?
-Риск, конечно, есть, а на вопрос, какой это серийный убийца, я отвечу просто: а никакого. Он будет существовать только в головах – полиции и общественности, как Вы этого и хотите. Просто сначала произойдёт какая-нибудь заурядная бытовуха. Потом – ещё что-нибудь, причём между этим ЧП и той бытовухой, будет прослеживаться явная связь. А вдобавок, это ЧП, так или иначе, коснётся Вашего любимого друга. А там и самое время открывать карты. После чего останется только грамотно замести следы, чтобы всем и всё было ясно. Кто, что, почему, и зачем. Тем более, что у нас любят сенсации – и полиция, ну а уж тем более общественность.
-Сенсации… Что до полиции, то я сразу предупреждаю. На нашу помощь даже и не надейся. Вляпаешься в дерьмо – сам его и расхлёбывай.
-А Вы и не обязаны мне помогать – Вы ведь не адвокат.
-Твои шутки, скорее всего, попадут в ведение Отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Тебе этот отдел уже знаком. Старшого я ихнего хорошо знаю, с ним ещё можно поладить, но вот Петька Козлов… Ещё при Володьке замом был. Это мужик настырный, дотошный. За каждую букву прихватывает, да и на подлянки он почище тебя мастер. Остальное думай сам.
-Подлянки – это фабрикуха, что ли? Пусть только попробует мне что-нибудь сфабриковать. Шум такой поднимется, что его и в Антарктиду не пустят. Пингвины скажут: а, это этот подлянщик… А что касается прихватов, то мне это с детства знакомо. Слушаешь, слушаешь – раз, одно с другим не сходится. Всё, завалился! Сам себе противоречишь!
-Зачем ты мне толкуешь эти прописные истины? – проворчал Дементьев.
-Я Вас знакомлю с Вашим же планом. А насчёт Козлова мне предельно ясно – с ним не надо бояться за свои слова. Надо, наоборот, самому себе противоречить, причём настолько, чтобы и он тут же начал себе противоречить. И ткнуть ему это в нос: вы что, товарищ, с котелком своим не дружите? Тогда какого, спрашивается, дьявола вы ещё и мне тут мозги парите? Зачем вообще вы меня вызвали? И сразу будет жалоба в соответствующие инстанции. Пусть разбираются.
-Похоже, ты сам не соображаешь, за что берёшься. Для тебя всё как будто игра – мрачно сказал Генерал.
-Это уже моё личное дело, что и как мне воспринимать – холодно ответил Попов. – Только игру эту затеяли Вы, и Вы же назначили меня ведущим. Я принимаю Вашу игру. Время пошло.
Он направился к двери.
-Смотри, пацан! – прошипел Дементьев. – Один неверный ход, и ты…
-Я Вам даже раскрыл свои козыри – с улыбкой обернулся Попов. – Об остальном я позабочусь сам.
«Он блефует» - подумал про себя Дементьев.
То, что на самом деле решился предпринять Попов, было далеко не блефом. Подобное предложение его действительно шокировало. Поэтому он счёл за необходимость подстраховаться, дабы не оказаться меж двумя огнями, как и сказал ему Генерал; да при этом и в самый неподходящий момент. А заодно - чтобы не оказаться сброшенным в отбой раньше времени, в том случае, если один из тузов решит переменить тактику.
Попов нисколько не мог быть уверен, что Дементьев будет держать язык за зубами, и что их разговор, рано или поздно, не станет достоянием Ферзя. И тогда он решил опередить Дементьева, и предупредить Ферзя о генеральских планах - раньше, чем Генерал это сделает сам. В пользу Попова говорила, во-первых, диктофонная запись разговора, которую он мог редактировать по своему усмотрению – хотя он не мог ручаться, что подобной записи нет и у Дементьева. Во-вторых, Попов отлично знал, чем он рискует, отправляясь к Ферзю на встречу с таким материалом, компрометирующим отнюдь не одного Дементьева, но, в первую очередь, и самого Попова. Выражаясь языком мудрого сверчка из «Буратино», за жизнь Попова никто не дал бы и дохлой сухой мухи. Так что, окажись на его месте практически любой другой, тот предпочёл бы хранить подобные разговоры в строжайшем секрете, делая вид, что ничего не видел, ничего не слышал – из страха перед возможными последствиями. Но только не Попов – уж он-то, прекрасно понимая, что он ставит себе на карту, не мог не осознавать, что это так же будет видеть и сам Ферзь. А тот, будучи человеком неглупым, вмиг сообразит, что Попову самому лезть в такое пекло было бы вопиющим безумием, а стало быть, в его поступке есть некий здравый смысл – то есть он говорит правду. Тем более – кому из двоих мешает Ферзь: Попову или Генералу? Таким образом, Ферзь сразу исключит возможность сговора Дементьева с Поповым, как это уже исключил и сам Дементьев. Паны будут драться, у холопов чубы затрещат, а Попов займёт позицию, аналогичную Штатам во Второй мировой. В конце концов, кто ему самому, Попову, нужен – Дементьев или Зыкин? Да сам по себе – никто. Кто победит – тот и пригодится. В их войне, Попов отвёл себе роль стороннего наблюдателя. Роль своеобразного теневого арбитра: какая потом уже будет разница, что, согласно действующей иерархии, Попов, даже в качестве зрителя, не смеет туда соваться. Потом, когда будет другая иерархия, определять которую будет уже он сам…
Сейчас же Попов просто сам удивлялся своей дерзости, и улыбался себе под нос, лелея свои наполеоновские планы, которые пока представлялись лишь безумной мечтой. Арбитр в войне… Что ж, война уже объявлена, и он, Андрей Попов, туда втянулся не по своей воле.
Приехав на следующий день в Таллинн, он позвонил Ферзю из телефонной будки.
-Саня, это Андрей. Ты в городе?
-В чём вопрос?
-Надо передать одну вещь. Можно на ходу, мне всё равно.
-Давай у «Олимпии» в восемь.
В тот же вечер, в без пяти минут восемь, на стоянке перед гостиницей «Олимпия», что в центре Таллинна, остановилось такси – на своей машине ехать на такую встречу было бы излишне рискованно. Увидев подъезжающий джип «Тойота - Ланд Круизер», Попов, сидевший в такси рядом с водителем, вышел из машины.
Он подошёл к джипу, передал в окно кассету, и как ни в чём не бывало, вернулся обратно в такси. Обе машины тут же покинули пределы стоянки, и разъехались в разные стороны.
Ферзь назначил Попову встречу уже на следующий день. Вопреки всем ожиданиям Попова, он пригласил его не в офис, не в гостиничный номер, и тем более не «на природу», что могло означать и возможные приключения, с особо острыми ощущениями.
Они встретились в бильярдной в центре города.
Гневом Ферзь не пылал, оценив по достоинству честность и мужество Попова. Но он был удивлён, и поэтому – хищнически насторожен.
-Вот, скажи мне – вопросил Зыкин, вертя в руках кий. – Почему товарищ генерал, с таким поручением, обратился именно к тебе, а не к кому-нибудь другому?
-Не могу знать – ответил Попов на старинный армейский манер. – Это его лучше спросить, что за розыгрыш ему вдруг понадобился.
-А почему он говорил с тобой о братьях? – прищурился Ферзь.
-Лично мне о них ничего не известно. Я так думаю, может, он сам чего-то и знает, и теперь хочет в это дело и меня подставить. Мент есть мент. Только зачем мне такая левота? У меня своя работа…
Зыкин долго, пристально смотрел Попову в глаза, насквозь пронзая его взглядом, словно детектором лжи, оценивая его искренность.
-Вот и делай свою работу. А я займусь своей. Всё, пока свободен.
Теперь уже Попову пришлось не на шутку удивиться. Свободен… Так какой же вывод сделал Ферзь? Или что – это у них такая проверка?
В любом случае никаких путей к отступлению у Попова уже не было.
«Сперва залягу на дно» - решил он, выходя из бильярдной. – «Где-то месяц вообще виду не подам. Ферзь будет шуршать вокруг и около Генерала, заодно и за мной проследит - насчёт братьев. Ничего не найдя, он решит, что это форменный понт. Провокация, в обычном ментовском стиле. Похоже, Генерал по жизни мастер на такие шуточки, раз Ферзя это ничуть не удивило. Или у них это в порядке вещей, они каждый день кому-то друг друга заказывают, и их же сдают… Ладно, шутки шутками, а что до Генерала, то будет ему спектакль. Пускай полюбуется. Только зря он думает, что его кинуть будет намного сложнее, чем Ферзя. Когда возникнет в этом необходимость, я просто вынужден буду это сделать. Мне совершенно не нравится перспектива - всю жизнь от кого-то зависеть, и под кого-то подстраиваться. И ведь не я пришёл к Генералу, а Генерал ко мне».
 
Глава 1.
Красный «Москвич».
 
Весна 1997 г.
Красный «Москвич» сороковой модели неторопливо, вразвалочку катил по булыжным мостовым старого Таллинна. Ленивое весеннее солнышко озорными зайчиками переливалось в его свежей, глянцевой краске, в намытых до блеска стёклах и фарах, в маленьких грязных лужицах, на которые «Москвич» то и дело накатывал, разгоняя вездесущих воробьёв и голубей по сторонам, и, иже с ними, прохожих. Весёлые, искрящиеся брызги так же лениво выскакивали из-под колёс, и тут же падали на мостовую, ничуть не беспокоя прохожих - поскольку машина ехала медленно, едва ли быстрее самих пешеходов. Солнце хоть и не грело - судя по тёплой, а то даже и зимней одежде снующих туда-сюда пешеходов, но зато светило вовсю. Что уже создавало особенное, приподнятое, весеннее настроение у одних; и свои специфические неудобства у других. Например, у водителя «Москвича», которого - и само солнце, стоявшее уже достаточно низко, и зайчики, нахально сверкавшие в каждой луже - порядком слепили, и заставляли всё время щурить глаза.
-Наконец-то! – буркнул он, свернув в тенистый переулок.
Его спутник, сидевший рядом, лишь пожал плечами в ответ. Уж с ослеплением он был знаком отнюдь не понаслышке, поскольку сам не первый год водил машину.
-Чёрт тебя подери! - опять нервно пробурчал водитель, на сей раз в адрес некоей птички, причём не самых крошечных размеров, умудрившейся смачно нагадить в аккурат на лобовое стекло. Он несколько раз нажал кнопку омывателя, и на стекло хлынули фонтаны пенистой воды, деловито зашуршали «дворники», но птичий сюрприз остался для них вне зоны досягаемости.
-Кхём пянг! - так или как-то в этом роде сквозь зубы проворчал водитель, на что его спутник просто рассмеялся.
-Да что ты напрягаешься? Расслабься ты, в конце-то концов! Вечно сам себе головные боли создаёшь из ничего…
-Да я вообще-то за своё гоню - устало буркнул водитель.
-А ты и не гони! Тебе гнать-то уже и не за что! Или что - тоже успел где-то автограф оставить? - улыбнулся молодой человек, кивнув на лобовое стекло.
-Сам ведь знаешь - смягчился тот.
-Ну так, а если я знаю, то за что тебе вообще переживать? Живи, как живётся, жди добрых вестей. От меня, насколько тебе известно, худые вести не приходят.
-Да мы уже давно вроде как… - замялся водитель.
-Когда ты сам этого хотел – резонно ответил спутник.
-Но всё равно уже не так… - вновь начал водитель, и вновь замялся.
-Значит, ты сам этого хочешь. Или, скажи прямо в глаза: что тебя не устраивает?
-Ну если уж совсем начистоту… Какая-то дистанция между нами появилась. Раньше всё как-то легче было, больше так, по душам…
-И когда же она вдруг появилась, эта дистанция твоя?
-Сам знаешь, когда. Когда вся эта канитель заварилась. Мне эту грязь ворошить в сотый раз… - водитель досадливо сморщился.
-А раз так, то где канитель, там и дистанция. Усёк?
-Но всё равно теперь я вижу…
-В таком случае, обратись к глазному врачу. Время-то на месте не стоит, а дальше сам догоняй свою дистанцию. Только давай-ка, замнём эту тему. Всем разговорам свой черёд. Вот придёт – тогда и поговорим.
-Ты хочешь сказать - я ничего не пойму?
-Я вообще ничего не хочу сказать. Замяли эту тему - и всё. Канители, дистанции, нервы… Живи сегодняшним днём, и не лезь ты в это прошлое. Не пытайся его ни переделывать, ни за него извиняться, ни оправдываться, ни отыгрываться. Закон казино: ты приходишь играть. Тогда ты выигрываешь. А когда ты приходишь отыгрываться за старый проигрыш, ты проигрываешь вдвойне.
-Я не играю в казино.
-А вот поиграй, внеси разнообразия. Вся жизнь - игра: люди играют роли, люди играют в игры. Приехали! - сказал молодой человек, и щёлкнул пальцами.
-Эрик Бёрн! - сказал водитель, припарковывая машину возле живописного старинного здания, на котором, над чёрной аркой двери, ведущей в подвал, красовалась надпись по-эстонски: «Ресторан-бар». – И Станиславский! - добавил он - уже выйдя из машины, достав промеж сидений тряпку, и флакон с какой-то жидкостью, и смочив тряпку. После чего, он принялся старательно драить лобовое стекло.
Водитель «Москвича» был невысокий, субтильный; можно сказать, даже болезненно худой юноша, лет восемнадцати-двадцати на вид. Хотя ему, возможно, могло быть и больше. Светлый джинсовый костюм сидел на нём словно с чужого плеча, о чём броско свидетельствовали - грубо завёрнутые брюки и, не по размеру большая, куртка. Тощая шея, ввиду своей худобы, казалась не в меру длинной, что усугублялось худым заострённым подбородком, и выпирающими скулами. Обращали на себя внимание беспокойные, нездорово блестящие, глаза, с огромными тёмными синяками под ними; и непослушные, взъерошенные волосы. Из-под мешковатой куртки торчала вылезшая скомканная рубашка, а на потёртых брюках бугрилось содержимое карманов. Всё это вместе, делало его похожим на растрёпанного воробья. Выйдя из машины, и покончив с лобовым стеклом, он стал спешно приводить себя в порядок.
Пассажир же производил совсем иное впечатление, будучи, в какой-то мере, антиподом своего товарища. Высокий – но не настолько, чтобы казаться жердяем; тоже худощавый – но не бросающейся в глаза худобой, к нему бы скорее подошёл эпитет «стройный». Он был почти натуральный брюнет – его аккуратно уложенные волосы были тёмно-каштановыми, и, при разном освещении, могли казаться то иссиня-чёрными, то, напротив, с пурпурно-медным отливом. Его черты лица поражали своей правильностью, это был тот классический образец красавца-сердцееда с обложки супермодного журнала, или любовного романа. Но, в отличие от пылких и легкомысленных «мучачо», этот человек был явно умом не обделён, судя по его живым, проницательным, зелёно-карим глазам. Было в его облике что-то притягательное, внушающее доверие - его приятные манеры, умение сразу расположить к себе практически любого собеседника, и какая-то незримая аура, которую он создавал вокруг себя, всегда держась при этом искренно и непринуждённо. Одет он был в дорогой тёмно-фиолетовый костюм от Версаче, кремово-жёлтую сорочку и бордовый галстук-«шнурок», обут в начищенные до блеска лакированные туфли. На шее у него красовалась золотая цепочка – не массивная, но и не сказать, чтобы слишком тонкая, а на левом среднем пальце – изящный перстень с фиолетовым камнем, посреди которого блестели золотые буквы АР. На вид брюнету было, может, немногим меньше тридцати.
Увлекая за собой товарища, брюнет спустился по гранитным ступенькам к чёрной двери с аркой, на которой висела дощечка с надписью: «Резервирован». Не обращая внимания на табличку, брюнет нажал на кнопку звонка рядом с дверью.
За дверью послышался лёгкий шорох, после чего раздалось:
-Кто там? - вопросил взволнованный женский голос.
-Свои, свои – ответил брюнет.
В двери загремели задвижки, ключи и прочие хитроумные приспособления, отгораживающие от внешнего мира сие заведение, предназначавшееся на сегодня лишь особам избранным. Наконец, дверь открылась. В дверях стояла миловидная женщина средних лет, в одежде официантки. Увидев гостей, она растерянно покраснела, словно со стыда или от неловкости. Казалось, будь что в её руках – она бы непременно это выронила.
-Ах, Андрей Андреевич! – извиняющимся, сбивчивым голосом, начала она – мы же Вас ждали к шести…
-Всё в порядке, Любаша! – мягко ответил ей Андрей Андреевич и дружески-одобрительно приобнял за плечо. - И вовсе незачем так волноваться. Я нисколько в вас не сомневаюсь.
-Но ведь ещё не всё готово, Андрей Андреевич! Вы бы хоть предупредили…
-Любочка, девочка моя – ответил брюнет, которого женщина, будучи старше его на добрый десяток лет, называла Андрей Андреевич. – Я же сказал: не надо беспокоиться. Всё идёт так, как надо. Гости придут к шести, как мы и договаривались. А сейчас просто мы с другом зашли немного подкрепиться.
-Ну, слава Богу! – с облегчением вздохнула Любочка и закрыла за вошедшими дверь.
-Что там такое? – выбежала в зал румяная, дородная, краснощёкая женщина лет сорока, одетая совсем иначе, нежели официантка Люба – то была повариха. – Батюшки! – воскликнула она, увидев неожиданных визитёров. – И что же Вам дома-то не сидится, Андрей свет Андреич? Заморочились мы сегодня с Вашими китайцами, да с итальянцами. Особенно, вон, переводчики замучились. Ещё Романа за провизией ихней послали, битый час его черти где-то носят, а чужестранцы ваши никакой замены не признают. Вынь да положь им вот это!
-Значит, вынем да положим. К чему горевать, Тоня? Знаешь ведь, что это всё не просто так, что за труды праведные воздастся каждому с лихвой. Ты лучше сваргань нам с другом подкрепиться.
-А другу какой кухни подавать? А то всё…
-А другу лучше русской кухни ничего не надо! Хохлятский борщ, сибирские пельмени и ржаной квас, поскольку он за рулём. А заодно и мне сообрази чего-нибудь. И позовите шефа – я с Романом вашим вопрос решу.
-Эх, горе вы моё луковое – засмеялась женщина, уходя в подсобное помещение, откуда доносились гром посуды, шум, суета, скупая китайская и зычная итальянская речь, вперемешку с русским чертыханьем. Через минуту оттуда вышел седовласый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой. Это и был хозяин заведения.
-Да, Андрей Андреич – подобострастно произнёс он, напряжённо сжимая рукой подбородок.
-У Вас есть трудности? – учтиво спросил Андрей.
-Романа отправили по ресторанам, за специями. Господа повара говорят, что без этих ингредиентов…
-Господа повара знают своё дело. Почему же Вы не позвонили мне?
-Но простите, Вы же клиент…
-Не совсем так. Я не клиент, я организатор. Сегодня я – хозяин. Вы сегодня на меня работаете, и я Вам за это плачу. Или Вас не устраивает размер оплаты? Но это – только сегодня – вздохнул Андрей и вынул портсигар.
-Хорошо – продолжал он, закурив сигарку «Café Crème».- Как мне связаться с Романом?
-Он же приедет… Простите, у Вас не будет закурить? - обратился хозяин заведения к водителю «Москвича», который тем временем достал пачку стомиллиметрового «Кэмела».
-Да, пожалуйста – ответил водитель. Они закурили.
-То есть, Вы хотите сказать, что у вашего Романа нет даже мобильного телефона? - недоуменно заявил Андрей.
-Ну… не у всех же они есть – засмущался пожилой мужчина.
-Хорошо. И куда же Вы его отправили?
-Рестораны, базы… Я могу принести список.
-Список мне не нужен. Лучше напишите, каких… ну этих… короче, чего вам там не хватает, и я приму уже свои меры. А то, что привезёт Роман - если ему это удастся - оставьте себе, на нужды заведения. Да, ещё. Когда товар будет на месте, сколько ещё времени потребуется на приготовления?
-Где-то полчаса, не больше.
-В таком случае, принесите мне перечень товаров.
Мужчина торопливо встал со стула, и удалился. Тут же появилась розовощёкая повариха Тоня с двумя увесистыми дымящимися тарелками в руках.
-Вашему другу и вправду надо подкрепиться! – сказала она. По сравнению с крепкой и дородной поварихой, щуплый парнишка в джинсовой куртке выглядел и впрямь заморышем. – Ешь, ешь, не стесняйся! – сказала она ему. - Если захочешь – ещё наложим! – добавила она, чуть ли не с материнской интонацией в голосе.
-Сейчас прокатишься – сказал ему Андрей. – Надо будет привезти сюда кое-какой провизии, которую ихний охламон-снабженец раздобыть не в состоянии. Придётся мне самому заняться исполнением его обязанностей. Но вы не волнуйтесь – улыбнулся он поварихе. - На ваших гонорарах это нисколько не отразится.
-Арсений Викентьевич, Вас к телефону! – раздался кричащий женский голос.
Через несколько минут в зале вновь появился седовласый хозяин заведения, и деловито произнёс:
-Приятного аппетита.
И когда Андрей вопросительно обернулся на него, добавил:
-Всё в порядке. Роман только что звонил. Он через десять минут будет здесь.
-Прекрасно, Арсений Викентьевич, прекрасно. Теперь такая к Вам просьба. Организуйте Роману мобильный телефон за счёт фирмы. Думаю, недостатка в средствах не будет?
-Ну, раз уж Вы видите в этом необходимость – рассудил Арсений Викентьевич.
-Вижу – резонно ответил Андрей. – Поскольку и в дальнейшем собираюсь пользоваться Вашими услугами. – И в подтверждение своих слов он кивнул головой.
-А ты что, Антонина? – обратился Арсений Викентьевич к поварихе.
-Арсений Викентьевич, она выполняет мой заказ – заступился за неё Андрей.
После чего гости вновь остались за столом одни.
-Куда подашься – спросил Андрей.
-Может, дома буду, а может… - водитель в стеснении замолчал.
-Знаю я твоё «может» - махнул рукой Андрей. – Или Анжелка, или Наташка. Сколько раз тебе повторять одни и те же азбучные истины?
-Да какая Наташка? Какая Анжелка? – ощетинился собеседник.
-Хорошо. Ладно. Валя – улыбнулся тот. – Мне-то что, твоя жизнь, только потом не задавай вопросов… Короче: где тебя найти?
-Мобиры, сам знаешь, у меня нету…
-А её, как я заметил, ни у кого нет, у кого нужно. Зато кому не надо – у тех сплошь и рядом… Ладно, это ни к чему. Отчётов я с тебя не требую – куда ты поедешь, к кому ты поедешь. Езжай, куда хочешь. Телефонная карточка есть?
-Есть, есть – торопливо заверил водитель, при этом размахивая руками.
-Да что ты горячишься? На тебе, вот, сто крон, купишь карточку. Чтобы уж точно хватило. И в семь часов мне позвонишь.
-Лады! – тот спешно погасил сигарету в пепельнице и собрался было бежать, но Андрей его одёрнул:
-Да куда ты опять спешишь? Кнутом, что ли, тебя стегают?
-А что мне здесь светиться? – прогундосил тот, на что Андрей снова рассмеялся:
-Ха – светиться! Было бы, перед кем! Здесь контингент, напротив – самое то! И все почти не замужем. Так что, лови удачу за хвост!
В ответ парень лишь вздохнул. Андрей посмотрел на него сочувствующим взглядом, и вновь непроизвольно засмеялся.
-Ладно, мне пора – пробурчал парень, и заторопился к выходу.
Андрей обернулся в его сторону, хотел было что-то сказать, но тут же передумал, досадливо махнув рукой.
 
… Стрелки часов медленно, но неумолимо, приближались к шести. Уже за считанные минуты до назначенного времени, Андрей Андреевич стоял у двери бара, покуривал сигарку, и рассеянно озирался по сторонам. Вскоре из переулка показалась массивная фигура высокого, широкоплечего мужчины лет сорока. Увидев здоровяка, Андрей удивился, и было чему. Даже для такого искушённого и умудрённого всевозможным опытом человека, каковым он считал себя.
Этот рослый, мускулистый человек, внушающий ужас своим грозным видом, вполне мог сойти за матёрого омоновца, или спецназовца, или… Или бандита, судя по чёрному костюму, под которым белела водолазка, поверх которой золотилась цепь, толщиной в палец. Обут он был в кроссовки, что также говорило о полном пренебрежении ко всякому менталитету. Впрочем, судя по его волевому лицу и глубоко посаженным, слегка прищуренным глазам, в которых таился, хоть и хищный, но всё же умный и осмысленный взгляд – это был отнюдь не «бычара», работающий пугалом для должников. Уже внешность, осанка, манера держаться - выдавали в нём сильного, закалённого, знающего себе цену человека, который привык руководить, подчинять и властвовать. Который завоевал свой статус ценой немалой крови, и в случае любого посягательства, готов пролить ещё и ещё, не затрудняясь ни в выборе средств, ни в моральных принципах. Это был один из приглашённых гостей – Александр Зыкин, главарь одной из крупнейших таллиннских группировок, коронованный вор в законе, по прозвищу Ферзь. Впрочем, его также знали как Графа и Шамана, но эти «погонялы» бытовали уже в более узких, местных кругах…
Андрея удивило то, что Зыкин пришёл пешком, и без сопровождения - что для его ранга было исключением. Хотя, если рассмотреть с другой стороны, не является ли исключением - уже то, что сам Ферзь приходит туда, куда пригласил его человек, который сам по себе есть никто, то есть Андрей? Не логичнее ли было предположить, что Ферзь пошлёт его с ходу подальше, а через час нагрянут эдакие терминаторы и начнут объяснять правила хорошего тона – куда стоит звонить, а куда всё-таки не стоит? Оттуда и подчёркнутая внешняя небрежность – Ферзя, по-видимому, просто забавляло, вот он и решил поразвлекаться, поддержать игру. Ведь, в конце концов, послать он всегда успеет, а то чем чёрт не шутит…
-Привет, Андрей! – сказал Ферзь.
Они поздоровались за руку.
-Заходи – Андрей открыл дверь. – Присаживайся! – он показал на стол, обильно уставленный всевозможными яствами и напитками.
Александр плюхнулся в кресло, стоявшее по самую середину стола, взял в руки бутыль коньяка, повертел её в руках.
-Ну и где же твой протеже? – спросил он.
-Ты угощайся – ответил Андрей. – Сегодня ты у меня в гостях.
Такая смелость и открытость Андрея, Ферзю понравилась. Никакого заискивания, подобострастия, желания выслужиться или подольстить… Это уже в своём роде подкупало Ферзя, привыкшего совсем к другому обращению, и он сказал:
-Ладно, давай, что ли, вздрогнем…
-Вздрогнем – согласился Андрей, открывая бутыль.
-О-о! – повёл ноздрями Александр, учуяв аромат.
-И я того же мнения – парировал Андрей и разлил коньяк по бокалам.
… В две минуты седьмого, к бару бесшумно подкатил белый лимузин. Из лимузина вышел холенный, среднего роста, толстячок лет сорока пяти, чей облик уже успели подпортить лысина и брюшко. За ним вышла роскошная женщина лет тридцати (а впрочем, таким женщинам всегда тридцать), в вечернем платье и меховом манто. Они вошли в приоткрытую дверь.
-Доброго вечера! – сказал толстяк, восхищённо оглядывая богато убранный стол. Он явно ожидал чего-то более скромного, хотя, несомненно, видал и не такую роскошь.
-Какой Вы, однако, непунктуальный! – усмехнулся Ферзь.
-Приношу свои извинения. Отто Юргенс – представился тот.
-Александр.
-Меня, я думаю, никому представлять не надо – вставил реплику Андрей.
-Итак, цель нашей сегодняшней встречи? – нахраписто вопросил Александр. – Ублажать капризы жён? Или любовниц? – при этом он метнул взгляд на Андрея, намекая на возможную связь последнего с юргенсовской женой.
-Это моя жена Эльвира – невозмутимо представил её Юргенс, никак не реагируя на саркастический намёк. В общем-то, смысл вопроса был ясен: если собрались говорить о делах – значит, никаких женщин.
-Очень приятно – та кокетливо улыбнулась.
-Взаимно – ответил Ферзь, поглядывая на часы, и на Андрея одновременно.
Тот вновь принялся разряжать обстановку.
-Очаровательная Эллочка пришла осведомиться, не ждёт ли нас за стенкой джакузи с горячими девочками. Природное женское любопытство.
-И кроме того, в семь часов начинается спектакль – напомнил ей муж.
-Что ж, ладно. Давайте по бокальчику – предложил Андрей.
Женщина кокетливо подмигнула – не то мужу, не то любовнику.
 
-Итак, что за ажиотаж около моих трофеев? – начал Ферзь, когда Эльвиру проводили.
В середине девяностых, когда на Северном Кавказе гремела первая чеченская, в некоторых слоях населения Эстонии, особенно в среде национал-радикалов, ходили продудаевские настроения. То бишь, Дудаев, Басаев и их сторонники – борцы за независимость, а федералы – соответственно оккупанты, и угнетатели малых народов. Этим настроениям способствовал ещё и тот факт, что сам Дудаев, в не столь уж далёком прошлом, был офицером Тартуской лётной дивизии. В Эстонию стали приезжать вербовщики-агитаторы из Чечни, и проводить работу с местным населением, главным образом с безработными, потерявшими всякую надежду как-то устроиться в жизни, парнями-эстонцами. Их убеждали, что во всех их бедах виноваты «русские оккупанты», и предлагали вполне приличные деньги - за «помощь братскому народу» в борьбе с этими самыми «оккупантами». Одну такую группу вербовщиков и захватил Ферзь, чьё отношение к подобным явлениям было крайне отрицательным – если учесть, что он и сам, в своё время, успел повоевать в Афганистане. И вот, уже немногим больше года, эти горе-патриоты находились в рабстве у местных бандитов – Ферзь предпочёл применить к ним их же излюбленный метод. После, их ожидал смертный приговор, но Ферзь пока не торопился его выносить. То ли из соображений, скажем так, экономических, то ли - чтобы дать врагам помучиться, уже, что называется, по полной программе.
-Я предлагаю использовать эти трофеи с максимальной пользой – ответил Андрей. – Какой сейчас от них прок? Да никакого.
-Смелый ты, смотрю, парень – ухмыльнулся Зыкин.
-Я мыслю логически. Если вам, конечно, есть выгода от рабского труда, то смотрите сами… В общем, моя идея такова. У себя на родине они принесут нам гораздо большую пользу, чем здесь. Что такое Чечня? Это нефть. Как раз то, чем занимается Отто. Ребята будут качать из нефтепроводов, доставлять «чёрное ржавьё» к нему в танкеры…
-И как ты это себе представляешь?
-Технологический процесс Отто берёт на себя. Проводы, танкеры, дренажи… Согласишься ли ты на себя взять оперативную сторону дела, вот в чём вопрос. Потери нефти, естественно, будут списываться на войну, но и сам процесс довольно рисковый. Взамен мы будем отправлять им другой товар, то есть – «фен». Он тоже у них в почёте. Укрепляет боевой дух, если вспомнить лётчиков Второй мировой. Вот тебе и колоссальнейший рынок сбыта. А они, за такую радость, будут стараться, я уверен. Вопросы поставки, я полагаю, решать будем вместе. То есть, я предлагаю осуществлять бартер прямо там, «баш на баш». Ихняя радость будет прибывать к ним на этих самых танкерах – они будут их же заливать, соответственно, нефтью. Чем вы между собой рассчитываться будете – решайте уже сами. Я хочу долю – одиннадцать процентов. Мою таксу вы знаете…
-Да, умеешь ты сказки рассказывать – рассмеялся Зыкин.
-Я понимаю, что сами эти ухари ничего для нас не сделают. Это будет разговор с теми, кто стоит уже за ними. Мы сможем их убедить.
-Ты, что ли, будешь с ними говорить?
-Я буду – к удивлению Зыкина, уверенно ответил Андрей. – Но сам понимаешь, мне необходима поддержка. Да и ваша дружба, думаю, обоим будет выгодна.
-Ты очень много думаешь, это вредно. Голова будет болеть.
-По моим предварительным подсчётам, мы будем с этого иметь чистоганом около ста тысяч с рейса. Риск, конечно, велик, но он оправдан. Если ты берёшься за обеспечение безопасности предприятия, Отто уже в ближайшее время сможет начать разворачиваться на Кавказе.
 
…Организатором и устроителем сегодняшнего банкета был Андрей Попов. Он в действительности был еще моложе, чем выглядел – ему едва стукнуло двадцать четыре. Сам по себе он не был ни бизнесменом, не входил ни в одну группировку, но в определённых кругах он был довольно известен под прозвищами Арлекин и Таксист. Помимо всего прочего, за ним закрепилась слава неисправимого донжуана, а успехом у женщин он действительно пользовался, и немалым, и путь в «высший свет» он зачастую прокладывал именно через знакомства с женщинами. Ещё с давних времён, когда юный выпускник профтехучилища случайно познакомился с падчерицей знаменитого Чингисхана. Дальше – больше; вскоре он, неожиданно для всех, (и если верить слухам, то по протекции всё того же Чингисхана), женился на красавице, да не просто красавице, а ещё и с особым приданным. Его новоявленный тесть был полицейским комиссаром, руководил Отделом по особо тяжким преступлениям, а новоиспечённый шурин при этом слыл криминальным авторитетом. Ни много ни мало, сам Коля Питерский. Вот тогда Попов и основал собственную посредническую фирму,
которая продержалась, однако, недолго – как и его брак. Тем не менее, посредничество было его хобби, и он никогда не упускал возможности «провернуть» какое-нибудь «полезное дело». В настоящее же время, Попов был одним из акционеров фирмы, занимающейся всевозможными перевозками, и по совместительству работал в той же фирме таксистом. Он же был одним из соучредителей альтернативного профсоюза – так называемой Независимой Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения, объединявшей в основном дальнобойщиков и таксистов - из его фирмы, и ряда аналогичных. Поговаривали, что без поддержки влиятельных друзей он ровным счётом ничего бы не добился, его положение в обществе, целиком и полностью, зиждется на его амурных успехах и мужских достоинствах, а профсоюз служил средством для отмывания грязных денег – но это были лишь слухи. Не больше.
-А теперь немного экзотики – закончил Попов. – Вы когда-нибудь ездили на «Москвиче»?
Гости дружно рассмеялись – им обоим «Москвич» был и вправду в диковинку. Поэтому они охотно согласились прокатиться на этом «памятнике советского автомобилестроения», как выразился Ферзь. Отто Юргенс вышел у театра «Эстония», у которого стоял лимузин, поджидавший его жену, Ферзя довезли чуть дальше, до гостиницы «Кунгла».
Оба – и Зыкин, и Юргенс – не отвергли сразу предложения Попова. Они в один голос заявили, что им требуется время, на обдумывание и обсуждение. Всё же, через три дня их соглашение было принято, и уже той же весной, «бартер» заработал на полную катушку.
 
Два года спустя.
 
Дождливым апрельским вечером 99-го, на вилле на окраине Пярну был банкет. Хозяин виллы, известный медиамагнат, владелец одного из крупнейших в Эстонии телеканалов – будем в дальнейшем называть этого человека просто господином К. – отмечал очередную годовщину своей супружеской жизни.
Среди его гостей был и уже знакомый читателю Андрей Попов. Беседам о бизнесе и о политике, которые вели между собой захмелевшие мужчины, Андрей предпочитал непринуждённый флирт с женщинами, ничуть не смущаясь тем, что все они были с мужьями, или, по крайней мере, с кавалерами. Даже наоборот, в обществе роскошных женщин, в таких же роскошных дорогих нарядах, Попов чувствовал себя на удивление свободно и раскованно. Пока сам господин К., уединившись с двумя гостями за бокалами бурбона, вел жаркий спор о том, следует ли Эстонии брать пример с Америки, или лучше предпочесть шведскую модель социал-демократии, Попов всячески ухаживал за хозяйкой. Может быть, для него это была своеобразная игра – ведь сегодня именно она, Алиса, была королевой бала, если сравнить хотя бы её наряд с нарядами приглашённых в гости дам. Ей это тоже доставляло особое удовольствие – дразнить мужа, и в то же время, кокетничать с неотразимым кавалером, уже во взгляде, в манерах, в голосе которого, чувствовался особый, завораживающий магнетизм, непроизвольно заставляющий женские сердца биться с удвоенной силой.
Алиса танцевала с Поповым уже третий танец подряд. Этот танец был медленным. И тут на эту парочку впервые обратил внимание сам виновник торжества, видя, какие откровенные знаки внимания они друг другу оказывают. После танца он подошёл к жене и деликатно молвил:
-Алиса, я, конечно, не ревную, но всё-таки не стоит забывать, по какому вообще поводу здесь все собрались.
Женщина от души расхохоталась – и этот естественный, задорный смех делал её ещё прекраснее.
-Я же не виновата, милый, что ты у меня совершенно не умеешь танцевать! – она капризно вздёрнула носиком. – А тут кавалер скучает. Он здесь один сегодня без барышни.
Попов, глядя на эту супружескую сцену, лишь снисходительно улыбался.
-Я думаю, милая леди, что этот юноша действительно украсил Ваше праздничное настроение. Пикантно и романтично. И всё-таки, теперь вам лучше уделить внимание друг другу. А я на некоторое время займу вашего гостя.
Это были слова пожилого, сухопарого господина в чёрном костюме-«тройке». Ни Попов, ни сами виновники торжества, не заметили, как он появился. Точно подкрался, выжидая удобного момента где-то в засаде.
Попов оглядел этого человека. Высокий, стройный, для своих лет удивительно гибкий, с холодным стальным блеском серых глаз. Это был в прошлом генерал милиции, ныне занимавший один из ключевых постов в действующей правоохранительной системе. Впрочем, и нынешние ключевые посты его были двоякого рода. Как известно, наряду с традиционными бандитскими «крышами», подобные функции осуществляет и полиция, (или же – милиция, в той же России), и у полицейских «крыш» существуют в точности такие же законы, иерархия и своя сфера влияния. «Бригадиром» этой «крыши» - человеком, в чьих руках были сосредоточены бразды правления всем теневым бизнесом правоохранительных органов, этаким Понтием Пилатом оборотней в погонах, был Анатолий Георгиевич Дементьев, заслуженно носивший прозвище Генерал.
Попов и раньше знал его в лицо. Однако интерес Генерала к его персоне вызвал у него, по меньшей мере, лёгкое недоумение.
Алиса с мужем, взявшись за руки, отошли к другим гостям.
-Чем же могу быть Вам полезен? – галантно спросил Попов.
-Дорогой Андрей… - осторожно начал Дементьев. – Я вот уже давно за Вами наблюдаю, и думаю – а не пора ли Вам остепениться?
-То есть – Вы об Алисе? – с лёгкостью передёрнул его Попов. – Я думаю, в праздничный день, любящий муж может позволить своей очаровательной жене маленький каприз и маленькую слабость.
-Бросьте притворяться, Вы прекрасно понимаете, что речь совсем не об этом. Хотя и это не стоило бы уж так афишировать. Вы сейчас поймёте, к чему я.
-Ох уж этот высший свет! Перед публикой – все святые! А между тем, у каждого в отдельности таких капризов и слабостей - на Тихий океан хватит. Только свои, почему-то, никто не замечает, а вот на чужие… - рассуждал Андрей.
-Не надо, Андрей, не устраивайте драмспектакль. Тоже мне, Гамлет нашёлся… Я не сегодня за Вами наблюдал. Сегодня мы встретились, можно сказать, случайно. Но именно от сегодняшнего дня может зависеть вся Ваша дальнейшая судьба. Давайте отойдём в другую комнату и присядем. Меня зовут Анатолий Георгиевич.
-Андрей Андреевич – тот холодно протянул руку, и Генерал с чувством её пожал.
-Очень приятно, Андрей Андреевич. Только так как я старше на добрых тридцать лет, то не обессудь, я буду обращаться к тебе на «ты» - сказал Дементьев, закрывая дверь комнаты, в которую они вошли.
Попов сразу же уселся в глубокое кожаное кресло и закурил сигарку.
-Позвольте с Вами не согласиться – сказал он, выпуская дым к потолку. – Форма обращения «ты», как писал ещё Пушкин, подразумевает единство, духовную близость, в какой-то мере, даже панибратство. А мы с Вами, простите, даже и не знакомы. Мы только знаем друг друга в лицо. Что ж, я и Билла Клинтона знаю в лицо, но это ещё ни о чём не говорит.
-Охота самолюбие потешить? – усмехнулся Генерал.
-Нет. Самолюбие здесь ни при чём. Это всего лишь золотое правило шофёра: на дороге соблюдай дистанцию.
-Ну, в меня-то ты не врежешься, не волнуйся. Я же тебя знаю ещё с тех времён, когда ты под Чингисханом ходил.
-Большинство моих нынешних знакомых знают меня именно с тех времён. Только оговоримся – я никогда под ним не ходил. Я с ним сотрудничал. Меня его система не касалась.
-Ладно, это всё лишние эмоции – повёл бровями Дементьев. – Вернёмся к Чингисхану. Почему он так печально кончил?
-Ему завидовали. Его боялись. А прижать кишка была тонка – развёл руками Попов.
-Это ещё ровным счётом ничего не значит. Тебе тоже многие завидуют, тоже многие боятся. Но, тем не менее, тебе даже и охрана не нужна.
-Потому что моя смерть никому не нужна. Кроме геморроя и головной боли, она никому ничего не принесёт.
-А разве смерть Семёна Ильича была кому-то выгодна? Кто что от этого получил? Ну, а теперь подумай ещё вот о чём. В обозримом будущем, и твоя смерть может кому-то понадобиться. Таков закон. Семён Ильич погиб потому, что не определился. И вашим – и нашим. А так не бывает.
-Ладно, давайте уж играть в открытую – нахмурился Попов. – Ты – Генерал. Или, если угодно – бригадный комиссар. Пахан, иными словами. И Чингисхана вы крыли на пару с Саней. Ясно, наверное, о ком идёт речь.
-Я смотрю, ты удивительно догадливый! И смелый, пальца в рот не клади! Да, Чингисхана мы держали на пару. Оба тыла у него прикрыты были. Но видишь – эта тактика оказалась неверной.
-Ему всё же нужно отдать должное – кивнул головой Попов. – В той сфере никакого порядка не было: ни до него, ни после него. А у него он был. Только не понимаю – зачем я вдруг понадобился? Я уже давно бизнесом не занимаюсь. Я работаю в транспортной фирме, ещё занимаюсь общественной деятельностью…
-Ну, а как же Ваше любимое посредничество – любезно ухмыльнулся Дементьев.
-Посреднический бизнес я давно оставил. Впрочем, у меня с тех пор остались кое-какие старые связи, и я порой помогаю людям, которые ко мне обращаются. И делаю это весьма охотно. Но как основное занятие – для меня это этап пройденный.
-Уж не хочешь ли ты сказать, что решил на всю жизнь записаться в таксисты? - злорадно произнёс Генерал.
-Да, я по совместительству таксист, и не вижу в этом ничего зазорного.
-Оно и понятно: человек из народа. Лучше всех чает тяготы простого люда, и завсегда о них радеет. То же самое и с профсоюзом. Случись в фирме разногласия между руководством – за кого все горой ринутся? – саркастично подметил Дементьев.
-Это, по-моему, уже моё личное дело – отрезал Попов.
-Естественно, личное. То есть, ты отошёл от всяких чингисханов, питерских, бросил бизнес и теперь подготавливаешь себе старт в политику. Административный работник, профсоюзный деятель, и вместе с этим – таксист. Неплохое начало.
-Не надо строить догадок на пустом месте – холодно ответил Попов. – Я делаю свою работу, и делаю её на достаточно хорошем уровне. И меня это вполне удовлетворяет. А о дальнейшей перспективе говорить пока рано.
-Не надо притворяться. О твоей возможной дальнейшей карьере политика, уже поговаривают среди наших общих знакомых – уж слишком твои намерения очевидны. Только помни одну старую поговорку – береги честь смолоду. А ты, смотрю, о своей репутации даже и не думаешь. Как в игре – стремишься пролезть на самый верх, и при этом зарабатываешь в свой актив штрафные очки.
-На что это Вы намекаете? – процедил Попов. – Если что-то связанное с посреднической фирмой, и той грязью, которая полилась на меня после развода с женой – то нам не о чем вовсе говорить. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, а что до бизнеса, то я готов выслушать любые претензии. Хоть какой давности. Уж не скажете ли, что я кого-то обидел, обманул? Или, выражаясь современным лексиконом – развёл! Кинул, опустил – последние слова он говорил уже с усмешкой.
-Нет, Андрей, сплетни здесь ни при чём. Как ты выбрался в это общество – тоже пусть останется при тебе, хотя сам знаешь, шила в мешке не утаишь. Только это меня не интересует. Зато другое настораживает. Твоя дружба с Ферзём – акцентировал Дементьев.
-Ах, вот оно что – рассеянно вздохнул Попов. – Ферзь – крыша фирмы. Как Вы знаете, автомобильный рынок, перевозки, таможня – это всё его вотчина. Фирма без крыши в наше время обречена на голодную смерть. Ну, а впрочем, это уже шефа головная боль, а не моя.
-Мне известно и о других аспектах вашей дружбы с этой шахматной фигурой – непреклонно гнул свою линию Дементьев. – Два года тому назад, Саша начал периодически наведываться на Кавказ, к некоему Руслану. После чего туда стали приходить танкеры под норвежскими флагами, гружённые, скажем так, грузом без маркировки, а оттуда они возвращались, залитые нефтью под завязку. Получателем груза является один из здесь присутствующих. Тоже твой молочный брат.
-Пародия на плохой детектив! Только не понимаю, причём здесь я?
-Притом, что именно два года назад, вдруг резко расширилась ваша фирма, а профсоюз заявил о себе в полный голос. Что ж, профсоюз – замечательная ниша для отмывания денег. Вам определённо везёт.
-Я не понял, Вы что – шантажировать меня решили? – брезгливо сморщился Попов. – Не выйдет. Не надейтесь.
Попов, однако, прекрасно понимал, что здесь дело вовсе не в шантаже. Уж кто-кто, а сам Генерал не позволит себе опускаться до такой банальной низости.
-Ну не притворяйся мне тут деточкой! Шантаж! Ты кому такие предъявы делаешь? – рассердился Генерал.
-Объясните мне, в конце концов, что Вы от меня хотите – подавляя раздражение, ответил Попов.
-Дело в следующем. Мы с Ферзём не одного Сёму на двоих делили. И по сей день. Я, как-никак, законник, а он – единственный коронованный вор в Эстонии. Хоть он и купил свою корону, всё равно она у него есть. А остальные все не в счёт. Это шпана, шушера. Что у них есть? Ничего нет. Что они могут? Ничего не могут. Пасутся каждый по своим загонам, и местных баранов стригут. Да ещё всякая халява. Кайфом нынче все, кому не лень, промышляют; девочками – тоже, как Семёна не стало. А мне такой конкурент просто мешает. Нужно, чтобы он мне не мешал. Ты меня понял? – наставительно вопросил Анатолий Георгиевич.
-Я полагаю, с таким предложением Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому – кивнул Попов.
-А я полагаю, что у тебя нет выбора. А то, чего доброго, Саша случайно проведает, почему вдруг в том же 97-м, пропали без вести его бесценные кадры. Талантливые химики, способные из навоза сделать золото, а из ослиной мочи – бензин! И почему кавказцы теперь так охотно берут товар из Финляндии, хотя эстонский амфетамин всегда считался выше качеством. И в чей карман оседает весь невырученный барыш его самого, и вашего общего друга.
-Хватит меня разыгрывать! – Попов встал.
-Сядь! – приказал Дементьев. – Ты меня не понял!
Он встал, подошёл к Попову и погрозил ему пальцем перед самым носом.
-Ты, мелюзга, выскочка, кобель желторотый! Не понял, прощелыга, куда ты влез? Ты между двумя огнями, между молотом и наковальней! Ты поперёк кого суёшься? Я – и Ферзь! Уж я-то с ним договорюсь, а тебя мы в полсекунды в порошок сотрём! Ещё твои дети, внуки и правнуки будут всю жизнь за тебя отдуваться. Ферзя ты уже кинул. Теперь у тебя остался только я. Поэтому ты сделаешь всё так, как положено.
-И что же Вы под этим подразумеваете? – Попов не дрогнул, собрав всю свою волю и самообладание, а уж этого ему было не занимать.
-Ты умный парень. И прекрасно понимаешь, что речь идёт вовсе не о простом заказе. Я осведомлён о твоих способностях, поэтому уверен, что ты справишься. Отойдёт в сторонку Ферзь, может, ещё какой передел грядёт, а на нас никто и не соизволит подумать. А для всех это пройдёт в том качестве, в котором ты им это представишь. Полиции, общественности… Тебе все карты в руки.
-То есть, Вы мне предлагаете устроить шоу вселенского масштаба, эдакий конец света, Армагеддон? Чтоб низвергся недруг Ваш в пучину огненную, вместе со всеми… А Вы знаете, сколько это будет стоить?
-Что именно – насупился Генерал.
-Освобождение Вашего трона – улыбнулся Попов.
-Место в парламенте на следующих выборах. Ну, и деньги. Гораздо большие, чем ты думаешь – тихо, но весомо проговорил Дементьев.
-Что ж, я устрою это шоу… Знаете, я уже тоже об этом думал – сколько верёвочке не виться, а конец будет, долго это не просуществует, рано или поздно придётся всё сворачивать и заметать следы… Поэтому я просто перед ним раскроюсь. Через живца. Это и будет для него западня.
-Ты что, чокнулся? – гаркнул Дементьев.
-Да нет. Как раз наоборот – я сделаю так, что все чокнутся! Все будут заняты серийным убийцей – одни будут от него прятаться, другие – его ловить. А то, что под эту лавочку где-то произойдёт бандитская разборка, и одни замочат других – это уже пройдёт незамеченным, как обыденное явление. Никто этим даже заниматься не будет.
-Ты и вправду рехнулся. Какой ещё серийный убийца? Ты понимаешь хоть, чем ты рискуешь?
-Риск, конечно, есть, а на вопрос, какой это серийный убийца, я отвечу просто: а никакого. Он будет существовать только в головах – полиции и общественности, как Вы этого и хотите. Просто сначала произойдёт какая-нибудь заурядная бытовуха. Потом – ещё что-нибудь, причём между этим ЧП и той бытовухой, будет прослеживаться явная связь. А вдобавок, это ЧП, так или иначе, коснётся Вашего любимого друга. А там и самое время открывать карты. После чего останется только грамотно замести следы, чтобы всем и всё было ясно. Кто, что, почему, и зачем. Тем более, что у нас любят сенсации – и полиция, ну а уж тем более общественность.
-Сенсации… Что до полиции, то я сразу предупреждаю. На нашу помощь даже и не надейся. Вляпаешься в дерьмо – сам его и расхлёбывай.
-А Вы и не обязаны мне помогать – Вы ведь не адвокат.
-Твои шутки, скорее всего, попадут в ведение Отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Тебе этот отдел уже знаком. Старшого я ихнего хорошо знаю, с ним ещё можно поладить, но вот Петька Козлов… Ещё при Володьке замом был. Это мужик настырный, дотошный. За каждую букву прихватывает, да и на подлянки он почище тебя мастер. Остальное думай сам.
-Подлянки – это фабрикуха, что ли? Пусть только попробует мне что-нибудь сфабриковать. Шум такой поднимется, что его и в Антарктиду не пустят. Пингвины скажут: а, это этот подлянщик… А что касается прихватов, то мне это с детства знакомо. Слушаешь, слушаешь – раз, одно с другим не сходится. Всё, завалился! Сам себе противоречишь!
-Зачем ты мне толкуешь эти прописные истины? – проворчал Дементьев.
-Я Вас знакомлю с Вашим же планом. А насчёт Козлова мне предельно ясно – с ним не надо бояться за свои слова. Надо, наоборот, самому себе противоречить, причём настолько, чтобы и он тут же начал себе противоречить. И ткнуть ему это в нос: вы что, товарищ, с котелком своим не дружите? Тогда какого, спрашивается, дьявола вы ещё и мне тут мозги парите? Зачем вообще вы меня вызвали? И сразу будет жалоба в соответствующие инстанции. Пусть разбираются.
-Похоже, ты сам не соображаешь, за что берёшься. Для тебя всё как будто игра – мрачно сказал Генерал.
-Это уже моё личное дело, что и как мне воспринимать – холодно ответил Попов. – Только игру эту затеяли Вы, и Вы же назначили меня ведущим. Я принимаю Вашу игру. Время пошло.
Он направился к двери.
-Смотри, пацан! – прошипел Дементьев. – Один неверный ход, и ты…
-Я Вам даже раскрыл свои козыри – с улыбкой обернулся Попов. – Об остальном я позабочусь сам.
«Он блефует» - подумал про себя Дементьев.
То, что на самом деле решился предпринять Попов, было далеко не блефом. Подобное предложение его действительно шокировало. Поэтому он счёл за необходимость подстраховаться, дабы не оказаться меж двумя огнями, как и сказал ему Генерал; да при этом и в самый неподходящий момент. А заодно - чтобы не оказаться сброшенным в отбой раньше времени, в том случае, если один из тузов решит переменить тактику.
Попов нисколько не мог быть уверен, что Дементьев будет держать язык за зубами, и что их разговор, рано или поздно, не станет достоянием Ферзя. И тогда он решил опередить Дементьева, и предупредить Ферзя о генеральских планах - раньше, чем Генерал это сделает сам. В пользу Попова говорила, во-первых, диктофонная запись разговора, которую он мог редактировать по своему усмотрению – хотя он не мог ручаться, что подобной записи нет и у Дементьева. Во-вторых, Попов отлично знал, чем он рискует, отправляясь к Ферзю на встречу с таким материалом, компрометирующим отнюдь не одного Дементьева, но, в первую очередь, и самого Попова. Выражаясь языком мудрого сверчка из «Буратино», за жизнь Попова никто не дал бы и дохлой сухой мухи. Так что, окажись на его месте практически любой другой, тот предпочёл бы хранить подобные разговоры в строжайшем секрете, делая вид, что ничего не видел, ничего не слышал – из страха перед возможными последствиями. Но только не Попов – уж он-то, прекрасно понимая, что он ставит себе на карту, не мог не осознавать, что это так же будет видеть и сам Ферзь. А тот, будучи человеком неглупым, вмиг сообразит, что Попову самому лезть в такое пекло было бы вопиющим безумием, а стало быть, в его поступке есть некий здравый смысл – то есть он говорит правду. Тем более – кому из двоих мешает Ферзь: Попову или Генералу? Таким образом, Ферзь сразу исключит возможность сговора Дементьева с Поповым, как это уже исключил и сам Дементьев. Паны будут драться, у холопов чубы затрещат, а Попов займёт позицию, аналогичную Штатам во Второй мировой. В конце концов, кто ему самому, Попову, нужен – Дементьев или Зыкин? Да сам по себе – никто. Кто победит – тот и пригодится. В их войне, Попов отвёл себе роль стороннего наблюдателя. Роль своеобразного теневого арбитра: какая потом уже будет разница, что, согласно действующей иерархии, Попов, даже в качестве зрителя, не смеет туда соваться. Потом, когда будет другая иерархия, определять которую будет уже он сам…
Сейчас же Попов просто сам удивлялся своей дерзости, и улыбался себе под нос, лелея свои наполеоновские планы, которые пока представлялись лишь безумной мечтой. Арбитр в войне… Что ж, война уже объявлена, и он, Андрей Попов, туда втянулся не по своей воле.
Приехав на следующий день в Таллинн, он позвонил Ферзю из телефонной будки.
-Саня, это Андрей. Ты в городе?
-В чём вопрос?
-Надо передать одну вещь. Можно на ходу, мне всё равно.
-Давай у «Олимпии» в восемь.
В тот же вечер, в без пяти минут восемь, на стоянке перед гостиницей «Олимпия», что в центре Таллинна, остановилось такси – на своей машине ехать на такую встречу было бы излишне рискованно. Увидев подъезжающий джип «Тойота - Ланд Круизер», Попов, сидевший в такси рядом с водителем, вышел из машины.
Он подошёл к джипу, передал в окно кассету, и как ни в чём не бывало, вернулся обратно в такси. Обе машины тут же покинули пределы стоянки, и разъехались в разные стороны.
Ферзь назначил Попову встречу уже на следующий день. Вопреки всем ожиданиям Попова, он пригласил его не в офис, не в гостиничный номер, и тем более не «на природу», что могло означать и возможные приключения, с особо острыми ощущениями.
Они встретились в бильярдной в центре города.
Гневом Ферзь не пылал, оценив по достоинству честность и мужество Попова. Но он был удивлён, и поэтому – хищнически насторожен.
-Вот, скажи мне – вопросил Зыкин, вертя в руках кий. – Почему товарищ генерал, с таким поручением, обратился именно к тебе, а не к кому-нибудь другому?
-Не могу знать – ответил Попов на старинный армейский манер. – Это его лучше спросить, что за розыгрыш ему вдруг понадобился.
-А почему он говорил с тобой о братьях? – прищурился Ферзь.
-Лично мне о них ничего не известно. Я так думаю, может, он сам чего-то и знает, и теперь хочет в это дело и меня подставить. Мент есть мент. Только зачем мне такая левота? У меня своя работа…
Зыкин долго, пристально смотрел Попову в глаза, насквозь пронзая его взглядом, словно детектором лжи, оценивая его искренность.
-Вот и делай свою работу. А я займусь своей. Всё, пока свободен.
Теперь уже Попову пришлось не на шутку удивиться. Свободен… Так какой же вывод сделал Ферзь? Или что – это у них такая проверка?
В любом случае никаких путей к отступлению у Попова уже не было.
«Сперва залягу на дно» - решил он, выходя из бильярдной. – «Где-то месяц вообще виду не подам. Ферзь будет шуршать вокруг и около Генерала, заодно и за мной проследит - насчёт братьев. Ничего не найдя, он решит, что это форменный понт. Провокация, в обычном ментовском стиле. Похоже, Генерал по жизни мастер на такие шуточки, раз Ферзя это ничуть не удивило. Или у них это в порядке вещей, они каждый день кому-то друг друга заказывают, и их же сдают… Ладно, шутки шутками, а что до Генерала, то будет ему спектакль. Пускай полюбуется. Только зря он думает, что его кинуть будет намного сложнее, чем Ферзя. Когда возникнет в этом необходимость, я просто вынужден буду это сделать. Мне совершенно не нравится перспектива - всю жизнь от кого-то зависеть, и под кого-то подстраиваться. И ведь не я пришёл к Генералу, а Генерал ко мне».
 
Глава 1.
Красный «Москвич».
 
Весна 1997 г.
Красный «Москвич» сороковой модели неторопливо, вразвалочку катил по булыжным мостовым старого Таллинна. Ленивое весеннее солнышко озорными зайчиками переливалось в его свежей, глянцевой краске, в намытых до блеска стёклах и фарах, в маленьких грязных лужицах, на которые «Москвич» то и дело накатывал, разгоняя вездесущих воробьёв и голубей по сторонам, и, иже с ними, прохожих. Весёлые, искрящиеся брызги так же лениво выскакивали из-под колёс, и тут же падали на мостовую, ничуть не беспокоя прохожих - поскольку машина ехала медленно, едва ли быстрее самих пешеходов. Солнце хоть и не грело - судя по тёплой, а то даже и зимней одежде снующих туда-сюда пешеходов, но зато светило вовсю. Что уже создавало особенное, приподнятое, весеннее настроение у одних; и свои специфические неудобства у других. Например, у водителя «Москвича», которого - и само солнце, стоявшее уже достаточно низко, и зайчики, нахально сверкавшие в каждой луже - порядком слепили, и заставляли всё время щурить глаза.
-Наконец-то! – буркнул он, свернув в тенистый переулок.
Его спутник, сидевший рядом, лишь пожал плечами в ответ. Уж с ослеплением он был знаком отнюдь не понаслышке, поскольку сам не первый год водил машину.
-Чёрт тебя подери! - опять нервно пробурчал водитель, на сей раз в адрес некоей птички, причём не самых крошечных размеров, умудрившейся смачно нагадить в аккурат на лобовое стекло. Он несколько раз нажал кнопку омывателя, и на стекло хлынули фонтаны пенистой воды, деловито зашуршали «дворники», но птичий сюрприз остался для них вне зоны досягаемости.
-Кхём пянг! - так или как-то в этом роде сквозь зубы проворчал водитель, на что его спутник просто рассмеялся.
-Да что ты напрягаешься? Расслабься ты, в конце-то концов! Вечно сам себе головные боли создаёшь из ничего…
-Да я вообще-то за своё гоню - устало буркнул водитель.
-А ты и не гони! Тебе гнать-то уже и не за что! Или что - тоже успел где-то автограф оставить? - улыбнулся молодой человек, кивнув на лобовое стекло.
-Сам ведь знаешь - смягчился тот.
-Ну так, а если я знаю, то за что тебе вообще переживать? Живи, как живётся, жди добрых вестей. От меня, насколько тебе известно, худые вести не приходят.
-Да мы уже давно вроде как… - замялся водитель.
-Когда ты сам этого хотел – резонно ответил спутник.
-Но всё равно уже не так… - вновь начал водитель, и вновь замялся.
-Значит, ты сам этого хочешь. Или, скажи прямо в глаза: что тебя не устраивает?
-Ну если уж совсем начистоту… Какая-то дистанция между нами появилась. Раньше всё как-то легче было, больше так, по душам…
-И когда же она вдруг появилась, эта дистанция твоя?
-Сам знаешь, когда. Когда вся эта канитель заварилась. Мне эту грязь ворошить в сотый раз… - водитель досадливо сморщился.
-А раз так, то где канитель, там и дистанция. Усёк?
-Но всё равно теперь я вижу…
-В таком случае, обратись к глазному врачу. Время-то на месте не стоит, а дальше сам догоняй свою дистанцию. Только давай-ка, замнём эту тему. Всем разговорам свой черёд. Вот придёт – тогда и поговорим.
-Ты хочешь сказать - я ничего не пойму?
-Я вообще ничего не хочу сказать. Замяли эту тему - и всё. Канители, дистанции, нервы… Живи сегодняшним днём, и не лезь ты в это прошлое. Не пытайся его ни переделывать, ни за него извиняться, ни оправдываться, ни отыгрываться. Закон казино: ты приходишь играть. Тогда ты выигрываешь. А когда ты приходишь отыгрываться за старый проигрыш, ты проигрываешь вдвойне.
-Я не играю в казино.
-А вот поиграй, внеси разнообразия. Вся жизнь - игра: люди играют роли, люди играют в игры. Приехали! - сказал молодой человек, и щёлкнул пальцами.
-Эрик Бёрн! - сказал водитель, припарковывая машину возле живописного старинного здания, на котором, над чёрной аркой двери, ведущей в подвал, красовалась надпись по-эстонски: «Ресторан-бар». – И Станиславский! - добавил он - уже выйдя из машины, достав промеж сидений тряпку, и флакон с какой-то жидкостью, и смочив тряпку. После чего, он принялся старательно драить лобовое стекло.
Водитель «Москвича» был невысокий, субтильный; можно сказать, даже болезненно худой юноша, лет восемнадцати-двадцати на вид. Хотя ему, возможно, могло быть и больше. Светлый джинсовый костюм сидел на нём словно с чужого плеча, о чём броско свидетельствовали - грубо завёрнутые брюки и, не по размеру большая, куртка. Тощая шея, ввиду своей худобы, казалась не в меру длинной, что усугублялось худым заострённым подбородком, и выпирающими скулами. Обращали на себя внимание беспокойные, нездорово блестящие, глаза, с огромными тёмными синяками под ними; и непослушные, взъерошенные волосы. Из-под мешковатой куртки торчала вылезшая скомканная рубашка, а на потёртых брюках бугрилось содержимое карманов. Всё это вместе, делало его похожим на растрёпанного воробья. Выйдя из машины, и покончив с лобовым стеклом, он стал спешно приводить себя в порядок.
Пассажир же производил совсем иное впечатление, будучи, в какой-то мере, антиподом своего товарища. Высокий – но не настолько, чтобы казаться жердяем; тоже худощавый – но не бросающейся в глаза худобой, к нему бы скорее подошёл эпитет «стройный». Он был почти натуральный брюнет – его аккуратно уложенные волосы были тёмно-каштановыми, и, при разном освещении, могли казаться то иссиня-чёрными, то, напротив, с пурпурно-медным отливом. Его черты лица поражали своей правильностью, это был тот классический образец красавца-сердцееда с обложки супермодного журнала, или любовного романа. Но, в отличие от пылких и легкомысленных «мучачо», этот человек был явно умом не обделён, судя по его живым, проницательным, зелёно-карим глазам. Было в его облике что-то притягательное, внушающее доверие - его приятные манеры, умение сразу расположить к себе практически любого собеседника, и какая-то незримая аура, которую он создавал вокруг себя, всегда держась при этом искренно и непринуждённо. Одет он был в дорогой тёмно-фиолетовый костюм от Версаче, кремово-жёлтую сорочку и бордовый галстук-«шнурок», обут в начищенные до блеска лакированные туфли. На шее у него красовалась золотая цепочка – не массивная, но и не сказать, чтобы слишком тонкая, а на левом среднем пальце – изящный перстень с фиолетовым камнем, посреди которого блестели золотые буквы АР. На вид брюнету было, может, немногим меньше тридцати.
Увлекая за собой товарища, брюнет спустился по гранитным ступенькам к чёрной двери с аркой, на которой висела дощечка с надписью: «Резервирован». Не обращая внимания на табличку, брюнет нажал на кнопку звонка рядом с дверью.
За дверью послышался лёгкий шорох, после чего раздалось:
-Кто там? - вопросил взволнованный женский голос.
-Свои, свои – ответил брюнет.
В двери загремели задвижки, ключи и прочие хитроумные приспособления, отгораживающие от внешнего мира сие заведение, предназначавшееся на сегодня лишь особам избранным. Наконец, дверь открылась. В дверях стояла миловидная женщина средних лет, в одежде официантки. Увидев гостей, она растерянно покраснела, словно со стыда или от неловкости. Казалось, будь что в её руках – она бы непременно это выронила.
-Ах, Андрей Андреевич! – извиняющимся, сбивчивым голосом, начала она – мы же Вас ждали к шести…
-Всё в порядке, Любаша! – мягко ответил ей Андрей Андреевич и дружески-одобрительно приобнял за плечо. - И вовсе незачем так волноваться. Я нисколько в вас не сомневаюсь.
-Но ведь ещё не всё готово, Андрей Андреевич! Вы бы хоть предупредили…
-Любочка, девочка моя – ответил брюнет, которого женщина, будучи старше его на добрый десяток лет, называла Андрей Андреевич. – Я же сказал: не надо беспокоиться. Всё идёт так, как надо. Гости придут к шести, как мы и договаривались. А сейчас просто мы с другом зашли немного подкрепиться.
-Ну, слава Богу! – с облегчением вздохнула Любочка и закрыла за вошедшими дверь.
-Что там такое? – выбежала в зал румяная, дородная, краснощёкая женщина лет сорока, одетая совсем иначе, нежели официантка Люба – то была повариха. – Батюшки! – воскликнула она, увидев неожиданных визитёров. – И что же Вам дома-то не сидится, Андрей свет Андреич? Заморочились мы сегодня с Вашими китайцами, да с итальянцами. Особенно, вон, переводчики замучились. Ещё Романа за провизией ихней послали, битый час его черти где-то носят, а чужестранцы ваши никакой замены не признают. Вынь да положь им вот это!
-Значит, вынем да положим. К чему горевать, Тоня? Знаешь ведь, что это всё не просто так, что за труды праведные воздастся каждому с лихвой. Ты лучше сваргань нам с другом подкрепиться.
-А другу какой кухни подавать? А то всё…
-А другу лучше русской кухни ничего не надо! Хохлятский борщ, сибирские пельмени и ржаной квас, поскольку он за рулём. А заодно и мне сообрази чего-нибудь. И позовите шефа – я с Романом вашим вопрос решу.
-Эх, горе вы моё луковое – засмеялась женщина, уходя в подсобное помещение, откуда доносились гром посуды, шум, суета, скупая китайская и зычная итальянская речь, вперемешку с русским чертыханьем. Через минуту оттуда вышел седовласый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой. Это и был хозяин заведения.
-Да, Андрей Андреич – подобострастно произнёс он, напряжённо сжимая рукой подбородок.
-У Вас есть трудности? – учтиво спросил Андрей.
-Романа отправили по ресторанам, за специями. Господа повара говорят, что без этих ингредиентов…
-Господа повара знают своё дело. Почему же Вы не позвонили мне?
-Но простите, Вы же клиент…
-Не совсем так. Я не клиент, я организатор. Сегодня я – хозяин. Вы сегодня на меня работаете, и я Вам за это плачу. Или Вас не устраивает размер оплаты? Но это – только сегодня – вздохнул Андрей и вынул портсигар.
-Хорошо – продолжал он, закурив сигарку «Café Crème».- Как мне связаться с Романом?
-Он же приедет… Простите, у Вас не будет закурить? - обратился хозяин заведения к водителю «Москвича», который тем временем достал пачку стомиллиметрового «Кэмела».
-Да, пожалуйста – ответил водитель. Они закурили.
-То есть, Вы хотите сказать, что у вашего Романа нет даже мобильного телефона? - недоуменно заявил Андрей.
-Ну… не у всех же они есть – засмущался пожилой мужчина.
-Хорошо. И куда же Вы его отправили?
-Рестораны, базы… Я могу принести список.
-Список мне не нужен. Лучше напишите, каких… ну этих… короче, чего вам там не хватает, и я приму уже свои меры. А то, что привезёт Роман - если ему это удастся - оставьте себе, на нужды заведения. Да, ещё. Когда товар будет на месте, сколько ещё времени потребуется на приготовления?
-Где-то полчаса, не больше.
-В таком случае, принесите мне перечень товаров.
Мужчина торопливо встал со стула, и удалился. Тут же появилась розовощёкая повариха Тоня с двумя увесистыми дымящимися тарелками в руках.
-Вашему другу и вправду надо подкрепиться! – сказала она. По сравнению с крепкой и дородной поварихой, щуплый парнишка в джинсовой куртке выглядел и впрямь заморышем. – Ешь, ешь, не стесняйся! – сказала она ему. - Если захочешь – ещё наложим! – добавила она, чуть ли не с материнской интонацией в голосе.
-Сейчас прокатишься – сказал ему Андрей. – Надо будет привезти сюда кое-какой провизии, которую ихний охламон-снабженец раздобыть не в состоянии. Придётся мне самому заняться исполнением его обязанностей. Но вы не волнуйтесь – улыбнулся он поварихе. - На ваших гонорарах это нисколько не отразится.
-Арсений Викентьевич, Вас к телефону! – раздался кричащий женский голос.
Через несколько минут в зале вновь появился седовласый хозяин заведения, и деловито произнёс:
-Приятного аппетита.
И когда Андрей вопросительно обернулся на него, добавил:
-Всё в порядке. Роман только что звонил. Он через десять минут будет здесь.
-Прекрасно, Арсений Викентьевич, прекрасно. Теперь такая к Вам просьба. Организуйте Роману мобильный телефон за счёт фирмы. Думаю, недостатка в средствах не будет?
-Ну, раз уж Вы видите в этом необходимость – рассудил Арсений Викентьевич.
-Вижу – резонно ответил Андрей. – Поскольку и в дальнейшем собираюсь пользоваться Вашими услугами. – И в подтверждение своих слов он кивнул головой.
-А ты что, Антонина? – обратился Арсений Викентьевич к поварихе.
-Арсений Викентьевич, она выполняет мой заказ – заступился за неё Андрей.
После чего гости вновь остались за столом одни.
-Куда подашься – спросил Андрей.
-Может, дома буду, а может… - водитель в стеснении замолчал.
-Знаю я твоё «может» - махнул рукой Андрей. – Или Анжелка, или Наташка. Сколько раз тебе повторять одни и те же азбучные истины?
-Да какая Наташка? Какая Анжелка? – ощетинился собеседник.
-Хорошо. Ладно. Валя – улыбнулся тот. – Мне-то что, твоя жизнь, только потом не задавай вопросов… Короче: где тебя найти?
-Мобиры, сам знаешь, у меня нету…
-А её, как я заметил, ни у кого нет, у кого нужно. Зато кому не надо – у тех сплошь и рядом… Ладно, это ни к чему. Отчётов я с тебя не требую – куда ты поедешь, к кому ты поедешь. Езжай, куда хочешь. Телефонная карточка есть?
-Есть, есть – торопливо заверил водитель, при этом размахивая руками.
-Да что ты горячишься? На тебе, вот, сто крон, купишь карточку. Чтобы уж точно хватило. И в семь часов мне позвонишь.
-Лады! – тот спешно погасил сигарету в пепельнице и собрался было бежать, но Андрей его одёрнул:
-Да куда ты опять спешишь? Кнутом, что ли, тебя стегают?
-А что мне здесь светиться? – прогундосил тот, на что Андрей снова рассмеялся:
-Ха – светиться! Было бы, перед кем! Здесь контингент, напротив – самое то! И все почти не замужем. Так что, лови удачу за хвост!
В ответ парень лишь вздохнул. Андрей посмотрел на него сочувствующим взглядом, и вновь непроизвольно засмеялся.
-Ладно, мне пора – пробурчал парень, и заторопился к выходу.
Андрей обернулся в его сторону, хотел было что-то сказать, но тут же передумал, досадливо махнув рукой.
 
… Стрелки часов медленно, но неумолимо, приближались к шести. Уже за считанные минуты до назначенного времени, Андрей Андреевич стоял у двери бара, покуривал сигарку, и рассеянно озирался по сторонам. Вскоре из переулка показалась массивная фигура высокого, широкоплечего мужчины лет сорока. Увидев здоровяка, Андрей удивился, и было чему. Даже для такого искушённого и умудрённого всевозможным опытом человека, каковым он считал себя.
Этот рослый, мускулистый человек, внушающий ужас своим грозным видом, вполне мог сойти за матёрого омоновца, или спецназовца, или… Или бандита, судя по чёрному костюму, под которым белела водолазка, поверх которой золотилась цепь, толщиной в палец. Обут он был в кроссовки, что также говорило о полном пренебрежении ко всякому менталитету. Впрочем, судя по его волевому лицу и глубоко посаженным, слегка прищуренным глазам, в которых таился, хоть и хищный, но всё же умный и осмысленный взгляд – это был отнюдь не «бычара», работающий пугалом для должников. Уже внешность, осанка, манера держаться - выдавали в нём сильного, закалённого, знающего себе цену человека, который привык руководить, подчинять и властвовать. Который завоевал свой статус ценой немалой крови, и в случае любого посягательства, готов пролить ещё и ещё, не затрудняясь ни в выборе средств, ни в моральных принципах. Это был один из приглашённых гостей – Александр Зыкин, главарь одной из крупнейших таллиннских группировок, коронованный вор в законе, по прозвищу Ферзь. Впрочем, его также знали как Графа и Шамана, но эти «погонялы» бытовали уже в более узких, местных кругах…
Андрея удивило то, что Зыкин пришёл пешком, и без сопровождения - что для его ранга было исключением. Хотя, если рассмотреть с другой стороны, не является ли исключением - уже то, что сам Ферзь приходит туда, куда пригласил его человек, который сам по себе есть никто, то есть Андрей? Не логичнее ли было предположить, что Ферзь пошлёт его с ходу подальше, а через час нагрянут эдакие терминаторы и начнут объяснять правила хорошего тона – куда стоит звонить, а куда всё-таки не стоит? Оттуда и подчёркнутая внешняя небрежность – Ферзя, по-видимому, просто забавляло, вот он и решил поразвлекаться, поддержать игру. Ведь, в конце концов, послать он всегда успеет, а то чем чёрт не шутит…
-Привет, Андрей! – сказал Ферзь.
Они поздоровались за руку.
-Заходи – Андрей открыл дверь. – Присаживайся! – он показал на стол, обильно уставленный всевозможными яствами и напитками.
Александр плюхнулся в кресло, стоявшее по самую середину стола, взял в руки бутыль коньяка, повертел её в руках.
-Ну и где же твой протеже? – спросил он.
-Ты угощайся – ответил Андрей. – Сегодня ты у меня в гостях.
Такая смелость и открытость Андрея, Ферзю понравилась. Никакого заискивания, подобострастия, желания выслужиться или подольстить… Это уже в своём роде подкупало Ферзя, привыкшего совсем к другому обращению, и он сказал:
-Ладно, давай, что ли, вздрогнем…
-Вздрогнем – согласился Андрей, открывая бутыль.
-О-о! – повёл ноздрями Александр, учуяв аромат.
-И я того же мнения – парировал Андрей и разлил коньяк по бокалам.
… В две минуты седьмого, к бару бесшумно подкатил белый лимузин. Из лимузина вышел холенный, среднего роста, толстячок лет сорока пяти, чей облик уже успели подпортить лысина и брюшко. За ним вышла роскошная женщина лет тридцати (а впрочем, таким женщинам всегда тридцать), в вечернем платье и меховом манто. Они вошли в приоткрытую дверь.
-Доброго вечера! – сказал толстяк, восхищённо оглядывая богато убранный стол. Он явно ожидал чего-то более скромного, хотя, несомненно, видал и не такую роскошь.
-Какой Вы, однако, непунктуальный! – усмехнулся Ферзь.
-Приношу свои извинения. Отто Юргенс – представился тот.
-Александр.
-Меня, я думаю, никому представлять не надо – вставил реплику Андрей.
-Итак, цель нашей сегодняшней встречи? – нахраписто вопросил Александр. – Ублажать капризы жён? Или любовниц? – при этом он метнул взгляд на Андрея, намекая на возможную связь последнего с юргенсовской женой.
-Это моя жена Эльвира – невозмутимо представил её Юргенс, никак не реагируя на саркастический намёк. В общем-то, смысл вопроса был ясен: если собрались говорить о делах – значит, никаких женщин.
-Очень приятно – та кокетливо улыбнулась.
-Взаимно – ответил Ферзь, поглядывая на часы, и на Андрея одновременно.
Тот вновь принялся разряжать обстановку.
-Очаровательная Эллочка пришла осведомиться, не ждёт ли нас за стенкой джакузи с горячими девочками. Природное женское любопытство.
-И кроме того, в семь часов начинается спектакль – напомнил ей муж.
-Что ж, ладно. Давайте по бокальчику – предложил Андрей.
Женщина кокетливо подмигнула – не то мужу, не то любовнику.
 
-Итак, что за ажиотаж около моих трофеев? – начал Ферзь, когда Эльвиру проводили.
В середине девяностых, когда на Северном Кавказе гремела первая чеченская, в некоторых слоях населения Эстонии, особенно в среде национал-радикалов, ходили продудаевские настроения. То бишь, Дудаев, Басаев и их сторонники – борцы за независимость, а федералы – соответственно оккупанты, и угнетатели малых народов. Этим настроениям способствовал ещё и тот факт, что сам Дудаев, в не столь уж далёком прошлом, был офицером Тартуской лётной дивизии. В Эстонию стали приезжать вербовщики-агитаторы из Чечни, и проводить работу с местным населением, главным образом с безработными, потерявшими всякую надежду как-то устроиться в жизни, парнями-эстонцами. Их убеждали, что во всех их бедах виноваты «русские оккупанты», и предлагали вполне приличные деньги - за «помощь братскому народу» в борьбе с этими самыми «оккупантами». Одну такую группу вербовщиков и захватил Ферзь, чьё отношение к подобным явлениям было крайне отрицательным – если учесть, что он и сам, в своё время, успел повоевать в Афганистане. И вот, уже немногим больше года, эти горе-патриоты находились в рабстве у местных бандитов – Ферзь предпочёл применить к ним их же излюбленный метод. После, их ожидал смертный приговор, но Ферзь пока не торопился его выносить. То ли из соображений, скажем так, экономических, то ли - чтобы дать врагам помучиться, уже, что называется, по полной программе.
-Я предлагаю использовать эти трофеи с максимальной пользой – ответил Андрей. – Какой сейчас от них прок? Да никакого.
-Смелый ты, смотрю, парень – ухмыльнулся Зыкин.
-Я мыслю логически. Если вам, конечно, есть выгода от рабского труда, то смотрите сами… В общем, моя идея такова. У себя на родине они принесут нам гораздо большую пользу, чем здесь. Что такое Чечня? Это нефть. Как раз то, чем занимается Отто. Ребята будут качать из нефтепроводов, доставлять «чёрное ржавьё» к нему в танкеры…
-И как ты это себе представляешь?
-Технологический процесс Отто берёт на себя. Проводы, танкеры, дренажи… Согласишься ли ты на себя взять оперативную сторону дела, вот в чём вопрос. Потери нефти, естественно, будут списываться на войну, но и сам процесс довольно рисковый. Взамен мы будем отправлять им другой товар, то есть – «фен». Он тоже у них в почёте. Укрепляет боевой дух, если вспомнить лётчиков Второй мировой. Вот тебе и колоссальнейший рынок сбыта. А они, за такую радость, будут стараться, я уверен. Вопросы поставки, я полагаю, решать будем вместе. То есть, я предлагаю осуществлять бартер прямо там, «баш на баш». Ихняя радость будет прибывать к ним на этих самых танкерах – они будут их же заливать, соответственно, нефтью. Чем вы между собой рассчитываться будете – решайте уже сами. Я хочу долю – одиннадцать процентов. Мою таксу вы знаете…
-Да, умеешь ты сказки рассказывать – рассмеялся Зыкин.
-Я понимаю, что сами эти ухари ничего для нас не сделают. Это будет разговор с теми, кто стоит уже за ними. Мы сможем их убедить.
-Ты, что ли, будешь с ними говорить?
-Я буду – к удивлению Зыкина, уверенно ответил Андрей. – Но сам понимаешь, мне необходима поддержка. Да и ваша дружба, думаю, обоим будет выгодна.
-Ты очень много думаешь, это вредно. Голова будет болеть.
-По моим предварительным подсчётам, мы будем с этого иметь чистоганом около ста тысяч с рейса. Риск, конечно, велик, но он оправдан. Если ты берёшься за обеспечение безопасности предприятия, Отто уже в ближайшее время сможет начать разворачиваться на Кавказе.
 
…Организатором и устроителем сегодняшнего банкета был Андрей Попов. Он в действительности был еще моложе, чем выглядел – ему едва стукнуло двадцать четыре. Сам по себе он не был ни бизнесменом, не входил ни в одну группировку, но в определённых кругах он был довольно известен под прозвищами Арлекин и Таксист. Помимо всего прочего, за ним закрепилась слава неисправимого донжуана, а успехом у женщин он действительно пользовался, и немалым, и путь в «высший свет» он зачастую прокладывал именно через знакомства с женщинами. Ещё с давних времён, когда юный выпускник профтехучилища случайно познакомился с падчерицей знаменитого Чингисхана. Дальше – больше; вскоре он, неожиданно для всех, (и если верить слухам, то по протекции всё того же Чингисхана), женился на красавице, да не просто красавице, а ещё и с особым приданным. Его новоявленный тесть был полицейским комиссаром, руководил Отделом по особо тяжким преступлениям, а новоиспечённый шурин при этом слыл криминальным авторитетом. Ни много ни мало, сам Коля Питерский. Вот тогда Попов и основал собственную посредническую фирму,
которая продержалась, однако, недолго – как и его брак. Тем не менее, посредничество было его хобби, и он никогда не упускал возможности «провернуть» какое-нибудь «полезное дело». В настоящее же время, Попов был одним из акционеров фирмы, занимающейся всевозможными перевозками, и по совместительству работал в той же фирме таксистом. Он же был одним из соучредителей альтернативного профсоюза – так называемой Независимой Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения, объединявшей в основном дальнобойщиков и таксистов - из его фирмы, и ряда аналогичных. Поговаривали, что без поддержки влиятельных друзей он ровным счётом ничего бы не добился, его положение в обществе, целиком и полностью, зиждется на его амурных успехах и мужских достоинствах, а профсоюз служил средством для отмывания грязных денег – но это были лишь слухи. Не больше.
-А теперь немного экзотики – закончил Попов. – Вы когда-нибудь ездили на «Москвиче»?
Гости дружно рассмеялись – им обоим «Москвич» был и вправду в диковинку. Поэтому они охотно согласились прокатиться на этом «памятнике советского автомобилестроения», как выразился Ферзь. Отто Юргенс вышел у театра «Эстония», у которого стоял лимузин, поджидавший его жену, Ферзя довезли чуть дальше, до гостиницы «Кунгла».
Оба – и Зыкин, и Юргенс – не отвергли сразу предложения Попова. Они в один голос заявили, что им требуется время, на обдумывание и обсуждение. Всё же, через три дня их соглашение было принято, и уже той же весной, «бартер» заработал на полную катушку.
 
Два года спустя.
 
Дождливым апрельским вечером 99-го, на вилле на окраине Пярну был банкет. Хозяин виллы, известный медиамагнат, владелец одного из крупнейших в Эстонии телеканалов – будем в дальнейшем называть этого человека просто господином К. – отмечал очередную годовщину своей супружеской жизни.
Среди его гостей был и уже знакомый читателю Андрей Попов. Беседам о бизнесе и о политике, которые вели между собой захмелевшие мужчины, Андрей предпочитал непринуждённый флирт с женщинами, ничуть не смущаясь тем, что все они были с мужьями, или, по крайней мере, с кавалерами. Даже наоборот, в обществе роскошных женщин, в таких же роскошных дорогих нарядах, Попов чувствовал себя на удивление свободно и раскованно. Пока сам господин К., уединившись с двумя гостями за бокалами бурбона, вел жаркий спор о том, следует ли Эстонии брать пример с Америки, или лучше предпочесть шведскую модель социал-демократии, Попов всячески ухаживал за хозяйкой. Может быть, для него это была своеобразная игра – ведь сегодня именно она, Алиса, была королевой бала, если сравнить хотя бы её наряд с нарядами приглашённых в гости дам. Ей это тоже доставляло особое удовольствие – дразнить мужа, и в то же время, кокетничать с неотразимым кавалером, уже во взгляде, в манерах, в голосе которого, чувствовался особый, завораживающий магнетизм, непроизвольно заставляющий женские сердца биться с удвоенной силой.
Алиса танцевала с Поповым уже третий танец подряд. Этот танец был медленным. И тут на эту парочку впервые обратил внимание сам виновник торжества, видя, какие откровенные знаки внимания они друг другу оказывают. После танца он подошёл к жене и деликатно молвил:
-Алиса, я, конечно, не ревную, но всё-таки не стоит забывать, по какому вообще поводу здесь все собрались.
Женщина от души расхохоталась – и этот естественный, задорный смех делал её ещё прекраснее.
-Я же не виновата, милый, что ты у меня совершенно не умеешь танцевать! – она капризно вздёрнула носиком. – А тут кавалер скучает. Он здесь один сегодня без барышни.
Попов, глядя на эту супружескую сцену, лишь снисходительно улыбался.
-Я думаю, милая леди, что этот юноша действительно украсил Ваше праздничное настроение. Пикантно и романтично. И всё-таки, теперь вам лучше уделить внимание друг другу. А я на некоторое время займу вашего гостя.
Это были слова пожилого, сухопарого господина в чёрном костюме-«тройке». Ни Попов, ни сами виновники торжества, не заметили, как он появился. Точно подкрался, выжидая удобного момента где-то в засаде.
Попов оглядел этого человека. Высокий, стройный, для своих лет удивительно гибкий, с холодным стальным блеском серых глаз. Это был в прошлом генерал милиции, ныне занимавший один из ключевых постов в действующей правоохранительной системе. Впрочем, и нынешние ключевые посты его были двоякого рода. Как известно, наряду с традиционными бандитскими «крышами», подобные функции осуществляет и полиция, (или же – милиция, в той же России), и у полицейских «крыш» существуют в точности такие же законы, иерархия и своя сфера влияния. «Бригадиром» этой «крыши» - человеком, в чьих руках были сосредоточены бразды правления всем теневым бизнесом правоохранительных органов, этаким Понтием Пилатом оборотней в погонах, был Анатолий Георгиевич Дементьев, заслуженно носивший прозвище Генерал.
Попов и раньше знал его в лицо. Однако интерес Генерала к его персоне вызвал у него, по меньшей мере, лёгкое недоумение.
Алиса с мужем, взявшись за руки, отошли к другим гостям.
-Чем же могу быть Вам полезен? – галантно спросил Попов.
-Дорогой Андрей… - осторожно начал Дементьев. – Я вот уже давно за Вами наблюдаю, и думаю – а не пора ли Вам остепениться?
-То есть – Вы об Алисе? – с лёгкостью передёрнул его Попов. – Я думаю, в праздничный день, любящий муж может позволить своей очаровательной жене маленький каприз и маленькую слабость.
-Бросьте притворяться, Вы прекрасно понимаете, что речь совсем не об этом. Хотя и это не стоило бы уж так афишировать. Вы сейчас поймёте, к чему я.
-Ох уж этот высший свет! Перед публикой – все святые! А между тем, у каждого в отдельности таких капризов и слабостей - на Тихий океан хватит. Только свои, почему-то, никто не замечает, а вот на чужие… - рассуждал Андрей.
-Не надо, Андрей, не устраивайте драмспектакль. Тоже мне, Гамлет нашёлся… Я не сегодня за Вами наблюдал. Сегодня мы встретились, можно сказать, случайно. Но именно от сегодняшнего дня может зависеть вся Ваша дальнейшая судьба. Давайте отойдём в другую комнату и присядем. Меня зовут Анатолий Георгиевич.
-Андрей Андреевич – тот холодно протянул руку, и Генерал с чувством её пожал.
-Очень приятно, Андрей Андреевич. Только так как я старше на добрых тридцать лет, то не обессудь, я буду обращаться к тебе на «ты» - сказал Дементьев, закрывая дверь комнаты, в которую они вошли.
Попов сразу же уселся в глубокое кожаное кресло и закурил сигарку.
-Позвольте с Вами не согласиться – сказал он, выпуская дым к потолку. – Форма обращения «ты», как писал ещё Пушкин, подразумевает единство, духовную близость, в какой-то мере, даже панибратство. А мы с Вами, простите, даже и не знакомы. Мы только знаем друг друга в лицо. Что ж, я и Билла Клинтона знаю в лицо, но это ещё ни о чём не говорит.
-Охота самолюбие потешить? – усмехнулся Генерал.
-Нет. Самолюбие здесь ни при чём. Это всего лишь золотое правило шофёра: на дороге соблюдай дистанцию.
-Ну, в меня-то ты не врежешься, не волнуйся. Я же тебя знаю ещё с тех времён, когда ты под Чингисханом ходил.
-Большинство моих нынешних знакомых знают меня именно с тех времён. Только оговоримся – я никогда под ним не ходил. Я с ним сотрудничал. Меня его система не касалась.
-Ладно, это всё лишние эмоции – повёл бровями Дементьев. – Вернёмся к Чингисхану. Почему он так печально кончил?
-Ему завидовали. Его боялись. А прижать кишка была тонка – развёл руками Попов.
-Это ещё ровным счётом ничего не значит. Тебе тоже многие завидуют, тоже многие боятся. Но, тем не менее, тебе даже и охрана не нужна.
-Потому что моя смерть никому не нужна. Кроме геморроя и головной боли, она никому ничего не принесёт.
-А разве смерть Семёна Ильича была кому-то выгодна? Кто что от этого получил? Ну, а теперь подумай ещё вот о чём. В обозримом будущем, и твоя смерть может кому-то понадобиться. Таков закон. Семён Ильич погиб потому, что не определился. И вашим – и нашим. А так не бывает.
-Ладно, давайте уж играть в открытую – нахмурился Попов. – Ты – Генерал. Или, если угодно – бригадный комиссар. Пахан, иными словами. И Чингисхана вы крыли на пару с Саней. Ясно, наверное, о ком идёт речь.
-Я смотрю, ты удивительно догадливый! И смелый, пальца в рот не клади! Да, Чингисхана мы держали на пару. Оба тыла у него прикрыты были. Но видишь – эта тактика оказалась неверной.
-Ему всё же нужно отдать должное – кивнул головой Попов. – В той сфере никакого порядка не было: ни до него, ни после него. А у него он был. Только не понимаю – зачем я вдруг понадобился? Я уже давно бизнесом не занимаюсь. Я работаю в транспортной фирме, ещё занимаюсь общественной деятельностью…
-Ну, а как же Ваше любимое посредничество – любезно ухмыльнулся Дементьев.
-Посреднический бизнес я давно оставил. Впрочем, у меня с тех пор остались кое-какие старые связи, и я порой помогаю людям, которые ко мне обращаются. И делаю это весьма охотно. Но как основное занятие – для меня это этап пройденный.
-Уж не хочешь ли ты сказать, что решил на всю жизнь записаться в таксисты? - злорадно произнёс Генерал.
-Да, я по совместительству таксист, и не вижу в этом ничего зазорного.
-Оно и понятно: человек из народа. Лучше всех чает тяготы простого люда, и завсегда о них радеет. То же самое и с профсоюзом. Случись в фирме разногласия между руководством – за кого все горой ринутся? – саркастично подметил Дементьев.
-Это, по-моему, уже моё личное дело – отрезал Попов.
-Естественно, личное. То есть, ты отошёл от всяких чингисханов, питерских, бросил бизнес и теперь подготавливаешь себе старт в политику. Административный работник, профсоюзный деятель, и вместе с этим – таксист. Неплохое начало.
-Не надо строить догадок на пустом месте – холодно ответил Попов. – Я делаю свою работу, и делаю её на достаточно хорошем уровне. И меня это вполне удовлетворяет. А о дальнейшей перспективе говорить пока рано.
-Не надо притворяться. О твоей возможной дальнейшей карьере политика, уже поговаривают среди наших общих знакомых – уж слишком твои намерения очевидны. Только помни одну старую поговорку – береги честь смолоду. А ты, смотрю, о своей репутации даже и не думаешь. Как в игре – стремишься пролезть на самый верх, и при этом зарабатываешь в свой актив штрафные очки.
-На что это Вы намекаете? – процедил Попов. – Если что-то связанное с посреднической фирмой, и той грязью, которая полилась на меня после развода с женой – то нам не о чем вовсе говорить. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, а что до бизнеса, то я готов выслушать любые претензии. Хоть какой давности. Уж не скажете ли, что я кого-то обидел, обманул? Или, выражаясь современным лексиконом – развёл! Кинул, опустил – последние слова он говорил уже с усмешкой.
-Нет, Андрей, сплетни здесь ни при чём. Как ты выбрался в это общество – тоже пусть останется при тебе, хотя сам знаешь, шила в мешке не утаишь. Только это меня не интересует. Зато другое настораживает. Твоя дружба с Ферзём – акцентировал Дементьев.
-Ах, вот оно что – рассеянно вздохнул Попов. – Ферзь – крыша фирмы. Как Вы знаете, автомобильный рынок, перевозки, таможня – это всё его вотчина. Фирма без крыши в наше время обречена на голодную смерть. Ну, а впрочем, это уже шефа головная боль, а не моя.
-Мне известно и о других аспектах вашей дружбы с этой шахматной фигурой – непреклонно гнул свою линию Дементьев. – Два года тому назад, Саша начал периодически наведываться на Кавказ, к некоему Руслану. После чего туда стали приходить танкеры под норвежскими флагами, гружённые, скажем так, грузом без маркировки, а оттуда они возвращались, залитые нефтью под завязку. Получателем груза является один из здесь присутствующих. Тоже твой молочный брат.
-Пародия на плохой детектив! Только не понимаю, причём здесь я?
-Притом, что именно два года назад, вдруг резко расширилась ваша фирма, а профсоюз заявил о себе в полный голос. Что ж, профсоюз – замечательная ниша для отмывания денег. Вам определённо везёт.
-Я не понял, Вы что – шантажировать меня решили? – брезгливо сморщился Попов. – Не выйдет. Не надейтесь.
Попов, однако, прекрасно понимал, что здесь дело вовсе не в шантаже. Уж кто-кто, а сам Генерал не позволит себе опускаться до такой банальной низости.
-Ну не притворяйся мне тут деточкой! Шантаж! Ты кому такие предъявы делаешь? – рассердился Генерал.
-Объясните мне, в конце концов, что Вы от меня хотите – подавляя раздражение, ответил Попов.
-Дело в следующем. Мы с Ферзём не одного Сёму на двоих делили. И по сей день. Я, как-никак, законник, а он – единственный коронованный вор в Эстонии. Хоть он и купил свою корону, всё равно она у него есть. А остальные все не в счёт. Это шпана, шушера. Что у них есть? Ничего нет. Что они могут? Ничего не могут. Пасутся каждый по своим загонам, и местных баранов стригут. Да ещё всякая халява. Кайфом нынче все, кому не лень, промышляют; девочками – тоже, как Семёна не стало. А мне такой конкурент просто мешает. Нужно, чтобы он мне не мешал. Ты меня понял? – наставительно вопросил Анатолий Георгиевич.
-Я полагаю, с таким предложением Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому – кивнул Попов.
-А я полагаю, что у тебя нет выбора. А то, чего доброго, Саша случайно проведает, почему вдруг в том же 97-м, пропали без вести его бесценные кадры. Талантливые химики, способные из навоза сделать золото, а из ослиной мочи – бензин! И почему кавказцы теперь так охотно берут товар из Финляндии, хотя эстонский амфетамин всегда считался выше качеством. И в чей карман оседает весь невырученный барыш его самого, и вашего общего друга.
-Хватит меня разыгрывать! – Попов встал.
-Сядь! – приказал Дементьев. – Ты меня не понял!
Он встал, подошёл к Попову и погрозил ему пальцем перед самым носом.
-Ты, мелюзга, выскочка, кобель желторотый! Не понял, прощелыга, куда ты влез? Ты между двумя огнями, между молотом и наковальней! Ты поперёк кого суёшься? Я – и Ферзь! Уж я-то с ним договорюсь, а тебя мы в полсекунды в порошок сотрём! Ещё твои дети, внуки и правнуки будут всю жизнь за тебя отдуваться. Ферзя ты уже кинул. Теперь у тебя остался только я. Поэтому ты сделаешь всё так, как положено.
-И что же Вы под этим подразумеваете? – Попов не дрогнул, собрав всю свою волю и самообладание, а уж этого ему было не занимать.
-Ты умный парень. И прекрасно понимаешь, что речь идёт вовсе не о простом заказе. Я осведомлён о твоих способностях, поэтому уверен, что ты справишься. Отойдёт в сторонку Ферзь, может, ещё какой передел грядёт, а на нас никто и не соизволит подумать. А для всех это пройдёт в том качестве, в котором ты им это представишь. Полиции, общественности… Тебе все карты в руки.
-То есть, Вы мне предлагаете устроить шоу вселенского масштаба, эдакий конец света, Армагеддон? Чтоб низвергся недруг Ваш в пучину огненную, вместе со всеми… А Вы знаете, сколько это будет стоить?
-Что именно – насупился Генерал.
-Освобождение Вашего трона – улыбнулся Попов.
-Место в парламенте на следующих выборах. Ну, и деньги. Гораздо большие, чем ты думаешь – тихо, но весомо проговорил Дементьев.
-Что ж, я устрою это шоу… Знаете, я уже тоже об этом думал – сколько верёвочке не виться, а конец будет, долго это не просуществует, рано или поздно придётся всё сворачивать и заметать следы… Поэтому я просто перед ним раскроюсь. Через живца. Это и будет для него западня.
-Ты что, чокнулся? – гаркнул Дементьев.
-Да нет. Как раз наоборот – я сделаю так, что все чокнутся! Все будут заняты серийным убийцей – одни будут от него прятаться, другие – его ловить. А то, что под эту лавочку где-то произойдёт бандитская разборка, и одни замочат других – это уже пройдёт незамеченным, как обыденное явление. Никто этим даже заниматься не будет.
-Ты и вправду рехнулся. Какой ещё серийный убийца? Ты понимаешь хоть, чем ты рискуешь?
-Риск, конечно, есть, а на вопрос, какой это серийный убийца, я отвечу просто: а никакого. Он будет существовать только в головах – полиции и общественности, как Вы этого и хотите. Просто сначала произойдёт какая-нибудь заурядная бытовуха. Потом – ещё что-нибудь, причём между этим ЧП и той бытовухой, будет прослеживаться явная связь. А вдобавок, это ЧП, так или иначе, коснётся Вашего любимого друга. А там и самое время открывать карты. После чего останется только грамотно замести следы, чтобы всем и всё было ясно. Кто, что, почему, и зачем. Тем более, что у нас любят сенсации – и полиция, ну а уж тем более общественность.
-Сенсации… Что до полиции, то я сразу предупреждаю. На нашу помощь даже и не надейся. Вляпаешься в дерьмо – сам его и расхлёбывай.
-А Вы и не обязаны мне помогать – Вы ведь не адвокат.
-Твои шутки, скорее всего, попадут в ведение Отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Тебе этот отдел уже знаком. Старшого я ихнего хорошо знаю, с ним ещё можно поладить, но вот Петька Козлов… Ещё при Володьке замом был. Это мужик настырный, дотошный. За каждую букву прихватывает, да и на подлянки он почище тебя мастер. Остальное думай сам.
-Подлянки – это фабрикуха, что ли? Пусть только попробует мне что-нибудь сфабриковать. Шум такой поднимется, что его и в Антарктиду не пустят. Пингвины скажут: а, это этот подлянщик… А что касается прихватов, то мне это с детства знакомо. Слушаешь, слушаешь – раз, одно с другим не сходится. Всё, завалился! Сам себе противоречишь!
-Зачем ты мне толкуешь эти прописные истины? – проворчал Дементьев.
-Я Вас знакомлю с Вашим же планом. А насчёт Козлова мне предельно ясно – с ним не надо бояться за свои слова. Надо, наоборот, самому себе противоречить, причём настолько, чтобы и он тут же начал себе противоречить. И ткнуть ему это в нос: вы что, товарищ, с котелком своим не дружите? Тогда какого, спрашивается, дьявола вы ещё и мне тут мозги парите? Зачем вообще вы меня вызвали? И сразу будет жалоба в соответствующие инстанции. Пусть разбираются.
-Похоже, ты сам не соображаешь, за что берёшься. Для тебя всё как будто игра – мрачно сказал Генерал.
-Это уже моё личное дело, что и как мне воспринимать – холодно ответил Попов. – Только игру эту затеяли Вы, и Вы же назначили меня ведущим. Я принимаю Вашу игру. Время пошло.
Он направился к двери.
-Смотри, пацан! – прошипел Дементьев. – Один неверный ход, и ты…
-Я Вам даже раскрыл свои козыри – с улыбкой обернулся Попов. – Об остальном я позабочусь сам.
«Он блефует» - подумал про себя Дементьев.
То, что на самом деле решился предпринять Попов, было далеко не блефом. Подобное предложение его действительно шокировало. Поэтому он счёл за необходимость подстраховаться, дабы не оказаться меж двумя огнями, как и сказал ему Генерал; да при этом и в самый неподходящий момент. А заодно - чтобы не оказаться сброшенным в отбой раньше времени, в том случае, если один из тузов решит переменить тактику.
Попов нисколько не мог быть уверен, что Дементьев будет держать язык за зубами, и что их разговор, рано или поздно, не станет достоянием Ферзя. И тогда он решил опередить Дементьева, и предупредить Ферзя о генеральских планах - раньше, чем Генерал это сделает сам. В пользу Попова говорила, во-первых, диктофонная запись разговора, которую он мог редактировать по своему усмотрению – хотя он не мог ручаться, что подобной записи нет и у Дементьева. Во-вторых, Попов отлично знал, чем он рискует, отправляясь к Ферзю на встречу с таким материалом, компрометирующим отнюдь не одного Дементьева, но, в первую очередь, и самого Попова. Выражаясь языком мудрого сверчка из «Буратино», за жизнь Попова никто не дал бы и дохлой сухой мухи. Так что, окажись на его месте практически любой другой, тот предпочёл бы хранить подобные разговоры в строжайшем секрете, делая вид, что ничего не видел, ничего не слышал – из страха перед возможными последствиями. Но только не Попов – уж он-то, прекрасно понимая, что он ставит себе на карту, не мог не осознавать, что это так же будет видеть и сам Ферзь. А тот, будучи человеком неглупым, вмиг сообразит, что Попову самому лезть в такое пекло было бы вопиющим безумием, а стало быть, в его поступке есть некий здравый смысл – то есть он говорит правду. Тем более – кому из двоих мешает Ферзь: Попову или Генералу? Таким образом, Ферзь сразу исключит возможность сговора Дементьева с Поповым, как это уже исключил и сам Дементьев. Паны будут драться, у холопов чубы затрещат, а Попов займёт позицию, аналогичную Штатам во Второй мировой. В конце концов, кто ему самому, Попову, нужен – Дементьев или Зыкин? Да сам по себе – никто. Кто победит – тот и пригодится. В их войне, Попов отвёл себе роль стороннего наблюдателя. Роль своеобразного теневого арбитра: какая потом уже будет разница, что, согласно действующей иерархии, Попов, даже в качестве зрителя, не смеет туда соваться. Потом, когда будет другая иерархия, определять которую будет уже он сам…
Сейчас же Попов просто сам удивлялся своей дерзости, и улыбался себе под нос, лелея свои наполеоновские планы, которые пока представлялись лишь безумной мечтой. Арбитр в войне… Что ж, война уже объявлена, и он, Андрей Попов, туда втянулся не по своей воле.
Приехав на следующий день в Таллинн, он позвонил Ферзю из телефонной будки.
-Саня, это Андрей. Ты в городе?
-В чём вопрос?
-Надо передать одну вещь. Можно на ходу, мне всё равно.
-Давай у «Олимпии» в восемь.
В тот же вечер, в без пяти минут восемь, на стоянке перед гостиницей «Олимпия», что в центре Таллинна, остановилось такси – на своей машине ехать на такую встречу было бы излишне рискованно. Увидев подъезжающий джип «Тойота - Ланд Круизер», Попов, сидевший в такси рядом с водителем, вышел из машины.
Он подошёл к джипу, передал в окно кассету, и как ни в чём не бывало, вернулся обратно в такси. Обе машины тут же покинули пределы стоянки, и разъехались в разные стороны.
Ферзь назначил Попову встречу уже на следующий день. Вопреки всем ожиданиям Попова, он пригласил его не в офис, не в гостиничный номер, и тем более не «на природу», что могло означать и возможные приключения, с особо острыми ощущениями.
Они встретились в бильярдной в центре города.
Гневом Ферзь не пылал, оценив по достоинству честность и мужество Попова. Но он был удивлён, и поэтому – хищнически насторожен.
-Вот, скажи мне – вопросил Зыкин, вертя в руках кий. – Почему товарищ генерал, с таким поручением, обратился именно к тебе, а не к кому-нибудь другому?
-Не могу знать – ответил Попов на старинный армейский манер. – Это его лучше спросить, что за розыгрыш ему вдруг понадобился.
-А почему он говорил с тобой о братьях? – прищурился Ферзь.
-Лично мне о них ничего не известно. Я так думаю, может, он сам чего-то и знает, и теперь хочет в это дело и меня подставить. Мент есть мент. Только зачем мне такая левота? У меня своя работа…
Зыкин долго, пристально смотрел Попову в глаза, насквозь пронзая его взглядом, словно детектором лжи, оценивая его искренность.
-Вот и делай свою работу. А я займусь своей. Всё, пока свободен.
Теперь уже Попову пришлось не на шутку удивиться. Свободен… Так какой же вывод сделал Ферзь? Или что – это у них такая проверка?
В любом случае никаких путей к отступлению у Попова уже не было.
«Сперва залягу на дно» - решил он, выходя из бильярдной. – «Где-то месяц вообще виду не подам. Ферзь будет шуршать вокруг и около Генерала, заодно и за мной проследит - насчёт братьев. Ничего не найдя, он решит, что это форменный понт. Провокация, в обычном ментовском стиле. Похоже, Генерал по жизни мастер на такие шуточки, раз Ферзя это ничуть не удивило. Или у них это в порядке вещей, они каждый день кому-то друг друга заказывают, и их же сдают… Ладно, шутки шутками, а что до Генерала, то будет ему спектакль. Пускай полюбуется. Только зря он думает, что его кинуть будет намного сложнее, чем Ферзя. Когда возникнет в этом необходимость, я просто вынужден буду это сделать. Мне совершенно не нравится перспектива - всю жизнь от кого-то зависеть, и под кого-то подстраиваться. И ведь не я пришёл к Генералу, а Генерал ко мне».
 
Глава 2
Пикник на обочине, или Явление чудища народу.
 
Суббота, 22 мая 1999 г.
Стоял погожий, тёплый день той замечательной, короткой поры, когда капризная эстонская весна незаметно переходит в лето. Когда непоседливый морской ветер, ещё по-весеннему свежий и прохладный, вдруг, словно обленившись, замедляет свой бесконечный полёт, и становится, уже по-летнему, тёплым и ласковым. Когда в воздухе витает одуряющий аромат цветущих трав, деревьев, цветов, заставляющий головы кружиться, и пробуждает инстинктивную, не поддающуюся никакому научному объяснению, тягу к чему-то новому, неизведанному, романтичному. А люди, спеша насладиться быстротечными погожими деньками, вешают свои надоевшие однотонные демисезонные наряды, и рвутся на улицу, на природу – мужчины в пёстрых рубашках и светлых футболках; женщины, так и норовящие произвести впечатление и понравиться, обнажают свои прелестные плечики, и ножки – пониже, а то и повыше колена… Всюду по улицам и дворам играют дети – у некоторых уже каникулы, а у кого-то они наступят в ближайшие недели, но всё равно настроение уже совсем не то, что прежде…
Так думал невысокий, коренастый, светловолосый молодой мужчина в чёрных джинсах, чёрной рубашке и чёрных противосолнечных очках «а-ля Иван Демидов», временами отрываясь от лежавшей перед ним на руле газеты «Совершенно секретно», и поглядывая через окно красного «Москвича» на стайку детворы, шумно кучковавшуюся возле подъезда блочной ласнамяэской девятиэтажки. Самым старшим из них было не больше пятнадцати. Они о чём-то громко спорили, перекрикивая друг друга, взахлёб затягивались сигаретами, передавая их друг другу, и слушали старый раздолбанный магнитофон «Весна-309», издававший больше хрипа и треска, чем музыки.
-У Вас закурить не будет? – подбежал один из подростков к прохожему.
-Может, он ещё и у меня попробует стрельнуть? – иронично усмехнулся сидевший рядом с водителем Попов. На сей раз, он был одет по-простому – в джинсы и футболку.
«Ты назови его как меня, и так люби, как меня любила…» - понеслось из магнитофона, который, к тому же, ещё и врубили на полную громкость.
-Тьфу, дерьмо паскудное! Задолбали этот голимый бред крутить! – нервно выругался водитель, и включил свой магнитофон. Из динамиков стереосистемы «Филипс» полилась музыка совсем другого свойства, не говоря уже о качестве звука: задумчивого и романтичного, как осень в Таллинне, Джейсона Донована, сменили мелодичные танцевальные ритмы группы «Фэнси».
-А, знаменитая кассета? – Попов подмигнул водителю.
Водитель в ответ лишь кивнул головой. Он вытащил из-под сиденья большую бутылку лимонада, и сделал несколько больших глотков.
-Чего они сказали? – спросил он у Попова.
-Да ничего особенного – пожал плечами Попов.
-Что-то долго они там собираются, пойду-ка я, до ближайших кустов прогуляюсь – вздохнул водитель.
Попов обернулся в его сторону, испытующе посмотрел тому в глаза, будто хотел этим что-то сказать, затем, также молча, отвёл взгляд. Водитель вышел из машины.
Тут из подъезда вышел низкорослый юноша лет шестнадцати, и подошёл к «Москвичу». Попов приоткрыл окно.
-А где он… - начал было парнишка, но Попов его перебил, высунув в окно руку с тряпкой.
-На-ка, протри все стёкла, фары – наставническим тоном произнёс он. – Чтобы всё чисто было.
Тот поспешно выхватил тряпку, и принялся усердно выполнять команду. Дети, слонявшиеся у подъезда, смеялись над ним, что-то ему кричали и даже стали кидаться мелкими камешками, стараясь попасть ему пониже спины.
Наконец, из того же подъезда вышел худой, взъерошенный парень, и с ним девушка со светлыми крашеными волосами. У них в руках были набитые пакеты и авоськи.
-Ну, ни фига себе, Тампоша! - недовольно заявила девушка. – Чего ты шляешься? Чего не помогаешь?
-У них же всё есть! – тот начал торопливо оправдываться.
-Что – всё? А вещи? А одеяло? Давай, укладывай в багажник! – распорядилась она и поставила пакеты у колеса. – Поставь пакеты! – это было уже обращено к её спутнику, после чего девушка подошла к передней двери, барским жестом её распахнула, и её глаза широко раскрылись – не то от удивления, не то от возмущения.
-Я не поеду сзади – заявила она.
-Это ты кому говоришь? – небрежно бросил Попов, пустив ей в лицо колечко дыма.
Тут вернулся водитель. Швырнув в сторону сигарету, он открыл дверь и сел за руль, не обращая внимания - ни на маленького паренька, старательно укладывавшего вещи в багажник, ни на девушку, уж больно ретиво качавшую права. При виде водителя, худой взъерошенный парень как-то внутренне напрягся, в его глазах блеснул недобрый огонёк, а лицо исказилось гримасой злобы и ненависти. Но водитель на него вообще никак не реагировал.
-Так, я не поняла! – возмущённо-барским тоном продолжала «выступать» девушка, с вызовом глядя на Попова.
-Знаешь – мечтательно ответил Попов – вали-ка ты домой. Ты всё равно ничего не понимаешь, а мы и без тебя как-нибудь справимся.
-Ладно, садись, хватит спорить – сказал худой, при этом своей мимикой он что-то хотел показать девушке. Та нехотя села на заднее сиденье, а он – рядом с ней, и закрыл дверь. С другой стороны примостился низкорослый. Водитель вновь вытащил лимонад из-под сиденья, и с жадностью присосался к бутылке.
-Ну что, давайте, наверно, поехали? – громко сказал низкорослый.
Водитель завёл машину, и стал медленно выезжать из двора. Словно его «Москвич» всё это время дремал, и только теперь проснулся.
-Слушай ты, останови! – толкнула водителя в плечо девушка. – Чего это я должна сидеть сзади?
-Во-первых, мы этот вопрос уже решили, а во-вторых, нельзя мешать водителю. Или что – тебе что-то не нравится? В таком случае я не держу – ответил Попов, даже не оборачиваясь, а лишь небрежно покосившись на девушку.
-Эй вы, кончайте ссориться. Давайте лучше пива выпьем! – сказал низкорослый.
Он открыл лежавшую у него на коленях сумку, достал оттуда бутылку пива, откупорил и подал её девушке. Вторую бутылку он протянул Попову.
-Я не буду – отмахнулся Попов.
Худой парень чуть ли не вырвал бутылку из рук низкорослого. Тем временем, «Москвич» подрулил к заправке. Водитель вышел из машины. Вслед за ним вышел худой парень. Стоянка затянулась.
Девушка всё время выражала недовольство. Низкорослый её успокаивал. И вообще, ему приходилось играть в этом обществе роль некоего буфера, разряжающего обстановку, и переводящего всё в шутки. Он вновь начал нести какую-то нелепую, но довольно забавную, чепуху.
-Короче, сидим мы в баре с пацанами. Смотрю – там, через столик, сидит тёлка, такая классная, а с ней какой-то лох голимый. Вообще отстойный какой-то, хрен его знает, чего он там делал, и как он туда попал. Но деньги есть. Ну, я смотрю на неё, а она на меня. Я к ней подхожу, говорю: пошли танцевать! Ну, а он начал там чего-то залупаться, тут из моей братвы пацан один подходит, говорит: у кого есть проблемы? А этот лох ему отвечает: вот, у него проблемы. Ну, у меня, в смысле. Я ему тогда говорю: давай, иди на хрен отсюда, не мешай нам расслабляться, а то у тебя в натуре будут проблемы. И кстати, девушке денег оставь. Мы с ней сами решим, на что мы их потратим…
По-видимому, парнишка был уже в подпитии. Из его рта, как из рога изобилия, так и извергался этот словесный понос, вся эта показная бравада, и хвастовство своими вымышленными похождениями. Но девушку это забавляло, и она от души смеялась.
Она была похожа скорее на девочку-подростка, чем на взрослую девушку. Полненькая, угловатая, но у неё было смазливенькое, и умело накрашенное личико. Одета она была в джинсовую мини-юбку и облегающую блузку с короткими рукавами. Такой наряд подчёркивал её полноватую, но ещё далеко не сформировавшуюся фигуру – талия и бёдра на одной линии; неразвитая, совсем детская, грудь, и выступающий животик, красноречиво свидетельствовавший о том, что она не очень-то следит за собой, и позволяет себе всякие излишества в еде-питье. Но это её смазливенькое личико, и соблазнительные ножки - придавали ей своеобразную привлекательность, и, судя по её манерам, вниманием она никогда обделена не была. Капризная, избалованная, она в детстве (впрочем, оно у неё и поныне не кончилось) наверняка считалась принцессой, или ангелочком, с которой сдували пыль, словно с дорогой игрушки, и выполняли все её прихоти. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать.
Вскоре вернулся водитель, а вслед за ним, почти сразу – и худой. Девушка обрушила свой гнев на всех сразу. Ей никто ничего отвечать не стал. За них вновь начал объясняться низкорослый: мол, водитель заправлялся, да подкачивал шины…
-Этим нужно было заниматься до меня! – категорично заявила девушка.
Водитель надавил на кнопку магнитофона, включив его на полную громкость.
-Слышь – тихо, но властно проворчал худой – давай на Маяка заедем.
-Зачем? – спросил водитель, даже не оборачиваясь в его сторону.
-Шмали купить! – пояснил низкорослый. – Помнишь же, говорили там чего-то…
-Не помню – ответил водитель. – Может, ты мне напомнишь?
-Вы же обещали! – опять развыступалась девушка. – У тебя что, скажи ещё, денег нет!
-А, не, не, не – затараторил низкорослый. – Не надо! У нас есть! Мы уже достали!
Он сунул руку в карман, и достал оттуда пачку сигарет.
-Во, во, во! – завелся он. – Уже готовые! Ващще улётные косяки! Шишки с пластилином! По шарам даёт только так! – его глупое полудетское личико расплылось в самодовольной, дебильной улыбке.
-А где брал? – поинтересовался худой.
-Да, пацаны подогрели – ответил низкорослый. – Вчера в городе встретились, там у них один кореш откинулся, у него как раз день рождения был, зажигали по полной программе. Я тоже с ними маленько посидел, вискача попил, шашлычков поел…
-Развели тебя, наверно, как дошкольника – высказалась девушка. – Какое-нибудь говно всунули…
-Не, я сам пробовал! – доказывал низкорослый.
-Дай-ка понюхать – сказал худой. Тот протянул ему пачку. – А ничего, на запах ядрёный.
Хоть байка маленького глупого парнишки про «откинувшегося» кореша и представлялась маловероятной, но его спутники были уже достаточно пьяны, чтобы задаваться такими вопросами. Они были погружены каждый в свои собственные мысли, в предвкушении удовольствий – то ли крепкой попойки, то ли наркотического «кайфа», то ли чего-то ещё, или даже всего сразу.
Оставив сзади слева Ыйсмяе – окраинный, довольно престижный «спальный» район, выстроенный в последнее десятилетие совдепа, красный «Москвич» на огромной скорости мчался по загородному шоссе, плавно вписываясь во все изгибы и повороты, которые делала дорога. Девушка сидела молча, надув губы, словно её обидели и теперь чуть ли не обязаны всячески ублажать и развлекать «её высочество». Что с переменным успехом и делали её соседи по заднему сиденью. Иногда свои шутливые реплики вставлял и Попов.
-…Сейчас у меня живёт – рассказывал худой. – Тоже только недавно откинулся…
-А по какой статье он у Хозяина чалился? – влез низкорослый, самовлюблённо демонстрируя свою осведомлённость по части блатного жаргона.
-И чего-то сосед там, по пьянке, начал его жизни учить. Мы ему: мол, иди ты… А тот не понимает. Ещё и сигареты вздумал стрелять… - продолжал худой, отмахнувшись от низкорослого.
-И как стрелял – навылет? – бросил реплику Попов. – Или сперва предупредительный, а там и контрольный?
На заднем сидении, похоже, никто смысла шутки не понял. Минуту помолчав, пьяный трёп возобновился. Водитель лишь коротко усмехнулся. Он вообще всю дорогу молчал. Зато магнитофон играл на полную катушку.
-Oh, yes! Oh, no! – задорно неслось из него.
Дорога петляла через лес, затем начинался крутой подъём. Водитель не снижал скорости.
-Ну, куда ты так гонишь? – обратился к нему Попов. – Что, взлётную полосу, что ли, нашёл?
-Смотри, таксист! Назад смотри – всё поймёшь, чего он гонит! А ещё таксист называется! – закричал низкорослый.
И действительно: сзади, уже много километров, за ними шёл, и тщетно силился обогнать, старенький зелёный двухдверный «бумер», на переднем стекле которого красовался зелёный кленовый лист.
-Куда его прёт? – сказал худой. – Он же зелёный! На такой-то дороге…
-Зелёный, как три рубля! – добавил Попов.
Впереди дорога делала крутой поворот вправо. «Москвич» благополучно вписался в него, а БМВ вылетел на встречную полосу, а оттуда – в кювет, «спотыкнувшись» об придорожный столбик, и совершив «мягкую посадку» вверх ногами. Ехавший навстречу старый серый «жигулёнок», чуть не столкнувшийся с БМВ, остановился, и водитель «Жигулей» бросился на помощь незадачливому ездоку.
-А что – если машина красная, то проедет, а если зелёная, то не проедет? – недоумевающе спросил низкорослый.
-А если она синяя, то пролетит, как фанера над Парижем! – ответил Попов.
-На следующем повороте, то же самое и с нами будет – недовольно проворчала девушка.
-А следующего поворота не будет – ответил ей худой. - Здесь красиво, останови.
«Москвич» свернул с шоссе на смотровую площадку - на высоком берегу моря, у самого обрыва, с прекрасным видом на всю акваторию. Слева вдали виднелись полуразобранные наблюдательные вышки бывшего военного порта Палдиски, справа – сосновый лес, пионерские лагеря, тоже бывшие, впереди – острова, а в этот ясный день отсюда были видны далёкие очертания южного побережья Финляндии.
Низкорослый разворачивал одеяло, доставал водку, пиво и прочую провизию.
-Слышь, Гоша? – обратился он к худому. – Давай, может, сразу задуем, а? Ты будешь? – спросил он уже у девушки.
-Да погодите, куда торопиться – ответила та. – Это давай оставим на потом. Сперва выпьем ещё немного, а там и поговорим.
-А что – впервые за всё время, проявил инициативу водитель. – Давайте, правда, курнём!
Низенький опять достал сигаретную пачку из кармана. Водитель вынул оттуда одну папиросину и, согнув гильзу, послюнявил языком палец. Его примеру последовали и Гоша с низкорослым. Плюнув на палец, Гоша старательно вымазывал слюной конец папиросы. К нему присоединилась и девушка.
-Мы вдвоём, вы втроём – распорядилась она.
-Я ж за рулём! – ответил водитель. – Нам с Андрюхой и одного косяка на двоих хватит!
К водителю тем временем подошёл Попов. Тот прикурил, затянулся, после чего деланно закашлялся, и передал папиросу Попову.
Гоша жадно всунул в рот свой «косяк», низкорослый поднёс ему зажигалку. Тот раскурил папиросу, затянулся всеми лёгкими, задержал дыхание. Папироса пошла по кругу – вслед за ним затянулась девушка, а уж ей «на хвост» сел и низкорослый. Вся троица была занята лишь созерцанием «прихода», полностью сконцентрировавшись на своих ощущениях, а потому им и в голову не пришло, что водитель и Попов курили обычную папиросу…
Алкоголь и наркотики не замедлили сказаться. Всех троих потянуло на бессвязную болтовню. Девушка вдруг резко оживилась, стала без умолку тараторить о том, как это прекрасно, что они вырвались, а как было хорошо раньше, когда они все вместе ездили на природу, как здорово веселились, гуляли, пили, правда? – она обращалась за поддержкой то к одному, то к другому.
Попов отошёл в сторону, встал на краю обрыва, да так и стоял, задумчиво всматриваясь в синюю даль. Иногда он поднимал с земли камешки, и бросал их с обрыва, прямо на каменистый берег залива, простиравшийся внизу, за сорокаметровой кручей. Водитель сидел на корточках рядом с «Москвичом». Низкорослый всё время не находил себе места, бегал туда-сюда. Невдалеке от них отдыхала молодая семья, и низкорослый каждые пятнадцать минут подбегал к ним, и спрашивал - то сигарету, то прикурить. То вдруг он залез в машину, желая сменить кассету, но тут водитель резко встал и схватил того за шиворот.
-Куда ты лезешь? – прошипел он. – Чего ты бегаешь?
-Да ты чё, да я так, я просто хотел…
-Заткнись! – грубо оборвал его водитель.
-Ну что, ты кажется, что-то хотел нам предложить? – развязно заявила девушка. – Или сначала с Игорёшей объяснишься?
-Сиди спокойно, идиотка! Ты и так слишком пьяная!
-Сиди спокойно, говоришь? – разозлилась девушка и встала, пошатываясь, и вдобавок ещё и опрокинула бутылку. Из бутылки вылилась водка и мгновенно впиталась землёй. Низкорослый тут же схватился за горлышко, и жадно глотнул.
-А ты что думаешь, я так просто всё забуду? Я тебя предупреждала! И если бы не твой дружок, ты бы сейчас совсем по-другому разговаривал. Ты теперь знаешь, что тебе будет?
-Да чего ты мелешь? Тампоша, ей больше не наливать!
-Как – не наливать? – девушка совсем рассвирепела. – Короче ты, дерьмо! Щенок трусливый! Одно из двух – или всё будет по-моему, или готовься… - у неё на губах выступила пена, она часто, по-собачьи, дышала, задыхаясь от ярости – к плохому. Тебе будет очень плохо. Даже Мурат тебе скажет. На деньги вы уже подписались, но с тобой разговор особый.
-Разбирайтесь сами! – сказал низкорослый, которого называли Тампошей и Муратом.
-Шестёрка ты гнусная, мы как с тобой договорились? Ты меня обманывал! Ты прибеднялся! Сам имеешь такие деньги, а я…
-Тебя никто не заставлял хвататься за всякие железки. Сама нализалась, сама дурью маялась, вот сама и ответила.
-Во-первых, я просто так ни за что не хватаюсь, а во-вторых, я никогда дурью не маюсь. Это ты дурью маешься, а я делом занимаюсь. Ты что, скажешь, этого не заслужил? Не заслужил? Ты, грязный вонючий козёл! Мы с тобой о чём договорились? Не помнишь? Или что, пусть тебе Игорь напомнит? Эх ты… Ты убийца, ты скотина, ты щенок, ты понял? Что ты молчишь – боишься? Припух? Давай, отсылай своего дружка! Пусть едет на автобусе! Только деньги пусть принесёт, которые вы мне должны!
-Это кто там кому чего должен? – заявил Попов и обернулся в сторону буйной компании.
-Я что-то слышал насчёт трёх штук зелёными. Или что – в отказку идёшь – возмутился худой Гоша, и тоже встал. Он еле держался на ногах.
-Ты мне всю жизнь искалечил! – орала девушка, и её язык заплетался. – Ты сам лез ко всяким уродам, путался со всякими овцами, а я… ты… вы что тут, считаете, что это пьяный трёп? Я пьяная, мне всё равно, я говорю правду! Я ещё не пьяная, я выпившая, была бы я пьяная – я бы вас всех тут построила, а особенно тебя! Короче, слушай меня, внимательно! Сейчас ты шлёшь своего дружка к чёртовой матери, он сядет на автобус, и уедет отсюда. Тампоша пусть пойдет, погуляет; а мы будем разговаривать с тобой. А то ты совсем обнаглел. У своего Андрюшеньки за спиной запрятался, и пальцы всем показываешь. Думаешь, кто-то что-то забыл? Нет! Ничего не забыто!
-Ну, кто тут идёт в отказку? Ты вообще с кем говоришь? – обернулся Попов к Гоше, и тот вмиг обомлел, при виде нацеленного прямо на него револьвера 38-го калибра.
-Лично я ни от чего не отказываюсь – нагло процедил водитель. – Я там побывал, и я ещё туда вернусь, и доведу дело до конца! Я не из вашего теста, и за своим базаром не сплю!
Тут девушка схватила пустую бутылку из-под пива, и бросилась на водителя, замахнувшись бутылкой, для удара по голове. Тот её встретил сильным ударом в живот – в его кулаке была зажата увесистая связка ключей.
-Ой! – завопила девушка. – Мой живот! Мой ребёнок! – и стала бить его по лицу. Водитель с силой толкнул её, повалил на землю, после чего дважды ударил ногой в живот. За девушку заступился худой Гоша, и началась драка. Но где уж им, в уматину пьяным, вдобавок ещё ослабленным «убойным» наркотическим зельем – с заторможенной реакцией, с раскоординированными движениями - было совладать с крепко сбитым, абсолютно трезвым, и разозлённым водителем! Масла в огонь подлил ещё и Тампоша. Хлебнув «для храбрости» из горлышка, он рьяно бросился между Гошей и водителем, но его встретил град ударов с обеих сторон. Драка переросла в настоящую свалку. Каждый дрался сам за себя, нанося удары во все стороны, и получая их со всех сторон, при этом подталкивали друг друга к обрыву. Тут вновь вмешалась девушка с бутылкой в руке, но её грубо оттолкнули, чтобы не мешалась. Один из дерущихся бросился было на неё, но тут же оступился и упал, и тут же на него накинулся другой, но девушка упала как раз на него, и бутылка разбилась. Вдруг, повинуясь неведомому инстинктивному порыву, водитель резко вскочил и отпрянул. Тампоша так и продолжал бегать взад-вперёд по краю обрыва. Один Попов оставался невозмутимым, спокойно стоя в стороне и бросая в обрыв камешки. Из обрыва раздался громкий раскатистый крик. Только это и остановило слишком уж разбушевавшуюся вакханалию – и тот и другой одновременно, словно по команде, застыли на месте, как вкопанные. И с ужасом обнаружили, что их теперь всего трое. Четвёртый покинул поле боя, издав тот самый предсмертный вопль. Девушки тоже не было.
-Пацаны, хватит! – истошно завопил низкорослый. – Они там, в обрыве!
Все, ошарашенные, отбежали назад, словно из яра наверх поднималось морское чудище. Даже Попов, и тот был потрясён. Однако чудища не было, но факт был налицо – две смерти. Вспомнились пророческие слова девушки – «следующий поворот будет наш». Тех, в БМВ, тоже было двое. Тоже парень и девушка. Не повезло, конечно, но всё же есть шанс остаться в живых. Здесь же шансов никаких. Сорок метров.
Мороз, пробежавший по коже, вмиг заставил отрезветь. Водитель мрачно закурил, спрятав глаза за чёрными стёклами очков. Попов заглянул в машину.
-Дай сигаретку – сказал водителю низкорослый Тампоша.
Тот достал из кармана сигарету, и протянул ему.
-Что делать теперь будем? – засуетился Тампоша.
-Что, что… Сматываться отсюда надо, да побыстрее! – буркнул водитель. – А ты, придурок, ещё тут бегал, суетился, головой вертел, вот и засветился перед всеми!
-Теперь могут ещё и убийство впаять! – нервничал тот.
-Какое ещё убийство? Ты что, совсем с головой поругался? Может, ты ещё пойдёшь и скажешь ментам, что мы все тут дрались? Это Гоша с Маринкой нажрались, как свиньи, да и стали выяснять отношения, вот и кувыркнулись туда. Места им мало оказалось.
-По закону наказуемо не только действие, но и бездействие, если приводит к подобному результату – заключил Попов. – И вообще, кто сказал, что мы здесь были? Засветился только ты один. Вот и придумывай теперь всё, что угодно. В конце концов, её видели с кем? С Егором. А где Егор? Вот вам и Егор!
-Последний, кого видели – это тебя, ты заходил за ней – ответил низкорослый.
-Её мамаша меня видела первый и последний раз в жизни – категорично и утвердительно произнёс Попов. – И бьюсь об заклад, что меня она не запомнила. Так что нас здесь не было. Всё, Миша. Поехали!
Человек в чёрном, которого и назвали Мишей, тяжело вздохнул, и сел за руль. Попов – рядом. Низкорослый Тампоша начал было собирать вещи, но Миша на него гаркнул:
-Ты что, идиот? Брось ихние шмотки, дебил, садись, поехали!
-А чего? Пускай берёт шмотки, и едет на автобусе – усмехнулся Попов. – Потом пусть попробует объяснить, откуда они у него взялись.
Тогда низкорослый поспешно всё бросил, и прыгнул на заднее сиденье.
Проезжая тот роковой для БМВ поворот, они увидели ту же самую серую «копейку», пожилого водителя, и карету «скорой помощи». Полиции пока не было. Очевидно, старик, вытащив «потерпевших крушение» из-под обломков «затонувшего корабля», ездил если не в Таллинн, то, во всяком случае, довольно далеко, чтобы вызвать им «скорую помощь». Уж чего-чего, а мобильника у него точно не было.
-Не высовывайся в окно, ты, кретин! – прикрикнул на Тампошу уже Попов, и тот испуганно притих.
Через пару километров, навстречу вылетела полицейская машина, сверкая синими огнями, и воя сиреной, а вслед за ней – ещё одна.
-Нет… Это не про нас… Это их…
Водитель облегчённо вздохнул. Гора с плеч…
-Слушай, Миша…- настороженно спросил Попов. – А где кассеты?
-Кассеты? – переспросил Миша. – Причём здесь кассеты?
-А притом, что эта сучка, когда забуянила, их ломала, не помнишь? Или тебе как-то не до этого? Конечно, пускай ломает! Ссы в глаза, всё божья роса! Только сейчас эти обломки остались там, а на них пальчики – не только её, но ещё твои и мои. Обратно уже не вернуться – там менты, да и этот старый чёрт на «Жигулях». Вот так. Картина Репина – «Приплыли». Или что ты на это скажешь?
-И что теперь делать? – опять засуетился Тампоша.
-Тебе вообще ничего не надо делать.
-А бутылки? – ужаснулся тот.
-А бутылки не в счёт. Их и до вас столько народу лапало, что там этих пальчиков не то, что море – целый муравейник!
-Да пока суд да дело, эти бутылки уже кто-нибудь заберёт да в тарный пункт снесёт! – предположил водитель. – А если сегодня ночью там гулянка будет, то и за кассеты можно не гонять – их просто в землю втопчут. Ну что, вот уже и город… Кого куда?
-Только вряд ли кому придёт в голову драться на краю обрыва – задумчиво изрёк Попов. – А лучше пусть приходит. Тем легче для нас. Давай, после кольца - прямо, и к «шестому». Где-нибудь там меня высадишь.
-А меня в Копли – попросил низкорослый.
-Слушай, Мурат, давай я на Силях тебя скину, там на «девятку» сядешь. Мне тоже, знаешь, светиться незачем…
-Ты, Миш, не нервничай. Отвезём его, куда он просит – успокоил его Андрей.
 
Понедельник, 24 мая
Рабочий день в «жёлтом здании» заканчивается обычно в пять, у кого-то и в шесть часов. Не считая дежурных оперов, конечно. Было уже начало восьмого. Вспомогательный комиссар (так дословно переводится с эстонского его чин, соответствующий европейскому и американскому вице-комиссару – так и будем именовать его в дальнейшем) Пётр Козлов, заместитель начальника Отдела по расследованию особо тяжких преступлений, уже собирал бумаги в ящики, и поглядывал на свой стоявший под окном чёрный «Форд-Скорпио», когда в кабинет вошёл один из сослуживцев.
-Оригинальный уик-энд приключился в наших предместьях – сказал он. – Наверное, солнышко взбудоражило. Четыре трупа на одном пятачке.
Козлов поморщился. Если бы речь шла об убийстве четырёх человек, ему бы такие новости преподносились не сутки спустя, и не как бы «между прочим».
-Что там такое? – устало спросил он.
-Взгляни – коллега протянул ему папку.
Рапорты, экспертизы… Две подшивки в папке касались двух трагедий, случившихся в минувшие выходные.
Вкратце дело обстояло так. В субботу в 20.15 поступило сообщение об аварии на 28-м километре шоссе Таллинн-Раннамыйза-Клоога-Палдиски. Ехавший в направлении Клоога автомобиль БМВ-316, зелёного цвета, номер такой-то, уклонился на полосу встречного движения, врезался в придорожный столбик, и упал в кювет, перевернувшись на крышу. Причина съезда с дороги – водитель не справился с управлением на высокой скорости. В машине находились двое – 18-летний водитель А.Чижов и пассажирка А.Вдовина, 16 лет. Он скончался на месте, она в тяжёлом состоянии доставлена в больницу, где на следующий день умерла от кровоизлияния в мозг. Скорую помощь и полицию вызвал Бондарев Василий Иванович, ехавший в момент аварии по той же дороге в направлении Таллинна на своём личном автомобиле ВАЗ-2101, номерной знак 216GTK, пенсионер…
В 9.45 в воскресенье, поступило сообщение о двух мёртвых телах на каменистом берегу залива Лахепере, в обрыве у смотровой площадки, на том же самом 28-м километре, в нескольких сотнях метров от места аварии. Личности погибших не установлены. Смерть наступила от травм, полученных в результате падения на каменистый берег с сорокаметровой высоты. В крови обоих, не считая высокого процента алкоголя, обнаружены ещё и наркотики – гашиш либо марихуана, и незначительное количество героина. При обследовании местности обнаружены… осколки пивной бутылки со следами крови… дальше неинтересно: рваное одеяло, битые рюмки, объедки, окурки, обломки кассет…
-С аварией-то всё ясно, а вот с обрывом…
-Пить меньше надо – резонно ответил Козлов, и, вздохнув, добавил: - И наркотой травиться тоже. Я такой чепухой уже давно не занимаюсь.
-В смысле – наркотой не балуешься? – передразнил коллега. – Или что – на старости лет решил пить бросить?
Козлов улыбнулся, оценив его юмор. Тот и так понял, что Козлов имел в виду.
-Шеф попросил, чтобы ты разобрался на досуге. Мало ли чего. То, что это несчастный случай, клин по дури – это мы всегда сказать успеем.
Услышав, что такая инициатива исходит от шефа, то бишь - от самого начальника отдела, Козлов сменил тон.
-Ладно – сказал он. – Тогда я оставлю эту папку у себя.
-Ты думаешь, они связаны между собой?
-Связаны тем, что у них могут быть общие свидетели. Тот же самый Бондарев, например. Ну, ладно. Сегодня я тогда посижу тут часиков до девяти, ознакомлюсь с материалами, а завтра уже приступим основательно.
-Значит, не едешь? – разочарованно спросил коллега.
-Нет. Отсюда удобнее наводить справки. Так что подвезти не могу.
Коллега посмотрел в окно. За окном шёл сильный ливень, и он решил, что лучше не мокнуть.
-Давай, я такси закажу – сказал он Козлову.
Козлов опять углубился в чтение. Так… при погибшей обнаружена записная книжка, визитная карточка фирмы интимных услуг «Luana», и ученический билет спецшколы-интерната для умственно отсталых детей, на имя Романовой Марины, 1979 г.р., ученицы пятого класса (!), проживающей на улице Веймери, дальше цифры стёрты – то ли 26, то ли 36. Билет выдан в 1994 году, по фотографии не определить, она это или нет. На вид погибшей 17-18 лет, на фотографии – совсем ребёнок. Вдобавок ко всему, девушка была ещё и беременна, примерно на восьмой-девятой неделе.
Тут раздался резкий телефонный звонок. Козлов взял трубку.
-Такси заказывали?
-Марек, иди, твоё такси прибыло – сказал Козлов.
-Ну всё, Петь, до завтра – сказал Марек. Они попрощались за руку.
Пётр Александрович Козлов был знаменит тем, что распутывал самые сложные, и умело скрытые дела. Либо наоборот, где всё было проще пареной репы, но с его лёгкой руки впоследствии выяснялось, что эта простота абсолютно не соответствует действительности. Что виновны совсем другие. И тогда, чуть ли не с поличным пойманные, выпускались из-под стражи, а за решётку садились те, кто поначалу имел твёрдое алиби, как говорится, на все случаи жизни. Козлов терпеть не мог этого слова, и любил повторять, что алиби есть только у мёртвых. «Какой, спрашивается, резон винить Сталина в наших бедах? У него же твёрдое алиби – он умер сорок лет тому назад!». Был Козлов человеком довольно замкнутым, ни с кем особенно не общался, и о своих методах расследования не распространялся.
О нём ходило множество легенд. Ещё в советское время он, будучи старшим следователем областной прокуратуры в тогдашней РСФСР, расследуя очередное хитроумное дело, вышел на авторитетов уголовного мира, и кое-кого из власть имущих. Ему предложили: хочешь по-хорошему? Десяти пучков зелени тебе хватит? Ладно, чёрт с тобой, бери тридцатник, раз ты такой настырный, и выходи из игры, а не хочешь – тогда мы начнём играть уже по нашим правилам. «Вот и играйте по вашим, а я буду играть по своим. А зелень скормите своей скотине – пускай щиплет и радуется» - ответил Козлов. Расследование так и продолжалось, а их посыльный был сразу арестован за попытку дачи взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей. Тогда бандиты пошли уже другим путём – похитили его жену, которая отличалась весьма своенравным характером, и своими скандалами не давала Петру ни сна, ни покоя, а разойтись с ней он не мог. На дворе стоял 1988-й год, Козлов занимал довольно видный пост, да и жена его была не прачкой, и не судомойкой, вдобавок ещё оба были члены партии – о каком разводе могла идти речь? Всё же он довёл следствие до конца, группировка была раскрыта и захвачена, вместе с женой Козлова, только уже покойной. После этого Козлов пошёл на повышение, перевёлся в Москву, (несбыточная мечта любого советского провинциала, в особенности же чиновника). Отличился и там, и в девяносто первом вышел аж на Тофия Джафарова, «расколол» и его, и, по записям, уже располагал каким-то материалом в отношении Валентина Павлова, но тут события развернулись совсем в другую сторону. Советский Союз прекратил своё существование, Джафарова убрали в тюрьме, Павловым занялись другие ведомства – Яковлев, Примаков и вся та когорта; Козлов же, оказавшись не у дел, с двумя серебряными звёздами на кителе, подал в отставку и уехал из Москвы. Спустя некоторое время, он объявился уже в Таллинне, благо дело, в далёкие времена здесь жили его далёкие родственники. Ничего особенно громкого за ним не наблюдалось, но дела он вёл неплохо, жил один в трёхкомнатной квартире в центре города, и имел поначалу редкую модель «Волги» - ГАЗ-3105, которую затем сменил на «Форд-Скорпио». Он с молодости увлекался спортом и рыбалкой. На рыбалку ездил всегда один, и привозил множество рыбы, причём ловил исключительно один вид – если окуней, то только окуней, если лещей – то только лещей, вышел на щуку – в ведре одни щуки, и так далее. Семьи у него не было, и вообще вся его жизнь была загадкой для всех.
Козлов отложил папку, придвинул к себе телефон.
-Прошу данные на Романову Марину, 1979 года рождения, ориентировочно – улица Веймери. Так, так… Махтра 78, квартира 17. Спасибо.
Он сделал пометку в блокноте, и набрал другой номер.
-Василия Ивановича Бондарева, пожалуйста.
 
Вторник, 25 мая.
-Да-да, войдите! – сказал Козлов, услышав нерешительный стук в дверь.
-Здравствуйте! – сказал старик, войдя в кабинет. – Вы Пётр Александрович?
-Да, я. Здравствуйте, Василий Иванович. Проходите, садитесь. Если хотите, можете закурить.
-Спасибо, я не курю вообще-то.
-Вот и замечательно. Собственно, я Вас пригласил, чтобы прояснить подробности дела.… Расскажите всё, что Вам известно.
-Эх… - старик тяжело вздохнул. – В субботу вечером я возвращался со своего огорода на «Жигулях». Проехал поляну, а за ней идёт поворот. Так вот. А из-за поворота, вдруг две машины вылетели – ну, прямо, как гонка какая-то. Я даже притормозил, на всякий случай. И не зря, как оказалось. Первым был «Москвич», красный, и нормально проехал, скорость, наверно, сбавил чуть-чуть, и вошёл в поворот. Вошёл, понимаете? А за ним зелёный вот этот… Вылетел на мою полосу, трах об столбик – и в канаву кверх ногами! Я бросился к ним на помощь, а вытащить, даже двери открыть – просто сил не хватило. А все едут мимо – кому какое дело, не то, чтоб помочь – не обернётся даже никто…
-Значит, Вам показалось, что водитель БМВ, то есть зелёной машины, как бы соревновался с «Москвичом»?
-Да навряд ли, хотя всё может быть… Это же молодые! И вот что ещё я видел: на «Москвиче», сзади слева, окно было открыто, и оттуда мальчишка выглядывал, всё смотрел на того зелёного. Но я не думаю, что они знакомы, потому что «Москвич» поехал дальше, а я… Вытащить их не получилось, я тогда в посёлок поехал, там магазин. Вызвал им скорую, потом поехал обратно. Проехал полдороги, потом назад, в магазин… Эх, старческий склероз! Полицию-то я забыл вызвать! Вернулся назад – позвонил в полицию. Потом снова туда… Сперва скорая пришла, потом уже полиция. И что ещё. Когда девочку в «скорую» положили… Парнишка-то, сказали, помер! И я стоял на обочине, тут смотрю – «Москвич» обратно едет!
-Вы уверены, что это был тот же самый «Москвич»?
-Да. Да! Красный! И тот же самый пацан сзади вертелся! На сей раз они ехали медленно, и я успел разглядеть. Но что мне вот показалось. Когда они туда ехали, у них в машине было много народу. А назад ехали только вдвоём.
-Вдвоём? - переспросил Козлов. Много народу – «Москвич» вмещает как раз четверых, ну, если потесниться – то и пятерых. Осталось двое, а где ещё двое – уж не те ли самые, в обрыве…
-Да, двое! Один впереди, и один сзади!
-И Вы могли бы опознать кого-нибудь из ехавших в «Москвиче»?
-Одного. Больше никого не разглядел.
-А Вы помните номер того «Москвича»?
-607. Или, может быть, 367… Но шестёрка точно была, и буква Т в номере. У меня как раз тоже есть шестёрка и буква Т.
-А какой модели был «Москвич»? 2141 или 412?
-Вот этого я не знаю. Я же в марках не понимаю. Я всю жизнь земледелец – хлеб растил, кукурузу, картофель… За руль сел, только как на пенсию вышел, и то чисто из-за огорода. Я знаю, что у меня «Жигули-2101», ну и «Москвич» тот, наверное, тоже 2101. Такой же, только спереди фары квадратные.
-Ну, хорошо… Задние фары какие у него были? С треугольниками по краям, или, может быть, вертикальные?
-Нет, нет! Точно, как на моих «Жигулях» - палочкой, по краям жёлтые поворотники, а ближе к номеру – красные, «стопари» и габариты.
-Так, понятно… Сороковой, значит. И ещё. Сколько времени прошло между первым разом, когда Вы увидели «Москвич», и вторым разом?
-Да минут двадцать, не больше. А что?
-Спасибо Вам, Василий Иванович. Вы мне здорово помогли.
 
Объявление в газете - «Полиция просит помощи!»
Тех, кто в субботу, 22 мая с 20.00 до 21.00 был на смотровой площадке на 28-м километре шоссе Таллинн-Раннамыйза-Клоога-Палдиски, на берегу залива Лахепере, и знает что-либо о погибших (приведены фотографии), или о красном «Москвиче-2140», находившемся на месте происшествия, просим сообщить по телефону 110 или … Козлову Петру Александровичу., или прийти в Отдел … по адресу: ул. Лубья, 2, кабинет 220.
 
Среда, 26 мая.
Домой к Романовой Козлов сам не поехал – отправил туда инспектора Субботина. Неизвестно ещё, какое отношение к погибшей имеет засаленная бумажка пятилетней давности, да ещё и с затёртой фотографией. Жертве лет семнадцать-восемнадцать, а этой Романовой сейчас уже все двадцать, да та, наверное, жива и здорова, а свой ученический давным-давно где-то посеяла за ненадобностью, хотя чем чёрт не шутит. Надо выяснить, что к чему, откуда у погибшей взялась именно эта бумажка.
Владимир Субботин, молодой жизнерадостный усатый шатен, поехал туда на своей белой «шестёрке», то бишь «Жигулях» шестой модели. Припарковался на площадке перед домом, в аккурат на том месте, где в минувшую субботу стоял красный «Москвич»; зашёл в подъезд.
Лифт был сломан, и на пятый этаж пришлось подниматься пешком. На лестничной площадке его внимание привлекла стайка подростков, галдящих, смеющихся и выкрикивающих разные непристойности. Среди них был худой белокурый мальчонка с заплаканным лицом, над которым издевались девчонки. В подъезде стоял резкий запах толуола, знакомый по облавам на подвалы и чердаки, в которых собирались токсикоманы, а вся стенка между четвёртым и пятым этажами, была в крови.
Субботин позвонил в квартиру номер 17. Одна из девчонок, лет четырнадцати, стоявшая на лестнице и курившая, спросила:
-А Вам кого?
Субботин не ответил. Дверь не открывали. Он позвонил ещё раз. Раздался треск ключа в замке, и грубый низкий женский голос из-за двери спросил:
-Кто там?
-Я из полиции.
Дверь открыла грузная, мужеподобная женщина, с грубыми чертами лица. То была Лидия Романова, мать Марины, ей было сорок лет, хотя выглядела она намного старше.
-Вы – Романова Лидия Захаровна?
-Я. А что? – с тупым непониманием, она уставилась на инспектора.
-Ваша дочь, Марина, дома?
-Её нет, она ушла ещё в субботу, и надоели! Больше тут не ходите, и её не спрашивайте! Уехала она с Егором! Звони Егору!
Она повернулась, и собиралась уже закрыть дверь, но Субботин повторил:
-Я из полиции. Инспектор Субботин – и показал своё удостоверение.
-Что она там опять натворила? – спросила Романова. – Проходите. Она ведь как напьётся, так… - и тут же осеклась.
Владимир зашёл в квартиру. Вслед за ним зашли три худенькие девчонки, одетые по дворовому, самой старшей было лет четырнадцать, остальным чуть больше десяти.
-А вам что тут надо? – возмутилась мать. – Это ко мне пришли. Ну-ка на улицу!
Девчонки не вышли. Вслед за ними зашёл тот самый мальчик с заплаканным лицом.
-А ты чего сюда? Ну-ка иди домой, нечего тебе здесь делать! – прикрикнула Лидия.
-Я же должен знать, где Марина и что с ней! – всхлипнул мальчик.
-Уходи, нечего тут… Тебя это не касается. И вообще, Артём, иди домой. Хватит тут сидеть в подъезде, ты понял? Пройдёмте на кухню – эти слова были обращены уже Субботину. – Разве эти дети что-нибудь поймут?
Они прошли на кухню.
-Ну, что там опять случилось? – нервно спросила Лидия, закурив дешёвую сигарету, отчего в кухне запахло палёной тряпкой.
-Значит, говорите, Ваша дочь ушла в субботу, и с тех пор не вернулась?
-Нет, не приходила. А что она опять натворила?
-Вот это мы как раз и выясняем. Скажите, вот это она?
Субботин показал фотографии погибшей, и фотографию на ученическом билете.
-Она, только вот это недавно, наверное, а это давно.
-Вы можете рассказать мне, что она делала в субботу?
-Ну что? Проснулись они часа в два, потом дома сидела в своей комнате, с Артёмом вот с этим самым. Потом пришёл Егор, они пили, чего-то в подъезде возились, потом поссорились. Артём ушёл, а они с Егором остались. Потом зашёл какой-то парень, и они все уехали.
-Что за парень зашёл?
-Не знаю. К ней тут столько их шляется, что я всех и не знаю. Того вообще в первый раз видела.
-А кто такие Артём и Егор?
-Артём – это вот этот сопляк! Она его месяца три назад притащила – вот мол, это мой жених, будет у меня жить! А я что? У неё этот жених каждый раз новый!
-То есть Марина вела ветреный образ жизни?
-Да у неё и так один ветер в голове! Ничего не хочет делать, только целыми днями гуляет со своими сопляками! Пить, гулять, а мама корми!
-Поясните – пить, гулять. Это что – бары, ночные клубы, казино?
-Да какие бары? Какие казино? Подъезды, подвалы, школьный двор вот. У неё же все друзья – от двенадцати до пятнадцати! Только вот старые знакомые, такие, как Егор – те постарше. А что толку, что ей двадцать? Даже к зубному врачу – и то я её сопровождала. Сама ничего не может.
-И на чём они уехали? Почему Вы уверены, что именно уехали, а не ушли?
-Ничего я не видела, я стирала. Мне некогда смотреть в окно – у меня такая орава! И всех обстирай, накорми – а всем лишь бы только бегать! Вот Ленка, вторая дочь моя – та молодец. Как восемнадцать исполнилось – сразу замуж вышла. И уже почти год замужем. А эти же…
«О чём ещё может думать мать-одиночка шести слабоумных дочерей? Только как бы побыстрее всех замуж выгнать!» - подумал Субботин. Лидия Романова внушала ему неприязнь.
-А этот парень, который зашёл – как он выглядел?
-В очках. Лет тридцать. Но я его не знаю.
-А ни у кого из её знакомых нет красного «Москвича»?
-«Москвича»? Ну, у Сашки есть какая-то машина, у Ромки есть, у Олега, но у него вроде какая-то импортная. «Москвич» - тот у Мишки был, прохиндея, но он уже года два здесь не появлялся. И то, у него не красный, а жёлтый.
-Как Вы считаете, кто мог пригласить Марину и Егора за город?
-Не знаю. Олег – тот женат, ему не до того. Сашка и Ромка – они же с Егором друг друга терпеть не могут. Всё из-за любви грызутся. А Мишка-прохиндей – тот только с Муратом якшался, да и то, года два я его здесь не видела. Я и Мурата-то отсюда гоняю.
-Можете мне назвать фамилии, адреса этих людей?
-Ну, Егор на Маяка живёт, Сашка где-то недалеко здесь. Фамилию его я не знаю, Щорс у него кличка. Его все так зовут – Щорс, Щорс… Ромки – того Завьялов фамилия, это помню, они с Маринкой вместе в полицию залетали. Мишки - не знаю. Я уже толком не помню, как он выглядит.
Субботин посмотрел в записную книжку. Ни одного адреса там не было, но были телефоны. На первой странице были и Егор Ш. и Рома З. С именем Миша было целых два телефона – Миша И. и Миша из Маарду. Под Щорса подходил только один – написано явно не её рукой – Белошёрстников Александр. Никакого Мурата и в помине не было.
-А Вы спросите у детей – если они тут были, может, видели, на чём они уехали. Может, и вправду, пешком ушли. Тут же речка недалеко.
-А Вы не в курсе, что за кровавые пятна в подъезде на стенах?
-Не знаю. Дети всё знают. Светка! – крикнула она, и в кухню вошла девочка. Худенькая, угловатая, лет тринадцати-четырнадцати на вид, хотя ей было уже шестнадцать. О том, что это девочка, говорил лишь обруч на голове.
-Чего надо?
-Чего, чего… Когда Маринка ушла, на чём они с Егором уехали?
-А я не знаю. Мы стояли у подъезда, они тоже стояли. Потом мы ушли – нас Верка позвала, сказала, что дома никого нет, пошли видик смотреть.
-Где они стояли?
-У подъезда. Маринка, Егор и ещё какой-то пацан. Потом он ещё бегал вокруг красной машины, наверное, сигареты стрелял, и протирал стёкла. За это ему и дали сигарету. Но мы его видели только со спины.
-Сколько ему лет на вид?
-Не знаю. Наверно, четырнадцать или пятнадцать.
-Так, а что это за кровь в подъезде? – поинтересовался Субботин.
-А это Маринка… Артём принёс пять котят, сказал, что если Маринке они не нужны, то он их утопит. А когда пришёл Егор, они пили водку, потом вышли в подъезд. Маринка стала их об стенку кидать, как попрыгунчики кидают. Артём стал кричать: перестань! А Маринка всё кидала и кидала. Тогда Артём стал беситься, а Маринка ему сказала: ну и убирайся ты к чёрту, раз тебе какие-то кошаки дороже меня. Он стал плакать, кричать: что мне до кошаков? Я только тебя люблю! А она ему: проваливай! Убирайся! Ну, он разревелся и ушёл. А Маринка с Егором допили водку, и потом вот ушли.
После таких рассказов, Субботин почувствовал, что к горлу подходит тошнота.
-Лидия Захаровна, сейчас Вы проедете со мной и опознаете Вашу дочь.
-Она что, так нажралась, что сама себя опознать не может? У меня дела, я должна…
-Боюсь, что не может, а я должен предъявить Вам повестку. На опознание. Проедем со мной.
-Ну, подождите меня в коридоре, мне надо одеться…
Они вышли в просторную прихожую. Субботин огляделся по сторонам. Квартира была до омерзения запущена – обшарпанные стены, драные, заплёванные обои, сломанные двери, грязные полы…
Тут вновь появился Артём. Вид у него был действительно жалкий.
-Где Марина? – плача, выкрикнул он. – Что с ней?
-А Вы кто? Предъявите документы! – в шутку ответил Субботин.
-Я её парень! Мы уже живём, как муж и жена, и когда мне будет шестнадцать, мы распишемся.
-А сейчас тебе сколько? – уже строже спросил Субботин.
-Четырнадцать… - робко прошептал Артём.
-Вот и не забивай себе голову всякой ерундой. Лучше иди, учись. А любовь сама придёт, когда надо.
-Мне никто не нужен, кроме неё! Я люблю Марину! – у Артёма начиналась самая настоящая истерика.
-Ну всё, я готова – сказала Лидия, выйдя из комнаты. – Светка, Ксюха, Наташка! А ну-ка, марш на улицу! А ты, Артём, давай, дуй домой. Я ухожу.
Романова и Субботин вышли из квартиры. Дети высыпали за ними.
-Я, когда ухожу, никого в квартире не оставляю. Ключи есть только у меня и у Маринки. Ленке они не нужны – у неё есть муж, и она живёт там, что ей здесь делать? А этих пускать – меня нет, так они квартиру в притон превращают! – сказала она, когда они уже сели в «Жигули».
У Субботина было одно-единственное желание – поскорее бы всё это кончилось. Общаться с Романовой-старшей ему было уже невмоготу. И их квартира, и вся семейка, внушали ему неприязнь и отвращение. Кто такая Марина Романова, он понял. Большой ребёнок. Избалованная. Полуграмотная. Ограниченная. Стремится к лидерству, судя по её малолетним друзьям. Женихи – маленькие, глупые, сопливые мальчишки – такие, как Артём. Очевидно, родители у него богатые… Судя по истории с котятами, моралью Марина тоже не обременена, считает, что ей всё дозволено, так что иметь такого «жениха», как этот Артём, ей очень даже удобно. Любит выпить, меры никакой не признаёт. Может, и наркотой не брезгует…
В морге судмедэкспертизы было проведено опознание, при котором присутствовали Козлов и Субботин. Лидия Романова опознала свою дочь. Таким образом, было установлено, что погибшая и есть Романова Марина, двадцати лет. Козлов спросил, не могла бы Лидия опознать и второго погибшего. Им оказался Егор.
-А где это её так угораздило? – спросила Романова.
-Вот это мы как раз и расследуем.
-Отвезите меня назад, раз уж Вы меня сюда привезли.
-Я занят. Возьмите деньги, стоянка такси тут, за углом.
Романова взяла деньги, и ушла, не попрощавшись. Похоже, смерть дочери не произвела на неё должного впечатления. Она не была похожа на убитую горем мать. Какая разница – умерла ли, замуж вышла – один чёрт, гора с плеч! Или она ещё сама не осознавала, что случилось?
По телефонному номеру из записной книжки Марины, было установлено: Егор Шувалов, 1973 года рождения, проживал на улице Маяка. На вид казался значительно моложе. Визит к нему на квартиру ничего не дал – дверь была взломана, в квартире был беспорядок, было найдено много пустых бутылок, окурков с картонными гильзами, самодельный кальян, пакетики со следами белого, буро-зелёного и серо-коричневого порошка. Всё говорило о том, что эта квартира служила местом сборищ и сомнительного времяпрепровождения. Позвонили в соседнюю квартиру. Дверь открыл мужчина лет сорока пяти.
-Здравствуйте. Мы из полиции. Нас интересует вот эта квартира. Кто в ней живёт?
-Да парень один. Егором звать.
Этот сосед своими показаниями подтвердил подозрения полицейских, относительно образа жизни Егора, и целей, которым его квартира служила. Он же, поскольку Шувалов жил один, и опознал в морге своего соседа – Егора Ренеевича Шувалова. Проезжая перекрёсток, увидели, как из магазина «Стокманн» выходила Лидия Романова - с авоськами, полными провизии, купленной на деньги Субботина.
-Нечего сказать – мама дочку потеряла! Похоже, её смерть только для Артёма горе - покачал головой Субботин.
-Кто такой Артём? – настороженно спросил Козлов.
-Жених покойной – сочувственно усмехнулся Владимир. - Четырнадцати лет от роду, на вид – и того меньше. Жалко его, сопляк ещё, ни черта не понимает.
Тот же сосед Шувалова показал, что Марина Романова часто бывала у Егора, и что он много раз видел её - и в подъезде, и во дворе. Даже знал, что её зовут Марина, и что лет пять тому назад, она целый месяц жила у Егора.
-Значит, покойные находились в довольно близких отношениях? – уточнил Субботин.
-Ну, дружили давно – кивнул сосед.
-А Вы не знаете их знакомого, имеющего красный «Москвич»?
-Не знаю – тот брезгливо махнул рукой. - У Егора друзей полно – и все пьяницы, да ещё вот эту дрянь курят. Кто же из них за руль сядет? Хотя кто-то, бывало, приезжал на машине. Сам-то он только на мотоциклах гонял.
 
Вечером Козлову позвонил мужчина, назвавшийся свидетелем. Козлов попросил его приехать в жёлтое здание, и через час он приехал.
-Добрый вечер. Проходите, садитесь. Представьтесь.
-Меня зовут Борис. Борис Алексеевич Марков.
-Очень приятно. Расскажите, что Вы видели в субботу вечером.
-В субботу вечером наша семья отдыхала на природе. Где-то около восьми приехал красный «Москвич», и они там развели пикничок, довольно шумный. В полдевятого мы уехали, нет, раньше, потому что в девять были уже дома. Значит, где-то в начале девятого. Их там было четверо, или даже пятеро. Одна девушка…
-Вот эта? Или эта? – Козлов вытащил фотографии.
-Эта – Марков сразу опознал Романову. – Всё шумела, кричала на всех. Ну, понятно, перегрелась. – Борис выразительно щёлкнул себя пальцем по горлу. – И ещё паренёк один всё бегал, то сигарету, то спичек спрашивал. Остальные вроде тихо сидели.
-Как он выглядел?
-Да молодой, лет шестнадцать, наверное. Хотя нет, лицо грубое, а так – совсем пацан. Ростом под метр с кепкой, косой, визгливый.
-А остальных никого не запомнили?
-Да никого. Мы же сами по себе, а они – сами… Один вообще отдельно держался, другой бродил туда-сюда, девица – та ко всем лезла. Ну, и этот ещё бегал.
На фотографию Шувалова Марков никак не среагировал. «Может, и был такой».
-А номер «Москвича» Вы не запомнили?
-Да что мне его номер… Хотя погодите… На шестёрку начинался.
Больше пользы от разговоров с Марковым не было. Стало быть, после того, как он и его семейство уехали, всё и произошло. Из показаний Бондарева и Маркова вырисовывалась схема. Красный «Москвич» с четверыми, среди которых – Романова и Шувалов, около восьми приехал на место происшествия, а спустя полчаса в город уже возвращались вдвоём. Был составлен примерный портрет одного – маленького роста, лицо круглое, нос большой, уши маленькие, косоглазый. Фоторобот составить не удалось – настолько приблизительными были показания Маркова. Это, наверное, и был тот «пацан», который «вертелся» на заднем сидении. Возможно, он же и бегал вокруг машины во дворе Романовой. Ну, и ещё один. О нём ничего не известно. Со слов Лидии Захаровны, ему примерно тридцать лет. Если, конечно, он и этот «мелкий», заходили к Романовой вместе, а не разминулись у подъезда.
С бутылок и рюмок удалось снять отпечатки пальцев трёх разных людей – двоими из них оказались Шувалов и Романова. С обломков кассет сняли отпечатки Романовой – она их и ломала, и ещё двоих. Неизвестных обозначили соответственно А, В и С.
И началась работа. Были негласно проверены все занесённые в записную книжку Романовой – в основном, все оказались несовершеннолетними. Тогда стали проверяться их родители – не имеет ли кто из них красного «Москвича», на котором любимое чадо могло бы отправиться на природу. Установили наблюдение за квартирой Шувалова – поскольку там был притон, могли проверить тех, кто туда ходит – кто-то мог что-то знать, а спутниками погибших вполне могли быть друзья Шувалова. Позже выяснилось, что красный «Москвич-2140» имел некий Вячеслав Полесов, ровесник покойного, который во вторник утром продал свой «Москвич», и в тот же день укатил к родственникам в Харьков. В субботу Полесов дома отсутствовал, пришёл лишь под утро, вдрызг пьяный; целый день отсыпался, а весь понедельник провёл в гараже, вместе со своим соседом. По словам соседа, машину приводили «в товарный вид», перед продажей. Полесов нигде не работал, был условно судим за магазинную кражу, стало быть, числится в картотеке. Но ни под А, ни под В, ни под С, его отпечатки не подходили.
 
Глава 3
Случайности и закономерности, или Клуб Интернациональной дружбы.
 
Пятница, 25 июня 1999
По загородному шоссе, в сторону города, медленно ехал красный «Москвич». Свернув с шоссе в лес, он остановился. Из машины вышел водитель - он был один. Он открыл капот, и стал под ним ковыряться. Не спеша, подстраивал карбюратор, выкручивал свечи, прослушивал работу мотора…
Вечерело. Находившийся рядом магазин уже закончил работу, поэтому водитель отправился к колонке за водой. Хотя он мог бы купить воды и в магазине, потому что, хоть рабочее время и истекло, но торговля ещё шла. Продавщица, отпустив очередному клиенту две бутылки «левой» водки, вальяжно уселась в кресло, закинув ногу на ногу, и закурила, капризно наморщив нос - в ожидании инкассаторов и хозяина магазина. Ей здесь торчать уже явно наскучило, и не терпелось поскорее освободиться, дабы предаться более приятному времяпрепровождению. Она откинулась на спинку кресла, пустив дым к потолку, и тут её рассеянные мечтания прервались внезапным появлением трёх незнакомцев. Они были одеты в одинаковые чёрные комбинезоны, и, что ещё больше встревожило молодую женщину - что они вошли совершенно бесшумно - словно закрались.
-Пачку «Мальборо» - сказал один - бутылку водки за тридцатник…
-За тридцать нету, только литр есть за шестьдесят - ответила девушка, стараясь не показывать волнения.
-Хорошо торговля шла на Иванову-то? - усмехнулся тот, и продавщица с ужасом заметила, что он был в гриме, а на его спутниках были натянуты резиновые маски. - Ну, давай литрушку - растягивая слова, ухмыльнулся грабитель, сверля глазами теперь уже не на шутку перепуганную жертву. - А заодно и праздничную выручку.
Тем временем второй грабитель извлёк из-за пазухи пистолет, и навёл его в упор на женщину. Продавщица, фигуристая шатенка с броской внешностью фотомодели, рассмеялась им прямо в лицо.
-Убери свою игрушку, мальчик. А то убежать не успеешь.
Её прелестный пальчик не успел дотянуться до кнопочки - газовый пистолет выстрелил, и она упала без сознания.
-Хотела девочка ребятам сообщить, да уж больно понадеялась на свою улыбочку - сказал один из грабителей, подходя к кассовому аппарату.
Второй тем временем стал шарить у молодой женщины в карманах, и не преминул потрогать её грудь.
-Брось свои шутки, идиот! - проворчал первый, перекладывая деньги в полиэтиленовый пакетик.
Второй, забрав из её карманов кошелёк и связку ключей, стал подбирать ключи к смежному помещению - им оказался офис.
В офисе стояли стол и сейф - если не считать платяного шкафа и аквариума, не представлявших для грабителей никакого интереса. Одним из ключей в связке оказался ключ от стола, в ящике которого лежал ключ от сейфа. Открыть сейф было делом двух минут, после чего хрустящее его содержимое перекочевало всё в тот же пакетик.
Грабители уже покидали пределы торгового помещения, как вдруг туда ввалился грязный здоровенный мужик, разящий перегаром, со смятой стокроновой бумажкой в руке.
-Дай бутылку - просипел он.
Раздался второй выстрел.
Продавщицу и этого пьяного мужика затащили в офис, там и закрыли.
Шли лесом. Неподалёку находилась таксостоянка, придорожная забегаловка, где можно было бы и «прихватить» машину.
Удача долго ждать не заставила: в лесу стоял одинокий красный «Москвич».
-А ну, поехали! - услышал водитель чьё-то рычание над ухом, и что-то ткнуло ему в бок.
-Но у меня…- парень пытался что-то возразить.
-Я сказал: поехали! - прорычал тот, и ткнул сильнее. Этот предмет оказался пистолетом. Водитель похолодел.
-Не нервничай. Хочешь жить - делай, чего тебе говорят. Давай, садись за баранку, и трогай отсюда.
-У меня свеча не вкручена! - взмолился парень.
-Не морочь мне голову. Трогай!
Водитель повернул ключ в замке. Машина тарахтела, но не завелась.
-Полминуты тебе закрутить свои гайки! Или мы сами тебе закрутим - криво усмехнулся грабитель.
Водитель был сам ошарашен - так удивительно быстро он работал свечным ключом. Его непрошеный попутчик повернул ключ. На сей раз завелась.
-Теперь трогай! Не вздумай фары включать…
-Куда ехать-то?
-В город. Но по-умному. На шоссе сразу не лезь.
«Москвич» ехал сначала лесными дорогами, затем свернул на узкую асфальтовую, а с неё - на шоссе, где разогнался уже за сто километров в час.
«Копы» сели «на хвост» уже через десять километров, когда до города было - рукой подать. Водитель «Москвича» переключился с пятой на четвёртую, что позволяло ещё быстрее разогнать машину, и, уже чуть ли не на предельных оборотах, включил опять пятую. Вдоль дороги тянулся глубокий кювет, навстречу шёл тяжёлый МАЗ. Дорога делала крутой поворот влево. Полицейская «Мазда 626» преследовала сзади, вовсю гудя сиреной, и моргая синими и красными огнями. Расстояние сокращалось. Когда «Москвич» проходил поворот, сидевший сзади открыл дверцу, и швырнул на дорогу большую банку масла. На скользком участке грузовик занесло, и он, подмяв под себя полицейскую машину, рухнул в кювет. На такой поворот дела никто не рассчитывал - преступники надеялись либо на съезд «копов» с дороги, либо на столкновение, чтобы таким образом задержать преследователей, но зловещая действительность превзошла все ожидания.
Ещё одну банку масла - так, «для профилактики», выбросили в Табасалу, когда «Москвич» стремительно катился с обрыва. Зная или догадываясь, что въезды в город перекрыты, «Москвич» свернул с шоссе на тракторную колею, ведущую к сенохранилищу, а с колеи - на тропинку, настолько узкую, что свободно по ней проехать мог только разве что велосипед. Тем не менее «Москвич» благополучно преодолел препятствия, и вскоре уже петлял переулками дачного посёлка Какумяе, не следуя ни по одной районной дороге. Таким же переулком «Москвич» заехал в непроходимую чащу кустов, а через несколько минут стоянки выехал на бездорожное поле, где ныне расположен фешенебельный торговый центр, и этим полем «Москвич» добрался до площадки перед бензоколонкой, детским парком аттракционов и закусочной (ещё раз следует напомнить, что на дворе стоял год 1999-й).
Оттуда в разные стороны направились два красных «Москвича». Один из них поехал в сторону кольца Хааберсти, откуда свернул направо, на то самое шоссе, где на первом же километре его остановил полицейский патруль. Там стояло три полицейских машины, у одной из них были разбиты фары и помят кузов.
Моргнув правым поворотом, «Москвич» остановился. Из него вышел водитель, весь дрожавший мелкой дрожью, в холодном поту.
-Я к вам… Я хочу сделать заявление…
-Номер не тот - сказал один полицейский другому. - Но это он.
То, что это был он, не вызывало никаких сомнений - раскрытое окно сзади слева, те же капли масла на крыле, и сам вид водителя - несколько минут назад это был ас, опытный образец скоростной, маневренной и безупречной езды, великолепно знающий местность - раз сумел так обойти полицейских. Теперь же перед ними стоял бледный, дрожащий парнишка с жалким видом школьника, пойманного за руку при краже пачки сигарет из магазина.
Только кроме него, в машине никого не было. Не соответствовал и номерной знак. У «Москвича», за которым они гнались, номер был совсем другим.
-Надеюсь, ты не будешь отпираться, что ехал ты оттуда, в город проник в объезд, и теперь едешь обратно? Во-первых, предъяви документы, а во-вторых, почему не остановился по требованию полицейского? Где твои пассажиры? Или будешь доказывать, что ехал один и ничего не знаешь? - «гаишник» нажимал на ошеломлённого «москвичиста», как будто хотел того морально раздавить, заставить признаться. – Погоди. Вот это ещё рановато - сказал он своему коллеге из мятой машины, доставшему наручники.
-Я хочу сделать заявление… Мне угрожали пистолетом!
-Номер куда дел? - спросил полицейский.
-Номер, какой? Тот… то ихний номер, не знаю. Заставили прикрутить… В кустах сняли, а этот - этот мой.
О происшествии в магазине полиции стало известно очень быстро - пожилые дачники, муж и жена, гуляли в лесу с собакой. Сначала увидели троих «подозрительных типов» с рюкзаками, и красную машину. Потом муж пошёл в магазин, и обнаружил, что «магазин открыт, а никого нет». Выходя, столкнулся в дверях с хозяином магазина. Спустя некоторое время подъехали дюжие молодцы на серебристой «омеге», от них отделался лишь лёгким испугом - те сразу убедились, что «дед тут не при делах», и тут же уехали, забрав с собой и потерпевшего - то бишь хозяина. В полицию пенсионер позвонил сам, и сообщил, что преступники уехали на красной машине в направлении Кейла. Позже патрульная машина приметила подозрительный красный «Москвич», мчавшийся с огромной скоростью, правда, совсем в другом направлении. В оперативном порядке все въезды в город были перекрыты. Теоретически у «Москвича» шансов не оставалось. О красном «Москвиче» сороковой модели, номерной знак 687SHT были информированы все посты, тем не менее, он их обошёл, оставив за собой две тяжёлые аварии. Две трагедии. На перекрёстке Сырве, где МАЗ занесло на крутом повороте, и он рухнул в кювет, подмяв под себя полицейскую «Мазду» - трое пострадавших: двое полицейских и водитель грузовика. Столь же плачевными последствиями обернулся и разлив масла на обрыве Табасалу - машины заносило, разворачивало поперёк дороги, возникали цепные аварии. Полицейский «Форд-Мондео» получил удар с обеих сторон. Новенькая красная «Тойота» сошла с дороги и рухнула в обрыв - её сначала занесло, развернуло поперёк дороги, затем последовал сильный боковой удар от микроавтобуса… В машине ехала семья - муж, жена и трое детей: две девочки восьми и трёх лет, и пятилетний мальчик. Все погибли на месте. И вот, этот красный «Москвич»…
Рулевым этого убийственного экипажа оказался некий Михаил Феоктистов, столичный таксист, двадцати четырёх лет от роду, владелец того самого «Москвича», с тем самым номером, с которым он и предстал перед лицом защитников правопорядка – 873 FOO. В отделение ехали своим ходом. За рулём сидел сам Михаил, рядом с ним - полицейский. Их сопровождал кортеж из двух полицейских машин - мятого «Форда» и «Опель-Вектры».
-Так, ограблен магазин. В офисе магазина обнаружены продавщица, Марьина Елена, 1971 года рождения, и некий мужчина примерно 50 лет, личность не установлена; оба в бессознательном состоянии вследствие поражения сильным нервно-паралитическим газом, содержащим хлороформ, доставлены в больницу. Преступники скрылись с места происшествия на «Москвиче-2140», используя номерной знак 687SHT. Уходя от преследования, умышленно загрязняли дорожное покрытие маслом, что делало дорожное покрытие особо скользким и общую дорожную обстановку - опасной. В результате порчи покрытия произошёл целый ряд дорожно-транспортных происшествий… Пять человек погибло, трое тяжело пострадало, двое получили лёгкие повреждения… Неплохо! Каждому по гроб жизни хватит! - сказал дежурный на Лубянке. - Тут и так заявлений хватает. Что ты тут заявлять собрался?
-Угрожали пистолетом, говорит - ответил тот, кто сопровождал Феоктистова. - Сначала личность установим, и что это там за номера.
Потерпевший (парадоксально, но факт!) оказался тем, за кого себя выдавал - Феоктистов Михаил Порфирьевич, 1974 года рождения, прописан в Таллинне, проживает по другому адресу, но тоже в стольном граде. Работает таксистом в фирме APF Trans Spedition на своём личном «Москвиче», номерной знак 873FOO. Русский, холост, не судим, образование среднее, и разные прочие мелочи, как, например, штраф за превышение скорости, уплаченный два года тому назад.
Что же до номера 687SHT, то тот оказался уже давно не эксплуатируемым. Машиной, имевшей этот номер, оказался «Москвич 412» некоего Александра Иванова, снятый с учёта в 1997 году. Номерные знаки были возвращены в Авторегистр самим владельцем. Стало быть, те номера - чистая липа. Но почему тогда именно этот номер? Ведь их могли запросто скрутить с любой машины! Значит, или у Иванова имелись дубликаты, и он их продал или у него их украли. Или эти номера - чья-то кустарная работа, ведь их в принципе мог изготовить любой жестянщик.
Феоктистов тем временем сидел за столом и писал заявление.
-Готово - сказал он.
-Давай сюда.
«Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич, 1974 г.р., таксист… вечером 25 июня возвращался в Таллинн из Лохусалу, куда отвозил клиента. Между Кейла-Йоа и Вяэна-Йыесуу свернул в лес, так как обнаружил, что двигатель не развивает достаточной мощности, и при этом расходует много топлива…»
-Ничего себе - не развивает! А ты что - хочешь, чтоб летал? - полицейский присвистнул себе под нос: в рапорте было указано, что «Москвич» развивал скорость аж под двести километров в час, что для такой машины было воистину невероятным.
«…При внешнем осмотре я обнаружил недостатки в зажигании, и стал настраивать момент, заодно решил почистить свечи, отрегулировать карбюратор в режиме холостого хода, и проверить жиклёры на засорение, а также фильтр…»
-Эту тягомотину ты будешь писать у себя в гараже! Кого тут твои жиклёры интересуют? Пять человек погибло! Ещё семь - пострадало! А ты тут пудришь мозги своими жиклёрами!
-Мне угрожали пистолетом - тихо промолвил Феоктистов.
-Вот и пиши по существу! А то - жиклёры, фильтр…
-У каждого своя работа - безучастно ответил тот.
Полицейского это рассердило. У него возникло непреодолимое желание - взять, да как врезать этому Феоктистову за такие дерзости. Но не мог. Не имел права. Перед ним сидел не обвиняемый, и даже не подозреваемый. Может, он и соучастник, но это ещё требуется доказать. А пока - он потерпевший, который сидит тут и пишет заявление. Такой же потерпевший, как те двое полицейских из пригорода. Как водитель МАЗа, как та семья в «Тойоте». Они были счастливой, обеспеченной, дружной семьёй; имели загородный домик и новую «Тойоту». Теперь их не стало. Они ушли в мир иной, обрели вечный покой под обломками этой «Тойоты». Их настигла смерть на красном «Москвиче». Но сейчас - он такой же, как и они. Потерпевший. Как это ни парадоксально.
Полицейский сморщился, достал пачку «Румбы», закурил и даже предложил Феоктистову.
«…когда я чистил свечи, из леса вышли трое, один из них был вооружён пистолетом. Меня заставили отъехать вглубь леса, снять плафон «такси», поставить другие номера, и выезжать окружной дорогой на шоссе. На шоссе приказали ехать с максимальной скоростью… При себе у них были не то рюкзаки, не то вещмешки для туристов. Из одного такого рюкзака вынули большую банку и бросили её на дорогу, а при спуске с обрыва Табасалу - ещё одну. В город въехал лесными тропинками, просёлочными дорогами, потому что мне угрожали смертью, в случае, если я сдам их полиции…»
-Да ведь пистолет-то у них был газовый! А ты, таксист, что - сигнал не мог подать, что ли?
-Профессия у нас, конечно, рисковая, но пистолет под бок суют впервые. Мне, по крайней мере. Диме, вон, сунули - больше не сунут.
-Какому ещё Диме?
-Таксист был, у нас работал. Убили его в марте-месяце, такие же вот…
«…в кустах … в Рокка-аль-Маре, меня заставили снять номера и отдать им… Один из них был в гриме, двое - в тонких матерчатых масках… Далее мы выехали полем на площадку… там они покинули мою машину и направились в сторону закусочной.»
-И ты, благополучно отпустив своих сообщников, поехал назад, посмотреть на свои художества и поплакаться - вот мол, такие-сякие, машину захватили!
-Никакие они мни не сообщники.
-Это мы быстро разберёмся.
Дежурный снял трубку, набрал номер.
-Комиссар? Тут дело… Да всего, чего угодно. Вооружённое ограбление, захват машины с водителем, умышленное повреждение дорожного покрытия, одних аварий воз и маленькая тележка… Пять человек погибло, ещё семь пострадало… Да нет. Один водитель здесь. Заявление написал. Ну, уголовное дело - это само собой, а с этим что делать? Что? Машина? «Москвич», красного цвета… Чего? Любитель красных «Москвичей»? А чего это он вдруг? Ну, Петя так Петя…
-Так, Феоктистов! - сказал он, положив трубку. – С этим заявлением пойдёшь сейчас к Козлову, это второй этаж, кабинет 220.
Феоктистову, похоже, было всё равно, куда идти. Равнодушно встав из-за стола, он взял лист бумаги, весь исписанный убористым неровным почерком, и, словно робот по программе, направился к лестнице. Поднялся на второй этаж, и, найдя нужную дверь, на мгновение в нерешительности остановился перед ней. Затем, пересилив свою нелепую робость, постучался.
-Заходите - ответил из-за двери немолодой, но достаточно бодрый голос.
Феоктистов открыл дверь, и крадучись, переступил порог кабинета.
-Проходите, Михаил, садитесь - сказал хозяин кабинета, мужчина уже в годах, но в отличной физической форме - по-спортивному подтянутый, с фигурой если не Дольфа Лундгрена, как показалось Феоктистову с первого взгляда, то уж, по крайней мере, Евгения Сидихина в период его расцвета. Обращали на себя внимание его волевой подбородок, высокий лоб и глаза, умные, широко расставленные, как у типичного полководца, и глубоко посаженные, что свидетельствовало об умудрённости всевозможным опытом. Именно таким Феоктистов представлял себе Волка Ларсена, когда читал знаменитый роман Джека Лондона.
Сначала Козлов внимательно прочитал текст заявления. Но от таких комментариев, как дежурный, он воздерживался.
-Михаил Порфирьевич… - начал он, оторвавшись от чтения.
 
Я, Козлов Пётр Александрович
 
Случайных совпадений не бывает.
В этом я лишний раз убедился в позапрошлом году, когда в Таллинне появился эдакий самозванный Чикатило. Сравнение, конечно, глупое, но всё же… Собственно, это был и не маньяк вовсе, а просто вконец выродившийся отщепенец, сорока с чем-то лет от роду, из которых по меньшей мере тридцать провёл за колючей проволокой. Примитивное человекообразное животное, уже давно растерявшее всё человеческое, даже лицом он напоминал скорее мутированного примата, нежели человека разумного.
Сначала нашли труп в Ласнамяе. Совсем молоденькая девчушка, не помню, было ей уже 18 или и того не было… Училась, кажется, в техникуме, а может, и в ПТУ… Зверски избита и изнасилована. Скончалась от потери крови.
Через несколько дней - в Копли. Тоже совсем молодая женщина, где-то под тридцать. Весьма привлекательной внешности, недавно замужем, детей пока не имела. Изнасилована, избита, но смерть наступила от удушения.
Я не допускал и мысли, что эти деяния могут быть не связаны между собой. Разные способы, но почерк-то один - добиться своего любой ценой. Жертвы сопротивлялись - он их бил, топтал, ломал, лишал возможности сопротивляться. Вторая девушка кричала - он её и задушил.
В списке подозреваемых этот субъект занимал одну из верхних строчек. Что-то на него было не похоже, чтобы он целый год гулял на воле. Я до сих пор помню его бритую макушку с татуировкой - изображение столбов, колючей проволоки, силуэты вышки и лагерного барака, и надпись: «Вот я и дома!». На веках - «не смотри, козёл!». Поймали его через восемь дней после совершения первого убийства. Здоровенный был детина, но безмозглый, не умевший абсолютно даже разговаривать - только матом и «по фене». Русский литературный язык был для него всё равно, что санскрит. Он, наверное, и думал так же - только матом и «по фене». За всю жизнь у него не было ни одной нормальной близости с женщиной - только либо насилие, либо разврат с пьяными проститутками. Он, вероятно, даже уже и не знал, что слово «жена» имеет какое-либо другое значение, кроме как «пассивный педераст» на зоне.
Суд приговорил его к смертной казни. Благо дело, об отмене таковой, тогда ещё велись лишь разговоры. Тот подал прошение о помиловании. Интересно, как писал - матом, «по фене», или через переводчика? Ничего. Ответ придёт - сам всё поймёт. Пуля да каземат переводов не требуют. Хоть правда, каземат ему - дом родной, но главное, что на этом карьера несостоявшегося «серийника-потрошителя» завершилась.
Вот на этом я и убедился окончательно, что случайных совпадений не бывает.
Поэтому сегодня я и содрогнулся, когда мне сообщили об ограблении магазина. Слишком уж много тут «случайных» совпадений. Конечно, у нас наёмники или серийники - слава Богу, пока редкое явление, и купить «ствол» пока труднее, чем мороженое, но и здесь совпадений оказалось слишком много.
Июнь у меня был вполне удачный месяц - раскрыл одну группировку, творящую чёрные делишки и навязывающую свою «крышу», попросту - разбойники и вымогатели. Другая команда - те рисовали доллары. Третья - те угоняли машины, да ещё и имели своих «благодетелей» в одном из бюро Авторегистра, которые и штамповали документы на угнанные машины. Единственным бельмом на глазу висело то дело о пикнике у обрыва с неким красным «Москвичом». Почему-то интуиция мне подсказывает, что этот Феоктистов мог бы пролить свет на ту историю. Да и здесь он навряд ли случайная жертва, иначе бы наши его «повязали». Гоняет отменно, местность знает лучше нас - такого запросто могли нанять. Ещё против него говорил тот факт, что и пикник и ограбление произошли всего-то в четырёх километрах друг от друга, причём по одной и той же дороге. Да ещё и номер! Марков и Бондарев говорили, что он начинался на шестёрку, и в нём имелась буква Т. Всё сходится - 687SHT,тем более что Бондарев назвал один из вариантов-607. Ему прикрутили… А может быть, он сам прикрутил!
Прямой связи между этими делами я пока не замечаю, в отношении же Феоктистова моя версия проста - его использовали в качестве водителя. На большее он вряд ли годен. И когда я это докажу, тогда найдём и остальных участников пикника, кому нужно было убрать Шувалова. А заодно - и Романову, как свидетеля. Возможно, некий завсегдатай шуваловской квартиры, частенько становившейся самым настоящим притоном, а хозяин этого притона и прознал про него чего лишнего. А затем кто-то из той компании решил заодно грабануть и магазин. Бывает, таксисты катают таких вот клиентов, «халтурят», а потом проклинают эти лёгкие деньги, оказавшись за решёткой.
Когда я впервые увидел этого Феоктистова, мне стало его даже по-человечески жалко. Вид у него был и впрямь какой-то жалковатый, и я сразу понял - он боится. Совсем ещё пацан - что это, 24 года! Сколько было случаев, когда такие вот пацаны, правда, все из себя крутые - «делары», «бандиты», «каратисты»- оказавшись в этом кабинете, дрожали, плакали и маму вспоминали. А этот и не претендует на роль «крутого», по нему видно, а может, и со страху прибедняется - «я не я, и лошадь не моя»; купили его, а может быть, и запугали, а у страха, как известно, глаза велики. Сейчас начнёт врать, сочинять какую-нибудь околесицу, а заврётся - вот и попалась птичка, будешь теперь правду говорить! Сколько я уже наслышан этого вранья…
-Проходите, Михаил, садитесь - сказал я ему; тот неуверенно прошагал к моему столу, сел почти на краешек стула. Я предложил ему сигарету - у меня в кабинете всегда они есть - но он отказался. Тем легче - ведь я-то не курю…
Читая его заявление, я обратил внимание, что он более подробно описывал то, чем он занимался в лесу, чем саму процедуру дела. Я понял это, как некое своего рода извинение или оправдание своего присутствия в непосредственной близости от места преступления. Ну, да Бог с ним. Я задал ему формальный вопрос относительно грабителей, и получил такой же формальный, ничего не проясняющий ответ. Маски, перчатки, татуировка… Последняя, конечно, уже что-то даёт, если это не плод фантазии самого Феоктистова. Он сидел, ёрзал на стуле, потирая об джинсы свои потные ладони, с трудом держал себя в руках. Тогда я его спросил:
-Михаил Порфирьевич, а почему Вы решили заняться настройкой и регулировкой зажигания и карбюратора именно там, в лесу, а не скажем, у себя в гараже? У Вас, кстати, есть гараж?
-Гараж есть… Просто мне приходится ездить в основном по городу, а в городе особо не разгонишься, да и «горшки» кругом, то бишь перекрёстки, и так много топлива расходуется. А выбрался за город - сразу почувствовал, что мощь не ту развивает, да и гарева переедает - все двенадцать, наверное…
-Давно у Вас «Москвич»?
-Два года.
«Врёт он всё» - подумал я. - «Моей первой машиной был «Запорожец», так я уже через месяц нутром чуял и зажигание, и карбюратор - перелив, недолив, загрязнение… И то - я в органах работал, на машине раз в месяц ездил, всё в метро, да иногда на служебной «Волге», и то не один, и не за рулём; а этот же - профессионал, таксист - и не чует… Да ему тогда не машину, а ручную тележку с навозом возить…»
-Капризная машина? - полюбопытствовал я.
-Да старовата уже… Это для человека 15 лет - детский возраст, а уж для машины… Возни с ней хватает.
-А почему Вы для той возни выбрали именно то время и то место?
-Потому что, когда я возвращался из Лохусалу, я обошёл автобус номер 126. А в Вяэна-Йыесуу сейчас народу много. И после такой стоянки, я бы как раз проезжал Вяэна-Йыесуу минут через пять-десять после автобуса. А кто-нибудь бы на него опоздал, вот мне и клиент…
-Вот Вам и клиент - повторил я устало. Красиво объяснил. Вроде бы успокоился, не ёрзает так сильно, руки не потирает. Ни дать ни взять - человек оправился от потрясения, вызванного захватом своего автомобиля вооружёнными бандитами. Или что, он сам теперь в это поверил?
-Сколько раз Вы были в квартире Шувалова Егора Ренеевича, по адресу: Маяка 14, квартира 8 ?
-Никогда там не был, и никакого Шувалова не знаю.
А сам-то задрожал… Как будто бить тут будут…
-Кем Вам приходилась Романова Марина?
-Романова, Романова…- тот наморщил лоб, и на нём проступили мелкие, словно росинки, капельки пота. – Жена Лёшки Романова? Так её вроде не Мариной зовут. А может, сестра? Да вроде нет у него сестры, но есть родственница какая-то… Я с ними близко не знаком.
-Кто такой этот Лёшка?
-Таксист, у нас работает. А больше я Романовых никаких не знаю.
«Ишь, как затараторил! Понял, о чём речь, и сразу тут хватается, как утопающий за соломинку, за какого-то Лёшку, начинает тут связи строить - есть сестра, нет сестры… Да мне по фигу до его Лёшки! Надо будет - сам до него доберусь!»
-Значит, Вы утверждаете, что ни с Егором Шуваловым, ни с Мариной Романовой Вы не знакомы?
-Нет. Не знаком.
Я разложил перед ним фотографии. Его глаза беспокойно завертелись.
-Вам знакомы эти лица - спросил я.
-Н-нет…- неуверенно ответил тот. - Не припоминаю что-то, хотя может быть… - я заметил, что он нервно сверлил взглядом фотографию Романовой.
-Эта девушка Вам где-то встречалась?
-Была такая клиентка - я же таксист… А может, это вовсе и не она.
-И чем же она Вам так запомнилась?
-Я её подвозил из бара в центре города, точно уже не помню, кажется, в Ласнамяе. Она была пьяна, вела себя бесцеремонно, пыталась хвататься за руль, приходилось её успокаивать. В довершение всего, у неё и денег не было. Я её пугнул - мол, ребята сейчас подъедут - а она и развопилась: типа, крыша у неё крутая, и меня, и всех подряд как скрутит… Надоело мне эти бредни слушать, сам с неё часы снял, да пинком под зад и отправил на все четыре стороны. А то будет каждая соплячка на такси бесплатно ездить.
-Когда это было?
-Да не так давно… Может, недели две-три назад.
-Вы уверены, что это она и есть?
-Ну, похожа! Увидел бы воочию - опознал бы.
-Куда же Вы её подвозили? - спросил я. Такой инцидент, тем более, совсем недавно - и не помнить, где, «кажется, в Ласнамяе», и это говорит таксист! Быть такого не может, если Феоктистов не сочинил эту историю на ходу. Теперь придумай ещё и пункт назначения!
-Я же сказал - не помню точно. В Таллинне ведь таких дворов - все один на другой… Где-то в районе «Москвы» или «Прийсле»…
-Сколько было времени?
-Около двух часов ночи.
-А что Вы делали в субботу, 22 мая, в промежутке от восьми до девяти вечера? – я резко переменил тему.
-В субботу, 22 мая? – опешил он. - А какого года?
Тебе что, по уху дать? Ты что кривляешься?
-Этого года, 1999-го, 22 мая, с восьми до девяти вечера.
-Вы думаете, я помню? Месяц целый прошёл! Вот я и спросил - какого года.
-А Вы вспомните - улыбнулся я.
Феоктистов нервничал.
-Очевидно, работал. У меня выходных почти не бывает. Мне вон, и на работе отдыха хватает - пока стою…
-Сегодня ведь Вы тоже работаете, не так ли?
-Да - обречённо вздохнул Феоктистов - работаю…
В это время на моём столе зазвонил телефон. Я снял трубку.
-Да… Что - опять? Заявление? И где он? Пусть подождёт!
То дежурный - уведомил меня о том, что у той же бензоколонки, где грабители покинули машину Феоктистова, была захвачена ещё одна машина - тоже «Москвич», тоже красного цвета. И такой же почерк - ствол под бок, поехали! И вот, ещё один «москвичист» обращается сюда с таким же заявлением. Что ж, побеседую и с ним, смотрю, дело о красных «Москвичах» начинает приобретать причудливые формы. А впрочем, не исключено, что всё это одна шайка, и раскусить их будет нетрудно - когда заврутся. Здесь врать вредно для здоровья - как и в тюрьме.
-Хорошо, Михаил - сказал я Феоктистову. - Вас я пока отпускаю. Подпишите вот эту бумагу, и вот эту.
-«Обязуюсь не покидать пределы Эстонии…». Да куда мне её покидать? Вряд ли какой сумасшедший поедет за границу на такси!
-Это чистая формальность, но она необходима. Да, оставьте свой контактный телефон.
-У меня нет телефона - зачем он мне? Мне и рации на работе хватает. И потом, вот этот адрес не мой. Там я только прописан, а живу совсем в другом месте.
-Запишите Ваш адрес.
Тот написал. Ага, улица Рави - это же центр города, отсюда - рукой подать, да и от дома моего минут десять ходьбы… Правда, он ещё добавил, что дома почти не бывает, всё время на работе, на что я согласно кивнул головой - а что мне ему на это ответить? Как будто я к нему в гости собрался, чудак!
Распрощавшись с Феоктистовым, я вышел, чтобы проследить за ним, как он среагирует на встречу в коридоре со своим коллегой-«москвичистом». Малейший взгляд или кивок головы, дал бы уже основания для задержания обоих, кто сначала «передаёт эстафету», а потом превращает криминальную полицию в кукольный театр - со своими заявлениями, и прочими роскознями. Что ж, если это кукольный театр, то Карабас-Барабас здесь - я.
На «москвичиста» Феоктистов никак не среагировал, зато на лестнице поздоровался с инспектором Славкой Виноградовым.
-Ты его знаешь? - спросил я Славку.
-В спортзале вместе «качались» - улыбнулся молодой инспектор. – Мишка это! Маленький, а дюжий - такие веса ворочал! И не по системе как-то: всё по-своему, лишь бы побольше схватить.
-Ты хорошо его знал? – меня охватило профессиональное любопытство.
-Да его там все знали! С ним не соскучишься - такой весёлый, шебутной пацан… Басни, песни, анекдоты - всё в его репертуаре! Иной раз и приврать, и прихвастнуть любил – каких он там крутых видел, как он самого Прохорова на руку валил…
-Мало, что ли, Прохоровых? - скептически возразил я, непроизвольно прищурив глаз.
-Да нет, Мишка хвалился, что с тем самым Прохоровым чуть ли не в приятелях… Корешок у него какой-то с его дочкой спал, ну и Мишка туда вхож, на правах общего друга… Да разгильдяй он самый обыкновенный - сам ведь мухи не обидит!
-Спасибо, Слав… Если что - ещё поговорим.
-Да не за что, Петь…- Виноградов даже удивился.
Следующим моим «клиентом» был некий Лаптев. Он был постарше, повыше и посолиднее, чем Феоктистов, но тоже явно нервничал.
-Так, Лаптев Евгений Владимирович, 1969 года рождения, живёте в Таллинне, имеете личный автомобиль «Москвич 2140» красного цвета, номерной знак 491LKI.
В его заявлении говорилось, что когда он вышел из «Хесбургера» и подошёл к машине, к нему подошло трое неизвестных, и, угрожая пистолетом, заставили отъехать в сторону парка-музея, там свернуть на тропинку, прикрутить другие номера, а потом заставили его ехать в аэропорт.
-Когда всё это случилось?
-Около двух часов назад.
-Где ж Вы всё это время были?
-Около аэропорта они проткнули мне колёса.
-И куда они направились?
-В направление к зданию аэропорта.
Я тогда связался с дежурным полицейским в аэропорту, и передал ему ориентировку на трёх преступников, описав их внешность со слов Феоктистова и Лаптева. За это время улетело два рейса - на Стокгольм и Москву, прилетел один - из Хельсинки. Значит, не исключено, что в аэропорту у них могла быть встреча с целью передачи денег. Покинуть аэропорт они могли: самолётом в Стокгольм или Москву - пусть предупредят наземные службы. На такси - выяснить, кто сегодня в аэропорту «таксует», и к кому подсаживались подозрительные клиенты; на машине, поджидавшей или припаркованной вблизи аэропорта - выяснить у охраны, кто и когда парковался. Ну, и также пешком, или на рейсовом автобусе. Если они до сих пор не покинули пределы аэропорта, они у нас в руках.
-Почему Вы там сразу не сообщили в полицию?
-Боялся… Боялся, что меня убьют. Они же вооружены! Мне сразу так и сказали - не вздумай рта раскрыть, мол, им терять нечего. Сами лучше меня всё понимаете. Когда на тебя в упор смотрит дикая морда, да ещё и пушкой грозит…
Дикая морда… Да он хоть видел диких людей? Я лично здесь, в Эстонии, не видел. Тот местный самозванный Чикатило - и тот домашнее животное: гибрид свиньи с дворнягой, немного от барана, а именно - мозги, а после таких-то делишек, наверное, и от домашней птицы кое-что прибавилось. Хотя чего иронизировать. Где бы я ни был, чего бы я не видел, а я в первую очередь - человек, и должен понимать, что любому, привыкшему к нормальной, здоровой среде, подобные проявления вполне могут показаться дикими. Я тоже никогда не испытывал комфорта, общаясь с убийцами. То ли дело шпион, или какой-нибудь Остап Бендер!
Но слишком уж неестественным мне кажется страх - и Феоктистова, и этого Лаптева… Хорошо им, если всё дело только в том «дикаре» с пистолетом…
-Что Вы делали на «Хесбургере»?
-Зашёл перекусить по дороге.
-И куда же Вы собирались ехать? - прищурив глаз, с видимым любопытством спросил я.
-К знакомому на дачу в Вяэна.
-Как зовут этого Вашего знакомого, как с ним связаться?
-Вот его мобильный - Лаптев раскрыл записную книжку.
-Вы ещё к нему поедете?
-Нет, не думаю. Хватит на сегодня поездок.
-Как Вы устранили неполадки с колёсами?
-Таксист один помог, у аэропорта который…
-Номер такси запомнили, марку, цвет?
-«Волга» это была, у этих иномарок никогда ничего нет. Жёлтого цвета, а номер 409 или 449. Водитель эстонец.
-Так, а номера, что Вам прикрутили, Вы помните?
-По-моему, 867. А буквы… Кэ-пэ-эс вроде…
-Ну, Кэ-пэ не может быть, КаПо тоже. Не бросайте тень на наши добрые имена. Может быть, КПЗ?
-Ну, зачем сразу КПЗ? - того аж передёрнуло.
-Компартия Западной Сахары. А цифры Вы не перепутали? Точно - 867?
-Сахара… Точно- Сэ-хэ-пэ, по-моему. Или даже сэ-хэ-тэ! А номер… нет, номер этот. Ну, или 678…
Мне и не нужен был его ответ - 687, я и так это знал. После этого всего я решил отпустить его под подписку о невыезде. Всё равно доказательств против него нет, а завтра я и так буду знать про него всё. С Феоктистовым он может быть и не знаком, но их мог вербовать (даже если так) один и тот же человек или группа. А Феоктистов ещё, оказывается, и трепло хорошее, выходит, он и Прохорова знал, тот, правда, помер пять лет тому назад, но ничего. Можно и поинтересоваться, что у него за дружки балдели с прохоровской падчерицей - уж не те ли часом, кого он подвозил сегодня? Вот об этом пускай Славик его и спросит. Или Володя. Да, глуповат этот Миша, сам себе ямы роет. Вот глупость его и сгубила.
Компьютерное досье Михаила Феоктистова было более чем скупым - если он когда-либо и имел нелады с полицией, то лишь по пьянке. И то - под уголовный кодекс его шалости не попадали, дело ограничилось пустяковым штрафом. Орал песни на всю улицу, зашёл в автобус, там и вырубился. Перед въездом в парк водитель схватил его в охапку, чтобы вывести, а тот возьми да проснись, и ввиду полной дезориентации во времени и пространстве, ударил агрессора - то бишь водителя - кулаком по носу. В ответ водитель намял пьяному наглецу бока, хотя тому уже было всё равно, и отвёл в полицейский участок - благо дело, рядом. В участке Феоктистов открыл глаза и промычал: «Вон там ко мне пристал какой-то гомик, я его вырубил, сам дальше пошёл. Чуть не убил, скотина», а кто кого убил, так и не выяснилось - отважный борец против гомосексуальных экстремистов повалился на пол, и разразился громким храпом. Этим комичным случаем все его контакты с правоохранительными органами и исчерпывались, не считая, однако, дорожной полиции (или же, ГАИ - по старинке). Ни в каких материалах по делам о Прохорове, о его смерти, об облаве на его квартиру, где, по доносу соседей, был притон, никакого Феоктистова и в помине не было. Таким образом, примерный его портрет у меня уже имелся, теперь требовался ответ на вопрос - жертва или соучастник? Хотя он - в любом случае жертва, пешка в игре…
Через некоторое время дежурный сообщил ещё об одном заявлении. Некий Кари-Тойво Хиеттинен, гражданин Финляндии, прилетевший тем самым рейсом из Хельсинки, заявил, что его обокрали карманные воры. Украден бумажник с документами, деньгами, билетами, а также ключи на брелке, которым служили золотые карманные часы. Пропажу обнаружил только сейчас, в гостинице, когда потребовалось предъявить документы. Где могли обчистить? Да где угодно – в аэропорту, в автобусе, возле ларька…
Общая картина сегодняшней эпопеи вырисовывается такая. Трое преступников маскируются, грабят магазин в Вяэна-Йыэсуу, приезжают в Таллинн, воспользовавшись машиной Михаила Феоктистова, и прикрутив ему какие-то липовые номера. В Рокка-аль-Маре они, увидев такой же «Москвич», отпускают Феоктистова, хватают уже машину Лаптева, ставят ему те же номера, и требуют ехать в аэропорт. Зачем? Затем, что после задержания Феоктистова тревоге был дан отбой, и красный «Москвич» уже полицию не интересовал. В аэропорту преступники грабят прилетевшего иностранца, тут чувствуется работа профессионального карманника, а даже если этот карманник и не участвовал в ограблении магазина и последующей гонке, то всё равно он, так или иначе, связан с этой троицей. Или - с какой стати этим трём бравым молодчикам, только что провернувшим такое дельце, оставившим за собой пять «жмуров», приспичило ехать не куда-нибудь, а в аэропорт? Ещё и с деньгами на руках! Что, опять случайное совпадение?
Да, и вправду лихие ребята… Прямо Клуб Интернациональной дружбы! И патриоты – не на «Мерседесах», не на «Ягуарах» разъезжают, а на родных «Москвичах», да вдобавок и интернационалисты! Зачем, спрашивается, им понадобился этот финн? К чему так рисковать – ради денег? Ущерб от кражи невелик – сам потерпевший оценивает его в десять тысяч марок, что в наших кронах не составит и тридцатки. Документы? Вот это уже теплее. Теперь с его паспортом, да на краденые денежки наверняка что-нибудь будут приобретать, или… Вариантов много. На след одного «кидовца» выйти не так уж и трудно – таких тонких карманников в Эстонии – раз, два, и обчелся. Проверю по досье. Да, дело сие отлагательств не терпит, пикник опять придётся отодвинуть на задний план, хоть и там тоже две смерти. А завтра как раз похороны Шувалова, Романовой… Долгонько больно их в морге продержали – целый месяц. Хоть Марину мать и опознала буквально на следующий же день, Егора Шувалова – тоже, сперва она, потом сосед, через неделю и его мать нашлась. Что ж, обе семьи нищие, денег на погребение не имели, Романова всё через соцобес пробивала – у неё сия инстанция уже с материнским молоком впитана, Шувалова-мать – не знаю. В подробности не вдавался. Будем исходить из того, что есть. Короче, завтра стоит сходить на эти похороны. Это может кое-что прояснить.
На всякий случай, я связался с диспетчером фирмы, где работает Феоктистов, и попросил указать его местонахождение. Мне ответили, что рация его не отвечает, но он ещё не «сдавался», значит, работает. Просто, может, его сейчас нет в машине, или он не в связи, если клиенту потребовалось ехать за город. Я сказал – как только он появится, пусть опишет весь день в подробностях и сообщит мне на автоответчик. Диспетчерша ответила, что у них есть диктофон. «Тем лучше» - ответил я и положил трубку.
Потом я сделал ещё несколько звонков – по поводу такси, автобусов, обслуживавших сегодня аэропорт, и по другому, не относящемуся ни к «КИДу», ни к «Москвичу» делу. Хотел ещё позвонить своей девушке, но передумал. Лучше в другой раз…
Да, в советское время, может, жилось и легче, спокойнее, благополучнее. Но это, рано или поздно, должно было рухнуть. Потому, что всё это спокойствие, благополучие – всё было деланным, ненатуральным. Кто-то скажет: вот, убрали, как мусор, эту ненужную идеологию, перестали дурачить народ сказками о «светлом будущем», «великих вождях», и полоскать мозги подобными идеологизированными бреднями. Начиная от пионерских клятв на вечную верность партии, и кончая вечерним чтивом об «их нравах», и о «досрочном перевыполнении плана пятилетки, что на столько-то больше, чем было, в энное число раз больше, чем на самом деле»… ну, а всё остальное-то здесь при чём? Да при том, что вся страна только и держалась, что на этой идеологии, только она всё и объединяла, она и являлась основой всей политики, экономики, культуры, военной доктрины – всей жизни всей страны в целом! А не стало этой идеологии, этого стержня – затрещало всё по швам, и в конечном итоге приказало долго жить! Можно, конечно, обвинить Горбачёва, или его окружение – вот мол, развалили страну! Но если народ сам стоял на стороне этих «реформ», и тех, кто считался реформаторами – долой 6-ю статью! Долой централизм, волюнтаризм, тоталитаризм, а в придачу – и социализм вместе с коммунизмом! А будь Горбачёв вторым Брежневым – его ждала бы участь Чаушеску. Берлинскую стену с лихвой бы разрушили и без него, а приговор коммунизму был вынесен задолго до путча. Ещё в тридцатые годы.
Что ж, я согласен, что социализм мог бы быть более высокой общественной формацией, но человечество к этому абсолютно не готово. Кое-где живы и феодальные, и первобытные традиции, но для большей части мира самыми передовыми отношениями остаются рыночно-производственные, проще говоря – капитализм. А чтобы совершить революцию в общественной формации, проще говоря – революцию материальную - нужно, чтобы революция произошла в сознании людей, а на это уходят века: на переоценки всех ценностей, на осознание разницы между жизнью и уровнем жизни. Социалистические же революции базировались на принципах грубого материализма, сознание трактовалось как свойство материи, и то подменялось идеологией. А если так разобраться, то никакого социализма и не было вовсе, а был государственно-монополистический капитализм, если не считать совсем уж тоталитарных режимов – сталинские колхозы, китайские коммуны, а уж об упразднении товарно-денежных отношений вряд ли кто заикнётся - хватит коммунизма, один Пол Пот чего стоил. Переход от феодализма к коммунизму, минуя капитализм и социализм. Неслыханный скачок. Пол Пот, Пол Пот… Помнится, кому-то из местных деятелей прилепили такое прозвище. Кому именно – вот, не припомню…
Ладно, чёрт с ним, с Полом Потом этим, а что до того, что сейчас у нас бардак полнейший – так это тоже временно, долго так продолжаться не может. Когда будет нечем торговать и некого грабить, и нечего на уши вешать, поскольку никто ни во что не поверит – и так сыты по горло доморощенными Остапами Бендерами, да и ссуживать этих «бендеров», при всём желании будет нечем. Когда всевозможным «крышам» станет тесновато на одном гектаре, и власти, наконец, поймут, что, пустив страну на самотёк, они её просто потеряют, ещё вдобавок и дискредитируют себя в глазах всей мировой общественности – их предшественники, один за другим, всё воровали-воровали, а кому-то за всё отвечать придётся! Почему не заботитесь о своих гражданах? Вот отсюда все и беды – работать негде, пособие не платится – нечем. Образование всё платное, а платить опять-таки нечем. И извечные вопросы русско-советско-постсоветского человека: Кто виноват? Хотя это больше по части тех, кому уже терять нечего, и кто на всё махнул рукой. Тогда как у Гоголя – пока ясно, «что к чему», и «кого бить», не показано, но если показано… Вот такие нам и задают более всего работы. А остальные тем временем заняты вторым вопросом – что делать? Ну, а когда с подобным круговоротом будет покончено, тогда и появятся первые намёки на порядок. Когда все, наконец, перебесятся и поймут, что надо делом заниматься, а не лозунги выкрикивать. Ведь, как известно, орлы не кукарекают.
Хотя кое за что я могу эти времена и похвалить – например, за то, что сейчас я могу, ничего не опасаясь, спокойно встречаться со своей девушкой. Да, я так её называю, хоть ей уже за тридцать; самый расцвет для женщины, уже не молодо-зелено, но всё же совсем ещё молодая и красивая, а то, как же её называть? Любовница – не годится: я одинок, и она не замужем, хоть у неё и есть ребёнок от первого брака; сожительница – тоже не то, мы вместе не живём, только встречаемся; а раньше у меня таких возможностей никогда не было. Сорок лет назад – ты что, советский школьник, пионер – самый целомудренный в мире, должен быть уверен, что детей приносит аист. Дальше – молодой рабочий, потом – солдат, комсомолец – должен думать о любви к Родине, партии и народу, а не к кому-то там. Тридцать лет назад – чтобы делать карьеру на избранном мною поприще – нужна была, во-первых, партийность. (Хотя, скорее, это поприще не я выбрал, а мне выбрали - началось ещё с армии, с внутренних войск, потом – Высшая школа милиции, заочное отделение юрфака). А во-вторых – запись в характеристике: «морально устойчив», а человеку холостому, по тогдашним меркам, для сей записи нужно было быть аскетом или евнухом, а это было никому не нужно. Потому везде предпочитали женатых, все и женились, и я был не исключение. Брак был скорее «по расчёту», но уж никак не «по любви», в семейной жизни я счастья не знал, и вскоре разочаровался, но развод был уже невозможен – всё по тем же причинам. Кто-то в 88-м году полагал, что я был на седьмом небе от счастья, когда у меня убили жену, но я никакого счастья не испытывал. Ну, скандалы были, жили так, «постольку-поскольку», терпели друг друга, общаясь лишь на бытовом уровне, но ведь она была матерью моих двух детей! И здесь её упрекнуть было не в чем. Какой она была женой – дело десятое, но у моих детей умерла мать. Старшему, Саше, было тогда семнадцать лет, он как раз закончил школу, дочь Юля перешла только в девятый класс. Я тогда пошёл на повышение, перевёлся в Москву; Саша поступил в университет на юрфак, пошёл по моим стопам. Юля – во французский лицей, она и в провинции училась в спецклассе. Это и решило её судьбу, когда она, уже после окончания школы, пошла с подругой на выставку французского художника, и там встретила Филиппа, моряка из Марселя. Я их отношениям не препятствовал, знал, что Юлька – девчонка гордая, и обращаться с собой, как с игрушкой, не позволит никому, будь он хоть французский моряк, хоть наследный принц. То был уже 91-й год, я работал в ведомстве союзного значения, и вышел на след крупных дельцов, водивших знакомства и с экс-премьером Павловым, и с грязным проходимцем Джафаровым; и мне предложили – уже на работе – «сматывать удочки». Я, однако, не тот человек, но после Беловежского договора понял – мне в Москве делать нечего. За детей я мог не беспокоиться – Саша учился на четвёртом курсе, был «пристроен» - обеспечен и практикой, и работой; в чём-то я помог, где-то сам уже. У Юли с Филиппом было всё уже решено, они вскоре поженились, и она уехала к нему в Марсель. Теперь её зовут Жюли, и я уже дважды дед – у них дочь Катрин, и сын – мой тёзка – Пьер. Саша – он и сейчас живёт в Москве, юрист, консультант и адвокат, то есть у нас разный профиль. Тем не менее, своими детьми я могу гордиться – я дал им всё, что мог, и покойную Елизавету мне упрекнуть не в чем.
А с Анной – так зовут мою девушку – я познакомился уже здесь, в Таллинне. И, во всяком случае, на работе о наших отношениях не знают. Это уже шаг вперёд, по сравнению с прошлым, когда норовили залезть под одеяло ко всем гражданам, и отснять на кинокамеру всё, что там происходит. Впрочем, сейчас это усугубилось в отношении знаменитостей – артистов, политиков; а в отношении рядовых граждан – хоть работников прокуратуры, хоть служб безопасности – этим уже переболели. Что ж, в этом некого винить. Это был один из элементов единого целого – Идеологии, на которой держалась вся система…
… Когда я выходил из здания, меня окликнул дежурный:
-Пётр Александрович!
Я удивился – обычно коллеги называют меня просто Петей, как и всех – по имени. Я обернулся.
-Роберт умер.
Я понял, о ком идёт речь – он находился за рулём той злополучной «Мазды». Я знал этого парня – пусть не очень хорошо, но знал. Меня охватила злость.
Нет, не буду я уже никому звонить, тем более, и Анюта меня сегодня не ждёт. Не хотелось никого видеть. Я просто устал. Хоть им повидал этих смертей на своём веку предостаточно, но всё равно, когда вокруг тебя умирают люди, которые должны жить, но вот происходит что-то нелепое – и обрывается жизнь человека. Жизнь! Как мало мы все в этом понимаем – что же это такое! Ограничивая сами себя, создавая массу условностей, мы этой жизни просто не замечаем, и начинаем её ценить, когда нам переваливает за… Кто в обывательском понятии есть «человек, познавший жизнь»? Тот, кто побывал на дне жизни, посидел в тюрьме, сменил массу женщин, умеет хитрить и изворачиваться – вот он, «тёртый калач», «стреляный воробей», вот он «жизнь видел». Да ни черта он не видел, ибо всё это – не жизнь, а бегство от неё – бегство в порок, в разврат, в обман, в поддержание сего образа существования за счёт других; как говорил Евгений Леонов: украл, выпил – в тюрьму! Рестораны, лагеря, блатная романтика – сейчас так модно стало воспевать это бегство от жизни. А всякое бегство от жизни есть смерть. Пусть обратимая, но смерть. И пьянство, наркотики, разврат, и всё, что служит этому пресловутому «крыша поехала» - всё это формы обратимой смерти. Мне эти стремления не совсем понятны. Почему это такие молодые люди так стремятся к смерти? Потому, что где обратимая, там уже и окончательная, как это случилось с Романовой и Шуваловым, которых завтра хоронят.
Похороны Марины Романовой и Егора Шувалова были назначены на следующий день, на полдень. Мы с Володей Субботиным приехали на кладбище к половине первого, когда гробы были уже опущены в землю. Может, и прихватим какую-нибудь зацепку.
Марину хоронили – мать, младшие сёстры, из которых одна – девятнадцатилетняя Лена – была с мужем; ещё был какой-то Артём, лет двенадцати, явно не в себе. Выпил стакан водки – и тут же упал без памяти. Ещё парень по имени Мурат, чуть постарше Артёма, вёл себя так же неестественно – всё время суетился, бегал вокруг всех – «Налейте! Дайте сигарету! Дайте прикурить!». Рядом, у могилы Егора Шувалова, были лишь ближайшие родственники – мать и младший брат тринадцати лет. «Мы между собой договорились» - объясняли матери погибших – «чтобы никаких дружков не было. Это из-за них всё и случилось. Хотят помянуть – пусть у себя где-нибудь соберутся, и поминают, сколько вздумается. А то придут сюда и превратят похороны в попойку».
-Один, вон, уже готовый лежит – заметила Лидия Романова. – Мурат, давай, бери Артёма, и иди с ним на автобус. Мы тут всё равно ничего устраивать не будем. Похоронили Марину, Егора – ну, и всё, это, в конце концов, дела семейные, и нечего вам здесь делать! Растолкай Артёма, и давайте домой!
Парень послушался, и пошёл к сосне, под которой спал пьяный Артём, наклонился над ним, и вдруг…
-Это он! Это он! – закричали наперебой девочки, сёстры Марины, шестнадцатилетняя Света и пятнадцатилетняя Ксюша, на вид – совсем ещё дети.
-Что – он? Кто – он? – возмутилась мать. – Что вы кричите? Мурата, что ли, впервые видите? Он у нас уже двенадцать лет лазает!
-Это он был во дворе! Это он бегал вокруг красной машины! Это он сигареты стрелял! Он был с Маринкой и Егором! Мы просто лица его не видели! Видели только со спины! Как вот сейчас увидели – это точно он! Даже в одежде в той же самой! Мы думали, это какой-то молодой пацан был…
-Это он убил Маринку! – истошно закричала самая младшая из них, двенадцатилетняя Кристина, и я с ужасом заметил, что и она пьяна…
Молодой… Этим словом сейчас принято называть детей, несовершеннолетних, а скажи кому-нибудь, кому уже за двадцать, что он молодой – обидится ведь! Да я и в свои 53 года себя старым ещё не считаю. О старости поговорим, когда мне девяносто стукнет. Но я и в девяносто лет ещё дам фору тем, кто уже в сорок лет начинают кряхтеть и записывают себя в разряд старых и больных. Мой возраст тоже, между прочим, имеет свои преимущества – есть мудрость, и есть опыт, которых нет в двадцать пять, когда считаешь себя матёрым волком, всё на свете знающим и всё на свете повидавшим, а сам ещё и с детством-то не до конца в расчёте. Вспомнить моего коллегу, легендарного Жеглова; как он говорил? «Я – молодой, здоровый мужик!» Впрочем, что обидно – у нас и техническое оснащение, и методы оперативной работы, недалеко ушли от времён Жеглова. Ручка, блокнот – вот и весь арсенал сыщика. Ещё есть диктофон, есть компьютер, чтобы не рыться в картотеках, есть, наконец, оружие, но на каком это всё примитивном уровне! Действие «Места встречи…» происходит в 46-м году. Как раз в том году, когда я, Петя Козлов, соизволил родиться на свет. Ирония судьбы, или с лёгким паром! Сейчас кому-то действительно будет «с лёгким паром»!
-Берём его! – сказал я Володе. Вояж на похороны не прошёл даром – мы хотели получить зацепку, и мы её получили.
-Вставай, щенок хренов! – Мурат тем временем пинал несчастного Артёма. – Нажрался, как скотина, а мне теперь тебя тащить! Вставай, козёл, а то ногой по морде получишь!
-Оставь его! – властным тоном приказал я. – Пойдём к машине, поговорим – и я показал ему свои «корочки».
Мурат производил крайне отталкивающее впечатление. На вид – ну, лет пятнадцать, может, шестнадцать. Росточком с полтора метра, худенький, большеголовый, как новорожденный младенец. Лицо круглое, всё грязное. Огромный, слегка приплюснутый нос, маленький ротик. Верхняя губа выпирает, нижняя искусана в кровь. Глазки маленькие, круглые, оформленные бессмысленным, бегающим взглядом. Весь этот портрет дополняла стрижка под «полубокс», как в моё время стригли школьников класса так до восьмого, и детские ручонки с обгрызенными ногтями. Увидев моё удостоверение, он попытался, было, бежать, но я крепко схватил его за руку.
-А чего я? Чего меня? – тот затрясся от страха, уж куда более сильного, чем у Лаптева или Феоктистова. В отличие от них, он совершенно не умел держать себя в руках.
-Поговорим – сказал я. Вместе с Володей и этим Муратом, мы сели в мой «Форд». Володя – назад, к Мурату, а то тот, чего доброго, опять решит убежать.
-Фамилия, имя, отчество? – обратился я к Мурату.
-Борисов Мурат Альбертович… - скороговоркой протараторил тот.
Вот уж воистину поразительное сочетание. Правда, ещё несколько лет назад приходилось мне сталкиваться с человеком по имени Гиви Абрамович Йохансон, с пятой графой «русский» в паспорте. «А что?» - пояснял он сам. – «Мать – грузинка. Отец – еврей. Отчим – эстонец. Сам только по-русски говорю. Чего ещё прикажете ставить? Еврея, как средство передвижения? Так я и не обрезанный даже. Чего мне делать в ихнем Израиле? Там и своих бедолаг девать некуда».
-Год рождения, число, месяц – продолжал я.
-Второе февраля 1973-го года…
-Какого года? 83-го? – мне показалось, я не расслышал.
-73-го, я же сказал! – огрызнулся тот.
-Так если тебе двадцать шесть, то и веди себя, как взрослый мужик, а не как детсадник, намочивший штанишки! – вставил Володя.
Господи! Ему – двадцать шесть! И это что – следующее за нами поколение так вырождается? Или их компания – клуб олигофренов? Шувалову тоже было столько же, а на губах – детский пушок.
-Когда ты в последний раз видел Марину Романову и Егора Шувалова?
По идее, я должен был говорить ему «Вы», у меня правила таковы, я и Феоктистову говорил на «Вы», и разок обратился к нему по имени-отчеству, но в отношении Борисова, просто язык не повернулся. Тот и производил впечатление, чётко обрисованное Володей – обписавшийся детсадник. Эх, значит, я не настолько образован и интеллигентен, как булгаковский Филипп Филиппович – тот к Шарикову обращался на «Вы», а этот Борисов, хоть и имеет не больший уровень развития, но всё же отличается от Шарикова тем, что он – живой человек, а не искусственно сфабрикованное из собаки человекоподобное существо!
-Не помню, когда! Давно! – визгливым тоном отвечал Борисов, и это подчёркивало его беспомощность, и полное отсутствие воли и самообладания. Значит, ключ к разгадке близок. Метр с кепкой, косой, визгливый; бегал, сигареты стрелял – трудно даже представить, что описанный Марковым тип – не Борисов, он и здесь себя ведёт абсолютно точно так же. Да и Бондарев тоже этого Мурата приметил. Так что улик против него вполне достаточно.
-Тогда у нас есть основания арестовать тебя, по подозрению в убийстве Марины Романовой и Егора Шувалова, которые ты совершил 22 мая сего года, на смотровой площадке у обрыва, на 28-м километре шоссе Таллинн-Клоога.
-Я не убивал! – заорал он, и разрыдался.
-А если не убивал, то рассказывай, как было дело.
Пять минут он плакал навзрыд, и от него было не добиться ни единого слова. Наконец, он начал рассказывать.
-Ну, нажрались все. Вот они и стали драться, так и ё…нулись в эту пропасть. Я как увидел – сам оху…
-Так, ты с кем вообще разговариваешь? Ещё одно такое слово, и я отправлю тебя без разговоров в камеру!
-Ну, хорошо, хорошо, извините, не буду… Я обалдел. Вот были они – и нет!
-Как происходила драка?
Я не стал просить Борисова рассказывать всё по порядку – просто не было охоты выслушивать весь этот кишмиш из вранья и бессвязной болтовни. Лучше построить допрос в форме вопросов и ответов, и на основании их, уже строить общую картину, и заполнять пробелы в ней, всё теми же вопросами-ответами. Здесь драка – кульминация всех событий, и если ему угодно начинать свой рассказ с драки – ради Бога, а потом пусть назовёт имена всех участников – назовёт, куда он денется!
-Ну, сначала все нажрались. Я тоже был кривой. Маринка стала, ну, это самое, ко всем приставать, орать там чего-то. А они ей, типа, иди на хрен. Ну да, это самое, иди, типа, на хрен. Она то к Игорю, ну, лезла, то вроде как к Мишке лезла, вот. Ещё это, она там бутылкой, ну, по башке ему, типа заехала. А он её это, ну, в живот треснул, это самое, ногой. А она такая, как заорала: Ой! Мой живооот! Мой ребёнок!
-А что, она была беременна?
-Да не, вроде не была. А может, и была от этого, ну, Артёма этого. Вы его видели, это тот, кто там, под ёлкой, типа, спал. Это Маринка такая, она по жизни, если ей охота, ну, Мишку типа позлить, то она спецом из себя, ну это, как бы беременную строит. Ну и вот. Она за бутылку схватилась, хотела в Мишку, а вроде в Игоря попала. Вот они и сцепились меж собой. Он её завалил, ну, там они и кувыркнулись.
-Кто – он? Мишка или Игорь?
-Да зачем Мишка? Игорь, конечно! Мишка только бутылку хотел выбить, это самое, ну, а я хотел их разнять, что ли, а как эта бутылка у Маринки куда-то делась, так Мишка оттуда и соскочил. Они уже вдвоём сцепились. Она ему вроде в голову попала – вот он и взбесился, пьяный он всегда бешеный. Ну, так и свалились, вот. Мишка, тот там был, а Андрей – тому, как вообще всё до балды было. Стоял, камушки кидал.
Мишка, Игорь, Андрей… Ну, Игорем мог быть только Егор. Мишка. Уж часом не Феоктистов ли самый? Или что – очередное случайное совпадение?
-Так. Кто такой Игорь?
-Ну, этот, который умер. Маринка его так и называла – то Игорь, то Гоша. Я так его и знал – только через Маринку.
-Ну, а Мишка кто такой?
-Мишка? А, это Маринкин бывший хахаль. Они когда-то жили вместе, у них там вроде бы свадьба намечалась. Я сам их свёл. Потом чего-то Мишка не захотел. А Андрей – это его друг.
-На чём вы туда приехали?
-На Мишкином «Москвиче». Ну, он красный такой.
-А номер машины ты не запомнил?
-Номер не помню. Чего мне на него смотреть?
-И где вы встретились?
-А возле Маринкиного дома. Сначала мы с Андреем, потом ещё и Мишка подъехал. Мы на 35-м приехали, а Мишка уже на машине…
-И кто же заходил к Марине?
-Кто, кто.… Ну, этот, как его… Андрей! Он потом это, сказал, ну, что она там не одна, а потом, вот, решили, ну. Типа Игорь тоже это, ну, с нами вроде поедет. Ну, или Егор, как там его…
-А с Андреем вы раньше были знакомы?
-Не, не, я вообще первый раз его видел! То есть как? То есть так, что это Мишка такой. Это он, да, Мишка нас это самое, ну, вроде как познакомил. Около бара, я там ссал, а он такой подходит, говорит: ну, выпить хочешь? Я сказал: конечно, хочу, ну, а кто ж не хочет?
Слушая его заумные речи, Володя не выдержал и тихо засмеялся. Мне тоже было, честно говоря, смешно. Все люди вроде в бар пить ходят, а этот, оказывается, наоборот… Хотя чему уж тут удивляться – каков поп, таков и приход. Ежели Марина, царство ей небесное, была явным олигофреном в стадии дебильности, то чего ожидать от её дружков? Наверняка и Мурат, и этот Шувалов учились с ней в одной школе. А вот Мишка… Если это Феоктистов, то чего-то тут не сходится. На отсталого тот ну, уж никак не смахивает. С нервами - да, у него не в порядке, но в нынешнее время это уже чуть ли не норма. А впрочем, что я прицепился к этому Феоктистову? Ещё месяц назад было известно о некоем Мишке, имевшем жёлтый «Москвич», и когда-то встречавшемся с Мариной. Причём её мать его явно не одобряла, раз и по сей день, она его иначе, как «прохиндей», не называет… На всякий случай, я спросил:
-А этот Мишка – он таксист?
-Да какой из него таксист? – передёрнул Борисов. – Он самый настоящий распиз… - и тут же он запнулся. – Вот дружок его, Андрей – тот точно таксист. У него ещё машина импортная есть.
-Что у него за машина? Марка, цвет, номер?
-А я откуда знаю? Это всё Маринка говорила – что у него машина, крутая такая, и чёрная. Наверно, шестисотый. Ну, или джип какой-нибудь. А может, БМВ. Короче, чёрная. Крутая.
Оригинально. Что-то я не припомню ни одного такси в городе, чтоб был джип или шестисотый – все сплошь «омеги», да 123-ие «мерсы». Хотя ладно, нашёл, кого воспринимать.
-А может, Мишка и таксист! – залопотал Мурат. – Он такой, он у нас всех подряд катал, я это помню. Ну, у него в машине по жизни всегда такой беспредел творился! Там у него бухали, ещё пыхали, ну, и трахались тоже. Особенно, когда он с этой, ну, с Маринкой гулял. Как Мишка на работу…. Он на работу на автобусе ездил. Маринка не разрешала ему машину на работу брать. А ключи-то у неё, ну, его нет, все и буянят. Да даже если и есть – он всё равно, что, скажет, что ли, что-нибудь? Как Маринка захочет – так и будет! Потом его, ну, Мишку-то этого, это всё заколебало.
-Ладно, это к делу отношения не имеет – остановил я что-то не в меру развеселившегося Борисова. – А вот это кто? – и я показал ему фотографию Феоктистова.
-Это – не знаю. А может.… Не, не знаю. Где-то, может, и видел, а где – не помню.
-А Мишка этот – какой он из себя?
-Мишка? – Борисов захлопал глазами, и зрачки у него забегали, завертелись в разные стороны. – Мишка, Мишка. А какой? Ну, такой. В кепке, в очках. Худой такой. Не, сейчас вроде потолстел…
-Ну, а Андрей, твой друг – как он выглядит?
-Эээ… Гмммм…. – Борисов чего-то думал, чесал затылок, хлопал ресницами и вращал своими бессмысленными зрачками. Даже то прохлопал, что я уже назвал Андрея его другом, а не Мишкиным… И вдруг этот несчастный человечек зарядил такой странный вопрос:
-А вот Вы знаете такой сериал – «Розангелика»?
-А он что, в нём снимался? – не понял я.
-Да нет, он сам там не снимался. Просто там, в конце каждой серии, поёт такой парень. Ну, прямо, вылитый Андрей.
Я вообще-то не увлекаюсь этими сериалами, ничего интересного в них не нахожу – наивные, однообразные, сюжеты; бездельники, мающиеся от скуки, и забивающие себе головы всякой чепухой. Но в эпоху тотального помешательства на этих «мыльных операх», их знание представляет интерес - чисто с профессиональной точки зрения. Однажды хозяйка обворованной квартиры говорила, что накануне к ней приходил не то электрик, не то водопроводчик, «как две капли воды похожий на Луиса Альберто». Этого сходства оказалось вполне достаточно для поимки вора. Здесь, правда, в Эстонии, такие случаи редки, а вот в России – сплошь и рядом.
Кто там поёт в «Розангелике», я себе не представлял, но всё же решил позвонить на работу, одной своей коллеге-женщине.
-Привет. Это Петя. Вопрос такой деликатный: есть такой сериал, Роза Анжелика называется…. Ах, да, Розангелика. И там, в конце каждой серии, парень поёт. Мне нужен его фоторобот. Говорят, очень похож. Не знаю. Спасибо.
После этого я вышел из машины, подошёл к Лидии Романовой и сказал:
-Я попросил бы Вас, Лидия Захаровна, проехать сейчас с нами для опознания человека, возможно, причастного к смерти Вашей дочери. Прошу в машину.
 
У меня в кабинете на столе лежал лист с портретом того парня. Прямо современный Казанова – высокий, худощавый, темноволосый, холеное лицо, лакированные волосы. Где-то приходилось встречаться с подобным субъектом, там дело касалось явно не такси…
-Где ты видел этого человека? – спросил я Борисова.
-Ну, на Андрея похож… - буркнул в ответ Борисов.
-Вы этого человека где-нибудь видели? Кого-нибудь он Вам напоминает? – задал я вопрос Романовой.
-Не припомню что-то.
-Кто в тот день приходил к Вашей дочери? – уточнил я.
-Тот был в очках.
-Но, по крайней мере, он был высокий? Худощавый? С тёмными волосами? Или нет? – я внутренне досадовал на Володю Субботина, которому поручил работу с Романовой – тот не только не выудил из неё фоторобот Андрея, но даже не получил приблизительного его описания.
-Ну, я не помню…
-А Вы вспомните, ведь этот человек был один из последних, кто видел Вашу дочь в живых!
Но ничего вразумительного от Романовой добиться не удавалось. Был в джинсовке, в тёмных очках – и всё.
Тогда я позвонил в соответствующие инстанции, и попросил предоставить мне данные на таксиста по имени Андрей, в возрасте около тридцати лет, имеет тёмную иномарку. Таковых в городе набралось с дюжину. Двое из них работали по патенту, остальные все относились к фирмам, причём один из них – как раз в той, где работал Феоктистов. Правда, таксистом он оказался лишь по совместительству. Основная его должность была несколько иной – не много, не мало, член совета акционеров. Ещё и профсоюзный деятель – тоже член-эксперт совета… Прямо, советник какой-то, а не таксист. И машина его оказалась не каким-нибудь «шестисотым джипом», и даже не БМВ, а более скромным «Фиатом-Кромой» последнего выпуска, и даже не чёрным, а тёмно-синим. Скорее всего, это вовсе не он, хотя чем чёрт не шутит. Андрей Попов… Что-то знакомое. Где-то я слышал это имя. Андрей Попов.
И что мне – теперь звонить в фирму, говорить, что мне нужен высокий брюнет Андрюша? Хотя менты хитрят по-всякому, чтоб найти нужного человека, но я решил пойти другим путём. На всякий случай, я проверил досье на Попова Андрея Андреевича, 1972 года рождения, и вновь обнаружил целое море случайных совпадений. Теперь уже мои сомнения рассеялись.
С полицией Попов соприкасался мало. Но, что называется - редко, но метко. 1993-й год. Из окна квартиры некоей Полины З. выброшен её жених. С её слов, Попов якобы мог быть к этому причастен. Проверили, оказалось – не причастен. Тот же 93-й. Стреляли уже в него самого. Кто, зачем, почему – осталось невыясненным. Сам Попов предполагал, что его «очевидно, с кем-то перепутали». 95-й. Попова вызывали по делу об убийстве Прохорова. Того самого Семёна Ильича Прохорова, с которым Феоктистов боролся на руках. А Попов, как выяснилось, когда-то встречался со Светланой Гореловой, падчерицей покойного. О чём тоже я уже знал от Славки Виноградова. (До чего же дурак этот Феоктистов!). Но почему же Попова вызывали уже спустя год? А вот почему. Моим шефом, до недавнего времени, был Король – Владимир Иванович Королёв, которому Попов, как раз в 94-м, приходился - ни больше, ни меньше – зятем! Вот вам и ответ на все вопросы. Уж если родной сын его, Николай, официально – директор охранной (или торговой?) фирмы, а на самом деле – знаменитый Коля Питерский, чья бандитская рожа известна далеко за пределами Таллинна, то почему бы нашему всемогущему комиссару не попокровительствовать и молодому зятьку? Теперь уже бывшему, правда. Вот его и вспомнили, уже попозже – из принципа «лучше поздно, чем никогда». Вспомнили, позвали, воздух погоняли, и отпустили восвояси.
Вот вам и ответ на все вопросы. Где связующее звено между пикником и грабежом? Между Феоктистовым и Лаптевым? Кому предназначались документы ограбленного финна, для какой-нибудь афёры? Только зачем ему вдруг понадобилось убивать Романову, или Шувалова? Возможно, тут замешаны наркотики, хотя только ли они…
Тогда я связался с фирмой, сказал, что мне нужны Феоктистов и Попов. Что до Феоктистова, то с ним обещали связаться по рации, на что я ответил: пусть через полчаса явится. Ну, а Попову мне посоветовали позвонить на мобильный, который мне сообщили без колебаний. Чем я и воспользовался.
Вот так Феоктистов, сам того не зная, выдал свои карты. Откуда ему тогда было знать, что спустя пару-тройку лет, его товарищ по спортзалу будет работать в полиции? А теперь пусть ещё скажет, что Попова знает только по работе.
Когда пришёл Попов, он сначала пытался сохранять весёлое расположение духа, даже начал каким-то панибратским тоном:
-Здравствуйте, Пётр Александрович! Чем могу быть полезен?
«Мне ты ничем не поможешь, ты только себе поможешь, если будешь говорить правду» - подумал я. Да, я узнал этого человека. Посредник. Курьер, если можно так выразиться. Этакий странствующий рыцарь, умеющий показать себя с той стороны, с какой ему надо. Сегодня он один, завтра другой… Смотри, Андрюша, ведь дядя Вова тебе больше не родственник, да и здесь он уже давно не заправляет. Так что свой актёрский талант оставь для легкомысленных девочек, а не для дяди Пети. Как же тогда бесился, буквально места себе не находил комиссар, когда его уже довольно взрослая дочка, вдруг шокировала всех такой новостью! Не помню, как же её звали, Жанна, что ли. Была в своё время моделью, потом оставила этот бизнес, пристроилась работать в казино, в котором любила собираться вся местная элита; и вот сделала такой выбор – Андрюша, не имевший ни кола, ни двора, ни ума особенно – для неё он и был-то совсем ребёнком: ей было уже двадцать четыре, а ему только-только исполнилось двадцать…. Король, тогдашний мой шеф, ходил угрюмый, прятал глаза и никому ничего не говорил, хотя все знали, что его дочь вышла замуж. Говорили – «за бродягу». Они, правда, вместе долго не прожили, но, к тому времени, и у нас в отделе власть сменилась – Король добровольно подал в отставку. Что и к лучшему – мы с ним всегда друг друга недолюбливали. За что – это уже дело десятое, но я никогда не подавал вида. Впрочем, любой человек, поработавший в органах, своим мастерством ничуть не уступит выпускнику ГИТИСа или Щукинского училища. Что ж, пусть тогда будет конкурс актёров. Андрея Попова и Петра Козлова. Он – герой-любовник, предприимчивый делец, и великий комбинатор, и метит теперь на графа Монте-Кристо, а я – ну, не стопроцентный Жеглов, ещё и немножко Мегре. Так кто же из нас теперь станет графом? Боюсь, что тебе, милый юноша, придётся довольствоваться ролью Фердинанда.
-Садитесь, Андрей Андреевич – пригласил его я. – Буду Вам очень признателен, если окажетесь мне полезны. Лидия Захаровна, войдите, пожалуйста.
Из смежного помещения вышла Романова.
-Вы знакомы друг с другом?
-Нет. Не знакомы – в один голос ответили оба.
-Хорошо. Вы видели где-нибудь этого человека, Лидия Захаровна?
-Не помню такого. Не знаю – фыркнула она.
Задавать этот вопрос Попову не имело смысла – уж если сама Романова утверждает, что видит его впервые в жизни, то что, Попов такой дурак, чтобы себе приговор подписывать?
-Борисов! – позвал я. – Вы знаете этого человека?
-Это Андрей! – перебивая меня, тараторил Борисов. – Это и есть тот самый Мишкин кореш, который к Маринке заходил!
При этом Андрей посмотрел на Мурата с каким-то недоумением. Мол, ты что, совсем, что ли, с головой поссорился?
-Ну, так что, Попов? Вот в этом Вы и будете мне полезны. Так, я Вас слушаю!
-Что же Вы хотите от меня узнать? – удивился Попов. Может быть, он лишь изобразил удивление, но, в таком случае, у него это получилось прямо-таки блестяще.
-Вы знаете этого человека? – подавив в себе злость, спросил я. Хочешь услышать правильный ответ – задай сначала правильный вопрос. Закон логики.
-Да, это Марат. Только его высказывания мне, по меньшей мере, непонятны. Что он мне приписывает?
-Его высказывания адресованы не Вам, а мне. Так что я сам с этим разберусь, без Вашей помощи. Где, когда, при каких обстоятельствах Вы виделись?
-Примерно месяц назад – невозмутимо ответил Андрей.
-А если поподробнее? Как ты мне только что заявил, вас познакомил Михаил – я кивнул на Мурата.
-Какой Михаил? – не понял Андрей.
-Вы знаете Михаила Феоктистова? Вопрос адресован обоим!
Попов утвердительно кивнул. Мурат же снова начал чесаться, как вшивый, бессмысленно вертеть головой, и хлопать глазами.
-Феоктистов, Феоктистов, Феоктистов – бормотал он. – А кто это такой, Феоктистов?
-Где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились друг с другом? Всё, пожалуйста, по порядку, и желательно не упускайте ни одной подробности.
-Это было, по-моему, в субботу или в воскресенье – начал Попов с недоумевающим видом: какое, мол, это имеет значение. Я согласно кивал – продолжай, продолжай.
-Вечером, около шести часов, я пришёл в бар «Тульвес», где должен был встретиться с одной девушкой.
-А поконкретнее – с какой девушкой?
-Конкретнее - я и сам не могу сказать, поскольку я сам с ней первый день был знаком. Она представилась Ольгой, как её зовут по-настоящему, я не знаю. С ней я и должен был встретиться в этом баре. Я сидел за столиком, потягивал джин с тоником, и ждал девушку. Она не пришла, я подождал её где-то с полчаса. Выпил ещё. Потом пытался завязать знакомство с двумя молодыми женщинами, сидевшими по соседству. Но они, оказалось, кого-то ждали. Потом ко мне подошёл вот этот – Попов показал рукой на Мурата – Марат, кажется, его зовут, и спросил сигарету.
А что? Вполне в его духе. Странно, что он у меня ещё сигареты не стреляет.
-Он был уже слегка выпивший – продолжал Попов – ну, и ему явно требовалось «продолжение банкета» - он улыбнулся. – Вот, он мне и предложил, сказал, вижу мол, маешься… Давай, мол, так: наливаешь – с девчатами познакомлю. Ну, меня он, скажу честно, позабавил. Заказал я ещё джина с тоником…
-Он врёт! Он врёт! Это Мишка ему на меня показал, когда я стоял там за углом и ссал, а он такой, ко мне подбегает, и говорит такой: эй, ты, типа бухнуть хочешь? – визгливым тоном залепетал Борисов.
Рассказ Попова был как будто более связным и правдоподобным, нежели болтовня Борисова, хотя и здесь мне сразу бросились в глаза всевозможные нестыковки. Что ни говори, а представить себе Борисова «оттягивающимся» в баре «Тульвес», мне было трудно. Ладно, одежда – это полбеды. Хоть сёстры Романовы и опознали его именно по этой одежде – стало быть, в тот день он был одет точно так же, только как же его тогда в этот бар вообще пустили? Предположим, тогда его джинсовые брюки и джинсовая рубашка, были не такими грязными, и не такими потёртыми. Видать, он весь этот месяц не переодевался. Ну, а всё равно, в бар-то он как попал? Откуда у него, извечного сигаретного стрелка, деньги на хождение по барам? Да мало ли, откуда? Где-то что-то умудрился надыбать, медь в кармане зазвенела – вот и решил покутить. Принял сто грамм – и опять гол, как сокол, а ему много ли надо? Он же парнишка без комплексов – где угодно, может подойти к кому угодно, и прямо в глаза, попросить, что ему надо. То бишь сто грамм, и сигарету. И даже я это видел собственными глазами – на кладбище. Так почему бы ему не подойти с аналогичной просьбой и к Попову? Окажись на месте того кто-нибудь другой, у Борисова имелись все шансы получить в ухо; ну, а Попова это наоборот, позабавило.
Хорошо, а теперь рассмотрим другой вариант. Борисов – натура примитивная, его раскусить – всё равно, что дошкольника. И Попов это понимает не хуже меня. Вот он и втирает мне собственную версию, исходя из её правдоподобности. Конечно, кто поверит, что Борисов попросту справлял нужду за углом, когда к нему подбежал Попов, и сам стал что-то предлагать? Но Борисов – отсталый, стало быть, по уровню развития он – младенец, а ведь, как известно, устами младенца глаголет истина. Иначе, какой смысл Мурату отрицать то, что он вообще был в баре? Или он сам боится чего-то, и теперь пытается перевалить это на Попова? При этом уповая на свою убогость: мол, что вы хотите от бедного, больного мальчика?
-Борисов, замолчи! Говорить будешь, когда я тебя спрошу – прикрикнул на него я. – А Вы, Попов, продолжайте, продолжайте.
-Значит, я взял себе ещё джина с тоником, он захотел водки. Мы выпили, его и понесло рассказывать разные истории. Всё про какую-то крутую подругу рассказывал, да про свои любовные похождения. Мне как-то смешно было всё это слушать, честно говоря, я это воспринимал, как явный вымысел. Просто может, мне это показалось как-то в диковинку. Экзотика своего рода – как экскурсия в детство. Мне уже давно не приходилось общаться с такими чудаками. Вот я ему и сказал – а интересно поглядеть на твою эту крутую подругу, которая там с мафией дружит. – Попов непроизвольно рассмеялся. – А заодно и на мафию её… Ну, а он завёлся: давай, поехали! Я отмахнулся: расслабься ты! А он мне говорит: нет, давай, поехали! Ну, и поехали. Что я, теряю от этого, что ли? Спрашиваю его: куда едем-то хоть? Он сказал только, что автобус 35-й туда ходит. Ну, сели мы с ним на 35-й, он и в автобусе меня всю дорогу развлекал своими байками. Приехали на Раадику, прогулялись через двор. Перед домом на площадке стоял красный «Москвич». Возле него были два парня и девушка. Девушка представилась Мариной, а эти чудаки только по прозвищам друг к другу обращались. Вот это Тампоша – кивнул он на Борисова. Второй был Гога, а третий – Извозчик. Пригласили меня ехать с ними куда-то на природу.
-И Вас это заинтересовало? – скептически подметил я.
-Знаете, у меня в тот момент было такое настроение, что мне было просто до всего параллельно. Конечно, Марина у меня абсолютно никаких эмоций не вызывала. Для меня она – ребёнок ребёнком. Но вела себя, как боевая курица. Было смешно смотреть, как она ими всеми командовала, а они - то подчинялись, то перед ней оправдывались. Ещё смешнее было, когда она и мне попыталась что-то указывать. Ну что, уж один-то день можно себе позволить повалять дурака. Я сел вперёд, и мы поехали. У них с собой были кассеты, но там были такие отвратительные записи, в общем, у меня с собой была пара кассет, я их им отдал. Приехали мы на смотровую площадку. Ну, они уже все разгорячённые, их что-то потянуло спорить, отношения выяснять. Я спросил Марата: как там насчёт девушек? А он и ответил: сегодня с девушками облом, сегодня только Марина. Ещё и она стала на меня орать, как будто я ей денег должен. Дальше мне было уже неинтересно. Я ушёл.
-И свои кассеты Вы, конечно, оставили им.
-Ну, посудите сами: я что, буду ставить кассеты на свою стереосистему, после того, как их пожевала допотопная шарманка?
-А Вы что, всегда носите с собой кассеты?
-Нет, не всегда. Но когда я встречаюсь с женщинами, музыка, сами понимаете, помогает создать подходящую атмосферу.
-И что за записи были на Ваших кассетах, если не секрет?
-Нет, Максима Леонидова и группы «Секрет» на моих кассетах не было – шутя, ответил Попов. - Так что никакой это не секрет. Группа Pet Shop Boys, сборник современной поп-музыки, и синтезаторные мелодии. Можете проверить.
-Спасибо, мы уже проверили то, что осталось от Ваших кассет. Скажите, а сколько времени Вы находились на смотровой площадке?
-Ушёл практически сразу.
-И в какую сторону Вы направились?
-В сторону Кейла-Йоа.
-И Вам ничего не бросилось в глаза, когда Вы оттуда уходили?
-Нет, ничего не заметил.
-Значит, Вы оттуда ушли, и пошли пешком в сторону Кейла-Йоа? Как долго Вы шли пешком?
-До ближайшей автобусной остановки. Автобус подошёл почти сразу.
-Автобус – в какую сторону?
-До Кейла-Йоа. Я поехал туда, прогулялся на водопад…
-И Вы ничего характерного не видели больше, не слышали?
-Когда я садился в автобус, мне послышалось, что невдалеке где-то воет сирена. Но за поворотом ничего не было видно. Я ещё про себя усмехнулся – уже скорая за ними приехала!
-Сколько Вы гуляли на водопаде?
-Где-то около часу. Потом я позвонил, вызвал такси, поехал в Таллинн.
-Такси из вашей фирмы?
-Да, из нашей. Но это был не Феоктистов. Тот был занят, мотался куда-то в другой город.
-И куда Вы на такси поехали?
-Естественно, к себе домой. Куда же мне ещё было ехать?
-И после этого, Вы весь вечер из дома не выходили?
-Выходил, почему же… В одиннадцатом часу мне позвонили, пригласили в гости. Я и поехал.
-И кто же это?
-Одна женщина. Я свою личную жизнь не афиширую. Скажу только одно – она замужем, и её муж занимает очень ответственный пост. Поэтому не очень-то хочется на эту тему распространяться. Впрочем, если Вам это нужно, Вы и сами это легко узнаете.
-Изложенных Вами данных, Андрей Андреевич, мне с лихвой хватит на то, чтобы через час назвать имя, фамилию и адрес этой дамы. Если, конечно, она – не мифическая героиня. Так, Борисов!
-Он врёт! Он всё врёт! Он до конца был с нами! Он стоял и бросал камни с обрыва, а потом они с Мишкой поехали дальше!
-Вопросы здесь задаю я. Кого Марина била бутылкой?
-Мишку.
«Осколки пивной бутылки со следами крови» - вспомнил я. Впрочем, Извозчиком этим вполне мог быть и Вячеслав Полесов, который, на следующий же день, наскоро продал свой «Москвич» за бесценок, и тут же укатил в Харьков. Ещё остаётся Феоктистов, которого дактилоскопируем, и отправим на медосмотр – разбитая об его голову бутылка оставила бы улику. Ладно, Борисов - на каждом шагу путается, и сам себе постоянно противоречит. Но что же Попов, ведь он явно что-то скрывает. Всеми силами старается внушить, что на тот пикник попал случайно. Говорит так, как будто ничего и не произошло. Выпил в компании придурков, прокатился с ними, развернулся, и ушёл. И что они там дальше делали, ему неведомо. Драка, смерть. Господи упаси, как это возможно? Его там и вовсе не было. Авария – так он и её не видел. И со смотровой площадки он направился совсем в другую сторону, и не видел ни аварии, ни «скорой», ни полиции. Более того, когда послышалась сирена подъезжающей кареты «скорой помощи», Попов уже свернул за поворот! Опять случайные совпадения?
А что, если это – заранее спланированное убийство? Жертва – Шувалов, исполнитель – Романова, Извозчик – на страховке, там и замаскировали это под несчастный случай, пользуясь непробиваемой тупостью этого Борисова. Его, по-видимому, и всерьёз-то никто не воспринимал, или запугали, ведь он жалкий трус, всего боится, а каземата – и подавно.
Только тут я и заметил, что грязные мушки на его лице, оказались вытатуированными. Выходит, у него тюремный опыт уже имелся, и доля его была самой, что ни на есть, постыдной. «Обиженный», мягко выражаясь. Такому действительно есть, чего бояться.
К такой категории у меня своё, особое отношение. В былые времена эти «обиженные», «петухи», лагерные «жёны», которых я спасал от «замужества», лепил им легенды, подсаживал в отдалённые лагеря – они и составляли мою агентуру. Благодаря им, я всегда знал, в какой зоне что творится, кто чем заправляет, кто что курирует, что замышляет тот или иной авторитет.
А началось всё в 82-м году, ещё при Брежневе, когда прокурор, мой непосредственный начальник, предложил мне идти в отпуск в апреле. Я тогда увлекался альпинизмом, и мой отпуск был запланирован на осень – осенью наша группа собиралась восходить на Памир.
 
Апрель 1982 года. Город …., областной центр РСФСР.
-Пётр Александрович, Вы же семейный человек! – возразил прокурор. - Что Вы, как мальчишка, как студент – горы, рыбалка, ещё там что-то. Пора бы уже остепениться, уж чтобы дома был порядок. И перерабатываете Вы слишком много, у Вас не хватает времени уделять должное внимание семье…
-Простите, Игорь Станиславович. Вы, значит, полагаете, или Вам донесли, что я под предлогом различных увлечений – спорт, рыбалка, собаководство – изменяю жене? Встречаюсь с другими женщинами? Да где мне с ними встречаться? Меня весь город знает! У меня детей двое!
-У меня нет пока оснований сомневаться в Вашей (он сделал ударение именно на этом слове) моральной устойчивости, Пётр Александрович. Но у нас есть, пока не проверенные, данные, что Ваша супруга ведёт образ жизни, не самый подходящий для советской замужней женщины, хозяйки дома, матери семьи. А это бросает тень сомнения на Вас, а значит, и на нас.
-Я что-то не совсем понимаю Вас, Игорь Станиславович. Я знаю, что Елизавета бывает в обществе, у неё много знакомых, подруг. Все люди семейные, жёны чиновников, секретарей обкома. Одна её подруга – директор художественной школы, другая – в театре костюмерша. Моя жена любит ходить в театр, на выставки, а мне всё это неинтересно. Я предпочитаю альпинизм, зал борьбы, резать по дереву в мастерской моего друга, художника Юрия Федотова, люблю играть в шахматы, заниматься с Ральфом – с собакой. А в плане ведения хозяйства и воспитания детей – там у нас всё в порядке. Дети – пионеры, ударники, сын – политинформатор, занимается хоккеем; дочь – французским языком и рисованием.
-Вы слишком легко выпускаете свою жену одну в свет…
-Позвольте, она – взрослый человек, и…
-Не забывайтесь, Пётр Александрович, она – женщина! И ей необходимо мужское внимание, которым Вы её обделяете. Вы же не ребёнок, сами должны всё понимать.
-Хорошо. Что за сведения?
-В последнее время, Вашу жену часто видят с одним и тем же молодым мужчиной, в различных присутственных местах. Например, на выставке в павильоне, на танцах в клубе, она бывала и у него дома…
-Как Вы сами сказали, я не ребёнок, и не столь наивен. И, если бы у моей жены появился кавалер, я бы это понял уже давно. Что же касается типа, который за ней волочится, по присутственным, как Вы говорите, местам - то это может быть кто угодно. Некий родственник осуждённого, возомнивший себя неотразимым, и теперь пускающий в ход всё своё обаяние. Чтобы расчувствовавшаяся Елизавета стала бы за него просить, как Дездемона за Кассио. А некий самозванный Яго – слышит звон, не знает, где он, и уже в своём свете, представляет всё это Вам, синьор Отелло! (Я поймал себя на мысли, что, задетый за живое, теряю самообладание. Надо брать себя в руки!). А насчёт интимных встреч, и танцев в клубе – ложь и гнусная клевета. Моя жена не студентка, и не «лимитчица», чтобы на танцы ходить. Натуральная, махровая ложь!
-Вот в этом Вам, Пётр Александрович, и придётся разобраться. Дыма без огня, как говорится, не бывает, и если уже до меня дошли подобные слухи или сведения, то, значит, и на это есть какая-то объективная причина. Если не разобраться в этом деле вовремя, то информация пойдёт дальше, и тогда уже партийные органы будут прямо интересоваться моральным обликом наших работников, членов их семей. Если человек, занимающий ответственную должность в нашем ведомстве, допускает подобное у себя в семье - значит, подобное он допустит и на рабочем фронте; во всяком случае, имеет больше потенциальных возможностей таких допусков. А такой человек не может стоять на страже социалистической законности, тем более – занимать такой ответственный пост. Вы ведь выдвигали свою кандидатуру на должность моего помощника?
Я вздохнул.
-Вот этот вопрос мы и рассмотрим после Вашего отпуска. Даю Вам месяц времени, чтобы разобраться, расставить точки над «i». Я прекрасно понимаю Ваше состояние, но и Вы должны понять, что это в интересах дела, поскольку в противном случае, стружку снимут не только с Вас, но и с меня, и с председателя парткома товарища Савченко. А это уж куда более важно, чем восхождение на Памир. Ведь на карту ставится честь прокуратуры.
-По-моему, меня просто хотят очернить. Скажите, откуда такие сведения?
-Этого я не могу Вам сказать из соображений профессиональной этики. Вы – старший следователь прокуратуры, без пяти минут капитан – вам и карты в руки.
-Игорь Станиславович, позвольте мне не брать очередной месячный отпуск. Я лучше возьму отгул на десять дней, за свой счёт. Если мне хватило месяца для раскрытия банды расхитителей с ювелирного завода, занимавших высокие посты, прикарманивших не одну тысячу рублей и имевших прикрытие и в милиции, и в ОБХСС, и в обкоме. Но я нашёл кое-какие зацепки – и сейчас вся тёплая компания отдыхает в следственном изоляторе. А уж найти молокососа, который бегает за моей женой, и выяснить, чего ему от неё – или от меня – надо. Чей он там родственник, или кто ещё. А заодно и этого Яго, распускающего грязную клевету – мне хватит и десяти дней. В противном случае, я вынужден буду положить на Ваш стол заявление об увольнении. И Вам так лучше будет. Чем Вам иметь работника, уволенного за утрату доверия, лучше я уйду по собственному желанию, и навсегда уеду из этого города, где процветает клевета, и ложные доносы. Поскольку Вы мне не называете осведомителя, то я и не знаю, на кого мне подавать в суд. За клевету.
-Зачем же суд? Я сам приму меры. Если Вы предоставите мне доказательства, что это клевета. Вашу просьбу я удовлетворю. Сегодня у нас какое? Седьмое? До семнадцатого у Вас отгул. Да, кстати. С наступающим Вас!
-Спасибо. – Мы пожали друг другу руки и разошлись.
… Действительно, 12 апреля у меня день рождения. Прямо в День космонавтики. Тридцать шесть лет…. Нечего сказать, хорошенький подарочек, да ладно бы, кто сказал, а то – сам прокурор! Настроение у меня было прескверное. Я думал о карьере, о детях, о своей несложившейся семейной жизни, представлял себе предстоящие разборки в парткоме. Прикидывал, как я буду выкручиваться, и кто бы это мог накрапать. Ложь… Выкручиваться! Опять ложь! Почему вокруг столько лжи? Почему мы должны аж прямо баррикадироваться этой ложью?
Я зашёл в кафе, взял двойной кофе с ромом и пачку «Столичных», закурил – второй раз в жизни, первый был в пятом классе. От этого всего стало ещё горше, и я ушёл, оставив сигареты на столике. Сегодня вечером пойду куда-нибудь гулять с Ральфом. Может, и Сашку возьму, если он захочет.
Действительно, личная жизнь была моим больным местом. Размолвки с женой начались после первых же лет брака – сначала в мелочах, потом всё больше и больше. А если уж начистоту – то мы никогда и не жили душа в душу. Каждый имел свои вкусы, свои интересы, но были и какие-то точки соприкосновения – Лиза была образованной, интеллигентной, приятной собеседницей, да и достаточно привлекательной женщиной. Потом начали отчуждаться друг от друга. Она была натурой общительной, любила светскую и культурную жизнь, старалась не пропустить ни одного события, не отставать от моды – будь то одежда, чьи-то гастроли, премьера спектакля, или что-нибудь ещё. У неё была масса знакомых – как правило, люди обеспеченные, семейные. Я же всего подобного чурался, считал суетой и праздной скукой, и, в конце концов, нам вдвоём стало неинтересно. Она работала в солидном учреждении, неплохо зарабатывала, и материально от меня не зависела. Вот так и жили, общаясь чисто на бытовом уровне. Что касается хозяйства и детей – то сообща, а всё остальное – порознь. Редкие минуты близости уже воспринимались, как неприятная повинность, а затем и прекратились вовсе – спали мы уже на разных кроватях, а потом – и в разных комнатах. Я её уважал, любил по-своему, как мать своих детей – но как женщина, она была мне неинтересна. Я тяготился её близости, так же, как и она моей. Но развод означал конец карьеры – в первую очередь, моей, да и её тоже – и неприятности детям. Поэтому первым нашим правилом было – не переносить наши склоки на детей. У них должны оставаться и отец и мать, причём вместе, а не порознь. И жена это понимала не хуже меня. Поэтому для детей, и для общественного мнения мы продолжали оставаться крепкой и дружной советской семьёй. И вот теперь…
Я, конечно, допускал мысль, что у моей жены (как и у меня самого, что греха таить), могут быть некоторые увлечения другого рода. Но чтобы я слышал об этом от прокурора! Тем более, тот ещё подчеркнул: «молодой мужчина»! Это, выражаясь по-простонародному, пацан зелёный! Нет, вряд ли её заинтересует прыщавый юнец. Здесь просто какое-то недоразумение.
Домой я возвращался в скверном расположении духа, но виду решил не подавать. И уж, конечно же, жене ни о чём не упоминать. В глубине души меня вовсе и не волновало, существует тот «молодой мужчина», или не существует. Он представлял для меня лишь профессиональный интерес. «В интересах дела, ведь на карту ставится честь прокуратуры», как мне сказал Игорь Станиславович Немчинов, прокурор…
Жены, однако, дома не оказалось. Во дворе меня встретил Ральф, а в квартире был один Саша – возился с конструктором.
-Привет! – деловито сказал он, на секунду оторвавшись от сборки самолёта.
-Привет, авиатор! Что, один хозяйничаешь?
-Один – простодушно ответил сын. – Юлька пошла к Машке, уроки делать. Мама где, не знаю. На работе, наверно. Она суп оставила. Я ел, а Юлька не стала, сказала, они с Машкой мороженого наелись.
-Ладно, с супом я сам разберусь. Как в школе?
-В школе? А Витька Ершов сегодня притащил модельку заграничную, мы с ней играли, катали. Такая красивая машинка, классная. На «Волгу» похожа, только иностранная. Называется, по-моему, «Вобла», или «Вольта». Я точно не запомнил, завтра у Витьки спрошу. А Сапожник из седьмого-«Б» её украл. Я сегодня на тренировке сказал ребятам с 67-го года, там с нашей школы Лёха и Максим. Сказали, что Сапожник у них будет летать, как шайба, и «Воблу» нам отдаст, ещё и десять рублей принесёт.
-А почему ты так уверен, что это Сапожников украл?
-А он вокруг нас всё крутился, когда мы играли. Потом стали толкаться, смотрим – ни машинки, ни Сапожника. А Сапожник ещё по карманам шарит. Своих боится, они его бьют, так он у нас шарит, и у девочек. Он как-то у меня рубль украл, потом от Лёхи по морде получил – на следующий день два принёс. Мне и Лёхе.
Оригинально. Вот так живут наши дети. И что мы уже потом, на развалинах Совдепии, грызли локти, чесали затылки – откуда рэкет? Откуда «крыши»? Вот они – повзрослевшие Сапожники и Лёхи. А что я тогда мог Саше объяснить? Как я мог ему втолковать, что этот Лёха и Сапожник – суть одно и то же? А никак. Для одиннадцатилетнего Саши, этот Лёха был прав – ведь он вернул ему его рубль.
-А как с уроками?
-А, нормально. Оценок нет. Я же не в первом классе, когда каждый день спрашивают.
-Гулять с нами пойдёшь?
-С кем?
-Со мной и с Ральфом.
-А, нет. Я устал. У нас тренировка сегодня была, но не на льду, а в зале. Мы играли в регби. Классная игра – толкаешься, делаешь, что хочешь, мяч можно руками, можно ногами. Но мне хоккей больше нравится. Я хочу быть как Фетисов или как Третьяк! А вообще я хочу быть военным лётчиком. И играть в хоккей за ЦСКА!
Да, все мы в детстве мечтали о чём-то подобном. Хорошо ещё, Сашка нормально учится, чем-то увлекается, потом это пройдёт, он повзрослеет, выберет дорогу в жизни. А не так, как иные его сверстники – целыми днями улицы, подворотни, сигареты, пиво, подвалы, милиция, воровство, танцы…
Танцы… Целый день из головы не выходят эти танцы, этот прокурорский тон, этот таинственный «молодой мужчина». Я заглянул в программу – сегодня хоккей: ЦСКА – «Динамо». Значит, Саньку из дома не вытащишь, ни под каким предлогом, и на прогулку мы пойдём вдвоём с Ральфом.
Я опять невольно погрузился в свои грустные размышления, и тут Саша меня огорошил:
-Папа, а что такое «целка»?
-Нет такого слова – ответил я. Потом, опасаясь, что где-нибудь за углом, он задаст тот же вопрос, и там его уже «просветят» по полной программе, я осторожно спросил: - А где ты его слышал?
-Да в школе, в туалете. Парни болтали – целка, целка, целку рвать…
-А, значит, это целлофан, они его так называли. Надо говорить правильно – не «велик», а велосипед; не «тубзик», а туалет, не «целка», а целлофан. Наверно, они говорили про упаковку на сигаретной пачке. Открываешь пачку – рвёшь целлофан. Они ведь курят?
-Конечно, курят! У нас в классе двое уже курят, а в команде не курит никто. Тренер сам не курит, и нам не разрешает. Говорит – спортсмены не курят.
-Правильно говорит ваш тренер! А эти парни, небось, в туалете курят и хвастаются этим. Что где-то закрытую пачку раздобыли, и сами её открывали. А ты их не слушай. Ты же спортсмен, будущий лётчик!
-Целка - это значит на пачке… А они про девчонок ещё каких-то говорили: Катька целка, Наташка не целка…
-Ну, дураки они, вот и придумали этой Катьке такое прозвище! Кто это – наверное, Сапожник ходит, такие глупости говорит?
-Нет, не Сапожник. Сапожник в седьмом, а эти уже постарше. Но они тоже хулиганы.
Тут он подумал немного и добавил:
-Правда, дураки. И прозвище придумали дурацкое – целка-целлофан! Может, ещё резинка или деревяшка! Или пластмасса… Не смешно!
-И больше такие слова не говори – некрасиво это. Военный лётчик должен говорить грамотно – ты же будешь говорить «самолёт», а не «самик» какой-нибудь.
-Ладно, пошёл я телек смотреть. То есть телевизор!
Вот так вот. Так и мы – образование на тему «детям до 16-ти» получаем в народных университетах – школьные туалеты, городские подворотни…
Позвонил жене на работу. Она оказалась на месте, попросила сходить в магазин. Сказала – задержится, придёт часов в восемь-девять. Я ни словом не обмолвился – ни об отгуле, ни о разговоре с начальником…
На следующий день я занялся тем, чем в Италии занимаются частные детективы. Под разными предлогами, я навестил наших с женой общих знакомых; и как бы невзначай бросал тонкий намёк. Мол, не сопровождал ли её кто-нибудь в сих «присутственных местах» - такая видная дама, и без сопровождения, как ей поклонники проходу давать не будут. На эти и подобные шутки, мне многословно (как и все люди, любящие вращаться в обществе), отвечали, что Лизавета, мол, дама гордая, везде является и уходит без сопровождения, отвергая все предложения. Держится с достоинством и на расстоянии, и для поклонников и обожателей недоступна, и если таковые появляются, с ними держится надменно и свысока. Правда, с иными респектабельными товарищами может в меру пококетничать. Но стоит тому вообразить себя победителем, и попытаться оказывать какие-то более откровенные знаки внимания, чем, скажем, подать руку или пальто – как она быстро ставит его на место, и тот будет потом долго ходить пристыженный, а при случайных встречах робко отводить глаза. Каким бы он ни был респектабельным. Есть ещё один тип. Нет, он с ней никогда и нигде не появлялся, но тоже завсегдатай. Приходят порознь, уходят порознь, но как встретятся, так уединятся где-нибудь, и всё болтают, болтают. Может, болтать с ним и интересно, но какой-то невежливый – ни разу не подал ей даже пальто. Мы, мол, Лизу спрашивали: кто это? Говорит – старый знакомый, художник из Ленинграда. В ответ на замечание, что какой-то он странный, этот художник – она ответила, что её «не интересует ни он сам, ни его странности, но рассказчик он действительно талантливый. С ним интересно». Мне описали внешность того «художника». Высокий, худощавый, с длинными пышными волосами. Молодой – лет 25, наверное, и довольно симпатичный. Зовут Аркашей.
Не знаю, кому как, а мне этот Аркаша показался вовсе не симпатичным – внешность типичного хиппи, или, как говорили в 60-х годах – стиляги. Эти бездельники считают себя интеллектуалами, людьми искусства, причём доступного отнюдь не каждому; и проповедуют различные идеалы. Пацифизм, например. Достижение сего идеала – уклонение от армии. Отрешённость от мирской суеты – в том числе и от работы. Только едят они почему-то земную пищу. И единение с природой, расширение сознания, постигаемые при помощи водки с транквилизаторами, и прочей всевозможной гадости. С названием, пахнущим пылью с телевизора, вещающего об империалистической агрессии против прогрессивного человечества – «наркотики».
Художник, значит? Я заглянул к Юрке Федотову, художнику и фотографу, но основной его профиль – металл, стекло, дерево; он и меня научил резать. И поинтересовался насчёт его питерского коллеги Аркадия, волею судьбы оказавшегося в наших краях. Оказалось, даже Юрка его знал. Только тот был вовсе не художником, а натурщиком. С него писали портрет Дориана Грея, ещё какого-то испанского инфанта, и юного Вертера. Таким образом, мне стало известно об этом «юном Вертере» достаточно, чтобы навести о нём справки. Если это Лизин знакомый из Питера… Поженились мы с ней в 69-м, ей было двадцать лет, этот же был совсем ребёнком. Да он и сейчас на ребёнка смахивает – ни дать ни взять, юный Вертер! Точно подметил художник Валерий Островский, писавший с него картину – Аркаша Скворцов и есть юный Вертер! Да только Лиза уже давно не в возрасте Лотты.
Сей «юный Вертер» оказался действительно человеком искусства. Уроженец Пермской области, бывший актёр театра-студии при районном Доме культуры, к тому же и музыкант – пианист-самоучка, подрабатывавший тапёром в кабаках. Одно время примкнул к движению «хиппи», даже участвовал в их конгрессе «Гринпис» в 76-м году. В армии, как водится, не служил. Зато в 77-м привлекался к суду – за развратные действия, и половые сношения с тринадцатилетней девочкой. На суде пытался, очевидно, закосить «под дурака» – говорил о природе, «опередившей время в пространстве». Что девочка, мол, только формально девочка, а так она уже девушка, а психологически – зрелая, сформировавшаяся личность, способная глубоко чувствовать, и истинно любить и наслаждаться. Нёс что-то насчёт акселерации, несоответствии старых юридических законов и новых законов природы. Девочка и вправду выглядела чуть постарше, но уж никак не взрослой девушкой, что говорило отнюдь не в пользу великовозрастного Вертера – тому уже перевалило за двадцать. Из показаний самой девочки следовало, что он ей пудрил мозги, подпаивал, и никакого особенного наслаждения она не испытывала, зато «чувствовала себя взрослой», и ей вдобавок льстило, что «такой большой парень от неё балдеет», в то время как многие её сверстницы безнадёжно бегают за желторотыми сосунками. Получил этот «большой парень» три с половиной года, освободился лишь в 81-м, то есть, в прошлом году. Сидел в Ростовской области, в Новочеркасске (ой, не повезло парню!), и в неволе, уже в первый день, попал в низшую категорию «опущенных». После освобождения, в родные места возвращаться было стыдно, и после некоторых скитаний по необъятным просторам нашей великой Родины, впервые и очутился в славном граде Ленинграде, успев уже сменить фамилию и паспорт – из Подтекалова он превратился в Скворцова, что для русского уха куда как благозвучнее. В Питере Скворцов устроился работать в окраинный Дом культуры дворником, затем стал там же участвовать в самодеятельности, помогать художнику-оформителю. В нашем же городе появился совсем недавно – в минувшем январе. Прописки не имеет, снимает комнату в коммуналке, работает натурщиком…
Художник из Ленинграда. Выходит, этого проходимца Лиза нашла уже этой зимой. Ведь перед Новым годом она ездила в отпуск – в Ленинград, к родным…
Неужели она, взрослая, образованная женщина, так влюбилась в этого жалкого молокососа, что привезла его из Ленинграда сюда, сняла ему комнату, водит его по «присутственным местам»? В клуб, на танцы! Как прыщавая пэтэушница!
Нет, не верю. Откуда у меня вообще такие мысли? Уж подобный субъект может соблазнить наивную малолетку, или полуграмотную судомойку, но уж никак не женщину с высшим образованием.
Однако что-то этому негодяю от моей жены надо.
Что же их может связывать? Она – интеллигентная, респектабельная женщина, жена без пяти минут помощника областного прокурора, и он – на семь лет моложе её, нищий, жалкий, да ещё и судимый. Да ещё и за что! Так чего же он добивается? Какого чёрта, спрашивается, он вообще приехал в наш город?
Я установил за этим «Вертером» наблюдение.
Уже на следующий день, когда дети ушли в школу, жена – на работу, я – якобы на работу, а на самом деле – на немного другую работу, в квартире Скворцова зазвонил телефон. Женский голос спросил Аркадия. Звонок был с работы моей жены. После чего Аркаша спешно оделся, сел на автобус и поспешил на другой конец города, одинаково удалённый и от его квартиры, и от Лизиной работы. Вышел из автобуса, пошёл к магазину, стоит между магазином и библиотекой, видно – ждёт кого-то. Вскоре приехал объект его ожиданий – то была моя жена. Она приехала на 42-м автобусе. Как она на нём очутилась – одному Богу известно. Ей, чтобы добраться с работы на место свидания с этим Аркашей, требовалось бы ехать с пересадкой около часа, а дорога в район, куда ходит 42-й, занимает столько же времени, и требуется аж две пересадки, одна из них – в центре. Что, на такси она, что ли, ехала, и где-то пересела на этот несчастный автобус? Тоже мне, конспираторы чёртовы!
Они встретились, прошли пару кварталов пешком, потом сели на автобус номер 15 (вот, честное слово, как дети! Делать им нечего – на автобусах по городу кататься!), и через две остановки вышли. Там Подтекалов купил себе мороженое (юный Вертер!), а Лизе – цветы (я же сказал: дитям мороженое!), и, сделав такой широкий жест, повёл её в кафе. Там они позавтракали. Платила она. Верный мне человек (кстати, таксист), сидел за соседним столиком. Они, с его слов, производили впечатление деловой встречи – как студент с молодой преподавательницей (обычно таковые – уже люди солидного возраста, а Лиза была только в возрасте Христа). Сидели они не рядом, и не друг против друга, а под прямым углом. Никаких взглядов, вздохов и прикосновений – щеками, руками к коленям, за руку – не говоря уже о чём-то более откровенном. Вот, что общего может быть у этого прохвоста с моей женой? Шантаж? Если у неё, допустим, в Питере была интрижка, а этот мерзавец, узнав, кто она такая, вымогает с неё деньги, а, получая от ворот поворот, стряпает анонимки на имя прокурора. Ну, а если это не шантаж, то тогда что?
Юный Вертер закурил сигарету, подвинул стул ближе к Лизе, засунул руку во внутренний карман плаща, и извлёк оттуда коробочку. Благодаря своему шпионскому мастерству, таксисту удалось разглядеть, что коробочка-то была перламутровой, а в ней был роскошный бриллиант в золотой оправе.
Вот так здравствуй! Где он его взял, конечно, вопрос спорный, но что несомненно – что сей товар краденый. А если и не краденый, то в таком случае, фальшивый. И значит, моя жена, используя свои связи, помогает этому Аркаше реализовывать такой товар. Да это ещё похлеще того будет, чем прокурор меня стращал. Тут уже не разборкой в парткоме пахнет, и не увольнением. Тут партбилет на стол, руки за спину, а то и к стенке!
Они вышли из кафе, цветы оставили на столике, взяли такси. Я ломал голову над тем, как взять этого «бизнесмена» с поличным, и при этом выгородить жену. Через диспетчера таксопарка мы узнали, куда направляется белая «Волга» номер 45-85. На улицу Подгорную. Знакомое название. Как раз на Подгорной я и жил.
Здесь я уже подключился сам. Сел на «Запорожец», отправился к знакомому часовщику дяде Коле. Тот был по совместительству мастер воровского инструмента, и мой стукач. Бывало, чей-нибудь заказ выполнит, а потом придёт ко мне и рассказывает за шахматной доской и стаканом чифиря. Кто к нему приходил, чего заказывал, и что теперь собирается делать. Прихватив у дяди Коли кое-какой арсенал, я поехал на «Запорожце» к себе домой. «Мой» таксист, его звали Виктор, стоял напротив дома. Сказал, что «объекты» вошли в дом со двора, и до сих пор не вышли.
Открыв калитку, я дал Ральфу, (его конура находилась у самого «чёрного» входа, со стороны которого располагались лишь две квартиры: на первом этаже, и – моя – на втором) знак молчать, и бесшумно поднялся на второй этаж.
Попробовал вставить ключ в замок. Дверь была заперта изнутри. Тогда я надел перчатки и пустил в ход дяди Колину «фомку» - взломал дверь своей же квартиры.
Я жил в деревянном доме дореволюционной постройки. Квартира была без удобств, и с туалетом в подъезде, но зато просторная – четыре комнаты. Одна служила кабинетом, вторая – спальней (читай: одна комната – моя; вторая – жены). Третья – детской, и четвёртая, самая просторная – гостиной. Оттуда и слышался подозрительный шорох, в такт проигрывателю, оглашавшему всю квартиру пением Тото Кутуньо. Я толкнул дверь и убедился во всём.
Этот тип и моя жена занимались любовью!
Они были настолько поглощены своим делом, что даже и не заметили, как я ворвался в квартиру. Увидев сию картину, я оцепенел от удивления, и застыл, лишившись дара речи, и словно парализованный. Особенно меня удивила Лиза – с ним она буквально млела от восторга, сладостно стонала, блаженно закатив глаза. Со мной она всегда вела себя куда более сдержанно, даже холодно. Даже в первые дни супружества…
Тут у меня моментально созрел план. Я оглянулся назад, и увидел его плащ на вешалке. В момент, когда я положил в его карман «фомку», они взорвались в экстазе. Когда я вернулся в гостиную, они уже «кончили», и Аркаша лениво потягивался, объятый сладкой истомой. Она развернулась, обняла его голову в предвкушении сладких поцелуев, и истошно закричала, как ошпаренная. Тут и он обернулся, и увидел меня. Я стащил его за волосы с кровати, ударил пару раз кулаком, и вышвырнул его из квартиры. Тот, пролетев вниз по лестнице, оказался на крохотной площадке между этажами, на которой находился туалет. Я затолкнул его туда и подпер дверь двухпудовой гирей.
-Попробуй, только пикни, Подтекалов! – прорычал я. – Накрылось твоё счастье алюминиевым тазиком!
-Бить будешь, да? – услышал я, вернувшись в квартиру.
-Баб не бью – равнодушно ответил я. Она была в одном нижнем белье, и меня это раздражало. – Одевайся, быстро!
Она, испуганная, стала поспешно искать свою одежду. Но, хоть и в нижнем белье, и с размазанной по лицу косметикой – от слёз и поцелуев, как у всех женщин после бурной любви – она выглядела отнюдь не уличной девкой, а вполне цивилизованной дамой. Для стороннего наблюдателя. Мне же всё это было крайне омерзительно.
-Чего молчишь? Рассказывай, давай!
-Я не обязана перед тобой отчитываться – услышал я в ответ. – Ты сам по себе, я сама по себе. Ты сам установил такой порядок. Ты сам определил каждому свою роль. Ты сам перестал быть мне мужем. Уже давно. А теперь ещё чего-то хочешь?
-Значит, теперь я – крайний. Я тебя выгнал. Бросил! Да я всегда делал всё, что мог! Ты знаешь, что о твоих амурах мне уже на работе говорят?
-И это мешает твоей карьере! Поэтому ты и примчался! Лично тебя не интересует, тебе всё равно, лишь бы карьера! Я для тебя лишь графа в паспорте, да в характеристике! Ты даже Ральфу больше внимания уделял, чем мне! Ты никогда не понимал, не интересовался – что у меня на душе! Даже не в последние годы – с самого начала. Ты не любил меня никогда, я тебе нужна была – чтоб дома всё в порядке, чтоб дети… Ты отдавал мне часть зарплаты, и думал, что можешь спать спокойно, есть видимость благополучного семьянина – одна видимость! Ты никогда не занимался ни домом, ни детьми – всё у тебя то одно, то другое, как отпуск – так в горы, а главное – видимость! «Кабы в свет не выводить, не провозглашать», сор из избы не выносить. А кто этот сор в избе создаёт?
-Выходит, я один во всём виноват. Я тебя не любил, и с моей стороны брак был фиктивным. Да я, пока не понял, что мы друг другу не подходим…
-Вот! Это ты так решил! А я искала к тебе ключи все эти годы! Интересовалась тобой – ты: «Не лезь в душу!». Рассказывала о себе – ты: «Меня эти сплетни не волнуют». Потом ты сказал, что…
-А если меня, в самом деле, бесят эти россказни о том, кто где был, и кто купил какую шмотку? Как ты меня пыталась понять? Ты считала меня малокультурным карьеристом, и презирала, светская львица!
-Презирала? Да ты сам махнул на меня рукой, стал уходить и не бывать дома, перестал со мной жить! А потом пришёл, и от тебя пахло женщиной!
-Так если тебе так невтерпёж, то нашла бы себе женатого кобелину, и встречайтесь вы, где хотите, чтоб никто не знал, не видел!
-Отличный муж! Спи, жена, с кем угодно, лишь бы никто не видел! Это вы так можете – переспал, и прости-прощай. Тебе никогда не понять женщину. Нам ведь нужно не только постель, или деньги, или…. С тобой я чувствовала себя кем угодно. Домработницей, няней, гувернанткой, даже проституткой. Но женщиной – никогда!
Насчёт домработницы, няни и гувернантки я готов был с ней поспорить, но мне было просто не до того, чтобы вступать с женой в полемику. Поэтому я сделал вид, что «проглотил» и это:
-А кем ты себя чувствовала в объятиях этого педераста? Женщиной? Любимой, желанной? Молодой и красивой? Мы, значит, все такие: переспал – и прощай. А этот что? Развестись предлагал, и выйти за него замуж? Златые горы сулил?
-Мы оба знали, что долго между нами не могло продолжаться. Он ещё совсем молодой, а у меня – уже дети. Он скромен и стеснителен. Мы жили в Ленинграде по соседству. Он влюбился в меня, читал мне стихи, пел песни, дарил цветы. Между нами ничего и не было. Он приехал сюда через неделю после меня, нашёл меня и подарил мне тридцать роз! А ты со мной тогда даже не разговаривал. Я была одинокой, я тосковала, жаждала любви, чувства…. Я объясняла ему, что я уже давно не девушка, что у меня муж и двое детей – он стоял передо мной на коленях, плакал и говорил, что я – совершенна, что он никого никогда так не любил, что знает – брак у меня несчастливый, и хочет, чтобы я была счастлива. И я не выдержала. Я ему открылась. И отдалась…
Я молчал. Я думал не о действительности, а о легенде.
-Да, я чувствовала себя молодой и любимой. Но знала, что долго так продолжаться не может. Я сказала ему, что наши отношения пора прекратить. У него есть знакомая девушка, студентка, ей восемнадцать лет. Я посоветовала ему заняться ей – она девушка хорошая, они поймут друг друга. На прощание он хотел подарить мне бриллиант. Я отказалась. А ты… Ты вспомни – когда ты в последний раз дарил мне цветы?
-Бриллиант, говоришь? Ты знаешь, что он краденый? Что твой кобель – вор? Что он сидел, и был на зоне педерастом? Ты видела розочку на его правом плече? Чем он объяснял свои наколки? Армией? Афганом? С «афганцем» мне пришлось бы ещё подраться, а этого я и так чуть не убил с двух ударов! Он сидел за совращение малолетней! Он «петух»! Вот анекдот – кто я, а кто он! А мне теперь каково? А о детях ты подумала? Сашка, вон, уже подросток. Ты знаешь, какие вопросы он мне задавал? Мне на работе про твои похождения сказал старший – по чину, званию и должности. А если Сашке в школе, старший по классу, какой-нибудь Сапожник, скажет, что его мама и зоновский «петух»… Да в детской среде такие вещи живучи! Ты в первом классе маленький, толстенький – ты «пончик». В десятом стал длинным и худым – всё равно «пончик». И если Сашку, а потом и Юльку, начнут травить этой мерзостью? Что тогда будем делать? Тоже мне, трехомудия е…
Теперь уже Лиза стояла в оцепенении, как считанные минуты назад я сам. Её лицо было бледным, щёки дрожали.
-Это… это правда, что он… сидел?
-Я навёл о нём все справки, уже давно. Работа у меня такая. А ты давай, одевай пальто, и выметайся! Тебя дома нет, и не было!
-Ты что, меня прогоняешь? – дрожа и чуть не плача, вопрошала она.
-Глупая, уходи сейчас же, садись, вон, в жёлтое такси 81-19, и уезжай, куда хочешь – на работу, к знакомым – куда угодно! Потом поговорим!
…Услышав звук заводящегося мотора Виктора, я открыл туалет.
-Вылезай!
Мы поднялись в квартиру, вошли в гостиную.
-Убирай постель! – скомандовал я. Тот начал убирать. – Быстро!
Он был объят уже не сладостной негой – его прошибал холодный пот, и била колючая дрожь. Я рассматривал его фигуру. На его ягодицах красовались шрамы – следы сведённой татуировки. На правом плече – розочка, на руках – шрамы.
-Одевайся, козёл! – гаркнул я. – Быстро!
Когда он одевался, я снял с вешалки его плащ, и швырнул ему, да так, чтобы при этом тряхнулось содержимое карманов. Из них на пол выпали коробочка и «фомка».
-Что это у тебя? – злобно проворчал я, кивнув на «фомку».
-Не знаю… Не моё… - залепетал тот.
-Что ты мне тут цирк устраиваешь? Подними, посмотри повнимательней! И коробочку давай на стол!
Скворцов положил коробочку на стол, поднял «фомку», повертел её в руках, посмотрел – оставил отпечатки пальцев…
-Не знаю… Отвёртка какая-то…
-Отвёртка? Сейчас я тебе голову отверну этой отвёрткой! Открывай вон тот ящик! – я показал на ящик антикварной секции, стоявшей напротив дивана.
-Зачем?
-Открывай, я сказал! – повторил я и заехал ему по морде. Тот отлетел, затем поднялся, и послушно открыл. – Доставай ключи! Все! Ключи – на стол! Так. Бери ключ, вот этот. Открывай ту секцию. Бери оттуда две шкатулки, их – на стол…
-Дело шьёшь, начальник? Не выйдет…
-Не выйдет, говоришь? – я ударил его ещё раз. – Эту секцию, частями или полностью, мы собирались продавать. Под этим предлогом ты и познакомился с моей женой, пришёл, якобы для осмотра, и попытался её изнасиловать. Сейчас я позвоню в соседнюю квартиру, и придёт моя жена, и ещё соседи – свидетели, а так как на сей почве ты уже нечист, то загремишь ты на полную катушку, годков так на пятнадцать, вернёшься в свой родной Новочеркасск, и будешь там будить весь лагерь на восходе солнца, будут тебя все там любить, как родную, всей зоне женой станешь! Козёл, вонючая ты лагерная шавка!
-Я… я буду жаловаться!
-Кому – прокурору? Я его зам! Кому он поверит – мне или тебе, петуху? Короче, ты – квартирный вор! Делай, что тебе говорят!
-Это… это поклёп…
-Виноват – расхлёбывай! Или вор – или насильник. Или в Сибирь – или в Новочеркасск! Если вор – будешь сидеть чистым. Все эти художества тебе сведут, по первой ходке пойдёшь. Ну, а если это тебя не устраивает – сам знаешь.
После того, как были открыты все секции, и «краденое» добро перекочевало ко мне на стол, я надел на него наручники и пошёл к соседям. Договорился с ними, оттуда связался с Виктором – таксистом, спросил его насчёт его коллеги на белой «Волге» номер 45-85. Виктор ответил, что того шофёра он хорошо знает, это Олег, и с ним он договорится. Только после этого я позвонил в милицию.
Вёл дело мой коллега Савелий Климов. Суд состоялся буквально через несколько дней. Обвинителем был сам Немчинов, адвокатом – Одинцов, мой знакомый. Свидетелями были – я, моя жена, соседи, видевшие, как ко мне в квартиру проник посторонний, приехавший на белой «Волге» - такси номер 45-85, Олег Смирнов – водитель того самого такси. Ещё фигурировала и диктофонная запись его разговора с диспетчером, свидетельствовавшая о том, что направлялся он в аккурат на Подгорную,47.
Легенда была такова. Скворцов познакомился с Елизаветой под предлогом покупки антикварной мебели. Но денег у покупателя не было, и он увивался в «присутственных местах» за моей женой, уговаривая её согласиться на тот или иной вариант обмена, или на куплю-продажу в рассрочку. Она не соглашалась. Под предлогом осмотра секции, он наведывался в квартиру, причём один раз вышло так, что дома была не только хозяйка, но и сам хозяин – то есть я. Истинной же его целью было - узнать, чем ещё в квартире можно поживиться, и в какое время хозяев нет дома. На днях в Клубе строителей, куда Елизавета ходила к своей знакомой, администратору – что подтвердила и сама администратор – и совсем по другому делу, (а ни на какие не на танцы – в тот день и танцев-то не было) – её выследил вездесущий Аркаша. И предложил обменяться: она ему – всю секцию, а он ей – «Волгу», ещё относительно новую, которую ему якобы оставил отец, получивший её по льготам ветерана войны и Героя Советского Союза. Теперь отец Аркаши умер, а «Волга» осталась не у дел: сам Аркадий прав не имеет, и вообще он бесконечно далёк от автодела, и в жизни никогда за рулём не сидел. Я подтвердил: да, за день до ограбления, у нас с женой был вечером такой разговор, и на «Волгу» я охотно согласился, и предложил оформить эту сделку по всем правилам закона – через комиссионный магазин. А восьмого числа, утром в десять часов, мне на работу (я как раз заходил туда) позвонили соседи, и сообщили, и я задержал вора с поличным на месте преступления. Вещественное доказательство – «фомка», которой он взломал замок, убедившись, что дома никого. Бриллиант, как он утверждал, он купил за триста рублей у неизвестного. Но этого неизвестного искать не стали, поскольку бриллиант был похищен из квартиры пенсионерки, дверь была взломана аналогичным способом.
На суде «юный Вертер» пытался всё отрицать, заявлял, что всё это ложь, клевета, что грабить квартиру его заставлял я, а он «всего лишь» любовник моей жены. Такие «откровения» объяснялись как симуляция расстройства психики, но в перерыве прокурор спросил меня: мол, что бы это значило. Я ответил, что слухи об их псевдоромане успели растрепать на полгорода, и дал ему прослушать магнитофонную запись своих разговоров с «общими знакомыми». «Лиза – дама гордая… отвергает все предложения… для обожателей недоступна и с ними держится свысока… кто пытается оказывать более откровенные знаки внимания, тех быстро ставит на место…», и так далее, включая и её собственное мнение об этом «художнике», переданное мне директором универмага – «не интересует ни он сам, ни его странности». Получил «художник» пять лет строгого режима, отправили его в Туру, в Красноярский край, шёл он туда по первой «ходке», а там сидело много авторитетов, и даже были воры в законе, как раз из наших краёв. Поэтому задачей юного Вертера было – стучать, а то его легенда рассыпется, как карточный домик.
После того, как всё было кончено, я поинтересовался у прокурора, от кого же исходили подобные толки. Он не ответил, сказал лишь, что «издал соответствующее распоряжение». Неделю спустя, был отстранён от должности, и разжалован в какое-то районное ведомство некий Богданов – бездарный человек, занимавшийся в основном бумажной канцелярщиной, да ещё подрабатывал стукачом. Тем же летом я как-то встретил того Богданова на улице. Схватил его за грудки, приподнял и сказал:
-Ты кретин!
-Сам ты… - опешил тот. – Всех, смотри, не пересажаешь! Сам себе врёшь ведь!
-Ты что – умнее всех себя считаешь? Умнее прокурора? Умнее суда? Вот подам я на тебя за клевету, тогда и посмотрим, кто умнее – суд или ты. Не умеешь ничего делать – иди, вон, в дурку сторожем, психов развлекай своими баснями!
-Ничего ты не понял. Сам повсюду кричишь, как ты за правду борешься, а…
-Ты, бездарь! Всем уже давно всё ясно, а ты, если ничего не понимаешь – заткнись и молчи в тряпочку! Хочешь продолжать в том же духе – катись вон, в Париж и шурши там, в бульварной газетёнке! Может быть, там тебя будут носить на руках старые куртизанки и бывшие жиголо, а ныне – клошары! А у нас в Союзе такие, как ты, вымерли ещё в двадцатые годы. Когда бросали тухлые яйца в киношников, крутивших ленты об амурных похождениях Мэри Пикфорд. Нет, Богданов. Ты даже не стукач. Ты просто фуфло.
 
Вдруг какой-то «стукач», то есть стучавший в дверь, вернул меня с облаков на землю грешную – из года 82-го в год 99-й.
 
Суббота, 26 июня 1999г. Город Таллинн, Эстония
-К Вам Михаил Феоктистов – сказал «стукач» в полицейской форме, и когда я утвердительно кивнул, он позвал Феоктистова.
-Здравствуйте, Пётр Александрович! – отчеканил вошедший Феоктистов, огляделся по сторонам, и при виде Попова, как-то неестественно побледнел.
-Здравствуйте, Михаил, проходите. Вас что-то настораживает?
-С этим человеком мы знакомы достаточно давно, и уже два года работаем вместе – Попов взял инициативу на себя, видя, как Феоктистов мнётся – явно не зная, что ему и сказать, и словно ожидая подсказки именно от него, Попова.
-Попов, вопрос был адресован не Вам. Скажите, Михаил, кого из присутствующих Вы ещё знаете? Или, по крайней мере, видели?
-Больше никого не знаю.
-Вы в этом уверены? Присмотритесь повнимательнее, подумайте. У Вас есть время, я Вас не тороплю.
Феоктистов молчал, в недоумении озираясь, то на меня, то на Попова.
-Он врёт! Он врёт! – закричал вдруг Борисов, тоном дошкольника, увидевшего бегущего зайца, или летящий самолёт. – Он там был! Это Мишка, Маринкин бывший хахаль! У него был жёлтый «Москвич», а теперь он его перекрасил!
Ну, ничего себе! Если исходить из принципа «истина глаголет устами младенца», то дело можно считать закрытым, а Феоктистов вместе с Поповым во мгновение ока обретают другой статус.
-Мурат, ну что ты болтаешь ерунду? – вмешалась Романова.
Феоктистов свысока, брезгливо смерил их обоих презрительным взглядом.
-Лидия Захаровна, Вы знаете этого человека? – спросил я.
-Первый раз вижу.
-Тётя Лида, ну что Вы, не узнаёте? – срывающимся голосом, скороговоркой лопотал Борисов. – Он изменился, и «Москвич» перекрасил, но ведь это он!
-Мурат, ну что ты болтаешь глупости? Что я, этого прохиндея, что ли, не узнала бы? Тем более он мальчик худенький, а этот – посмотри, какой здоровый! И Миша всего на год-на два старше Маринки, а этому, поди, все тридцать.
-Скажите, Миша, сколько Вам лет.
-Двадцать пять – ответил Феоктистов.
-Точнее? Назовите дату Вашего рождения.
-Двенадцатое декабря 1974 года. Ну, будет двадцать пять зимой…
Опять случайные совпадения. На сей раз – у Попова с Феоктистовым. Один родился 11 ноября, другой – 12 декабря. 11.11 и 12.12. Живут друг от друга в двух шагах, причём один – у загса, второй – у морга. Ну, как раз и я посередине, рядом с кинотеатром «Космос». Что к одному, что ко второму пять минут идти. Теперь ещё пусть Феоктистов мобильником обзаведётся, и справит себе номер, по образу и подобию поповского. А Попов явно наделён слабостью к числу 11 – у него и в телефонном номере эта цифра повторяется аж дважды, и квартира его с тем же номером. Одиннадцать. Туз. Видать, решил, что ему на роду написано быть тузом, вот он и пыжится изо всех сил. Ладно, Бог с ними, с этими тузами. Что-то я отвлёкся, совсем не в нужном направлении.
-Нет, это вообще не он – категорично уверяла Романова. – Того Мишку я хорошо знала, они же с Маринкой жили, как муж с женой, и у них должен был быть ребёнок.
-Что значит – должен был быть? – такое странное выражение повергло в недоумение уже меня.
-То и значит – должен был быть! Маринка была беременна. Решили рожать. И я согласие дала, и она. Нет, Мишка настоял на аборте. Заставил её аборт сделать – и бросил. Всё ходил, кричал – ребёнок не его, делать с ним нечего. Нет, чтобы жениться, искать работу, жилплощадь, да ребёнка воспитывать – заставил аборт сделать. И сразу бросил, прохиндей! Нервы у него, видите ли, не выдержали! А как детей строгать, так выдерживают!
Честно говоря, тот таинственный «прохиндей» вызывает у меня даже сочувствие. Что за характер был у этой Марины, и что она вообще собой представляла, я был уже в курсе. Так что тут не мудрено - не то, что нервное расстройство поиметь, но кое-чего и похлеще – не сумой, так тюрьмой, либо дурдомом кончить, а во избежание сей участи ничего и не оставалось, как убираться без оглядки. А женись этот Мишка на ней – его бы ожидала моя участь, только во сто крат хуже. Моя Лиза была всё же человеком взрослым, образованным, её притязания ещё можно было понять, а капризы Марины, прямо в духе избалованной детсадницы – «Если не купишь шоколадку, я в садик не пойду!». Плюс ещё патологическая жестокость – вспомнить хотя бы котят! Ну, а представить себе эту мадемуазель в роли матери – вообще выше моих сил. Да, значит, несовершенный я человек. Почему, могла бы и родить, и стало бы у того «прохиндея» сразу двое детей на шее – сама Маринка и её ребёнок… Так что всё вполне закономерно, хотя, пожалуй, Мишка чуть переборщил. Зачем было заставлять её делать аборт? Развернулся бы, ушёл – и адью! Тем более ребёнок был не от него, что при Маринкином образе жизни было вполне естественно. Однако же, зачем-то ему было это надо!
-Не знаю я никакую Маринку – сказал Феоктистов. – Холост я, и детей не имею! – зачем-то добавил он, словно боясь чего-то, и не зная – чего же.
-Нет, нет, это не он. Даже близко не похож! – подтвердила Романова.
-Так, Борисов! – сказал я. – Вопрос следующего плана. Кто был с вами на этом пикнике? Ты, Андрей Попов, Марина Романова, Егор Шувалов. Кто ещё? Феоктистов или друг Марины Романовой?
-Ну, кто-кто… Маринкин бывший хахаль! А кто такой вообще Феоктистов, в натуре, не понимаю?
-Феоктистов – это я – спокойно ответил тот. – А ты, пацан, просто идиот!
-Такое заключение ему может дать только психоневрологический диспансер, но не Вы – урезонил его я.
-Феоктистова с нами не было – добавил Попов. – Когда я ему звонил, он был проездом в Пярну.
-Я могу и сам это выяснить. Или Феоктистов мне расскажет.
-Ну, значит, был похож на него! И тоже Мишкой зовут! – упорствовал Борисов.
-Значит, ты, Борисов, отказываешься от своих прежних показаний? То есть – Феоктистова с вами не было?
-Значит, не было… - промямлил Борисов, опустив глаза.
Я протянул Борисову лист бумаги.
-Подпиши вот это.
-Что это? – удивлённым тоном вопросил он, бессмысленно уставившись в этот лист, тщетно силясь разглядеть на нём знакомые буквы.
-Это твоя расписка о том, что я предупредил тебя об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.
-Не буду я ничего подписывать! – испуганно ответил Борисов.
Я не ответил. Ещё предстояло навести о нём справки в психдиспансере – если он хроник, то все его показания гроша ломаного не стоят. Формально. А реально – вот, Попов у меня в кабинете…
-Феоктистов! – ему я протянул другой лист бумаги, то было направление на осмотр и дактилоскопию. – Вот направление. Здесь всё указано. Сейчас Ваш друг Вас проводит.
-Какой друг? – не понял Феоктистов.
-Увидите – сухо ответил я. Феоктистов занервничал, хотя и не слишком сильно.
Через минуту в кабинет вошёл Слава Виноградов.
…Результаты медосмотра ничего против Феоктистова не показали – шрамов на голове полно, но таких свежих не было ни одного, значит, бутылка была разбита не об его голову. На осколках следы крови первой группы, а у Феоктистова четвёртая. А его отпечатки пальцев оказались идентичны снятым с обломков кассет. Значит, В и С – соответственно, Попов и Феоктистов. Отпечатки последнего на кассетах Попова ещё можно объяснить – дружат, обмениваются записями, почему бы и нет? Но почему же отпечатки Феоктистова оказались именно на этих кассетах? А если так, ради интереса, проверить всю поповскую фонотеку, и ни на одной кассете отпечатков Феоктистова не окажется?
-Какую музыку вы слушали в машине? – спросил я.
-Это, как его… Oh, yes! Oh, no! – закричал Борисов.
-И чьи это были кассеты, кто ставил?
-Андрея, наверное – пролепетал тот.
Сам же Попов молчал, видимо, не счёл нужным повторяться. Он и так уже подробно изложил свою версию о кассетах; возможно, даже слишком подробно, что, собственно, и не требовалось.
-Попов, Вы часто даёте свои записи?
-Смотря, кому. У кого хорошая аппаратура, тем даю напрокат, обмениваюсь. Например, с Мишкой. Им же я эти кассеты просто так отдал. Я уже говорил об этом.
Вот так. Получается, Феоктистов невиновен. Пятый неизвестен. Борисов невменяем. Попову, тому вообще всё до фонаря. Он пришёл и ушёл. Несчастный случай? Тяжёлый случай, я б сказал…
-Феоктистов! Где Вы были вчера после того, как я Вас отпустил?
-Поехал на автовокзал – это же здесь рядом… Там сразу клиент подвернулся – опоздал на автобус, попросил догнать. Мы с ним договорились, я и отвёз его в Ору. Оттуда заехал на автостанцию в Йыхви, чтобы в Таллинн порожняком не ехать. Там подцепил семейку с двумя детьми. Им-то выгодно – и дешевле, чем автобусом, и быстрее, и сразу к месту назначения. Отвёз их в Ыйсмяе, во двор «китайской стены», оттуда – уже в контору, «сдаваться», а там – к себе в гараж.
-Где у Вас гараж?
-На Рави, рядом с моим домом. Между «Калевом» и Центральной больницей.
-Возле морга судмедэкспертизы – добавил я. – Ладно, на сегодня все свободны, в следующий раз я Вас приглашу повесткой. А Вы, Попов, задержитесь, пожалуйста.
-А до дому довезёте? – прогундосила Романова.
-Я таксист, если хотите – вызвался Феоктистов. – Вам куда?
-Мне на Махтра.
-Сорок крон. Дешевле просто не бывает.
-Я с похорон еду, и детей у меня шестеро! – возмутилась Лидия Захаровна. Так и заявила: шестеро, хотя старшую дочь похоронила, а вторая уже год как вышла замуж, и уже ничем не докучает своей несчастной матери. – А вы мне тут допросы устраиваете, а теперь ещё и деньги с меня требуете!
-Выражайте свои эмоции за пределами служебного помещения! – категорично урезонил я Романову.
-До свидания, Пётр Александрович! – сказал Феоктистов. – Бывай! – кивнул он Попову, и ушёл, не удостоив вниманием ни Романову, ни Борисова.
Остались мы вдвоём с Поповым. Я так же задавал ему вопросы касательно вчерашнего – где он был, что он делал. Тот, так же безучастно, отвечал, называл свидетелей – главным образом, коллег; ещё упомянул об одной женщине… Меня, конечно, не могло не задеть его прямо-таки бахвальство (или мне так просто показалось?) своей связью с некоей замужней «светской дамой» - уж больно наглые тут случайные совпадения вырисовываются. Да нет, уж откуда ему знать… Хотя, ради интереса, я наведу кое-какие справки. В конце концов, я отпустил Попова под подписку о невыезде, решив в следующий раз устроить ему очную ставку с Лаптевым. Может, что-то и прояснится насчёт КИДа.
Насчёт «кидовцев» у меня прорабатывались свои версии. Примерные портреты, списки карманников. Зная кое-что о старых знакомствах Попова, я проверял, с кем из «кидовцев» он мог соприкасаться ранее. В любом случае – Попов рыба скользкая, из сетей выпутывается целым и невредимым, и моя задача – я рыбак всё-таки – поймать его на удочку. Борисов оказался наживкой несъедобной. Остаются – Лаптев, Полесов (хоть он и в Харькове, так и там есть милиция, и, если надо, этапируют его сюда), и неуловимый КИД, вместе с Феоктистовым.
Пока неуловимый.
 
Глава 4
Инстинкт самосохранения, или Инструкция По…
 
Вторник, 29 июня 1999г. Город Пайде, Эстония.
Окно, выходившее на восточную сторону, и потому свободно пропускавшее солнцепёк к голове, ещё более усугубляло - и без того омерзительное - состояние похмелья. Голова раскалывалась на части. Вдобавок, её ещё и пекло. В ногах - свинцовая, нет, скорей, ртутная тяжесть. Как будто на переломанных культяпках, топал пешком от самого Таллинна, если не от Владивостока, или вообще не с того света. Живот жгло огнём и калёным железом. Нестерпимый вкус во рту, противная слабость во всём теле, омерзительный липкий пот, а пойти помыться – нет сил. А сердце прямо аж из груди вырывается – колотится, как бешенное, вертится, как белка в колесе…
Бес – так его называли все, кто его знал, и это прозвище подходило ему, как нельзя лучше; не только по фамилии, но и по его воистину бесовскому нраву; по паспорту же он звался Виталий Беспалов – тяжко «отходил» после трёхдневного загула.
Он поднялся с кровати, грязно выругался в адрес солнца, оглядел опухшими глазами запущенную комнату, после чего направился в кухню. Ничего подходящего он там не нашёл, а одеваться и куда-то идти, он был просто не в состоянии. Он снова выругался, и пошёл в туалет, надеясь облегчить свои страдания уже другим, более радикальным способом. И там – о, чудо! – его взору предстала валявшаяся на полу ополовиненная, ещё и разлитая по полу, заветная бутылка с мутно-красной жидкостью. Он зарычал, словно дикий хищник перед прыжком на беззащитную добычу, и рывком поднял бутылку с пола. Жидкости в ней оставалось примерно на треть. Одним махом опустошив живительную ёмкость – то оказался вермут – он почувствовал себя куда более уверенно, и уже без боязни встретиться со страшным персонажем фильма ужасов, подошёл к зеркалу. Оттуда на него, исподлобья, смотрел – ну, пусть не монстр из фильма «Чужие», но уж, во всяком случае, весьма отвратительный субъект. Грязный, небритый, нечесаный, весь помятый, как побитая собака – с огромными синяками под глазами, и гноящей царапиной на левой щеке. Такой жалкий облик никак не соответствовал имиджу, сопровождающему его новую «профессию». К тому же от него за версту разило удушливым перегаром, как - если уж не от бомжа, то, во всяком случае, как от самого заурядного алкаша. Из тех, что спят в автобусах, и по утрам выпрашивают у прохожих мелочь на пиво.
Новая «работа», на которую Бес «устроился» после очередной «ходки», таких прегрешений не допускала, и предусматривала свой менталитет – приличная, дорогая одежда, хорошие манеры. И уже лишь в том случае, если «клиент» начинал «восставать» против диктуемых ему условий, его приходилось «учить», при помощи угроз и «наездов», в мастерстве которых Виталию отказать было трудно. Уж что-что, а это у него получалось отменно. Сам он был отнюдь не богатырского сложения – среднего роста, худощавый, жилистый; каратэ или подобными единоборствами никогда особо не увлекался, зато имел богатый опыт уличной драки, и соответствующее лагерное «воспитание».
За свои тридцать с небольшим, он никогда и нигде не работал – не видел в этом необходимости. К чему напрягаться, что-то искать, горбатиться за паршивые копейки, если есть множество других способов дохода, на который можно жить, вполне прилично, и позволять себе - куда уж большую роскошь, нежели какой-нибудь жалкий работяга из нищей акционерки? Начинал Беспалов с пресловутого «гоп-стопа». Потом, как только появилось это новшество, пришедшее с развалом советской империи - переключился на цветной металл. Впрочем, не забывал он и старых своих навыков – то бишь, добиваться кулаками и угрозами того, чтобы с ним поделились. Однако, и на этом поприще далеко не всё шло гладко.
Ещё в шестнадцать лет, очередной «жених», или «пассажир» (так на блатном жаргоне грабители и воры именуют своих жертв), сперва, не задумываясь, отстегнул Бесу всю имевшуюся при нём наличность, а потом подбежал сзади, и запустил ему камнем в голову. Травма головы «спасла» Беспалова от армии, но с этим «благодетелем» он решил всё же «разобраться» - ответить беспределом на беспредел. «Один на один ему слабо; припух, всё вытряс, а как со спины – так он герой!». Спустя месяц состоялся реванш – обидчик шёл с девушкой, а Беспалов – с другом. «При бабе в западло. Давай выловим его одного, там всё и объясним» - возразил друг. «Нет, ничего подобного! Прямо при ней! Пусть девка знает, с каким говном она гробит свою невинную молодость!». Дальнейшую судьбу обидчика, Бес уже решал при помощи кастета. Друг стоял рядом, не вмешиваясь. После драки отправились к обидчику домой – поживились магнитофоном, кассетами, деньгами. Хотели забрать ещё хрустальную вазу и телевизор, да передумали. Родители в милицию заявят, и кукуй потом на нарах, годков эдак с пяток, из-за какого-то урода! Но того, на всякий случай, «предупредили», чтоб не смел никуда обращаться, пригрозив, в противном случае, казнить всеми самыми лютыми казнями. Тот и вправду никуда не обращался.
Этот «бизнес» Бесу понравился, и он уже «в нагляк» нарывался на скандалы. Его компанию в городе боялись и ненавидели. В двадцать лет, он впервые и пошёл за разбой – на «курсы повышения квалификации» - в славный стольный Таллинн-град, то бишь в «пятый лагерь», именуемый теперь Центральной тюрьмой. «Откинувшись» после трёх лет «сидки», он уже считал себя матёрым волком. Тогда и занялся цветным металлом – благо дело, на дворе стоял беспредельный 91-й год, этим металлом промышляли все, кому не лень, вот и приходилось «учить» конкурентов. Год спустя, решив, что в захолустном Пайде ему делать нечего, Бес подался в Таллинн. Там пытался слиться - то с одной «бригадой», то с другой, используя «могущие оказаться полезными», знакомства. Но роль мелкой сошки его не устраивала. Стал опять промышлять грабежом, и в 94-м году он оказался счастливым обладателем бесплатной путёвки на курорт. Отдыхать он поехал в предместья Таллинна – в санаторий строгого режима, в живописном местечке, в посёлке Румму, где и провёл четыре счастливейших года своей жизни. В сравнении с этим санаторием, «пятый лагерь» казался действительно лагерем, только пионерским.
По окончании «путёвки», Бес вернулся в родной город, встретился со своими старыми дружками-приятелями. Те тоже прошли лагерные «курсы», но предпочитали не делать свой бизнес, а «держать» таковых, предоставляя им свою «крышу». В масштабах этого маленького города, это было достаточно глобально – сфера влияния их группировки, во главе с рецидивистом Лёхой Жерлом, распространялась на полгорода. Их по-прежнему боялись, но теперь уже страх был не брезгливый, как перед бешенной собакой, а напротив, благоговейный, и сопровождался искренним уважением; а мальчишки – те смотрели вслед с завистью и восхищением – «Бандиты!», и хвастались друг перед другом, как кто из них видел того же Беса. А раньше их всегда называли – шпана, хулиганьё, подонки…
На сегодняшний день намечалась встреча в баре. То есть, туда Бес должен прийти чистым, опрятным, выбритым, надушенным… А в противном случае Лёха Жерло отстранит его от дел на определённый срок, а потом ещё Бесу предстоит платить за «прогулы» - как минимум по сто баксов за день, а если какой денёк выдался оперативным, то ещё и с процентами. А один из ближайших дней обещал быть именно таковым. Какой именно – выяснится сегодня.
Беспалов протёр губкой зеркало, и начал бриться. И тут обнаружил на своём лице гноящиеся царапины. Этого ещё не хватало!
Он плохо помнил, что было позавчера. Вчерашнего дня не помнил вообще. Запил он ещё в пятницу, в аккурат когда «бригадир» Лёха, чудом уцелевший в поножовщине, устроил себе после этого выходные – отключил телефон, и сам на пару дней решил «залечь», предупредив, однако, чтобы не слишком расслаблялись. В субботу Геше Соловью, исполняющему обязанности бригадира в отсутствие Лёхи, позвонил какой-то пацан, и сказал, где скрывается один строптивый деляга, не желавший делиться с местной братвой. Найти и наказать несговорчивого коммерсюгу, было приказом Лёхи, и все его подручные уже давно искали этого «комерса», поставив на уши почти весь город. После звонка с «наводкой», Геша Соловей быстро собрал братву, и поехали «накрывать» строптивого «клиента». На то, что Бес уже был пьяным, Соловей посмотрел сквозь пальцы – работка как раз подвалила по части Беса, а если тот как следует «обработает» своего «клиента», то уже и Лёха не обидит, причём благодарности ждать сперва Соловью, а Бесу – уж потом…
-Только вы, пацаны, не мешайтесь – сказал сидевший сзади Бес, когда серебристый «опель-сенатор» подрулил к дому. – Будьте тут, я сам с ним разберусь. Толян, дай волыну.
-Какую волыну? – всколыхнулся сидевший рядом с водителем Соловей. – Бес, ты чего? На хрена нам жмур? Э-эй, Толян, ты что, попутал? Ты что ему даёшь?
-Давай, давай волыну! – подбодрил водителя Бес. – Соловей, чего ты придуряешься? Не собираюсь я этого лоха мочить. Что, первый день меня знаешь, что ли? – рассмеялся он.
-Да ты, когда бухой, тебя хер поймёшь! – ответил Соловей уже более миролюбиво. – Ну, а Толяну как…
-Ладно, Кеша, это моя волына, и я сам за неё в ответе – вмешался сидевший за рулём крепыш средних лет, и протянул Бесу «макаров». – На, удачи тебе, Бес. Только смотри, без дураков, а то поссоримся.
-Я своё дело знаю – проворчал Бес.
Едва Бес вошёл в дом, послышались один за другим три выстрела. А через десять минут из дома вышел сам Бес, и с ним – бледный, трясущийся мужчина в костюме. Всё его лицо было в кровоподтёках.
-Всё путём, пацаны – сказал Бес. – Во вторник вертанём через нотариуса. А пока пускай уединится где-нибудь - посидит, на досуге подумает. У него теперь будет, о чём подумать. А мы съездим, помянем его любимую псину. Хороший был кобель, породистый. Я сам в детстве о таком мечтал…
«Клиента» отвезли в гараж одного из «братков», где несчастному предстояло лишь пассивно дожидаться своей участи, а сами направились прямиком в бар. Там уже разгулялись на полную катушку, даже девиц каких-то «сняли». В разгар хмельного застолья Беспалову вдруг стало душно, и он вышел на улицу, проветриться. Прошёлся по улице, подошёл к ночному киоску, и без всякого повода, просто так, из пьяного куража, «наехал» на девушку-продавщицу.
-Ты чего спекуляцией занимаешься? Откуда ты такие цены высосала? Чего молчишь, соска? Не видишь, с кем говоришь? Кто старший? Знаю, знаю такого. Вот сейчас я ему позвоню и скажу, чем ты тут занимаешься. А за такой косяк ты и с ним проблем поимеешь по самые гланды, и мне ещё должна останешься. Короче, давай сюда пятихатник, и расходимся; а нет – так всю твою будку к чёртовой матери спалю! Своими «Тампаксами» будешь питаться!
Поговорив в таком духе, Бес всё же «снял» с перепуганной девушки «ласточку» (вот до чего дожили! Раньше деньги давали и брали, а теперь их с людей попросту снимают, как с деревьев!). Походил ещё по улице, поискал приключений, и, не найдя ничего по своей доблести, вернулся в тот же бар.
Веселье продолжалось. Потом чья-то квартира, потом другая, какие-то общие знакомые, женщины, танцы, и всё водка, водка, водка… Видать, снова он добивался чьей-то взаимности, а ему в ней отказывали. А по пьянке у него частенько такое выходило – только познакомится с женщиной, выпьет с ней, потанцует, и уже на таком, шапочном, можно сказать, уровне, её внимание он воспринимал, как вызов, и тут же делал ей соответствующее «предложение». Не руки и сердца, конечно. И, если женщина отказывала, что весьма естественно, на пьяного Беса находило прямо-таки звериное бешенство. «Ты что, оборзела, сучка? Другим, значит, можно, а мне нельзя? А чего жопой вертела, шалава? Надурить меня вздумала? Гульнуть за мой счёт, языком потрепаться – и на лыжи? А потом со своими тёлками понты кидать, как ты на лохе проехала!». Порой случалось, что после таких «уговоров», женщина и соглашалась – лишь из боязни, что «дальше будет хуже». Хотя хуже вряд ли что могло быть – лучшим средством против секса, в данном случае, становился щедро налитый бокальчик вина, ибо после такого «ерша», никому уже бывает не до любовных подвигов. Насчёт возможных последствий, Бес предупреждал: «И не вздумай в ментовку капнуть! У меня своей ментуры полгорода. Так что бесполезно. Тебя просто пошлют, потому что вы все такие. Сперва все удовольствия хотите сразу, и на халяву, а потом бедная целочка! Силком напоили, силком накормили, силком отодрали, и так тридцать три раза подряд!». Если же кто-то осмеливался заявлять, к ней домой приходили, и просили забрать заявление. Без угроз и без «наездов», просто заранее предупреждали, что в противном случае, может случиться пожар в квартире, или ребёнок нечаянно попадёт под машину. В общем, личная жизнь Беса отличалась изысканностью и разнообразием, что для человека с таким складом характера было и неудивительно. Проблемы беременности и предохранения он считал сугубо женскими, а насчёт венерических болезней - имел одно твёрдое убеждение: «заразит – убью!». Была у него, правда, и невеста – хрупкая и наивная шестнадцатилетняя школьница, с которой он познакомился год тому назад – как раз после «санатория». С ней он вёл себя чинно – водил в рестораны, ездил на природу, дарил всевозможные безделушки. Близости у них не было – он знал, что она девственница, и сей ритуал намечал на первую брачную ночь. Со свадьбой он, однако, не торопился, предпочитал «брать от жизни всё, пока дают». Она же о его случайных связях даже и не догадывалась – она его просто обожала, он был для неё идеалом, живым воплощением настоящего мужества, как впрочем, у любой девочки-подростка бывают свои принцы и герои. Потому-то он и не торопился разлучать её с безоблачным детством, представляя, кем станет это невинное создание через пару лет семейной жизни. И он её по-своему любил – как дорогую побрякушку, или породистую декоративную собачку.
«Что ещё за сучка вздумала мне морду царапать? Поймаю – ноги вырву! Сегодня на стрелку. Потом к своей. Завтра с этим лохом к нотариусу с танкистом… Уй, прошмандовки!» - ворчал себе под нос Беспалов.
Закончив с утренним (на дворе стоял полдень) туалетом, Беспалов приступил к завтраку – стал варить себе яйца в ковше на газовой конфорке. Заодно выпил полстакана растительного масла – для устранения запаха. И вдруг затрещал стоявший на зарядке мобильный телефон. Номер на экране не высвечивался.
-Слушай, Бес! – властно и снисходительно сказал голос в трубке, отчего Бесу сразу стало не по себе. Грозный волк вмиг обернулся трусливым шакалом, матёрый Бес стал маленьким, жалким бесёнком.
-Это… это ты, Саша? – тихим, сникшим голосом ответил Беспалов, про себя отметив, что во рту у него пересохло.
-Это не Саша, а Александр Викторович с тобой говорит – жёстко ответил голос. – Разговор есть, и очень серьёзный. Сам придёшь, или такси за тобой прислать?
-Слушай, Саша… Я сам видел! Я докажу, бля буду! У меня свидетели есть… - залепетал Беспалов.
-Тихо, тихо, пургу не мети посредь лета – перебил его оппонент. – А то испаришься вместе со снегом. Завтра ровно в два, ты приедешь на мою точку. Свои носилки поставишь слева от магазина, и будешь стоять у входа. Всё, конец связи.
-Я не могу, мне завтра клиента к нотариусу вести, уже время назначено. Лучше в пятницу, как раз я всех соберу, мы ответим…
-Что? – издевательски передёрнул голос в трубке. – Ты что, плохо слышишь или с головой в ссоре? Завтра ровно в два! Бери с собой, кого хочешь, хоть Папу Карло. Это меня не касается. Надеюсь, ты понял. В твоих интересах, щегол!
После этого в трубке раздались короткие гудки.
Такой звонок действительно мог заставить призадуматься – звонил ему человек весьма авторитетный, из Таллинна, и, как читатель наверняка уже догадался, это был не кто иной, как сам Ферзь. Своя братва Бесу ничем помочь не могла, поскольку никто не был посвящён в курс дела, а если бы Виталий и сказал бы, это всё равно ничем для него не обернулось бы, кроме неприятностей – уже со своими, а не только с Ферзём. Поскольку со времён повального раздела-беспредела-передела в начале 90-х, во всём криминальном мире царит неписаный закон: всё схвачено, за всё заплачено. Это ваше, это наше. На чужие территории не соваться, к чужим коровам со своим ведром не подходить. А тем паче, если корова барская, а пастушок сам невесть кто…
Ну, а поскольку Бес и сам в своё время «поработал» в Таллинне, и у него оставались ещё кое-какие старые связи, то теперь… Теперь у него оставались ровно сутки, чтобы собрать нужных людей для предстоящей завтрашней встречи. И чтобы Лёха ничего не узнал. Узнает, когда надо будет. Тут же Бес похвалил себя за гениальность и сообразительность – что отрекомендовался Ферзю как «в понятиях, но не при делах», надеясь таким образом «подняться», и в гробу бы он видал тогда и Лёху, и Соловья, и всё Пайде, и вообще гнилую провинцию. А то бы Ферзь давно уже Лёхе отзвонил, и Беса свои же братки отдали бы Ферзю на растерзание. Впрочем, у Беса и так ничего не получилось. Выше своей головы не прыгнешь, хотя здесь ассоциации возникали уже не с головой, а совсем с другой частью туловища.
Сегодняшняя встреча была назначена на восемь вечера, в баре. К вечеру Беспалов уже оклемался, и в полвосьмого он вышел из дома, и направился в сторону бара. Он шёл пешком. Свой старый тёмно-серый «бумер» он решил не трогать: во-первых, вести машину с похмелья – хуже не придумаешь; уж лучше в доску пьяным, но только не с похмелья. А во-вторых, ребята всё равно приедут на машине, и если надо будет куда-нибудь поехать, то лучше перед этим принять; а посидеть за рулём всегда желающие найдутся. Вон, Толян пускай рулит на своём «сенаторе».
Как говорится, вспомни говно – вот и оно. У самых дверей бара стоял тот самый «сенатор», а возле него с ноги на ногу переминался Толян, лениво покуривая сигаретку.
-Здорово, Дукалис! – оскалившись, ухмыльнулся Бес. Толян в прошлом работал в полиции, затем счёл, что государство недостаточно ценит его достоинства, и переметнулся по другую сторону баррикады. Братва приняла перебежчика, что называется, на ура, но всё равно его дразнили ментом. А с выходом на экран сериалов по повестям Андрея Кивинова, к нему намертво приклеилось прозвище Дукалис, хотя кроме имени, ничего общего у них абсолютно не было. Толяна это прозвище раздражало, и Беспалов теперь стоял, наблюдая за его реакцией.
-Привет, Бесстыжий! – парировал тот. – Давно хотел тебе сказать: заколебал уже горбатого лепить. Пора тебя в форму приводить.
-Ты чего, волчара, попутал типа, да? В натуре, не догоняю! – разозлился Беспалов.
-Ничего, сейчас догонишь. Ну, какой ты Беспалый? Бесстыжий ты, а не Беспалый! Пора тебе пальцы поотрывать, чтобы ты имиджу соответствовал. Или чего, так и будешь горбатого лепить, братву, как лохов, разводить – втирать, что ты беспалый?
-Да пошёл ты… - махнул рукой Бес, и направился в бар.
Кроме Толяна, курившего на улице, там сидело ещё четверо из «бригады». На столе стояла большая бутыль виски «Джонни Уолкер», а из колонок громко пела Катрин Энд Зе Вейвс – Катрин и Волны. Тот самый хит, что в 97-м году победил на Евровидении.
-Привет, братва, ну что за дела? – Бес развязной походкой подошёл к столику.
-Да ну тебя в баню, Бес! – ответил один из «братков». – Сядь, расслабься, горло промочи. А то тебе дела, дела, а мы из-за тебя все лоханёмся, без грева останемся…
Что он дальше хотел сказать, Бес так и не расслышал – его слова потонули в общем дружном хохоте.
Суть разговора сводилась к следующему. Обанкротилась фирма, совладельцами которой были некий Вася, ставший теперь управляющим по банкротству, и некая Люба, пожаловавшаяся Соловью, что, мол, Вася её «разводит», и хочет вообще оставить без всего, свалив на неё всю вину в крахе фирмы.
-Во, баба попутала! – сказал один. – За самой косяков немерено, а куда лезет, дура! Или чего, думает на ширмачка пролезть…
-Кого это теперь заботит? И его подоим, и с неё не слезем. Ты погоди, в одиннадцать Лёха подъедет, ещё…
Вновь раздался дружный хохот.
-Чего – этот лошок тебя Лёхой пугал? Может, он ещё Бесом шуганёт?
И всё в подобном роде – пьяный кураж, грубый бандитский юмор – издёвки над «лохами», бахвальство собственной доблестью. Мало-помалу, тон разговора становился всё громче, а содержание – всё беднее, сводясь в конечном итоге к нескольким словам – чё, типа, в натуре, все рамсы попутал…
Беспалов подошёл к стойке, заказал сто грамм «Смирновки», одним махом выпил, и сказал Соловью:
-Слышь, Соловей, а эта Люба твоя как, ничего краля, а? Уж пусть она доставит мне немножко радости, а я с еённым Васькой потолкую по душам. Так потолкую, что он к маме не пойдёт, а не то, что звонить кому-то.
И вдруг у Беспалова на поясе затрещал мобильный телефон. Он взглянул на экран – судя по номеру, звонили с автомата.
-Алё – развязным тоном произнёс Бес. Он был пьян, и ему было море по колено – его не страшил даже Ферзь, и сейчас Бес, не задумываясь, послал бы его на три буквы.
Но это был вовсе не Ферзь.
-Бес, ты? – произнёс чей-то глухой голос в трубке. – Хочешь, обрадую? Жених-то этот к нам в Пайде пожаловал. Сейчас в корчме тусуется.
Беспалов вышел из бара. Этот разговор касался только его одного.
-Кто звонит? – рявкнул он в трубку.
-Давай, подходи, пока он не просёк! А то он ментов приведёт. Он же её подбил им маляву чирикнуть. Короче, я его тут придержу. Она тоже тут, с ним. Бухие в нулину. Мы пойдём - с понтом, такси ловить, а ты давай, подгребай навстречу.
Заведённый с полуоборота, Бес круто развернулся и направился в сторону Пярнуского шоссе, где за чертой Пайде, но не доходя до Тюри, и находилась придорожная корчма. Кто ему звонил, он так и не понял. Но наверняка - один из тех, кого он обзванивал сегодня. Речь шла об одном его злейшем враге – заезжем «гастролёре» из Таллинна, который организовал здесь, в Пайде, свой левый бизнес, причём не соизволил даже никого поставить в известность, а Бес просёк, что тут и интересы Ферзя затронуты. Вот Бес и решил подкатиться к Ферзю, через старые связи, чтобы вывести субчика на чистую воду. В противном случае, все лавры достались бы Лёхе, а Бесу уже и так надоело довольствоваться жалкими крохами с барского стола. Помимо этой, у Беспалова имелась ещё одна причина ненавидеть своего врага – здесь уже была замешана женщина. Местная красавица, в своё время участвовала даже в конкурсах красоты и училась на модель, хотя для неё это было скорее развлечение, а работала она в скромном кулинарном магазинчике. При виде её, у Беса всегда слюнки текли – до того ему хотелось подмять под себя её роскошное, упругое тело, до того ему не давала покоя его ненасытная похоть! Он знал её с детства, домогался ещё с юности, но неизменно получал от ворот поворот. А вот этому залётному уроду, значит, всё можно! И значит, она тоже с ним! А она хоть знает, зачем он в Пайде вообще ездит? Ничего. Теперь Беспалову представился шанс расквитаться, сразу с обоими. Уж того фраера он проучит по полной программе. Это за ним не заржавеет. На всю жизнь запомнит, кто есть Бес в Пайде!
В окрестностях бара не было ни одного свободного такси – их и вообще в Пайде было немного, это не Таллинн, где на ночных улицах лишь каждая четвёртая проезжающая машина не является таковой. А если и проезжали, то все занятые. Ещё крутились всякие частники на старых «Опелях» и «Фордах», да на дрянных «Жигулях», каковые Бес и вовсе машинами не считал. Обращаться к водителям таких машин с какими-то ещё просьбами, Бес счёл для себя «в западло». Не говоря уже о «Москвиче», один из которых - едва Бес закончил телефонную беседу, и пружинящей походкой зашагал прочь от бара – начал заводиться, пыхтя и издавая, лишь для него одного характерный, рокот мотора. Бес оглянулся на звук, и презрительно фыркнул.
-Как такой сраный хлам ещё не отлавливают на переплавку, чтобы не портили облик города, как бездомные собаки? Нет денег на нормальную тачку – топай пешком. На автобусе, вон, езди! – раздражённо ворчал Беспалов.
На центральной площади города стояли два «мерина», но к ним Бес решил не подходить. Он знал, что это за ребята (в 99-м году, в провинции «таксовать» на 124-м – это было шиком, и позволить себе такое мог не каждый), и поэтому опасался, что подробности его перипетий со столичным Молчалиным, и, иже с ним – с Ферзём, станут сегодня же известны Лёхе. Поэтому Бес прошёл другой стороной, и вообще отказался от затеи воспользоваться каким бы то ни было транспортом. Тут и пешком идти было недалеко – городок-то маленький, по периметру его обойти часа хватит. Кроме этого, Бесу сильно хотелось курить, да и ещё принять для поднятия духа не помешало бы.
Взглянув исподлобья на «мерины», Бес хмыкнул, после чего направился к ближайшему киоску. Мимо него проехал красный «Москвич».
Продавец в киоске был Бесу знаком, поэтому таких инцидентов, как в минувшую субботу, не возникло.
-Привет – сказал Бес, после чего выгреб пятернёй из кармана куртки, небрежно скомканные деньги. – Дай две «Мальборо» и красной водки с тоником.
-Что – на все, что ли – улыбнулся продавец.
-А ты посчитай, посчитай. У тебя работа такая, не у меня.
-Что за праздник сегодня? Вся братва на рогах…
-Меньше знаешь – крепче спишь. Ты меня не видел, понял?
Вскоре Бес оказался за городской чертой, и шёл по обочине дороги, сжимая кастет в руке. Он привык ходить по Пайде, как по собственной квартире, и шёл, изрядно захмелевший, потягивая из красной банки и поигрывая кастетом, одержимый лишь своей идеей, и не замечая ничего вокруг. Машины шуршали и проносились мимо, и лишь одна не пронеслась…
Бес получил сильный удар в поясницу – скорость была не меньше сотни! – отлетел вперёд метров на двадцать, ударился головой об асфальт, и потерял сознание. Но за миг до этого – уже в последнее, ставшее фатальным мгновение – он оглянулся и увидел за самой спиной красный «Москвич». Тот самый, что следил за ним ещё у самого бара. Тот самый, что крутился по городу, и попадался ему за вечер как минимум дважды. Виталий понял, что это была для него ловушка, но он был слишком убеждён в собственной силе и вседозволенности – «кто есть Бес в Пайде» - и поэтому понял слишком поздно, и вся его дальнейшая судьба уже вершилась помимо него. И всё, что ему оставалось сделать – истошно закричать, чтобы хоть кто-нибудь смог ещё что-нибудь услышать. Услышать, увидеть, остановить… Но было уже поздно.
 
…Чёрный джип «Чероки» остановился на тротуаре, у самого входа в бар. Из машины вышел крепко сложенный, коротко стриженный, уже немолодой мужчина, образно выражаясь, типично бандитской внешности, и распахнул дверь бара - так, словно он пришёл к себе на кухню.
-Бес где? – хищно оскалившись, прорычал бандит таким тоном, словно собирался в сию минуту пустить на жаркое всех своих подопечных.
-Лёха, нет проблем! – миролюбивым тоном ответил Соловей. – Здесь он! Ему только что какая-то тёлка позвонила, сказал, сейчас будет, он там, за углом…
-Где твоя мобира? – так же грозно обратился Лёха уже к бывшему полицейскому Толяну.
-Да всё нормально… - заплетающимся голосом ответил Толян. – Ё, батарейка села! – удивлённо добавил он, достав телефон из кармана.
-Что за детский лепет? Сам решил сесть вместе с батарейкой? В батарейку захотел? Насеста решил отведать?
-Лёха, да всё нормально – опять вмешался Соловей. – Какая хата, какие проблемы? Кто там гонит, я не догоняю.
-Не, я не понял – пьяным голосом добавил Толян. – Кто сказал – насест? Что за базары?
Вместо ответа Лёха подошёл к Толяну и, схватив его за грудки, поднял со стула.
-А за это ты со своими козлами-ментами базарь, падла косорылая! Я за вас в это дерьмо лезть не буду. А если сами в парашу сядете, ещё и меня своим помётом зафоршмачите, порублю весь ваш птичник на мясные консервы! Соловей, пять минут прошло. Где Бес?
-Да ладно, Лёха, успокойся – ответил Соловей. – Ништяк всё, замнём. У Беса тут подарок для тебя в заначке. Завтра будет всё в ажуре, оформлять поедем…
-Подарок? – вскипел Лёха. – Да уж больно хороший подарок! Ну, так где он?
-Кто – подарок или Бес? – Соловей пытался перевести всё в шутку, благо дело, они с Лёхой не первый год были знакомы, и из всей бригады только он один мог с ним говорить так запанибратски. – Слушай, давай замнём непонятки. По-моему, мы за разные темы бакланим. Я вообще-то про делара того толкую. Вычислили его. Бес с ним потолковал. Сейчас он вон, у Димы в гараже сидит, парится. А на завтра уже нотариус ждёт.
-Вот пусть Дима с лохом тем и едет к нотариусу. А танкиста сами найдёте – смягчился Лёха. – От Беса покруче сюрпризы. Во-первых, на лохматку заява. И в этой заяве ещё и про вас упоминается. Тебя и Толяна.
-Ну, это фуфел полнейший. Замнём. Без базара.
-Вот этим Толян и должен был заниматься сегодня, а не харю свою заливать! – взорвался Лёха. – А за Беса я с папой только что разговаривал – добавил он уже вполголоса. – Ну, так, где он?
-Причём здесь папа? – не понял Соловей. – Что, за комерса непонятки? Так ты же сам…
Тут уже Лёха не выдержал и ткнул Соловья кулаком в грудь.
-Что ты мне лажу втираешь? Хорош под дебила косить! Какой комерс? Ферзь его ищет!
-Да ну! – ошеломлённый, внезапно протрезвевший, Соловей медленно опустился на стул. – И с чего бы…
-Короче, выметайтесь вон отсюда, и без него не возвращайтесь! Срок вам – до шести утра. Ищите хоть за углом, хоть у кобылы в трещине, меня это не волнует. Ты, Геша, останься. Пацаны и без тебя справятся, а нам ещё потолковать надо.
 
Я, Попов Андрей Андреевич
 
Лично я для себя не приемлю, да что там не приемлю – попросту не могу у себя в голове уложить таких понятий – всякого рода постулатов, доктрин, установок, которые почему-то приравнивают к характеру человека. Все эти термины, наподобие «оптимизма», «пессимизма», «фатализма» и им подобных, тем паче – в условиях нынешней современности. Как это можно быть однозначно оптимистом (или пессимистом), а уж тем более уповать на судьбу или провидение – верная отговорка для всякого рода слюнтяев и бездельников. Уж и вправду им везёт свыше, раз они могут позволить себе вести праздный образ жизни, и при этом не помереть с голоду – времена нынче лихие. Отошла в небытие эпоха всяческих дебатов о проблемах мироздания – это лет так двести назад, подобные учения плодились, как грибы; всяческие «измы», которые впоследствии оказались, как говорится, «разговорами в пользу бедных». Зато с новой силой разгорелись споры о достоверности теории Дарвина – на уровне учёных, философских, религиозных и прочих дискуссий. Охота этим пустомелям, живущим на всём готовом, типа легендарного Ксанфа, делать вид, что не зря небо коптят, вот и именуют себя мудрецами. А пресловутая теория Дарвина попросту заявляет о себе, и именно она оказывается самой действенной, диктующей законы жизни – естественный отбор, выживает сильнейший! Нет, я не могу определённо заявить, что этот ёмкий термин – «сила», «сильный», «сильнейший», может определяться, скажем, силой денег, положения в обществе, или хотя бы силой духа и разума. Не говоря уже о физической силе – что есть удар Мохаммеда Али, вкупе с бицепсами Шварценеггера, в споре с обыкновенной дурой-пулей, или миниатюрным газовым баллончиком? То лишь во времена дикой природы, в каком-нибудь каменном веке, могли здравствовать Гераклы-Аполлоны, да и те молились Зевсу, чтобы помог выжить. Я говорю о силе – цепкости, умении приспособиться к любой среде, в какую занесёт нелёгкая, нутром ощутить перемены, иметь стратегии на все случаи жизни, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, и не предстать беспомощным и уязвимым перед этими «непредвиденными обстоятельствами». Хотя какие обстоятельства в наше время могут быть предвидены…
Помню, в советское время, эту ностальгическую эпоху видимой стабильности и благополучия, всеобщей уравниловки и неприязни к чему угодно, не соответствующему шаблонам – читай: страха перед неизвестным – существовал такой термин: приспособленец. Вот пусть мне теперь бывалые мудрецы и объяснят: что это слово значит? Вот тот же Козлов – человек старой, «совдеповской» закалки, по нему же видно. Может, он и не тоскует по идиллическим семидесятым, но всё равно – его натура, этот «хомо советикус», впитанный им с молоком матери, и это уже пожизненно. Вот он, да ему подобные, смотрящие мне вслед с саркастической усмешкой, брезгливым презрением, сквозь которые трудно скрыть органическую ненависть к тому типу людей, к каковым можно смело причислить и меня. К тем, кого они считают – «приспособленцы», «потребители», «манипуляторы», и считают этакой опухолью на здоровом (ой ли?) теле нашего постсоветского общества. И, даже если не брать в расчёт то, что у всех этих «блюстителей чести» совесть отнюдь не кристальна, и моральные принципы тоже не безупречны – разве что всё это поощрялось Её Величество Системой на протяжении больше, чем полувека, - всё же в защиту, как они выражаются, «приспособленчества», я готов привести уже свои, не менее веские, доводы.
«Хочешь жить – умей вертеться!» - это старинное правило существовало во все времена, им и руководствовались при любом выборе. Работы, вуза, брачного спутника, а уж тем более – при вступлении в партию. Да и то - это всё было ещё тогда, когда все варианты выбора были строго регламентированы. Всё равно это правило прочно бытовало, хоть Система официально его и не одобряла, считая это жизненным кредо жуликов. Но что, неужели кто-то поверит, что карьеру все делали по призванию, браки заключали исключительно по любви, а в партию шли по убеждениям? 91-й год показал, какие они все убеждённые коммунисты – чуть ли не соревновались в том, кто позаковыристее охаит вчера ещё родную партию, обвинив её во всех смертных грехах. Интересно, кстати – а как у дядюшки Козлова обстояли дела с партией? Наверняка в ней состоял, может, ещё и активистом был каким-нибудь, а теперь стыдливо умалчивает об этом. Что бы он на это сказал? Обвинил бы во всём времена? Ну, вот и разобрались. Его время требовало одного, моё время ставит другие условия.
Или ещё одна народная мудрость – «Если ты не в силах изменить окружающий мир, сумей приспособиться к миру существующему». Вот! А, даже если дальше следовать – взять тех, у кого запросы поглобальнее, кто решился изменить мир, и кто вершил эти перемены! Так этот мир изменяли как раз те, кто к существовавшему – до этой перемены – миру, были приспособлены как нельзя лучше; и имели весьма прочные позиции в том «старом мире», от которого они «отрекались», а если уж совсем начистоту – призывали отрекаться, всякого рода «марсельезами» и более дерзкими лозунгами. Ведь кто вершил революции – уж не те ли «угнетённые» - полуграмотные, изнурённые, голодные, которых и людьми-то не считали, предпочитая именовать их попросту «массы»? Нет, на них лишь опирались, как на деревяшки; опирались те, кто и до своих «реформ мироустройства» занимали место далеко не «в низах». Откройте любой учебник истории – взять ту же Французскую революцию, или даже те же «поющие революции» времён падения «железного занавеса». Ну, или взять любой военный переворот – какой из них совершили рядовые? Их устраивали генералы, стоявшие доселе у высших эшелонов власти, и опять-таки, отлично приспособленные к существовавшим порядкам. Да даже если не затрагивать эту чёртову политику – взять любую житейскую ситуацию - тут снова мудро шепчет эта истина, старая, как мир – сперва приспособиться, научиться жить там, где живёшь, и лишь затем можно что-то предпринимать для изменения. И то – прежде, чем отрезать, семь раз отмерь – что и на что менять, и чего ради. Хватит уже, насмотрелись на кипучих безумцев - кричащих, что так жить нельзя, что всё надо менять, опрометчиво срывающихся со всех своих мест, и, зажмурив глаза, прыгающих в пропасть хаоса и неизвестности. Вот, скажете – опять меня на политику тянет – ведь такой прыжок в пропасть с завязанными глазами, навеянный полузабытым «Интернационалом», совершил не один человек и не группа лиц, а целая человеческая раса, занимающая одну шестую часть земного шара, и условно именуемая «хомо советикус». И теперь, устав от хрипоты лозунгов, эйфории типа «ура, свобода, новая жизнь, теперь всё будет, как в Америке!», и последовавшего разочарования - поскольку новая система принесла не манну небесную, не рог изобилия, но массу доселе незнакомых проблем – теперь вся бывшая Страна Советов так и бродит во тьме, пытаясь на ощупь обрести точку опоры. Легко прыгать с завязанными глазами, попробуй после на ноги встать.
А если перейти от общего к частному – от проблем общенародных к заботам насущным, любого из нас в отдельности, то это только в сказках так бывает, подобно Емеле: подфартило – и из грязи в князи. Или та же Золушка: стукнуло принцу в его юную, отчаянную голову – и стала замарашка королевой. Ну, в отношении женщины, ещё отчасти можно предположить, что залог её счастья именно в чудесной встрече с принцем. Хотя, во-первых, на всех золушек принцев не напасёшься; а во-вторых, уже от неё самой зависит, какую работу ей предстоит над собой проделать, дабы соответствовать поставленной задаче – быть для своего принца достойной партией, не уповать же на одну внешность; а то, глядишь, карета тыквой станет, а там и разбитое корыто… А что до нас, мужчин, то на то нас мужчинами и сотворили; наш удел, наша стезя – всего в жизни добиваться самим. Своей головой, своими руками, своими усилиями. В этой скупой истине я убедился не так давно, когда сам уже прошёл через всё. Ведь были и в моей жизни своего рода «добрые волшебники», которые мне, если можно так выразиться, «покровительствовали», делали мне «зелёную улицу» на моём жизненном пути. И я жил вполне припеваючи, но всё равно, в конечном итоге, от всего этого отрёкся, и начал с нуля. Потому, что тогда я, как сыр в масле купался, хватал с неба звёзды, будучи при этом неким «прилагательным». Приложением, дополнением, придаточным - к тому или иному существительному. А такой расклад не очень соответствовал моим планам на жизнь, моей, скажем так, генеральной линии, жизненной стратегии. Хотя, без сомнений, это был важный, необходимый этап – заложения фундамента этой стратегии. Когда я отошёл и стал сам по себе, мне поначалу стало трудно – как я говорил, пришлось создавать всё с нуля. Но к тому времени, я был, во-первых, уже умудрён довольно ценным опытом; а во-вторых, я твёрдо знал, чего я хочу от жизни, чего я буду добиваться, и как. И это была уже не юношеская эйфория, подобная той, когда я впервые прикасался к «деловому миру», и с божьей помощью своего первого «дяди» впервые ощутил вкус денег, власти и уверенности – нет, то всё был детский сад, плоды с чужого дерева. А когда я «отделился», я имел уже выработанную стратегию и тактику, созданные в результате многолетних размышлений, сопоставлений и исследований окружающего мира. И я делал уже свои первые шаги – шаги Андрея Попова, а не действия по чужой инструкции, как доселе. И, насколько я вижу, на моём пути становления всё пока идёт, как надо. Благо дело, я и со старыми своими компаньонами не ссорился, не скандалил, не мелочился и никого ни в чём не упрекал. Просто в один прекрасный день я сказал: спасибо за всё, дальше я сам. И меня поняли, более того – одобрили: уж они-то люди умные, знают прекрасно, что ничто не вечно под солнцем, старые уходят – приходит пополнение, и уж куда как лучше, когда «сами себя создают», а не бездумно эксплуатируют то, что создавалось до них и без них, годами упорных трудов и массой вложенных средств.
Ну, раз уж я остановился на своём примере… Мои изначальные стартовые позиции были весьма скромны, даже незавидны, без всяческих «бонусов» и социальных гарантий, и, с точки зрения фаталистов, я был обречён влачить нищенское существование, представляя собой гибрид «Ивана, не помнящего родства», с каким-нибудь перекати-полем, а то и вовсе «работником ножа и топора» - к таким итогам приходят многие из тех, что росли без семьи. Так и я – родителей своих в глаза не видел, и кого как звали – не ведаю; слышал только краем уха, что породила меня какая-то бродяжка лет шестнадцати, да так и бросила на произвол судьбы. И очутился я в Доме малютки, откуда меня, совсем крохотного, забрала и усыновила та женщина (Царствие ей небесное!), которую я всю жизнь считал своей матерью. Она и нарекла меня – Андрей Андреевич, и Попова – её девичья фамилия. До этого меня, может быть, звали как-нибудь по-другому, но как – меня никогда не волновало; мне моё имя нравится, и надеюсь, мои потомки смогут им гордиться. По крайней мере, не представляю, чтобы меня звали как-то иначе. В раннем детстве, правда, я бредил космосом и Гагариным, всё время играл в него, и как-то я спросил у мамы – а почему она меня Андрюшей назвала, а не Юрой, как Гагарина. И мама мне ответила – потому, что Юрий Гагарин уже один есть, ты лучше стань Андреем Поповым–первым, чем Юрием Гагариным-вторым. Чтобы потом мальчики мечтали поскорее вырасти, и стать такими, как Андрей Попов. Хоть это и было сказано в шутку, всё же в моём подсознании, выходит, это отложилось, и со временем дало всходы.
Моя мать жила в нужде, и я в детстве не был избалован сладостями, не был задарен игрушками, познал и голод и холод; но всё же материнской лаской и заботой обделён никогда не был. Она делала для меня всё, что могла. И я нисколько не упрекаю её ни в чём; хотя какие ещё упрёки? – она ведь не могла быть только матерью, в первую очередь, она всё же была женщиной, и ей было необходимо, чтобы рядом был мужчина. Но ей в этом крупно не везло – она практически всю свою жизнь оставалась одинокой и несчастной. Хотя устроить свою судьбу, а заодно и найти мне отца, создать нормальную, полноценную семью, пыталась до конца дней своих. А выходило, в сущности, всё наоборот.
Первый мой отчим появился, когда мне было три года. Это был самый светлый, самый счастливый период в моём детстве. Андрей, как его звали (оттого и я Андрей Андреевич), прожил с нами в общей сложности шесть лет, и был единственным человеком, которого я величал папой. Вплоть до его внезапной, нелепой смерти, о подробностях которой у меня сохранились неясные, расплывчатые воспоминания. Но папа был действительно искренне привязан и к матери, и ко мне – до сих пор помню, как он со мной увлечённо играл, занимался, хотя я видел его редко. Он работал шпалоукладчиком, и был постоянно в разъездах (как я позже узнал, на ПМС он мотал «химию»), и каждое его возвращение домой было действительно праздником.
С его смертью для матери словно погас свет. И, что греха таить, стала она время от времени «разряжаться» при помощи спиртного. Через пару лет появился новый отчим, который сразу невзлюбил меня, и матери порой приходилось даже прятать меня от него, или закрывать своим телом, принимая на себя град его остервенелых побоев. Зачем, во имя чего, она терпела все эти зверства, продолжая жить с этим подонком – одному Богу ведомо. А в моём беспутном детстве настала новая веха – я стал бродягой. Звучит, конечно, весьма нелестно, но что было, то было, и мне себя стыдиться нечего. То было тоже своего рода веление времени, ведь дома оставаться я далее не мог. Смеётесь? Смейтесь, смейтесь. Кто по наивности полагает, что быть бродягой легко и не требует никаких особых качеств и усилий, тот – как говорили в аналогичных ситуациях и Иисус Христос и Остап Бендер – пусть первый бросит в меня камень. (Какая между ними колоссальная пропасть, но высказывание суть одно и то же!). И, в придачу, пусть у себя на лбу напишет «Дурак!», и ходит по округе, как святой-блаженный, потому что надо быть действительно блаженным, чтобы так рассуждать о бродягах. Для меня лично бродячая жизнь была школой, или, скорее, экзаменом на выживание, ведь нигде так сильно, как там, не проявляется теория Дарвина. Когда ты предоставлен лишь сам себе, и полагаться можешь только на себя, и все вокруг твои враги. Против тебя - и закон, и мораль, и мирные «цивилизованные» обыватели, и всякая шпана. Будь то зажравшиеся «гопники», жаждущие - лишь бы над кем поизмываться; или всякие мелкие сявки, «косящие» под уголовный элемент. Потому-то и не выдерживают такой жизни – одни скатываются на дно, спиваются и оседают где-нибудь на свалке, другие примыкают к той или иной шпане, а кто-то и вовсе помирает, среди бродяг это частое явление. Постоянные переезды из города в город, поезда, автобусы, вокзалы, полустанки, рынки, пивные ларьки, подвалы и всякого рода случайные заработки, вроде разгрузки фургонов или торговли мороженым – всё это сулило за собой постоянную смену климата, окружения – я чуть ли не каждый день оказывался в новой, незнакомой среде. И, волей-неволей, я всё же стал, как нынче модно выражаться, «социально адаптированным», то бишь стал осваиваться с ходу на любом месте, в любой среде, находить общий язык с кем угодно, кто бы то ни был. Здесь мне и пригодилось то правило, которое любил когда-то повторять папа Андрей, и которое я, уже много позже, слышал от тех, у кого я «учился жизни». «Где бы ты ни был, каким бы ты ни был, с кем бы дело не имел – человеком надо быть!». И что это значит, я понял как раз в бытность бродягой, да и потом уже я извлёк ещё кое-какие выводы. Ещё запомнился мне такой случай. Было мне лет четырнадцать, и у меня возникли разногласия с одним жлобом. Был тот жлоб лет на пять меня старше, вдвое шире меня в плечах, и если мне не изменяет память, он подался «вольным ветром», скрываясь от воинской повинности. Не помню, по какому поводу мы спорили, но тот решил попросту силой заставить меня согласиться. Подчинить меня своей воле. Я же упорно стоял на своём, и, в ответ на его угрозу «чего-то» мне дать, ответил:
-Вот у тебя есть кулаки. Ты знаешь приёмы. Это – твоё оружие. А у меня этого оружия нет, вот ты и давишь на меня. А интересно, была бы у меня в руках пушка, ты бы тоже так, в наглую, наезжал?
Тот, никак не ожидая такой дерзости, прямо-таки опешил от удивления. Это была уже моя победа – я внёс сумятицу в «тыл врага».
-Человеком надо быть, вот чего! – сказал я тоном бывалого наставника. – А если с теми, кто слабее, с теми герой! А как нарвёшься, так сам «цыганочку» запляшешь? Смотри, таких не уважают. Припомнят при удобном случае.
В довершение всего, сей разговор у нас состоялся при свидетелях, и общественное мнение всё же приняло мою сторону. Хоть, конечно, поддерживать сильного проще и безопаснее. Тем паче - в моём тогдашнем возрасте, когда, грубо говоря, разум – ничто, а сила – всё. Но я, тем не менее, дал понять, что любой из них может сам попасть в такую ситуацию, когда давят силой. И поэтому если сейчас они поддержат силу, то также и в их сторону не отзовётся ни один голос, также потом и их оставят один на один с проблемой.
-Что – самый крутой, на молодого тянуть? – сказал один.
-Чего руки распускаешь – сказать ничего не можешь? – сказал другой.
-Чего, на беспредел идёшь? А ты знаешь, что за беспредел бывает? – сказал третий, и это слово «беспредел» подействовало уже безотказно. Я выиграл спор.
Да, это отнюдь не делает мне ни престижа, ни славы, стезя эта весьма нелестна, и многие меня попросту не поймут, брезгливо сморщатся, услышав, что я в своё время был бродягой; а может, и вовсе не поверят, восприняв это, как не совсем удачную шутку. Мол, «бродяга Андрей Попов» - это нонсенс, нечто сродни «еврею-дворнику». Я, однако, для широкой общественности и не афиширую сии подробности своей биографии, впрочем, я и не из тех амбициозных краснобаев, любящих всюду рассказывать о себе, как будто их персона больше всего интересна всем окружающим. Лично я уверен, что для хорошей беседы всегда найдётся много более интересного, чем копание в грязном белье и стоптанных подошвах. То есть, о себе я предпочитаю вообще не распространяться. И так каждый, кому что нужно знать – знает, а уж кому знать не нужно… Конечно, есть и у меня такие люди, с которыми я могу поделиться чем-то сокровенным, но опять-таки – лишь чем-то, что, в общем-то – естественная потребность каждого человека. А если уж совсем начистоту, то «бескостный» язык, склонность всюду выставлять свою персону, смакуя всю свою биографию вплоть до интимных подробностей, хвастливая откровенность и позёрство – та пресловутая «звёздная болезнь». Которой охотно «заболевают» - не то, чтобы уж знаменитости, а даже многие те, кто хоть мало-мальски почувствует, что его уважают, что с ним считаются, что к нему проявляют интерес – и уже возомнят себя великими авторитетами, пупами земли. Так вот, это выпячивание, и эта «звёздная болезнь», с моей точки зрения, вовсе не гордость, и не чувство собственного достоинства, и даже не апломб. Это самый, что ни на есть, натуральный эксгибиционизм. Или что-то неясно?
И, без ложной скромности, скажу: я благодарен судьбе за то, что были в моей жизни «годы странствий», годы тяжкой, и в то же время вольготной, бродячей жизни. Потому, что именно тогда я открыл в себе два удивительных дара, ниспосланных мне свыше. Те бесценные дары, которые служили мне верой-правдой на протяжении всей жизни, благодаря которым я сумел выжить, победить в борьбе с обстоятельствами, зачастую незавидными, а порой и весьма фатальными. Сумел найти себе дорогу в жизни, и по сей день борюсь за место под солнцем. И всем тем, чего я когда-либо достиг, я обязан – не знаю, судьбе или Богу, ангелу-хранителю или вовсе Дьяволу – мне никто не докладывал, кто меня чем одарил. Но именно эти два моих дара, оказалось, и вершили весь мой жизненный путь. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, где б я сейчас прозябал в нищете и одиночестве, под каким тяжким бременем сгибался бы, проклиная себя и весь свет, если б не те возможности, каковые мне открылись именно в бытность бродягой. Да, именно тогда я открыл себя для самого себя. Я впервые понял, впервые осознал, впервые ощутил – кто есть я.
Одним этим даром был, несомненно, дар убеждения. Искусство ведения переговоров. Умение отстоять своё мнение и доказать свою правоту. То, что совершенно естественно и необходимо для любого, кто, так или иначе, метит на независимого, серьёзного, делового человека - ведь без этого качества человек попросту обречён всю жизнь лишь выполнять чужие инструкции и держать язык за зубами: твоё мнение никого не интересует; молчи, дурак, авось за умного сойдёшь…
Мои первые шаги в этом искусстве – я уже вкратце упомянул о том инциденте с одним здоровенным лбом, которого я сумел поставить на место. Но даже сейчас, когда я, сквозь призму изрядного опыта и многолетних наблюдений, рассматриваю вопрос о сущности переговоров, всевозможных «разборок» - в классическом понимании этого слова, а не в жаргонно-киношном; (то есть разборка – выяснение разногласий, выявление претензий, решение вопросов – в чём суть проблемы, из-за чего, из-за кого, и кому как теперь действовать; а вовсе не кровавая бойня, где никто и ничто не разбирает); так вот, анализируя все эти переговоры, разборки, сходки, совещания – я пришёл к печальному, но правдивому выводу. Что во всей нашей бывшей Совдепии, они (даже на уровне официального, серьёзного бизнеса; да что там бизнес, даже многие политические дебаты) проводятся по одной, весьма примитивной и старой, как мир, но жёсткой и в то же время хитрой модели. А именно - по методу воровской «сходки», или современных бандитских «рамсов», что совершенно не меняет сути. Основной принцип всех этих переговоров-споров-диспутов, состоит в следующем. Чтобы доказать свою правоту, нужно не столько разъяснять или обосновывать свою позицию, сколько разносить в пух и прах позицию оппонента. Дать всем понять, что возражения в твой адрес являются сущей бессмыслицей. Твоя правота подтверждается автоматически, если ты докажешь, что твой оппонент неправ, или, что ещё хуже, что он, так или иначе, «косорезит». Поэтому самое главное в подобного рода дискуссиях – не «завалиться». «Завалиться» означает либо говорить то, что противоречит сказанному тобой ранее, либо предъявлять заведомо ложные аргументы, а уж тем более – видя тщетность своего положения, срываться на угрозы и агрессивность. И, если по ходу спора вдруг кого-то перебивают, заявляя: «А, завалился!» - и докажут, на чём и как он «завалился», то его оправдания или объяснения уже никто не станет слушать. Он проиграл, и теперь должен лишь принять диктуемые правила.
Вот именно поэтому мастера «разборок» - не обязательно воры, бандиты или уголовные авторитеты – те же следователи! Та же милиция-полиция, те же бизнесмены, политики, начальники любого уровня! Короче, те, кто не понаслышке знает о ведении переговоров, тех же дискуссий или дебатов – не могут не заметить одной такой тенденции. Каждый говорящий стремится не повествовать о своей позиции, (рассчитывая, что это будет чуть позже, и будет сказано уже в повелительном, а не в повествовательном наклонении) – а задавать вопросы, причём не напрямую относящиеся к делу, а несколько иного рода, короче – расставлять ловушки, на которых оппонент может «завалиться». Потому-то искусство таких переговоров включает в себя именно это – умение ставить свои ловушки, видеть при этом чужие, и избегать их. Как если снова вернуться к тому случаю с тем самым жлобом – я уже не помню, с чего у нас возник сыр-бор, и кто был прав, кто виноват. Но я его поймал на самом непростительном грехе – на беспределе, и тем самым выиграл спор.
Конечно, было бы наивно, да что наивно, более того – нелепо и ребячливо, сводить весь процесс ведения переговоров к схеме уличной «разборки», хотя даже судебный процесс зачастую смахивает именно на неё. Впоследствии, разумеется, мне приходилось немало совершенствовать, оттачивать своё мастерство, ибо гений есть талант, помноженный на трудолюбие, как гласит пословица. А я уже тогда понял, что в области дипломатии, организации, или, как это нынче модно называть, менеджмента – я должен стать именно гением. Чтобы суметь, перед кем бы то ни было, отстоять свои интересы.
И вскоре мне пришлось держать экзамен – и в том числе как раз по искусству переговоров. Очередной экзамен на выживание.
Бродячая жизнь не могла продолжаться долго – сколько верёвочка ни вейся, а конец будет – и конец был, притом весьма драматичный. Летом 87-го меня задержали у вокзала в Симферополе - поймали за руку с краденым чемоданом. Я понял, что меня предали, причём свои же, даже догадывался, кто именно. Но хоть воровал-то чемодан не я, моя задача была – реализовать его содержимое; всё же я не назвал ни одного имени. Взял всё на себя, сославшись на голод и ещё тысячу абстрактных причин. Все мои тогдашние сотоварищи, узнав о моём «залёте», в панике рванули из Крыма в тот же вечер. Я же ехал в Таллинн в спецвагоне. В том же самом вагоне, где на этап везли зеков, и кое-кто из них поделился со мной советами…
Далее последовали два года, вообще напрочь убитые, бессмысленно вычеркнутые из жизни; годы, не принесшие ничего, кроме разочарования в людях, цинизма и горечи. Горечи за то, что жизнь не такая, какой представлялась; люди не те, за кого пытаются себя выдать, и вообще, в одночасье рухнули все мои юношеские идеалы и устремления. То была колония – спецшкола для малолетних преступников. Другими словами – детская тюрьма.
А идеалами моей юности были – братство, любовь и свобода. Живи не по шаблону, не по принуждению, живи по зову сердца. Не делай ничего плохого «своим» - ладно, в жизни всякое бывает, укради ты у «чужого»; но со «своим» делись последним. Не бери на себя невыполнимого; не дал слова – крепись, но уж раз дал… Никого не бойся, правда – лучшее твоё оружие. Если ты прав – твой противник бессилен, а если начнёт чего возникать, то вступает в силу закон волчьей стаи. Но такие жизненные устои правили лишь в книжках про приключения Тарзана в джунглях. В реальной жизни всё оказалось наоборот, и я уже в поезде рассуждал о своей бродячей романтике со злым сарказмом: «Так мне, дураку, и надо. Авось поумнею».
В колонии я с первого же дня уяснил одну истину: в тюрьме, пусть даже в детской, первыми вымирают одиночки. В одиночку не выживешь, кем бы ты ни был. И я решил, что в первую очередь следует примкнуть к какой-нибудь когорте, сообществу, «семье», как там называли это сами пацаны. Благодаря своей цепкости и наблюдательности, вкупе с умением найти общий язык с любым, при этом сохраняя нейтралитет, я с первых дней закрепился там, создав себе репутацию «простого пацана», оказавшегося там чисто по собственной глупости, и не обижающегося за это ни на кого. Большим плюсом в мою пользу было ещё то, что я взял всё на себя. Пацаны держались со мной простецки, запанибрата, и я отвечал им тем же самым – они присматривались ко мне, а я, в свою очередь, к ним. Хоть после предательства тех, с кем я делил свой последний кусок хлеба, за кого я, рискуя челюстью, вступал в споры со старшими – я не мог доверять никому, но всё же там я видел необходимость определиться. Кому-то надо было, пусть частично, но довериться. Тем, с кем бок о бок мне предстояло прожить два года.
Таким образом, у нас всё же сформировался свой определённый круг, главным образом из прибывших в 87-м, вместе со мной, но среди нас были и колонисты с большим стажем. Наше сообщество образовалось не то, чтобы «по интересам» - например, мои увлечения были: чтение, психология, в которой мои соседи по неволе вряд ли чего смыслили, а я же посему и держал свои увлечения при себе; что ещё? Ещё путешествия, музыка, изобразительное искусство – я обожаю рисовать и обожаю фотографировать; ну и, конечно же, прекрасный пол, но чем-чем, а уж этим я не делюсь вообще ни с кем. Я лишь слегка подрагивал уголками губ, слыша пацанские словесные баталии о том, кто больше «закадрил», да у кого «круче» на любовном фронте «победы» - у меня это вызывало лишь лёгкую иронию снисхождения, для меня этап «самоутверждения в роли мужчины» был уже давно пройденным.
А что же до нашего «братства», то мы объединились по одному-единственному, но самому важному принципу. Нас объединяло то, что все мы – не «урки» и не «чушки», мы просто парни, по тем или иным причинам преступившие закон, и волею судьбы оказавшиеся теперь здесь. И наша единственная цель здесь – выжить. Выжить достойно, чтобы потом, отмотав положенное время, вернуться на свободу с минимальными потерями. Вернуться человеком, рассчитавшимся за свои прошлые ошибки, а не рабом, по рукам и ногам связанным новыми путами. Поэтому в нашей «семье» существовали, и весьма строгие, правила: 1. Не выделяться, никуда не лезть – ни в «актив», ни в «отрицаловку», отклонять все варианты «вербовки» - как со стороны администрации, так и со стороны «блатных». 2. Не играть в карты и другие азартные игры; в порядке исключения позволялись игры между собой, и то не на деньги. 3. Ни на что не «подписываться», не брать на себя никаких обязательств ни перед кем, и вообще не соваться в чужие дела; сохранять нейтралитет по отношению ко всем. 4. Не участвовать в травлях и унижениях всяких там «опущенных», «обиженных» и «лупней», не эксплуатировать их, но и не заступаться за них. 5. Не вступать ни в какие конфликты, ни на чьей стороне – за исключением случаев, когда дело касается кого-то из членов «семьи», либо если имел место явный беспредел, и беспредельщика следовало урезонить. 6. Всегда и во всём поддерживать друг друга, помогать, стоять друг за друга до конца. Мы не трогаем никого – нас не трогайте. Мы в ваши дела не лезем – не лезьте в наши. А наши дела просты – хотим спокойно, с достоинством, выжить.
Поэтому, естественно, у нас не допускались никакие «шалости», частенько устраиваемые «блатюками», хулиганами и иже с ними, пытающимися установить в «калоше» лагерно-блатные порядки. Кто-то перед ними благоговел, считая разнузданную наглость, нигилизм по отношению к морали, закону, старшим; хамство и стремление унизить слабого, подчинить его себе – показателями зрелости, мужества и независимости, но это было личное дело каждого. Кто хотел плясать под дудочки «блатуры», те плясали, и многие из них и становились «шнырями», «лупнями», или, в лучшем случае – «шестёрками», это если кто приглянется кому из «босяков». А те, в свою очередь, хотели иметь под своими «дудочками» как можно больше «танцоров».
И поэтому нас пытались трогать. Пытались переманить на свою сторону, «подписать» на какую-нибудь задумку, посадить за карточный стол, а то и хуже – подстроить какой-нибудь «косяк», вроде того, чтобы что-то украсть и подсунуть. Я-то воспринимал все эти поползновения уже иначе – мальчишкам неймётся, у них ещё детство в заднице играет, вот и не живётся им спокойно. Всё на подвиги тянет. Но всё же такова была реальность. Никто не был виноват, что мне суждено было повзрослеть раньше их; и что я уже на многие вещи, которые для них были камнями преткновения, поводами для драк, бунтов и ещё неизвестно чего – я же смотрел на них иначе. Спокойно, с доброй снисходительной усмешкой в углах губ…
Моей «семье» я оказался нужен, и как раз благодаря своему ораторскому искусству. Всегда, когда кто-то из «наших» оказывался втянут в историю и возникали споры – за нашу «семью» говорил всегда я. Мне удавалось – спокойно и обстоятельно, раскладывая всё «по полочкам» - убедить слушателей (а какой судья лучше, чем общество? Чьё мнение сравнится по силе с общественным?), что та проблема, на которую «нарвался» наш пацан – либо недоразумение, либо его просто «прихватывают на пушку», либо это чей-то чужой «косяк» и «подстава». За «своих» я мог быть уверен, что никто не станет «косорезить» - то бишь воровать или «стучать», а также нарушать наш устав. Потому что за любой серьёзный проступок просто изгоняли из «семьи», и мальчишка оставался один. Другие «семьи» его уже не принимали – «раз предал одних, то и нас предаст так же»; а затем «блатура» ради забавы фабриковала в его адрес претензии и обвинения. И изгой «вымирал», пополняя собой общество морально уничтоженных существ, вынужденных безропотно терпеть насилия и издевательства; многие из таковых вынашивали тайные планы мести…
Наша же «семья» принимала всё новых членов, особенно старшего возраста – мы были готовы принять каждого, кто разделял наши правила. Большинство были те, кто уже твёрдо решили - после освобождения остепениться, и «завязать» с прошлым образом жизни, как ошибками детства. Хотя к нам пытались пролезть и всякие скользкие типы, терпящие неприязнь и, ещё не совсем явные, признаки дискриминации – чтобы как-то обеспечить себе «прикрытие», но таких мы сразу «отшивали». На всех переговорах от имени «семьи» по прежнему выступал я, это уже считалось само собой разумеющимся, заодно я и оттачивал своё мастерство, свой дар убеждения. Во-первых, я никогда не «заваливался», а во-вторых, никогда не выходил из себя; и, как правило, мои противники делали это сами. На что следовал возглас толпы: «А-а, завалился!». А если уж кто вдруг срывался и кричал на меня что-то вроде «Чего ты тут лечишь?», обвиняя меня в том, что я, хоть и складно и «без сучка и без задоринки», но пудрю всем мозги – то тогда его обязывали в течение минуты представить доказательства моей неправоты. В противном случае его ждал полный провал. Завалился! Ну, а если он пытался что-то объяснить мне с помощью силы, то кулакастые ребята были и в нашей «семье». Которые чтили и соблюдали наше правило номер 6.
Так вот и прошли ещё мои два года, и домой я вернулся, будучи шестнадцати лет от роду – свалился матери на шею, не имея ни работы, ни образования, одним словом – ничего, окромя «волчьего билета». Правда, мать сразу заметила одно обстоятельство. Два года назад она провожала в колонию мальчишку – вихрастого, непоседливого, мечтательного, всем увлекающегося. Теперь же она встречала взрослого мужчину. Она сама мне это сказала – что мне уже далеко не шестнадцать, хотя биологически и было столько. Может, будет легче в жизни – раз уже познал всё то, что мои сверстники пока себе и не представляют; а может, наоборот, труднее. Ведь крепче всегда спит тот, кто знает меньше.
Той же осенью (то бишь в 89-м) я поступил в ПТУ на слесаря-сборщика металлоконструкций. Не то, чтобы очень уж привлекала меня карьера заводского крутильщика гаек – просто мне было даже всё равно, куда поступать. Куда возьмут – ведь если учесть то, откуда я вернулся минувшим летом, меня отнюдь не ждали с распростёртыми объятиями. Мне же нужно было – во-первых, получить среднее образование, а во-вторых – отсидеться и определиться, как жить дальше. Ясно было только одно – к старому возврата больше быть не может, потому что разменивать всю свою жизнь по мелочам мне совершенно не хотелось. Под «мелочами» я понимал в данном случае развесёлую стезю «джентльмена удачи» да лихой «бизнес», связанный с теми уличными профессиями, которыми я в той или иной мере овладел в силу необходимости. Я же считал своим призванием нечто более глобальное – во всех смыслах; но я пока не видел, что конкретно. На эти решения и выборы, я себе как раз и отвел три года – учёбы в «профтехе». Чтобы, хотя бы ориентировочно, наметить свой дальнейший жизненный план.
«Профтех», по сравнению с «калошей» был местом боле спокойным, и в то же время ещё более «чокнутым». Более спокойным в том плане, что все жили все-таки дома, да и вообще – воля есть воля; и здесь у меня не было необходимости с кем-либо кооперироваться, как там. Здесь я мог себе позволить просто быть сам по себе, что я и позволял себе с большой охотой, потому что общаться мне было не с кем. «Чокнутость» же этого заведения объяснялась тем, что если даже в «калоше» самые видавшие виды наглецы на собственной шкуре испытали, когда их «обламывают», и познали, что на любую силу обязательно найдётся своя сила – то здешние шалопаи этого ещё не ведали. Основную массу учащихся составляли те, кто в школе был из разряда хулиганов-двоечников-прогульщиков, не любимых педагогами, но уважаемых мальчуганами; а, тем более что пока им всё сходило с рук и не учило уму-разуму, то это давало им возможность оставаться детьми. И они были – самые настоящие дети, с совершенно детскими понятиями. Типа «разум – ничто, сила – всё». Или: «надо быть как все; кто не как все – тот хуже всех». В моей группе сразу образовалась «элита» - несколько рослых и задиристых мальчуганов, и среди них один самоуверенный наглец по фамилии Нежданов, считавшийся самым сильным в группе. Он и его компания вели себя вызывающе, а лопоухие мальчишки, в большинстве своём, старались подражать ему, да быть к нему поближе. Что ж, это мы уже проходили…
Я молча отсиживал уроки, а на переменах обычно шёл в конец коридора и садился читать книгу. Сокурсники же все перемены проводили в «курилке» - курить ведь считалось престижным; да ещё играли в «сифака» - правда, только на первом курсе. Первый курс во всех заведениях тем и отличается от остальных, что только «перваши» в перерывах между занятиями коротают время за игрой в эту древнюю школьную игру. Меня же из-за моей мрачной задумчивости, склонности к уединению и чтению либо размышлениям, прозвали Колдун – в честь Колдуна-Гамми, героя диснеевских мультиков. Кстати сказать, все самые популярные прозвища – именно из этих мультфильмов, которые как раз тогда, на закате перестройки, захлестнули необъятные просторы Страны Советов – вместе с народной любимицей, рабыней Изаурой. Что ж, Колдун так Колдун. Называйте хоть горшком, только в печку не ставьте. Хлопотно будет.
Инцидентов у меня в «профтехе» за всё время было два, и то - в самом начале первого курса. Первый раз пытались покуражиться, когда я сидел, как всегда, в сторонке, и читал.
-Эй, Колдун, чего ты там просвещаешься? – пристал один.
Я показал ему обложку книги.
-«Карл Густав Юнг. Психоанализ…» - прочитал тот, и презрительно сморщился. – Фу, бред какой-то. Туфта голимая.
-Оригинально оцениваешь – ответил я. - Ну, а ты читал?
-Я ещё себе голову буду забивать такой ерундой. Это только ты…
-А ты не забивай, тебя никто и не заставляет. Иди, вон, лучше в «сифака» играй. Это интереснее.
После этого случая ко мне стали относиться как-то настороженно – человек «не от мира сего», всегда спокоен и невозмутим, ни на что не поддаётся, всё ему безразлично, какие-то книги непонятные изучает – а вдруг и правда колдун?
И второй раз меня хотел «поднапрячь» этот самый Нежданов. Я был практически единственным в группе, кто не признавал его авторитета. И он решил «оседлать» меня, как он «седлал» многих тех лопоухих мальчишек, пользуясь тем, что он сильнее, хоть я и был старше. Но, как уже было упомянуто, я никогда не пресмыкался перед физической силой, а сам я хоть физически и не был развит – был всегда, скажем так, на уровне среднего мужчины, не занимающегося спортом и не имеющего специальной подготовки, чьи физические упражнения ограничиваются лишь утренней зарядкой – но зато у меня была другая сила. Внутренняя. И её-то как раз у меня было достаточно, чтобы противостоять чьему угодно - физическому или численному, превосходству.
-Эй, Колдун! – сквозь зубы процедил Нежданов. – Сбегай, стрельни мне сигаретку, только быстро!
-Этим, товарищ Нежданов, ты будешь заниматься сам – ответил я, даже не глядя в его сторону.
-Ты чего, ваще, что ли, оборзел? – тот занял явно любимую позу.
-Слушай, парниша, отвали. Не жужжи над ухом.
-Ты, Колдун! – тот схватил меня за плечо. – Сейчас, в натуре, выведешь, и я тебе таких отвешаю…
Я повернулся к нему лицом, и смотрел прямо в глаза, презрительно улыбаясь.
-А ты не думаешь, что тебе за это будет? Никогда не задавался таким вопросом? Вот и подумай, пока ещё не поздно.
-Слушай… ты вообще кто? – наглец был явно ошеломлён.
-Я кто? - передёрнул его я. – А ты до сих пор не знаешь? Я Андрей Попов. Так что думай – и с этими словами я развернулся и ушёл.
Нежданов и его приятели подстерегли меня после уроков в переулке, через который я ходил из училища к остановке трамвая.
-Ну, чего, Колдун? – начал Нежданов. – Ты мне ещё грозить будешь?
-А кто тебе грозит? – рассмеялся я. – Или что, у тебя уже мания преследования? Тут я уже ничем помочь не могу, обратись к врачу.
-Колдун, кончай кривляться. Пацан дело говорит, а ты бред какой-то городишь. Врачи там, мания… Ты сам это… больной какой-то – добавил один из его приспешников.
-Ну, больной я или нет – решать не вам, а что за дело пацан ваш глаголет, я никак в толк не возьму. Пусть объяснит всем, коротко и ясно, кто ему грозит и что у него за предъява. А то стоите тут, как куклы из «Маппет-шоу», мне аж смешно.
-Вот что, Колдун – опять Нежданов перехватил инициативу. – Знаешь, Гагарин долетался, а ты сейчас…
Юрий Гагарин, кумир моего детства… Да, он долетался, но прежде, чем долетаться, он взлетел туда, куда доселе не ступала нога человека, о чём до него и мечтать было невозможно. Открыл новый мир, положил начало новой эры! Может, и я когда-нибудь «долетаюсь», в жизни всякое возможно. Но сначала мне тоже надо так же «взлететь». Взлететь не ниже Юрия Гагарина, раз даже эти придурки сравнивают меня с ним, а не с кем-нибудь ещё. Только гребут они что-то не в ту сторону. Сегодняшний день вряд ли что изменит в моей жизни. Потому что если предстояла какая-то перемена, у меня всегда возникало предчувствие. Я всегда заранее предвидел, когда произойдёт что-то такое, после чего жизнь потечёт в ином русле. Сегодня же я целый день был спокоен. Значит, и не будет ничего.
-Ну, так я слушаю тебя – уверенно ответил я. – Только говори конкретно, а то всё ходишь вкруг да около. Какие ещё угрозы? Какие ещё «предъявы»?
-Чего ты там на меня тянул? Что мне там будет? – Нежданов смотрел мне прямо в глаза, говорил угрожающим тоном, изо всех сил стараясь запугать.
-Что заработаешь, то и будет – ответил я. – Я никогда в жизни ни «шахòм», ни «бегунцом» не был, и ни на кого не «шустрил» и «шустрить» не собираюсь. Так что сигареты пусть тебе вон они – я кивнул на его дружков – стреляют. Если хотят.
-Ты чё, самый блатной, что ли? На нас и не такие, как ты, шустрят! Что, думаешь, брехни всякой начитался, теперь самый умный? Да ты будешь мне всю стипуху отдавать, и на практике будешь мне робу стирать, и инструменты протирать, чтоб блестели!
-Что ж – рассудил я – у каждого может быть в жизни мечта. Я в детстве мечтал о космосе, а ты вот о чём. Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Так что лучше мечтай быть великим артистом. Уж мистера Бина ты сыграешь не хуже Аткинса. Даже грима не понадобится.
Дружки Нежданова расхохотались. Они собирались покуражиться надо мной, но я всё оборачивал так, что их предводитель выставлялся в смешном свете. Однако бить мне морду он пока не торопился. Он хотел перед этим меня унизить, растоптать морально, заставить меня чувствовать себя жалким, бессильным и всецело зависящим от его прихоти. Но только вместо этого он оказался мистером Бином, и его же дружки вовсю хохотали над ним. Я же сохранял спокойствие, безразличие и снисходительно-презрительную иронию по отношению - что к этой компании, что к цирковому представлению, которое они мне устроили.
-Ну всё, щенок – Нежданов презрительно сплюнул. – Не хотел я тебя бить, а теперь придётся. Ты всё равно ничего не понимаешь.
-Во-первых, я человек, а не собака. А во-вторых – я на секунду задумался – ну, настучишь ты мне. У меня лицо почешется-почешется, да и перестанет. Зато ты об этом всю жизнь жалеть будешь. Ты знаешь, что за беспредел наказывают? И как наказывают?
-Вы слышите, пацаны? – Нежданову уже понадобилась поддержка от приятелей. – Я, значит, беспредел! Да ты вообще знаешь, что такое беспредел? Ты хоть раз в жизни беспредел видел?
-Когда неправ, и силой давишь. Это и есть беспредел. А как ты это делаешь – это уже твои проблемы.
Тут Нежданов призадумался. Раз я ничего не боюсь, не признаю авторитета ни его, ни компании, спокойно обращаю их угрозы в шутки, да ещё предостерегаю от «беспредела», намекая на то, что это строго наказуемо – значит, и взаправду за мной кто-то стоит. Кто-то такой, который может запросто схватить за шкварник его самого, и устроить ему судилище «по понятиям». Но всё же желание набить мне морду не давало ему покоя. Не хотелось ему ставить точку в наших дебатах на том, что он – мистер Бин. И тогда он переменил тактику.
-Слышь, Колдун, какой беспредел? Мы что, тебя толпой, что ли, бить собрались? Я тебе говорю – давай, как мужик с мужиком, выйдем один на один, вон, на травку. Они не полезут. Хочешь – вообще уйдут. Слышь, Колдун? Давай, в натуре! Как мужики, разберёмся. Один на один. Или чего, ссышь? Не мужик, что ли?
Я рассмеялся. Этот Нежданов и в самом деле выглядел в моих глазах комично.
-Ну, чего ты ржёшь, как дебил? Я с тобой по-человечески, как мужик с мужиком, а ты тут дурачком прикидываешься. Чего – припух? Обосрался? Значит, чмо ты, а не мужик. А чмошники должны бегать и шустрить. Ну, чего встал? Ты мужик или чмо?
-Да я вот думаю, что сказал бы Рейган, если бы Майк Тайсон, недовольный его политикой, предложил бы ему решить эти вопросы на ринге. Один на один, как мужик с мужиком.
Такой мой выпад вызвал бурю хохота.
-А ты что, Рейган? – Нежданов уже выходил из себя.
-Ладно, тоже мне, хорош Тайсон нашёлся! – я сменил тон на более прямой и резкий. – Мужик или чмо, говоришь? Что ж, я принимаю твой вызов. Пойдём на травку, как ты говоришь. Эти гаврики – я кивнул в сторону его компании – пусть тусуются, если хотят. Мне от них ни жарко, ни холодно. Но учти: в ближайшие дни, может завтра, а может, послезавтра, к тебе так же подойдёт один парень. И так же спросит, мужик ты или чмо. И так же, как ты меня, по-человечески, как мужик мужика, позовёт на травку. И скажет он это при всех. Я предупредил. Так что теперь выбирай: или расходимся подобру-поздорову, и базар замят; или будет тогда две драки: одна сейчас, а другая потом. Я за свои слова отвечаю.
-Чего – папочку, что ли, приведёшь? – ухмыльнулся Нежданов.
-Вообще-то мой отец умер. Так что будь добр извиниться! – я уже подзадоривал этого наглеца, решив, что лучше я сегодня получу по морде, да пусть хоть изобьёт меня этот самодовольный дебил – но зато это даст мне возможность раз и навсегда поставить этого Нежданова на место. Заодно и прочим не повадно будет.
-Чего глаза таращишь? Я жду извинений!
У Нежданова лопнуло терпение, и он набросился на меня. Я отмахивался, как умел, вроде, даже раз или два удалось попасть ему по лицу. Однако физически он был намного сильнее меня, к тому же он где-то занимался не то боксом, не то борьбой; а меня, как я уже говорил, никогда особо не привлекали спортивные занятия.
Я захлёбывался своей кровью, затем он повалил меня на землю, стал остервенело пинать ногами. Я не кричал, не плакал, не просил пощады – только ругался.
-Ну чего, щенок? – тяжело дыша, кричал Нежданов. – Ещё будешь босяка из себя корчить?
-Дурак ты! – прокряхтел я, и получил удар ногой в голову. – Ты чего – на зону захотел? Убьёшь ведь!
-Таких не жалко! – пыхтел Нежданов. – Ну, чего? Будешь теперь слушаться? Или мало тебе?
-Не шустрил и шустрить не буду. Давай, убивай, раз ты такой смелый! А за свои слова я отвечаю. Посмотрим, что ты за мужик.
-Пацаны, полундра! – истошно завопил один из его дружков. По переулку шли трое мужчин, это были мастера из нашего училища, и один из них был наш «мастак» Пал Палыч.
-Настучит ведь, гад! – прохрипел Нежданов, глядя на меня с готовностью убить.
-Да за кого ты меня принимаешь, дурилка картонная? Я слишком себя ценю, чтобы ещё опускаться до такой парашливости – стукача какого-то вшивого… Короче так. Слушайте сюда. Они нас уже видели. Поэтому «тикать» поздняк. Остаёмся здесь. Если подойдут – базарить буду я.
-Ну, смотри…
-Так, что здесь у вас происходит? – спросил один из подошедших мастеров. – Попов! Что всё это значит?
-Там, за гаражами на меня какие-то пьяные напали. Сначала чем-то по голове ударили, оглушили, наверное, деньги искали, а ничего не нашли – отпинали со злости. Очухался – поплёлся вон в ту сторону. Смотрю – они идут. Ну, попросил, пускай помогут до травмопункта дойти.
-Значит, Нежданов у нас в тимуровцы записался? А скажи мне, тимуровец Нежданов, почему у тебя все ботинки в крови?
-А почему у Вас, Пал Палыч, ботинки в крови? – парировал я, стоя прямо перед Пал Палычем и капая кровью с лица прямо на его ботинки.
-Ладно, хватит тут цирк устраивать. Нежданов и все остальные, можете идти домой. Я сам доставлю Попова в травмопункт на такси.
-Спасибо, Пал Палыч. Только мы лучше сами как-нибудь. Они-то мои товарищи, учимся вместе, а чтобы Вы из-за меня… понимаете, мне как-то неудобно даже. Тем более, какое такси? Я же весь салон закапаю!
-Ну, разбирайтесь тогда сами.
Мастера пошли своей дорогой, а мы, пройдя через переулок, свернули в соседний и вышли на дорогу с другой стороны от училища.
-Всё, дальше я сам – сказал я. – Да не ссыте, я не стукач. Небось, у самих западло на западле сидит, и западлом подпирается, потому и от других только подлянок ждёте, и за свою шкуру трясётесь. Я за все свои слова в ответе. Сказал – замну, видите – всё замято. А ты – я ткнул пальцем в Нежданова – короче, я предупредил.
В тот же вечер я зашёл в видеобар, где охранником работал мой старый знакомый Глеб, недавно «дембельнувшийся» после Нагорного Карабаха. Раньше мы с Глебом жили по соседству – в деревянной лачуге у самого Центрального рынка. Он после армии поселился в общаге, а мы с матерью так там и жили до самого 91-го года, пока эту хижину не снесли. Ладно, я отвлёкся…
-Андрюха, ты, что ли? – удивился Глеб, узрев меня в таком облике. – Где это ты так нарвался? Пестришь, как новогодняя ёлка! Пошли, посидим. Сейчас всё равно никого нет. Пиво будешь?
-Да я бы лучше водки. А насчёт ёлки – да брось ты, бывало и похлеще, а уж ты и не того насмотрелся. Короче, в профтехе – ну, сам понимаешь, дети есть дети, кто сильнее, тот и прав. Ну, и хмырь один нашёлся. Перед ним – ну, пусть не все, но хватает таких – «цыганочку» пляшут, и в рот ему смотрят. А теперь он решил и меня «подзапрячь». Я, естественно, его послал. Ну и вот, сам видишь.
-Что-то ты недоговариваешь – ответил Глеб. – Что ты путёвый и не «курвишься», я всегда знал. Ты и сейчас это подтвердил. Но причём тут я? Заступиться просишь? Это на тебя не похоже. В тёмном углу подкараулить? Глупо. Сразу просекут.
Он извлёк из–под стойки бара бутылку «Московской» и две рюмки.
-Близко, но не горячо – ответил я, закуривая. – Этот придурок сам хочет с тобой встретиться.
-Как это – со мной? – недоумевая, спросил Глеб, разлил водку и тоже достал сигарету.
-Да так. Сегодня после уроков встретили, сначала чушь какую-то несли, думали – испугаюсь, буду ещё лебезить перед ними. Ну, я стою, мне всё до фонаря, они напрягаются, грозят мне чем-то, а я всё хи-хи, ха-ха, вот и запахло мордобоем. Я и сказал: ты неправ, а теперь ещё и руки распускаешь, как это называется? Беспредел! И объяснил ему, что люди этого не любят.
-А он что, заявил, что плевать он хотел на знаки морские, он сильнее всех и ему всё можно?
-Да нет. Вот тут он как раз слегка обписался. А может, обкакался. Видать, пошевелилась его единственная мозговая извилина, и он подумал: а вдруг и вправду прихватят на беспределе? Но кулачки у него чесались больно сильно. И он мне говорит: а давай разберёмся, как мужик с мужиком. Выходи один на один. Мол, не выйдешь – значит, чмо, а не мужик.
-Ну и что? Просто повёлся ты на «слабò», как пацан.
-Да нет, я не просто повёлся. Я ж вижу – куда мне поперёк него? Решил пообщаться с ним на его же языке. Сказал: хорошо, пойдём. Но только завтра к тебе так же подойдёт один товарищ, и тоже спросит – мужик ты или чмо. И напоследок я сказал: давай, решай. Или расходимся по мирному, или, раз ты так хочешь драки, будет тебе их сразу две. Он, как видишь, выбрал драку.
-Петух он гамбургский, что ещё сказать. Только мне вообще-то не особо хочется с ним драться. Я ж его – не убью, так покалечу. Это их на тренировках учат драться. А нас в армии учили убивать. И потом – сколько ему лет?
-А чёрт его знает. Может, семнадцать, как и мне. Уж больно он на переростка смахивает.
-Ну, ты тоже загнул! – рассмеялся Глеб. – Семнадцать тебе! А мне, в таком случае, на пенсию пора.
-Чего тут осталось – месяц какой-то…
-Ладно, это мелочи жизни. Все мы смолоду торопимся быстрее повзрослеть, а потом страдаем, что жизнь уходит и нам не угнаться за временем. Я просто к чему: он малолетка. Подсудное это дело.
-Эх, ёлки-сосны-кочерги! Неужели ты всерьёз считаешь, что я тебя подписываю на чернуху? Вот ещё мне не хватало, чтобы ты из-за этого козла, да в тюряге парился. Его, скорее всего, и пальцем трогать не придётся. Просто надо его на место поставить, а заодно и показать всем нашим глупым пацанам, что их лидер – просто чмо. Чмо и отморозок. Их он напрягает сигареты ему стрелять, обедами делиться в столовой, а чуть что – сразу морду бить. А тебя он как увидит – сразу сам в штаны наложит, и будет иметь бледный вид и макаронную походку. Страшный, грозный и всесильный Нежданов будет сам плясать на цыпочках, и что-то лепетать в своё оправдание. И драться с тобой он не станет. Я почему-то уверен в этом.
-Здесь дело гораздо сложнее, Андрюха. Дело в том, что я сам боюсь. Боюсь себя. Боюсь того, что я увижу этого козла, перекинусь с ним парой слов… Что он за фрукт, я уж понял. А после Карабаха мне стало тяжело. Тяжело совладать с собой. То до армии – ну, ходил я там на дзюдо да на плавание, а дрался всего, может, раза два за всю жизнь. А там всё изменилось. Уже дошло до автоматизма – кто что если не так, я сразу включаюсь, а дальше сам понимаешь. Ладно, кто просто не то что-то скажет, это фигня, каждый может сдурковать. Ладно, кто не так что-то сделает – в конце концов, человек не робот. Но если я вижу, что передо мной козёл, а тот ещё и изворачиваться будет – то тут уж всё. Уже никто и ничто не остановит. Я на войне так человек двадцать грохнул. Здесь, на работе, одного калекой сделал. Тот принял пять грамм на грудь, решил, что он самый здоровый. И как раз эротику крутили, так этот урод полез девок лапать. Я его сначала за руки, так аккуратненько намекнул, что парень перегрелся. Или сиди тихо, или иди на воздух, а то сейчас менты нагрянут, и пойдёт он за попытку, а это тоже статья не престижная. Тот меня матом послал, ещё и руками махать начал. Вот я ему их и сломал вместе с шеей.
-А что менты?
-Что менты? А ничего. На него три девчонки заяву подали, а у одной из них парень – сам мент. На себя его взял. Сказал – оттолкнул его, а тот урод пьяный, равновесие потерял и к дальней стене отлетел. Руками на пол, головой на тумбочку. А разбираться с ним особо не стали, решили, что парень действовал в пределах обороны. Кто за него ещё встревать придёт? Тут мне просто повезло – дело удалось замять. Вот так торчу здесь, и дрожу: а что, если опять какой-нибудь козёл тут что-нибудь отморозит? В лучшем случае – работу потеряю, в худшем – суши сухари.
-Ладно. Понял я, к чему вся эта лирика – вздохнул я. – В общем – не хочешь? Так бы сразу и сказал, я не в обиде. Ты ж мне ничем не обязан, в конце концов.
-Сразу… А почему сразу? – в голосе Глеба слышались нотки обиды. – Я ж тебе тоже всё так рассказал, чтобы хоть ты меня понял. Или что, ты торопишься? – он кивнул на столик со стоявшей на нём бутылкой и рюмками.
-Куда я пойду с такой мордой? – буркнул я. – Я даже до хаты приду, когда мать будет спать. Не надо ей этого видеть.
-Ладно, Андрей, давай так – сказал Глеб, после того, как мы выпили ещё по рюмке. – В общем, завтра мне по делам надо, а вечером придёшь сюда, расскажешь, как у тебя дела в профтехе. Если этому мудаку опять на попе ровно не сидится, то послезавтра придётся с ним потолковать. Я тебя подставлять не буду.
-Какой – подставлять? Что за разговоры… - махнул рукой я.
-Ты сам знаешь, не надо скромничать. Ты обещал ихней братии, что придёт человек, и с него спросит. Так что я приду и с него спрошу. За мной не заржавеет.
 
… -Ну что, крёстный папа, где твои крутые телохранители? – такими издёвками встретили меня на следующий день.
-А он сейчас джинна из бутылки будет выпускать!
-А кто кричал, что за все слова в ответе? Где она, твоя крыша? Чего ты понтуешься? Да кому ты нужен вообще, фуфло! - больше всех, как всегда, ёрничал Нежданов.
-Чьи коровы бы мычали, а ваши бы помолчали, граждане спасатели – ответил я. – Я сказал – за все свои слова в ответе.
В это время мимо проходил мастер Пал Палыч.
-Так, уже знакомая картина. Попов и Нежданов, что у вас опять за проблемы?
-А какие у меня с ним могут быть проблемы? – удивлённо сказал я. – Я с ним гусей не пас, веников не вязал, и мне с ним делить нечего.
-Ты что-то больно разговорчивый в последнее время, Попов. Шутки шутить можешь с ребятами, а с администрацией, будь добр, веди себя, как положено.
Я молчал, уставившись в стену, и словно не замечал ни мастера, ни Нежданова.
-Так, Нежданов, ты был с ним вчера в травмопункте?
-Не был – лениво промычал тот.
-А почему? – не унимался Пал Палыч.
-Он сам не захотел. Мы дали ему рубль на такси, на всякий случай – нагло врал Нежданов, краем глаза наблюдая за моей реакцией. Реакции не последовало.
-И из-за этого рубля вы теперь спорите? – прищурился мастер.
-Ничего мы не спорим – ответил тот.
-В общем, так. Предупреждаю обоих: ещё раз что-нибудь подобное замечу – оба останетесь без стипендии – сказал Пал Палыч и пошёл прочь.
-Настучал, козёл – вскипел Нежданов.
-Да успокойся ты! – одёрнул его приятель, один из тех, кто был вчера с ним. – Этот не заложит.
-Ну да – не заложит! Такие, как он – все по жизни ябеды! Вспомни в школе – кто больше всех стучать бегал? – Нежданов всё никак не мог успокоиться.
-Жаль мне тебя, честное слово – сказал я ему.
На следующий день во время большой перемены у дверей училища остановилась вишнёвая «восьмёрка» Глеба. Я сидел в вестибюле и читал, Нежданов, его дружки, и с ними ещё с десяток подвизавшихся возле них шалопаев «тусовались», как всегда, в курилке.
Глеб сразу увидел меня.
-Покажи мне этого крутого – сказал он, пожав мне руку.
-Вон он – я указал рукой на курилку. – Тот, что в красном джемпере и кожаной куртке.
-А, вижу. Давай, будь пока здесь. Я тебя сам позову.
О содержании их разговора мне оставалось только догадываться. Единственное, что мне сказал потом Глеб, что он сразу подошёл к Нежданову, и в упор спросил: «Ты меня искал?», а тот, явно поняв, в чём дело, пытался вначале прикинуться дурачком. Мол, кто такой, ничего не знаю, но у него этот номер не прошёл. Что следовало дальше, мне уже никто не говорил, да я и не считал нужным это уточнять; но когда Глеб позвал меня, вконец поверженный морально мой противник чуть ли не со слезами на глазах просил у меня прощения.
-Нужны мне твои извинения – свысока, пренебрежительно усмехнулся я. – Так же, как и ты сам. Я тебя предупреждал, но ты выбрал по-своему. Так что нам не о чем больше говорить.
-А я ему уже сказал, и он меня, надеюсь, понял – добавил Глеб. – Хотят какие-то «лошки» на тебя шестерить – это ваши личные проблемы. Шестерите. Они на тебя, ты на них. Но если ты неровно дыхнёшь в сторону любого путёвого пацана, я сделаю так, что ты на всю жизнь разучишься руками махать. Я мог сделать это прямо сейчас, но думаю, ты и так изменишься. Кончилась твоя лафа, теперь ты сам знаешь, кто.
Кто-то из друзей Нежданова, вспомнив мою позавчерашнюю речь, заикнулся что-то о беспределе. Как так – взрослый на молодого! На это Глеб ответил:
-У меня есть друг, инструктор по айкидо. Он тренирует сына с трёх лет. Сейчас ему одиннадцать. Если я приведу его сюда – а это ребёнок, он ростом тебе по подмышки, и худее тебя в два раза. Так этот ребёнок за полминуты наделает из вас фаршированных перцев! Или ещё мой знакомый дедуля, ему уже лет восемьдесят, и ходит он с палочкой. Нарвётесь на этого дедулю – глазом моргнуть не успеете, как уже ляжете все тут штабелями. Так что нечего кричать тут про возраст, это всё пустые цифры. А ты, кто тут самый сильный, думаю, второй раз нам говорить не придётся.
С тех пор меня никто и не пытался трогать. Решили, что у меня есть какая-то «своя мафия», и от меня лучше держаться подальше. Ну, насчёт «мафии» я был не одинок – тут про многих ходили слухи, что тот или иной пацан «повязан» с какой-нибудь «мафией», где под таковой понималась обычная районная шпана, по вечерам кучкующаяся в облюбованных местах сборищ. Прямо не профтехучилище, а какой-то элитный клуб мафиозников – все состоят в каких-то мафиозных кланах, а у меня и вовсе «своя мафия». Конечно, это детский бред, но меня мало волновало, кто что думает. Главное, что я больше не трепал себе нервы из-за подобных казусов – этим я и в «калоше» был сыт по горло, сколько уж можно; и, что ещё немаловажно – Нежданов заглох. Его авторитет лопнул, как мыльный пузырь, никто его больше не боялся, бывшие его «шестёрки» теперь издевались над ним сами (видать, было, что ему припомнить), и, в конечном итоге, он ушёл из училища.
И как раз вскоре после того случая, я познакомился с Мишкой.
Этот Мишка учился в параллельной группе, и, как я вскоре подметил, присматриваясь ко всему, что творилось вокруг меня, он чем-то в корне выделялся, разительно отличаясь от прочих сокурсников, а уж тем более – от массы оболваненных, бестолковых пацанов, подвизавшихся возле таких, как Нежданов. Мишка же изо всех сил старался, напротив, быть незаметным, и ничем не привлекать к себе внимания. Держался он обособленно, сторонясь шумных сборищ и мальчишеских затей, и при этом как-то скованно и настороженно. Он не играл ни в «сифака», ни в карты, не ходил в курилку, и практически всегда был один. Со всеми общался весьма неохотно – во-первых, немногословно, во-вторых, избегал всяческих откровений, предпочитая на всё в ответ отмалчиваться, отшучиваться или пожимать плечами. Он производил впечатление человека задумчивого, в меру застенчивого и скрытного. Казалось, что в силу чего-либо пережитого он проникся недоверием к людям, и опасается теперь за свою безопасность, спокойствие и целостность внутреннего мира, видя в каждом человеке потенциального носителя скрытой угрозы. Очевидно, он побывал уже в таком положении, когда каждое его слово оборачивалось после супротив него же, и поэтому он произносил их немного и без особого желания, стараясь больше молчать. Как я заметил, после каждого мимолётного диалога с кем-либо, Мишка углублялся в тревожные размышления, что-то вроде «а вдруг я сказал что-то не то? А вдруг я дал им в руки козырь против себя? А вдруг меня поймут превратно?» - и вообще был как-то погружён в себя. Да, парадокс – больше всего на свете он хотел быть неприметным, затеряться в толпе, уйдя в свой панцирь, словно чеховский Беликов – но мне, привыкшему и любящему наблюдать за людьми и делающему кое-какие успехи в психологии и знании человеческой натуры, именно он-то и бросался в глаза куда более явно, более отчётливо, чем даже тот же Нежданов. Тот – ну что, обыкновенный хулиган. Этот же был не от мира сего, по крайней мере, не от мира пэтэушного. В училище он явно был не на своём месте. Куда гармоничнее он бы вписывался в микроклимат не этого полудурочного ПТУ, а какого-нибудь спецкласса гимназического или реального профиля. Мишка больше походил на молодого абитуриента филфака, штудирующего Канта, Гегеля и Фрейда, чем на пэтэушника с его насущными проблемами сверления дырок на практике, «сдувания» контрольных, и похода в день «стипухи» в пивной ларёк и на танцы. И в то же время я понял, даже не то, что понял – ощутил, был в этом уверен, что в отличие от приятелей Нежданова, Мишка – «битый». Чем-то сурово побитый. И поэтому присматривающийся к окружению, ощущая ту же потребность, что и я в «калоше» - найти себе товарищей, близких по духу, чтобы, держась друг за друга, выжить. Не пасть до уровня «шнырей», прислуживающих всяким Неждановым.
Каждую перемену Мишка обычно бегал в спортзал, чтобы позаниматься с тяжестями. Как-то я понаблюдал, как он это делает. Он был настоящим фанатиком «качания», наверняка поставившим цель – накачать силу; и ворочал гантели-гири с завидным упорством, и даже со злостью. Но всем своим поведением вне зала он был нисколько не похож на здоровяка-спортсмена. В нём чувствовалась внутренняя неуверенность в своих силах, что удваивало его стремление эту силу увеличить. Скорее всего, до недавних пор его постоянно поколачивали, и он решил изменить свою жизнь таким способом, видя в «железе» панацею против собственного положения слабого и уязвимого.
Однажды на большой перемене я, как всегда, сидел на скамейке и читал. Спортзал был закрыт, и Мишка задумчиво и рассеянно бродил по коридору, погружённый, как всегда, в собственные мысли.
-Привет! – обратился я к нему. – Пошли, покурим!
Тот обернулся в мою сторону. По нему пробежал лёгкий испуг.
-А у меня нет сигарет – ответил он тихо и нерешительно.
-У меня есть – улыбнулся я. – Пошли, одному скучно.
-Я вообще-то мало курю – как будто извинялся он, когда мы вышли во двор и свернули на аллею, ведущую к парку.
-Правильно, ты же атлет всё-таки – подбодрил его я.
-Какоё атлет – застенчиво отмахнулся тот, пытаясь рассмеяться, но его смех получился наигранным и фальшивым, а сам он почему-то побледнел. – Я так, балуюсь иногда, когда делать нечего.
-Ладно тебе скромничать – ответил я. – Вон, какие маховики себе отрастил, столько металла ворочаешь. Небось, всю группу держишь!
-Никого я не держу! Меня вообще это не волнует. Я «качаюсь» сам для себя, а не для кого-то.
-Так все сами для себя занимаются. Но скажу честно, у тебя это получается круто.
-Какой там круто – отмахнулся тот. Но я заметил, что я попал в цель. Видя то упорство, с каким Мишка ворочал железо, я не мог не сделать вывода, что именно на этом поприще он стремится к успеху, а успех есть лишь там, где есть признание. Таким образом, подольстив ему, оценив его упорство «по достоинству», я повышаю его внутреннюю самооценку. То есть общение со мной будет уже повышать его же собственную ценность в его же глазах – общение с человеком, который тебя уважает. И в то же время он сомневался: а вдруг я издеваюсь над ним?
-Ну, так и не объясняй мне тогда, почему ты мало куришь. Я люблю общаться с интересными людьми. Не такими, как сам знаешь, кто. С теми, кто чем-то увлекается, чем-то интересуется. Поэтому я и подумал, что с тобой мне будет веселее, чем одному. Меня Андрей зовут.
-Меня Миша – тот искренне пожал мне руку, весьма польщённый тем, что с ним мне веселее. Значит, у него нет друзей, если и вообще когда-то были. – А ты что, увлекаешься «качком»?
-Нет вообще-то. Но и ты же не одним «качком» живёшь, не так ли? – философски рассуждал я, подражая Мишкиной манере.
-Я много чем интересуюсь. Просто здесь говорить не с кем, да и не о чем. Не поймут. Всем лишь бы хи-хи да ха-ха, всё про пьянки да про блядки.
-А что же ты тогда здесь делаешь? Шёл бы, вон, в МГИМО поступал, или хотя бы в Тарту.
-А на кого? Насчёт МГИМО ты, конечно, загнул, да и Тарту тоже – кому я там нужен? А здесь хоть профессию получу, хоть на жизнь смогу себе заработать.
-Чтобы заработать себе на жизнь, в первую очередь голова нужна. Остальное – дело наживное. Просто, когда желудок начнёт бить тревогу, и требовать немедленно пищи, умная голова всегда найдёт эту пищу. А глупая впадёт в панику, родит море новых глупостей, и дурак помрёт голодным.
-И ты хочешь сказать, что я глупый?
-Нет. Я хочу сказать другое. Ты тут только что сетовал на то, что тебе не с кем общаться. Да я тоже не вижу тут ничего интересного. Мне до лампочки, чем вся эта шпана мается. Ты просто, если захочешь поговорить, приходи ко мне, потусуемся. Я вижу, что одному тебе и вправду не в кайф, да и мне тоже. А так и время убьём вместе.
-Ну, а если уж на то пошло – ты-то сам что здесь делаешь?
-Я? Убиваю время, размышляю о смысле жизни…
-А зачем убивать время? Время – категория необратимая…
-И эта необратимость иногда бывает полезной. Сейчас мне и надо просто его убить. Чтобы оно побыстрее прошло. И заодно поразмыслить, подумать насчёт новой жизни. Потому что к старой жизни все пути перекрыты.
Мишка смотрел мне прямо в глаза, и я понял – что-то подобное пережил и он. Для него это ПТУ, это железо – своеобразный прыжок к новой жизни, неизведанной и слегка страшноватой, но подальше от опостылевшей и невыносимой старой. Что бы там под этой «старой жизнью» не подразумевалось.
-Да что ты так удивляешься? – заметил я. – У тебя самого сейчас то же самое. Ты создаёшь себе новую жизнь – вон, спортом занялся. Сюда подался. Новые увлечения, новые друзья. Всё естественно, ничто не безобразно… Сколько тебе лет, кстати?
-Пятнадцать… в декабре будет. А тебе?
-А я думал, тебе шестнадцать уже! – что для подростка более лестно, чем быть, или хотя бы казаться, выглядеть, как можно взрослее? Поэтому я так и ответил. – Мне семнадцать – добавил я.
-А на каком ты курсе? Я думал, ты на первом.
-А я и есть на первом. Просто я попал сюда только сейчас. А раньше я учился на психолога. И подрабатывал, чем Бог пошлёт.
-На психолога? – переспросил Мишка, скорее заинтригованный, чем удивлённый.
-Да, на психолога. Очень тонкая, красивая и увлекательная наука.
-Вот почему ты говорил… - Мишка внезапно замолчал.
-Что говорил? Говорил такие вещи, что тебе казалось, будто я вижу тебя насквозь и знаю тебя с детского сада? Всё это – насчёт новой жизни, насчёт всех этих придурков? Ничего в этом нет ни страшного, ни обидного. Просто я немножко знаю людей. Я изучал, наблюдал, сравнивал, делал выводы. Ну, и читал.
-Я тоже немного интересовался психологией. Хотел, просто, ну как сказать… Себя узнать, что ли.
-И как – узнал? – игриво спросил я.
-Да мне попалась книжица такая – Карнеги этот, с которым все носятся. Дейл-спасатель, только Чипа не хватает. Такие умные советы даёт, что, может, в Америке в 20-х, или у нас в Союзе, где-то так, в 60-х, это бы и прокатило. Шутите, смейтесь, веселитесь, и все к вам потянутся. Перед всеми польку-бабочку танцуйте. А если сейчас жить по его советам, то точно примут за идиота.
Мишка оказался весьма умным парнем. Он тоже, как и я, понял и испытал, что в наше время тот, кто дарит всем улыбки, воспринимает всех с открытым сердцем, всех повально хвалит и одобряет, и вообще напоминает лучшего в мире Карлсона - вряд ли достигнет в жизни чего-то большего, чем многочисленных «друзей», всегда готовых вкусить плоды его дружбы и гостеприимства, и по максимуму использующих эту карлсоновскую доброту, воспетую Карнеги. Куда большим уважением пользуется иной тип – спокойный, уверенный, в меру нахрапистый и наделённый силой (что под этим подразумевается, уже изложено выше); и у которого всё в порядке не потому, что он-де всем друг и для всех хороший, душа-человек, а потому, что на его благополучие лучше зариться не стоит, а то небо с овчинку покажется. И всё же в Мишке чувствовался какой-то душевный надлом, неестественная внутренняя нервозность. В чисто интеллектуальном плане он, можно сказать, опережал по развитию своих сверстников. В духовном же плане развития он чем-то смахивал на аутичного ребёнка, потому что жил в своём, обособленном мире, сквозь призму которого воспринимал реальность. Он мог бы стать неплохим писателем, философом или человеком искусства, но в среде пэтэушников и впоследствии – работяг физического труда, а тем более – среди шпаны, хулиганов, пьяниц и «современной молодёжи» он просто обречён на моральный дискомфорт. Дискомфорт, который, ещё и сразу бросается в глаза и привлекает внимание, как бы ни старался этот Мишка «не выделяться». Вдобавок ко всему, он производил впечатление человека, изо всех сил рвущегося стать сильным, проделывающего ради этого огромную работу – и всё равно неизменно ощущающего себя слабым, во многом ущемлённым, и, в некоторой степени, даже неполноценным. Оттого и нуждающегося в участии и поддержке.
Мишка сразу проникся ко мне доверием, чего и следовало ожидать. И уже вскоре он мне по секрету рассказывал о таких вещах, о которых, бьюсь об заклад, доколе не раскрывал рта, держа все эти камни у себя на душе. Впрочем, я тоже поймал себя на мысли, что этому странному, чудаковатому парню я могу доверить многое из того, чего я тоже предпочитал не разглашать. А он умел держать язык за зубами.
Мы с Мишкой, даже незаметно для себя, стали друзьями. Мишка с упоением читал книги, мы их охотно обсуждали. Ещё он, как и я, обожал музыку и мы с ним частенько музицировали – он хорошо играл на гитаре, немного на фортепиано и даже на контрабасе, более того – у него музыкальные вкусы почти совпадали с моими. Вообще, с ним было, без притворства, интересно. И со временем становилось ещё интереснее, и вот почему. На первых порах нашего знакомства этот пятнадцатилетний юнец напоминал огромную копилку всевозможной информации, стремящуюся непрерывно пополняться всё новой и новой. Он знал действительно много всякой всячины, был весьма эрудирован, и пока лишь только пытался создать из всего этого сумбура какие-то логические закономерности, дабы руководствоваться ими в создании своей собственной «карты» мировоззрения. Впоследствии же у Мишки сформировался аналитический, исследовательский склад мышления, но это был в чистом виде теоретик. К нему, как нельзя лучше, подходило изречение Омара Хайяма – «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Рассматривая любую жизненную ситуацию с позиции стороннего наблюдателя, он довольно верно и обоснованно оценивал все составляющие. Самой ситуации, её участников, характер действий и обстоятельств. Мог определить причины, следствия, варианты разрешения, включая даже «кто прав – кто нет», и из всего вышеназванного ничего не оставлял без подробного, доходчивого объяснения, почему он считает так, а не иначе; и мог сформулировать достаточно грамотный совет – как бы следовало поступить на месте того или иного.
Такой склад мышления был у повзрослевшего Мишки. В этом он даже, может, и меня превосходил – в умении раскладывать всё «по полочкам», но – только при одном условии: он мог судить лишь с позиции стороннего наблюдателя, оставаясь беспристрастным и объективным. Там же, где дело касалось его самого, он терялся, легко поддавался, и подчас паниковал – короче, «заваливался». У него напрочь отсутствовали организаторские способности; и ещё – он умел изложить, объяснить. Но не умел убедить – в силу той же неуверенности, и чрезвычайно низкой внутренней самооценки, осиновым колом вбитой в его подсознание. Для того же, кто доверительно излагал ему «суть дела», прося объективно разобрать, оценить и что-нибудь посоветовать, Мишка был просто кладом. Хотя ничего и не стоило разнести всю его теорию в пух и прах, не пускаясь ни в какие объяснения. Достаточно было одной лишь наглости. «Это всё чушь! Бред, туфта, детский лепет!». «И в чём же это выражается?» - спрашивал обыкновенно Мишка. «Да во всём! Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь, о чём речь? Ничего ты не понимаешь! Сам тупой, как пробка, а ещё кого-то лечить пытаешься!». После чего разговор уходил в другое русло – Мишка уже принимался за поиски своей собственной пробочной тупости и признаков младенчества, и на этом «заваливался». То есть, никого уже не интересовало, прав он или нет, и вообще есть у него мозги или он и вправду пробка. Завалился – и этим уже всё сказано. Однако я Мишкиными мозгами никогда не пренебрегал.
Кроме того, Мишка был нереализованным генератором идей. Он любил заниматься прожектёрством, выдвигая весьма грандиозные задумки, притом отнюдь не лишённые здравого смысла, и вполне осуществимые. Только для воплощения сих проектов в жизнь, требовались некоторые, не свойственные ему, качества. Организаторские способности, умение убедить, заинтересовать, побудить к действию исполнителей, которых сначала надо было ещё найти. Ну, и конечно же, в достаточной мере, нахрап и напористость, умение заставить подчиняться. А вот этого как раз Мишке и не хватало. Поэтому, как я уже его охарактеризовал – Мишка был теоретик, и только теоретик. А живём-то мы не теоретически…
И в чём уж мы с ним были прямо-таки антиподами, диаметрально противоположными друг другу, как два полюса – так это в личной сфере. Во всём, что касалось отношений с женщинами.
Увидеть Мишку с девушкой было нереально. Даже представить себе это было почти невозможно. Ещё не зная истории его жизни, не зная, что он пережил, и отчего он мается в одиночестве и втихаря посещает особенные кабинки, а то и вовсе гробит себя фелодоном, в то время как все юноши и девушки, естественно нуждаясь во внимании, общении друг с другом, и во всём том, что мы условно привыкли называть «любовью», напротив, проявляют куда большую активность, чем даже Мишка в своём спортзале – так вот, я решил, что Мишка просто боится женщин и потому их чурается. Боится, как боятся их вихрастые лопоухие третьеклассники, дёргающие девчонок за косички и после этого убегающие, и дразнящие тех, кто с девчонками дружит: «Тили-тили-тесто…» Потому что дети как раз в этом возрасте впервые чувствуют подсознательный интерес к противоположному полу, но в силу своей детской психики, они этого не осознают, и боятся. Особенно мальчики девочек, ведь девочки куда раньше взрослеют и становятся девушками…
«Голубым» Мишка не был, и быть не мог. Он, конечно, интересовался женщинами, как и любой нормальный юноша или мужчина, и свой интерес, естественно, осознавал. Понимал, чего ему порой хочется. Но, как это казалось лично мне, он их боялся. Чего именно он боялся, я никак не мог понять, а сам он со мной этим не делился. Если, конечно, он сам знал, чего он боится, что тоже вызывало сомнение – его страх был скорее безотчётным. Просто в их присутствии он был необычайно стеснён, сконфужен, и не осмеливался ни на какие знаки внимания в адрес той или иной девушки, не говоря уже об откровенном ухаживании. Казалось, он не смел себе этого позволить.
Я же, напротив, никогда не мог пожаловаться на недостаток женского внимания, любви и ласки. Более того – уж этого у меня всегда было в изобилии. Я уже описывал свою бродячую пору отрочества, когда я открыл в себе два дара. Вторым таким щедрым и несравненным даром, и был дар обращения с женщинами. Или, если угодно, дар обольщения, искусство любви и искушения – какими ещё эпитетами можно наградить тот дарованный мне талант, приносящий мне успех у женщин, а вместе с этим – огромную радость, да и не только это.
Будучи, что называется, джентльменом, я категорически не стану оглашать интимные подробности своей жизни, описывать всеми цветами радуги свои отношения с женщинами, как это любят делать вертихвосты, бахвалящиеся своими «победами». Сам я – сторонник равноправия полов. Женщина ли, мужчина – все мы люди, и все живём по законам природы; так какая же тут может быть победа, какое поражение? Но всё же некоторые моменты столь деликатной сферы, как эта, я считаю нужным выделить. Чтобы стала ясна картина, чем же сия моя особенность сыграла такую важную роль в моей жизни, и что я из этого извлёк, кроме естественных радостей.
Ну, начиналось всё весьма скромно, хоть и романтично. В бытность бродягой, самой огромной радостью, отдушиной в жизни, были знакомства и общение с девчонками. А если ещё учесть, кем был я сам, то и они были тоже соответственно романтическими натурами, уже с ранних лет успевшими познать жизнь с разных сторон, и увидеть её далеко не в пастельных тонах. И испытать на собственной шкуре всё то, что официально упоминалось лишь в прессе, с подзаголовками «В мире капитала» или «Жизнь простого народа до революции». А посему ещё и наученными опыту, каковы бывают мужчины, воспринимающие их, как «ничью вещь», которой можно «побаловаться»; и как «отшибать» у них подобные желания. Именно отшибать, чтобы пусть хоть боль и ужас прочистят им мозги насчёт того, чем можно баловаться, а чем не стоит.
Вот с такими девчонками и происходили по большей части первые мои знакомства. Первый опыт взаимоотношений и обращения, которым я вкратце могу поделиться, и вы сами поймёте, зачем. Ну, во-первых, с любой женщиной никогда нельзя изначально быть серьёзным – сойдёшь за зануду, «заумного» какого-нибудь, с которым по меньшей мере неинтересно, а то и в тягость. Начинать всегда нужно с юмора, шутки, весёлой болтовни – чтобы создать атмосферу лёгкости, непринуждённости, поднять ей настроение. Чтобы с тобой она уже чувствовала себя легко, свободно и расковано, а раз твоё общество создаёт ей именно такой настрой, значит, ей уже захочется общаться именно с тобой. Затем, так же легко и непринуждённо, можно рассказать кое-что из своей жизни. Какие-нибудь искренние, незатейливые истории – и это уже создаст предпосылки к доверию – ей захочется выговориться, пообщаться ближе «по душам», чувствуя, что именно тебе она сможет сказать то, что у неё на сердце. Потому что именно с тобой ей легко, спокойно и приятно. А там уже, в процессе «душевного» разговора уже как само собой – дружески, ненавязчиво – обнять за плечи, поцеловать, как бы невзначай; это уже воспринимается как приятный знак внимания, как выражение симпатии, участия, сопереживания. Тут же уместен такой же непринуждённый дружеский комплимент. Похвалить при этом можно всё, что угодно – от её вкуса в выборе одежды до её ценности в качестве собеседницы или хозяйки. И при этом скрыто намекнуть на восхищение её женским обаянием – ибо все женщины больше всего хотят нравиться мужчинам, причём сразу всем, независимо от того, взаимна симпатия или нет. И теперь она уже ощутит то приятное тепло – что её понимают, уважают и что она – нравится, проще говоря – в той или иной степени ощутит себя Женщиной. И, ощутив свою значимость в твоих глазах, она уже не сможет удержаться от внутреннего поощрения и в свой адрес, и, таким образом, это общение будет приносить ей моральное, эмоциональное удовлетворение. Она нравится – это уже первый шаг к тому, что она может быть любима, а ведь именно это – быть любимой, чувствовать себя любимой – для любой женщины самое важное. Только не надо форсировать события, не надо «с ходу» приступать к откровенному домогательству, а то можно попросту всё испортить, создав о себе мнение – мол, вешает лапшу на уши, а у самого лишь одно на уме… Якобы нечаянные прикосновения затем гармонично, постепенно, сами собой переходят в ласки - нет, не интимные, отнюдь – ласки рук, волос, мочки уха; такие ненавязчивые, далёкие пока от всяческих многозначительных намёков, просто согревающие и умиротворяющие. А ведь женщины на то и женщины – больше всего на свете они любят ласку, и больше всего нуждаются в ней. И если кто-то из них и становятся лесбиянками, то лишь по вине неумелых, невнимательных и эгоистичных мужчин, заботящихся лишь о собственном удовлетворении, и совершенно игнорирующих ласки. Которыми впоследствии те женщины смогли обильно наслаждаться с себе подобными, оставив в памяти от мужчин лишь боль и отвращение.
А как события развиваются в дальнейшем, я уже вдаваться в тонкости не буду. На эту тему и без того существует гора литературы, начиная от древнеиндийских трактатов и кончая сверхсовременными изысканиями учёных всех мастей. Я не намерен описывать технологию процесса ухаживания, нигде как в этой сфере всё это сугубо индивидуально. Просто я вкратце объясню то, как мне удаётся добиться того, что женщины сами хотят со мной общаться – на любом, каком бы то ни было, уровне.
Хоть и далеко не сразу, но всё же я открыл в себе ту редкую, удивительную способность, которая в общем-то и лежит в основе этого «таланта кавалера». В процессе общения с женщинами я понял, что я не просто понимаю их – что я их чувствую, именно чувствую, что, впрочем, создавало мне также и ряд затруднений. Я вдруг обнаружил, что уже даже при первой встрече я явственно ощущаю нечто то, что затаилось в её глазах. То, что ворошится в её душе. То, что она, по большому счёту, собой представляет. При разговоре, если женщина со мной искренна, я непроизвольно переживал то, о чём она говорит, да так, как будто это происходило со мной самим. А если же она врёт, пускает пыль в глаза, то я также сразу чувствую фальшь, и даже ту цель, которую эта ложь преследует; зачем и почему женщина лжёт. Я уже описал выше то, как я вошёл в доверие к Мишке, с женщинами же мне ещё легче. Вся их подноготная читается в их глазах, в их манере держаться, в их тоне разговора, даже в походке, причёске, фигуре, одежде и косметике. И я словно сам вместе с ней проходил сквозь неё же, и вот поэтому я нахожу ключи к самым потаённым уголкам женской души и сердца. Правильнее сказать – женщины сами дают мне все свои ключи, порой даже совершенно непроизвольно. Они, в свою очередь, наделённые от природы интуицией, уже инстинктивно чувствуют во мне союзника. Который всё поймёт, и ни в чём не упрекнёт. Который всегда сможет поддержать, согреть, приласкать, помочь – уже хотя бы советом или участием. Женщины в большинстве своём просто не предполагают, что я их даже не понимаю, а именно чувствую; и их повергает в ошеломляющий экстаз, если я вдруг, ни с того ни с сего, отгадываю их самые сокровенные тайны. Кто-то мне приписывал некие мистические, даже колдовские свойства, но ничего мистического во мне никогда не было. Просто я умею подстраиваться под человека, умею входить в транс, а впоследствии овладел и гипнозом. И именно в состоянии транса, я вот так проживал за считанные секунды всю жизнь собеседника (в частности, женщины), читая по ней то, что я научился читать благодаря многолетним наблюдениям.
Однако гипнотические способности, да и умение влиться и поддержать любой разговор, войти в доверие, а также ораторское мастерство – то было лишь частицей большого целого. И когда я это понял, и пришёл к выводу, что быть любимым женщинами – это даже очень и очень хорошо, я стал развивать в себе этот дар, так же, как и искусство «дипломата, оратора и политика». Я уже знал, что пользуется у женщин спросом, чего они хотят – от жизни в целом, и от мужчин в частности, и каким требованиям я должен отвечать, чтобы достичь совершенства.
Как бы это ни было парадоксально, каждая женщина в глубине души – Золушка, то есть для неё быть в полном смысле любимой, подразумевает также и роль ведомой. Нет, не рабыни и не собственности мужа, даже не подчинённой – но ведомой. Если сомневаетесь – послушайте Пугачёву, её песню, которую так любят женщины – «Позови меня с собой». Писано женщиной, и для женщины, и весьма точно отображает её внутренний мир. И у каждой существует некий смутный образ Принца её мечты, который приедет на сказочном коне, возьмёт её, отрешит от всего прошлого, и сделает королевой. Именно – он её, а не напротив, она его. Скажете, это патриархальный шаблон? Почему же до сих пор при бракосочетании, может, один из десяти мужей берёт фамилию жены, зато остальные девять жён берут фамилию мужа (и они сами этого хотят!)? Только ли в силу стародавней традиции, которые сами по себе нынче не в моде, в эпоху тотальной тяги ко всему новому и непривычному? Или извольте, я вас попрошу представить себе семейку, где жена носит мужа на руках. Даже если жена крупнее и сильнее мужа. Представили? Нонсенс! Зато женщины прямо-таки тают, когда их носят на руках – это уже своего рода тонкий намёк на сказочного коня Её мечты, уносящего Её в страну любви, счастья и радости, тепла и уюта. Коня, ведомого Её любимым, проложившим дорогу в эту волшебную страну, созданную Им специально для Неё.
А теперь перенесёмся из сказки в реальность. Что нужно женщине, чтобы чувствовать себя любимой? Во-первых, чувство защищённости. Потому-то они так и падки на богатых и физически крепких – в одном случае они защищены от нищеты, голода и холода, в другом – от всяческих приставал. Но, уж во всяком случае, чтобы женщина ощущала себя за тобой, как за каменной стеной, ты должен быть уверен в себе. Уверен в том, что найдёшь выход отовсюду. Что не бросишь любимую на произвол обстоятельств. Что выведешь вашего коня из любой пропасти, храня и оберегая Её, отвечающую тебе на эту защиту и заботу безграничным доверием, нежностью и обожанием.
Плюс ко всему ты должен всегда являть собой некую загадку. Не переставать ошеломлять, преподносить сюрприз за сюрпризом. Шокировать её на каждом шагу, повергать в экстаз! Разумеется, сюрпризы тоже должны быть приятными, уважающими её достоинство, и при этом неожиданными и захватывающими. Чтоб она смотрела на тебя с восхищением, в предвкушении чего-то загадочного и таинственного. Сладкого, как запретный плод, да и даже плод этот будет для неё сладок уже только из твоих рук.
И один из ярчайших примеров тому – танец. По выражению какого-то классика современной музыки, танец – это «вертикальное выражение горизонтальной страсти». Несчастный, значит, он человек, даром, что классик, если сия страсть ему видится сугубо в горизонтальном аспекте, но суть схвачена верно; интимная близость тоже своего рода танец, наиболее естественный язык межгалактического общения пришельцев с Венеры и Марса. Кстати, я сам довольно хорошо танцую, чему весьма и весьма также рад, а потому могу уверенно сказать, что хороший танцор ведёт свою партнёршу в танце, используя при этом вот эти элементы неожиданности, отчего она испытывает состояние полёта (как, кстати, и при оргазме). Именно такой партнёр и околдует женщину своими чарами, именно его она будет искать, придя вновь на танцплощадку…
И исходя из всего вышеизложенного, в процессе самовоспитания я делал упор на все эти качества, необходимые слагаемые успеха у женщин. Уверенность, быстроту соображения, эрудицию, загадочность; умение танцевать, музицировать – и, конечно же, такт, деликатность; ну, и свои гипнотические способности. Способности почувствовать женщину, «срисовать» образ её Прекрасного Принца, чтобы представить в этом образе уже свой портрет. И, что немаловажно – я могу быть уверен, что, несмотря на весь огромный спектр сильных, неведомых чувств, что я дарил всем женщинам, с которыми меня сводила судьба, несмотря на пылкую любовь и страсть, что я в них вызывал, но, тем не менее, на моей совести нет ни загубленных жизней, ни разбитых сердец, ни брошенных детей. В женских сердцах оставались лишь самые приятные воспоминания обо мне – так как я никогда никого ничем не связывал. Я не крушил семьи, не давал лживых клятв, и – упаси Господь! – не насиловал. (Моё мнение на счёт последнего явления, и тех, кто этим занимается, будет изложено несколько позднее). Просто я открывал прекрасным нашим женщинам то, как всё должно быть по-настоящему.
Поначалу для меня представляли интерес практически все принадлежащие к прекрасному полу. Это была отличная тренировка всех своих способностей и своего мастерства, а также богатый материал для наблюдений и изучений. И если в детстве (что эта бродячая жизнь, что даже ПТУ – детство, да и только) вариант «от ворот поворот» был довольно частым, главным образом в ипостаси «отвали, пока созреешь», то уже годам к девятнадцати был редким недоразумением. К тому времени у меня был уже и опыт общения с более зрелыми красотками, которые в свои тридцать-сорок, будучи в самом расцвете, но уже осознавшие неизбежность увядания, более всего нуждались в том, чтобы эти годы не остались прожитыми зря, без настоящей, подлинной любви, страсти и чувства. За внешней чопорностью и надменной холодностью, вроде «У меня всё в порядке, и со всем этим тоже!», скрывалась мольба, крик души, вырывающийся сквозь томный, с грустинкой, взгляд. «Я одинока. Мне так не хватает тепла и ласки… Не дайте мне бессмысленно похоронить свою жизнь во мгле беспросветной тоски и разочарования! Я – Женщина, я хочу жить!». Что значило потребность в присутствии рядом сильного духом – и нежного, горячего – и деликатного, страстного – и тактичного, надёжного и заботливого мужчины, а им доселе попадались лишь по принципу «стерпится – слюбится», не подходящие ни по одному из этих критериев. Один – слюнтяй и размазня, ни суп сварить, ни носки постирать, всё за ним опека требуется, как за маленьким ребёнком, а уж куда пойдёт если, так обязательно влипнет в какую-нибудь историю, а бедная жена иди, вытаскивай. Второй, напротив, на первый взгляд кажется эталоном мужества – чего-чего, а самоуверенности ему не занимать, а на поверку оказывается деспотом, да ещё и похотливым самцом. Оттого у женщины дни проходят в страхе и трепете, каждая ночь в постели переживается, как изнасилование, а всего хуже оказываются вечера, сопровождающиеся руганью и скандалами, и наполненные ужасом ожидания предстоящей ночи; и утренний макияж становится долгой и трудоёмкой процедурой скрытия предательских синяков и кровоподтёков всевозможной косметикой, и лишь обильно «наштукатурившись», можно идти «в люди», уверяя всех, что «всё в порядке». Третий – тот вообще пьяница, впрочем, алкоголиков и наркоманов я вообще за людей не считаю. Всю сущность своей жизни сводить к какой-то там рюмке жидкости, или к щепотке порошка - это надо себя совершенно не уважать, а уж кто не уважает себя сам, того не будет уважать уже никто. Я, правда, и сам по себе тоже не радикальный противник спиртного – что ж, можно и выпить, можно даже и ещё кое-чем иногда побаловаться (жуют же в Азии кат, а в Латинской Америке – коку), но ставить себя в рабскую зависимость от чего-либо (или от кого-либо), по-моему, означает полное духовное вырождение. И никакие ссылки на обстоятельства, или горькую судьбину тут уже не оправдают – взять хотя бы мой пример…
А что до столь любимых мною женщин… Впоследствии уже не меня выбирали – я стал сам выбирать, и критерии моего выбора были достаточно высокими – во всяком случае, не только внешность. Хотя и в этом отношении я мог уже себе позволить быть весьма требовательным – с определённого момента, все мои пассии напоминали конкурсанток на титул «модели года» из «Плейбоя». А что, у этого журнала безупречный вкус; они, как, впрочем, и я, осознают, что женщина должна быть женственной, и эти плавные, округлые очертания фигуры, красивые, пышные формы, горделивая осанка и естество, раскрепощённость – всё это символизирует именно женственность, чего не скажешь о худющих астеничках или ширококостных «клушах». Я весьма также ценю и человеческие качества – женщина должна быть интересной. Что значит быть интересным и загадочным – я думаю, повторяться нет резона, и читатель без труда поймёт, какими женщинами я стремился себя окружать. Ну, а, как говорится, дорогому бриллианту – и дорогую оправу, поэтому вполне естественно - что, добившись расположения такой красавицы, я открывал новые горизонты, путь к которым лежал через её окружение. Разумеется, и в окружении у столь ярких особ было много достаточно серьёзных, деловых, «продвинутых» людей, которым эти девушки представляли меня, как своего фаворита, и знакомство с этими людьми давало весьма полезные результаты. Правда, среди таких женщин встречались и замужние. Там уже приходилось импровизировать: сначала «муж – не стенка, можно и подвинуть», что в первую очередь и делалось, а уж потом… Потом уже смотря по обстоятельствам. Но, как я твёрдо усвоил себе на всю жизнь, действительно сильный человек, подлинный хозяин жизни – тот, кто умеет любые обстоятельства повернуть себе на пользу. Не подчиняется обстоятельствам, а подчиняет их.
Таким образом, мы разобрались с теорией Дарвина о естественном отборе и о выживании сильнейшего, и теперь я не могу не затронуть ещё одной теории – теории Фрейда, считающегося основоположником психиатрии и психоанализа. Его теорию много развивают, опровергают, или напротив, доказывают. Всякого рода гуманисты, вроде Эриха Фромма, оскорблённые в своих лучших чувствах, пускаются в самые глубокомысленные мудрствования, дабы опровергнуть фрейдовский постулат о том, что в основе всех человеческих проявлений лежит сексуальный инстинкт. Мол, человек – не животное, и не может, не должен все свои жизненные притязания строить на физиологии, на заурядном половом влечении. Человек, видите ли, существо высшего порядка, и соответственно, его запросы, цели и мотивы гораздо выше.
А я же на это скажу вот что. Зигмунд Фрейд прав на девяносто процентов! На девяносто – потому что в своей теории он останавливается на полпути, считая сексуальный инстинкт каким-то автономным свойством, «основным инстинктом», правящим миром. Я же иду дальше, не ограничиваюсь одной ветвью, но, как говорил Козьма Прутков, смотрю в корень. Сексуальный инстинкт – это лишь ветвь, лишь составная часть инстинкта самосохранения, а вот он-то как раз и правит миром. И вот только тут теория Фрейда и приходит в полную гармонию с теорией Дарвина, и всё становится на свои места. Тот, чей инстинкт самосохранения сильнее – тот и выживет, и сохранит, и приумножит свой род.
Давайте рассмотрим простой пример: два индивидуума оказались в одинаково затруднительных положениях. При этом у одного вдруг происходит мобилизация сил, мозг начинает работать с удесятерённой быстротой, он совершает активные действия – и побеждает. Выживает. Второй, напротив, теряется, впадает в панику, страх его парализует – и он погибает. А почему – да потому, что нет в нём того инстинкта самосохранения, который мобилизовал первому все его резервы к борьбе за выживание. В древние времена, когда единственным условием выживания была физическая сила, люди с сильным инстинктом самосохранения становились Гераклами, их мозг изобретал всяческие способы самозащиты и добычи пищи; такие люди и изобретали рычаг, колесо, порох и прочие средства, чтобы выжить. Те же, в ком этот инстинкт был слаб и неразвит, становились добычей диких зверей. И сейчас – времена другие, проблемы другие, но инстинкт самосохранения мобилизует все ресурсы, все хранящиеся в дремучем подсознании умения и способности – выстоять. Те же, в ком этого инстинкта нет, обречены беспомощно терпеть посягательства на своё благосостояние, честь, достоинство, и, в конечном итоге – на жизнь.
А что касается инстинкта сексуального, то в его основе лежит инстинкт сохранения и продолжения рода, а это, в свою очередь – одна из ветвей инстинкта самосохранения. Человек потому и испытывает наивысшее наслаждение именно в слиянии полов, потому что при этом торжествует его инстинкт самосохранения. Я уже описывал свои доводы, каким должен быть мужчина, чтобы покорять женские сердца. Другими словами, женщина всегда подсознательно выберет того, в ком сильнее инстинкт самосохранения. То же самое и мужчины – почему так желанны Мерилин Монро, Бриджит Бардо, Анна Николь Смит? Да потому что здоровая, цветущая, сочная и чувственная женщина с гораздо большей вероятностью произведёт здоровое потомство, чем фригидная и дистрофичная «кисейная барышня», идеал красоты вымершей аристократии.
На этой ноте я и закончу свои философские размышления о теориях мироздания и о своём «таланте сердцееда». Хочу теперь вкратце остановиться на том периоде, который стал для меня уже этапом становления. Этапом формирования, этапом выработки стратегии, в противовес предшествовавшему юношескому периоду поисков и миропознания.
Когда мне было восемнадцать, снесли мой родной дом на Тартуском шоссе – на его месте появилась стоянка, по краю которой вырос целый ряд ларьков, а моей матери дали новую квартиру в восьмом микрорайоне, на окраине города. Мне, честно говоря, такой поворот событий не сильно пришёлся по душе – я привык жить в центре города, и я всегда любил центр, а Ласнамяе, «лысая гора» - унылый спальный массив, сплошь из стандартных панельных коробок да заваленных строительным мусором пустырей, наводил на меня тоску. Ладно, это мелочи жизни. Получила мать квартиру, и тут же в очередной раз вышла замуж. Сама она переехала жить к тому мужу, с которым мы опять-таки не поладили, а новая двухкомнатная квартира осталась мне. Опять-таки, до поры, до времени – пока не вырастет сынишка того охламона, мой сводный брат, которому на тот момент едва исполнилось десять. Обжившись на новом месте, я стал присматриваться к обитателям окрестностей, и в первую очередь – к местным девушкам. Моё внимание чем-то привлекла некая Полина, жившая в соседнем подъезде. Она была на пару лет моложе, весьма эффектная, с фигурой Николь Кидман и длинными, вьющимися светлыми волосами. Пообщаться с ней, впрочем, было весьма интересно – она довольно бойко рассуждала об искусстве, о литературе, да и о чём угодно; много вращалась в различных «светских» и «богемных», по её мнению, кругах. Она была не в меру высокого о себе мнения – считала себя Шарон Стоун местного разлива: суперинтеллектуалка, секс-бомба, звезда богемы и мечта поэта, сводящая с ума всех, и доступная лишь избранным. Ей доставляло неописуемое наслаждение говорить о многочисленных, отвергнутых и не совсем, поклонниках, фанатично обожавших её, и совершавших во имя неё безумства, начиная от сотни роз на день рождения, и кончая преступлениями и попытками самоубийства. Мне, однако, подобная схема была уже знакома, и через несколько дней после знакомства, мы оказались в одной постели. Её круг общения составляли всевозможные снобы и нувориши – нет, бандитов она не любила, считала их слишком неотёсанными и грубыми, недоразвитыми мужланами для своей утончённой натуры, но зато весьма охотно общалась с разными артистами, музыкантами, писателями, журналистами, художниками, просто проходимцами, называющими себя людьми искусства, и подвизавшимися в различных арт-, поп-, рок - и прочих «культурных тусовках». Среди её друзей бывали и всякого рода «бизнесмены», а деньги, в общем-то, водились у большей части её знакомых. Я в её кругу считался просто другом, соседом, «свободным художником» и философом, живущим, как и все «богемщики» - чем Бог пошлёт; коли дают – беру, коли бьют – бегу. В женихи я к ней не набивался, да и она сама предпочитала, чтобы я оставался лишь её другом (читай: любовником). И хоть она мне неоднократно признавалась, что ей ни с кем так хорошо не было (что уж тут скромничать!), да и как друг, как человек я ей весьма симпатизировал, но на роль спутника жизни у неё были другие запросы. Ну, а я уж и подавно, не допускал и мысли о серьёзных отношениях с Полиной.
Её жених вполне соответствовал её требованиям – бесцветный, недалёкий тип, которого она могла, как угодно, использовать в своих интересах, и манипулировать им, «доя» его, как «дойную корову», и получать с этого всё, что ей нужно. Тот дурачок по прозвищу Ворчун Гамми (опять диснеевские мультики!) имел одну-единственную особенность: он с детства дружил с неким Юриком Денисовым, ставшим весьма авторитетным человеком в так называемой «гостиничной мафии». Тогда, ещё сразу после путча, эта «гостиничная мафия» ещё сохраняла позиции, занимаемые ей с советских времён. Они заправляли девочками, фарцовщиками, ворами, специализировавшимися на интуристах, и курировавшими их уголовниками. Важнейшим звеном их структуры были таксисты. Через них осуществлялись контакты между «продавцами» и «покупателями», а также с «внешним миром» - торговцами наркотиками, доморощенными порнодельцами, и «своей» милицией. По «понятиям» нового времени, такая «мафия» была обречена уже лишь потому, что в эпоху тотального беспредела, конкуренции и раздела сфер деятельности и влияния, держать под контролем столь разные отрасли, даже на отдельно взятой территории, становилось всё сложнее и сложнее. Но их спасала старая, чётко налаженная связь с правоохранительными структурами, и поэтому везде весь бизнес «делился», везде происходили свои «путчи» и «революции», а там пока всё оставалось по-прежнему.
Ворчун Гамми был мелким фарцовщиком, сутенёром и барыгой. Лакей в своей иерархии, он был таким же лакеем и у своих дружков, а уж тем более – у Полины…
И вот однажды Полина познакомила меня с одной своей подружкой – Светкой. Как так вдруг получилось, с чего это на меня нашло – я и тогда понять не мог, да это и сейчас не поддаётся моему разуму. Предчувствовал ли я, что именно с неё начнётся моя «зелёная улица», дорога в большой бизнес и в большую политику? Не знаю, может, где-то в глубине подсознания. А тогда со мной произошло просто из ряда вон выходящее. Я влюбился.
Эта рыжая конопатая девчонка шестнадцати лет от роду, ничуть не подходила ни под один мой критерий, по которым я судил о женщинах, о женственности. Обыкновенная малолетка, слегка полноватая, с неразвитыми ещё формами. Интеллект у неё был тоже, прямо сказать, на уровне ниже среднего, а уж характер её вообще ни в какие ворота не вписывался. Капризная, истеричная, взбалмошная, она требовала немедленного исполнения всех своих желаний. Общение с ней мне порой со стороны казалось нелепой игрой, я и сам в собственных глазах со стороны выглядел мальчишкой, но что самое удивительное – меня к ней всерьёз тянуло. Мне было хорошо с ней, несмотря ни на что!
Довольно быстро я перезнакомился со всеми её друзьями, и само собой так вышло, что её круг стал и моим кругом. Вслед за мной в ту компанию втянулся и Мишка – до этого мы обычно общались вдвоём. Потому что с ним наедине, я разговаривал всегда серьёзно и откровенно, много философствуя и рассуждая о жизни, а в обществе даже той же Полины или Светки, этот вариант не проходил.
И вот однажды вечером зашёл ко мне Мишка после занятий в спортзале, и, едва поздоровавшись, заявил:
-Ты один? Разговор есть…
-Сейчас Светка придёт – сказал я. – А что такое, в чём дело?
-Эх, не доверяю я твоей этой Светке … - замялся Мишка.
-Ты просто её не знаешь. Она так, с виду понтуется, а вообще она отличная девушка. Просто хороший человек.
-Андрюха, лицом к лицу лица не видно. Ну, втюрился ты в эту дуру по уши, вот и не замечаешь ничего. Вот что ты можешь сказать о своих корешах? Что это за люди? Откуда они взялись?
-А ты что о них скажешь? Ты знаешь их столько, сколько и я. Ты человек грамотный, наблюдательный.
-Скажи хотя бы одно. Ты им доверяешь?
-Знаешь, Миш, в той или иной степени можно доверять всем. Одним – одно, другим – другое. Среди всех, кого я знаю, есть несколько человек, с которыми я могу быть откровенным, но я знаю только одного, с которым я могу поделиться всем, чем угодно, высказать любое своё мнение, выслушать совет и дать совет тоже. Потому что этот человек всегда меня поймёт, и все наши беседы останутся между нами.
-И кто же это? – сдержанно спросил Мишка. – Светка, конечно же?
-Не сочти, Миш, за лесть, но это – ты.
-Хм… - Мишка молчал, очевидно, переваривая услышанное. – Что же до Светки твоей, то язык у неё без костей. Я тут услышал некоторые приколы, по правде говоря, меня это настораживает. Короче, с этой компашкой вляпался ты в дерьмо. Ну, может, ещё не вляпался, пока наступил только. Линяй оттуда, пока не поздно. Один, или со Светкой – там уж видно будет.
Вот так в тот день Мишка взял на себя роль «частного детектива». Но вам эту историю поведает он сам, чуть позже – когда придёт время «последней миссии Робина Гуда». Мой же рассказ – о другом.
-Откуда ты вообще эту Светку знаешь? – спросил Мишка удивлённо, и в то же время разочарованно.
-Девчонка-соседка познакомила. Полина.
Услышав это имя, Мишка весь изменился в лице. Он покраснел до кончиков ушей, его явно лихорадило.
-Полина… - тихо повторил Мишка. – Из четыреста двадцатой? – выпалил он.
Он знал эту Полину. Вроде бы учились в одной школе, или вместе ходили в какой-то кружок. В девять лет Мишка втрескался в неё по уши. Она же тогда на мальчишек и не смотрела.
У Мишки был в детстве приятель, старше его года на четыре. Мишка частенько его вспоминал, называя чаще по фамилии – Фокин. Был он из разряда дворовых хулиганов, любителей покуролесить, словом – «первый парень на деревне». Естественно, для несмышлёного и лопоухого Мишки, он был образцом и примером для подражания. И, по иронии судьбы, когда пришла пора Полине впервые влюбиться – как раз лет в одиннадцать-двенадцать, её первой любовью стал – угадайте, кто? Правильно. Именно Фокин. Мишка же, страдая от пылкой неразделённой любви, везде увивался за ними, стараясь во всём копировать Фокина, наивно надеясь поднять тем самым свой «авторитет» в глазах Полины. Но его жалкие выкрутасы и обезьяньи выходки (как ещё назвать это бездумное, слепое и неумелое подражание) вызывали у девочки лишь смех, снисходительную жалость, граничившую с брезгливым отвращением. Этот маленький, худенький, легкомысленный и инфантильный мальчонка напрасно рассчитывал заслужить хоть каплю её благосклонности. Но, несмотря на насмешки и издёвки не только с её стороны, но даже и самого Фокина, он упорно продолжал добиваться своего.
Потом, когда Мишке и Полине было уже лет по четырнадцать, Фокина посадили. Мишку Полина осмеяла и отвергла, и он, посрамлённый, ушёл прочь, сделав из этого всего фатальный вывод: «я её недостоин».
И вдруг впоследствии его озарило. Он перестал хандрить, он поставил перед собой цель: стать её достойным. Стать совершенным во всех смыслах. Чтобы в один прекрасный день предстать перед Полиной в образе героя – с мускулами Шварценеггера, Большой Советской Энциклопедией в голове, таким же большим жизненным опытом за плечами, да ещё с толстенным сборником стихов, посвящённых Полине, и с целыми россыпями цветов. И признаться: «Я люблю тебя и жду всю жизнь. Не смейся над моими чувствами, они искренни и великодушны! Я совсем не тот хилый, безмозглый сопляк, каким ты меня считала в детстве. Я теперь сильный, умный, прошедший все огни и воды! И через все эти огни и воды я пронёс одну любовь к тебе. Это благодаря тебе я стал таким. Это ради тебя я живу. Я не поддавался ни одному соблазну, не сближался и не флиртовал ни с кем. Потому что я люблю только тебя, и вот я пришёл!», думая, что такое явление спустя Бог знает сколько лет, вызовет бурю умиления и восхищения, и Полина, обольщённая такой большой и светлой неземной любовью, и обрадованная такому чудесному превращению гадкого утёнка в принца, самозабвенно кинется к нему на шею.
Такова была его мечта, его цель – утопична, ребячлива, но ради этой цели, он действительно старался, развивая и своё тело, и свой разум, осмысливая свою жизнь и пытаясь что-то создавать, в отличие от живущих одним днём праздных шалопаев.
А теперь вдруг он узнал, кто эта Полина есть на самом деле.
Какое-то время Мишка был напрочь выбит из колеи – он попросту бросил всё и запил. Пустился во все тяжкие, проклиная всех и всё на свете, заявляя при этом, что всё, что он делал, было напрасной тратой времени, а всё, чем он жил – полнейшей бессмыслицей, и укорял себя в слепоте, глупости и наивности. Короче – «весь мир – бардак, все бабы – курвы, а солнце – долбанный фонарь. Остановите землю, я сойду!». Но я его всё же убедил, что никакой он был не дурак – он не видел Полину несколько лет, и не мог ничего знать о её жизни; а то, что он занимался спортом, познанием и самовоспитанием – так не для Полины же, а для себя. Дуростью же он занялся, наоборот, теперь – из-за какой-то бабы спиваться и терять человеческий облик, сводя на нет все свои многолетние усилия – это надо действительно быть дураком. Короче, бросай свою пьянку, и будем думать, как жить дальше… А что же до Полины, то мы с Мишкой решили, что надо бы проучить её компанию, и показать этой воображале, кто чего стоит. Мишке почему-то больше хотелось нагадить Ворчуну Гамми. Очевидно, какие-то чувства в нём ещё теплились…
И вскоре такой момент подвернулся.
Как раз не без помощи Мишки, я разгадал тайну, окружавшую Светку, её дом и её семью. Бывая в её роскошной четырёхкомнатной квартире, я всегда поражался богатому убранству, шикарной мебели, обилию сверхсовременной дорогостоящей аппаратуры; обращала на себя внимание и одежда – Светка одевалась, хоть и безвкусно, но всё же чрезвычайно дорого. Жила она с матерью и отчимом. Мать почти всё время проводила в загородном доме, и квартира полностью оставалась в Светкином распоряжении, не считая одной комнаты, которая всегда была закрыта. Это был кабинет её отчима. Сам он, невысокий сухопарый мужчина лет пятидесяти, с орлиным носом и глубоко посаженными глазами неопределённого цвета, приезжал лишь изредка. Не обращая внимания - ни на Свету, ни на её гостей, которых обычно было несколько пар, он проходил к себе в комнату, закрывался там, спустя три-четыре часа выходил, закрывал кабинет и звал:
-Светлана!
Она выбегала в коридор, после чего они закрывались на кухне. Кто-то пытался тот их разговор с глазу на глаз прокомментировать по своему, имея в виду пикантную пошлятину, но такая версия была весьма неудачной шуткой. Скорее всего, он просто отчитывал свою легкомысленную, избалованную падчерицу, давал ей «ценные указания», а заодно и оставлял «на карманные расходы».
Дядя Сёма, Семён Ильич Прохоров – так его подлинно звали, был всегда одет с иголочки, выглядел прямо-таки безупречно – будто бы ему каждый день приходилось позировать перед телекамерой. Он носил строгий костюм и кожаные туфли, любил ходить в шляпе – потому что его голова была полосатой, как роба арестанта – полоса тёмных волос, полоса седых. Он, что странно, курил только «Приму», не признавая никакого другого сорта, при этом вставлял сигарету в длинный позолоченный мундштук.
Он был крайне сдержан, и никогда не выражал никаких эмоций. Приходилось как-то слышать, как он говорит по телефону – тихо, мягко, но доходчиво. И я понял, что этот человек из таких, которым обычно не приходится ни повторяться, ни повышать тон. Уже его внешний вид говорил сам за себя – что ему присуща необыкновенная собранность и организованность, дисциплина и конкретность. Значит, он явно принадлежит к некоей организации, довольно чётко налаженной, надёжно защищённой и процветающей, с установленной - чуть ли не полувоенного типа - внутренней дисциплиной. В эпоху тотального беспредела в начале 90-х, это было весьма действенно. Причём занимает он в ней далеко не последнее место.
Только кто же он такой? Чем же он воротит? Какой империей правит этот маленький субтильный старичок, уже своим видом чем-то напоминающий киношных «крёстных отцов»?
Это оказался сам Чингисхан. Человек, который первым вытащил меня из массы народа, первым оказал мне протекцию, первым вывел меня в настоящий свет, и доверил настоящее дело. Именно он дал мне больше всех ценных советов в жизни, он был моим Гуру на пути становления, уча меня житейской мудрости и деловой этике, он стал моим первым «крёстным отцом» или «дядей». Человек, который сам в своё время начинал с нуля, имея стартовый уровень ниже моего, и вдобавок ко всему, он когда-то сам был несчастен и унижен. И именно это и дало ему старт «из грязи в князи». Возможно, по этой причине он и обратил внимание на меня и на Мишку. Только Мишка не внял, как следует, его советам. А я, уж надеюсь, не подвёл.
К сожалению, этого человека среди нас уже нет. Почил в 94-м. Его убили двумя пистолетными выстрелами, и тело в одних трусах нашли в сточной канаве на территории близлежащего карьера. Видать, серьёзно помешал кому-то, живого его боялись, и поэтому предпочли устранить. Боялись того, что подомнёт под себя, подчинит себе более серьёзную сферу, чем та, которой он командовал. А самого его «подмять» или «прихватить» за что-то было невозможным – в законах, правилах и «понятиях» ему могли дать фору любой следователь Генпрокуратуры или «вор в законе». А в ведении переговоров, дипломатии и управлении (по-современному – тот самый пресловутый менеджмент), он был действительно гений. Тот гений, к которому я стремился, и дядя Сёма – чаще всего я называл его именно так – весьма охотно согласился стать моим «профессором»… Что ж, так в наше время слишком уж часто выходит – лучшие люди уходят первыми, а гады ползучие всех нас переживут. Ну, а выгоднее всего в этом плане идиотам, ни черта ни в чём не смыслящим – по меткому выражению Высоцкого, «если туп, как дерево, родишься баобабом, и будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь»; и даже после смерти дуракам обещан рай – ведь говорил же сам Иисус – «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное…»
Сейчас, когда Семёна Ильича нет в живых, я уже не обижу никого, если приоткрою завесу тайны над этой весьма противоречивой фигурой. В пору его расцвета, то есть когда он уже стал Чингисханом, одни его ценили и почитали, другие – боялись и ненавидели, но считались с ним, несомненно, все.
А появился в Таллинне никому не известный Сенька в далёком семьдесят первом, когда меня ещё даже и в проекте не было. Скрытный, осторожный, субтильный молодой человек, четверти века от роду, отчисленный «за диссидентство» с предпоследнего курса юрфака одного из союзных университетов, решил в поисках лучшей доли податься поближе к морю. Жил поначалу случайной работой, но вскоре завёл обширные знакомства, и устроился барменом в одно заведение, где вращались всяческие «деловые люди» - а и в то время таковые уже существовали – и стал потихоньку претворять в жизнь своё правило «хочешь жить – умей вертеться». Обитал он в ту пору в гостинке – об отдельной квартире даже и мечтать не приходилось. И был сентиментально влюблён в одну девушку, жившую по соседству. Кстати сказать, на любовном фронте он был извечным неудачником, и к своим двадцати пяти годам так и остался, что называется, «нецелованным». Ничего не выходило у него и в этот раз – девушка не только отвергала его любовь, смеялась над его робкими и неумелыми попытками ухаживать, больше смахивавшими на заискивание, но даже и более того. Она всячески издевалась над застенчивым Сенькой, не упуская ни одной возможности вылить на него грязь, и выставить на посмешище перед другими. Прямо всё, как у Мишки, чёрт возьми! Да только Семён Ильич – не Мишка.
Его счастливым соперником был некий сомнительный тип, «вертевшийся» по-своему, и вдобавок наделённый недюжинным здоровьем, и богатырской комплекцией. Сам дядя Сёма в своих воспоминаниях называл его Шкафчиком. И вот однажды заурядная попойка в кругу общих знакомых стала для обоих роковой. Там была и их общая любовь, которой Шкафчик демонстративно оказывал уж слишком откровенные знаки внимания, а что до Сеньки, то того публично унижали, упрекая его в слабости, неполноценности, и подобных свойствах, вплоть до пассивно-гомосексуальной ориентации. На попытки Семёна уйти следовали удары и пьяные выкрики: «Сиди, смотри! Авось поймёшь, кто ты есть по жизни, кого бы ты из себя не корчил! Ну что, девки, может, кто хочет усыновить этого сосунка?», и что-то в том же духе. Подобные отвержения с посрамлением случались в жизни Семёна уже дважды – в зелёные семнадцать, потом в студенческие годы; но если предыдущие свои неудачи он предпочёл попросту забыть, как детские пережитки, то этот случай, напротив, круто изменил всю его жизнь. Он убил в себе все остатки сентиментальности, предал забвению нежность, привязанность, влюблённость – и превратился в законченного женоненавистника.
«Женщины – это вещи», - рассуждал он – «которые продаются, как на аукционе – кто больше заплатит. Они не умеют ценить ничего, кроме внешней мишуры – сила, деньги, наглость, престиж… И поэтому и сами женщины, и любовь, и секс, как и все вещи, должны проходить стадии развития вещей – от товара до мусора. От дорогой безделушки на полке универмага до подержанного ширпотреба, и, в конечном итоге, до выброшенной на помойку рухляди. Слеп и несведущ тот мужчина, который не в состоянии этого понять. Такие мужчины стремятся к успеху, к совершенству, к деньгам, к славе, и всё ради одного – ради обладания красивыми женщинами. И теперь я, осознав эту мирскую слабость, и сам будучи выше всей этой суеты, смогу использовать эту чужую болезнь, и добиваться засчёт этого своих, более значимых, целей».
Этой своей теории он оставался верен до конца дней своих.
Ну, а Шкафчику он всё-таки решил отомстить. Собрал необходимый реквизит, заинтересовал нужных людей – и через полгода, его хитроумный план был приведён в исполнение.
В тёмном переулке Шкафчика встретили два портовых грузчика, бывшие десантники. Они оглушили его и затащили в машину. Там, в машине уже сидел врач-нарколог с заранее приготовленными шприцами, наполненными соответствующими препаратами, после чего «клиент созрел». Его отвезли на квартиру к одному старому мошеннику и напёрсточнику, который в давнюю бытность успел поработать врачом-психиатром судмедэкспертизы, а после этого, разжалованный за взяточничество, отмотав свой срок, устроился в цирк клоуном и фокусником. И вряд ли кто ведал, что этот весёлый и добрый клоун, так смешно веселящий малышей, да и взрослых, своими фокусами, подрабатывал себе на жизнь фокусами совсем иного рода, которым могли позавидовать даже видавшие виды цыгане. В общем, этот добрый фокусник провёл со Шкафчиком сеанс гипноза, после которого тот стал уже не человеком, а настоящим роботом. Когда его увезли от доброго дедушки и оставили сидеть на скамейке возле детского сада совсем на другом конце города, включилась программа, по которой этому монстру предстояло действовать. Разумеется, о том, что происходило до скамейки, Шкафчик ничего не помнил, даже тех двоих в тёмном переулке. Робот действовал по программе, а Семён снимал его действия на фото- и киноплёнку.
В сутолоке резвящейся детворы Шкафчик выбрал девочку из подготовительной группы. Выждав удобный момент, он подошёл к ней, угостил конфетами, показал ей куклу, спросил – не хочет ли она ещё конфет и новую куклу, после чего он повёл её на остановку автобуса.
Дальше снимки – они садятся, выходят, идут в какой-то подъезд. Естественно, зомбированный Шкафчик и не мог подозревать, что за ним кто-то следит, ничего вокруг не замечая, и действуя строго по программе. Шкафчик завёл девочку в подвал, раздел её, вынул свой детородный орган, и при попытке ввести его в тело девочки, был вновь оглушён. Весь его подвиг от начала до конца был зафиксирован на фото- и киноплёнке, а оглушённого Шкафчика отвезли в другой подвал, где в темноте, голоде и холоде продержали взаперти неделю.
-Ну что, овца ты позорная, вот ты чем занимаешься – сказал ему Семён, вошедший туда спустя неделю в сопровождении четырёх человек.
-Так это ты? – злобно заорал Шкафчик и бросился на Семёна, но тут же отлетел к стенке, нарвавшись на чей-то встречный удар.
-Что я? – прикрикнул на него Семён. – То, что вы мне там цирк устроили в общаге, мне до лампочки. Что с вас возьмёшь, с дебилов? Но то, что ты детей насилуешь, это тебе с рук не сойдёт!
-Каких ещё детей? – истошно закричал Шкафчик.
Все четверо многозначительно переглянулись.
-Ты что, ещё в отказку идёшь? Это ты не знаю, кому будешь втирать. Тебя уже не раз видели, как ты за детьми пасёшь. Просто раньше тебе места попадались неудачные, и ты не успевал ничего сделать. И не удавалось доказать, зачем ты ходил и угощал маленьких детей конфетками. А на сей раз, ты влетел по полной программе. Все твои подвиги засняты! У нас про тебя целая киноплёнка, и негативов на две кассеты! И теперь мы думаем вот о чём. Сдать их в милицию, или представить на воровской суд. В обоих случаях тебя ждёт один и тот же результат. Знаешь, что за это бывает.
И Семён показал Шкафчику фотографию, на которой Шкафчик обеими руками «уламывал» сопротивляющуюся жертву – одной рукой держал за горло, другой рукой раздвигал ей ноги, пытаясь привести в исполнение свои гнусные намерения.
-Кстати, сразу, как мы тебя взяли, девочку положили в больницу. Все анализы подтверждают, что это ты. Даже на её сандалиях твои отпечатки пальцев. И родители её видели, как она кричала и просила, чтобы тебя от неё убрали. Девочке шесть лет. Так что думай.
Ещё через два дня Семён зашёл к Шкафчику, и сказал только вот что:
-Если ты, такой наивный, надеешься, что старшие, на которых ты шестеришь, подпишутся за тебя перед ворами, то учти: они-то первыми тебя и натянут по самые гланды.
После чего дверь захлопнулась.
А ещё через несколько дней Семён предложил Шкафчику сделку.
-В общем так, ишак паскудный. Твои плёнки мы отправим сразу по обоим адресам. Чтобы больше никому не повадно было так ублюдствовать. И станешь ты топтаной курицей. Ещё и яйца нести будешь. Но я так подумал – дам я тебе шанс исправиться. При условии, конечно, что на детей впредь даже и смотреть не станешь. Тогда ты можешь эти плёнки просто выкупить.
-Сколько? – выпалил тот, чувствуя безысходность положения.
-Понятливый, смотрю! Чуешь, что насрал, и жаждешь поскорее искупить свою вину! В общем, надоело мне ходить пешком. И «жигуль» мне твой ржавый даром не нужен! Ишь, расцвёл – решил «жигулём» отделаться! Я хочу «Волгу», двадцать четвёртой модели. Новую, чёрную. Если через две недели «Волга» будет у меня, получишь свои сокровища. А нет – они пойдут туда, куда нужно.
-Новая «Волга»? Да где ж я такие деньги достану? – бесился тот.
-Достанешь, если жить захочешь. И ещё – что убьют, не надейся. Тебя убивать никто не станет, и тебе самому повеситься не дадут. Будешь ублажать всех, кого скажут, и ещё при этом «спасибо» говорить. Если, конечно, я останусь в роли пешехода.
Уже через неделю Семён ездил на чёрной блестящей «Волге», на зависть знакомым, имеющим более выгодные «кормушки», но довольствующимся «Запорожцем», «Москвичом», или, в лучшем случае, «Жигулями». А через месяц к нему пожаловали люди в штатском. Вежливо представились – кто такие, откуда пришли…
-Чем могу быть полезен? – спросил Семён. В семидесятые годы люди в штатском могли навестить кого угодно, так что ничего страшного их визит не предвещал. Мало ли что…
-Вы много чем можете быть нам полезны, Семён Ильич – сказал полковник, старший среди этой троицы. – Вы, как нам известно, человек талантливый, незаурядный… И без комплексов. Вам бы не следовало прозябать в какой-то забегаловке, когда Вы можете принести большую пользу стране и народу.
-Я пока что и здесь ни на что не жалуюсь. Сыт, одет, крыша есть над головой – самым необходимым я обеспечен.
-Значит, Вас устраивает зарплата в девяносто рублей и девять метров на общей кухне? – саркастично улыбнулся полковник.
-Чем богаты, тем и рады – простодушно развёл руками Семён.
-А Ваша «Волга» - тоже предмет первой необходимости?
-Ах, вот Вы зачем… Машина – не роскошь, а средство передвижения. А что до «Волги», то дарёному коню в зубы не смотрят. Уж какую подарили, на такой и езжу. Все документы у меня в порядке.
-И кто же дарит Вам такие скромные подарки? И за какие, спрашивается, заслуги, совершенно посторонний человек, вдруг ни с того ни с сего, покупает новую «Волгу» и сразу же составляет дарственную?
-Ну, кто мне «Волгу» подарил, Вы и так знаете. Не от балды ко мне пришли. А за что – это старая история. Однажды я спас этому человеку жизнь.
-Хватит темнить, Семён Ильич! Конечно, участковый вполне удовольствуется и таким ответом. Сейчас случаи типа Вашего редкость, потому что никто не верит ни во что, что нельзя потрогать руками. А вот в нашей работе подобные случаи встречаются часто. Так что говорите правду.
-Я понимаю, Вы представители власти. Но Вы со мной говорите как-то запутано. Скажите конкретно – чего Вы от меня хотите?
-Для начала мы хотим, чтобы Вы прекратили запираться, и говорить неправду. В противном же случае, милицейским операм придётся добиваться Вашего признания, и они его добьются, будьте уверены!
Полковник говорил мягко, без намёка на какое-либо давление, словно речь шла вообще о чём-то нейтральном.
-Признания – в чём? – с удивлением спросил Семён.
-Вы переигрываете. Звучит неискренне – уже твёрдым голосом ответил полковник. – В покушении на изнасилование несовершеннолетнего ребёнка при отягчающих обстоятельствах. Тем более что Вы – организатор, а Ваши сотоварищи – исполнители преступления.
-Лично я не знаю никого, кто чем-то подобным может отличиться. Так что Вы имеете дело либо с недоразумением, либо с дезинформацией. С чьей-то кляузой – рассудительно ответил Семён.
-Вот что, Прохоров! – вскричал полковник. – Такого циничного и бесчестного человека, как Вы, я встречаю в жизни впервые. Совершить такое зверство, опуститься до такой низости – и теперь ещё мило улыбаться, и строить из себя честного гражданина! А не боитесь стать на зоне помелом в параше?
-Я никого не насиловал. Тем более, если известны исполнители, то говорите уже с ними. Они могут перевалить вину на кого угодно, лишь бы спасти свою шкуру. И никого я на такие дела не сподоблял. Так что это чистая клевета.
-Да нет, Семён Ильич, исполнители нам как раз неизвестны. Вы надеетесь, что мы имеем в виду того, кто подарил Вам «Волгу»? Да нет, он не является исполнителем. Да Вы же сами учились на юриста, и прекрасно знаете, что побуждение к совершению противоправных действий с использованием гипноза и внушения, путём введения в беспомощное состояние с целью осуществления заведомо преступного деяния, приравнивается к физическому принуждению.
-Это он Вам сказал, что я его загипнотизировал? Я нахожу это чистейшим абсурдом. Выходит, любой может делать всё, что взбредёт ему в голову, а потом уверять, что он ни при чём, его загипнотизировали! Да и более того, я гипнозом совершенно не владею. Можете это проверить.
-Нам нет необходимости это проверять, потому как нас и не интересует, кто именно его гипнотизировал. Хватит нам того, что мы знаем, для кого всё это делалось.
-То, что Вы знаете – это не факт, а всего лишь гипотеза. И все Ваши обвинения против меня, и вообще незнамо в чём – это просто воздушный шарик, который с лёгкостью проткнёт любой мало-мальски подкованный адвокат.
-Мы знали, Семён Ильич, что Вы умный человек и так легко не поддаётесь. Поэтому к Вам и пришли именно мы, а не милиция – ответил полковник. Подумав, он добавил: - Хорошо, я раскрываю карты. Ваш, как Вы говорите, спасённый влез в огромные долги, чтобы купить эту «Волгу», а кто-то взял, да и не придержал язык по пьянке. А так как в нашей стране всё принадлежит народу, то и каждое сказанное на людях слово сразу становится достоянием слуг народа. Вот мы и заинтересовались – а с чего это вдруг Вашему дорогому другу так срочно «Волга» понадобилась? А этот друг, передав Вам «Волгу» с дарственной и все документы, получил взамен Ваши плёнки, и через десять минут его со всем этим добром и задержали. Он ничего не помнит. Действительно, ничего не помнит. Его так допрашивали, что он перечислил всех своих любовниц, и даже вспомнил девичью фамилию прабабушки, а тот случай в его памяти вообще отсутствует. Мы проверили версию фотомонтажа – она отпала. Все следы указывают именно на этого человека. Тогда мы пригласили нашего специалиста из Москвы, психогипнолога, может, слышали такую фамилию – Бабичев? И было установлено, что этот подвиг был совершён Вашим другом в состоянии полной невменяемости. В состоянии гипнотического транса, вкупе с введёнными препаратами, блокирующими способность противостоять внушению. Кто именно проводил над ним такие опыты – неизвестно. Чьими услугами Вы пользовались – это уже Вас надо спросить. Бессовестные это люди, но, надо отдать должное – профессионалы. Зато нам известно то, что снимали всё это Вы, на Вашу кинокамеру, Вашим же фотоаппаратом, и находится всё это здесь, у Вас дома. Если что-то не нравится, сейчас проведём обыск. И снимали Вы всё это с целью шантажа и вымогательства.
-И Вы, значит, пришли меня арестовать? – засуетился для вида Семён. – Он не помнит! Может, он пьяный был! А если он ещё и наркоту употребляет, которая из человека урода делает, то тут можно ожидать чего угодно. Тут ему уже каждая собака будет гипнотизёром!
-Вот что, Семён Ильич. Я Вам уже всё объяснил, хоть и не обязан был ничего вообще объяснять. Экспертизу проводили весьма тщательную, высококлассные специалисты, и Вам просто бесполезно пытаться что-либо оспаривать. Говорите, спасли ему жизнь? А, между прочим, он повесился в камере! Не слишком ли далеко заходит Ваш юмор?
-Лично мне совершенно ничего не смешно – вяло ответил Семён.
-Короче. Цель нашего визита. Мы хотим предложить Вам сотрудничество. Будете помогать нам, то есть нашему Комитету. Это и будет Ваш вклад на благо Родины. Сейчас мы оформим соответствующий документ, и после этого Ваша история приобретения «Волги» останется на Вашей совести, а история с девочкой – на совести покойного. Дело будет закрыто, я позвоню прокурору и отменю встречу.
Семён был отнюдь не глуп, и прекрасно понимал, что отказы вежливым предложениям от таких всемогущих структур, как КГБ, всегда чреваты последствиями. Понял он и то, для чего полковник КГБ должен был встретиться с прокурором. По поводу его, Семёна Прохорова, ареста. Ещё он подумал и о том, что зацепка за столь мощную организацию, каковой являлся КГБ, может принести выгоду, перспективы роста, и в какой-то мере, защищённость. Естественно, он принял предложение полковника.
Через некоторое время он сменил фартук бармена на строгий костюм служащего какого-то учреждения, перебрался из гостинки на дымной индустриальной окраине города в отдельную квартиру неподалёку от центра, потом, уже много позже, заключил фиктивный брак с фригидной и отсталой Любовью Гореловой – матерью рыжей Светки. (Брак нужен был, что называется, «для галочки», дабы получить характеристику с пометкой «морально устойчив», а такая «супруга» устраивала его уже тем, что не совала нос в его дела, и ни к чему его не обязывала, как домашнее животное. Пришёл, покормил, ушёл). При этом Семён Ильич непрерывно совершенствовался на поприще «сотрудничества». И вот уже в 74-м, когда Комитету понадобились свои люди, приближённые к ЦК партии (естественно, республиканского значения – до союзного Семён Ильич ещё не дотягивал, маловато опыта пока было), тогда и стал уважаемый товарищ Прохоров ездить не на одной чёрной «Волге», а на двух. Служебная добавилась, так как с лёгкой руки своих всемогущих покровителей, Семён получил работу водителя в «гараже особого назначения», именуемом в народе «членовозом». Там и нашла применение на практике его теория о женщинах, любви и сексе – именно Прохоров, «на общественных началах», стал обеспечивать этим деликатным «сервисом» всяческие закрытые банкеты, бани и прочие мероприятия, на которых почётные народные избранники, и их не менее почётные гости, могли как следует «отдохнуть душой и телом». Благодаря такой «общественной работе» он имел возможность в некотором объёме доступа к информации, закрытой не только для обслуживающего персонала, но и вовсе для всех простых смертных. И, узнав многое о «подводной части айсберга» Её Величества Системы, то бишь о том, чем на самом деле живут ревностные борцы за всеобщее равенство и братство, которых он возил сперва на «Волге», а потом ещё и на «Чайках» и лимузинах – Семён Ильич стал ярым врагом Системы, считая её лицемерной, продажной и грязной, как проститутка. Вспоминая свою первую встречу с полковником, Семён Ильич подчёркивал, что полковник упрекнул его в низости, подлости и цинизме, при этом не имея на то никакого морального права. Прохоров уничтожил негодяя, который, кстати, и не довёл свою «программу» до конца – так было предусмотрено самим Семёном Ильичём: пресекать и обезвреживать тогда, как только намерения Шкафчика станут явными, что и было сделано. А то, что в тех или иных целях предпринималось самими такими полковниками, какие афёры замышлялись за дверями кабинетов что в КГБ, что в ЦК, когда жертвами жестоких провокаций и чудовищных экспериментов становился не один «шкафчик», а тысячи, десятки тысяч ни в чём не повинных людей! И тогда Прохоров стал выжидать удобный момент для удара по Системе.
Между тем «членовозом» он был действительно высококлассным. Он отлично водил машину, быстро освоил устройство. В свободное время много работал в гараже, постигая анатомию автомобиля, и скоро уже смог обходиться без помощи ремонтной службы – на доверенных ему машинах весь ремонт и обслуживание он проводил сам, и его машины всегда работали, что называется, «как часы». Если при этом учесть его «особые заслуги» перед народом, вернее – перед его слугами, то вполне закономерно, что когда открылось вакантное место заведующего одним из секторов, его занял Прохоров. Как раз тогда страна переживала новую эпоху – эпоху перестройки, и это отразилось также на «членовозах», когда стали активно применяться зарубежные конструкции и технологии. Репутация Прохорова в глазах КГБ в течение многих лет всегда была безупречной, в ЦК его тоже весьма ценили, и поэтому стражи Системы с лёгким сердцем отправляли Прохорова в загранкомандировки. На всякий случай с ним отправлялся какой-нибудь «человек в штатском», выполнявший по отношению к Прохорову те же функции, что и Прохоров по отношению к нему, и рапорты всегда были неизменны: «Морально устойчив, политически грамотен, по убеждениям коммунист, тлетворному влиянию Запада не поддаётся». А тем временем Прохоров и нанёс свой первый удар по Системе, удар ниже пояса. Во время уже второй своей такой командировки, он тайно нанёс визит в резиденцию ЦРУ, и предложил им свои услуги. Произошло это, конечно же, не с бухты-барахты, как в советском культовом сериале «ТАСС уполномочен заявить», где молодой амбициозный научный сотрудник, кажется, Дубов, поддался женским чарам шпионки и аферистки Пилар, вдобавок разыскиваемой Интерполом по всему миру. Прохоров же собирал информацию о западных спецслужбах много лет – начиная с того момента, как впервые стал подбирать «элитных девочек», и тем самым, с его же слов, «раскусил гнилое нутро и партийной гиены, и чекистской ищейки, и всего распроклятого Союза в целом, уж больно смахивающего на древнегреческую Спарту своим неприятием человеческой культуры и поклонением кровавым идолам». Подробностями своих взаимоотношений с заокеанскими чекистами Прохоров не делился, говорил лишь, что этим он заработал себе вполне приличный капитал, реализовавшийся уже при открытии собственного дела, при создании собственной организации. «Любая организация уже является своего рода маленьким государством» - учил Прохоров – «в котором должны гармонично функционировать все необходимые классы и структуры. Самое главное – каждый должен заниматься своим делом, знать своё место и свою работу, и стремиться к высокому уровню. Все беды начинаются от того, когда сапоги тачает пирожник, а пироги печёт сапожник, когда какой-то «бычара» лезет указывать дипломированному юристу или социологу, а во главу организации ставят какого-нибудь смазливого недоумка, который зато спит с дочкой высокопоставленного папаши».
Когда по всему Союзу прокатилась первая волна протеста против произвола «партийных гиен», Прохоров публично и резко выступил против порядков и устоев, царивших в ЦК, обвиняя их в продажности и коррупции, и подал заявление об уходе из Гаража, мотивируя свой поступок нежеланием «быть в роли прислужника у сластолюбивых дармоедов». После чего он подался в Москву – налаживать контакты с группой смельчаков-новаторов, штурмовавших Верховный Совет с требованиями разрешить частное предпринимательство. Благо дело, Прохоров тоже ехал туда не просто так, а уже зная, что он может предложить своим новым единомышленникам, и чем, в свою очередь, это может быть полезно ему самому. Новаторский дух подкрепился огромной поддержкой осмелевшего народа, который, в свою очередь, черпал эти идеи из СМИ, а в Эстонии у Прохорова были налажены достаточно хорошие отношения с акулами пера и микрофона. Заручившись их протекцией, Семён Ильич знакомился с их московскими коллегами, и уже на страницах центральных газет появлялись статьи о пользе, преимуществе и выгоде легализации частного предпринимательства (тогда это называлось кооперативами), подписанные несколькими фамилиями, среди которых фигурировал и Прохоров. Он прекрасно видел, кем в дальнейшем станут основатели первых кооперативов, и потому небезосновательно считал, что его «фронтовая дружба» с этими людьми впоследствии обернётся «взаимовыгодным сотрудничеством», в самом широком понимании этой фразы. Кроме того, Прохорову и в Москве пригодился опыт его «общественной работы», если ещё учесть, что география его сети «элитных девочек» не ограничивалась одной Эстонией – ведь партийные «дяди» всегда много ездили по стране, и верный Сёма учитывал это обстоятельство.
Наконец, Верховный Совет пал – закон о кооперативах был принят, Семён Ильич вернулся в Таллинн, где им был основан первый в Советском Союзе кооператив, и занимался он тогда частным извозом. С того положения Прохорову было гораздо удобнее подготавливать почву для последующего большого бизнеса, а оставаясь «прилагательным» у партийцев, он рисковал с крахом Системы потерять всё, а крах Системы уже представлялся ему неизбежным. Тем не менее, он сохранил дружеские отношения со многими «партийными», в том числе и с высокопоставленными – спрос на «элитных девочек» был постоянным, а «терять марку» Прохоров не мог себе позволить.
Вообще в ту пору – конец перестройки и начало «великого передела», следовавшего сразу после развала Союза – сфера интимных услуг представляла собой полнейший хаос, а впрочем, это такая отрасль, весьма специфическая, в которой какой-либо порядок и стабильность возможны лишь в исключительных случаях. До появления в конце 91-го года в Таллинне первой фирмы, специализировавшейся именно на этом, вся проституция в городе делилась на основные категории:
-элитные. Только для избранных, то есть для строго определённого круга. Их специально выбирали, подготавливали к будущей профессии, обучали соответствующим навыкам и манерам, и вообще их правильнее было бы назвать актрисами, чем проститутками. Для своих клиентов они играли те роли, которые от них требовались. «Институт подготовки кадров» строился у них на основе «ученической преемственности», а Семён Ильич просто вовремя взял на себя роль курьера, поскольку многие его коллеги считали недостойным занятием всякого рода сутенёрство и сводничество. Мол, одно дело какой-нибудь секретарь, а шлюха – она и есть шлюха, и не важно, под кого она ложится – под генсека или под дровосека.
-гостиничные. Те курировались уже упомянутым мной сообществом, именовавшим себя «гостиничной мафией».
-плечевые, ресторанные, кабацкие. Те работали соответственно на трассе, и в увеселительных заведениях. С появлением и разгулом «рэкета», норовящего обложить данью всех и каждого, тем категориям доставалось «на орехи» больше всех. Их «трясли» и «напрягали» все, кому не лень, и тогда «кабацкие» в основной своей массе перешли под протекторат своих заведений – об их безопасности заботились те, кто руководил этим заведением, или же «держал» его, а непосредственным её обеспечением занимались штатные «вышибалы». «Плечевые» же кооперировались с уголовниками, «стригущими паству» на той территории, где они «делали» свой «бизнес».
-уличные, вокзальные, танц- и просто площадные. Те были уже скорее алкоголичками или бродяжками, чем путанами, и предоставляли свои услуги чаще всего за выпивку или за кормёжку.
И именно в этой бардачной сфере Семён Ильич решил навести порядок. Готовился он к созданию своей империи долго, подбирая нужных людей, нужную материально-техническую базу, заручаясь необходимой поддержкой как в эшелонах власти, так и в криминальном мире; налаживая «партнёрство» с теми «деловыми кругами», чей бизнес, так или иначе, пересекался с его. Его целью было создание монополии на интимные услуги – сначала в пределах Таллинна, а затем – расширение своей монополии на всю Эстонию, и, в дальнейшей перспективе – на все Балтийские страны.
И вот в 91-м году в Таллинне появилась первая такая фирма, затем они стали плодиться, как грибы. Все эти фирмы были акционерными обществами, акции которых принадлежали тоже, в свою очередь, фирме; а уже ей и руководил Семён Ильич. Я уже упоминал некоторые основы его теории организации. Так вот, его организация включала в себя обширную сеть фирм, находящихся в самом Таллинне и в пригородах. Организация базировалась на принципах конкретного, чёткого распределения обязанностей и жёсткой субординации; существовала и система наказаний, причём весьма жестокая, отчего Прохоров и получил хлёсткое прозвище – Чингисхан. Требования к работе были весьма суровыми, и это касалось всех – как самого «обслуживающего персонала», работавшего непосредственно с клиентами, так и «вспомогательного». Установленная Чингисханом «такса» - триста крон в час – даже сейчас, спустя годы после его смерти и сквозь всевозможные перипетии с кроной, остаётся неизменной. Но эта такса распространялась только на классический вариант, в отношении же всякого рода «клубнички» действовал особый прейскурант; при этом все допуски и ограничения оговаривались заранее. Кроме девочек, в фирмах работали и мальчики, были, естественно, и несовершеннолетние (которым, правда, организовывали документы с несколько иными данными), чьи услуги оплачивались вдвойне. На работе царила железная дисциплина – например, запрещалось употреблять спиртное и наркотики, даже стимуляторы – в этом отношении Чингисхан был консервативен. Нарушения правил карались в зависимости от тяжести проступка, и уж горе было девушке, подсыпавшей клиенту снотворного или обокравшей его! Хотя за всех своих сотрудников организация стояла горой – предоставляла жильё, обеспечивала надёжной охраной. Чингисхан пользовался двумя «крышами», одна из них была полицейская, и ей командовал Генерал. Второй «крышей» Чингисхана была мощная местная бандитская группировка, свято чтящая «кодекс чести» и воровские законы, благо дело, во главе её стоял «вор в законе» Ферзь. Таким образом, империя Чингисхана была защищена от нападок извне. Клиент, оскорбивший или ударивший девушку, подвергался приличному штрафу, не говоря уже о более дерзких выходках, типа каких-нибудь подручных средств. И уж не дай кому Бог произнести слово «субботник» - тому лучше было бы сразу свести с жизнью счёты. Разумеется, были у Чингисхана и элитные путаны обоего пола, но это было уже особое подразделение в его Организации, в котором дисциплина была ещё строже, а наказания – ещё ощутимее.
Всех, кто, так или иначе, работал «на благо Родины» - то бишь его Организации – Чингисхан не обижал, и вознаграждал довольно щедро. Неважно, будь то «штатный работник» в той или иной должности (а работы там всем хватало – и водителям, и охранникам, и врачам, и оборотистым снабженцам, и администраторам, и ещё можно перечислять сколько угодно), или вообще человек, не относящийся к его Системе, но оказывающий те или иные услуги его Организации. А преданные Чингисхану силовые структуры (как-никак, государство всё-таки, согласно его же теории) во главе с Генералом и Ферзём, выявляли всех тех, кто «дикарём» промышлял сутенёрством или проституцией. И ставили им условия: мол, или вы с нами, или вы против нас. Эта лавочка теперь наша, так что будьте добры, две секунды на размышление. А по два раза Чингисхан никогда никого не предупреждал.
Когда я познакомился с Чингисханом, его Организация была уже весьма серьёзной, и единственным камнем преткновения на пути к монополии была как раз «гостиничная мафия». Им также покровительствовал Генерал, которого с главарями «гостиничных» связывала давняя дружба, а потому он воздерживался от принятия резких мер по отношению к ним, и в разногласиях между «гостиничными» и Чингисханом Генерал сохранял швейцарский нейтралитет. А мы с Мишкой, узнав, кто такой Чингисхан, решили помочь ему отобрать этот лакомый кусочек у «гостиничных». Мы, собственно, и не рассчитывали, что что-то вообще из нашей затеи получится. Взялись за это просто так, ради шутки. Чисто из спортивного интереса. Я предложил Мишке вариант – «прихватить» их за какие-нибудь серьёзные проступки в этой сфере, и в этом свете преподнести это Чингисхану: мол, иностранцы жалуются ему на таллиннских путан! Что это мог быть за проступок – не столь важно. Обокрали, заразили, избили – всё, что угодно. А Мишка, неисправимый фантазёр, подал другую идею. Посредством воздействия на Ворчуна Гамми, устроить провокацию Юрику Денисову, вызвав тем самым конфликт в среде «гостиничных», и под этот же шумок, используя всё того же Ворчуна, настроить «интердевочек» против их «курьеров» в общем, и против Юрика в частности. Короче, разыграть им петрушкину комедию, и тем самым вызвать полный разброд. Ну, с Мишкиной стороны это был бы акт мести Ворчуну и Полине, как в своё время поступил Семён Ильич со Шкафчиком. А я к этому добавил, что при Мишкином варианте появится реальная возможность подловить «гостиничных» ни много ни мало – на беспределе. Хотя сама по себе идея казалась воистину бредовой, абсолютной бессмыслицей. Но ведь более всего и сеет смуту и панику - именно какая-нибудь нелепая бессмыслица, которая, на первый взгляд, кажется явной чепухой, нереальной и противоречащей всякому здравому смыслу. А потом именно эта чепуха и превращается в реальность, и когда «дойдёт», прояснится, что всё это банальная ерунда, буря в стакане воды, мыльный пузырь в форме атомной бомбы – последствия уже могут быть необратимыми: столько всего нагорожено «из ничего», а ничего-то ничего, да уже поздно… Ну да ладно. Надуем мы им пузырь в форме бомбы. Пусть подёргаются, пусть понаделают глупостей. Нам, по крайней мере, веселей станет.
Первым начал игру Мишка. В отличие от меня, он вообще и не думал ни о каких «пузырях» и «бомбах», ничего наперёд не загадывал, просто охота было ему поиздеваться над Ворчуном. Для этого он купил пива, и отправился к какому-то старому знакомому, тоже охотнику до шуток и розыгрышей. Тот позвонил Ворчуну, представился первым попавшимся на язык именем, и предложил ему «почти даром», то есть за десять тысяч крон, купить целую банку конопли. Глупый и жадный Ворчун сразу «загорелся» этой идеей, и они договорились о встрече. Правда, «продавец» просил ни в коем случае не посвящать в эту афёру Юрика, сославшись на свои личные с ним разногласия как раз на почве «кайфа». Ворчун возразил, что деньги всё равно придётся занимать у Юрика, «потому что больше не у кого», на что получил ответ, с Мишкиной подсказки: «А ты скажи – для Полины надо!».
Что удивительно – получилось! Очевидно, Юрик уже давно привык к бзикам и заскокам Ворчуна, и его постоянным заниманиям денег на капризы Полины. Может, и без личной выгоды тут не обходилось – если, например, Ворчун не только исправно отдавал долги, но, в знак благодарности, и всячески «шестерил» на своего «благодетеля». Не отказал ему Юрик и на сей раз. В назначенный день, за час до встречи, Мишка с тем самым приятелем, опять позвонили Ворчуну, спросили «как дела», и удостоверились, что деньги уже у него на руках. И вот вскоре Ворчун бегом выбежал из подъезда, и помчался вприпрыжку к автобусной остановке, а навстречу ему шагали два завсегдатая пивного ларька, всегда готовые за хорошее угощение оказать услугу. То есть набить морду кому угодно. На кого покажешь, тому и набьём, только наливай.
После такого Мишкиного удачного хода второй ход уже предпринял я – слегка повтирал мозги Полине, заинтриговав её тем, как не напрягая мозг и беря всё с потолка, можно с ходу дурачить её спесивых дружков, и при этом не только посмеяться, но и поиметь с этого выгоду. Ещё и Мишка со своими шуточками вошёл во вкус. Подобно тому, как я «залечил» Полину, Мишка запудрил мозги своему бывшему сотоварищу не то по каким-то курсам, не то по кружку или клубу. Тот парнишка был, как видится, дурак дураком, инфантильный, совершенно ни к чему не приспособленный, ещё вдобавок и безнадёжно влюблённый в Полину. Правда, родня у этого «принца на горошине» была довольно знатная. То есть знакомства у него были, и деньги тоже водились. А поскольку в связях он был не слишком разборчив, то не мудрено, что возле него околачивалось множество всяких сомнительных типов, воображавших себя «деловыми», будучи в действительности заурядной шпаной, не имеющей за душой ничего, окромя апломба. Ну, в общем, этой шпане настало время для великих подвигов, как вдохновенно просветил их великий «посвящённый», то бишь этот самый «принц». И объявили они третью мировую войну, да не кому-нибудь, а Ворчуну Гамми.
Все наши трюки и хитросплетения я описывать не стану. О наших с Мишкой афёрах и приключениях того времени можно написать целую отдельную книгу; скажу лишь то, к какому результату это всё привело. Работавшие под Юриком Денисовым и его компаньонами девочки стали жаловаться на произвол и наглость, и позволять себе, в свою очередь, подобные вольности. Тут ещё и один дружок того самого «принца на горошине» умудрился вызвать на себя гнев самого Юрика, а когда тот пожаловал к нему в гости для «выяснения отношений», тот, не долго думая, схватил не то отцовское, не то дедово, охотничье ружьё, да и прикончил гостя в упор из двух стволов. А после этого, объятый ещё большим страхом, предпочёл повеситься, чем ожидать ещё более лютой казни. Виновником всей этой мясорубки оказался, конечно же, Ворчун Гамми. С ним поступили ещё проще. Без лишних разговоров, ни о чём не спрашивая, его среди ночи вытащили из постели, где он мирно похрапывал в объятиях Полины, взяли за руки и за ноги, раскачали – и в окно, с шестого этажа. А уже сквозь нашу призму, дошли до Чингисхана прямые упрёки в адрес «гостиничных», обвинения в откровенном беспределе. И Чингисхан уже говорил с их руководителями в другом тоне. Его поддержал уже и Генерал, и тогда «гостиничным» пришлось поступиться одной своей отраслью. Теперь и в отелях интим-сервис стал осуществляться фирмами.
После этого мы с Мишкой посвятили Чингисхана в то, что мы сделали, и какую роль сыграли наши «подлянки» и «розыгрыши» в этом инциденте, завершившимся фиаско «гостиничных» и укреплением позиций Чингисхана. Так мы вошли к нему в доверие. Он заметил нас, он понял, что мы – люди, умеющие мыслить и привыкшие всего в жизни добиваться сами, при этом разбирающиеся в окружающем мире.
-Мы хотим работать с Вами – искренне признались ему мы с Мишкой.
-Нет, ребята – ответил Чингисхан. – В этой системе вам делать нечего. Потому что сюда есть вход, а выхода отсюда нет. И здесь уже всё строго поделено – кто, что и как. Здесь один мозг, а все остальные – роботы, и для вас тут применения не найдётся. В «быки» вы не годитесь, в «казначеи» тоже; ваша задача другая – учиться и находить себя. Я и сам сейчас воспринимаю свой бизнес как полигон для испытаний. Он мне необходим для создания своей Организации. Вот ты, Андрей – организатор. Тебе надо учиться управлять людьми и распределять ресурсы. Не поддаваться на провокации – знаешь ведь, как всё это делается. И выбирать свой стиль, свою сферу. Ты, Миша, в управленцы не годишься. Ты никогда не будешь ни лидером, ни организатором. Твоё кредо – советник, аналитик, исследователь. Учись, познавай, твори. Вы легко сможете работать вместе: Миша будет разведывать, где что к чему, и подавать идеи, а Андрей – развивать их, и воплощать в жизнь. Ты, Мишка, по натуре фантазёр, твои проекты могут так и остаться воздушными замками, а практическая сметка Андрея даст этим проектам реальные отображения. Как в театре – сценарист и режиссёр. А я – я буду вам помогать. Я дам вам первые уроки – что такое деловой мир, и что такое заниматься делом. Я буду вам поручать кое-какие дела, и вы будете зарабатывать, и приносить нам пользу. Вы узнаете и поймёте, для вас этот мир или нет. Но, во-первых, не задирайте нос, во-вторых, держите язык за зубами, и в-третьих, никаких шуток и самодеятельности, все варианты оговаривать и согласовывать со мной. В моей симфонии дирижирую я, и вообще, чего стоит оркестр, если в нём есть два дирижёра.
Мы с Мишкой с огромной охотой оказывали «всякие услуги» - то подменяли водителей, то за кем-то следили, то ещё чего-нибудь – какая разница, что именно… В какой-то период, когда Светка слишком много себе позволяла, я опасался навлечь на себя гнев Чингисхана, но тут уже спасибо Мишке. Хоть и наломал он дров немерено со своей игрой в Пинкертона, да и сам наполучал неслабо, даже побывал у Самого в немилости, но затем всё встало на свои места. Чингисхан мне покровительствовал так и так – независимо от моих отношений со Светкой.
Ещё дядя Сёма мне посоветовал пойти на курсы экстрасенсов. Разумеется, эти курсы я окончил, так как советы дяди Сёмы следовало воспринимать, как в армии приказы. Я прошёл шесть ступеней, освоил технологии Лазарева, Грабового, хотя больший интерес у меня вызвали всё же Мильтон Эрикссон и Ричард Бэндлер. И уже после этого Семён Ильич доверил нам «кассетный бизнес». То есть даже не нам, а мне – ответственным за проведение операций был я. Этот бизнес заключался в том же самом, что много лет назад сам Чингисхан сотворил со Шкафчиком. Я делал то, что делали фокусник и нарколог, благо дело, у меня уже были необходимые для этого умения; Мишка выступал в роли самого Семёна, а уж найти кого-нибудь, чтобы «вырубить» клиента, было не так сложно. Для этого нам выделил человека сам Чингисхан, поскольку привлекать к кассетам человека с улицы, ясное дело, не хотелось.
Чувствовалось, что я больше интересовал Чингисхана. С Мишкой он общался главным образом посредством меня, за все наши «поручения» расплачивался со мной, и вообще, с его слов «Мишке не хватает гибкости, реакции, мобильности. Как упрётся во что-нибудь, как баран, так и будет переть, пока не поймёт, что всё время шёл вообще не туда, куда нужно. Это его и сгубит. В погоне за какой-нибудь сиюминутной блажью, он упустит все свои возможности. Ему нужно работать над собой». Потом, уже незадолго до своей смерти, Чингисхан сделал мне королевский подарок, сказав при этом: «На все случаи жизни нужно иметь щит и меч. Я подарю тебе свои доспехи. Они находятся в Питере, но учти – это только на самый крайний случай. Они всегда будут служить верой-правдой Кардиналу, сделают всё для того, кого они зовут Ваше Преосвященство. Но и ты их береги и цени. Не злоупотребляй. Мы с тобой поедем туда – я тебя представлю, как своего преемника». Смысл его тогдашних слов я понял уже потом, гораздо позже, поэтому об этом будет сказано несколько позднее.
В общем-то по отношению к криминальному миру Чингисхан был убеждённым сторонником того, что здесь, в Эстонии, должны править бал местные кланы, а не заезжие российские, кавказские или польские гастролёры; и всегда пользовался случаем поддержать местных (того же Ферзя, к примеру), и поставить на место чужаков, лезущих со своим уставом, но к питерской братве у него было отношение особое. Он не то, чтобы их активно поддерживал, просто проявлял лояльность и добрососедские настроения. Отчасти это было связано с выходом на транспортные узлы, курируемые «питерцами», но секрет также крылся всё в тех же «доспехах Его Преосвященства», которые впоследствии стали моими. Правда, «инструкцию по выживанию» он мне дал гораздо раньше – на одном светском вечере, где я присутствовал, как его гость.
Моё внимание привлекла одна молодая (впрочем, мне тогда она казалась взрослой женщиной), эффектная, одетая богато и со вкусом, обладательница роскошных форм и безупречных манер, восхищённо провожаемая многозначительными взглядами очарованных мужчин. Я поймал себя на мысли, что и сам бы не против… - но от этой мысли меня как раз и бросило в жар. Мне было всего двадцать лет, а ей, как выяснилось – двадцать четыре, и среди её обожателей, были люди даже такого ранга, как сам Чингисхан.
Заметив, чем занято моё внимание, Чингисхан мне сказал:
-У тебя отменный вкус, Андрей. Правильно, присматривайся. Это Жанна Королёва, звезда местного разлива. Её папа комиссар полиции, особо тяжким отделом командует, а брат – вон он ходит, перед бильярдом – тоже известный человек, авторитет в питерской братве. Его так и зовут – Коля Питерский. А сама она что – просто женщина, и этим уже всё сказано. Просто тебе понадобится - и с законом дружить, и со славным градом на Неве. А лучшие позиции ты себе обеспечишь, если станешь её мужем.
-Её мужем?! – моему изумлению не было предела.
-Да, Андрюша, мужем! Её сердце пусто! У неё поклонников море, но все ей сулят только россыпи денег и купание в роскоши. А этого всего у неё и так хватает. А ты возьми и предложи ей что-нибудь своё. А что – не мне тебя учить. Чем ты, чёрт тебя подери, так хвалился? Герой-любовник, тонкий знаток, кто ты там ещё? Чему тебя учили на курсах экстрасенсов? Светке да Полине уши морозить? Так это каждый дурак сможет!
Я начал с того, что пригласил Жанну на танец. Весь последующий вечер она танцевала уже только со мной, оценив по достоинству мой талант танцора. Ещё я угощал её коктейлями, создающими соответствующий настрой, болтал без умолку разные красивые глупости, затем предложил ей уединиться для прогулки подальше от этих «сытых и самодовольных масляных рож». Она действительно устала от этого «светского общества», и мы покинули мероприятие. Дальше мы проводили время втроём – к нам присоединился Мишка, и мы с удовольствием музицировали. При этом я также упражнялся в гипнотических своих способностях, но это уже роли не играет. Я заболел ей, я всей своей натурой ощущал, что я должен её очаровать и сделать своей, а это значит, что она должна заболеть мной.
Новый 94-й год мы встретили уже мужем и женой. Жанна была на седьмом небе, я тоже был весьма доволен. То, что на первый взгляд казалось мечтой безумца, стало реальностью. Войдя в её семью, я обзавёлся новыми связями, вскоре основал свою посредническую фирму – у меня был обширный банк данных относительно всех сфер бизнеса, и я смог в полной мере реализовать свои задатки посредника. Ко мне обращались желающие наиболее выгодно продать или купить, предложить или воспользоваться услугами – и я всегда находил оптимальный, с моей точки зрения, вариант; главное было – убедить партнёров в его оптимальности.
Потом, уже после смерти Чингисхана, я стал проявлять больше самостоятельности, мне надоела роль «приказчика избалованной бабёнки», как метко охарактеризовал это Пушкин, и я стал играть уже по своим правилам, сам расширять круг своих деловых партнёров, и в первую очередь своим любимым способом – обольщая женщин.
Результатом моих таких исканий стал крупный скандал, и наш брак с Жанной был расторгнут, при этом вся семья Королёвых обвинила меня во всех смертных грехах, и мой посреднический бизнес процветал лишь за счёт «особо деликатного» посредничества – при крупных операциях с чем-нибудь противозаконным, или предоставлении услуг, не одобряемых властями. Мало ли – кто-то хочет сбыть партию порошка какао, выдав его за героин, или воспользоваться услугами киллера, а то и пятилетней проститутки. Правда, всё это делалось в условиях строжайшей конспирации – к таким делам я был уже вполне подготовлен.
Впрочем, посредничеством я занимался всегда и очень охотно. Но тогда, когда дело с Королёвыми приняло такой оборот, мне пришлось «раскручиваться» через новые каналы. Я пробовал себя в различных отраслях бизнеса – как легального, так и не очень; и вдруг, случайно познакомившись с одной женщиной, неудовлетворённой высокопоставленным, но сексуально несостоятельным мужем – я окончательно понял, что бизнес – лишь промежуточный этап. Я взял курс на дорогу, ведущую в Большую Политику. И я уже знал, как я буду этот курс прокладывать.
Всё началось с этой дамы. Для самой Ёлочки – так я её ласково называл, подлинное же имя её Эльвира – я стал просто отдушиной, слабостью и её тайной, запретным плодом, ввиду этого особенно сладким. А для её мужа, топливного магната Отто Юргенса, я стал источником ценной информации. Он был человек толковый, деловой, и мне казалось, он вовсе не задавался вопросом, было ли у меня нечто недозволенное с его женой, или не было. Он жил только одним своим бизнесом, а больше ничем он и сам не интересовался, и не интересовал, в том числе меня.
Именно Отто помог создать моему знакомому, в прошлом таксисту, а затем – председателю таксомоторного кооператива (как в своё время и Чингисхан), создать новую таксофирму, в правление которой вошёл и я. Уже позже мы объединились с другой фирмой, занимавшейся всякого рода грузоперевозками. Но хоть я и вхожу в состав правления и являюсь также акционером, это не мешает мне быть по совместительству таксистом. Именно благодаря последнему обстоятельству мои предложения, мои идеи проходят с большей поддержкой сотрудников. Ведь куда ближе народу тот, кто наравне с ними крутит баранку и знает все тонкости трудовых будней, все неровности и проблемы в жизни таксиста, дальнобойщика, механика или диспетчера, чем отгородившийся от внешнего мира стенами своего кабинета чиновник.
После этого, опираясь опять же на поддержку Отто и его «товарищей по несчастью» (о них – позже), я основал Независимый профсоюз водителей (в основном как раз дальнобойщиков и таксистов), ставший впоследствии Независимой Ассоциацией работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения. Этот профсоюз отличался от официальных тем, что оказывал более действенную помощь своим членам, благо дело, на то у нас были финансы, и были свои меценаты. Руководят этим профсоюзом, понятное дело, подставные лица, фактически же всем заправляет созданная мной команда, себе же я выбрал должность «член-эксперт Совета». Как и в фирме, я член Совета акционеров. Это и был мой первый шаг в Политику – из народа, от народа и за народ.
Так вот я теперь и живу – дела фирмы, дела профсоюза, в перерывах весьма охотно «таксую». Посреднические услуги по старым, годами отлаженным каналам, друзья – хотя в человеческом смысле, другом я могу назвать только Мишку. Ну и, конечно же, женщины – как же без них. И теперь, словно гром среди ясного неба, свалился на меня этот «Москвич».
В принципе, этого и следовало ожидать – уж я-то знал, на что шёл, ещё тогда, в апреле месяце, когда весь этот проект родился только на словах. Вот она, бытовуха. Вот оно, ЧП, после которого все летние лавочки вдоль побережья перешли под крыло Ферзя. Только выходит, я что-то не просчитал. Кого-то недооценил. В результате я и попал в переплёт, такой запутанный и нечистый, что может быть чреват для меня крупными потерями. Мной вовсю интересуется Козлов (интересно, как он вообще умудрился выйти на меня через этого недотёпу Мурата?), и теперь мне приходится самому объясняться – как меня угораздило оказаться с таковым в одной упряжке. Да к тому же, это объяснение будет далеко не последним, меня насчёт него уже предупреждали, поэтому придётся делать то, чем я в тот день с таким упоением хвастался Генералу. Сбить Козлова с толку, заставить его себе противоречить. Конечно же, задачка не из лёгких. Там я сослался на свою самую большую слабость – женщины. Козлова это нисколько не устраивает. У него есть веские основания меня ненавидеть – не только, как советский человек приспособленца (а он и есть чисто советский, до мозга костей, советским он и останется до самой могилы, хоть отправляй его в Штаты, хоть в безмятежные Альпы – он и там за всю жизнь не изменится, потому что это природа такова, продукт искусственного отбора и специального взращивания – вот он!); вдобавок к этому ещё примешиваются его личные счёты с бывшим шефом. Его шефом, естественно, и моим же бывшим тестем. В любом случае, мне нужен хороший юрист и хорошая протекция с чьей-либо стороны – чтобы этот юрист действительно занялся этим делом.
Я остановился на Третьякове – он талантливый человек, блестящий адвокат. Его услугами пользуется и Коля Питерский, и Отто Юргенс, правда, последний должен расплачиваться баснословными суммами, которыми я попросту не располагаю. Почему же, я вообще-то человек не из бедных, но наличие средств вовсе не предусматривает возможность вольной растраты; и ведь существуют же такие понятия, как «живые» и «мёртвые» деньги. Ладно, это детали. Помимо всего прочего, Третьякова связывает давняя дружба с семьёй Королёвых, что, собственно, и препятствует налаживанию нужного контакта между нами. Значит, с семьёй Королёвых надо мириться, причём в первую очередь – с Жанной. Это принесёт больше пользы, нежели всяческие «подкатывания» под бывшего комиссара.
Я решил нанести Жанне деловой визит. Узнав её новый адрес – теперь она вновь замужем, и её фамилия по мужу Ерошкина – я привёл себя в нужный вид, купил дорогой букет цветов, и поехал к ней.
Когда она открыла мне дверь, я на мгновение почувствовал себя тем двадцатилетним юношей, кем я был при первой нашей встрече. Я не видел ее, по меньшей мере, четыре года, и отметил про себя, что она всё же ещё больше похорошела. Я тут же взял себя в руки, осознавая, за чем пришёл, и решил не предаваться воспоминаниям, и не пускаться в излишнюю сентиментальность. Она смотрела на меня глазами, полными удивления, затем быстро надела маску снисходительности. Мол, она – преуспевающая деловая леди, счастливая жена, мать семейства, хозяйка дома; и при этом – шикарная, сексапильная, обаятельная женщина, которая во всём на высоте. Прямо, как Мэри Поппинс – Леди Совершенство, стоит и смотрит с ласковым снисхождением на своих таких вот обожателей с цветами, околдованных её улыбкой. Вспомнилась мне почему-то моя излюбленная цитата о женщине, «излучающей неотразимый шарм гордой красоты, зрелой женственности и природного обаяния» - и я понял, что ей хотелось предстать передо мной именно в таком свете – неприступной королевы. К сожалению для неё, я слишком хорошо знаю психологию, чтобы падать к её ногам в поклоне.
-Здравствуй, Жанна! – сказал я, и протянул ей букет цветов. – Ты потрясающе выглядишь. Прими от меня этот скромный презент.
-А вот это, Попов, совершенно излишне – холодно ответила она через порог. – Так же, как и то, что ты вообще здесь оказался – и она отвела мою руку с букетом в сторону.
-Вот что, Жанна – я сменил тон. – Я к тебе пришёл вовсе не на правах воздыхателя, и вовсе не любоваться тобой. Я пришёл по делу, и эти цветы – просто знак вежливости. Я не прошу прощения, не добиваюсь симпатии, и уж, тем более, не заигрываю. А ты ведёшь себя для своего имиджа несолидно. Вряд ли королева Англии не примет букет от своего подданного или иностранца. А ты, для пущего фарса, ещё бы бросила этот букет мне в лицо!
-Ты пришёл сюда говорить мне гадости? Хватит, сыта по горло! Твои пафосные шуточки и кривлянья мне даже не смешны.
-Я ещё раз повторяю: я пришёл по делу. Так что давай, отставим эмоции на задний план, и спокойно поговорим.
-Попов, ну какие у меня могут быть с тобой дела?
-Ты сначала выслушай, а потом уже делай выводы. Такие категоричные реплики выставляют тебя в невыгодном свете.
-Да мне не важно, что ты там себе возомнил. Я тебя знаю, я с тобой прожила весь этот цирк – у нас с тобой не было ни настоящих чувств, ни настоящей семейной жизни. Была бурная романтика, пылкая страсть - всё как в курортном романе. Я оказалась очередной твоей приятельницей. Но не женой – ты не воспринимал этого, ты не хотел меняться, ты так и продолжал донжуанствовать. А теперь у меня муж, семья – мы живём, как и положено семье, а не играем в идеальную пару на светском балу, как с тобой. У нас прекрасный ребёнок. Я работаю в семейном бизнесе, вместе с мужем, а дела Коли, хоть он мне и брат, меня не касаются. Да и не только его, но и всего, с чем я соприкасалась раньше. Теперь приходишь ты, как ни в чём не бывало, суёшь цветы, и говоришь о каких-то делах. Да если ещё вспомнить, как ты ушёл от меня в последний раз… - что-то её, видать, задело, раз она пускается в такие монологи.
-Теперь послушай сюда. Я не намерен ворошить прошлое. Не намерен выяснять отношения. Мы уже давно с тобой всё выяснили, и нечего после драки кулаками махать. Просто, во-первых, не стоит делать свои эмоции достоянием подъезда – давай пройдём в коридор. Думаю, твоему мужу тоже будет предпочтительней, чтоб ты говорила при нём, а не шушукалась здесь, на лестнице.
-Мне некогда с тобой разговаривать. Мне надо кормить ребёнка – она хотела захлопнуть передо мной дверь, но тут я её остановил:
-Однако это не так уж срочно, раз ты находишь время на такие длинные тирады. Теперь о деле. Мне нужен адвокат, и в этом я надеюсь на твою помощь. Речь идёт о Третьякове.
Она как-то внезапно переменилась – очевидно, ожидала от меня какой-нибудь дерзости, а оказалось вон чего… Теперь она чувствовала за это неловкость передо мной.
-Третьяков… Но я и не так хорошо его знаю… Это больше отец… Попробуй, с отцом может поговорить.
-Мне гораздо легче иметь дело с тобой. Тем более, отца я не хотел бы в это дело ввязывать – у него, если помнишь, был такой заместитель, как дядя Петя.
Тут в коридор вышел муж Жанны – высокий, плотный мужчина лет тридцати пяти, в розовой футболке и шортах.
-Так, что за проблемы? – спросил он, глядя на меня с подозрением.
-Это Попов – сказала Жанна извиняющимся тоном. – Ему что-то отец понадобился…
-Не отец, а адвокат – поправил я. Ещё мне не хватало вмешиваться в их семейные сцены…
-Потому и с цветами? – изрёк Ерошкин. – Для адвоката?
-Советую почитать на досуге литературу об этике и культуре – ответил я. – Там об этом всё написано.
-Поставь цветы в вазу – сказала Жанна мужу, уже желая разрядить накаляющуюся обстановку – я сейчас его провожу и приду.
-Послушай, Жанна – сказал я ей, когда муж удалился – я не хочу ни прошлого, ни личных каких-то… Я просто тебя прошу. Прошу по-человечески, как давнего доброго друга, как умную, энергичную и независимую женщину, которую я уважаю. Помоги мне с Третьяковым. Буквально на моих глазах погибли люди, и мне грозит суета-маета по инстанциям, а при моём нынешнем положении это слишком много ставит на карту. У меня тоже новая жизнь. Я веду большую общественную работу, у нас своя фирма, ещё и «таксую» заодно… Я прошу тебя просто помочь. А когда тебе нужно будет, и я помогу тебе. Просто, по-дружески и бескорыстно. Как в вашем мире, наверное, не принято.
Я говорил ласковым, доверительным тоном, и видел, что Жанна заметно отходит, оттаивает – она выплеснула на меня весь свой гнев, и теперь, напротив, проникалась сочувствием.
-Хорошо, я поговорю с ним – сказала она. – А ты всё-таки попробуй, свяжись с отцом.
-Спасибо, Жанна. Спасибо – душевно сказал я, и тут опять появился её муж.
-Андрей – сказала Жанна мужу (случайность или закономерность, что его тоже так зовут?) – дай мне там телефон.
-Что там опять – проворчал недовольный муж, и через миг появился с маленьким, серебристым, изящным мобильником.
-Попов, записывай номер отца…
Что ж, и с Владимиром Иванычем полезно будет пообщаться, делая упор именно на их с Козловым взаимную неприязнь. Авось дядя Вова не побрезгает воспользоваться шансом - так или иначе поддеть этого Козлова, даже сейчас, когда они уже ничем не связаны. Потому что даже Эллочка, при всём своём очаровании, никак не может иметь на Третьякова такого влияния, чтобы тот начал что-то вообще делать, не получив перед этим на лапу, как следует. Да и у меня нет никакого желания посвящать в такие дела – ни Эллочку, ни, тем более, Отто, хоть они тоже не один год знают Третьякова. Тут уж лучше пользоваться старыми каналами.
 
…Владимир Иваныч встретил меня с не меньшим удивлением, чем Жанна.
-Андрей? Ну, заходи – сказал он, открыв мне дверь своего двухэтажного коттеджа рядного типа. – Джек, фу! – прикрикнул он на собаку. – С чего это ты вдруг? – спросил он, глядя на меня с каким-то подозрением и любопытством. – Не просто так же…
-К чему такая предвзятость, Владимир Иваныч? Почему бы мне и не зайти просто так, к старому знакомому? Посидеть, поглаголить, кофе попить с коньячком? Во-первых, здравствуйте – правую руку я протянул ему, левой извлёк бутылку коньяка.
Королёв мою руку пожал, и глядел на меня недоуменно молча.
-Чего-то на тебя не похоже – задумчиво проговорил он.
-Почему это непохоже? – в своей обычной, уверенно-оптимистической манере ответил я. – Я своих старых знакомых не забываю.
-Ладно, проходи, рассказывай – Королёву всё никак не удавалось отойти от удивления.
-Интуиция Вас не подвела, Владимир Иваныч – сказал я, хотя я прекрасно знал, что мой визит представлялся Королёву не дружеской посиделкой, а вызванной необходимостью, вовсе не в силу интуиции. – Я действительно хочу с Вами посоветоваться, и здесь дело касается как раз наших старых знакомых.
-Ну, во-первых, ты же знаешь – я от дел отошёл, а во-вторых – я не понимаю, чем я теперь (он почему-то сделал акцент именно на этом слове) могу быть тебе полезен. Что это вообще за старые знакомые?
Дорогой марочный коньяк всё же повлиял на бывшего комиссара: раз уже интересуется, о ком идёт речь… Впрочем, истинная цель моего визита прояснится для него гораздо позже, а пока он накрывал на стол, будучи в превосходном расположении духа. Очевидно, предвкушал удовольствие на мне «проехать» - с умным видом послушать, побаловаться на дармовщинку коньячком за пару тысяч, наговорить каких-нибудь красивых слов, да и выставить вон, упрекнув на прощанье в глупости и неразборчивости.
-Речь идёт о Козлове и Третьякове.
-Козлов и Третьяков? – у дяди Вовы аж брови вскинулись кверху. – Хм… Интересно, куда это ты так вляпался. Кому-то, видать крупно дорогу перешёл, раз там уже Третьяков задействован. Опять, небось, дела амурные?
-А разве это уголовно наказуемо? – улыбнулся я. – Третьяков там пока ещё не задействован. И ещё, давайте сразу оговорим. Мы с Вами люди взрослые, серьёзные, поэтому давайте не будем ворошить бельевую корзину. Я вас ничем не обидел, как отнеслась ко всему Ваша семья – это Ваше право, я ни на кого зла не держу. Тем более, у Жанны своя семья, говорит – счастлива. У меня тоже своя жизнь, тоже ни на что не жалуюсь, и поминать прошлое нет никакой необходимости. Мы с Вами мужики, в конце концов.
Тем самым я дал понять, что не восприму даже намёков на разговоры относительно моих взаимоотношений с этой семьёй. Обстоятельства моего развода с Жанной были таковы, что я оказался облит грязью с ног до головы. Меня обвиняли в мелочности, лживости и корыстолюбии, упрекали, что они меня, мол, чуть ли не из жалости пригрели, а я ими всеми пользовался в своих интересах, и готов был продать при любом удобном случае, так же, как я предал Жанну, встречаясь с другими женщинами. (То есть, как это понимать? Выходит, я их всех «разводил», как лохов, пользуясь ими в своих интересах? Ну, тогда пеняйте уже на себя, глубокоуважаемые господа лохи. Я вас ни к чему не принуждал, и не обязывал.) Я потерял массу деловых партнёров, в некоторых слоях меня стала сопровождать репутация изворотливого и нечистоплотного дельца. Но, тем не менее, я, начав всё опять с нуля, теперь уже довольно твёрдо стою на ногах, да и даже тогда от меня отвернулись далеко не все. Были и такие, кто не воспринял всерьёз эти кляузы, и продолжали мне доверять и со мной сотрудничать. Даже сам Ферзь во всеуслышанье сказал, что переносить дела постельные на деловой фронт – нелепость и ребячество, а заглядывать в чужие штаны – просто низость, и тем самым они дискредитируют не меня, а самих себя. (Один Коля Питерский держался от той шумихи в стороне – ему всё это было вообще до балды. Он и так был сыт по горло и родительским апломбом, и сестриными капризами, а меня воспринимал совершенно нейтрально, так же как и я его.) Что можно ещё глупее придумать? Раз я изменяю Жанне, значит, с таким же успехом я продам всех своих партнёров ихним конкурентам! Смешные, глупые задаваки! Но всё же такое обо мне мнение бытовало…
А на жизнь мне и впрямь нечего жаловаться – сперва появилась Ёлочка, тоже подарок судьбы, а как я уже упоминал, дорогому бриллианту – и дорогую оправу. Она в своём роде оказалась далеко не одинока, и вообще, как выяснилось, из женщин её круга и её положения, подобные проблемы переживает чуть ли не каждая. Тут уже я, что называется, вошёл во вкус, и, пользуясь таким случаем, открыл для себя новый мир. Это тоже было своего рода взаимовыгодное сотрудничество – я, естественно, в условиях определённой конфиденциальности, устраивал им такие «праздники», которыми они не могли насладиться со своими мужьями. А они, преисполненные ощущением счастья и благодарности, снабжали меня ценной информацией. Заодно мне помогала и дружба с их мужьями – они мне всячески покровительствовали, и помогали мне во всех моих начинаниях. Тот же Отто Юргенс. Или господин К. (фамилию не сочту нужным афишировать – она на слуху у всей Эстонии). Тоже магнат, такого же пошиба, как и Отто, только его вотчина другая – средства массовой информации. Его красавица-жена Алиса… Знойная женщина, мечта поэта. Муж Изабеллы – капитан круизного судна Мартин Фредберг, человек с огромными связями по всему миру, и тоже постоянно отсутствует. Ему жена нужна скорее «для эскорта», у него самого запросы несколько иного рода. Муж Марии, бывший политик, а ныне банкир.
Я улыбнулся своим мыслям, глядя в телевизор. По телевизору как раз рекламировали «Жилетт – лучше для мужчины нет!». Полный джентльменский набор: Эльвира – повелительница тьмы, Изабелла – дочь пирата, Алиса в стране чудес и Просто Мария. И никому из них самих, их мужей, ставших моими компаньонами, и из того общества, в которое благодаря им я стал вхож, вовсе не следует ничего знать о том, что у меня бывают подобного рода истории. На то существуют старые знакомые – Авария – дочь мента, например.
-Ну ладно, ладно – отмахнулся Королёв. – Не перед телекамерой!
-В общем, Козлов. Он ведёт дело, именуемое «красный «Москвич»». Я разолью! – я открыл коньяк и разлил по рюмкам. – Ваше здоровье!
-А у тебя что, «Москвич», что ли? – саркастически хмыкнул Королёв.
-«Москвич» не у меня. Дело в следующем. Вызывает меня Козлов, и спрашивает о неких двух молодых людях, которые якобы при мне погибли. Я при этом никого из них даже и в глаза не видел, а если и видел, то уж во всяком случае, лично с ними не знаком. Потом появляется некий субъект, явно с хроническими расстройствами, и заявляет о моей причастности к делу. Вызывают меня на очную ставку, ни я никого, ни меня никто, естественно, не узнаёт, зато неизвестно каким образом, там оказался Мишка Феоктистов.
-Что-то я никак в толк не возьму. Ладно, погоди.
Он взял мобильный телефон, и позвонил какому-то Тойво. Они говорили по-эстонски.
-Сейчас придёт один товарищ, я тогда войду в курс дела. А то ты так говоришь, что я вообще ничего не понимаю.
Мы продолжали выпивать, рассуждая при этом на отвлечённые темы. Королёв больше всего ругал полицию.
-Петька мужик дотошный. Настырный. И мыслит по-старому. Стрижёт всех под одну гребёнку. А сейчас так нельзя. Сейчас бизнесу волей-неволей приходится считаться с криминалом. А Петька любит вынуждать всех, чтобы сдавали друг друга. Что, чекист он и есть чекист, в какую ты форму его не одень. А вот и Тойво! – тут раздался звонок в дверь, и дядя Вова пошёл открывать. Его сопровождал Джек – немецкая овчарка, заливисто лая и виляя хвостом.
В комнату Королёв вернулся не один – с ним был долговязый парень лет тридцати, одетый в пёструю футболку и рваные джинсы. В обоих ушах, заткнутых наушниками от плейера, у него были серьги, на каждом пальце сверкали стальные кольца, а волосы напоминали скорее разлохмаченный крашенный мех, непослушно торчащий из-под сдвинутой козырьком назад фиолетовой кепки с розовым помпончиком. Парень был необычайно оживлён – наверняка принял какой-нибудь допинг. Вдобавок ко всему, на нём ещё были роликовые коньки, а музыку, игравшую в его наушниках, можно было слышать на расстоянии десяти метров. Ничего вокруг не замечая, он плюхнулся на диван и открыл свой маленький дипломат – то оказался переносной компьютер.
-Тойво, залезь-ка к ментам, посмотри, что там ещё за красный «Москвич».
Хакер лишь хмыкнул в ответ.
-Андрей, как там коньяк – ещё не выдохся?
В ответ на предложение выпить рюмку, Тойво мотнул головой. Мы с дядей Вовой продолжали свою незатейливую беседу, попивали коньячок, и наконец, Тойво сказал:
-Готово.
-Иди, запиши это в мой компьютер. Чего хочешь?
-Как обычно.
Меня слегка удивило, что Королёв пользуется услугами такого хакера, хотя его экстравагантность могла быть и самой что ни на есть маскировкой. Хакер ушёл, а Королёв, проводив его, отправился в свой кабинет, где только что хакер колдовал с его компьютером.
-Посмотри пока телевизор.
На включённом канале начался показ очередной серии какой-то латиноамериканской «мыльной оперы», и я переключил на спортивный – лично мне куда приятнее смотреть автогонки. «Видать, доверяет он этому хакеру, раз тот имеет такой доступ в его кабинет – в отсутствие хозяина влезать в компьютер» - подумал я. – «А на вид не скажешь – ни дать, ни взять - пацан с мозгами, сдвинутыми на затылок вместе с кепкой. Роликовые коньки, да быц-быц-быц, что ещё с него возьмёшь?»
-Да, Андрей, разочаровал ты меня – сказал дядя Вова, возвратясь в комнату. – А говоришь – серьёзные, взрослые люди. Как ты вообще туда попал, тебе чего – юбок мало, что ли?
-Женщины тут вовсе не при чём – ответил я. – И вообще, разговор сейчас не об этом.
-Ну, как же не при чём? Сначала этот «Москвич» замешан в мокрухе, потом там же ещё и «скок», не отходя от кассы. Конечно, никто не поверит, что это всё так случайно.
-Так уж прямо и мокруха? Была б мокруха, я б, наверное, с Вами тут не разговаривал.
-Ну, всё равно, раз жмуры есть, значит уже дело мокрое. А раз его Петя ведёт, значит, не очень-то уверены, что здесь простой несчастный случай.
-Ещё тот факт, что Мишка работает как раз в моей фирме.
-А что ты за Мишку-то этого волнуешься? Мишка пусть сам свои проблемы решает! Петька тоже не слишком верит, что Мишка твой – просто потерпевший.
-В этом-то и вся соль. Петька, может, считает, что это я всё и подстроил. Потому-то мне и нужен Третьяков – вздохнул я.
-Я не думаю, что он вообще будет даже говорить об этом деле. Алексей – серьёзный человек, и его клиенты – серьёзные люди. А серьёзные люди не пьют, с кем попало, и не общаются с легкомысленными женщинами, и поэтому такие переделки им просто не грозят. Ты же влип туда чисто по собственной дурости, ты искал себе приключений, и ты их нашёл. А глупость, как известно, всего дороже стоит. Так же и у Лёши. За такие вот делишки, по дурости которые, приходится расплачиваться куда щедрее, чем даже за… Сам знаешь, за что.
Это я и сам знал не хуже дяди Вовы. В том и заключалась Божья кара человечеству – изгнав людей из рая, наградил их Всевышний глупостью, и этой глупостью своей люди сами загоняют себя в ад, и сами за неё же и расплачиваются, лелея при этом надежду, что после смерти им щедро за это воздастся, да только и это не что иное, как очередная глупость. Эту Божью истину я давно уже усвоил…
-Я приключений не искал – ответил я, подводя собеседника в обход к «гвоздю программы».
-Они сами тебя нашли! Что тебе нужно было от этой безмозглой шушеры? Девочек посулили? Вот и заработал себе девочку с мальчиком.
-Ну, давайте рассудим трезво. В драке я не участвовал, и вообще, какая Козлову разница, что он прицепился к этому дебилу? С чего он вообще взял, что я там был?
-То есть, ты хочешь сказать, что ты там не был? А какого же чёрта… С чего он взял? А чего ты сам ему там наплёл?
-А с чего, дорогой Владимир Иванович, Вы взяли, что я там вообще был, и что именно я ещё кому-то в этом признался? Уж не хотите ли Вы мне сказать, что и Вас так успешно можно водить за нос?
-То есть, ты ему этого не говорил, и все эти протоколы – чистая липа?
-Вы попали в точку, Владимир Иваныч.
-А как же тогда кассеты? Знаешь что? Не пудри мне мозги. Или рассказывай, как есть, или уходи. Зачем, спрашивается, тебе понадобился этот Борисов? Нашёл, тоже, деловых компаньонов! Олигофрены с уровнем развития пятилетних детей!
-Борисов, по-моему, здесь подставное лицо. Вот Вы возьмите, да и спросите у Козлова: зачем ему понадобился этот Борисов, который уверяет, что я бегал за ним по городу, в то время как он ссал за углом, а ещё лучше – послушайте кассеты с его показаниями.
-Здесь не он, здесь ты подставное лицо. Через него следствие вышло на тебя, а про него теперь просто забудут. Вот теперь иди и доказывай, что ты не верблюд. Что это не ты со своим Мишкой, или с кем там ещё, отправили на тот свет этих двух недоумков. И что Мишка оказался в лесу совершенно без твоей подсказки. Только я не пойму одного. Как бы там ни было, какие-то твои интересы там затронуты. Были, по крайней мере.
-Допустим, были. Иначе я давно бы уже подал встречный иск в суд. На Козлова и на всю эту компанию. Но не вижу в этом смысла. Вы посмотрите, на чём базируется его версия.
-На твоих отпечатках пальцев и на твоих же показаниях – спокойно ответил Королёв. – А что до Борисова, то не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. Конечно, что с них взять, с дебилов несчастных? С них уже взято, теперь сам видишь. Ты рыбка покрупнее, чем Борисов, он отделается лёгким испугом, ну, а большому кораблю – большое кораблекрушение.
-Вот поэтому мне как раз и нужен Третьяков. Пусть там у них будет всё что угодно – хоть несчастный случай, хоть заказное убийство. Мне всё равно. Мне нужно другое – чтобы моё имя там вообще не упоминалось.
Дядя Вова налил себе ещё стопку и выпил залпом.
-Ну, ты вообще загнул… - он сморщился, затем с удовольствием закряхтел. – Третьяков это, конечно, сможет. Если захочет – он многозначительно кивнул головой, как будто судьба этого дела всецело зависела от его, то бишь дяди Вовиной, личной прихоти.
-Вот потому-то я у Вас и нахожусь. Как бы так сделать, чтобы Третьяков захотел бы взяться за это дело?
-Как, как… Дать ему портфельчик с зелёненькими бумагами. Это разбудит в нём спортивный интерес, и дело о красном «Москвиче» покажется ему весьма занимательным.
-Ну, а кроме этого?
-Ты всё своё – связи, услуги… Организуй ему с женой отдых на Гавайях. Устрой его детей в Гарвард или в Сорбонну. Или предоставь ему компромат на кого-нибудь из членов правительства – неважно, Эстонии или России. Только не то, кто с кем спит. Такая ахинея его не интересует. Вот если ты ему шпиона вычислишь, или найдёшь ему информатора из Интерпола… В общем, услуга должна быть равноценна этому портфельчику.
-Ладно, портфельчик – это всё фантазии. Конкретнее – что ему нужно?
-А конкретнее – он с тобой и разговаривать не будет, пока не будет знать, что не просто так. Он давно уже ни консультаций не даёт, ничего. Только конкретные дела. Сначала обсуждаются условия, затем он говорит – берётся или нет. Ладно, чёрт с тобой. Сейчас я ему позвоню.
Королёв вновь схватился за телефон, «Эрикссон 688», что для человека такого пошиба, как он, выглядело уж больно скромным. Зато пару лет назад такой аппарат могли себе позволить отнюдь не многие, а ничто не стареет так быстро, как компьютеры да эти мобильные телефоны. Хотя для сравнения: у меня – тоже «Эрикссон», только последней модели, с крышечкой; у Жанны – серебристая «Нокия», последний писк, размером со спичечный коробок и ценой в четыре средние зарплаты рядового эстоноземельца…
-Алё, Лёша? Это Володя. Короче, тут парень у меня сидит, ему нужен хороший адвокат. Там два эпизода, в одном он вроде как свидетель считается, в другом его коллега замешан. Дело ведёт Козлов, ну, а ты сам знаешь, что у этого Козлова на уме… Ну, а я-то откуда знаю?… Таксист… Да как сказать, и да и нет, я не знаю, чего он теперь там… Как, как. Господи, это мой бывший зять… Я и сейчас не особо в восторге. В конце концов, я тут ни при чём. Ладно, даю ему трубку – и он протянул мне телефон.
-Какие у Вас проблемы? – спросил голос в трубке.
-В двух словах Вы уже в курсе, а остальное так кратко не объяснить. Думаю, нам лучше встретиться, и всё обсудить на месте.
-И это всё? Я имею в виду – только два эпизода? Больше ничего нет? Лично мне сдаётся, что этим там не ограничивается.
-Не знаю. «Москвичисты», судя по всему, ребята без комплексов, а я думаю, что проблемы будем решать по мере их поступления. То есть, пока что больше ничего нет.
-Не надо со мной играть в невинность. Меня интересует объективная сторона, а субъективная – уже моя работа. Я материалы посмотрю, я так понял, Володя в курсе?
-Да – согласно кивнул я.
-Ну, судя по контингенту, я уже некоторое представление имею. Ориентировочно это будет стоить десять тысяч. Ну, а по мере поступления – соответственно, больше работы, больше услуг, и оплачивать Вы их будете также по мере их оказания. Надеюсь, Вы меня правильно поняли?
-Как мне Вас найти?
-Когда решитесь, подойдёте к Володе, и я Вас приму. Как Вас зовут?
-Можно просто Андрей.
Так, стало быть, надо готовить не меньше полсотни «зелёных». Это ещё в лучшем случае. Теперь остаётся дело за малым: где мне взять эти деньги. Изымать их из оборота просто физически невозможно. Можно, конечно, и занять, они быстро «отобьются», но в таком случае, мои приключения станут достоянием общественности, и моя репутация, как на поприще бизнеса, так и на общественно-политической арене, будет изрядно подмочена. Даже если я и стану уверять, что эти деньги я спустил в какой-нибудь лохотрон, начиная от рулетки и кончая благотворительностью. Значит, остаётся один вариант – подобрать эквивалент этому портфельчику, раз на сам портфельчик адвоката придётся «побрить». На поиски и размышления времени мне – максимум два дня, по истечении которых я должен располагать необходимым реквизитом для работы с Третьяковым. Будь это хоть чемодан компромата на весь Совет Безопасности ООН, хоть готовые дипломы Оксфорда и Кембриджа для его детей, хоть сама голова профессора Доуэля, одетая в шапку-невидимку, и украшенная бородой старика Хоттабыча. Вопрос в другом – нужна ли эта голова самому Третьякову? А что же ему нужно? Кто же ещё ответит на этот вопрос, как не он сам…
Королёв тем временем захмелел. Его потянуло на душевные возлияния.
-Ну, скажи, Андрей, чем тебя в этом доме обидели? И я к тебе относился, как к сыну, и Коля тебя уважал, и всем мы тебя рекомендовали, как родного. А Жанна – да о такой женщине мечтать только! Красивая, умная, всё на месте, идёшь с ней – все оборачиваются, лопаются от зависти! Чего тебе с ней не хватало? Нет же, понесло тебя, всё никак не нагуляться!
-Вот что, Владимир Иваныч! – сказал я строго. – Мы с Вами с самого начала договорились. Теперь Вы выпили малость, и ведёте себя, по меньшей мере, несолидно. За этим позвольте откланяться. Поговорим, когда будете в норме. А то с Вами каши не сваришь.
-Это со мной не сваришь? Ради Бога, вон дверь! Иди, откланивайся! Только больше меня по пустякам не беспокой, раз ты такой серьёзный. Вари кашу вон, с Борисовым своим. Пусть он тебя защищает. А про Третьякова забудь. Даже хоть ты сколько посулишь ему на лапу – пошлёт он тебя ко всем чертям.
-Не скажите, Владимир Иваныч. Третьяков деловой человек, и знает, чего хочет. А это всё, извините за выражение – пьяный базар.
-Что? – вспылил Королёв. – Пьяный базар? – он смотрел на меня с угрозой во взгляде, и прямо аж дрожал от ярости.
-Вряд ли Третьяков примет Вашу отказку. Вы только себя тем самым в его глазах уроните.
-Слушай, пацан, не бери на себя лишнего! Мне лучше знать! Ты пришёл меня упрашивать, а не я тебя. И Третьякову ты никто, а я, как-никак…
-По Вашим же словам, просто так он даже разговаривать не будет. Мы с ним уже поговорили. Теперь дело за мной. Я ему никто, а Вы станете человеком, не отвечающим за свои слова. Тем более что мне с Вами делить нечего. Вы сами превратили деловой разговор в пьяную перебранку.
Тот опешил, и разозлился ещё больше. Его глаза сузились, на висках вздулись вены, руки сжались в кулаки. Он налил себе ещё рюмку, после чего его глаза, наоборот, выпучились, и налились кровью.
-Уходи! – зарычал он. – Уходи, по-хорошему. Не доводи! А то, честное слово, не сдержусь, и будет хуже. Морду тебе испорчу! – гаркнул он.
Он встал и размашистой походкой направился к двери. Собака, нервно рыча, металась по коридору.
-Джек, на место! – закричал хозяин на собаку. Пусть на ней теперь срывает своё дурное настроение. Это ему дешевле обойдётся.
-Уходи! – рявкнул Королёв, держа дверь нараспашку. Я вышел.
-Спокойной ночи – сказал я, на прощание похлопав его по плечу.
-Чего ты там опять тявкаешь? – крикнул он мне вслед, но я уже шёл прочь от его дома, решил не оборачиваться: такие вопросы могут быть адресованы только Джеку, но уж никак не мне. Сперва мелькнула мысль вызвать такси по телефону, но всё же я решил немного пройтись. Прогуляться по живописному району Козе, застроенному частными домами, подняться вверх, на Ласнамяе, и уже там взять такси. А что до пьяного Королёва, то ему уже ничего не остаётся, как перелаяться вдрызг со своей собакой (единственным спутником жизни – жена от него сбежала сразу, когда тот вышел на пенсию и запил не в меру). Может, ещё допить этот несчастный коньяк, да и завалиться спать. А времени было всего-то пятый час…
Да я и сам был не в лучшей форме – если ещё учесть, что я выпил. И к тому же, как назло, меня стал донимать телефон. Хорошо ещё, Козлов не звонит – мы с Мишкой и так к нему ходим, как на работу – сутки через трое.
-Слушаю Вас… Нет, сегодня я занят… Лучше перенесите это на следующую неделю, или обратитесь к консультанту. Зайдите в бюро, там Вас примут… Да, да, так и скажите, что я рекомендовал.
-Да… Хелло, Мартин!… Он хочет со мной встретиться?… Нет, не сегодня…. Я понимаю, что тебе послезавтра в плавание, но меня сегодня нет в городе. Пусть тогда он сам со мной свяжется.
-Да, Отто, слушаю тебя… Как это понять, что значит – неустойка?… Что значит – заморозил поставку?… И чем он это мотивирует?… Значит, ссылается на меня. А почему тогда не на Фиделя Кастро, не на Монику Левински, даже не на Лигачёва? Хорошо, сегодня вечером встретимся.
Придя домой, я тотчас же лёг отдыхать. Моя голова не воспринимала ни каких-либо дел, ни даже женщин, не говоря уже о Козлове с его «прибабахами». Но поспать мне не удалось – не прошло и получаса, как в дверь раздался звонок. Я встал, набросил халат и направился к двери. За это время звонок прозвенел три раза – мой гость явно нервничал.
-Кто там? – сонным голосом спросил я.
-Андрюша, это я, Оля – ответил голос за дверью, не только нервничая, но и всхлипывая.
Я открыл дверь, и в квартиру буквально влетела Ольга – моя давняя знакомая из Пайде. Тоже женщина с пышными формами и внешностью топ-модели (она себя, кстати, и в этом искусстве пробовала, но никогда не относилась к этому всерьёз). Правда, сейчас на ней не было лица – она представляла собой комок нервов, украшенный к тому же ещё здоровенным синяком, распухшим носом и разбитыми губами. Увидев меня, она тотчас бросилась мне на шею и разрыдалась.
-Андрюша, родненький! – она всё рыдала, всхлипывала, и вся тряслась мелкой дрожью. Я обнял её, стал гладить по голове и по спине, утешая.
-Олечка, не надо. Ну, успокойся… Видишь – я рядом… Ничего с тобой не случится! Успокойся, ну, милая… Что у тебя стряслось? Расскажи мне, и я помогу, решим мы твою проблему…
Она, наконец, пришла в себя, вытерла слёзы, а я ей налил стакан чаю из самовара.
-На, выпей. Тебе полегчает. Что случилось-то? – я заботливо обнял её за плечи, другой рукой гладил по голове и лицу, и при этом смотрел ей прямо в глаза. Она выпила стакан, и я приблизился лицом к её лицу, не отводя глаз, чтобы она чувствовала тепло моего дыхания, и ласково, участливо говорил:
-Олюшка…
-Что тут решать-то, тут уже ничем не поможешь. Изнасиловали меня. Вон, видишь мою рожу? Взял, и вытер об меня ноги. Теперь вообще не знаю, как дальше…
-Как дальше? – вздохнул я. – Назад, конечно, не воротишь. Просто забудь об этом. Тебя он ничем не растоптал – просто сделал тебе больно. Хотел растоптать. Чтобы ты перестала быть женщиной, и превратилось в забитое, затравленное существо. Так не дай этому воплотиться. Он не тебя, он самого себя растоптал. Потому что если мужчина добивается женщины силой, значит, он сам не способен - ни расположить, ни очаровать, ни даже вызвать желание. А раз так, значит, он не мужчина. Он педик. Поэтому тебе следовало бы обратиться к хорошему психологу, а с тем ублюдком разберёмся. Будет зубами грызть асфальт, и ногтями землю царапать. И тебе по гроб жизни возмещать моральный ущерб. Кто он такой хоть, ты его знаешь?
-Знаю. Виталик Беспалов, блатота наша, пайдеская. Его там все Бесом кличут. Он уже давно в мою сторону дышал неровно, вот и свершилось – тяжко вздохнула Ольга.
-Погоди, Бес… - задумался я. – Это шакал, что ли, из местной братвы?
-Из местной. Там Лёха Жерло у них командует. Того-то весь город в лицо знает, что у нас в Пайде, как в деревне…
-Да знаю я, кто такой Лёха. Ну, а где тебя угораздило с Бесом пересечься?
-Где, где… Была я у Ренаты, ты же её знаешь…
-Знаю в лицо – поправил я.
-А Рената – она же с Гешей встречается, тоже из той же кодлы. Сначала мы с Ренатой вдвоём были, потом завалились. Гена её, Толян и этот Бес. Пьяные вдрызг. Сперва вроде тихо сидели. Потом Гене с Ренатой приспичило, пошли в другую комнату. Ну, а я в коридор вышла, что мне там ещё делать? Ну, и Бес тут как тут. Потом, конечно – в рваных лохмотьях пошла, в полицию заявила. По врачам ходила. А тут мне ещё Рената сказала, что меня зачем-то Лёха ищет. Теперь я боюсь вообще в Пайде появиться. Они ж меня сожрут!
-Не имеют права – ответил я. – То, что отморозил этот Бес, называется беспредел, а за это его поимеют без разговоров. А Лёха не дурак, чтоб за него встревать, потому что если он встрянет за беспредельщика, то точно так же поимеют и Лёху. Конечно, зря ты в полицию ходила. Полиция братву ихнюю пальцем не тронет – найдётся куча свидетелей, что никаким насилием там и не пахло, а что тебя избили – свалят на уличную шпану. Зато теперь не знаю – подпишутся за тебя люди или нет. Обычно если где полиция замешана, туда они не лезут, но…
-А что мне ещё оставалось делать? – перебила меня она. – А если этот урод мне что-то там отбил? Или живот надул, или заразил чем-нибудь ещё похлеще?
-Олечка – тихо, ласково сказал я. – Я прекрасно понимаю твоё состояние, но пожалуйста, не кричи на меня. Я ни в чём тебя не упрекаю, я просто хочу тебе помочь. И я говорю о том, что здесь может пойти на пользу, а что нет. И ты сама знаешь, что эти отморозки творят, что хотят, и никто им не судья. А ваши местные лестрейды смотрят на их гнусности сквозь пальцы. Поэтому лучше обращаться не в жандармерию, а к Дону Корлеоне.
-Что – к братве, что ли? – разочарованно вздохнула Ольга. – Из-за ихней братвы, я говорю, из города должна была уехать. Здесь у меня отец, бабушка, но я боюсь, они и там меня будут искать. Ещё ты у меня здесь – Ольга доверчиво прижалась ко мне, как ребёнок, словно ища защиты и поддержки.
Что я мог реально для неё сделать? С ней произошло самое ужасное, самое мерзкое, что только может случиться с женщиной. Единственное, что я мог – это помочь пережить. Помочь ей забыть, освободиться от кошмара, вновь обрести уверенность и раскованность. Ну, и поставить этого Беса на место, раз и навсегда – это уже дело чести. Хоть Ольга мне и просто подруга.
-Они не братва – ответил я – они шпана. А я сейчас буду говорить с настоящим вором в законе.
Я взял со стола мобильный телефон, отыскал в памяти номер Ферзя…
-Здравствуй, Ферзь. Это Андрей. Слушай, разобраться надо. Мне на Беса жалуются – беспредел творит, лохматые сейфы вскрывает.
-Прямо так и сейфы – самодовольно ухмыльнулся Ферзь.
-Две предъявы. С Таллинна и с Пайде.
-В Пайде я не полезу. Пусть там мусора шуршат. А вот насчёт Таллинна разговор будет серьёзный. Только не с ним, а с тобой.
-Давай встретимся сегодня вечером. Ещё и Отто подтянется. Тогда и обсудим все дела сразу. А Беса что, теперь до пятницы…
-Хватит пургу мутить! Какая пятница? Вот сегодня вечером и обсудим твою пятницу! – Зыкин говорил своим привычным, высокомерным тоном, небрежно ухмыляясь. – Что-то больно много совпадений.
-Насколько я помню, Бесу мы назначили на пятницу в двенадцать. Я готов, и люди тоже подтянутся. И по той теме у меня всё есть – и люди, и материал. Какие могут быть проблемы?
-Слушай – с издёвкой сказал Ферзь, – какие проблемы. Во-первых, Беса нет, он умер…
-Что?!! – переспросил я. Меня аж передёрнуло.
-Бес умер – повторил Зыкин, я же при этом поднёс трубку к уху Ольги. – И не говори, что ничего не знаешь. Чем ты мне пляжников организовал? Как там твоя делянка прошла? Теперь я на пятницу назначаю тебе и Бесу суд, а Беса раз – и не стало. Причём сбила его что-то машина знакомая. Тебе это не кажется странным?
-Саня, суди сам. Мне его мочить резона не было – у меня есть люди, кто конкретно в курсе, откуда Бес взял этих лесников, и кто на твоих людей потянул. А мне об это чмо руки пачкать – только самому в дерьме мараться. Насчёт машины – я разберусь со всеми, кто в курсах морской делянки. Тем более, что раз тут такой беспредел. А может, тут спецом подставу косят. Ладно, это не по телефону. Встретимся, я выскажу свои соображения.
-Короче, так. В чужие дела, смотрю, любишь лезть – тон Зыкина не менялся. – Ты свои проблемы решай. А разбираться – это не твоё дело. Разбираться буду я сам. В общем, я пробью, где он ещё насрал, и кто ему за что ответил. А ты сегодня мне и предоставишь то, чем ты мне тут хвастался. Я всё проверю, и если я узнаю, что это всё-таки ты, то дальше я не комментирую. Если то, что сказал Бес, подтвердится, и ты теперь в натуре шифером шуршишь и хвостом следы заметаешь, то своим же шифером ты себя и завалишь. Мне не до приколов. У меня братва полегла. Так что я говорю откровенно – мне нечего скрывать. Ты меня давно знаешь.
-Это Беса косяк. Я за все свои слова в ответе.
-Хватит жмурику кости мыть! Конечно, жмур во всём виноват! В общем, дыши равномерно, а если в натуре твоё рыло в пуху, то лучше сразу застрелись. Сегодня в восемь в «Паласе» я жду тебя и твоего Отто. И представишь мне полный список. Дальше сам разберусь.
-Договорились.
В трубке раздались короткие гудки.
-Слышала? – подмигнул я Ольге. – Допрыгался мальчик. Машина сбила. Любил, кому не надо, дорогу переходить.
-Что? – Ольгу вновь бросило в дрожь. – А теперь ещё и меня за него потащат! Не менты, так кореша его!
-Оленька, успокойся! Менты на тебя не думаю, что потянут – может, спросят насчет чего-нибудь формального. Где была, что делала, кому что говорила – не из твоих ли родных или друзей кто-то вдруг решил отомстить. Проверят, нет ли у кого красного «Москвича»…
-Красного «Москвича»?! – Ольга была шокирована. – Да у моего соседа, Витьки Воронова, красный «Москвич»! Я же на нём сюда и приехала! Только Витька, я думаю, не знает ни о чём. Да даже если б и знал… Чтоб он из-за меня пошёл бы на такое… Он человек семейный, а я им просто соседка.
-Вот, и его заодно проверят. Ну, и меня в придачу. Вон, сегодня меня братва на ковёр вызывает. У меня потому что есть несколько знакомых на красных «Москвичах», и самое странное, что все засвечены – не в одном, так в другом.
-Ты про этого, что ли, как его там… Ну, с которым ты ещё…
Слава Богу, Ольге заметно полегчало. Весть о смерти Беса, хоть и встревожила её, но в то же время принесла облегчение и моральное удовлетворение. Получил по заслугам! Наказан самим Провидением! Жил, как пёс шелудивый, и умер так же – издох на обочине дороги, как бездомная собака.
-И про Мишку тоже – ответил я. – У него недавно машину захватывали. Так что за ментов не переживай.
-Что менты? Я за тебя переживаю. Зря я тебя в это дело втянула – теперь у тебя разборки начнутся – вздохнула Ольга.
-Ну что ты, Оленька? Это брось. За меня не надо волноваться. У меня совесть чиста, и мне бояться нечего. Просто каждый делает своё дело. Им всем надо проверить насчёт Беса, будь он неладен, вот они и дёргаются. Что менты, что братва. А за Лёхину кодлу вообще не переживай. Им-то что теперь, из-за покойника куда-то лезть? Наоборот, будут пыжиться, что он не с ними, и все свои грехи ещё на него свалят, чтобы шкуру спасти.
Я сел в кресло. Ольга села ко мне на колени, прижалась ко мне всем телом.
-Андрюша… Мне не по себе… Я боюсь за тебя… Я… я так не могу.
Ещё некоторое время я сидел с Олей, всячески её утешая и подбадривая. Казалось, мне удалось. Она оправилась от сильного шока, уже не дрожала и не паниковала. В её взгляде уже не ощущалось ни того первобытного, животного страха перед мужчинами, ни собственной затравленности, самоуничижения, вины. Она почувствовала и осознала, что, во-первых, нисколько не виновата в случившемся, во-вторых, эта история нисколько не умаляет её достоинства, и никакой Бес, да что бес – сам Дьявол не сможет заставить её перестать быть самой собой. Да, это была травма. Как будто её толкнули, и она упала в грязную канаву, заросшую колючками. Грязь смоется водой. Ссадины и синяки заживут. А она – останется сама собой. Потому что духом она сильнее, чем все эти Бесы. Она – Женщина! А он – не мужчина. Недоделанное существо, презираемое в любой среде, будь то обычные люди, будь то служители закона, преступники или даже бездомные пьяницы – даже последний предпочтёт «собрать всю волю в кулак», или навестить такую же пьянчужку – но с насильником даже и здороваться сочтёт унизительным. А тем более теперь – Бес мёртв, Ольге ничего не грозит. А за меня пускай не переживает – уж я найду, кому за меня поволноваться.
Мы с Ольгой попили кофе с булочками, после этого она приняла горячую ванну, и я предложил ей лечь поспать.
-Посиди со мной! – попросила она.
Я сел на край постели, лаская засыпающую Ольгу, словно ребёнка. Она постепенно уснула, и на её губах проступила безмятежная, умиротворённая улыбка.
-Если хочешь, можешь сегодня остаться у меня. Я к восьми часам уеду, потом вернусь. Отдыхай спокойно – сказал я.
Самому мне, конечно же, было не до сна. Грозил провалом канал Зыкина - Юргенса, из-за того, что у Ферзя появился какой-то повод не доверять мне, и этот повод был, так или иначе, связан с Бесом. Значит, мне теперь предстоит доказывать – и Козлову, и Зыкину, что я не верблюд, как говорил мой бывший тесть.
Третьяков! Всё теперь упирается в Третьякова. Дядя Вова мне в этих делах не помощник и не советчик, он уже показал себя во всей красе своими пьяными завихрениями. Коля Питерский – а что мне Коля? Совсем другое дело его сестричка, Жанночка…
Мои размышления нарушил телефонный звонок. Это был Козлов – я целый день подспудно ожидал, что он непременно даст о себе знать. Задавал какие-то хитрые, окольные вопросы, наконец, сказал, что в четверг он меня вызовет.
После этого я всё же позвонил Жанне.
-Алло, Жанночка? Это Андрей Попов. Слушай, приходится снова тебя беспокоить. Я всё по поводу Третьякова. Сам он простым смертным недоступен, а что до отца твоего, то я лучше промолчу.
-Я в курсе. Он звонил.
-А он не сказал тебе, почему разговор у нас так с ним закончился? Думаю, была бы ты там, тебе тоже неприятно было бы слушать его пьяные морали.
-Для меня это не имеет значения. Я уже давно не Королёва.
-Ладно, разговор не об этом. Да, в конце концов, что толку перебрасываться обрывками фраз – то по телефону, то на лестнице? Давай с тобой встретимся, и всё спокойно обсудим. Пойми правильно – мне действительно плетут ловушку. Меня подставили, и самое обидное, что я даже не знаю, кто. Поэтому я вынужден просить тебя об одном одолжении. Помоги мне с Третьяковым. А я тебе помогу – ну, тебе лучше знать, в чём ты нуждаешься.
-Андрей, ни в чём. С прошлым покончено, понимаешь?
-Жанна, какое прошлое? О прошлом и речи нет. Я и сам уже совершенно не тот. Просто в любой момент может создаться обстановка, в которой тебе понадобится моя помощь.
-Андрей, ну что ты, наивный, что ли? Какая обстановка? Какая помощь? Что ты вообще говоришь?
-Всякое в жизни может быть. Как говорится – не плюй в колодец.
-Но, раз ты такой всемогущий, то почему ты просишь меня? У тебя что, нет своих знакомых?
-Почему, знакомые есть. Но мне нужен именно Третьяков. Ты ведь знаешь, я в долгу не останусь. В конце концов, у тебя ребёнок растёт…
-Что ты этим хочешь сказать? Причём здесь мой ребёнок?
-Не думай, Жанна – ни о чём плохом и мыслей быть не может. Просто если сама ты ни в чём не нуждаешься, со временем помощь может понадобиться твоему ребёнку. Я смогу устроить в престижную школу. Смогу организовать учёбу за границей. Ну, или если твой муж вдруг потеряет работу? Сейчас ведь никто ни от чего не застрахован.
-Мой муж не мальчик. Найдёт, чем себе на жизнь заработать. А о ребёнке мы как-нибудь сами позаботимся. Без чужого покровительства.
-Жанна… Господи, к чему вот эта вся…
-Андрей, ты строишь воздушные замки. Мне это, действительно, ни к чему. Я живу в реальном мире, и мне не нужно никаких авантюр. Мне нужна стабильность, обеспеченность и покой. Мне нужен мой муж и мой ребёнок.
-Успокойся, Жанна, ни о каких авантюрах нет и речи. Ты ведь от этого ничего не теряешь. Скажу словами Пушкина: волю первую твою, я исполню, как свою.
-Андрей, ну не будь ты назойливой мухой. Оставь меня в покое.
-Что ж, как тебе будет угодно. Просто в любой момент тебе самой может вдруг стать трудно, а рядом никого не окажется. Когда идиллия обернётся мифом, а в этом самом реальном мире как раз стабильности и нет. Ничто под луной не вечно. Просто везде есть люди, и как ты к ним, так и они к тебе. Ты ещё не бывала в таком положении, когда остаёшься один на один со своими проблемами. Тебя всегда защищали – отец, брат, родные, друзья. Но теперь ты ото всех отгораживаешься. Отталкиваешь от себя людей. Одумайся! Я ведь вижу, я чувствую, что за всем этим внешним благополучием и лоском… Впрочем, ты и сама это лучше меня знаешь. А теперь так и быть, я оставлю тебя в покое. Не буду кричать в пустоту, и биться в глухую стену. Всего хорошего, дорогая. Прости, что побеспокоил.
-Ладно, Андрей, подожди… Позвони мне послезавтра, слышишь?
-Хорошо – ответил я. – До послезавтра.
Какие-то струны её души я всё-таки затронул. Вспомнилась песня Пугачёвой – «Ты сними, сними меня, фотограф – чтоб на фото я была счастливой, чтоб была окружена друзьями, будто б я довольна этим миром. Чтоб никто и не подумал то, что очень одиноко мне…»
Я стал потихоньку собираться. Ольга мирно и безмятежно спала, а я отправлялся на встречу, где дело было уж очень далеко от всяческой лирики. Мне предстояло доказать, что претензии Беспалова – это чистая клевета, и что я не причастен ни к его смерти, ни к тому, в чём с его лёгкой руки меня подозревает сам Ферзь.
Я шёл на встречу, на которой решались - моя жизнь, моя честь и отношения с сильными мира сего. Зыкин и Юргенс. Вот что теперь стояло на карте, и всё из-за какой-то гнусной твари и беспредельщика, ныне почившего Беспалова.
Ну что ж. Ему легче.
 
Четверг, 1 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.
 
О происшествии в Пайде Козлов узнал лишь сутки спустя. Из Авторегистра ему сообщили, что его тамошние коллеги тоже интересовались такой же машиной. Тогда Козлов связался с Пайдеской префектурой, и получил себе на шею ещё один неслабый «висяк». Ещё одна авария со смертельным исходом. Автомобиль скрылся с места происшествия, но свидетели утверждают, что видели именно красный «Москвич», номер 687SHT. Жертва – Беспалов Виталий Степанович, 1968 г.р., уроженец и житель Пайде, в прошлом дважды судим, был связан с местной преступной группировкой и находился под периодическим наблюдением со стороны правоохранительных органов. За день до гибели (сообщение поступило 29 июня в 23.10, момент аварии пришёлся примерно на 22.45) на Беспалова поступило заявление в Пайдескую полицейскую префектуру от Семёновой Ольги, 1972 г.р., об изнасиловании… Вчера, 30 июня, Семёнова была приглашена для опознания Беспалова в морг городской больницы, и не явилась. По словам проживающей с ней матери, Ольга уехала к родным в Таллинн.
Да, весьма занятно получается. Уже, считай, на серию тянет. Вяэна-Йыэсуу – Рокка-аль-Маре – аэропорт, теперь вдруг в Пайде объявились, что, в общем-то располагается по той же дороге. Теперь ещё следующий эпизод будет где-нибудь в Тарту, а там, глядишь, и до Москвы рукой подать… Ладно, шутки шутками, и хоть этот Беспалов нисколько не вызывал у Козлова ни сочувствия, ни даже жалости – наоборот, первой мыслью, промелькнувшей у него в голове было «так ему и надо!», всё же головоломка представлялась сложной, и неотложной. Во-первых, перевезти этого Беспалова в Таллинн, в тот самый морг, в аккурат возле дома Феоктистова. Опросить самого Феоктистова, и Лаптева – не опознают ли они в покойном одного из членов КИДа. Вполне возможно – усопший был как раз спецом по этой части: грабитель и насильник. А в Пайде они чего-то, видать, по пьянке между собой не поделили, а то и вообще не собирались никого убивать, просто пьяный водитель не справился с управлением. Да даже если Беспалов и не участвовал в захвате, его смерть, скорее всего, связана именно с КИДом. Их могли связывать и другие тёмные делишки. Проверить статистику за минувшие два дня на угон или захват красного «Москвича-2140». Заодно можно и с Ольгой поговорить – нельзя исключать, что между её изнасилованием и смертью преступника может быть связь. Правда, интуиция вновь указывала на Попова. Но пока Козлов решил отставить такую мысль на задний план. На него пока ещё ничто не указывало, кроме интуиции. А интуиция и факты – две вещи несовместимые, как любил говорить сам Козлов.
Хорошо, пусть будет КИД. Но ведь был же ещё и пикник у обрыва! И чем объяснить тот факт, что сквозь все эти события красной нитью проходит одно-единственное звено – красный «Москвич»? Кто тот таинственный пятый, который и сидел за рулём «Москвича»? А не стал ли Беспалов очередной битой картой в их игре, из которой несколько ранее выбыли Шувалов и Романова? Если ещё учесть, что на квартире Шувалова находился самый настоящий притон, в который и Бес мог захаживать, почему бы и нет? Ну да, то бишь всё это одна кодла, а Попов туда попал чисто по случайности, в результате пьяного знакомства с Муратом. Только Бес был парень посерьёзнее Мурата, но всё равно не видно никакого реального мотива – зачем он мог понадобиться Попову.
Итак, уравнение с числом Х неизвестных. Пикник – КИД – Бес. Только прежде, чем приводить это уравнение к некоему общему знаменателю, требуется сперва перевезти сюда Беса. Вызвать людей – может, кто его и опознает. Попов, Феоктистов, Лаптев, Борисов. Заодно поинтересоваться, кто из них где был во вторник вечером, и кто чем был занят. Деликатно поговорить также с Ольгой, хотя после такого вряд ли от неё можно будет добиться какой-либо пользы. Она сейчас в шоке, и любые вопросы будет воспринимать - если не как подозрения, то уж, в любом случае, что называется, «в штыки».
Дело об аварии в Пайде было передано Козлову, и объединено с делами о пикнике и КИДе, в одну толстую папку с названием «Красный «Москвич». Пайдеские полицейские могли спать спокойно – камень с их души свалился, «жмур» на них больше не висел. В тот же день тело Беспалова было перевезено в Таллинн, в морг судмедэкспертизы, где им уже занялись вплотную.
Первым, кого Козлов пригласил для беседы, был Феоктистов.
В его лице не было ни особой тревожности, ни явного страха, но чувствовалось некоторое внутреннее напряжение, как у студента на экзамене.
-Здравствуйте – сухо сказал он, вопрошающе озираясь по сторонам и никак не беря в толк, чего же от него хотят.
-Здравствуйте, Михаил, у меня к Вам несколько вопросов – простодушно-деловитым тоном ответил Козлов.
Как бы - извини, мол, Миша, неохота мне тебя дёргать, да просто работа у меня такая…
-Садитесь, что Вы стоите?
Феоктистов прошёл, нехотя сел, и Козлову сразу бросилось в глаза нетерпение оппонента – скорее бы отсюда уйти.
-Где Вы были вечером 29 июня?
-Работал – тихо и безучастно пробубнил Михаил.
-Хорошо, а с девяти вечера до семи утра? – спросил Козлов. Он уже знал, что во вторник Феоктистов сдавал кассу в девять вечера, и в среду в семь утра прибыл вновь в гараж.
Услышав этот вопрос, Михаил не на шутку смутился и покраснел, как рак.
-Я был в гостях… у одной знакомой – застенчиво, словно подросток, проговорил он.
-Что ж, хорошо. Ничего зазорного в этом нет. Вы ведь мужчина, в конце концов – сказал Козлов подбадривающим тоном, хотя ему казалось, что причина, по которой Феоктистов так смущается и нервничает, кроется отнюдь не в женщине. «Да нет», успокаивал себя Козлов. «Какой из него убийца? Но всё равно наверняка он что-то скрывает».
–Как зовут эту женщину, где она живёт? Она что, замужем? – спросил Козлов. «Если да, то такое обстоятельство вполне может осложнить дело: не каждая замужняя женщина захочет афишировать свою связь на стороне. Ничего, на очной ставке разберёмся, что к чему».
-Её зовут Валя… Нет, сейчас она не замужем… Валентина Михайлова, живёт она в Пяэскюла, недалеко от железнодорожного депо. Номер дома точно не знаю, так, визуально. Когда я к ней приехал, у неё в гостях была подруга. Подругу, наверное, зовут Маргарита или Марина, потому что Валя называла её Марго. Я приехал туда в десятом часу, эта Марго там была ещё до половины одиннадцатого. А в одиннадцать ещё приезжал Попов.
-А Вы там оставались до утра?
-Нет, я был у неё до двух или до полтретьего. Я никогда не остаюсь у неё на ночь.
-Это Ваше личное дело – ответил Козлов.
«Так в чём же тогда дело?» – думал Козлов. – «Он не женат, она не замужем, стало быть, им ни скрывать, ни бояться решительно нечего. Чего же Феоктистов боится? Зачем он чуть ли не бьёт себя кулаком в грудь, доказывая, что с этой женщиной у него ничего нет? Ладно, не моё это дело, какие там у них дела, нельзя же все отношения между мужчиной и женщиной сводить, извиняюсь, к одному месту, но всё же…»
-Куда Вы направились после этого?
-Я поехал домой, машину поставил к себе в гараж. Меня видели соседи, а в шесть утра к моему гаражу приезжал ещё Андрей. Гараж у меня рядом с домом.
-Когда Вы были у Михайловой, где находился Ваш «Москвич»?
-Около её дома.
-Хорошо. А вот этого человека Вы знаете?
Козлов выложил перед ним фотографию, и Феоктистов впился в неё глазами.
-Нет. Не знаю – сказал он, всё же явно нервничая.
-Присмотритесь получше. Может быть, где-нибудь Вы его встречали?
-Явного сходства не замечаю. Хотя допускаю, что он мог быть среди них. У них же лица были измазаны, чёрт знает чем… Нет, грех на душу не буду брать.
-То есть, не узнаёте?
-Нет, не узнаю. Не уверен…
Козлов решил пока не задавать Феоктистову лишних вопросов. Зачем раньше времени спугивать птицу? Вот когда начнутся уже конкретные зацепки за Попова, тогда можно будет проверить кое-какие интересные идеи. Вот тут фигурируют молодые, красивые, интересные девушки – Валя и Марго, это тоже надо прозондировать, чего ради Феоктистов придаёт этому знакомству такое мистическое значение, и покрывает его завесой тайны. Как говорил ещё Вольтер: ад – это место, вымощенное женскими язычками. Впрочем, пока Феоктистов находился у Козлова, инспектора подвергли его машину беглому осмотру на предмет того, не могла ли его машина побывать за это время в ДТП. Если бы признаки аварии подтвердились, то таксиста ждал бы уже совершенно другой разговор. Но машина была цела и невредима, и красочное покрытие тоже было цельным, то есть - непохоже, чтобы на ней что-то переставлялось. А впрочем, если немного пофантазировать… Если Феоктистов (или уж, скорее – Попов) заранее планировал все эти акции, то наверняка в их распоряжении находится не один такой «Москвич», заблаговременно покрашенный той же краской. Сейчас ведь «Москвичи» просто бросают стоять на улице, и их хозяева даже не удосуживаются снять машину с учёта. Так что собрать целый склад «Москвичей», чтобы при каждом случае без особого труда заменить всё, что надо – дело нехитрое.
Тут ещё Козлов вспомнил, что и у Лаптева «Москвич» был покрашен таким же ярко-красным перламутром. Почти один к одному с Феоктистовым – невооружённым глазом не отличишь. Это уже наводило на некие подозрения…
Звонить Лаптеву на квартиру, было бессмысленной тратой времени. К телефону никто не подходил. Субботин наведывался к нему домой – тоже безрезультатно. Дома была лишь старушка - мать женщины, с которой Лаптев жил гражданским браком. Старушка утверждала, что ничего не знает ни о делах Евгения, ни о том, где он может находиться. «Работает, халтурит» - неопределённо говорила она. Дочь старушки, то есть гражданская жена Лаптева, находилась, со слов матери, на квартире, которую она подрядилась ремонтировать. Там она в настоящее время и живёт, адреса мать не знает, телефона тоже. Дома ни дочь, ни зять не показывались по меньшей мере две недели.
Со слов матери Лаптева, в последний раз она видела сына два года тому назад. С тех пор он дома не появлялся, и даже не давал о себе знать. О причинах конфликта женщина говорить отказалась.
Беседовать с Поповым было пока рановато. Это мероприятие Козлов планировал на конец недели. После того, как он услышит его имя ещё из чьих-либо уст…
 
Пятница, 2 июля 1999г.
После некоторых раздумий Козлов решил, что всё же в Пяэскюла ему лучше съездить самому. Чтобы не оказалось так, как в прошлый раз с семьёй Романовых, когда Володя Субботин так толком и не выяснил, с кем и куда ушла из дома Марина. Да и чтобы впредь не обижаться уже ни на кого, включая также и Володю. Ну, съездит Володя к Михайловой. Она ему скажет, что во вторник вечером Миша Феоктистов действительно был у неё. И Володя всё это зафиксирует – что она скажет. А самого Козлова больше интересовало, как она это скажет.
-Вы меня звали, Пётр Александрович? – это был как раз Субботин.
-Если интересно, ознакомься. А насчёт девушки я передумал. Мне лучше самому будет с ней встретиться.
-Насчёт какой девушки? – не понял Субботин.
-У которой Феоктистов находился в момент аварии. Что самое оригинальное – что туда же, в тот же вечер, наведывался и Попов.
-Да, у них в компании интересные девушки – съязвил Субботин. – Одна Марина чего стоила!
-Володя, ты же прекрасно понимаешь, что об амурах там и речи быть не может! Романову с ними связывало что-то другое.
-Да после того разговора, Попову можно было смело предъявить ордер! – заявил Субботин. – Он там был! А чем он докажет, что он и вправду покинул место происшествия до драки, а не после неё?
-Если мы будем форсировать события, нам вообще не удастся доказать, что он там был. Поэтому такой вариант меня вполне устраивает. Пусть будет враньё, за которое мы его ещё прихватим. Пробей пока по компьютеру, что за птица эта Михайлова.
Субботин вышел, а Козлов вновь занялся чтением.
-А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! – весело произнёс вновь вошедший в кабинет Субботин. В его руке была тонюсенькая бумажная папка.
-Михайлова Валентина Ивановна – зачитал Козлов. – 1972 года рождения. В Эстонии проживает с ноября 94-го. Приехала из России, последнее место проживания – город Нижние Долины…
-Ого! – воскликнул Субботин. – Это где рабовладельцы шуровали…
-Молчи, дурак, сойдёшь за умного! – ответил Козлов. – То Вятские Поляны, Кировской губернии. А Нижние Долины – это на Волге! Ну, и Бог с ними. Так. Родных в Эстонии нет, зато была бабушка покойная, жила здесь ещё до войны, и благодаря этому обстоятельству, девушка и получила гражданство Эстонии. Тоже неплохо. Почти как я. В браке, по крайней мере, в законном, не состоит, детей не имеет. Прописана в общежитии на улице Академия, но комнату сдаёт внаём, а сама снимает квартиру в Пяэскюла. Вот схема, которую нарисовал Феоктистов. Номер дома он не знает. Ничего, мы и так найдём. Не хочешь прокатиться?
Субботин не возражал.
Через сорок минут чёрный «Форд» Козлова кружил по тенистым аллеям живописной юго-западной окраины Таллинна – ныне району, а когда-то городу Пяэскюла, который расположен как раз на подступах к столице, если въезжать по Пярнускому шоссе – так называется северный отрезок транспортной магистрали, соединяющей Балтийские страны с Западной Европой.
В последние два десятилетия этот район имел дурную славу - из-за находящейся поблизости, в двух километрах от шоссе, мусорной свалки, занимающей обширную площадь старого торфяного болота, и возвышающейся гигантской горой над окружающим её лесом. В зависимости от направления ветра, вонь со свалки распространялась на километры, а над горой всё время кружили, исходясь в истошном крике, сотни бакланов и чаек. По окрестностям без конца сновали бродяги, облюбовавшие себе приют в густом заболоченном лесу, и кормившиеся на свалке. Они доставляли немало хлопот местным жителям. Оттого и само название – Пяэскюла – стало для многих связано именно со свалкой, с вонью, с нечистотами.
А ведь мало кто ведает, что Пяэскюла – один из самых древних в Эстонии городов. Городище Пяэскюла было основано ещё в тринадцатом веке, по обе стороны одноимённой реки. Название Лаагри – так называют поселение на южном берегу реки – принесла уже Советская власть: в сороковых годах там был лагерь. А в восемнадцатом веке именно в Пяэскюла останавливался и жил сам царь Пётр Первый, приезжая в Эстонию. Его усадьба была разрушена уже во время войны. И когда Эстония была частью Российской Империи, город назывался Петров Посад, или попросту Петровка, и лишь в двадцатых годах вернулось исконное название.
Да и сейчас Пяэскюла, включая также и Лаагри (Петров Посад почему-то предали забвению, зато память о сталинском ГУЛАГе почему-то решили увековечить. На всех старых картах фигурирует название Пяэскюла, на новых же – только Лаагри, и это при том, что, напротив, от всего советского наследия так и норовят избавиться!) - не перестаёт быть одним из красивейших и своеобразнейших уголков нашей маленькой страны. Аккуратные, ухоженные частные домики, порой производящие впечатление игрушечных, мирно соседствуют с деревянными одно- и двухэтажными постройками, хоть и полубарачного типа, но всё же довольно уютными, создающими особую, неповторимую, «дворовую» атмосферу. В одном переулке город соседствует с деревней, элита – с пролетариатом, и всё на фоне изумительно красивой природы – леса, луга, река, озеро, болото…
Михайлова жила как раз в старом квартале, сплошь застроенном старыми деревянными домиками. Это ближе к шоссе уже домики сносили – их вовсю вытесняли кирпичные трёхэтажные коттеджи, огороженные аккуратной металлической изгородью с предостерегающими табличками. И жили в коттеджах тех люди не бедные, судя по припаркованным возле них новёхоньким сверкающим машинам. Здесь же всё обстояло иначе. Гравийные дороги, дровяные сараи, поленницы возле домиков. Старенький «Москвич-403». Мужики, забивающие «козла» на лавочке. Дети, лазающие по заборам и по деревьям, дабы полакомиться сладкими вишнями, грушами и алычой, несмотря на «живую изгородь» из неприхотливой, живучей и грозной крапивы…
Эта картина Козлову была уж куда ближе и роднее. Словно очутился в прошлом, во временах своей юности.
Отыскать нужный дом не составило труда. Козлов ещё раз оглянулся на Субботина, и только после этого позвонил в дверь.
-Кто там? – спросил за дверью женский голос, и Козлов про себя отметил, что голос довольно приятен…
-Мы из полиции. Нам нужна Валентина – ответил Козлов.
Раздались щелчки в замке, и дверь открылась.
-Это я – в недоумении ответила женщина. – Что Вас интересует?
-Очень приятно – ответил Козлов, развернув перед ней удостоверение.
Женщину можно было смело назвать красавицей. Именно красавица-женщина в исконном понимании этого слова, та, что воспета знакомым всем с детства Некрасовым в его бессмертных поэмах. Она была великолепно сложена – «кровь с молоком», «сочная», «цветущая» - вот такие эпитеты подходили ей как нельзя лучше, и весь её облик воплощал именно природную красоту, свежесть и очарование. Тем не менее её внешний вид отнюдь не напоминал вульгарных порнозвёзд и силиконовых красоток, пестрящих с обложек «мужских» журналов, не наводил на мысли об «основном инстинкте», как порой можно было сказать, например, про ту же Жанну – бывшую жену Андрея Попова: та зачастую выглядит уж чересчур чувственно и сексапильно. Валентина же вызывала иного рода восхищение – она воплощала торжество всесильного, животворящего женского начала, шедевр творения вечно живой природы. Если первое, что пришло Козлову в голову при её виде – это были некрасовские строки «Есть женщины в русских селеньях…», то второе, что ему вспомнилось – это фильм «И Бог создал Женщину». Да, она была именно Женщиной, созданной, чтобы любить и быть любимой, чтобы жить и рождать потомство…
Так думал Козлов, оценив по достоинству её фигуру - спелую, налитую, словно соком… «А ведь она как раз во вкусе Попова» - заметил Козлов. – «Он любит таких женщин…»
Но главным достоинством стоявшей перед ним женщины была вовсе не фигура. Козлов посмотрел на её лицо, и непроизвольно отметил, что чисто внешне она ему симпатична. Хотя одному Богу ведомо, что может скрываться даже за самой привлекательной и безупречной внешностью.
Она была почти не накрашена – обильный макияж её бы только портил. Черты её лица были правильными, можно даже сказать – классическими, но особое обаяние излучали, конечно же, её глаза. Серо-сине-зелёные, выразительные, оформленные умным, живым, даже лучезарным взглядом. Что уже свидетельствовало о незаурядном интеллекте, и о волевой, и в то же время одухотворенной натуре.
У неё были светло-русые, немного желтоватые, волосы до плеч. Одета она была аккуратно, со вкусом, хоть и недорого. Вообще её красота, её обаяние исходило изнутри, что уже приводило на ум классическое изречение – «самая важная красота в человеке – это красота души». Именно такую красоту она и олицетворяла, а её прекрасное, достойное кисти художника, лицо, и её цветущая, истинно женская плоть – лишь эту красоту подчёркивали.
«Посмотрим, однако» - решил про себя Козлов. По её глазам и скромной манере держаться – (и это при такой неотразимой внешности! Обычно девушки с такими внешними данными ведут себя куда более вызывающе) – Козлов понял, что перед ним женщина умная. А стало быть, её «красота души» может быть просто великолепно сыгранной ролью. Таким женщинам очень часто приходится быть актрисами.
-Вы проходите – сказала она, и в её голосе всё же скользили лёгкие нотки недоумения.
Козлов и Субботин вошли в сени, оттуда – в коридор. Огляделись. Квартира была чистой, опрятной. Стены в сенях и в коридоре были обиты «вагонкой», а в комнате, в которую вела открытая дверь – оклеены обоями с картинами природы.
-У нас к Вам, Валентина Ивановна, несколько вопросов – начал Козлов. – Для начала расскажите нам, как Вы провели вторник.
-Была на работе, после работы встречалась со знакомыми. С семи вечера была дома. Вот и всё. А в связи с чем я Вас вообще заинтересовала? – она всё так же недоумевала.
-Да вот, нас как раз и интересуют Ваши знакомые – авторитетно заявил Козлов.
-И кто же, если не секрет? – спросила женщина, даже с некоей шутливой интонацией.
-А Вы не догадываетесь? – вставил реплику Субботин.
-Не могу себе представить. Тем более Ваш отдел…
-Ну, если мы – Отдел по расследованию особо тяжких преступлений, то это же не значит, что каждый наш подопечный – особо тяжкий преступник. – Козлов перевёл это в шутку, и тут же подошёл с другой стороны: - Вы знаете Андрея Попова?
-Да, мы знакомы. Он, кстати, приезжал ко мне во вторник вечером.
-Кто ещё был у Вас в тот вечер?
-Моя старая знакомая, Рита. Потом приехал Мишка Феоктистов, это было уже в десятом часу. За Марго, то есть за Ритой, муж заехал в пол-одиннадцатого. Мишка ещё оставался. Потом вот Андрей – приехал и сразу уехал. Около часа я легла спать. То есть – одна. Миша, естественно, уехал.
-А координаты своей подруги и её мужа Вы нам дать не можете?
-Да ради Бога. А в чём, собственно, дело?
-Скажите, Вы давно знаете Попова и Феоктистова? – Козлов, как обычно, был непреклонен.
-Довольно давно. Но не настолько хорошо, чтобы быть Вам в чём-нибудь полезной. Они для меня – просто знакомые. Не больше.
«Ну, с Поповым у тебя и побольше кое-что бывало, не надо тут мне мозги компостировать» - подумал про себя Козлов.
-Хорошо. Охарактеризуйте мне этих Ваших «просто знакомых». Что Миша за человек, что Андрей за человек…
-Как же я должна их характеризовать?
«Вот ведь зараза!» - подумал Козлов. – «Всё понимает, всё знает, а говорить лишнего не хочет, вот и приходится каждое слово из неё вытягивать. Что ж, может, это и к лучшему. Не брехню с три короба выслушивать, а получать конкретные ответы на конкретные вопросы».
-Вы в школе учились? Характеристики героям писали?
-Честно говоря, я не совсем понимаю, чего Вы от меня хотите – разочарованно вздохнула девушка.
-Валентина, это, конечно же, Ваше право, Вы можете молчать, Вас никто не может принудить что-либо нам рассказывать. Но произошёл трагический случай. Погиб человек. И совсем недавно погибли ещё несколько человек. Поэтому мы и призываем всех – кто чем может, помогите следствию. Вы и сами это отлично понимаете.
-Если речь об убийстве, то я бы сказала – исключено. Они – не убийцы. Впрочем, если пояснить… Миша – тот был всегда простым, добрым, отзывчивым парнем. Готов всегда прийти на выручку, порой даже собой готов пожертвовать ради другого. И бывало, этим пользовались. Он застенчив, ему трудно постоять за себя. Что-то сохранилось в нём ещё такое детское – с теплотой в голосе, напоминающей материнскую, сказала она. – Конечно, он может вспылить, нагрубить… Но убить – нет. Не способен.
-Я вижу, Феоктистов у Вас вызывает материнские чувства – иронично заметил Козлов.
-Да, порой мне бывает его жалко. Ну, а Попов – что Попов? Деловой человек. Делает дела, как может. Но, насколько я его знаю, ему такие меры просто незачем. Он может убедить, уговорить. К нему специально обращались с просьбами вести переговоры. А сейчас – тем более. Транспорт, профсоюз, благотворительность… Кого ему убивать?
-Так я и думал. Его стихия – мошенничество, и даже Вы с этим согласны.
-Я этого не говорила – категорично возразила она.
-Хорошо. А кого-нибудь из этих людей Вы видели?
Козлов показал ей фотографии – Беспалова, Шувалова, Романовой, Борисова, Лаптева.
-Может быть, когда-то и видела, но знакома точно не была – женщина пожала плечами.
Дальнейшие расспросы Козлов счёл уже бесполезными. Выяснять через неё, с кем ещё общаются Попов и Феоктистов, представлялось бессмысленной затеей, пока же Козлова занимал другой вопрос – если Феоктистов и Попов тут замешаны, то что – выходит, и она с ними заодно? Или у неё есть другие, более веские причины их выгораживать? Феоктистова, в частности.
Последней зацепкой Козлова осталось то жалостливо-снисходительное отношение женщины к Феоктистову, которым была пропитана вся её данная ему характеристика.
-Скажите, Валя… По Вашим же словам, Феоктистовым зачастую пользовались. Не могли бы Вы пояснить это немножечко поподробнее?
-Подробностей я не знаю. Скажу одно – криминал здесь не при чём. Мишка к таким людям за километр не подойдёт. Их стихия ему глубоко чужда, и к тому же Миша очень раним. Он всё принимает близко к сердцу. Так что… Он в том мире не выживет, да он туда и не стремится.
-Он Вам не рассказывал, что произошло с ним в прошлую пятницу?
-Сказал – какие-то неприятности на работе. Авария, или что-то в этом роде. Он не посвящает меня в свои неприятности. Тем более, я уже говорила, мы не настолько близки.
…Из Пяэскюла Козлов и Субботин возвращались, грубо говоря, ни с чем. Подтвердилось лишь алиби Феоктистова, в котором сам Козлов почему-то сомневался.
-А она и на обложку «Космополитена» потянет – бросил реплику Субботин. – Да и «Плейбой» украсит.
-Ты, наверное, и сам не прочь бы узнать её поближе – урезонил его Козлов. – Я, честно говоря, тоже. Хочу понять, что эту женщину может связывать с таким типом, как Феоктистов. Конечно, тут в Попове всё дело, но попробуй, теперь это докажи…
-А в душе всё-таки хочется ей верить – ответил Субботин.
-Ты на работе, Володя! Не забывайся! – сказал, как отрезал, Козлов.
 
Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич
 
Сегодня на работе меня в очередной раз обрадовали. Да нет, ничего страшного, просто Валя звонила Андрею на мобильный, и сказала, что у неё сегодня были гости. Один из них был, конечно же, вездесущий Козлов, и с ним молодой какой-то, уж не Славик ли это часом? Интересовались, как водится, мной и Андреем. Достали, ей-богу, все эти разборки уже по горло, не понимаю я, как так можно жить, когда каждым твоим шагом интересуются, и всё в чём-то подозревают – это уже на мысли нехорошие наводит. Надо будет съездить, узнать, чего, собственно, они хотели. Менты ведь люди дотошные – за каждую ниточку тянут, из воздуха связи строят, чёрт их разберёт, что за выводы они из этого сделают. Какой теперь ожидать провокации? Да Бог со мной, какие, к чёрту, провокации? Так и до мании преследования, до фобии дойти недолго. Какая через Вальку может идти провокация? Это Андрюхе, вон, подфартило – угораздило же его нарваться на законченного дауна, как его там – Мухтар, что ли? А уж Валька-то с головой в полном согласии. И вообще она молодец.
Молодец… Я всегда её уважал, да я и сейчас не перестаю ей восхищаться. Хотя её некоторых поступков я просто не понимал. Да, были у нас периоды полного отчуждения, чуть ли не враждебности – нет, до того, пожалуй, не доходило: она девушка взрослая, толковая; жизнь, как говорится, познала, и потому прекрасно понимает, что вести с кем либо тяжбу просто глупо. Ну, а уж тем более со мной. А в основном мы всегда прекрасно понимали друг друга, и она всегда была мне другом. Именно другом, не подругой – если парень скажет «моя подруга», это выражение всегда воспринимается с каким-то сексуальным подтекстом… Другом и осталась, и я надеюсь, будет им всегда. Как Андрей, например.
Андрюхе же больше с ней повезло: у него с ней было то, чего не было у меня – и это была прекрасная пара; она была его, можно сказать, ангелом-хранителем. Во всяком случае – почти перед каждой женщиной приходится из себя кого-то строить, с Валей я же могу быть сам собой, да и не только я – а даже и такой прирождённый артист, как Андрей. И он её ценил по достоинству, любил по-своему, но такой уж он человек, по-научному – полигамный, а её такая роль не устраивала, и она от него ушла. Что впрочем, не мешает им и поныне быть добрыми друзьями. Пусть не сразу – чтобы зарубцевались раны, всегда требуется время, взять хотя бы мой случай… Ну, а для меня она навсегда останется «номер один» - она была первой моей девушкой. Хоть это и было мимолётно и призрачно, хоть я и не спал с ней ни разу – да и чёрт с ней, с этой постелью! Это ли главное?
И вот сейчас, в очередной раз, как уже из года в год, в моей памяти непроизвольно всплывают картины моей бесшабашной юности. 92-й, 93-й… Я закончил ПТУ, пошёл работать, получил права, ещё занимался атлетизмом, и достиг определённых успехов в спорте – я с лёгкостью играл двухпудовой гирей, жал от груди штангу вдвое тяжелее меня весом. Я играл на гитаре, и был желанным гостем во многих компаниях. Своим «лучшим другом», (если можно вообще так выразиться, по-моему, это совершенно детский термин) я считал Андрея. Он в то время «ходил» (опять меня понесло на молодёжную лексику!), ну ладно, встречался - с рыжей Светкой с «седьмого этажа», и я там тоже часто бывал, благодаря чему повидал много того, что было ранее совершенно неведомым и недосягаемым, и даже был знаком с самим Семёном Ильичом – Чингисханом. Даже бывало, пил с ним вместе, что очень льстило моему самолюбию. Короче, я тогда считал себя совсем уже взрослым, независимым, крепко стоящим на ногах, и много повидавшим на своём коротком веку. Это уже позже я понял, что ошибался. Во многом. Хотя все мы в этом возрасте такие…
Девушки же у меня не было. Да и быть не могло – это уже сейчас я понимаю, почему; а тогда мне казалось, что причина в другом. В других, а не во мне самом. Но тогда, на тот момент, мне почему-то очень хотелось познакомиться с какой-нибудь девушкой. Хотелось уйти от одиночества и разочарования.
В двух словах – я разочаровался в своей первой любви. В той, которую я любил и ждал десять лет. С четвёртого класса. Когда мальчишки ещё не обращают внимания на девчонок, а девчонки – на мальчишек, а если кто-то с кем-то начинает дружить, то над ними хихикают и дразнятся. Я же в свои девять лет уже чувствовал нечто такое, что многие открывают в себе лишь к тридцати годам, а то и позже. Или даже вовсе никогда. Не многие умеют любить душой, и подразумевают под понятием «любовь» лишь сексуальную совместимость, вкупе с чем-то вроде «ты мне, я тебе». Постель плюс дружба. А над такими прекрасными, возвышенными понятиями, как «платоническая любовь», просто насмехаются. И это взрослые люди над этим хихикают, прямо как дети, что распевают извечное «тили-тили-тесто…». А я это пережил уже в девять лет. Сам полностью не отдавая себе в этом отчёта.
А в восемнадцать – так уж вышло – я в ней жестоко разочаровался. И даже дело не в том, что она меня отвергла, как отвергала в течении всех тех лет – я, при своём характере, мог бы её ждать ещё десять – просто она оказалась совсем не той, какой я её знал и любил. Грубо говоря – не той, за кого себя выдавала. Я узнал о ней то, чего не мог допустить даже в самом кошмарном сне. И тогда я не выдержал и запил.
Правда, долго так продолжаться не могло, вскоре я взял себя в руки. Чёрт с ней, с этой Полиной – так звали мою первую несчастную любовь. То было детство, на то оно и детство, чтобы играть, дурачиться и фантазировать незнамо что. Но больше всего на свете мне нужна была именно та, к которой я мог бы относиться так же, как к той, своей любимой, что «родом из детства». Которая заняла бы без остатка моё опустевшее сердце. И которая бы, в отличие от Полины, стоила бы того отношения, и оценила бы меня по достоинству. А тогда я наивно полагал, что любой умный человек меня оценит. Мол, раз не ценит меня – значит дура, и не стоит моего внимания. Я не знал, ещё не понимал тогда, что любят вовсе не «за что-то», что полюбить можно каждого, в ком есть своя «изюминка» и свой внутренний стержень, а вот во мне-то как раз того и не было. Возможно, нет и до сих пор, я как был по жизни перекати-поле, так им в душе и остался. Что ж, значит, не судьба. Хоть и предсказали мне, что в 25 лет меня ждёт какая-то глобальная перемена, после которой я себя узнавать перестану – но до этого ещё надо дожить. Что загадывать на будущее, если я сегодня не знаю, что завтра будет. Зато я твёрдо знаю, что было вчера. Или позавчера. А год 93-й для меня – это и есть позавчера…
 
Суббота, 17 июля 1993г. Город Таллинн, Эстония.
Утром того дня мы втроём – то есть я, Андрей и Светка – пошли на речку Пирита. Взяли лодку, искупались. На пляже встретили каких-то Светкиных знакомых. Лично я их не знал, и доверия они мне не внушали. Я что-то играл на гитаре, но меня никто не слушал. Андрей, никого не стесняясь, повсюду тискал сидевшую у него на коленях Светку, затем и вовсе – они взялись за руки, и, никому ничего не сказав, отправились куда-то прочь. Решили, наверное, уединиться. Тогда и я решил, что мне там дальше просто делать нечего. Перекинув через плечо гитару, я развернулся, и пошёл в другую сторону.
Было уже около полудня. В Пирита автобусы ходили переполненные, назад в город шли порожняком. Это уже радовало – день был жарким, и толкаться в душном переполненном автобусе не хотелось. Лучше уж пешком дойти до центра. Но мне повезло – во всём салоне, кроме меня, было ещё двое. Я сидел на заднем сидении длинного «Икаруса», поставив перед собой гитару, и положив руки на головку грифа. Я слегка досадовал на Андрея, и в то же время завидовал ему. Раньше мне было как-то всё равно. Теперь же я вдруг стал задумываться, что ведь и я такой же парень, как и все, и мне тоже нужна девушка – внимание, общение, нежность…
Я шёл по центру города, держа под мышкой гитару, и как-то досадливо-завистливо поглядывал на прохожих. Я видел много симпатичных девушек – все они были с парнями. Подсознательно я представлял себя на месте каждого из них – мне бы такую девушку, мне бы такую жизнь, чем я хуже его, или его – но всякий раз, сравнивая себя с кем-либо, я ловил себя на мысли, что сравнение идёт явно не в мою пользу. Подсознательно я ощущал, что чего-то мне не хватает, чего-то такого, что мне даст возможность в будущем жить полноценной жизнью. Но только в будущем, а сейчас я ещё не готов, сейчас ещё нет этого чего-то…
Я гнал от себя прочь становящиеся неотвязными мысли, внушая себе то, что внушал себе до этого, лет так с пятнадцати. Что я не такой, как все, что мне нужна только Она. Она – моя Дульсинея Тобосская, Джульетта, Бригитта или Олимпия! Только теперь я не отождествлял этот образ уже ни с кем. Она есть – но кто Она, я не знаю. Что все эти девчонки – да, смазливые, даже красивые. Но любая из них – это не Она. Им всем, вместе взятым, до Неё далеко.
Я остановился возле квасной бочки, и купил кружку кваса. Потягивая любимый напиток, я испытал некое подобие эмоционального удовлетворения – как в далёком детстве. Пронеслись воспоминания – лето, солнце, велосипед, потом – мопед. И квас. Я с детства испытывал страсть к дороге. Когда-то для меня понятие «стать взрослым» означало, что я смогу ездить далеко-далеко, и мне за это ничего не будет. А в 93-м я не мог себе позволить машину – даже такой «Москвич», как у меня сейчас, был для меня роскошью.
Выпив кваса, я пошёл по улице Виру в направлении Ратушной площади. И чем-то привлёк внимание пацанов, сидевших на корточках у стены и пивших пиво.
-Слышь, братуха! – обернулся ко мне один из них. – Пива хочешь?
Я оглядел его и понял, что с ними можно без опаски провести какое-то время – одному мне было просто скучно. Тот же был не «гопник» и тем более не «блатоватый», а типичный «неформальный» бродяга. Я сам, в общем то, считал себя «неформалом», но был уверен, что главное для настоящего «неформала» - индивидуальность, самостоятельность суждений, пренебрежение ко всяческим стереотипам и комплексам, нестандартное мышление и независимость от чужого мнения. У основной же массы «неформалов» (звучит парадоксально – масса неформалов! Как это истинно свободных личностей может быть масса? Поэтому я и заключаю сие понятие в отношении их в кавычки) были понятия – некий коктейль из философии хиппи, панк- и пост-панк-рокеров, а любимой группой – этаким авангардом всех «неформальных» движений – обязательно была «Гражданская Оборона» с Егором Летовым. Так что я таких «неформалов» считал лишь отчасти неформальными – за их приверженность стереотипам. Но всё же, с такими людьми я чувствовал себя гораздо больше «в своей тарелке», нежели среди каких-нибудь «гопников», которых я презирал и не скрывал этого.
-А кто сейчас пива не хочет? – ответил я. – Тем более в такую погоду!
Я подошёл к ним и отхлебнул пива из протянутой мне бутылки. Пацанов было четверо, а пива – полная сумка. Насчёт «неформалов» я не ошибся – у одного была футболка «Г.О.», у другого – «Металлика». Ну, ещё Эй-Си/Ди-Си не хватает. Тогда точно получились бы Бивис и Баттхед. Значит, сейчас меня попросят сыграть…
-Играешь? – спросил меня один из них, кивнув на гитару. Я в ответ усмехнулся: чего, мол, задаёшь глупые вопросы. И вновь отхлебнул пива – у меня было настроение человека, впервые приехавшего в чужой город и севшего в первый попавшийся трамвай. Будь что будет, куда меня этот трамвай привезёт – видно будет, а сейчас вот я еду, сижу на сидении и любуюсь пейзажем из окна. Уже потом, повзрослев, я себя укорял за такое «трамвайное» отношение к жизни, когда в очередной раз обнаруживал, что опять «сел не в тот трамвай». Но тогда, в тот день, мне именно того и хотелось – просто отдохнуть, пожить одним сегодняшним днём, и я не принимал никаких решений, просто следил за развитием событий.
-Из «Гражданки» чего-нибудь знаешь? – был следующий вопрос, и я ждал этого вопроса. Для таких людей этот вопрос всегда значил очень много: если уважаешь «Г.О.» - значит, наш человек.
-Есть такая буква – ответил я, тоном знатока, ставя пустую бутылку на асфальт. Как бы давая понять: «Делу время, потехе час», ибо прекрасно понимал, что я сижу с ними и пью пиво только потому, что у меня гитара. Я чуть подстроил колки, и начал играть.
Дальше не было ничего интересного – я играл, мне предлагали ещё пива, и просили сыграть ещё. Пацаны стали пьянеть, поэтому никаких «философских» разговоров не выходило – всё только на одну тему, вроде: «Ты слушал последний альбом «Нирваны»? Вот обалденно! Я с него зафанател! А Егора, Егора – «Сто лет одиночества! Там такие темы – это въехать надо, ты просто так не въедешь, ты по обкурке послушай!».
Вот, кстати, что ещё раздражало меня в современных этих «неформалах» - так это то, что они считали, чуть ли не священным долгом, курить анашу. Я пробовал эту анашу – ничего в этом не нашёл, ни «параллельных миров», ни «расширения границ сознания» - одно какое-то нелепое чувство оглушённости, когда всё вдруг становится таким нелепым, и сам вдруг делаешься совершенно ватным, и всё это смешно именно в силу своей глупости, и опять-таки нелепости; и одно-единственное желание – скорее бы всё это кончилось. Поэтому я даже брезгливо поморщился, когда эти пацаны предложили мне покурить анаши.
-Может, курнёшь с нами? Вместе постебёмся!
-Нет, я шмаль не курю. Не пробирает меня, грузит только.
-Да ты чего, ты, наверное, мало курил. Давай пыхнем! Приколемся…
-Я сказал – не прикалывает, что ты – гопник, что ли. «Ты меня уважаешь…»
-И я не буду – вдруг сказал один из них. – На жаре, да ещё шмаль…
Он взял несколько бутылок пива, переложил их в свой пакет, и мы с ним вдвоём отделились от компании. Остальные не возражали – у них ещё оставалось пиво, и кроме этого, был ещё заветный «корабль».
-Может, пойдём, прогуляемся? – предложил мне парень. – У тебя как со временем?
-Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти – ответил я ему фразой из Виктора Цоя.
-Тебя как зовут? А то сидели, пиво пили, да даже и не познакомились.
-Меня Миша зовут.
-А я Коля. Громозека – сказал он и засмеялся.
-А почему Громозека? – спросил я, не замечая никакого сходства между героем мультика и своим новым знакомым.
-Да с детства так пошло. Я был маленький, толстенький, чёрненький да ещё конопатый. Вот и пошло – Громозека, Громозека…
Я усмехнулся и удивился: сейчас Громозека был выше меня ростом, но отнюдь не толстый, и уж совсем не конопатый. Вот волосы были тёмные – это уже на всю жизнь…
-Ну что, Громозека? – по-свойски сказал я ему. – Пропустим по четыреста капель валерьянки? – я кивнул на пиво.
Тот был отнюдь не против.
Мы выпили по бутылке пива, и решили пойти куда-нибудь, где можно присесть и поиграть на гитаре. Как выяснилось, он тоже умел играть.
-А чего ты с ними не играл? – спросил я его. – Сыграл бы тоже…
-Да не по кайфу. Всё им одно – «На границе ключ», или там, «Всё, как у людей». Надоело уже. А скажешь – обидятся.
-Я бы не обиделся. Я неформал – я не обязан соблюдать традиции.
-Сколько тебе лет? – вдруг спросил Громозека.
-Девятнадцать – равнодушно ответил я.
-Максималист – мечтательно произнёс Громозека.
-Ты не прав. Максимализм – это детство: всё или ничего, белое или чёрное, Иван Царевич или Кощей Бессмертный, третьего не дано. Ты думаешь, я такой?
-Такой. Пусть не стопроцентно, но есть.
-И что же во мне максималистского?
-Возраст – выдохнул Громозека.
-Это ещё ничего не значит. Можно в восемнадцать лет быть взрослым человеком, а можно и в сорок лет ходить в маменькиных сынках и недорослях.
-И ты себя, конечно же, относишь к первой категории.
-Ну, по крайней мере, ничего такого детского я в себе не нахожу.
-Вот! Опять «ничего»! У всех нас остаётся что-то из детства. А ты говоришь – не максималист!
-А ты – как наркоман: услышал знакомое слово – и стоишь, прёшься…
В конце концов, мы решили «замять» эту тему про наркоманов и про максимализм, и просто поиграть на гитаре. Пиво было допито, мы поставили пустые бутылки на асфальт у стенки, и стали искать, где бы «приземлиться». Наконец, мы облюбовали дворик возле улицы Вене, и сели на скамейку. Мне больше нравились группы «Кино» и старый «Наутилус-Помпилиус», Громозека же предпочитал «ДДТ», «Алису» или что-то в этом роде. Про «Г.О.» мы, кстати, и не вспоминали, зато знали репертуар местных андерграундовых команд, таких как «Мавзолей» или «Палата номер 6». Потом вдруг зашёл разговор о зарубежной музыке, и я поинтересовался:
-А к «Депешу» ты как относишься?
-Нейтрально. Что-то нравится, что-то нет. Не фанатею, но и не бесит. А чего это ты вдруг? – спросил Громозека, недоумевая, с чего это я вдруг пристал к нему со своим «Депешем».
Вместо ответа я начал играть. Это был хит «Personal Jesus» группы Depeche Mode, и я пел его на английском языке.
Мы с Громозекой чем-то привлекли внимание двух проходивших мимо девушек. Они даже остановились невдалеке, и не скрывали, что слушали именно нас. Когда я закончил петь, они к нам подошли.
Им обеим было, может быть, около двадцати. Одна из них была стройная – даже худенькая, обильно накрашенная, общительная и кокетливая, может быть, слегка жеманная, как мне показалось на первый взгляд. У неё были тёмно-каштановые волосы с медно-золотистым отливом, собранные сзади в длинный хвост. Я тут же про себя окрестил её Каштанкой. Вторая была ростом пониже первой, но – нет, не полнее, она отнюдь не производила впечатление толстухи, а, я бы сказал - пофигуристее своей худенькой подруги. Она была полной противоположностью Каштанки – почти совсем не накрашена, одета в голубую блузку и тёмную юбку, держалась – нет, не стеснительно, но довольно скромно, хоть и с достоинством – она явно знала себе цену, и ей попросту не требовалось ничего играть. У неё были тонкие, правильные черты лица, но особенно мне запомнились её глаза. Таких я не видел больше ни у кого. Никогда. Выразительные, словно написаны самим Богом – художником. В которые не устаёшь смотреть, и читаешь в них… Что? В голове непроизвольно проносился вихрь из песен – Андрея Державина, Александра Малинина, «Божьей Коровки» и ещё Бог знает чего…
У неё были волосы до плеч, светло-русые, может, даже и крашенные слегка желтоватым (но уж нисколько не рыжим) цветом; и они вились приятными, мягкими локонами. Я задержал на ней свой взгляд, и отметил про себя, что моё сердце стало биться чаще. Чтобы как-нибудь утихомирить внезапно охватившее меня волнение, я достал пачку «Экстры», и предложил остальным. Почему-то мне стало даже неловко за то, что у меня была эта чёртова «Экстра», а не «Кэмел»…
-Thanks – ответила по-английски Каштанка, и, коверкая слова, обратилась ко мне: - Ду ю вонт ту синг энифинг олсо? Ай лайк мьюзик вэри мач! Ай… - она запнулась, думая, что бы ещё такое сказать, и рассмеялась: - Ю… летс бикам фрэндз. О кей?
Её подруга (пока я не узнал её имени, я про себя приписывал ей свойства сказочной героини – Фея – но это уже слишком затасканное выражение. Ундина – совсем как у Лермонтова! Донна – как называли своих Прекрасных Дам и испанские рыцари, подобно Дону Кихоту, и итальянские мастера изящной словесности, такие как Франческо Петрарка и Данте Алигьери – но этому выражению, как мне казалось, не хватало возвышенности.) – стояла и просто улыбалась, в душе посмеиваясь над кривлянием и позёрством Каштанки. Наверняка девушка обо всём догадывалась. Да и сама Каштанка, скорее всего, просто дурачилась. Хотя у нас с Громозекой был такой внешний вид, что нас можно было запросто принять за подгулявших иностранцев, а по тому, как мы валяли дурака, подражая артистам, чьи песни мы исполняли, прежде чем я запел «Депеш» - и за пациентов местного дурдома.
-I Don’t Understand You, Translate Into Russian, Please! – ответил Громозека на чистейшем английском, отчего Каштанка опешила, а Донна от души рассмеялась. Я пояснил:
-Девушки, вы не так нас поняли. Мы не иностранцы. Мы инопланетяне. Вот он – Громозека.
При этом Каштанка прыснула, Фея же просто улыбалась.
-А я – Минотавр – добавил я. – Можно просто Миша.
-А почему Громозека? – не унималась Каштанка. Тут уже Громозека не выдержал и захохотал.
-Ты уже пятый человек, который меня сегодня об этом спрашивает. Зовут меня так! Родился я на Кин-Дза-Дза, и тут как раз раздался гром, и все зеки освободились из эцихов с гвоздями! И с тех пор мы все – Громозеки!
-Тюремный громовержец – вставил я реплику.
-Оставим чёрный юмор для других планет, а то земные девушки перепугаются: с кем это они связались. Не бойтесь, девушки: мы, инопланетяне, не такие страшные, как о нас говорят. Мы намного страшнее. Так что мы с Минотавром решили спуститься с небес обетованных, и денёк пожить земной жизнью. Ну что, земные девушки…
-Легко доступны! – рассмеялась Каштанка.
Громозека на то и рассчитывал – что если не она, так я это обязательно скажу. Вторая девушка на эту шутку не среагировала никак – только чуть повела бровями.
-Давайте знакомиться – продолжал Громозека. – Моё земное имя – Николай, а это Михаил.
-Николай – дамский угодник, и Михаил – заблудший ангел – ни к селу ни к городу вставил я.
-Минотавр, ты опять на небеса? Успеешь ещё! Сегодня мы на земле.
И я сам засмеялся, глянув в сторону бомжа, усердно ковырявшего палкой содержимое мусорного контейнера, что напомнило мне фильм Эльдара Рязанова «Небеса Обетованные» - как раз про такую публику. Да уж, на те «небеса» я как-то не стремился. Я опять взглянул на Афродиту, Венеру, Джоконду – почему-то ни одно обычное имя мне ей приписывать не хотелось, она сама мне казалась совершенно необычной. Наши глаза встретились, и мы некоторое время смотрели друг на друга. Я ей любовался, а она, возможно, это понимала, и – то ли дразнила меня, то ли заигрывала, то ли сочувствовала мне. Что-то вроде: «Ну вот, ещё один в меня влюбился. Что мне делать-то с вами?». Интересно, сколько же парней и мужиков при виде её так же краснели, ощущали сердцебиение и смуту в душе? Но наверняка и она обходится благородно с жертвами своих чар…
Как она нам представилась – этого я вам не скажу. Какое это сейчас имеет значение? В наше повествование она вошла с именем Валентина, этим именем я и буду называть её в своём дальнейшем рассказе.
-Римма – представилась Каштанка. – А вы что, «лабаете» тут? Там же, на Виру…
-Мы же сказали: мы инопланетяне, а не бременские музыканты. Так что со зрителей мзды не берём, тем более с красивых девушек – сказал Громозека.
-Мы не «лабаем» - мы отдыхаем душой и телом. Музыка – это такое искусство… Особая форма бытия, в которой происходит, ну скажем… - я замялся.
-А ничего говорить и не надо – сказала девушка. – Ты лучше спой.
Я взял гитару и стал подбирать аккорды. Тем временем Римма подсела к Громозеке и стала дразнить его, явно заигрывая. Это было похоже на игру в «Динамо» - сначала раздразнить парня, заинтриговать его, а потом, когда тот уже начнёт проявлять интерес и внимание, дать ему «щелчок по носу», в той или иной форме. Мне, правда, заигрывание Риммы с Громозекой пришлось по душе – это давало мне шанс познакомиться с Валей, и провести с ней сегодняшний день.
Я решил пошутить над Громозекой и Риммой, и запел песню «Сектора Газа», слегка переделанную на свой манер.
-Вечером на лавочке парочка сидит. Слушав звон тальяночки, вся деревня спит. Коль, о чём ты думаешь? Римм, о чём и ты. Ох, какие пошлые у тебя мечты.
Этим я действительно развеселил всех, но меня интересовала в первую очередь реакция Вали. Конечно, она не воспримет всерьёз такие шутки. По её глазам – зеркалу души – я понял, что она – натура утончённая, глубокомысленная, серьёзная и в то же время добрая и отзывчивая. И мне захотелось спеть что-нибудь такое, что бы действительно её тронуло. Почему-то первое, что мне пришло в голову – это была песня «Я хочу быть с тобой» из репертуара группы «Наутилус Помпилиус». Последние строчки этой песни – «В комнате с белым потолком, с правом на надежду. В комнате с видом на огни, с верою в любовь». Когда я закончил петь, она меня мечтательно спросила:
-Миша, а ты сам веришь в любовь?
-Сложно сказать. Хотелось бы верить. Если только вначале узнать, что вообще это такое. Может, это совсем не то, что я предполагаю. Ну, а ты веришь?
Она утвердительно кивнула головой и сказала: «Да».
-Ну, и что же это такое, в твоём понимании? – я был заинтригован.
-А это невозможно понять, невозможно объяснить. Это можно только почувствовать. Вот и ты наверняка любил – объясни себе, что ты чувствовал.
Чем-то мне этот её ответ понравился – может быть, потому, что мне понравилась она сама – но со своей точки зрения она была права. Это мы, мужчины, живём больше разумом – всё пропускаем через голову, думаем, прикидываем, взвешиваем, принимаем какие-то решения, и всё нам надо понять. А они, женщины, даже если чего-то и не понимают, они это нутром чувствуют – интуицией, данной им от природы. Конечно, есть натуры примитивные, этакие девочки-бабочки, порхающие с цветка на цветок и ни о чём не задумывающиеся – так они и в тридцать, и в сорок остаются такими же девочками, лишь только старятся уж слишком скоро. Может, им от природы и дано это «шестое чувство», но они сами себе глаза закрывают какой-то пеленой своих подростковых причиндалов, которых им не пересилить даже тогда, когда сей нежный возраст уже отходит в историю древнего мира. У таких же, как моя новая знакомая, это «шестое чувство» высоко развито – ведь именно оно делает женщину Женщиной – с большой буквы. А именно такой мне эта девушка и казалась.
Я спел ещё балладу Андрея Державина «Твои глаза» и заметил, что ей немного льстит, что я к ней проявляю такое внимание. После этого я некоторое время сидел молча, задумавшись, как бы завязать с ней разговор. Затянувшуюся паузу нарушила Римма.
-Ну, чего мы всё здесь сидим? Пойдёмте, погуляем! А ты, архангел, что такой скучный? Смотри, счастье своё прозеваешь! – она встала с колен Громозеки и потянула его за руку.
Я встал, левой рукой взял под мышку гитару, а в правую руку я взял руку Валентины. В первый раз в жизни я держал за руку девушку… Если, конечно, не считать прогулок парами в детском садике.
-Пойдём? – улыбнулся я ей. Мне показалось, что улыбка у меня получилась несколько натянутая, так как я волновался.
-Ну, пойдём – улыбнулась она. В отличие от меня, она была в себе уверена, и, сознательно или нет, поддерживала меня. Она взяла меня под руку. Это меня спасло: я чувствовал, что у меня от волнения начинали потеть ладони, и ей это было бы неприятно.
-Пошли на Лав-Стрит! – предложил Громозека. – Там потусуемся.
-А где это? – спросил я.
Я тогда не знал, что в Таллинне есть где-то так называемая «улица любви».
-Недалеко – ответил Громозека.
Каштанка опять выкинула какую-то плоскую шуточку вроде «улица, на которой можно любить», на что Громозека ответил:
-А мы на всех улицах любим! Правда, Миша?
-Кого – друг друга? – не унималась Римма.
-Зачем же так? Пиво! Кстати, девушки, вы пиво пьёте?
-Пьём! – за всех ответила Римма. – Пойдём, может быть, в бар сходим?
-Да ну, что там, в душном баре сидеть? – ответил Громозека.
-Ладно уж – душно ему! Не в баре душно, а в кармане ветер сквозит! – язвительно вставила Римма.
-Должно же хоть где-то быть прохладно! – добавил я.
-Философ – сказал Громозека.
-Кстати, а кто ты по гороскопу? – спросила Каштанка.
-Стрелец – ответил я. – Деньги стреляю, сигареты стреляю…
-О, Стрельцы – они все философы – ответила она.
Тут же мимоходом выяснилось, что Громозека – Козерог, Валя оказалась Весами, а сама Каштанка, по-моему, Телец.
-Не верю я в эти гороскопы – сказал я. – Бред полнейший.
-Зачем же так категорично? Иногда кое-что интересное бывает – ответила Валя. – Почитать можно, но так, чтобы принимать всё на веру – уж изволь.
-Я лично не понимаю: какая разница – в декабре родился или в июне, что уж тут произойдёт на следующей неделе… Сколько ни читал эти газетные гороскопы – действительно, такой бред…
-Потому что пишут их дилетанты – ответила она. – А связь между людьми и звёздами есть. Уж ты-то должен знать – ты ведь инопланетянин.
-Ах да. Совсем забыл. Вскружили мне земные девушки голову – ответил я.
-А земных девушек чего-то на мистику потянуло – добавил Громозека.
Так, шутя, смеясь и перебрасываясь словами, мы дошли до узкой улицы, пролегающей вдоль старинного оборонного пояса города. Это и была «улица любви», судя по надписи на одной из старинных стен, а вообще эта улица зовётся Лаборатоориуми – Лабораторная.
Мы подошли к каменной башне. Громозека подал идею – зайти в неё. Чтобы туда забраться, нужно было вскарабкаться на стену. Девушки не возражали, и мы с Громозекой помогли им подняться. Потом залез я, Громозека подал мне гитару и взобрался сам. Мы шли по стене, затем – по черепичной крыше, и снова по стене – по отвесной стене, поднимаясь по выломанным ступенькам. Девушки слегка трусили. Римма визжала и часто спотыкалась, вероятно – нарочно; Валя – наоборот, смеялась, а впрочем, я её страховал. Наконец мы дошли до окна башни. Я забросил туда гитару, залез сам, подал руку своей спутнице, помог ей подняться, и сказал:
-Ну вот. Кино про пиратов.
-А я смотрю – вы тут уже обжились! – сказала, влезая в окно, Римма. – А что? Тут уютно, жить можно. Ещё костёр, и ящик рома в придачу.
-Не помешал? – это был уже Громозека.
Валя молчала. Она стояла и осматривалась вокруг, любуясь из окна на городские крыши. Я же думал, и совсем не мог понять: чего у неё общего с этой подругой? Та кривляется, трещит без умолку, а эта – серьёзная, задумчивая, но всё-таки не какая-нибудь задавака, а такая - «своя», компанейская…
Не зная, с чего и о чём начать разговор, я взял гитару и спел какую-то песню. Потом сел, поставил гитару перед собой, а руки – на гриф, и задумался…
Громозека с Риммой тем временем вылезли из другого окна и стали лазить по черепичным крышам. Причём любопытная Каштанка норовила везде залезть, всё посмотреть, забыв при этом всякую осторожность, и всё же крепко держала Громозеку за руку.
-О чём задумался, Миша? – спросила вдруг Валя.
-Говорят, думать полезно. Или так же вот, как она? – я показал на Каштанку, которая залазила тем временем на трубу.
-Это просто так – для разрядки – пояснила Валя.
-И что, она всегда так разряжается? – ехидно усмехнулся я.
-Не знаю. Я сама её первый день знаю. Я тоже так когда-то разряжалась: приду на дискотеку, и танцую до упаду. Причём всегда одна.
-И не скучно было одной?
-Нет. А какая там разница? Народу и так много, музыка на всю катушку. Какое там общение…
-Ну, какое – обычно туда знакомиться ходят, или со «своими» - я сконфузился.
-Знакомых у меня и так много. А «мои» - у меня нет такого понятия. Хотя никогда не знаешь, где кого встретишь.
-У тебя что – никогда не было парня?
-Почему не было? Было, встречалась. Но я не люблю такие выражения – «мой парень», «моя девушка». Он свободный человек: захотел уйти – ушёл от меня, я его не держала. Какой в этом смысл?
-А если он вернуться захочет?
-Хотеть не вредно. Пускай хочет. Я свои выводы сделала – может, умнее стала.
-А скажи: вы и в самом деле приняли нас за иностранцев?
-Да конечно, это была шутка! Но на эстонца ты похож. Или даже на финна.
-Ну, какой же из меня лось? Рановато ещё рога иметь! Я советский человек. Люблю всё советское. Джинсы ношу советские, сигареты курю советские…
Я закурил сигарету и предложил ей. Она отказалась.
-Я вообще-то не курю. Иногда, бывает, балуюсь – но редко.
-А чем ты в свободное время занимаешься? – спросил я.
-Когда как. Когда дома сижу, читаю. Когда в гости хожу.
-Я тоже читаю много. Больше всё детективы – развивал я.
-Мне такая литература уже надоела. Я всё это раньше читала.
-Что – всё это?
-Детективы, авантюры, «про любовь». Сейчас более серьёзное предпочитаю. Классику, например. Есть и современные писатели интересные. Стихи люблю.
-А я вот сам пишу стихи. Хочешь – дам почитать?
-Ну, дай – улыбнулась она.
-А чем тебе детективы не нравятся? Я же не «крутьё» имею в виду: пиф-паф, погони, драки. Есть и серьёзные, как ты говоришь, произведения: политические, психологические детективы…
-Политика меня мало интересует, а что до психологии, то на эту тему есть и много других книг. Камю, Экзюпери, да тот же самый Ричард Бах. Если говорить о художественной литературе.
-Ну, это уже не писатели – это философы – ответил я. О Камю и о Ричарде Бахе я слышал впервые в жизни, а вот Экзюпери мне о чём-то говорило, хотя я ничего у него, кроме «Маленького принца», не читал.
-Ещё я люблю жизнеописания великих фраеров. Например, Гитлер. Или Ди Амин, Филипп Первый, Пол Пот. Кстати, здесь в Таллинне есть один такой авторитет – Пол Пот его кличут.
-Он для тебя авторитет? – передёрнула Валя.
-Ну, почему же сразу для меня? Сейчас, сама видишь, время такое – воры и бандиты в чести и во славе, а работяг и за людей-то не считают.
-А почему Пол Пот?
-А потому что… Посмотри наверх. Что у тебя над головой?
-Своды – ответила она в недоумении.
-Сводчатый потолок – поправил я. – А что под ногами?
-Под ногами – она была явно удивлена – пол. А с чего это ты вдруг?
-С того, что потолок – над, а пол – под. Понятно?
-А причём здесь Кампучия?
«Умная девка» - подумал я. – «Даже знает, кто такой Пол Пот!». Мелькнула мысль: а вдруг она ещё знает, кто такой Чингисхан, то бишь дядя Сёма. Ведь я чрезвычайно гордился тем, что знал его…
-При том, что столица Кампучии – Пномпень, а я – пнём пень.
-Нет, на пень ты не похож. Ты скорее ходячая энциклопедия.
«Вот зараза!» - промелькнуло у меня в голове. Просекла же она мою подспудную мысль блеснуть перед ней своей эрудицией и остроумием. Её же, смотрю, ничем не удивишь.
-А ты – видеокамера – ляпнул я, и подумал: а вдруг обидится. – Нет. Ты кунсткамера! – я решил обернуть всё это шуткой.
-Очень даже лестно! – ответила она. – И что же ты узрел в моей кунсткамере?
-Слона-то я и не приметил – я продолжал в том же духе. – Может, сходим в зоопарк?
-В зоопарк не надо. Жизнь и так похожа на зоопарк.
-Вот то-то и оно! – воскликнул я, и запел песню группы «Г.О.», в которой есть такие слова:
«Я ищу таких, как я – сумасшедших и смешных,
Сумасшедших и больных,
А когда я их найду, мы уйдём отсюда в ночь,
Мы уйдём отсюда прочь –
Мы уйдём из зоопарка,
Мы уйдём из зоопарка…»
-Ты считаешь себя сумасшедшим? – спросила она.
-Я считаю себя неформалом. Свободным художником. А что до сумасшедших – это понятие условное. Вот, что по-твоему, значит – сойти с ума?
-Потерять ориентацию в окружающем мире. Можно быть очень умным человеком, но воспринимать всё совершенно неадекватно. Есть, кстати, такая книга – «Гениальность и помешательство». Очень многие гении строили теории мироздания, и совершали немыслимые открытия, и при этом в обыденной жизни вели себя совершенно беспомощно и нелепо.
-Ум – это тоже понятие растяжимое; у каждого свой ум. У кого – философский, у кого – практический, у кого – бухгалтерский, или как сказать…
-Умный – это не тот, кто знает много, а тот, кто знает, что и зачем ему надо знать.
«Верно подмечено» - согласился я, и спросил:
-Ну, а что значит в таком случае дурак?
-Дурак – тот, кто врёт сам себе.
Вот это я запомнил на всю жизнь. Дурак – тот, кто врёт сам себе, так сколько же раз я был дураком, пудря мозги самому себе, и закрывая глаза на опостылевшую действительность! Даже в тот день…
Громозека с Каштанкой всё так и продолжали бегать по крышам, а мы с Валей сидели, разговаривали… И при этом у меня возникало такое чувство, будто мы с ней знакомы не первый день, а всю жизнь, или, по крайней мере, давно-давно. Такого у меня ещё не было, не только ни с одной девчонкой – да до неё я с ними и не общался вовсе – да даже и ни с одним другом. Не было – ни до неё, ни после. А с ней – почему-то было.
И тут мы услышали пронзительный визг Каштанки.
-Что это они там? – буркнул я.
-Ничего. Экскурсия в детство. Хочет маленькой побыть.
-Вот интересно выходит: дети так и норовят играть во взрослых. В доктора, в лётчика, в шофёра. А взрослые – в детей: пьют, пыхают, дурачатся, ведут себя, как маленькие.
-Потому что быть ребёнком легче, чем взрослым: никакой ответственности. Ребёнок, играющий во взрослого, всё равно остаётся ребёнком, а взрослый, впадая в детство, от себя и бежит. Чтобы не думать, не взвешивать, а просто жить одним мигом и радоваться этому.
-И для этого обязательно пить, курить, нюхать?
-Нет. Это уже недостаток воображения. Таких людей жалко – они даже и в детство впадать не умеют.
-Или вот если понаблюдать за влюблёнными парочками – как они себя ведут. Да как дети в песочнице.
-Кто как. Ухаживать тоже можно по-разному.
-Ну, и как, например, ты ухаживаешь? – ехидно улыбнулся я.
-Могу сказать одно: лучше оставаться самим собой, чем быть Томом Сойером. Иначе ни тебя не заметят, ни в Тома Сойера не влюбятся.
Том Сойер… Неужели я даже сейчас, в свои девятнадцать лет, подумал я, нисколько не повзрослел, и пытаюсь добиться расположения девушки таким же образом, как знаменитый Том Сойер – Бекки Тэтчер? Только если Том стоял на голове, лазил на дерево и запускал воздушного змея, то я так же пыжусь блеснуть интеллектом, остроумием, искусством, и Бог весть чем. «Ни тебя не заметят, ни в Тома Сойера не влюбятся». Как часто бывает так: двое знакомятся, ведут себя друг перед другом, как Том Сойер и Бекки Тэтчер, в конце концов – влюбляются, женятся, совершенно друг друга не зная, а потом уже выясняется…
От этих мыслей мне стало грустно, но я утешил себя тем, что она, может быть, имеет в виду Громозеку с Риммой.
-Лично я предпочитаю Гекльберри Финна, а ещё лучше – Шерлока Холмса. Хотя иногда надо быть бравым солдатом Швейком. Потому что со Швейков и спросу меньше, а всех во всё посвящать тоже не обязательно.
-Оно и заметно, что ты и Швейка, и Холмса любишь. О чём ни заговоришь, всё по полочкам любишь раскладывать. Это ничего, я сама тоже такая. Только ты порой любишь переигрывать.
Тут в окно башни влез Громозека, и втянул за собой Римму. Та ойкала и прихрамывала на одну ногу.
-Дайте сигаретку! Ой, нога болит!
Я вздохнул и закурил. Честно говоря, уходить из той башни мне не хотелось никуда, а по Каштанкиным причитаниям я уже понял, что сейчас нам придётся уйти. Мы вылезли через окно на крышу. Каштанка, однако, закапризничала ещё больше.
-Ну, ребята, помогите мне оба! Я и так уже оступилась!
-Слышь, Колян! – сказал я. – Давай я сейчас помогу ей спуститься, дам ей гитару, а потом залезу, спустим вниз твою Каштанку.
Услышав слово «Каштанка», Римма скорчила гримасу, а Громозека рассмеялся.
-Я как-нибудь сама спущусь – сказала Валя.
-Брось ты, я тебе помогу – ответил ей я.
Наконец, я спрыгнул вниз, на мощённую мостовую, и позвал её:
-Прыгай!
Она спрыгнула, и так мы оказались в объятиях друг у друга. При этом я не видел её лица, а она – моего, поэтому я не могу сказать, стеснялась она или нет. Я же впервые в жизни ощутил соприкосновение своего тела с телом женщины. Да к тому же и такой прекрасной! Я поцеловал её в щёку, и почувствовал, что заливаюсь краской с головы до ног. Она посмотрела на меня, улыбнулась, и тоже поцеловала в щёку. Я весь горел, я чувствовал приближение обморока!
Тем временем я услышал голос Громозеки:
-Мишка, принимай!
Он схватил Каштанку под подмышки, а я – за ноги:
-Держись за мою голову! – и так поставил на землю.
Мы опять пошли гулять по городу. Каштанка всё время ойкала и хромала. Я не обращал на это внимания. Валя мне сказала:
-Притвора эта Римма… Вы идите, ребята, мы вас догоним.
Она отпустила меня, дала Римме знак - чтобы та отстала, а мы с Громозекой пошли дальше; и сказала этой Римме:
-Слушай, Римма, если у тебя действительно болит нога, так поезжай домой или в травмапункт, мы тебя проводим. Но если ты просто хочешь обратить на себя внимание, то запомни: жалость унижает человека. Коля к тебе несерьёзно, но ты сама так захотела; ну, а Миша – вообще не тот человек. Так что думай: или гуляешь с нами, или поезжай лучше домой. Потом позвонишь.
Она хлопнула Римму по плечу и ободрительно кивнула головой.
А пока они так беседовали между собой, мы с Громозекой говорили примерно вот о чём:
-Ну, и как она тебе? – спросил он меня.
-Хорошая. Умная, красивая. Может, потом что-то и выйдет, главное…
-Запомни, Миша: такие, как она – да, умная, красивая, но она и сама это прекрасно знает. А потому если ты сразу не поставишь её на место, то так и будешь бегать вокруг её ног, и чувствовать себя недостойным и поверженным. За такими, как она, многие бегают, так что чего-чего, а отшивать они умеют.
-Ну, это её право, но может быть, поймём друг друга, будем дружить, встречаться, а там и…
-Я же сказал тебе: сразу ставь на место! Или повертит, «разведёт» и «продинамит». Та, вон, вторая – только на палку и нарывается: хочешь – бери!
-На фиг она мне нужна? Мне эта понравилась.
-Не по плечу ты дерево рубишь.
-Что ты хочешь сказать? Что я её недостоин? – я уже начинал психовать.
-Что ты не умеешь обращаться с женщинами. По тебе же видно. Даю сто тысяч против одного, что ты девственник.
-В таком случае - с тебя сто тысяч.
-Если ты вызвал шлюху за триста крон, и побалдел с ней, или склеил какую-нибудь маленькую дурочку, которой не терпится поиграть во взрослую, то это одно дело. А если ты встретил женщину, отсёк от неё прошлое, и она пошла за тобой – то это уже совсем другое. Вот в чём разница между мальчиком и мужчиной. Ладно, иди…
Мне стало до жути обидно: у меня на лице написано, что я девственник! Я не могу, я не умею, я не способен…
Мы шли по улице Виру, шли парами, под руку… Тут ко мне обратилась стоявшая на тротуаре старушка:
-Молодой человек, купите Вашей девушке цветочки! Всего две кроны!
Я посмотрел на «свою девушку», достал пять крон, и протянул старушке, сказав «сдачи не надо». Старушка обрадовалась – «Дай Бог Вам здоровья!». А я взял этот скромный букетик нежных полевых цветов, и протянул его Вале, при этом посмотрев ей в глаза. Потом я обнял её одной рукой за плечи, а другой – за голову, притянул к себе и поцеловал в губы. Её первым побуждением было – оттолкнуть меня; скорее всего – от удивления. Или мне так просто показалось? Но потом всё же я поцеловал её ещё раз. Первый раз в моей жизни.
-Вот видишь – ты уже моя девушка – сказал я.
Она хотела что-то ответить, наверное, как-то возразить, но я не дал:
-Слышишь – люди так говорят. Так что не я это придумал.
Потом мы зашли наверх, на горку-«поцелуйку», сначала сидели на скамейке, потом подошли к столикам бара под открытым небом. За одним из них сидели, уже изрядно поддатые, три девушки. Они были броско одеты, сильно накрашены, и вели себя довольно вызывающе.
-Эй, вам не скучно? Садитесь! – тоном профессионального тамады сказала одна из них.
Мы вчетвером сели за соседний столик.
-Вы не голодны? Берите, что хотите, мы сейчас спонсорам позвоним, они приедут, нам ещё купят. Вы только спойте нам чего-нибудь.
Я на миг пожалел, что рядом нет Андрея. Промелькнула мысль, что эти девицы, так или иначе, работают на Чингисхана. Да, был бы тут Андрей, было б веселее, но, с другой стороны, Валя… Эх, чёрт побери…
Мы немножко выпили – то ли вина, то ли шампанского, Римма пустилась в оживлённые дебаты с этими подгулявшими девицами, и тут Валя внезапно стала серьёзной. Она сказала:
-Мне пора домой.
Очевидно, это общество было ей явно не по душе.
-Тебя проводить? – спросил я.
-Ну, проводи, если хочешь – ответила девушка.
Мы спустились вниз по ступенькам, перешли дорогу и вскоре сели на трамвай. Мы сидели рядом; я одной рукой придерживал гитару, а другой – обнимал Валентину за плечо.
Потом мы пересели на 58-й автобус. Свободных соседних мест не оказалось, и мы уселись друг против друга, в задней части салона. А через две остановки, около базара, в автобус вошла старушка, и встала рядом с нами. Тогда я сказал:
-Уступи старушке место!
Валя посмотрела на меня удивлёнными глазами. И тут я взял её за руки, притянул к себе, обхватил за талию и усадил себе на колени. Так место и освободилось. Старушка села, смотря на нас довольными, живыми глазами. Вероятно, она вспоминала свою молодость, и завидовала нам.
… Мы вышли из автобуса, я подал девушке руку, и так, держась за руки, мы дошли до самого её подъезда. Вошли в подъезд, она нажала на кнопку лифта.
-Высоко живёшь? – спросил я.
-На пятом. 53-я квартира. А телефон – вот, возьми.
Она достала из сумочки блокнотик, вырвала оттуда листок, написала на нём номер, и протянула мне, после чего опять нажала на кнопку. Но лифт не работал.
-Ладно, Миша, я пошла пешком. Пока – сказала она мне, явно в ожидании какой-нибудь инициативы с моей стороны. Похоже, я не только не разочаровал, но даже и превзошёл все её ожидания:
-Как это – ты пойдёшь пешком? Ни фига ты пешком не пойдёшь!
Я закинул гитару, как рюкзак, за спину, схватил девушку левой рукой под левую подмышку, а правой – за ноги чуть повыше колен, и дёрнул себе на руки.
-Поедешь, с комфортом поедешь!
-Миша, пусти! Мне неудобно, слышишь?
-Неудобно спать на потолке – одеяло спадает. И ещё штаны через голову одевать неудобно. А соседи – пускай смотрят. Пускай завидуют!
-Миша, пусти! – она продолжала игру. – Меня ещё никто так не носил на руках в подъезде…
Когда подходили к пятому этажу, я чувствовал, что уже вот-вот не выдержу, но я собрал все свои последние силы, и уже на пятом этаже она сама выскользнула у меня из рук. Я её обнял, и ещё раз поцеловал в губы. А потом вдруг задал такой вопрос:
-А у тебя выпить есть?
Сперва она удивилась – это было видно по глазам, но тут же невозмутимо ответила:
-Есть. Ладно, заходи…
-О’ кей. Только ты не думай, что я…
-Не надо извиняться, пусть лучше всё будет так, как есть. Ты хотел выпить – ты спросил; я ответила – и, значит, мы с тобой выпьем. Проходи на кухню.
Мы прошли на кухню. Она достала из кухонной секции початую бутылку «Белого аиста» и две рюмки.
-Мы так часто пьём, что одной бутылки на полгода хватает. У вас в семье, я смотрю, так же – сказал я.
-Ну, одно дело семья, а друзья, знакомые – это совсем другое дело – ответила Валя.
-Разве я похож на пьяницу?
-Выпивать тоже надо уметь.
-Ну что – за встречу.
Она разлила по пол-рюмки, и мы выпили: я – залпом, а она – медленно, вливая в себя по капле и наслаждаясь ароматом выдержанного коньяка.
Потом я взял гитару и спел какую-то песню. Она что-то сказала, я что-то невпопад ответил, и почувствовал опять стеснение. И решил разрядить обстановку при помощи рюмки.
-Давайте выпьем за тех самых прекрасных, без которых наша жизнь – просто глупое, безобразное существование. То есть за женщин. За тебя.
Мы чокнулись. Я опять выпил залпом.
-А вот на этот счёт – продолжал я – я знаю ещё вот такую песню.
И я спел ещё что-то, не помню, что.
-Ты знаешь – сказал я уже после третьей рюмки – и вот одну из них я бы хотел тебе сейчас спеть.
«Я на днях заходил к тебе в гости…»
-Миша – сказала она мне. – Ты как будто чего-то боишься. Ответь себе на вопрос: почему ты, как утопающий за соломинку, хватаешься – то за гитару, то за рюмку? Ответь, не мне – себе!
(Уже на следующий день, когда я рассказывал эту историю Андрею, он мне объяснил: «Да она ведь не дура, моментом тебя раскусила. И хотела тебе помочь, чтобы ты наплевал на свой этот комплекс. Но ты пошёл у комплекса на поводу, вот она и обиделась».)
Потом она вышла из кухни, сказав мне «я сейчас приду». А через пять минут вернулась, переодетая в платье в горошек. Лёгкое, без рукавов, оно давало возможность оценить по достоинству всю её фигуру.
-Пошли, может, в комнате посидим, музыку послушаем – сказала она.
Я с волнением глядел на неё. Она была моя ровесница, но разительно отличалась от девушек своего возраста – те были ещё в большинстве своём нескладушки, угловатые, тростиночки либо пышечки, а она – уже взрослая, сформировавшаяся женщина. На вид ей смело можно было дать больше двадцати. Я застеснялся ещё больше. Она включила музыку. Это была знаменитая Crying Game Боя Джорджа. Моё лицо, ладони и подмышки вспотели, сердце застучало, как бешенное. Она присела на диван, что-то сказала…
«Сейчас я приглашу её танцевать, обниму её, поцелую, буду пытаться ухаживать, как это делает Андрей, а она мне возьмёт и скажет: Мальчик, отвали, пока созреешь! Куда ты лезешь, малыш? Я тебе не тринадцатилетняя девчонка на школьной дискотеке!» - так думал я. Я вышел из комнаты. Нужно было обдумать план действий. Что мне дальше делать? Я пошёл в кухню, налил себе полчашки коньяка, и выпил одним махом, надеясь хоть как-то преодолеть свою растерянность.
«Это была твоя дилемма, Миша: либо – здесь и сейчас, либо – никогда! Иначе и быть не могло, раз вы уже пили вместе» - учил меня Андрей уже после.
Я же принял такое решение:
«Я человек порядочный, и в первый же вечер лезть не буду. А то мало ли, что она подумает? А вдруг это вправду не всерьёз? Ну, кто я ей такой? Она девка видная, да и взрослая уже, а я вон…»
-Ну ладно, пока, мне, наверное, пора идти домой. Созвонимся как-нибудь.
Я чувствовал себя разморённым и оглушённым, и даже язык у меня заплетался. Наверное, я был уже слишком пьян.
-Ну, пока – сказала она, провожая меня до двери.
Мы расстались – даже без поцелуя; она закрыла за мной дверь. Я в растерянности стоял на лестничной площадке.
«А что она – держать тебя будет, что ли? Мужик сам должен шифером шуршать!» - говорил Андрей.
Я вышел из подъезда, и направился через пустырь на Партизани, где Андрей обитался у Светки. По дороге зашёл в ларёк и купил ещё пару бутылок пива. Но на седьмом этаже мне не открыли.
«Опять трахаются, чёрт бы их всех побрал!» - рассердился я, уселся возле батареи между этажами и запел песню «Манная каша». Потом выкурил сигаретку, допил своё пиво и, что называется, вырубился.
Проснулся я утром. Мне было не по себе – болела голова, да и вообще подъезд – не самое удачное место для ночлега. Кроме того, было ужасно неловко – а вдруг меня видели здесь, вдрызг пьяного, спящим в подъезде? Андрей, Светка, или хотя бы соседи? А если сам… Я подхватил гитару, и тотчас побежал вниз по ступенькам.
35-й автобус ушёл у меня из-под носа, и я пошёл опять через пустырь – мимо Валиного дома, на конечную остановку сразу трёх автобусов, направлявшихся в центр города разными дорогами. Там мне повезло: сразу подошёл 51-й, и я запрыгнул на заднюю площадку.
А на следующей остановке в него вошла Валя. Меня бросило в дрожь, я был готов провалиться на месте сквозь землю!
Народу в автобусе было много, и я не мог к ней подойти, хотя мы и стояли друг от друга недалеко. Она собиралась, очевидно, на пляж или куда-нибудь за город, потому как одета в летнее платье в цветочек, издевательски подчёркивающее всю её сочную, ладно оформившуюся, женскую фигуру. Да, вот именно – издевательски! Всем своим видом, своими этими равнодушными солнечными очками она просто издевалась надо мной!
Мы вышли у Дома Быта: я – в заднюю дверь, она – в третью, обошла автобус сзади и, не заметив (ой ли?) меня, стала переходить дорогу. Я пошёл за ней, и уже на другой стороне я, превозмогая стеснение, окликнул её.
-А, привет! – ответила она мне. – Как ты?
-Да ничего – ответил я. – А ты куда?
-Я – на дачу, к своим. Мои уже третий день там, ну, и я сегодня собралась. А ты?
-Да я, вот, у друга ночевал, сейчас не знаю, что делать. Хочешь, тебя провожу…
-Ну, проводи, если хочешь. Мне на трамвай.
Проводил я её, правда, не до трамвая, а до самого вокзала, но она уже держалась как-то отчуждённо (или это мне так казалось?), и меня всё время жгла мысль: «А вдруг я для неё и вправду маленький мальчик?».
А на вокзале с ней поздоровалась какая-то девушка, и они стали разговаривать между собой, не обращая на меня никакого внимания. Я стоял и слушал, и единственное, что я понял – что дача у неё в Кийза. Затем подошёл какой-то парень, как я понял – с соседней дачи, и они все вместе зашагали к дизель-поезду, стоявшему у платформы.
-Ну, всё, пока – сказала мне Валя, дав мне тем самым понять, что мне пора уходить. На табло было написано «10.01 – Пярну», а время было всего-то - без двадцати десять. Я закурил сигарету, и тяжко вздохнул. Домой возвращаться совсем не хотелось. Некоторое время я слонялся в одиночестве по городу, потом всё же поехал к Андрею, и всё ему рассказал.
-Ты её обидел, Миша – рассуждал в ответ Андрей. – Она, как я понял, девушка не глупая, а раз она так себя вела, значит, она сразу догнала, что ты ещё пацан, который и женщину-то не видел ни разу, и что у тебя с этим проблемы. И хотела тебе помочь. А ты вбил себе в башку, что ты по жизни мальчик, вот и ходишь с этим комплексом. А вот ей-то как раз и обидно, что эта твоя дурь оказалась сильнее её, и все её попытки – как об стенку горох. Вот она теперь и будет тебя добивать твоим же комплексом. Ты так и будешь перед ней чувствовать себя мальчиком, так и будешь перед ней хвостиком вилять, и пытаться ей что-то доказать, а поезд-то ушёл! Чёрт с ним, Мишка, сколько уже поездов вот так уходило, ты теперь просто забудь. Забудь её. Это самое лучшее – и ей не будешь на нервы действовать, и тебе будет спокойнее. Просто на будущее сделай правильные выводы: женщину, как и лошадь, нужно бояться с ноги – может под каблук подмять, а может и лягнуть, да так, что не очухаешься.
 
… В следующий раз я встретил её в августе. Причём в таком месте, где я уж никак не ожидал её увидеть. А где именно – этого я вам тоже не скажу. Вы и сами легко ответите на этот вопрос, если только его чуть-чуть перефразировать: не «где», а «у кого»…
 
Суббота, 3 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.
Скучно и размеренно тянулось субботнее утро на стоянке такси в центре города, немного не доходя до парка Кадриорг. Шесть машин стояли с выключенными моторами, водители – кто дремал, кто читал, кто беседовал друг с другом. Вторым в этой очереди стоял красный «Москвич» Феоктистова. (Эх, вспомнить советские времена – когда в очереди стояли, наоборот, клиенты в ожидании свободного такси…). А через две машины от него стоял и тёмно-синий «Фиат» Попова. В нём как раз сидели и разговаривали Попов и Феоктистов, когда к стоянке подошёл клиент и остановился возле красного «Москвича».
-Ладно, Андрюха, я поехал – сказал Феоктистов. – Похоже, это по мою душу.
-То бишь по трёшку на твоём стекле – усмехнулся Попов.
Таксист не ошибся – едва он открыл машину и уселся за руль, человек в чёрной болоньевой куртке сразу сел рядом.
-Куда едем? – спросил Феоктистов, сразу безошибочно определив, что клиент говорит по-русски.
-Слушай, с тобой договориться можно? – спросил он.
-Договориться можно всегда и со всеми. Смотря, о чём – уклончиво ответил Михаил.
-В общем, повозишь меня немножко. Сначала в одно место съездим – там постоишь, подождёшь меня. Потом в другое.
-Час стоянки – семьдесят пять – отчеканил Феоктистов. С одной стороны такая перспектива его прельщала – это уж было куда выгодней, чем стоять часами на стоянке, изнемогая от жары, и не имея с этого ни гроша, потому что работа таксиста – это всегда лотерея. А с другой стороны, такой запросто может «кинуть» - такие трюки уже давно всем известны, но, как говорится, кто не рискует – тот не пьёт шампанского.
-Ладно, на тебе сотню, поехали – ответил клиент, нервничая.
-Ну, так куда едем?
-Давай, знаешь куда? В сторону таксопарка езжай, а там, дальше я уже покажу.
Феоктистов повернул ключ в замке, и тронулся с места, объезжая стоявшую перед ним тёмно-зелёную «Опель-Омегу». Водитель «Омеги», оторвавшись от газеты, с завистью посмотрел вслед «Москвичу», пробормотал себе что-то под нос, и опять углубился в чтение. Две машины, стоявшие за «Москвичом», продвинулись вперёд, Попов же оставался на месте. Его размышления оборвал телефонный звонок.
-Да! – Попов откинул крышку мобильника. – А с кем имею честь? … От кого? … Ну, это ещё ни о чём не говорит. Встретиться – можно, почему нет. Только я занят. … Вот, значит, будь там и жди, пока я подъеду. Тебе ведь это надо, а не мне. А своему приятелю передай, что так шутить вредно. В другой раз могут не понять. … Слушай, вот что. У меня нет никакого интереса вступать с тобой в бессмысленную полемику и слушать твои никчемные оправдания. Вот встретимся – я тебе и скажу всё в двух словах. Короче, жди – и он дал отбой.
… Тем временем красный «Москвич» подрулил к кирпичному зданию.
-Я сейчас схожу в бар, это здесь, в подвале. Подожди меня здесь – сказал клиент.
Феоктистов согласно кивнул.
А Попов, покинув стоянку, не спеша ехал по городу. Возле автобусной остановки его остановила какая-то женщина, и попросила отвезти на вокзал.
И тут вновь зазвонил телефон.
-Андрей, это я, Оля – сказала трубка голосом Семёновой. – Мне нужно с тобой поговорить.
-Нужно – значит, поговорим – невозмутимо ответил Попов. – Ты сама где?
-Я около магазина, ну ты знаешь, где мой папа живёт, на Вястрику? Тут ещё переезд рядом.
-Я сейчас на вокзал еду. Буду там, на стоянке такси. Дорогу знаешь? Электричку не жди – они сейчас редко ходят. Лучше пройдись до таксопарка, и садись на троллейбус «четвёрку».
-Ну, я найду дорогу, хорошо…
 
В то же самое время по скоростному шоссе Таллинн – Пярну, уже упомянутому в нашем романе – тому самому шоссе, что соединяет Балтийские страны с Западной Европой – в направлении из Таллинна ехала новенькая серебристая «Шкода-Фелиция». В ней сидели двое: за рулём – худощавая женщина, крашенная под шатенку, лет тридцати пяти, а рядом с ней – мужчина, тоже примерно её лет, тоже худощавый, небритый, с исхудавшим, измождённым лицом.
-Ну, вот и всё! – сказал он ей. – Ты понимаешь – всё! Я своё получил, что мне – я свою роль сыграл, а тот, кого мне показали – тот сам лох.
-Эйфория – враг успеха, хоть и его иллюзия – устало ответила женщина.
-Какая эйфория? Я его видел, он лох! Может, и есть у него кто-нибудь, но сам-то он вообще никто!
-Ещё несколько дней назад, одно упоминание о нём загоняло тебя в панику. А сегодня ты вдруг всё бросаешь и едешь в Польшу.
-Так с тобой же, милая!
Мужчина достал из-под сиденья пластмассовую бутылку из-под «пепси-колы», наполненную мутной буро-коричневой жидкостью, а из кармана – шприц, и стал наполнять его из этой бутылки.
-И тебе не стыдно? – сквозь зубы сказала женщина. – «Чернухой» ширяешься, как малолетка.
-Какого стыдно? Нет, ты не права: вот это и есть человеческий кайф. Почитай Де Куинси – «Исповедь англичанина, принимающего опиум». А алкоголь и это всё – это животное…
Он сделал себе укол в вену, и зажмурился в ожидании «прихода», потом расплылся в счастливой улыбке, словно и вправду накормленный грудью ребёнок. Затем он убрал шприц в карман, и опять стал приставать к женщине.
-Не мешай вести машину. Получил свой «человеческий кайф» - так лежи и балдей, а меня в свою животную грязь не втягивай.
-А что, милашка? Давай вместе «оттянемся», брось ты этого руля?
И вдруг что-то заставило его встревожиться: что-то мелькнуло в правом боковом зеркале заднего вида, и тут же исчезло.
Мужчина был в состоянии наркотического транса, в пьяной «невесомости», вызванной опийной уксусной настойкой, именуемой в народе «чернухой». А потому он и не сообразил, куда это исчезло, почему оно так внезапно появилось и пропало…
Красный «Москвич» - а это был он – ехал намного быстрее «Шкоды». Когда наркоман потерял его из вида в зеркале, «Москвич» взял влево и поравнялся со «Шкодой». Затем, уже проезжая мимо не огражденного кювета, водитель «Москвича» резко повернул руля вправо, и «Шкода» тут же опрокинулась в кювет – сначала на бок, потом – на крышу.
В последнюю секунду перед падением наркоман всё-таки разглядел «Москвич». Эта машина показалась ему знакомой. После падения наркоман сразу «отключился», а женщина, хоть и растерялась, всё же потом открыла дверь. Выползая из машины, она увидела стоявший на обочине лицом к ним красный «Москвич», у которого после удара всё почему-то оставалось целым, и даже разглядела номер: 687SHT.
А через секунду раздался взрыв.
В полицейском рапорте было зафиксировано следующее: «Шкода» потеряла управление, съехала с дороги и опрокинулась в кювет. Взрыв произошёл оттого, что в багажнике провозились взрывчатые вещества. На месте погибли оба. По свидетельствам очевидцев, следом за «Шкодой» ехал также красный «Москвич», номер 687SHT, резко затормозивший при съезде «Шкоды» с дороги, в результате чего автомобиль развернуло поперёк дороги. После этого этот же «Москвич» видели движущимся по шоссе Керну – Рийзипере, никаких следов столкновения на нём не было…
А Андрей Попов на своём «Фиате» стоял на стоянки такси у вокзала, погружённый в свои невесёлые размышления.
-Куда? – машинально сказал он, включив таксометр, когда в машину села молодая женщина.
-Привет, Андрюша – сказала Ольга. – Я смотрю, у тебя уже крыша поехала на этой работе. Никого не узнаёшь, прямо как на автопилоте…
-Ладно, Олюшка. Прости – я задумался. – И он поцеловал девушку. – Ну, рассказывай, что там у тебя.
-Козлов меня хочет видеть. По делу этого Беса, будь он проклят.
-Бес уже давно проклят. Ну, и что здесь такого? Козлов вызывает – сходи к нему. Весьма занятный мужик, может, даже тебе понравится.
-Андрей, я боюсь. Нехорошее у меня предчувствие…
-Оля, это не предчувствие. Это послечувствие. Естественно, было бы, по меньшей мере, странно, если бы при упоминании об этом Бесе ты бы радовалась. Так что всё нормально.
-Что мне делать? – нервничала девушка.
-А ничего. Ему ты скажешь то же самое, что говорила в полиции у себя в Пайде. Всё, как есть, ничего не скрывая. И не стесняйся своего состояния. Не бойся, пусти всё на самотёк, и себя саму в том числе. Захочешь дрожать – дрожи, захочешь реветь – реви! Скажи, что ты уже дала показания, и тебе больше нечего добавить. Это уже его работа, а не твоя. И он будет видеть, что ты в таком состоянии, что от тебя чего бы то ни было добиваться нет смысла, по крайней мере сейчас. А покрывать Беса никто не будет, вот увидишь. Мы с тобой уже об этом говорили. Ну, миленькая – участливо говорил он, обняв её за плечи – успокойся. Ты уже большая девочка, будь умницей. Во сколько он тебя вызвал?
-Сегодня, в течение дня…
-Ты знаешь, Оля – ожидание смерти хуже самой смерти. Поехали, я отвезу тебя туда.
-Нет, нет… Я поеду на трамвае… Ещё не хватало, чтобы они нас видели вместе…
-Оля, у тебя что, мания преследования? Кому какая разница, с кем тебя увидят?
-Нет, нет, Андрюша, не надо! Я не хочу лишний раз создавать проблемы…
-А нету никаких проблем. А впрочем, как знаешь – махнул рукой Попов.
Она открыла дверь, и птицей выпорхнула из машины. Попов смотрел, как она быстрой, нервной походкой семенила в направлении трамвайной остановки.
 
…Учитывая возможное состояние Ольги, Козлов понимал, что рассчитывать на неё как на ценного свидетеля, нет никакого резона, а потому предпочёл почерпнуть возможно больше информации из других источников – от своих пайдеских коллег, по факсу. Чтобы как можно меньше задавать вопросов Ольге, и не вгонять её в ещё больший шок.
Вкратце дело обстояло так. 28 июня около шести часов вечера Ольга пришла в гости к своей знакомой Ренате М. (1970 г.р., работает продавщицей в ларьке). В тот момент, когда пришла Ольга, у Ренаты больше никого не было. Чем занимались – известно, чем. Сплетничали, да смотрели какую-то мелодраму под сухое винишко. (Не напиваться же – обеим на работу завтра). Уже позже – где-то в десятом – пришёл ещё приятель Ренаты, некий Геша, а с ним – ещё двое, Толян и этот самый Беспалов. Все трое были изрядно навеселе. На квартире у Ренаты все «вели себя чинно». Через некоторое время Ольга решила пойти домой, Толян торопился на какую-то встречу, а сама хозяйка квартиры желала уединиться с кавалером. Поэтому Ольга, Толян и Беспалов покинули квартиру одновременно. Беспалов напал на Ольгу прямо в подъезде, оглушил её ударом «в поддых», завёл в подвальное помещение, где и изнасиловал в теплоузле.
Рената М. уже на следующий день была допрошена пайдескими полицейскими. Геша оказался не кто иной, как Геннадий Соловьёв, член местной преступной группировки, правая рука лидера, Алексея Елизарова, по кличке Лёха Жерло. Правда, сама Рената утверждала, что её приятель «охраняет каких-то бизнесменов», и о его связях с криминальными структурами даже и слыхом не слыхала. Анатолия Криворучко она знает лишь в лицо, а кто он такой и чем он занимается, её не интересует. По данным полиции, этот Криворучко – сам бывший сотрудник правоохранительных органов, ныне – активный член той же группировки, по кличке Дукалис. Виталия Беспалова Рената характеризует как «хулигана, пьяницу и дебошира», но «такого» она от него не ожидала, и была искренне удивлена и возмущена. В отношении же Ольги она добавила, что «у неё что – языка нет, что ли? Не хотела выходить вместе с ними – могла бы и ещё у меня сидеть, сколько ей угодно».
Были допрошены (если можно так выразиться) и Соловьёв с Криворучко. (Ну, какой же это допрос? – думал Козлов. – Ах, Ваше благородие, господа бандиты! Простите – бизнесмены! Не соизволите ли вы что-нибудь нам сказать, относительно того или сего? Ах, не соизволите? Ну, тогда тысяча извинений, премного благодарны… Что за страх, что за благоговение, прямо какой-то культ этой братвы!). Криворучко показал, что когда он был у Ренаты, ему позвонил сосед и попросил срочно приехать. Тогда он позвонил со своего же мобильного некоему Дмитрию, а через пятнадцать-двадцать минут этот самый Дмитрий перезвонил ему, и сообщил, что стоит уже у подъезда Ренаты. Это подтвердили и сосед, и Дмитрий Перепёлкин (по данным полиции, он тоже входит в ту же группировку). То же самое подтвердилось и при распечатке разговоров по мобильному телефону Криворучко. Что касается Соловьёва, то тот выражал также полное недоумение. По словам обоих, с Беспаловым их не связывало вообще ничего, кроме совместной выпивки, «ну, ещё купи-продай», а насчёт Ольги – Соловьёв разделял мнение Ренаты, Криворучко же недоумевал, почему та не попросила его проводить. В общем, как Попов и предсказывал – всё валили на Беспалова, благо дело, о его смерти уже всем было известно. Ну, и естественно, после той пьянки у Ренаты ни один, ни второй больше Беспалова не видели и ничего о нём не знали. Впрочем, Козлов на то и рассчитывал.
О том, что вечером придёт Беспалов, не знала ни сама Рената, ни, тем более, Ольга. Рената не знала даже, что придёт Соловьёв – «он всегда заваливается без приглашения» - так она ответила на вопрос беседовавшего с ней комиссара. В ходе самого застолья, Беспалов на Ольгу не обращал никакого внимания и, в общем, не давал никому никакого повода для беспокойства. Разве что слишком усердно наливался водкой. Этим всё и объяснялось. Да, хорошее объяснение. Всё можно объяснить, оправдать, списать на пьянку. Изнасиловал женщину – да по пьянке клин вставил. Убил человека – и не помнит, как… Никто ни в чём не виноват – это хмель такой-сякой, бес попутал…
Правда, обращали на себя внимание некоторые маленькие детали. Например, за считанные минуты до смерти, Беспалову звонили с автомата, находившегося около бара. В том же самом баре в тот вечер были и Соловьёв, и Криворучко, и Перепёлкин – их видел местный патрульный полицейский. То есть, теоретически, Беспалова мог убрать любой из них – вызвать его, под тем или иным предлогом, на условленное место, а там и… Но тогда причём тут красный «Москвич»? А почему бы и нет? Почему бы пайдеским ухарям не грабануть магазин в Вяэна-Йыэсуу, не захватить Феоктистова, а вслед за ним – и Лаптева…
В одном подъезде с Ольгой проживает также некий Воронов. По словам матери, Семёновой Антонины Петровны, именно с Вороновым Ольга и уехала в Таллинн. Обращал на себя внимание тот факт, что у него машина была – «Москвич-2140», да к тому же ещё и красный!
Но интуиция опять указывала на Попова. Что именно Попов стоял за этим убийством. Что именно ему Беспалов перешёл дорогу. Но как? Чем? Вот на этот вопрос Козлов ответить не мог. Для этого ему и нужна была Ольга.
А у Попова были свои соображения на её счёт. Вот сходит она к этому Козлову, потом придёт и всё расскажет. И Попов уже будет иметь представление, что у этого Козлова на уме, хотя приблизительно, он и так об этом догадывался. Разумеется, Козлов будет зондировать её насчёт Попова, может, ещё и про Феоктистова спросит. Но тут Попов не сомневался – Ольга, хоть не столь умна, чтобы перехитрить Козлова (хотя для этого нужен не столько ум, сколько коварство и изворотливость; была бы на её месте Лена по прозвищу Софи Лорен – ей бы это точно удалось, но та сегодня занята, той сегодня ехать в морг смотреть на этого же Беса, только уже не с Козловым, а с Ферзём или с кем-то из его людей), но и не столь глупа, чтобы «светить» Попова, даже сам тот факт, что она с ним вообще знакома.
…Когда Козлов увидел Ольгу воочию, его подозрения относительно Попова ещё больше укрепились. Одновременно с этим взыграла злость: вот везёт же этому мерзавцу на красивых женщин!
-Здравствуйте, Ольга Николаевна, проходите, садитесь. Меня зовут Пётр Александрович Козлов, я веду дело по Вашему заявлению.
Она нерешительно прошла, села на предложенный Козловым стул.
-Всё, что я могла сказать, я уже указала в заявлении. Больше мне добавить нечего.
-Дело приняло несколько иной оборот. Теперь его ведём мы – с расстановкой сказал Козлов, смотря Ольге прямо в глаза. – Виталий Беспалов у нас.
После этих слов Ольгу объял неописуемый ужас. Её лицо исказилось, глаза округлились, сама она задрожала и заёрзала на сидении. Из этого Козлов сделал свой вывод – ей известно о смерти Беспалова.
-Успокойтесь, Ольга Николаевна. Вам ничего не грозит. Просто в связи с этим мы узнали некоторые новые подробности, и сейчас необходимо это прояснить. Вы знаете вот этого человека?
Он показал ей фотографию Попова. Увидев его, Ольга пришла в ещё больший ужас.
-Нет… не знаю – в испуге она замотала головой.
-Успокойтесь, подумайте, вспомните. Где, когда, при каких обстоятельствах Вы могли видеть этого человека.
Ольге стоило неимоверных усилий хотя бы частично собраться, взять себя в руки, но всё равно её волнение и нервозность бросались в глаза.
-Не могу… Не помню. Как его имя?
-Андрей Попов – ответил Козлов, отмечая про себя, что при упоминании этого имени, Ольгу охватил новый приступ дрожи.
-Мне это имя ничего не говорит – ответила Ольга, не находя себе места, но всеми силами стараясь скрыть это.
-А вот Беспалов утверждает, что именно из-за Вас у него с Поповым были разногласия. И что это нападение было предпринято в качестве меры воздействия на Попова.
-Значит, Беспалов меня с кем-то перепутал. Он был пьян, как сивка-бурка.
-Ну, уж Вас ни с кем не спутаешь – улыбнулся Козлов.
-Не знаю, чем этот Беспалов мог объяснить свою выходку. Вы считаете, что это его оправдывает?
-Нет, не считаю. Я считаю, что все, кто виновен в этом грязном преступлении, должны понести за это соответствующее наказание. Как тот, кто совершил это злодеяние, так и те, кто подтолкнули его на этот поступок, а Вас – в этот тупик, где Вы оказались наедине с преступником.
-А… - хотела было произнести Ольга, но тут же запнулась.
«Андрей здесь ни при чём!» - прочитал её мысли Козлов.
-Я Вас слушаю. Не торопитесь, успокойтесь – сказал Козлов. – Если хотите, у меня есть валидол и валерьянка.
-Нет, спасибо, не надо… Вы считаете, что в этом виноват… кто-то ещё?
-Не только считаю, но и уверен в этом. И здесь наши интересы должны полностью совпадать. Например, Вы можете потребовать с преступника компенсацию за моральный ущерб, за ущерб здоровью.
-Не мне его судить. И не мне разбираться в их грязных закулисных делишках. Пусть этот Петров, или как его там…
-Попов? – поправил Козлов, отметив про себя, что Ольга слишком уж переигрывает.
-Или Попов – сказала Ольга. – Это уже их с Беспаловым дела. Я знаю одно: что это сделал Беспалов. А если в этом есть необходимость, устройте нам очную ставку.
-В этом нет никакой необходимости. Это он? – Козлов протянул ей фотографию.
-Он, а кто же ещё?
Таким образом, дело можно было закрывать. С покойного уже были взяты пробы, которые полностью соответствовали следам выделений, оставленных насильником.
-Но я могу Вам устроить очную ставку с Поповым. После того, как я сам с ним встречусь. Скажу пока лишь одно: сокрытие и умолчание – не в Ваших интересах. Так что, если Вы хотите что-то ещё изменить, или добавить – то я Вас слушаю.
-Нет, нет… Я не думаю, что могу чем-то ещё Вам помочь.
-Хорошо. Тогда такой вопрос: кто из Ваших знакомых был в курсе того, что с Вами произошло?
-Не знаю. Я даже матери об этом не говорила. У нас ведь городок, как большая деревня. Но узнать – почему-то быстро все узнали. Вот я и решила на некоторое время уехать – боялась мести от дружков Беспалова.
-А кто его дружки? – живо откликнулся Козлов.
-Кто-кто… Уголовники, такие же, как и он сам. Конкретно назвать никого не могу – Вы сами понимаете, почему.
-Понимаю. Боитесь, что это чревато осложнениями. Что Вы не располагаете никакими конкретными доказательствами, что такие субъекты, как Елизаров, Криворучко, Перепёлкин, да и даже любовник Вашей подруги, Геннадий Соловьёв - являются уголовниками. Но здесь Ваши опасения напрасны. Ни Соловьёв, ни Криворучко не одобряют действий Беспалова. Напротив, они негодуют. Криворучко, например, говорил, что Вы могли бы попросить его проводить Вас. А Соловьёв, да и сама Рената, уверяют, что Вы должны были остаться. Им непонятно, почему Вы ушли вместе с Беспаловым.
-Конечно, конечно. Все такие чистые, никто ни в чём не виноват. А как они, такие чистые, оказались с этим насильником в одной кодле?
Это Козлов и сам прекрасно понимал. Опять его номер не прошёл – его предыдущий трюк был направлен на то, чтобы вынудить Ольгу проговориться, что ей, так или иначе, известно о смерти Беспалова.
«А как, в таком случае, ты оказалась с ним в одной кодле?» - мысленно сказал он. – «Какого, спрашивается, чёрта ты вообще отправилась к этой Ренате, если прекрасно знаешь, что за сомнительный сброд там шляется! Местные уголовники, которых весь город знает наперечёт и в лицо! Зачем вообще тебе такая подруга? Чтобы на дармовщинку кормиться крохами с барского стола? Ведь, как известно, братва своих любовниц балует; не жалеет на них ни денег, ни кулаков! Вот и Рената твоя – живёт слишком уж шикарно для обыкновенной ларёчницы, хоть и приторговывает из-под полы водкой. Зато её «покровитель» и «утешитель» может к ней завалиться в любое время дня и ночи, ещё и привести с собой целую шайку таких вот бесов… Что же ты, дурочка, сразу-то не ушла? Вот и наказали тебя за твою же глупость, по закону дороги: какова бы ни была авария, всегда в той или иной степени виноваты оба. Если один участник вдруг делает на дороге глупость, хороший водитель всегда предпримет меры, чтобы избежать несчастья».
-Скажите, Ольга, а у кого из Ваших знакомых есть красный «Москвич»?
-У Вити Воронова, это мой сосед. Только не есть, а был – он как раз ехал в Таллинн его продавать.
-Вот как? Очень интересно. Ну, и где же теперь этот Витя?
-Не знаю. Наверное, в Пайде вернулся. Я с ним приехала в город, а там он по своим делам поехал, я по своим.
Виктор Воронов и в самом деле вернулся в тот же день в Пайде, только уже на «Жигулях». Его «Москвич» был снят с учёта. Во вторник, 29 июня, он весь вечер находился дома, что подтвердила и его жена. Но ведь родственники, как известно, не являются свидетелями. Хотя Козлову казалось маловероятным, чтобы женатый человек, (даже если предположить, что у него с Ольгой была связь), поехал убивать Беспалова в отместку за изнасилование Ольги!
-Ну, а вот из этих людей Вы кого-нибудь знаете?
Он разложил перед ней фотографии.
-Нет, никого не знаю. Вы извините, я нехорошо себя чувствую.
-Хорошо. На сегодня я Вас отпускаю, подпишите вот эту бумагу.
-До свидания – сказала Ольга, наскоро поставив закорючку на листе бумаги.
-До свидания – ответил Козлов.
Значит, опять ему придётся любезничать с этим скользким, как угорь, Поповым. Задавать ему вопросы, якобы невпопад, и собирать косвенные улики, которые ещё далеки от того, чтобы переходить в прямые. Чтобы потом, в один прекрасный момент, заявить: «А вот в прошлый раз Вы мне на этот же вопрос ответили вот так-то. Так, где же Вы мне солгали, господин Попов? И с какой, спрашивается, целью?». А Ольга - точно Попова знает. Она даже чуть не проговорилась; во всяком случае, себя выдала. И на этих фотографиях тоже узнала, скорей всего Феоктистова. Потому-то и поспешила сразу уйти, сославшись на плохое самочувствие.
«Приставить за ней шпика, что ли» - подумал Козлов. – «Наверняка ведь эта милая девушка, прямиком отсюда, отправится - если не к самому Попову, или Феоктистову, то, во всяком случае, эти орлы уже сегодня будут в курсе дела».
Хотя Ольга особых подозрений не вызывала. Или просто чувство жалости к ней мешало Козлову объективно оценивать ситуацию?
Из этих раздумий его вывел телефонный звонок. Ему сообщили об аварии на 37-м километре Пярнуского шоссе…
 
В это время красный «Москвич», за рулём которого сидел Феоктистов, а рядом с ним – девушка, подрулил к моргу. Возле этого низенького невзрачного здания стоял чёрный «Мерседес» с «грустными глазами».
Девушка вышла из «Москвича» и стала озираться по сторонам. Из «Мерседеса» вышел высокий рослый мужчина в строгом чёрном костюме, и спросил её: «Ты кто?». Она ответила просто: «Алёна». Он сказал ей: «Пойдёшь со мной», после чего подошёл к «Москвичу» и сказал водителю коротко: «Жди». Затем из «Мерседеса» вышел ещё один, и они втроём направились в здание.
Санитары уже знали, кто нужен этим людям. Этот «клиент» и без того уже принёс им массу хлопот. При виде Беспалова, у девушки началась настоящая истерика.
-Нехорошо мальчик сделал. Мне его не жалко. Теперь пойдём, поговорим с тобой.
Второй начал тем временем что-то втолковывать старшему санитару.
Когда первый вышел из здания морга вместе с девушкой, он подал Феоктистову знак стоять и ждать. Его насторожило то, что эту Алёну привёз сюда именно красный «Москвич».
Лена же, однако, знала своё дело.
Она росла красавицей, и уже в пятнадцать лет выглядела – ну, пусть не взрослой, но довольно привлекательной девушкой. Как раз летом 90-го, за девять лет до описуемых событий, она продавала мороженое на базаре, ходила на пляж, и вообще была охотницей до всяческих шуток и розыгрышей. Ещё в школе, она посещала драматический кружок, что и решило, в какой-то степени, её будущее.
За ней увязывался один противный пацан. Ему было девятнадцать лет, он был некрасивый, неинтересный, к тому же глупый и самовлюблённый, но у него были богатые родители. Лене он совсем не нравился, но она охотно его дразнила – принимала от него подарки, ходила с ним по кино, кафе и прочим увеселительным местам – за его счёт, почему бы и нет? Тот же хотел близости. Девочка была ещё девочкой, то есть в полном смысле этого слова, хотя природа уже давала о себе знать, что детство сменяется юностью, и в ней уже созревали потаённые, доселе ей неведомые, чувства. А был у неё тогда ещё один друг – это был Андрей Попов. Вот он-то и подал ей идею: а давай того Урюка, как они его прозвали, проучим, как следует! Пусть его родители раскошелятся! Девочка боялась. В конце концов, Андрей и лишил её невинности, однако осторожно, чтобы не повредить плеву – этот ритуал предоставлялся жертве. А в тот же вечер были коктейли и танцы – Лена и тот Урюк. Глазки, прикосновения… Урюк возбудился, Лена «ломалась», тот же воспринимал это, как обычное женское заигрывание, и уже лишь потом он понял, что её сопротивление не было показным. Когда увидел кровь. Вдобавок ей было всего пятнадцать лет.… Разумеется, родители этого Урюка выложили немалую сумму, чтобы спасти сынка от верной тюрьмы, зато вскоре Андрюша Попов обзавёлся «Жигулями» девятой модели.
Актёрский талант бывшей участницы художественной самодеятельности был оценён по достоинству – и самим Андреем Поповым, и его друзьями. Сколько раз уже приходилось подобным образом кого-то дурачить, сочинять легенды, водить за нос даже следователей. И зачастую автором сценария был этот простой, неприметный, даже порой кажущийся забитым Мишка Феоктистов, режиссёром-постановщиком – энергичный и неотразимый Андрей Попов, а исполнительницей одной из главных ролей – сама Лена, или Алёна. Только теперь ей было уже не пятнадцать, а целых двадцать четыре, и она играла очередную роль в очередном спектакле режиссёра Попова.
Наконец, она вышла из «Мерседеса», и тот же самый детина с ней. Она поспешно села в «Москвич». Феоктистов начал заводиться, но детина дал ему знак стоять, и ленивой походкой подошёл к нему.
-Ты откуда?
-Я таксист – простодушно ответил Михаил.
-Как зовут?
-Мишей меня зовут. Можешь ксивы проверить, если надо – Феоктистов испытывал одновременно и страх, и неприязнь.
-Да на черта мне твои ксивы? Попова знаешь? От него ты?
-Знаю, но не при делах. Он рулит там, я тут.
-Ладно. Ты нас не видел, ничего не знаешь. Езжай, мужик.
Детина вынул из кармана скомканную пятидесятикроновую купюру, и швырнул её в открытое окно «Москвича». После чего так же вперевалочку зашагал к своему «Мерседесу», поглядывая – уехал ли «Москвич» или маячит ещё здесь.
У Феоктистова остался мерзкий осадок. В душе он ненавидел всех «крутых» - за их грубость, наглость, вседозволенность. За их неуважение к людям, и неумение или нежелание, поставить себя на чужое место. За эти нелепые «понятия», по которым они живут, деля всех людей на «высшие» и «низшие» сословия, то бишь «братву» и «лохов». Он ненавидел их лексикон, их методы, типа «разводить», «за базар сажать на бабки», и ему было глубоко чуждо и ненавистно всенародное благоговение, преклонение перед «крутизной». И он завидовал Попову, который знал таких людей, но чувствовал себя в их обществе, как рыба в воде, и даже умел использовать их в своих интересах.
-Ну, как? – спросил Феоктистов.
-Всё нормально – ответила девушка.
У неё осталась диктофонная запись этого разговора. Хоть её и подвергли беглому осмотру, никому даже и в голову не пришло, что несчастная жертва умудрилась притащить с собой диктофон, и так хитро его спрятать, что никто и не догадался. Ну, а если бы этот спектакль не прошёл, у Попова в запасе имелся крайний вариант – те самые секретные доспехи Чингисхана, которые находились под Питером. Гвардия Его Преосвященства.
Эта гвардия не имела никакого отношения к той группировке, в которую входил Коля Питерский. Это была коммуна, не признававшая никакой иерархии, никакой субординации, никаких законов, кроме «закона Шарикова» - «взять всё, и разделить – всем поровну!». Это были люди, которым было терять абсолютно нечего, которые уже давно числились умершими или без вести пропавшими, и которым, в случае чего, было абсолютно всё равно, кто перед ними – Козлов или Королёв, Генерал, Ферзь или Мурат Борисов.
…Когда-то в двадцатые годы, на одной из мусорных свалок близ Питера, образовалось сообщество этих людей, отличавшееся от остальных бродячих «профсоюзов» тем, что если те собирались по какому-либо общему признаку, то здесь же всё было смешано, как в доме Облонских. В эту «коммуну» входили бывшие дворяне и капиталисты, бывшие белогвардейцы и беспризорники, беглые узники ГУЛАГа, «враги народа», уголовники, пьяницы и прочий разношёрстный сброд, впавший в немилость Советов. Человека, приходящего в то общество, спрашивали лишь об одном: «Как тебя звать?» - и так и называли.
После войны «коммуна» пополнилась всякого рода фашистскими агентами, предателями, дезертирами, саботажниками и прочими людьми без роду и племени. Но это никого не интересовало. Здесь строго запрещалось кичиться своим прошлым и попрекать чужим. Сюда приходили, чтобы хоронить своё прошлое среди отбросов, и кто бы кем ни был в прошлой жизни, здесь он становился просто Ванькой, Фомой или Тимофеичем – каждый выбирал себе имя сам. Здесь были все равны, и всё полагалось делить на всех. Это уже воспринималось, как само собой.
Потасовок среди них за всю историю не было. Наоборот, эти люди, загнанные в угол, всегда держались друг за друга, что им и помогало стойко выдерживать и облавы, и удерживать свои «сферы влияния» от других «геологических мафий» и «бомжовских профсоюзов». Здесь помнят только два случая – одно «крысятничество», то есть воровство у своих, и одного бывшего «блатного», который припомнил некоему собрату, что тот был в своё время на зоне «петухом», и что теперь ему «в падлу» есть вместе с ним. Обоих - и «крысу», и «бывшего», кичившегося своим прошлым и унижающего за чужое – приговорили к смерти, чтобы не разлагали дух «коммуны». Их всей толпой забили насмерть, и бросили на съедение воронам и бездомным собакам.
Вот этим людям Андрей Попов, которого здесь называли «Кардинал» и «Ваше Преосвященство», привозил то, чего им не хватало больше всего. А у него самого, особенно в те времена, когда он работал с дядей Сёмой, этого «товара» было в избытке.
Он привозил им женщин.
То были и наркоманки, и «проштрафившиеся», и искательницы приключений, промышлявшие своим ремеслом, не считаясь с Чингисханом – не только проститутки-одиночки, но и всяческие «клофелинщицы» и им подобные, или бывший «товар», который дядя Сёма по тем или иным причинам «выбраковывал» - например, за нарушение правил безопасного секса, за употребление наркотиков, не говоря уже о явном вредительстве. Все проходили одну и ту же процедуру – их накачивали наркотиками, держа по несколько суток в полной тьме и безвестности, затем в грузовых микроавтобусах, контейнерах или фургонах вывозили за пределы Эстонии, предварительно позаботившись о том, чтобы не проверяли, что же находится в кузове. И их судьба уже вершилась помимо них, потому что их пути пересеклись с Чингисханом. И, согласно его теории, этих женщин, как мусор, вывозили на свалку. На пожирание тем, кто называл Чингисхана, а затем и Попова, «Ваше Преосвященство». Попов знал, что при помощи этой «коммуны» он сможет подмять кого угодно.
Ему уже приходилось пользоваться услугами этой «коммуны». Это были проверенные люди, верные и надёжные. Кроме этого, это давало ему возможность сохранять полное алиби.
Но ни Алёна, ни Феоктистов об этом не знали. Эти варианты Попов будет обдумывать позже – при прослушивании кассеты. А пока он был занят совершенно другим.
…Выйдя из здания полицейской префектуры, Ольга тотчас села на трамвай, проехала до центра города, вышла на Манежной улице, после чего пошла плутать переулками – мимо рыбного магазина, цветочных киосков, обошла вокруг универмага. Она всё время оглядывалась – её не покидало ощущение, что за ней следят. Наконец, она подошла к карточному таксофону, и набрала номер Попова.
-Это я – сказала она. – Перезвони через пятнадцать минут на этот номер.
Пятнадцать минут она ходила вдоль витрин и киосков, делая вид, что её интересует их содержимое. Чтобы как-то скрыть своё волнение, она надела солнечные очки. Так как погода была ясной и солнечной, это не вызывало никаких подозрений. Ей вслед оборачивались мужчины, но вовсе не потому, что они были полицейскими или бандитскими «следопытами», а совсем по другой причине. Впрочем, к этому Ольга уже вполне привыкла, но сейчас это её особенно раздражало. «Да лучше б я была костлявой, плоскогрудой уродиной, или сальной полутонной коровой. Надоели уже эти похотливые взгляды, эти пошлые лица и липкие руки, смотреть тошно!» - думала про себя Ольга. Спустя условленное время она вновь подошла к тому же самому автомату, и вздохнула с облегчением – никого рядом не было.
Таксофон затрещал, на экране высветилась надпись – «входящий звонок».
-Алло – Ольга нервно сорвала трубку с рычага.
-Ну, здравствуй, разведчица Кэт! – сказал в трубке голос Попова. – Чем вызвана такая необходимость?
-Давай встретимся. Где-нибудь на нейтральной территории. Они меня подозревают. Спрашивали про разных людей… Это не по телефону…
-Я с «Симпеля» звоню, так что никто не узнает, чей это телефон. Ты думаешь, что за тобой пасут?
-Думаю. Я не знаю, я боюсь… Похоже, у них…
-А по-моему, у них просто паранойя. Так что это их уже проблема, а не твоя. Ладно, чтоб ты так не переживала… Поезжай, сними номер в гостинице. В любой, в какой хочешь. Когда устроишься, прогуляйся до телефонной будки и позвони на номер, который я тебе сейчас скажу. Записывай. Девятнадцать, двадцать восемь, четыреста два. Записала?
-Записала… Так где я эту гостиницу найду?
-Где, где… Поезжай в Нымме или в Пяэскюла, там эти маленькие гостиницы на каждом шагу. Или куда-нибудь в сторону Пирита. А можешь купить на любой заправке план города, и выбери сама, куда поедешь. Так будет лучше для тебя же. Не останется причин для беспокойства.
Спустя час Ольга позвонила на номер, продиктованный Поповым уже с другого таксофона.
-Привет. Я остановилась в гостинице на Линну тее.
«Ох уж эта женская логика!» - подумал Попов. То Ольга терзается тем, что за ней якобы следят, всячески конспирируется, уже сам Попов ей подыграл – купил карту эфирного времени, пустил в дело свой старый мобильный телефон, который «про чёрный день» возил в бардачке – и тут же она снимает номер в гостинице в десяти минутах ходьбы от дома, где живёт её отец и бабушка. С таким же успехом она могла бы позвонить Попову и из дома, да ни на какую не на карточку, а на его официально зарегистрированный мобильный номер.
-Где ты сейчас?
-На троллейбусной остановке.
-Хорошо. Видишь впереди микрорайон, если идти от центра?
-Вижу.
-Вот, иди по этой улице прямо, по правой стороне. Пройдёшь метров двести, там «Макдональдс». Встретимся там через полчаса.
…Ольга сидела за столиком перед «Макдональдсом», не спеша ела гамбургер, и потягивала сок через соломинку. Тёмно-синий «Фиат» заехал на площадку возле заправки, и остановился с другой стороны.
Девушка доела гамбургер, допила сок, встала из-за столика и осторожно пошла к «Фиату». Андрей встретил её весьма радушно.
-Ты в порядке? – спросил он, обняв и поцеловав севшую в машину Ольгу.
-Я-то в порядке… Короче… Они подозревают тебя. Что ты в этом замешан.
-Кто – я? – искренне удивился Попов. – Вот уж точно Козлов параноик! Ну, и как же я в этом замешан?
-Он сказал, что Беспалов у них. Я сказала, что согласна на очную ставку.
-Молодец, правильно сказала. Видишь, какая ты умная девушка! Ладно. Где ты остановилась?
-И Бес будто бы сказал им, что ревнует меня к тебе. Ещё и про Мишку меня спрашивали – сказала Ольга. – У тебя есть сигареты?
-Ты же знаешь – я только сигары курю. Ладно, по дороге куплю. Тебе какие?
-Что-нибудь полегче. «Барклай» или «Винстон–Суперлайтс».
-Ну, ты сравнила тоже. Литовская дешёвка, выдаваемая здесь за оригинал, и настоящий шведский табак. – Попов тронулся с места и стал разворачиваться.
-Оля, не забивай ты себе этим голову – сказал Попов, когда они уже подъезжали к гостинице. – Это всё обычные ментовские штучки. Хотят заставить тебя говорить то, что они хотят слышать. Так что, ты всё правильно сделала. Могла бы даже и наорать на этого Козлова. Мол, ты что, до инфаркта хочешь меня довести со своими расспросами и подозрениями? Что ты и так не в себе, да ещё и он морочит тебе голову. Что тебе и так уже мерещится, чёрт знает что. И, по всей видимости, скоро понадобится психиатр. Так пусть оставят тебя в покое, и разбираются сами со своим Бесом и всеми, кто там с ним связан.
-Ты знаешь, Андрей… Мне и действительно он скоро понадобится. Я так не могу больше. Мне везде…
Тем временем «Фиат» уже остановился у гостиницы. Попов заглушил мотор, и перебил Ольгу на полуслове - развернул её лицом к себе и прильнул губами к её губам.
-Я тебе сегодня буду вместо психиатра – прошептал он ей, когда они поднимались в номер.
Дверь за ними закрылась, и они остались наедине. Оставим и мы их, не станем вдаваться в тонкости, какую «релаксационную терапию» применил в данном случае на практике этот психотерапевт-самородок.
 
А Козлов был брошен в холодный пот – можно сказать, прямо перед его носом, красный «Москвич» совершил свой очередной подвиг. Где в этот момент находился Попов, было известно. Его видели все таксисты – сначала на одной стоянке, потом на другой. Алиби Феоктистова было также проверено – тот полдня возил одного и того же клиента. Лаптев уже числился в розыске. Виктор Воронов к делу совсем не причастен – это был один из тех редких случаев, когда действительно имело место случайное совпадение. Козлов вновь вызвал Феоктистова, чтобы тот опознал своих захватчиков – не в покойном, так в Перепёлкине, Криворучко, и прочих, чьи фото уже имелись у Козлова. И если это действительно кидовцы, то их должен опознать и Лаптев.
Но с Лаптевым дело приняло совершенно другой оборот.
Жена хватилась мужа после двух суток отсутствия последнего. Решила проверить гараж. Там и обнаружила ужасающую картину – его красный «Москвич», прежде чем покинуть родной дом, прикончил заодно и хозяина – тот умер более суток назад, в результате отравления угарным газом. Кроме угарного газа, в крови покойного была обнаружена лошадиная доза амфетамина. Врачи вынесли вердикт – Лаптев заснул после вызванного наркотиком многодневного бодрствования, в запертом гараже, при заведённом двигателе. Очевидно, заглушить мотор или отворить ворота гаража у него уже не хватало сил, поскольку не спал он как минимум неделю.
Беседа с Ларисой Мельниковой – женой Лаптева (пусть не официально, но всё же), тоже ничего не прояснила. По её словам, муж постоянного места работы не имел, а всё время «подрабатывал то там, то там; надо же как-то концы с концами сводить». О том, что её муж употреблял наркотики, жена не знала, но в последнее время у неё возникали такие подозрения. «В каком-то странном состоянии стал бывать. То вдруг необычайно оживлялся, что раньше за ним не наблюдалось, становился каким-то чрезмерно деятельным, активным, и при этом непоседливым и болтливым, как подросток. То наоборот, замыкался в себе, ни с кем не разговаривал, словно чего-то боялся. Появились вспышки агрессии, но без явной направленности. Или наоборот, тоска и подавленность. Вот тогда я и поняла всё. Он только отмалчивался или отшучивался. Вообще, с тех пор отчуждение у нас пошло». О связях или знакомствах мужа, жена также ничего не знала. «Я только знаю наших общих знакомых, но и с ними тоже он в последнее время перестал общаться. А о том, с кем он этой гадостью травился, я ничего сказать не могу. Он регулярно названивал какому-то Алику, назначал ему встречи. Наверное, Алик и есть торговец этой отравой».
Угонщик тоже не оставил никаких следов. Поскольку на замок гараж заперт не был, туда мог войти любой, кто угодно. По словам той же Мельниковой, в гараже у Лаптева был телевизор, «ну, и всякое барахло там. Электроника разная. Ещё ружьё было духовое. А теперь ничего нет – всё уволокли. Наверное, в «Москвич» погрузили да увезли, подумали, что Женя просто напился да и спит у стенки».
О том, что неделю назад на её мужа было совершено нападение, жена тоже не знала. «Вы знаете, он в последнее время вообще ничего мне не говорил. Жили фактически каждый сам по себе. Даже спали порознь. Я пыталась как-то вызывать его на откровенность – всё безуспешно. Всё нормально, образуется – вот такой был ответ. Мне казалось, у него были какие-то неприятности, просто он не хотел меня в это посвящать. Он и сам говорил, что мне нельзя беспокоиться. Тем более что у меня подозревалась беременность. Он ведь всегда был такой добрый! Только в последние два месяца…».
Были установлены личности погибших в результате аварии на Пярнуском шоссе. Ими оказались Нина Глушкова и Всеволод Можаев. Здесь же Козлова ожидала первая маленькая удача: Феоктистов опознал Можаева. «Это он угрожал мне пистолетом!» - сказал он.
-Вы уверены? – переспросил Козлов.
-Сто процентов – подтвердил Феоктистов.
Козлов также поинтересовался и насчёт пайдеских. Ни одного из них Феоктистов не знал. Снова тупик.
Схема всё усложнялась и усложнялась. Козлов считал, что имеет дело с разветвлённой преступной группировкой (скорее даже – с несколькими), в которой красный «Москвич» играет роль своеобразной «визитной карточки», подобно «чёрной кошке». Но какое отношение может иметь одно к другому? Ладно, взрыв «Шкоды» можно расценить, как разборки внутри этой преступной группы. Покойный Всеволод Можаев направлялся в бега – его и наказали. Лаптев - тоже вряд ли умер просто в результате несчастного случая. Ему запросто могли помочь; теперь на очереди вполне может быть и Феоктистов. Предстояло ещё проверить искорёженные взрывом вещи Можаева – не взяты ли они часом из лаптевского гаража. А что до Попова с Феоктистовым, то против них не было ни одной улики. Один – свидетель приезда тёплой компании на пикник, закончившийся кровавой дракой. Другой – жертва вооружённого захвата, причём теперь мертвы и один из преступников, и вторая жертва. Хотя сейчас уже невиновность Лаптева вызывала сомнения. Даже если Феоктистов совершенно невиновен, и не знал Лаптева, то сам Лаптев мог знать Феоктистова. Или даже не знать – клиентом Феоктистова, попросившим его отвезти за город, мог быть и знакомый Лаптева. Лаптев вполне мог организовать такое мероприятие, увидев в городе машину, точно такую же, как и его собственная, да ещё такси. Попросить своего знакомого взять это такси, а дальше уже дело техники. Подгадать время, и так далее, и тому подобное. То, что Феоктистов остановился в лесу и стал ждать, когда пройдёт автобус, чтобы потом «подхватить» опоздавшего пассажира, дабы не возвращаться порожняком в город – вполне логичная закономерность. Даже в городе все таксисты так делают. Где в начале первого ночи такси кружат, как осы над вареньем? Правильно, возле остановок общественного транспорта, потому что всегда найдётся кто-нибудь, кто опоздал на последний автобус или троллейбус; а это уже потенциальный клиент.
Пока Феоктистов опознавал по фотографиям покойных, а Козлов терялся в совершенно противоречивых догадках, Попов, наоборот, твёрдо знал, что ему следует делать. Убедившись лишний раз в своей неотразимости - при помощи Ольги – он съездил домой, переоделся, принял душ, после чего направился прямиком «с корабля на бал» - к Жанне.
Он уже знал, что сегодня её мужа, Ерошкина, (кстати, тоже Андрея), нет дома – он будет отсутствовать аж до девяти утра; а ребёнка на выходные забрала бабушка. И поэтому он, Андрей Попов, может рассчитывать уже совершенно на другой приём.
 
-Вот что, Попов, тебе уже однажды было сказано… - возмутилась Жанна, открыв дверь и увидев опять Попова с розами.
«Собрала все последние силы, опять та же маска. Высокомерие, неприступность и твердыня. Только хвататься ей теперь не за что, так что будем брать штурмом».
-Господа, снимите маски! Бал окончен, тушим свет!
Жанна попыталась закрыть дверь, но не тут-то было. Попов сунул ногу в дверной проём, и вошёл в квартиру.
-Вот так-то оно лучше будет, чем разговаривать через порог.
-Андрей, что за наглость? Я сейчас…
-Сударыня, Вы забываете роль. Вашей игре не хватает естественности. Посмотри на себя – а глаза-то тебя выдают!
-Хватит паясничать! – с напускной строгостью сказала Жанна, хотя на самом деле ей хотелось от души рассмеяться. – Уйди, и не кривляйся!
-А суфлёр-то болен! А правила этикета надо помнить! Когда джентльмен дарит даме цветы…
Попов взял её руку в свою, и поцеловал, и лишь после этого Жанна успела её отдёрнуть.
-Я сейчас позвоню в полицию и мужу.
-Полный провал! – Попов сунул ей цветы под платье, прямо под грудной вырез, и театрально хлопнул в ладоши. – За роль Пенелопы тебе двойка с минусом.
В ответ Жанна ударила Попова по щеке.
-Ты не умеешь даже заигрывать с мужчинами! – воскликнул Попов. – Какое издевательство над великой древнегреческой трагедией! Гомер бы на тебя обиделся. Экзамен не сдан! Двойка с минусом! Переходим к следующему дублю!
-Это тебе двойка с минусом за наглость и за хамство.
-Нет, мне как раз пятёрка с плюсом – за режиссуру. Ты играла Пенелопу в спектакле Гомера, теперь ты играешь уже в моём спектакле, только сама не знаешь, кого. Вот ты и кинулась на роль маленькой капризной девочки, которой мама говорила: Не ешь конфетки от чужого дяди! Это бяка!
Он говорил так убеждённо и выразительно, что она не устояла. Она смотрела на него с восхищением, хоть и пыталась держать себя в руках. А он, в свою очередь, не мог этого не заметить.
-Смените грим! Он Вам не к лицу. Суфлёр – уволен! Маэстро – музыку! Танцуют все!
Попов притянул к себе женщину, обнял её одной рукой за плечи, а другой – за талию, и пристально заглянул ей прямо в глаза.
-Андрей… - она собрала все свои последние силы.
Он вскинул её на руки, склонил голову и впился в её губы. Сперва она пыталась его оттолкнуть, но уже мгновение спустя она закрыла глаза и отвечала на его поцелуй.
-Да, ты права, дорогая. Меня действительно зовут Андрей – сказал он, осторожно ставя её ноги на пол, но не выпуская из объятий. Он взял её лицо в ладони, опять поцеловал в губы, провёл рукой по груди.
-Пойдём, посидим где-нибудь. Обсудим наш, так сказать, бизнес-проект.
А через минуту он уже сидел у неё в гостиной и смотрел телевизор, а она красилась, причёсывалась, душилась – одним словом, собиралась.
-Ну, как я вам? – спросила она, вернувшись в гостиную уже в дорогом вечернем платье, прижимая к груди пышный букет алых роз, подаренный ей Поповым. Попов же заметил, что и его прошлый букет тоже находился здесь – в хрустальной вазе, на секции из чёрного дерева.
-Камей – шик! В этот парижский вечер вы – королева бала! – ответил Попов. Пусть теперь Жанна голову ломает над тем, откуда ему известно, что она пользуется именно этим мылом. Пусть, например, решит, что он – эксперт по парфюмерным запахам. Только ему этого не требовалось. Упаковку из-под этого мыла он узрел в мусорной корзине.
Он взял её за руку, закружил по комнате, танцуя.
-А ты всё такой же – вздохнула она.
-Мы – это то, что Вам нужно! – ответил он. И хотя всё, что он говорил, всё, что он делал, и напоминало игру – то ли театрального, то ли даже циркового артиста, но это было красиво, выразительно, завораживающе и захватывающе.
Они вышли из подъезда и сели в тёмно-синий «Фиат». Попов мягко, и в то же время стремительно, тронулся с места – так, чтобы Жанну откинуло на спинку сиденья, чтобы у неё перехватило дыхание. Несколько лет для неё слетели с плеч долой. Он опять стал для неё тем прежним Андреем, которого она встретила в дни своей молодости, и влюбилась в него без памяти – он умел ошеломлять. Так же поступил он и сегодня.
«Фиат» подрулил к Гранд-Отелю, или же – к гостинице «Таллинн», отремонтированной французами. Попов припарковал машину у самого входа в ресторан «Три Мушкетёра».
-Бог создан не для вас, пока на белом свете есть Гасконь – продекламировал он, подавая даме руку при выходе из машины.
Она здесь никогда не бывала – по ней это видно. Что ж, и это плюс. Главное – не переставать удивлять, изредка прибавляя ностальгических ноток. Несколько тысяч крон, истраченных на сегодняшний вечер, окупятся ему сторицей.
Шампанское! Первый тост – за успех. Вот она с интересом смотрит меню. Что ж, сегодня она – королева бала, сегодня каждое её желание – закон, каждый её каприз диктует моду…
Ещё шампанское! За удачу! Чёрт возьми, молодцы французы – знают толк в хорошей еде и выпивке!
Попов подошёл к администратору и вручил ему кассету. Будьте добры, поставьте именно эту. Здесь Джо Дассен. Как раз то, что надо. Большинству посетителей – как раз от тридцати до сорока. Да и сам Андрей его ещё застал, когда был совсем ребёнком. Жанна была чуть постарше – в возрасте первых прогулок и поцелуев. Тем лучше – у неё создастся романтический настрой. А главное – такая музыка располагает.
«Salut». Значит, пора выпить за встречу. А вот теперь пора приглашать женщину на танец. Потому что «L’ ete indien» специально для этого и существует. Что такое медленный танец, в полумраке, да ещё разогревшись хорошим французским шампанским?! Уже прелюдия к близости, а уж тем более в исполнении такого превосходного партнёра, как Андрей Попов. Он искусно вёл женщину в танце, кружил, приподнимал над полом, обнимал, целовал, ласкал и не давал ей ни секунды опомниться. А она, зачарованная сначала тем, как он это делает, вся отдалась во власть нахлынувшего, столько лет дремавшего, чувства. Теперь она уже не колебалась. Конечно, дом, работа, муж, ребёнок – всё это есть, всё это нужно и прекрасно. Но хочется же всё-таки отдохнуть от этой повседневной круговерти – на то есть будни; но сегодня – праздник, и она хочет просто пожить одним этим мигом и насладиться им. Не размышлять о проблемах, а лишь чувствовать, ощущать жизнь и себя в ней. И Бог с ним, с этим разводом, вместе с сопутствовавшими ему обстоятельствами – уже сколько лет прошло. Люди меняются, и вообще зачем нужна была эта гордыня, эта обида – всё! Бойкот Попову! Теперь же Жанна была уверена, что это были предрассудки, комплексы, которые она переросла, причём лишь сегодня. Потому что те чувства, которые она сейчас испытывала, были ей чрезвычайно приятны, хоть она и боялась себе в этом признаваться. Словно она впервые открыла нечто неизведанное в самой себе, увидела истинный смысл жизни. Словно она лишилась невинности, испытав на себе всю гамму чувств, о которых доселе имела лишь иллюзорные, фантастические представления, как поётся в песне Павлика Морозова про Алису. В той песне, которую она, Жанна, когда-то слышала у Попова. Так женщина, легко и приятно, незаметно для самой себя, погружалась в сильнейший гипнотический транс.
Попов постоянно держал её в состоянии «захватывания духа» - своим завораживающим взглядом, выразительными жестами, неожиданными сюрпризами. Она слышала музыку, слышала его голос, и её будто уносило волной от окружающей действительности.
-Ты слышишь музыку? – шептал ей Попов. – Давай помечтаем. Ты хочешь быть счастливой, ты стремишься к этому. Перенесись туда. Представь себя там, где бы ты находилась. Ты там. Ты там. Тебе хорошо. Ни о чём не думай, просто расслабься и наслаждайся жизнью. Завтра утром ты пойдёшь к Третьякову, и спросишь, что ему надо. Третьяков сам тебе всё скажет. Ни о чём не думай, просто расслабься и наслаждайся жизнью. Жизнь – это когда тебе хорошо. Ты – красивая женщина. Ощути это. Этим не обязательно гордиться, это надо просто чувствовать. Ты – женщина. Ты – венец творения. И это прекрасно. Доверься своим чувствам. Только сердце может сказать женщине правду. Послушай своё сердце, и иди по его зову. Ты сделаешь всё в точности так, как скажет тебе Третьяков. Оставь сумятицу рассудка, доверь себя сердцу. Ты любима. Ощути это. Ты желанна. Ты неотразима. Это не оценки извне, ты сама почувствуй это. Чужие мнения тебя не интересуют. Нет больше никого, кроме тебя и того, кого ты желаешь. А завтра ты пойдёшь к Третьякову. Сейчас, в данный момент, нет больше никого, кроме тебя и того, кого ты желаешь. Ты совершенна! Да, ты совершенна! У тебя всё так, как и должно быть. Завтра Третьяков скажет тебе, и ты сделаешь так, как он скажет. Но это будет завтра, а мы живём сегодня. Живи! Живи, и ощущай каждое мгновение жизни, и получай от него то, что ты хочешь от него получить. И наслаждайся этим, ведь именно в этом есть смысл жизни. Не случайно Бог создал Адама и Еву в раю. Но того рая уже нет, зато есть у каждого свой. Только надо его найти. Завтра ты пойдёшь к Третьякову, и спросишь его, и он тебе скажет, что надо делать. Это будет завтра. Ты можешь всё, если хочешь – останови время! Ты всесильна! Ты ищешь свой рай, так перенесись же туда! Больше нет ничего чужого. Ты в раю! Весь мир создан для тебя. Весь мир у твоих ног. Больше нет слова «надо» и слова «нельзя». Есть только то, к чему ты стремишься. То, чего тебе хочется. То, что тебя радует. И это всё – там, куда тебя ведёт твоё сердце. Ты счастлива. Ты преисполнена любви и радости. Ты любишь жизнь, ты познала всё, что искала, ты можешь всё, что ты пожелаешь. Настал миг озарения, твой звёздный миг. И время остановилось!
Он шептал ей эти слова – сначала сидя за столиком, потом – уже танцуя, потом – опять сидя за столиком, обняв её и держа её руки в своих. Его голос, мягкий и вкрадчивый, на фоне Джо Дассена… Со стороны это могло напоминать сеанс гипноза. Но Жанне не было никакого дела до того, что там со стороны. Она внимала голосу Попова – а впрочем, все женщины любят ушами – и каждое его слово вызывало в её душе бурю. В ней вдруг проснулось нечто, что в ней дремало уже несколько лет, а впервые дало о себе знать как раз в девяносто третьем, вот с этим самым Андреем. Она всем своим существом почувствовала себя – нет, не осознала умом, а именно ощутила, душой и телом – что она не только жена, мать, дочь, сестра, хозяйка дома, деловая дама, подруга, любовница и Бог знает, кто ещё. Всё это роли, которые она играет, и для успешного их выполнения ей нужен рассудок, а она сама – Женщина, венец творения Божьего, и это прекрасно. И слава Тебе, Господь, что сотворил её Женщиной, и наградил её тем, что не присуще никому, кроме как истинной Женщине; а именно – женским сердцем и женской интуицией, которые никогда не врут. И, ощутив это, она не стала обращаться к рассудку, не стала задаваться вопросами, освободилась от внутреннего конфликта: «стòит – не стòит? А что завтра? А чего ради?» - и почувствовала громадное облегчение. Ибо её сердце прыгало от сладкого томления, а интуиция подсказывала, что дальше будет ещё лучше. И она пошла по зову сердца, то есть по зову человека, чей голос всколыхнул в ней эти чувства, это открытие и самопознание. Она краснеет, закрывает глаза, и их объятия всё более и более откровенны, пусть и в одежде. Потому что главное не это, а то, что она при этом чувствует. Уж сегодня Попов покажет ей рай, сама Ева ей позавидует. Ведь глупый Адам не знал, что вообще значит быть мужчиной, а стало быть – и не был им, а был мальчишкой. Потому что мужчина – это тот, кто осознаёт, что он – мужчина, и что это гордое слово значит. Кто этого не осознаёт – тот не мужчина, ведь таковыми становятся не сразу. Мужчина – лишь тот, кто способен разбудить в женщине Женщину, снять с неё все маски и стать самой собой, для чего она Творцом и была создана. Кто этого не может – тот не мужчина, тот мальчик, и неважно, сколько ему лет, и сколько партнёрш он сменил. А женщина без мужчины – оставим это без комментариев.
И теперь, ощутив это всё сполна, и что, видит Всевышний – это хорошо; что так и должно быть, ибо это естественно, задумано самим Богом, и свободно от всяческих условностей и самообманов – женщина будет стремиться к мужчине. Причём к тому, кто откроет ей эту истину. Как всё просто и гениально! Один вечер прояснил то, чего она искала все свои тридцать лет. В чём смысл жизни? Да в самой жизни! Чтобы жить и наслаждаться ей! К чему вся эта суета вокруг да около, если от этого времяпрепровождения всё равно одна усталость, а жизнь, как таковая, подменяется сменой ролей? Не зря Андрей, сразу, как появился, сказал: это театр! Снимите маски!
Жанна привыкла руководствоваться умом и здравым смыслом, и, исходя из этого – действовать; ну, разумеется, и отношением: любо-не любо, но если надо… Лишь во время занятий любовью она напрочь теряла рассудок и отдавалась своим ощущениям. Но одно дело – ощущать любовь, влечение, страсть, и совсем другое – ощутить себя, свою сущность, без ролей и масок. «Только сердце может сказать женщине правду». Чего же она хочет, к чему же она стремится? Ответ банален – к счастью. Это ей сказал даже Андрей. Но что же ей нужно для счастья? Мозг, молчи – не нужны стереотипы! Квартира, деньги, положение, связи – это лишь материальное благополучие, а вовсе не счастье; богатые люди чаще всего несчастные, особенно женщины. Потому что должны постоянно идти на компромисс с собой, и идти не по зову сердца, а по велению обстоятельств, опять-таки, правит бал рассудок. А вот что надо тебе, раба Божья Жанна, чтобы быть счастливой? Сердце говорит… Конечно, сразу же ребёнок вспомнился. Но ведь роль матери уготована женщине самим Богом, самой Природой, и если тебе об этом говорит сердце, а не лишь чувство долга – последнее ведь не чувство вовсе, а осознание, снова через рассудок – значит, эта роль твоя истинна, и да поможет тебе Господь быть хорошей матерью. Что ещё нужно? Семья? К чёрту все условности, что Жанна чувствует со своим мужем, с Ерошкиным? Симпатия – да. Общие интересы – это ещё как посмотреть. Ну, ещё привычка. Привыкли уже, притёрлись друг к другу. И секс. Самая заурядная, обыденная процедура, подобная приёму пищи. Захотелось – и в кровать, утолили голод – и опять всё по кругу. Так что - от Ерошкина ей одно для счастья надо – стабильность, уверенность. В том, что завтра всё будет хотя бы так же, как сейчас. И эта стабильность – это единственное, чего ей не хватает в… От этих мыслей заколотилось её сердце. Она нашла ответ. Первое слагаемое её счастья – это Андрей Попов. Чтоб он был. Пусть не всё время рядом, но чтоб он был. Чтоб жил. Чтоб устраивал ей эти праздники. Чтоб давал ей возможность быть самой собой. Ибо он – первый и единственный – открыл ей это всё. Он непредсказуем, таинственен – и в то же время дьявольски прекрасен. Кто он – уж не сам ли Люцифер, ибо у ангелов жизнь протекает в идиллии, в постоянстве; выражаясь на современный манер – в стабильности и размеренности, а Андрей же… Но именно эти демонические черты придают ему ещё больше очарования, неповторимого и необыкновенного. Да, это он! Он, освободивший её из оков, давший ей то, что не мог никто другой – ни до него, ни после!
«Кто бы ты ни был – мой демон ты, или мой ангел-хранитель – неважно, главное – ты есть! Не покидай меня! Я люблю тебя, Андрей!»
Эти мысли она произнесла уже вслух, вздрогнув, и, очевидно, удивившись тому, что она это сказала – ведь она уже давно поклялась себе, что впредь никогда… Нет, в отличие от Ерошкина Попов всегда будет для неё закрытой книгой. Но что лучше – постигать по строчке нечто новое и удивительное, испытывая при этом радость и наслаждение, или перечитывать одну и ту же книгу, которую уже знаешь наизусть? Что ж, пусть тогда Ерошкин будет для неё «Книгой о вкусной и здоровой пище» или «Краткой бытовой энциклопедией». Ну, а Попов…
Их губы соединились. Он чувствовал, что она слабеет, что она трепещет, что она шокирована этим открытием, что он дал ей правильную установку, и теперь она, несмотря на запреты со стороны рассудка, чувствует к Попову безграничное доверие, граничащее с безрассудством и самоотверженностью. Она жаждет его, как только может жаждать женщина; и её чувство – гораздо большее, нежели обычное вожделение, а естественное, неодолимое стремление к любви и счастью. Ибо индийскими Ведами было сказано, что жизнь без любви не есть жизнь. А суть любви, её высшая кульминация – в соединении: Он и Она сливаются в единое целое, и это уже не два разных индивидуума, но единая личность высшего порядка. В Библии сказано – «не двое, но одна плоть», но при этом забыто – «не двое, но одна душа», «не двое, но один дух»; и лишь достигши этого состояния можно испытать счастье. В гармонии с собой, Природой, Богом, всей Вселенной – и любимым человеком. Она жаждет этих мгновений; пусть коротких, пусть нечастых (ну, а вдруг?) – но главное, что в её жизни есть Он. Андрей Попов.
Она обвила руками его шею. Они целовались: она – страстно, не в силах сдержать своих чувств, он – медленно, изящно и волнующе, разжигая её всё больше и больше.
Кончилась кассета. Поставили другую – не французскую, но всё же – «Энигма». Что называется, без комментариев. Те, кто уже в почтенном возрасте, возмущаются: они не приемлют такой музыки, а потому скучающе садятся за столик; зато те, кто помоложе, кто застал пору расцвета популярности этой группы, снискавшей репутацию «лучшего фона для интима» как раз в пору юности, влюблённости и свиданий – те обрадовались. Это давало возможность потанцевать медленные танцы, со всеми сопутствующими атрибутами. В такие заведения молодые люди приводят девушек, как правило, чтобы «шикануть» и добиться взаимности – так что, радуйтесь, ребята – «Энигма» для вас кстати. Так подумал про себя Попов – сам же он преследовал несколько иные цели.
Она взяла его руки, положила их на свои пышные, приподнявшиеся от волнения и желания, груди, издала вздох…
-Ты устала, дорогая – сказал Попов. – Хватит танцевать. Давай сядем.
Он взял её за руку. Она покорно последовала за ним. Он посадил её за столик, налил бокалы.
-За счастье! – предложил он.
-За тебя! – выпалила она и, жадно глотнув, сказала: - Давай поедем отсюда, Андрюша, милый! Я вся угораю, я не могу больше!
-Что с тобой, Жанночка? – заботливо склонился над ней Попов, обняв её за плечи. – Такой чудесный вечер…
Она вновь не сдержалась и поцеловала его в губы.
-Он чудесный… я запомню его на всю жизнь, но… - Её голос звучал приглушённо, она запиналась от волнения, хотя умом, может быть, и могла понимать, что никакой настоящей любви тут нет и в помине, что это всё искусно сыгранная роль. Но она была во власти чувства, уже пребывая в глубоком трансе, её уже жгло, и это было сладостно, и в то же время мучительно. – Андрей… вечер уже кончился, уже ночь… Так пусть же эта ночь у нас с тобой будет такая же чудесная, как и вечер.
Она с трудом подбирала слова.
-Я люблю тебя! – страстно шепнула она. – Здесь нам мешают. Поедем!
Попов, будто бы нехотя, встал из-за столика, подозвал администратора, расплатился и, коротко бросив «сдачи не надо», направился к выходу. Необходимости в красивых жестах в адрес Жанны уже не было. Она сама вскочила, схватила его под руку и, торопя его своей спешной ходьбой, пошла. Она уже не могла скрыть своё нетерпение. Попов усадил её в машину, сел сам, и задал явно риторический вопрос:
-Ну что, дорогая? Предпочтём прогулку по ночному городу, или по живописным предместьям нашей столицы, которая, хоть и не Париж, но всё же славен…
-Андрей, прошу тебя. Ты и так выпил, какие прогулки? Может, лучше возьмём такси?
-Разве я много выпил? – театрально рассмеялся Андрей. – Ну, чтоб душа твоя была спокойна… - он достал из бардачка алкометр, и дунул. Стрелка оторвалась от нулевой отметки, поколебалась в зелёном секторе, затем опять вернулась в исходную точку – Попов за весь вечер выпил глоток шампанского и три фужера тоника.
Положив прибор обратно в бардачок, Попов повернул в замке ключ зажигания, и почти бесшумно тронулся с места. И уже спустя несколько минут «Фиат» мчался по Палдискому шоссе - вдоль акватории Штромки и Рокка-аль-Маре, мимо зоопарка и злополучного пятачка с лунапарком и «Хесбургером», где удалые кидовцы «меняли лошадей», мимо строек и пустырей – в Ыйсмяе, где Жанна жила с мужем. А ещё через четверть часа, Попов уже вновь переступил ту дверь, которая, совсем ещё недавно, хлопала перед его носом.
Не успел Андрей снять даже туфли, как женщина сама набросилась на него, осыпая всё его лицо ласками и поцелуями, раздевая его буквально на ходу, чтобы убрать последний барьер, стоявший на её пути к заветной цели – одежду. И теперь Попов мог уже попросту расслабиться, и наслаждаться теми ласками, что с такой щедростью и нежностью дарила ему эта красивая, опытная и сексапильная женщина. Но не это его цель. Это он всегда успеет. А сегодня он должен сам «командовать парадом». Он не должен сегодня упускать инициативу – как в танце. Он лучше знает, что ей нужно. Потому что - то, что он придумал для этой ночи, было для неё ещё ново. А она, как он её и учил – почувствует сердцем, что так лучше. А сердце женщины не врёт… У неё уже сформировалась установка в подсознании – всё, что он ей делает – то приятно, хорошо, и лучше, чем кто-либо другой. Да и он сам постоянно это подтверждает.
Она вновь взяла его руки, положила их на свои груди, надавила на них своими ладонями, с мольбой глядя ему в глаза. Он же убрал руки с груди. Она действует спонтанно, он – преднамеренно. Она жаждет ощущений, он – иного вознаграждения.
Он держал инициативу в своих руках, позволяя ей при этом всё, что она захочет, лишь бы это не мешало ему осуществлять задуманное. Он действовал медленно, растягивая прелюдию, постоянно держа женщину в сладострастном трепете предвкушения, при этом избирал совершенно необычные приёмы, что ещё больше повергало её в трепет – необычность. Она чувствовала себя так, словно вновь теряет невинность. Он же продолжал доводить её до исступления. И вот он почувствовал этот момент – она больше не может ждать. Она возбуждена до предела. Она мучается, требует разрядки, и уже готова лезть на стену. Но ему только этого и надо. Такое ожидание лишь усилит ту радость, которая последует после.
Её лицо приобретает страдальческое выражение. Ожидание и возбуждение уже не столь сладостны, сколь мучительны, она чувствует почти физическую боль – сосущую боль в животе, разрывающуюся изнутри грудь; а он же накаляет её всё больше и больше…
Она издаёт стон. Затем вырывается непроизвольный вскрик. Значит, сознание уже полностью отдыхает. Значит, Жанна уже живёт только одним Андреем Поповым.
Значит, пора. Вот настал долгожданный для неё миг – они соединились. Но она жаждет шквала, бурана, а он же продолжает священнодействовать – нарочито медленно и необычно, вызывая в ней всё новые, ещё неизведанные чувства, сильные, но совершенно не те, что она привыкла испытывать. Ну и чёрт с ними, с привычками – то было ничто, то было удовлетворение инстинкта, значимо лишь то, что сейчас. И он её не разочаровал – она испытала это, но это были не стремительные полёты навстречу, это были вихри, судороги, всё её тело сводило и резко отпускало, внутри всё взрывалось, и невозможно выразить это словами. Волны взрывов и судорог качали её одна за другой, их много, целое море, но и оно кончается, а маэстро любовного искусства вдруг одним лёгким движением опрокидывает её на себя и доводит её до высшей точки, до кульминации, до пикового момента – и вот он наступил, и был гораздо сильней, чем когда-либо за все те годы, что она встречалась и жила с мужчинами.
Необычайно бурный и долгий экстаз, сменился чувством невесомости, и вместе с тем – блаженства, истинного счастья, идиллии – и нескончаемой любви и благодарности к нему, к Попову. То, что она испытала сегодня, было у неё впервые. Кроме Попова, на это не способен никто. Он это осознавал. Она дарила ему нежные, благодарные ласки, шептала тёплые слова, при этом всё её лицо сияло.
-Я, кажется, попала в сказку – сказала она.
-Похоже – ответил Попов. – Смотри, скоро карета тыквой станет.
Она рассмеялась – просто, по-детски, ласково шлёпнула его пальцем по носу, и снова обняла. Она чувствовала приятную усталость и засыпала, доверчиво уткнувшись головой ему в плечо. Он её гладил, и всё же поглядывал на часы.
-Андрюша, милый, что ты не ложишься? Поспи, отдохни – время ещё есть.
-Мне уже ехать пора.
-Я не о том. Ты что-то от меня скрываешь. Тебя всё время что-то мучает. Скажи мне – легче станет.
-К чему говорить о проблемах? Делу время, потехе час.
-Как знать. И всё-таки – что это? А вдруг я ревную?
И он, словно нехотя, махнув рукой, выдохнул, брезгливо поморщившись:
-Красный «Москвич».
-Всё будет хорошо, милый – ответила она. Её лицо сияло, выражая счастье, восторг, блаженство – и готовность на всё ради Него. Андрея Попова.
Он вновь поцеловал её в губы, и встал с постели. И уже через пятнадцать минут тёмно-синий «Фиат» с включённым плафоном «такси» не спеша катил по кольцевой дороге Ыйсмяе в направлении автобусного парка.
А Жанна сладко спала – ни дать ни взять: примерная жена, мать семейства, хозяйка дома, ожидающая возвращения мужа. А вот и он сам – заходит в квартиру, снимает туфли, проходит в комнату, равнодушно садится в кресло и включает телевизор, не обращая на жену никакого внимания. Она просыпается, лениво потягивается…
-Кушать есть что? – спрашивает муж. И ей становится обидно.
-На кухне в микроволновке, пойди да разогрей – так же равнодушно ответила Жанна.
Он идёт на кухню, затем возвращается и раздевается, чтобы лечь.
-Как дела? – спросила она.
-Нормально. А ты чем занималась?
-Роза с Викой заходили. С ними была. Потом отдыхала. Устала.
-А что твоё платье в ванной?
-Это Ленка принесла, вчера ходила со своим, на какой-то званный ужин. А я что, после неё его повешу, что ли? Постирать же надо.
Он ложится на постель и отворачивается лицом к стене.
-Сегодня не будем – буркнул Ерошкин.
-Ну и не надо – с лёгкостью ответила ему жена, и уже с неким вызовом: - Я и сама сегодня не хочу. Устала – простодушно добавила она, и тут же встала с постели.
-Что это ты устала? – проворчал муж. – Отдыхала ведь целый день!
-Просто устала. Настроения нет ни на что. Итак кручусь, как заводная, целыми днями.
-Где ребёнок?
-У матери.
-А почему он там, а не дома? Ты, в конце концов, мать!
-Слушай, не так давно ты отправил меня в командировку, а сам почти на целый месяц отдал ребёнка няне. И то, пока мать не забрала. Пойми ты: ребёнок всё чувствует. Тем более мать сама хотела взять её на выходные. Так пусть уж лучше два дня побудет там, если там ей хорошо. Бабушка её и накормит, и присмотрит, и поиграет, а вечером придёт мама, и заберёт девочку домой. Ребёнок ведь ни в чём не виноват, и нечего вымещать на ней своё недовольство и раздражение.
-Тогда хоть бы платье после этой своей Ленки постирала. Нас в среду Виктор ждёт.
-А оно у меня одно-единственное, что ли? И вообще – причём здесь я? Хочешь – иди, я его и по телефону могу поздравить.
-Ты чего, белены объелась? Мы люди семейные, и должны…
-Кому мы чего должны? Идти туда вместе, и сидеть, скучать? Ладно, тебе есть, о чём с ними говорить, но если мне не о чем? В конце концов, жена не галстук, который обязательно носить на все мероприятия. В прошлый раз у Никитина – Валера был один, Игорь был один – и ничего. Кому какое дело?
-Ну, во-первых, Валера был с женой в ссоре, там уже дело разводом попахивало…
-Как бы не подумали, что и у нас тоже! Да хватит уже жить по шаблону! Я жить хочу. Понимаешь – жить! А не убивать время впустую, его и так уже слишком много убито. И вообще. Давай соберёмся, съездим все вместе в деревню. Я сто лет там не была. И по мне уже все соскучились, ни тебя, ни ребёнка и в глаза-то не видели. Отдохнём хоть от этой канители.
-У тебя и точно крыша поехала. Что там делать – коров доить? Потерпи до августа – в августе все едем в Сочи.
-А в твоём этом Сочи что делать? Деньгами на ветер сорить, и маяться со скуки? Уже ведь были там, ну, и что там такого? Ты привык… А ты хоть раз в жизни был в деревне? Ты знаком с моей роднёй? Ты видел мою бабушку, или ещё кого… Для тебя это каменный век! Ты же цивилизованный!
-Хватит с жиру беситься! Бери себя в руки! – раздражённо буркнул Ерошкин. – Вся фирма берёт в августе коллективный отпуск, и едем в Сочи. Что ты капризничаешь?
-А какое мне дело до фирмы? Вон, молоденькая эта Стелла – давно уже хочет занять моё место. И скатертью вам всем дорога! Лично мне надоело заниматься этим, с позволения сказать, бизнесом. Надоело строить мордашки толстосумам, чтобы они заключали с вами сделки. Надоело всю жизнь делать то, что скажут и что решат другие. Я уже не школьница, в конце концов. Тем более что недвижимость и лес никогда меня не интересовали. Поэтому из вашей фирмы я уйду, и открою своё дело. Я буду выращивать цветы.
-Что ты несёшь? Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Какие ещё цветы, к чёртовой матери?
-Живые! – ответила Жанна. – А именно – редкие сорта. Я всё прекрасно понимаю. Я думала об этом не год, не два. Я личность, а не мордашка. А вы мне уготовили роль Чебурашки – стоять в витрине и привлекать внимание прохожих. То с этими моделями, то с этим казино, теперь ещё ваша фирма. Чтоб у богатых мужиков слюнки текли, и они становились сговорчивее. Хватит, я не Чебурашка! Я хочу делать то, к чему лежит душа. Я открою своё дело. Вокруг меня будут женщины, которые тоже любят цветы, и которые будут работать с душой. Денег я у тебя не прошу. Я найду их сама.
-И с кем же ты будешь? С Викой и Розой? Или с Леной?
-Они здесь ни при чём. У меня есть хорошие подруги. А Вика и Роза – у них своё дело. Они поняли, что хватит жить по инструкциям, надо жить по зову сердца. И живут, а не тратятся на исполнение всяческих условностей. И им же легче. Вон, посмотри на Розу – ей сорок лет, а разве скажешь? Потому что она живёт, и радуется жизни, она свободна, ей никто и ничто не мешает. У неё любимое дело, любимый муж, любимые дети. Неужели тебе приятно жить, как роботу – по программе?
-Вот что, хватит! – буркнул Ерошкин. – Мечтать хорошо, но надо головой думать. Пусть твои подруги делают, что хотят, а ты будешь заниматься своим делом.
-Это уже не тебе решать, что моё дело, а что нет.
У Ерошкина потемнело в глазах. Для него, человека, привыкшего к размеренной жизни и считавшего, что такой уклад и есть счастье, избегавшего, даже боявшегося каких бы то ни было перемен – сегодняшнее утро стало громом среди ясного неба. Он был в замешательстве. К тому же он устал.
-Не болтай глупости – проворчал он. – Ложись спать, или иди, проветрись. Проснусь – поговорим. Цветов ей, видите ли, захотелось…
-Поговорим – спокойно ответила она. – Я тоже решаю не с бухты-барахты.
И вдруг его осенило. Он приподнялся на постели, уставился на жену, которая сняла ночную сорочку и стала куда-то собираться. Долго смотрел на неё, и ничего не мог понять; а потом встал, подошёл к ней и прошипел:
-А ну-ка, посмотри мне в глаза! С кем это ты… я ж не дурак…
-Бедный мой маленький Андрюша! – рассмеялась женщина. – Ты как Беликов, человек в футляре: всё у тебя по циркулярам. Если женщина хочет что-то изменить в жизни, и восстаёт против постылой, бесполезной траты времени - значит, у неё любовник. Как гениально! Да будь у меня любовник, разве бы я предлагала тебе ехать в деревню? Пробила бы и ему путёвку в Сочи!
Жена продолжала собираться, а бедному мужу ничего не оставалось, как лечь спать. Он не мог понять, что для неё теперь настала новая жизнь. Она в одночасье стала другой. Она осознавала это. Она чувствовала это. И была преисполнена благодарности Попову, и стремилась к нему – душой и телом. Пусть изредка, но сполна. И она желала, всем сердцем желала спасти Попова.
Она думала о красном «Москвиче». И собиралась не куда иначе, как на встречу с адвокатом Третьяковым.
 
Понедельник, 5 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.
Было около полудня. Ласковый солнечный свет (лето действительно выдалось очень щедрым) плавно проникал в просторную, уютную комнату, обволакивая всю её незримой аурой солнечного тепла, отражаясь весёлыми зайчиками в каждом зеркале, в каждом стёклышке. Свежий, приятный лёгкий ветерок вливался – таким нежным было его дуновение – сквозь раскрытую форточку и был при этом спасением от духоты, подобно живительному роднику в пустыне – не нужен был даже кондиционер.
Таковы были первые его, Андрея Попова, впечатления от вновь наступившего дня.
Он вновь открыл глаза. На столике перед кроватью дымила кофеварка, наполняя воздух ароматом свежего, бодрящего крепкого кофе. И это было кстати.
Попов взглянул на свой «Эрикссон Т20» и подумал: а сколько он спал? Неужели четырнадцать часов – а он-то думал, сейчас где-то около восьми утра! Ночь промчалась в полном забытьи, после двух суток бодрствования – работа, разговоры с разными ненужными людьми, домогательства этого проклятого Пети Козлова… А женщины! После позавчерашнего марафона с Ольгой и потом с Жанной, Попов чувствовал себя выжатым лимоном. Господи, да неужели он больше никогда не встретит ту, с которой сможет отдохнуть душой и телом? Как когда-то мог себе это позволить с Анжелой…
Он усмехнулся, вспомнив вечер и ночь с Жанной. Да, там он был на высоте. Как говорил один классик – истинная ценность искусства – проникать к самым тонким струнам души. (Но недосказал – и играть на этих струнах). Это изречение любит повторять Мишка Феоктистов, говоря о музыке. Ну, а разве общение, и в частности – обольщение – не искусство, сродни музыке? Ибо здесь ты – и сценарист, и режиссёр, и исполнитель главной роли, тем более что действие происходит в реальной жизни, а не на сцене. А труд артиста нелёгок, и заслуживает признания. И вознаграждения.
Так думал он, улыбаясь своим мыслям. Слава Богу, сегодня у него выходной и он может восстановить силы. Он налил себе чашку кофе и, щёлкнув пультом, включил телевизор. Показывали знаменитый «Спрут».
Он опять посмотрел на свой телефон. Оказалось, сегодня утром ему трижды звонили, причём с одного и того же номера. Номер незнакомый, мобильный, хорошо запоминающийся. Кто же это мог быть? Жанна – вряд ли. У неё свой номер есть. От Ферзя, или от Генерала – те бы не звонили, приехали бы сразу, подняли бы Андрея прямо с постели. Полиция – да ну, кому он там нужен, окромя Козлова. Пайдеские – да ну их, не о чем ему с ними беседовать. Ольга? Ладно, хватит гадать. Кому нужно будет, тот перезвонит, а Попов лучше будет смотреть кино о храбром борце за справедливость, комиссаре Каттани (ещё один Козлов в карикатуре), его интрижках с графиней Ольгой Камастрой (Попов развеселился, представив в её роли Ольгу Семёнову: Козлов и Ольга! Оригинальная парочка!), и подлых кознях вездесущей мафии, и при этом смеяться. Убили молодого Лео Де Марию, а тот так ревностно служил закону! Прямо как оперативники из отдела у Козлова!
Тут запела мелодия звонка. Опять тот же номер.
-Андрей Попов Вас слушает, доброе утро! – приветливо ответил Попов, почему-то ожидая услышать женский голос. Но голос был мужской, немолодой, мягкий и в то же время волевой:
-Андрей Андреевич? С Вами говорит адвокат Терразини…
Попов сделал звук телевизора тише, чтобы, чего доброго, и вправду не заговорить с Терразини – например, об Ольге Камастро. Хватит дурачиться! Все шутки в сторону…
-… адвокат Третьяков Алексей Николаевич – вот кто на самом деле тревожил сон Попова. – Я ознакомился с материалами Вашего дела, и готов Вас принять в любое удобное для Вас время. Все подробности обсудим в личной беседе. Так, когда мне Вас ждать?
-Через час! – вырвалось у Попова. Вот так раз…
-Хорошо, сейчас у нас час… С двух до полтретьего я жду Вас у себя в бюро. Адрес знаете? Секретарю не звоните – звоните лично мне на мобильный.
Попов мысленно похвалил и себя, и Жанну. Вот вам и Терразини! Попов и вправду радовался, как ребёнок, ему даже не верилось. Он наскоро, точно рюмку водки, опрокинул чашку кофе, и стал спешно одеваться в свой лучший костюм, дабы предстать перед своим спасителем в надлежащем виде; при этом лихорадочно собирался с мыслями, готовясь к предстоящему разговору с адвокатом.
Одевшись, он позвонил в свою фирму и попросил связать его с Феоктистовым.
-Мишка, ты далеко?
-Я у Центрального рынка.
-Как там клиентура?
-Третий час стою, а так – бывает. А что такое?
-Слушай, ты ко мне сейчас можешь подъехать? Мне срочно, а я сам не в форме – устал от баранки, как верблюд.
-Могу, запросто. А тебе далеко?
-Нет, мне в Старый город. Но, всё-таки, сам знаешь. Как в песенке поётся – сейчас бы яблочка куснуть.
-Это без проблем. Жди через двадцать минут.
Феоктистов, однако, позвонил в дверь раньше. Попов был уже одет, причёсан, надушен, а весь его вид выражал нетерпение. Феоктистов, не зная причины, списал это всё на «яблоко», и так же спешил порадовать друга:
-Сейчас, будет тебе яблочко – спе-елое, наливно-ое!
Они прошли на кухню. Попов извлёк телефонную карточку, высыпал на неё белый порошок из пакетика, принесённого Феоктистовым, и стал перочинным ножом размельчать комки. Это был амфетамин, именуемый в народе «белый». Но это название было известно всем, потому для конспирации и придумали – «белый налив». Короче, яблоки – и баста! Кому надо – тот поймёт, а прочим вовсе не надо знать, что за яблоки ест иногда Попов. Да, увлекаться ими не стòит – пойдут проблемы по мужской части, а уж эта часть его и кормит, и поит, и выручает. И хоть он опытный посредник и на всяческих сделках и афёрах не одну свору собак съел, но всё же предпочитал иметь дела с женщинами либо через них; может быть, ещё и потому, что именно там он реализовывал все свои таланты в полной мере. Сегодня же предстоял разговор с мужчиной.
Вот в подобных ситуациях кому-то и бывают полезны «яблоки», известные ещё с двадцатых годов, и получившие распространение далеко за пределами медицины. Во вторую мировую их пожирали солдаты, а после войны амфетамин «полюбили» во всём мире. Студенты поглощали амфетамин во время сессий, вчерашние студенты – инженеры, научные сотрудники – тоже пользовались пригодившимся «эффектом», при раздумьях над своими открытиями да диссертациями. Применялось сие средство и в среде дальнобойщиков, причём настолько широко, что уже в 60-е годы в Штатах были приняты специальные меры. Зато в бывшей Совдепии амфетамин восходил на пик популярности, а в европейской её части – и подавно. К примеру, в Эстонии, в том самом 1999-м году, амфетамин был самым потребляемым зельем среди молодёжи, его предпочитали даже алкоголю, а дискотека или вечеринка без этого вредного «катализатора» была крайне редким явлением. В Таллинне дозу амфетамина было приобрести проще, чем даже иной ширпотреб. Любого сорта, в любых количествах, только плати! Конечно, для подростка, или для безработного это удовольствие дороговато, но уж куда дешевле, чем где-то ещё. О том, что эстонский амфетамин идёт на экспорт, и ценится уж куда выше, чем даже шведский – чуть ли не с гордостью писали газеты…
На карточке красовались две аккуратные кучки амфетамина, уложенные в виде полосок. Попов протянул другу стеклянную трубку – на мол, задувай.
-Я же сегодня свихнусь на «точке» - застенчиво проговорил Феоктистов.
-Чего – на «точке» почитаешь. Или потолкуешь с кем.
-Как «пробьёт» - и вдруг надо ехать! Такой облом…
-Дело хозяйское – заключил Андрей, поняв, к чему тот клонит, и сунул кончик трубки в нос. Другой кончик перемещался по гладкой поверхности пластиковой карточки, поглощая, подобно пылесосу, одну из полосок. Вторую полоску «занюхал» Феоктистов. После чего Попов запрокинул голову назад, и сидел, зажав обе ноздри и дыша ртом – ждал «прихода», то есть поступления вещества в организм. Феоктистов сидел, потирая ноздрю и шмыгая носом.
-Знаменито! – прокряхтел тот.
Попов довольно выдохнул, ощущая, как порошок растворяется в глотке, лаская горло приятной горечью, и как кровь, сдобренная стимулятором, со свежими силами разгоняется по всему телу. Усталость, сонливость, рассеянность – как рукой сняло, им на смену пришла энергия, решительность, быстрота соображения и жажда деятельности, в первую очередь – интеллектуальной. Не зря же студенты в Штатах перед экзаменами шли сначала за допингом, и лишь потом – в библиотеку.
Ощутив пробегание мурашек по коже, Попов на секунду расслабился, чтобы на миг насладиться действием допинга. И тут же собрался. Нет места сомнениям. Он уверен в себе, он знает, что он скажет, и чего будет добиваться. Остальное его сейчас не волнует – такова особенность амфетамина. Попов себя настраивал исключительно на красный «Москвич» - то есть на свою собственную роль в этом деле. Уж Третьяков мужик что надо; сможет понять, что Попов – вообще лишний свидетель, и ни к авариям, ни к ограблению, ни к чему ещё не имеет никакого отношения. Дружит с Феоктистовым? Так не он же его в лес посылал! Спит с Ольгой? А пусть сначала они это докажут!
-Ладно, чего – ехать пора, потом ещё перетрём эту беду – сказал Попов.
-Чего – к миледи? Королевская охота началась? – усмехнулся Феоктистов, когда они садились в «Москвич».
-Нет. Другие дела. Переговоры. Утрясти кое-что надо, мне ясная голова нужна, а то меня и так выжали за двое суток…
-Чего – Алёна довела? – опять засмеялся Феоктистов. – Она даже мне хвасталась.
-Нет, она как раз и не при чём – лицо Попова посерьёзнело. – Ладно, это мелочи жизни. Главное, что жив и в состоянии. Куда это ты едешь? – спросил он, когда Михаил, вырулив со двора напротив загса, вместо того, чтобы свернуть на Пярнуское шоссе в сторону центра, поехал вдруг по направлению к трамвайному кольцу.
-Я по обходной. Прямо ехать – больше в пробке простоим.
-Ты за рулём, тебе виднее – ободрил друга Андрей. – А помнишь, вообще за баранку сесть боялся, как я тебе сказал, что ты таксистом будешь, так ты аж в обморок упал. Небось, самому теперь смешно?
-Было такое – вздохнул Михаил. – Сам не пойму – как до того дошло? Вообще ничего не мог, от всего шарахался… «Уволиться» - и то смелости не хватало.
-Ты это брось – «уволиться». Нас на этот свет без спроса принимали, без спроса Господь и уволит. Просто знаешь, хорошо, когда так можно. По-дружески, и без комплексов. Сегодня я тебе, завтра ты мне…
-Причём тут это… Главное, чтоб понимали, не цеплялись за всякую фигню, а то я так от всего этого устал.
-Не парься, прорвёмся. Не 97-й. Нет уз святее товарищества, а друзья познаются в беде.
-Ну, в тебе-то, Андрюха, я давно уже убедился.
-Я тоже в тебе не сомневаюсь, и ты не давал к тому повода. Кстати, как тебе стало после «красного приказа»?
-Нехило. Выручки идёт больше раза в два. И всё равно не то – сейчас ведь никто на такси не ездит.
-Но всё-таки. Кто гонором не пышет – уже будет предпочитать тебя, а не вон, его к примеру.
-Ты, что ли, шефа надоумил?
-Это чтоб он не ворчал: зачем нам советские машины. Клиенты, видите ли, их не берут, а из-за какого-то старья себе проблемы создавать… А я ему: хорошо. У нас в фирме сколько советских машин, в смысле – такси? Не много, не мало – ровно дюжина. Может ли наш любимый шеф приобрести взамен дюжину новых машин? Ну, может-то он может, да только вряд ли хочет. Или что он предлагает – выкинуть двенадцать человек, причём все не первый год в фирме, и вместо них набрать новых, с улицы. С новыми импортными тачками, зато с них фирме один вред! Да тогда на тебя, сказал я Лёше, такие бочки покатят, что будешь ты последний день командовать. Тот же Иван на 21-й «Волге», устроит тебе третью мировую! А вот с клиентом другой вопрос. Сейчас бытует мнение, что всё советское хуже зарубежного. Нам это мнение не изменить, да и незачем – любой даже из наших двенадцати поменял бы свою телегу с ходу, если б мог. Может, кроме тебя – ты же такой фанат «Москвича» - а клиенту пойдём навстречу: скинем плату за проезд. Вот так и появились трояки у вас на стёклах. Что нашему обывателю главное? Чтоб дешевле!
-И что, Лёша так сразу и согласился?
-Ну, пришлось профсоюз тоже подключить, не с бухты-барахты же делать, ещё, чего доброго, и на карандаш возьмут. Ну, и в шахматы немного поиграли тоже.
-Шахматы? – многозначительно вскинул брови Феоктистов. – Тогда вопросов больше не имею.
-Зато как издали этот «красный приказ» - все совдепщики обрадовались, как трёшники повесили… Ты хоть доволен?
-День на день не приходится. У народа денег нет, а у кого есть – у всех свои машины.
-Будь оптимистом, Миша – такси было, есть и будет. Вот честно – «прёт» кататься?
-Если б нет, давно бы уже слинял. А что до «Москвича» - тут он замолчал, потому что «Москвич» подъехал к границе Старого города. К машине со стороны Попова подошёл контролёр. Тот распахнул свой бумажник, показал ему какую-то бумажку, и контролёр отошёл, сделав почтительный жест рукой.
-Мне туда – сказал Попов.
-Мой «Москвич» - продолжал Михаил – ещё шефа «Мерсу» фору даст. А про твой пепелац я вообще молчу.
-Да наслышан я о твоих подвигах с «Москвичом». От ментов ушёл, все друг в друга, а тебе хоть бы что. Все обалдели: что за «Москвич»? Привыкли, что неказист, а вот взять бы да подумать, что из него тоже можно что-то сделать. Была бы голова на месте. Тормозни-ка тут – сказал Попов.
Феоктистов остановил машину.
-Спасибо тебе, Андрюха – искренне сказал он. – От меня, и от коня. В долгу не останусь.
-Да ладно тебе париться, какие, к чёрту, долги? Лучше скажи вот чего: куда теперь намереваешься? Опять на базар?
-Сегодня понедельник, там глухо. То ли дело – в субботу!
-Я тебя понял. Что, отправим тебя в командировку? Девочки-то больше не появлялись?
-Была одна. Я ей сказал, что лодка на мели, естественно, ей не понравилось.
-Да уж куда! Ладно. Езжай-ка ты тогда в Нарву. Доберёшься – звякни мне на карту. Номер есть?
-Это на «кукушку», что ли?
-Кукушка улетела. Записывай. Девятнадцать, двадцать восемь, четыреста два. Удачи!
-Бывай – Феоктистов бесхитростно протянул другу руку.
Попов ответил вялым пожатием.
Феоктистов, высадив пассажира, отъехал. Он не знал, куда именно идёт Попов, да его и не сильно это интересовало. Красный «Москвич» свернул за угол, Попов подошёл к массивной дубовой двери с золочённой ручкой. До назначенного времени оставалось пять минут.
Поднявшись на третий этаж, Попов оказался в коридоре, отделанном «под евроремонт». Коридор тянулся вдоль чёрных дверей с табличками «адвокат», «консультант», и лишь на двухстворчатой дубовой двери, в которую упирался коридор, такой таблички не было – лишь эмблема фирмы. Попов сразу инстинктивно понял: ему туда. Он постучался. Ему не ответили.
Распахнув дверь, он очутился в просторном кабинете. Огляделся. Это была последняя инстанция перед Ним, судя по большим секциям с обеих сторон и двум столам с компьютерами. За одним из них, рядом с дверью, ведущей уже к самому Третьякову, сидела женщина лет сорока и напряжённо о чём-то думала, вглядываясь в дисплей. Выглядела она по-деловому, одета была строго, косметики – минимум.
-Вы по какому вопросу? – сказала она, повернув голову в сторону Попова.
«А Третьяков не дурак» - подумал Попов. – «Не секретутку какую-то там держит, а человека, который действительно ведёт дела, и знает свою работу. Говорят: секретарь – лицо фирмы; так что же это может быть за фирма, если её лицо напоминает кадр, если уж не из порнухи, то уж, во всяком случае, из заурядной мелодрамы?».
-Я Андрей Попов. У меня назначена встреча с Третьяковым.
-Да, проходите – женщина натянуто улыбнулась. – Алексей Николаевич ждёт Вас.
Тем временем, хозяин сам вышел из кабинета. Он создавал впечатление полной противоположности Козлову – худощавый, сухопарый блондин лет пятидесяти, черты лица более мягкие, глаза голубые, расставлены не так широко, как у Козлова, и не так глубоко посажены. От него не исходило ощущения недюжинной силы и скрытности, наоборот – Третьяков казался мягким, деликатным, и уже внешним видом внушал доверие. Попов его и представлял себе примерно таким – классический образец дипломата, ритора, нестандартного человека, способного пошатнуть любую догму. Однако с таким и следует держать ухо востро…
-Здравствуйте, Андрей Андреевич! – Третьяков весьма радушно приветствовал гостя. – Мария Николаевна! – обратился он к секретарю. – Я хочу Вас попросить прерваться на пару часов. У меня беседа с человеком. А впрочем, на сегодня Вы свободны. Можете идти домой.
-Я могу уйти в другой кабинет, и закончить там.
-И всё-таки я советую Вам отдохнуть. Вы ведь вчера выходили. А это дело я пересмотрю ещё сам, так что можете идти со спокойной совестью.
-Хорошо, Алексей Николаевич.
-Простите, Вы на своей машине или …? – вмешался Попов.
-Какое это имеет значение? – не поняла женщина.
-Если у Вас нет своего личного транспорта, наверняка Вы ездите на такси. Наша фирма как раз представляет такие услуги, а также мы занимаемся грузоперевозками. Позвольте предложить Вам карточку нашего постоянного клиента. Таким образом, Вы можете ездить на такси со скидкой – бесплатная посадка, единый тариф независимо в городе или за город, ну, а на советских машинах у нас тариф 3 кроны. Старые, добрые, забытые цены. Прошу Вас.
Попов достал из кармана пластиковую карточку и протянул её женщине.
-Спасибо, я как-нибудь воспользуюсь Вашими услугами. До свидания.
-Проходите пожалуйста, Андрей. Думаю, я тоже когда-нибудь ими воспользуюсь, хотя мне, в общем-то, транспорт ни к чему.
-Если интуиция меня не подвела, вот эта «Примера», под окном – Ваша.
-Нет, на сей раз интуиция Вас очень даже подвела. Конечно, первое место у входа считается почётным, но я ставлю свою машину во дворе. И у меня вовсе не «Примера», я предпочитаю представительский класс. «Ауди А8». Но разговор сейчас совсем о другой машине. Наподобие той, на которой Вы сюда приехали.
-Я приехал на такси.
-Я знаю. Вас привёз Феоктистов. Теперь давайте перейдём непосредственно к делу. Давайте сядем. Вы курите?
-Угощайтесь – Попов раскрыл чёрную коробочку с сигарами.
-Спасибо, я предпочитаю более слабый табак. – Адвокат достал пачку лёгких «Мальборо», закурил. – Вчера ко мне обратилась Ваша жена…
Адвокат заколебался, взглянул на потолок, затем добавил:
-Бывшая жена. И она настояла меня заняться этим делом. Я внял её просьбам, и после того, как мы пришли к соглашению, я уже в спокойной обстановке изучил все материалы. Честно говоря, в моей практике это первый случай.
-Первое дело подобного рода? – изумился Попов. – Да неужели? На чём же Вы специализируетесь в таком случае?
-Нет, дело вовсе не в этом – резонно ответил Третьяков, заглянув Попову в глаза. – Меня удивило то, как мне это было поручено. Я давно уже знаю семью Королёвых, знаю Жанну, но никогда раньше не видел её такой. Она преподносила мне это дело, словно речь идёт о её жизни и смерти. Меня никто никогда не умолял так горячо. Обычно все разговоры сводились к размеру оплаты. Здесь же… Я просто был тронут.
Вихрь мыслей пронёсся в голове Попова. Естественно, Третьяков взамен попросил её о некоей услуге, что было бы эквивалентом тому «портфельчику», о котором говорил её отец. Ведь, как Попов заранее и планировал, кто скажет, что Третьякову нужно, если не он сам. Но Попов решил не отвлекаться. По большому счёту, его это не слишком интересовало, это уже личное дело Жанны с Третьяковым. Хоть бы даже она с ним переспала, как это ни абсурдно.
-Вчера я достаточно подробно изучил всё, что касается Вас – продолжал Третьяков. – Мы выиграем это дело. Могу ручаться. Против Вас нет ни одного факта, ни одной улики. Есть только просчёты с Вашей стороны, и это заметит любой человек, понимающий психологию. В том числе и Козлов. То есть, Вам есть, что скрывать. А это есть один из его коньков: маленькая ложь покрывает большое злодейство.
Третьяков взял с полки увесистую папку, на которой красовалась этикетка «Красный «Москвич».
-Поэтому, раз уж мы с Вами работаем вместе, давайте исходить из принципа доверия. Я защищаю Ваши интересы, я знаю, как это делать, а ищейки любят разные уловки. Поэтому, во избежание провокаций, я попрошу Вас не отвечать ни на один его вопрос. Всё только через меня. Это, кстати, Ваше законное право.
Попов согласно кивнул головой.
-И второе. Я не мент, не судья, я Ваш защитник, и поэтому прошу полностью довериться мне. Ни один наш с Вами разговор за пределы этого кабинета не уйдёт. В частности, сегодня мы в бюро одни. И я хочу от Вас слышать то, что соответствует действительности, а не то, что Вы пытались втереть Козлову. Ложь – уже свидетельство вины. Конечно, до всех прочих инстанций эти сведения уже дойдут под моим углом, но для этого я просто обязан знать правду. От меня Вам нечего скрывать. Мои клиенты – не мальчики заблудшие, за ними водились и не те грешки, но в данном случае, я не зритель, я режиссёр в театре. Поэтому передо мной не надо никого играть. Вы уже совершили ошибку. Косить под дурака, образно выражаясь – не для Вас. Это у Вас не получится. Вы человек умный, хваткий, деловитый, и не такой уж простой. Да и работаете Вы не на заводе, так что лохотрон здесь неуместен. Ваши качества, Ваши способности известны многим. Так что Козлову тоже далеко ходить не надо, чтобы узнать, что Вы за человек на самом деле.
Попов сидел молча, покуривая и вполуха слушая адвоката. То, что сейчас говорил ему Третьяков, он воспринимал как заурядную софистику, и ждал, когда же тот перейдёт к сути дела.
-Полагаю, само Ваше присутствие на этом пикнике – вряд ли гордость Вашей биографии – продолжал Третьяков. - Козлова на Вас вывел Борисов. Честно говоря, я поражаюсь, как вообще ему это удалось. Опознать – Вас никто не опознал, кроме самого Борисова. Если ещё принять во внимание его слабоумие, Вы вполне могли сказать, что видите его вообще впервые. Тем более что он и сам толком не мог сказать, кто вообще там был. Пришёл Феоктистов – он и на него указал. Пришёл бы я туда – он бы и меня приплёл вдобавок. И Вы купились на Борисова!
По лицу Попова пробежала тень. Что, неужели Третьяков и вправду считает его таким дураком? Неужели до Попова не дошло бы позвонить какой-нибудь знакомой, чтобы та подтвердила, что весь вечер была с ним вместе? Ещё бы и свидетелей нашлась куча, если бы Попову так было нужно.
-Но, Андрей, слово – не воробей; вылетит – не поймаешь. Вы себя уже выдали. Во-первых – тем, что Вы там были. Сейчас, сами понимаете, отрицать поздно – развёл руками адвокат.
-Я так не думаю – уверенно ответил Попов.
Усилием воли Третьяков подавил в себе желание «выставить этого самовлюблённого наглеца вон».
-Я понимаю, Вы скрыли некоторые детали от Козлова, судя по Вашим экспромтам, именуемым показаниями. Если же Вы и здесь повторите что-нибудь подобное, боюсь, я просто не смогу ничем Вам помочь.
-Что же это за детали?
-Не будем перескакивать. Я не стану цепляться к отдельным фразам, я покажу лишь абсурдность их сути, что и выдаёт Вашу ложь насквозь. А в Вашем рассказе об этом невинном приключении – пикник, музыка, девочки – ну, сами посудите. Скажу даже более – о Ваших мужских достоинствах ходят легенды.
-Вы поразительно оригинальны! – улыбнулся Попов. – На основании легенд и сплетен, выносить вердикт о достоверности показаний!
-Нет, вовсе не на основании сплетен – перебил его Третьяков. – В тот же день Вы хвалились Козлову своей связью с некоей женщиной из сливок общества. Кстати, она – жена одного моего клиента.
-Чья же? – парировал Попов. – Вы сами только что мне говорили о принципах доверия. Поэтому давайте раз и навсегда покончим с недомолвками.
-Или взять даже ту же самую Жанну – Третьяков упорно продолжал гнуть свою линию, словно даже не слыша Попова. – Или мне дальше оглашать список?
-И поэтому версия о том, что Борисов посулил мне девочек, и с этой целью я поехал с ним на этот пикник, представляется Вам неправдоподобной. И не только Вам, но и Козлову тоже – закончил Попов.
-Вот именно! – воскликнул адвокат. – Вы признались в том, что были на месте преступления, но представили заведомо ложные мотивы. Поэтому сейчас я дам Вам бумагу, и Вы опишете всё, как было на самом деле. Зачем Вы туда поехали, с кем Вы туда поехали, и кто этот загадочный Мистер Икс, который, как я понял, и вёл машину.
Адвокат протянул Попову лист бумаги и ручку.
-Я Вас не тороплю. Вспомните всё спокойно. Не обязательно по порядку. Я сам наведу порядок. Здесь люди своими признаниями подписывали себе смертные приговоры, а потом я представлял дело так, что его прекращали за отсутствием состава преступления.
Попов взял ручку «Паркер», повертел её в руках, затем вновь положил на стол.
-Давайте сразу оговорим вопрос об оплате. Как я буду рассчитываться за Ваши услуги?
-За мои услуги, если кто с Вас и спросит, то это только Жанна. Я уже своё получил, и весьма этим доволен. И я дал слово ей, и даю его также и Вам, что дело будет доведено до конца. Ваше имя не будет там фигурировать, независимо от того, чего еще натворит этот «Москвич».
-Но Вы же сказали – решать будем по мере поступления.
-Этот вопрос мы уже урегулировали. Причём взаимовыгодно. Так что вопрос гонорара – уже не Ваша забота. Если, конечно, Вы сами захотите меня ещё чем-либо вознаградить, то, думаю, я на это не обижусь.
Интересно, что же такое смогла предложить ему Жанна? Не иначе, как голову профессора Доуэля, с бородой старика Хоттабыча, и в шапке-невидимке. Или – иглу Кощея Бессмертного в яйце Фаберже. Но что-то, видать, весьма значительное, если Третьяков уже с такой уверенностью берётся защищать Попова до конца, и не требует никакой дополнительной оплаты, независимо от количества и состава новых эпизодов.
А услугу Третьякову Жанна оказала весьма ценную. Установка Попова сработала безупречно – Жанна пришла к адвокату, и тот сам ей сказал, как нужно действовать.
Фирма, которой заправляли муж Жанны Андрей Ерошкин и его компаньоны, (один из которых – Виктор – как раз собирался отмечать свой день рождения, да, на беду, не дожил до него всего один день) – занималась торговлей недвижимостью и лесом. В то же воскресенье, Жанна прямиком от Третьякова отправилась в офис фирмы, села за компьютер и стала действовать по инструкции, данной ей Третьяковым. Пользуясь тем, что день был выходным, и в офисе никого не было, она позвонила Третьякову, и сказала, что всё готово. Если бы она была не одна, пришлось бы дать отбой. А так - дело выгорело, без сучка и без задоринки. Пришёл человек от Третьякова, специалист в области компьютеров и хакер по призванию, и через какой-то час, Третьяков и Жанна пришли к искомому «взаимовыгодному соглашению». То есть, с лёгкой руки хакера, всё имущество, как принадлежащее, так и вверенное фирме, оказалось распродано по доверенностям на подставных лиц. Все деньги были переведены на фиктивные счета в заграничные банки, а совершались все эти сделки как раз Андреем Ерошкиным и Виктором Пановым. Через два дня Андрей будет арестован по подозрению в хищениях в особо крупных размерах, поскольку «налево» ушла добрая сотня квартир и десятки тысяч кубометров леса; а что до Виктора, то тому предстояло держать ответ перед другими структурами. И на все вопросы они будут чистосердечно отвечать, что ничего не знают, потому что это полностью соответствует действительности. А что правоохранительные, что криминальные структуры – ой, как не любят такие ответы! Ну, а спустя некоторое время, «танкисты» сольют свой куш, куда положено, кто-то получит «на лапу», чтобы дело оставили таким, как оно есть – потому что кому-то надо, чтоб так оно и было, а Третьякову останется лишь «собирать урожай» - благо дело, такие игры были ему не новы.
Обо всём этом Попов узнает чуть позже. А Жанне – той даже и не следовало знать, зачем хакер приходил к ней на работу. Теперь уже – на бывшую работу…
-То есть, Алексей Николаевич, Ваши услуги уже оплачены? Я Вас правильно понял?
-То есть, этот вопрос мы решили с Жанной. Обращайтесь к ней по этому поводу.
-Хорошо. А с Вами тогда давайте договоримся так. Во-первых, ничего писать я не буду. Не люблю я это дело – зря добро переводить. Лучше я Вам так расскажу. А во-вторых – Вы правильно подметили, что эта версия неправдоподобна. Но я и сам это понимаю не хуже Вас. Поэтому, в таком длинном вступлении даже не было необходимости.
-Но зачем Вы, в таком случае, давали такие показания?
-Вот, только теперь мы и подошли к сути дела. Позвольте, я Вам изложу, что мне, в сущности, от Вас надо, и о каких именно услугах просила Вас моя девушка. Почему мне понадобились именно Вы, а не кто-либо другой.
-И что же это за такие подробности? – вздохнул Третьяков, заинтригованный и ошеломлённый. Похоже, такая самодеятельность со стороны клиента, была для него несколько непривычна.
-Я, как Вы уже поняли, намеренно дал Козлову такие показания. С той целью, что теперь он сам себе начнёт рыть яму. Вернее – уже начал. А дальше я буду действовать сообразно обстановке, естественно, согласовываясь и с Вами. А уже Ваша задача – помогать Козлову. Чтобы он дальше рыл себе эту яму, больше, глубже, а главное – с воодушевлением. Думаю, именно Вы окажетесь для нас оптимальным партнером, а выигрыш Вам уже обеспечила Жанна.
«Или Вы предпочтёте, чтобы она пошла сегодня же в Прокуратуру, или в Полицию Безопасности, и рассказала им то, о какой дружеской услуге попросил её адвокат, доктор юридических наук, директор бюро, профессор Третьяков. А стоит мне этого захотеть – она пойдёт и расскажет, так что наше сотрудничество только в Ваших интересах» - подумал Попов.
Третьяков тоже ненадолго задумался. Закурил, поглядел на потолок…
-Вы знаете, в том и состоит специфика нашей работы. Рыть ямы, а ещё лучше – когда следствие роет себе их само. И какой же Ваш следующий ход?
-Я же сказал – будем действовать по обстановке. Чтобы Козлов сам запутался в своих версиях, если грубо выразиться. Ну, а теперь я жду Ваших вопросов – чтобы эта обстановка стала уже и Вам ясна и понятна.
-Прекрасно – тяжеловесно изрёк Третьяков. Своим таким заявлением Попов недвусмысленно дал понять, что его условия он принимает. Третьяков же, в свою очередь, и ожидал от Попова чего-либо подобного. Тем более - он чувствовал, что такое сотрудничество сулит ему ещё большую выгоду, чем даже то, что он уже получил от Жанны.
Попов, сменив ногу, с любопытством уставился на адвоката.
-Вопрос первый – вздохнул Третьяков. – Я хочу знать всё о человеке по прозвищу Мишка-прохиндей…
 
Глава 5.
«Не плачь, Алиса – ты стала взрослой», или
История советского патриота Фредди Крюгера.
 
Суббота, 10 июля 1999 г. Город Тарту, Эстония
Вообще-то Катя Колесникова была обыкновенной семнадцатилетней девчонкой. Просто в последнее время обстоятельства постоянно застигали её врасплох. Как, например, этот самый будильник, своим резким звоном прервавший её сон, который сейчас, под утро, был особенно сладок.
Её сынишке, кареглазому Ване, шёл третий месяц. Для неё всё это было ново, весьма хлопотно, хоть и радостно. Но она уже не успевала за ходом событий – у неё не оставалось ни времени, ни сил, чтобы всё осмыслить – каждый её день был расписан чуть ли не по минутам.
-Катя! – раздался из соседней комнаты голос матери.
-Мам, я уже – сонно проворчала Катя, и подошла к детской кроватке. Взяла ребёнка на руки, посмотрела, положила обратно, и полезла в шкаф за подгузниками. Из шкафа с шумом высыпались всевозможные пакеты.
-Люди спать хотят! – проворчала мать за стенкой. – Никто не обязан посвящаться в твои заботы!
Забот и вправду хватало. Пробурчав что-то в ответ матери, Катя вновь подошла к кроватке. В конце концов, что важнее – ребёнок или пакеты? Но вот он накормлен, переодет, пакеты собраны, теперь можно подумать и о себе. Пойти в кухню, приготовить еду – себе и матери, единственной кормилице в семье. Семья – три человека, три поколения… Что поделаешь – время.
Самой большой отдушиной в её нынешней жизни были прогулки. Погода была тёплая, и это позволяло проводить на свежем воздухе достаточно много времени: и сыну полезно, и маме приятно. Во время этих прогулок Катя и заходила в магазины, встречалась с подругами – такими же молодыми мамами. Прочим же было неинтересно – они жили иной жизнью.
Иная жизнь… Какая – иная? В конце концов, каждому – своё!
Круговорот событий начался в её жизни года два назад. До этого было самое обыкновенное детство. Дом, школа, двор, дискотеки, первые прогулки, «любовные» записочки, дневнички, первый поцелуй, первая сигарета – одним словом, «всё как у всех». В пятнадцать лет у неё появился «свой парень»: то есть, их связывала взаимная симпатия, и они много времени проводили вместе. Дошло дело и до постели – как теперь считала сама Катя, то было скорее чистое любопытство, вкупе с желанием скорее приобщиться «к миру взрослых». То, чего более всего жаждут все подростки, считая алкоголь, секс и всякого рода негативизм, непременными атрибутами «взрослой» жизни.
Вскоре она рассталась с этим парнем, и через некоторое время встретила другого. Тоже, оказалось, ненадолго. Разошлись всё по тому же принципу: «не нравится – вали на все четыре стороны!». «Ну и скатертью дорога! Я тебе не собачка, чтобы за тобой бегать!».
Одного из этих кавалеров звали Алёшей, а другого Серёжей. Теперь же Катя старалась их не вспоминать, порой даже мысленно укоряя себя за свою детскую глупость. Это были её первые пробы в театре, если вспомнить знаменитую фразу Станиславского. Настоящий спектакль начался, когда в её жизни появился Он… Теперь уже просто старый знакомый.
А познакомилась она с ним совершенно случайно. Но она до сих пор помнила всё до мельчайших подробностей. Вплоть до дат и погоды.
 
Весна 1998г – лето 1999г.
Однажды в мае, Катя отправилась за город, куда-то под Пайде, на пикник с подругами и друзьями, среди которых был и её бывший кавалер. Была палатка, костёр, музыка, ну, и как ныне водится – спиртное. Что за гулянка без спиртного? Что они – маленькие дети, что ли? И, конечно же, им было весело.
Она пила меньше остальных. Потому что уже случалось – «перебирала» (а много ли ей надо, девочке-подростку?), и попадала из-за этого в нелепые ситуации, и после двух-трёх таких случаев, решила соблюдать меру. И в тот раз – она выпила, но пьяна она не была. Зато её сотоварищи не знали меры ни в чём; уж если веселиться – так на полную катушку! И вскоре им стало уж чересчур весело.
По мере выпитого, разговоры меняли содержание, сосредотачиваясь больше всё на пошлости, с точки зрения Кати; а уж когда пошли откровенные сплетни о том, кто с кем переспал, да ещё сравнения – кто лучше, кто хуже – настроение у Кати совсем испортилось.
А потом она увидела, как бывший её кавалер, с которым она рассталась совсем недавно, приставал к одной девице, и при этом рассыпался такими же пылкими признаниями в любви, как когда-то к ней самой. А та девчонка, пьяно хихикая, прямо-таки липла к нему, и при этом несла несуразную чепуху. И тогда Кате стало просто противно. Та парочка ещё подлила масла в огонь – среди их пьяных бредней промелькнуло имя «Катька». То есть, они уже перемывали ей кости. И тут её терпение лопнуло.
-Всё, мне пора – сказала Катя, и зашагала прочь.
Кто-то что-то кричал ей вслед, но она не отзывалась. Ей было всё равно. Друзья остались развлекаться, она же вышла из леса на шоссе Таллинн – Тарту, и побрела. До Тарту было около восьмидесяти километров. Автобусы не ходили – была ночь. Вдобавок ко всему, зарядил сильный ливень. А Катя была в одном платье – прошедший день был на удивление тёплым, и ничто не предвещало ненастья. И вот теперь - она шла, одинокая, промокшая, по ночному шоссе в дождь. Возвращаться не было и мысли – настолько ей всё это было противно. Голосовать она и не пыталась, так как была наслышана жутких историй о несчастных девушках, использовавших автостоп и ставших жертвами – если не изнасилования, то, по меньшей мере, неприятных домогательств. Чего ей хотелось меньше всего – чтобы какой-то самец к ней тянулся своими липкими руками.
Мимо неё проносились редкие машины, некоторые даже тормозили, предлагали подвезти, но она отказывалась. Никто и не настаивал: мало ли, что у этой малолетки на уме! Может, и вправду она чокнутая какая-нибудь!
И вдруг, миновав её, впереди остановилась тёмная блестящая иномарка. Из неё вышел высокий, стройный, и как Кате показалось – даже красивый, молодой человек. Девушка хотела уже отпрянуть в сторону, но незнакомец сам обратился к ней. Его голос звучал мягко и приятно, без всяческих ноток бравады, а уж тем более – похоти.
-Добрый вечер, девушка! Позвольте, как Вам нравится сегодняшняя погода?
-А ничего погода – ответила Катя. – Я закаляюсь.
-Что ж, я согласен. У каждого человека есть свои увлечения, без них жизнь просто перестаёт быть таковой. Собственно, я вот о чём. У Вас есть хобби, стало быть, Вы – натура творческая, а каждому творческому началу необходимо логическое продолжение. Я бы мог Вам порекомендовать, скажем, клуб моржевания, или школу учителя Иванова. Там Вы сможете шире реализовать себя, найти единомышленников, которые так же любят свежий воздух и холодную воду. Вы, как я полагаю, живёте в Пайде?
-Неправильно полагаете. Я вообще нездешняя.
-Что ж – вздохнул он. – А то я мог бы дать Вам адреса.
-Спасибо, не нуждаюсь. Я люблю гулять одна.
-Это естественно – улыбнулся он. – Иначе бы Вы проводили уик-энд как-нибудь по-другому. Но должен Вас предупредить, что Ваша уединённая прогулка в столь поэтичную погоду – ночь! Гроза! Роберт Шуман писал о грозе сонату. Иоганн Вольфганг Гёте – поэму, а Мендельсон посвятил этому великому явлению природы целую симфонию! Тот самый Мендельсон, автор бессмертного Свадебного Марша! Но мы живём не в те времена. Через несколько километров будет ночной киоск, и возле него – разгорячённые юнцы, ищущие приключений. Так что в Ваших интересах, миновать то место без лишних препятствий, и не портить себе столь прекрасный вечер.
-Спасибо, я обойду эту будку лесом.
-И при этом рискуете оказаться по пояс в грязи. Нет, Вам следует отдохнуть в Ялте. Там применяется грязетерапия. Ну, ладно. Извините, что я Вам докучаю. Согласен с Вами, что если всё время думать об уличных негодяях, то лучше и вовсе на улицу не выходить, иначе можно получить нервное расстройство. Но наверняка Ваш муж переживает. Что в такой поздний час, его любимая жена…
-Я не замужем – выпалила Катя.
Это были уже те слова, на которые и рассчитывал незнакомец. Конечно, ему было яснее ясного, что она не замужем; но он специально применил сию уловку, чтобы дать девушке понять. Что, во-первых, она в его глазах выглядит достаточно взрослой и солидной, тем более что он даже говорил с ней на «Вы»; а во-вторых, что его помыслы не несут сексуального подтекста. Он был человеком умным, и ему это удалось.
-Тем более – ответил он. Читатель, видимо, тоже умён, и уже давно понял, что Катиным попутчиком оказался именно Попов. – Ваши родители… Вы сами повзрослеете, станете матерью, бабушкой, но для Ваших родителей Вы навсегда останетесь маленькой девочкой, беззащитной и безгрешной. Вы это почувствуете, когда сами будете матерью, и Ваш взрослеющий ребёнок перестанет постоянно бывать у Вас на виду. А сейчас – поезжайте домой. Выспитесь. И Ваша мама будет спать спокойно, зная, что с Вами всё в порядке.
Перед Катей открылась дверь тёмно-синего «Фиата», и она села, облегчённо вздохнув. Эта ночная прогулка никакого удовольствия ей не доставляла, а незнакомец почему-то внушал ей доверие, и она была уверена, что скоро будет дома, примет горячую ванну, и уляжется в тёплую постель.
-Куда едем? – спросил он.
-Анне-Сыпрусе – она назвала свой квартал.
-В Тарту, что ли? – переспросил водитель «Фиата».
-Ну да – засмущалась девушка.
«Фиат» мчался по шоссе, стрелка спидометра словно приклеилась к отметке 140, и через пару минут промелькнул тот самый киоск, возле которого стояли две машины, и оттуда гремела громкая музыка. А в салоне «Фиата» ласково переливались мелодии синтезаторных хитов – что-то вроде Роберта Майлса или «Секретных материалов». Когда проезжали этот киоск, Катя с восхищением посмотрела на попутчика. Он показался ей спасителем: слишком реальным выглядело его предупреждение о неприятностях возле этого киоска.
-Меня Катей зовут – застенчиво сказала она. – А… а Вас?
-А меня – Андрей – ответил Попов. – Можно на «ты». Не настолько уж я старше. Говори мне на «ты».
Почему-то Кате захотелось рассказать и о пикнике, и о том, почему она оттуда ушла, а заодно – и её историю любви с тем самым кавалером. Ей казалось, что Андрей её поймёт.
Он не только понял её, но и одобрил.
-И правильно сделала, что ушла! Ты доказала, что ты сильнее их. Что ты умнее их. А их мне просто жалко. Ты знаешь поэта Маяковского? Вот у него есть прекрасное выражение: «метать бисер перед свиньями». Такие, как эти твои друзья – они этого не понимают. Сейчас растратят себя на мелочи, а потом уже поздно будет. Ты лучше забудь про них. Они не стоят того, чтобы ты из-за них переживала.
Тут магнитофон заиграл скандально известную версию песни «Не плачь, Алиса» - в исполнении Павлика Морозова и группы «Броненосец Потёмкин».
-О, включи погромче! – оживилась Катя. – Тут всё точно как про меня!
… «Фиат» простоял перед Катиным подъездом два часа. Всё это время они разговаривали. Катя делилась с Андреем – ну, пусть не самым сокровенным, но, во всяком случае, тем, что матери она сказать не решалась: боялась порицания; а подругам – из боязни осмеяния. И Андрей внимательно её слушал, где-то одобрял, где-то давал советы; но ни разу не высказал ничего унизительного. Что, мол, то или это – плохо, нелепо, смешно, неправильно. Ей казалось – он видел её насквозь.
Это общение принесло Кате большое моральное удовлетворение. Наконец-то её поняли, и оценили по достоинству. И, что самое главное – за всё время, Андрей не только ни разу не полез её трогать, но даже и не пытался с ней заигрывать.
Наконец, они обменялись телефонами, и Катя вышла из машины – пошла домой.
После этого случая она стала ему звонить. Заставала она его редко, но если встретиться всё же удавалось, он её принимал весьма охотно.
Он снимал маленькую квартирку в доме старинной постройки, почти в самом центре города. Как поняла Катя, Андрей здесь постоянно не жил, а бывал заездами. Тем не менее, ей нравилось там бывать. Её поражала, например, его библиотека – книжная секция занимала полкомнаты, но самое поразительное было её содержание: Рерих, Юнг, Ломброзо, Абд-Ру-Шин… На одной из полок мирно соседствовали Платон и «Майн Кампф», а на другой – вековая синодальная Библия и Маккиавелли. Навряд ли постояльца сего жилища всерьёз занимали каноны Священного Писания – судя по его непринуждённым, вольным манерам; зато томики Поля Жано смотрелись вполне уместно.
А напротив книжной секции стоял диван, а в углу – телевизор с видеомагнитофоном. В тумбочке, на которой стояла видеодвойка, хранились кассеты.
Когда Катя впервые пришла на квартиру к Андрею, он ей предложил посмотреть «видик». У него были интересные записи, не то, что эти современные «тра-та-та».
Там же, у Андрея, она впервые проявила интерес к книгам. Если раньше она читала только то, что «положено по программе» да карманные любовные романы, что продаются в ларьках за десятку, то теперь она стала зачитываться серьёзными произведениями – философией, психологией, религией, искусством. Теми книгами, которые брала у Андрея.
Он привлекал её своей эрудицией, широтой взглядов, и в то же время, подсознательно она стала испытывать к нему странное влечение. Хотя он не давал ни малейшего на то повода. Наоборот, с Катей он держал себя подчёркнуто строго, никогда не позволял себе никаких вольностей, даже в словах.
Она же несколько раз ловила себя на мысли, что доверяет ему, наверное, больше, чем всем остальным, вместе взятым, и что каждый раз, уходя от него, её жизнь становится сплошным ожиданием следующей встречи. Всё остальное просто шло своим чередом.
Однажды, уже в июне, у неё случилась неприятность. Нет, не с Андреем, отнюдь. Причиной была её подруга, Ира, жившая с ней в одном подъезде. Кстати, она тоже была на том пикнике под Пайде.
Пару месяцев назад, купила Ира мобильный телефон «Моторола», именуемый в народе «блинчиком». А пользоваться им не могла: у неё не было возможности оформить договор о подключении. А карт эфирного времени, таких как «Симпель» или «Смарт», она же «кукушка», тогда ещё не существовало (ещё раз напомню, что повествование отступило до событий 98-го года). Вот и попросила Ира свою подругу Катю оформить договор на себя. Ну, а поскольку Катя была тоже несовершеннолетней, за неё поручилась мать. Сперва поворчала «зачем Кате телефон понадобился», затем всё-таки уступила: ладно, пусть. Ей и в голову не приходило, что пользуется-то Ира. А между собой подруги договорились так: Кате приходит счёт, она относит его Ире (благо дело, далеко ходить не надо); а та, в свою очередь, его оплачивает. И вот, по прошествии двух месяцев, Катя получила письмецо. Это было требование об уплате долга, и для неё достаточно весомого – в пять тысяч. Срок на это отводился десять дней, в противном случае грозили судебным разбирательством.
Естественно, мать была «довольна» таким дочерним «сюрпризом», и первым последствием сей мобильной афёры, был домашний скандал. Затем рассерженная Катя спустилась на второй этаж к Ире, и показала ей письмо.
-У меня нет денег! – выпалила подруга.
-А меня это не касается! – наступала Катя. – Нет денег – бери шило, и тяни пояс на все дырки! Нечего было болтать тогда! Или что – ты будешь болтать, а я – платить? Судить-то не тебя, а меня будут. И мать мою заодно!
-Слушай, чего ты орёшь? – Ира, что называется, «встала в позу».
-Ты что – совсем обнаглела? – разозлилась Катя. – Десять дней тебе – и чтоб деньги были! Хоть на панель иди и зарабатывай!
-Ты кого ещё там на панель посылаешь? – возмутился вышедший из комнаты Ирин кавалер. – Что, крутая стала – ходит тут, наезжает…
-То не я крутая, то девочка твоя слишком борзая! На-ка, почитай! Чего ж она не на тебя – на меня свой матюгальник оформила? Напьётся, и висит на трубке, а мне теперь – в суд! Вот, пусть теперь достаёт деньги, где хочет! Я из-за неё по судам таскаться не должна, и моя мать – тоже.
-Чего ты раскудахталась! – рассердился парень. – Пришла тут, и орёшь! Сказано – нет денег, ну, и вали на хрен отсюда!
-Вали, говоришь? А счета кто платить будет? Может, ты заплатишь за свою любимую? Небось, сам тоже поболтал! Мне грозит суд. Понимаете – суд! Так что через неделю я приду – чтоб…
Парень оборвал её увесистой пощёчиной.
-Тебе сказано – вали на хер отсюда!
Дверь подружкиной квартиры открылась, и закрылась уже за Катиной спиной – озверевший парень со всей силы ударил её кулаком в лицо, развернул и вытолкал пинком ногой в спину. «Во борзая» - послышалось за дверью. – «Ещё долги трясти пришла! Чё, в натуре, что ли, крутая? Я таких лохов быстро на место ставлю, мне до балды…»
«Ну, Ирка…» - думала Катя, в слезах поднимаясь к себе на четвёртый этаж. «То всё: Катя, Катя, а как чуть что – спряталась за спину своего козла, и заткнулась, как овечка. А дружили ведь с детского сада! Да ну, зачем вообще дружить с кем-либо. Все друзья хороши, когда пьёшь да балдеешь вместе – все прямо братья-сёстры. А как чуть что – так моя хата с краю, ничего не знаю. И так все. Все!» - и тут же одумалась: «Все… кроме Андрея!».
Шесть дней для неё прошли в отчаянии и безысходности. Все эти дни, она каждые двадцать минут звонила Андрею, и всё никак не дозванивалась; а что до Ирки, то та уехала на дачу к своему бой-френду – ещё в день Катиного визита. К этому выскочке Катя пылала прямо-таки органической ненавистью. Она была готова задушить этого наглеца собственными руками. Потому что, как ей казалось, если бы не он, то они с Ирой до чего-нибудь бы договорились. «Строит из себя героя, хорохорится, как петух на насесте, а самому ему что, Ирка нужна, что ли? Только так, для кровати, и то это ненадолго…» - злилась Катя. Мать, скрепя сердце, обходила знакомых – чтобы занять денег, и к требуемому сроку расплатиться, хотя бы частично; и все эти дни она пилила Катю. «Мало того, что и так еле концы с концами сводим, так ты ещё тут меценатством занимаешься!». На шестой день из требуемых пяти тысяч с трудом наскреблась одна. Катя же, у кого ни пыталась занять, ото всех слышала одно: денег нет.
И лишь на седьмой день, когда Катя в пятнадцатый раз за тот день набирала заветный номер, после трёх долгих гудков, в трубке раздался щелчок, и знакомый голос ответил…
По коже девушки поползли мурашки, в горле перехватило дыхание, и, переводя дух, Катя затараторила в трубку:
-Андрей, здравствуй, это я, Катя. Слушай, у меня тут… Короче, мне нужен твой совет. Надо встретиться.
-Катенька, извини, я не могу. Я сейчас занят. Приходи ко мне через два часа, я как раз освобожусь, и поговорим. Хорошо?
-Хорошо, а ты… - она стеснялась спросить, но её съедал страх, что сейчас Андрей в вихре своих срочных дел умчится куда-то, и она с ним так и не встретится.
-Через два часа я точно буду у себя. Приходи ко мне через два часа, и решим твой вопрос. Счастливо тебе!
Боже, какими долгими и мучительными показались ей эти два часа! Пока она собирала книжки, взятые три недели назад у Андрея – в день их последней встречи – а заодно и то злополучное письмо. Приоделась, подкрасилась, чтобы выглядеть всё же с достоинством; села на автобус и доехала из Аннелинна в центр города – прошло всего полчаса! На всякий случай она зашла к Андрею. Позвонила в дверь – ей не открыли. Тогда она отправилась бродить по округе, при этом высматривала – не промелькнёт ли «Фиат», и каждый раз, при виде похожей машины, заливалась краской до корней волос. Но это каждый раз оказывалась не та машина… И так прошла целая вечность.
Она стояла у подъезда, в растерянности и напряжении, и ждала… Пошла вторая минута третьего часа. Она смотрела то на часы, то по сторонам, вздрагивая от каждого шороха. И вдруг перед ней, словно из-под земли вырос, тёмно-синий «Фиат»!
-Здравствуй, Красная Шапочка! – весело подмигнул ей Попов. – Извини, опоздал – он посмотрел на часы – на три минуты. Ну, что ты? – ласково спросил он растерянную девушку. – Пойдём! – и он дружески обнял её за плечо. В первый раз.
Дрожь пробежала по всему телу девушки. Эта его рука на её плече давала ей чувство защищённости, обнадёживала, и вдобавок вызывала какие-то иные, доселе неведомые, чувства. Она догадывалась, что это может быть, но просто раньше она никогда ничего подобного не испытывала. Она захотела взять его под руку, или обнять за талию. Но постеснялась. Хотя, в глубине души, ей хотелось броситься ему на шею, свернуться калачиком у него на коленях…
-Вот, я принесла книги – начала она, когда они вошли в квартиру. – Это Шекспир, это Вольтер…
Андрей участливо смотрел ей в глаза.
-Ты не стесняйся, рассказывай. Что случилось? – и он ласково погладил её по голове, утешая, словно ребёнка.
-Я… Меня подставили! – её глаза наполнились слезами. – Меня хотят… в суд! Что мне теперь делать? – она всхлипнула. Попов притянул её к себе, и она разрыдалась прямо у него на груди. Он одной рукой обнимал её за плечи, другой гладил по голове.
-Успокойся, Катюш… Поплачь, может, а потом расскажешь, как дело было. И брось, не будет тебе никакого суда. Что случилось-то?
Утерев рукой слёзы, Катя ответила:
-Ирка… Подруга моя, в одном подъезде живём! В параллельных классах учимся! Знаем друг друга вот с таких лет!
И она рассказала ему всю историю – про свою дружбу с этой Ирой, заодно вспомнив пару-тройку эпизодов из прошлого. Про этот несчастный мобильный телефон, про их последний разговор, при этом не скупилась на крепкие выражения в адрес Иркиного дружка.
-Я уверена, что этот козёл сам натрепался чёрт знает, на сколько! А теперь ещё меня ударил – сейчас уже синяки прошли. Ногой по спине двинул, вышвырнул, как собаку, и увёз Ирку к себе на дачу. А я… Что мне теперь делать?
-А ничего и не надо делать – спокойно ответил Андрей. – Эта фирма приглашает тебя на беседу – ну так, пойди, с ними поговори. Сама стесняешься – пойдём, вместе сходим.
-И что я им скажу? – в недоумении спросила Катя.
-Ничего – Андрей улыбнулся и развёл руками. – Я сам с ними поговорю. У них к тебе претензий не будет. А ты пока почитай, или посмотри телевизор.
И он ушёл на кухню.
Когда он вернулся с кухни в комнату, то увидел Катю, сидевшую перед телевизором и щёлкавшую каналы – с одного на другой, так как ни на чём сосредоточиться она не могла.
-Ладно, чего уж там – сказал Андрей – поехали…
-Куда? – не поняла Катя, и почему-то покраснела.
-К судье Шемяке. Разбираться будем – вздохнул он, и ободряющим голосом добавил: - Пойдём!
Она встала с дивана и выключила телевизор. Он открыл дверь, и она вышла. Она старалась ни о чём уже не думать, просто доверилась Андрею, и плыла по его течению.
«Фиат» стремительно тронулся с места, и через несколько минут остановился возле магазина.
-Подожди, я сейчас – сказал Андрей и вышел из машины. Вскоре он вернулся, и они поехали дальше; и, наконец, подъехали к зданию, на котором красовались эмблемы в виде земного шара, опоясанного радиоволной, и большой буквы Q.
-Приехали! – сказал Андрей. Катя сидела, онемевшая.
-Ладно, я один схожу. Ты только бумагу мне свою дай.
-Что ты собираешься делать? – Катя пришла в замешательство.
-Ничего. Разговаривать. Надеюсь, меня они бить не будут.
Андрей вышел из машины и направился в здание. Через десять минут он вернулся в «Фиат», держа в руках коробку и бумаги.
-Ну, что они тебе сказали? – с волнением спросила Катя. Она словно не понимала, во сне это всё происходит или наяву.
-Что сказали? Спасибо сказали! – ответил Андрей. – А теперь о птичках. Вот это ты отдашь маме – он протянул ей квитанцию: «Счёт уплачен. 5136 крон 45 центов».
-Как, ты что, сам заплатил счёт? – с удивлением воскликнула Катя.
-Да – безучастно ответил Андрей. – Государство ждать не любит. Но эти деньги вернёт мне тот козлик, который сейчас резвится у себя на даче, и думает: ах, какой он сильный и смелый! Девушку избил и выгнал! А хуже всего теперь твоей подруге Ире: она и тебе в глаза смотреть боится, и из-за козлика своего трясётся. Ну да ладно. Зато твоя мама будет теперь спать спокойно. Ну, а вот это – тебе.
Катя посмотрела на бумаги. Приложение к договору: восстановление с переменой номера! Новая карта, и в коробке – новенький телефон «Нокия 3110». Сам-то Попов тогда ходил с «шестьдесят первой», которая впоследствии стала его запасным телефоном.
-Андрей, а это-то зачем? Я не могу, я не возьму это!
-Спокойно! – сказал Андрей, закуривая сигарку. – Счёт твой оплачен – значит, они включают карту заново. А твоя карта, вместе с телефоном, находится у Ирки, которая не хочет ничего отдавать, и более того, прячется неизвестно где. То есть, если бы не это – он показал на бумаги и новоиспечённый Катин телефон – они бы опять включили старое, и опять Ирка смогла бы болтать сколько угодно.
-Но зачем ты так сделал? Взял бы, да отключил карту!
-А разве меня об этом просили?
-Понимаешь, та «Моторола»-то Иркина!
-Она полагалась тебе в качестве компенсации. Ещё и карту должны были тебе вернуть! Но ты не успела ничего этого сказать – тебя избил и выгнал этот милый козлёночек. И в этом он неправ, так что теперь ему придётся извиниться. И исправиться.
-И что я теперь должна…
-Ничего ты никому не должна! Их не бойся! Они тебя не тронут, потому что неправы. А телефоном пользуйся. Только счета большие не делай.
-А дай мне номер своего мобильного!
-Не надо бы. Это только для деловых переговоров. Ну, а теперь куда? – Попов сунул ключ в замок зажигания. – Хочешь – отвезу тебя домой, а хочешь… – он замялся.
-Я думала, поедем к тебе – застенчиво ответила Катя.
-Зря ты так думала. Но, если захочешь – приходи. Я послезавтра вечером свободен. А сейчас – иди лучше домой, порадуй маму.
Когда они подъехали к её подъезду, она всё-таки не удержалась и поцеловала Андрея в щёку. И стремительно выпорхнула из машины, на бегу послав ему «воздушный поцелуй».
Через два дня вечером, как и было договорено, Катя пришла к Андрею, и чуть ли не с порога заявила ему:
-Андрей, забери этот телефон обратно. Я не буду им пользоваться.
-Почему? – его удивление выглядело вполне искренним.
-Я не могу его принять. Просто не могу, и…
-Не глупи, Катюша. Тебе возвращают долг, а ты отказываешься.
-Мне никто ничего не должен!
-Катюша, должны были. Должна была Ира и этот её Рома.
-А откуда ты знаешь, что его Ромой зовут?
-Да потому что он мне и дал на всё это деньги. Сказал – извиняется. Психанул, не поверил, что на бумаге правда написана. Вот и сорвался на тебя, накричал, побил, а теперь глубоко раскаивается. Хотел было сам к тебе зайти – извиниться, долг отдать, а тебя дома всё не было. Вот он и решил со мной встретиться, да и поговорить по-мужски. Кто-то ему сказал, что мы с тобой знакомы.
Катя покраснела.
-Андрей, так ты что – бандит?
-Я - нет – рассмеялся Попов. – Я что, разве похож на бандита? Я и драться-то не умею. Зато я умею другое: говорить и договариваться. А это в жизни самое важное.
-И с кем же ты так договорился? – в голосе Кати чувствовалось волнение. Андрей сразу понял, в чём дело.
-Катя, не бойся ты ничего! Тебе ровным счётом ничего не грозит. И Ире тоже. И даже Роме! Просто я объяснил ему, в чём он неправ, и он это понял. Надо со всеми разговаривать так, чтобы тебя поняли.
Катя не знала, и никогда не узнает, как и с кем Андрей договорился. Зная, кто такая Ира, он быстро навёл справки, что у неё за «крутой» приятель, а поскольку поступки того говорили, что он полный отморозок, Попов решил в тот же день его навестить. Узнать, где его дача, особого труда тоже не составило. Тем более что к нему в гости Попов поехал не один, а уже со своим старым приятелем. Этот приятель Попова был одним из бригадиров, ходивших под Ферзём – Олег Щербаков, с «погонялом» Шериф.
Когда Попов впервые заговорил с Шерифом на эту тему, тот сначала отмахнулся. Чуть ли не обиделся. «Что ты мне тему такую беспонтовую подгоняешь? С какой-то детворой связываться, цирк устраивать, да было б ещё за что… Да, Арлекин. Ты или попутал, или влюбился. Ладно, был бы ты бухой, я б понял…». Андрей, однако, хорошо угостил старого знакомого – повёл его в бар за свой счёт. При этом Попов сетовал на то, что в последнее время слишком много отморозков развелось, особенно среди сопливой молодёжи. Которые только что слезли с детского горшка, и ни черта ещё ни в чём не смыслят, но уже мнят себя чёрт знает кем, и творят полнейший беспредел. А таких и надо учить, поскольку таковые не признают никаких ни законов, ни понятий, а только силу. Поэтому преподать такому фраеру «урок жизни» – попросту святое дело. Чтоб другим не повадно было ерундой заниматься. А заодно и «постебаться», поскольку любой такой отморозок – ещё и круглый дурак, и при первом же «базаре» даст так себя «прихватить», что можно будет и снять с него нехило. И урок будет хороший всей местной шпане – никто не захочет подобным образом «отмораживаться», начнут уважать и понятия, и справедливость. Таким образом, Попов всё же убедил Шерифа в необходимости преподать подрастающему поколению урок «вежливости и уважения», а заодно и извлечь из этого некоторую личную выгоду. С целью сего визита, Шериф взял «Мерседес – компрессор» с «грустными глазами», служивший в их команде «рабочей лошадью». На нём они и поехали в Тарту, откуда Попов вернулся всего несколько часов назад. За руль сел Попов: он, в отличие от Шерифа, был трезвым. Разве что, для пущей живости, «занюхал» маленькую полосочку амфетамина.
-У тебя на кладбище место забронировано? – это была одна из любимых фраз Шерифа, произносимая им вместо приветствия. Так же он поздоровался и с Ромой.
-Нет, но… чего такого? Наверное, где-то какое-то недоразумение, кто-то что-то перепутал – пытался тот оправдываться.
-Хорош лепетать! – властно произнёс Шериф. – У меня ребёнку полгода, так что этого лепета я и дома наслышался. Разговор будет краткий, и по существу. Так что пойдём.
Рома пытался что-то ещё возразить, но, к удивлению даже для него самого, это выходило, как детский лепет, как бы обидно для него ни было сравнение с грудным ребёнком.
Видя крайнюю растерянность и беспомощность «хозяина», таковую роль принял на себя Попов, и повёл Шерифа и Рому в комнату, наиболее подходящую для разговора. Хоть Попов и был там впервые, но удивительным внутренним чутьём он чувствовал, куда надо идти. Они прошли в комнату – вероятно, в гостиную. Попов и Шериф расположились в креслах, Рома же беспомощно стоял, бегая взглядом по сторонам.
-Сядь! – Шериф слегка повысил тон. – Не мельтеши!
Тот робко присел на краешек стула.
-Бумага есть? – спросил Шериф. В ответ Рома утвердительно закивал головой, еле слышным шёпотом произнеся: «Есть…»
-Так давай сюда, что ты тащишься? – процедил Шериф, лениво оглядывая комнату и её обитателя, поражённого раболепным страхом, и суетящегося, подобно мыши.
Взяв из рук Ромы лист бумаги, Шериф вынул ручку, и стал рисовать на этом листе кресты.
-Ну что, мальчик, сегодня будем платить? – сказал Шериф, щёлкнув золотой зажигалкой и закурив сигару.
-Что платить? За что платить? Да вы… - и тут Рома осёкся, поймав железный взгляд Попова.
-Иди сюда, малыш, покажу, чего – сказал Шериф. Рома встал и подошёл к нему поближе. – Вот это – Шериф показал на крестики, начерченные им на бумаге – твои штрафные очки. За один крестик ты заплатишь тысячу. Значит, если два крестика, то уже две тысячи – Шериф выдержал короткую паузу – за каждый. И так далее. А пока – Шериф с удовольствием затянулся ароматной сигарой – советую не спорить. Раз не поймёшь – крестик.
-В чём же я провинился? – широко раскрыл глаза обескураженный Рома.
-Знаешь, в чём – Шериф нарисовал ещё один крестик. – И косишь при этом под дурака. Ты лучше знаешь, за что ты должен. Садись, пиши расписку.
-Пятьдесят – впервые заговорил Попов.
Шериф усмехнулся: чего тут мелочиться? Сейчас он заберёт у этого юнца и его семейки всё, что у них есть. Причём обставит это дело так, что не к чему будет придраться, ни в каком беспределе его никто не обвинит. Попов же считал иначе. Зачем? Какой в этом смысл? В конце концов, пострадает не этот отморозок, а его родители, так что полтинника с него на первый раз хватит. Так при помощи двух-трёх жестов Андрей и Олег отлично поняли друг друга, а что до Ромы, то тот ничего не понял. Его лихорадило.
-Базарь с ним сам – махнул рукой Шериф – а я послушаю. Я в этих пелёнках не мараюсь.
Олегу-Шерифу такие дела были действительно в новинку. Он привык приходить туда, где вертелись крупные суммы, и где из «базарящих» сторон, как правило, неправы были обе; в его же задачу входило «восстановление справедливости», и назначение наказания - по своим «понятиям». Тут же - какой-то юнец; ну, обидел он какую-то девчонку, вообще лажа полная, действительно, детские пелёнки…
Однако Шериф и здесь вёл себя обычно: ну, надо поучить кого-то, как жить по понятиям – хорошо! Он и не таким эти понятия в голову вбивал! Вот Арлекин пускай и ведёт дебаты, у него язык на то подвешен, он и покажет, и докажет этому лоху, в чём тот провинился, а Шериф будет всё это слушать и рисовать крестики, и так, ни за что, заработает деньги. Клиент и так уже сидит, парализованный страхом.
Рома был действительно парализован, и не мог понять, кого же из этих двоих он боится больше. Один производил впечатление грубой, разрушительной силы, не терпящей никаких поворотов; этакого бульдозера, сметающего всё на своём пути. Второй, явно не смахивающий на традиционный образ бандита, интеллигентный, утончённый, цепкий, но этот его холодный беспристрастный взгляд прямо в упор, и парализовал волю Ромы уж куда больше, чем даже грозный вид Шерифа.
-Значит, слушай меня, мальчик – Попов заговорил тихим, мягким и в то же время властно-покровительственным голосом. – Мы не бандиты, не жулики, мы деловые люди, и пришли сюда вовсе не наезжать на тебя. Наезд – это слово из гангстерских фильмов. Мы здесь затем, чтобы дать тебе урок, как нужно вести себя в деловом мире. Я надеюсь, ты ребёнок способный, и ты этот урок запомнишь.
Шериф презрительно усмехнулся. Попов бросил на него косой взгляд.
-Почему я говорю «ребёнок» - продолжал Попов – да потому что ты и есть ребёнок. Ты не видел ещё жизни, и меришь её какими-то детскими, фантастическими представлениями, которых ты насмотрелся в крутых фильмах, да понаслышался детских дворовых басен про крутизну. А теперь вспомни: кем ты себя чувствовал, когда девушка Катя принесла тебе документ, а ты её избил и выгнал?
Рома виновато молчал. Шериф опять усмехнулся: Андрей снова сел на любимого конька, вызывая в мальчике чувство вины. Попов любил это правило, перенятое им ещё у Семёна Ильича: «Хочешь подмять под себя человека, заставить его плясать под твою дудку? Тогда заставь его почувствовать себя перед тобой виноватым! И после этого – он твой, делай с ним всё, что хочешь. Вина и стыд – это хуже страха, поглощает человека целиком, требует искупления любой ценой. Наглого потому и трудно взять – у него слабое это чувство. То есть, порог вины слишком высок. Но чем выше этот порог, тем действенней и это чувство, когда он его испытает; и тем исправнее он будет на тебя пахать. Потому что наглому вина более в тягость, чем любому безропотному».
-Ну, так я жду ответа! Как ты разговаривал с Катей? Что ты при этом чувствовал?
-Ничего не чувствовал. Она кричала, психовала, я и показал ей дверь.
-Врёшь! – Щербаков опять поставил крестик, Попов же продолжал тоном искушённого наставника: - Во-первых, ты не показал, ты избил её и вытолкал, и это доказано экспертизой. Девушка была вынуждена пойти в травмопункт, и у неё на теле зафиксированы следы побоев. А во-вторых, она не кричала, и не психовала. Она сообщила тебе необходимую информацию, которую ты должен был незамедлительно принять к сведению. А ты не только проигнорировал эту информацию, но и стал действовать с позиции силы. Другими словами – устроил беспредел.
-Так вы… от Катьки? – Рома широко раскрыл глаза и рот.
-Нет. Мы не от Катьки. Но и она имеет отношение к нашему визиту. Так вот, насчёт твоего с ней разговора. Запомни мой добрый совет: никогда ни с кем не говори с позиции силы. Это бессмысленно. Потому что более слабый твой оппонент, может быть, для виду и согласится с тобой, а сам останется при своём мнении, и начнёт искать другие способы решения вопроса. Тем более – когда ты не прав. Ты понял?
-Понял – отрешённо, автоматически ответил тот.
-Перейдём к делу. Ты заключил сделку с государственной структурой, предоставившей тебе право пользоваться мобильным телефоном. И взял на себя обязательство – вовремя платить счета. Ты проигнорировал это обязательство, и вообще, отказался от оплаты услуг. Как это называется? Злостное уклонение. А в том документе, принесённом тебе Катей, было ясно сказано, что в этом случае фирма предъявит иск соответствующей организации, востребывающей подобные долги в принудительном порядке.
-Вы, значит, «крыша» этой конторы?
Попов искоса взглянул на Шерифа, непроизвольно сжавшего кулак и готового врезать этому тупому сопляку по морде. Шериф посмотрел Попову в глаза, махнул рукой и вновь усмехнулся.
-Знаешь, Рома, ты этот жаргон употребляй где-нибудь со своими друзьями. Нет, мы не крыша и не канцелярия, мы – представители организации, которой ты нанёс ущерб. И материальный, и моральный.
-Но ведь мобильник… - затараторил Рома.
-Молчи, не перебивай меня! – Попов слегка повысил голос. – Во-первых, договор был оформлен на Катю. Так что юридически несёт ответственность она, а тебе, как пользователю, следует выполнять её указания. И её требование об уплате – её законное право. Но ты пошёл на беспредел, игнорировал при этом требования, как мобильной сети, так и своего ответственного представителя. Далее. Ты тут ссылаешься на Иру, но ты сам взял на себя, всю вашу ответственность. В тот же день, поскольку Катя пришла говорить не с тобой, а с Ирой; а ты сам вмешался, и заговорил от её лица. Более того, вы с Ирой живёте вместе, значит, фактически вы муж и жена. В чём ты косвенно признался, заговорив с Катей от её имени. То есть с представителем юридического лица. Ну, а так как Ире сколько лет? Шестнадцать, а тебе? Девятнадцать уже! Стало быть, вся ответственность за ваши совместные действия лежит, мальчик, на тебе.
Шериф снова стал водить ручкой по бумаге. Попов же продолжал упражняться в красноречии.
-Однажды мы имели дело с некоей фирмой, оформленной на подставное лицо. И вот, эта фирма совершила незаконную сделку с другой фирмой, и нанесла этим довольно существенный ущерб. Так вот, пострадавшие обратились к нам, мы в деле разобрались, и пошли решать проблему. И наши претензии были не к подставному лицу, а к фактическому инициатору и исполнителям сделки. Теперь понятно?
-Да что ты с ним телишься? – раздражённо буркнул Шериф.
-Мальчик ещё не понимает, что он наделал, и в какую игру влез. Вот я ему и объясняю, чтобы на будущее знал, а то сидит тут и ноет, как жертва недоразумения. Обидели бедного мальчика! Подумать только, какой кошмар!
-Сейчас он точно жертвой станет.
-Не волнуйся: он таким себя и чувствует. Что родился по недоразумению. Ну вот, Рома. Я тебе объяснил, как в деловом мире поступают, а теперь рассмотрим конкретно – вас и нас. Итак, пользователь – ты. С Ирой, без Иры – неважно. Этот вопрос мы уже оговорили. Катя – юридически ваш, то есть твой кредитор. Иру не трогаем. Мобильная сеть предоставляет тебе услуги, под юридическую ответственность Кати. Теперь рассмотрим твои штрафные очки.
Попов взял у Олега листок, изрисованный крестиками.
-Во-первых, долг по счёту – Попов говорил, словно судья, выносящий приговор. – Пять тысяч – пять крестиков. Во-вторых. Игнорирование этого обязательства. Ещё один. В-третьих. Попытка перевалить ответственность на другое лицо, в данном случае на Катю – крестик, а теперь ещё и на Иру – ещё крестик. В четвёртых. Ты применил силу, будучи неправ, я уже говорил тебе – ты занялся беспределом. А это может вылиться во много крестиков. Нет проступка хуже беспредела. Ты знаешь, что за беспредел на зоне делают?
-Я на зону не собираюсь – пробормотал тот.
-От сумы да от тюрьмы не зарекайся – мудро поучал Попов. – За беспредел на зоне опускают. Но нам тут твоя жопа не нужна. Мы не блатюки, и не урки, мы деловые люди, и наша работа – соблюдать правила, и следить за их соблюдением. Как это делает, например, церковь или полиция. А какие правила – это уже каждый выбирает сам. Кто живёт по законам – того никто не тронет. Только соблюдай законы. Гражданские правила. Заплатил бы ты просто счёт – и никаких проблем, живи спокойно. Но ты решил обогнуть гражданский закон, и тем самым вступил в игру, где действуют уже другие правила. Вот такие – он кивнул на бумажку с крестами. – Не хотел платить по этому счёту – плати теперь по другому счёту. По крестикам. Всё, пиши расписку.
Андрей посмотрел на Рому жёстким, гипнотизирующим взглядом, и тот послушно стал писать под его диктовку.
-Я, Тимофеев Роман Анатольевич – диктовал Попов – 1980 года рождения, проживающий по адресу: город Тарту… Ну, и пиши свой адрес… Обязуюсь уплатить такой-то фирме сумму… Ну, смотри, Рома. Двенадцать крестиков. Двенадцать на двенадцать, сколько это будет? Ого, библейская сумма. Сто сорок четыре тысячи! Вот под такую сумму ты сам себя и подбил, ещё тут и изворачивался, и косил под дурачка. Но мы тебя на первый раз прощаем. Простим тебе ровно половину. Семьдесят две, округлим – семьдесят пять тысяч крон, в срок до… Какое сегодня число? Семнадцатое июня 1998 года. И распишись. Так, далее. В качестве гарантов моей платежеспособности представляю… Ну, и пиши данные своих родителей. Что – не можешь? Можешь! Не в добровольном порядке, так в принудительном. Долг ты в любом случае заплатишь, тут другого варианта просто нет. Только лучше побереги своё здоровье. Оно тебе ещё пригодится. Слышишь, Шериф? У мальчика ручка не пишет. Помоги ему дописать.
Шериф встал, схватил юнца за грудки, резко дёрнул на себя, и, глядя прямо в глаза, прошипел:
-Ты, щенок! Слушай, чего тебе говорят, и пиши! И нечего строить тут партизана! Ты ни допросов, ни пыток не видел. Он, вон, с тобой и так нянчился, всё тебе в рот положил, а раз ты ни черта не понял – больше нянчиться не будем. Тридцать секунд – и чтоб расписка была готова, у меня в руке, ты понял?
-Понял… - побледнел тот.
-Не лепечи тут. Делай, что велят.
Рома протянул ему листок. Тот бегло пробежал глазами, сунул в карман, сказал «Поехали!», и толкнул Рому: «В машину!».
За руль вновь сел Попов, далее маршрут был известен. К Роминым родителям – за деньгами.
Позвонили в квартиру. Дверь открыл отец. Рома стоял с видом провинившегося ребёнка.
-Здравствуйте, Анатолий Романович. Мы к Вам. Не очень с приятными вестями, но, увы – у каждого своя работа – сказал Попов. – Прошу ознакомиться с документами.
Шериф достал «документ», Тимофеев-отец начал читать, однако сразу понял, что имеет дело с бандитами. Угрюмый мордоворот в спортивном костюме и с широченной «бисмаркой» на шее – тот явно церемониться не будет; а второй, холеный красавец с проницательными, хищными глазами – тот сам рук не запачкает, но как пить дать, инициатива исходит явно от него. Одной улыбкой, одним жестом может отправить к праотцам всю семью…
-Сумма указана. Срок – сегодня. Ваш ребёнок скрывался, приходилось его разыскивать. А поручитель – Вы. Вы и Ваша жена. Теперь слово за Вами – Попов сохранял дружелюбный тон. Теперь так же, ласково и дружелюбно, вытащит пушку, или, скорее, попросит своего сотоварища применить некоторые методы доходчивого объяснения для особо непонятливых…
-… обязуюсь уплатить такой-то фирме 75 тысяч крон, за злостное игнорирование обязательств договора, и за уклонение от ответственности в административном и уголовном порядке – читал отец. – Да позвольте, чего он Вам такого сделал?
-Да ничего особенного – пояснил Попов. – Использовал чужой телефон. Звонил, куда не следует – то на телефон эротики, то на гороскопы. Невинные детские шалости. Ну вот, он наделал счетов, а у организации из-за этого возникли неприятности. А этот ещё сам скрылся, а вину пытался свалить на девушку, которая к этому непричастна, да ещё и несовершеннолетняя. При этом ещё воздействовал на эту девушку угрозами и нанесением телесных повреждений, о чём у нас имеется заключение экспертизы. Тем и выдал себя. Ну, а поскольку он скрывался, нам пришлось принять меры. Вот, собственно, и вся суть дела.
-Но, Господи, откуда я такие деньги возьму?
-Опять то же нытьё? – проворчал Шериф. – Что ж, будем действовать. Можно имущество конфисковать. Можно кого-нибудь в рабство продать чеченцам или арабам. Всё можно. Я не желаю только слушать это идиотское «нет денег». У вас есть недвижимость. Квартира и дача. Нечего тут прибедняться.
-И что Вы мне теперь предлагаете? – отец переминался с ноги на ногу, точно на иголках.
-Для начала я предлагаю Вам получить нужную сумму под залог недвижимости. Это Вам обойдётся легче всего – ответил Попов. Видя замешательство отца, он добавил: - Конечно, я не вправе принуждать вас закладывать квартиру, платить эти деньги, поймите – это только в Ваших интересах. Вы можете сейчас отказаться, позвонить хоть прямо сразу в полицию. Но тогда Ваш ребёнок отправится прямой наводкой за колючую проволоку, потому что девушка подала на него заявление, а от уплаты долгов при этом Вас никто не освобождает. Думаете, что имеете дело с вымогательством? Ради Бога, звоните. Приедет полиция, и объяснит Вам то же самое, что и мы, только может быть, другими словами. Ну, и Рому, естественно, заберут. Олег, позвони Альберту. Это комиссар – эти слова были вновь адресованы уже Тимофееву.
-Ладно, давайте обойдёмся без полиции – выдавил Тимофеев-старший. Шериф убрал мобильный телефон в карман. – Только как я…
-Сегодня, только сегодня. С завтрашнего дня, так как в документе указан срок, будут действовать уже другие расценки, и 75 тысяч будет даже не тема для разговора. Короче, Вы меня поняли. Квартиру в залог, деньги в руки, и никаких претензий.
-И как же я сегодня…
-Очень просто. Просто Вам придётся съездить с нами в Таллинн. Возьмите с собой все документы на жильё, справки о зарплате, что там ещё… Банковскую распечатку – можно в любом платёжном автомате сделать, так что карточки тоже не забудьте. И Вам лучше поехать вместе, так как Вы – муж и жена, то есть у Вас совместное имущество…
-На все приготовления вам десять минут! – добавил Шериф.
-А ребёнок пусть останется дома – сказал Попов. – Пусть на досуге поразмыслит, чем детская игра отличается от реальности, и как не надо строить из себя крутого, когда у самого молоко на губах. И как с женщинами обращаться, и как относиться к принятым обязательствам.
Дальше всё было уже делом техники. Приехали в Таллинн, позвонили двум знакомым – маклеру и нотариусу, за несколько минут оформили необходимые документы, маклер тут же отсчитал нужную сумму. После чего с супругами Тимофеевыми попрощались – в них уже не было никакой надобности; им предстояла уже другая задача – как добраться до дома без приключений, потому что на дворе стояла ночь. Маклера и нотариуса развезли по домам, сами собрались ехать в бар, «посидеть». Но тут зазвонил телефон Шерифа.
-Да… Да… Я понял. Всё, да. Есть. Узнали. Да. Без проблем…
Судя по таким кратким, односложным, прямо-таки на военный манер, ответам, без единой тени сомнения или возражения, Попов понял, что Шерифу звонил Ферзь. Поэтому он ничуть не удивился, когда Шериф, положив трубку в карман, сказал:
-Андрюха, отвези меня домой. Завтра светлая голова нужна, с утра к Сане ехать. Потом погудим…
… Все эти эпизоды вчерашнего дня промелькнули у Андрея в голове, и он улыбнулся – своим мыслям, и Кате, этому юному прелестному существу. Катя ему нравилась. Нет, не как женщина. Такого он никогда не позволял себе, даже в мыслях. Катя его привлекала с другой стороны – чисто по-человечески. Скромная, добрая, отзывчивая. Не глупая, увлекающаяся, хозяйственная. Совсем не такая, как большинство её сверстниц, далёкая от устоявшихся молодёжных стереотипов. И это при том, что стереотипы, психология толпы - наиболее сильны именно в подростковой и юношеской среде, и чуть ли не самым большим наказанием считается – быть изгоем; быть «не как все» воспринимается, как «быть хуже всех». Катя же, очевидно, уже переросла этот архаизм. Индивидуальность! Андрей заметил, что Катя меняется, и во многом благодаря его влиянию. Она порвала со многими старыми друзьями-подругами, стала заметно серьёзнее, собраннее, стала задумываться о многих вещах, которые раньше просто не замечала. Изменилась и её речь – раньше она говорила более живо и спонтанно, теперь – более плавно и рассудительно. В манерах стало проявляться больше женственности, детская игривость всё больше уступала. Изменилась Катя и внешне – сменила причёску, стала по-другому краситься, и смотрелась уже более солидно. Андрей прекрасно понимал, что она хочет нравиться ему, и поэтому изо всех сил старается стать взрослой. Ну, и добивается определённого успеха – ведь главный критерий – это сознание, мышление. Можно и на заре туманной юности рассуждать зрело, мыслить здраво, поступать мудро; а можно и в весьма зрелом возрасте руководствоваться лишь сиюминутными эмоциями, подобно неразумному дитяте. И всё же, в Кате оставалось что-то такое, совершенно детское - наивное и непосредственное, как бы она не пыталась изо всего в одночасье вырасти. Хотя бы – её пламенное чувство, возникшее к Андрею. Все сомнения её рассеялись. Она любит его!
И в этот день, она впервые ему об этом сказала.
-Андрей – робко начала она. – Я хочу тебе сказать то, что я чувствую уже давно. Но всё стесняюсь. Я люблю тебя.
-Эх, Катя, Катя… Такие слова… Их говорят очень многие. А знает ли кто, что они значат на самом деле? Можно нравиться. Можно находить взаимный интерес, доверие, можно испытывать симпатию, или привязанность, или просто вожделение. Но что же тогда значит – любить? Как ты это видишь? Как ты это чувствуешь?
-Вот так и чувствую, Андрей. Я думаю о тебе каждый день. Хочу тебя видеть, быть рядом с тобой. Я ложусь спать, я представляю, тебя – твой голос, ты шепчешь мне что-то ласковое, желаешь спокойной ночи. Твои руки – ты гладишь меня, мои волосы, моё тело. И мне от этих мыслей становится так тепло и спокойно на душе, как в детстве – от бабушкиных сказок или от материнской колыбельной. Я знаю, что я… Я могу быть уверена в тебе. Ты – мужчина. А это нынче редкость.
-Я вижу это – ответил ей Попов – да, я тебе нравлюсь. Но нравиться могут многие и многое. Ты мне доверяешь. И я признателен тебе за твою искренность. Ты говоришь со мной открыто, без хвастовства и фальши, без бравады и лицемерия. А это очень важно, когда в жизни есть, кому доверять. Может, ты меня даже и хочешь. Что ж, ты растёшь, становишься взрослой девушкой, и твои переживания совершенно естественны. Но не стоит застилать взор туманной дымкой. Рассуди со стороны, по-зрелому: что всё это есть? Влюблённость – но любовь ли?
-Андрей, я не ребёнок, и всё прекрасно понимаю: да, да!
-Тобой движет также чувство благодарности за то, что я оказался рядом с тобой в трудную минуту…
-Благодарности? – вспылила Катя. – За телефон? За деньги? Да за кого ты меня принимаешь? За проститутку? Что я перед тобой тут стою и распинаюсь, как дура, всю душу тебе свою вытряхиваю! А ты что видишь? Что я готова, прямо здесь и сейчас, тебе отдаться! На, мол, возьми меня! А ты – в благодарность! За деньги! Да за кого…
Андрей притянул к себе девушку, и она расплакалась прямо у него на груди.
-Бедная моя маленькая глупышка, да разве ж я хоть слово сказал о деньгах? Ну, милая, что ты…
«Какой вообще смысл объяснять что-то влюблённому подростку, когда тот более чем уверен, что его интерес – самая, что ни есть на свете, любовь? Вот, кого любит эта Катя? Своего сказочного героя, которого она сама же и придумала. А видит почему-то своего героя во мне. Да что подростки… Взрослые люди, да и те – так же «втрескиваются» в своих сказочных принцев и принцесс, а видят их в своих возлюбленных, вот и теряют головы, как дети. Потом женятся, и вдруг прозревают: вроде женился на Василисе Прекрасной, а она оказалась просто Машей или Дашей. Собственно, она этой Машей-Дашей и была, а Василиса – просто плод фантазии. Ладно, взрослый человек ещё сможет это понять. Вероятно, сможет полюбить - уже не Василису, а реальную Машу, но вот Катя… Как ей доказать, что я – не Андрей-царевич, а просто Андрей Попов? Пытаюсь объяснить, что не любовь это вовсе ещё, но уж куда там! Вон, какие сцены! А говорит – взрослая, прямо вся из себя… Да ладно. Кто из нас через это не прошёл?».
Так размышлял Попов, и вдруг в его голове мелькнула мысль: «А сам-то я – вообще любил, хоть раз в жизни?».
-Повтори ещё раз: как ты меня сейчас назвал? – затрепетала Катя.
-Бедная, маленькая глупышка.
-Нет, не это. Другое.
-Милая – улыбнулся Андрей, и погладил её по голове.
-Повтори ещё раз.
-Милая – мечтательно повторил Андрей. – Милая, маленькая Катюша.
-Я уже давно не маленькая! – она обхватила за шею Попова и стала целовать его в губы. Тот лишь поцеловал её в щёку. Она почувствовала прилив жара по всему телу.
-Нет – отстранил её Андрей. – Ничего этого не будет.
«Женское счастье – был бы милый рядом, ну, а больше ничего не надо» - пело радио голосом Татьяны Овсиенко.
-Неужели я некрасивая? Или я не нравлюсь тебе? – чуть не плача, вопросила Катя.
-Катя, ты только начинаешь жить. Не придавай такого большого значения сиюминутным стремлениям, а тем более – позывам плоти. Этим могут воспользоваться.
-Андрей, господи, да что вы все? Сколько можно говорить со мной, как с ребёнком? Я давно уже взрослая, я уже женщина! Я уже выросла, я хочу любить и быть любимой, мне нужен мужчина! Ты – единственный мужчина, которого я встретила в своей жизни, все прочие – то не мужчины, то недоразвитые самцы, которые только и умеют, что брызгать слюной, да дёргаться туда-сюда, и ещё хвастаются при этом: ах, какой я молодец! Они не способны ни на что, они не смогут сделать меня счастливой. Я сдерживаю свою природу, я сохну от тоски по нежности, любви и ласке, а ты…
-Катя, какие твои годы?
-Андрей, не надо читать морали. Девушки и в четырнадцать выходят замуж и рожают. Можно подумать, ты сам в двадцать лет в первый раз целовался.
-Катя, не обманывай себя!
-Андрей, не оставляй меня несчастной! Оставь мне хотя бы память о том, что такое истинное… Женское счастье! – выпалила она. Андрей улыбнулся.
-Когда любишь – и чувствуешь себя любимой – продолжала Катя. – У меня больше нет никого. Прошу, дай мне почувствовать то, ради чего всё же стоит жить на Земле. Этого мне хватит надолго. А сейчас моя жизнь – просто бессмыслица. Потому что в ней нет любви. Без тебя.
-Катя…
-Если ты меня отвергнешь, я брошусь с крыши. Мне терять нечего, и мне ничего не нужно. Только ты…
-Катя, какие крыши? Подумай о матери!
-Что ты знаешь о моей матери? Итак, да или нет?
-Учитесь властвовать собою. Не всякий Вас, как я, поймёт – к беде неопытность ведёт – ответил ей Попов.
-Андрей… Не мучай меня!…
 
…Так вот она и стала «его девушкой», как она сама себя называла. Или любовницей, если угодно. Андрей стал бывать в Тарту почаще – уж хотя бы раз в неделю, да появлялся; и когда он приезжал, Катя забрасывала всё и мчалась к нему. Только теперь её уже не так влекли задушевные беседы, чтение книг, просмотр фильмов – да, это всё было, но главным-то для неё было уже другое – поскорее слиться в объятиях. Было умильно смотреть, как она, встречая его, буквально повисала у него на шее, осыпая всё его лицо поцелуями… И сам Андрей слегка над этим иронизировал: «Ребёнок, да и только!», и в то же время относился к ней не так уж и поверхностно. Она была в его жизни если не любовью, то уж, во всяком случае, отдушиной.
И так проходило то лето 98-го. Катя ещё больше изменилась – теперь уже это стало заметно, все, кто её знал, обратили на это внимание. Даже какая-то незнакомая старушка раз на улице заметила: «Вон, девка как цветёт! Видать, мужик любит!». И Попов это и сам видел, и понимал, что это во многом его влияние – его пример, советы и поддержка, ну, а заодно и секс – делают своё дело; и девушка поэтому не катится по наклонной, а развивается, становится интересной, самобытной, сексуальной, уважающей себя… В общем, женщиной. Которую в ней разбудил Андрей Попов. И теперь отношения между ними становились ближе, более равными, становилось всё меньше снисходительности со стороны Андрея, и меньше детского обожания и наивной непосредственности со стороны девушки. Но всё же ей этого было мало. Её перестала устраивать её роль в отношениях с ним. Она стала хотеть его всего. Хотела стать его женой. Чтоб не делить его больше ни с кем. Чтоб больше не сидеть дома, не терзаться ревностью, не представлять себе любимого в объятиях другой женщины, не мучить телефон ежечасными звонками: приехал? Не приехал? Она хотела другой жизни, хотела семьи. Чтобы жить вместе, в одной квартире. Неважно: в Таллинне ли, в Тарту ли, какая в этом разница? Каждое утро просыпаться рядом, улыбаться друг другу… Она поцелуем провожает его на работу. Да, впрочем, и сама тоже работу найдёт, на шею ему не сядет, хоть он и так ни в чём особо не нуждается. А вечером - он будет спешить домой, к любимой жене, а у неё уже готов для него ужин. Потом они идут гулять, или в кино, или в гости, или просто сидят дома и смотрят телевизор. Вечер – он и есть вечер. А затем наступает ночь – комментарии тут излишни.
Некоторыми своими соображениями она делилась с Андреем. Тот же всё отшучивался: «Ревнуешь, не доверяешь…». Катя обижалась. Ей казалось, он не воспринимает её всерьёз. Но это ей только казалось.
Бывала она с Андреем и в Таллинне. Познакомилась с его старыми друзьями. Но её они не интересовали. Её интересовало – кто она. А может, ещё и не одна. Из-за кого это она вынуждена так страдать? Хоть Андрей и не скрывал своей полигамии (если это можно так назвать), и не требовал от неё верности, сохраняя ей свободу, но какое для неё это имело значение? Гульнуть, «ради принципа», с каким-нибудь очередным Алёшей-Серёжей? Ну, уж нет! Подобные сопляки пусть «дуньку кулакову» гоняют в туалете.
И вот однажды, когда они вместе пошли на какую-то «тусовку» или вечеринку, и Андрей в очередной раз отлучился, тогда и нашёлся некий «доброжелатель». Который «по секрету» доверил девушке, что её любимый отправился по амурным делам. А после этого, к ней подсела рыжая заносчивая девица лет двадцати. (Катя её раньше видела, но не общалась с ней, и вообще терпеть не могла эту самовлюблённую и вульгарную особу). И стала увлечённо рассказывать о похождениях Андрея. При этом держалась по-свойски, как «лучшая подруга», искренне желающая подбодрить и «раскрыть глаза» попавшей «в галошу» младшей соратнице.
Боже, каких только подробностей и пикантностей Катя наслушалась от этой подружки!
Всё же Света своего добилась. Она вызвала в юной девушке те чувства и сомнения, которые, собственно, и требовались, и Катя пошла с ней в незнакомую компанию. Он сам по себе, она – сама по себе.
А после всего этого она стала частенько «пилить» Андрея, терзать его, как и себя, своей ревностью, своими расспросами, своими подозрениями, своей мнительностью типа «я кто тебе вообще такая?». Естественно, о своих приключениях со Светкой, она и словом не обмолвилась.
В песне поётся: «Из чудной сказки вышла драма». И, рано или поздно, во всей этой житейской истории должна была наступить развязка, и она была совершенно неожиданной.
Случилось это осенью, когда Катя стала вдруг чувствовать некоторые симптомы. На первых порах она не стала пугаться и делать скоропалительных выводов, а решила подождать определённых дней – когда уже ясно проясняется, оттуда ли эти симптомы, или это просто обычное недомогание. Что ж, нужные дни наступили, а должным процессом они не ознаменовались. Значит, повод для волнений был. Оставалась лишь одна дорога – к врачу соответствующего профиля. После этого все сомнения окончательно рассеялись. Катя была беременна.
Прежде, чем сообщить об этом матери, она всё же решила сначала поговорить с Андреем. Ожидание его затянулось на целых две недели. Наконец, в один прекрасный день, его телефон ответил.
-Андрей, это Катя. Я сейчас приеду, нам нужно поговорить.
Она шла к нему. Но на дворе стоял уже не июнь, а октябрь. И она уже не испытывала того трепета предвкушения, скорее, пылала негодованием. Это его она считала виновным во всём.
-Здравствуй, солнышко, ну, проходи – приветливо встретил её Андрей.
У Кати застрял ком в горле. Ведь она шла «высказать ему всё, что о нём думает», поставить перед фактом, пристыдить – а теперь растаяла, и готова броситься ему на шею и расплакаться: «Что мне делать?!».
-Андрей… Я должна тебе сказать… одну очень важную новость.
-Я слушаю тебя – невозмутимо, и в то же время слегка настороженно, сказал он.
Андрей нарочито внимательно оглядел Катю. Та не решалась, боялась сказать это слово. Она достала из сумочки справку и протянула её Андрею:
-На, почитай.
-Я понял – сказал Попов, едва взглянув на справку. – Я это сразу понял, когда ты заговорила о важных новостях.
-Ну, и что теперь? – вызывающе спросила Катя.
-Теперь? Подожди-ка меня здесь.
Андрей вышел из квартиры, закрыв за собой дверь. Кате это показалось странным – раньше, когда ему приходилось оставлять Катю одну, он её никогда не закрывал. Не только здесь, в Тарту, но даже и у себя дома в Таллинне. В её голове мелькали тревожные мысли, но она решительно гнала их от себя прочь.
Вскоре Андрей вернулся и протянул девушке стопку купюр.
-Здесь десять тысяч, можешь пересчитать.
Катя была обескуражена.
-И что мне теперь делать?
-Думай. Решай. Ты уже взрослая – тебе и выбирать. За тебя этого никто не сделает.
-И что ты мне посоветуешь?
-Только женщина сама может решать, что ей делать со своим состоянием. Мы живём в цивилизованной стране, и никакие запреты ничего не регламентируют. Тебе только одно – согласие матери надо. В любом случае. А я тебе ничего посоветовать не могу. Помочь – могу. Этого хватит и на квалифицированную операцию, и на первое необходимое для ребёнка. А остальное – за тобой. Выбор – и ответственность, права – и обязанности.
-И что, я одна должна думать?
-Катюша, такова жизнь! Это и есть взрослая жизнь, в которую ты так упорно стремилась. А взрослый – это не тот, кто носит усы, и не тот, кто живёт половой жизнью. Взрослый – это тот, кто отвечает за себя сам. А за ребёнка это должны делать другие.
-Тогда тебе вопрос в лоб: ты женишься на мне?
-Ответ со лба: нет, не женюсь.
-А если я буду рожать?
-Это твоё право.
-И тебе безразлична судьба собственного ребёнка?
-У меня нет детей.
-Какой же ты всё-таки…
-Катя… - вздохнул Попов. – Возьми пока деньги, посоветуйся с матерью. А когда решишь что-нибудь конкретно, или просто захочешь поговорить, позвони вот по этому телефону и спроси меня. Я с этой квартиры съезжаю, её мне больше не сдают. А ты… Главное – не делай ничего сгоряча. Всё взвесь, и реши, как тебе лучше будет. Никто тебе в этих вопросах не советчик. Да, мать. Но всё равно, последнее слово - за тобой.
Он вложил ей в карман деньги и листок с цифрами. И, незаметно для себя, она оказалась уже не в квартире, а на лестничной площадке. Она услышала щелчок ключа, закрывающего за ней дверь, и медленно побрела по лестнице вниз. Вот так и завершилась её последняя встреча с Андреем.
Всё же та встреча помогла девушке пересилить страх, и признаться матери. В тот же вечер Катя подошла к ней, и сказала:
-Мама, я… Ты только выслушай, не ругай меня. – Она всхлипнула. – В общем… - и она протянула матери справку.
-А для меня это давно уже не новость. По тебе ж видно.
-Что, неужели… - Катя непроизвольно посмотрела на свой живот.
-Не будь такой наивной. Я ж давно заметила. Ходишь, озираешься, боишься чего-то. Нервничаешь. В еде привереда стала: это не буду, то не хочу. В туалет часто бегаешь, и сразу воду спускаешь, чтобы я не слышала, что тошнит тебя. Какие-то секретные бумажки появились. Я их и не смотрела, мне и так всё сразу ясно стало.
-И что же мне теперь делать?
-Что делать… Что за глупости – что делать? За это раньше головой нужно думать было. Хоть бы со мной посоветовалась. Уж я-то побольше понимаю, чем твои подружки.
Катя покраснела.
-Что – боялась сказать? Думала – заругаю, дома запру? Как будто я не знала, с чего ты так летала к своему соколику залётному, чего так ворковала с ним по телефону. Я же тоже не в средневековье росла, и не в мусульманском ауле. Тоже молодая была, тоже встречалась. И тебе никогда не запрещала. Но говорила всегда: будь осторожна! Всё с умом надо делать!
-Я же не гуляла, не блудила. Был у меня Андрей, только с ним я и встречалась. Ну… так получилось.
-Был – скептически подметила мать. – А где ж он теперь, этот рыцарь-то твой? Хвост задрал, в лес удрал? Вот то-то и оно!
-Ты опять свою старую песню: все мужчины сволочи…
-Это уж моё личное дело, как мне к мужчинам относиться. Это ты вот… Со мной даже не разговаривала, одно «привет» да «пока», всё тебе Андрей да Андрей. Вот тебе и Андрей. Он-то хоть знает?
-Да. Я ему сказала.
-И что он? Обрадовался? За кольцами побежал?
-Нет, он уехал. Он вообще не отсюда. Сказал – не его это дело.
-Что - не его? Наше дело не рожать: сунул, вынул и бежать?
-Да при чём тут это? Не его… в смысле, ну… Он сказал, что я сама должна выбирать, что мне делать. Жениться на мне он не будет. Денег мне дал, сказал – и на то, и на это хватит.
-Сколько ж он дал тебе? На что – на то, на это?
-Десять тысяч.
-Ну что ж, не густо, но всё же. На первое время хватит. Кроватку, коляску, одежду.
Катя с удивлением посмотрела на мать.
-Ты советуешь мне рожать?
-Как это – советую? При чём здесь ребёнок? Он что, виноват, что вы со своим Андреем там полаялись? Я с Алексеем, с папочкой твоим, тоже крепко поругалась, когда тебе ещё и году не было. И сказала: ты, Лёша, делай всё, что хочешь, а дочь я в обиду не дам! Одна лишь разница: ты у меня уже на руках была, а твой ребёнок у тебя пока в утробе. Что ж, сумела зачать – так сумей и воспитать.
-А школа…
-Что школа? Пока поучишься, потом отпуск возьмёшь, пойдёшь в вечернюю. Или индивидуально заниматься будешь. Об этом раньше надо было думать, пока ребёнка не было. Теперь ты – мать. А остальное – уже мелочи жизни.
-Ой, мама… - Катя не знала, что и ответить.
-На аборт я согласия не дам. Шибко охота – делай, вон, за деньги у частника. Или паспорт у старшей подружки одолжи. Но тогда уже живи, где захочешь. В этот дом я тебя больше не пущу.
Девушка беззвучно плакала.
-И ещё, скажу сразу – продолжала мать. – Обучить – я тебя всему обучу, что и как делается. Помогу, подскажу. Как сама тебя растила – кто ж, если не я. Не думала, что так рано придётся передавать тебе сию науку, но, видать, судьба такова. Но запомни. Наука наукой, советы советами, а ребёнком своим заниматься будешь сама. Погубишь его – на твоей будет совести. Потому что ты – мать. А я - …
Она глубоко вздохнула.
-А я – бабушка – продолжала она. – Эх, кто бы думал, кто бы ведал: сорока ещё нет, а уже бабушка. А что до соколика твоего залётного, то ты его найди всё-таки. Вернуть его не пытайся: насильно мил не будешь, так и ты за ним не бегай, не унижайся, и не порти нервы. А вот алименты пускай платит. Мы с тобой как-нибудь протянем, а ребёнку полноценное содержание требуется. И питание, и одежда, и игрушки, а дальше – больше.
-Мама, он и так дал десять тысяч.
-Он надеялся на аборт. Но он сам сказал – решай сама, а за ребёнка он всё равно в ответе. Хватит ему этих десяти тысяч до восемнадцати лет?
Вот так, за один тот вечер, и решилась дальнейшая Катина судьба. После этого, уклад её жизни вновь изменился. Ещё до нового года она посещала школу, затем, когда живот стал наливаться, она перестала посещать занятия. Почти всё время она сидела дома, помогала матери по хозяйству, смотрела телевизор, много спала. Ещё посещала лекции в женской консультации. Там и познакомилась со своими теперешними подругами, а особенно сдружилась с Зоей Антиповой. Та была старше Кати на два года, и срок беременности у неё был чуть больше; ещё разница заключалась в том, что Зоя была замужем. Катя несколько завидовала подруге, но не придавала этому особенного значения. В конце концов, можно и с ребёнком выйти замуж, но для Кати в тот момент это было не главное.
Мать часто твердила Кате насчёт Андрея и алиментов, но та всё ссылалась на усталость и недомогание. «Тяжело носить» - говорила она. «Смотри, родишь – вообще не до этого будет» - отвечала на то мать.
В феврале уже нового, 99-го года, Зоя родила. Это была прелестная, румяная крошка-девочка. Назвали Настенькой. Катя стала чаще бывать у Антиповых дома, помогать Зое, чтобы лучше подготовиться к рождению малыша.
А в апреле Катя познакомилась с Кириллом.
Однажды она стояла возле книжного прилавка на рынке, и рассматривала книги. Чтобы выбрать подходящую, она обратилась к продавцу, невысокому молодому человеку в очках и с аккуратной бородкой.
-Простите, что у Вас есть для молодой мамы?
-Есть – ответил продавец. – Могу предложить вот эту книгу – он взял одну книгу. – Здесь об уходе, режиме и прочем, практические советы. Или вот ещё книга в форме энциклопедии, с иллюстрациями. Здесь легко и доступно изложено практически всё, с чем приходится сталкиваться в тех или иных ситуациях. Ну, вот. Зубки режутся. Учимся ходить. Ну, а специально для Вас… Вот эта книга Вам поможет. Советы психолога. Как легче преодолеть трудности в жизни.
Катя посмотрела последнюю книгу. Да, там было как раз про неё. Рассчитано на совсем юных девушек, которым приходится делать такой громадный шаг: ещё вчера ребёнок, сегодня – уже мать ребёнка. Да, продавец понял, что его клиентка – совсем ещё молодая девушка.
К слову сказать, за время беременности Катя довольно располнела, и, как ей казалось – подурнела. Она перестала пользоваться косметикой, разве только красила губы. Одежду выбирала по единственному принципу – было бы удобно носить; а выглядела её одежда достаточно старомодно. Поэтому по Катиной внешности трудно было определить возраст, издалека её могли принять даже за тридцатилетнюю женщину. Кате это даже нравилось. Потому что если в тридцать лет женщина беременна, то это нормально. Если же молодая девушка, вроде самой Кати – беременна, или с ребёнком - то сразу у прохожих возникает реакция: «Ну вот, добегалась, дурочка!». Катю это раздражало. Что ещё за глупости? Что, в шестнадцать или в восемнадцать лет, женщина не имеет права на счастье? Обязательно ждать тридцати? Как же вон, Зоя живёт – ей восемнадцать лет, а у неё муж и ребёнок; и ничего – счастлива! Уж получше, чем Ира со второго этажа – та гуляет, мечется, а попадаются ей только всякие придурки, вроде этого Ромки Тимофеева; а она потом только слёзы льёт, да на аборты бегает.
… Катя с интересом перелистывала книги. Взять бы все три, да вот денег хватит только на одну. Она стояла, в затруднении – никак не решалась выбрать…
-Вам предложить ещё что-то? – спросил продавец.
-Я думаю, какую книгу лучше взять – ответила Катя.
-А Вы берите все три.
-У меня денег столько нет – виновато-просто ответила девушка, и застенчиво улыбнулась.
-Берите. Я их Вам дарю. Вам эти книги нужнее.
-Ой, я не могу взять – улыбнулась Катя, и хотела уже развернуться и уйти. Но продавец её окликнул:
-И всё-таки возьмите эти книги. У меня они просто лежат на прилавке, покрываются пылью, а Вам они помогут в жизни. Сейчас Вы в преддверии большого события. Вам предстоит выполнить Ваше предназначение. Здоровья Вам и счастья. Вам и Вашему малышу. Возьмите.
И он протянул ей эти книги. Она уже не в силах была отказаться. Катя взяла книги, и робко спросила:
-Как Вас зовут?
-Кирилл.
Она зажала книги под мышкой, и, словно чего-то испугавшись, убежала.
Через несколько дней после этого случая Катя пошла на базар за продуктами. Возвращаясь с полной сеткой домой – а идти-то было недалеко – она вдруг услышала знакомый голос, только не могла понять – чей.
-Милая барышня, в Вашем положении переносить тяжести просто недопустимо. Я не могу смириться с подобными проявлениями, поэтому позвольте, Вашу сетку понесу я.
Она оглянулась и увидела Кирилла.
-Я сама.
-Ни в коем случае. Подумайте о Вашем малыше. Поэтому я просто буду настаивать.
Катя отдала Кириллу сетку. В конце концов, этот тип не похож на скота, который возьмёт сетку, да и удерёт с ней. Кирилл производил впечатление добропорядочного, безобидного, застенчивого, и несколько чудаковатого человека.
-Извините, я тогда не представилась. От смущения. Екатерина я. Катя.
-Очень приятно. А я – Кирилл.
-Да, я помню.
Они разговорились. Кирилл был интересным собеседником – был начитан, образован, своеобразен. Он знал много весёлых, беззлобных шуток, над которыми можно было от души посмеяться. Казалось – Кирилл шутил над самим собой.
Они обменялись телефонами, и так стали встречаться. Просто как друзья, ни о чём большем и мыслей ни у кого не возникало. Ей было с ним интересно, легко общаться. Нет, как мужчина он её не интересовал. С этой точки зрения её не интересовал вообще никто. Она пережила свою первую волну пробуждения чувственности, уступившей теперь место совсем другим переживаниям; и относилась к мужчинам совершенно спокойно. Но на подсознательном уровне ей хотелось просто мужского внимания, и она это внимание получала. От Кирилла. Тот тоже не форсировал события. Ему было тридцать лет, он закончил университет, потом был аспирантом, потом – научным сотрудником где-то в Таллинне, после чего стал безработным. Вернулся в родной город, искал работу, наконец, подрядился продавать книги на базаре. Что – интересно! Каждый день читать новую книгу…
Так шли день за днём, неделя за неделей, и пятого мая, за месяц до своего семнадцатилетия, Катя родила сына. Ребёнок родился немного недоношенным, но вполне здоровым. Кате даже до конца и не верилось, что вот, она – мать. Вот он – её сын… Вначале мелькнула мысль назвать мальчика Андреем, но Катя тут же передумала и назвала его Иваном. В честь Ивана-царевича, которого она обожала в детстве. Ещё её любимым писателем был Иван Ефремов, а любимым телеведущим – Иван Демидов…
Вот тогда и начались настоящие трудности. Но рядом с Катей была мать, новые подруги – в первую очередь Зоя, ещё вот Кирилл…
 
В день описываемых событий, то есть 10 июля 1999 года, утро прошло как обычно. Что и было кратко упомянуто в начале главы. До отступления в прошлое, предпринятое для того, чтобы ближе познакомить читателя с нашей новой героиней.
В полдесятого утра Катя вышла из дому с коляской, и отправилась гулять по району. Там она обычно и встречалась с Зоей – благо дело, та тоже жила неподалёку – и они гуляли вместе. На сегодня Катя планировала ещё и зайти к Кириллу на базар. В общем, прогулка обещала быть приятной.
А вот и Зойка выходит из подъезда с коляской. С ней её муж – двадцатилетний Витя, щеголеватого вида непоседа. На бегу чмокнул молодую жену в губы, подбежал вприпрыжку к своему «Форду-Сьерре» цвета «кофе с молоком», и, увидев Катю, на ходу крикнул:
-Салют, Катюха!
И тут же прыгнул за руль, и сорвался с места.
-Неисправимый! – заметила Катя.
-А он по жизни такой – парировала Зойка. – Зато с ним не соскучишься. Что, куда сегодня пойдём?
-Да здесь, по району погуляем. Ещё сегодня на базар хочу зайти.
-На какой базар? – не поняла подруга.
-К универмагу.
-А, с тобой всё ясно. Дела сердечные… К своему, что ль?
-Да какой он, Господи, мой? Просто друг. Хочешь – вместе пойдём? Вон, в прошлый раз – скучно разве было?
-Да, развлекал он нас по полной программе. Его вон, с Витькой моим познакомить – получится Тарапунька со Штепселем.
-Ещё и мы присоединимся…
-Тогда вообще будет квартет почище «Аббы» - сказала Зоя. Как раз навстречу шёл мужчина в футболке с надписью «АББА». – Ване с Настей в цирк ходить не надо будет.
-Ваня будет матадором. У него сейчас уже страсть к корриде. Никакие погремушки в руки не берёт: всё ему только красное подавай. И с сòсками та же история.
-Ладно. Пойдём вот так, ещё заодно к Наташке заскочим.
Подруги шли по тротуару, о чём-то щебетали, посмеивались, настроение у обеих было хорошее. Просто летнее. Вдруг Зоя сказала:
-Дурак, что ли? Анаши обкурился? Чего он дёргается?
-Кто ещё дёргается? – не поняла Катя.
-Да вон, на «Москвиче» дурак какой-то – возмутилась Зоя.
-Ну, и что теперь? А нам-то что? – ответила Катя, но в её сердце закралась смутная тревога. А что было причиной этой тревоги, Катя понять не могла.
Девушки шли по тротуару с левой стороны улицы. По ходу их движения, по своей полосе перемещался красный «Москвич». Он то ехал со скоростью пешехода, то останавливался, то вдруг резко срывался с места, то резко тормозил.
-Мой Витька такому ездюку давно б по шее надавал! – съязвила Зоя.
-Ой, Зойка, ну дался тебе этот придурок! И шут с ним!
Впереди к дороге примыкал с левой стороны переулок. С тротуара имелись спуски на ту дорожку – специально для детских и инвалидных колясок. Подруги шли рядом. Вдруг Зоя спотыкнулась – соскочила туфля. Она остановилась, чтобы её поправить. Катя же пошла дальше, стала переходить через переулок. И тут случилось непредвиденное.
Только коляска сошла с тротуара, красный «Москвич», находившийся перед этим в нескольких метрах позади девушек, вдруг резко дёрнулся с места, рванул влево – в этот самый переулок, и, подмяв под себя детскую коляску с Ваней, скрылся в глубине двора.
Зоя, поправив туфлю и подойдя к парапету, просто оцепенела при виде того, что случилось прямо перед её глазами. Катя же, у которой «Москвич» выбил коляску прямо из рук, побежала вслед за «Москвичом», истошно крича: «Ва-а-ня!».
«Москвич» протащил коляску метров двадцать, после чего исчез за углом. Катиному взору представились лишь колёса, согнутая рама, картонные щиты – всё, что осталось от коляски; запачканные кровью тряпки, и безжизненное тельце её сына, в подгузниках и лёгкой распашонке.
Она взяла на руки младенца, прижала его к себе. Тот был весь в крови. Тут же подбежала и Зоя с коляской.
-Катька…
-Типун мне на язык, это я во всём виновата. Тебя, вон, не послушала… Ещё смеялась сегодня: красное любит, матадором будет…
-Катька, перестань, при чём здесь ты? Виноват во всём этот козёл. Пойдём 112 звонить. Тогда выживет ещё Ваня.
Скорая помощь и полиция подъехали почти сразу. С первой инстанцией разговор был короткий – врач констатировал смерть. Помощь потребовалась Зое, и уж особенно Кате – обе были в состоянии крайнего шока. Показания в полиции девушки смогли дать только на следующий день, хотя, в общих чертах, полиция была уже в курсе происшествия.
 
Понедельник, 12 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.
На этих выходных Козлову что-то скверно отдыхалось. Он пытался отделаться от навязчивых мыслей, отвлечься – на рыбалке, за решением шахматных этюдов, в обществе любимой женщины – но ничего не получалось. Он предчувствовал, что на работе его ждёт неприятный сюрприз.
Однако день начался как обычно. Никаких новостей никто не сообщал – ни хороших, ни плохих. Козлов начал разбирать бумаги, заниматься текущими делами – на нём их висело около дюжины, причём «Красный Москвич» было уже самым старым.
На столе зазвонил телефон, и Козлов поднял трубку.
-Козлов слушает!
-Здорово, Петя! Это я, Райво из Авторегистра. Тут к нам опять запрос поступил. На сей раз твоим подопечным тартуские коллеги интересовались. Уже устал всем объяснять, что нет такой машины.
-Это что, красный «Москвич», что ли?
-Ну, а кто же ещё? Вот я и позвонил сразу.
-О, Господи… И кто подавал запрос?
-Комиссар Хейнсалу.
-И когда?
-Позавчера.
«Позавчера… Боже мой… Теперь ясно, почему в воскресенье ни рыба не ловилась, ни в шахматы не игралось, и даже милая Анюта – и та была не в радость. Хорошо ещё, она женщина умная, не обижается – знает, чем живёт её Петя».
Козлов набрал номер.
-Комиссара Хейнсалу, пожалуйста. Здравствуйте, это Козлов. Я веду это дело. Прошу передать материалы по факсу. Всё, что касается этого «Москвича». И показания в том числе, да.
Через пять минут Козлов узнал суть сюрприза, преподнесённого ему красным «Москвичом». Снова ДТП со смертельным исходом. Потерпевший – Колесников Иван Андреевич, родился 5 мая 1999 года… Пардон, какого года? Козлов перечитал ещё раз. Что, ошибка? Все прежние жертвы «Москвича» ещё как-то вязались между собой – Шувалов, Можаев, Лаптев, Беспалов, но при чём здесь грудной младенец? Нет, ошибка исключена. Иван Колесников и был грудным младенцем и находился он в детской коляске, которую «Москвич» и сбил, протащил по переулку, врезал эту коляску в бордюр и скрылся с места происшествия. Прилагались также свидетельские показания очевидцев: Колесниковой Екатерины Алексеевны, 1982 г.р. – матери погибшего, Антиповой Зои Николаевны, 1980 г.р., её подруги, шедшей рядом с Колесниковой, тоже с детской коляской., и Мянник Хейди, 1936 г.р. – пенсионерки, живущей в том переулке и ходившей во двор выносить мусор, и видевшей, как красный «Москвич», подобно бульдозеру, врезал опрокинутую детскую коляску в бордюр. Со слов свидетельниц Колесниковой и Антиповой, водитель «Москвича» с самого начала внушал подозрения своим нелепым поведением на дороге. «Хулиган», «ненормальный», «куражился» - так охарактеризовали его обе девушки. С их слов, водитель предпринял такой манёвр из хулиганских побуждений – с целью напугать и произвести впечатление на девушек. Как они сами описывали: «выпендриться хотел: вот, мол, я какой, как джигит пролетел!», но не рассчитал, и сбил коляску, а все дальнейшие его действия совершались, скорее всего, из страха. Имелось также приблизительное описание внешности водителя, записанное со слов свидетельницы Антиповой, а номер «Москвича» - все трое в один голос, даже старушка-пенсионерка, называли – 687SHT.
-Хотел фурор произвести, но не рассчитал и из страха сшиб коляску… Нет. Этот «Москвич» просто так никого не давит. Маленький Ваня кому-то чем-то помешал. Или кто-то сводит счёты с его родными. Мать… Семнадцать лет, значит, живёт не одна, что ж, это мы сейчас выясним…
Ответ долго ждать не заставил. Семья погибшего состояла, помимо него, ещё из двух человек: Колесникова Екатерина Алексеевна, 1982 г.р., мать-одиночка, и её мать. Елена, 1959 г.р. - тоже Колесникова, тоже Алексеевна, и тоже мать-одиночка. Во всех документах на ребёнка графа «отец» пустует, но отчество его – Андреевич.
-Андреевич, значит… Уже теплее. Опять Попов вырисовывается.
Козлов опять углубился в размышления. Кому нужна была смерть ребёнка, или, если то была промашка «Москвича» - его матери? Даже если предположить, что отец погибшего – Попов? Угроза или предупреждение в адрес последнего? Или месть ему – но с чьей стороны? Со стороны своих же, исполнителей, убиравших Беспалова, Лаптева и Можаева? Хоть и не доказана причастность Попова к этим событиям, однако чувствуется, что за всем этим стоит он. Но вряд ли Попов станет набирать к себе в «команду» подобных отморозков, тем более что Лаптев и Можаев были причастны к предыдущим москвичовским подвигам. Убийцей Беспалова вполне мог быть, даже тот же Лаптев. Убийцу Лаптева, очевидно, ждёт ещё несчастный случай. Чтобы никто ничего не знал… Ну, и если так посмотреть, все жертвы «Москвича», не считая косвенных (как в день ограбления магазина – полицейский и семья в «Тойоте») – все типичные отморозки, включая даже Марину Романову. Немного выделяется из этой галереи Лаптев – просто несчастный человек, попавший в плен из-за наркотиков. Ещё Нина Глушкова, сидевшая за рулём взорвавшейся «Шкоды». О ней тоже мало что известно. Даже если она и не причастна к делам Можаева… Но как в этот список мог попасть двухмесячный ребёнок?!
Раздался звонок внутреннего телефона. Козлов снял трубку. Ну, всё. Сейчас начальство выскажет ему много нового и интересного, чего он не узнал о себе за свои более чем полвека.
Козлов вздохнул, встал из-за стола и пошёл к шефу. Идя по коридору, он чувствовал, что его ноги, словно ватные, предательски подкашиваются.
Лицо комиссара не выражало гнева, оно было просто усталым, недовольным, озабоченным – и это было ещё хуже гнева.
-Петя! Ну что это за ерунда?
-Я сам в шоке. Точно все с ума посходили. Последний случай – это, скорее всего, акт мести. Иной версии у меня пока нет. Кто-то таким образом воздействует на Попова, поскольку Попов, вероятно, отец ребёнка.
-Дался тебе этот Попов! Я получил уже втык от КаПо и прокуратуры за это дело. Что ты ни черта не делаешь, прицепился к одному какому-то Попову, а сами преступники преспокойно гуляют на свободе, и продолжают творить свои делишки. Ещё и газеты… На вот, полюбуйся!
Козлов развернул лежавшую на столе свежую газету. На первой странице на чёрном фоне пестрел броский заголовок: «Юбилейной жертвой кровавый маньяк избрал невинного младенца. Подробности – на 3-й странице».
На третьей странице шло ужасающее повествование о неуловимом маньяке, убившем в субботу свою тридцатую жертву. «Где это он столько выкопал?» - прокомментировал Козлов. Первыми жертвами, согласно статье, были две влюблённые парочки – Чижов и Вдовина, перевернувшиеся в БМВ, и Шувалов с Романовой, причём последняя была беременна якобы от Шувалова. В статье были перечислены не только сами подвиги «Москвича», но и прочие подробности, даже не имевшие непосредственного к нему отношения, причём факты были до неузнаваемости искажены, а сам «москвичист» выставлялся фанатиком, объявившим тотальную войну любви, семье, браку и всему, что с этим связано. По той же версии, Можаев и Глушкова собирались жениться, Семёнова была возлюбленной Беспалова, а изнасиловали её в красном «Москвиче». Особое внимание уделялось тому, что последнее убийство произошло 10 июля в 10.07 (что также не соответствовало действительности – сообщение поступило в 10.39, в протоколе зафиксировано время происшествия – 10.34), и в этом авторы статьи узрели некие каббалистические закономерности. Статья убеждала читателей в том, что это сатанинская секта, вышедшая на тропу войны. Круглыми дураками выставлялись полицейские, «бессильные что-либо сделать», и это ставилось в заслугу магическим способностям маньяков-сектантов, натравивших зомбированного Козлова на невиновного Попова.
В другой газете статья называлась «Фредди Крюгер – советский патриот!», и содержала подобную же ересь, хоть и несколько иного содержания.
-Язык бы вырвать всей этой прессе! Кто автор статьи, и откуда у него такие данные? Чушь это всё! Сейчас мода пошла на всякие чудеса, НЛО да экстрасенсов – вот и здесь всякую муру пишут. Секта сатаны, Фредди Крюгер…
-Меня не интересуют ни эти писаки, ни эта ересь – оборвал комиссар – меня интересует дело, которое поручено тебе. Сколько у тебя ещё дел?
-На сегодняшний день в общей сложности двенадцать. Не считая этого.
-Все двенадцать сдаёшь мне. Я найду, кому их поручить. Ты занимайся только «Москвичом». Нечего тебе отвлекаться.
-Ещё вот что. С чего это вдруг все за Попова так рьяно заступаться стали? Ладно, газетёнки. Ну, а контроль?
-У Попова адвокат… Думаю, это и его влияние. Я разговаривал с Третьяковым, и его доводы звучали вполне убедительно. Конечно, я его знаю, тебя знаю, но для стороннего человека…
-А этот Третьяков случайно не сказал, сколько ему за это дали на лапу? И кто дал, поскольку у Попова столько волос на голове нету, сколько Лёша с него взял бы за это дело. Если конечно, Попов не Корейко. Конечно, Лёша – друг Володи… Он-то сам в ту грязь навряд ли полез, зато дочка его, Жанна – запросто. Уговорить на что-то женщину – для Попова раз плюнуть.
-Но Третьяков не женщина. И потом, как бы там ни было, надо считаться с тем, что есть. Менять тактику. Искать обходные пути. В конце концов, не мне же тебя учить, ты сам на этом не одну собаку съел.
-Лично я думаю так. Попов, мне видится, организовал всю эту заваруху. Исполнители разные. А смерть ребёнка – камень в его огород. Мне только неизвестны причины, мотивы к этим убийствам. Но и это не сегодня-завтра выяснится. Тогда и будут доказательства его вины. Или если будет взят хоть один исполнитель. Феоктистов пока особых подозрений не вызывает. На убийцу он не похож. Хотя его могли заставить, скорее даже – вынудить. А с Третьяковым и газетчиками я разберусь. Лёша пусть защищает кого хочет, но контроль можно направить и на него. Пусть проверят, кто чем дышит. А что до газетных крикунов, то я не таким уже рты затыкал, покалякаю и с этими. Сам к ним явлюсь на красном «Москвиче» и в образе Фредди Крюгера.
-Это амбиции. Нам важен результат.
-Это не амбиции. Нам мешают работать, а так мы ничего не достигнем.
-В общем, действуй. Всё остальное с тебя снимается. Любые люди, любые средства – всё в твоём распоряжении. Можешь идти.
Сперва у Козлова мелькнула мысль отправить того же Субботина в Тарту, а самому встретиться с Третьяковым, да и потолковать с ним по душам. Но он сразу передумал. Хватит. Субботин встречался с Лидией Романовой – а толку чуть; не выяснил даже, с кем ушла из дому Марина, а это оказался сам Попов. Теперь отправь Козлов в Тарту любого инспектора – тот приедет обратно, и скажет: за рулём «Москвича» сидел какой-то ненормальный хулиган, решивший пустить девушкам пыль в глаза, но не рассчитал, сбил коляску, испугался и удрал; а никакого Попова они не знают и в глаза не видели. Нет, в Тарту Козлов поедет сам, и прямо сейчас. Субботин пусть займётся прессой.
 
Понедельник, 12 июля 1999г. Город Тарту, Эстония.
В Тарту Козлов решил не заезжать ни к Хейнсалу, ни ещё куда – все необходимые материалы были ему переданы по факсу. Он решил сразу встретиться с Колесниковыми.
Найдя нужный дом, он припарковал свой «Форд» около подъезда, поднялся на четвёртый этаж, и позвонил в квартиру номер 42. Дверь открыла Елена Колесникова, мать Кати, и бабушка погибшего. Козлов достал удостоверение.
-Здравствуйте, Елена Алексеевна. Меня зовут Пётр Александрович, я веду дело по поводу гибели Ивана. Приношу Вам искренние соболезнования. Простите, я бы хотел поговорить с Вашей дочерью.
-Проходите – ответила Колесникова-старшая. Резким, сухим, низким голосом. Она была сухощавой, выглядела куда старше своих неполных сорока. Никакой косметики, одета дёшево и безвкусно – всё выдавало в ней фригидную, рано состарившуюся, женщину. Такие чаще всего и становятся придирчивыми, мелочными, ворчливыми.
Козлов прошёл в комнату и увидел Катю. Та внешне была не похожа на мать, единственное – обе носили короткие волосы. Но сегодня пухлое лицо Кати казалось надутым, мешковатым и напоминало лицо аутичного ребёнка. Оно было бледным, и лишь на скулах проступал лихорадочный румянец, более напоминающий кровоподтёк.
Девушка сидела в кресле, равнодушно уставившись в одну точку. Ни кроватки, ни других следов присутствия ребёнка уже не было – очевидно, мать избавилась от всех этих вещей, чтобы не травмировать дочь.
-Здравствуй, Катя. Меня зовут Пётр Александрович Козлов, я из Таллинна, я расследую обстоятельства гибели Вани. Приношу свои соболезнования.
Катя покосилась в сторону Козлова и опять уставилась в ту же точку. Глаза были словно неживые. «А ведь совсем ещё ребёнок» - подумал Козлов. – «Что за…»
-Я вчера уже всё сказала – ровным, бесчувственным голосом ответила Катя.
-Меня интересует несколько другая информация. Дело в том, что этот «Москвич» замешан в ряде других происшествий, и я это расследую. Так что у нас общие интересы. Погиб твой сын – и мы должны найти виновника.
-Что Вы хотите?
-Скажите, Вы разглядели водителя?
-Нет. Зойка его видела. Говорит – волосы тёмные, лицо такое, южное. Ну, не чурка и не узбек, но и не русский. Может, хохол или татарин…
-Вы не подозреваете никого? У Вас нет врагов, недоброжелателей? Вам никто не угрожал, или, может быть, кто-то мог сводить счёты за что-то?
-Никого. Я живу тихо, ни с кем не общаюсь. Только Зойка, и ещё пара-тройка подружек. У всех маленькие дети… А прошлое – ну, был инцидент один с мобильным телефоном, так это Ирка, она здесь, на втором этаже живёт. 35-я квартира. Но с этой Иркой у меня всё нормально. Ещё парень её бывший, Рома – но он уже давно уехал отсюда. И он бы ни за что на такое не пошел.
-А ты – Козлов старался на «Вы», но с Катей почему-то у него так не получалось – никогда раньше не встречала вот этого человека? – он показал ей фотографию Попова, и отметил про себя, что глаза её лихорадочно заблестели.
-Не знаю такого. Не помню. Может, и видела где-нибудь – занервничала Катя.
-Пойми, Катя. Это очень важно. Во всех делах красного «Москвича» фигурирует вот этот человек.
-Это и есть Фредди Крюгер? – спросила Катя с горькой усмешкой.
Козлов мысленно проклял газетчиков – за их ересь, и Катю – за её враньё.
-Спросите у Зойки – добавила Катя. – Может, она узнает. Она видела того козла.
«Ишь, как затараторила!» - подумал Козлов.
-Нет, за рулём сидел не этот человек. Это не Фредди Крюгер. Его зовут Андрей. Точно так же, как звали отца ребёнка.
-Во всяком случае, это не тот Андрей. Даже близко не похож.
-Тогда простите… Но мне хотелось бы узнать побольше о том Андрее. В интересах следствия. Кто этот человек?
-Не знаю. Я с ним не вижусь, и ничего о нём не знаю. У нас и не было ничего серьёзного. Да и быть не могло.
-А что тогда, в твоём понимании, серьёзно? Ребёнок от него! По-моему, куда уж серьёзнее!
-Залетела я от него случайно. Так получилось. На аборт идти не сочла нужным, да и мать бы этого не одобрила.
-И всё-таки, меня интересует этот Андрей. Его фамилия, телефон…
-Не знаю я о нём ничего. Летом у меня с ним был, если можно так выразиться, пляжный роман. На пляже встретились, я в него втрескалась без памяти, вот и бегала за ним. Бегала, ну, и добегалась. А через неделю смотрю – он уже с другой… Ну что, сама виновата. Что хотела, то получила…
-А если немножко поподробнее – осторожно спросил Козлов, на что последовала необычайно бурная вспышка:
-Что Вы ко мне пристали? Не знаю ничего! Ловите своего Фредди Крюгера, мне же сына не вернёт никто! Я и так в шоке! Ни заснуть, ничего не могу! А вы всё лезете и бороздите мне раны, всеми этими воспоминаниями – кто Ванин отец? Кто там, за рулём? Мне от ваших догадок ни жарко, ни холодно, так оставьте меня в покое со своими глупыми вопросами! Мне всё равно, кто этот подонок, и чего у него ещё там за делишки! У меня погиб сын! Имейте совесть!
Катя разрыдалась. У неё началась настоящая истерика.
Козлов подошёл к ней, по-отечески обнял. Катя пыталась сначала его оттолкнуть, но разревелась, как маленькая, сидя на кресле и уткнувшись головой ему в живот. Козлов гладил её по голове…
-Успокойся, Й… Катя – Козлов поймал себя на мысли, что чуть не назвал девушку Юлей – именем дочери. Ведь его дочь – такая же девушка, как эта Катя, только чуть постарше. И в жизни ей повезло чуть больше – как раз в семнадцать, она встретила Филиппа из Марселя, ставшего её счастьем, её судьбой; Кате же встретился проходимец. Которого она до сих пор любит, и всеми силами пытается обелить и выгородить. Потому что та Катина байка о некоем «пляжном Казанове», своей достоверностью сравнима разве что с подвигами барона Мюнхгаузена.
Пётр Александрович утешил девушку, и решил на ближайшее время оставить её в покое.
-Вот мой телефон. Если что увидишь или узнаешь – звони. Этот преступник мог охотиться за тобой, и я должен позаботиться о твоей безопасности.
После этого Козлов решил всё же поговорить с Колесниковой-старшей.
-Елена Алексеевна, у меня к Вам несколько вопросов. Во-первых, что Вы думаете о произошедшем? У Вас есть какие-то подозрения, предположения на этот счёт?
-Никаких подозрений у меня нет. Как я слышала от девочек – это был хулиган. Наркоман какой-нибудь. Сейчас их развелось, как жуков колорадских.
-Что Вы могли бы сказать об Андрее?
-Андрея я в глаза не видела. Тут поступки говорят сами за себя. Хвост задрал – в лес удрал.
-Что Вы знали об их отношениях?
-Ну, что… Катя по нему с ума сходила, как это бывает… Что я ей скажу – на то ноль внимания, фунт презрения; всё – Андрей, Андрей… Бегала к нему, названивала, по телефону часами с ним ворковала. Совсем голову потеряла. Ему-то что до неё? Он сюда и на порог не ступал, звонил - и то редко.
-Когда и как долго они встречались?
-Ну, вообще-то Катя никогда со мной не делилась такими подробностями. Пыталась прикидываться невинной девочкой, боялась, что заругаю. А чего мне её ругать? Пусть живёт нормально. Ладно, у меня не сложилось, ничего хорошего от мужиков не видела, но ей я своё мнение не навязывала. Наоборот, хочу, чтоб у неё всё путём было. Главное – чтоб с умом, а не так, как сейчас творят: водка, танцы – и в постель, а поутру не помнят, кого как зовут. Но нет, Катя не такая. Она хоть порядочная. Андрей у неё первый был…
-Третий, если вам это так интересно! – крикнула из соседней комнаты Катя. – До него ещё Алёша с Серёжей были. Может, вам ещё про них рассказать? У одного размер ботинок 42-й, а у другого 44-й. Они оба ко мне за утюгом приходили, чтобы шнурки на ботинках гладить.
-Катя, перестань! – повысила голос мать. – Не обращайте внимания – эти слова были уже обращены Козлову. – Она не в себе.
-Я понимаю. И всё-таки расскажите, что Вы знаете об Андрее.
-Это было в прошлом году. Началось всё весной, или в начале лета. Катя вдруг резко изменилась, перестала общаться со своими друзьями-подружками. Мне она ничего не говорила, но я же всё вижу.
-И что же это были за резкие изменения?
-Нет, не думайте – это не то, что могло бы насторожить, вроде наркотиков, и прочей всякой дряни. Наоборот, она стала более собранной, серьёзной, стала больше следить за собой, смотрелась уже повзрослее, посолиднее. Рассудительней стала. Отошла от всех этих пикников, танцулек, друзей безмозглых, вроде этой Иры. Книжки разные домой приносила, я некоторые даже смотрела – довольно серьёзные книги. Это раньше она только «Анжелику» читала или вон, «Унесённые ветром». Я даже довольна была, что Катя хоть с нормальным человеком познакомилась. Только всё втихаря: позвонит – и умчится, а нет его – сидит, читает. Я сколько с ней пыталась заговорить – всё отмалчивалась, да отшучивалась. Стеснялась, что ли, чего? Я так поняла – он нездешний.
-То есть как – нездешний?
-А так – не живёт он вообще в Тарту. Наездами тут бывал. Может, в университете учился заочно. Или торговец какой-нибудь. А может быть, и то и это. Мне сперва думалось, что студент, раз такие книги всякие читает. Но человек он не из бедных. Квартиру здесь снимал где-то в центре, и машина у него импортная.
-А какого цвета?
-Не стану врать, но, по-моему, чёрная.
-Значит, за всё время Вы ни разу не видели его в лицо?
-Не видела. Катя его не приводила. Ну, то, что он её старше, это естественно; я думаю, ему лет 25, не меньше. Хотя я их однажды вместе видела, шла она по городу с каким-то парнем. Я его толком не разглядела. Я когда спросила – кто это, так Катька ответила: так, никто. Брат подруги какой-то. Ну, а под конец - вообще психованная стала. Я тогда всё и поняла.
-Знал ли Андрей о ребёнке?
-Ну, как Катя к врачу сходила, узнала, что будет – конечно, сказала этому Андрею своему. Ну, а тот наскоро и съехал, даже с квартиры с той. Больше его не видно, не слышно было. Правда, на прощание оставил Катьке денег. На аборт, небось, рассчитывал, но я не разрешила. Нечего всякие аборты делать.
-И сколько же он дал, если не секрет?
-Десять тысяч дал. Деньги-то у него водились, он и за телефон долг за неё заплатил, тоже там тысяч пять. Что вон, Ирка наделала, с 35-й квартиры которая, шалава.
-Что Вы мне можете сказать об этом?
-Пусть они сами Вам расскажут. Я только счёт видела. Катька на себе волосы рвала, мы бегали, деньги искали. Потом Андрей этот, когда взялся – сразу и долги пропали, и у Катьки телефон откуда-то появился. Правда, как она с ним разошлась – сразу номер закрыла, телефон продала. Зачем он ей? Ребёнка надо было содержать, а не болтать по всяким там телефонам. Она когда Ваньку ещё носила, я ей всё говорила – найди этого своего Андрея! Родишь – будет не до этого!
-Зачем же надо было искать Андрея? – полюбопытствовал Козлов.
-Как – зачем? – возмутилась Колесникова. – А алименты! На что ребёнка-то содержать?
-То есть, это Вы так считаете.
-Это не я так считаю, это так и есть – категорично заявила Елена Алексеевна.
-Вы только что сказали, что именно Вы постоянно побуждали дочь искать Андрея. А как же она сама к этому относилась?
-Как, как… - проворчала женщина. – А никак. Не могу, устала, тут болит, там болит…
-Значит, ей эти поиски были не нужны? – не унимался Козлов.
-Значит, глупая, или боялась шибко. Андрей ей денег дал, небось, на аборт наущал, настращал – вот и боялась, что вдруг он узнает, что она ребёнка оставила. Или думала, что и сама протянет, без него.
-И чего же она, в таком случае, боялась? – недоверчиво спросил Козлов, поведя бровями; и после короткой паузы добавил: - Со стороны Андрея.
-Ничего я не боялась – сказала Катя, появившись в дверном проёме. – Просто смысла не видела.
-Ты, смотрю, ничего не видишь – проворчала мать. – До сих пор, как слепой котёнок: всё у тебя в розовом цвете.
-Я не какая-нибудь соска, я давно уже взрослая! – заявила Катя, войдя в комнату. – И бегать за всякими пляжными мальчиками, и перед ними унижаться…
-А если ты такая взрослая, так сумей постоять за своё дитя! – перебила её мать. - Что Андрей…
-Какое ты имеешь право – закричала Катя – после того, что произошло, заявлять мне такие вещи!
Она густо покраснела, и убежала обратно к себе в комнату, чтобы не видели, как она плачет.
-Ну вот – опять проворчала мать. – Себя в грудь кулаком стучат, как обезьяны – ах, какие все взрослые. А как что с них спросишь – так со страху в штаны насерят.
-Елена Алексеевна… - вздохнул Козлов. – Вот, если бы Вы оказались на её месте, каково Вам было бы слышать от родного человека такие претензии – насчёт умения постоять за дитя? Вы косвенно обвинили её в смерти сына, понимаете?
-А что понимать тут? Разговор у нас шёл насчёт алиментов и содержания. А что до этого случая – отойдёмте на кухню.
Они прошли на кухню. Колесникова закрыла дверь, и шёпотом сказала:
-А в смерти Ванечки она не косвенно, а прямо виновата. Выходишь на дорогу – по сторонам смотреть надо. Вот её беспечность и подвела. Уж я-то знаю: сама двадцать лет за рулём, только в прошлом году свою «двойку» продала.
-Нет, Елена Алексеевна. Это было умышленное убийство. Уже не первое…
-Алексей Петрович… - начала Колесникова, но Козлов её поправил, назвав своё имя-отчество. Колесникова же продолжала:
-Не прикидывайтесь мальчишкой. Что не первое – я знаю. Газеты читаю, и радио слушаю. Ладно, пусть она не знала, кто там сидел, в этой машине. Но эти две дурочки прекрасно видели, что этот «Москвич» на дороге выпендривался, куражился, причём – перед ними. Так значит, смотреть надо было в оба! С детьми ведь шли, а не с мешками картошки!
… Из квартиры Колесниковых Козлов вышел с тяжёлым сердцем. Всё, что он понял: гибель ребёнка - и юная мать, и сварливая бабушка - считают несчастным случаем. В ту злополучную субботу они думали, что это преступное озорство хулигана, или патологические забавы наркомана. Теперь они уверены, что ребёнок пал жертвой маньяка, и уверили их в этом газеты.
Попова всё-таки Катя знала - Козлов это сразу понял. Именно ему и приписывается отцовство Ивана. Но почему же Катя после того, как получила от Попова эти несчастные деньги, ни разу не пыталась с ним встретиться? И почему она напрочь отрицает даже то, что она с ним вообще знакома? Боится… Но чего же она боится? Какой опасности она ожидает от Попова?
А если так посудить… Теоретически у Попова были мотивы убрать ребёнка – чтобы не платить алименты и вообще не нести за него ответственность. Но его никто ни о чём и не просил – эта тема так никогда и не выходила за рамки разговоров у Колесниковых дома. Попов мог даже и не знать, что у Кати был ребёнок. Хотя, даже если и знал?
Насколько же абсурдно полагать, что Попов, зная о том, что все следы красного «Москвича» так или иначе ведут к нему, и получая повестки к Козлову при каждом «москвичовском» эпизоде – и будет подписывать очередного исполнителя, да ещё и на такое дело. За которое - что зона, что криминальный «сходняк» - вынесут однозначный вердикт: «красить» обоих, в голубой цвет. То есть – и того, кто сбил, и того, кто послал.
Поэтому подозревать в этой затее Попова - просто лишено оснований. Но нити однозначно ведут к нему.
Это сделать мог только тот человек, который достаточно хорошо знал Попова, и был в курсе его афёр с красным «Москвичом». Например, кто-либо из бывших исполнителей. Только с какой же целью он на это пошёл? Но если Попов с такой лёгкостью мог заставить человека совершить убийство, значит, исполнитель находился, так или иначе, в зависимости от Попова. И теперь таким образом он либо мстит Попову, либо запутывает его, но в любом случае – вносит смуту в его стан. Чтобы, в конечном итоге, от него избавиться. Но что это может быть за зависимость? Наркотики – исключено: слишком уж грязно для Попова мараться об наркоманов. Денежные долги? Шантаж, компромат? Киднэпинг? Чем Попов вынуждал людей становиться убийцами? Кроме того, если следовать этой версии, убийца должен знать Попова достаточно близко, чтобы уж располагать сведениями о его тайной любовнице, живущей на другом конце страны, да ещё и несовершеннолетней!
Значит, при приезде в Таллинн нужно будет опять беседовать с Поповым, проверять заодно его приятеля – Мишку Феоктистова, хотя тот уж никак не похож ни на татарина, ни даже на южного хохла. Зато является, чуть ли не единственным, видимым звеном между этим самым Поповым и красным «Москвичом». Ну, а здесь, в Тарту, оставались три встречи – с Зоей Антиповой, и некими Ирой и Ромой, раз эти двое были в своё время Катиными недоброжелателями.
Зайдя в 35-ю квартиру, Козлов узнал, что Ира, то бишь Ирина Звягинцева, находится в гинекологическом отделении больницы Маарьямыйза. А открывшая ему дверь мать Ирины – неряшливая, неопрятная, обрюзгшая женщина, ещё сохранившая следы былой привлекательности, но напрочь её утратившая за дурной печатью порока – разумеется, ни о каких проблемах дочери не знала. Ну, Катю с четвёртого этажа она, конечно же, знала. Зато имя Ромы ей ни о чём не говорило. А помимо всего прочего, от женщины отчётливо разило спиртным.
Тогда Козлов решил зайти сначала к Антиповым – благо дело, те жили неподалёку. Дверь открыл ему Витя. Увидев незнакомого крупного немолодого мужчину в штатском и с компьютером-«чемоданчиком», Витя несколько опешил.
-Здравствуйте, Виктор – Козлов предъявил удостоверение. – Я из полиции, меня зовут Пётр Александрович. Мне надо поговорить с Вашей супругой.
-Ага, сейчас – ответил Витя, и заглянул в комнату. – Вы знаете… она кормит ребёнка, у нас дочка ещё маленькая…
-Хорошо, я подожду. Я по делу красного «Москвича».
-Ну да, я так и понял… А Вы вообще-то проходите.
Парень провёл Петра Александровича в комнату. Козлов сел в предложенное Виктором кресло, открыл «чемоданчик» и стал на нём что-то набирать.
-А Вы закуривайте – Витя протянул Козлову пачку «Мальборо».
-Благодарю, я некурящий – ответил Козлов и вновь углубился в компьютер. Бросив беглый взгляд на молодого хозяина квартиры, он прочёл в его глазах искреннее, прямо детское, любопытство.
Вскоре из соседней комнаты вышла Зоя – высокая, стройная, даже худощавая, девушка с длинными светлыми волосами.
«Сами ещё дети, а уже у самих дети» - мелькнуло у Козлова в голове. – «Хотя какой я сам в их годы…»
-Здравствуйте, Зоя – Козлов из вежливости даже встал. – Меня зовут Пётр Александрович, я приехал из Таллинна, я расследую дело красного «Москвича».
-То есть, Вы ловите этого маньяка? – с удивлением спросила Зоя.
Козлов опять мысленно проклял газетчиков, и сказал:
-Это уже суд будет решать: маньяк он, дурак он… Не в этом дело.
Тогда девушка сменила тон, и с нотками высокомерного равнодушия в голосе, спросила:
-Что Вы от меня хотите?
-Много времени я у Вас отнимать не буду. Я уже ознакомился с Вашими показаниями. Скажите – может, Вам есть, что к ним добавить?
-Ну, всё, что могла, я уже сказала там…
-Тогда перейдём к цели моего визита. Давайте присядем и составим фоторобот водителя красного «Москвича». Ваш словесный портрет этого преступника не похож на Фредди Крюгера.
-А причём здесь вообще Фредди Крюгер? – Зоя была вконец ошарашена.
-Слава Богу, хоть в одной семье не читают эти глупые газеты! Хотя и Вы уверены, что он маньяк…
-Фредди Крюгер – это в сегодняшней – пояснил Витя.
-Ладно, давайте оставим Фредди Крюгера в покое, займёмся водителем «Москвича». Итак, его лицо…
Получив от Зои фоторобот, хоть и приблизительный, Козлов направился в больницу Маарьямыйза. В приёмном покое ему сообщили, что Звягинцева Ирина, 1982 г.р., находится во втором гинекологическом отделении, и что часы посещения с четырёх до шести вечера. Тогда Козлов показал своё удостоверение.
Первое же, что ему бросилось в глаза в отделении – журнальный столик с газетами. На верху стопки лежала свежая газета с кричащим заголовком – «Фредди Крюгер – советский патриот!».
Дежурная сестра вызвала из палаты Иру Звягинцеву, которая, как выяснилось, в свои неполные семнадцать, делала уже не первый аборт, и имела в придачу целый букет всевозможных заражений и воспалений. Вследствие слишком уж вольного образа жизни, лаконично выраженного в народном анекдоте: «Девушка… а как тебя зовут? – Ночь, проведённая вместе, ещё не повод для знакомства!».
-Где здесь можно поговорить? – спросил Козлов.
-Я сейчас одна в палате. Девки ушли телевизор смотреть.
Идя по коридору, Козлов заметил, что почти все пациентки этого отделения – молоденькие девушки, причём половина из них – явно несовершеннолетние. «У нас в Союзе сексу нет!» - припомнилась ему знаменитая депутатская фраза. «Вот так и живём!» - подумал Козлов. – «До сих пор детям внушают, что «сексу нет», и что детей приносит аист; а девочкам-подросткам – что об этом и думать нельзя, что это не естественная потребность, а лишь супружеская обязанность, и что фригидность есть идеал женственности. А дети телевизор смотрят, со сверстниками общаются. Понимают, что это не так, а как надо – не знают. Вот вам и проблемы. Потому что нет ничего дороже глупости человеческой; ни за какие сокровища так дорого не платят, как за глупость. Тем Бог и наказал Адама с Евой за это яблоко – наградил их глупостью, вот тут-то рай для них и кончился…».
-Меня интересует – что же произошло между Катей, тобой и Ромой, твоим другом, примерно год назад.
-Ну что… Я купила телефон, карту на Катькину мать записали… Моя мать – она ведь «того» - Ира сделала выразительный жест рукой, означающий «пьяница».
-Я знаю. Мы уже успели познакомиться. Продолжай.
-Катьке счёт пришёл на пять тысяч. Там ей судом даже грозили. Ну, она пришла ко мне разбираться. У меня денег не было. Ну, мы поругались… У меня тогда Рома этот сидел, полез за меня заступаться. Накричал на Катьку, ударил… Как будто его там просили. Ну, а потом… Катька где-то деньги достала, со мной больше не общалась. Так, головой кивнёт: мол, привет, и всё. Я потом извинялась, она всё – забудь да отстань. А Рома рассказывал – к нему после этого бандиты какие-то приезжали, у родителей квартиру отобрали. Я спросила – что значит отобрали, ведь они же до сих пор там живут! А он – отберут, отберут, вообще зашуганный ходил какой-то. Меня во всём обвинял, нажрался – кричал, ребят натравит, будут семьдесят пять тысяч с меня вышибать…
-Да уж конечно – улыбнулся Козлов. – Только волосы на заднице причешет, и будет вышибать.
-Ну, я тогда с ним поссорилась, переругалась, стала со Стасом встречаться. Или нет, Стас потом был, а тогда Владик. А Рому я потом ещё раз видела, он сказал, что этот бандит – Катькин парень, что они вместе живут где-то в центре. Ну, чушь это всё. Катька как жила в моём подъезде, так и живёт. Какой-то парень у неё, конечно же, был – как у любой нормальной девки…
«Ну и понятия у современной молодёжи» - отметил про себя Козлов.
-Но я же говорю, я с Катькой не общаюсь. Она куда-то пропала – не звонит, не заходит, ну, я и не навязывалась. Потом она залетела – в школу ходить перестала…
-Давно ты в этой больнице? – вдруг спросил Козлов.
-Второй месяц, а что?
-А ты знаешь, что за это время Катя успела стать матерью?
-Ну, должна была где-то в это время родить. Она же осенью залетела…
-У неё был сын Иван. Так вот, позавчера он погиб.
-Погиб? Как – погиб?
У Козлова отлегло от сердца: он ожидал от этой сопливой и болтливой девчонки вопросов о Фредди Крюгере.
-Вот я и расследую – как.
-Маньяк, да? У нас все девки об этом говорили…
-Нет, не маньяк. Выдаёт себя неизвестно, за кого. Итак, это кто? – он показал ей фотографию Попова.
-Не знаю. Никогда его не видела.
-А кто тогда Рома? Фамилия, адрес…
-Рома, Рома… Не помню. Сейчас посмотрю.
Она достала из тумбочки блокнот, разрисованный фломастерами, и пестрящий броскими наклейками.
-А, Тимофеев Рома, дом 22, квартира 41. От меня недалеко. Но он уже там не живёт.
-Как – не живёт? Ты же только что сказала…
-Просто Рома стал наркоманом, и они отсюда уехали.
-Стал… А может, он и был наркоманом!
-Нет, когда со мной ходил, он не кололся.
После этого Козлов понял, что говорить с Ириной далее бессмысленно. Чего он хотел, того он от неё добился – очередную зацепку за Попова. «Какой-то Катькин парень», описываемый, как «бандит», лишивший квартиры некую семью Тимофеевых.
Выйдя из больницы, Козлов включил мобильный телефон. Поскольку в больнице не разрешается пользоваться ни телефоном, ни «чемоданчиком». Наведя по телефону наскоро справки, Козлов узнал, что 4 марта 1998 года, на Колесникову Елену из Тарту был оформлен договор о подключении. Номер такой-то, отключён за неуплату 22 мая. 17 июня счёт был оплачен, номер изменён – в Тартуском бюро, оператор такой-то. 26 октября того же года договор прекращён, на сей раз по желанию клиента. При желании, конечно, можно было найти этого оператора; спросить: кто оплачивал счет, и кто заказывал услугу – перемену номера, но Козлову это представлялось уже совершенно ненужной затеей. Он и так знал, что это был Попов. Зато вторая история была уж куда более занимательной. Так же, по телефону, Козлов выведал, что Тимофеева Наталья Сергеевна, проживавшая ранее по адресу, данному Ирой Звягинцевой, теперь проживает в Ахтме, что в Кохтла-Ярве. Там же прописан и её сын Роман, 1980 г.р. Что же до Анатолия, мужа Наталии и отца Романа, то он умер ещё в декабре прошлого года.
И тогда Козлов завёл мотор и поехал в сторону Нарвского шоссе.
Каждому автолюбителю знакомо то ощущение – а уж профессиональному водителю тем более – ехать на удобной, мощной машине по скоростному асфальтовому шоссе. Ещё к тому же летом. Ещё когда такая живописная природа – холмистый ландшафт Юго-Восточной Эстонии, плавно переходящий в зелёные равнины Причудья; сосновый запах постепенно сменяется запахом луговых трав и свежей рыбы, которую повсюду продают вдоль шоссе рыбаки. И тогда машина сама рвётся вперёд, и требуется усилие воли, чтобы не поддаться желанию «лихачить», включив какой-нибудь приятный фон. Козлов уверенно вёл своего «коня», мощностью в добрую сотню «лошадок», стрелка спидометра «прилипла» в аккурат к сотенной отметке, а в салоне негромко играл его любимый «Роллинг Стоунс».
Кассета кончилась, включилось радио – «последние известия», Причудье осталось позади, шоссе делает поворот влево – и вот уже показались очертания труб и вышек некогда могущественного Сланцехима, слева виднелись две огромные Пепельные горы – одна чернела, другая вовсю зеленела. Те самые горы, куда вывозили шлак, горы, между которыми когда-то приютился, а теперь осиротело затерялся, став в устах окрестного народа «мёртвой зоной», целый город – Кивиыли, что значит «каменное масло», и посёлок Пюсси – «ружейный». Но зато они видны отовсюду, благодаря всё тем же самым Пепельным горам…
«Теперь там не каменное масло, там каменный век!» - подумал Козлов – «и не только там, но и во всей округе». Если даже согласно официальной статистике, две трети населения в регионе составляют безработные, то это уже катастрофа! Но, похоже, никто об этом всерьёз не думает…
 
Понедельник, 12 июля 1999г. Город Кохтла-Ярве, Эстония.
Отыскать нужный адрес в Ахтме оказалось не так уж и просто, ибо город Кохтла-Ярве представляет собой объединение маленьких посёлков, удалённых друг от друга, и лишь носящих одну вывеску. То же самое и части города, одну из которых – Ахтмескую – пришлось основательно изучить. Оказалось, что Тимофеевы проживали в посёлке Пуру – «это где больница». После долгих скитаний по окрестностям, Козлов отыскал нужный дом – обветшалую лачугу полубарачного типа, на самом краю посёлка. Дверь ему открыла сама хозяйка. Она выглядела усталой, измученной, и тоже гораздо старше своих сорока пяти.
-Здравствуйте, Наталья Сергеевна. Я из полиции – Козлов показал удостоверение.
-Что Вам надо – обречённо вздохнула женщина.
-К нам поступила информация, что год назад Вы стали жертвой мошенничества, в результате которого Вы потеряли квартиру.
-Ничем помочь не могу – категорично отрезала Наталья. – Понятия не имею, откуда у Вас такая информация.
-Работа у нас такая, оттуда и информация. Не просто так же Вы переехали из благоустроенной трёхкомнатной квартиры в Тарту сюда, в эту Богом забытую хижину, в то время, когда люди отсюда бегут, бросая своё жильё на произвол судьбы. Кстати, где Ваш сын?
-Как мы сюда переехали? Да просто так, взяли и переехали. Бегут те, кому делать нечего, а у меня работа здесь. И муж, пока жил, работал. А сын где – не знаю.
-То есть Вам безразлично, что Ваш сын не работает, употребляет наркотики, ведёт асоциальный образ жизни?
-Ах, вот Вы что? Ну, а я что могу с этим поделать? Он не работает, всё на мне. Его лечить надо – а на что я его лечить буду? Я понимаю, что он больной, что он из-за этого влипает, чёрт знает куда, связывается, чёрт знает с кем, и что он уже без этого не может. Но, в конце-то концов, я, что ли, его колоться заставляла? И что я, свяжу его, дома запру? В милицию сдам? Всё равно толку с этого никакого…
-Зря Вы нас недооцениваете – усмехнулся Козлов. – Дома его, конечно же, не запрёшь, а вот полиция – отчего ж не поможет? Ещё как поможет!
-Одних штрафов за него целый воз заплатила – пожаловалась женщина.
-Это потому, что не Вы к нам обращались, а наши коллеги Вашего бестолкового сыночка за руку хватали. И всё-таки, расскажите мне поподробнее об этом инциденте с Вашей квартирой в Тарту.
-Да не было никакого инцидента! Просто мы обменялись – из Тарту сюда. Оформлял всё это дело муж, он умер. Не убили, сам умер. От сердечного приступа.
-Наталья Сергеевна, Вы боитесь. Боитесь мести этого негодяя и его сообщников. Вам бояться нечего, как бы Вам они не угрожали.
-Я уже всё сказала. Никто мне не угрожал. Нет никаких негодяев, и никаких сообщников, и Ваша информация совершенно не соответствует действительности.
-Наталья Сергеевна, вот этот человек – Козлов достал фотографию Попова – арестован. На его счету множество подобных грязных махинаций. Так вот, он сам признался, что в прошлом году он…
Дальнейшие слова Козлов уже придумывал на ходу, он понимал, что явно блефует. Но та комбинация догадок, полученных после разговора с Ирой Звягинцевой, и откровенного домысла – поскольку не очень-то верилось, чтобы Попов, каковым бы он не был, мог бы опуститься до уровня заурядного торговца наркотиками – казалась Козлову вполне удачной.
-… вымогал с Вас и Вашего мужа деньги – продолжал Козлов – которые Ваш сын задолжал ему за наркотики. А поскольку таких денег у Вас не оказалось, то он потребовал заложить Вашу квартиру в Тарту, что и было тут же оформлено в бюро недвижимости «Ремо Киннисвара» в Таллинне.
-Всё это сказки. Я этого человека вижу в первый раз. Не знаю, что за дела с ним были у мужа, но я его не знаю и не видела.
-Однако Вы не станете оспаривать тот факт, что 17 июня прошлого года Вы и Ваш муж действительно заложили свою квартиру фирме «Ремо Киннисвара», что в Таллинне. А впоследствии квартира была продана…
-Это наше семейное дело – перебила его женщина. – Мало ли, на что нам понадобились деньги? У мужа были свои планы на этот счёт, а сын здесь ни при чём.
-И на что же Ваш муж потратил – или, по крайней мере, собирался потратить эти деньги?
-На капитальный ремонт дачи. Чтобы на ней можно было жить зимой, а не только летом. В прошлом году у нас всё было по-другому… Сами хотели перебраться туда, а квартиру оставить сыну, чтобы там жил со своей девушкой. Или наоборот – они бы жили на даче, а мы – на квартире… Но жизнь распорядилась по-другому.
-И что же случилось с Вашей дачей?
-А Вы как думаете – что? Сгорела она! Оттого и деньги все прогорели, мужа сердце прихватило, он слёг, и вскоре помер, Ромку его невеста бросила… Не он ей был нужен, а квартира наша. Ну, он и пустился во все тяжкие… - женщина тихо, почти беззвучно, всхлипывала.
-А эту невесту – Козлов резко обернулся, смотря женщине прямо в глаза – случайно не Ириной звали?
«А ведь врёт!» - подумал Козлов. – «По глазам видно: врёт! И ведь занервничала-то как! Узнала она Попова, да ведь у страха глаза велики! Конечно, не мешает узнать, что там случилось с дачей-то с этой. Пожар на даче – что, неплохая легенда, уж лучше быть несчастным погорельцем, чем одураченным болваном. Первому будут сочувствовать, второму же у виска пальцем крутить; первому будут помогать, по мере возможности, второго же, напротив, топить ещё глубже, при каждой таковой. О, времена, о нравы! Теперь уж не мошенник виноват, а жертва – в том, что за его счёт нажились.… И если дача и вправду сгорела, то кто разберёт теперь – был там ремонт, или не было. Только интересно – как, по какой причине она сгорела? Ладно, с дачей разберёмся, а вот с Поповым-то как? Прямо феномен какой-то, этот Попов: женщины от него без ума, компаньоны его почитают, жертвы, вроде этой Тимофеевой – те аж трепещут от прямо-таки животного страха. Что ж, если Попов такой великий, прямо Кощей Бессмертный, то взять бы, да вызвать его подраться в чисто поле…».
Такая злость временами накатывала на Козлова; чем больше он узнавал Попова и его «подвиги», тем больше тот его раздражал. Если уж так разобраться, думал Козлов, этот Попов ничуть не лучше всевозможных «отморозков» и «беспредельщиков», однако умеет же, подобно крыловскому Волку, «делу дать законный вид и толк». А ягнята – вот они, на подбор, тут и придраться не к чему. И от этих мыслей, возникало желание встретиться с Поповым где-нибудь в спортзале, или, как в Древней Руси на Москве-реке… Да только такая развязка существует лишь в крутых боевиках да «экшнах», называющихся ещё детективами, а в реальной жизни, реальному детективу так просто вопрос не решить, методы Майка Хаммера здесь неуместны, а то сам, чего доброго, окажешься «на красной шапочке»… Что ж, с матерью этот блеф не прошёл – слишком силён её страх перед Поповым. Но ведь есть ещё сын – того куда как проще взять на крючок, как и любого наркомана. Хотя, съедаемый ломкой «наркоша», может наговорить всего, чего угодно, и его показания выеденного яйца не стоят – так же, как и показания слабоумного, но ведь именно слабоумный Борисов вывел следствие на Попова…
-Так как же звали Вашу несостоявшуюся невестку, Наталья Сергеевна? – повторил Козлов, в упор глядя на внезапно замявшуюся женщину.
Вдруг дверь распахнулась, и в квартиру ввалился бледный, худой, белокурый юноша. Измождённое лицо, глаза, вырывающиеся вон из орбит, впалые щёки и грудь, взъерошенные, всклокоченные волосы. Одежда на нём была порвана, сам был весь чумазый, на щеке кровоточила царапина – ни дать ни взять: беспризорник двадцатых годов. Козлову невольно вспомнилось своё послевоенное детство.
-Матуха… - дрожащим, срывающимся голосом заговорил Рома, часто и тяжело дыша – короче… Мне пятьсот крон надо срочно… Они ждут… Иначе всё… Хана мне… Там Сирота, Чемодан – все за ними… Короче так…
При упоминании о Сироте и Чемодане, Козлов невольно рассмеялся. Этим местным уголовным авторитетам, которых весь уезд знал в лицо, народная молва и без того приписывала всевозможные подвиги, о которых они сами и понятия-то не имели; и на их счёт списывали всё, что только ни произойдёт в регионе. Они стали уже легендарным всенародным пугалом, как когда-то в Москве был Лёнька Пантелеев.
-Да откуда у меня пятьсот крон? – возмутилась мать. – У меня до получки всего-то осталось…
-Ты что – совсем оборзела? – у Ромы началась истерика. – Ты хочешь, чтобы меня пришили? Зато я не хочу! Давай деньги! – и сын бросился на мать с кулаками.
-У нас гости – спокойно ответила мать.
-Да, честно говоря, я своего племянника совершенно по-другому представлял – сказал Козлов. – А ты, оказывается, вон какой у нас. А мы тут с мамашей сидим, чай пьём. О жизни беседуем. Узнаёшь меня?
-Отстань, мужик… Матуха, ну, дай денег… Я знаю, у тебя есть. Хреново же будет…
Козлов дёрнул юнца за рукав.
-У тебя что, проблемы? – дружелюбно-весёлым тоном сказал он. – В карты, небось, проигрался? Ладно, пустяки, дело молодое. Я в детстве отца карманные часы проиграл. Ох, и влетело же мне от него! Наташ, помнишь?
-Ага – кивнула она, не понимая, какую игру ведёт Козлов.
-Что, Рома – продолжал Козлов – пошли, рассчитаемся с твоими кредиторами. Только вначале давай познакомимся. Дядя Юра я. Из Астрахани. Мамки твоей кузен.
Козлов протянул Роме руку.
-Роман – тот ответил вялым пожатием.
-Пойдём, Роман – Козлов отечески подтолкнул парня к двери.
Они вышли во двор. Там Козлову сразу бросился в глаза голубой трёхдверный «Опель – Кадет», крашенный наверняка кисточкой, и вообще, уже давно нуждающийся в полном покое. Внешний вид его был жалким и убогим – мятые бока, потресканные стёкла, битые фары. В «Опеле» сидело трое молодцов.
-Дядя Юра – залепетал «племянник» - дайте денег, я сам заплачу…
-Нет, Рома. Я сам им в руки дам. Чтобы не было проблем. А то потом придут и скажут: Рома долг не вернул!
-Подожди, я им скажу…
-Эх, Рома, Рома… А я всё твоей мамке писал: приезжайте к нам в Астрахань! Мы ведь тоже не одними арбузами славимся! – балагурил Козлов.
Он не ошибся: распространители наркотиков были именно в «Опеле», хотя в стоявших невдалеке оранжевых «Жигулях» - «пятёрке», тоже кучковалась шумная молодёжная компания.
Рома опрометью кинулся в голубой «Опель». Козлов внимательно наблюдал за ними, на всякий случай подошёл ближе к своему «Форду».
Жилистый, загорелый парень, сидевший на переднем сидении, резко развернулся и ударил Рому кулаком в челюсть, после чего дверь открылась, и Рома вот-вот бы оттуда вывалился – но тут в дверном проёме вырос Козлов.
-Ребята, что вы тут с Ромой не поделили?
-Хавло закрой, и сваливай! – ответил всё тот же тип, сидевший рядом с шофёром. – Не понял, что ли? – у него аж челюсть отвисла, когда Козлов, вместо того, чтобы ретироваться, сел в машину. При этом он потеснил и Рому, и третьего «дилера», для чего пришлось ощутимо толкнуть и самого переднего пассажира - бывшего, очевидно, в этой троице за старшего. За самого наглого, во всяком случае.
Изнутри машина казалась ещё более жалкой и убогой, чем снаружи – обшивки не было, сиденья все прожжённые, передняя панель вся искорёжена – бардачок выломан, из отверстия для когда-то стоявшей приборной доски, торчали замотанные изолентой провода…
-Так за что вам Ромашка-то должен? – спросил Козлов. – Может, я чем помогу?
-Чупа, давай к шахтам. Там и дяде, и племяннику расскажем – лениво бросил «лидер».
За рулём сидел юноша лет двадцати – коротко стриженный, худой, с нездорово блестящими выпуклыми глазами, и постоянно жующий жвачку. Что уже наводило на нехорошие подозрения, вызывая ассоциации не с «чупа-чупсом», по всей видимости, давшим ему такое имя; и даже не с песенкой «А во рту чупа-чупс, а сама дура дурой». А как раз с тем, чем под завязку заправляются фанаты этой песенки – «экстази», и подобной дрянью. Смачно прочавкав, Чупа-Чупс схватился руками за провода – замка зажигания в машине тоже не было.
-Слушай, ты, Чупа-Чупс, или Педигри-Пал, как там тебя? – тон Козлова резко переменился. – Куда это ты ехать собрался?
Все четыре пары глаз ошалело уставились на Козлова.
-Спокойно, без глупостей. Всем оставаться в машине. Вы арестованы. И к тебе это тоже относится – последние слова были адресованы уже Роме.
Троица переглянулась, загорелый замахнулся на Козлова, но Козлов его опередил, достал пистолет и выстрелил в воздух, продырявив лобовое стекло. Стекло тут же украсилось мозаичной сеткой – пуля Козлова стала последней каплей в биографии этого многострадального стекла, да и всего автомобиля в целом. Увидев, что дело принимает такой оборот, оранжевый «жигулёнок» как ветром сдуло.
-Сидеть на месте! – приказал Козлов. Он достал телефон, набрал номер… - Задержаны с поличным наркоторговцы, на автомобиле «Опель-Кадет», голубого цвета, номерной знак 346HNR. Диктую адрес…
Через две-три минуты во двор въехали две полицейские машины, гудя сиренами и сверкая синими маяками. Увидев их, Козлов схватил Рому за руку и вышел из «Опеля». Четверо дюжих полицейских, с резиновыми «демократизаторами» наперевес, вышли из своих машин, вытолкнули компанию «барыг» из их боевого «Опеля» - и спустя секунду те уже лежали ниц, сложив руки за головой. Козлову дали знак: спасибо!
-Осторожно, мафия! – пошутил Козлов. – Сейчас «крёстные отцы» приедут – Наследный Принц и Саквояж! – пошутил Козлов.
Впрочем, уже одна их «боевая машина» говорила сама за себя, и красноречиво свидетельствовала о том, что залог всей «крутизны» этой шайки, крылся в наглости и изворотливости её лидера.
Ещё один полицейский, сидевший до этого в машине, вышел, подошёл к Козлову, и спросил:
-А ты здесь какими судьбами?
-Красный «Москвич» привёз – ответил Козлов.
-Всё нормально? – спросил тот, бросив взгляд на Рому.
-Порядок.
Козлов обменялся с коллегой рукопожатием, после чего обернулся к Роме, и сказал, открывая дверь «Форда»:
-Садись, поехали.
-Куда? – в недоумении вопросил, вконец ошарашенный, Рома.
Козлов молча показал удостоверение.
 
Понедельник, 12 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.
-Итак, Роман – начал Козлов, когда они были уже у него в кабинете – ты арестован. Твои шуточки уже всем надоели, ты уже совершеннолетний, и за свои поступки пора отвечать. У меня есть четыре заявления от женщин, у которых ты вырывал сумки. Заявление от девушки, у которой ты месяц назад ограбил торговую палатку. Заявления от родителей школьников младших классов, которых ты ходил «трясти» себе на дозу. Так что светит тебе минимум лет семь, ну, а поскольку ты лез всё больше на детей да на старушек, то кем ты будешь в тюрьме, думаю, предугадать нетрудно.
-Какая палатка? Какие школьники? Я…
-Это тебе в камере припомнят. Жалкий, сопливый мальчишка! Там часик посидишь – быстро всё вспомнишь.
-Подождите… я подумаю… вспомню…
-Думай, думай. Только быстрее. Что мне толку от твоих воспоминаний, я и так всё знаю. Типичный случай. Жаль мне тебя, ты и так всю свою жизнь изгадил. Но я могу дать тебе один шанс исправиться. Тюрьма тебя не исправит – только в жопу затрахают, а как выйдешь – так опять за старое. Так что всё зависит от тебя. Или сядешь, или лечиться пойдёшь. Лечиться будешь здесь, в Таллинне.
-Я лучше лечиться пойду…
-Посмотрим. Вот в этой папке – полный арсенал твоих подвигов. Но меня сейчас интересует не это. Итак, ты хочешь сидеть?
-Не хочу…
-Тогда рассказывай всё, что ты знаешь вот об этом человеке.
Рома содрогнулся – с фотографии на него смотрели холодные, проницательные глаза Попова. Этот его убийственный взгляд он запомнил на всю жизнь.
-Это бандит – робко сказал Рома, ёжась.
-Да уж знаю, что не полицейский – хмыкнул Козлов. – Но с чего ты взял, что он бандит? Что тебе о нём известно, какие у него бандитские дела? Какие у тебя с ним были отношения? Какие у тебя к нему конкретные претензии?
-Какие, какие… Он с меня деньги тряс! – вскрикнул парень.
-Как – тряс? – Козлов изобразил недоумение. – Схватил за шкварник, и тряс, как половик, а из тебя деньги сыпались? Ты свой жаргон оставь где-нибудь там, для своих дружков-наркоманов. Или тебя в камеру отправить, посидишь, подумаешь?
Рома вздохнул, и начал рассказывать.
-Ну, в прошлом году я гулял с одной девчонкой. Звали её Ира Звягинцева…
А в папке лежал диктофон, и всё старательно фиксировал.
 
Я, Попов Андрей Андреевич
 
Говорят, по утрам полезно заниматься зарядкой.
Вообще-то что кривить душой – я никогда в жизни не увлекался физическими упражнениями; мне это ещё в детстве представлялось нудной рутиной, и призывы типа «занимайся спортом – будешь сильным» меня никогда не вдохновляли. Да я и не стремился быть каким-нибудь Сталлоне или Шварценеггерром, а за себя я и безо всякой драки постоять сумею, что-то мне не помнится, когда на меня кто-нибудь поднимал руку. Зато, что греха таить, я люблю по утрам заниматься сексом. Какое это несравнимое ощущение – просыпаться вместе с женщиной, нежиться с ней в постели, лениво потягиваясь; а потом – сами понимаете, и весь день себя уже совсем по-другому чувствуешь. Хотя и у меня дня два-три в год выходит без женщины – от этого ведь тоже можно устать. Даже загадка такая есть: чем отличается женщина от разбойника на большой дороге? Тот требует кошелёк или жизнь, а женщина – и то, и другое…
Сегодняшний день был для меня не исключением, и утром я как раз интимно общался со Светочкой – Жижей. Так её прозвали за внешнее сходство с певицей Джери Халливелл, что пела в «спайсах» и имела прозвище Джинджер – Огненная. Не знаю, я с Джери не спал, но вот Света точно огненная, и я лежал и «балдел», наслаждаясь её роскошным телом, и неиссякаемой страстью, когда, согласно закону подлости, проклятый мобильник «сломал» мне весь «кайф».
Звонили откуда-то из будки. Значит, несущественно… Я не стал отвечать, и рука сама собой переместилась с телефона на бедро девушки. После этого мне было уже не до телефона. О нём я вспомнил через час-другой, когда Жижа в халате вертелась перед зеркалом, причёсываясь и наводя макияж, дабы в правильном виде предстать перед своим мужем – а может, он вовсе и не муж ей, но, по крайней мере, с ней живёт, её содержит, и как-то пытается её удовлетворять, только у него это, видимо, не очень-то получается… Глядя на то, как она одевается, я почему-то вспоминал Ремарка, и его бессмертных «Трёх товарищей», философию героя этой книги, наблюдавшего аналогичный процесс. Мне тоже в голову приходили мысли философского характера – о том, как всё в этом мире относительно и преходяще. Передо мной была, без преувеличения, красивая женщина – а я смотрел на неё, с грустью и с сочувствием. Что до внешности – то тут природа её щедро одарила, но ведь молодость не вечна. Жалко было другое – что как личность, эта девушка была посредственна. Грубо говоря – как все. Нет в ней, так сказать, изюминки, того единственного, неповторимого, что выделяло бы её из массы прочих и делало бы яркой индивидуальностью. А Светочка, к сожалению, не склонна ни во что особо углубляться, и предпочитает лишь вкушать все удовольствия жизни, забывая об их обратной стороне; и делает при этом ставку на одну свою внешность. Что уже говорит о хрупкости и незрелости натуры – как маленькие девочки грезят о поклонниках, готовых весь мир ковром постелить у их ног… Вот такие грустные размышления овладели мной, смотря, как кокетливо девушка крутится перед зеркалом – вспомнилась почему-то старая песня Валентины Толкуновой: «А время, а время….». И я с печальной иронией усмехнулся - видя, с каким жеманством она красит губы.
В очередной раз зазвонил телефон – теперь уже я ответил. Оказывается, с этой будки мне звонили уже в двадцатый раз.
-Слушаю Вас – сказал я, и у меня по коже пробежали мурашки: до боли знакомый девичий (именно девичий, а не женский) голос застенчиво произнёс:
-Здравствуйте. Мне нужен Андрей Попов.
Не знаю, почему – но я ощутил состояние полной растерянности; все мысли в голове смешались, как мусор в помойке, и эта помойка, то есть моя голова, не могла выдать пока ни одной дельной мысли.
-Да, Андрей у телефона – сказал я, стараясь ничем не выдавать своего волнения.
-Андрей, это Катя Колесникова из Тарту. Я в Таллинне, и… В общем… Нам нужно встретиться! – она была явно взволнована, или встревожена, говорила возбуждённо, постоянно запинаясь.
-Где ты? – спросил я. Хоть в душе и шевельнулись какие-то чувства, но это ещё не значит, что я должен тут же растаять, и кинуться выяснять, что у неё за проблемы…
-На автовокзале.
Очень интересно! С чего это вдруг сегодня Катя вот уже три часа торчит на этом автовокзале, и тщетно, но с завидным упорством, пытается до меня дозвониться? Хотя, мало ли с чего? Но всё равно, в душу закралась какая-то непонятная досада и неловкость. А впрочем, какой мог быть повод для тревоги? Ну, занят я был. А чем именно – это уже не столь важно. Тем более Катя, что она – жена мне? Или невеста хотя бы? Но, несмотря на все логические доводы, что-то меня изнутри глодало…
-Побудь ещё немного там. Покрутись возле входа. Тебя встретит такси, привезёт ко мне. Во что ты одета?
-Чёрная юбка, чёрная кофта.
-Замечательно. Жди таксиста.
После этого я связался уже с Мишкой.
-Привет, Миш… Ты Катю из Тарту помнишь? Так вот, она в город приехала. Ждёт тебя на автовокзале. Ты, в общем, вот что. Слетай на автовокзал, встреть её у входа, проведи ей маленькую экскурсию по городу. А через часик привези сюда. Как – не помнишь? Да ладно, брось прибедняться, увидишь – вспомнишь. И пару яблок по дороге купи.
Так, Мишке я необходимые инструкции дал. Теперь, пока он катается, Света как раз ретируется – мне тоже лишняя суматоха не больно нужна. Света отнюдь не из тех людей, кого бы мне хотелось во что-то посвящать; она лишь маленькая пикантная составляющая моего «джентльменского набора».
Тем временем девушка уже навела «марафет», «сбитый» после нашей бурной ночи, сняла халат и стала вызывающе на меня поглядывать – мол, оцени по достоинству. Я слегка улыбнулся – сейчас её заигрывание мне казалось смешным и неуместным, и голова была занята совсем другими мыслями, хоть я и пытался всеми силами их гнать. Далась мне эта Катя!
-Андрюша, подай лифчик – сказала Света – вон там, на кресле.
Я взял с кресла сию дамскую принадлежность, и бросил ей:
-Лови!
-Застегни, пожалуйста – капризно улыбнулась красотка, явно не желая прекращать игру.
-Что, сама до сих пор не научилась? Вроде бы уже большая девочка – так же шутливо ответил я.
-Ну и что, что большая? Когда-то мама, теперь мужчины меня раздевают и одевают.
-Да ладно тебе, Свет! Сейчас я подойду к тебе, и все твои старания насмарку. Тем более, сейчас приедет Мишка, и мы уедем. А мне-то всё равно – это тебе гримёрная требуется.
-Малеваться я могу и дома. Я перед этим сивым мерином не отчитываюсь. Он всё равно ничего не поймёт.
-Это мы уже проходили. Мерин грубый, неуклюжий, в постели вообще – будто в первый раз, и последний. Напиши на него докладную прокурору. Или в арбитражный суд жалобу подай. Ты знаешь, что в Древнем Риме делали с мужьями, которые не могли удовлетворить своих жён?
-Не знаю – ответила Света, застегнув лифчик. Она надела джинсовую юбку, и стала натягивать чулки; и я заметил, что она слегка обиделась. – Во всяком случае, моему бы это точно пошло на пользу.
-Ты ведь и сама от этого страдаешь – скептически добавил я.
-С чего это мне страдать? - высокомерно возразила Жижа. – Я своё получаю, а они уж пусть делают, что хотят.
-Вот они и хотят. Иначе чем объяснишь своё присутствие?
-Это вам всем так кажется. А я сама им пользуюсь. Да и не только им. Пусть они мнят о себе всё, что вздумается, а я пока свою жизнь обеспечиваю.
-Ну, а тебе не кажется, что такое положение дел не всех устраивает? И что это может иметь для тебя кое-какие последствия, скажем так – не самые приятные? Самый простой вариант: найдёт твой сивый мерин себе сивую кобылу, да и пошлёт тебя подальше.
-Да и пусть себе шлёт! По рукам не пойду, не дура. Уйду – к себе. Нет, не к маме – к себе. У меня тоже голова немного соображает.
-Смотри, допрыгаешься! У них на то свои законы.
-Плевала я на ихние законы. Я тоже не домашнее животное, а будет шибко на меня дёргаться – так на любого есть управа.
-Да, Светик – вздохнул я. – Жаль мне тебя, не умеешь ты любить. Одно на уме: ты мне, я тебе. Так и промаешься, места себе не найдёшь. Сейчас ты пока молодая, тебе это всё кажется таким бесконечно далёким.
-А кому она нужна, эта любовь? Ну, и я когда-то любила. Ночей не спала, мучилась. Бегала, как дура – и было бы, чего ради. И что изо всего этого вышло?
-В том-то и дело, что никакая это не любовь вовсе. Просто голову ты тогда потеряла – мучилась, и не знала, отчего. Что-то делала, и не знала, зачем. Да ты и сейчас – утверждаешь, что ты хозяйка положения, что всё в твоих руках и что все у твоих ног, а на самом деле сама не знаешь, что тебе делать и чего ты вообще хочешь.
-Слушай, а кто ты вообще такой? Думаешь, палку поставил, и можешь теперь мной командовать? Да я сама тебя сняла, как мальчика по вызову. Получила, что хотела, и пошла по своим делам. А ты, тоже мне, проповедник нашёлся. Проститутка ты самая обыкновенная. Думаешь, это ты нами пользуешься? Нет, это мы тобой пользуемся. Мы это дело любим не меньше вашего. Я с тобой ночь провела – и вся цвету, а ты сидишь, как выжатый лимон, и читаешь мне мораль.
-Это ты скажи глухой бабушке на тёмном переулке. А если я жиголо – так называется то, о чём ты тут распиналась – то в таком случае извольте рассчитаться.
С этими словами я подошёл к ней, и влепил пощёчину. Ещё не хватало – позволять так собой помыкать и глумиться. Пусть знает своё место, в конце концов.
Света разрыдалась.
-Андрюшка… - всхлипывала она. – Прости… я не подумала…
-А пора бы уже думать – смягчился я. – Иначе уже нельзя. Не маленькая ведь…
Она достала из сумки платок, чтобы утереть слёзы – а то и вправду, все её старания пошли бы насмарку. Напоследок я всё же обнял девушку, бережно, чтобы не стереть помаду, поцеловал в губы.
-Счастливо тебе, малышка. Береги себя, слышишь?
-Господи, как я устала ото всей этой канители… Ладно, Андрюш, я тебе позвоню – сказала она в ответ, виновато отводя глаза в сторону.
Я подошёл к окну. Жижа, помахав мне рукой на прощание, села в свой жёлтый «Сеат – Ибицу», машина тронулась с места, мигнув ещё и фарами в придачу. До чего же удивительные создания женщины! С ними не соскучишься… Я вздохнул, и стал готовиться встретить Катю. То есть - я заправил постель, вымылся, переоделся, надушился, заварил кофе, потом сел в кресло, закурил сигарку, и включил компьютер.
Но мысли о Кате всё равно не давали мне покоя.
Итак, Катя, Катя… Мы с ней не виделись без малого год. Расстались мы с ней, можно сказать, некрасиво, но всё равно это было неизбежным. Грош цена таким отношениям, в основе которых лежит враньё; а таких отношений, как, например, с Оленькой из Пайде, не говоря уже о «джентльменском наборе», мне бы с Катей иметь не хотелось. К этой девушке я отношусь совсем по-другому. Ладно, она совсем ещё ребёнок – ей всего-то от роду шестнадцать лет; сейчас, может быть, уже и семнадцать стукнуло, не в этом дело. Но зато, в ней уже сейчас, в столь нежном возрасте, есть вот эта «изюминка», есть то, чего как раз и недостаёт всем этим «кисейным барышням». Катя, пусть и ребёнок, но она – личность, она – индивидуальность, она – это Она, и не подвластна, как говорится, «тлетворному влиянию» социальной сферы; а время-то идёт, она растёт и развивается; она уже сейчас на два-три порядка выше своих сверстниц. На этих малолеток, в основной их массе, смотреть противно: никакой женственности, прямо дикарки какие-то: размалёванные лица, изуродованные «тату» и «пирсингом» тела, безумные глаза, визгливые голоса… А что до Кати, то уверен, через какой-нибудь десяток лет она сама сможет дать фору той же Эльвире и Алисе. Если её, конечно же, не коснётся участь Евгения Онегина, «испорченного светом». В таком случае Катю ждёт доля той же Ольги, или Светки – если «сивый мерин» попадётся. И это будет её вполне устраивать; она будет уверена в том, что всё так и должно быть, что она – хозяйка своей судьбы, и кому какое дело…
Я подспудно ожидал, что рано или поздно, мы с Катей, так или иначе, встретимся. Но что же привело её сюда, что заставило её с самого утра крутиться на автовокзале и звонить мне через каждые десять минут? Похоже, с ней опять произошло что-то из ряда вон выходящее, и у неё опять осталась последняя надежда. Как когда-то в истории с телефоном.
Тут мой «Эрикссон» вновь раздался переливчатой трелью. Звонок был из той же самой будки.
-Слушаю тебя, Катюша! – сказал я.
-Да не Катюша, это Миша – ответил в трубке голос Мишки Феоктистова. – Я эту девчонку узнал, тормознул, подошёл к ней, сказал… Она же, как увидела мою машину, её чуть кондрашка не хватила. Колпак сорвало вообще напрочь. Закричала, побежала куда-то…
-Газет, небось, про Фредди Крюгера начиталась. Ты яблоки купил?
-Ага – тот утвердительно хмыкнул.
-Езжай на «тазикопаяльный».
Я надел туфли, вышел из дома, сел в свой «Фиат» и поехал во двор политехникума, из-за своей аббревиатуры – ТПТ – именуемого в народе «тазикопаяльным». До встречи с Мишкой я решил не ломать себе голову, не теряться в лишних догадках; вот «закинемся» с ним на пару, тогда и легче будет собраться с мыслями.
Мишка уже меня ждал – едва я заехал во двор, из-за кустов возле спортплощадки мне мигнули фары его «Москвича». Я остановил «Фиат» у столовой, сам пошёл пешком, и сел к Мишке в машину. Он сидел угрюмо, и курил.
-Ты ж не курил – сказал я, протянув ему руку для пожатия.
-Да что тут… - тот ответил слабым пожатием, другой рукой небрежно махнул. – Нервы…
-Ладно, чего резину тянуть – сказал я, отчасти чтобы подыграть ему, видя его нетерпение: очевидно, ему самому хотелось поскорее «занюхать». – Давай, доставай.
Мишка вынул телефонную карточку и маленький пакетик, и высыпал оттуда порошок на карточку. Затем взял лезвие от бритвы, разделил порошок на две кучки, после чего стал укладывать их в виде полосок, разбивая комки.
-Я сам себе сделаю. Труба нужна?
-Есть – мрачно ответил Мишка, достал папиросу, оторвал табак и единым залпом втянул в ноздрю широкую полоску белого порошка, после чего передал карточку мне, а сам сидел, потирая ноздрю. Я же поделил порошок на тонкие полосочки, и стеклянной трубочкой потихоньку «задувался» то в одну ноздрю, то в другую.
-Чего ты такой убитый? – спросил я у Мишки, возвращая ему карточку. – Не таксуешь сегодня?
-Не идёт. Все загорают. От жары мозги плавятся. Ещё всю ночь воров каких-то возил. Прямо так, в наглую, ездют на «скок» с чёрными пакетами для мусора. Из Ласнамяе в Копли, из Копли в Ласнамяе. А народ тоже обезбашенный – вот, где яблоки? Вот, вынь да положь им яблоки. Я, конечно, не повёлся – так они сами стали шнырять туда-сюда.
-Ага – усмехнулся я. – Менты ворами переоделись, тебя выцапали, и поехали, как Леонов – свои хаты вставлять. Чтобы ты им яблочные залежи выдал.
-Хороши менты! – ответил Мишка. – Покатались туда-сюда, потом в Тонди, за воинской частью – знаешь, там общага такая мрачная? Вот, туда съездили, они там шмалью затарились. Меня всё уламывали – давай, задуй с нами! Оттуда на «телевизоре» - на хаверу какую-то приглашали оттянуться. Видать, удачно провернули делянку.
-Не обидели хоть?
-Да чем обижать? Ржавья чуток отсыпали, ещё стольник зелени отстегнули. Хвалили – молодец, всю ночь старался, ещё хотели моими услугами воспользоваться. Телефон или чего-то в этом роде спрашивали. Ну, а я им – мобиры не имею, чем богат, тем и рад. Сказал: хотите, визитку свою оставлю? Только, говорю, сейчас не открывайте, вот раскумаритесь – тогда и читанёте. Газетку им дал, сказал – в газете, там и визитка моя.
-А… Фредди Крюгер – советский патриот! – рассмеялся я. – Ну, ты тоже задвинул. Ещё и по обкурке такие визитки читать! Бедные воры!
Мишке тоже было смешно. Это меня обрадовало – хоть у него поднялось настроение.
-Ладно, шут с ними, с ворами – я внезапно посерьёзнел. – Ты расскажи лучше, что у тебя с Катей произошло.
-Да вообще дурдом полнейший! – возбуждённо ответил Мишка. – Увидела машину, назад попятилась. Потом заорала, как потерпевшая, побежала куда-то… Тут уже явно не в газетах дело.
-Про газеты – это я так, к слову. Ты сам ей что говорил – тоже, что ли, визитку презентовал?
-Что, что… Телегу я на Одра оставил, напротив ГАИ. Подошёл ко входу, поздоровался. Сказал: я от Андрея; она говорит – помнит, видела нас вместе.
-Ну вот. А ты всё дураком прикидывался: не узнаю, не узнаю…
-Да я её и видел-то всего раз. Ну, в общем, спустились мы с ней туда, я машину открыл – а дальше я уже сказал. Взбесилась, запаниковала, в истерике забилась.
-О, женщины, которых мы любили – припомнилась мне цитата из Шуфутинского. – Ладно, ты, в общем, дуй в порт, тусуйся сегодня там. Эти финики – они любят дешевизну, а их сегодня будет море.
-Сегодня там и нашего брата море – вздохнул Мишка.
-Чего – дорожку задул, опять на дальняк нарываешься? Скучно по точкам стоять? Шут с тобой, езжай тогда в Пярну. Там сам знаешь, что делать. Не мне тебя учить. Вечером отзвонись, потрём…
Я вышел из «Москвича», и направился опять к своему «Фиату».
Значит, Катя боится красного «Москвича». И не просто боится, тут дело вовсе не в газетной шумихе. Чем-то «Москвич» задел её за живое, и здорово задел.
Я вернулся домой, и сел опять за компьютер. Чтобы «пробиться» уже на своё дело, и напрочь отвлечься от беспокойных мыслей о Кате и о вездесущем красном «Москвиче». Действие амфетамина сказалось – я был необычайно оживлён и работоспособен, увлечён с головой, и за пределами экрана и клавиатуры, казалось, ничего не существовало. И тут зазвонил телефон – звонок был снова из будки, но уже из другой.
-Слушаю – механическим голосом ответил я.
-Алё, это… Андрей?
-Да, Катя – её голос я узнал с трудом. – Ты где?
-Я в будке… тут рядом магазин и базар.
-Какой базар – Центральный?
-Нет, какой-то другой. Улица… Сейчас схожу, посмотрю, я забыла.
Некоторое время трубка молчала.
-Алло! – вернулась Катя. – Улица Кеемикуте.
-Ого! – вырвалось у меня. – Да как ты вообще туда попала?
-Не знаю. Пешком… автобусом… Красный «Москвич»… Это ужасно!
-Ладно, Кать.… Стой на автобусной остановке. Жди меня там. Я сам за тобой приеду.
Я снова вышел из дома, сел в свой «Фиат» и поехал в Каллавере – рабочий посёлок на окраине Таллинна. Когда-то в советские времена, когда работал завод минеральных удобрений, этот район считался городскими задворками; потом там неподалёку построили новый торговый порт – и теперь вся эта территория, с портом, ТЭЦ и дачным сектором, вообще предпочли отделиться от Таллинна, эдакий Западный Берлин местного разлива. Ладно, не в Берлине соль. Меня мучило другое – чем же так шокировал Катю этот красный «Москвич», что она, очертя голову, устремилась, куда глаза глядят – хорошо ещё, в Каллавере, а не в Нарву – и до сих пор не в себе?
Я нервничал, спешил, и на Ленинградском шоссе развил скорость с полтораста, лавируя между машинами, затем петлял пыльными маардускими просёлками, мимо бывших корпусов промышленного гиганта и бывших карьеров; и наконец, въехал в Каллавере. На той остановке, где она мне сказала, её не оказалось. Тогда я покрутился по улицам и переулкам этого маленького посёлка - отметив, что в сравнении с советскими временами, здесь всё же стало намного уютнее; когда-то обшарпанные лачуги, теперь напоминали игрушечные домики – и, наконец, свернул на дорогу, ведущую в порт. Каллавере осталось позади, по обе стороны дороги зеленели сады… И тут я увидел Катю. Она стояла на автобусной остановке, и осталось лишь догадываться – как её угораздило очутиться именно здесь! Я остановился, она села на заднее сидение, я резко тронулся и поспешил прочь оттуда.
Учитывая обстоятельства, при которых мы разошлись с Катей, я решил обойтись без излишней сентиментальности, без притворного восторга по поводу встречи после долгой разлуки. Эта встреча долгожданной не была – я, хоть порой и вспоминал Катю, но не ждал её, и не звал. Конечно же, я заметил, что Катя сильно изменилась. Повзрослела, похорошела, хоть и изрядно поправилась, но это её ничуть не портило. Что ж, ничего удивительного – сейчас у неё период самого бурного роста. Так что я не стал особо заострять на этом внимание. Меня ещё удивило то, что Катя была одета в закрытую, да к тому же ещё и чёрную, одежду. При такой ясной, солнечной, даже жаркой погоде, когда все женщины, а девушки – тем более, наоборот – обнажаются до максимума, и предпочитают более лёгкие тона. Хотя, возможно, Катя это сделала нарочно, потому что ехала на встречу со мной – дабы не возбуждать во мне сексуального желания. Вот, она даже нисколько не накрашена. Если это всё из-за меня, то до чего же она наивна! Но это были мимолётные мысли. Мой мозг работал совсем в другом направлении.
-Что случилось? – спросил я, когда мы покинули пределы дачного посёлка и мчались по дороге, ведущей от портовых терминалов на Ленинградское шоссе.
-Скажу коротко и ясно. Без лишних слов. В общем… - было видно, что она собиралась с духом. – Иван погиб. И сделал это красный «Москвич».
-Какой Иван? Какой «Москвич»? – я увидел в зеркале салона Катины глаза, её взгляд. В этих глазах не было и тени былого озорства и шаловливости. Напротив, её взгляд напомнил мне кинохронику времён Второй мировой. За этот неполный год Катя пережила больше, чем я за последние десять…
-Иван – это Ванечка, сынок наш. А «Москвич» - красный, 687SHT, как сейчас вижу… - она всё же не выдержала, и разревелась.
-Сейчас приедем ко мне – расскажешь – сказал я.
Я держался с ней сухо, и несколько отстранённо. Конечно же, я ей сочувствовал. Смерть ребёнка – безусловно, тяжёлая утрата, но это вовсе не значит, что я теперь должен сносить её капризы, и вдобавок ещё признавать за собой отцовство. Выходит, ребёнка она всё же оставила. Почему-то я так и предполагал. И всё равно она его потеряла. И каким-то образом, к этому причастен этот самый «Москвич». Только кто за всем этим стоит? Кто мог решиться на такое?
У себя дома я заварил травяной чай – успокаивающий сбор, ещё подсыпал в чай щепотку кофеина – чтобы девушка разговорилась, а заодно у неё успокоятся нервы.
-Мы с Зойкой гуляли по району, с колясками. А какой-то придурок на «Москвиче» кривлялся. Метр проедет – встанет, аж тормоза свистят. Потом решил перед нами понтануться – перед самым носом пыль в глаза пустить. Рванул в переулок, как раз тогда, когда я дорогу переходила, и сбил коляску. А там, наверное, дошло, что он отморозил, и пустился по газам, быстрее линять со страху. Теперь, как увижу красный «Москвич»…
-Ты, хотя бы мельком, видела, кто там сидел за рулём?
-Я не видела, Зойка видела. Так пространно описала, что я ничего не поняла. Чуть ли не на тебя похож.
Оригинально. Я, значит, виноват в рождении сына, я же виноват и в его смерти. Да что я ей, Тарас Бульба, что ли?
-Выходит, это я сел на Мишкин «Москвич», нарисовал себе этот чёртовый номер, и поехал в Тарту убивать твоего сына?
-Во-первых, Ванечка был не только мой сын, а во-вторых, дело даже и не в этом.
-То, что во-первых, то вполне логично: даже Дева Мария зачала не без посторонней помощи. А вот что во-вторых?
-А во-вторых, ко мне приезжал комиссар Козлов. Тебе это имя ни о чём не говорит?
-Знакомое имя – хмыкнул я.
-Так вот, Козлов мне сказал, что вот то, как я всё это дело описываю – всё это ерунда. И никакой это вовсе был не понт, а заранее спланированное убийство. Потому что этот «Москвич» замешан уже чёрт знает, в чём, про него уже даже в газетах пишут. «Фредди Крюгер – советский патриот!». Ну, и он ещё, кстати, тобой интересовался.
-Кто – Козлов? Или Фредди Крюгер? – поддел я.
-И тот и другой. Козлов показал мне твою фотографию, так и заявил – что ты замешан во всех афёрах этого красного «Москвича». Спрашивал – в каких мы с тобой отношениях. Я ему ответила, что знать тебя не знаю, и видеть не видела. Ещё спросила – а что, это и есть тот самый маньяк? Он сказал – нет, просто все следы ведут к тебе. Ещё всё спрашивал – кто отец ребёнка.
-Это и я могу у тебя спросить, но чужая интимная жизнь меня мало заботит. Когда мы с тобой виделись в последний раз, я всё тебе объяснил. Какие выводы ты сделала – это уже твоё дело.
-У тебя ещё хватает наглости мне так заявлять? – разозлилась Катя.
-Так, короче – я слегка повысил голос. – Ты сюда приехала что, концерты мне устраивать? – я выдержал небольшую паузу, в упор глядя Кате прямо в глаза. – Детские свои капризы ты оставь-ка для мамы, а мы с тобой поговорим, как взрослые люди. Ты сама мне всё время твердила, что ты никакая не девчонка, а взрослая женщина. Любимая твоя фраза! Так вот, пусть это будут не просто слова.
-Ты…
-Погоди, не перебивай. Я доскажу, потом скажешь ты. Да, у меня много женщин. И ты это прекрасно знаешь. Я иначе не могу, почему – ну, это долго объяснять. Хотя мы с тобой на эту тему много раз говорили. Может быть, когда-нибудь это пройдёт, и я остепенюсь, но сейчас это просто необходимо. И я никогда не делал из этого тайны. Я не обманывал тебя. И от тебя я тоже никогда не требовал верности – я не могу ни от кого её требовать, потому что не умею хранить её сам. И я прекрасно понимаю, что человеку, для полноценной жизни, необходима реализация всех заложенных в нём начал. И в том числе – возможно, даже в первую очередь – мужского, или, соответственно, женского. Как я чувствую себя ущемлённым, если не позволяю себе красочной полигамии – так же и у женщины, отсутствие многообразия партнёров, и жизнь с одним мужчиной, может ущемить её женское начало. И поэтому я никому никогда не хранил верность. Даже когда был женат. И ни от кого не требовал верности – лучше пойди и измени, разряди свой неутолённый потенциал, и вернись с чистой совестью. Это лучше, чем мучиться, и тратить все силы на подавление своих естественных потребностей. Но ты не такая. Твоя натура моногамна. Твой стиль жизни – с одним партнёром, верным и любимым. И чтоб это было взаимно. В этом мы с тобой люди разные. Далее. Меня стало в душе угнетать, когда ты стала ко мне относиться, как к своей собственности. Зачем? Это ущемляет человека, приземляет отношения, лишает их романтики. Ни один человек не может быть собственностью другого. Любящий – сам, по зову сердца, придёт к любимому. В любви нет места понятиям «должен», «обязан» - когда ты любишь, тебе самому уже жизненно необходимо, чтобы твоему любимому было хорошо. И ты для этого пойдёшь на всё, потому что благо любимого человека для тебя важно, как воздух! Но люди часто заблуждаются, и вместо любви испытывают привязанность. Привязанность – порождает чувство собственности, а оно как раз и убивает любовь, порождая недоверие. А недоверие – это и ревность, и подозрительность, и придирчивость, стремление взять всю жизнь человека под свой полный контроль. Посадить в своего рода клетку. При этом человек не осознаёт, что он сам сидит в клетке. Потому, что за всем этим порочным кругом – привязанность, ревность, чувство собственности, контроль – стоит страх. Животный страх. Даже, в какой-то мере, комплекс неполноценности.
Я сделал небольшую паузу, заглянул в удивлённые Катины глаза.
-Ведь почему человек идёт налево? – продолжал я. – Налево идёт тогда, когда справа он чего-то не получает. Чего-то ему не хватает, и он должен это восполнить. Мне, например, необходимо разнообразие. Просто – разнообразие в сексе. Сегодня мне нужна такая, завтра – другая. Но ладно, мы отвлеклись. Ревнивец, когда закатывает сцены, когда старается схватить партнёра в железные тиски контроля, создаёт всяческие условия, при которых бы партнёр всецело зависел от него - на самом деле не тиран, но жалкий пленник. Он мечется, чувствуя свою несостоятельность, потому что крушится его неосуществимая мечта. Быть лучшим или лучшей в мире, быть высшим идеалом мужества или женственности – хотя бы для своего партнёра. Он осознаёт, что он – всего лишь человек, со своими слабостями и проблемами. И это кажется ему недостатком, причём непреодолимым; и тогда он начинает бояться. Он боится, панически боится того, что кто-то окажется лучше него, и поэтому стремится отгородить партнёра от всего внешнего мира. И день ото дня, его страх разрастается, и не даёт ему жить; и когда он видит партнёра, просто беседующего с другим человеком, и терзается мыслью, что вдруг между ними что-то есть, на самом деле его и терзает этот самый комплекс неполноценности. Что вот, он – хуже, чем тот, другой; и что он сам не сможет дать того, что другой сможет. И я всё это прекрасно знаю, а потому и никогда никого не ревную. Ревность – это средневековый пережиток. Ревнует – значит, не доверяет; значит – боится. Так вот. Ты ревновала. Ты видела, что я нравлюсь женщинам, и боялась, что кто-то из них окажется лучше тебя. Потому что если бы ты считала, что я просто ветреный бабник, ты бы послала меня куда подальше. Но ты захотела самоутвердиться. Вызвать во мне ответное чувство ревности. И тогда ты переспала с другим мужчиной. Может, это был и не мужчина вовсе, а так, желторотый юнец, но это неважно. Важно то, что ты не убереглась. Я взрослый человек, я несу ответственность за всё то, что я делаю, говорю и даже думаю. И прежде чем лечь в постель с женщиной, я всегда принимаю необходимые меры, чтобы избежать всего того, чем это может быть чревато. Когда я имею дело со взрослой женщиной – то в большинстве случаев, и она принимает подобные меры, а с молодой девушкой – так уже я думаю за двоих. Ты сама прекрасно помнишь, что я тебе давал, и как учил, когда ты сказала, что с презервативом не получаешь должного наслаждения. Ну, вот… А с тем партнёром вы не приняли никаких мер предосторожности. Ты забеременела, а ваши отношения были мимолётными. И если бы ты даже и сказала, что ждёшь ребёнка, он бы просто рассмеялся тебе в лицо. Но ты предпочла всё это скрыть, и приписать отцовство мне. Ты боялась. Может, ты боялась меня, а может – своей матери; боялась осуждения или гонений – что тебя пристыдят, прогонят… А я бы не прогнал тебя. Я считаю, что это всё в порядке вещей – просто ты сделала ошибку, и не убереглась. Нам с тобой нужно было объясниться. И я ждал этого, ждал, что ты сама придёшь и мне всё расскажешь. Но ты пошла по другому пути. Ты солгала. А где начинается ложь, там уходит доверие. А когда между мной и моей девушкой утрачивается доверие – она перестаёт быть моей девушкой, и становится просто случайной попутчицей, с которой мы встретились в жизни, как в купе поезда. Я тебе помог – тем, что дал денег, но не стал ничего ни говорить, ни убеждать, ни даже советовать. Я дал тебе понять, что ты – взрослая женщина, ой, как ты любила всё время это повторять; и что за всё решать и отвечать тебе самой. Ты встретила другого – у тебя был выбор: станет ли он тебе другом, любовником, может быть, спутником жизни, а может – и вовсе никем. Так, просто пройдёт мимо, и не удостоится даже твоего взгляда. Ты определила его место в своей жизни. Это твоё решение, и я тебя за это не осуждаю. Вы не приняли мер предосторожности. С моей точки зрения, это ошибка, но не мне осуждать тебя: либо ты просто не сочла нужным, а может быть, ты даже и хотела забеременеть и родить ребёнка. Ты забеременела, вы разбежались. Обычная житейская ситуация. У тебя был выбор: сказать правду или солгать. Ты солгала. Я и этого не осуждаю, но с твоей ложью кончилось моё доверие. Дальше отношения стали бы бессмысленны, ибо в основе их лежало бы враньё. И мы разошлись. Я тебя оставил - с небольшой суммой денег, и с полной свободой выбора. У тебя была возможность дороги назад. Ты же продолжала выбранный путь.
-Было, конечно, интересно послушать – пожала плечами Катя – прямо как монолог Гамлета. Но только зачем ты мне всё это говоришь? Во всех документах сына стояло отчество – Андреевич. Тем более, сын погиб. Зачем мне слушать твою тираду оправданий?
-Катенька, я тебе дал свой личный мобильный номер. И до сегодняшнего дня ты мне ни разу не звонила. Вот ещё лишь доказательство твоей лжи. Ты боялась этого разговора, боялась, что ложь раскроется. Ты оправдалась перед своей мамой, свалив всё на меня, и решила в жизни пойти по её стопам – считать, что все мужчины сволочи, от которых все беды; и нести свой крест в одиночку. А теперь расскажи, что тебя всё-таки привело сюда. Впрочем, я догадываюсь. Ты пришла ко мне из-за Козлова. Тебе нужен совет. Ты запуталась – не знаешь, как быть, что говорить, и вообще, в чём дело, и что ему от тебя надо. Ты хочешь добиться правды и справедливости: найти и покарать убийцу сына; а сама делаешь всё для того, чтобы убийца продолжал гулять на свободе, и даже наводишь на себя подозрения.
-Чем? – воскликнула вконец ошарашенная Катя.
-Своей ложью. Я же прекрасно знаю Козлова. Ты думаешь, он тебе поверил? Да он сразу понял, что ты врёшь, когда сказала, что меня не знаешь. А раз врёшь – значит, тебе есть, что скрывать. Значит, что-то знаешь. Теперь он вызовет меня. А я ему врать не стану. Я ему расскажу всё, как было. Тем более – он наверняка и так всё знает.
-И какое же ты имеешь отношение к этому «Москвичу» и к этим убийствам? – изумилась Катя.
-Я лично – никакого. Просто две шайки сводят друг с другом счёты. И кое-кто из них оказался мне знаком.
-Но при чём здесь Ванечка, при чём здесь я?
-Значит, кто-то сводит счёты со мной – вздохнул я.
-А если, как ты говоришь, он не твой сын - то, причём здесь вообще ты? – упиралась Катя.
-Кто-то в курсе всех этих дел, и меня просто хотят подставить. Или даже убрать. Может, это подстроил и сам Козлов – он бывший гебист, и от него можно ожидать всего, чего угодно. Вдобавок, у него ко мне личная неприязнь, которую он даже и не скрывает.
-С чего ты это взял? - заявила Катя.
Вообще, как я заметил – всё, что я ей сегодня говорил, она воспринимала в штыки, чего бы дело не касалось.
-Да всё с того же – парировал я. – Ты смотрела майора Пронина, или, ещё лучше – Глеба Жеглова? Как Высоцкий этому Копчёному в бильярдной сказал про этих смрадных гадов? И кто, интересно, стащил кошелёк – вор Кирпич, или справедливый мент? Всё это ментовские дешёвки. Цель оправдывает средства. Нет доказательств – они фабрикуются. Этот козёл в «Москвиче» мог быть даже под меня загримирован. И по моим приметам меня опознает множество свидетелей, где мой двойник светился. Так что придётся тебе говорить всю правду. Не мне – так другим.
Я взял со стола мобильный телефон, и набрал номер Жанны.
-Жаннуленька? У меня, золотко, расстройства. Ага. На нервной почве. Бессонница замучила. Всё Фредди Крюгер никак покоя не даёт. Так что ты приезжай, солнышко. Мы всё это дело и обсудим. У тебя головка умная, ты девушка энергичная – думаю, быстро справимся.
-Я через двадцать минут приеду – взволнованно прощебетала Жанна в трубке.
-Что – жене звонил? – спросила Катя, и в её голосе слышались нотки раздражения, и в то же время разочарования.
-Бывшей жене – поправил я. – У неё есть семья – муж, ребёнок. Говорит, счастлива. Дай Бог, чтобы так и было.
-И, тем не менее, вы с ней всё равно встречаетесь.
-Она деловая женщина, а впрочем, какая разница? Неужели мужчина и женщина не могут быть просто друзьями, и партнёрами в чём-то ещё? Обязательно сводить всё к постели?
-Андрей, не надо. Не говори со мной, как с ребёнком, я сама всё прекрасно понимаю. Просто я пожила с тобой, и немножко тебя изучила. Ты можешь быть партнёром в чём угодно, просто для тебя постель – залог успешного партнёрства. Тебе ведь гораздо легче прийти к консенсусу с женщиной после бурной ночи, чем с той, с которой тебя не связывают узы любви.
-Конечно, легче – рассмеялся я. – Было бы оригинально: переспать с каждой женщиной, прежде чем начать с ней разговаривать! Катя, ты здорово шутишь, но прекрати дуться.
-И что ты через свою Жанну… - начала Катя, и тут же замялась.
-Катя, я всё равно ничего тебе толком не объясню. Сейчас приедет Жанна – сами познакомитесь, поговорите. Она девушка простая, компанейская, за словом в карман не полезет. Так что, не стесняйся.
Я вышел на кухню, чтобы заварить ещё чаю. На сей раз другого – простого душистого чаю. Катя тем временем взяла с полки мою старую игрушку – кубик Рубика. Было заметно, что Катя мнётся, нервничает, не знает, куда себя деть.
Вскоре в квартире раздался звонок, и я пошёл открывать Жанне дверь. Едва я показался в проёме, она кинулась на меня с распростёртыми объятиями, крепко поцеловала в губы, потёрлась щекой об мою. Я особо не отвечал – да, я дал женщине возможность выразить свои эмоции и чувства; но, во-первых, мне совершенно не хотелось афишировать это перед Катей, а во-вторых – я и Жанну пригласил совсем с другой целью.
В прямую противоположность Кате, Жанна была одета в воздушное летнее полупрозрачное платье, без рукавов и с вырезами, причём ноги открывались на уровне колена, а в вырезе нахально выглядывала её шикарная грудь. Соблазнительно выглядели её колени, плечи, лицо, накрашенное, словно перед киносъёмкой. Всю квартиру тут же наполнил запах дорогих духов – всё это вместе подчёркивало, что женщина на что-то надеялась. Что я ей уделю особенное внимание. Что ж, выглядит она и вправду «на все сто» - перед ней та же самая Светочка смотрится уже не столь аппетитно, даже сходство с Джинджер не помогает. А Жанна, та умеет держать марку – что ж, она прошло особую школу, её воспитывали в соответствующих традициях, и в роли «крёстной сестры» и «секс бомбы», она по-прежнему на высоте… И всё же, даже в сравнении с Жанной, мне Катя казалась чем-то милее, хотя она и маленькая ещё глупышка. Только чем же? Неужто я опять влюбился, как когда-то в Свету, да только не Жижу, а другую Свету – рыжую дворняжку и падчерицу Чингисхана…
-Жанна, проходи – сказал я. – Вообще-то я тебя не на свидание пригласил, а на деловую встречу.
-И потому я должна была напялить строгий костюм, и мокнуть в нём, как лошадь – парировала Жанна.
-Не в этом дело. Ты настроена сейчас несерьёзно. Вот, знакомьтесь.
-Екатерина – равнодушным тоном представилась Катя, едва удостоив Жанну взглядом.
-Жанна – ответила та, с заметным участием и теплотой в голосе, и протянула Кате руку. Та лишь прикоснулась к ней кончиками пальцев, демонстрируя полнейшее безразличие и неприятие. Однако Жанну это нисколько не смущало.
-Так вот, по какому поводу мы сегодня собрались. У этой молодой женщины – я кивнул на Катю и поймал на себе удивлённый взгляд Жанны: как это я Катю называю женщиной! Я строго посмотрел Жанне в глаза, и повторил: - У этой женщины погиб сын. Мы выпьем в память о нём.
Я провёл Жанну и Катю к столу, на котором стояли дымящиеся чашки с чаем и рюмки. После этого я снял с серванта бутылку коньяка, и разлил его по рюмкам. Девушки выпили, я лишь пригубил.
-Теперь о сути дела. Нам известно, что его убили. Его убийца – уже знакомый нам красный «Москвич». Понимаешь, о чём идёт речь – кивнул я Жанне. – Это может быть уже что угодно. Может, со мной кто-то сводит счёты. Может, это даже полицейский крюк. Кто делал всё остальное – мне неважно. А вот этого человека я хочу видеть лично. А покамест, я ненадолго оставлю вас одних.
Я снова ушёл в свою комнату и сел за компьютер. Через полчаса мне позвонили. Это был не кто иной, как Козлов.
-Андрей Андреич, здравствуйте! – в его голосе мне слышались ехидные нотки. – Простите за беспокойство, у Вас гости. Поэтому в шесть часов вечера я жду вас всех вместе. То есть Вас с Катей, и Феоктистова тоже. Он уже предупреждён. Так что до вечера.
-Вы звонили моему адвокату?
-Да, звонил. Он в курсе. Можете сами с ним связаться.
Что я незамедлительно и сделал.
-Алексей Николаевич?
-Да, Андрей. Я знаю, Козлов мне уже звонил. Так что в шесть встречаемся там, у него.
Я вновь отправился в кухню. Девушки сидели, пили чай и щебетали о чём-то «о своём, о женском», улыбаясь и смеясь. Что ж, Жанна это всегда умела. Входить в доверие к людям и узнавать у них всё, что нужно. Она специально училась этому – быть Мата Хари. Теперь она оставила эти дела, и собирается вроде заняться цветами. Она уже давно об этом мечтает, да всё не давали… Но там, где надо, она может быть именно Мата Хари. И сейчас в очередной раз она играет свою роль.
-Катюша, Козлов звонил – сказал я. – Он уже всё знает. Знает даже, что ты здесь, и ждёт нас с тобой в гости к шести вечера.
-У нас до шести ещё есть время – ответила Жанна. – Ты, дружок, не скучай. Мы с Катей, как закадычные подружки – сходим, прогуляемся.
Жанна поднялась, взяла за руку Катю, подошла ко мне и кокетливо поцеловала меня в щёку, после чего щёлкнула меня пальцем по носу.
-Мы скоро вернёмся, а ты, смотри, не шкодь, и со спичками не балуйся. Ну, пока – она снова поцеловала меня, и распахнула входную дверь квартиры.
Снова запиликал мобильник – на сей раз, это был Мишка.
-Да… Да, Мишка. Да знаю я всё. Ну так, езжай, раз вызвали… Какой ещё «кенгурятник»?… Вечно ты разные глупости придумываешь, вместе с этим Фёдором. … Ну, и пускай проверяют. Если совесть чиста, то чего же ты трясёшься? Катайся себе спокойно, и не порть нервы. Не в бане – не парься!
Посидев ещё немного за компьютером, я вышел из дома – надо было заехать в Кадриорг - в офис к одному коллеге, члену правления аналогичной фирмы. У него я пробыл недолго, мы и так уже пришли к соглашению, требовалось лишь оговорить некоторые формальности относительно купли-продажи, где я вновь выступал, как посредник. Потом меня ждали дела совсем иного рода – один наш таксист «запалился» на девочках, и надо было срочно его вытаскивать из этой передряги. С ним встреча намечалась на четыре часа в гараже, а сама «стрелка» была «забита» на пять. И я поехал в гараж.
Уже подъезжая к гаражу, я увидел тёмно-зелёный «Фольксваген – Пассат», и остановился рядом с ним. Было без десяти минут четыре.
-Привет – сказал я, усаживаясь в машину рядом с водителем. Тот сложил газету, вздохнул с облегчением. Мы поздоровались за руку.
-Чего ты убитый такой? – подбодрил его я. – Наезжают – да и шут с ними. Это у них работа такая. Запомни: не трогают только тех, у кого ничего нет. С них взять нечего, потому на них все ноль внимания. Вот тебе какой резон, к примеру, бомжа напрягать? Ну вот, и они тоже так думают. А когда у тебя есть чего-то, чему так или иначе позавидовать можно, всегда найдутся те, кто на твой каравай рот разинут. И будут пытаться, не мытьём так катаньем, урвать себе кусочек. И, как в басне – делу дать законный вид и толк. Грубо говоря – развести, на тему «это не твоё, верстай на родину». Ты Пушкина читал, «Дубровский»?
-Мне от этого не легче – отмахнулся таксист, толстячок лет тридцати пяти, чем-то смахивающий на артиста Калягина.
-А в школе на то и учат, чтобы впредь жилось легче. За что тебя дёрнули? Чья деваха, и как она вообще у тебя оказалась?
-Сам знаешь, как. У нас клиент – король, кому приспичит – куда сразу все бегут? Правильно, к таксисту.
-Ты не темни. Я не про клиента, я про девочку спрашиваю. Наши конторы ты сам все знаешь. И что там делить, не понимаю.
-Цеплял на фирме, да деваха-то залётная. Пацанам должна, там и отрабатывает. С ихних слов.
-Мало ли, что с ихних! Что мадам-то говорит? Или дурика включила – с понтом, ничего не знает? Что за фирма, кстати?
-«Лолита Плюс» - обречённо вздохнул тот.
-Эх, ты – ну, нашёл тоже, куда ввязаться! И за девочку клиент рассчитывался, естественно, с тобой.
-Ну, а ты что думал?
-А ты, в свою очередь, с мадам.
-Не успел. Ребята подвалили, всё выгребли.
-Ладно. Чем ты крылся, что говорил?
-А чем мне поперёк ствола крыться? Дурика включил, как ты выражаешься – ничего не знаю, я таксист, моё дело маленькое – баранку крутить…
-Так на том и стой. Что забрали?
-Ласточку забрали, то что клиент дал…
-Значит, у них предъява, что ты ихнюю девку тусуешь – заключил я. - А может, ты ещё с ихними жёнами спишь? Не парься, это я веду линию защиты. Дай-ка телефончик своей «Лолиты». И этого рыла, с которым ты должен встретиться.
Тот извлёк из кармана бумажник, достал оттуда визитную карточку, на которой была изображена девичья мордашка, и обрывок клетчатого листа, испещрённый цифрами.
-Володя – прочитал я. – Ну, ладно. Шут с ним, с твоим Володей, вот тебе твоя ласточка, и вообще – работай спокойно, и эту историю забудь. И в связях будь поразборчивее. Сам знаешь: дорого да мило, дёшево да гнило. Удачи!
На этом я попрощался с ним, вышел из «Фольксвагена» и пересел в свой «Фиат».
Вот чудак человек, думал я. То, что таксисты испокон веков «подхалтуривали» всякими такими услугами вроде тех, о чём мне рассказывал сегодня сначала Мишка, а теперь ещё и этот… чёрт, вылетело из головы, как же его зовут – это ещё полбеды. Но другое дело, когда жадность обуяет – у нас есть ведь свои «конторы», то есть фирмы интимных услуг, которые курируют именно наши таксисты – нет ведь, приспичило же ему переться туда, где берут подешевле, а стало быть, себе на лапу решил загрести побольше. Не учитывая того, что за сброд там шляется, и что можно с этого себе нажить. И всё же, мне жалко стало мужика: как-никак, двое детей, жена безработная, вот и тянет изо всех сил. Поэтому-то я и дал ему эти несчастные пятьсот крон, а с этим Володей и компанией я как-нибудь уж сам. Вот и получил мужик себе урок на будущее, как не надо соваться туда, куда не надо. Как на блатхате – вход свободный, выход платный. Только на сей раз ему повезло: нарвался на моих старых знакомых.
-Володя, привет! – весело сказал я в трубку. – Сматывай удочки. Кинà не будет.
-Арлекин, ты, что ли? – удивлённо пробасил тот. – О чём базар?
-Вот именно – без базара. Я за таксиста говорю, стрелы не будет. Занят я сегодня.
-Не понял… - тот внезапно переменил тон.
-Давай, в субботу в два часа, я за него. И потолкуем. Место сам называй – мне без разницы.
-То есть что – ваш мужик, что ли?
-Мужик не при делах. Все разговоры со мной. В субботу, в два часа, а где – без разницы.
-Ладно, Арлекин, я тебе перезвоню.
-Привет Коле! – сказал я на прощание. Теперь я был больше, чем уверен – Володя больше не позвонит, а если и позвонит, то брякнет что-то вроде «замяли тему». Никаких дел на сегодня у меня особо не намечалось, а если что и намечалось – так Козлов мне все карты попутал. Осталось теперь попросту убить время до половины – без пятнадцати шесть, чтобы к шести уже быть на месте. За этим я направился в казино «Викинг» - поиграть в бильярд.
На удивление, мне в игре везло – обычно я в казино отправлялся просто так, для разрядки, и зачастую просаживал там по несколько сотен. Тут же я был явно в выигрыше – шары сами закатывались в лузы, это было даже неинтересно. Когда на столе, помимо битка, оставались только два жёлтых шара, а мой соперник стоял, нервно потирая ладони, меня застал врасплох телефонный звонок от Жанны.
-Слушаю… Жанна, я работаю. Давай, через двадцать минут возле «Спейс-бара». Хорошо. Целую. Пока.
-Теперь это работой называется – усмехнулся один из наблюдавших за игрой.
-По-моему, работа неплохая – парировал я, прицелившись и ударив кием по битку. Жёлтый шар покатился, и попал точно в лузу. – Чистая работа! – добавил я, отправив в лузу последний шар.
… Девушки ожидали меня на углу, рядом с тем баром, где мы и договорились встретиться. Очевидно, они ели мороженое, о чём красноречиво свидетельствовали следы сливок и шоколада на Катиных губах.
-Девчонки, вы мне напоминаете один анекдот – сказал я, подав Кате носовой платок.
-Что когда Андрюша у нас вырастет, то он будет заниматься такими, как Марья Ивановна – сразу нашлась Жанна. – С чем я вас и покидаю. Катюха, держись, и всё будет. Только не падай. А тебе, Дон-Кихот, я ещё позвоню. Счастливо!
С этими словами Жанна круто развернулась и ушла, а Катя села ко мне в машину.
-Ну, и куда же вы ходили – полюбопытствовал я.
-Гуляли… Знаешь – майонез «Кальве»? – загадочно улыбнулась Катя.
-Знаю – рассмеялся я. – У женщин свои секреты.
То, что мне, собственно, и нужно.
Так, обмениваясь ничего не значащими репликами, мы подъехали к «жёлтому зданию», рядом с которым уже стоял Мишкин «Москвич». Увидев его, Катя задрожала, но я крепко её обнял и прошептал ей на ухо:
-Тихо-тихо, всё нормально! Это же Мишка!
Хотя я подозревал даже Мишку. Ничего, не один Козлов ищет…
Мы с Катей поднялись на второй этаж. Мишка стоял в коридоре у окна, и курил. Я не счёл нужным, о чём бы то ни было, его спрашивать – ушей лишних много, потом свои дела обсудим.
-Ходил уже? – сухо спросил я.
Мишка отрицательно мотнул головой.
-Сейчас подойдёт – глухо ответил он.
Я тоже закурил, а вслед за мной закурила и Катя.
Через несколько минут, из одного из кабинетов в противоположном конце коридора вышли двое в штатском. Один из них был Козлов. Они направились в сторону кабинета Козлова, о чём-то вполголоса беседуя.
В это время, двое дюжих полицейских - в форме и с дубинками наперевес, вели по коридору арестованного. Где-то я видел это лицо, но где – не мог вспомнить. Типичный «бычок» - молодой, рослый, наглый. И тут «бычок» увидел меня и Мишку. Наши взгляды встретились. Я увидел, как Мишка изменился в лице – они узнали друг друга.
-Чё, карась сраный – разразился бранью «бычок» - довертелся, замели? Милости просим в нашу камеру! У нас там ещё «жёнушки» пока нет, так что ждём-с! О-о! И ты здесь! – эти слова были адресованы уже мне. – Какая встреча, чего ж ты тянешь, Арлекино? Будем встречать с распростёртыми объятиями! Только хвост прижми, а то сам знаешь, Шаман-оглы за тебя уже слова не скажет! Тоже мне, Арлекин! Крутой, как яйца всмятку, глобальный, как главпетух…
-Ты, фуфел отмороженный! – перебил его я. – Заправь тампон, из щели дует!
-Чего? – взбеленился тот и попытался вырваться.
-Отзываешься? – злорадно оскалился я. - Молодец, понятливый! Теперь тампон заправь, а то из щели дует!
«Бычок» резко рванулся, но получил увесистый удар дубинкой по спине, после чего его схватили и повели дальше.
-Так, заходите – сказал Козлов. – Сначала Попов. А вы подождите.
-Всё в порядке, Катя – тихо сказал я, на мгновение взял её руки в свои, крепко пожал, после чего уверенно вошёл в кабинет.
 
Глава 6
Маленькая империя большого амфетамина.
 
Я, Козлов Пётр Александрович
 
Как говорил знаменитый Остап Бендер, лёд тронулся.
Забрезжил свет в конце тоннеля – это я понял, когда взял на вооружение циничную формулу Маккиавелли – «для достижения цели все средства хороши»; и метод «кнута и пряника» - вот, для таких, как этот Рома. Чем его взять на крючок, долго думать не пришлось – то, что было мне якобы о нём известно, практикуют поголовно все наркоманы, а уж «системщики», вроде него – и подавно. Или что – он сможет мне доказать, что я неправ?
На ловца и зверь бежит – сегодня мне подвернулась редкостная удача. Какой-то молодой и наглый тип, вдобавок не страдающий от переизбытка серого вещества в мозгу, и имевший в своё время претензии к этой честной компании, то бишь к Попову с Феоктистовым – умудрился изливать свой словесный понос прямо здесь, «не отходя от кассы». Я тогда подал знак инспекторам, его сопровождавшим, чтобы те дали бедняге возможность высказаться; и получил призрачные зацепки: Шаман-Оглы и Арлекин. Да и после, события развивались явно в мою пользу – как Попов ему ответил. Во-первых, перебил его. Во-вторых, приказал «заткнуться», при этом уподобив его рот женскому половому органу. Тем самым Попов нанёс ему смертельное оскорбление, непростительное в преступной среде. По их «понятиям», он должен был за такие слова сразу убить Попова. Ну, в стенах этого заведения этот процесс представляется невозможным, и всё-таки… Стало быть, Попов отвечает за свои слова, за свой «базар», и имеет веские основания так заявлять. И если я умело воспользуюсь этой сценой и этими «понятиями», то я узнаю ещё много нового о Попове-Арлекине, применив к тому крикливому субъекту всё тот же метод «кнута и пряника». У меня в голове промелькнула идея – как я заставлю того крикуна всё рассказывать. Ладно, это всё по ходу дела. Сейчас передо мной был сам Попов.
-Пётр Александрович! – уверенно начал он, сразу как вошёл. – При всём моём к Вам уважении, я больше не отвечу ни на один Ваш вопрос без моего адвоката. Я и сейчас не собираюсь вступать ни в какие переговоры, пока он не приедет.
Меня это нисколько не удивило – я и так всё это знал.
-Вы считаете, что нуждаетесь в его услугах? – саркастично подметил я.
-Я понял Ваш намёк – парировал Попов. – Раз пользуюсь защитой, значит, виновен. Что ж, это Ваше личное мнение, и я не вижу смысла с Вами спорить. На это и есть адвокаты.
-Вы знаете, по какому поводу я Вас вызвал?
-Не вижу смысла гадать. Раз вызвали, значит, Вам надо.
-Хорошо. А если без протокола?
-Но с диктофоном! Бесплатный сыр только в мышеловке. Зря. Лучше подождём Алексея Николаевича.
-То, о чём я хочу с Вами поговорить, не входит в компетенцию Третьякова – ответил я. – И даже диктофон мне здесь не нужен, поскольку лично к Вам у меня нет по этому делу претензий. Это чисто по-человечески. Если хотите, мы можем выйти.
-Если Вы сомневаетесь в компетенции Третьякова, то считайте, что я ему доверяю, как себе – уверил Попов.
Я не ответил. Открыв дверь, я вышел в коридор, и увлёк за собой Попова.
-Скажите, Андрей, у Вас есть враги?
-Врагов, как таковых, нет. С кем мне воевать, и чего ради, спрашивается? Есть, конечно же, завистники, но я не придаю этому особого значения.
-Ну, чтобы совершить такой поступок, одной зависти мало – рассудил я.
-Начнём с того, что это был не мой ребёнок – отрезал Попов.
-Это не столь важно. Позовите сюда Катю.
Не я же, в конце концов, буду за ними всеми бегать.
-Катя! – окликнул Попов.
-Здравствуй, Катя! – с укоризной сказал я, глядя в её стыдливо прячущиеся глаза. – Вот скажи мне – зачем надо было врать? Я же всё равно всё знаю! Иначе стал бы я ехать в Тарту?
-Я не была уверена, что Вас интересует именно он – испуганным голосом, скороговоркой, оправдывалась девушка. – Зато я уверена, что в «Москвиче» был точно не он.
-Это мы сами выясним – вздохнул я. – Катя, отец Ванечки – он?
Катя густо покраснела, и еле слышно прошептала:
-Нет… не он – и при этом её глаза наполнились слезами.
-Относительно отцовства экспертиза разберётся. Меня интересует совсем другое. Убийца рядом.
Попов бросил на меня недоумевающий взгляд, и покосился на стоявшего в стороне Феоктистова. Лицо Кати перекосила гримаса ужаса, и она вопрошающе глазела - то на меня, то на Попова, то оборачивалась в сторону Феоктистова, и тут же, объятая паникой, устремляла взор опять на Попова.
-Вообще-то я не о Феоктистове говорю – покачал головой я. – Мы имеем дело с человеком, который достаточно близко знает вас обоих, и более того, он в курсе всех ваших взаимоотношений. За исключением, может быть, отдельных деталей. Другими словами, Вас хотят подставить. Вас уже подставили.
-Катя, ты много знаешь моих знакомых? – кивнул ей Попов.
-В лицо, может, и знаю – засмущалась Катя, а так…
-Пётр Александрович! – внезапно окликнул меня чей-то знакомый голос. Я обернулся – это был Третьяков.
-Пройдёмте в кабинет – сказал я. – Катя, ты пока подожди.
Мы с Третьяковым поздоровались за руку, и прошли в мой кабинет. За нами проследовал и Попов.
-В общем, я детально ознакомился с материалами дела – с ходу начал Третьяков. – И считаю, что Ваша, извиняюсь за выражение, суета – подчеркнул он, сделав акцент на этом слове, и выдержав паузу – иначе просто не назвать, вокруг моего клиента, не имеет под собой абсолютно никаких оснований – авторитетным тоном заключил адвокат.
-Я занимаюсь расследованиями, а не суетой – категорично возразил я в ответ.
-И в каком качестве мой клиент представляет интерес для Вашего следствия? – напирал Третьяков.
-На то и следствие, чтобы в этом разобраться. В лучшем случае – свидетель, в худшем – подозреваемый.
-И в чём же Вы его подозреваете?
-В сокрытии информации, необходимой следствию. Если он скрывает, значит, ему есть, что скрывать. Вы не находите? – прищурив глаза, я смотрел в упор на Третьякова.
-Ну, и что же это за информация? – ехидно спросил адвокат.
-Рано или поздно, я её получу. Только лучше, если из первых рук – я кивнул на Попова – и, по возможности, сразу. Или, может, Вы, как адвокат, предоставите мне эту информацию?
-Не говорите загадками – отсёк Третьяков. – Ближе к делу.
-Мы имеем дело с преступной группировкой, которая, как и распространено в преступной среде, использует как бы свой «фирменный знак». Визитку. Наподобие животных, которые метят территорию. Вам это должно быть хорошо знакомо – психология банды. Их клеймом является красный «Москвич» - так они сводят свои счёты. И вместе с тем, чтобы запутать следствие, распространяют всякие слухи о каком-то сумасшедшем маньяке. Возможно, и другие преступники, будучи в курсе событий, копируют этот почерк, с той же целью – запутать следствие.
-Как в крутом боевике. Конкретнее. Какое отношение ко всему этому имеет мой подзащитный?
-Ваш подзащитный, так или иначе, связан с этими группировками, хоть и пытается это скрыть.
-И где же эта связь? – отразил Третьяков. – Группировка, если следовать Вашей же логике, это те, кто грабили магазин, захватывали машины Феоктистова и Лаптева, возможно, на их же счету и иностранец в аэропорту. Лаптев, как я понимаю, был лишний свидетель, затем погиб и один из членов банды – Можаев. Или тот же самый Беспалов – кому и чем он мог перейти дорогу? Часом, не той ли самой группировке, в которую входил Можаев? Только при чём здесь мой подзащитный, я никак не возьму в толк? Какое отношение он мог иметь к Можаеву, к Беспалову, к этому ограблению, наконец? Если это Ваши личные догадки, гипотезы или предположения, основанные на чьих-то ещё домыслах или вздорных сплетнях, то давайте уж, раз и навсегда, расставим точки над «i», и закроем этот вопрос.
-Ваш подзащитный занимается посредничеством. Организовывает различные сделки и операции, в результате которых, как мне стало известно, формально по закону проходят явные махинации. В самом мягком варианте, это махровое мошенничество. Более того, у меня есть конкретные зацепки, и уже в ближайшие дни мне станет известно, с какими группировками сотрудничает Попов. Для этого мне необходимо только опросить некоторых свидетелей. Там же и выяснится роль Попова в этих преступлениях. Возможно, посредник, если даже не организатор. Потому что месть потерпевших сторон адресована именно Попову. Если инцидент Беспалова с Семёновой ещё можно толковать, как совпадение, то последний эпизод рассеивает все сомнения.
-И что же у Вас за такие зацепки? – нахмурился Третьяков. – Какие ещё свидетели? О каких махинациях идёт речь? Откуда вся Ваша, позвольте, осведомлённость? Какой-то слабоумный Борисов? Или конченый наркоман Тимофеев? Или несовершеннолетняя девочка, которая вдобавок ещё и не в себе? Или те же самые пайдеские уголовники, которым не важно, на кого списать собственные деяния? Так давайте рассудим с точки зрения здравого смысла – можно ли опираться на эти, если можно так назвать – показания?
-Этими Вами перечисленными лицами – хладнокровно ответил я – список не исчерпывается. А что до свидетельских показаний, то я убеждён, что на них как раз и можно опираться. Это заинтересованные лица лгут, а свидетели всегда говорят правду. Так вот, Попов. К Вам у меня вопросы касательно последнего эпизода. В каких отношениях Вы находились с Екатериной Колесниковой?
-Скажем так – в дружеских. Мы с ней встречались. Весной познакомились, осенью расстались. Пожалуй, всё.
-Вы знали о её беременности?
-Знал. О том, что она оставила ребёнка и о том, что с ним случилось, я узнал только сегодня.
-Кто отец ребёнка? – спросил я, чем привёл в замешательство не только Попова, но даже и Третьякова.
-Откуда я знаю? – опешил Попов. – Во всяком случае, не я. Вы же специально – он усмехнулся – за мной шпионили, выведывали подробности моей интимной жизни. Как я обращаюсь с женщинами – вы и так отлично знаете. Катя, извиняюсь за выражение, гульнула. Только дело не в этом. Она стала мне врать. Доверие прошло, и мы расстались. Хотя я не понимаю смысл вопроса – у Вас же есть на то экспертиза!
-Дело не в этом. Каково на то было мнение окружающих?
-Я свою личную жизнь не афиширую, и о Кате я ни с кем не говорил. А что до Катиной матери и до её подруг, то Вам целесообразнее об этом спросить у них самих.
-С ними я как-нибудь сам разберусь – ответил я. – Речь не о её, а именно о Вашем окружении. Вот Вы мне только что сказали, что Катя Вам врала, и поэтому утратила Ваше доверие. А как я могу верить Вам, когда Вы мне сами постоянно врёте?
-Протестую! – заявил Третьяков. – Это Ваши личные домыслы, и отношения к делу они не имеют.
-Меня интересует, кто был в курсе отношений этих двух молодых людей – спокойно возразил я. – Среди них убийца. Ваш подзащитный только что, в Вашем же присутствии, подтвердил, что из его знакомых таких посвящённых нет. А мне известно, что таких посвящённых как минимум двое: во-первых, это Феоктистов, а во-вторых, некий преступник по прозвищу Фишер (именно под таким прозвищем я знал его со слов Ромы Тимофеева), принудивший супругов Тимофеевых выплатить ему 75 тысяч крон. После чего семья лишилась квартиры, муж впоследствии умер от сердечного приступа, а сын стал наркоманом. И одним из соучастников этого грязного дела, является Ваш подзащитный, Андрей Попов, использовавший для этого Катю и её конфликт с её подругой, Ириной Звягинцевой, проживающей в том же самом подъезде. Кстати, это дело можно трактовать двояко: в более выгодном для Вашего подзащитного случае здесь имело место мошенничество. Но его можно представить и как вымогательство, если принять во внимание некоторые детали.
Третьяков хмыкнул.
-Где заявление? – выпалил он. – Вы вменяете моему подзащитному преступление, о котором Вам поведал какой-то юный наркоша. Только, если действительно имело место что-либо подобное, то почему же по истечении целого года, сама Наталья Тимофеева до сих пор не заявила в полицию? И где доказательства того, что так оно и было на самом деле? Какой такой Фишер? И, кроме этого, я подам рапорт о необходимости проведения психиатрической экспертизы для всех Ваших, с позволения сказать, свидетелей. Все эти истории выеденного яйца не стоят.
-Факт тот, что я располагаю этой информацией. Если нужны доказательства, то они будут. Просто скоро наступит такой момент, когда отпираться будет уже поздно. И тогда я и отвечу на вопросы – почему нет заявления, и почему те, кто должен был говорить, молчали. Но и молчание это – всего лишь до поры, до времени.
-Пётр Александрович! – заявил Третьяков. – Мы здесь, я полагаю, собрались для того, чтобы разобрать наши разногласия, расставить точки над «i», и прийти к какому-то общему знаменателю. Вы же вместо этого, только воду в ступе толчёте, и сами же себя запутываете. Поэтому я просто не понимаю – зачем вы нас сюда вызвали? Разберитесь сначала сами в достоверности Ваших сведений, и в дееспособности Ваших информаторов, которых Вы называете свидетелями. После этого и приглашайте. А так я не считаю дальше нужным продолжать беседу. Что слухами земля полнится – мы и так об этом знаем. В цивилизованной стране мы тут же подали бы встречный иск за клевету. Но здесь это пустая трата времени, поэтому мы отреагируем на это чисто по-русски: пошли они все!
-Спасибо – сухо ответил я. – Ваше мнение я выслушал, теперь позвольте продолжить? Попов, у Вас есть на этот счёт подозрения?
-Меня и самого этот вопрос интересует. Если я что-нибудь узнаю, я Вам об этом сообщу – спокойно ответил Попов. Он вообще держался на удивление расковано, не нервничал, не выказывал ни смущения, ни волнения. Как будто это дело касалось вовсе не его, а Третьякова.
-А что Вы можете сказать о Феоктистове? – спросил я, и этим вновь поверг обоих оппонентов в удивление, переходящее в замешательство.
-О Феоктистове? – недоуменно переспросил Попов. – А что Вас, собственно, интересует?
-Меня всё интересует. Что Вы можете о нём сказать?
-Что сказать… - вздохнул Попов. – Да парень как парень. Немножко меланхолик – не как Гоголь, конечно…
-А Вы лично знакомы с Гоголем – вставил я.
-Вы сами понимаете, к чему я клоню. Работящий, совестливый, отзывчивый. Но слегка неуравновешенный. То есть, психически нестабилен, и в своих силах зачастую не уверен. Внутренняя самооценка колеблется в сторону явного занижения. Отсюда и все его неудачи. Когда он найдёт своё место в жизни, тогда его мытарства и прекратятся. Пока же ему никак не определиться.
Я вспомнил свои первые впечатления от встречи с Феоктистовым, разговоры с Валей Михайловой…
-Что Вам известно об инциденте в Кейла-Йоа?
-Вы про ограбление? Мишка был в шоке. Подавлен.
-Как Вы считаете – могло это быть кем-то спланировано заранее? Может, его к этому вынудили? Запугали, или купили?
-Что его купили – я исключаю. Он не пошёл бы на это хотя бы уже из боязни провала, и что в таком случае он останется, как говорится, крайним. А если бы его запугивали, вынуждали заранее… Он бы обратился ко мне.
-Вы хотите сказать, что решаете его проблемы?
-Проблемы – а, смотря, что под этим подразумевать. Вы вообще как понимаете этот термин? – оживился Попов.
-Не будем углубляться в философские дискуссии, тем более что этим мы отнимаем время у Алексея Николаевича – парировал я. – Вам ясна суть вопроса?
-Я помогал ему улаживать некоторые инциденты, которые случались у него на работе – ответил Попов. – Сами знаете, наша служба и опасна и трудна, и к таксистам это относится не меньше, чем к вашей братии. Я, как Вы уже знаете, член правления фирмы, и обладаю некоторыми полномочиями.
-Выходит, Феоктистов Вам чем-то обязан.
-Чем? Ничем – развёл руками Попов.
-Мне кажется, он испытывает к Вам определённую привязанность.
-Просто давно дружим. Хотя каждый живёт своей жизнью.
Я хотел было что-то ещё спросить, видя, что при разговоре о Феоктистове Попов начал испытывать лёгкое внутреннее напряжение, но Третьяков меня тут же перебил:
-Пётр Александрович, моё время – деньги! Если Вас интересует Феоктистов, то вызывайте его и спрашивайте, о чём хотите. Мы уже Вам сообщили, что никаких конкретных подозрений ни на чей счёт у нас нет, и вообще. Я не собираюсь повторяться - думаю, одного раза Вам будет достаточно, чтобы Вы поняли то, что я пытаюсь Вам объяснить всё это время. Вы сами у себя отнимаете время. Ищите убийц! Ищите группировки, о которых Вы говорите! – раздражённо проворчал Третьяков.
-Тогда, дорогой Андрей Андреевич – резко осклабился я, демонстративно игнорируя Третьякова с его выпадами – я даю Вам последний шанс указать на тех, кто занимается этими грязными делами. При этом у Вас ещё есть возможность остаться свидетелем. Но я уже сегодня-завтра узнаю, что это за сообщество, и в ближайшее время они, один за другим, окажутся здесь. И, когда они мне сами укажут на Вас и Вашу роль, в тех или иных эпизодах, думаю, говорить мы с Вами будем уже совсем по-другому. Чем это для Вас обернётся – Вы и так знаете. Или пусть Ваш адвокат Вам расскажет.
-У Вас всё? – процедил адвокат. – Вот когда они укажут, тогда и посмотрим, как фабрикуются доказательства. Пока что все убийцы и грабители, захватившие Феоктистова и Лаптева, до сих пор гуляют на свободе. Не считая разве что Можаева.
-Вы превышаете свои полномочия, Алексей Николаевич – подметил я. – Не в Вашей компетенции проверять мою работу. А насчёт фабрикации доказательств я готов с Вами поспорить.
-Во всяком случае, ни одно Ваше подозрение ничем не обосновано. Сплетни сплетнями, а факты фактами – не унимался Третьяков.
-Когда будут факты, тогда беседы прекратятся, и я уже приму меры пресечения. А теперь до свидания.
-Вот когда будут факты, тогда и поставите меня в известность. А Андрея оставьте в покое – беззастенчиво, с повелительными интонациями в голосе, заключил адвокат.
-Я сказал: до свидания! – повысил голос я. Многословие и, на мой взгляд, форменная наглость и явная бесцеремонность Третьякова, меня уже откровенно раздражали. Ещё не хватало – будет мне тут условия ставить и диктовать, как работать.
После чего я сразу пригласил Феоктистова.
Феоктистов был странно возбуждён, его глаза блестели, лицо лоснилось от пота, и вообще, было заметно, что ему стоило немалых усилий, чтобы держать себя в руках. Как и в тот раз, он сел на краешек стула.
-Вы не должны бояться меня, Михаил. Моя цель вовсе не в том, чтобы упрятать Вас за решётку, а в том, чтобы добиться правды. Найти виновников. В том числе тех, кто захватил Вас и Вашу машину.
-Чем я могу быть Вам полезен? – вяло, даже отрешённо спросил Феоктистов.
-На Вашей машине были обнаружены новые фары и самодельный съёмный «кенгурятник». Отсюда возникла необходимость вновь проверить Вашу машину на причастность к аварии. Я проверил Ваше местонахождение на момент происшествия в субботу, 10 июля. Вы незадолго до этого момента были в гараже.
-И чего же Вы от меня хотите? – с нетерпением, и даже с мольбой в голосе (или это мне так показалось?), спросил Михаил.
Я резко посмотрел ему в глаза.
-Чего я хочу? – переспросил я, и вдруг меня осенила догадка: он «под наркотой», наверное, это амфетамин, а может быть, даже и кокаин. Тем не менее, сквозь нездоровый блеск, вызванный ядовитым зельем (а может, и просто нервным перенапряжением, хотя, скорее всего, и тем и другим), в его глазах читались отчаяние и ужас.
-Я хочу откровенного разговора с Вами, Михаил Порфирьевич – как можно более мягким и дружелюбным голосом сказал я. – Вы запутались. Вас втянули в грязную игру, и теперь Вы боитесь. Боитесь тех, кто втянул Вас в эту игру, и этот страх сильнее, чем перед законом и перед наказанием по закону. Поэтому Вы отпираетесь. Но Ваша ложь запутывает Вас ещё больше. Сейчас Вы пытаетесь собраться с мыслями, успокоить нервы, но у Вас, как ни странно, это не получается. Вы посмотрите на себя – за этот месяц Вы, незаметно сами для себя – осунулись и похудели. У Вас взгляд затравленного зверя, обессиленного и ожесточившегося. Поймите меня правильно… Я знаю – Вы человек по натуре застенчивый, дружелюбный, и легко ранимый. Возможно, Вы пережили в жизни трагедию, или жестокое разочарование. Теперь Вас используют. Поверьте мне, я хочу Вас от этого освободить.
-Как? – выпалил Феоктистов. – Как Вы меня освободите? От чего? О чём вообще речь, никак не пойму?
-Ваше состояние само за себя говорит – спокойно ответил я. – Расскажите мне, в чём дело. Что Вас так угнетает, тревожит? Чего Вы боитесь? Ваше неприятие и глухая защита – это только страх. Или Вас настолько загнали в угол, что Вы сами не знаете, чего Вы боитесь?
-У меня уже столько раз было такое – сдавленно процедил Феоктистов. – Как где чего, так я – крайний! Какие-то фанатики орудуют на красных «Москвичах» - и у меня, как назло, «Москвич», да ещё и красный! То мне пистолетом угрожали, теперь ещё и подозревают неизвестно в чём! Как будто это я всё подстроил…
-Это действительно было подстроено – вздохнул я – что в непосредственной близости от места преступления оказались именно Вы и Ваш «Москвич». Так, может быть, Вы расскажете мне, почему Вы на самом деле там оказались? Кто сказал Вам остановиться именно в том месте?
-Я уже дал свои показания, и не собираюсь в них ничего менять – тяжело вздохнул Феоктистов.
-Не выгораживайте этих людей. Они Вам не друзья. Это люди, которые навязывают Вам свои правила, и тем самым лишают Вас достойной человеческой жизни. Оттуда у Вас нервное истощение, из-за этого Вы принимаете амфетамин…
При упоминании об амфетамине Феоктистов непроизвольно вздрогнул всем телом. Значит, я попал в самую точку…
-Оттого Вы и бежите от себя – куда угодно, на что угодно, и ищете поддержки у своего приятеля Андрея. Но он перешагнёт через Вас, как он поступает со всеми.
-Андрей здесь вообще ни при чём – побледнел тот.
-Миша, Вы верите в дружбу, верите в идеалы – продолжал я. – Хотите верить. Вы способный, мыслящий человек. Так неужели разум Вам ничего не подсказывает? Неужели Вы не видите, не замечаете этого лицемерия? Неужели Вы так легко позволяете кому-то обращаться с Вами, как с наивным, ребячливым дурачком?
-Я не понимаю, о чём Вы говорите – сдавленно произнёс тот.
-Я хочу понять Вас. Хочу помочь Вам. Вы ведь прекрасно понимаете, как Вы оказались в этой игре. Только если Вы расскажете мне всю правду, Вы сможете из неё выйти с минимальными потерями. Иначе Вас ждёт участь Лаптева.
Назвав эту фамилию, я внимательно следил за реакцией Феоктистова – но его выражение лица не менялось.
-Вы знаете, что он погиб? – добавил я.
-Я больше ничего не знаю – пробормотал Михаил. – Я устал от всех этих подозрений!
-Правда всё равно всплывёт – сказал я. – Кто этот человек, который кричал на Вас в коридоре?
-Какой-то вор. Требовал от меня идти с ним на дело. Я отказался – я ж водила, моё дело – баранку крутить… Возникли споры, я с Андреем связался…
-Я только что говорил об этом с Андреем. И он утверждает, что всё было совсем не так.
-Согласен на очную ставку! – выпалил Феоктистов.
-Знаешь что, Миша? – урезонил его я. – Я пока что Вас отпущу, но всё равно скоро вызову. Я дал Вам возможность поговорить по душам, открыться, рассказать правду и тем самым остаться невредимым. Теперь я буду вынужден прижать Вас Вашей же ложью, и применить самые жёсткие меры пресечения. Вы не хотите прекращать свою игру – значит, её остановлю я.
-О какой игре идёт речь? – с нотками отчаяния в голосе вопросил Феоктистов.
«Боится» - подумал я. – «И косит под дурака. Хочет показать: мол, что к бедному мальчику пристали, он и так на всё согласен, да только взять с него нечего. Знаю я его методу: прибедняться. Ничего большего, видать, не умеет. Ну, да и чёрт с ним. Сам себе приговор выносит».
-Свободен, Феоктистов. Я всё сказал. На сегодня.
-То есть… - замялся тот – я могу идти?
-Иди – кивнул я.
Я тут же поймал себя на мысли, что обратился к Феоктистову на «ты» - но в тот момент он показался мне таким же жалким, беспомощным, сопливым мальчишкой, как тот же самый Мурат Борисов. Совершенно не приспособленный к жизни, не умеющий за себя постоять, и потерявший всякую ориентацию в окружающем мире. Таких людей жалко: по возрасту им пора бы уже быть взрослыми; твёрдо, или более-менее, стоять на ногах, и, на первый взгляд, они могут создавать такую видимость. До первого мало-мальски затруднительного положения. Там они уже теряются, и оказываются в плену у собственных страхов и комплексов, и этим напоминают потерявшихся детей. Потому как не в состоянии переступить через свои детские болезни, и проявляют инфантильные реакции, за полной неспособностью к каким-либо другим. Но, хоть психологически они ещё и дети, несмотря на возраст, спрос-то с них уже «взрослый» - не ремнём по попе шлёпать, судить будут! Ладно, этот Борисов – отсталый человек, затормозившийся в развитии где-то на отметке «12», но что же Феоктистов тогда дурака валяет? Уж он-то не дурак! Нервы не в порядке – да. Очевидно. Трус? Это ещё как рассудить… Не владеет собой – ну, хоть пытается. Но под дурачка он явно косит, и его попытки выдать себя за бедного мальчика, которому всё время не везёт… Наверняка он перед женщинами такой, они его таким, очевидно, и воспринимают, и не принимают всерьёз: бедный, несчастный мальчик; подрастёт – поумнеет. Да только здесь это не пройдёт!
Феоктистов поспешно удалился, и вслед за ним вошла Катя.
-Вы меня вызывали? – тихо и застенчиво произнесла она.
-Мы ведь уже встречались, Катя – с укоризной сказал я. – Так ты ничего не хочешь добавить? Может быть, скажешь мне чего нового?
-Вы и так уже всё знаете, я не знаю, что мне ещё добавить… Значит, это был кто-нибудь из знакомых Андрея?
-Вполне возможно – осторожно ответил я. – А если не принимать во внимание внешность убийцы – вдруг спросил я – мог ли Феоктистов решиться на такое?
-Феоктистов? – пожала плечами Катя. – Какой Феоктистов?
-Миша – пояснил я.
-Миша? – переспросила она. После чего девушка недолго поколебалась, а затем неожиданно ответила: - Думаю, мог.
-Ну-ка, поясни – сказал я. Такой оборот не мог не пробудить профессионального интереса, заодно и своеобразный тест на знание психологии…
-Он бывает каким-то ненормальным – ответила девушка, и по её лицу я тут же определил, что она жалеет о только что сказанном, и даже боится: что же теперь будет?
-Ты его хорошо знаешь? – я начал издалека.
-Да нет, я бы не сказала… - уклончиво ответила Катя. – Привет, пока, так, чисто через Андрея. У меня этот Миша не вызывает никакого интереса.
-И всё-таки, ты знаешь его достаточно хорошо – подвёл черту я.
-Да что я его знаю – отмахнулась Катя – так, видела с Андреем. Мне с ним детей не крестить!
-О незнакомых людях так не говорят – пояснил я. – У тебя же ярко выражена неприязнь к этому человеку. Вдобавок, ты наблюдала за его поведением, из чего сделала вывод, что он бывает не в себе, и в таком состоянии даже способен на убийство. Поэтому я хотел бы знать, на чём эти выводы основаны.
-Была одна история – вздохнула Катя. – Однажды в прошлом году мы с Андреем были в компании, ну, на вечеринке, можно сказать. Среди прочих, там был и этот Миша. И, в общем, так получилось, все были парами, кроме него. Ну, то есть, парень с девушкой…
Я согласно кивнул.
-А Миша был, что-то вроде как на побегушках – продолжала Катя. – Съезди туда, слетай в магазин, отвези там кого-нибудь, кто уже до кондиции догнался… Сначала всё было нормально, потом вдруг Миша взбесился, выпил целый стакан водки, и у него началась настоящая истерика: он заявил, что больше за руль не сядет, и стал накачиваться всем подряд. Намешал себе такого коктейля, что я просто удивилась – как он не упал и не вырубился! А он буянил пуще прежнего, хрипел во всю глотку, про какую-то несправедливость. Почему, мол, всем всё можно, а ему одному ничего нельзя? Потом он выпил ещё чего-то, и направился в туалет. Мы все думали – блевать, ну что, он такой гремучей смеси намешал! Водки, вина, коньяка, «Вана Таллинна», вермута – да от такого кишмиша у слона все внутренности наружу полезут, не то что у этого Миши! А кончилось всё тем, что ребята ломали дверь в сортире. Этот придурок там закрылся, разбил себе морду, а потом повесился. Его спасло то, что верёвка слабая оказалась. Порвалась. Еле откачали. Я вообще была в шоке. А мне сказали: ничего, у него такое бывает. Ну, у всех бывает, да не у всех проходит; и у него, видимо, тоже.
-Значит, Феоктистов ненормальный – заключил я.
-Ненормальный – подтвердила Катя.
-И этот убийца – тоже ненормальный – развивал я.
-Ненормальный-то он явно, но это не Миша.
-А может, Миша изменил внешность, загримировался, и решил таким образом свести счёты с Поповым.
-Какие счёты? – не поняла Катя.
-Какие такие! – парировал я. – Какие права он качал на той вечеринке?
-Из-за этого не убивают – с сомнением в голосе застенчиво произнесла Катя.
-Интересно, из-за чего – из-за этого? – вопросил я. – Что же он доказывал Попову? В чём были их разногласия? И почему Феоктистов решился на самоубийство, при этом не где-нибудь в укромном уголке, от глаз людских подальше, а прямо там, в присутствии Андрея? Затем Феоктистов протрезвел, решил, что самоубийство – глупый шаг, но мысль о смерти ему понравилась, и он стал ждать удобного момента. Решил, что лучший способ воздействия на Попова – это убийство его сына.
-Да зачем ему воздействовать на Попова? – воскликнула девушка. – Андрей там был вообще ни при чём!
-Не говори загадками – поправил её я. – «Там» - это где, «там»?
-Ну, на этой… как сказать… На «тусовке», что ли. Мишка бесился оттого, что он один без девушки, а у всех есть; и я так поняла, что у него вообще ничего никогда и не было. Да это и неудивительно. Ну вот, его и задело, что его из-за этого как бы притесняют, дискриминируют, считают каким-то неполноценным, или недоразвитым. Вот он и взбесился.
-А ты говоришь – из-за этого не убивают! Да из-за этого как раз больше всего и убивают! Люди, лишённые возможности нормальной, полноценной интимной жизни, те, кто не могут любить и быть любимыми, и наслаждаться тем, что предписано самой природой – как раз и озлобляются на весь мир, и компенсируют свою несостоятельность путём насилия и разрушения. И примеров тому – великое множество, от Чикатило и до Адольфа Гитлера. Большинство, конечно, не прославляется так, как эти двое – их карьера по этой стезе ограничивается менее шумными историями. Но не менее трагичными, потому что результат в конечном итоге – смерть. Его самого или кого-то из окружающих. Так что этим, казалось, незначительным эпизодом – я многозначительно заглянул девушке в глаза.
-Я имею в виду ту вечеринку – добавил я, не отводя глаз, и утвердительно кивнул – ты мне многое прояснила. А теперь ты можешь идти. Да, кстати. Где ты здесь остановилась?
-Нигде. Я сегодня же уезжаю.
-Тебе пришлют направление на экспертизу. Относительно того, являлся ли погибший сыном Попова. Я понимаю, это больно. Но необходимо, так что никуда от этого не деться. Мы имеем дело с убийством.
На этой драматической ноте я и расстался с девушкой. Что ж, в конце концов, я не доктор из Армии Спасения или Кризисного центра; я – мент поганый, следак, опер, гебист и ещё Бог знает кто, и моя работа – выявлять и наказывать Зло. То есть, это делаю не я, а Закон, ибо тот, кто творит Зло, тот преступает Закон, а я всего лишь Закону служу, и Закону подчиняюсь. Боже мой, сколько раз я успокаивал себя этой мыслью, когда мне приходилось идти на сделку со своей совестью. Вот и сейчас – я разбередил душу несчастной юной девушке, у которой и так трагедия, незаживающая рана на всю жизнь…
А вот сейчас я испорчу жизнь ещё одному молодому человеку, который не уважает и не соблюдает Закон. Я опять должен переступить через себя, но иначе нельзя. В этом деле пора ставить точку, и я уже увидел свет в конце тоннеля, и эта мысль не покидала меня всё то время, пока я беседовал - со спесивым Третьяковым, пребывающим в счастливом неведении, с Феоктистовым, вконец запутавшимся и погружённым в депрессию, с этой несчастной Катей… Просто несчастной.
И поэтому то, что я сейчас сделаю – я, во имя Закона, покараю двух его противников. Того, кому я сейчас испорчу жизнь, и самого убийцу. Потому что через первого я выйду на второго, а связующим звеном в этой цепи будет всё тот же вездесущий Попов. С Феоктистовым на пару.
Я набрал внутренний номер одного коллеги. Вот угораздило же – не один, выходит, я пропадаю тут в неурочное время…
-Вадим? Меня интересует твой клиент, которого увели от тебя час назад.
-Ты извини, Петя, не лезь не в своё дело. Ещё и я по шее получу.
-Он мне необходим, как важный свидетель по «Красному «Москвичу». Много знает, быстро скажет.
-Ладно, зайди…
Я зашёл к Вадиму в кабинет. Он сидел за столом, его вид был усталым и измученным; а сам кабинет был весь сизый от табачного дыма. Когда я вошёл, Вадим поспешно затушил окурок в пепельнице, распахнул настежь окно – зная, что я не курю.
-Да можешь курить, если хочешь. Мне всё равно. Что это за тип? Чем занимается, за что его к нам?
-На, посмотри. – Вадим протянул мне папку.
Я сел на стул и начал изучать дело. Этот наглый «бык» был очень даже наглым, и взят был с поличным, на типичном «бычьем» деле – вымогательство. Арестован на квартире у женщины, хозяйки небольшого магазина, у которой он требовал деньги. Методы более чем банальны – наручники, батарея, плойка, утюг… Ничего толком в ход он пустить не успел – менты нагрянули, помешали. Теперь же всё отрицает, заявляет, что ничего подобного не было, что потерпевшая – его любовница, к которой он пришёл совершенно с другими намерениями, а все эти утюги и наручники он видит впервые в жизни, и что всё это – ментовская провокация. Я невольно рассмеялся, вспомнив далёкий 82-й год и Аркашу Скворцова: любовь, провокация… Тут просто разница между мной и Вадимом: он не работал в КГБ, а я работал.
-Слушай, Вадим – сказал я, оторвавшись от чтения. – Дай-ка мне его на денёк.
Тот вопросительно уставился на меня, в упор не соображая, к чему я клоню.
-Вадим, ну, кому это надо? – вздохнул я. – Ну, будет этот жлоб здесь торчать, на всех зыркать, и кричать: провокация-проституция; в камере ему – как рыбе в воде, он горластый да кулакастый, и испортишь ты себе с ним все нервы. А дай, я с ним разок поговорю, так он тебе сам во всём признается, всё подпишет, ещё и извинится за излишнюю дерзость. Просто я знаю, чем его прижать, этим я его и прижму. И пусть попробует, докажет, что это не так. Прокурору он не пожалуется, а братки его сами в порошок сотрут. Я найду, за что.
-Что же ты хочешь сделать – с чисто ментовским любопытством, спросил Вадим.
-Поговорить с ним. Сразу по обоим делам. Это раскрытие будет на тебе, а я с ним поговорю за «Москвич». Мне нужно только – вот эта папка, фотоматериал на этого подонка, и один день времени. Завтра, я думаю, можешь это дело смело закрывать.
-Ладно, чем чёрт не шутит – махнул рукой явно заинтригованный Вадим. – Папка – вот она, фото всё там, ещё у Лены есть. Посмотрим, что ты мне завтра скажешь.
-Он сам тебе всё скажет.
Получив необходимые реквизиты, я вернулся к себе в кабинет. Ещё раз бегло пролистал папку. Иванцов Максим Витальевич, 1976 года рождения. Если пользоваться излюбленной терминологией Попова – зелёный, как три рубля! Сработает…
Я взял из своего сейфа снимки и слайды Попова, после чего собрался и поехал к себе домой. Благо дело, фотографией я увлекался с юности, и у меня дома была целая фотолаборатория – пусть не профессиональная, но всё же довольно приличная; аппаратура не самая худшая, что позволит сделать грамотный фотомонтаж.
На работу я вернулся уже с цветной фотографией, изображающей пикантную сцену: в некоем неопределённом месте, где-то на природе, на глазах у безликой бритоголовой «братвы», среди изобилия выпивки, на коленях стоит этот самый наглый бычок Иванцов, и делает Попову миньет! Причём лица «братвы» настолько неопределённы, что за них смог бы сойти кто угодно, лишь бы макушку побрить, а что до главных героев, то тут видно отчётливо, что это именно Иванцов и Попов. Уж ни с кем не спутаешь!
Было около полуночи, когда я снял трубку внутреннего телефона, и сказал:
-Иванцова ко мне! Из 22-й камеры! – добавил я, чтобы там, в арестантском доме, не особо тратили время на поиски этого скота.
Через несколько минут его привели. Заспанное, опухшее лицо, изрядная «фара» под глазом…
-Идти не хотел – пояснил сопровождавший Иванцова инспектор. Сам Иванцов стоял, потупя взор. – Наручники оставить или снять?
-Он мне совершенно не опасен – ответил я.
-Тогда пусть будет в наручниках. Мне лень их снимать.
-Какого хрена вам ночью надо? Я спать хочу – подал голос Иванцов, и я понял: первый шаг удался. Первый шаг – то, что я не стал ждать до завтра, но разбудил, поднял его с нар. В его голосе уже не чувствовалось той бравады, самодовольства и уверенности, с которой он орал тут, в коридоре.
-Может, ты ещё и потрахаться хочешь? Изволь, одно моё слово – и тебя переведут в другую камеру. Там и удовлетворят по полной программе – я начал психическую атаку на этого Иванцова, и это воздействие уже приносило первые плоды – он был растерян, потому как такого явно не ожидал.
-В общем, так! – продолжал я. – Нам с тобой шутки шутить надоело. Ты по-хорошему не понимаешь, думаешь, что в ясли попал. Короче, я буду тебя спрашивать, ты будешь отвечать. Свою борзость можешь засунуть себе в задницу – тебе же дешевле обойдётся. Ты – я обратился к инспектору, который его привёл – пока свободен. А ты, Иванцов, хватит мне дурачком прикидываться.
-Ты знаешь, зачем твой кореш Арлекин здесь был? – прошипел я прямо над ухом Иванцова, едва закрылась дверь за инспектором. – Чего молчишь? Отвечай!
-Я таких корешей в гробу имел! – вызывающе, на повышенных тонах процедил Иванцов.
-Это кто ещё кого имел – я от души расхохотался. – Ты там, в коридоре, кудахтал, а он тебе как сказал, так ты сразу всё понял, заткнулся… Между прочим, мне он тоже презентовал экземплярчик. Весьма занятно. На, смотри. Узнаёшь здесь кого-нибудь?
Было даже интересно наблюдать, как Иванцов переменялся в лице. Сначала - багряно-красный, со вздутыми на лбу венами, и вылезшими из орбит глазами. Затем – синий, словно замёрзший где-нибудь во льдах Антарктики; и, наконец – мертвенно-бледный, парализованный шоком.
-Это… это… - пытался он что-то выговорить, напоминая при этом утопающего, глотающего воздух. – Это всё Арлекин… но…
-Вижу, что Арлекин – ответил ему я, иронически улыбаясь.
-Не было такого! – с бессильной яростью в голосе прокричал Иванцов, на что в ответ я снова рассмеялся.
-Чего это не было? – я смеялся прямо ему в лицо.
-Вот этого всего! – Иванцов был на грани истерики.
-А может, ещё и меня здесь нет? Ты дома спишь, и это тебе такой сон снится!
-Это… это провокация! – кричал Иванцов. – Арлекин всё подстроил, это это… как его…
Иванцов не держал себя в руках, суетился, и со стороны на него смотреть было действительно смешно. Потом он вообще номер отколол, воскликнув:
-Фотоминьет!
-Фотоминьет – это что, миньет специально для фото? Ты хоть бы тогда надпись дарственную на фотографии бы сделал, что ли…
Я продолжал морально давить на Иванцова, и, как мне показалось, до него дошло. Дошло то, чем всё это может быть чревато. Он сидел с застывшим выражением лица, и сам был весь в полном оцепенении.
-Это фотомонтаж – наконец, нашёлся он, и было очевидно, что для того, чтобы вспомнить это слово, ему пришлось собрать все свои последние силы. Теперь же он был, словно громом поражённый.
-Фотомонтаж? – переспросил его я. – Хм… Вполне возможно. В одном случае из тысячи. Только это ты можешь рассказывать своей бабушке. Может, она и поверит.
Иванцов молчал. Он был уже окончательно сломлен.
-В общем, так, Иванцов. Мы тебя тут пожалели, поместили в такую, в нейтральную камеру, где всем всё до балды, и на тебя все ноль внимания. Ты же тут устраиваешь балаганы, горланишь, какой ты крутой, и думаешь, что можешь продолжать в том же духе, и все будут дальше с тобой играться. А дальше будет вот что. Для начала тебя переведут в другую камеру, где сидит пара знакомых твоего Арлекина, и один из них – вот, здесь, на фотографии. Естественно, в той камере такая фотография тоже будет, а по дальнейшему твоему пути следования уже послано, и не по одному экземпляру. Эти экземпляры смотрят вместо комиксов на Батарейной, а в Румму уже предвкушают радость встречи. Ждут тебя с распростёртыми объятиями, прямо, как ты его – я ткнул в изображение Попова на фотографии. – Там их давно вот так – теперь я ткнул уже в изображение Иванцова на фотографии – не баловали. И все твои разговоры про фотомонтаж – это просто детский лепет. Тебе свои слова ничем не доказать, а фото в комментариях не нуждается.
-Но не было, клянусь, не было ничего подобного! И быть не могло! – тараторил насмерть перепуганный Иванцов.
-Слушай, это, в конце концов, твоё личное дело, с кем ты там сексом занимаешься, и как. Я тебе сказал, что тебя дальше ждёт – начиная от 16-й камеры, и кончая КПЗ, а там и зоной, а ты уж думай сам. Дело у тебя, в принципе, пустяковое, ты тут – всего лишь мелкая сошка, тебя послали «трясти» - и куда ты денешься. Не пойдёшь дело делать – самого сделают… Короче, так. Ты можешь просто провести ещё денёк-другой в своей 22-й камере, только сидеть ты там будешь тише воды, ниже травы. А то и туда ненароком попадёт такой же снимок. А потом выпишут тебе штраф по хулиганке, и вали ты на все четыре стороны. Или другой путь – 16-я камера, Батарея, Румму. С визитной карточкой. Вот с этой – я указал на фотографию.
Иванцов сидел, не меняя позы. Как будто я его тут гипнотизирую…
-И по какому пути тебя отправят – зависит от нашего с тобой разговора. Ты взят с поличным, с тобой всё ясно, и этот эпизод, с которым тебя взяли, в конечном итоге пустяки. Об этом мы сегодня говорить не будем. Но завтра, в девять часов утра, ты всё расскажешь, как было – что ты там делал, зачем туда пришёл, кто тебя туда послал и что это вообще за канитель. А заодно назовёшь нам всех своих сообщников, с которыми ты ходишь делать свои грязные делишки. Имена, фамилии, адреса, телефоны – и кто на чём специализируется. Тебе же самому лучше, если их закроют.
-А что со мной будет? Меня ж грохнут! – испуганно прошептал Иванцов.
-Кому ты нужен – из-за тебя на мокруху идти! Рожу если только начистят – так ты же, сам говорил, боксёр! Короче, так. Завтра в девять утра ты рассказываешь всё Вадиму Юрьевичу. Я тоже буду присутствовать при допросе. Расскажешь всё, как надо – оформим тебе явку с повинной, штраф нарисуем – и катись отсюда. Не бойся, дружки твои ничего не узнают. Уж мы найдём, кого и на чём подловить. А будешь опять тут горланить – хватит, я уже достаточно подробно всё сказал, и повторять по десять раз не собираюсь – я в упор смотрел ему прямо в глаза, тот постоянно вилял, не выдерживая моего взгляда. – Так, да или нет?
-Да – еле слышно прошептал Иванцов.
-То есть, ты рассказываешь всё, ничего не скрываешь, и называешь всё то, что я тебе только что сказал?
-Да всё расскажу, хоть сегодня, что мне делать остаётся… - промямлил Иванцов.
-Сегодня нету Вадима Юрьевича. Этот разговор будет завтра. Заодно и извинишься перед ним за свои выходки. Он тоже таких выкриков уйму наслышан. Для него это, как шум бачка в туалете. Иначе бы давно тебе морду набил. И не надо тут кулаки сжимать. Здесь драться все умеют. Ещё спасибо скажи, что калекой не сделали за такие фокусы.
-Какие ещё фокусы? – прогундосил Иванцов, напоминая при этом школьника, выслушивающего мораль на педсовете или в кабинете директора.
-Знаешь, какие. То, что ты тут втирал. Насчёт провокаций. А не знаешь – сейчас войдёт инспектор, и отведёт тебя в 16-ю камеру. Там объяснят.
-Да всё я скажу завтра, базаров нет…
-Хватит тут мямлить! Мычит, как телёнок! Говорить будешь чётко, спокойно и без матерных выражений. С чувством, с толком, с расстановкой! В общем, с завтрашним днём всё ясно. И смотри, чтобы сначала извинился, а потом уже рассказывал. Тогда больше шансов на спасение будет.
-Понял – механически произнёс тот.
-Теперь перейдём к следующему этапу. От этого также зависит вся твоя дальнейшая судьба. Меня интересует всё, что ты знаешь вот об этом человеке – я указал на изображение Попова на той же фотографии.
-Я же говорю – это фотомонтаж! – плачущим голосом произнёс Иванцов.
-Вот и попробуй мне это доказать. Что это фотомонтаж или что – меня интересует вот он. Всё, что ты о нём знаешь.
-Ну что – Арлекин… - начал Иванцов. – Знаю, что таксист, разные афёры крутит, связей у него немерено… Посредник он. Сам вроде ни к одной бригаде не относится, но на сходняках бывает, через него на разных людей выходят.
-Всё, что ты мне тут сейчас городишь – это пустой трёп. Разные люди, разные связи, разные афёры. Ничего конкретного. Я и так знаю, что разные. И потом, почему Арлекин?
-Арлекин – ну, как сказать… - перебил меня Иванцов. – Ну, у него талант артиста, что ли. Умеет перед всеми себя показать тем, кем ему надо, и почему-то все ему верят. Вон, как разборка какая-то или спор, так этот Арлекин всё так разложит, что никто ни до чего не докопается: всё верно, всё правильно, всё по понятиям. Однажды пацаны на одного чувака наехали. Там и расписка была, и счётчик включен, и родителей все данные. Уже и предков стали обрабатывать, ещё чуть-чуть – и уже квартиру бы забрали. А тут Арлекин нарисовался, за чувака за этого встрял, сказал: расписка написана под принуждением, его били, угрожали, что его семье что-то сделают, вот он и написал; а раз так, то и цена этой расписке – как газете прошлогодней, а кто тряс, тех ещё и прихватили за беспредел. С чуваком тем разобрались, расписку Арлекин сам и спалил при всех. Ну, и таких случаев уйма. Любого может уболтать. Да и подставить тоже…
Теперь его распирал словесный понос – но несколько иного рода: он готов был рассказать всё, что знал и чего не знал, «вломить» кого угодно, лишь бы только избежать той участи, которую я ему посулил с его «визитной карточкой».
-Что значит – подставить? – с недоверием вопросил я.
-Ну, что… Кто-нибудь что-нибудь сделает; там, кинет кого-нибудь или ещё что-нибудь замутит – а Арлекин обтяпает всё так, что свалят вообще на другого, вообще чёрт знает на кого. Ещё и свидетелей куча появится, и доказательств море – а тот вообще ни ухом, ни рылом.
-Так что, Арлекин твой – вор в законе, что ли? Обтяпать, подставить, уболтать… На разборки ходит, судить-рядить, кто прав, кто виноват. И вообще, арлекины бывают в цирке. А мы говорим о Попове. Так он что – большой авторитет? А чего ж он тогда в такси работает?
-Да нет, сам Ар… то есть, Попов не то, чтоб автор. Но за ним стоят. Он умеет… ну, входить в доверие, что ли. Говорят, он, ну… как сказать… Вроде гипнозом владеет.
-Так, может, это не фотомонтаж – сориентировался я. – Может, он тебя загипнотизировал, а ты уже ничего и не помнишь.
-Да не было этого! – взвыл Иванцов.
-Что ты всё тараторишь, как попугай – было, не было… Зачем-то твоему Попову понадобилось, чтобы это было. Уничтожить тебя хочет! А зачем?
-Не знаю. У него надо спросить.
-У него я это спрошу, когда сочту нужным. А вот ты мне тут опять лапшу на уши вешаешь – какой он крутой, как ему все верят, да он гипнотизёр, прямо Дэвид Копперфильд! Что он за человек – я сам прекрасно знаю. Меня интересуют конкретные факты. Какие дела у тебя были с Поповым, с Феоктистовым, и какого дьявола ты тут горлопанил в коридоре. Всё, во всех подробностях – что, где, когда и как. И, кстати, кто такой Шаман, и что он за Попова должен был сказать. И говори конкретно, а не сказки про каких-то абстрактных пацанов и арлекинов.
-Да это так, одна старая история – скучно ответил Иванцов. – Там Арлекин встрял как раз за этого козла, а он был сто процентов неправ. Ну, я и сказал ему, что в тюрьме это припомнят.
-Знаешь что, Максимка? Сейчас пойдёшь ты в 16-ю камеру, и подумаешь, как правильно рассказать мне эту историю. Что было, как было, когда и где. И никаких козлов, здесь тебе не зоопарк. Ну что? – прикрикнул я. – Сколько тебе времени на раздумья?
-Да сейчас вспомню, давно же было – простонал Иванцов. – В общем, года два назад…
-А поточнее? Год, месяц, число, хотя бы примерно…
-В 97-м, весной. Может, в марте, а может, и в апреле. Я точно не помню. Короче, я тогда работал с одной бригадой. Ездили, дань брали, долги вышибали…
-С какой бригадой? Имена, фамилии – сколько можно тебя учить? В школе отвечать не научили?
-Ну, что за бригада – я же простым пацаном был… - простодушно ответил Иванцов. – Со мной ездили – Олег Дьяченко, Владик Кравчук, Сергей Шеховцов… Старшим у нас был Руслан, это его погонялово, а фамилия его Русаков. Как зовут, не помню. На «В» как-то. Сам он уже Медведю подчинялся. Но нами всё Руслан командовал…
-Мне свои понятия можешь не объяснять. Я тоже в этой структуре немножко разбираюсь. Чья машина была?
-Чья, чья… Общая! Ну, рулил Олег, а записана была вообще на бабу какую-то – бойко отрапортовал тот. – Но я уже давно с ними не работаю – ни к селу, ни к городу, добавил Иванцов, словно ища себе оправдания.
-А адреса их, телефоны? Что из тебя, каждое слово вытягивать?
-Что адреса – засуетился Иванцов. – Они все то тут, то там; то по бабам, то снимают… А телефоны… Меня ж, когда повязали, забрали же мой мобильник. Вот, в нём они должны быть.
-Ну, уж Руслана мобильный ты наизусть помнишь. Не надо проверять моё терпение.
-Ну, старый номер помню – вильнул Иванцов. – А сейчас какой – не знаю.
-Ладно, дело сейчас не в этом – отрубил я. – Продолжай. И ближе к делу. Мне не важно, куда ты ездил, говори суть дела.
-А суть дела вот такая – с готовностью подхватил Иванцов. – Мы вчетвером приехали на этом джипе на заправку. Там у нас «стрелка» была, ну, в общем, за деньгами. Там заправка, возле 43-й автобазы, как она сейчас называется, не знаю…
-А с чего ты взял, что она вообще 43-я? А не 77-я, и не 110-я?
-Да уж знаю. У кореша там отец работал, я там ещё малым был… Классе в третьем тогда учились.
-Ты лучше скажи, где она находится. Так будет проще.
-Ну… - Иванцов замялся. – Там магазин рядом. Большой. Как называется – не помню. Ещё туда автобус ходит, шестнадцатый. Ну, визуально я знаю, где это…
-И что же на заправке произошло? – я задал наводящий вопрос, а то Иванцов и так отклонился от темы, понесло его на историю с географией…
-Что, что… - он опять замялся. – Мы сидим, ждём, что сейчас мужик на заправку приедет, привезёт деньги. Они там уже в курсах были, что мы за деньгами… А у ворот этой базы стоял «Москвич», сколько раз мы там были – он всё время стоял…
«Столько лишних слов, и хоть бы что по существу…» - подумал я.
-Какого цвета «Москвич»?
-Жёлтого! – воскликнул Иванцов. – Ну вот, и в тот день мы приехали, видим – там деваха одна молодая вокруг «Москвича» этого бегает, бесится, железякой его бьёт: стёкла все разбила, фары, бока покоцала… Мы ещё сидим, стебёмся…
-Это что ещё за лексикон? – рассердился я.
-Ну, смеёмся – заискивающе пояснил Иванцов.
Меня тем временем осенила молниеносная догадка: уж больно это поведение «молодой девахи», в неистовой ярости уродующей машину, смахивало на Марину Романову!
-Что за девушка? – спросил я.
-Я не помню, как её зовут – поскучнел тот.
-В лицо опознаешь? – я открыл ему фотоальбом.
-Эта – он сразу ткнул пальцем в Романову.
-Так и что: она била машину, вы сидели, смеялись. И дальше что?
-А тут вдруг вышел из ворот базы вот этот мудила…
-Последний раз предупреждаю: подобный лексикон здесь не воспринимается. Ещё раз так выразишься – и разговор окончен. Так кто вышел из ворот базы?
-Ну этот… как его там… Не Попов, а другой. Который с ним тут был.
-Феоктистов? – спросил я, прищурившись.
-Ну да, Феоктистов – пробормотал Иванцов. – Это его «Москвич» оказался. Девка эта что-то там орала, они ругаться стали. Потом она ему на нашу тачку показала, а он её на нас и толкнул, и она на стекло джипа налетела.
-Как – налетела? – не отступал я.
-Ну, как… - Иванцов захлопал глазами, пытаясь найти нужные слова, и в этом он чем-то смахивал уже на Мурата, или Тампошу. – Наверное, по инерции. А в руках у неё была вот эта самая железяка, вот стекло и разбилось.
-Ну, и дальше-то что?
-Что дальше… Ни фига себе, шуточки! Взяли мы их обоих, отвезли сразу в лес. Что, ребятки, допрыгались? Они в отказку пошли, как маленькие дети: он на неё всё валит, она на него. Но это всё лажа, пусть сами между собой разбираются. Он её на наш джип толкнул, а теперь, как чмо последнее, всё на неё валит. Пацан на бабу стрелки переводит, тем более на молодую! – с видимым негодованием воскликнул Иванцов. – Что, разве не чмо? Её мы поэтому трогать не стали, обратно в город привезли…
-С неё натурой брали – заключил я.
-Ну да – легко согласился тот – а что, она сама предложила. А его мы побили хорошенько, и расписку с него взяли на три штуки баксов. Срок дали – две недели.
-Значит, вымогательством занимаетесь? Ну, и чудненько. Имена ты уже назвал, теперь позовём сюда Феоктистова вместе с Романовой, и будем оформлять – с ехидным сарказмом изрёк я, глядя в испуганные глаза Иванцова.
-Вы же обещали… - залепетал тот. – Какое вымогательство? Он нам стекло разбил! Вы знаете, сколько оно стоит?
-Это я в магазине узнать могу – отрезал я. – Ты давай, по делу говори, а не воздух гоняй, время идёт!
-Ну, что… - замялся Иванцов. – Потом разборки были. Нас Руслан построил, типа по беспределу на нас предъява. За этого… как его… Феоктистова – Попов за него встрял. Он с Медведем встречался, с ним за нас и потёр. Медведь на Руслана взъелся, а тот – уже на нас, со своим раскладом. Повелись, короче, все на Попова. Как он разложил – все и проглотили. Вообще без базара. Слова поперёк никто не сказал.
Я вопросительно смотрел на Иванцова.
-Ну, и что за такой волшебный расклад у твоего Попова, что никто поперёк него идти не осмелился? Интересно получается – усмехнулся я.
-А расклад нам выдали такой. Приехал этот… Феоктистов в эту самую базу, к мужику какому-то. То ли подработать, то ли этот хлам свой ремонтировать. Ну, значит, выходит он с ворот, видит – а там эта, как её…
-Романова – подсказал я. – Марина Романова.
-Да, да, Марина. А она его матом послала, ещё на понт его взяла – типа, мы её «крыша». А он её тогда на нас и толкнул – чтоб за базаром своим следила. Она тогда спецом железяку подставила, чтобы стекло разбить, и чтобы этого, как его… Феоктистова впарить. И к нам с претензиями: что ни черта не разобрались, девка виновата, а мы её отпустили, ещё и натурой взяли, и всё на пацана списали, хоть она спецом стекло разбила. Короче, выставили нам счёт за лечение этого бедолаги, а мы его попинали прилично. Попов и себе на лапу поимел неслабо: сказал, платите, тогда и замнём ваш косяк. Ещё и заявил вдогонку: а моральный ущерб кто компенсирует? Человек пострадал ни за что! А там Медведь уже сам подписался, сказал – дадим ему новую машину, взамен той, которую эта малолетка ему побила. Дедок с соседней дачи помер, машина стоит уже чёрт знает сколько. А тачка аккуратная, после первого хозяина.
-И что это за машина?
-Да тоже «Москвич», только красный – отмахнулся Иванцов. – Что, станет Медведь для какого-то лоха нормальную тачку покупать?
«Да, интересно выходит» - подумал я, и спросил:
-И на каких таких основаниях авторитет Медведь так буквально воспринял претензии Попова? Что даже не пытался оправдать вас, и решил вопрос полностью в его пользу? Выходит, Попов сильнее его? Так кто же такой Попов?
-На встречу с Медведем Попов приезжал не один. С ним были люди… Для поддержания порядка. От Шамана, в общем. Ну, так его меж собой кроют.
-Кого кроют? Кто такой Шаман?
-Ну, называют так. Чтоб лишний раз не… А то мало ли что…
-Ты не мути тут. Кто этот человек, которого среди вас называют Шаманом?
-Это… - Иванцов побледнел, как мел, затем еле слышно прошептал: - Это Ферзь. Зыкин.
Тут уже и я пришёл в изумление. Вот так, от какого-то жалкого прощелыги, подвизавшегося на последних ролях то в одной кодле, то в другой, я сегодня получил столько информации, что тут и до раскрытия недалеко. А всё глупый, длинный бескостный язык Иванцова. Не хрипел бы он тут в коридоре, ничего бы и не было. Зато теперь он ещё многое чего скажет.
Зыкин. Это имя у меня уже успело увязнуть в печёнках за те восемь лет, что я здесь работаю. Как Каспаров для Карпова. Я внутренне радовался: наконец-то появилась возможность за что-то прихватить этого монстра. Правда, то, что его Шаманом кличут, я впервые слышу. Что его между собой уголовники называют Графом и как-то в этом роде, я знал, но самое известное прозвище у него всё-таки Ферзь, с этой «погонялой» он и был «коронован», как вор в законе.
Что я знал о Зыкине… Бывший спортсмен, не то борец, не то боксёр, КМС или даже мастер. Сидел за драку по малолетке. В 79-м призвался в армию, воевал в Афгане. Дослужился до старшего сержанта и комвзвода, имел награды. По отзывам сотоварищей, был отличным солдатом и командиром, незаменимым фронтовым товарищем; с ним – хоть в атаку, хоть в разведку, хоть куда. Этим сотоварищам, очевидно, было невдомёк, что Зыкин уже тогда отправлял вагонами оружие и наркотики из «горячей точки» на родную советскую землю, где сей товар служил на благо отечественным авторитетам. Поэтому воры и простили Зыкину сей грешок – службу в армии. Ведь по воровскому уставу, это считается «в западло», как и работать. После развала Союза Зыкин здесь, в Эстонии, рьяно встал на сторону тех, кто считал, что заправлять здесь должны местные, а не заезжие российские гастролёры; и оказывал всяческую поддержку местным бизнесменам, бравшим в свои руки ту или иную сферу бизнеса. Поначалу в организации Зыкина была лишь силовая структура, состоящая почти полностью из тех, кто прошёл Афган, Карабах - короче, знал о боевых действиях не понаслышке, и был, в случае чего, к таковым подготовлен. В организации царили военный порядок и военная дисциплина – и посему отряды, ходившие под Ферзём, являли вполне реальную силу, своего рода теневую полицию или армию. К соблюдению «понятий» Ферзь относился со всей строгостью, и вмешивался во все дела тех, кто, по его мнению, их нарушал. Благодаря его подразделениям, многие заезжие группировки, вовсю практиковавшие беспредел, прекратили в Эстонии свою деятельность, а то и вовсе существование; ну, а что до местных «фирмачей», то среди них стало престижным пользоваться «крышей» от Ферзя: хоть и дорого, зато практически стопроцентная гарантия безопасности. Тот же Прохоров-Чингисхан, взявший в руки весь интимный бизнес, тоже был клиентом «охранной фирмы» Ферзя, потом, правда, подключил и ещё одну, не менее эффективную крышу – полицейскую, правда, при этом и с Ферзём не терял дружбы. Одно другому не мешало.
Да только Чингисхан умер ещё в 94-м, а что до Ферзя, то и тот решил, помимо силовой своей структуры, (к тому времени уже легализовавшейся – охранные, инкассо-фирмы) – заняться бизнесом. Его бизнесом стал автомобильный: экспорт-импорт, грузоперевозки, такси, торговля… Во всех фирмах, занимавшихся чем-либо подобным, в правление входили люди Зыкина, и фактически все решения принимали они, а не формальные руководители. А что до силовой машины, то те теперь охотно принимали под своё «крыло» всех желающих – лишь бы деньги были, защитим ото всех!
И, значит, выходит, что за Поповым стоит именно он, Ферзь, в миру – Александр Викторович Зыкин!
Ограбление магазина и финского туриста в аэропорту – сделано довольно профессионально, чувствуется рука опытного вора-умельца. Если это люди Зыкина… Хотя, зачем Зыкину всё это? Да затем, чтобы отбить у конкурентов клиента – фирмы, содержащие все эти магазины и торговые точки вдоль побережья, приносящие летом огромную прибыль. Ну, а Попов, стало быть, организовывал техническую сторону дела – чтоб делянка прошла без сучка и задоринки, чтоб фирма отвернулась от бывшей «крыши» и обратилась к Ферзю…
Только какое тогда отношение может иметь Зыкин к убийству Марины Романовой и Шувалова? Тем более – к убийству ребёнка, при его-то отношении к понятиям? Это уж явно не он…
-Ну, а какие у Попова могут быть дела с Зыкиным? Уж он-то ни в одну бригаду не вхож, ты сам говорил! – я не ослаблял хватки, видя, что Иванцов знает много, и не выйдет из моего кабинета, пока не выложит всё, во всех подробностях.
-Сотрудничают… - Иванцов робко отвёл глаза. – Зыкин Попова защищает. Попов Зыкину посредничает. Людей находит, делишки мутит…
-Ты опять за своё? – оборвал я. – Какие конкретные факты тебе известны?
-Да, никаких – вяло ответил тот. – Попов же этим живёт. Что посредничает.
-Выходит, Попов и Зыкин – друзья-товарищи? – я сверлил Иванцова недоверчивым взглядом.
-Были – поправил тот. – А теперь Зыкин ему не доверяет.
-Это я и сам знаю – вздохнул я. – А то с чего тебе говорить, что Шаман за Попова и слова не скажет? Ты вот что скажи: почему Зыкин не доверяет Попову?
Я вновь впился взглядом прямо в его глаза, ожидая бегающего взгляда и трусливого ответа, типа «не знаю». Но тут Иванцов, к моему удивлению, ответил:
-Потому что Попов его кинул.
-То есть как – кинул? – хмыкнул я, стараясь не выдавать удивления. – Ограбил он его, что ли?
-Да нет, не ограбил. Людей у него увёл, дело основал втихую… Люди должны были на Шамана работать – а работали на Попова.
-Я же сказал: конкретнее! Во-первых: откуда у тебя такая информация?
-Я это знаю только со слов Жака. Жак – это Жмерин Стас, я его давно знаю, вместе боксом занимались. Теперь он, ну, в смысле, Жмерин – в бригаде работает, а бригада эта под Зыкиным ходит. Жака туда старший брат пристроил, Юрка. Мерин погоняло. Который умер.
Замечательно. Ещё новые имена – некие братья Жмерины. Юрий, он же Мерин, и Стас, он же Жак. Один из них вроде как умер…
-Ну, так и что тебе рассказывал Жмерин?
-В общем, были два брата. Химики они, делали фен.
-Фен – это прибор для сушки волос? Его электрики должны делать, а не химики.
-Не, фен – это наркота такая. Витамин, или как его там…
-Амфетамин – поправил я. Меня раздражала непробиваемая тупость этого Иванцова, но восхищало то усердие, с которым он закладывал всех и вся.
-Да, да, ам-фи-та-мин! – с трудом, по слогам повторил тот. – Ну, и подзалетели они. Засветились в мусарне…
-Чего? – резким окриком перебил я. – Где-где? В 16-й камере? – я издевательским тоном его передёрнул. А то будет мне ещё тут походя заявлять такие вещи…
-Узнала полиция. Ну, и с бандитами тоже были у них трудности.
-Как зовут этих братьев, когда это было?
-Как зовут – не знаю, а было… Где-то года два назад. И, в общем, Шаман их вытащил. И в полиции дело замяли, и с бандюками поговорили. Попов, кстати, тоже там был. И, в общем, эти орлы должны были работать под Шаманом. Для него фен делать, то есть… ам-фи-тамин!
-А что – я изобразил удивление. – Зыкин ещё и наркотиками занимается?
-Да сам – навряд ли – пожал плечами Иванцов. – Только конторы, ну, фабрики держит. «Лавè» с них стрижёт…
-И это всё тебе Жмерин рассказывал? – на скептических нотках переспросил я.
-Всё Жмерин… - охотно согласился Иванцов. – И, в общем, только эту проблему замяли – эти братья пропали. Их искали все. Долго искали – нигде не нашли. Кто-то кинул такой слушок – что их вроде грохнули. Ну, у конце концов, все про них и забыли. И вдруг выясняется – что где-то под Пайде, в лесу стоит фабрика, они там работают, делают дурь, а держит это всё хозяйство Попов, и плевать ему на всех! Они, ну – химики эти – одеты, как лорды, пьют-едят, как короли, им-то какая разница, на кого шустрить, лишь бы кормили! А Попов, прямо оттуда, то ли за границу товар гнал, то ли здесь кто-то реализовывал…
-А ты что, видел, что ли, этих химиков в королевских нарядах? Или может, Жмерин их видел? С чего это вдруг стало известно?
-Стас говорил – быстро ответил Иванцов, прячась теперь за своего этого Стаса. – Кто-то из местных, там, в Пайде, засёк, и Шаману стукнул. Тогда Шаман послал туда бригаду, а этому пайдескому велел дорогу показывать. Ну, чтобы людей привёл туда, к лаборатории.
«Пайдеский…» - промелькнуло у меня в голове. – «Уж не Беспалов ли часом?»
-Ну и что, показал?
-Стас тоже был среди них – похоронным голосом ответил Иванцов. – Всего двенадцать человек их было. Среди них Юрка Мерин, Стаса брат. Как Стас рассказывал, тот чувак… ну, пайдеский. Привёл он их, в общем, в этот лес, показал им бункер, и удрал. Они пошли бункер шмонать, а там какие-то бомжи с винтовками обитали. И, в общем, всех замочили. Один Стас чудом выжил. И то ранен. Только вот недавно с больницы…
-Что ещё рассказывал Жмерин?
-Что ещё… - тот опять замялся. – Сам Шаман с ним ездил это место смотреть. Хотели что-то там проверить – было ли там что, или подстава всё это. В общем, оказалось, что там был бомжатник. Никакой аппаратуры, оборудования никакого. В общем, бомжатник натуральный – тараторил Иванцов. – Только там уже никого не было, и бункер был весь сгоревший. А эти бомжи – может, зеки беглые, Жмерин сказал…
«Ну, и дурак же твой Жмерин!» - подумал я. – «Если они смогли походя прикончить дюжину зыкинских боевиков, среди которых Жмерин был всего лишь «сын полка», стало быть, у них выучка ещё та, а что они были одеты в лохмотья, и являли собой вид так называемых бомжей, так это маскировка. То была охрана, и охранять им было что. Когда к ним заявились непрошеные гости, они их, не долго думая, отправили к праотцам; а после этого, раз их объект уже обнаружен, только и осталось, что уйти и замести следы. Что и было сделано, и довольно грамотно. Да, Попов умеет подбирать нужных людей. А вот Беспалов, похоже, раскрыл его тайну, за что и поплатился жизнью. Но кто же тогда с ним разделался – Попов или Зыкин? Мотивы-то у обоих веские…»
Да этот дурак Иванцов – просто кладезь информации! Вот вам, пожалуйста – мотивы убийства и Романовой, и Беспалова, и ответ на вопрос: что за группировка стоит за ограблением магазина и убийствами. С магазином-то всё ясно: сделано было для Зыкина, я уверен, что теперь-то там «крыша» точно его. Но вот исполнители – оттуда же, или Попов их нашёл где-то на стороне? Но самое парадоксальное – произошло хладнокровное убийство, расстрел средь бела дня сразу одиннадцати, не считая Жмерина, членов мощнейшей в стране преступной организации, и никто ничего до сих пор об этом не знает! И не узнал бы, если бы не длинный язык этого жалкого горлопана Иванцова. Если ещё, конечно, эта история – не плод его воспалённой фантазии.
-Что тебе ещё известно об этой истории? – задал я наводящий вопрос.
-Больше Стас ничего не говорил. Я с ним после этого больше не виделся. Он вообще теперь ни с кем не общается – брата ж грохнули…
-Что тебе ещё известно о Попове, о Феоктистове?
-Да ничего больше – Иванцов скорчил удивлённую гримасу. – Феоктистова я вообще больше ни разу не видел. А Попов – я и так всё про него рассказал.
-Ещё посмотрим, всё ли ты сказал. Ты лучше адрес Жмерина мне скажи.
-Он дома не живёт – отрезал тот.
-Ну, где он прописан – я и сам взглянуть могу. Ты, где он живёт, скажи.
-У Лариски – неохотно пробубнил тот. – Девчонка его. На Маяка, там, в переулке, ещё трамвайная остановка там…
-Какая остановка? Палласти? Сикупилли?
-Нет, нет – замотал головой тот. – В самом конце там… За клубом «Маяк».
-У спортклуба? Или дальше, в сторону Ласнамяе?
-Не, не – суетливо возразил Иванцов. – Через дорогу, вторая пятиэтажка, третий подъезд от дороги, второй этаж, прямо слева.
Уже когда я отпустил Иванцова спать в 22-ю камеру, я выяснил, что искомая Лариска оказалась вовсе даже не Ларисой, а Кларой, отзывающейся также на сокращённое имя Лара, и сей «переулок» оказался не чем иным, как Ленинградским шоссе. Выяснилось, что Жмерин уже задерживался полицией именно на этой квартире, и на завтрашний день я планировал повторить то же самое. То есть - арестовать этого Жмерина, по подозрению в убийстве Виталия Беспалова. Чтобы этот Жмерин прокатился туда, в пайдеские леса, да только уже не с Зыкиным, а с нами. А там пусть эксперты разбираются – была ли лаборатория. Заодно насчёт трупов, гильз и всего остального. А если Жмерин начнёт отпираться, пусть послушает кассетку с откровениями своего приятеля Максимки Иванцова. Что, молчишь, гад? Значит, ты и есть убийца!
И что мне ещё не могло не запомниться – так это прощание с Иванцовым. Пообещав завтра «быть умненьким, благоразумненьким» (ну, прямо, как Буратино, благо дело, у обоих мозги деревянные), и рассказать всё Вадиму, (а я уже и не сомневался, что он всё выложит), этот Буратино вдруг спросил:
-Простите… а Вас как зовут?
-Пётр Александрович.
-Скажите, Пётр Александрович… Вы сами хоть верите, что это фотомонтаж?
-Навряд ли. Скорее, Попов тебя и вправду запрограммировал.
Его выражение лица при этом было, ну, просто комичным. Ни дать ни взять – Немая сцена из «Ревизора». Ещё и в наручниках. Его увели, а я устроился спать прямо у себя в кабинете, поскольку следующий день ожидался весьма хлопотным.
А начался он с того, что ко мне пришли два человека, приставленные мной вчера вечером наблюдать за дальнейшими действиями всей тёплой компании во главе с Поповым. Уйдя от меня, Попов и Катя сразу направились в бар «Киви» - прямо здесь неподалёку, что называется, «не отходя от кассы». Феоктистов же раскатывал на «Москвиче» по городу. В девять часов он подъехал к кинотеатру «Космос», припарковал машину во дворе – в аккурат под моими окнами – и отправился в телефонную будку, откуда позвонил Попову. После чего зашёл в «стекляшку», что в соседнем дворе, по другую сторону кинотеатра, выпил два стакана виноградного сока, и направился к подземному переходу. Около пяти минут он простоял там, словно поджидая кого-то, после чего вернулся в свой «Москвич», и поехал на автовокзал. На автовокзале он встретил, прямо с автобуса, Ольгу Семёнову из Пайде, и вместе с ней направился в тот же бар. Вся компания веселилась в баре до полуночи, затем разъехались. Попов вместе с Катей отправился к себе домой, Феоктистов с Ольгой поехали сперва в Пяэскюла, свернули на дорогу, ведущую к озеру, но затем «Москвич» резко развернулся, и поехал вдоль железнодорожной колеи, по направлению к центру города. Семёнову он высадил на Вястрику, возле дома её отца, сам затем свернул на Тонди, и заехал в какой-то двор. Дальше его след потерялся – Феоктистова просто упустили.
В баре ни о чём существенном не говорили – просто, что называется, гоняли воздух. Феоктистов – тот больше молчал, если и открывал рот, то лишь чтобы сказать «да» или «нет», и держался вообще странно. Для стороннего наблюдателя. Значит, моя догадка вновь подтвердилась – он не в себе, ещё и амфетамин жрёт потихоньку. Но что и в самом деле странно – куда это «его след потерялся»? Уж не на новый ли «ратный подвиг» благословил его Попов? Но при чём здесь тогда Катя? И как в этой компании оказалась Ольга – ведь в прошлый раз она мне чуть ли не клялась, что никакого Попова не знает, и в глаза не видела! Что ж, пока приглашать её ещё рановато, но понаблюдать за ней не помешает. Она знакома с Феоктистовым, хоть и утаивает это, а красный «Москвич» сбил изнасиловавшего её Беспалова. Это уже может кое-что значить.
Но я предпочёл всё же не теряться в догадках, и поручил агенту Феликсу – пусть найдёт Феоктистова. Да, далеко ему до Железного Феликса. Провалил свою задачу. Влад, его напарник, что «пас» Попова – тот справился; а вот Феликс не справился – упустил. А вообще лучший шпик за все времена у меня был Витька-таксист. Тот самый, что засёк мою супругу с юным Вертером, да это были семечки для него, он и не такие орешки грыз. Я с ним сотрудничал больше десяти лет, и надо сказать, детектив из него куда более ценный, чем даже из многих современных полицейских.
После Влада с Феликсом, ко мне зашёл Володя Субботин.
-Доброе утро, Петя! – жизнерадостно, с оптимизмом, приветствовал он.
-Доброе, Володь. Ну, как там, с прессой?
-Да, сущий детский сад… - махнул рукой Володя. – В одной газетке – там вообще туфта полная: обозреватель криминальной хроники прошёлся по заголовкам, да и сложил из кубиков сенсацию. А данные обо всех авариях с журнала списал, и в ту же кучу.
-Интересно, кто его туда пустил – поморщился я.
-Ну, у нас же теперь гласность! Все всё должны знать! СМИ везде вне очереди – усмехнулся Володя.
-Средства массового идиотизма – скептически подметил я. Я в чём-то даже завидовал Володе – мне не хватало его оптимизма.
-Ну, а что до Фредди Крюгера – продолжал он. – Автор статьи – восходящая звезда мировой журналистики, некий Денис Ковалёв, студент журфака одного из наших частных университетов. Название вылетело из головы. Репортёр-разоблачитель, все горячие точки – его… Прямо чейзовский герой. Журналист-правдоискатель и борец за справедливость. Энергии не занимать, так и рвётся на публику. Хочет стать знаменитым. Знакомо – вздохнул Володя с улыбкой. – Сам таким был. Сюда, вот, пришёл – мечтал стать комиссаром Каттани.
-Ну, и что этот местный Чейз, который Ковалёв? Пообщался с ним?
-Пообщался, а то как же… Подольстил ему маленько, сказал – написано хорошо, читается прямо на одном дыхании, аж дух захватывает. Как там лиса Алиса с котом Базилио пели? Ему немного подпоёшь, покажешь грош и делай с ним, что хошь! Вот я ему и предложил – возьми-ка ты, Денис, у меня интервью, я ведь как раз в этой группе работаю, которая этим делом занимается! Так он уже чуть ли не до потолка прыгал. А дальше – всё, как в той же песне: ему с три короба наврёшь. Пересказывать не стану – ты и так представляешь, что за информацию к размышлению я ему подкинул. По типу «чёрной кошки». Что нечего разводить ажиотаж, и что мирные жители могут спать спокойно и не бояться никакого маньяка на «Москвиче». И что следствие уже выяснило, что за группировка причастна к этим преступлениям, но предавать эти сведения огласке не в интересах следствия.
-Об этих чёрных кошках я втолковывал уже всем, кому не лень – кивнул я. – Вчера с Третьяковым об этом беседовал. Кстати, группировка и впрямь установлена, и некоторые мотивы известны.
-Действительно, братва, или так, сборище отморозков? Уж больно дело-то – Володя сморщился, хмыкнул – с гнильцой.
-Братва, куда уж круче… Круче только яйца бывают. Ферзь! Ну, как тебе? – я многозначительно смотрел на опешившего Володю.
-Ферзь? – с удивлением переспросил он. – Уж ему-то какой резон во всей этой грязи копаться?
-Резон один: деньги! – пояснил я. – Ещё не до конца известно, что за шкурные делишки были у Зыкина с этим Поповым, но, судя по последним данным, Попов и его умудрился околпачить. А об этом как-то пронюхал Беспалов – вот, его и не стало.
-Ладно, ещё Беспалов, ну, а первые? Вообще дети, да ещё и слегка того. Они - и Ферзь? Уж как-то не вяжется…
-У таких, как эта фигурка, руки по локоть в крови, и ноги по колено в дерьме, и нечего из него героя делать. Преступник – он и есть преступник, каким бы он не был.
-Да уж. Озадачил – вздохнул Субботин.
-Не бери в голову. Паны дерутся – у холопьев чубы трещат. Поповы афёры затевают, Беспаловы с Можаевыми друг друга убивают. «Москвич» всю округу на иголках держит. А Зыкин знай, в карман себе денежки кладёт. Ты лучше вот чего скажи: откуда этот газетчик материала такого набрался? Или не догадался спросить?
-Обижаешь, Петь… Попили мы с этим Денисом пивка для рывка, вот под эту лавочку он и рассказал мне кое-чего интересного. Учится с ним такой Костя Новиков. На третьем курсе, только на юрфаке. Новиков Константин, по батюшке Евгеньевич. Вот он и снабдил нашего репортёра информацией к размышлению. Но только своей.
-Новиков, Евгеньевич… - задумался я. – Женя Новиков – это же адвокат!
-Адвокат – согласился Володя. – И сын по отцовским стопам пошёл. Даже практику у отца на работе проходит.
-Но ведь Новиков – член Московской коллегии адвокатов! – возразил я.
-Вот здесь ты, Петя, дал маху. Эта информация безнадёжно устарела. Зачем ему Москва – он и здесь пристроился очень даже неплохо. И знаешь, где?
-Можешь дальше не загадывать – у Третьякова, где же ещё. Ладно, Володя. Спасибо, мне пора.
Всё ясно. Несолидно, конечно, со стороны Третьякова и Новикова, да и попросту глупо. Ладно, дети-студенты дурака валяют, но что отцы в ту же гущу лезут? Сами, что ли, до сих пор не настрадались? А скажешь что – они, конечно, ни при чём. За детей спрячутся – это они в пинкертонов играют.
Мы с Володей вышли из кабинета, после чего направились в разные стороны: он – к выходу, а я – к Вадиму.
-Вызывай своего Иванцова – сказал ему я.
-Прямо сейчас? – удивился Вадим.
-Да, прямо сейчас. Сейчас сколько – девять? В полдесятого, максимум – в десять, сдашь это дело в архив. Выпишешь пацанёнку штраф, пускай платит. Нечего его казёнными харчами кормить.
-Да ты чего, Петя? Какой штраф? Да у него статья годков на пять потянет! – с удивлением и недоверием возразил Вадим.
-Да нет, Вадик, здесь ты ошибаешься – вздохнул я. – Иванцов как раз и есть хулиган. Даже на мелкую рыбёшку не потянет – малёк он. А вот имена, которые ты от него услышишь – тех и будем копать по статьям. А то так и будет – щенки, вроде Иванцова твоего, сидеть будут, а кто их клешнями жар гребёт, да их натравливает – фас на того! Фас на этого! – тем что-то всё с рук сходит.
-Ты что, хочешь сказать, что Иванцов нам сдаст всю свою группировку?
-А куда он денется? На себя ему, что ли, всё брать? Не веришь – убедишься. Давай, вызывай его. Хватит резину тянуть.
Вадиму ничего не оставалось делать, как подчиниться велению обстоятельств, и поднять трубку.
Через пять минут привели Иванцова. Тот вошёл в кабинет с видом юного пионера, и подобострастно отчеканил:
-Вадим Юрьевич, я должен, во-первых, попросить у Вас прощения за своё бесцеремонное поведение, и за дерзкие выпады в адрес Вас и полиции – по поводу провокаций и всего такого…
Я заметил, что Вадим еле держит себя в руках, чтобы не показать своего крайнего удивления, переходящего чуть ли не в шок. Поэтому я всё же счёл нужным остаться у Вадима, и присутствовать на всём допросе. Хоть я и не слушал, что там рассказывал Иванцов – я думал о своём. О Жмерине. О Зыкине. Пытался соединить все эти многочисленные урывки-обрывки, в мало-мальски приемлемую логическую цепочку.
Окончив беседу с Иванцовым – допросом это было уже не назвать, потому что Вадиму не пришлось задавать ни одного вопроса – Вадим меня спросил:
-Петь, если не секрет, чем ты его припугнул? – его так и распирало любопытство.
-Угрызениями совести. Как видишь, подействовало. Вот теперь и лови его дружков – хоть одной кодлой в городе меньше станет.
На этой ноте я и распрощался с Вадимом, после чего быстро собрался, и отправился за Жмериным.
Когда я постучался в обитую вагонкой стальную дверь квартиры на Ленинградском шоссе, капризный женский голос за дверью произнёс:
-Кто там?
-Полиция, открывай! – ответил я таким тоном, словно бываю там каждый день.
Я услышал, что Клара недовольно пробормотала себе под нос, что-то вроде «кого ещё это чёрт принёс», однако, покопошившись, дверь всё же открыла.
Она была высокая, стройная, даже худощавая шатенка с внешностью типичной манекенщицы, из тех, что рекламируют модную одежду на «Фэйшн-ТВ». Честно говоря, я её представлял себе совсем другой – с роскошными формами – и теперь поймал себя на мысли, что Жмерин ведь не Попов, а я что-то сужу именно по поповским вкусам…
-Лисицкая Клара? – спросил я, и отметил, что эта фамилия ей удивительно подходит; было в её манерах что-то именно лисье. Я показал удостоверение. – Зовут меня Пётр Александрович, и я вообще-то к Стасику.
-А Стасик здесь не живёт – опрометчиво ответила она, выражая нетерпение. Скорее бы я ушёл. Как будто я удовлетворюсь сим ответом, и соизволю откланяться. Но этим ответом она и загнала себя в западню!
-Стасик здесь не прописан, это я знаю – подхватил я. – Но, тем не менее, он неоднократно задерживался полицией именно в этой квартире. А вместе с ним – и другие члены преступных группировок, среди них лица, находящиеся в розыске. Может, потрудитесь мне рассказать, что они все здесь делали? А то это наводит на нехорошие мысли, что у тебя, Ларочка, притон.
-Думайте, что хотите – раздражённо ответила она, и я заметил, как капризно подёрнулись её губы. «Избалованная девчонка» – подумал я, оглядывая, по меркам простого смертного, шикарную обстановку квартиры.
-Да нет, милая девушка, притон – это такое дело, что тут не до раздумий; тут за решётку, и с конфискацией. Статья, конечно, не расстрельная, но пару лет тебе дадут. Как раз на раздумья. Будешь фуфайки шить в Харку.
-А на каком таком основании? – изменилась в лице Клара. – Здесь не блатхата! – выкрикнула она. – Жмерин – мой муж, мы не расписаны, но всё равно уже столько лет вместе…
-Очень хорошо, я так и предполагал. И где же Ваш муж? – с деланной галантностью, ехидно вопросил я.
-Уехал по делам. Бизнесмен он, понимаете? И меня в свои дела не посвящает. Да я и не особо в это лезу.
-Предпочитаете играть роль домохозяйки. Хватит мне тут изображать невинность! Ты прекрасно знаешь, что твой Стасик – бандит.
Я прислушался – за прикрытой дверью в комнате играл магнитофон. Когда я только вошёл в квартиру, группа «Нэнси» пела «Чёрный кадиллак»: «Встать, суд идёт! Приговорён к расстрелу! Скажи, любимая, ты этого хотела?» - нервным, прокуренным речитативом вопрошал один. «А я не плачу, поверь…» - заливался в ответ другой. Теперь же песня пришлась совсем кстати: «Расцвела опять калина красная, а профессия его опасная. Твой мальчишка рекетёр, и рискует головой – ой!».
-Вот так, интересно… - задумчиво усмехнулся я. – Школьники слушают «Учат в школе», моряки слушают «За тех, кто в море» - язвительно подметил я, глядя на растерявшуюся девушку.
-Не надо цепляться к мелочам, это магнитофон, и ничего ещё не значит – Клара открыла дверь комнаты, прошла туда и раздражённо щёлкнула кнопкой. «Нэнси» замолчали, а вместо них молодой мужской голос бойко глаголил: «Платная линия частных объявлений на Скай-Радио…». Как все рекламные агенты: «Вы не хотите сделать себе подарок? Купите у нас…».
-Значит, Ларочка, значит. У тебя есть телефон – вот возьми, и позвони своему Стасику, и спроси, как мне с ним встретиться.
Она посмотрела на меня, как на злейшего врага – как будто я предлагаю ей заманить жениха в западню.
-Твой Стасик – бандит – повторил я, но она резко, на повышенных тонах, меня перебила:
-А что ему делать? Идти, по биржам шляться, работу искать? А жить на что? Я, между прочим, на третьем месяце беременности! А ребёнка содержать – тоже удовольствие не из дешёвых.
-Хватит мне тут оправдываться! – посерьёзнел я. – Надоела мне эта дискуссия. В общем, влип твой Стасик в историю. На бойне побывал. Или неужели не дошло, почему именно я к вам пожаловал, а не районный констебль? Так что хватит вокруг да около, я не шутки шутить пришёл. Тебе про его брата Юрия что-нибудь известно?
-Ничего не известно – с вызовом ответила она. – Тоже бизнесмен. Вроде даже работают вместе. Здесь он не бывает. Стас не говорит со мной о делах, вы это можете понять?
С одной стороны, умно – уж от таких-то дел, с такой спецификой, как у Жмерина, женщин надо держать подальше. Но с другой стороны, даже жена – и та не знает подробностей, которые известны Иванцову. Что, Жмерин такой женоненавистник? Что даже тупому, как пробка, приятелю, доверяет больше, чем жене? Или это Клара так искусно притворяется?
-Они работали вместе – поправил я. – А теперь Юрий погиб, и не он один. И твой Стас был единственный, кто выжил. И если он сам, честно и без утайки, расскажет всё мне, то у него есть шанс остаться на свободе. А если нет – пойдёт, согласно официальной версии. Вот ордер на арест. За убийство сразу всех, и Юрия в том числе. А так как народу там, не много, не мало – дюжина наберётся, и даже то, что все они бандиты, нисколько не смягчит обстоятельства. Если, конечно, Стас сам не расскажет. Например, что он решил своими силами бороться с организованной преступностью в Эстонии. А так – его ждёт пожизненный срок, не меньше. Может, по амнистии и выпустят, лет через тридцать. Ну, и конфискация, само собой – добавил я. Похоже, это был единственный аргумент, который действовал на Клару безотказно.
Клара вновь изменилась в лице. Знала ли она о смерти Юрия? О бойне в лесу, на которой побывал Стас? Или это всё – бредни Иванцова, или же самого Жмерина, с чего это, спрашивается, он должен рассказывать Иванцову всю правду? В больнице Жмерин и вправду был, с огнестрельными ранениями и черепно-мозговой травмой, насчёт этого я справки навёл. В полиции, какие бы то ни было показания давать отказался. Был пьяный, ничего не помню – вот и все его ответы. Ничего, я ему быстро память освежу! Но что Клара? Или она теперь боится своего Стаса – что он сделает свои выводы: мол, это от неё мне стали известны такие подробности? Тут ей бояться нечего – её он не тронет. Не успеет. Далеко тянуться придётся.
-Кто Вам это сказал? – побледнела Клара.
-На работе сказали – оборвал я. – Давай, звони.
-Алло, Стас? – Клара взяла со стола мобильный телефон «Нокия 8810» - шикарная серебристая игрушка, размером со спичечный коробок, и ценой не меньше тысячи «зелёных». – Ты где? Дома когда будешь? Тут тебя человек спрашивает. Хочет с тобой поговорить. Это… Он спрашивает, кто – это было обращено уже мне.
-Пётр Александрович – ответил я.
-Какой-то Пётр Александрович. Не знаю. Первый раз его вижу. Нате, говорите – она протянула мне телефон.
-Я бы предпочёл встретиться с тобой лично. Там и обсудим. Не по телефону.
-Ты откуда? – спесиво, недоверчиво процедил тот.
-Тренер твой рекомендовал. Говорит, поможешь. А то с товарищем беда, сам понимаешь…
-Ну, давай, через час подъезжай к бане. Сейчас я занят. Салют! – и в трубке раздались короткие гудки.
Баня эта оказалась на улице Катузепапи – Рубероидной, что в двух шагах не только от квартиры его любовницы Клары, но и от моей работы. Поэтому подъехать туда через час, да ещё и не одному, не составило труда. Жмерин опоздал на десять минут, и как только он вышел из машины «Хундай – Соната», я подошёл к нему с наручниками.
-Станислав Жмерин? У меня есть ордер на Ваш арест по подозрению в убийстве Виталия Беспалова. А, вместе с ним, и ещё одиннадцати человек, чьи личности не установлены, но, думаю, я их имена узнаю уже сегодня.
Сопротивления Жмерин не оказывал – как и все бандиты, «косящие» под законопослушных граждан. Из белого «Опеля – Омеги», похожего на такси, вышли два дюжих инспектора, и усадили его на заднее сидение.
 
-Значит, так, Жмерин – заявил я ему уже в моём кабинете, в упор глядя ему в глаза. – Мы живём при капитализме, моё время стоит денег, и не таких уж малых. Поэтому я не собираюсь вдаваться во всякие условности, формальности и лирические отступления. «Ничего не знаю», «позовите адвоката», и вся твоя игра в молчанку приведёт к тому, что я дам ход официальной версии, и ты окажешься роковой фигурой в ходе операции «Миттельшпиль». Ты в шахматы играешь?
-Абсурд какой-то – лениво процедил Жмерин.
-Да нет, Стасик, не абсурд. Ты, кстати, нам здорово помог – взял, да и уложил целый десяток подручных Ферзя. И даже на то не посмотрел, что с одним из них тебя связывали родственные узы. Правильно, классовое чутьё сильнее. Чему нас учит подвиг Павлика Морозова? Вот и молодец. А операция как раз и состоит в ликвидации преступного сообщества, руководимого Ферзём. Одной бригадой у него теперь меньше. Только мы планировали ликвидацию вовсе не физическую – думаю, понимаешь, о чём я говорю?
-Я никого не убивал.
В отличие от Иванцова, Жмерин сохранял самообладание. Впрочем, интересно было бы на него посмотреть, как бы он среагировал на такую фотографию. Если бы там на переднем плане вместо Иванцова был бы сам Жмерин. Наверное, он стал бы более сговорчивым, особенно касательно перспективы послать его «визитку» Ферзю по почте. Да только злоупотреблять такими «визитками» не стоит, а то грош цена им будет. Иванцов-то теперь рот раскрыть побоится, да ему бы и не поверил никто. А вот Жмерину мы нарисуем другую перспективу, не менее заманчивую.
-Сам, может, и не убивал, только помогал.
-Бред какой-то, кому я помогал – Жмерин, казалось, вот-вот уснёт. Подобные беседы были для него уже совершенно обыденным явлением, в отличие от Иванцова, «залетевшего» впервые.
-Вот и скажи мне – кому ты помогал – по-ментовски подхватил я.
-Начальник, не бери меня на пушку. У тебя всё равно на меня ничего нет. Кто-то что-то сбредил – а ты теперь сидишь, и меня паришь.
-Да нет, Жмерин, мы с тобой не в бане, так что о парилке и не мечтай. И до пушки ещё далеко, хотя твою пушку мы тоже на всякий случай проверим. А кто что сбредил – да ты сам сбредил. Что твой босс – не непосредственный, конечно, а повыше – Александр Викторович Зыкин, который Ферзь. И к этому самому Ферзю, каким-то образом обратился уголовник из Пайде, некий Виталий Беспалов, и сообщил интересные новости. Что он знает, где скрываются его должнички, братья Востриковы.
Ведь ляпнул же мне этот дебил Иванцов, что это именно братья, и что именно два года назад у них имелись нелады с полицией. А вычислить, кто такие, уже особого труда не составило.
-Те самые братья – продолжал я – которых пару лет назад Саша избавил от неприятностей не только с властями, но и с вашими же коллегами по нелёгкой бандитской профессии. За что теперь они, можно сказать, жизнью ему обязаны! Да только вместо этого, эти неблагодарные поросята скрываются от своего спасителя в пайдеских лесах, и в наглую устроили там фабрику по производству наркотиков. Чем они должны были заниматься на благо твоего патрона. А они устроили предприятие сами по себе, не считаясь с человеком, который спас им жизнь. И что курирует весь этот бизнес некое третье лицо, с которым у Беспалова имеются ещё и личные счёты, да и сам Александр Викторович должен быть с ним знаком. И тогда уважаемый Александр Викторович, внимательно выслушав доводы Беспалова, распорядился – как и подобает главе предприятия – чтобы на место съездила ремонтная бригада, в которой как раз работал ты и твой брат; и чтобы, так сказать, устранили неполадки в системе. Разобрались, короче. Факт, что изо всех «рабочих» вашей бригады, в живых остался только ты один. Ну, а спустя несколько дней произошло громкое убийство Виталия Беспалова, причём свидетели указывают на тебя.
Жмерин молчал, сжав бескровные губы, напряжённо размышляя – откуда утечка? Кто его «подставил»? Я же, слегка прищурив глаз, наклонился к нему, и громко сказал:
-Так что теперь, Жмерин, будешь мне тут артачиться, как старая кляча, пойдёшь, согласно официальной версии – за убийство всех. Только посадим тебя не в обычную тюрьму, а в ментовскую – в порядке исключения. Целую бригаду Ферзя прикончил! Да даже при Андропове тебе бы за это Героя дали! Ну, а после этого, повяжем мы и твоего Ферзя, предъявим ему уже организацию всей этой бойни, припомним заодно и братьев Востриковых, с некоторым пристрастием – почему, спрашивается, от Шурика эти братики скрываются? И чем это таким Шурик занимается, что ему вдруг эти братики понадобились? А Шурик и подумает: откуда ветер дует? Кто это снабдил нас такими сведениями о нём? И тут как раз наш Исполнительный Департамент осознает свою ошибку, и тебя, Жмерин, из тюрьмы ментовской переведут в обычную. К Ферзю поближе, и с буквой «С» на личном деле. Дальше продолжать?
-Ты что, начальник? Козла мне решил повесить? Стукача? – рассвирепел Жмерин.
-А ты и так стукач. Иначе откуда у меня вся эта информация? Ты же сам мне это только что сказал. Так знаешь, я скажу тебе одну простую истину. Никогда не жалей о том, что сделал. Сожалеть – вторая глупость.
-Я никого не убивал! – яростно прохрипел Жмерин.
-В общем, так – урезонил его я. – Даю тебе две минуты на размышления. Или ты рассказываешь всё, как было, дальше собираемся, едем, показываешь место, а там уже и разберёмся – кто и кого убивал. Или я поднимаю трубку, и тебя под конвоем отправят в Пярну, в ментовскую тюрьму, и все дальнейшие разговоры с тобой будут вестись уже там. А я твоим Шуриком займусь, не отходя от кассы.
-Ну что ж – было такое – обречённо вздохнул Жмерин. – Нас было двенадцать человек. Бригадиром был Олег Щербаков – Шериф. Бес нам только бункер показал, а сам слинял тут же. Мы ближе подошли – и тут палить начали. Дальше ни черта не помню. Видел – какие-то бомжи с «калашами» в руках мелькнули. Я так понял – зеки беглые прятались, гасились ото всех… Я очнулся – на хуторе каком-то. Ни пушки, ни ксивы.
-На месте покажешь, кто есть кто. Оружие было?
-Обижаешь, начальник. У всех стволы и разрешения. А что до места… Боюсь, там вы уже ничего не найдёте.
-Это ещё почему – возмутился я.
-Ферзя люди там подмели.
-Ну конечно – ты ведь ездил показывать этот бункер Зыкину. Значит, дорогу помнишь. Сейчас ты поедешь с нами, покажешь нам это место. А мы уже и разберёмся – была там фабрика, или беспредельщики там прятались.
 
…Хоть и показал нам Жмерин место – но толку от этого было чуть. Всё, что открылось нашему взору – обширное кострище, посреди которого торчал сгоревший бункер. Ни трупов, ни гильз обнаружено не было – видать, здесь команда Зыкина провела своё «независимое расследование», а что до бункера, то его спалили сами «бомжи». Нам оставалось лишь довольствоваться остатками былой роскоши.
При осмотре бункера было обнаружено, что он состоял из наземной части и подземной. Выглядело всё так, как будто наземная часть служила обиталищем бомжей, а подземная – попросту выгребной ямой, ибо последняя была вся завалена нечистотами. Я же это понял так, что под землёй-то как раз и находилась лаборатория, а наверху размещалась охрана. Ещё и наблюдательные посты имелись на деревьях. Заметив приближение непрошеных гостей, «бомжи» быстренько заняли боевые позиции, обезвредили своих «визитёров», затем тотчас забрали всё необходимое, и поспешно ретировались, сам бункер подожгли, а то, что осталось от фабрики, завалили навозом с какого-нибудь близлежащего хутора. А что до трупов, гильз и всего прочего, то могли и сами от них избавиться, могли и так бросить, решив, что это не их дело. Пусть полиция ищет, да выясняет, что там была за «мафиозная разборка». Но если насчёт бойни можно ещё воссоздать картину – хотя бы по следам крови на земле – то как доказать, что в это проклятом бункере вообще что-то было? Кто это видел? Один Беспалов – и тот за это поплатился жизнью.
Но ведь есть ещё Попов и сами братья Востриковы.
Предоставив на этом пепелище работу экспертам, я вновь вернулся на работу, где меня уже ожидал новый сюрприз. В Таллинне, в районе Копли, сбита насмерть пенсионерка. Водитель пытался скрыться, но далеко не уехал – тут же врезался в дерево, и был задержан. Им оказался местный житель, некий Семён Корниенко, 1971 г.р., ранее судимый, да к тому же ещё и мертвецки пьяный. Сейчас он находился в участке на Эрика, куда его доставили для отрезвления. Сюрприз же заключался в том, что сбил он эту бабушку на красном «Москвиче», сороковой модели, с номером 687SHT, в момент выхода из машины был взят с поличным. Мне же теперь предстояло выяснить – как он вообще там оказался.
 
Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич
 
Сегодня, в течение всего дня, меня не покидало непреодолимое ощущение замкнутого круга. Где бы я ни был, что бы я ни делал – меня постоянно преследовало странное чувство, как будто здесь я уже был, и это мне уже доводилось пережить. Подобное предчувствие мной овладело, когда я ехал на автовокзал встречать эту Катю – передо мной проносились, как обрывки киноленты, или запомнившиеся фрагменты снов, а то и галлюцинаций; и, приехав на автовокзал, я увидел всё это воочию – обезумевшую от ужаса девушку, с душераздирающим, нечеловеческим криком, убегающую в никуда. И снова – телефонные будки, шоссе, пярнуский курортный бордель, сытые рожи подвыпивших иностранцев, приехавших сюда за дешевизной, и чувствующих себя здесь полными хозяевами. Хозяйка этого заведения, говорившая со мной, словно какая-нибудь воспитательница с прыщавым пацанёнком. Её жлобы, бортировавшие мою запаску, и проверявшие меня, словно я намеревался у них что-то украсть, или околпачить. Как будто в первый раз меня видят. Зато в последний – по крайней мере, перед долгим затишьем. А лучше – если вообще в последний.
И снова шоссе, снова город Таллинн, морока с этим Козловым… Что сегодня на него нашло, на этого Козлова – глаголил о спасении души, как будто священник какой. Хотя мне он больше напоминал зарвавшегося сектанта. Не он первым мне предлагал «очиститься» и «покаяться». Я и без того, уже наслышан всякого рода «доброжелателей», наперебой предлагавших мне «спасение» и «покровительство». Их сочувственно-жалостливых речей, насчёт того, как мне плохо живётся, что у меня - такого хорошего, такое плохое окружение, которое прямо-таки ездит на моём горбу и чуть ли не смерть мне готовит. Поэтому я просто молча выслушал его, стараясь особо не выражать эмоций, а эмоция у меня была одна-единственная: достали! Все и всё – достали! Отстаньте вы от меня, наконец, оставьте меня в покое!
И вновь, из круга внутреннего я плавно перешёл в круг внешний. Или наоборот? Я уже, как на «зависалове», потерял счёт этим кругам, вертясь, словно белка в колесе. Снова те же самые картины – автовокзал, девушка, Андрей, бар… Да и сейчас, кстати, я опять еду в Пярну. Только уже по другой дороге, и пункт назначения у меня теперь другой.
И ещё эта девушка… Нет, не Катя, а вторая – Ольга. Она, в отличие от Кати, не впадала ни в ужас, ни в панику; напротив, среагировала на меня и на мой «Москвич» абсолютно равнодушно. Мне даже показалось – подчёркнуто безразлично, с ледяным высокомерием. При встрече она со мной даже не поздоровалась, только кивнула головой, когда я сказал ей, что я от Андрея, и молча села в машину.
По дороге мы не говорили. Да там и ехать было, честно говоря – за такое же время можно было смело дойти пешком. Зато Андрей меня прямо-таки ошеломил, выразив удивление: как это мы с Ольгой до сих пор «ничего ещё не придумали», ведь она приехала сюда, в Таллинн, только ради меня! Ради меня? Как это – ради меня?
Поэтому совершенно естественно, что я растерялся. Хотя, что греха таить, эта девушка мне понравилась. Красивая, со вкусом одета. Интеллигентна, начитана – судя по её редким обменам фразами с Андреем. Я же чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке. Пытался я заговорить с Ольгой – но со стороны это выглядело смешно, нелепо, ребячливо – Андрей иронично улыбался, Катя от души хохотала, а сама Ольга сначала, видать, удивилась, а потом лишь разочарованно вздыхала. Наконец, мы собрались расходиться. Катя намеревалась переночевать у Андрея, поскольку до Тарту добираться ей было уже не на чем. Андрей – в шутку ли, всерьёз – приглашал и нас с Ольгой, на что девушка так и ответила:
-Андрюша, ты что – шутишь, что ли?
-Нет, я не шучу – ответил Андрей. - Каков главный критерий актёрского мастерства и таланта? Естественность и правдоподобность. Посему я бы душевно рекомендовал бы вам, мягко говоря, продолжить сегодняшний вечер в приватной обстановке. Например, у меня дома. В гостиной расположится Катя, одну комнату займу я сам. Итого в вашем распоряжении две комнаты, кухня и раздельный санузел, с джакузи и душевой кабиной. В конце концов, Миша, почему я должен за тебя проявлять инициативу? К тебе приехала твоя девушка. Не вести же ей тебя на ночь к своей престарелой бабушке.
От такого поворота я действительно опешил. В оцепенении я застыл, лишь вращая зрачками - то на Андрея, то на Ольгу, видя, как и она ошалело уставилась на него, с неподдельным удивлением, сквозь которое едва проступало возмущение и негодование. Мол, как же так – он называет её моей девушкой, да ещё и недвусмысленно предлагает нам провести ночь вместе.
Видя, в каком затруднительном положении оказались оба – мы с Ольгой, Андрей вновь взял инициативу на себя.
-Оля, ну ты что, не видишь – Миша стесняется. Это естественно, если учесть то, при каких обстоятельствах вы разошлись. Конечно, Миша, это говорит вовсе не в твою пользу. Но давайте отбросим в сторону все эти неприятные воспоминания. Ведь до этого у вас было всё так замечательно! Такая прекрасная пара – даже я вам завидовал. Мечтал о том, когда же я, наконец, погуляю на вашей свадьбе. А ещё лучше – если в роли свидетеля. Хотя вы, с другой стороны, делали правильно – прежде, чем решаться на такой шаг, обязательно нужно лучше узнать друг друга. Так что, почему бы вам сегодня не начать всё сначала?
-Андрей, ты прекрасный артист, но сваха из тебя, скажу честно, ни к чёрту – засмеялась Ольга.
-А вы с Мишей, по-моему, в свахе и не нуждаетесь – Андрей сменил тон с шутливо-балагурящего на твёрдый и безапелляционный. - Суть ты уяснила, а в каком виде ты это представишь – уже на твой художественный вкус.
-Интересно, как ты сам себе это представляешь? – поморщилась Ольга. – Ну, посуди сам. Мне кажется, он и женщину-то видит вообще впервые в жизни.
-Всё когда-то в жизни делается впервые. Потом уже – во вторые, в третьи, и так далее – рассудил Андрей. – Мишка хороший парень. Он пережил в жизни кое-что, и его некоторые странности – это его защитная реакция. Вот и помоги ему увидеть женщину. И не только увидеть, но и почувствовать.
-Ну, знаешь ли – передёрнула Ольга. – Какими бы не были его переживания, это ещё не значит, что надо вести себя, как лунный мальчик, и теперь от этого «кое-чего», ругаться с головой. У всех нас было в жизни «кое-что».
Ольга ненадолго задумалась, и потом добавила:
-Кто умудрён тяжким опытом - тот так, как он, держать себя не будет. А если его «кое-что» - обычная подростковая драма, а он теперь строит от этого всю свою оставшуюся жизнь, то, по-моему, ему ещё рановато. Пусть немножко подрастёт.
У меня мгновенно начались «гонки» и «запарки». Так называется состояние необычайной нервозности, тревожности, беспокойства, мнительности, возникающее после пика амфетаминовой «прухи», переходящей в «отходняк». Всем своим существом я переживал, анализировал, пытался найти ответ на вопрос: почему так? Вот и эта женщина меня попросту не воспринимает, и считает меня мальчиком, которому всё ещё рано, и который, в довершении всего, не ладит с головой!
Я пытался за ней ухаживать: что-то подать, что-то поднести – и испытывал лихорадочное биение сердца, лицо и ладони потели, я готов был провалиться сквозь землю. Мне самому моё поведение казалось неуклюжим и комичным – ни дать, ни взять - мистер Бин! Тогда я пошёл в клозет и «закинулся». То есть, нюхнул немножко «фена». Стимулятор вызвал субъективное «просветление мозга». Всё во мгновение стало казаться ясным и понятным. Появилось ощущение уверенности в себе, в своих силах… Я понял: виноват во всём стереотип, и Ольга только того и ожидает: стандартного ухаживания. Стереотипный тон, фразы, знаки внимания, одним словом, «всё», как делают «все», для того, чтобы ответить на это такой же стандартной женской реакцией – кокетливым флиртом, заканчивающимся либо сближением, либо вариантом «динамо». Я же не оправдал ожиданий, мой подход не соответствует стереотипу, отсюда у неё и вывод – что я ничего не понимаю, ещё не научился, «как надо» и «как все»…
-Что ж – снисходительно улыбнулась Ольга – пусть мой кавалер, в таком случае, подвезёт меня до дома.
Правда, из бара я повёз её не сразу домой. Поехал в Пяэскюла, свернул в частный сектор, оттуда – на дорогу, ведущую в лесопарк, к озеру…
-Ты куда это меня везёшь? – возмутилась девушка.
Я страшно сконфузился и растерялся. В голове опять всё перемешалось, и я совершенно забыл, что же на самом деле хотел сказать Ольге. Вместо этого получился детский лепет, помесь извинений с оправданиями:
-Я просто хотел показать тебе одно красивое место. Вот это, впереди – это Большое Собачье озеро. Как в Канаде – есть Большое Медвежье, и Большое Невольничье озеро. А то, куда я вёз тебя – это Байкал. Его ещё «баранкой» в народе называют. Потому что там остров посередине. И вот, просто я хотел, чтобы ты увидела…
-Миша, не надо, я устала. Отвези меня домой, я прошу.
Я резко развернулся, и направился в обратную сторону. Кратчайшей дорогой я выехал к элеватору, оттуда свернул на Пярнуское шоссе – самую длинную улицу, не только в Таллинне, но и во всей Европе тоже. У переезда я свернул к кладбищу, дальше мчался мимо нового здания полиции, казарм, заброшенных воинских частей… И всю дорогу мне казалось, что за мной кто-то следит. В зеркале всё время маячили, хоть и сохраняя приличную дистанцию, то потрёпанный красный «третий бумер», наподобие того, что соревновался с нами в день пикника, то жёлтая «шестёрка», то вообще какой-то микроавтобус. «Да кому я, чёрт побери, нужен ещё, чтобы за мной следили!» - успокаивал себя я. – «Опять гонки нелепые!»…
Ольга всю дорогу молчала. Я тоже не находил нужных слов, хоть мне и хотелось с ней заговорить. Но как, и о чём – для меня эта задача оказалась непосильной. Лишь на прощанье я, набравшись храбрости, спросил:
-Если что, как тебя найти?
-Если что, Андрей тебе сам всё скажет.
Хлопнула дверь моего «Москвича», и Ольгин силуэт растворился в глубине двора. Я включил передачу, и тронулся. Мне хотелось уехать, умчаться, куда угодно, лишь бы подальше от этого замкнутого круга!
Куда мне ехать? Да какое это вообще имело значение? Только несколько часов назад я говорил с Козловым. На сей раз миновало. Какой-то козёл сбил на красном «Москвиче», как у меня, коляску с ребёнком. Причём не чьим-нибудь, а Катиным. Поэтому я должен на некоторое время «залечь», потеряться из виду – во избежание лишних тасканий и нервотрёпок, да чтобы ещё и «под раздачу» не попасть. Пусть думают, что и я отправился туда же. Раз я не «потерялся» сразу, значит, Козлов насчёт меня пока спокоен. Значит, я не в розыске, и даже не вхожу в число подозреваемых. Хотя уже со дня на день, с минуты на минуту, картина может измениться. Не по ребёнку, так по этой проклятой уголовной роже – одной, второй, третьей – меня начнут «пасти», прорабатывать… А улаживать эти проблемы – уже Андрея забота. Не я его втянул в эту канитель, а он меня.
Завтра утром я должен быть в Пярну. Прямая дорога – да и кривая тоже – всё равно идёт через Пяэскюла. Мимо Вальки, мимо озера, куда так и не состоялось наше романтическое путешествие с Ольгой. Нет, туда я не поеду. Просто физически не смогу сегодня опять повторить этот круг. Я жаждал активных действий, смелых решений, ответов на все вопросы. Жаждал разорвать круг, который, как мне казалось, сжимается всё теснее и теснее, вокруг моей шеи…
Первым делом я заехал в соседний переулок, чтобы принять ещё дозу – четверть грамма, что за сегодняшний день составляло бы уже целый «полик». Извлёк из кармана телефонные карточки – «поляну» и «разводило», высыпал порошок, свернул «трубу»… Уже привычный процесс, к которому я ещё совсем недавно прибегал лишь изредка, и мне даже в голову не приходило, что я вообще когда-нибудь стану наркоманом. И буду «задуваться» целыми «граммофонами», париться на «заморочках» и «лечиться» от них «догонками».
Не, этот фен ядрёный, что надо. «Приход» от него капитальный – когда первая капля из ноздри по носоглотке стекает в горло. Сперва меня обожгло приятной горечью, из глаз брызнули слёзы, словно от лука – и я внезапно ощутил пробуждение от многолетней дрёмы, прилив бодрости и энергии. Не столько физической, сколько моральной. Интеллектуальной. Духовной. Как у Архимеда – только дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Усталость и нервотрёпки остались где-то далеко позади.
Я поплутал по улочкам Тонди и Лиллекюла, обогнул центр города, свернул в Ласнамяескую «канаву», выбрался из неё на первом же подъёме – меня не покидало ощущение, что за мной следят, и поэтому я старался не ехать долго по одной и той же дороге. Дальше я уже крутился по панельно-коробчатым микрорайонам, вдоль чахлых рощиц и пустырей, заваленных строительным мусором – и так до самого края Ласнамяе, до переулка, мимо нескольких шестнадцатиэтажных «свечек», стоявших на самом конце микрорайона и города. Переулок плавно перешёл в ухабистую грунтовую дорогу, выходящую, наконец, на Ленинградское шоссе. Осмотревшись по сторонам, и убедившись в отсутствии ментов, я, наперекор Правилам, наискось пересёк шоссе, и выехал на кольцевую.
По кольцевой я ехал, безбожно превышая скорость – благо дело, дорога была пустой, лишь одна-единственная машина попалась навстречу, почти под виадуком в Юри. Сзади никого не было. Если даже меня кто-то и «пас», значит, они меня упустили.
За несколько минут я долетел до Вильяндиского шоссе, и, миновав утопающую в садах дачную окраину, ещё прибавил газу. «Москвич» стремительно мчался по шоссе, а мой взбудораженный разум решал одну, пожалуй, самую наболевшую проблему моей жизни. Почему всегда так? Почему ни одна женщина… Ведь я уже давно не ребёнок, даже не подросток, мне уже почти двадцать пять! А я, если пользоваться терминологией Громозеки, ещё девственник! Мальчишка!
Хотя одна связь у меня была. Была в моей жизни одна-единственная женщина, если у кого-нибудь язык вообще повернётся назвать эту маленькую сучку женщиной.
Эта связь была исключением из правила, но мне она не принесла – не то, что счастья, или хотя бы ощущения своей мужской сущности, но напротив – стала проклятием всей моей жизни, породив массу всевозможных проблем. Да что там проблемы – из-за этого я перестал быть сам собой, потеряв всё то, что мне удалось создать за годы сознательной жизни. Здоровье, силу, нервы, работу, перспективы, уважение к себе, наконец, время, деньги и машину – хотя последние две вещи кажутся в сравнении с остальными просто мелочью, пустяком. Гораздо страшнее то, что я утратил свою сущность, перестав быть Михаилом Феоктистовым. Который, пусть не так, чтобы выдающийся, или хотя бы «классный парень». (Можно сказать и «крутой парень», но сейчас это выражение ассоциируется со всякого рода «деларами» и бандитами, поэтому лучше всё же сказать «классный») – но, во всяком случае, настоящий мужик, твёрдо стоящий на ногах, и знающий себе цену. К чему я стремился, чего я добивался годами, как мне казалось, упорной работы над собой: ежедневные тренировки в атлетическом зале, изучение серьёзной литературы, преодоление нежелательных черт характера и воспитание других, в противовес тем. И вот, все мои старания пошли насмарку, и этот мой Феоктистов буквально в одночасье рассыпался, как карточный домик, и вместо него вновь всплыл Черногорский – тот самый, что являл собой жалкое зрелище затравленного ничтожества, напрочь лишённого человеческого достоинства. Беспомощный, бесхарактерный и бестолковый, одержимый лишь всесильным страхом и слепым озлоблением. Тот самый Черногорский, которого я считал ошибкой природы, недоразумением, притом уже исправленным – потому что я вырос из детства, а он остался где-то там, и давно уже погребён в пучинах океана времени.
И этой «роковой женщиной», как это ни абсурдно, оказалась Марина Романова.
А начиналось всё так легко и безоблачно…
 
Лето 1996г – весна 1997г.
Три года тому назад – как раз в июле 96-го – я работал кладовщиком в одной торговой фирме. На жизнь я не жаловался. На работе меня уважали – я начинал с простого грузчика досок, да ещё бегал, что называется, «на общественных началах» в ангар, что находился в аккурат за площадкой пиломатериалов. Поскольку магазинные продавцы, в чьи непосредственные обязанности входило выдавать товар из ангара, в нём не ориентировались, зато я знал его наизусть. Благо дело, принимал участие в погрузках-разгрузках. И, когда фирма расширилась, другой кандидатуры, чтобы заниматься тем ангаром, просто не было: я знал - и свой товар, и клиентов - буквально лучше всех. Ну, и зарабатывал я, по тогдашним меркам, тоже вполне неплохо.
Я ходил в атлетический зал. Не так регулярно, как раньше – в бытность «пэтэушником» да опосля, но развит был вполне прилично. Ворочал с плеча двухпудовую гирю по пятьдесят раз и больше, толкал от груди полтораста кило… И это также мне придавало ощущение уверенности – мол, я твёрдо стою на ногах.
Была у меня машина – жёлтый «Москвич». Я любил ездить на нём – по городу, на природу, кататься по Эстонии с приятелями. Особенно, если подворачивалась возможность покатать и девушек.
С этого-то всё и началось.
«Москвич» мой был старенький, частенько ломался, и я постоянно ездил его чинить в бывшую 43-ю базу, где работал мой знакомый слесарь, Коля Демьяненко. Кто из приятелей познакомил меня с этим чудаковатым мужиком – я, честно говоря, уже не помню. Но уж не Андрей – это точно. Этот Коля постоянно подзарабатывал ремонтом машин, металлоломом – короче говоря, вертелся, как мог. К нему всё время приходили пацаны – тоже подзаработать. Почистить прицеп перед покраской, разобрать старую машину на металлолом – да мало ли, чего! Кем они приходились самому Коле – я в подробности не вдавался. То ли соседи, то ли просто знакомые. Кто-то из них приходился ему даже родственником. Хотя ладно, какое это имеет значение…
Разумеется, я довольно быстро перезнакомился и с ними, и мы, бывало, вместе ездили кататься на машине. Одним из них и был Мурат Борисов по кличке Тампоша – Колин бывший сосед. И раз Мурат мне предложил – давай, мол, съездим на природу. Ещё и с девушками…
Так вот я и познакомился с Наташей и с Мариной. Ехали впятером – Мурат, его брат, девушки, ну, и я. Марине было семнадцать лет, а Наташе – двадцать…
Мы расположились на берегу залива, достали «огнетушители»… Все развеселились – галдели, шумели… Шутили, смеялись, вспоминали какие-то весёлые истории. Я этого ничего не понимал. Кроме этого, я ведь был трезв – а потому и держался особнячком. Сам по себе.
Марина подсела ко мне первой:
-А ты что, такой скучный, тут сидишь?
Уже не помню, что я ей ответил, но у нас завязался разговор. Она жаловалась, что её никто не любит, что все парни ей попадались сволочи, что она хочет настоящего парня, настоящей любви. Сказала, что я ей нравлюсь. Строила мне глазки. Мы обнимались, целовались, гладили друг друга… Она сказала, что любит меня…
Мне было почти двадцать два года, но до того ни с кем ничего подобного у меня не было. Один-единственный раз, правда, я обнимал и целовал девушку. Даже носил её на руках. И то всё резко оборвалось. Короче, до Маринки все девушки меня попросту слали подальше, и я постоянно страдал от этого комплекса.
И вдруг – свершилось! Я просто потерял голову, я летал, как на крыльях, полностью заглушив в себе голос разума, и не замечая того, что и так бросалось в глаза, но я, очевидно, даже и не хотел этого замечать. Что, во-первых, Марина – умственно отсталая, и говорить с ней попросту не о чем. Со стороны, её разговор воспринимался, как болтовня десятилетней девчонки, целыми днями болтающейся во дворах и подворотнях, и соответствующее мировоззрение и жизненное кредо: на всех надо плевать, и делать всё наоборот, пить, гулять и веселиться, и ни о чём не думать. Что, во-вторых, она больно любит «принять на грудь», а в пьяном виде вообще теряет над собой контроль, и начинает «буянить» - бить и ломать всё подряд, воровать, терроризировать семью (да и какая там семья! Вечно пьяная мамаша и шесть слабоумных дочек, из которых Маринка – самая старшая), издеваться над слабыми – дети, старики, животные; липнуть к любому парню или мужику. Что, в-третьих, до того, как она встретила меня, её предыдущими кавалерами были мальчики 11-14 лет, для которых эта Маринка казалась взрослой женщиной, и сношения с ней воспринимались ими, как подарки судьбы, которые ещё надо заработать. И поэтому они терпеливо сносили то, что она с ними обращалась, как с вещами, причём своими собственными. Ходили перед ней, как шёлковые, слушались её беспрекословно и обожали её; её авторитет был неоспорим. И она ими командовала, чуть что – «наказывала», то есть унижала, била или требовала денег, и всё за них решала: что им можно, что им нельзя, что им нужно. Себя она считала при этом всегда правой, и позволяла себе всё, от них же требовала полной отчётности во всём. И эти ничего не понимавшие маленькие мальчики на это охотно соглашались, считая, что таковой и должна быть настоящая семейная жизнь. И этот аспект её жизни породил в ней соответствующую установку – грубо говоря, «мой кавалер – мой раб, что хочу с ним, то и делаю».
Вот на это всё я закрывал глаза, и тогда моя жизнь потекла в ином русле. Каждый день после работы я заезжал за Муратом, и мы ездили – сперва к Наташе, по которой Мурат безнадёжно сох, потом к Марине, затем отправлялись на природу. Там уже мы с Мариной обнимались-целовались, ворковали, как голубки, всякую чушь… И я тогда почему-то вполне спокойно воспринимал то, что она всё время под хмельком, что, когда я приезжаю, её дом всегда набит подростками. Я пропускал мимо ушей даже то, что она ходит в бар на Кярбери – как раз возле Валиного дома, и там отдаётся бармену-кавказцу за полтинник, а то и за сотню. А потом эти деньги и пропивает с мальчиками. Значит, выходит – я был готов стерпеть и это, лишь бы рядом была какая-нибудь женщина.
И в то же время я сдружился с Наташей. Я заметил, что когда мы к ней заезжали, я всегда подолгу разговаривал именно с ней, в то время, как Марина и Мурат перебрасывались своим бессмысленным лепетом. С Наташей же мы друг друга понимали – перед ней, как и перед Валей когда-то, я мог позволить себе быть сам собой, а не притворяться обезличенным и «обезбашенным» дегенератом, как перед Мариной. Но почему-то, несмотря ни на что, Наташа мне казалась такой взрослой и неприступной, и я, хоть и испытывал к ней явную симпатию, ни разу не проявил инициативу, не смея даже шага сделать в её сторону. Неужели я и вправду психологически так и остался ребёнком?
Тем временем Марина привыкала ко мне всё больше, позволяла себе всё большие вольности. Стала на меня покрикивать, ставить условия – наподобие «ты мой парень, значит, ты должен…», говорить со мной в приказном тоне, постоянно выражать недовольство тем, что у меня «всё не так», и поучать, что и как у меня должно быть.
Тогда я и совершил эту непростительную ошибку, дав волю своему детскому комплексу вины. И, вместо того, чтобы разумом оценить вздорный нрав Марины, и поставить её на место – я пошёл у своего этого комплекса на поводу. «Раз меня ругают, значит, я действительно, виноват. Значит, надо «исправиться», искупить свой «косяк», делать так, «как надо» - тогда, глядишь, и научусь, как надо жить с женщиной. А если уже даже и Маринка пошлёт меня подальше, то что тогда говорить о других, повзрослее да уровнем развития повыше? Тогда уже эта сторона жизни навек останется для меня недоступной». Вот так я, незаметно для себя, и оказался у этой малолетки «под каблуком», очутился в том же самом положении, что и её прежние мальчики. Правда, мне-то уже было далеко не тринадцать лет!
В августе Марина предложила мне переехать к ней жить. Я, естественно, согласился; да я никогда ей и не говорил «нет» - во избежание скандалов. На сознательном уровне я рассуждал: «Что эта Марина – молодая ещё; чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Правда же коренилась в подсознании: «Если я не буду ей подчиняться и плясать под её дудку, она меня просто-напросто пошлёт куда подальше» - этим она мне частенько грозила, и этого я подсознательно боялся. Ввиду всё той же патологической установки: «Если уже даже с ней ничего не выйдет – не выйдет уже ни с кем. Подобно тому, как можно ли вычислять логарифмы и дифференциалы, не зная таблицы умножения?». Откуда взялась та установка, я узнаю уже гораздо позже… Тоже в августе, только три года спустя.
Переехав к Марине, я стал жить по новым правилам. Всю зарплату я теперь отдавал ей, до копейки. Машина стала полностью в её распоряжении – ключи и документы были у неё, я на машине ездил только если вместе с ней, а на работу добирался общественным транспортом. Жил я впроголодь, спал по три-четыре часа в сутки, и всё время нервничал и дёргался. Марина беспробудно пьянствовала, влипала во всяческие истории, а обвиняла всегда и во всём меня. И на мне же и срывалась, постоянно требуя денег, и упрекая в несостоятельности, трусости, глупости и ещё чёрт знает, в чём. Сравнивала меня с какими-то Вовами или Ромами, с которыми их девушки живут, как у Христа за пазухой. Я же всё это воспринимал близко к сердцу, и делал всё, чтобы «исправиться», при этом терпел все её унижения – когда она заставляла меня целовать ей ноги, становиться перед ней на колени, или наказывала, как ребёнка – ставили в угол, или била ремнём по заднице.
Из её окружения я больше всех ненавидел Гошу Шувалова. Это был праздношатающийся шалопай, пьяница, хулиган и наркоман. Он был даже постарше меня, но выглядел много моложе. И тогда, в августе 96-го, когда у меня истощение только начиналось, было очевидно, что с этим наглым, но худосочным хлюпиком я справлюсь.
-Зачем ты опять устроила гулянку? – спросил я Марину, придя с работы и увидя, что в её квартире сегодня изрядно повеселились. Судя по пьяному, ухмыляющемуся лицу этого Гоши, и горе пустых бутылок, объедков и окурков. – Ведь собирались же ехать к Наташе, покупать тебе кожаную куртку!
-Чего ты бредишь? – нагло вылупился на меня Гоша. – Ты чего – не понимаешь, что такое посидеть, выпить, пообщаться…
-Я всё понимаю, но это же не значит, что надо просто так брать и спускать все деньги.
-Ну ты и дерьмо! – заявила Марина. – Жаба давит, да? Только и трясёшься, как эпилепсик (именно так она произносила это слово – она вообще многие слова говорила неправильно). – За деньги, за свою голимую тачку, да за задницу свою сраную. А я, между прочим, на свои деньги гуляю, а не на твои. А кожанку ты мне и так купишь. Ты обещал.
-Подписался – значит, должен! – вставил Гоша.
-А жрать на что? – возмутился я, но со стороны это прозвучало, как униженная мольба.
-А это уже ты должен думать! – вскричала Марина. – Да, Мишук… Дитё дитём ты! Тебе до бабы ещё жить и жить…
И вот так всегда – когда приходил этот проклятый Гоша, для меня начинались настоящие пытки. Они вдвоём унижали меня, издевались, оскорбляли, обвиняли во всём, что только в голову приходило.
-Не понимаю, Марина, как ты только живёшь с этим сосунком!
-Люблю – вот и терплю…
И тогда я затаил злобу на этого Гошу. Вида я не подавал, напротив, подавлял в себе это, прикидываясь слабеньким и беспомощным, бессильным что-либо сделать против, и даже не имеющим подобных намерений. Я терпел все его обиды, скапливая в себе эту злобу, и зная, что в один прекрасный день, когда эта бочка наполнится, поскольку какой бы огромной она ни была, но у неё тоже есть дно, и есть края – я вылью на него всю её. Без остатка.
А с другой стороны – ещё теплились во мне чувства к этой Марине. Я боялся её потерять – а почему, я уже пояснил. Это и заставляло меня терпеть, скрепя сердце – и её выходки, и участившиеся приезды Гоши, нашедшего себе просто новое развлечение. Таким образом, я стал в их компании не только личным шофёром и мальчиком для битья, но настоящим безропотным рабом, исполнявшим все их прихоти.
… Однажды я вёз их по району. Маринка и Гоша были пьяны. По тротуару навстречу шла девчонка лет четырнадцати…
-Останови! – в неистовой ярости, с пеной у рта, закричала Маринка. Я остановился.
-Ты, сука, что, совсем, что ли, попутала? – заорала она на эту девчонку. – Сколько уже времени прошло? Где деньги, сука? Я тебя сейчас… Так… Поехали в лес! Миша! – скомандовала она. – В машину её!
Оказалось, несчастная малолетка должна была ей двадцать пять крон. Но всё же, думая, что у неё намерения просто напугать девчонку, а может, просто уже из заученной боязни ослушаться Маринки, я помог усадить девчонку на заднее сиденье, и повёз всю компанию за город. В лес, за аэропорт.
Свернули с дороги на просеку, проехали с километр, остановились. Маринка вышла, открыла заднюю дверь, вытянула свою несчастную должницу, стала её избивать. Гоша сидел и ухмылялся, любуясь зрелищем. Маринка тем временем заставила девочку раздеться.
-Миша! – рявкнула Маринка. – А ну-ка, иди сюда! Давай, трахай её. Я кому сказала!
-Ты что, Марин… - виновато залепетал я. – Да как я могу… изменить тебе? Я не могу, у меня не получится, да и зачем это надо, это же статья петушиная…
-А ты и так опущенный! – сквозь скривленный рот выдавил Гоша.
Я молча «проглотил» и это оскорбление. «Ничего, ничего» – думал я про себя. – «Наслаждайся лёгкой победой, тварь паскудная. Я тебе это потом припомню. Всё сразу припомню!».
-Я кому сказала! – с пеной у рта кричала Марина.
-Я не могу – беспомощно процедил я.
-Ты видишь, как я её разукрасила? – прошипела она, безумно вытаращив на меня глаза. – Сейчас и тебя так же!
-Слушай, может быть, хватит? – вступился я. – Давай, я тебе за неё эти деньги отдам!
-А чего это ты, сучья рожа, за неё вдруг впрягаешься? – зашипела Маринка. – Ни хрена себе, заявочки!
Она стала бить меня кулаками по лицу. Сперва я даже не защищался, но потом мне это надоело, и я подставил руки для защиты…
-Ты что, оборзел? Куда руки суёшь?
-Хватит бить! – взмолился я.
-Хватит, говоришь? Хватит, говоришь. Он говорит – хватит бить – обернулась она к Гоше.
-Ничего – ухмыльнулся тот. – Сейчас я добавлю.
-Ладно, не буду больше – с деланной покорностью пробормотал я, и продолжал дальше терпеть. В мозгу пульсировала одна мысль: «Потом припомню! Всё сразу припомню!». Маринку я при этом выгораживал, считая единственным виновником её безобразного поведения этого ненавистного Гошу…
В конце концов, это развлечение им наскучило. Девчонка оделась, мы усадили её в машину, довезли до города, где и высадили на автобусной остановке.
… Через неделю после вышеописанного события состоялся ещё один пикничок – опять был Гоша, и ещё соседский мальчишка лет четырнадцати, заходивший к Маринке почти каждый день. Поехали мы на речку Пирита. Перед этим, правда, заехали на Кярбери, Маринка пошла в бар к этому кавказцу, а через минут двадцать вышла оттуда уже пьяная, вдобавок с деньгами и с бутылкой водки.
Что она там делала, в этом баре – я прекрасно понял. Но не подавал виду – а может, уже боялся? Ведь в этой компании я поставил себя именно таким – безвольным трусом, который никогда не говорит «нет», а потому его мнение абсолютно ничего не стоит, и на его вопросы можно не отвечать. Мало ли, что? Делай, что велят!
На речке они вновь занялись своим любимым развлечением – то бишь, стали измываться надо мной. Потом Маринке вдруг ужасно захотелось за руль…
-Во, во, давай! – оживлённо подхватил Гоша. – Давай, я тебя поучу ездить!
-Да вы что? – я пытался возразить. – Хотите оставить меня и без машины, и без прав? Ты – пьяная, без прав, малолетка – меня же вздрючат по полной программе!
-Заткнись, козёл! – рявкнул Гоша. – Вздрючат – и правильно сделают. Тебя давно пора дрючить во все дыхательные. Давай, марш назад!
«Будь, что будет…» - подумал я.
Кончилась поездка тем, что Маринка врезалась в дерево. Тут уже мне пришлось применить силу, чтобы отнять у неё руль. Хоть и с большой неохотой, но она всё же уступила. Зато, усевшись рядом, начала бить и ломать мои кассеты. Я не выдержал, и ударил её по рукам.
-Ты куда руки суёшь, чмо? – выпендрился Гоша. – Тебе что - их сломать, в самом деле?
-Нечего бить мои кассеты! – ответил я.
-Если бьёт – значит, надо – рявкнул он. – И не мешай ей бить! А то я начну тебя бить! Ты меня понял?
Я не ответил.
-Не слышу ответа! – самодовольно заявил Гоша.
-Понял – заглушив в себе голос протеста, покорно ответил я. В душу закрался страх: «а что мне за это будет?».
-Ты не смотри, что он такой худенький, такой нежненький – добавила Марина, с наслаждением ломая мои кассеты – Сука! – рявкнула она, порезав палец обломком коробки. – Игорь намного сильнее тебя, и если ты на него нарвёшься, тебе действительно будет очень-очень плохо.
«Ничего» - думал я про себя. – «Спокойно! Потом припомню! Всё сразу припомню! В самое неподходящее время, и в самом неподходящем месте. Главное – неожиданность. Ты не ожидаешь от меня ничего, думаешь, что я вообще ни на что не способен. Я и дальше буду усыплять твою бдительность, прикидываясь покорным. Потом исчезну из твоего поля зрения, чтобы однажды появиться, и нанести неизлечимую язву в твою Ахиллесову пяту!».
Наконец, мы подъехали к Гошиному подъезду на Маяка. Выходя из моей машины, он взасос поцеловал Марину в губы.
-Я буду тебя ждать – прошептала она.
-Чтоб больше я эту морду не видел! – заявил я, когда он ушёл.
Да и стоит ли вообще описывать весь этот кошмар, в котором я жил… Сейчас у меня с трудом в голове укладывается, как я мог вообще всё это терпеть, да и чего ради. Но тогда единственной радостью для меня было – когда я возил Марину к Наташе, или когда Наташа приезжала сама.
-Посмотри, Миша, что ты с собой делаешь – говорила мне она. – Зачем тебе нужно маяться этой дуростью? Она же играет с тобой, как ребёнок с игрушкой!
-Она со всеми так – отмахивался я.
-Тебе-то что, от этого легче? Посмотри, что между вами общего? Она никогда тебя не поймёт, потому что у неё мозгов на это не хватит! Ты для неё – не мужик!
-А кто же я тогда, в конце концов? – психанул я. Маринка постоянно повторяла, что я маленький ребёнок, который ничего не понимает, и которому всему ещё учиться, и я уже мало-помалу свыкся с этой мыслью.
-Ты не понял… Маринка – она такая, что её надо брать в ежовые рукавицы, и воспитывать – кулаком и палкой. Чтоб она слушалась. Иначе она так и будет с тобой играться. Как с мамой, с сёстрами – со всеми.
-Я пытаюсь ей объяснить, хочу, чтоб она хоть что-то поняла. Потому что позиция силы бессмысленна – для виду, может, с тобой и согласятся, а так – останутся при своём мнении.
-Это для здравомыслящих людей так. А такие, как она, только позицию силы и понимают. Так что брось её, и не мучайся. Неужели ты не можешь найти себе нормальную девушку?
… Почему же я тогда не понимал, что это был уже прямой намёк? Не понял я этого и тогда, когда Маринка, прямо при мне и Наташе, липла к какому-то мальчику, а Наташа пыталась флиртовать со мной. Я это воспринял попросту, как цирк, рассчитанный на Маринку…
Кстати, Маринка была, в довершение всего, безумно ревнива. Ревновала меня – к кому угодно и к чему угодно, а более всех – конечно же, к Наташе.
И вот настал переломный день.
Мы были как раз втроём – то есть я, Наташа и эта Маринка. Девушки, что называется, слегка поддали – уж Наташу-то Маринка уважала, и при ней не напивалась, не хлебала подпольную водку, предпочитая вино, как и сама Наташа. Затем решили, что Марина останется у Наташи, а я поеду домой, к своим родителям. Но тут Маринке почему-то приспичило заехать к себе домой, и мы отправились на другой конец города.
Пока Маринка ходила, мы вдвоём сидели в машине и разговаривали.
-Миша, хватит тебе уже валять этого дурака! Ты просто должен с ней порвать. Иначе я просто уважать тебя перестану. Что ты позволяешь ей с собой делать? Она даже мне хвастается, что ты перед ней пляшешь, как зайчик, а она в это время с мальчиками балдеет. Поставь ты хоть раз её на место!
Я в ответ лишь тяжко вздохнул.
-Ты знаешь, зачем она ходит в бар на Кярбери? Не догадываешься?
-Трахаться! – выпалил я.
-И ты так спокойно об этом рассуждаешь? – удивилась девушка. – Да, трахаться. Я с ней там была. Мало того, она сама липла к этим черножопым самцам, ещё и меня хотела им продать. Только со мной такие номера не проходят.
И тут из подъезда вышла Маринка, а с ней – Гоша Шувалов, и этот самый подросток. Они сели в машину.
-Короче, в бар! – скомандовала Марина. Я завёл машину, и спустя несколько минут мы уже были у бара. Они втроём дружно выскочили из машины, и мы опять остались вдвоём с Наташей.
-Надоел мне весь ваш детский сад – вздохнула она. – Сейчас вон, возьму такси и уеду домой!
-Пожалуйста, не уезжай! – взмолился я. – Я не могу оставаться здесь, с ними… в этой грязи!
-Тогда поставь её на место! Поступи ей вопреки! В конце концов, ты – мужик! А она этого ещё не знает. Она привыкла к маленьким мальчикам, и по-другому просто не умеет. Так почему ты под это подстраиваешься?
Тут к машине подошла Марина. Гоша и тот подросток стояли в стороне – разглядывали только что купленные у кавказцев пакетики с наркотой.
-Так, мы сейчас поедем на нашу «пивнушку» - категорично заявила Марина. – У нас с ребятами пикник. За руль сядет Игорь (так она называла Гошу, хотя его полное имя было вообще-то Егор), ещё заедем к пацанам. А ты, Миша, пойдёшь ко мне домой спать. Ты, Наташа, езжай домой…
-Ничего подобного не будет! – твёрдо заявил я, видя, как Марина меняется в лице от гнева и удивления.
-Ты…
-Не перебивай меня! – прикрикнул уже я на неё. – Во-первых, я тебе что сказал, когда ты мне машину разбила? Что или он – или я! Хочешь с ним – меня забудь! А к машине этого педика я на километр не подпущу!
-Игорь! – заорала Марина. – Иди сюда! И ты тоже! Этот сопляк тут на вас восстаёт!
-Чего ты там вякаешь? – прошипел Шувалов, доставая из кармана складной нож. Подросток тоже не дремал – мигом извлёк из-под полы куртки резиновые «чаки».
-Короче – я везу Наталью домой! – твёрдо сказал я. – А ты, Марина, хочешь – езжай с нами, нет – оставайся с ними. Договор есть договор. Хватит с меня. Поигрались в дурачка – и довольно!
Марина взъярилась, осоловело выпучила глаза, зашипела, как змея, из её рта пошла пена… Такой я видел её второй раз: первый раз был как раз тогда, когда она в припадке неистовой ярости избивала свою несчастную должницу за какие-то никчемные двадцать пять крон.
Одержимая припадком бешенства, Маринка ворвалась ко мне в машину, стала бить меня кулаками по лицу, плеваться, схватила коробку с моими кассетами и швырнула её на асфальт, после чего стала остервенело их топтать. Я оттолкнул её, и вдруг почувствовал, что мою водительскую дверь резко дёрнули на себя. Тут же я ощутил жгучую боль в плече – это были «чаки», а на уровне головы сверкнуло стальное, обоюдоострое лезвие «выкидухи».
-Я заберу у тебя машину! Я заберу у тебя всё из дома! Ты будешь лохом, ты будешь петухом! И домочадцев твоих прищучим! Ты не знаешь, какая у меня мафия крутая! – в безумии вопила Маринка.
-Проткни ему колёса! – заорал подросток. Я схватился за ручку, резко толкнул дверь, ударив того по голове, затем так же резко закрыл её и, что называется, вдарил по газам.
-Ну, вот и всё – сказал я Наташе. – Хватит, достали! Совсем обнаглели – мафией меня пугают! Где они мафию видели?
-Это просто слова – вздохнула Наташа. – С жиру бесятся. Не бери в голову.
-Ну, и пусть себе бесятся! – процедил я. – Во всяком случае, я с ней больше ничего общего иметь не желаю. Итак с ней сколько нянчился, как с грудным младенцем…
-Не говори так, Миша. Ты добрый, ты ещё и не то ей простишь…
-Простить – может быть, и прощу. В смысле – забуду. Вычеркну из жизни. Как будто и не было этого ничего. Но вернуться к ней – уж нет. Ни за что!
В тот день я был готов поспорить, ибо был уверен, что к Марине больше нет возврата.
-Наташа – обратился я, когда мы уже выехали из Ласнамяе, и ехали, огибая центр города, в направлении таксопарка. – Ты помнишь, тогда, у озера… Ты мне сказала, что я для неё не мужик, и всё такое прочее… - я никак не мог подобрать нужных слов.
-Я боюсь, ты будешь меня после этого презирать – ответила она.
-За что? – не понял я.
-Я хотела тебя у Маринки отбить.
Это был уже третий прямой намёк с её стороны, который я опять-таки не понял. Не предпринял никаких попыток к тому, чтобы сойтись с Наташей, хоть я и хотел этого. Но мы с ней оставались лишь друзьями, и ни один из нас не делал ничего для изменения этого положения. Каждый ждал инициативы со стороны другого.
Тем не менее с того дня мы с ней почти всё время проводили вместе. Она меня познакомила со своими старыми друзьями, а я её – с Андреем Поповым. Мы много времени проводили в разъездах, по ночам «тусовались» в «стекляшке», куда я на время заделался «играть в такси», чтобы к концу отпуска окончательно отойти от пережитых нелепостей и кошмаров, и вернуться на работу уже в нормальном состоянии. А то в последнее время из-за постоянного недосыпания и нервного перенапряжения у меня и на работе уже ни черта не ладилось, и всё просто валилось из рук вон.
Андрей и Наташа сразу сдружились. Потом уже выяснилось, что они знакомы уже ой, как давно. А я уже даже стыдился рассказывать Андрею о подробностях своей «семейной жизни» с этой дурочкой. Действительно, стыдно: взрослый мужик, а пляшет на цыпочках перед какой-то полоумной малолеткой!
-Близко всё к сердцу берёшь! – сказал Андрей. – Сразу бы заткнул ей рот, сказал: ты чего, на кого горланишь? Молодая ещё на меня орать! Ничего. Дурной опыт – самый полезный…
Давал он мне советы и насчёт Наташи. Я, уже после, умом анализировал – всё ведь оказалось верно! Действительно, ведь и она чувствовала между нами некое «родство душ». И хотела помочь мне преодолеть… как и в своё время Валя. Но мой проклятый комплекс оказался сильнее. И мы с Наташей так и оставались просто друзьями.
А ведь внял бы я тогда советам Андрея, было бы всё по-другому. Кто знает, может, даже сблизился, и был бы счастлив с этой женщиной. И её судьба сложилась бы более благополучно, окажись тогда я рядом.
Но в действительности всё оказалось совершенно по-другому. Те два дня, которые я проклинаю и поныне.
…В один прекрасный день мы – то есть я, Наташа и её дальний родственник Денис по прозвищу Дэн, со своей девушкой – решили прокатиться в Валга-Валка – приграничный город Эстонии с Латвией. А поехали мы туда по Наташиной инициативе – она хотела увидеть своего отца, которого не видела уже много лет.
Туда я гнал через Пярну. Настроение у всех было весёлое, задорное. Дэн – тот вообще развлекал нас по полной программе своими забойными шуточками и анекдотами.
«Я люблю твою походку, я люблю твои глаза. Я люблю твою улыбку, я люблю тебя…» - заливался Евгений Осин из динамиков.
-Коза! – в такт ему вставил Дэн, что вызвало всеобщий взрыв смеха.
После Пярну, когда свернули с главной магистрали на Валгаскую дорогу, последовало предложение остановиться, «подышать свежим воздухом». Невдалеке на лугу паслись коровы.
-Далеко, далеко, на лугу пасутся Ко…! – пропел я.
-Блатной таракан с зоны откинулся – парировал Дэн. – Идёт через поле, усы веером, лапы граблями. А там коровы пасутся, и бык с ними. Наступил бык на таракашку, а он-то блатной, в натуре! Ну, помирает таракан этот, и кричит: «Кого – меня! Копытом в грудь! И кто – бычара!»
Так, шутя, смеясь и оборачивая в шутки всё увиденное и услышанное, мы и добрались, наконец, до Валги. Триста километров пути показались поездкой в соседний двор.
Но там нас ждал неприятный сюрприз.
Дом, в котором жил Наташин отец, оказался по ту сторону границы. А документов у нас на четверых был только лишь один – мои права.
И сколько мы с Наташей ни упрашивали местных стражей - они оставались непреклонны. И пришлось возвращаться в Таллинн ни с чем. На заправке заправились – и бензином, и водочкой. С досады упились все до чёртиков – кроме меня, естественно. Я же гнал свой «Москвич» по ночной трассе, выжимая из него всё, что возможно, обгоняя колонны лесовозов, шедших с юга в Таллинн…
А через пару дней после этого вояжа решил я всё-таки заехать к Марине – чтобы забрать оставшиеся вещи. Естественно, туда я направился не один – взял с собой Наташу, и, для пущей надёжности – Андрея.
Этот день и стал тем самым днём, что, в конечном итоге, и сломал мне всю оставшуюся жизнь. Тем самым днём, к которому я постоянно мысленно возвращался. Если бы я в тот день поступил иначе, не пошёл бы на поводу неизвестно у чего, на что мне впоследствии намекали – и Наташа, и Анжела, ну, а тем более – Андрей.
… Мы подъехали к Маринкиному дому. Машину я оставил не перед её подъездом, как обычно, а чуть в стороне. Решили так: пусть Наташа поднимется наверх, к этой Марине, а мы с Андрюхой подождём в машине. А там уже и видно будет: если эта маленькая дрянь опять начнёт буянить, то поставим её на место.
Наташа направилась в подъезд, а ко мне подошла Маринкина младшая сестра, Кристина – ей в ту пору было десять лет – и затараторила:
-Мишка, ты знаешь, Маринка так из-за тебя страдает! Она уже таблетками травилась, всё ходит, плачет: где Мишка, где Мишка… Она говорит – больше не будет издеваться над тобой, она тебя так любит…
Я обернулся в сторону Андрея – тот ухмылялся над Кристинкиным бессвязным лепетом. Та же продолжала тараторить без умолку, и наконец, изрекла:
-Она беременна от тебя!
Андрей в ответ на это рассмеялся. А я растерялся. И тут как раз из подъезда вышла Наташа.
-Она хочет с тобой поговорить – сказала она.
-Интересно, о чём? – презрительно съязвил я. – Опять с претензиями?
-Да нет, наездов пока не предвидится – задумчиво произнёс Андрей. – Они понимают, что если сразу начнут хамить, то проиграют. Она будет плакаться и подлизываться. А хамить она начнёт тогда, когда ей будет всё можно. То есть с завтрашнего дня. А ты будешь опять плясать перед ней на цыпочках, как шёлковый, и уже слова сказать не сможешь.
Наташа с удивлением и негодованием посмотрела на Андрея.
-Вот увидишь – подтвердил Андрей.
И тут вышла Марина.
-Выйди из машины! – заявила она, и я вышел.
-Покорно вышел – заметил Андрей. – Дурак, лучше бы через форточку с ней общался…
Он приоткрыл дверь, и обратился уже к Маринке:
-Ты сначала с людьми поздоровайся, а потом уже начинай базарить!
-Не твоё дело, кто ты такой вообще? Чего ты лезешь? Я сама разберусь! – своим обычным, властно-визгливым тоном заявила Маринка.
-Так, ты не ори, во-первых! – урезонил её Андрей. – Глотку свою побереги! Кто много орёт, у тех глотки быстро рвутся, так что тону поубавь.
-Ну что – давай мне бабки! – нагло заявила Марина.
К такому обороту я был вполне готов, и тут же парировал:
-Ты и так на мои денежки довольно погуляла. Иди теперь, тряси своего поганого Гошу!
-Во-первых, он не поганый, а во-вторых, он не мой. Он мне просто друг, вот и всё.
-Так значит, ты теперь с ним? – ухмыльнулся я.
-Я ни с кем – чуть не плача, ответила Марина. – Кому я теперь нужна? Кто меня теперь возьмёт? Я беременна! Ты знаешь об этом?
-Кто-нибудь найдётся, да возьмёт – пробормотал я.
Тогда она совсем переменила свою тактику.
-Да кто найдётся, если мне никто не нужен, кроме тебя? Ты ведь знаешь, я тебя люблю…
Она стала вешаться мне на шею, осыпать всё моё лицо поцелуями…
-Что ты делаешь со мной, Мишка… Ты знаешь, как мне плохо без тебя… Что мне теперь делать?!
Её глаза наполнились слезами. Может, мне так просто показалось – но мне стало её жалко. Чёрт с ним, организую я ей аборт, и адью… Я обнял Маринку, стал её утешать. Хотя на подсознательном уровне это была вовсе не жалость, а страх и чувство вины. Ведь не хотел я там оставаться, чёрт возьми! Не хотел возвращаться к этой проклятой Марине, хотел забрать свои вещи, высказать всё, что о ней думаю, и убраться восвояси. Но меня держал закравшийся червячок страха: а что мне за это будет? Ещё и проклятый комплекс вины: а вдруг и вправду это от меня она беременна? Хоть умом я и понимал, что быть такого не может.
Я робко подошёл к машине. Андрей и Наташа закрыли двери снаружи. Они всё поняли.
-Ну, что я тебе сказал? – усмехнулся Андрей. Слова эти были обращены Наташе, но Андрей с пренебрежением глядел на меня. Не в силах выдержать его взгляда, я отвёл глаза.
-Миша, давай отойдём – сказала Наташа.
Мы отошли в сторону. Наташа, с мольбой в голосе, говорила:
-Ну, что ты тут слюни распустил? Чего её жалеть? Она сама бегала, гуляла, с письки на письку прыгала, а как доигралась, так и заныла! Ты что – веришь в её эти бредни? Да даром ты ей не нужен! Она просто делает то, что сказала ей её мама – вернуть тебя любой ценой! Я же была там, я всё слышала!
-Я просто…
-Что – просто? Что ты стоишь, как в воду опущенный? Поставь ты себя мужиком! Скажи ей: с кем спала, туда и топай! Забери свои вещи, и поедем! Или что, ты уже подписался? Остаёшься? Опять будешь прозябать у неё? Терпеть все её выходки? Всех её мальчиков?
-Понимаешь – она беременна, и это надо…
-Что – надо? А причём здесь ты вообще? Ты знаешь, какую яму ты себе роешь? Куда ты лезешь?
Но тут в наш разговор вмешалась Маринка.
-Вот что, Наташа, и этот, как его там. Мы с ним живём, как муж и жена, и у нас скоро будет ребёнок. А вы не суйтесь в мою жизнь, и не лезьте ставить мне условия! Он – мой, и с ним я разберусь сама.
Наташа, чуть не плача, сказала:
-Делай всё что хочешь, только не возвращайся!
-Поздно! – самодовольно заявила Маринка. – Он вернулся! Он на коленях ко мне приполз! Да и куда он вообще денется…
-Всё, Наташка, пойдём – сказал Андрей. – Нечего нам тут делать!
Он взял её под руку, и они пошли в сторону автобусной остановки, рядом с которой находилась и таксостоянка.
-Может… - робко сказал я, кивнув на машину.
-Ты что – шестёрка, чтобы их возить? – взъярилась Маринка. – Пускай на автобусе едут!
-Да нет, мы на такси поедем – обернулся Андрей. – А на автобусе ездить будешь ты.
-Андрей! – окликнул я его. Но ни он, ни она не обернулись. Они сели в тёмно-зелёный «Мерседес – 123» - добрая половина такси в городе были именно такие, 123-ие «мерсы»… И «Мерседес», моргнув левым поворотником, тронулся, оставляя меня с этой проклятой Маринкой, и увозя от меня Андрея и Наташу – её, теперь уже, навсегда.
-Ну, чего ты на них смотришь? – раздражённо прошипела Маринка. – Давай домой!
С тупым безразличием я побрёл за ней. Настроение было мерзкое. Чувство полнейшей опустошённости и противной горечи. Чувство собственного бессилия, и полного отвращения – к этому дому, к этому подъезду, к этой Маринке и всей её семье. И к самому себе – почему я снова здесь, снова должен играть в прятки с самим собой, обманывать самого себя, и терпеть, терпеть, терпеть…
-Ну что – явился, не запылился? – едва завидев меня, заявила Маринкина мамаша, тупая, ворчливая и грубая особа, которую я не переваривал. За всё время я не слышал от неё ни одного доброго слова в чей-либо адрес. Она лишь на всех покрикивала, да всех поносила. Она ненавидела своих детей, а дети, в свою очередь, так же ненавидели её. Но она твёрдо знала, чего ей в жизни надо, и знала, как этого добиться. Несмотря на скудость ума и хронический алкоголизм, она была хитра и изворотлива, как лиса, и хорошо умела приспособиться ко всему, чему угодно. Так же было и в этом случае.
-Нагулялся, прохиндей хренов! – продолжала она поучать меня. – Тоже мне, нашёлся! В постели – так герой, на молоденьких прыгать! А как за свои поступки отвечать – так сразу в кусты!
-Никуда он не денется! – самодовольно ответила ей Марина. – Пусть только попробует! Что я тебе говорила?
-Ты тут не выступай – проворчала мамаша. – Уже попробовал.
Позже я узнал от Сашки-Щорса – единственного среди Маринкиных знакомых, с которым я мог ещё более-менее поговорить – что между Маринкой и её матерью, когда мы разругались и я уехал с Наташей, был разговор примерно такого содержания.
-Сама виновата – заявила мать. – Ни с кем обращаться не умеешь, только пьёшь, гуляешь и орёшь на всех. Вот он и плюнул. Что он, родной, что ли, терпеть твои выходки?
-Потерпел – и ещё потерпит! Он ко мне ещё на коленях приползёт, и будет у меня прощения просить. На него просто рявкнуть надо, и показать, где его место. И он уже никуда не денется. А то ему же хуже будет.
-Ну, что ты ему сделаешь? Тоже мне, деловая колбаса нашлась…
-Я его в покое не оставлю – категорично заявила Марина. – А он – чмо. Быстро припухнет, и будет делать всё так, как я велю.
И в подобном роде Маринка спорила со всеми. Даже тот же самый Мурат – и тот был почти уверен, что уж после таких выходок я с этой Маринкой, образно выражаясь, срать на одном гектаре не стану.
Но у тёти Лиды были свои планы. И когда у Маринки начались определённые симптомы, для мамаши это был подарок судьбы. И она стала бегать по инстанциям: соцобес, комиссия по делам несовершеннолетних, психоневрологический диспансер, школа-интернат для умственно отсталых детей, в котором и училась Маринка. Мама побуждала дочку – вернуть меня любой ценой, а уж она ей и поможет меня женить. Мол, Марина – несовершеннолетняя, отсталая, стало быть, ответственности за свои деяния она не несёт; а я, такой-сякой, совратил несчастную девочку, и теперь ещё права качаю. Позиция Лидии Захаровны была непреклонной.
-Вот, давайте. Расписывайтесь, а там не знаю. Или со своими родителями говори, чтобы там жить, или квартиру ищи. Тем более, ребёнок ещё будет, а здесь и так детей полон дом. Сумел ребёнка заделать – сумей и прокормить, и воспитать.
Я пытался возразить.
-Что ты собираешься делать с ребёнком? – спрашивал я Марину. – Избавляйся от живота, пока не поздно!
-Чего? – отразила мамаша. – Ты что, предлагаешь скоблиться? Хочешь мою дочь калекой на всю жизнь оставить? Ты и так ей всю жизнь сломал, кобель несчастный.
После этого я больше не поднимал тему об аборте. Предпочёл занять выжидательную позицию, полагая, что Маринка сама, в конце концов, это сделает. Но и здесь я снова просчитался – я дал им в руки козырь, которым они загнали меня в угол. Сей козырь заключался в моём страхе перед будущим: что будет, если Маринка родит. Сама Маринка, в силу своего уровня интеллекта, просто не осознавала, какую ответственность влечёт за собой материнство. Зато прекрасно видела, в какой шок это обстоятельство повергает меня. И она этим воспользовалась – конечно, за этим стояла её мамаша, которая и давала дочке «умные советы», но при моём тогдашнем состоянии это действовало наверняка. Они постоянно вызывали во мне чувство вины и страха. Теперь Маринка дала себе полную волю – она позволяла себе всё, что в голову взбредёт, я же оказался в положении настоящего раба. На каждую мою попытку так или иначе изменить положение, следовали «дежурные» контрудары. Когда я пытался заговорить о необходимости избавиться от живота, мне вменялось в вину – мол, всю жизнь девчонке покалечил, а теперь решил удрать. Ишь, какой хитрый! Когда Маринка напивалась, собирала компании подростков, бесчинствовала – я был обязан всё безропотно сносить; а стоили мне пытаться её урезонить – в ход шёл всё тот же козырь: мол, заделал живот, а теперь ещё и выступаешь тут! Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, я был в полнейшей растерянности, у меня было единственное желание – чтобы меня, наконец, оставили в покое… И я не чувствовал в себе абсолютно никаких сил, чтобы хоть как-то всему этому противостоять. Я боялся, что «будет ещё хуже». Поэтому я попросту пустил всё на самотёк: чем-нибудь, да всё это кончится.
Андрей оказался прав – Маринка действительно забрала у меня ключи от машины, и я стал ездить на работу на автобусе. А после работы я приходил туда, и вновь видел ту же самую картину – пьяная в хлам мамаша, оборванные и «занюханные» толуолом дети, пьяная Маринка, постоянно чего-то требующая и попрекающая всем, чем только можно. Мой жёлтый «Москвич», ставший местом сборищ, а в моё отсутствие на нём катались все, кому не лень. То есть, все те, кому Маринка доверяла ключи, а более прочих – Гоша, которого я уже люто ненавидел. Потому что когда приходил он, с новой силой повторялись прежние унижения, оскорбления и издевательства. Ещё пуще прежнего.
-Так, Мишутка! – заявила мне она однажды, когда я пришёл с работы и застал её с Егором, оба были пьяны. – Мне срочно нужны деньги. Тысяча крон.
-У меня нет денег! – ответил я.
-А почему меня это должно трахать? – возмутилась она. – Ты работаешь? Получку получаешь?
-Я же тебе всё отдал! – процедил я.
-Ах, вот ты как заговорил! – взбеленилась Маринка. – А на какие, спрашивается, шиши ты с Наташкой шлялся? На машине рассекал, по барам ошивался! Значит, есть у тебя деньги! Так давай их сюда! Строит мне тут из себя бедного!
-Это были не мои деньги. Бензин мне заливали, а в баре тоже не я банковал. В такси я играл, понимаешь? А сейчас ты мне вообще на машине ездить не даёшь…
-Лечить ты будешь, вон, Наташеньку, шлюху сраную. Короче, мне нужны деньги, ты понял или нет?
-Где я тебе их возьму? – простонал я.
-А кто должен думать? Только лишь бы жрать, срать да на машине кататься! Обнаглел совсем! Видишь, Игорь? Я, значит, недоедаю, живу, как последняя скотина, одеваюсь в тряпки, а этот ни черта не чешет свою задницу. Ещё и ребёнка мне заделал, и только долдонит: делай аборт! Чтобы бросить меня. Потрахал, искалечил – и выкинул вон. Сколько я могу ещё страдать из-за тебя? – это было обращено уже мне. – Что, думаешь, раз я молодая, так теперь всё можно? Что я дура и ничего не понимаю? Короче, так. Надоело мне с тобой церемониться. Всё жалела я тебя, жалела. Хотя мне, вон, говорили: что это там за козёл у тебя, ещё выкобенивается! Давай его «отрихтуем» хорошенько, ещё и на бабки посадим! Да любой нормальный парень готов тебя, как таракана, раздавить. Потому что ты чмо и ублюдок.
-Чего ты вообще от меня хочешь? – выдохнул я.
-Давай деньги, сука! – завопила она. – Ещё будет мне тут дурачком прикидываться, который ничего не понимает. Ты мне денег должен, ты знаешь об этом? Много должен! По жизни должен теперь! Если бы не ты, я бы сейчас знаешь, как жила? Господи, с кем я связалась, с недоноском каким! На кого я променяла свою жизнь, свою молодость…
Я собрал остатки последних сил:
-А что же ты, такая хорошая, общаешься со мной, таким плохим? Вот и живи со своими хорошими, раз я такой плохой и тебя не устраиваю.
-Да? – она распалялась всё больше и больше. – А ты не думал о том, что я теперь калека? Я никому не нужна! Кто теперь меня возьмёт? Надо мной все смеются: ни фига себе, от такого ублюдка, у меня ещё и ребёнок будет! Из-за тебя мне стыдно людям в глаза смотреть! Вон, Игорь – и тот всегда говорит: Маринка, как ты такого урода терпишь? Где ты вообще его подобрала? Пожалела я тебя, что ты – такой голимый, такой отшитый, на хрен никому не нужный, вот, из жалости и подобрала. А ты… Мне так в душу никто не срал!
-Вот и не буду больше срать – с досадой сказал я.
-Ты чего – думаешь, так просто уйдёшь отсюда? – впервые подал голос Шувалов, тихо, но властно, угрожающим тоном. Я посмотрел в его колючие глаза, и медленно перевёл взгляд на зеркало.
Шувалов выглядел лет на семнадцать. Худенький, хрупкий, но чрезвычайно наглый и самоуверенный тип. А в зеркале я увидел живого мертвеца. За то короткое время, что прошло со дня моего знакомства с Маринкой – около трёх месяцев – я похудел до полного истощения. Кожа да кости. Мешки под глазами. Бледное лицо со впалыми щеками и вечно испуганным, бегающим взглядом. Руки, ещё так недавно крепкие, тренированные руки атлета, теперь являли жалкое зрелище худых, как плети, дрожащих, как у алкоголика с жесточайшего похмелья. Я не мог уже переносить никакой нагрузки – ни физической, ни психической – тотчас утомляясь, и впадая в шок, что «дальше будет ещё хуже». И со стороны это было особенно заметно – у меня настолько сдали нервы, что я уже совершенно не мог сколько-либо держать себя в руках, и всем своим поведением выдавал свою растерянность и беспомощность. И они это видели, потому что это было яснее ясного. И для них всё стало легко и просто – они знали, что стоит на меня прикрикнуть – и я безропотно всему подчинюсь, лишь из страха, что мне за это будет, если я откажусь повиноваться. Потому что морально я был полностью сломлен, разложен до предела. Моя воля, моё мышление – всё было буквально парализовано постоянными страхом, унижением, чувством собственной вины, стыда и неполноценности. Теперь я стал физически слабым, движения стали раскоординированы, как у больного «дауном». И я понял, что теперь уже Гоша сильнее меня, хотя ещё недавно было наоборот. И он это чувствовал. Он чувствовал, что теперь я его боюсь, и что это даёт ему власть надо мной. И я это чувствовал тоже.
-Ладно, мне пора на стрелку, к пацанам – сказал он, выпив полстакана водки.
Я же заметил, что его уход связан с другим обстоятельством: у них с Маринкой просто кончилась водка. Две пустые бутылки валялись на полу вперемешку с окурками, объедками и прочим мусором.
-В общем, Марин, ты, если что – сразу ко мне. Уж я-то его воспитаю. А ты, парниша, делай выводы. Смотри, я завтра приду, проверю!
Он презрительно похлопал меня по щеке, и ушёл. А Маринка вскоре вырубилась пьяная. Я же долго не мог уснуть, всё терзаясь страхом: что день грядущий мне готовит? И лишь утешал себя мыслью, что это был с их стороны просто пьяный трёп.
Но это вышло не совсем так.
На следующий день, придя с работы, я застал ту же картину – Маринка, Гоша, водка, гора мусора…
-Привет – вяло пробормотал я, делая вид, как ни в чём не бывало.
-А чё привет? Чё я буду делать с твоим приветом? – завопила Маринка. – Ты деньги принёс?
-Откуда? – тяжело вздохнул я. – Получка только…
-А мне насрать, когда твоя получка! Сам виноват, что так мало получаешь! Ни черта не умеешь, только бегаешь, шестеришь…
-А интересно, что ты всё это время делал? – вмешался Гоша.
-Ты ушёл – он спать лёг! – нагло заявила Маринка. – Какие мы усталые! Нас не трогать! И насрать на всё! Совсем обнаглел.
-Так, чудненько – Гоша поднялся и подошёл ко мне. – Значит, ты вчера лёг спать. А ты что, хочешь осложнений?
-Каких ещё осложнений? – я совершенно был выбит из колеи.
Тот ударил меня в челюсть, и я почувствовал, что сейчас разревусь, как младенец.
-Ты чего – не понял, я тебя спрашиваю? Чего ты дрых вчера?
-Мне на работу вставать рано…
-Это меня не волнует! – он ударил меня ещё раз. – Что ты вчера должен был делать?
По моим щекам градом струились слёзы, и я ничего не мог с собой поделать.
-Мало тебе! – заявила Маринка. – Игорь и то жалеет, так, просто тебя учит. Если бы он тебя хоть раз ударил, тебе бы вообще пришлось всю жизнь смеяться!
Честно говоря, в тот момент мне только того и хотелось. Всю жизнь смеяться. Ничего не видеть, не знать, не понимать, не чувствовать. Ни на что ничем не реагировать. Но я не мог – мне мешал страх…
-Я должен был идти искать деньги – сквозь слёзы процедил я, и тут же получил ещё один удар.
-А что же ты, миленький, спать лёг? – прошипела Маринка. – Думал, Игорь не придёт? Не тут-то было! Он теперь будет каждый день приходить, правда?
Я молчал. Мне было нечего сказать.
-Ты что – глухонемой? – продолжала она. – А как же я? Что мне теперь делать? Сегодня утром мне нужна была тысяча крон! Теперь мне нужно уже две тысячи!
-А он не понимает! – подхватил Гоша, и ударил меня кулаком в живот. – Не понимает! – и ударил меня ещё раз. – Теперь ты понял? – он ударил меня в нос, и я почувствовал солёный привкус крови. – Понял? – на сей раз удар пришёлся в зубы, и после этого он вытер свои руки об мою одежду.
-Он и не поймёт! – измывалась Маринка.
-Поймёт! – рявкнул Гоша. – Сегодня к одиннадцати жду тебя с деньгами. Не вернёшься – хуже будет. Мне играться с тобой надоело. Смотреть, как ты Маринке жизнь поганишь, хорёк вонючий, я больше не намерен. В общем, ты понял. Где ты возьмёшь деньги – твои проблемы.
-Пусть родителей своих трясёт! – заявила Маринка. – А то они там совсем зажрались, хрюни старые. Что мамаша вся такая из себя строит: ах, какая! А папаша вообще урод. Ленин долбанный! Моя мать почему-то тебя кормит, поит, ты тут вообще зажрался, а твои родители такие недотроги! А то, что ты мне тут ребёнка настрогал…
Такого я уже не мог стерпеть, и закричал:
-Слушай, ты! А тебе не кажется, что ребёнок этот вовсе и не мой?
-Ах ты, сука! – только и услышал я в ответ. Дальше я оказался на полу, чувствовал, как меня пинают, тычут лицом в кучу мусора.
-Я слышал, о чём ты говорила с Наташкой! – кричал я. – И со Щорсом, и с Ингой! Ты же сама не знаешь, от кого беременна! – кричал я, забиваясь в истерике, захлёбываясь слезами, соплями и кровью.
-А вот за эти слова ты ответишь! – рявкнул Гоша.
-Ишь, как заговорил? Теперь уже ребёнок не его! – возмущалась Маринка.
-Сейчас я ребятам позвоню, ты тут сосать у всех будешь! – авторитетно заявил Гоша.
-Зачем сосать? Чтобы я вообще со стыда сгорела, что с вафлёром в одной постели сплю?
-А что ещё с ним делать? Пусть за базаром следит! Короче, так. Если бы не Марина, ты бы тут уже язычком наяривал. Давай-ка, извинись. На колени, козёл!
-Извини… Извини, дорогая – бормотал я сквозь слёзы, стоя на коленях.
-Ну, а чей ребёнок, всё-таки, ты знаешь? – издевательски-снисходительным тоном проблеял Шувалов.
-Знаю… мой. Ребёнок мой… конечно, мой, чей же ещё?
-Вот видишь? Ну, и что теперь Марине делать?
-Как – что делать… ничего не делать… как сама захочет…
-То есть – пускай рожает? – настырничал тот, и я видел в глазах их обоих блеск садистского злорадства. Они наслаждались, причиняя мне боль и унижения.
-Ну… как хочет…
-Да или нет? – повысил голос Шувалов.
-Да… пусть рожает…
-Слышала, Марина? Он хочет ребёнка! Так вот, Мишаня, встань и скажи ей это сам. Что, я, что ли, за тебя должен объясняться?
Я покорно повиновался – поступить иначе было просто выше моих сил. И лишь в мозгу подспудно пульсировало: «Потом припомню… Всё сразу припомню… Только дайте мне отойти от всего этого, восстановить силы… И я обрушу на тебя всё сразу. На всю жизнь пожалеешь. Никогда больше не захочешь унижать людей!».
-В общем, Марин… - пробормотал я. – Если хочешь – рожай…
-И не дай Бог, ты полезешь обратно в отказку! – добавил Шувалов. – Твой базар я засёк, залупнёшься – не знаю, что с тобой будет. Любому петуху на зоне тогда будет лучше, чем тебе. У меня ребята не шутят – если ты сам такое чмо, так пусть родители за тебя раскошелятся.
-При чём тут мои родители? – я сделал последнюю попытку.
-А почему ты ещё здесь? – ответила Марина. - Ты знаешь, сколько тебе времени осталось до одиннадцати? А ещё ребёнка решил завести! Короче, надоело мне тут с тобой нянчиться, иди, и без денег не возвращайся! Спасибо, Игорь, хоть ты мне помог, а то совсем, козёл, от рук отбился.
-Не отбился, принесёт он деньги, как миленький! – тот опять презрительно похлопал меня по щеке. – Ой, а я думал, ты уже в автобусе! Чего ты тут стоишь?
-Я думал, на машине я быстрее управлюсь… - пролепетал я.
Они дружно рассмеялись мне в лицо.
-На какой машине? – заорала Марина. – На моей?
-Хватит, Марин, время тянуть – сказал ей Гоша. – Он и так теперь всё понял. Мишаня, я считаю до двух. Если после этого я тебя ещё здесь вижу – ты меня понял. Всё, давай бегом!
Сломя голову, обезумевши от страха и отчаяния, я во мгновение ока покинул квартиру, несясь к автобусной остановке. Меня душили слёзы бессильной ярости. Я осознал, я почувствовал, что происходит: меня опустили… Пусть не актом мужеложства, но всё же…
Я сидел на этой чёртовой автобусной остановке, и плакал, как грудной младенец. Меня жгла обида: почему, почему всё так получается? Почему эта малолетняя шлюшка позволяет себе всё, что заблагорассудится, а я ещё и кругом виноват оказываюсь! Меня злило то, что я пять лет занимался в спортзале, ежедневно перекидывая горы металла, а теперь за считанные месяцы стал хилым астеником! На днях я на работе взвешивался – 48 килограмм! Полгода назад было за восемьдесят; попадись мне тогда этот Гоша, и начни вякать – да я бы его придавил хотя бы одним весом! Зато теперь приходится мириться с тем, что есть, а не прикидывать всевозможные «если бы».
И я решил поехать к Андрею. Наверное, он мне поможет – ведь мы всегда с ним друг друга поддерживали. Уж не один пуд соли мы вместе съели, столько всяких делов на пару прокрутили…
Я утёр слёзы рукавом, и сел в 51-й автобус. Мне вспомнились слова Андрея – «а на автобусе ездить будешь ты». Я тогда не особо воспринял эти слова, мне казалось, что эта дурацкая история продлится от силы несколько дней. В моём мозгу отчётливо запечатлелась Наташина фраза – я до сих пор вспоминаю эти слова, ибо именно это и решило, в конечном итоге, всю мою жизнь – «Делай, всё что хочешь, только не возвращайся!».
Ведь не хотел же я возвращаться! Ведь мне было хорошо, когда я, наконец, избавился от этого придурочного общества, и входил в нормальную колею. Когда рядом были – Андрей, Наташа, ещё - ну, пусть не друзья, но, во всяком случае, приятели. Когда вся моя жизнь проходила на колёсах «Москвича» - ведь именно тогда, с лёгкой руки Андрея, я познакомился уже со своей нынешней профессией: я «играл в такси». Перед моими глазами проносились картины – поездки по ночному городу, шоссе, знакомые лица – и все эти картины неизменно обрывались фразой:
-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!
-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!
-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!
Ведь не хотел же я возвращаться, чёрт возьми! Не за этим я туда ехал! Как мне теперь не хватало этой тёплой дружеской атмосферы взаимопонимания, романтики «походной» жизни, «Москвича», Наташи, даже Андрея! Теперь же я был скован по рукам и ногам, вынужден был общаться не с теми, с кем интересно, с кем приятно, а со сборищем умственно отсталых садистов. Делать не то, что мне нужно, не то, что хочется, а заниматься разной чепухой. Как предыдущие Маринкины мальчики – ведь и им же тоже приходилось терпеть нечто подобное…
-Н-да, Михей – встретил меня Андрей, скептически оглядывая мой скудный внешний вид. – Проходи, рассказывай, как ты докатился до такой жизни…
Он привык видеть меня другим – крепким, подтянутым, всегда знающим ответ на любой вопрос. Уже столько разных «тем» мы с ним «прокрутили», где я генерировал идеи – что бы такое «наворотить», а он уже решал организационные вопросы. Теперь он видел меня совсем иным – исхудавшим, затравленным, неряшливым, опустившимся…
-Андрюха, я больше так не могу. Доконали меня! Мало, я у них в семье хуже скотины всякой, да ещё всякие уроды ходят, измываются, а я слова сказать не моги…
И я ему рассказал о том, что я вытерпел за всё то время, что мы не виделись.
-Теперь вон, ещё денег трясут, шпаной грозят – что сосать заставят, родителей тронут… И на всё один ответ: что я ребёнка заделал, а теперь ещё и выступаю. Ты знаешь, что мне Гоша… - я непроизвольно разрыдался. – Ведь всего год назад я бы его прихлопнул, как таракана! А теперь он, вон, меня разукрасил! И заставил меня признаться – что ребёнок мой. А теперь говорит: не принесу две тысячи – придут ребята и сосать заставят.
-И ты, конечно, подписался. А завтра он с тебя миллион баксов потребует – ты тоже подпишешься?
-Андрей, что мне делать? Это же беспредел!
-С одной стороны, да – стал рассуждать Андрей. – Ты сейчас нездоров, перенёс истощение, и ещё Бог знает, что; а он этим пользуется, и давит силой. Можно сказать, беспредел. А с другой стороны – это ваши семейные проблемы. Мне в западло в них соваться.
-Что значит семейные?
-Миша, ты же взрослый, грамотный мужик! Вспомни, сколько ты всем советов надавал! Здесь мы имеем дело чисто с семейной сценой. Гоша тебя просто на место поставил. И тут он прав – я бы на его месте так же сделал. Только покрасивее. Без пошлости и рукоприкладства. Опять не понял? Если ты этой, как её там, Марине – муж…
-Какой я ей муж? – я сорвался на петушиные нотки.
-Миша, ты пришёл ко мне за советом, а сам лезешь кричать и перебивать. Кричать вредно – глотка порвётся. А ещё раз перебьёшь – всё, разговор окончен.
Никогда ещё Андрей не говорил со мной так свысока. Это, наверное, 92-й год аукается. Когда я с ним так же разговаривал. Когда у него были подобные проблемы со Светкой Гореловой, падчерицей Чингисхана, а я взял на себя роль «детектива» и «правдоискателя».
-Ладно, Андрей, извини – это всё нервы…
-Владеть собой надо – мужик как-никак… В общем, так. Ты ей муж, а Гоша – названный брат. Если бы у меня была сестра, и муж с ней плохо обращался, впроголодь держал да скандалил по каждому поводу, да ещё и заявлял бы, что ребёнок, видите ли, чужой – я бы такого обработал, да почище Гоши твоего. А этот ваш расклад ты установил сам. Ты сам установил в той семье такую иерархию.
-От меня там, по-моему, вообще ничего не зависит.
-Теперь – уже конечно, ничего! Но в тот день от тебя зависело всё. Ты пришёл – и ты вернулся. Явился с повинной, приполз на коленях – да, да, так со стороны это выглядит. Не она к тебе прибежала, а ты к ней! Нас с Наташкой отшил, и поплёлся за ней, как ягнёнок. И этим самым ты во всём и расписался. Что ты со всем миришься, и принимаешь все эти условия – из-за ребёнка. Ты ведь ей говорил: или я, или Гоша! Она шлялась с Гошей? Но ты вернулся – значит, ты подчиняешься тому, что Гоша будет, и что будет всё по-старому. Ты говорил – или я, или водка? Говорил – или я, или мальчики? Гулянки, наркота, что там ещё? Бар этих черномазых… Но ты же вернулся! Значит, ты и это принимаешь! А главное – ты, несмотря на всё вот это, вернулся, и даже не упрекнул её ни в чём – лишь только услышал, что она беременна! Тем самым ты признался, что ребёнок – твой, и что всё остальное уже не столь существенно. Что ради семьи ты согласен простить своей жене и пьянки, и измены. А то, что ты теперь, спустя два месяца, заявляешь, что он не твой – это уже звучит, как детский лепет.
-Ну, а сейчас что мне делать? – не унимался я.
-Ничего не делать. Живи со своей жёнушкой, с мамой её, Гошей – братишкой названным. Жди ребёночка, корми его, воспитывай… Ведь ты же этого хотел! – ехидно поддел меня Андрей.
-Чего я хотел? Я думал, организую я аборт этой дуре…
-Нет, тут не она дура. Тут ты дурак. Аборты делаются легко и просто. В тот самый день ты должен был ей так прямо и сказать: догулялась, девочка? Вот бегай теперь, и разыскивай всех, на кого вешалась! И что б она тебе сделала? Шпану бы навела? Да на любую шпану своя шпана найдётся. Суды-менты бы в ход пошли? Вот и сказал бы: когда суд признает меня папашей, тогда я о ребёнке о своём и позабочусь, от ребёнка, мол, не откажусь – и то, когда бумага будет официальная. Суд, экспертиза и нотариус, а не какая-нибудь вшивая медсправка. Но с тобой, стервоза, жить не буду – иди дальше пей, гуляй и веселись! И что ты думаешь? Они бы побоялись дело до суда доводить, потому что экспертиза докажет, что ты тут ни при чём. А пошла бы мамочка на попятную – чем она там, какой статьёй грозила? Совращение? Изнасилование? Тут уже против ментов свои менты найдутся. Что ещё? Бандиты, мафия? Да покажи мне такого бандита, который с твоей Мариной или с её мамой говорить станет. Любой самый мелкий бычара знает, что если он за Марину хоть слово скажет – даже чисто если для понту – то в тот же день он так в рог получит от своего старшего, что предпочтёт лучше сам ей в рыло съездить. Ну, а о шпане мы уже говорили.
-И что теперь?
-А что теперь? Ты мог бы запросто поставить её на место. Она бы поняла, что ей нечего ловить, и быстренько бы животик свой убрала. А ты, видать, сам хотел ребёнка. Думал – будет беременна, выносит ребёнка, родит – неважно, от кого, но зато теперь она от тебя никуда не денется. Будет с тобой жить, а не пошлёт на три буквы. А раз родит – так заодно и повзрослеет, остепенится, и будет у тебя нормальная жена. Да только просчитался ты. Вряд ли она повзрослеет. Может, годам к сорока и начнёт что-нибудь соображать.
-Так что – удивился я. – Я, по-твоему, хотел ребёнка? Да эту Марину в роли матери представить труднее, чем меня в роли космонавта!
-Это на сознательном уровне. А подсознательно ты мыслишь иначе. Чтобы построить отношения с нормальной, взрослой девушкой, женщиной – тебе бы пришлось переступать через себя. Я же говорил – Наташка была к тебе неравнодушна! Но ты её боялся, как вообще всю жизнь боишься женщин. Боялся, что она тебя прогонит с позором. И так ты со всеми. Ты уже когда знакомишься – и ты уже заранее боишься. Поэтому у тебя и нет никого, и никогда не было, а чтобы появилась – надо прикладывать усилия. Но ты не любишь усилий, и предпочитаешь избегать трудностей. А Маринка тебе досталась просто так. Сама взяла, и тебя подцепила. А за это ты ей всё прощал – не так ли? Пусть творит, что хочет, лишь бы с тобой осталась! Плохо ведь без женщины, правда? – продолжал философствовать Андрей.
-Да какая из неё женщина! – процедил я сквозь зубы. – Она в постели-то… Как дети онанизмом занимаются: быстрей-быстрей, лишь бы «кончить»…
-Но другого-то у тебя и не было ничего! Да, она ребёнок, но ты наивно полагал, что она повзрослеет, и всё придёт само собой. Только она-то сама не ведает, что творит: стукнуло в голову – и трава не расти! Ну, а ты-то? Неужели ты сам не осознавал, что влечёт за собой рождение ребёнка?
-Да не хотел я никакого ребёнка! – я снова сорвался. – И Марина мне была даром не нужна! У меня были хорошие отношения с Наташкой. Да и с Анжелкой, в принципе, тоже. Просто время – лучший лекарь…
-А раз не хотел – значит, ты просто трус, каких свет не видел. Испугался, что Маринка с мамашей тебе что-то сделают. Конечно – у страха глаза велики, сильнее кошки зверя нет… Если бы тебе всерьёз нужна была Анжелка – честно тебе говорю, ты был бы с ней. Нужна бы была Наташка – ты был бы с ней. Хотел бы быть сам по себе – ты бы делал всё, что угодно, только не загнивал в том свинарнике. Значит, тебе нужна была Маринка. Чтобы угодить ей, чтобы быть чистеньким: ах, я ни в чём не виноват, я сделал всё, что мог, я не бросил в беде… А перед всеми хорошеньким не побудешь…
-И что ты теперь посоветуешь?
-Что, что… Иди, деньги ищи для своего Гоши!
-Где я их найду? – взмолился я.
-Так это же не его проблемы, он сказал – усмехнулся Андрей. – Ладно. Могу дать один совет – хватит у тебя силы, не хватит… Езжай-ка ты домой, и с сегодняшнего дня туда – ни шагу. Припрётся к тебе Маринка, или Гоша её – сделай морду кирпичом, рявкни: чего надо? Ничего не знаю, валите вон отсюда! Будут шуметь – полицию вызови. Накатай на них заяву: шастают, ни за что, ни про что, какие-то деньги трясут, морду бить лезут, угрожают… А это уже статья, за такое в тюрьму сажают, а таких, как этот Гоша, быстро там научат.
-А что с беременностью? Время-то идёт, уже четвёртый…
-Что, что… Ну, там дело посложнее. Документы все уже составлены, я, в принципе, имею представление, что там эта старая кляча наворотила… Короче, дам я тебе денег.
Он залез во внутренний карман джинсовой куртки, и достал оттуда увесистый кожаный бумажник.
-Вот здесь пять тысяч – он протянул мне стопку купюр. – Пойдёшь к адвокату, расскажешь всё – так мол, и так. А за пять тысяч тебе любой адвокат разнесёт твою тёщу в пух и прах. Она только портянки собирает, а денег у неё нет.
-И к какому мне идти адвокату?
-Сходи вот куда – Андрей дал мне визитку. – И ещё. У тебя там что-то есть?
-Там – это у Маринки, в смысле? Ну, там и паспорт, и права, и машина, и ключи от неё. Только от квартиры ключи я с собой ношу.
-Ну, придурок… - вздохнул Андрей. – Так вот, придёшь туда, и заберёшь свои вещи, без разговоров. Будут орать – повысь голос. Скажи: надоело терпеть это безобразие. Скажи: жалел дуру несчастную, а что перед Гошей – так это всё цирк был. Что если надо, ты сам от этого Гоши рожки да ножки оставишь. И увидишь: они изумятся. Они будут пытаться тебя запугать, поставить на старое место, но ты не сдавайся. Они уже будут шокированы тем, что ты так себя поведёшь, и будут бояться: чего на сей раз от тебя ожидать. А Гоше возьми и стукни чем-нибудь, вон, тот же самый хлороформ ему в морду плесни, да разбей бутылку об кумпол. А очнётся – ещё и нос ему расквась, да скажи: чего корчишься? Какие деньги, какие ребята? Я тебя сейчас инвалидом на всю жизнь сделаю, а если не хочешь – так рот закрой, и больше не разевай. А с тобой, потаскушка маленькая, больше вообще не разговариваю! И уйди по-английски, не прощаясь. И не надо для этого ничего мудрёного, только наглости немножко. А хлороформа я тебе дам, ты уже с ним умеешь обращаться. Твой Гоша и сообразить ничего не успеет, как будет уже лежать. И тогда сам увидишь – отстанут они от тебя.
-А если не отстанут?
-Ну и пусть себе бегают, тебе-то что? Гоша кого-нибудь приведёт – скажешь им: Гоша сам виноват, оскорбил меня своим базаром, и не извинился, вот и получил по башке за свой язык. Маринка начнёт вонять? Да она сама трусиха. Она сама боится – что ты её на хрен пошлёшь, и потому не делает аборт. И материнства она тоже боится – что хана её вольготной жизни, дитё родится, а она ни черта не умеет. Она боится! Вот она и срывает это всё на тебе, вот и устроили они такой цирк – вот, ты такой-сякой, дитё заделал, ещё и рожать подбивал. А она этих родов боится. И аборта боится – потому что тогда тебя ничего не держит, и ты в любой момент её бросишь, а значит, кончится её кормушка, прислуга, личный шофёр, кто ты ещё там… Ну, в общем, понял. На тебе баллончик, и шли их всех к чёрту.
-Спасибо, Андрюха… Но как сочтёмся?
-Разбогатеешь – тогда и сочтёмчя – ответил Андрей. – Да, кстати. Помнишь Валга? Латышскую границу?
-Да помню – вздохнул я. – Уж как не помнить… Только с чего это ты?
-Так вот – продолжал Андрей, словно укоряя меня. – Ты вернулся к Маринке, а через два дня у Наташки отец умер. Повесился.
-Ну… - остолбенело бормотал я… - и как она теперь?
-А никак. Ничего хорошего. Не выдержала…
-Что значит – не выдержала? – у меня лихорадочно забилось сердце, в предчувствии неизвестно чего.
-Запила по-страшному – сказал Андрей. – У неё теперь такой круг, ну, я их всех знаю. Анастасия, Диана… У них фирма – по профилю Хана.
Хан – имелся в виду Чингисхан, а его профиль – то есть девочки по вызову.
-И что, Наташка тоже? – я изумился до предела.
-Да нет – мягко ответил Андрей. – Они не обслуживают, они руководят. Так что, вот так вот. Ей очень не хватало именно мужской поддержки. Окажись ты рядом…
-Я к ней зайду! – сказал я.
-Нет, Миша. Не надо к ней заходить. Ты просто забудь её. Возьми – и забудь. После всего того, что было, вы даже друзьями уже вряд ли станете.
-Мы понимали с ней друг друга с полуслова! Мы изливали друг другу душу…
-Когда ты был в её глазах простым, добрым парнем. А теперь ты в её глазах тряпка. А такие, как она, такого долго не прощают. Для неё тот, кто однажды стал тряпкой, будет ей вовек. И, как бы ты ни пытался, она будет ставить тебя именно так. Тряпкой. Такой уж у ней характер – слишком упрямый. Так что, Наташу лучше забудь.
Я уже не помню, на чём мы расстались с Андреем, но от него я поехал всё же к Наташе. Проходя под её окнами, я увидел её силуэт в окне. Позвонил в дверь. Сердце то бешено стучало, то замирало…
-Кто – раздался за дверью голос её матери.
-А Наташу можно?
Тихое перешёптывание за дверью – конечно, они узнали мой голос, и мать спрашивала дочь, хочет ли она видеть Мишу.
-Нет её дома, и не надо больше ходить.
-Да я просто, в гости – оправдывался я.
-Оставь её в покое. У неё свои проблемы, да и тебе, наверное, тоже есть, чем заняться.
Я вышел из подъезда – меня вновь душили слёзы, я со злости ударился лбом о стекло в двери подъезда. Стекло треснуло, оттуда вылетел осколок. На лбу образовалась рана. Я подошёл к берёзе, обнял её, и долго плакал, изливая берёзе душу. Как Егор Прокудин из «Калины красной».
Я сел на троллейбус, а потом, в центре города, пересел на 51-й. Я чувствовал, что тороплюсь. Ну да, ведь время – уже одиннадцатый час. Горечь за Наташу, гордость и решимость, на мгновение овладевшие мной после разговора с Андреем – все эти чувства вновь удалились куда-то на задний план, уступив место страху. Страх вновь парализовал меня. Я боялся: что меня ждёт там, у Марины? Что мне там будет? Если у Андрея я был уверен, что я приду туда, к Марине, заберу вещи, а если этот Гоша сделает хоть шаг в мою сторону, то пшикну в него хлороформом, а там и поставлю всех на место, а завтра поеду в бюро ANT за консультацией – то теперь мне казалось, что я просто не смогу решиться на такое. Я боялся, что Гоша меня моментально раскусит и обезвредит – отнимет баллончик, и я ничего не успею сделать, но даже ещё и выдам себя; и тогда меня уже точно ждут осложнения. Чем ближе 51-й автобус подъезжал к магазину «Мустакиви», тем сильнее делался мой страх…
Моя остановка… Я неуверенной походкой ступаю на асфальт со ступеньки старого «Икаруса», и чуть не падаю, словно пьяный. Опять эта ненавистная дорога – от остановки 51-го до Маринкиного подъезда…
«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!» - вновь всплыли в памяти Наташины слова.
В конце концов, хуже уже некуда. У меня есть хлороформ. Надо только быстро вынуть руку из кармана, а Гоша уже ничего не заметит – в темноте, да к тому же ещё и пьяный!
Послать их всех на хрен! Покончить разом со всем! Смыть свой позор, разбив этому наглецу башку! «Можешь ещё и ключицу ему сломать железной сковородой, чтоб руками много не махал» - учил меня сегодня Андрей. Забрать свои вещи, сесть на «Москвич», уехать, обрести свободу! Свободу от нервотрёпок, добивших меня до полного истощения…
Маринкин подъезд. Лифт, кнопка пятого этажа… Я еду в лифте, сжимая рукой в кармане баллончик. Всё. Сейчас концерт по вашим заявкам будет окончен, господа хорошие!
И вдруг – страх. Страх – животный, парализующий страх. Я стараюсь не думать об этом – лучше быстро, поддавшись порыву отчаянных действий, сделать то, что сказал мне Андрей – нейтрализовать Гошу. А бабы – они и в Африке бабы, сами от страха в штаны навалят, так что с ними будет не проблема. Гоша станет беспомощным, бабы сперва и не сообразят – все станут просто поставлены перед фактом: не на того вы напали. Главное – успеть пшикнуть.
Но что это? Рука вынимается из кармана, робко стучит в дверь… Я сую обратно руку в карман, ощущая, что ладонь вся мокрая от пота. И когда я слышу шаги, что Маринка или кто-то идёт открывать мне дверь, я чувствую внезапный, болезненный, отлив крови – от мозга и от правой руки. Моя правая рука онемела, она меня просто не слушается, пальцы беспорядочно блуждают в кармане, как у больного полиомиелитом, спотыкаются об этот баллончик, тщетно пытаясь за него схватиться. Плечи задеревенели, я не в силах сделать даже простой взмах рукой. И страх, всесильный страх – я чувствую, как дрожат все мои части тела, при том дрожат все вразнобой, с разной частотой, как при фибрилляции сердца. И я понял – не смогу…
Дверь открыла Маринка.
-Ну что, где ты так долго шлялся? – капризно заявила она своим привычным, властно-крикливым тоном. Как она всегда покрикивала – на мать, на сестёр, а уж на меня-то – и подавно.
-К Андрею ездил – едва слышно прошептал я. Мой голос дрожал и срывался, со стороны я выглядел просто мерзко.
-Мне насрать на твоего Андрея – то уже пришёл из Маринкиной комнаты Гоша Шувалов. – Тебя за чем посылали?
Дальше всё было, как в дьявольской комедии. Я словно был управляем откуда-то извне – я испытывал лишь страх и оцепенение, словно под неведомым гипнозом или наркотиком. Моя рука инстинктивно потянулась в карман – но не тот, где был баллончик – а во внутренний, за деньгами. Я достал деньги, отсчитал две тысячи…
-Ну-ка, дай посмотреть! – оживилась Марина, и выхватила у меня из рук все деньги. – О-о! Игорь! Гуляем! У нас с тобой пять тысяч!
-Где это ты столько отсосал? – нагло спросил Шувалов.
-У Андрея занял… - прошептал я.
-У Андрея занял? Интересно, на что? Что ты ему сказал? – не унимался тот.
-Сказал – жена беременна, проблемы…
-И он дал – продолжал измываться Гоша.
-Как видишь – бормотал я.
-А как ты будешь ему отдавать эти деньги? – напирал он, явно кривляясь.
-С получки…
-С получки? – взбеленилась Марина. – Я получку не отдам! Сам, чем хочешь, тем и отдавай. Иди, вон, ртом отрабатывай.
-Марин, ты же сама сказала – за вафлёра замуж не пойдёшь – поправил её Гоша.
-Ой, конечно, извини, Игорь – рассмеялась она.
-Сколько он тебе дал? – продолжал Шувалов.
-Пять штук.
-А если врёшь? Ты знаешь, что мне врать нельзя?
-Чего мне врать…
-Если врёшь – отсосёшь. Понял? Давай, становись к стенке, руки вверх.
Я покорно встал к стенке, но когда он стал шарить своими потными руками по моему телу, я испытал чувство гадливости, и брезгливо смахнул его руки.
-Ты чего – оборзел? – Шувалов влепил мне пощёчину, и продолжал обыскивать. – Я сказал – давай всё. Надуешь меня – даже Марина уже не спасёт. Точно в рот возьмёшь. Понял?
Я молчал. Тот ударил меня ещё раз.
-Я спрашиваю: понял?
-Понял – всхлипывая, ответил я.
-Пусть лучше деньги несёт – заявила Маринка.
-А деньги он и так принесёт. Честный мальчик, не утаиваешь денежку.
Шувалов закончил меня обыскивать, и сунул обе руки в боковые карманы моей куртки.
-А это ещё что?
Я увидел в его руке мой баллончик.
-Это – от хулиганов… Я же деньги сюда нёс, так чтоб не обули – сбивчиво пролепетал я.
-Он мне пригодится! – Маринка забрала у Гоши баллончик. – А то в городе много…
-Погоди, давай проверим – сказал ей Гоша.
-Я сама – оттеснила его Маринка, и в ту же секунду я ощутил в глазах и в носоглотке едкое жжение, чувство тяжести в грудине, отчётливый вкус хлороформа во рту – и тут же потерял сознание.
Очнувшись, я обнаружил, что сижу один в коридоре. Ни Маринки, ни Гоши не было. Только девчонки бегали по квартире.
-Что разлёгся на полу? – появилась из кухни тётя Лида. – Опять нажрался, как скотина? Нет, чтобы жениться, да квартиру искать – у тебя ребёнок скоро будет! А ты только харю свою бесстыжую заливаешь! Маринка из-за тебя кушать – и то к Егору ходит! Совсем ни стыда, ни совести нет!
-Я не пьяный… - пробормотал я, с трудом приходя в себя.
-Не пьяный он, как же! Обкурился, или обкололся – я не знаю, что ты там делаешь со своими козлами, как его – Андрей, что ли? Иди, вон, в комнате приберись! А то насвинячил там – ни войти, ни выйти!
Я послушно поплёлся в комнату, и стал заниматься уборкой – разгребать те кучи мусора, что остались после пьянок Марины с Егором. Тот самый мусор, в который меня тыкали носом.
Потом я убирался ещё в одной комнате, потом мыл посуду, полы в коридоре, чистил овощи для супа – и голодным лёг спать. Маринка не приходила. Я понял – они с Гошей пошли с баллончиком в город, заниматься гоп-стопом.
Следующий день была суббота. У Маринки было отличное настроение – она на меня даже не орала. Когда я проснулся, она была уже дома. Хорошо ещё, без Гоши.
-Ой, Миш, убрался, молодец – сказала она мне.
Оказывается, у них с Гошей была удачная ночь – судя по косметичкам и прочему ширпотребу, который делили Маринкины сёстры.
-Ксюха, пошла на хрен! – истошно кричала одна из них. – Это моя сумочка!
-А тебе, Светка, слова не давали, мне Маринка сказала…
-Рот закрой, говном несёт!
Я вздохнул. За те месяцы я всё ещё никак не мог смириться с такой «семейной жизнью» - все на всех постоянно орали, оскорбляли, посылали матом. Каждое утро начиналось с того, что мать будила дочерей в школу, те же полоумными голосами кричали такие выражения, какие даже бомжи и отпетые пьяницы употребляют крайне редко, да и то лишь касательно заклятых врагов.
-Миша – сказала Марина – я тебе сейчас денежку дам, сходи на рынок.
-Я сама схожу – вмешалась тётя Лида. – А этот лодырь пусть идёт, ковры вытряхивает.
… Вернувшись со двора, я застал у Марины опять этого проклятого Гошу.
-Здорово, парниша! – сказал мне он.
Он тоже был в хорошем настроении – на полу стоял «дипломат», отнятый им у какого-то прохожего; похоже – иностранца или «фирмача». «Хоть бы его пришибли, или в легавку замели» - подумал я.
-Ты вот что – сказал мне Шувалов. – Не бесись. Спокойно. У меня такое бывает, когда я выпью. Просто я не люблю, когда мне на нервы действуют, а ты меня вчера достал.
Оригинально! Даёт мне понять, что это я виноват во всём!
-Вот видишь, Мишутка – добавила Марина. – Уж на что Игорь человек спокойный, ты даже его вывел. А я, между прочим, с тобой живу. Так что ты хоть обо мне подумай.
Потом они пили ликёр, а я думал о том, что я скажу Андрею. Это же его деньги, его баллончик… Да и станет ли он после этого со мной даже разговаривать…
А мне предстояло новое задание – на сей раз им вновь нужен был извозчик, ибо Гоша и Маринка решили съездить в гости к Гошиной матери в Копли.
-Так, сейчас поедем к моей мамане, ты сиди, вообще молчи. Ничего вообще не говори – заявил с самого начала Гоша.
Он считал, что я полностью в его власти. Что со мной он может безнаказанно творить всё, что угодно. Что я абсолютно беспомощен, и не способен причинить вред. И лишь три года спустя он пожалеет о той поездке.
Гошина мать мне с самого начала не понравилась. Произвела впечатление недалёкой, вульгарной, но считающей себя самой умной. Младший брат Гоши, Петрик – так звали его на русский манер, ибо полное имя его было Петер; десяти-одиннадцати лет от роду, показался мне садистом. У него были глаза отъявленного мерзавца, гораздо более изощрённого, чем даже Гоша. Я невольно вспомнил Конан Дойля, и его повесть «Медные Буки».
-Вот это Миша, мой мальчик – представила меня Марина. – Я с его милости беременна, уже на пятом месяце. Он всё кричал – рожай, рожай, а сам вообще ничего не может. Я теперь питаюсь у подруг, а Мише что скажи – как со стенкой. Ага, угу – и всё.
-Ну, а что ж ты с этим олухом-то связалась? Видишь ведь, что мудак, а ещё слушаешь его. Что тебе – Гоши, что ли, мало?
-Мам, ты ведь знаешь: мы с Мариной, как брат и сестра – пояснил Гоша. – Я её в обиду никому не дам. Мне и Мишу пришлось маленько поучить – сколько она может с ним мучиться?
-Значит, мало учил – крякнула мать. – Таких не учить, таких пороть надо.
-Ничего, меня он понял. Он слов не понимает. А вот если по морде дать – сразу всё понимает.
-Денег вчера принёс – похвасталась Марина. – А то раньше всё только на машине ездил, по друзьям до по подругам. А мне ещё говорил – чтоб с Гошей не дружила.
-Ну, это ты, мальчик, перегнул – засмеялась Гошина мать. – Они вот с таких лет уже дружат. Мариночке тогда сколько было – лет десять, наверное. А Гоше шестнадцать вроде… А тебе-то самому сколько?
-Двадцать два – тихо ответил я, и добавил – зимой будет…
-Двадцать два? – удивилась Шувалова. – А я думала, тебе лет семнадцать… Семья, знаешь ли, не полигон для испытаний. А ты-то, Марин, как вообще собираешься? С ребёнком-то тяжко тебе придётся. Мама твоя – не думаю, что сможет, а с этим твоим хмырём непутёвым кашу не сваришь. Он сам сейчас, как ребёнок, у тебя на шее. Какой из него отец?
-Какой, какой… Сам бегал, орал – рожай, рожай, мол, аборт нельзя. Златые горы сулил – свадьба, квартира, мебель, дача. Сказал – родители помогать будут. А теперь говорит – в загс не хочет, у него дома мне жить нельзя – там их четверо в двухкомнатной, меня родители не пустят. Сам зато у меня живёт, да ещё и жрёт за мой счёт, а вчера он знаете, что заявил? Что ребёнок не от него!
-Ну, и на что тебе такой? Одна мука тебе с ним будет. Такой всё равно ничего не поймёт – ему, что в лоб, что по лбу, как об стенку горох. Не порть себе нервы, пусть только деньги платит.
-А где я буду жить с ребёнком? Нас же выселяют, мы ещё чуть-чуть – и окажемся на улице! Ладно, без ребёнка – я бы у Гоши пожила, или у подруги, а теперь пусть думает. А то сам, вон, к родителям придёт, пожрёт, поспит, а мне чтобы что-нибудь из дома принёс, так чёрта с два! А родители его – вообще ублюдки. Меня они не признают, его настропаляют – мол, Мишенька, трахайся, надоест – бросишь, другую найдёшь! А Мишенька и рад стараться. Только я им не подстилка. И я за свои права постою, и за ребёнка тоже. Всё отдадут.
-Эх, Марина, Марина… Смотрю я на тебя – ты вся загнанная, нервная, всё проблемы. Я понимаю – в семнадцать лет столкнуться со всем сразу – и квартира, и семья, и ребёнок ещё будет. Но как же ты так вот прошляпила? Ладно бы, с путёвым, а то его-то ты где вообще нашла?
-Да, из жалости его пригрела. Всё ходил, ныл, плакал, как дитё двухлетнее. Никто его не любит, никто с ним знаться не хочет. А он, такой хороший, такой добрый, всё ради любимой сделает, в огонь и в воду полезет. Никто его, видите ли, не понимает! Вот я его и подобрала. Он же до меня девственником был! Как первый раз ночь провели – ой, как он заливался! Любовь до гроба, выходи, мол, замуж! А сам теперь только бегает и орёт.
-Конечно – подтвердила Гошина мать. – Кому такой дурак нужен? Его никто и на километр к себе не подпустит, вот он и оставался девственником-то. А раз неопытный – такой тебе живот надует, и сам не почувствует. Сам ещё ничего не понимает – что там, если бабы сроду не видел, его ж всему учить ещё надо. А он, значит, дорвался. Ты его – из жалости, или из шалости – вот он себя взрослым и возомнил. Как же, он теперь мужчина! Конечно, будет трепаться: давай жениться, давай ребёнка. Охота себя взрослым почувствовать: как же, муж, отец семейства! Да только ума у него нет, у твоего Мишутки. Он всё думал, что это так, игра в дочки-матери, а теперь и сам не соображает, чего он натворил. Теперь он и норовит спрятаться к маме под юбку, и оттуда кричать: «это не я»! Вот тебе и муж, вот тебе и отец. Он хоть работает?
-Да вроде где-то шустрит, каким-то мальчиком на подхвате – отмахнулась Марина. - Да что толку! В общем, Миша, ты знаешь, что меня скоро выселяют? Ты дома живёшь, как король, а я – на улице, как бомжа. А у меня ребёнок – твой. Так что давай, тряси своих родителей – пусть не выпендриваются, но я буду жить у тебя. А ребёнку ещё прописка нужна. Да и мне не помешает.
-Марина – сказала Гошина мать. – Что тебе туда соваться? Живи лучше у себя, или у Гоши. У меня, на худой конец. А кобель твой – хотя какой из него кобель, щенок ещё беззубый – пусть платит деньги. Авось на будущее научится.
-Ну, уж нет! – с апломбом заявила Маринка. – Он покалечил, он пусть и обеспечит. А то алименты – что на них купишь? Да вон, мой папаша, в жизни их не платил, и ничего. И этот также будет, только «угу», да «ага».
Так вот, они сидели, пили чай, да и кое-что погорячительнее, и поносили меня на все лады. Я сидел в углу на табуретке, готовый провалиться сквозь землю. Ещё и этот ублюдок Петрик – бегал по квартире, слушал обрывки этой морали, и поддерживал их, показывая мне «факи», и выкрикивая разные оскорбительные реплики в мой адрес…
И после этого я понял: меня просто хотят сжить. Разложить морально, выкачать из меня максимум всего возможного. Так пусть же им будет с меня нечего взять. Тогда, может, до этой тупорылой тёти Лиды дойдёт, что Маринкино пузо – не подарок судьбы, а проблема; и она, наконец, начнёт наущать свою чёртову дочку уже совсем другими советами.
В тот же понедельник я написал заявление об уходе по собственному желанию. Меня охотно разжаловали – в последнее время и на работе у меня всё из рук вон валилось. Дома, то бишь, у Марины, я сказал, что меня сократили., и что теперь я буду искать работу.
-А мне насрать! – заявила Маринка. – Если сам ни черта не умеешь, работу найти – и то не можешь, так пускай родители кормят.
-Они не обязаны тебя кормить! – возразил я.
-Зато ты обязан. Так что будешь ты их трясти, как миленький!
Но меня мало волновала реакция Маринки. Меня больше интересовала тётя Лида…
-У меня нет специальности – твердил я. – Кем я могу работать? Подсобником, грузчиком? Так это копейки получать, да сокращаться постоянно – кому нужны эти разнорабочие? Мне надо идти учиться, специальность получать, чтобы работу иметь нормальную. Что толку – опять приткнусь на птичьих правах в какую-нибудь шарагу, за тысячу крон, и опять никакой стабильности, всё на волоске. Какой тут может быть ребёнок?
Романова-старшая никак не реагировала. «Разбирайтесь сами», «наделал делов, теперь и расхлёбывай, как знаешь» - вот были все её ответы. Толчком к переменам стала лишь случайная встреча Марины с одной старой знакомой, которая теперь была замужем и воспитывала маленького ребёнка. Вот тогда и оказалось всё так, как предвидел Андрей. Маринка поняла, что, несмотря на все обстоятельства, беременна-то она, а не я. И что как бы она меня ни унижала, сколько бы денег она с меня ни трясла – в конце концов, матерью-то станет она! А стало быть, ей, а не мне, придётся теперь не гулять до утра и спать до обеда, а соблюдать строгий режим, шесть раз в сутки кормить грудью. А пелёнки, купания, и все прочие хлопоты, которые доставляют молодым матерям огромное удовольствие, а что до Маринки, то ей такая перспектива не нравилась совершенно, и даже более того – пугала. Потому что, как уже и было сказано, уровень её развития не превышал десятилетнюю, и вдобавок, ей совершенно не хотелось расставаться с привычным укладом жизни. Если поначалу для неё беременность была лишь выгодным козырем против меня, позволявшим ей делать всё, что угодно, а я как бы должен был всё это терпеть, и «никуда не денусь», то теперь уже она сама испытывала прямо-таки панический страх перед растущим животом, перед будущим материнством. Однако, аборт делать было уже поздно – все сроки были уже просрочены. Разумеется, и в этом опять-таки обвинили меня, и вообще – стало ещё хуже, даже в сравнении с прошлым месяцем. Да и есть ли вообще смысл описывать весь этот кошмар, эти не прекращавшиеся унижения, оскорбления, издевательства, которым я подвергался в то время? Я даже эмоционально не реагировал на это никак – я был уже натуральным зомби. Я знал лишь одно – чем-то всё это должно кончиться, и я ждал этого конца. Я бегал по поликлиникам, был в Маринкиной школе, в психдиспансере, в домоуправлениях и прочих инстанциях, собирая справки, что Марине рожать нежелательно. Тётя Лида такие справки собирать отказалась категорически. У неё были изначально другие планы, каковым не суждено было сбыться – что я женюсь на Маринке, и буду её содержать.
И вот, наконец, мы добились своего – Маринке дали-таки направление на искусственные роды. Сия операция представлялась всем семейством Романовых, как великое одолжение мне, и мне был предъявлен ультиматум. Мол, операцию она сделает, но если после этого я её брошу, то последствия будут плачевными. Видите ли, после такой операции Марина – чуть ли не калека, инвалид, и ещё чёрт знает кто, а ответственность за всё это лежит на мне. Я с лёгким сердцем дал обещание – нет, что вы, не брошу – и лишь позже прибавил: - если она сама вдруг что-нибудь не отморозит. Теперь самое худшее для меня осталось позади, и я лишь сохранял выжидательную тактику – дожидался момента, когда эта Марина сотворит что-нибудь этакое, из ряда вон выходящее, чтобы под этим предлогом порвать с ней все отношения. Сама, мол, виновата.
Однако радоваться было рано. Меня угнетали уже даже не её выходки на пару с Егором, не её оскорбления в мой адрес, но уже само её присутствие. Сама необходимость бывать там. Я с нетерпением ждал, когда же она напьётся, и я её увижу с каким-нибудь придурком в постели. Чтобы, наконец, избавиться от неё, да так, чтобы виноватой осталась она, а не я.
Маринка же, выйдя из больницы, вновь переменила тактику – стала опять ко мне подлизываться. Стала извиняться за всё, списывая все свои выходки на беременность. Мол, беременна была, психовала поэтому, срывалась, дёргалась, нервничала, а теперь-де всё будет нормально. Говорила, как она страдает оттого, что у неё плохие отношения с моими родителями. На все лады объяснялась мне в любви, делая, однако, упор на то, что пора бы оформить свои отношения в загсе. Я внешне не возражал – оставался спокойным, единственное только – насчёт загса говорил, что рано. «Ты ж ещё молодая, ещё успеешь сто раз передумать и пожалеть». И, конечно же, я избегал половой близости, прекрасно понимая, что это может обернуться повторением минувшего кошмара. И, по большому счёту, она мне трепала нервы лишь тем, что постоянно вызывала во мне чувство вины. Она постоянно твердила мне, что она теперь калека, инвалид – мол, сами врачи ей это сказали. О самой операции она говорила, что терпела адские боли, и что когда выкидыш был извлечён, врачиха сама ей сказала: «Ты убийца! Ты убила своего ребёнка!». (Интересно, а кто в таком случае она сама, делающая в день с десяток подобных операций, уж кому-кому, а ей не пристало так говорить…). Маринка же заявляла, что в высшей степени сожалеет о том, что пошла на эту операцию, и что пошла она на неё только ради меня. Конечно, эти разговоры действовали мне на нервы, но всё же это было легче, чем до того. Да и я уже не соглашался всё безропотно терпеть, стал заявлять о своих правах. «Ты не имеешь права на меня орать! Я – человек, и меня надо уважать, а то моё терпение скоро лопнет».
Намекнул я ей и насчёт пьянства, и насчёт мальчиков. Хочет если жить со мной – то пусть ведёт себя посолиднее, как и подобает взрослой, замужней женщине. А то кричит «давай жениться», а у самой одни мальчики да гулянки на уме. Вот пусть и гуляет, раз не нагулялась. Вот тогда она и поняла, что теперь я и в самом деле могу её бросить, под любым предлогом, и уже ничто меня не удержит. И взбрело в её пустую башку не что иное, как вернуть старый козырь, чтобы возродить былое – уж то положение ей больно нравилось, устраивало её, как нельзя лучше.
Что ещё удивительно – к ней перестали заходить. Гоша – тот вообще куда-то исчез, то ли менты его закрыли куда-нибудь на Батарейную, то ли сам ушёл в запой или на «зависалово». Маринка же мне твердила, что теперь всё, что со старыми друзьями покончено, что теперь она даже не пьёт – во всяком случае, без меня она больше не выпьет ни рюмки. Что теперь она изменилась, причём благодаря мне. Что она меня любит, хочет быть моей женой. Хочет мне приносить кофе в постель. И ещё Бог знает, какие банальности она порола. По сути дела, то же самое, что и в июле, только в несколько иной форме. И наконец, ей удалось добиться своего – затащить меня в постель. Правда, залез я на неё по пьянке, но ведь алкогольное опьянение, как известно, вины нисколько не смягчает, а напротив…
Поначалу то обстоятельство, что у нас возобновились сексуальные отношения, не имело для меня дурных последствий. Наоборот, Маринка была довольна, стала совсем по-другому ко мне относиться, не позволяла себе того, что раньше. Я даже заметил, что в ней стала пробуждаться женщина. Ей, если раньше близость была, в сущности, безразлична – лишь бы быстрее «кончить», то теперь наоборот, ей стали нравиться мои ласки; её возбуждало, когда я гладил её тело, целовал её губы, лицо. Меня подспудно осенила мысль, что я разбудил в ней женщину. Или она, как проститутка, просто играет? Изображает страсть при полном равнодушии, желание – при полном отвращении, нежность – при ледяном презрении, удовлетворение – при отсутствии даже намёка на то… А через пару недель после нашей первой ночи, она мне заявила, что снова беременна.
-Слушай, я в тебя не «кончал»! – взъярился я. – И вообще, это тебе кажется! Хватит уже портить мне нервы!
Нервотрёпка возобновилась с новой силой – ей постоянно казалось, что она вновь забеременела, и пыталась под этим «соусом» меня терроризировать. Я же стал, как собака-ищейка, следить за ней – с целью или застать её с другим, или обнаружить, что у неё начнутся «месячные», чтобы уличить её – во лжи, или в измене. Но в то же время страх не давал мне покоя: а вдруг и вправду?
Худшие мои опасения всё же не подтвердились, в нужный день всё у неё пошло, что называется, как надо. Я с облегчением вздохнул, и дал себе зарок: никогда в жизни, каким бы пьяным я ни был, больше я на неё не залезу! Потому что вот так нервничать и дёргаться, следить за ней, шарить по помойке в её комнате, в надежде обнаружить использованные прокладки – было не меньшим унижением. Да и нервы от этого гробились не по дням, а по часам, а истощение прогрессировало.
И тогда же, в феврале, я дождался заветного момента. Дождался того, чего я ждал с момента самого её возвращения из больницы.
… Однажды мы пьянствовали у них дома – я, Мурат, Маринка и её сестра Ксюха. Мы все напились, Маринка стала ко мне приставать. Я поначалу не сопротивлялся – так, для виду. Гладил её, целовал. Затем выпил полстакана водки, и сделал вид, что «вырубился».
-Он вырубился! – прошипела Маринка. – Мурат, пошли деньги делать, пока он спит! Видишь, что у меня есть? Обуем кого-нибудь, купим травы да ещё водки! – её явно «тянуло на подвиги». – Оксан, пойдёшь?
Мурат был ещё более слабохарактерным, чем я. Он-то Марине никогда и ни в чём не перечил, но с него было в самом деле нечего взять: он был сиротой, бомжом, алкоголиком и токсикоманом. То есть, у него на шее не посидишь. Потому Марина никогда и не воспринимала его кандидатуру на пост «ухажёра».
Мурат тотчас согласился. Оксанка отказалась. Сказала, что хочет спать. Мурат с Мариной спешно оделись и ушли.
Через пару часов заявилась Марина, и стала орать:
-Оксанка, Светка, просыпайтесь! Тампошу замели менты, я боюсь, что Тампоша меня сдаст! А я тут одного мужика подцепила, он сказал, сейчас в баню пойдём. Мне надо переодеться. Ты тоже переодевайся, поехали! Да тихо ты! Мишку не разбуди! Если менты приедут – я всё время была дома, с вами. Мишка, вон, свидетель.
Они вернулись только утром. Я продолжал делать вид, что сплю, а сам ждал подходящего момента. Сёстры шептались между собой, и в ходе этого Маринка сказала:
-А у этого придурка залупа вся такая красная-красная, я аж испугалась. Вдруг у него сифак, или…
-Как банька-то? Понравилась? Хорошо повеселилась? Побалдела, от души? – с издёвкой напирал я на Маринку. – Со своей красной залупой!
-Какая баня? Какая залупа, ты что! У тебя глюки, ты перепил! – стала оправдываться Маринка. – Ляг, проспись!
-Хватит! – твёрдо сказал я. – Я всё слышал! С меня довольно. С сегодняшнего дня, между нами – всё! Иди, гуляй со своей красной залупой!
После этой фразы я надел ботинки, куртку, и ушёл. Как мне казалось – навсегда.
Она приезжала ко мне домой, вновь извинялась, подлизывалась, обещала, что «больше не будет» - но я был непреклонен. Говорил, что оскорблён до глубины души её этой «красной залупой». Жалел лишь об одном – что не сделал этого много раньше. Ещё летом. Тогда тоже предлогов могло быть предостаточно…
Но всё же один раз я к ней наведался. Так, шутки ради. Девятого марта – в тот день ей, наконец, исполнилось восемнадцать.
В тот день я, не помню уже где, встретил Мурата. Тот мне и рассказал умопомрачительную историю о том, как они с Мариной ходили «делать деньги». Сперва решили «для храбрости» ещё выпить, но пить было нечего, и не на что. Тогда Маринка «подкатилась» к продавцу ночного киоска, и предложила ему себя за «поллитру». Тот не возражал, и уже через четверть часа Маринка и Мурат откупорили заветную ёмкость. Да только этого им показалось мало. Тогда Маринка вновь обратилась к тому же продавцу, с тем же самым предложением, на что тот уже ответил отказом. И она заявила Мурату, что первую бутылку она добыла, теперь его очередь «спонсировать». Мурат не нашёл ничего более умного, как обокрасть какую-нибудь машину. Увидев в стоявших во дворе «Жигулях» магнитофон-«цифровик», он подобрал кирпич, разбил им боковое стекло «Жигулей», и извлёк магнитофон. После чего стал приставать ко всем подряд прохожим, и предлагать: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!». Все, как назло, отказывались. И тут к киоску подъехал экипаж полицейского патруля на «Сузуки-Витаре». Оттуда вышел один полицейский, подошёл к киоску, и заказал гамбургер и сигарет. Он не обращал никакого внимания ни на Маринку, ни на Мурата – пока Мурат не подошёл к нему сам, по-босяцки предложив: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!»…
Да и сам день рождения, на который привёл меня Мурат, был не менее анекдотичным. Народу было много, человек, наверное, двадцать. Когда пришли мы с Муратом, большинство уже «дошло до кондиции» - кто спал, мертвецки пьяный, кто бродил в беспамятстве… Что удивительно – Гоши и на сей раз не было.
-Ну что, Марина – заявила тётя Лида. – Тебе уже восемнадцать, ты теперь совсем взрослая, у тебя тут гостей много, смотрю, ни одной подруги. Все кавалеры. Вот, давай, выбирай, решайся. Все по тебе воздыхают – пора бы уже и о свадьбе подумать.
-Конечно, пора – подхватила Маринка, пьяная в стельку. После чего она и сама стала всем предлагать: давай поженимся.
-Я сюда водку пить пришёл, а не свататься – ответил я.
-Марин, ты чё, перебрала? Иди, проспись! – рассмеялся Сашка-«Щорс».
-Марин, а ты знаешь? – сказал вдруг Мурат. – Я люблю тебя с пятого класса! Давай с тобой поженимся!
-Вот, и отлично! – изрекла тётя Лида. – Чего тянуть, идите завтра в загс, и пишите заявление.
Пьянка продолжалась. Почти все собравшиеся уже спали, кто где вырубился – большинство на полу. И тут кончились сигареты.
-Тампоша, сигареты кончились! – сказала Маринка. Уж на что одно время я был там вместо скотины, мальчиком на побегушках, прислугой – но что до Мурата, то он там эту роль исполнял традиционно, уже много лет.
-У меня денег нет! – ответил тот.
-Мало ли, что нет? Иди, и без сигарет не возвращайся! Ни у кого нет! – Маринка села на любимого конька.
Тот нахлобучил куртку, и выбежал из квартиры. Я же ходил по комнате и допивал остатки изо всех бутылок. Мне хотелось напиться, нажраться – наступило оно, долгожданное освобождение!
Маринка тем временем стала ко всем приставать.
-Трахни меня! Ну, пока Тампоши нет, ну, давай…
Я смеялся. Теперь это уже не задевало мои нервы. Теперь её проблемы – уже не мои проблемы. Теперь ей восемнадцать, и она, как это ни парадоксально – взрослая, по крайней мере, формально; и я за неё никакой ответственности не несу. К тому же теперь у неё есть Мурат, которому такое положение даже нравится. Так что теперь я мог смотреть на все эти придурочности, и смеяться.
Все, к кому она приставала, отвечали одинаково – либо «отстань, перебрала», либо вообще тупым пьяным мычанием. Большинство лежали, или сидели на полу, прислонясь к стене, и тупо вращая остекленевшими глазами, и в ответ на её приставания, хоть и силились что-то сказать, но у них выходили одни нечленораздельные звуки. И лишь один тринадцатилетний мальчишка изъявил желание:
-А я хочу тебя!
-Давай, раздевайся догола, только побыстрее!
Я смеялся, от души смеялся, допивая остатки из бутылок – праздновал своё освобождение.
-Куда «кончать»? – вдруг заорал на всю комнату подросток.
-«Кончай» в меня! – томно прошептала Маринка, но тоже весьма отчётливо слышно.
И тут в комнату вошла тётя Лида.
-«Кончать» в тебя? – обрадованный мальчишка вопил уже на всю квартиру. – Ой, как зашибись!
-А ты, Мишка, что тут делаешь? – сказала Лидия Захаровна. – Пойдём, я тебе сто грамм налью!
Для меня это было огромным удивлением: как, в этом чёртовом бедламе где-то ещё есть сто грамм?!
Я прошёл с ней на кухню, она достала банку самогона, налила мне полстакана. Я выпил, потом ещё… И «вырубился» - тут же, на табуретке, положив голову на стол.
Проснулся я утром, в состоянии жесточайшего похмелья. На столе стоял пустой стакан, под столом валялись осколки от банки, в которой ещё вчера был самогон. Я выругался себе под нос – как-никак, похмелиться-то хотелось! – и пошёл в туалет.
Дверь в Маринкину комнату была открыта, и моему взору предстало ещё одно удивительное зрелище. На кровати, у стены лежала сама Марина, рядом с ней – тщедушный подросток, а с краешку – её нареченный суженый, Мурат. Мурат лежал вообще в комичной позе – скрючившись в извилистую загогулину, а задница свисала с краю. Уже один его вид вызывал смех… И вдруг проснулась Марина, и стала расталкивать Мурата.
-Я сейчас пойду в ванную – скомандовала она – а ты, Тампоша, ну-ка, быстро сделай мне тряпочку под писю.
Тот что-то нечленораздельно хмыкнул, сел на край постели и стал одной рукой тереть глаза, а другой полез в ящик стола – за тряпкой и за ножницами.
«Так» - подумал я про себя. – «Ещё пять минут я побуду в этой квартире – и меня увезут отсюда на скорой в дурку. Хватит, итак больше полгода ошивался в этом дурдоме, всё здоровье угробил…»
Никем не замеченный – у них были уже другие проблемы – я покинул ту проклятую квартиру. Теперь уже точно навсегда. Больше никогда я в той квартире не был.
Однако какие потери я понёс за всё это время! У меня не было работы – я, грубо говоря, жил на шее у родителей, да ещё ходил, подрабатывал случайными халтурами. То у того же Коли Демьяненко, то где ещё. Мой «Москвич» своим видом вызывал лишь жалость – побитый, облезлый, с размороженным мотором и разворованными запчастями – стоял у ворот всё той же базы, я подкапливал на запчасти, чтобы можно было его восстановить. Был ещё долг Андрею – хоть он и не ставил сроков, но долг-то был! Я ему сказал, что меня ограбили наркоманы возле Наташкиного подъезда; он сделал вид, что поверил, а вот поверил или нет – не знаю. Ну, и конечно же, то немыслимое истощение. Я быстро утомлялся, не переносил никаких нагрузок, у меня были нарушены и сон, и аппетит. Я по-прежнему постоянно нервничал, у меня возник настоящий психоз – меня преследовали навязчивые идеи, что Маринка и Егор опять что-то против меня замышляют, и я постоянно справлялся у Мурата, «как там дела». Теперь мне нужно было время, много времени – чтобы оклематься, прийти в себя, перестать терзаться страхом повторения пережитого кошмара. Потому что - что самое худшее, что может с человеком случиться? А вот что. Если он пережил какое-нибудь сильно травмирующее событие, особенно, если роль его самого в нём неприглядна – как, например, у меня в период Маринкиной беременности, или как у «петуха» в тюрьме, да и не только в ней… И когда человек, пережив что-либо подобное, наконец, успокаивается, считая это Кавдинское ущелье навсегда ушедшим в прошлое, в небытие – и считает, что теперь он сильнее, мудрее, и неуязвим для этого, что теперь его уже невозможно поставить в такое положение, и что никто и ничто не заставит его проходить через это ущелье. И вдруг образуется такое стечение, при котором человек вновь оказывается так же растоптанным, униженным и бессильным изменить что-либо в свою пользу, даже не вправе сказать что-нибудь в свою защиту. И кошмар, вместо того, чтобы отойти в небытие, возрождается с новой силой, давая человеку понять и почувствовать, что он – ничтожество, зря возомнившее себя человеком. Вот этого я больше всего и боялся – что меня не оставят, что я вновь окажусь униженным и растоптанным, вынужденным слепо подчиняться их условиям. А, с другой стороны – во мне кипело оскорблённое самолюбие, жажда мести за свою попранную честь и достоинство, за своё угробленное здоровье, за свой «Москвич» и даже за кассеты, наконец…
А Маринка – та и вправду сожалела о потерянной «кормушке», которую она имела в моём лице. И уже через пару недель она решила «спустить пары» - сделать мне пакость.
В тот день я как раз приехал к Коле Демьяненко. Не помню уже, поработать я там хотел, или насчёт машины… Да и какое это теперь имеет значение? И вот выхожу я из ворот базы, и что я вижу…
Маринка, вусмерть пьяная, в пылу сумасшедшей ярости, с пеной на губах, била монтировкой мой «Москвич»! Я тут же подскочил к ней, больно сжал её руку, в которой она держала монтировку, и заорал:
-Ты что сука! Ну-ка вали отсюда, пока я не прибил тебя вот этой самой железякой!
-Это ты оборзел, щенок сраный! – кричала она, захлёбываясь пеной. – Ты что, сначала меня искалечил, ребёнка моего убил, на шее моей посидел, а теперь втихаря всё забрал, и прячешься? Ты что от меня гасишься? Ты мне что обещал?
-Сама виновата! Нечего было по баням шляться! Нечего с Тампошей дурью маяться! Я тоже не обязан…
-Как – не обязан? – она совсем вышла из себя. – Ты обязан меня кормить! А машина эта – моя! Так пусть она тебе, сука, не достанется! Чтоб ты пешком всю жизнь ходил! Нет! На инвалидном кресле чтоб ездил!
Она резко выскочила и ударила монтировкой по боковому стеклу. Почти все стёкла были разбиты, фары тоже, да и крылья были покорёжены.
-Сейчас заскочу к Коле, спущу на тебя собак! – прикрикнул я. – Самому об тебя руки марать в западло.
-Слушай, ты! – рявкнула она. – У своих собак ты будешь языком жопу подтирать! Вон, видишь чёрный джип? Это моя личная крыша. И если ты ещё хоть одно слово скажешь, они выйдут и трахнут тебя в рот и в попу. И твои дражайшие родители останутся без квартиры. А на своего Андрюшу можешь не надеяться. Они сказали – пусть не выступает. А будет за тебя что-то вякать – они и его отвафлят!
Такой уж наглости я не вытерпел. Я схватил эту бешеную стерву за шкварник, и с силой толкнул прямо на джип.
-Видал я, какая это тебе крыша! Это ты им попробуй доказать, а мы посмотрим…
Всё-таки толкнул я её прилично – она налетела всем телом на джип, выставив вперёд руки с монтировкой. Удар от монтировки пришёлся в аккурат на боковое стекло, которое тут же разбилось., а сама Маринка упала на асфальт. Такого я и сам не ожидал, и стоял возле своего «Москвича», в полном оцепенении. Тут все двери джипа одновременно открылись, ко мне направились трое рослых бритоголовых парней. В следующее мгновение я почувствовал резкую боль от ударов по скулам, челюстям, животу; солёный вкус крови во рту, затем у меня в глазах потемнело, и я потерял сознание.
Очнулся я в лесу. Всё тело ныло от нестерпимой боли, я плохо понимал, что происходит, и лишь смутно различал какие-то фигуры в спортивных костюмах. Они произносили какие-то фразы – то ли обращались ко мне, то ли между собой – я ничего не мог понять. Потом до меня донеслись женские крики, и я узнал голос Маринки. Потом я понял, что они совокупляются, а затем разглядел и джип, из которого доносились её стоны и чьё-то сопение. Я вновь впал в забытье, а очнувшись, почувствовал, что моя одежда вся мокрая, и мне в нос ударил стойкий запах мочи. Теперь я различал голоса – это Маринка говорила с теми головорезами из джипа.
-Пацаны, дайте ему в рот! Ну, что вам, в падлу, что ли? Он же такое чмо…
-Да нельзя ему в рот давать! За прогон мы его ещё сможем опустить, а если сразу – нас же старший убьёт за беспредел!
-А что ваш старший? Что, этот лох, что ли, к нему пойдёт? А ваш старший что, его не пошлёт? Ему что – не в падлу будет с опущенным бакланить?
-Слушай ты, не лезь не в своё дело! Мы его и так отпинали, обоссали, сейчас пусть расписку на бабки подпишет, а если прогонит – тогда и опустим его, как фуфлыжника.
Потом был какой-то сарай, яркий свет лампы, и когда я очнулся, ко мне подошёл один из этих типов.
-В общем, так, козёл. Понял, за что схлопотал?
-Понял, понял… - выдавил я, с трудом ворочая языком. – Джип… стекло…
-Короче, попал ты, мудила! Конкретно попал! Косяк тут чисто твой, а ты ещё на девчонку какую-то валить пытался! А за такие косяки вообще-то опускают!
-Что я… она сама… понтовалась, что вы - крыша её…
-Слушай, ты, завали свой тухлый базар! С ней ты сам будешь разбираться. Ты не ей, ты нам стекло разбил. Короче, так. Вот тебе ручка, подпиши. Сам ты сейчас такого нацарапаешь, что хрен разберёшь. Тут уже всё написано. Ты только подпиши. Если не хочешь раком становиться, а то мы мигом с двух сторон тебя оформим…
Он дал мне ручку, и я поставил извилистую закорючку на бумаге, на которой было написано следующее:
«Я, Черногорский Вениамин Порфирьевич…» (да, тогда меня официально так и звали) - дальше шли все мои паспортные данные. Это Маринка их втихаря себе переписала в записную книжку, и вот они ей пригодились. «Сегодня, 21 марта 1997 года, разбил стекло автомобиля… и обязуюсь возместить причинённый мной материальный и моральный ущерб пользователю этого автомобиля Иванцову Максиму Витальевичу. … 1 апреля сего года, обязуюсь прийти в казино «Эльдорадо», возле гостиницы «Виру», и принести вышеназванному Иванцову 3000$ (три тысячи долларов США), наличными… Гарантами моей платежеспособности являются мои родители…»
Я испытывал при этом полнейшее безразличие. Никаких денег я им платить, естественно, не собирался, а собирался обратиться к Андрею. И уж, не за деньгами, конечно же, а за помощью совсем иного рода. Моим родителям, думал я, вряд ли что грозит – они тут вообще не при делах, а если к ним эти уроды и приедут – они сразу же в полицию обратятся. А если Андрей мне не поможет, я просто повешусь. На хрена оно мне сдалось, такое существование!
И очнулся я после всего этого на автобусной остановке, где-то на просёлочной дороге в незнакомой загородной местности. В той же замызганной куртке, пропитанной кровью и мочой, с экземпляром расписки в кармане.
Тут на остановке остановился – нет, не автобус. То был фургон «ГАЗ-52». Оглядев меня, водитель присвистнул. Затем открыл дверь, и помог мне сесть в кабину.
-Кто это тебя так? – это был простой, русский мужик лет пятидесяти, в тельняшке, с загорелым лицом и руками. На руках его красовались татуировки флотского содержания.
-Да так… хулиганьё… денег требовали. Мне бы в Таллинн!… Где я?
-Недалеко от Раквере. Ладно, Бог с тобой. Довезу я тебя до Таллинна, не брошу же я тебя на дороге.
-Где это ты так нарвался? – спросил водитель. В машине меня укачивало – понятное дело, «газон» всё-таки, и я тут же впал в забытье, и ничего уже не слышал.
-Слышишь? Мы в Таллинне! Куда тебе?
Водитель тормошил меня, но я всё воспринимал, словно во сне. Как будто я находился в какой-то непонятной оболочке, и даже уши у меня были словно заложены ватой.
-Мне… позвонить надо… на мобильный. У Вас есть карта?
-Есть – ответил водитель. – Сейчас, подъедем к будке…
Андрей, к счастью, оказался дома, и я попросил водителя:
-Отвези меня на Пярнуское шоссе! К загсу, там, напротив…
Андрей уже ждал нас на улице.
-Спасибо, коллега! – сказал я на прощание водителю. – Знаешь… я ведь тоже шофёр…
-Где ты его подобрал? – спросил его Андрей.
-Да какая разница? Скажи спасибо, что жив ещё!
-На, держи. На бензин – Андрей протянул шофёру несколько купюр, а мне сказал: - А тебя сейчас повезём в скорую. Потом расскажешь.
Спартанская обстановка кабины фургона сменилась комфортабельным салоном «Фиата». Дальше смутно припоминаю – приёмный покой, откуда меня уже отвели в палату… И на следующий же день ко мне в больницу пришёл Андрей.
-Привет, ветеран войны! – сказал он, ставя на тумбочку корзинку с фруктами. – Ну что, рассказывай, где это тебя так контузило.
-Да это опять Маринка постаралась – пропыхтел я. - Выхожу из базы – смотрю, мою машину бьёт. Я на неё наехал, а рядом джипчик стоит. Она мне на понтах вся такая: мол, её крыша. Ну, я её толкнул, она им стекло разбила этой самой железякой. Дальше ни хрена не помню. Какой-то лес… они там ещё трахались, не отходя от кассы, потом в сарае какую-то бумажку заставляли подписывать. Она, кстати, там. В тумбочке.
-Кто в тумбочке? Бумажка или Маринка? – шутливо спросил Андрей, открывая тумбочку. – Знаешь, Миша? – добавил он, ознакомясь с содержимым. - Плохая это бумажка. Ей в туалете подтираться жёстко. А эти ребята теперь ещё сами раскошелятся. Нечего беспредел творить. Кто они хоть такие, на кого они работают? Не сказали, конечно? Что они там вообще делали?
-Я-то откуда знаю? Джип «Мицубиси-Паджеро», номер там, в бумажке указан.
-Вот и прекрасно. Я по компьютеру пробью, чья это тачка, а заодно проведаю, что за лох этот Максим, и на кого от шестерит. А после этого я поговорю с ихними старшими. Не с теми, под кем этот сопляк колобродит, а с теми, кто ими самими командует.
Уловив мой удивлённый взгляд, Андрей добавил:
-Запомни, Миша: между понятиями «лох» и «танкист» стоит знак равенства. У этой шпаны какая логика? Запугать человека, чтобы тот побоялся куда сунуться. Пусть думает, что вся ментура куплена, и что туда нет смысла обращаться. Один чёрт, не помогут, только ещё хуже будет, поэтому лучше смириться, лапки поджать, и заплатить. И этим они и живут, у них работа такая. Один лоханулся – заплатил; второй лоханулся – заплатил. А третий взял эту портянку, и пошёл с ней в ментовку. Кого сразу за шкварник хапнут? А теперь - как ты думаешь: стал бы Ферзь или Коля Питерский на таких портянках светиться?
-Медведевские они, я слышал…
-Уверен? – усмехнулся Андрей. – Мало ли, что они лопочут? Они и шахматистами могли себя назвать, если уже совсем обезбашенные. Это мне ихний бугор скажет – чьи они. Не парься, выгорит. Я же тоже говорю не с бухты-барахты. Ни фига себе – косяк: у кого-то в бригаде пацаны беспределом занимаются, понятия не соблюдают! А теперь подумай: кому это выгодно. Ты-то сам и на фиг никому не нужен. Им наплевать, кто ты по жизни, что у тебя за заморочки. Поэтому выяснять, что это там за Марина, и что у вас с ней за тёрки, никто не будет. Зато у них есть хороший предлог – кого на чём прижучить. Только этим надо умело воспользоваться.
-То есть что… - неуверенно начал я, теряясь в смутных догадках.
-А ничего. Я насчёт тебя поговорил кое-с кем, так что к ихнему командиру я уже поеду не один. А расклад будет проще простого. Девочка ноги раздвинула – мальчики отблагодарили. За её косяк тебя напрягают. Ещё пострадал ты сам, и твоя машина. Ладно, Миша. Не скучай, я дальше полетел…
Андрей направился к двери палаты, но тут же развернулся и тихо сказал:
-А ты, Миша, лучше помалкивай. Эту девку ты видел впервые в жизни, и знать её не знаешь. Потому что если ты ляпнешь про свою с ней любовь, то ты всех в дерьмо посадишь. Чем – думаю, не стоит объясняться. Есть две разные категории: есть человек, и есть форшмак, фуфел. Это всякие лохи, чмошники и вся та шушера. За человека – всегда впрягутся, ему всегда помогут. А за фуфела – никогда. Фуфел – сам виноват, что он такой фуфел, и так ему и надо. А кто за него впрягается – тот сам фуфел.
-Так я что, по-твоему… - начал я, но Андрей резко перебил:
-Кто там твою машину бил, у автобазы?
-А хрен её знает! Малолетка какая-то, наркоша, или пьянь подзаборная…
-Как эту девушку зовут, я что-то запамятовал?
-А я что, спрашивал?
-Молодец, Миша. Человек – и он попрощался со мной за руку.
 
…Меня выписали из больницы через неделю.
-Поздравляю с праздником! – встретил меня Андрей.
-Да уж, нечего сказать, праздник – вздохнул я.
-Ты что – Андрей ткнул меня пальцем в грудь – первое апреля! Твой профессиональный праздник! Садись, поехали… - он извлёк из кармана связку ключей, и протянул мне.
-Куда поехали? – не понял я.
Андрей кивнул на стоявший у тротуара красный «Москвич».
-Это чей? – опешил я.
-Твой – подбодрил Андрей.
-Хочешь постебаться? – сказал он, когда мы уже ехали в машине. – Эти поросята и в самом деле медведевские оказались. Младшее звено бригады Руслана, а он уже под Медведем ходит. Поговорили мы с Русланом, и с Медведем тоже поговорили. Как же так, Медведь? Чего это у тебя бугры такие тупые – у него пацанята резвятся, беспредел творят, да на всяких сучек работают за палку; а бугор об этом ни ухом, ни рылом? Давайте-ка лучше сделаем так. Чего нам из-за всякой шушеры друг другу жизнь портить – замнём лучше эту тему. Чтоб больше никто и нигде об этом не вспоминал. Вот этот самолёт – Андрей многозначительно обвёл рукой вокруг – тебе сам Медведь жалует. Машина хорошая, хоть и год 84-й. Сосед у него помер, семь лет, считай, в гараже простояла. На бабку оформлена – так не в бумаге же счастье… Ничего, надо будет – переоформим.
-А с моими-то что? – недоверчиво хмыкнул я.
-Что с твоими? Жёлтый всё, покойник. Кузов восстанавливать – дороже обойдётся. Да и тот, второй, что ты на запчасти купил. Зачем он тебе? Чтобы опять туда ходить, общаться с Тампошей? И чтобы Коля, вместе со всей своей компашкой, тебя всё время подковыривал про эту маленькую сучку?
-Не, то хорошая машина была. Кузов уже ни к чёрту, но нутро – капитальное. И мотор, и ходовая…
-Были – передёрнул Андрей. – Теперь знаешь что? Я их обоих этому самому Коле подарил. На металлолом. Ясно? Так что о них обоих забудь. У твоего тоже запчастей в придачу – целый гараж…
-Ещё у того зелёного номер был прикольный. 687SHT.
-А ты что – пасьянсы раскладываешь? – усмехнулся Андрей.
-Да я про буквы… - уклонился я. – Смерть кому-то от террора! А кому – буква сама за себя говорит!
-А я – про цифры – парировал Андрей. – Если выпадают карты – 6, 8, 7 – то это означает ложь и предательство. А если при этом чёрное на красном – то это кровь и смерть. Кстати, а зелёный снят с учёта?
-Давно уже… Я ж его на запчасти купил! Перегнали – и сняли…
Некоторое время ехали молча.
-А с этими что? – после долгих колебаний, осторожно спросил я.
-С чем – с этими? – Андрей сделал вид, что не понял, к чему я клоню.
-Ну, с Маринкой, с Иванцовым этим, ещё там с кем… - пробормотал я, и внезапно ощутил внезапный прилив непонятной тревожности.
-Со шпаной своей Руслан сам разберётся, а сам Руслан – уже Медведя головная боль. Тебе-то какое дело? Можешь не париться – ты знаешь, с кем я ездил в гости к Медведю? Думаю, после такой посиделки тебя уже никто не тронет.
-Андрей! – обратился я к нему снова через некоторое время. – Если действительно всё это так легко разрешается, то почему же ты палец о палец не ударил за всё то время? Посмотри – на меня сейчас страшно смотреть!
-А что – у тебя были с ними какие-то проблемы? По-моему, всё в полной любви и согласии: как они говорили, так ты и делал. Да и вообще, я ещё до того не опустился, чтобы возиться со всякой мелкой мразью, и играть в их детские игрушки. Хочешь ответного хода – делай сам.
-А ты прикроешь? – спросил я.
Мелкая мразь! Значит, для моего друга Андрея это мелкая мразь. Но как же тогда я – не только возился с этой мелкой мразью, но и был всецело в их власти, позволяя им, ничтожным мерзким существам, держать себя фактически в рабстве! Как такие мелкие мрази посмели довести меня до полной деградации, полного истощения, полной потери человеческого достоинства! И теперь мне, что – всё забыть и простить, как будто так и должно быть? Может, ещё и поблагодарить их?
-Знаешь, Андрей – у меня однажды уже был инцидент со стеклом.
-Я помню – коротко усмехнулся он. – Твоё двадцатилетие и Толстый.
-Когда в бар ворвались молодчики из «Кодукайтсе», избили нас, а этот козёл в белой куртке разбил дверное стекло головой Толстого.
-А ты, дурак, лоханулся и заплатил. Нет, чтобы сразу звонить в полицию и катать предъяву на этого козла в белой куртке. У вас же ещё свидетелей четыре человека. Какая разница, чем эти педики вас пугали?
-Этот ублюдок ещё мне так заявил: «А ты чего стоишь, такой недовольный?». И – по морде меня, сука, по морде! Ещё и с таким наслаждением… Ничего. Три года прошло. Думаю, он меня уже давно забыл… Но Гоша будет первым.
И, хоть Андрей и не ответил на мой вопрос – прикроет он меня или нет, если я начну давать ответный ход – но я уже знал, что он прикроет…
 
Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич
 
Сегодня, в течение всего дня, меня не покидало непреодолимое ощущение замкнутого круга. Где бы я ни был, что бы я ни делал – меня постоянно преследовало странное чувство, как будто здесь я уже был, и это мне уже доводилось пережить. Подобное предчувствие мной овладело, когда я ехал на автовокзал встречать эту Катю – передо мной проносились, как обрывки киноленты, или запомнившиеся фрагменты снов, а то и галлюцинаций; и, приехав на автовокзал, я увидел всё это воочию – обезумевшую от ужаса девушку, с душераздирающим, нечеловеческим криком, убегающую в никуда. И снова – телефонные будки, шоссе, пярнуский курортный бордель, сытые рожи подвыпивших иностранцев, приехавших сюда за дешевизной, и чувствующих себя здесь полными хозяевами. Хозяйка этого заведения, говорившая со мной, словно какая-нибудь воспитательница с прыщавым пацанёнком. Её жлобы, бортировавшие мою запаску, и проверявшие меня, словно я намеревался у них что-то украсть, или околпачить. Как будто в первый раз меня видят. Зато в последний – по крайней мере, перед долгим затишьем. А лучше – если вообще в последний.
И снова шоссе, снова город Таллинн, морока с этим Козловым… Что сегодня на него нашло, на этого Козлова – глаголил о спасении души, как будто священник какой. Хотя мне он больше напоминал зарвавшегося сектанта. Не он первым мне предлагал «очиститься» и «покаяться». Я и без того, уже наслышан всякого рода «доброжелателей», наперебой предлагавших мне «спасение» и «покровительство». Их сочувственно-жалостливых речей, насчёт того, как мне плохо живётся, что у меня - такого хорошего, такое плохое окружение, которое прямо-таки ездит на моём горбу и чуть ли не смерть мне готовит. Поэтому я просто молча выслушал его, стараясь особо не выражать эмоций, а эмоция у меня была одна-единственная: достали! Все и всё – достали! Отстаньте вы от меня, наконец, оставьте меня в покое!
И вновь, из круга внутреннего я плавно перешёл в круг внешний. Или наоборот? Я уже, как на «зависалове», потерял счёт этим кругам, вертясь, словно белка в колесе. Снова те же самые картины – автовокзал, девушка, Андрей, бар… Да и сейчас, кстати, я опять еду в Пярну. Только уже по другой дороге, и пункт назначения у меня теперь другой.
И ещё эта девушка… Нет, не Катя, а вторая – Ольга. Она, в отличие от Кати, не впадала ни в ужас, ни в панику; напротив, среагировала на меня и на мой «Москвич» абсолютно равнодушно. Мне даже показалось – подчёркнуто безразлично, с ледяным высокомерием. При встрече она со мной даже не поздоровалась, только кивнула головой, когда я сказал ей, что я от Андрея, и молча села в машину.
По дороге мы не говорили. Да там и ехать было, честно говоря – за такое же время можно было смело дойти пешком. Зато Андрей меня прямо-таки ошеломил, выразив удивление: как это мы с Ольгой до сих пор «ничего ещё не придумали», ведь она приехала сюда, в Таллинн, только ради меня! Ради меня? Как это – ради меня?
Поэтому совершенно естественно, что я растерялся. Хотя, что греха таить, эта девушка мне понравилась. Красивая, со вкусом одета. Интеллигентна, начитана – судя по её редким обменам фразами с Андреем. Я же чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке. Пытался я заговорить с Ольгой – но со стороны это выглядело смешно, нелепо, ребячливо – Андрей иронично улыбался, Катя от души хохотала, а сама Ольга сначала, видать, удивилась, а потом лишь разочарованно вздыхала. Наконец, мы собрались расходиться. Катя намеревалась переночевать у Андрея, поскольку до Тарту добираться ей было уже не на чем. Андрей – в шутку ли, всерьёз – приглашал и нас с Ольгой, на что девушка так и ответила:
-Андрюша, ты что – шутишь, что ли?
-Нет, я не шучу – ответил Андрей. - Каков главный критерий актёрского мастерства и таланта? Естественность и правдоподобность. Посему я бы душевно рекомендовал бы вам, мягко говоря, продолжить сегодняшний вечер в приватной обстановке. Например, у меня дома. В гостиной расположится Катя, одну комнату займу я сам. Итого в вашем распоряжении две комнаты, кухня и раздельный санузел, с джакузи и душевой кабиной. В конце концов, Миша, почему я должен за тебя проявлять инициативу? К тебе приехала твоя девушка. Не вести же ей тебя на ночь к своей престарелой бабушке.
От такого поворота я действительно опешил. В оцепенении я застыл, лишь вращая зрачками - то на Андрея, то на Ольгу, видя, как и она ошалело уставилась на него, с неподдельным удивлением, сквозь которое едва проступало возмущение и негодование. Мол, как же так – он называет её моей девушкой, да ещё и недвусмысленно предлагает нам провести ночь вместе.
Видя, в каком затруднительном положении оказались оба – мы с Ольгой, Андрей вновь взял инициативу на себя.
-Оля, ну ты что, не видишь – Миша стесняется. Это естественно, если учесть то, при каких обстоятельствах вы разошлись. Конечно, Миша, это говорит вовсе не в твою пользу. Но давайте отбросим в сторону все эти неприятные воспоминания. Ведь до этого у вас было всё так замечательно! Такая прекрасная пара – даже я вам завидовал. Мечтал о том, когда же я, наконец, погуляю на вашей свадьбе. А ещё лучше – если в роли свидетеля. Хотя вы, с другой стороны, делали правильно – прежде, чем решаться на такой шаг, обязательно нужно лучше узнать друг друга. Так что, почему бы вам сегодня не начать всё сначала?
-Андрей, ты прекрасный артист, но сваха из тебя, скажу честно, ни к чёрту – засмеялась Ольга.
-А вы с Мишей, по-моему, в свахе и не нуждаетесь – Андрей сменил тон с шутливо-балагурящего на твёрдый и безапелляционный. - Суть ты уяснила, а в каком виде ты это представишь – уже на твой художественный вкус.
-Интересно, как ты сам себе это представляешь? – поморщилась Ольга. – Ну, посуди сам. Мне кажется, он и женщину-то видит вообще впервые в жизни.
-Всё когда-то в жизни делается впервые. Потом уже – во вторые, в третьи, и так далее – рассудил Андрей. – Мишка хороший парень. Он пережил в жизни кое-что, и его некоторые странности – это его защитная реакция. Вот и помоги ему увидеть женщину. И не только увидеть, но и почувствовать.
-Ну, знаешь ли – передёрнула Ольга. – Какими бы не были его переживания, это ещё не значит, что надо вести себя, как лунный мальчик, и теперь от этого «кое-чего», ругаться с головой. У всех нас было в жизни «кое-что».
Ольга ненадолго задумалась, и потом добавила:
-Кто умудрён тяжким опытом - тот так, как он, держать себя не будет. А если его «кое-что» - обычная подростковая драма, а он теперь строит от этого всю свою оставшуюся жизнь, то, по-моему, ему ещё рановато. Пусть немножко подрастёт.
У меня мгновенно начались «гонки» и «запарки». Так называется состояние необычайной нервозности, тревожности, беспокойства, мнительности, возникающее после пика амфетаминовой «прухи», переходящей в «отходняк». Всем своим существом я переживал, анализировал, пытался найти ответ на вопрос: почему так? Вот и эта женщина меня попросту не воспринимает, и считает меня мальчиком, которому всё ещё рано, и который, в довершении всего, не ладит с головой!
Я пытался за ней ухаживать: что-то подать, что-то поднести – и испытывал лихорадочное биение сердца, лицо и ладони потели, я готов был провалиться сквозь землю. Мне самому моё поведение казалось неуклюжим и комичным – ни дать, ни взять - мистер Бин! Тогда я пошёл в клозет и «закинулся». То есть, нюхнул немножко «фена». Стимулятор вызвал субъективное «просветление мозга». Всё во мгновение стало казаться ясным и понятным. Появилось ощущение уверенности в себе, в своих силах… Я понял: виноват во всём стереотип, и Ольга только того и ожидает: стандартного ухаживания. Стереотипный тон, фразы, знаки внимания, одним словом, «всё», как делают «все», для того, чтобы ответить на это такой же стандартной женской реакцией – кокетливым флиртом, заканчивающимся либо сближением, либо вариантом «динамо». Я же не оправдал ожиданий, мой подход не соответствует стереотипу, отсюда у неё и вывод – что я ничего не понимаю, ещё не научился, «как надо» и «как все»…
-Что ж – снисходительно улыбнулась Ольга – пусть мой кавалер, в таком случае, подвезёт меня до дома.
Правда, из бара я повёз её не сразу домой. Поехал в Пяэскюла, свернул в частный сектор, оттуда – на дорогу, ведущую в лесопарк, к озеру…
-Ты куда это меня везёшь? – возмутилась девушка.
Я страшно сконфузился и растерялся. В голове опять всё перемешалось, и я совершенно забыл, что же на самом деле хотел сказать Ольге. Вместо этого получился детский лепет, помесь извинений с оправданиями:
-Я просто хотел показать тебе одно красивое место. Вот это, впереди – это Большое Собачье озеро. Как в Канаде – есть Большое Медвежье, и Большое Невольничье озеро. А то, куда я вёз тебя – это Байкал. Его ещё «баранкой» в народе называют. Потому что там остров посередине. И вот, просто я хотел, чтобы ты увидела…
-Миша, не надо, я устала. Отвези меня домой, я прошу.
Я резко развернулся, и направился в обратную сторону. Кратчайшей дорогой я выехал к элеватору, оттуда свернул на Пярнуское шоссе – самую длинную улицу, не только в Таллинне, но и во всей Европе тоже. У переезда я свернул к кладбищу, дальше мчался мимо нового здания полиции, казарм, заброшенных воинских частей… И всю дорогу мне казалось, что за мной кто-то следит. В зеркале всё время маячили, хоть и сохраняя приличную дистанцию, то потрёпанный красный «третий бумер», наподобие того, что соревновался с нами в день пикника, то жёлтая «шестёрка», то вообще какой-то микроавтобус. «Да кому я, чёрт побери, нужен ещё, чтобы за мной следили!» - успокаивал себя я. – «Опять гонки нелепые!»…
Ольга всю дорогу молчала. Я тоже не находил нужных слов, хоть мне и хотелось с ней заговорить. Но как, и о чём – для меня эта задача оказалась непосильной. Лишь на прощанье я, набравшись храбрости, спросил:
-Если что, как тебя найти?
-Если что, Андрей тебе сам всё скажет.
Хлопнула дверь моего «Москвича», и Ольгин силуэт растворился в глубине двора. Я включил передачу, и тронулся. Мне хотелось уехать, умчаться, куда угодно, лишь бы подальше от этого замкнутого круга!
Куда мне ехать? Да какое это вообще имело значение? Только несколько часов назад я говорил с Козловым. На сей раз миновало. Какой-то козёл сбил на красном «Москвиче», как у меня, коляску с ребёнком. Причём не чьим-нибудь, а Катиным. Поэтому я должен на некоторое время «залечь», потеряться из виду – во избежание лишних тасканий и нервотрёпок, да чтобы ещё и «под раздачу» не попасть. Пусть думают, что и я отправился туда же. Раз я не «потерялся» сразу, значит, Козлов насчёт меня пока спокоен. Значит, я не в розыске, и даже не вхожу в число подозреваемых. Хотя уже со дня на день, с минуты на минуту, картина может измениться. Не по ребёнку, так по этой проклятой уголовной роже – одной, второй, третьей – меня начнут «пасти», прорабатывать… А улаживать эти проблемы – уже Андрея забота. Не я его втянул в эту канитель, а он меня.
Завтра утром я должен быть в Пярну. Прямая дорога – да и кривая тоже – всё равно идёт через Пяэскюла. Мимо Вальки, мимо озера, куда так и не состоялось наше романтическое путешествие с Ольгой. Нет, туда я не поеду. Просто физически не смогу сегодня опять повторить этот круг. Я жаждал активных действий, смелых решений, ответов на все вопросы. Жаждал разорвать круг, который, как мне казалось, сжимается всё теснее и теснее, вокруг моей шеи…
Первым делом я заехал в соседний переулок, чтобы принять ещё дозу – четверть грамма, что за сегодняшний день составляло бы уже целый «полик». Извлёк из кармана телефонные карточки – «поляну» и «разводило», высыпал порошок, свернул «трубу»… Уже привычный процесс, к которому я ещё совсем недавно прибегал лишь изредка, и мне даже в голову не приходило, что я вообще когда-нибудь стану наркоманом. И буду «задуваться» целыми «граммофонами», париться на «заморочках» и «лечиться» от них «догонками».
Не, этот фен ядрёный, что надо. «Приход» от него капитальный – когда первая капля из ноздри по носоглотке стекает в горло. Сперва меня обожгло приятной горечью, из глаз брызнули слёзы, словно от лука – и я внезапно ощутил пробуждение от многолетней дрёмы, прилив бодрости и энергии. Не столько физической, сколько моральной. Интеллектуальной. Духовной. Как у Архимеда – только дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Усталость и нервотрёпки остались где-то далеко позади.
Я поплутал по улочкам Тонди и Лиллекюла, обогнул центр города, свернул в Ласнамяескую «канаву», выбрался из неё на первом же подъёме – меня не покидало ощущение, что за мной следят, и поэтому я старался не ехать долго по одной и той же дороге. Дальше я уже крутился по панельно-коробчатым микрорайонам, вдоль чахлых рощиц и пустырей, заваленных строительным мусором – и так до самого края Ласнамяе, до переулка, мимо нескольких шестнадцатиэтажных «свечек», стоявших на самом конце микрорайона и города. Переулок плавно перешёл в ухабистую грунтовую дорогу, выходящую, наконец, на Ленинградское шоссе. Осмотревшись по сторонам, и убедившись в отсутствии ментов, я, наперекор Правилам, наискось пересёк шоссе, и выехал на кольцевую.
По кольцевой я ехал, безбожно превышая скорость – благо дело, дорога была пустой, лишь одна-единственная машина попалась навстречу, почти под виадуком в Юри. Сзади никого не было. Если даже меня кто-то и «пас», значит, они меня упустили.
За несколько минут я долетел до Вильяндиского шоссе, и, миновав утопающую в садах дачную окраину, ещё прибавил газу. «Москвич» стремительно мчался по шоссе, а мой взбудораженный разум решал одну, пожалуй, самую наболевшую проблему моей жизни. Почему всегда так? Почему ни одна женщина… Ведь я уже давно не ребёнок, даже не подросток, мне уже почти двадцать пять! А я, если пользоваться терминологией Громозеки, ещё девственник! Мальчишка!
Хотя одна связь у меня была. Была в моей жизни одна-единственная женщина, если у кого-нибудь язык вообще повернётся назвать эту маленькую сучку женщиной.
Эта связь была исключением из правила, но мне она не принесла – не то, что счастья, или хотя бы ощущения своей мужской сущности, но напротив – стала проклятием всей моей жизни, породив массу всевозможных проблем. Да что там проблемы – из-за этого я перестал быть сам собой, потеряв всё то, что мне удалось создать за годы сознательной жизни. Здоровье, силу, нервы, работу, перспективы, уважение к себе, наконец, время, деньги и машину – хотя последние две вещи кажутся в сравнении с остальными просто мелочью, пустяком. Гораздо страшнее то, что я утратил свою сущность, перестав быть Михаилом Феоктистовым. Который, пусть не так, чтобы выдающийся, или хотя бы «классный парень». (Можно сказать и «крутой парень», но сейчас это выражение ассоциируется со всякого рода «деларами» и бандитами, поэтому лучше всё же сказать «классный») – но, во всяком случае, настоящий мужик, твёрдо стоящий на ногах, и знающий себе цену. К чему я стремился, чего я добивался годами, как мне казалось, упорной работы над собой: ежедневные тренировки в атлетическом зале, изучение серьёзной литературы, преодоление нежелательных черт характера и воспитание других, в противовес тем. И вот, все мои старания пошли насмарку, и этот мой Феоктистов буквально в одночасье рассыпался, как карточный домик, и вместо него вновь всплыл Черногорский – тот самый, что являл собой жалкое зрелище затравленного ничтожества, напрочь лишённого человеческого достоинства. Беспомощный, бесхарактерный и бестолковый, одержимый лишь всесильным страхом и слепым озлоблением. Тот самый Черногорский, которого я считал ошибкой природы, недоразумением, притом уже исправленным – потому что я вырос из детства, а он остался где-то там, и давно уже погребён в пучинах океана времени.
И этой «роковой женщиной», как это ни абсурдно, оказалась Марина Романова.
А начиналось всё так легко и безоблачно…
 
Лето 1996г – весна 1997г.
Три года тому назад – как раз в июле 96-го – я работал кладовщиком в одной торговой фирме. На жизнь я не жаловался. На работе меня уважали – я начинал с простого грузчика досок, да ещё бегал, что называется, «на общественных началах» в ангар, что находился в аккурат за площадкой пиломатериалов. Поскольку магазинные продавцы, в чьи непосредственные обязанности входило выдавать товар из ангара, в нём не ориентировались, зато я знал его наизусть. Благо дело, принимал участие в погрузках-разгрузках. И, когда фирма расширилась, другой кандидатуры, чтобы заниматься тем ангаром, просто не было: я знал - и свой товар, и клиентов - буквально лучше всех. Ну, и зарабатывал я, по тогдашним меркам, тоже вполне неплохо.
Я ходил в атлетический зал. Не так регулярно, как раньше – в бытность «пэтэушником» да опосля, но развит был вполне прилично. Ворочал с плеча двухпудовую гирю по пятьдесят раз и больше, толкал от груди полтораста кило… И это также мне придавало ощущение уверенности – мол, я твёрдо стою на ногах.
Была у меня машина – жёлтый «Москвич». Я любил ездить на нём – по городу, на природу, кататься по Эстонии с приятелями. Особенно, если подворачивалась возможность покатать и девушек.
С этого-то всё и началось.
«Москвич» мой был старенький, частенько ломался, и я постоянно ездил его чинить в бывшую 43-ю базу, где работал мой знакомый слесарь, Коля Демьяненко. Кто из приятелей познакомил меня с этим чудаковатым мужиком – я, честно говоря, уже не помню. Но уж не Андрей – это точно. Этот Коля постоянно подзарабатывал ремонтом машин, металлоломом – короче говоря, вертелся, как мог. К нему всё время приходили пацаны – тоже подзаработать. Почистить прицеп перед покраской, разобрать старую машину на металлолом – да мало ли, чего! Кем они приходились самому Коле – я в подробности не вдавался. То ли соседи, то ли просто знакомые. Кто-то из них приходился ему даже родственником. Хотя ладно, какое это имеет значение…
Разумеется, я довольно быстро перезнакомился и с ними, и мы, бывало, вместе ездили кататься на машине. Одним из них и был Мурат Борисов по кличке Тампоша – Колин бывший сосед. И раз Мурат мне предложил – давай, мол, съездим на природу. Ещё и с девушками…
Так вот я и познакомился с Наташей и с Мариной. Ехали впятером – Мурат, его брат, девушки, ну, и я. Марине было семнадцать лет, а Наташе – двадцать…
Мы расположились на берегу залива, достали «огнетушители»… Все развеселились – галдели, шумели… Шутили, смеялись, вспоминали какие-то весёлые истории. Я этого ничего не понимал. Кроме этого, я ведь был трезв – а потому и держался особнячком. Сам по себе.
Марина подсела ко мне первой:
-А ты что, такой скучный, тут сидишь?
Уже не помню, что я ей ответил, но у нас завязался разговор. Она жаловалась, что её никто не любит, что все парни ей попадались сволочи, что она хочет настоящего парня, настоящей любви. Сказала, что я ей нравлюсь. Строила мне глазки. Мы обнимались, целовались, гладили друг друга… Она сказала, что любит меня…
Мне было почти двадцать два года, но до того ни с кем ничего подобного у меня не было. Один-единственный раз, правда, я обнимал и целовал девушку. Даже носил её на руках. И то всё резко оборвалось. Короче, до Маринки все девушки меня попросту слали подальше, и я постоянно страдал от этого комплекса.
И вдруг – свершилось! Я просто потерял голову, я летал, как на крыльях, полностью заглушив в себе голос разума, и не замечая того, что и так бросалось в глаза, но я, очевидно, даже и не хотел этого замечать. Что, во-первых, Марина – умственно отсталая, и говорить с ней попросту не о чем. Со стороны, её разговор воспринимался, как болтовня десятилетней девчонки, целыми днями болтающейся во дворах и подворотнях, и соответствующее мировоззрение и жизненное кредо: на всех надо плевать, и делать всё наоборот, пить, гулять и веселиться, и ни о чём не думать. Что, во-вторых, она больно любит «принять на грудь», а в пьяном виде вообще теряет над собой контроль, и начинает «буянить» - бить и ломать всё подряд, воровать, терроризировать семью (да и какая там семья! Вечно пьяная мамаша и шесть слабоумных дочек, из которых Маринка – самая старшая), издеваться над слабыми – дети, старики, животные; липнуть к любому парню или мужику. Что, в-третьих, до того, как она встретила меня, её предыдущими кавалерами были мальчики 11-14 лет, для которых эта Маринка казалась взрослой женщиной, и сношения с ней воспринимались ими, как подарки судьбы, которые ещё надо заработать. И поэтому они терпеливо сносили то, что она с ними обращалась, как с вещами, причём своими собственными. Ходили перед ней, как шёлковые, слушались её беспрекословно и обожали её; её авторитет был неоспорим. И она ими командовала, чуть что – «наказывала», то есть унижала, била или требовала денег, и всё за них решала: что им можно, что им нельзя, что им нужно. Себя она считала при этом всегда правой, и позволяла себе всё, от них же требовала полной отчётности во всём. И эти ничего не понимавшие маленькие мальчики на это охотно соглашались, считая, что таковой и должна быть настоящая семейная жизнь. И этот аспект её жизни породил в ней соответствующую установку – грубо говоря, «мой кавалер – мой раб, что хочу с ним, то и делаю».
Вот на это всё я закрывал глаза, и тогда моя жизнь потекла в ином русле. Каждый день после работы я заезжал за Муратом, и мы ездили – сперва к Наташе, по которой Мурат безнадёжно сох, потом к Марине, затем отправлялись на природу. Там уже мы с Мариной обнимались-целовались, ворковали, как голубки, всякую чушь… И я тогда почему-то вполне спокойно воспринимал то, что она всё время под хмельком, что, когда я приезжаю, её дом всегда набит подростками. Я пропускал мимо ушей даже то, что она ходит в бар на Кярбери – как раз возле Валиного дома, и там отдаётся бармену-кавказцу за полтинник, а то и за сотню. А потом эти деньги и пропивает с мальчиками. Значит, выходит – я был готов стерпеть и это, лишь бы рядом была какая-нибудь женщина.
И в то же время я сдружился с Наташей. Я заметил, что когда мы к ней заезжали, я всегда подолгу разговаривал именно с ней, в то время, как Марина и Мурат перебрасывались своим бессмысленным лепетом. С Наташей же мы друг друга понимали – перед ней, как и перед Валей когда-то, я мог позволить себе быть сам собой, а не притворяться обезличенным и «обезбашенным» дегенератом, как перед Мариной. Но почему-то, несмотря ни на что, Наташа мне казалась такой взрослой и неприступной, и я, хоть и испытывал к ней явную симпатию, ни разу не проявил инициативу, не смея даже шага сделать в её сторону. Неужели я и вправду психологически так и остался ребёнком?
Тем временем Марина привыкала ко мне всё больше, позволяла себе всё большие вольности. Стала на меня покрикивать, ставить условия – наподобие «ты мой парень, значит, ты должен…», говорить со мной в приказном тоне, постоянно выражать недовольство тем, что у меня «всё не так», и поучать, что и как у меня должно быть.
Тогда я и совершил эту непростительную ошибку, дав волю своему детскому комплексу вины. И, вместо того, чтобы разумом оценить вздорный нрав Марины, и поставить её на место – я пошёл у своего этого комплекса на поводу. «Раз меня ругают, значит, я действительно, виноват. Значит, надо «исправиться», искупить свой «косяк», делать так, «как надо» - тогда, глядишь, и научусь, как надо жить с женщиной. А если уже даже и Маринка пошлёт меня подальше, то что тогда говорить о других, повзрослее да уровнем развития повыше? Тогда уже эта сторона жизни навек останется для меня недоступной». Вот так я, незаметно для себя, и оказался у этой малолетки «под каблуком», очутился в том же самом положении, что и её прежние мальчики. Правда, мне-то уже было далеко не тринадцать лет!
В августе Марина предложила мне переехать к ней жить. Я, естественно, согласился; да я никогда ей и не говорил «нет» - во избежание скандалов. На сознательном уровне я рассуждал: «Что эта Марина – молодая ещё; чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Правда же коренилась в подсознании: «Если я не буду ей подчиняться и плясать под её дудку, она меня просто-напросто пошлёт куда подальше» - этим она мне частенько грозила, и этого я подсознательно боялся. Ввиду всё той же патологической установки: «Если уже даже с ней ничего не выйдет – не выйдет уже ни с кем. Подобно тому, как можно ли вычислять логарифмы и дифференциалы, не зная таблицы умножения?». Откуда взялась та установка, я узнаю уже гораздо позже… Тоже в августе, только три года спустя.
Переехав к Марине, я стал жить по новым правилам. Всю зарплату я теперь отдавал ей, до копейки. Машина стала полностью в её распоряжении – ключи и документы были у неё, я на машине ездил только если вместе с ней, а на работу добирался общественным транспортом. Жил я впроголодь, спал по три-четыре часа в сутки, и всё время нервничал и дёргался. Марина беспробудно пьянствовала, влипала во всяческие истории, а обвиняла всегда и во всём меня. И на мне же и срывалась, постоянно требуя денег, и упрекая в несостоятельности, трусости, глупости и ещё чёрт знает, в чём. Сравнивала меня с какими-то Вовами или Ромами, с которыми их девушки живут, как у Христа за пазухой. Я же всё это воспринимал близко к сердцу, и делал всё, чтобы «исправиться», при этом терпел все её унижения – когда она заставляла меня целовать ей ноги, становиться перед ней на колени, или наказывала, как ребёнка – ставили в угол, или била ремнём по заднице.
Из её окружения я больше всех ненавидел Гошу Шувалова. Это был праздношатающийся шалопай, пьяница, хулиган и наркоман. Он был даже постарше меня, но выглядел много моложе. И тогда, в августе 96-го, когда у меня истощение только начиналось, было очевидно, что с этим наглым, но худосочным хлюпиком я справлюсь.
-Зачем ты опять устроила гулянку? – спросил я Марину, придя с работы и увидя, что в её квартире сегодня изрядно повеселились. Судя по пьяному, ухмыляющемуся лицу этого Гоши, и горе пустых бутылок, объедков и окурков. – Ведь собирались же ехать к Наташе, покупать тебе кожаную куртку!
-Чего ты бредишь? – нагло вылупился на меня Гоша. – Ты чего – не понимаешь, что такое посидеть, выпить, пообщаться…
-Я всё понимаю, но это же не значит, что надо просто так брать и спускать все деньги.
-Ну ты и дерьмо! – заявила Марина. – Жаба давит, да? Только и трясёшься, как эпилепсик (именно так она произносила это слово – она вообще многие слова говорила неправильно). – За деньги, за свою голимую тачку, да за задницу свою сраную. А я, между прочим, на свои деньги гуляю, а не на твои. А кожанку ты мне и так купишь. Ты обещал.
-Подписался – значит, должен! – вставил Гоша.
-А жрать на что? – возмутился я, но со стороны это прозвучало, как униженная мольба.
-А это уже ты должен думать! – вскричала Марина. – Да, Мишук… Дитё дитём ты! Тебе до бабы ещё жить и жить…
И вот так всегда – когда приходил этот проклятый Гоша, для меня начинались настоящие пытки. Они вдвоём унижали меня, издевались, оскорбляли, обвиняли во всём, что только в голову приходило.
-Не понимаю, Марина, как ты только живёшь с этим сосунком!
-Люблю – вот и терплю…
И тогда я затаил злобу на этого Гошу. Вида я не подавал, напротив, подавлял в себе это, прикидываясь слабеньким и беспомощным, бессильным что-либо сделать против, и даже не имеющим подобных намерений. Я терпел все его обиды, скапливая в себе эту злобу, и зная, что в один прекрасный день, когда эта бочка наполнится, поскольку какой бы огромной она ни была, но у неё тоже есть дно, и есть края – я вылью на него всю её. Без остатка.
А с другой стороны – ещё теплились во мне чувства к этой Марине. Я боялся её потерять – а почему, я уже пояснил. Это и заставляло меня терпеть, скрепя сердце – и её выходки, и участившиеся приезды Гоши, нашедшего себе просто новое развлечение. Таким образом, я стал в их компании не только личным шофёром и мальчиком для битья, но настоящим безропотным рабом, исполнявшим все их прихоти.
… Однажды я вёз их по району. Маринка и Гоша были пьяны. По тротуару навстречу шла девчонка лет четырнадцати…
-Останови! – в неистовой ярости, с пеной у рта, закричала Маринка. Я остановился.
-Ты, сука, что, совсем, что ли, попутала? – заорала она на эту девчонку. – Сколько уже времени прошло? Где деньги, сука? Я тебя сейчас… Так… Поехали в лес! Миша! – скомандовала она. – В машину её!
Оказалось, несчастная малолетка должна была ей двадцать пять крон. Но всё же, думая, что у неё намерения просто напугать девчонку, а может, просто уже из заученной боязни ослушаться Маринки, я помог усадить девчонку на заднее сиденье, и повёз всю компанию за город. В лес, за аэропорт.
Свернули с дороги на просеку, проехали с километр, остановились. Маринка вышла, открыла заднюю дверь, вытянула свою несчастную должницу, стала её избивать. Гоша сидел и ухмылялся, любуясь зрелищем. Маринка тем временем заставила девочку раздеться.
-Миша! – рявкнула Маринка. – А ну-ка, иди сюда! Давай, трахай её. Я кому сказала!
-Ты что, Марин… - виновато залепетал я. – Да как я могу… изменить тебе? Я не могу, у меня не получится, да и зачем это надо, это же статья петушиная…
-А ты и так опущенный! – сквозь скривленный рот выдавил Гоша.
Я молча «проглотил» и это оскорбление. «Ничего, ничего» – думал я про себя. – «Наслаждайся лёгкой победой, тварь паскудная. Я тебе это потом припомню. Всё сразу припомню!».
-Я кому сказала! – с пеной у рта кричала Марина.
-Я не могу – беспомощно процедил я.
-Ты видишь, как я её разукрасила? – прошипела она, безумно вытаращив на меня глаза. – Сейчас и тебя так же!
-Слушай, может быть, хватит? – вступился я. – Давай, я тебе за неё эти деньги отдам!
-А чего это ты, сучья рожа, за неё вдруг впрягаешься? – зашипела Маринка. – Ни хрена себе, заявочки!
Она стала бить меня кулаками по лицу. Сперва я даже не защищался, но потом мне это надоело, и я подставил руки для защиты…
-Ты что, оборзел? Куда руки суёшь?
-Хватит бить! – взмолился я.
-Хватит, говоришь? Хватит, говоришь. Он говорит – хватит бить – обернулась она к Гоше.
-Ничего – ухмыльнулся тот. – Сейчас я добавлю.
-Ладно, не буду больше – с деланной покорностью пробормотал я, и продолжал дальше терпеть. В мозгу пульсировала одна мысль: «Потом припомню! Всё сразу припомню!». Маринку я при этом выгораживал, считая единственным виновником её безобразного поведения этого ненавистного Гошу…
В конце концов, это развлечение им наскучило. Девчонка оделась, мы усадили её в машину, довезли до города, где и высадили на автобусной остановке.
… Через неделю после вышеописанного события состоялся ещё один пикничок – опять был Гоша, и ещё соседский мальчишка лет четырнадцати, заходивший к Маринке почти каждый день. Поехали мы на речку Пирита. Перед этим, правда, заехали на Кярбери, Маринка пошла в бар к этому кавказцу, а через минут двадцать вышла оттуда уже пьяная, вдобавок с деньгами и с бутылкой водки.
Что она там делала, в этом баре – я прекрасно понял. Но не подавал виду – а может, уже боялся? Ведь в этой компании я поставил себя именно таким – безвольным трусом, который никогда не говорит «нет», а потому его мнение абсолютно ничего не стоит, и на его вопросы можно не отвечать. Мало ли, что? Делай, что велят!
На речке они вновь занялись своим любимым развлечением – то бишь, стали измываться надо мной. Потом Маринке вдруг ужасно захотелось за руль…
-Во, во, давай! – оживлённо подхватил Гоша. – Давай, я тебя поучу ездить!
-Да вы что? – я пытался возразить. – Хотите оставить меня и без машины, и без прав? Ты – пьяная, без прав, малолетка – меня же вздрючат по полной программе!
-Заткнись, козёл! – рявкнул Гоша. – Вздрючат – и правильно сделают. Тебя давно пора дрючить во все дыхательные. Давай, марш назад!
«Будь, что будет…» - подумал я.
Кончилась поездка тем, что Маринка врезалась в дерево. Тут уже мне пришлось применить силу, чтобы отнять у неё руль. Хоть и с большой неохотой, но она всё же уступила. Зато, усевшись рядом, начала бить и ломать мои кассеты. Я не выдержал, и ударил её по рукам.
-Ты куда руки суёшь, чмо? – выпендрился Гоша. – Тебе что - их сломать, в самом деле?
-Нечего бить мои кассеты! – ответил я.
-Если бьёт – значит, надо – рявкнул он. – И не мешай ей бить! А то я начну тебя бить! Ты меня понял?
Я не ответил.
-Не слышу ответа! – самодовольно заявил Гоша.
-Понял – заглушив в себе голос протеста, покорно ответил я. В душу закрался страх: «а что мне за это будет?».
-Ты не смотри, что он такой худенький, такой нежненький – добавила Марина, с наслаждением ломая мои кассеты – Сука! – рявкнула она, порезав палец обломком коробки. – Игорь намного сильнее тебя, и если ты на него нарвёшься, тебе действительно будет очень-очень плохо.
«Ничего» - думал я про себя. – «Спокойно! Потом припомню! Всё сразу припомню! В самое неподходящее время, и в самом неподходящем месте. Главное – неожиданность. Ты не ожидаешь от меня ничего, думаешь, что я вообще ни на что не способен. Я и дальше буду усыплять твою бдительность, прикидываясь покорным. Потом исчезну из твоего поля зрения, чтобы однажды появиться, и нанести неизлечимую язву в твою Ахиллесову пяту!».
Наконец, мы подъехали к Гошиному подъезду на Маяка. Выходя из моей машины, он взасос поцеловал Марину в губы.
-Я буду тебя ждать – прошептала она.
-Чтоб больше я эту морду не видел! – заявил я, когда он ушёл.
Да и стоит ли вообще описывать весь этот кошмар, в котором я жил… Сейчас у меня с трудом в голове укладывается, как я мог вообще всё это терпеть, да и чего ради. Но тогда единственной радостью для меня было – когда я возил Марину к Наташе, или когда Наташа приезжала сама.
-Посмотри, Миша, что ты с собой делаешь – говорила мне она. – Зачем тебе нужно маяться этой дуростью? Она же играет с тобой, как ребёнок с игрушкой!
-Она со всеми так – отмахивался я.
-Тебе-то что, от этого легче? Посмотри, что между вами общего? Она никогда тебя не поймёт, потому что у неё мозгов на это не хватит! Ты для неё – не мужик!
-А кто же я тогда, в конце концов? – психанул я. Маринка постоянно повторяла, что я маленький ребёнок, который ничего не понимает, и которому всему ещё учиться, и я уже мало-помалу свыкся с этой мыслью.
-Ты не понял… Маринка – она такая, что её надо брать в ежовые рукавицы, и воспитывать – кулаком и палкой. Чтоб она слушалась. Иначе она так и будет с тобой играться. Как с мамой, с сёстрами – со всеми.
-Я пытаюсь ей объяснить, хочу, чтоб она хоть что-то поняла. Потому что позиция силы бессмысленна – для виду, может, с тобой и согласятся, а так – останутся при своём мнении.
-Это для здравомыслящих людей так. А такие, как она, только позицию силы и понимают. Так что брось её, и не мучайся. Неужели ты не можешь найти себе нормальную девушку?
… Почему же я тогда не понимал, что это был уже прямой намёк? Не понял я этого и тогда, когда Маринка, прямо при мне и Наташе, липла к какому-то мальчику, а Наташа пыталась флиртовать со мной. Я это воспринял попросту, как цирк, рассчитанный на Маринку…
Кстати, Маринка была, в довершение всего, безумно ревнива. Ревновала меня – к кому угодно и к чему угодно, а более всех – конечно же, к Наташе.
И вот настал переломный день.
Мы были как раз втроём – то есть я, Наташа и эта Маринка. Девушки, что называется, слегка поддали – уж Наташу-то Маринка уважала, и при ней не напивалась, не хлебала подпольную водку, предпочитая вино, как и сама Наташа. Затем решили, что Марина останется у Наташи, а я поеду домой, к своим родителям. Но тут Маринке почему-то приспичило заехать к себе домой, и мы отправились на другой конец города.
Пока Маринка ходила, мы вдвоём сидели в машине и разговаривали.
-Миша, хватит тебе уже валять этого дурака! Ты просто должен с ней порвать. Иначе я просто уважать тебя перестану. Что ты позволяешь ей с собой делать? Она даже мне хвастается, что ты перед ней пляшешь, как зайчик, а она в это время с мальчиками балдеет. Поставь ты хоть раз её на место!
Я в ответ лишь тяжко вздохнул.
-Ты знаешь, зачем она ходит в бар на Кярбери? Не догадываешься?
-Трахаться! – выпалил я.
-И ты так спокойно об этом рассуждаешь? – удивилась девушка. – Да, трахаться. Я с ней там была. Мало того, она сама липла к этим черножопым самцам, ещё и меня хотела им продать. Только со мной такие номера не проходят.
И тут из подъезда вышла Маринка, а с ней – Гоша Шувалов, и этот самый подросток. Они сели в машину.
-Короче, в бар! – скомандовала Марина. Я завёл машину, и спустя несколько минут мы уже были у бара. Они втроём дружно выскочили из машины, и мы опять остались вдвоём с Наташей.
-Надоел мне весь ваш детский сад – вздохнула она. – Сейчас вон, возьму такси и уеду домой!
-Пожалуйста, не уезжай! – взмолился я. – Я не могу оставаться здесь, с ними… в этой грязи!
-Тогда поставь её на место! Поступи ей вопреки! В конце концов, ты – мужик! А она этого ещё не знает. Она привыкла к маленьким мальчикам, и по-другому просто не умеет. Так почему ты под это подстраиваешься?
Тут к машине подошла Марина. Гоша и тот подросток стояли в стороне – разглядывали только что купленные у кавказцев пакетики с наркотой.
-Так, мы сейчас поедем на нашу «пивнушку» - категорично заявила Марина. – У нас с ребятами пикник. За руль сядет Игорь (так она называла Гошу, хотя его полное имя было вообще-то Егор), ещё заедем к пацанам. А ты, Миша, пойдёшь ко мне домой спать. Ты, Наташа, езжай домой…
-Ничего подобного не будет! – твёрдо заявил я, видя, как Марина меняется в лице от гнева и удивления.
-Ты…
-Не перебивай меня! – прикрикнул уже я на неё. – Во-первых, я тебе что сказал, когда ты мне машину разбила? Что или он – или я! Хочешь с ним – меня забудь! А к машине этого педика я на километр не подпущу!
-Игорь! – заорала Марина. – Иди сюда! И ты тоже! Этот сопляк тут на вас восстаёт!
-Чего ты там вякаешь? – прошипел Шувалов, доставая из кармана складной нож. Подросток тоже не дремал – мигом извлёк из-под полы куртки резиновые «чаки».
-Короче – я везу Наталью домой! – твёрдо сказал я. – А ты, Марина, хочешь – езжай с нами, нет – оставайся с ними. Договор есть договор. Хватит с меня. Поигрались в дурачка – и довольно!
Марина взъярилась, осоловело выпучила глаза, зашипела, как змея, из её рта пошла пена… Такой я видел её второй раз: первый раз был как раз тогда, когда она в припадке неистовой ярости избивала свою несчастную должницу за какие-то никчемные двадцать пять крон.
Одержимая припадком бешенства, Маринка ворвалась ко мне в машину, стала бить меня кулаками по лицу, плеваться, схватила коробку с моими кассетами и швырнула её на асфальт, после чего стала остервенело их топтать. Я оттолкнул её, и вдруг почувствовал, что мою водительскую дверь резко дёрнули на себя. Тут же я ощутил жгучую боль в плече – это были «чаки», а на уровне головы сверкнуло стальное, обоюдоострое лезвие «выкидухи».
-Я заберу у тебя машину! Я заберу у тебя всё из дома! Ты будешь лохом, ты будешь петухом! И домочадцев твоих прищучим! Ты не знаешь, какая у меня мафия крутая! – в безумии вопила Маринка.
-Проткни ему колёса! – заорал подросток. Я схватился за ручку, резко толкнул дверь, ударив того по голове, затем так же резко закрыл её и, что называется, вдарил по газам.
-Ну, вот и всё – сказал я Наташе. – Хватит, достали! Совсем обнаглели – мафией меня пугают! Где они мафию видели?
-Это просто слова – вздохнула Наташа. – С жиру бесятся. Не бери в голову.
-Ну, и пусть себе бесятся! – процедил я. – Во всяком случае, я с ней больше ничего общего иметь не желаю. Итак с ней сколько нянчился, как с грудным младенцем…
-Не говори так, Миша. Ты добрый, ты ещё и не то ей простишь…
-Простить – может быть, и прощу. В смысле – забуду. Вычеркну из жизни. Как будто и не было этого ничего. Но вернуться к ней – уж нет. Ни за что!
В тот день я был готов поспорить, ибо был уверен, что к Марине больше нет возврата.
-Наташа – обратился я, когда мы уже выехали из Ласнамяе, и ехали, огибая центр города, в направлении таксопарка. – Ты помнишь, тогда, у озера… Ты мне сказала, что я для неё не мужик, и всё такое прочее… - я никак не мог подобрать нужных слов.
-Я боюсь, ты будешь меня после этого презирать – ответила она.
-За что? – не понял я.
-Я хотела тебя у Маринки отбить.
Это был уже третий прямой намёк с её стороны, который я опять-таки не понял. Не предпринял никаких попыток к тому, чтобы сойтись с Наташей, хоть я и хотел этого. Но мы с ней оставались лишь друзьями, и ни один из нас не делал ничего для изменения этого положения. Каждый ждал инициативы со стороны другого.
Тем не менее с того дня мы с ней почти всё время проводили вместе. Она меня познакомила со своими старыми друзьями, а я её – с Андреем Поповым. Мы много времени проводили в разъездах, по ночам «тусовались» в «стекляшке», куда я на время заделался «играть в такси», чтобы к концу отпуска окончательно отойти от пережитых нелепостей и кошмаров, и вернуться на работу уже в нормальном состоянии. А то в последнее время из-за постоянного недосыпания и нервного перенапряжения у меня и на работе уже ни черта не ладилось, и всё просто валилось из рук вон.
Андрей и Наташа сразу сдружились. Потом уже выяснилось, что они знакомы уже ой, как давно. А я уже даже стыдился рассказывать Андрею о подробностях своей «семейной жизни» с этой дурочкой. Действительно, стыдно: взрослый мужик, а пляшет на цыпочках перед какой-то полоумной малолеткой!
-Близко всё к сердцу берёшь! – сказал Андрей. – Сразу бы заткнул ей рот, сказал: ты чего, на кого горланишь? Молодая ещё на меня орать! Ничего. Дурной опыт – самый полезный…
Давал он мне советы и насчёт Наташи. Я, уже после, умом анализировал – всё ведь оказалось верно! Действительно, ведь и она чувствовала между нами некое «родство душ». И хотела помочь мне преодолеть… как и в своё время Валя. Но мой проклятый комплекс оказался сильнее. И мы с Наташей так и оставались просто друзьями.
А ведь внял бы я тогда советам Андрея, было бы всё по-другому. Кто знает, может, даже сблизился, и был бы счастлив с этой женщиной. И её судьба сложилась бы более благополучно, окажись тогда я рядом.
Но в действительности всё оказалось совершенно по-другому. Те два дня, которые я проклинаю и поныне.
…В один прекрасный день мы – то есть я, Наташа и её дальний родственник Денис по прозвищу Дэн, со своей девушкой – решили прокатиться в Валга-Валка – приграничный город Эстонии с Латвией. А поехали мы туда по Наташиной инициативе – она хотела увидеть своего отца, которого не видела уже много лет.
Туда я гнал через Пярну. Настроение у всех было весёлое, задорное. Дэн – тот вообще развлекал нас по полной программе своими забойными шуточками и анекдотами.
«Я люблю твою походку, я люблю твои глаза. Я люблю твою улыбку, я люблю тебя…» - заливался Евгений Осин из динамиков.
-Коза! – в такт ему вставил Дэн, что вызвало всеобщий взрыв смеха.
После Пярну, когда свернули с главной магистрали на Валгаскую дорогу, последовало предложение остановиться, «подышать свежим воздухом». Невдалеке на лугу паслись коровы.
-Далеко, далеко, на лугу пасутся Ко…! – пропел я.
-Блатной таракан с зоны откинулся – парировал Дэн. – Идёт через поле, усы веером, лапы граблями. А там коровы пасутся, и бык с ними. Наступил бык на таракашку, а он-то блатной, в натуре! Ну, помирает таракан этот, и кричит: «Кого – меня! Копытом в грудь! И кто – бычара!»
Так, шутя, смеясь и оборачивая в шутки всё увиденное и услышанное, мы и добрались, наконец, до Валги. Триста километров пути показались поездкой в соседний двор.
Но там нас ждал неприятный сюрприз.
Дом, в котором жил Наташин отец, оказался по ту сторону границы. А документов у нас на четверых был только лишь один – мои права.
И сколько мы с Наташей ни упрашивали местных стражей - они оставались непреклонны. И пришлось возвращаться в Таллинн ни с чем. На заправке заправились – и бензином, и водочкой. С досады упились все до чёртиков – кроме меня, естественно. Я же гнал свой «Москвич» по ночной трассе, выжимая из него всё, что возможно, обгоняя колонны лесовозов, шедших с юга в Таллинн…
А через пару дней после этого вояжа решил я всё-таки заехать к Марине – чтобы забрать оставшиеся вещи. Естественно, туда я направился не один – взял с собой Наташу, и, для пущей надёжности – Андрея.
Этот день и стал тем самым днём, что, в конечном итоге, и сломал мне всю оставшуюся жизнь. Тем самым днём, к которому я постоянно мысленно возвращался. Если бы я в тот день поступил иначе, не пошёл бы на поводу неизвестно у чего, на что мне впоследствии намекали – и Наташа, и Анжела, ну, а тем более – Андрей.
… Мы подъехали к Маринкиному дому. Машину я оставил не перед её подъездом, как обычно, а чуть в стороне. Решили так: пусть Наташа поднимется наверх, к этой Марине, а мы с Андрюхой подождём в машине. А там уже и видно будет: если эта маленькая дрянь опять начнёт буянить, то поставим её на место.
Наташа направилась в подъезд, а ко мне подошла Маринкина младшая сестра, Кристина – ей в ту пору было десять лет – и затараторила:
-Мишка, ты знаешь, Маринка так из-за тебя страдает! Она уже таблетками травилась, всё ходит, плачет: где Мишка, где Мишка… Она говорит – больше не будет издеваться над тобой, она тебя так любит…
Я обернулся в сторону Андрея – тот ухмылялся над Кристинкиным бессвязным лепетом. Та же продолжала тараторить без умолку, и наконец, изрекла:
-Она беременна от тебя!
Андрей в ответ на это рассмеялся. А я растерялся. И тут как раз из подъезда вышла Наташа.
-Она хочет с тобой поговорить – сказала она.
-Интересно, о чём? – презрительно съязвил я. – Опять с претензиями?
-Да нет, наездов пока не предвидится – задумчиво произнёс Андрей. – Они понимают, что если сразу начнут хамить, то проиграют. Она будет плакаться и подлизываться. А хамить она начнёт тогда, когда ей будет всё можно. То есть с завтрашнего дня. А ты будешь опять плясать перед ней на цыпочках, как шёлковый, и уже слова сказать не сможешь.
Наташа с удивлением и негодованием посмотрела на Андрея.
-Вот увидишь – подтвердил Андрей.
И тут вышла Марина.
-Выйди из машины! – заявила она, и я вышел.
-Покорно вышел – заметил Андрей. – Дурак, лучше бы через форточку с ней общался…
Он приоткрыл дверь, и обратился уже к Маринке:
-Ты сначала с людьми поздоровайся, а потом уже начинай базарить!
-Не твоё дело, кто ты такой вообще? Чего ты лезешь? Я сама разберусь! – своим обычным, властно-визгливым тоном заявила Маринка.
-Так, ты не ори, во-первых! – урезонил её Андрей. – Глотку свою побереги! Кто много орёт, у тех глотки быстро рвутся, так что тону поубавь.
-Ну что – давай мне бабки! – нагло заявила Марина.
К такому обороту я был вполне готов, и тут же парировал:
-Ты и так на мои денежки довольно погуляла. Иди теперь, тряси своего поганого Гошу!
-Во-первых, он не поганый, а во-вторых, он не мой. Он мне просто друг, вот и всё.
-Так значит, ты теперь с ним? – ухмыльнулся я.
-Я ни с кем – чуть не плача, ответила Марина. – Кому я теперь нужна? Кто меня теперь возьмёт? Я беременна! Ты знаешь об этом?
-Кто-нибудь найдётся, да возьмёт – пробормотал я.
Тогда она совсем переменила свою тактику.
-Да кто найдётся, если мне никто не нужен, кроме тебя? Ты ведь знаешь, я тебя люблю…
Она стала вешаться мне на шею, осыпать всё моё лицо поцелуями…
-Что ты делаешь со мной, Мишка… Ты знаешь, как мне плохо без тебя… Что мне теперь делать?!
Её глаза наполнились слезами. Может, мне так просто показалось – но мне стало её жалко. Чёрт с ним, организую я ей аборт, и адью… Я обнял Маринку, стал её утешать. Хотя на подсознательном уровне это была вовсе не жалость, а страх и чувство вины. Ведь не хотел я там оставаться, чёрт возьми! Не хотел возвращаться к этой проклятой Марине, хотел забрать свои вещи, высказать всё, что о ней думаю, и убраться восвояси. Но меня держал закравшийся червячок страха: а что мне за это будет? Ещё и проклятый комплекс вины: а вдруг и вправду это от меня она беременна? Хоть умом я и понимал, что быть такого не может.
Я робко подошёл к машине. Андрей и Наташа закрыли двери снаружи. Они всё поняли.
-Ну, что я тебе сказал? – усмехнулся Андрей. Слова эти были обращены Наташе, но Андрей с пренебрежением глядел на меня. Не в силах выдержать его взгляда, я отвёл глаза.
-Миша, давай отойдём – сказала Наташа.
Мы отошли в сторону. Наташа, с мольбой в голосе, говорила:
-Ну, что ты тут слюни распустил? Чего её жалеть? Она сама бегала, гуляла, с письки на письку прыгала, а как доигралась, так и заныла! Ты что – веришь в её эти бредни? Да даром ты ей не нужен! Она просто делает то, что сказала ей её мама – вернуть тебя любой ценой! Я же была там, я всё слышала!
-Я просто…
-Что – просто? Что ты стоишь, как в воду опущенный? Поставь ты себя мужиком! Скажи ей: с кем спала, туда и топай! Забери свои вещи, и поедем! Или что, ты уже подписался? Остаёшься? Опять будешь прозябать у неё? Терпеть все её выходки? Всех её мальчиков?
-Понимаешь – она беременна, и это надо…
-Что – надо? А причём здесь ты вообще? Ты знаешь, какую яму ты себе роешь? Куда ты лезешь?
Но тут в наш разговор вмешалась Маринка.
-Вот что, Наташа, и этот, как его там. Мы с ним живём, как муж и жена, и у нас скоро будет ребёнок. А вы не суйтесь в мою жизнь, и не лезьте ставить мне условия! Он – мой, и с ним я разберусь сама.
Наташа, чуть не плача, сказала:
-Делай всё что хочешь, только не возвращайся!
-Поздно! – самодовольно заявила Маринка. – Он вернулся! Он на коленях ко мне приполз! Да и куда он вообще денется…
-Всё, Наташка, пойдём – сказал Андрей. – Нечего нам тут делать!
Он взял её под руку, и они пошли в сторону автобусной остановки, рядом с которой находилась и таксостоянка.
-Может… - робко сказал я, кивнув на машину.
-Ты что – шестёрка, чтобы их возить? – взъярилась Маринка. – Пускай на автобусе едут!
-Да нет, мы на такси поедем – обернулся Андрей. – А на автобусе ездить будешь ты.
-Андрей! – окликнул я его. Но ни он, ни она не обернулись. Они сели в тёмно-зелёный «Мерседес – 123» - добрая половина такси в городе были именно такие, 123-ие «мерсы»… И «Мерседес», моргнув левым поворотником, тронулся, оставляя меня с этой проклятой Маринкой, и увозя от меня Андрея и Наташу – её, теперь уже, навсегда.
-Ну, чего ты на них смотришь? – раздражённо прошипела Маринка. – Давай домой!
С тупым безразличием я побрёл за ней. Настроение было мерзкое. Чувство полнейшей опустошённости и противной горечи. Чувство собственного бессилия, и полного отвращения – к этому дому, к этому подъезду, к этой Маринке и всей её семье. И к самому себе – почему я снова здесь, снова должен играть в прятки с самим собой, обманывать самого себя, и терпеть, терпеть, терпеть…
-Ну что – явился, не запылился? – едва завидев меня, заявила Маринкина мамаша, тупая, ворчливая и грубая особа, которую я не переваривал. За всё время я не слышал от неё ни одного доброго слова в чей-либо адрес. Она лишь на всех покрикивала, да всех поносила. Она ненавидела своих детей, а дети, в свою очередь, так же ненавидели её. Но она твёрдо знала, чего ей в жизни надо, и знала, как этого добиться. Несмотря на скудость ума и хронический алкоголизм, она была хитра и изворотлива, как лиса, и хорошо умела приспособиться ко всему, чему угодно. Так же было и в этом случае.
-Нагулялся, прохиндей хренов! – продолжала она поучать меня. – Тоже мне, нашёлся! В постели – так герой, на молоденьких прыгать! А как за свои поступки отвечать – так сразу в кусты!
-Никуда он не денется! – самодовольно ответила ей Марина. – Пусть только попробует! Что я тебе говорила?
-Ты тут не выступай – проворчала мамаша. – Уже попробовал.
Позже я узнал от Сашки-Щорса – единственного среди Маринкиных знакомых, с которым я мог ещё более-менее поговорить – что между Маринкой и её матерью, когда мы разругались и я уехал с Наташей, был разговор примерно такого содержания.
-Сама виновата – заявила мать. – Ни с кем обращаться не умеешь, только пьёшь, гуляешь и орёшь на всех. Вот он и плюнул. Что он, родной, что ли, терпеть твои выходки?
-Потерпел – и ещё потерпит! Он ко мне ещё на коленях приползёт, и будет у меня прощения просить. На него просто рявкнуть надо, и показать, где его место. И он уже никуда не денется. А то ему же хуже будет.
-Ну, что ты ему сделаешь? Тоже мне, деловая колбаса нашлась…
-Я его в покое не оставлю – категорично заявила Марина. – А он – чмо. Быстро припухнет, и будет делать всё так, как я велю.
И в подобном роде Маринка спорила со всеми. Даже тот же самый Мурат – и тот был почти уверен, что уж после таких выходок я с этой Маринкой, образно выражаясь, срать на одном гектаре не стану.
Но у тёти Лиды были свои планы. И когда у Маринки начались определённые симптомы, для мамаши это был подарок судьбы. И она стала бегать по инстанциям: соцобес, комиссия по делам несовершеннолетних, психоневрологический диспансер, школа-интернат для умственно отсталых детей, в котором и училась Маринка. Мама побуждала дочку – вернуть меня любой ценой, а уж она ей и поможет меня женить. Мол, Марина – несовершеннолетняя, отсталая, стало быть, ответственности за свои деяния она не несёт; а я, такой-сякой, совратил несчастную девочку, и теперь ещё права качаю. Позиция Лидии Захаровны была непреклонной.
-Вот, давайте. Расписывайтесь, а там не знаю. Или со своими родителями говори, чтобы там жить, или квартиру ищи. Тем более, ребёнок ещё будет, а здесь и так детей полон дом. Сумел ребёнка заделать – сумей и прокормить, и воспитать.
Я пытался возразить.
-Что ты собираешься делать с ребёнком? – спрашивал я Марину. – Избавляйся от живота, пока не поздно!
-Чего? – отразила мамаша. – Ты что, предлагаешь скоблиться? Хочешь мою дочь калекой на всю жизнь оставить? Ты и так ей всю жизнь сломал, кобель несчастный.
После этого я больше не поднимал тему об аборте. Предпочёл занять выжидательную позицию, полагая, что Маринка сама, в конце концов, это сделает. Но и здесь я снова просчитался – я дал им в руки козырь, которым они загнали меня в угол. Сей козырь заключался в моём страхе перед будущим: что будет, если Маринка родит. Сама Маринка, в силу своего уровня интеллекта, просто не осознавала, какую ответственность влечёт за собой материнство. Зато прекрасно видела, в какой шок это обстоятельство повергает меня. И она этим воспользовалась – конечно, за этим стояла её мамаша, которая и давала дочке «умные советы», но при моём тогдашнем состоянии это действовало наверняка. Они постоянно вызывали во мне чувство вины и страха. Теперь Маринка дала себе полную волю – она позволяла себе всё, что в голову взбредёт, я же оказался в положении настоящего раба. На каждую мою попытку так или иначе изменить положение, следовали «дежурные» контрудары. Когда я пытался заговорить о необходимости избавиться от живота, мне вменялось в вину – мол, всю жизнь девчонке покалечил, а теперь решил удрать. Ишь, какой хитрый! Когда Маринка напивалась, собирала компании подростков, бесчинствовала – я был обязан всё безропотно сносить; а стоили мне пытаться её урезонить – в ход шёл всё тот же козырь: мол, заделал живот, а теперь ещё и выступаешь тут! Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, я был в полнейшей растерянности, у меня было единственное желание – чтобы меня, наконец, оставили в покое… И я не чувствовал в себе абсолютно никаких сил, чтобы хоть как-то всему этому противостоять. Я боялся, что «будет ещё хуже». Поэтому я попросту пустил всё на самотёк: чем-нибудь, да всё это кончится.
Андрей оказался прав – Маринка действительно забрала у меня ключи от машины, и я стал ездить на работу на автобусе. А после работы я приходил туда, и вновь видел ту же самую картину – пьяная в хлам мамаша, оборванные и «занюханные» толуолом дети, пьяная Маринка, постоянно чего-то требующая и попрекающая всем, чем только можно. Мой жёлтый «Москвич», ставший местом сборищ, а в моё отсутствие на нём катались все, кому не лень. То есть, все те, кому Маринка доверяла ключи, а более прочих – Гоша, которого я уже люто ненавидел. Потому что когда приходил он, с новой силой повторялись прежние унижения, оскорбления и издевательства. Ещё пуще прежнего.
-Так, Мишутка! – заявила мне она однажды, когда я пришёл с работы и застал её с Егором, оба были пьяны. – Мне срочно нужны деньги. Тысяча крон.
-У меня нет денег! – ответил я.
-А почему меня это должно трахать? – возмутилась она. – Ты работаешь? Получку получаешь?
-Я же тебе всё отдал! – процедил я.
-Ах, вот ты как заговорил! – взбеленилась Маринка. – А на какие, спрашивается, шиши ты с Наташкой шлялся? На машине рассекал, по барам ошивался! Значит, есть у тебя деньги! Так давай их сюда! Строит мне тут из себя бедного!
-Это были не мои деньги. Бензин мне заливали, а в баре тоже не я банковал. В такси я играл, понимаешь? А сейчас ты мне вообще на машине ездить не даёшь…
-Лечить ты будешь, вон, Наташеньку, шлюху сраную. Короче, мне нужны деньги, ты понял или нет?
-Где я тебе их возьму? – простонал я.
-А кто должен думать? Только лишь бы жрать, срать да на машине кататься! Обнаглел совсем! Видишь, Игорь? Я, значит, недоедаю, живу, как последняя скотина, одеваюсь в тряпки, а этот ни черта не чешет свою задницу. Ещё и ребёнка мне заделал, и только долдонит: делай аборт! Чтобы бросить меня. Потрахал, искалечил – и выкинул вон. Сколько я могу ещё страдать из-за тебя? – это было обращено уже мне. – Что, думаешь, раз я молодая, так теперь всё можно? Что я дура и ничего не понимаю? Короче, так. Надоело мне с тобой церемониться. Всё жалела я тебя, жалела. Хотя мне, вон, говорили: что это там за козёл у тебя, ещё выкобенивается! Давай его «отрихтуем» хорошенько, ещё и на бабки посадим! Да любой нормальный парень готов тебя, как таракана, раздавить. Потому что ты чмо и ублюдок.
-Чего ты вообще от меня хочешь? – выдохнул я.
-Давай деньги, сука! – завопила она. – Ещё будет мне тут дурачком прикидываться, который ничего не понимает. Ты мне денег должен, ты знаешь об этом? Много должен! По жизни должен теперь! Если бы не ты, я бы сейчас знаешь, как жила? Господи, с кем я связалась, с недоноском каким! На кого я променяла свою жизнь, свою молодость…
Я собрал остатки последних сил:
-А что же ты, такая хорошая, общаешься со мной, таким плохим? Вот и живи со своими хорошими, раз я такой плохой и тебя не устраиваю.
-Да? – она распалялась всё больше и больше. – А ты не думал о том, что я теперь калека? Я никому не нужна! Кто теперь меня возьмёт? Надо мной все смеются: ни фига себе, от такого ублюдка, у меня ещё и ребёнок будет! Из-за тебя мне стыдно людям в глаза смотреть! Вон, Игорь – и тот всегда говорит: Маринка, как ты такого урода терпишь? Где ты вообще его подобрала? Пожалела я тебя, что ты – такой голимый, такой отшитый, на хрен никому не нужный, вот, из жалости и подобрала. А ты… Мне так в душу никто не срал!
-Вот и не буду больше срать – с досадой сказал я.
-Ты чего – думаешь, так просто уйдёшь отсюда? – впервые подал голос Шувалов, тихо, но властно, угрожающим тоном. Я посмотрел в его колючие глаза, и медленно перевёл взгляд на зеркало.
Шувалов выглядел лет на семнадцать. Худенький, хрупкий, но чрезвычайно наглый и самоуверенный тип. А в зеркале я увидел живого мертвеца. За то короткое время, что прошло со дня моего знакомства с Маринкой – около трёх месяцев – я похудел до полного истощения. Кожа да кости. Мешки под глазами. Бледное лицо со впалыми щеками и вечно испуганным, бегающим взглядом. Руки, ещё так недавно крепкие, тренированные руки атлета, теперь являли жалкое зрелище худых, как плети, дрожащих, как у алкоголика с жесточайшего похмелья. Я не мог уже переносить никакой нагрузки – ни физической, ни психической – тотчас утомляясь, и впадая в шок, что «дальше будет ещё хуже». И со стороны это было особенно заметно – у меня настолько сдали нервы, что я уже совершенно не мог сколько-либо держать себя в руках, и всем своим поведением выдавал свою растерянность и беспомощность. И они это видели, потому что это было яснее ясного. И для них всё стало легко и просто – они знали, что стоит на меня прикрикнуть – и я безропотно всему подчинюсь, лишь из страха, что мне за это будет, если я откажусь повиноваться. Потому что морально я был полностью сломлен, разложен до предела. Моя воля, моё мышление – всё было буквально парализовано постоянными страхом, унижением, чувством собственной вины, стыда и неполноценности. Теперь я стал физически слабым, движения стали раскоординированы, как у больного «дауном». И я понял, что теперь уже Гоша сильнее меня, хотя ещё недавно было наоборот. И он это чувствовал. Он чувствовал, что теперь я его боюсь, и что это даёт ему власть надо мной. И я это чувствовал тоже.
-Ладно, мне пора на стрелку, к пацанам – сказал он, выпив полстакана водки.
Я же заметил, что его уход связан с другим обстоятельством: у них с Маринкой просто кончилась водка. Две пустые бутылки валялись на полу вперемешку с окурками, объедками и прочим мусором.
-В общем, Марин, ты, если что – сразу ко мне. Уж я-то его воспитаю. А ты, парниша, делай выводы. Смотри, я завтра приду, проверю!
Он презрительно похлопал меня по щеке, и ушёл. А Маринка вскоре вырубилась пьяная. Я же долго не мог уснуть, всё терзаясь страхом: что день грядущий мне готовит? И лишь утешал себя мыслью, что это был с их стороны просто пьяный трёп.
Но это вышло не совсем так.
На следующий день, придя с работы, я застал ту же картину – Маринка, Гоша, водка, гора мусора…
-Привет – вяло пробормотал я, делая вид, как ни в чём не бывало.
-А чё привет? Чё я буду делать с твоим приветом? – завопила Маринка. – Ты деньги принёс?
-Откуда? – тяжело вздохнул я. – Получка только…
-А мне насрать, когда твоя получка! Сам виноват, что так мало получаешь! Ни черта не умеешь, только бегаешь, шестеришь…
-А интересно, что ты всё это время делал? – вмешался Гоша.
-Ты ушёл – он спать лёг! – нагло заявила Маринка. – Какие мы усталые! Нас не трогать! И насрать на всё! Совсем обнаглел.
-Так, чудненько – Гоша поднялся и подошёл ко мне. – Значит, ты вчера лёг спать. А ты что, хочешь осложнений?
-Каких ещё осложнений? – я совершенно был выбит из колеи.
Тот ударил меня в челюсть, и я почувствовал, что сейчас разревусь, как младенец.
-Ты чего – не понял, я тебя спрашиваю? Чего ты дрых вчера?
-Мне на работу вставать рано…
-Это меня не волнует! – он ударил меня ещё раз. – Что ты вчера должен был делать?
По моим щекам градом струились слёзы, и я ничего не мог с собой поделать.
-Мало тебе! – заявила Маринка. – Игорь и то жалеет, так, просто тебя учит. Если бы он тебя хоть раз ударил, тебе бы вообще пришлось всю жизнь смеяться!
Честно говоря, в тот момент мне только того и хотелось. Всю жизнь смеяться. Ничего не видеть, не знать, не понимать, не чувствовать. Ни на что ничем не реагировать. Но я не мог – мне мешал страх…
-Я должен был идти искать деньги – сквозь слёзы процедил я, и тут же получил ещё один удар.
-А что же ты, миленький, спать лёг? – прошипела Маринка. – Думал, Игорь не придёт? Не тут-то было! Он теперь будет каждый день приходить, правда?
Я молчал. Мне было нечего сказать.
-Ты что – глухонемой? – продолжала она. – А как же я? Что мне теперь делать? Сегодня утром мне нужна была тысяча крон! Теперь мне нужно уже две тысячи!
-А он не понимает! – подхватил Гоша, и ударил меня кулаком в живот. – Не понимает! – и ударил меня ещё раз. – Теперь ты понял? – он ударил меня в нос, и я почувствовал солёный привкус крови. – Понял? – на сей раз удар пришёлся в зубы, и после этого он вытер свои руки об мою одежду.
-Он и не поймёт! – измывалась Маринка.
-Поймёт! – рявкнул Гоша. – Сегодня к одиннадцати жду тебя с деньгами. Не вернёшься – хуже будет. Мне играться с тобой надоело. Смотреть, как ты Маринке жизнь поганишь, хорёк вонючий, я больше не намерен. В общем, ты понял. Где ты возьмёшь деньги – твои проблемы.
-Пусть родителей своих трясёт! – заявила Маринка. – А то они там совсем зажрались, хрюни старые. Что мамаша вся такая из себя строит: ах, какая! А папаша вообще урод. Ленин долбанный! Моя мать почему-то тебя кормит, поит, ты тут вообще зажрался, а твои родители такие недотроги! А то, что ты мне тут ребёнка настрогал…
Такого я уже не мог стерпеть, и закричал:
-Слушай, ты! А тебе не кажется, что ребёнок этот вовсе и не мой?
-Ах ты, сука! – только и услышал я в ответ. Дальше я оказался на полу, чувствовал, как меня пинают, тычут лицом в кучу мусора.
-Я слышал, о чём ты говорила с Наташкой! – кричал я. – И со Щорсом, и с Ингой! Ты же сама не знаешь, от кого беременна! – кричал я, забиваясь в истерике, захлёбываясь слезами, соплями и кровью.
-А вот за эти слова ты ответишь! – рявкнул Гоша.
-Ишь, как заговорил? Теперь уже ребёнок не его! – возмущалась Маринка.
-Сейчас я ребятам позвоню, ты тут сосать у всех будешь! – авторитетно заявил Гоша.
-Зачем сосать? Чтобы я вообще со стыда сгорела, что с вафлёром в одной постели сплю?
-А что ещё с ним делать? Пусть за базаром следит! Короче, так. Если бы не Марина, ты бы тут уже язычком наяривал. Давай-ка, извинись. На колени, козёл!
-Извини… Извини, дорогая – бормотал я сквозь слёзы, стоя на коленях.
-Ну, а чей ребёнок, всё-таки, ты знаешь? – издевательски-снисходительным тоном проблеял Шувалов.
-Знаю… мой. Ребёнок мой… конечно, мой, чей же ещё?
-Вот видишь? Ну, и что теперь Марине делать?
-Как – что делать… ничего не делать… как сама захочет…
-То есть – пускай рожает? – настырничал тот, и я видел в глазах их обоих блеск садистского злорадства. Они наслаждались, причиняя мне боль и унижения.
-Ну… как хочет…
-Да или нет? – повысил голос Шувалов.
-Да… пусть рожает…
-Слышала, Марина? Он хочет ребёнка! Так вот, Мишаня, встань и скажи ей это сам. Что, я, что ли, за тебя должен объясняться?
Я покорно повиновался – поступить иначе было просто выше моих сил. И лишь в мозгу подспудно пульсировало: «Потом припомню… Всё сразу припомню… Только дайте мне отойти от всего этого, восстановить силы… И я обрушу на тебя всё сразу. На всю жизнь пожалеешь. Никогда больше не захочешь унижать людей!».
-В общем, Марин… - пробормотал я. – Если хочешь – рожай…
-И не дай Бог, ты полезешь обратно в отказку! – добавил Шувалов. – Твой базар я засёк, залупнёшься – не знаю, что с тобой будет. Любому петуху на зоне тогда будет лучше, чем тебе. У меня ребята не шутят – если ты сам такое чмо, так пусть родители за тебя раскошелятся.
-При чём тут мои родители? – я сделал последнюю попытку.
-А почему ты ещё здесь? – ответила Марина. - Ты знаешь, сколько тебе времени осталось до одиннадцати? А ещё ребёнка решил завести! Короче, надоело мне тут с тобой нянчиться, иди, и без денег не возвращайся! Спасибо, Игорь, хоть ты мне помог, а то совсем, козёл, от рук отбился.
-Не отбился, принесёт он деньги, как миленький! – тот опять презрительно похлопал меня по щеке. – Ой, а я думал, ты уже в автобусе! Чего ты тут стоишь?
-Я думал, на машине я быстрее управлюсь… - пролепетал я.
Они дружно рассмеялись мне в лицо.
-На какой машине? – заорала Марина. – На моей?
-Хватит, Марин, время тянуть – сказал ей Гоша. – Он и так теперь всё понял. Мишаня, я считаю до двух. Если после этого я тебя ещё здесь вижу – ты меня понял. Всё, давай бегом!
Сломя голову, обезумевши от страха и отчаяния, я во мгновение ока покинул квартиру, несясь к автобусной остановке. Меня душили слёзы бессильной ярости. Я осознал, я почувствовал, что происходит: меня опустили… Пусть не актом мужеложства, но всё же…
Я сидел на этой чёртовой автобусной остановке, и плакал, как грудной младенец. Меня жгла обида: почему, почему всё так получается? Почему эта малолетняя шлюшка позволяет себе всё, что заблагорассудится, а я ещё и кругом виноват оказываюсь! Меня злило то, что я пять лет занимался в спортзале, ежедневно перекидывая горы металла, а теперь за считанные месяцы стал хилым астеником! На днях я на работе взвешивался – 48 килограмм! Полгода назад было за восемьдесят; попадись мне тогда этот Гоша, и начни вякать – да я бы его придавил хотя бы одним весом! Зато теперь приходится мириться с тем, что есть, а не прикидывать всевозможные «если бы».
И я решил поехать к Андрею. Наверное, он мне поможет – ведь мы всегда с ним друг друга поддерживали. Уж не один пуд соли мы вместе съели, столько всяких делов на пару прокрутили…
Я утёр слёзы рукавом, и сел в 51-й автобус. Мне вспомнились слова Андрея – «а на автобусе ездить будешь ты». Я тогда не особо воспринял эти слова, мне казалось, что эта дурацкая история продлится от силы несколько дней. В моём мозгу отчётливо запечатлелась Наташина фраза – я до сих пор вспоминаю эти слова, ибо именно это и решило, в конечном итоге, всю мою жизнь – «Делай, всё что хочешь, только не возвращайся!».
Ведь не хотел же я возвращаться! Ведь мне было хорошо, когда я, наконец, избавился от этого придурочного общества, и входил в нормальную колею. Когда рядом были – Андрей, Наташа, ещё - ну, пусть не друзья, но, во всяком случае, приятели. Когда вся моя жизнь проходила на колёсах «Москвича» - ведь именно тогда, с лёгкой руки Андрея, я познакомился уже со своей нынешней профессией: я «играл в такси». Перед моими глазами проносились картины – поездки по ночному городу, шоссе, знакомые лица – и все эти картины неизменно обрывались фразой:
-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!
-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!
-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!
Ведь не хотел же я возвращаться, чёрт возьми! Не за этим я туда ехал! Как мне теперь не хватало этой тёплой дружеской атмосферы взаимопонимания, романтики «походной» жизни, «Москвича», Наташи, даже Андрея! Теперь же я был скован по рукам и ногам, вынужден был общаться не с теми, с кем интересно, с кем приятно, а со сборищем умственно отсталых садистов. Делать не то, что мне нужно, не то, что хочется, а заниматься разной чепухой. Как предыдущие Маринкины мальчики – ведь и им же тоже приходилось терпеть нечто подобное…
-Н-да, Михей – встретил меня Андрей, скептически оглядывая мой скудный внешний вид. – Проходи, рассказывай, как ты докатился до такой жизни…
Он привык видеть меня другим – крепким, подтянутым, всегда знающим ответ на любой вопрос. Уже столько разных «тем» мы с ним «прокрутили», где я генерировал идеи – что бы такое «наворотить», а он уже решал организационные вопросы. Теперь он видел меня совсем иным – исхудавшим, затравленным, неряшливым, опустившимся…
-Андрюха, я больше так не могу. Доконали меня! Мало, я у них в семье хуже скотины всякой, да ещё всякие уроды ходят, измываются, а я слова сказать не моги…
И я ему рассказал о том, что я вытерпел за всё то время, что мы не виделись.
-Теперь вон, ещё денег трясут, шпаной грозят – что сосать заставят, родителей тронут… И на всё один ответ: что я ребёнка заделал, а теперь ещё и выступаю. Ты знаешь, что мне Гоша… - я непроизвольно разрыдался. – Ведь всего год назад я бы его прихлопнул, как таракана! А теперь он, вон, меня разукрасил! И заставил меня признаться – что ребёнок мой. А теперь говорит: не принесу две тысячи – придут ребята и сосать заставят.
-И ты, конечно, подписался. А завтра он с тебя миллион баксов потребует – ты тоже подпишешься?
-Андрей, что мне делать? Это же беспредел!
-С одной стороны, да – стал рассуждать Андрей. – Ты сейчас нездоров, перенёс истощение, и ещё Бог знает, что; а он этим пользуется, и давит силой. Можно сказать, беспредел. А с другой стороны – это ваши семейные проблемы. Мне в западло в них соваться.
-Что значит семейные?
-Миша, ты же взрослый, грамотный мужик! Вспомни, сколько ты всем советов надавал! Здесь мы имеем дело чисто с семейной сценой. Гоша тебя просто на место поставил. И тут он прав – я бы на его месте так же сделал. Только покрасивее. Без пошлости и рукоприкладства. Опять не понял? Если ты этой, как её там, Марине – муж…
-Какой я ей муж? – я сорвался на петушиные нотки.
-Миша, ты пришёл ко мне за советом, а сам лезешь кричать и перебивать. Кричать вредно – глотка порвётся. А ещё раз перебьёшь – всё, разговор окончен.
Никогда ещё Андрей не говорил со мной так свысока. Это, наверное, 92-й год аукается. Когда я с ним так же разговаривал. Когда у него были подобные проблемы со Светкой Гореловой, падчерицей Чингисхана, а я взял на себя роль «детектива» и «правдоискателя».
-Ладно, Андрей, извини – это всё нервы…
-Владеть собой надо – мужик как-никак… В общем, так. Ты ей муж, а Гоша – названный брат. Если бы у меня была сестра, и муж с ней плохо обращался, впроголодь держал да скандалил по каждому поводу, да ещё и заявлял бы, что ребёнок, видите ли, чужой – я бы такого обработал, да почище Гоши твоего. А этот ваш расклад ты установил сам. Ты сам установил в той семье такую иерархию.
-От меня там, по-моему, вообще ничего не зависит.
-Теперь – уже конечно, ничего! Но в тот день от тебя зависело всё. Ты пришёл – и ты вернулся. Явился с повинной, приполз на коленях – да, да, так со стороны это выглядит. Не она к тебе прибежала, а ты к ней! Нас с Наташкой отшил, и поплёлся за ней, как ягнёнок. И этим самым ты во всём и расписался. Что ты со всем миришься, и принимаешь все эти условия – из-за ребёнка. Ты ведь ей говорил: или я, или Гоша! Она шлялась с Гошей? Но ты вернулся – значит, ты подчиняешься тому, что Гоша будет, и что будет всё по-старому. Ты говорил – или я, или водка? Говорил – или я, или мальчики? Гулянки, наркота, что там ещё? Бар этих черномазых… Но ты же вернулся! Значит, ты и это принимаешь! А главное – ты, несмотря на всё вот это, вернулся, и даже не упрекнул её ни в чём – лишь только услышал, что она беременна! Тем самым ты признался, что ребёнок – твой, и что всё остальное уже не столь существенно. Что ради семьи ты согласен простить своей жене и пьянки, и измены. А то, что ты теперь, спустя два месяца, заявляешь, что он не твой – это уже звучит, как детский лепет.
-Ну, а сейчас что мне делать? – не унимался я.
-Ничего не делать. Живи со своей жёнушкой, с мамой её, Гошей – братишкой названным. Жди ребёночка, корми его, воспитывай… Ведь ты же этого хотел! – ехидно поддел меня Андрей.
-Чего я хотел? Я думал, организую я аборт этой дуре…
-Нет, тут не она дура. Тут ты дурак. Аборты делаются легко и просто. В тот самый день ты должен был ей так прямо и сказать: догулялась, девочка? Вот бегай теперь, и разыскивай всех, на кого вешалась! И что б она тебе сделала? Шпану бы навела? Да на любую шпану своя шпана найдётся. Суды-менты бы в ход пошли? Вот и сказал бы: когда суд признает меня папашей, тогда я о ребёнке о своём и позабочусь, от ребёнка, мол, не откажусь – и то, когда бумага будет официальная. Суд, экспертиза и нотариус, а не какая-нибудь вшивая медсправка. Но с тобой, стервоза, жить не буду – иди дальше пей, гуляй и веселись! И что ты думаешь? Они бы побоялись дело до суда доводить, потому что экспертиза докажет, что ты тут ни при чём. А пошла бы мамочка на попятную – чем она там, какой статьёй грозила? Совращение? Изнасилование? Тут уже против ментов свои менты найдутся. Что ещё? Бандиты, мафия? Да покажи мне такого бандита, который с твоей Мариной или с её мамой говорить станет. Любой самый мелкий бычара знает, что если он за Марину хоть слово скажет – даже чисто если для понту – то в тот же день он так в рог получит от своего старшего, что предпочтёт лучше сам ей в рыло съездить. Ну, а о шпане мы уже говорили.
-И что теперь?
-А что теперь? Ты мог бы запросто поставить её на место. Она бы поняла, что ей нечего ловить, и быстренько бы животик свой убрала. А ты, видать, сам хотел ребёнка. Думал – будет беременна, выносит ребёнка, родит – неважно, от кого, но зато теперь она от тебя никуда не денется. Будет с тобой жить, а не пошлёт на три буквы. А раз родит – так заодно и повзрослеет, остепенится, и будет у тебя нормальная жена. Да только просчитался ты. Вряд ли она повзрослеет. Может, годам к сорока и начнёт что-нибудь соображать.
-Так что – удивился я. – Я, по-твоему, хотел ребёнка? Да эту Марину в роли матери представить труднее, чем меня в роли космонавта!
-Это на сознательном уровне. А подсознательно ты мыслишь иначе. Чтобы построить отношения с нормальной, взрослой девушкой, женщиной – тебе бы пришлось переступать через себя. Я же говорил – Наташка была к тебе неравнодушна! Но ты её боялся, как вообще всю жизнь боишься женщин. Боялся, что она тебя прогонит с позором. И так ты со всеми. Ты уже когда знакомишься – и ты уже заранее боишься. Поэтому у тебя и нет никого, и никогда не было, а чтобы появилась – надо прикладывать усилия. Но ты не любишь усилий, и предпочитаешь избегать трудностей. А Маринка тебе досталась просто так. Сама взяла, и тебя подцепила. А за это ты ей всё прощал – не так ли? Пусть творит, что хочет, лишь бы с тобой осталась! Плохо ведь без женщины, правда? – продолжал философствовать Андрей.
-Да какая из неё женщина! – процедил я сквозь зубы. – Она в постели-то… Как дети онанизмом занимаются: быстрей-быстрей, лишь бы «кончить»…
-Но другого-то у тебя и не было ничего! Да, она ребёнок, но ты наивно полагал, что она повзрослеет, и всё придёт само собой. Только она-то сама не ведает, что творит: стукнуло в голову – и трава не расти! Ну, а ты-то? Неужели ты сам не осознавал, что влечёт за собой рождение ребёнка?
-Да не хотел я никакого ребёнка! – я снова сорвался. – И Марина мне была даром не нужна! У меня были хорошие отношения с Наташкой. Да и с Анжелкой, в принципе, тоже. Просто время – лучший лекарь…
-А раз не хотел – значит, ты просто трус, каких свет не видел. Испугался, что Маринка с мамашей тебе что-то сделают. Конечно – у страха глаза велики, сильнее кошки зверя нет… Если бы тебе всерьёз нужна была Анжелка – честно тебе говорю, ты был бы с ней. Нужна бы была Наташка – ты был бы с ней. Хотел бы быть сам по себе – ты бы делал всё, что угодно, только не загнивал в том свинарнике. Значит, тебе нужна была Маринка. Чтобы угодить ей, чтобы быть чистеньким: ах, я ни в чём не виноват, я сделал всё, что мог, я не бросил в беде… А перед всеми хорошеньким не побудешь…
-И что ты теперь посоветуешь?
-Что, что… Иди, деньги ищи для своего Гоши!
-Где я их найду? – взмолился я.
-Так это же не его проблемы, он сказал – усмехнулся Андрей. – Ладно. Могу дать один совет – хватит у тебя силы, не хватит… Езжай-ка ты домой, и с сегодняшнего дня туда – ни шагу. Припрётся к тебе Маринка, или Гоша её – сделай морду кирпичом, рявкни: чего надо? Ничего не знаю, валите вон отсюда! Будут шуметь – полицию вызови. Накатай на них заяву: шастают, ни за что, ни про что, какие-то деньги трясут, морду бить лезут, угрожают… А это уже статья, за такое в тюрьму сажают, а таких, как этот Гоша, быстро там научат.
-А что с беременностью? Время-то идёт, уже четвёртый…
-Что, что… Ну, там дело посложнее. Документы все уже составлены, я, в принципе, имею представление, что там эта старая кляча наворотила… Короче, дам я тебе денег.
Он залез во внутренний карман джинсовой куртки, и достал оттуда увесистый кожаный бумажник.
-Вот здесь пять тысяч – он протянул мне стопку купюр. – Пойдёшь к адвокату, расскажешь всё – так мол, и так. А за пять тысяч тебе любой адвокат разнесёт твою тёщу в пух и прах. Она только портянки собирает, а денег у неё нет.
-И к какому мне идти адвокату?
-Сходи вот куда – Андрей дал мне визитку. – И ещё. У тебя там что-то есть?
-Там – это у Маринки, в смысле? Ну, там и паспорт, и права, и машина, и ключи от неё. Только от квартиры ключи я с собой ношу.
-Ну, придурок… - вздохнул Андрей. – Так вот, придёшь туда, и заберёшь свои вещи, без разговоров. Будут орать – повысь голос. Скажи: надоело терпеть это безобразие. Скажи: жалел дуру несчастную, а что перед Гошей – так это всё цирк был. Что если надо, ты сам от этого Гоши рожки да ножки оставишь. И увидишь: они изумятся. Они будут пытаться тебя запугать, поставить на старое место, но ты не сдавайся. Они уже будут шокированы тем, что ты так себя поведёшь, и будут бояться: чего на сей раз от тебя ожидать. А Гоше возьми и стукни чем-нибудь, вон, тот же самый хлороформ ему в морду плесни, да разбей бутылку об кумпол. А очнётся – ещё и нос ему расквась, да скажи: чего корчишься? Какие деньги, какие ребята? Я тебя сейчас инвалидом на всю жизнь сделаю, а если не хочешь – так рот закрой, и больше не разевай. А с тобой, потаскушка маленькая, больше вообще не разговариваю! И уйди по-английски, не прощаясь. И не надо для этого ничего мудрёного, только наглости немножко. А хлороформа я тебе дам, ты уже с ним умеешь обращаться. Твой Гоша и сообразить ничего не успеет, как будет уже лежать. И тогда сам увидишь – отстанут они от тебя.
-А если не отстанут?
-Ну и пусть себе бегают, тебе-то что? Гоша кого-нибудь приведёт – скажешь им: Гоша сам виноват, оскорбил меня своим базаром, и не извинился, вот и получил по башке за свой язык. Маринка начнёт вонять? Да она сама трусиха. Она сама боится – что ты её на хрен пошлёшь, и потому не делает аборт. И материнства она тоже боится – что хана её вольготной жизни, дитё родится, а она ни черта не умеет. Она боится! Вот она и срывает это всё на тебе, вот и устроили они такой цирк – вот, ты такой-сякой, дитё заделал, ещё и рожать подбивал. А она этих родов боится. И аборта боится – потому что тогда тебя ничего не держит, и ты в любой момент её бросишь, а значит, кончится её кормушка, прислуга, личный шофёр, кто ты ещё там… Ну, в общем, понял. На тебе баллончик, и шли их всех к чёрту.
-Спасибо, Андрюха… Но как сочтёмся?
-Разбогатеешь – тогда и сочтёмчя – ответил Андрей. – Да, кстати. Помнишь Валга? Латышскую границу?
-Да помню – вздохнул я. – Уж как не помнить… Только с чего это ты?
-Так вот – продолжал Андрей, словно укоряя меня. – Ты вернулся к Маринке, а через два дня у Наташки отец умер. Повесился.
-Ну… - остолбенело бормотал я… - и как она теперь?
-А никак. Ничего хорошего. Не выдержала…
-Что значит – не выдержала? – у меня лихорадочно забилось сердце, в предчувствии неизвестно чего.
-Запила по-страшному – сказал Андрей. – У неё теперь такой круг, ну, я их всех знаю. Анастасия, Диана… У них фирма – по профилю Хана.
Хан – имелся в виду Чингисхан, а его профиль – то есть девочки по вызову.
-И что, Наташка тоже? – я изумился до предела.
-Да нет – мягко ответил Андрей. – Они не обслуживают, они руководят. Так что, вот так вот. Ей очень не хватало именно мужской поддержки. Окажись ты рядом…
-Я к ней зайду! – сказал я.
-Нет, Миша. Не надо к ней заходить. Ты просто забудь её. Возьми – и забудь. После всего того, что было, вы даже друзьями уже вряд ли станете.
-Мы понимали с ней друг друга с полуслова! Мы изливали друг другу душу…
-Когда ты был в её глазах простым, добрым парнем. А теперь ты в её глазах тряпка. А такие, как она, такого долго не прощают. Для неё тот, кто однажды стал тряпкой, будет ей вовек. И, как бы ты ни пытался, она будет ставить тебя именно так. Тряпкой. Такой уж у ней характер – слишком упрямый. Так что, Наташу лучше забудь.
Я уже не помню, на чём мы расстались с Андреем, но от него я поехал всё же к Наташе. Проходя под её окнами, я увидел её силуэт в окне. Позвонил в дверь. Сердце то бешено стучало, то замирало…
-Кто – раздался за дверью голос её матери.
-А Наташу можно?
Тихое перешёптывание за дверью – конечно, они узнали мой голос, и мать спрашивала дочь, хочет ли она видеть Мишу.
-Нет её дома, и не надо больше ходить.
-Да я просто, в гости – оправдывался я.
-Оставь её в покое. У неё свои проблемы, да и тебе, наверное, тоже есть, чем заняться.
Я вышел из подъезда – меня вновь душили слёзы, я со злости ударился лбом о стекло в двери подъезда. Стекло треснуло, оттуда вылетел осколок. На лбу образовалась рана. Я подошёл к берёзе, обнял её, и долго плакал, изливая берёзе душу. Как Егор Прокудин из «Калины красной».
Я сел на троллейбус, а потом, в центре города, пересел на 51-й. Я чувствовал, что тороплюсь. Ну да, ведь время – уже одиннадцатый час. Горечь за Наташу, гордость и решимость, на мгновение овладевшие мной после разговора с Андреем – все эти чувства вновь удалились куда-то на задний план, уступив место страху. Страх вновь парализовал меня. Я боялся: что меня ждёт там, у Марины? Что мне там будет? Если у Андрея я был уверен, что я приду туда, к Марине, заберу вещи, а если этот Гоша сделает хоть шаг в мою сторону, то пшикну в него хлороформом, а там и поставлю всех на место, а завтра поеду в бюро ANT за консультацией – то теперь мне казалось, что я просто не смогу решиться на такое. Я боялся, что Гоша меня моментально раскусит и обезвредит – отнимет баллончик, и я ничего не успею сделать, но даже ещё и выдам себя; и тогда меня уже точно ждут осложнения. Чем ближе 51-й автобус подъезжал к магазину «Мустакиви», тем сильнее делался мой страх…
Моя остановка… Я неуверенной походкой ступаю на асфальт со ступеньки старого «Икаруса», и чуть не падаю, словно пьяный. Опять эта ненавистная дорога – от остановки 51-го до Маринкиного подъезда…
«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!» - вновь всплыли в памяти Наташины слова.
В конце концов, хуже уже некуда. У меня есть хлороформ. Надо только быстро вынуть руку из кармана, а Гоша уже ничего не заметит – в темноте, да к тому же ещё и пьяный!
Послать их всех на хрен! Покончить разом со всем! Смыть свой позор, разбив этому наглецу башку! «Можешь ещё и ключицу ему сломать железной сковородой, чтоб руками много не махал» - учил меня сегодня Андрей. Забрать свои вещи, сесть на «Москвич», уехать, обрести свободу! Свободу от нервотрёпок, добивших меня до полного истощения…
Маринкин подъезд. Лифт, кнопка пятого этажа… Я еду в лифте, сжимая рукой в кармане баллончик. Всё. Сейчас концерт по вашим заявкам будет окончен, господа хорошие!
И вдруг – страх. Страх – животный, парализующий страх. Я стараюсь не думать об этом – лучше быстро, поддавшись порыву отчаянных действий, сделать то, что сказал мне Андрей – нейтрализовать Гошу. А бабы – они и в Африке бабы, сами от страха в штаны навалят, так что с ними будет не проблема. Гоша станет беспомощным, бабы сперва и не сообразят – все станут просто поставлены перед фактом: не на того вы напали. Главное – успеть пшикнуть.
Но что это? Рука вынимается из кармана, робко стучит в дверь… Я сую обратно руку в карман, ощущая, что ладонь вся мокрая от пота. И когда я слышу шаги, что Маринка или кто-то идёт открывать мне дверь, я чувствую внезапный, болезненный, отлив крови – от мозга и от правой руки. Моя правая рука онемела, она меня просто не слушается, пальцы беспорядочно блуждают в кармане, как у больного полиомиелитом, спотыкаются об этот баллончик, тщетно пытаясь за него схватиться. Плечи задеревенели, я не в силах сделать даже простой взмах рукой. И страх, всесильный страх – я чувствую, как дрожат все мои части тела, при том дрожат все вразнобой, с разной частотой, как при фибрилляции сердца. И я понял – не смогу…
Дверь открыла Маринка.
-Ну что, где ты так долго шлялся? – капризно заявила она своим привычным, властно-крикливым тоном. Как она всегда покрикивала – на мать, на сестёр, а уж на меня-то – и подавно.
-К Андрею ездил – едва слышно прошептал я. Мой голос дрожал и срывался, со стороны я выглядел просто мерзко.
-Мне насрать на твоего Андрея – то уже пришёл из Маринкиной комнаты Гоша Шувалов. – Тебя за чем посылали?
Дальше всё было, как в дьявольской комедии. Я словно был управляем откуда-то извне – я испытывал лишь страх и оцепенение, словно под неведомым гипнозом или наркотиком. Моя рука инстинктивно потянулась в карман – но не тот, где был баллончик – а во внутренний, за деньгами. Я достал деньги, отсчитал две тысячи…
-Ну-ка, дай посмотреть! – оживилась Марина, и выхватила у меня из рук все деньги. – О-о! Игорь! Гуляем! У нас с тобой пять тысяч!
-Где это ты столько отсосал? – нагло спросил Шувалов.
-У Андрея занял… - прошептал я.
-У Андрея занял? Интересно, на что? Что ты ему сказал? – не унимался тот.
-Сказал – жена беременна, проблемы…
-И он дал – продолжал измываться Гоша.
-Как видишь – бормотал я.
-А как ты будешь ему отдавать эти деньги? – напирал он, явно кривляясь.
-С получки…
-С получки? – взбеленилась Марина. – Я получку не отдам! Сам, чем хочешь, тем и отдавай. Иди, вон, ртом отрабатывай.
-Марин, ты же сама сказала – за вафлёра замуж не пойдёшь – поправил её Гоша.
-Ой, конечно, извини, Игорь – рассмеялась она.
-Сколько он тебе дал? – продолжал Шувалов.
-Пять штук.
-А если врёшь? Ты знаешь, что мне врать нельзя?
-Чего мне врать…
-Если врёшь – отсосёшь. Понял? Давай, становись к стенке, руки вверх.
Я покорно встал к стенке, но когда он стал шарить своими потными руками по моему телу, я испытал чувство гадливости, и брезгливо смахнул его руки.
-Ты чего – оборзел? – Шувалов влепил мне пощёчину, и продолжал обыскивать. – Я сказал – давай всё. Надуешь меня – даже Марина уже не спасёт. Точно в рот возьмёшь. Понял?
Я молчал. Тот ударил меня ещё раз.
-Я спрашиваю: понял?
-Понял – всхлипывая, ответил я.
-Пусть лучше деньги несёт – заявила Маринка.
-А деньги он и так принесёт. Честный мальчик, не утаиваешь денежку.
Шувалов закончил меня обыскивать, и сунул обе руки в боковые карманы моей куртки.
-А это ещё что?
Я увидел в его руке мой баллончик.
-Это – от хулиганов… Я же деньги сюда нёс, так чтоб не обули – сбивчиво пролепетал я.
-Он мне пригодится! – Маринка забрала у Гоши баллончик. – А то в городе много…
-Погоди, давай проверим – сказал ей Гоша.
-Я сама – оттеснила его Маринка, и в ту же секунду я ощутил в глазах и в носоглотке едкое жжение, чувство тяжести в грудине, отчётливый вкус хлороформа во рту – и тут же потерял сознание.
Очнувшись, я обнаружил, что сижу один в коридоре. Ни Маринки, ни Гоши не было. Только девчонки бегали по квартире.
-Что разлёгся на полу? – появилась из кухни тётя Лида. – Опять нажрался, как скотина? Нет, чтобы жениться, да квартиру искать – у тебя ребёнок скоро будет! А ты только харю свою бесстыжую заливаешь! Маринка из-за тебя кушать – и то к Егору ходит! Совсем ни стыда, ни совести нет!
-Я не пьяный… - пробормотал я, с трудом приходя в себя.
-Не пьяный он, как же! Обкурился, или обкололся – я не знаю, что ты там делаешь со своими козлами, как его – Андрей, что ли? Иди, вон, в комнате приберись! А то насвинячил там – ни войти, ни выйти!
Я послушно поплёлся в комнату, и стал заниматься уборкой – разгребать те кучи мусора, что остались после пьянок Марины с Егором. Тот самый мусор, в который меня тыкали носом.
Потом я убирался ещё в одной комнате, потом мыл посуду, полы в коридоре, чистил овощи для супа – и голодным лёг спать. Маринка не приходила. Я понял – они с Гошей пошли с баллончиком в город, заниматься гоп-стопом.
Следующий день была суббота. У Маринки было отличное настроение – она на меня даже не орала. Когда я проснулся, она была уже дома. Хорошо ещё, без Гоши.
-Ой, Миш, убрался, молодец – сказала она мне.
Оказывается, у них с Гошей была удачная ночь – судя по косметичкам и прочему ширпотребу, который делили Маринкины сёстры.
-Ксюха, пошла на хрен! – истошно кричала одна из них. – Это моя сумочка!
-А тебе, Светка, слова не давали, мне Маринка сказала…
-Рот закрой, говном несёт!
Я вздохнул. За те месяцы я всё ещё никак не мог смириться с такой «семейной жизнью» - все на всех постоянно орали, оскорбляли, посылали матом. Каждое утро начиналось с того, что мать будила дочерей в школу, те же полоумными голосами кричали такие выражения, какие даже бомжи и отпетые пьяницы употребляют крайне редко, да и то лишь касательно заклятых врагов.
-Миша – сказала Марина – я тебе сейчас денежку дам, сходи на рынок.
-Я сама схожу – вмешалась тётя Лида. – А этот лодырь пусть идёт, ковры вытряхивает.
… Вернувшись со двора, я застал у Марины опять этого проклятого Гошу.
-Здорово, парниша! – сказал мне он.
Он тоже был в хорошем настроении – на полу стоял «дипломат», отнятый им у какого-то прохожего; похоже – иностранца или «фирмача». «Хоть бы его пришибли, или в легавку замели» - подумал я.
-Ты вот что – сказал мне Шувалов. – Не бесись. Спокойно. У меня такое бывает, когда я выпью. Просто я не люблю, когда мне на нервы действуют, а ты меня вчера достал.
Оригинально! Даёт мне понять, что это я виноват во всём!
-Вот видишь, Мишутка – добавила Марина. – Уж на что Игорь человек спокойный, ты даже его вывел. А я, между прочим, с тобой живу. Так что ты хоть обо мне подумай.
Потом они пили ликёр, а я думал о том, что я скажу Андрею. Это же его деньги, его баллончик… Да и станет ли он после этого со мной даже разговаривать…
А мне предстояло новое задание – на сей раз им вновь нужен был извозчик, ибо Гоша и Маринка решили съездить в гости к Гошиной матери в Копли.
-Так, сейчас поедем к моей мамане, ты сиди, вообще молчи. Ничего вообще не говори – заявил с самого начала Гоша.
Он считал, что я полностью в его власти. Что со мной он может безнаказанно творить всё, что угодно. Что я абсолютно беспомощен, и не способен причинить вред. И лишь три года спустя он пожалеет о той поездке.
Гошина мать мне с самого начала не понравилась. Произвела впечатление недалёкой, вульгарной, но считающей себя самой умной. Младший брат Гоши, Петрик – так звали его на русский манер, ибо полное имя его было Петер; десяти-одиннадцати лет от роду, показался мне садистом. У него были глаза отъявленного мерзавца, гораздо более изощрённого, чем даже Гоша. Я невольно вспомнил Конан Дойля, и его повесть «Медные Буки».
-Вот это Миша, мой мальчик – представила меня Марина. – Я с его милости беременна, уже на пятом месяце. Он всё кричал – рожай, рожай, а сам вообще ничего не может. Я теперь питаюсь у подруг, а Мише что скажи – как со стенкой. Ага, угу – и всё.
-Ну, а что ж ты с этим олухом-то связалась? Видишь ведь, что мудак, а ещё слушаешь его. Что тебе – Гоши, что ли, мало?
-Мам, ты ведь знаешь: мы с Мариной, как брат и сестра – пояснил Гоша. – Я её в обиду никому не дам. Мне и Мишу пришлось маленько поучить – сколько она может с ним мучиться?
-Значит, мало учил – крякнула мать. – Таких не учить, таких пороть надо.
-Ничего, меня он понял. Он слов не понимает. А вот если по морде дать – сразу всё понимает.
-Денег вчера принёс – похвасталась Марина. – А то раньше всё только на машине ездил, по друзьям до по подругам. А мне ещё говорил – чтоб с Гошей не дружила.
-Ну, это ты, мальчик, перегнул – засмеялась Гошина мать. – Они вот с таких лет уже дружат. Мариночке тогда сколько было – лет десять, наверное. А Гоше шестнадцать вроде… А тебе-то самому сколько?
-Двадцать два – тихо ответил я, и добавил – зимой будет…
-Двадцать два? – удивилась Шувалова. – А я думала, тебе лет семнадцать… Семья, знаешь ли, не полигон для испытаний. А ты-то, Марин, как вообще собираешься? С ребёнком-то тяжко тебе придётся. Мама твоя – не думаю, что сможет, а с этим твоим хмырём непутёвым кашу не сваришь. Он сам сейчас, как ребёнок, у тебя на шее. Какой из него отец?
-Какой, какой… Сам бегал, орал – рожай, рожай, мол, аборт нельзя. Златые горы сулил – свадьба, квартира, мебель, дача. Сказал – родители помогать будут. А теперь говорит – в загс не хочет, у него дома мне жить нельзя – там их четверо в двухкомнатной, меня родители не пустят. Сам зато у меня живёт, да ещё и жрёт за мой счёт, а вчера он знаете, что заявил? Что ребёнок не от него!
-Ну, и на что тебе такой? Одна мука тебе с ним будет. Такой всё равно ничего не поймёт – ему, что в лоб, что по лбу, как об стенку горох. Не порть себе нервы, пусть только деньги платит.
-А где я буду жить с ребёнком? Нас же выселяют, мы ещё чуть-чуть – и окажемся на улице! Ладно, без ребёнка – я бы у Гоши пожила, или у подруги, а теперь пусть думает. А то сам, вон, к родителям придёт, пожрёт, поспит, а мне чтобы что-нибудь из дома принёс, так чёрта с два! А родители его – вообще ублюдки. Меня они не признают, его настропаляют – мол, Мишенька, трахайся, надоест – бросишь, другую найдёшь! А Мишенька и рад стараться. Только я им не подстилка. И я за свои права постою, и за ребёнка тоже. Всё отдадут.
-Эх, Марина, Марина… Смотрю я на тебя – ты вся загнанная, нервная, всё проблемы. Я понимаю – в семнадцать лет столкнуться со всем сразу – и квартира, и семья, и ребёнок ещё будет. Но как же ты так вот прошляпила? Ладно бы, с путёвым, а то его-то ты где вообще нашла?
-Да, из жалости его пригрела. Всё ходил, ныл, плакал, как дитё двухлетнее. Никто его не любит, никто с ним знаться не хочет. А он, такой хороший, такой добрый, всё ради любимой сделает, в огонь и в воду полезет. Никто его, видите ли, не понимает! Вот я его и подобрала. Он же до меня девственником был! Как первый раз ночь провели – ой, как он заливался! Любовь до гроба, выходи, мол, замуж! А сам теперь только бегает и орёт.
-Конечно – подтвердила Гошина мать. – Кому такой дурак нужен? Его никто и на километр к себе не подпустит, вот он и оставался девственником-то. А раз неопытный – такой тебе живот надует, и сам не почувствует. Сам ещё ничего не понимает – что там, если бабы сроду не видел, его ж всему учить ещё надо. А он, значит, дорвался. Ты его – из жалости, или из шалости – вот он себя взрослым и возомнил. Как же, он теперь мужчина! Конечно, будет трепаться: давай жениться, давай ребёнка. Охота себя взрослым почувствовать: как же, муж, отец семейства! Да только ума у него нет, у твоего Мишутки. Он всё думал, что это так, игра в дочки-матери, а теперь и сам не соображает, чего он натворил. Теперь он и норовит спрятаться к маме под юбку, и оттуда кричать: «это не я»! Вот тебе и муж, вот тебе и отец. Он хоть работает?
-Да вроде где-то шустрит, каким-то мальчиком на подхвате – отмахнулась Марина. - Да что толку! В общем, Миша, ты знаешь, что меня скоро выселяют? Ты дома живёшь, как король, а я – на улице, как бомжа. А у меня ребёнок – твой. Так что давай, тряси своих родителей – пусть не выпендриваются, но я буду жить у тебя. А ребёнку ещё прописка нужна. Да и мне не помешает.
-Марина – сказала Гошина мать. – Что тебе туда соваться? Живи лучше у себя, или у Гоши. У меня, на худой конец. А кобель твой – хотя какой из него кобель, щенок ещё беззубый – пусть платит деньги. Авось на будущее научится.
-Ну, уж нет! – с апломбом заявила Маринка. – Он покалечил, он пусть и обеспечит. А то алименты – что на них купишь? Да вон, мой папаша, в жизни их не платил, и ничего. И этот также будет, только «угу», да «ага».
Так вот, они сидели, пили чай, да и кое-что погорячительнее, и поносили меня на все лады. Я сидел в углу на табуретке, готовый провалиться сквозь землю. Ещё и этот ублюдок Петрик – бегал по квартире, слушал обрывки этой морали, и поддерживал их, показывая мне «факи», и выкрикивая разные оскорбительные реплики в мой адрес…
И после этого я понял: меня просто хотят сжить. Разложить морально, выкачать из меня максимум всего возможного. Так пусть же им будет с меня нечего взять. Тогда, может, до этой тупорылой тёти Лиды дойдёт, что Маринкино пузо – не подарок судьбы, а проблема; и она, наконец, начнёт наущать свою чёртову дочку уже совсем другими советами.
В тот же понедельник я написал заявление об уходе по собственному желанию. Меня охотно разжаловали – в последнее время и на работе у меня всё из рук вон валилось. Дома, то бишь, у Марины, я сказал, что меня сократили., и что теперь я буду искать работу.
-А мне насрать! – заявила Маринка. – Если сам ни черта не умеешь, работу найти – и то не можешь, так пускай родители кормят.
-Они не обязаны тебя кормить! – возразил я.
-Зато ты обязан. Так что будешь ты их трясти, как миленький!
Но меня мало волновала реакция Маринки. Меня больше интересовала тётя Лида…
-У меня нет специальности – твердил я. – Кем я могу работать? Подсобником, грузчиком? Так это копейки получать, да сокращаться постоянно – кому нужны эти разнорабочие? Мне надо идти учиться, специальность получать, чтобы работу иметь нормальную. Что толку – опять приткнусь на птичьих правах в какую-нибудь шарагу, за тысячу крон, и опять никакой стабильности, всё на волоске. Какой тут может быть ребёнок?
Романова-старшая никак не реагировала. «Разбирайтесь сами», «наделал делов, теперь и расхлёбывай, как знаешь» - вот были все её ответы. Толчком к переменам стала лишь случайная встреча Марины с одной старой знакомой, которая теперь была замужем и воспитывала маленького ребёнка. Вот тогда и оказалось всё так, как предвидел Андрей. Маринка поняла, что, несмотря на все обстоятельства, беременна-то она, а не я. И что как бы она меня ни унижала, сколько бы денег она с меня ни трясла – в конце концов, матерью-то станет она! А стало быть, ей, а не мне, придётся теперь не гулять до утра и спать до обеда, а соблюдать строгий режим, шесть раз в сутки кормить грудью. А пелёнки, купания, и все прочие хлопоты, которые доставляют молодым матерям огромное удовольствие, а что до Маринки, то ей такая перспектива не нравилась совершенно, и даже более того – пугала. Потому что, как уже и было сказано, уровень её развития не превышал десятилетнюю, и вдобавок, ей совершенно не хотелось расставаться с привычным укладом жизни. Если поначалу для неё беременность была лишь выгодным козырем против меня, позволявшим ей делать всё, что угодно, а я как бы должен был всё это терпеть, и «никуда не денусь», то теперь уже она сама испытывала прямо-таки панический страх перед растущим животом, перед будущим материнством. Однако, аборт делать было уже поздно – все сроки были уже просрочены. Разумеется, и в этом опять-таки обвинили меня, и вообще – стало ещё хуже, даже в сравнении с прошлым месяцем. Да и есть ли вообще смысл описывать весь этот кошмар, эти не прекращавшиеся унижения, оскорбления, издевательства, которым я подвергался в то время? Я даже эмоционально не реагировал на это никак – я был уже натуральным зомби. Я знал лишь одно – чем-то всё это должно кончиться, и я ждал этого конца. Я бегал по поликлиникам, был в Маринкиной школе, в психдиспансере, в домоуправлениях и прочих инстанциях, собирая справки, что Марине рожать нежелательно. Тётя Лида такие справки собирать отказалась категорически. У неё были изначально другие планы, каковым не суждено было сбыться – что я женюсь на Маринке, и буду её содержать.
И вот, наконец, мы добились своего – Маринке дали-таки направление на искусственные роды. Сия операция представлялась всем семейством Романовых, как великое одолжение мне, и мне был предъявлен ультиматум. Мол, операцию она сделает, но если после этого я её брошу, то последствия будут плачевными. Видите ли, после такой операции Марина – чуть ли не калека, инвалид, и ещё чёрт знает кто, а ответственность за всё это лежит на мне. Я с лёгким сердцем дал обещание – нет, что вы, не брошу – и лишь позже прибавил: - если она сама вдруг что-нибудь не отморозит. Теперь самое худшее для меня осталось позади, и я лишь сохранял выжидательную тактику – дожидался момента, когда эта Марина сотворит что-нибудь этакое, из ряда вон выходящее, чтобы под этим предлогом порвать с ней все отношения. Сама, мол, виновата.
Однако радоваться было рано. Меня угнетали уже даже не её выходки на пару с Егором, не её оскорбления в мой адрес, но уже само её присутствие. Сама необходимость бывать там. Я с нетерпением ждал, когда же она напьётся, и я её увижу с каким-нибудь придурком в постели. Чтобы, наконец, избавиться от неё, да так, чтобы виноватой осталась она, а не я.
Маринка же, выйдя из больницы, вновь переменила тактику – стала опять ко мне подлизываться. Стала извиняться за всё, списывая все свои выходки на беременность. Мол, беременна была, психовала поэтому, срывалась, дёргалась, нервничала, а теперь-де всё будет нормально. Говорила, как она страдает оттого, что у неё плохие отношения с моими родителями. На все лады объяснялась мне в любви, делая, однако, упор на то, что пора бы оформить свои отношения в загсе. Я внешне не возражал – оставался спокойным, единственное только – насчёт загса говорил, что рано. «Ты ж ещё молодая, ещё успеешь сто раз передумать и пожалеть». И, конечно же, я избегал половой близости, прекрасно понимая, что это может обернуться повторением минувшего кошмара. И, по большому счёту, она мне трепала нервы лишь тем, что постоянно вызывала во мне чувство вины. Она постоянно твердила мне, что она теперь калека, инвалид – мол, сами врачи ей это сказали. О самой операции она говорила, что терпела адские боли, и что когда выкидыш был извлечён, врачиха сама ей сказала: «Ты убийца! Ты убила своего ребёнка!». (Интересно, а кто в таком случае она сама, делающая в день с десяток подобных операций, уж кому-кому, а ей не пристало так говорить…). Маринка же заявляла, что в высшей степени сожалеет о том, что пошла на эту операцию, и что пошла она на неё только ради меня. Конечно, эти разговоры действовали мне на нервы, но всё же это было легче, чем до того. Да и я уже не соглашался всё безропотно терпеть, стал заявлять о своих правах. «Ты не имеешь права на меня орать! Я – человек, и меня надо уважать, а то моё терпение скоро лопнет».
Намекнул я ей и насчёт пьянства, и насчёт мальчиков. Хочет если жить со мной – то пусть ведёт себя посолиднее, как и подобает взрослой, замужней женщине. А то кричит «давай жениться», а у самой одни мальчики да гулянки на уме. Вот пусть и гуляет, раз не нагулялась. Вот тогда она и поняла, что теперь я и в самом деле могу её бросить, под любым предлогом, и уже ничто меня не удержит. И взбрело в её пустую башку не что иное, как вернуть старый козырь, чтобы возродить былое – уж то положение ей больно нравилось, устраивало её, как нельзя лучше.
Что ещё удивительно – к ней перестали заходить. Гоша – тот вообще куда-то исчез, то ли менты его закрыли куда-нибудь на Батарейную, то ли сам ушёл в запой или на «зависалово». Маринка же мне твердила, что теперь всё, что со старыми друзьями покончено, что теперь она даже не пьёт – во всяком случае, без меня она больше не выпьет ни рюмки. Что теперь она изменилась, причём благодаря мне. Что она меня любит, хочет быть моей женой. Хочет мне приносить кофе в постель. И ещё Бог знает, какие банальности она порола. По сути дела, то же самое, что и в июле, только в несколько иной форме. И наконец, ей удалось добиться своего – затащить меня в постель. Правда, залез я на неё по пьянке, но ведь алкогольное опьянение, как известно, вины нисколько не смягчает, а напротив…
Поначалу то обстоятельство, что у нас возобновились сексуальные отношения, не имело для меня дурных последствий. Наоборот, Маринка была довольна, стала совсем по-другому ко мне относиться, не позволяла себе того, что раньше. Я даже заметил, что в ней стала пробуждаться женщина. Ей, если раньше близость была, в сущности, безразлична – лишь бы быстрее «кончить», то теперь наоборот, ей стали нравиться мои ласки; её возбуждало, когда я гладил её тело, целовал её губы, лицо. Меня подспудно осенила мысль, что я разбудил в ней женщину. Или она, как проститутка, просто играет? Изображает страсть при полном равнодушии, желание – при полном отвращении, нежность – при ледяном презрении, удовлетворение – при отсутствии даже намёка на то… А через пару недель после нашей первой ночи, она мне заявила, что снова беременна.
-Слушай, я в тебя не «кончал»! – взъярился я. – И вообще, это тебе кажется! Хватит уже портить мне нервы!
Нервотрёпка возобновилась с новой силой – ей постоянно казалось, что она вновь забеременела, и пыталась под этим «соусом» меня терроризировать. Я же стал, как собака-ищейка, следить за ней – с целью или застать её с другим, или обнаружить, что у неё начнутся «месячные», чтобы уличить её – во лжи, или в измене. Но в то же время страх не давал мне покоя: а вдруг и вправду?
Худшие мои опасения всё же не подтвердились, в нужный день всё у неё пошло, что называется, как надо. Я с облегчением вздохнул, и дал себе зарок: никогда в жизни, каким бы пьяным я ни был, больше я на неё не залезу! Потому что вот так нервничать и дёргаться, следить за ней, шарить по помойке в её комнате, в надежде обнаружить использованные прокладки – было не меньшим унижением. Да и нервы от этого гробились не по дням, а по часам, а истощение прогрессировало.
И тогда же, в феврале, я дождался заветного момента. Дождался того, чего я ждал с момента самого её возвращения из больницы.
… Однажды мы пьянствовали у них дома – я, Мурат, Маринка и её сестра Ксюха. Мы все напились, Маринка стала ко мне приставать. Я поначалу не сопротивлялся – так, для виду. Гладил её, целовал. Затем выпил полстакана водки, и сделал вид, что «вырубился».
-Он вырубился! – прошипела Маринка. – Мурат, пошли деньги делать, пока он спит! Видишь, что у меня есть? Обуем кого-нибудь, купим травы да ещё водки! – её явно «тянуло на подвиги». – Оксан, пойдёшь?
Мурат был ещё более слабохарактерным, чем я. Он-то Марине никогда и ни в чём не перечил, но с него было в самом деле нечего взять: он был сиротой, бомжом, алкоголиком и токсикоманом. То есть, у него на шее не посидишь. Потому Марина никогда и не воспринимала его кандидатуру на пост «ухажёра».
Мурат тотчас согласился. Оксанка отказалась. Сказала, что хочет спать. Мурат с Мариной спешно оделись и ушли.
Через пару часов заявилась Марина, и стала орать:
-Оксанка, Светка, просыпайтесь! Тампошу замели менты, я боюсь, что Тампоша меня сдаст! А я тут одного мужика подцепила, он сказал, сейчас в баню пойдём. Мне надо переодеться. Ты тоже переодевайся, поехали! Да тихо ты! Мишку не разбуди! Если менты приедут – я всё время была дома, с вами. Мишка, вон, свидетель.
Они вернулись только утром. Я продолжал делать вид, что сплю, а сам ждал подходящего момента. Сёстры шептались между собой, и в ходе этого Маринка сказала:
-А у этого придурка залупа вся такая красная-красная, я аж испугалась. Вдруг у него сифак, или…
-Как банька-то? Понравилась? Хорошо повеселилась? Побалдела, от души? – с издёвкой напирал я на Маринку. – Со своей красной залупой!
-Какая баня? Какая залупа, ты что! У тебя глюки, ты перепил! – стала оправдываться Маринка. – Ляг, проспись!
-Хватит! – твёрдо сказал я. – Я всё слышал! С меня довольно. С сегодняшнего дня, между нами – всё! Иди, гуляй со своей красной залупой!
После этой фразы я надел ботинки, куртку, и ушёл. Как мне казалось – навсегда.
Она приезжала ко мне домой, вновь извинялась, подлизывалась, обещала, что «больше не будет» - но я был непреклонен. Говорил, что оскорблён до глубины души её этой «красной залупой». Жалел лишь об одном – что не сделал этого много раньше. Ещё летом. Тогда тоже предлогов могло быть предостаточно…
Но всё же один раз я к ней наведался. Так, шутки ради. Девятого марта – в тот день ей, наконец, исполнилось восемнадцать.
В тот день я, не помню уже где, встретил Мурата. Тот мне и рассказал умопомрачительную историю о том, как они с Мариной ходили «делать деньги». Сперва решили «для храбрости» ещё выпить, но пить было нечего, и не на что. Тогда Маринка «подкатилась» к продавцу ночного киоска, и предложила ему себя за «поллитру». Тот не возражал, и уже через четверть часа Маринка и Мурат откупорили заветную ёмкость. Да только этого им показалось мало. Тогда Маринка вновь обратилась к тому же продавцу, с тем же самым предложением, на что тот уже ответил отказом. И она заявила Мурату, что первую бутылку она добыла, теперь его очередь «спонсировать». Мурат не нашёл ничего более умного, как обокрасть какую-нибудь машину. Увидев в стоявших во дворе «Жигулях» магнитофон-«цифровик», он подобрал кирпич, разбил им боковое стекло «Жигулей», и извлёк магнитофон. После чего стал приставать ко всем подряд прохожим, и предлагать: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!». Все, как назло, отказывались. И тут к киоску подъехал экипаж полицейского патруля на «Сузуки-Витаре». Оттуда вышел один полицейский, подошёл к киоску, и заказал гамбургер и сигарет. Он не обращал никакого внимания ни на Маринку, ни на Мурата – пока Мурат не подошёл к нему сам, по-босяцки предложив: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!»…
Да и сам день рождения, на который привёл меня Мурат, был не менее анекдотичным. Народу было много, человек, наверное, двадцать. Когда пришли мы с Муратом, большинство уже «дошло до кондиции» - кто спал, мертвецки пьяный, кто бродил в беспамятстве… Что удивительно – Гоши и на сей раз не было.
-Ну что, Марина – заявила тётя Лида. – Тебе уже восемнадцать, ты теперь совсем взрослая, у тебя тут гостей много, смотрю, ни одной подруги. Все кавалеры. Вот, давай, выбирай, решайся. Все по тебе воздыхают – пора бы уже и о свадьбе подумать.
-Конечно, пора – подхватила Маринка, пьяная в стельку. После чего она и сама стала всем предлагать: давай поженимся.
-Я сюда водку пить пришёл, а не свататься – ответил я.
-Марин, ты чё, перебрала? Иди, проспись! – рассмеялся Сашка-«Щорс».
-Марин, а ты знаешь? – сказал вдруг Мурат. – Я люблю тебя с пятого класса! Давай с тобой поженимся!
-Вот, и отлично! – изрекла тётя Лида. – Чего тянуть, идите завтра в загс, и пишите заявление.
Пьянка продолжалась. Почти все собравшиеся уже спали, кто где вырубился – большинство на полу. И тут кончились сигареты.
-Тампоша, сигареты кончились! – сказала Маринка. Уж на что одно время я был там вместо скотины, мальчиком на побегушках, прислугой – но что до Мурата, то он там эту роль исполнял традиционно, уже много лет.
-У меня денег нет! – ответил тот.
-Мало ли, что нет? Иди, и без сигарет не возвращайся! Ни у кого нет! – Маринка села на любимого конька.
Тот нахлобучил куртку, и выбежал из квартиры. Я же ходил по комнате и допивал остатки изо всех бутылок. Мне хотелось напиться, нажраться – наступило оно, долгожданное освобождение!
Маринка тем временем стала ко всем приставать.
-Трахни меня! Ну, пока Тампоши нет, ну, давай…
Я смеялся. Теперь это уже не задевало мои нервы. Теперь её проблемы – уже не мои проблемы. Теперь ей восемнадцать, и она, как это ни парадоксально – взрослая, по крайней мере, формально; и я за неё никакой ответственности не несу. К тому же теперь у неё есть Мурат, которому такое положение даже нравится. Так что теперь я мог смотреть на все эти придурочности, и смеяться.
Все, к кому она приставала, отвечали одинаково – либо «отстань, перебрала», либо вообще тупым пьяным мычанием. Большинство лежали, или сидели на полу, прислонясь к стене, и тупо вращая остекленевшими глазами, и в ответ на её приставания, хоть и силились что-то сказать, но у них выходили одни нечленораздельные звуки. И лишь один тринадцатилетний мальчишка изъявил желание:
-А я хочу тебя!
-Давай, раздевайся догола, только побыстрее!
Я смеялся, от души смеялся, допивая остатки из бутылок – праздновал своё освобождение.
-Куда «кончать»? – вдруг заорал на всю комнату подросток.
-«Кончай» в меня! – томно прошептала Маринка, но тоже весьма отчётливо слышно.
И тут в комнату вошла тётя Лида.
-«Кончать» в тебя? – обрадованный мальчишка вопил уже на всю квартиру. – Ой, как зашибись!
-А ты, Мишка, что тут делаешь? – сказала Лидия Захаровна. – Пойдём, я тебе сто грамм налью!
Для меня это было огромным удивлением: как, в этом чёртовом бедламе где-то ещё есть сто грамм?!
Я прошёл с ней на кухню, она достала банку самогона, налила мне полстакана. Я выпил, потом ещё… И «вырубился» - тут же, на табуретке, положив голову на стол.
Проснулся я утром, в состоянии жесточайшего похмелья. На столе стоял пустой стакан, под столом валялись осколки от банки, в которой ещё вчера был самогон. Я выругался себе под нос – как-никак, похмелиться-то хотелось! – и пошёл в туалет.
Дверь в Маринкину комнату была открыта, и моему взору предстало ещё одно удивительное зрелище. На кровати, у стены лежала сама Марина, рядом с ней – тщедушный подросток, а с краешку – её нареченный суженый, Мурат. Мурат лежал вообще в комичной позе – скрючившись в извилистую загогулину, а задница свисала с краю. Уже один его вид вызывал смех… И вдруг проснулась Марина, и стала расталкивать Мурата.
-Я сейчас пойду в ванную – скомандовала она – а ты, Тампоша, ну-ка, быстро сделай мне тряпочку под писю.
Тот что-то нечленораздельно хмыкнул, сел на край постели и стал одной рукой тереть глаза, а другой полез в ящик стола – за тряпкой и за ножницами.
«Так» - подумал я про себя. – «Ещё пять минут я побуду в этой квартире – и меня увезут отсюда на скорой в дурку. Хватит, итак больше полгода ошивался в этом дурдоме, всё здоровье угробил…»
Никем не замеченный – у них были уже другие проблемы – я покинул ту проклятую квартиру. Теперь уже точно навсегда. Больше никогда я в той квартире не был.
Однако какие потери я понёс за всё это время! У меня не было работы – я, грубо говоря, жил на шее у родителей, да ещё ходил, подрабатывал случайными халтурами. То у того же Коли Демьяненко, то где ещё. Мой «Москвич» своим видом вызывал лишь жалость – побитый, облезлый, с размороженным мотором и разворованными запчастями – стоял у ворот всё той же базы, я подкапливал на запчасти, чтобы можно было его восстановить. Был ещё долг Андрею – хоть он и не ставил сроков, но долг-то был! Я ему сказал, что меня ограбили наркоманы возле Наташкиного подъезда; он сделал вид, что поверил, а вот поверил или нет – не знаю. Ну, и конечно же, то немыслимое истощение. Я быстро утомлялся, не переносил никаких нагрузок, у меня были нарушены и сон, и аппетит. Я по-прежнему постоянно нервничал, у меня возник настоящий психоз – меня преследовали навязчивые идеи, что Маринка и Егор опять что-то против меня замышляют, и я постоянно справлялся у Мурата, «как там дела». Теперь мне нужно было время, много времени – чтобы оклематься, прийти в себя, перестать терзаться страхом повторения пережитого кошмара. Потому что - что самое худшее, что может с человеком случиться? А вот что. Если он пережил какое-нибудь сильно травмирующее событие, особенно, если роль его самого в нём неприглядна – как, например, у меня в период Маринкиной беременности, или как у «петуха» в тюрьме, да и не только в ней… И когда человек, пережив что-либо подобное, наконец, успокаивается, считая это Кавдинское ущелье навсегда ушедшим в прошлое, в небытие – и считает, что теперь он сильнее, мудрее, и неуязвим для этого, что теперь его уже невозможно поставить в такое положение, и что никто и ничто не заставит его проходить через это ущелье. И вдруг образуется такое стечение, при котором человек вновь оказывается так же растоптанным, униженным и бессильным изменить что-либо в свою пользу, даже не вправе сказать что-нибудь в свою защиту. И кошмар, вместо того, чтобы отойти в небытие, возрождается с новой силой, давая человеку понять и почувствовать, что он – ничтожество, зря возомнившее себя человеком. Вот этого я больше всего и боялся – что меня не оставят, что я вновь окажусь униженным и растоптанным, вынужденным слепо подчиняться их условиям. А, с другой стороны – во мне кипело оскорблённое самолюбие, жажда мести за свою попранную честь и достоинство, за своё угробленное здоровье, за свой «Москвич» и даже за кассеты, наконец…
А Маринка – та и вправду сожалела о потерянной «кормушке», которую она имела в моём лице. И уже через пару недель она решила «спустить пары» - сделать мне пакость.
В тот день я как раз приехал к Коле Демьяненко. Не помню уже, поработать я там хотел, или насчёт машины… Да и какое это теперь имеет значение? И вот выхожу я из ворот базы, и что я вижу…
Маринка, вусмерть пьяная, в пылу сумасшедшей ярости, с пеной на губах, била монтировкой мой «Москвич»! Я тут же подскочил к ней, больно сжал её руку, в которой она держала монтировку, и заорал:
-Ты что сука! Ну-ка вали отсюда, пока я не прибил тебя вот этой самой железякой!
-Это ты оборзел, щенок сраный! – кричала она, захлёбываясь пеной. – Ты что, сначала меня искалечил, ребёнка моего убил, на шее моей посидел, а теперь втихаря всё забрал, и прячешься? Ты что от меня гасишься? Ты мне что обещал?
-Сама виновата! Нечего было по баням шляться! Нечего с Тампошей дурью маяться! Я тоже не обязан…
-Как – не обязан? – она совсем вышла из себя. – Ты обязан меня кормить! А машина эта – моя! Так пусть она тебе, сука, не достанется! Чтоб ты пешком всю жизнь ходил! Нет! На инвалидном кресле чтоб ездил!
Она резко выскочила и ударила монтировкой по боковому стеклу. Почти все стёкла были разбиты, фары тоже, да и крылья были покорёжены.
-Сейчас заскочу к Коле, спущу на тебя собак! – прикрикнул я. – Самому об тебя руки марать в западло.
-Слушай, ты! – рявкнула она. – У своих собак ты будешь языком жопу подтирать! Вон, видишь чёрный джип? Это моя личная крыша. И если ты ещё хоть одно слово скажешь, они выйдут и трахнут тебя в рот и в попу. И твои дражайшие родители останутся без квартиры. А на своего Андрюшу можешь не надеяться. Они сказали – пусть не выступает. А будет за тебя что-то вякать – они и его отвафлят!
Такой уж наглости я не вытерпел. Я схватил эту бешеную стерву за шкварник, и с силой толкнул прямо на джип.
-Видал я, какая это тебе крыша! Это ты им попробуй доказать, а мы посмотрим…
Всё-таки толкнул я её прилично – она налетела всем телом на джип, выставив вперёд руки с монтировкой. Удар от монтировки пришёлся в аккурат на боковое стекло, которое тут же разбилось., а сама Маринка упала на асфальт. Такого я и сам не ожидал, и стоял возле своего «Москвича», в полном оцепенении. Тут все двери джипа одновременно открылись, ко мне направились трое рослых бритоголовых парней. В следующее мгновение я почувствовал резкую боль от ударов по скулам, челюстям, животу; солёный вкус крови во рту, затем у меня в глазах потемнело, и я потерял сознание.
Очнулся я в лесу. Всё тело ныло от нестерпимой боли, я плохо понимал, что происходит, и лишь смутно различал какие-то фигуры в спортивных костюмах. Они произносили какие-то фразы – то ли обращались ко мне, то ли между собой – я ничего не мог понять. Потом до меня донеслись женские крики, и я узнал голос Маринки. Потом я понял, что они совокупляются, а затем разглядел и джип, из которого доносились её стоны и чьё-то сопение. Я вновь впал в забытье, а очнувшись, почувствовал, что моя одежда вся мокрая, и мне в нос ударил стойкий запах мочи. Теперь я различал голоса – это Маринка говорила с теми головорезами из джипа.
-Пацаны, дайте ему в рот! Ну, что вам, в падлу, что ли? Он же такое чмо…
-Да нельзя ему в рот давать! За прогон мы его ещё сможем опустить, а если сразу – нас же старший убьёт за беспредел!
-А что ваш старший? Что, этот лох, что ли, к нему пойдёт? А ваш старший что, его не пошлёт? Ему что – не в падлу будет с опущенным бакланить?
-Слушай ты, не лезь не в своё дело! Мы его и так отпинали, обоссали, сейчас пусть расписку на бабки подпишет, а если прогонит – тогда и опустим его, как фуфлыжника.
Потом был какой-то сарай, яркий свет лампы, и когда я очнулся, ко мне подошёл один из этих типов.
-В общем, так, козёл. Понял, за что схлопотал?
-Понял, понял… - выдавил я, с трудом ворочая языком. – Джип… стекло…
-Короче, попал ты, мудила! Конкретно попал! Косяк тут чисто твой, а ты ещё на девчонку какую-то валить пытался! А за такие косяки вообще-то опускают!
-Что я… она сама… понтовалась, что вы - крыша её…
-Слушай, ты, завали свой тухлый базар! С ней ты сам будешь разбираться. Ты не ей, ты нам стекло разбил. Короче, так. Вот тебе ручка, подпиши. Сам ты сейчас такого нацарапаешь, что хрен разберёшь. Тут уже всё написано. Ты только подпиши. Если не хочешь раком становиться, а то мы мигом с двух сторон тебя оформим…
Он дал мне ручку, и я поставил извилистую закорючку на бумаге, на которой было написано следующее:
«Я, Черногорский Вениамин Порфирьевич…» (да, тогда меня официально так и звали) - дальше шли все мои паспортные данные. Это Маринка их втихаря себе переписала в записную книжку, и вот они ей пригодились. «Сегодня, 21 марта 1997 года, разбил стекло автомобиля… и обязуюсь возместить причинённый мной материальный и моральный ущерб пользователю этого автомобиля Иванцову Максиму Витальевичу. … 1 апреля сего года, обязуюсь прийти в казино «Эльдорадо», возле гостиницы «Виру», и принести вышеназванному Иванцову 3000$ (три тысячи долларов США), наличными… Гарантами моей платежеспособности являются мои родители…»
Я испытывал при этом полнейшее безразличие. Никаких денег я им платить, естественно, не собирался, а собирался обратиться к Андрею. И уж, не за деньгами, конечно же, а за помощью совсем иного рода. Моим родителям, думал я, вряд ли что грозит – они тут вообще не при делах, а если к ним эти уроды и приедут – они сразу же в полицию обратятся. А если Андрей мне не поможет, я просто повешусь. На хрена оно мне сдалось, такое существование!
И очнулся я после всего этого на автобусной остановке, где-то на просёлочной дороге в незнакомой загородной местности. В той же замызганной куртке, пропитанной кровью и мочой, с экземпляром расписки в кармане.
Тут на остановке остановился – нет, не автобус. То был фургон «ГАЗ-52». Оглядев меня, водитель присвистнул. Затем открыл дверь, и помог мне сесть в кабину.
-Кто это тебя так? – это был простой, русский мужик лет пятидесяти, в тельняшке, с загорелым лицом и руками. На руках его красовались татуировки флотского содержания.
-Да так… хулиганьё… денег требовали. Мне бы в Таллинн!… Где я?
-Недалеко от Раквере. Ладно, Бог с тобой. Довезу я тебя до Таллинна, не брошу же я тебя на дороге.
-Где это ты так нарвался? – спросил водитель. В машине меня укачивало – понятное дело, «газон» всё-таки, и я тут же впал в забытье, и ничего уже не слышал.
-Слышишь? Мы в Таллинне! Куда тебе?
Водитель тормошил меня, но я всё воспринимал, словно во сне. Как будто я находился в какой-то непонятной оболочке, и даже уши у меня были словно заложены ватой.
-Мне… позвонить надо… на мобильный. У Вас есть карта?
-Есть – ответил водитель. – Сейчас, подъедем к будке…
Андрей, к счастью, оказался дома, и я попросил водителя:
-Отвези меня на Пярнуское шоссе! К загсу, там, напротив…
Андрей уже ждал нас на улице.
-Спасибо, коллега! – сказал я на прощание водителю. – Знаешь… я ведь тоже шофёр…
-Где ты его подобрал? – спросил его Андрей.
-Да какая разница? Скажи спасибо, что жив ещё!
-На, держи. На бензин – Андрей протянул шофёру несколько купюр, а мне сказал: - А тебя сейчас повезём в скорую. Потом расскажешь.
Спартанская обстановка кабины фургона сменилась комфортабельным салоном «Фиата». Дальше смутно припоминаю – приёмный покой, откуда меня уже отвели в палату… И на следующий же день ко мне в больницу пришёл Андрей.
-Привет, ветеран войны! – сказал он, ставя на тумбочку корзинку с фруктами. – Ну что, рассказывай, где это тебя так контузило.
-Да это опять Маринка постаралась – пропыхтел я. - Выхожу из базы – смотрю, мою машину бьёт. Я на неё наехал, а рядом джипчик стоит. Она мне на понтах вся такая: мол, её крыша. Ну, я её толкнул, она им стекло разбила этой самой железякой. Дальше ни хрена не помню. Какой-то лес… они там ещё трахались, не отходя от кассы, потом в сарае какую-то бумажку заставляли подписывать. Она, кстати, там. В тумбочке.
-Кто в тумбочке? Бумажка или Маринка? – шутливо спросил Андрей, открывая тумбочку. – Знаешь, Миша? – добавил он, ознакомясь с содержимым. - Плохая это бумажка. Ей в туалете подтираться жёстко. А эти ребята теперь ещё сами раскошелятся. Нечего беспредел творить. Кто они хоть такие, на кого они работают? Не сказали, конечно? Что они там вообще делали?
-Я-то откуда знаю? Джип «Мицубиси-Паджеро», номер там, в бумажке указан.
-Вот и прекрасно. Я по компьютеру пробью, чья это тачка, а заодно проведаю, что за лох этот Максим, и на кого от шестерит. А после этого я поговорю с ихними старшими. Не с теми, под кем этот сопляк колобродит, а с теми, кто ими самими командует.
Уловив мой удивлённый взгляд, Андрей добавил:
-Запомни, Миша: между понятиями «лох» и «танкист» стоит знак равенства. У этой шпаны какая логика? Запугать человека, чтобы тот побоялся куда сунуться. Пусть думает, что вся ментура куплена, и что туда нет смысла обращаться. Один чёрт, не помогут, только ещё хуже будет, поэтому лучше смириться, лапки поджать, и заплатить. И этим они и живут, у них работа такая. Один лоханулся – заплатил; второй лоханулся – заплатил. А третий взял эту портянку, и пошёл с ней в ментовку. Кого сразу за шкварник хапнут? А теперь - как ты думаешь: стал бы Ферзь или Коля Питерский на таких портянках светиться?
-Медведевские они, я слышал…
-Уверен? – усмехнулся Андрей. – Мало ли, что они лопочут? Они и шахматистами могли себя назвать, если уже совсем обезбашенные. Это мне ихний бугор скажет – чьи они. Не парься, выгорит. Я же тоже говорю не с бухты-барахты. Ни фига себе – косяк: у кого-то в бригаде пацаны беспределом занимаются, понятия не соблюдают! А теперь подумай: кому это выгодно. Ты-то сам и на фиг никому не нужен. Им наплевать, кто ты по жизни, что у тебя за заморочки. Поэтому выяснять, что это там за Марина, и что у вас с ней за тёрки, никто не будет. Зато у них есть хороший предлог – кого на чём прижучить. Только этим надо умело воспользоваться.
-То есть что… - неуверенно начал я, теряясь в смутных догадках.
-А ничего. Я насчёт тебя поговорил кое-с кем, так что к ихнему командиру я уже поеду не один. А расклад будет проще простого. Девочка ноги раздвинула – мальчики отблагодарили. За её косяк тебя напрягают. Ещё пострадал ты сам, и твоя машина. Ладно, Миша. Не скучай, я дальше полетел…
Андрей направился к двери палаты, но тут же развернулся и тихо сказал:
-А ты, Миша, лучше помалкивай. Эту девку ты видел впервые в жизни, и знать её не знаешь. Потому что если ты ляпнешь про свою с ней любовь, то ты всех в дерьмо посадишь. Чем – думаю, не стоит объясняться. Есть две разные категории: есть человек, и есть форшмак, фуфел. Это всякие лохи, чмошники и вся та шушера. За человека – всегда впрягутся, ему всегда помогут. А за фуфела – никогда. Фуфел – сам виноват, что он такой фуфел, и так ему и надо. А кто за него впрягается – тот сам фуфел.
-Так я что, по-твоему… - начал я, но Андрей резко перебил:
-Кто там твою машину бил, у автобазы?
-А хрен её знает! Малолетка какая-то, наркоша, или пьянь подзаборная…
-Как эту девушку зовут, я что-то запамятовал?
-А я что, спрашивал?
-Молодец, Миша. Человек – и он попрощался со мной за руку.
 
…Меня выписали из больницы через неделю.
-Поздравляю с праздником! – встретил меня Андрей.
-Да уж, нечего сказать, праздник – вздохнул я.
-Ты что – Андрей ткнул меня пальцем в грудь – первое апреля! Твой профессиональный праздник! Садись, поехали… - он извлёк из кармана связку ключей, и протянул мне.
-Куда поехали? – не понял я.
Андрей кивнул на стоявший у тротуара красный «Москвич».
-Это чей? – опешил я.
-Твой – подбодрил Андрей.
-Хочешь постебаться? – сказал он, когда мы уже ехали в машине. – Эти поросята и в самом деле медведевские оказались. Младшее звено бригады Руслана, а он уже под Медведем ходит. Поговорили мы с Русланом, и с Медведем тоже поговорили. Как же так, Медведь? Чего это у тебя бугры такие тупые – у него пацанята резвятся, беспредел творят, да на всяких сучек работают за палку; а бугор об этом ни ухом, ни рылом? Давайте-ка лучше сделаем так. Чего нам из-за всякой шушеры друг другу жизнь портить – замнём лучше эту тему. Чтоб больше никто и нигде об этом не вспоминал. Вот этот самолёт – Андрей многозначительно обвёл рукой вокруг – тебе сам Медведь жалует. Машина хорошая, хоть и год 84-й. Сосед у него помер, семь лет, считай, в гараже простояла. На бабку оформлена – так не в бумаге же счастье… Ничего, надо будет – переоформим.
-А с моими-то что? – недоверчиво хмыкнул я.
-Что с твоими? Жёлтый всё, покойник. Кузов восстанавливать – дороже обойдётся. Да и тот, второй, что ты на запчасти купил. Зачем он тебе? Чтобы опять туда ходить, общаться с Тампошей? И чтобы Коля, вместе со всей своей компашкой, тебя всё время подковыривал про эту маленькую сучку?
-Не, то хорошая машина была. Кузов уже ни к чёрту, но нутро – капитальное. И мотор, и ходовая…
-Были – передёрнул Андрей. – Теперь знаешь что? Я их обоих этому самому Коле подарил. На металлолом. Ясно? Так что о них обоих забудь. У твоего тоже запчастей в придачу – целый гараж…
-Ещё у того зелёного номер был прикольный. 687SHT.
-А ты что – пасьянсы раскладываешь? – усмехнулся Андрей.
-Да я про буквы… - уклонился я. – Смерть кому-то от террора! А кому – буква сама за себя говорит!
-А я – про цифры – парировал Андрей. – Если выпадают карты – 6, 8, 7 – то это означает ложь и предательство. А если при этом чёрное на красном – то это кровь и смерть. Кстати, а зелёный снят с учёта?
-Давно уже… Я ж его на запчасти купил! Перегнали – и сняли…
Некоторое время ехали молча.
-А с этими что? – после долгих колебаний, осторожно спросил я.
-С чем – с этими? – Андрей сделал вид, что не понял, к чему я клоню.
-Ну, с Маринкой, с Иванцовым этим, ещё там с кем… - пробормотал я, и внезапно ощутил внезапный прилив непонятной тревожности.
-Со шпаной своей Руслан сам разберётся, а сам Руслан – уже Медведя головная боль. Тебе-то какое дело? Можешь не париться – ты знаешь, с кем я ездил в гости к Медведю? Думаю, после такой посиделки тебя уже никто не тронет.
-Андрей! – обратился я к нему снова через некоторое время. – Если действительно всё это так легко разрешается, то почему же ты палец о палец не ударил за всё то время? Посмотри – на меня сейчас страшно смотреть!
-А что – у тебя были с ними какие-то проблемы? По-моему, всё в полной любви и согласии: как они говорили, так ты и делал. Да и вообще, я ещё до того не опустился, чтобы возиться со всякой мелкой мразью, и играть в их детские игрушки. Хочешь ответного хода – делай сам.
-А ты прикроешь? – спросил я.
Мелкая мразь! Значит, для моего друга Андрея это мелкая мразь. Но как же тогда я – не только возился с этой мелкой мразью, но и был всецело в их власти, позволяя им, ничтожным мерзким существам, держать себя фактически в рабстве! Как такие мелкие мрази посмели довести меня до полной деградации, полного истощения, полной потери человеческого достоинства! И теперь мне, что – всё забыть и простить, как будто так и должно быть? Может, ещё и поблагодарить их?
-Знаешь, Андрей – у меня однажды уже был инцидент со стеклом.
-Я помню – коротко усмехнулся он. – Твоё двадцатилетие и Толстый.
-Когда в бар ворвались молодчики из «Кодукайтсе», избили нас, а этот козёл в белой куртке разбил дверное стекло головой Толстого.
-А ты, дурак, лоханулся и заплатил. Нет, чтобы сразу звонить в полицию и катать предъяву на этого козла в белой куртке. У вас же ещё свидетелей четыре человека. Какая разница, чем эти педики вас пугали?
-Этот ублюдок ещё мне так заявил: «А ты чего стоишь, такой недовольный?». И – по морде меня, сука, по морде! Ещё и с таким наслаждением… Ничего. Три года прошло. Думаю, он меня уже давно забыл… Но Гоша будет первым.
И, хоть Андрей и не ответил на мой вопрос – прикроет он меня или нет, если я начну давать ответный ход – но я уже знал, что он прикроет…
 
Весна – лето 1997г.
Теперь, когда с помощью Андрея, да благодаря этому инциденту с джипом, я почувствовал себя под защитой, и этот страх перед Мариной и её компанией, наконец, отпустил меня, мной мало-помалу овладела безумная, всепоглощающая, слепая жажда мести. Я жаждал мстить – ей самой, её семье, её друзьям – всем тем, кто надругался надо мной, превратив меня из человека в ничтожество. При этом я жаждал самого кровавого, самого изощрённого, самого жестокого способа, на который только способна фантазия безумца, одержимого жаждой мщения. Я снова и снова, мысленно переживал те кошмары, где главными моими мучителями являлись Маринка и Егор, и мной овладевала ярость, причём основным её объектом был именно Шувалов. Последнюю каплю добавил Щорс, когда я случайно встретил его в городе, и мы с ним, отоварившись бутылкой водки, разговорились, сидя на скамейке во дворике.
-Ладно, Шурик, всё это фигня – сказал я, вертя в руках сигарету. – Ты вот скажи лучше, не проходили где такие слухи – от кого всё-таки Маринка залетела?
-Миша, чего ты придуряешься? – рассмеялся тот, и прихлебнул лимонаду. – Ты же сам отлично знаешь…
-Что я знаю? – ощетинился я. К удивлению прибавилась ещё и пьяная агрессия. – У неё их столько было, что и она сама ни черта не знает!
-Она-то знает – отмахнулся Щорс. – И он знает. И даже я знаю! Только ты, почему-то, до сих пор ничего не знаешь.
Он разлил водку в пластмассовые стаканчики. Я выпил единым залпом.
-Слушай, Саня, хватит дурь пороть. Кто – «он»? Сам ведь помнишь, что на меня все наезды были. Всё на меня валили.
-Правильно, валили – усмехнулся Щорс, и тоже выпил. – Сам виноват – нечего было подставляться. Он не подставился – а ты подставился. Мы с ним тоже как-то пили, так он мне сам признался. Это, говорит, моё, но пусть Марина на меня не валит, а то у неё проблемы будут. Вот, у неё есть жених, лох лохом и тряпка, пусть и расхлёбывает.
-Значит, на него валить нельзя – оскалился я. – А на меня всё можно! Я что, унитаз – чтоб дерьмо на меня сливать? А на него нельзя! И что это за фраер? Что за такая глобальная персона?
-В некотором роде глобальная – ответил Щорс, закуривая. – Ты ведь перед ним на цирлах бегал, боялся его. Всё, как он задумал – так и вышло. Да ты и сейчас его боишься. А что теперь, задним числом…
-Нет, Шурик. Это уже не трали-вали, чтобы так забыть.
-Миша, я и сам его не перевариваю. Говнистый он человек. На фига с таким дерьмом вообще связываться? Плюнь, да забудь. Я, вон, один раз ему морду набил – а теперь с ним и не здороваюсь.
-То ты – тебе и мордобоя хватило. А я… - я ненадолго задумался, и тоже закурил. – Я так понял, мы говорим об одном и том же человеке. Я убью этого Гошу.
-Миша, ты несёшь чушь. Замяли тему.
-Нет, Шурик. Он меня опозорил, а позор смывается кровью.
И всё же даже мысль о том, чтобы его убить, казалась мне слишком безобидной. Что смерть – мгновенная смерть, не приносящая ему ничего, кроме облегчения. И варианты типа «сломать ему позвоночник», или «облить кислотой» - казались мне слишком несовершенными. Я решил иначе. Я не трону его самого и пальцем – вдобавок после перенесённого истощения я был и слишком слаб для этого. Но зато его грязную, поганую суку-мать, и отмороженного недоделка Петрика – я опущу ниже городской канализации. Не только опущу, но и изувечу, устрою над ними самый чёрный беспредел, какой только возможен. Я накачаю их наркотиками, и заставлю совершить акт кровосмешения. И тем самым я плюну этому Гоше в самое сокровенное. Это уж куда больше на него подействует, чем любые пытки, чем сама смерть. Этим я просто уничтожу его морально. Его самого, и всю его паршивую семейку. Как писано ещё в Библии – за Каина отомстится всемеро, а за Ламеха – в семьдесят раз всемеро. Так пусть же и он теперь испытает тот позор, которым он покрыл меня. Только в семьдесят раз всемеро!
Этот план я тщательно продумал – до самых мелочей. Разработал сценарий, по которому я буду действовать. Собрал необходимый арсенал. Заручился поддержкой Андрея Попова – что он обеспечит мне прикрытие, независимо от того, каким будет мой «ответный ход». Он и сам прекрасно понимал, что я собирался не стёкла бить ему в подъезде, и даже не подкарауливать с пыльным мешком в тёмном переулке.
В тот день – 19 апреля 1997 года – я и мой «Москвич» впервые вышли на тропу войны. В первый раз я воспользовался номером 687SHT – тем самым, который сейчас держит в страхе всю Эстонию. Чёрное на красном – кровь и смерть за предательство! За попирательство, за издевательство, за глумление над личностью.
Я прикрутил к своему «Москвичу» эти номера, и прямо средь бела дня поехал в Копли, чтобы расквитаться с ненавистной семейкой. Поставив машину к самому подъезду – в аккурат на тротуар, я перемахнул через капот, и нырнул в подъезд. Залепив дверной глазок грязью с ботинок, я позвонил в дверь. Мне не открыли. И тут моё внимание привлёк сдавленный скулёж, в котором с трудом угадывалось кошачье мяуканье. Если так, то кошка испытывала невыносимую боль – например, попав под машину, или обжёгшись об открытый огонь…
И вдруг, на лестничной площадке, я увидел Петрика. Он развлекался тем, что истязал крохотного котёнка. Меня бросило в дрожь при виде того, как он наслаждался, принося несчастному котёнку боль и страдания. Мне тут же стало не по себе, и я почувствовал непреодолимое желание убить этого ребёнка. Вспомнилась страшная картина, увиденная мной в минувшем августе.
… Дачный посёлок Мууга, в километре от порта. Вдрызг пьяная Маринка за рулём моего «Москвича». Рядом с ней – Гоша, в роли «инструктора по вождению». Я, объятый ужасом, сижу на заднем сидении.
И тут на дорогу выкатились два маленьких пушистых комочка. Это были, совсем ещё крошечные, котята.
-Тормози! – истошно кричу я, и бью Маринку по ноге.
-Куда суёшься, щенок! – встревает Гоша, и ударяет мне с локтя по морде. Марина испуганно давит на тормоз, и машина застывает.
И в этот момент, на дорогу выбегает киска – несомненно, это их мама. Взяв одного из них зубами за шкурку, другого она стала подталкивать лапками. Тем временем Маринка выжимает сцепление, Гоша поворачивает ключ в замке зажигания, и кричит:
-Газу!
Машина резко рвёт с места, переезжая колесом кошку с котятами. Кошка не успела отпрянуть – была занята спасением котят. Под машиной раздался душераздирающий визг, а в салоне – самодовольный, садистский, злорадный смех.
-О, круто ты их! – вопил подросток, захлёбываясь от смеха…
… «Да, да» - подумал я про себя. – «Сейчас круто я их обоих заделаю. До самой смерти не забудут!».
Я достал из кармана заранее приготовленную удавку, одним прыжком подлетел к мальчишке, и тут же набросил ему удавку на шею, стянув её почти вплотную.
-Где твоя тухлорылая мамуленция? – проворчал я. Тот тупо вращал глазами, не понимая, о чём я его спрашиваю.
-Мать где? – рявкнул я. – Отпусти котёнка! И ни звука, а то убью!
-Сейчас придёт – сдавленно процедил тот.
Я затянул петлю покрепче – чтобы тот, чего доброго, не заорал, и затаился в ожидании матери. На всякий случай я держал шприц наготове – услышав шорох, что кто-то идёт, я бы моментально сделал этому ублюдку укол героина, и он бы уже никуда не убежал.
Вскоре я услышал шаги и звук ключа, гремящего в скважине – это вернулась с базара мать.
Петрик дёрнулся, хотел закричать, но я дёрнул удавку, и он замолчал. Его лицо посинело. Он сейчас испытывал то же самое, что считанные минуты назад испытывал котёнок, которого он душил.
Я оглянулся по сторонам. Котёнок сидел на лестнице, зализывая раны. Шувалова внесла авоськи, собиралась закрыть за собой дверь квартиры – и тут в квартиру влетел буквально парализованный Петрик – это я, отпустив удавку, с силой ударил его с ноги в спину. Он влетел, и шлёпнулся на пол, к стене. А вслед за этим маленьким садистом, туда же зашёл и я, и закрыл за собой дверь. Шувалова смотрела на меня с удивлением, но никак не со страхом.
-Вот это – мафон – прошипел я, злобно глядя женщине в глаза, и доставая из рюкзака с арсеналом маленький магнитофончик. – А вот это кассета – я достал из кармана кассету, и вставил её в этот магнитофон. – Отрекись от сына!
Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и я заметил, что несмотря на мой угрожающий тон, и вообще, на моё столь дерзкое нападение, Шувалова меня совершенно не боится, и воспринимает меня, как жалкого психа. Безумца, напрочь лишённого рассудка, но абсолютно бессильного что-либо сделать.
-Я говорю про старшего – цинично заявил я. – Насчёт этого – я показал пальцем на Петрика – разговор будет несколько иной.
Я старался говорить медленно, лениво, с расстановкой – чтобы почувствовать себя хозяином положения, и дать это понять и им.
-Всему своё время, паскуда!
-Ещё чего! – презрительно усмехнулась она. – Я горжусь своим сыном! Он – не тебе чета, недоносок!
И она бросила в меня свой уничтожающий взгляд. И я понял, что вновь потерпел фиаско. Она не просто не боится меня. Она сильнее меня – и морально, и физически. И моё давление на неё, этот «наезд» её сломить просто не способен. Сейчас она сама надаёт мне пощёчин, вышвырнет, как щенка, раздавит, как тлю…
-Ну, тогда я за последствия не в ответе! – прохрипел я, извлёк из рюкзака бутылку из-под шампанского, и изо всех сил ударил её по голове. Бутылка тут же разлетелась на осколки, а женщина потеряла сознание. Из её головы струилась кровь.
«Ничего, потеки, потеки. Мне башку столько раз пробивали – и ничего, жив…» - думал я, разрезая на ней одежду перочинным ножом.
-Видал я на своём веку много всяких грязных сук и дерьмовых подстилок. Но такую мразь, как ты, встречал не часто.
Петрик весь побледнел. Я усмехнулся, осознав, что он боится. Он был весь во власти страха. Как я за полгода до того дня. Он был так же парализован, как и я в тот день, когда Гоша и Маринка меня «опускали». Передо мной, с новой силой, пронеслась череда воспоминаний о тех проклятых событиях полугодовалой давности.
«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!» - это слова Наташи, которая была мне хорошей подругой. Девушка, которую я любил – а теперь она для меня навсегда утеряна, считает меня полнейшей тряпкой.
Гоша, поносящий меня. Он хлопает меня по щеке, заставляет вставать перед Маринкой на колени…
«Если бьёт – значит, надо бить! И не мешай ей бить, а то я буду тебя бить!»
«Сейчас ты тут будешь сосать!»…
Я вновь отчётливо слышал его снисходительно-издевательский тон – тон садиста, чувствующего свою силу и власть над жертвой, и наслаждающегося этим.
«На колени, козёл! … Ну, а чей ребёночек всё-таки?»
Я вспомнил в один миг всё – эту кучу мусора, себя, валявшегося в ней и захлёбывавшегося слезами, соплями и кровью. Своё бессилие, своё унижение… Но больше всего, меня злило то, что, в конечном итоге, мне винить было некого, да и не в чем. Виноват был во всём я один. Тем, что, пойдя на поводу у слабости и малодушия, я дал им разрастись до такого уровня, что страх полностью овладел мной, доведя меня до совершенной беспомощности, и полного физического и психического истощения. Зато сейчас я был одержим одной мыслью: позор смывается кровью! Тот позор, которым покрыл меня Шувалов, заставив меня – во-первых, расхлёбывать его грехи. Ведь Маринка-то залетела от него, и даже Щорс об этом говорит. А во-вторых, он полностью раздавил меня морально, заставив почувствовать себя законченным ничтожеством.
Всё это придавало мне ещё больше злобы и ярости. Органическая ненависть - к самому Гоше Шувалову, и ко всей его поганой семье, двигала мной в тот день, толкая на самые изощрённые зверства, в отношении этих двух паскудных тварей – то есть его мамаши и младшего брата.
Я сделал над собой усилие воли, чтобы подавить желание - взять «розочку», да и исполосовать её поганые груди, которыми она вскормила своих двух вурдалаков-спиногрызов. Зачем? Пусть, вон, Петрик этим занимается. Ногами, правда, попинал немножко. Так, «для профилактики».
-Таких гнид, как ты, я всю жизнь давил ногтями к стене, и впредь буду давить, пока все не сгниёте! – злобно хрипел я.
Она была уже в сознании, но сопротивляться уже не могла, и что самое главное – была теперь полностью во власти страха. Страха, от которого она не испытывала даже физической боли.
-Что, сучара сраная, думаешь, я тут трахать тебя буду? – прошипел я, задыхаясь от ярости. - Я до такого уродства не опустился, чтобы отираться об твоё паскудное тело, прошмандовка ты дешёвая. Сейчас ты трахнешься со своим младшеньким. Будет вам развлечение для всей семьи. А тебе и урок по жизни – как всяких выблядков строгать, да их откармливать себе на гордость. Твой старший – пидор! Чмо! Гомоублюдище! Такое же, как и ты, паннустыльженка миньеточная! Как говорил один умный человек – на плантациях крапивы апельсины не растут. Так что вы сейчас сольётесь в экстазе, а я сниму всё это на плёночку. И ваш любимый Гоша вскоре эту запись увидит, а те, кто ему их покажет, те ему и разъяснят, что виноват во всём этом он. Ведь он же заварил всю эту кашу! А я всего лишь…
Я развёл руками, подыскивая нужные слова.
-Да что я? Не я, так кто-нибудь другой! Потому что таким, как вы, надо плевать в самое сокровенное! Пресекать весь род на корню, и не давать ростков вашему гнусному семени!
Мои жертвы в оцепенении молчали – они поняли, что имеют дело с сумасшедшим.
-Что, сучонок – обернулся я к Петрику. – Сейчас ты подойдёшь, и трахнешь свою мамашу. И никуда вы не денетесь, потому что в случае отказа я вам такое устрою, чего вы всё равно не выдержите, и сами кинетесь на палку. Так что вперёд! – прикрикнул я.
Тот не шелохнулся. Тогда я ударил его ногой, на что он отреагировал одним лишь стоном.
-Чего, мамаша – та, было, резко вскочила на защиту сына, но я нанёс ей удар в челюсть кулаком, с зажатой в него связкой ключей; и та обмякла. – Может, ты проявишь инициативу, мальчик-то стесняется! Или тебе приятнее наблюдать, как он погибнет смертью мученика? Сейчас я сделаю ему укольчик, чтобы он боли не чувствовал. Ведь главное – не боль, главное – вот это! – я извлёк из рюкзака изящную портативную видеокамеру. – И твой младшенький будет распят на шкафу. А тебе приведём кобелька. Настоящего псину из приюта. Он трахал сучек, но миньет ему будет в диковинку. Думаю, кобелю понравится. А главное – кино получится оригинальное.
-У меня нестоячка! – Петрик, продолжая биться в истерике, спустил штаны, и я увидел болтающуюся между ног детскую писюльку.
-Что ж, тогда это вопрос времени. Я вернусь через два года, и, клянусь вам, вы сделаете это! Именно ты, сучка, станешь его первой, последней и единственной женщиной! А сейчас вы тогда развлечётесь по-другому. Я не хочу оставаться с пустой кассетой.
Я достал шприц, снял с него колпачок, и мигом вонзил его в ляжку Шуваловой. Другой рукой я ударил её локтём в лицо, и тут же ввёл ей зелье. Через мгновение она расплылась в счастливой улыбке.
-Вот и прекрасно. А теперь смотри сюда, сопляк вонючий. Я сделал твоей маме один укол. Сейчас ей очень хорошо. Она кайфует! А если я сделаю ей ещё один укол, она уснёт, и больше не проснётся. А чтобы я не сделал ей этого укола, ты будешь сейчас делать то, что я скажу. Ты понял меня, гадёныш?
Но он ничего не понял – он был полностью невменяем, был в состоянии крайнего шока, и я испугался, что сейчас он начнёт кричать. Тогда я вонзил ему шприц в ягодицу, и через минуту он уже был живым воплощением счастья, довольства и блаженства. Его лицо сияло, а глаза равномерно мигали – ритмично открывались и закрывались, как «бегущие огни».
-Тебе хорошо? – спросил его я.
В ответ он пробубнил что-то нечленораздельное.
-Ни о чём не думай. Лови свой кайф, наслаждайся, и делай то, что тебе говорят.
Я достал пачку ширпотребных сигарет, распечатал её, извлёк из рюкзака пустой флакон из-под моющего средства.
-Менты преступников находят по окуркам! – криво усмехнулся я. – Вот, пускай теперь идентифицируют вот этого курильщика!
С этими словами, я расковырял ножом отверстие в пробке флакона – так, чтобы туда можно было вставить сигарету. Сжал флакон, выпустив из него воздух, вставил туда сигарету, поднёс зажигалку. Флакон тут же стал наполняться дымом, а на конце сигареты ярко заалел горячий уголёк.
-Туши хабарик об её сосок – я протянул сигарету подростку. - Не стесняйся. Ей не больно. Ей очень приятно. Наслаждайтесь вместе.
Сын робко шагнул к матери, и покорно, но столь же робко, прикоснулся кончиком сигареты к её соску. Когда он это делал, одурманенная наркотиками мать как-то странно просияла, сладко улыбнулась, отчего сын осмелел, и затушил окурок. Я зафиксировал это на камеру. Сцена, ужасная по своей сущности, поразила меня самого. Особенно меня поразили их беспечные, счастливые лица.
-Фруйт-Телла, вместе будем наслаждаться – пропел я, «прикуривая» флаконом следующую сигарету, и протянул её Петрику.
После нескольких сигарет Петрик засуетился, и я понял: его сейчас вырвет. Вполне обычное явление при первом приёме опиатов, в особенности же героина.
Кадр вышел потрясающим: его вырвало прямо на её лицо и тело. При этом оба продолжали довольно ухмыляться.
«Неплохо для начала» - подумал я. Теперь настало время заметать следы.
Моих отпечатков пальцев нигде не было – благо дело, я был в садовых резиновых перчатках. Я взял иглу от шприца, подошёл к мамаше и наделал ей на обеих руках отметин на венах. Наркоманка, да и только. Заодно сунул ей в руки шприц, чтобы на нём отпечатались её пальцы. Кто после всего этого будет искать какого-то таинственного безумца?
Однако злоба моя не проходила. Что-то ещё жгло меня изнутри. Я не чувствовал себя отмщённым, а свой позор смытым.
На прощанье я заехал ей ногой по матке. Та сладко застонала. Я хотел плюнуть ей в морду, помочиться на неё, но сдержался: нельзя оставлять никаких своих следов! Я достал из рюкзака брезентовый пакет с собачьими фекалиями, специально заготовленными для этого случая, раскрыл ей рот, и втолкнул туда содержимое пакета. У героинщиков это частое явление – трогать фекалии руками, пробовать их на вкус. Даже героин на наркоманском сленге называют говном. Так что пусть жрёт своё говно, и наслаждается. Кто там станет разбираться, чьё оно на самом деле.
А потом я схватил монтировку, и стал лупить Петрика. Сломал ему позвоночник, обе ключицы, вдобавок со злости и по ноге заехал. Уж больно крепко меня рассердило то, с каким наслаждением он глумился над маленьким котёнком. Петрик, в отличие от котёнка, боли не чувствовал – его конкретно «плющило», он был почти без сознания.
«Так надёжнее будет» - подумал я. – «А то, чего доброго, он пойдёт и эти два года позанимается каким-нибудь кунг-фу, и тогда не будет плясать под мою дудочку, а сам ещё причинит мне какой-нибудь вред. А таким, как он, нельзя набираться силы. Он должен всю жизнь быть хилым и ущербным. Так что через пару лет у него косточки-то срастутся, но сделать он ничего не сможет. И мой план будет доведён до конца. А я тем временем доберусь и до Гоши. Сейчас я не в форме, но я возрожусь, как Феникс, из пепла!».
После этого я покинул квартиру, сел в красный «Москвич» номер 687SHT, и завёл мотор…
Тут до меня донеслось жалобное мяуканье. Я оглянулся – у подъезда стоял котёнок, которого я спас от этого поганого ублюдка Петрика.
-Иди ко мне, котёночек! – позвал я, открыв дверь. Но котёнок испугался и убежал.
-Ничего, малыш… - сказал я себе под нос. – Этот урод тебя не тронет. Просто физически не сможет. Долго не сможет…
… Кроме этого визита к Шуваловым, в ближайшие дни я совершил ещё несколько аналогичных рейсов с видеокамерой. Чтобы расквитаться за прошлые унижения. Были у меня, помимо Гоши, ещё парочка таких же уродов, оскорбивших в своё время донельзя мою честь и достоинство. Ещё тот козёл в белой куртке, разбивший стекло головой моего друга, и заставивший меня брать вину на себя, и платить за это. С ними всеми я разобрался по-другому. Где сам, а где и с помощью подручных.
Андрей сдержал своё слово: по всем шести эпизодам дела были списаны на подставных лиц. Как он мне сам и сказал, полиции не очень-то охота иметь в своём активе такой грязный «висяк», и они с радостью спишут эти делянки хоть на первого попавшегося. Главное одно – вовремя остановиться. Иначе они бросят уже все силы на поиски новоиспечённого Джека-Потрошителя, уже из страха перед тем, что на его пути могут оказаться близкие люди.
Я и остановился вовремя. Последняя поездка состоялась в самом конце апреля, и тут же Черногорский бесследно исчез. На следующий день Андрей определил меня в частную хирургическую клинику, и уже в начале мая меня узнать было невозможно.
-Ну что? – спросил меня Андрей, войдя ко мне в палату. – Давай знакомиться. Меня Андрей зовут. А Вас?
Он достал из-под полы пиджака «серпастый, молоткастый», и развернул его. На третьей странице красовалась моя фотография. То есть – моя новая физиономия, к которой я ещё не привык…
-Ваши фамилия, имя, отчество? – ехидно вопросил Андрей, достав чернильную ручку.
Вот так раз! Я, конечно, предполагал, что у Андрея есть связи с кое-какими влиятельными людьми, но не до такой же степени…
-Феоктистов Михаил Порфирьевич – ответил я.
Порфирьевич – это моё родное отчество. Зачем мне его менять? Михаил – я с детства называл себя Мишей, и все знакомые называли меня именно так. Только родители звали меня Миня – от имени Вениамин, потому что другая сокращённая форма этого имени – Веня – вызывала у меня бурю протеста. Из-за того, что дети стали дразнить меня веником, и проводили прочие аналогии, связанные именно с мусором. Швабра, тряпка, помело… Тогда я и стал Миней, который впоследствии трансформировался в Мишу. А что до фамилии… Свою родную фамилию я ненавидел. Почему, за что – узнаете чуть позже. Поэтому везде я предпочитал представляться каким-нибудь псевдонимом, выбирая что-нибудь попроще и понейтральнее, чтобы не выделяться. Только, конечно же, не Иванов, не Петров и не Сидоров. А то, чего доброго, сразу раскусят. Как артиста Филатова в фильме «Забытая мелодия для флейты», когда его застукали за не самым целомудренным занятием в двух шагах от детского санатория. «Ваша фамилия!» «Иванов». «А если честно?» «Катанян»… Я же представлялся фамилиями, образованными от обыкновенных русских имён – это не только не бросалось в глаза, но и предохраняло от всякого рода обидных кличек. В отличие от какого-нибудь Козлова или Петухова.
-А почему Феоктистов? – спросил Андрей.
-Звучит красиво: Михаил Феоктистов. А то надоели уже все эти Федотовы и Павловы.
-Ага – передёрнул Андрей. – Сейчас напишу: Филиппов. Или Фокин. Чтоб не морочил себе голову излишней аналогией.
-А причём тут вообще Фокин? – рассердился я.
-Потому что. Он – Фока, а ты – Фокс.
Прямо на ходу он придумал мне кличку. После этого некоторое время он меня иначе и не называл – всё только Фокс да Фокс. Даже на «Москвиче» моём – и то было выгравировано: «На память Фоксу от братвы. Арлекин и компания».
-Значит так, пока ещё товарищ Феоктистов. Родился ты 12 декабря 1974 года, как раз в тот день, когда ты свой день рождения справляешь. На целый день старше бедолаги Черногорского, которого угораздило родиться – и то в пятницу, 13-го. Место рождения: деревня Синимяе, что возле озера Байкал. Не тот Байкал, который в Пяэскюла, а тот, который в Красноярском крае. Там эстонцев больше, чем в самой Эстонии. Скажем так: прародичи твои – выходцы из чудских староверов, или печорцы – не важно. При батюшке Сталине их всех эшелонами туда отправляли. Не веришь – съезди в свою родную деревню, сам во всём убедишься. Сюда ты прибыл в 89-м, поступил в наше родное училище, где и жил – первый год в общаге, потом – у знакомых. Такие бумаги организовать мне оказалось по силам. С родителями ты, естественно, не контачишь – папаша твой на Колыму слинял ещё в 86-м, на золотые прииски, и с тех пор сам не знает, где его чёрт носит. Мать всё в том же 89-м поехала в Москву на заработки, вышла замуж за иностранца, да и умотала за бугор. В деревню возвращаться всё равно смысла не было. Это раньше там одни эстонцы жили, а теперь там одни китайцы. Ладно, захочешь – сам на Байкал слетаешь. Прописку я тебе организую. Не в трёхкомнатных апартаментах, конечно же, и не в центре города – придётся тебе довольствоваться «семнадцатой республикой». А жить – живи, где хочешь. И вот ещё синяя бумага от неформального объединения, именуемого Комитет Граждан Эстонии. Датирована 89-м годом. Что ты ей до сих пор не воспользовался – понятия не имею. Хотя на местном наречии ты болтать умеешь – если чего, ты и по натурализации сдашь. И будешь ты уже не товарищ, а полноправный гражданин, герр Феоктистов.
-И что теперь?
-А теперь ничего. Нет больше Черногорского. Кончился Черногорский! Всех забудь, ни с кем счёты не своди. Ты и так уже насводился больше, чем надо. Эти бы концы спрятать! Я для тебя сделал всё, что мог. Теперь я тебя на некоторое время вынужден оставить. Найди работу, найди себе девушку, поправляй здоровье…
-А если… - неуверенно начал я, не зная, как сформулировать вопрос.
-Что – «если»? – разозлился Андрей. – Надоели мне твои эти «а если», «а вдруг»… Ты боишься, чёрт знает, чего, и сам не знаешь, чего! Если боишься – задай вопрос сам себе: чего ты боишься? Кого ты боишься. И чем этот кто-то, или что-то, тебе может грозить. Какие у тебя проблемы? У кого здесь, в Эстонской Республике, есть претензии к Михаилу Феоктистову? Покажи мне этого человека! Только сразу, сейчас! Назови имя, или прозвище, и город, в котором его искать. Через день-два ты получишь расписку, что он не имеет к тебе претензий.
-Андрей, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду…
-Я совершенно ничего не понимаю! – продолжал Андрей. – Ты говоришь о косяках Черногорского? А где он, этот Черногорский? Или зачем тогда было весь этот огород городить? Ты помнишь бар в Старом городе? Ты помнишь человека, которого ты подвозил к гостинице? Так вот. Если какая-нибудь проблема будет – значит, её уже не будет. А то, чем ты мозги засираешь себе и мне – это не проблемы. Это бред сивой кобылы, ахинея полная, детские игрушки! Попадётся тебе впредь такой Гоша, или Дима, или ещё какое-нибудь нелепое создание, начнёт права качать и много на себя брать – ставь на место! Будет грозить – отвечай тем же. Будет бить – давай сдачи, или уходи. Только не жуй ты без конца свою детскую жвачку, не накручивай себе, что ты ничего не можешь! Все мы в детстве чего-то боялись. Темноты, пауков, крапивы, мышей… Только одни из нас стали взрослыми, и переросли свои детские болезни. А другим до старости нянька требуется. Так ты что – хочешь быть отсталым? Олигофреном, маразматиком? А раз нет – то и держи себя, как подобает взрослому, а не играй в бирюльки со всякими Тампошами. Запомни, Миша – каков поп, таков и приход! И заруби себе это на носу, на всю оставшуюся жизнь.
-А как с родителями?
-А очень просто. Держи с ними связь периодически. Позванивай, скажи, что подрядился, к примеру, в Финляндию строить. Или в Норвегию, на нефтяные вышки. Или на «рыбалку» отчалил. Носу домой не показывай – по крайней мере, лет пять. Чтоб не вызвать подозрений: с чего это вдруг господин Феоктистов всё время торчит на квартире у Черногорских. И где, интересно, тогда Черногорский? А лет через пять – ну, будешь ты к предкам в гости ходить – да и ходи себе на здоровье. Это личное дело каждого – кому куда в гости ходить. Сам Черногорский чист, не в розыске, ничего за ним не числится, ни в чём его не подозревают. Ну, захотел, смылся – и хрен с ним.
Я молчал. Слишком много на мою голову свалилось неожиданностей, чтобы так, враз всё переварить.
-Я думаю, ты меня правильно понял – добавил Андрей. – А чего не понял – жизнь научит. И на тебе на первое время, пока работу найдёшь – он протянул мне пачку денег. - Чтоб не ходил, не побирался. Думаю, у тебя мозгов хватит искать приличную работу, а не на подхвате где-нибудь.
-Сколько здесь? – ошалело спросил я. Пачка была объёмистая, хоть купюры были разного достоинства, начиная от однокроновых и кончая «воронами».
-Один «пучок», в размен на наши – ответил Андрей. – Да не парься ты за это! Сам прикинь – куда пойдёшь, пока работы нет? К родителям, что ли? Или, может, к дяде Коле-хохлу? Вместе с Тампошей шуршать! Ладно, Миша, бывай. Нам с тобой сейчас тоже лучше некоторое время не видеться.
После этих слов Андрей развернулся, и через секунду дверь палаты закрылась.
…Казалось, всё. Позади остались месяцы безмерного страха и позора. Позор был смыт – если можно было так выразиться. Впереди была новая жизнь – новый облик, новое имя. Теперь я был Феоктистов, и только Феоктистов, и не имел уже ничего общего с тем Черногорским. Этой мыслью я себя и успокаивал. Что то был и вовсе не я…
Однако оправлялся я тяжело. Слабость, утомляемость, раздражительность были моими постоянными спутниками. Прямо как у беременной женщины, чёрт возьми!
Но более всего пожирало меня моё оскорблённое самолюбие. Мне было мало даже того, что я отомстил Шуваловым, и иже с ними. Я жаждал реабилитации. Жаждал признания. Жаждал доказать всему и всем, что я – Михаил Феоктистов с большой буквы. Что я – человек, достойный уважения. Всем – это, конечно же, Андрею. Да и не только Андрею – всему тому кругу, который так или иначе посвящён в тайну Феоктистова. И, в первую очередь – самому себе. Я хотел взять машину времени, и переместиться назад – хотя бы в сентябрь 96-го…
«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!»
Я докажу, что я не возвращался! Это не было трусливое шаганье на поводу у Марины! Это было просто недоразумение! Пожалел я эту несчастную дурочку, и решил довести дело до конца. А то, что оно так затянулось – ну, не от одного же меня всё зависит. Особенно, когда имеешь дело с разными недоумками. Только Андрей меня неправильно понял, и воспринял именно так – будто я вернулся к этой вздорной, распутной малолетке под каблук. Я не вернулся, я не мог вернуться, потому что я не тряпка!
Мне просто необходимо было это доказать, потому что после всех тех событий Андрей стал относиться ко мне свысока. Не воспринимал всерьёз – или мне так казалось? Перестал со мной делиться, советоваться – а ведь до лета 96-го мы с ним всё «обмозговывали» вместе, он доверял мне, как лучшему другу, что он и сам неоднократно подчёркивал. Зато теперь, он считает меня каким-то лопухом, «девственником», ни черта не понимающим в жизни, и абсолютно к ней не готовым и не приспособленным. Теперь он «крутился» среди каких-то новых знакомых, со мной не обсуждал ни одну свою идею, а ведь раньше я был, если можно так выразиться, его советником…
На деньги Андрея я снял комнату. Работал – сперва грузчиком на базаре, благо дело, с пропитанием сложностей не возникало. Потом пристроился на завод, бетонщиком – с этим уже тоже приходилось иметь дело. Разумеется, все эти варианты я воспринимал, как временные – всю жизнь быть чернорабочим мне не очень-то хотелось. А чего же мне хотелось на самом деле – я и сам себе, честно говоря, не представлял.
А на дворе, в самом цвете, бушевала весна. И было мне в ту пору двадцать два года от роду. Чего же ещё может хотеть молодой парень, двадцати двух лет, когда вся земля, согретая весенними лучами, просыпается после зимней спячки, и вместе с этим в кровь выбрасывается гремучая смесь гормонов с адреналином? И даже горький опыт, приобретённый с Мариной, и зимний зарок - больше даже не смотреть на женщин – вмиг оказываются бессильны?
… Валя – та просто меня избегала. Когда я, якобы случайно, встречал её и пытался заговорить, она на всё отвечала односложно. «Да», «нет», «не знаю», «может быть», затем разворачивалась и говорила: «Ну ладно, Миша, мне пора», и пожимала руку, давая понять, что разговор окончен.
Однажды я всё же набрался храбрости, и зашёл к ней в гости.
-Здравствуй! – я протянул ей букет цветов, и поцеловал в щёку. Не желая меня обижать, она не отдёрнулась, хотя было очевидно, что ей это не очень-то и приятно.
-Привет, Миша. Приятно, когда меня окружают джентльмены, спасибо. Что скажешь? - спросила она. Внешне приветливо, но я воспринял это так: «Что тебе вообще от меня надо? Что ты всё дурью маешься, никак успокоиться не можешь!».
-Что скажу… - я застенчиво отвёл глаза. – Хороший день сегодня – вот что я скажу. Давай, что ли, сходим куда-нибудь, что ли…
-Ну, и куда же ты намерен сходить? – игриво подхватила девушка. – Чтобы отметить этот хороший день?
-Ну, я не знаю – робко ответил я. – Давай чего-нибудь придумаем…
-Эх, Миша, Миша! – с укоризной сказала Валя. – Вот так и пролетит хороший день, пока ты думать будешь. Хорошие дни и проводить надо хорошо. Ко мне сейчас скоро приедут – поедем отдыхать на природу. А вечером меня пригласили в оперу.
-И кто же это, если не секрет? – я почувствовал, что весь вхожу в краску.
-Ой, Миша, ну к чему это твоё любопытство? Не забивай себе голову. Ты всё равно их не знаешь.
Дальше всё было, как в полусне. Я молча развернулся и зашагал прочь. У меня звенело в ушах. Как будто рядом со мной по обе стороны были огромные динамики, из которых неслась песня, от которой я «фанател» ещё в 91-м году. Кто её пел, я, честно говоря, уже не помню. В те времена этих поп-групп, исполнявших песни в стиле «диско», что сродни таким сверхпопулярным командам, как «Модерн Токинг» или «Пет Шоп Бойз», было великое множество.
Песня эта была о первой любви. О впервые пробудившемся, ещё неизведанном и всепоглощающем чувстве двенадцатилетнего мальчишки к той «девушке его мечты», которую он знал с самого раннего детства. И именно её он видел прекрасной принцессой, феей из тех волшебных детских сказок, которые ему рассказывали, когда он был маленьким. И он любовался ею, рисовал её в образе то Василисы Прекрасной, то Снежной Королевы, то волшебной феи. Втайне ото всех писал о ней наивные, но трогательно-нежные стихи. И вот, когда ему было двенадцать – тот возраст, когда мальчишки впервые по-новому обращают свои взоры на девчонок, на женщин, сами при этом ещё оставаясь совершенно детьми; впервые ощущают волнение, восторг перед женской красотой, и приходит то, что мы называем первой любовью – любовью этого мальчишки стала именно Она. Героиня его сказки. Олицетворение совершенства, идеал женственности, богиня во плоти. И в том была его трагедия – его любви не суждено было найти ответа. Потому что она была уже взрослой девушкой, и чувства двенадцатилетнего мальчишки воспринимала лишь с иронией снисхождения, и уж никак не всерьёз. И сама эта песня пропитана нотками не только сердечных переживаний, но и духом веры, надежды на будущее – и тут же читается подтекст песни: человек мучается оттого, что его не понимают, не воспринимают, оценивают с предвзятостью, иронизируют над его чувствами…
Но меня эта песня задела за живое. Эта песня и сейчас проникала в самые потаённые углы моего подсознания, потому что подсознательно я себя порой так и чувствовал – двенадцатилетним пацанёнком. Ну, а Валя – она уже взрослая, и соответственно, недоступна мне во всех смыслах. Да что Валя – ведь не она первая. Всё началось гораздо раньше, ещё с Полины…
В общем, с Валентиной у меня не складывалось ничего – даже обычной дружбы. Тогда я решил – времена меняются, люди тоже; я уже не тот, и она не та. И то взаимопонимание, и доверие, которое между нами было когда-то, теперь уже невозможны. А значит, и отношений, таких, каких надо, не получится. Не сложатся. Что ж, не моя она принцесса.
К такому выводу я пришёл, и оставил Валентину в покое. Разве что так, через Андрея потом иногда виделись. И решил я заняться Наташей.
И через неё-то, я и вляпался опять в историю.
…Первый раз после долгого перерыва я у неё появился той же весной, или в начале лета. Просто зашёл в гости, якобы мимоходом. Встретила она меня очень спокойно. Равнодушно. А впрочем, чего я хотел ожидать? Даже Андрей мне уже всё объяснил, ещё в тот день, когда я к нему пришёл избитый.
Но, как я уже и говорил, я просто жаждал перед ней реабилитироваться. Доказать, что я не тряпка, не жалкое, бессильное ничтожество, а человек. Обрести в её глазах статус – ну, пусть не героя, но всё же…
Я, по такому случаю, прикупил бутылку сухого вина. Посидели с ней, потолковали «о том, о сём», потягивая винишко. Она стала рассказывать о своей жизни – как у неё сложилось после того дня.
«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!».
Господи, ну когда же это перестанет меня терзать?
…Умер Наташин отец. Мать с горя запила, да и Наташа тоже – очутилась в таком кругу, словом, как Андрей и говорил. Ей было тяжело и больно; она чувствовала себя в этом мире одинокой, никому не нужной. Если бы в то время рядом с ней оказался мужчина, способный оказать действительно поддержку… И ведь этим мужчиной мог быть я! Но всё пошло иным путём.
«Тебя я и не воспринимала. Вообще больше видеть не хотела. Теперь успокоилась…»
Значит, у неё, можно сказать, никого нет! Я воспринял это, как свой шанс, который не стоит упускать.
Я стал часто бывать у неё. Заходил к ней почти каждый день. Приходил – всегда подтянутый, аккуратно одетый, побритый, надушенный. Мы много разговаривали, что называется, «по душам», особенно, когда выпьем; при этом я любил порассуждать на серьёзные темы…
«Выставлялся – ах, какой ты умный! Как ты всё знаешь-понимаешь! Кому твой трёп нужен, если ты уже делами доказал весь свой ум и всю свою логику?» - примерно так впоследствии прокомментировали мои «философские беседы».
Вместе с этим, я посильно помогал Наташе. Видя, что живёт она бедно, я частенько приносил ей – то одно, то другое. То гостинцев каких прикуплю, то денег малость подкину. То безделушку какую-нибудь подарю, вроде «плейера» или «видика».
Наверняка она догадывалась о моих истинных намерениях в отношении её. Но не подавала виду. Как не подавала виду, что ей просто смешно, что я просто так, за здорово живёшь, делаю ей дорогие подарки (хоть мне они доставались не так уж и дорого), оказываю всяческие услуги, и при этом всякий раз демонстрирую своё бескорыстие, свою обязательность и своё этакое всемогущество. Прямо палочка-выручалочка!
И, что ни говори, она мне частенько припоминала эти проклятые похождения с Мариной. Каждый раз начиналось с того, что вспоминалась безобидная история, где были «ты, я, она», а сводилось всё всегда к следующему:
«Да ты был в её руках послушной игрушкой; она с тобой играла, как хотела, а надоест – бросит!»
«Да ты был её собственной вещью – ей всё можно, тебе ничего нельзя; как ей в голову взбредёт – так всё и будет!»
«Она тебя поставила в ноль, да что ноль – ниже нуля. Этот Тампоша, эти малолетки – все считались людьми более достойными, чем ты».
И всегда, когда Наташа это говорила, в её голосе чувствовались нотки злорадства. Я же из кожи вон лез, чтобы доказать, что это не так. Но не учёл я одного – всё того же, о чём предупреждал меня Андрей. И неизвестно, как бы всё это сложилось, если бы не ещё одно стечение обстоятельств, которое опять сыграло со мной злую шутку.
Естественно, когда я стал бывать у Наташи, я сошёлся и с её знакомыми. Нет, не с теми, кто был полгода назад. От них она отошла, видя, что это – омут, это – колея, по которой можно катиться, пока не докатишься слишком уж далеко. У неё же хватило благоразумия вовремя остановиться. Теперь же её круг общения составляли в основном друзья с детства, жившие в её дворе и в соседнем.
Честно говоря, первые впечатления от этой компании у меня остались очень хорошие. Интересные, толковые ребята, с которыми всегда было, о чём поговорить. Поиграть на гитаре, пофилософствовать…
Но из всей этой компании всё же выделялся один. За глаза его дразнили Микки-Маусом. Звали его вообще-то Вольдемар, ещё называли – Волли, Вовка, откуда и пошло прозвище – Вальтер. Это прозвище влекло за собой всевозможные вариации – Вальтер Скотт, Айвенго, Уолт Дисней – и опять-таки: Микки-Маус. И, как ни странно, этот Микки тоже сыграл в моей жизни тяжёлую роль.
До этого я знал его лишь шапочно. Когда же я познакомился с ним поближе, между ним и Наташей существовали довольно странные отношения. Она его, можно сказать, просто обожала. Да впрочем, Микки-Маус никогда не был обделён вниманием женщин. Красивый, спортивный, знающий приёмы восточных единоборств; напористый, и вместе с тем – обаятельный. Нет, это был не Андрей – в одном лице и Мастер и Воланд, видящий насквозь самые потаённые закоулки женской души, или, во всяком случае, создающий такое впечатление. Микки-Маус был сердцеедом иного типа – это был Джеймс Бонд, с отлично развитым инстинктом самца, вожака стаи, уже тем самым инстинктом зовущего за собой и подчиняющего.
Так вот, Наташа его обожала. Он же, как виделось, ей попросту пользовался. Приходил, чтобы выпить, переспать, и вновь уйти. Работал он строителем, по частному подряду, и длительные отъезды были у него постоянно. А то, что ездит он не только на работу, Наташу не должно было интересовать. Хотя «Дисней» её и не ревновал – ему было, очевидно, всё равно, есть у неё кто-то ещё, или нет.
Так вот, и начиная с первой нашей пьянки, этот Уолтер что-то резко начал проявлять ко мне внимание. Хотя по первому разу – ещё тогда, летом 96-го – он произвёл на меня впечатление человека, который никого не уважает, и считает всех вокруг дураками, а себя – персоной. Из чего я заключил, что с ним «каши не сваришь», и уж, во всяком случае, мне с ним детей не крестить. Теперь же мне, наоборот, льстило его расположение; здесь опять сыграло подсознание: раз Наташа так его ценит, значит, он и вправду того стоит.
Чем Вольдемар действительно привлекал – он, по крайней мере, любил показать именно это. Во-первых, чувством справедливости. Во-вторых, он любил конкретность и обязательность. В-третьих, он умел ценить дружбу, и, в-четвёртых – обладал чувством юмора. Но всё же нрав у него был воистину холерический – он не терпел возражений в свой адрес, любил настоять на своём, подчинять своей воле, и частенько бывал агрессивным. Однако до поры, до времени мне это особенно не мешало, и мало-помалу, я стал видеться с ним практически ежедневно, при этом мы каждый раз прикладывались к рюмочке. Так же часто я ходил и к Наташе, и видел, как она из-за него страдает.
Естественно, долго это всё не могло продолжаться, и вот однажды он её, мягко говоря, послал. Как это всё происходило, я знал лишь приблизительно, и то понаслышке. Зато пришлось принять участие в последствиях этой драмы.
…Однажды вечером зашёл я к Наташе. Дверь мне не открыл никто. Но что меня насторожило – что во всех окнах горел свет. И тогда мной овладели недобрые предчувствия. Уже случалось, что Наташа, после очередной ссоры с этим Вольдемаром психовала, и грозилась отравиться то ли димедролом, то ли чем-то в этом роде.
Благо дело, этаж первый – я разбил стекло, и через окно пробрался в квартиру. Наташи нигде не было. Всё же предчувствие меня не покидало. Я метнулся в туалет, в ванную… Дверь ванной была закрыта. Я с силой тянул дверь на себя, рвал её. Дверь не поддавалась. Тогда я бросился в кладовку, в поисках какого-нибудь подручного средства, и, найдя кусок арматуры, стал ломать дверь ванной. И тут она с треском открылась.
Наташа лежала на полу без сознания, а рядом валялись упаковки из-под таблеток, и мобильный телефон.
Я схватил телефон и вызвал ей скорую, однако прежде скорой приехала полиция. Соседи, услышав звон стёкол и стук ломающихся дверей, особенно долго не раздумывали, и вызвали полицию. Потом, наконец, прибыла скорая, и нас увезли – Наташу в больницу, а меня – в участок.
В больнице Наташа пробыла до следующего дня – так же, как и я в участке. Из больницы я встречал её с цветами, конфетами и шампанским.
Однако её интересовало совсем другое – знал ли о случившемся Микки-Маус, и как он к этому отнесётся. Что ж, позвонили мы этому Микки-Маусу.
«Ну ты и дура» - сказал он ей, и тут же бросил трубку.
-Ну и чёрт с ним, с этим Вальтером! – пренебрежительно бросила Наташа. – Глядишь, авось перебесится! Ко мне сегодня вечером сестра приедет с мужем, и Славик с ними. Если хочешь, приходи тоже.
-Какой ещё Славик? – не понял я.
-Славик – это друг Гриши. Я тебе про него рассказывала.
Честно говоря, мной опять овладели скверные предчувствия. В тот вечер я снова напился – не помню уже, с кем. И решил я написать Наташе письмо, таким образом признаться ей в любви.
«Любовь – значит уважение и доверие» - писал я ей. – «Любить – не значит стремиться к обладанию, а значит, желать счастья. Я хочу, чтобы ты была счастлива… А так как никто не может быть счастлив один, то я желаю тебе любить и быть любимой… Уважая тебя, я не могу не уважать твой выбор. Если для счастья тебе нужен именно он, то я снимаю шляпу. Я люблю тебя – и я сделаю всё для того, чтобы тебе было хорошо…»
Это письмо я передал ей через соседей. А потом, где-то часов в одиннадцать, я решил проверить, какой это произвело эффект. Я просто пошёл в телефонную будку, и позвонил ей.
-Наташа, здравствуй… Слушай, тебе ничего не передавали?
-Мне передали письмо – ледяным, как мне показалось, тоном, ответила она. – Только зачем ты вообще его писал? Миша, ты что, дурак?
-В чём дело? – не понял я.
-Ни в чём – усмехнулась Наташа. – Не вовремя. И не к месту. Теперь всё стало по-другому.
-То есть? – не унимался я.
-В общем, Миша – строго сказала она, словно стараясь унять. – Я выхожу замуж.
-Это как? – я был вконец ошарашен.
-Это так! Всё-таки я – женщина, и у меня должна быть личная жизнь. Хочу любить, хочу быть любимой. Мне надоело играть в чужие игры, и изображать из себя неизвестно кого.
-Но как же так, сразу? – от удивления я с трудом подбирал слова.
-Это, Миша, не твоё дело. Ты своё слово сказал, уже давным-давно.
…Бывал я после этого ещё пару раз у Наташи, видел я её этого Славика. То был высокий, худой, жилистый мужик, лет на десять её старше, по характеру такой же авторитарный, нахрапистый, как и Вальтер. Мне, однако, Славик показался недалёким и непорядочным, вдобавок беззастенчивым вруном, и наглым, самоуверенным типом.
-Ладно, пойду я – равнодушно сказал я, выпив рюмку водки. – Наташ, пошли, меня проводишь…
Мы вышли во двор.
-Не внушает он мне доверия – сказал я ей.
-Зато мне внушает – парировала она.
-Вот увидишь – проворчал я. – Меня чутьё редко обманывает.
-У меня тоже чутьё! Славик – пожалуй, единственный мужчина, который смог поставить меня на место! – в голосе Наташи мне слышались какие-то поучающие интонации.
-И я смог! – запальчиво возразил я. – Помнишь наш разговор про димедрол?
-Нет, Миша, это было не твоё! Ты смог ударить кулаком по столу…
-Потому что в этом была необходимость! – перебил её я. – А так я со всеми разговариваю так, чтобы меня поняли. Или что, по-твоему, моё? Наташенька всегда права? – я начинал распаляться.
-Причём тут я? – усмехнулась в ответ Наташа. – Марина, вон…
-Ты хочешь меня оскорбить? Мне-то что? – я говорил через губу, с явным пренебрежением, чтобы этим скрыть своё волнение. – Твои глаза по пять копеек на меня не действуют, так что можешь не стараться.
-Да нет, Миша, не оскорбить, это ты сам всё время так поступаешь. Ты… ты знаешь, ты слишком высоко себя ставишь. Что ты там сродни Андрею, или Волли… Нет, Мишутка, не обольщайся. Как бы ты там не пыжился, а кем ты был, тем и остался.
-То есть – кем? – осторожно спросил я, внутренне напрягшись в ожидании какой-нибудь гадости.
-Самим собой. Выше головы не прыгнешь. И ещё – всяк сверчок знай свой шесток. Знаешь такие пословицы?
Я ненадолго задумался.
-Ты знаешь, Наташа – сказал я, закурив сигарету «Кэмел» - просто я теперь понял одно. Я понял, что ты в мужчинах больше всего ценишь. То, чего мне вот как раз и не хватает.
-Не то, что не хватает. У тебя просто пока этого нет. Ещё не пришло время, таков уж ты… - так же небрежно бросила она, с явным вызовом в голосе.
-Не знаю, о чём ты, но я имею в виду силу, и вот этот самый нахрап.
-Ошибаешься. Сила, нахрап – детали, любят ведь не за силу, хотя мужчина и должен быть сильным. Главное – каков сам по себе мужчина. И это для меня значит всё. А тебе, извини – мне и сказать нечего.
-То есть, как – нечего? – очевидно, я уже не находил ничего лучшего, как только придираться к словам.
-Хочешь начистоту? Не обидишься? – язвительно спросила Наташа, глядя мне прямо в глаза.
Я согласно кивнул.
-Если так, прямо и в лоб, Миша, ты не мужчина. Ты ещё не стал мужчиной! Ты пока мальчик, и ещё будешь им, ну, по крайней мере, лет десять. Нравится тебе это, или не нравится – но тебе остаётся только смириться, и признать этот факт, каким он есть. Всему своё время, не ты первый, не ты последний.
-И что же во мне такого детского? – с обидой процедил я.
-Ну вот, ты уже надуваешь губы. Нет, я не имею в виду в постели. Между нами всё равно, никогда и ничего, не было, нет, и не будет.
-Но ведь могло бы быть – возразил я.
-«Бы», «кабы» - это не разговор. Если бы что-то было, это вышло бы досадной ошибкой. А так всё шло по своему пути. Просто пока что ты ещё не созрел. Не телесно – эта штука тут ни при чём.
Девушка вздохнула.
-Ты не созрел ещё для этих отношений – продолжала она. – Поэтому для нормальной, взрослой женщины ты не интересен. Только материнские чувства можешь вызвать – жалость, сочувствие. Не больше. Женщине не надо даже и особенно вникать – у нас на то есть интуиция. А по тебе всё сразу видно.
-Что значит – не созрел? – упёрся я.
-Я не могу объяснить это словами. Я просто чувствую это. Ты всё равно сейчас этого не поймёшь, будешь только обижаться, и пытаться доказать обратное. Ты поймёшь это сам, когда станешь взрослым.
-Если я не в твоём вкусе, это вовсе не значит, что все женщины должны меня отшивать. Не суди обо всех по себе – я повысил голос.
-По себе? Вот как? – передёрнула Наташа. – Да нет, Мишаня, твоя жизнь сама за себя говорит. Маринка была у тебя первой, последней и единственной. А кто такая Марина – я думаю, это можно не комментировать. И этим уже всё сказано. Вот когда будет у тебя другой опыт – тогда можно будет и поговорить.
-Что ты этим хочешь сказать? – всполошился я. – Что блядство – показатель зрелости, а порядочность означает девственность? Отсталость? Инфантильность?
-Это уже детский лепет, Миша. Ты всё переворачиваешь с ног на уши. Я говорю не о «блядстве», как ты выражаешься, а об отношениях между мужчиной и женщиной. Это совершенно разные вещи. Вот, Марина – гуляет направо-налево, а до зрелости ей ещё ой, как далеко. Как и тебе, впрочем. А ты, можно сказать, девственник по жизни. Если не считать Марины – но ведь и она не женщина. А порядочности в тебе – ни на грош. То, что ты пытаешься выдать за свою порядочность, то на самом деле трусость и несостоятельность.
Тем и кончился мой последний разговор с Наташей. Что я – не мужчина, а мальчик, который ни черта ни в чём не смыслит, и для нормальной женщины не интересен. Индифферентен, так сказать. Словно я и вправду маленький мальчик, или какой-нибудь голубой. Да ещё, выходит, меня всего и видно насквозь невооружённым глазом!
С Наташей я после этого больше не встречался – уж после такого разговора, в этом не было никакого смысла. С того дня я, правда, запил пуще прежнего, да причём не с кем-нибудь, а с Вальтером. Тем самым Микки-Маусом.
В пьяном угаре время текло быстро, незаметно и безвозвратно. Мне хотелось забыться, утопить все свои обиды в спиртном, ибо я чувствовал, что от чего я так упорно стремился уйти – к тому же я и пришёл. В глазах Наташи, которую я любил – или, по крайней мере, мне так казалось – я так и остался тряпкой, фуфлом, по-детски неразумным и беспомощным мальчонкой, таким же, как те Маринкины пацанчики, с той лишь разницей, что я был в два раза старше их. И выходит, даже сейчас, всем своим видом, своими словами и поступками пытаясь доказать совершенно противоположное, я вновь подтверждал это! Но чем же, чем?
Я успокаивал себя мыслью, что вовсе ничем, что просто дело всё в том, что такова человеческая натура – неохотнее всего люди расстаются с собственными мнениями, убеждениями, тем паче – с привычками, а уж тем более – принципами. Хотя, по сути дела, принципы и убеждения и есть привычки, только в несколько иной форме. И всё же, меня поглощала фрустрация, вызванная невозможностью выразить себя, быть оценённым по достоинству хотя бы одной женщиной – я не имел под собой должной почвы для осознания себя полноценным мужчиной. И это ещё более усугубляло мой, и без того портящий жизнь, комплекс неполноценности. И поэтому, я просто жаждал забыться. Что мне и удавалось при помощи беспробудного пьянства.
И мне удавалось избавляться от неотвязных мыслей – о той же Анжеле, Вале, Наташе, о собственной несостоятельности, от беспросветной тоски и обречённости, словом – от мыслей, вызванных полнейшим отсутствием какого-либо внимания со стороны противоположного пола. Мне порой удавалось внушить себе полнейшее равнодушие к женщинам вообще – раз ничего не выходит, стало быть, мне это вовсе и не надо. Все радости жизни стал подменять алкоголь.
И вместе с этим мои дела пошли на самотёк. С работы меня сократили, что, впрочем, меня особо и не заботило. Единственным огорчением для меня могло быть то, если поутру не было возможности опохмелиться.
Такой же образ жизни вёл и Микки-Маус, или Вальтер, если угодно. Целыми днями мы болтались по общим знакомым, и бражничали. Так продолжалось почти целый месяц – пока были деньги: моё выходное пособие, поскольку все деньги Андрея ушли на оплату квартиры, а что осталось, то я истратил на Наташу. А у Вольдемара как раз было межсезонье: один объект он сдал, второго лишь ожидал, и поэтому он мог позволить себе расслабиться. В отличие от меня – мои проблемы росли, как снежный ком, катящийся под гору, но я этого не замечал – или не хотел?
В пьяном угаре я и не осознавал, как мало-помалу попадал под влияние этого Вольдемара. Я просто пьянствовал, пустился во все тяжкие, и под эту лавочку не замечал, какой характер постепенно приобретали наши отношения. Он был сильнее меня – не только физически, но и морально; и я оказался в устойчивой позиции ведомой шестерни. Везде я шёл за ним, словно верный пёс за хозяином, всегда и во всём с ним соглашаясь, и даже не задумывался, нужно мне это вообще, или нет. Я оказался почти в таком же положении, что и в своё время с Мариной – я просто пустил всё на самотёк, мне было лень вообще думать, анализировать, осознавать, принимать какие бы то ни было решения…
Потом, в минуты горького похмелья, я всё же стал ощущать незавидность сложившегося положения, неприглядность той роли, в которой я оказался, нелепость и абсурдность своего поведения. Я взглянул на себя со стороны, и понял, что я вновь полностью потерял себя. Я стал, грубо говоря, мальчиком на побегушках у этого Вольдемара, так и живя – я делал не то, что мне было нужно, а то, что случится. Что придётся. Плыл по течению винно-водочной реки. Хоть мне и были чужды многие из наших тогдашних собутыльников, а некоторые – так даже особенно неприятны. Компания и в самом деле подбиралась разношёрстная, попадались там и ребята, чем-то сродни Шувалову. Впрочем, на квартире у этого Пеликана, друга детства Вольдемара, если бы я встретил даже хоть Гошу Шувалова – в этом не было бы ничего удивительного. Сам Пеликан был, в общем-то, человек неплохой – добрый, отзывчивый, да бесхребетный. А может, тоже, как и я, пустивший всё на самотёк по винно-водочной реке. Работу он потерял, девушка его бросила, и в его квартире образовался самый настоящий пьяный вертеп. Одним из его постояльцев был некий Карапет – наркоман, квартирный вор и уличный «гопник», или «трясун». К Пеликану он захаживал то один, то вместе со своим приятелем по кличке Гном. А когда мы пьянствовали у Вольдемара дома, туда частенько захаживал Тимур по прозвищу Пупсик – такой же наркоша и отброс общества, как и Карапет. Почему-то именно эти типы – Карапет и Пупсик – внушали мне неприязнь, омерзение, переходящее то в безотчётный страх, то в органическую ненависть. В их обществе я чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке, меня не покидало предчувствие чего-то грязного, подлого и унизительного – причём именно с их стороны. Чего именно – я не мог понять. Что же до Вольдемара, то он считал это моими личными предрассудками и комплексами. «Да чего ты, Мишка, паришься, в голову себе разную чушь забиваешь, и из-за неё на шубняк садишься» - говорил он мне. «Да надоело мне это!» - отмахивался в ответ я. – «Чего мне там делать?» «Пойдём, пойдём!» - отвечал в ответ Вальтер. – «Я, наоборот, хочу, чтобы ты свой страх преодолел! Чтобы ты в любом обществе мог чувствовать себя свободно, как я».
В один прекрасный день, у Пеликана, Вольдемар познакомился с Олесей. Эта хрупкая пятнадцатилетняя девчонка оказалась в том обществе совершенно случайно – зашла к Пеликану за компанию с подружкой. И так получилось, что влюбилась она в Вольдемара без памяти. Для неё он стал живым воплощением принца её мечты, тем более что он был её первой любовью, если не считать первых детских мимолётных увлечений. Любовь к нему захлестнула её целиком, она считала его идеалом мужчины, чуть ли не царём и богом, которому она безоговорочно верила, во всём подчинялась, и это было для неё подлинным счастьем. Его самого именно такие отношения устраивали, как нельзя лучше – ему нравилось смотреть на всех сверху вниз, решать за всех единолично, и быть в своём окружении бесспорным лидером и непререкаемым авторитетом. Это и давало ему основания чувствовать себя таковым – совершенством! Идеалом! Первым и главным – на фоне обожавшей и боготворившей его наивной молодой девчонки, и безвольного, простодушного дегенерата, каковым и оказался я.
Мы стали много времени проводить втроём – и это мне также приедалось, и опять-таки вызывало чувство неполноценности: вот, он со своей девушкой, и я при них, как «ни богу свечка, ни чёрту кочерга». Я уже стал уставать – от этих «тусовок», от этого пьянства, меня стало тяготить общество самого этого Вальтера, с которым я почему-то уже чувствовал себя, как в своё время с Маринкой – зажатым в тяжёлой, неумолимой руке; зависимым, беспомощным, никчемным…
Меня порой осеняла мысль, что пора остановиться. Пора искать работу, пора возвращаться из болота беспробудного пьянства в русло нормальной жизни…
-Потом поищешь! – говорил мне Вальтер. – А сегодня нас ждут у Пеликана, ещё с Рудиком там надо встретиться. Да ты посмотри на себя – куда тебе идти, какую работу тебе кто предложит!
-Ладно, поехали к Пеликану. Я и так с похмелья ни черта не соображаю…
И такая дребедень повторялась каждый день. Возразить Вольдемару и сделать по-своему я не мог – словно чего-то боялся, причём страх этот был необъясним, я сам не мог понять природу этого страха. Он коренился где-то глубоко в подсознании, и выражался всё той же избитой фразой: «а что мне за это будет?». Я боялся, что тогда Вольдемар на меня рассердится, обвинит, или заподозрит в чём-то, и я вновь окажусь виноват, и попаду в какую-то страшную кабалу, из которой я уже никогда не смогу выбраться, в силу своего парализующего комплекса – вины, страха и неполноценности.
(Под термином «комплекс неполноценности» следует понимать научное его определение: человек, сравнивая себя с неким другим лицом, делает выводы не в свою пользу, заключая, что он хуже, ниже, менее значим, нежели другой субъект).
Однако настоящие проблемы ещё только назревали.
… Я как раз находился в обществе Вальтера, на квартире у кого-то из общих знакомых, когда мне на мобильный позвонили соседи, и сообщили, что мою квартиру обворовали.
-Что такое, Миша? – всполошился Вольдемар, видя, как я меняюсь в лице.
-Мне надо ехать – пробормотал я. – У меня хату подняли…
Вольдемар поехал вместе со мной. Он помог мне починить дверь, поменять замок, но его «участие» и «сочувствие» обернулись мне медвежьей услугой.
-В общем так, Михайло – сказал Вальтер. – Решим мы твою проблему. Сейчас поедем к Пеликану, выцеплю я Карапета. Он сам домушник, всю эту шушеру знает. Таллинн – город маленький. Так что пробьём мы эту тему, и думаю, достанем твои вещи.
-Не доверяю я этому Карапету – вздохнул я.
-Да чего ты, Мишаня – раздражённо процедил Вальтер. – Достала меня твоя ссыкливость! Всех и всего боишься! Бесишь уже!
… В тот же вечер, на квартире у Пеликана, у меня и состоялась встреча с этим Карапетом, при которой посредничал Вальтер.
-Чего, малыш – свысока ухмыльнулся Карапет. – Прослышал я о твоей закорючке, ммм – замялся он.
Карапет ковырял зубочисткой во рту, и вращал по сторонам своими безумными глазами. Он был лихорадочно возбуждён, и во всём его облике было нечто, внушающее ужас. Очевидно, он был «обкуренный», или «обдолбанный».
-Ну чё так смотришь? – фыркнул он. – В общем, так, малой. Я побазарил тут со старшими, у нас, воров, всё с этим строго. Воровской мир, малыш…
Карапет опять погрузился в непонятные задумки, с трудом подбирая слова.
-Хе-хе – внезапно оживился он. – Короче, тебе этого не понять. Может, подрастёшь, и поймёшь когда-нибудь. Ну, короче… Все со всеми крутятся, всё всегда можно пробить. Все воровские темы идут по бригадам, и в каждой бригаде есть бригадир, а бригадир работает под крышей. Все воры под крышей работают. Так вот чего – он опять зацокал языком и завращал глазами. – Я через старшего своего связался с крышей. И мы знаем, кто взял твою хату. Мы знаем, где вещи. И есть такая тема. Мой старший сказал, что твоё барахло можно выкупить на возвратку. Это стоит пятьсот баксов. Найдёшь до завтра деньги – вернём тебе твоё барахло, не найдёшь – уйдёт всё в продажу. Короче, малой, думай. Срок тебе – день.
Он опять замялся, вертя головой по сторонам, и неистово ковыряясь во рту зубочисткой. От него исходил неприятный запах, и вообще, весь его вид был омерзителен.
-Я думаю – добавил Карапет – тебе стоит постараться. За пятьсот баксов ты это нигде не купишь. У тебя один телек четыре куска стоил. А то всё равно хата не твоя. Приедут хозяева, что ты им скажешь?
-Что стоишь, как потерянный? – раздражённо проворчал Вальтер.
-Я думаю – устало ответил я. – Где я такие деньги возьму? У меня же нет ни гроша, да и в долг кто мне даст, безработному?
-Если захочешь – ты деньги найдёшь – сказал Карапет. – В общем, всё. Завтра приду за деньгами. Короче, думай!
С этими словами Карапет развернулся и ушёл.
Последующие дни я, да и Вольдемар тоже, проводили у Пеликана. Ждали Карапета. Однако тот не пришёл ни через день, ни через два, ни через три.
Он заявился лишь на пятый день, и я с удивлением заметил, что на нём была моя кожаная куртка, как раз пропавшая из квартиры.
-Привет, малыш! – сказал Карапет. Он был возбуждён, весел – опять «под кайфом», вдобавок ещё и в лёгком подпитии. – Ну что, ты деньги приготовил?
-Какие деньги? – удивился я. – Нет у меня никаких денег, не надо ничего выкупать, чёрт с ним, с барахлом этим!
Карапет в изумлении присвистнул.
-Ё-пэрэсэтэ! – он широко разинул свои безумные глаза. – Ни хрена ж себе, подстава! Ты хоть чуешь, как ты меня западлил? Такой, на хрен, прогон!
-Какой прогон? – засуетился я. – Ты сам сказал: даёшь день на раздумье, я и ждал тебя, чтобы сказать…
-Что сказать? Что ждал? – разорался Карапет. Он был в ярости, его лицо покраснело, а глаза буквально вылезли из орбит. – Ты знаешь, как я из-за тебя облажался? Твои вещи старшой уже выкупил, и через полчаса я должен привезти ему деньги! Что я старшому скажу? Вот коз-зёл! – процедил Карапет сквозь зубы, досадливо качая головой. – Такой косяк отморозил!
Одновременно с этим, и лицо Вольдемара также наполнялось гневом и досадой. Он смотрел на меня прямо-таки с ненавистью. Нет, скорее это был взгляд отца, пришедшего по вызову в детскую комнату милиции, из-за подвигов своего непутёвого сынишки, и вынужденного расхлёбывать сии сыновние грехи. Именно так на меня и смотрел Вальтер – как посрамлённый и раздосадованный отец, на своего беспутного малолетнего сына.
-Смотри, Вован – сказал ему Карапет. – За него базарил ты, так что я не знаю. Теперь уже что старший скажет. Дай-ка позвонить.
-Вон, с него звони – угрюмо проворчал Вальтер, кивая на меня.
Я послушно протянул Карапету свою «горбатую» «Моторолу». Тот брезгливо взял её в руки, стал набирать номер.
-Алё, Лис? Это я, Карапет! Слышь… Ё-моё, скинула.
Карапет повторил набор.
-Лис? Это Карапет. Тут трубка такая лажовая! Короче… Блин! Опять скинула! Вован, дай свою мобилку, я Малого карту вставлю.
-Да звони с моей – отмахнулся Вальтер.
Карапет почему-то оживился, взял телефон Вольдемара – в то время достаточно престижный «Эрикссон-318», и набрал номер.
-Алё, Лис!… Ну теперь нормально. Короче так. Этот мудак облажался, денег не принёс… А хрен его знает, короче, лох он, и всё. Чего есть… Да ничего у него нету. Прикинут, как чмо, как из параши вылез. Наверно, год проходил в одном и том же прикиде, и не мылся ни хрена. Ну чё, малой? – Карапет оторвал трубку от уха, и обратился уже ко мне. – Лис говорит, твои вещи выкупил. Он в тебя деньги вложил. А за услуги надо платить. Что ты можешь ему дать?
-Ну, пусть продаёт вещи – сказал я. Я был весь в напряжении, ожидая чего-то особенно неприятного.
-Что вещи! – опять взорвался Карапет. – Это его вещи! Он их купил! А за прогон и за услугу ты Лису торчишь! Что у тебя есть? Деньги, золото, аппаратура!
-Денег нет. Золота не было никогда – отчеканил я, как автомат. – Аппаратура – была на хате, так её ж обчистили…
-Мне плевать, что у тебя было – неистово орал Карапет. – Давай, что есть!
-А… какой срок? – промямлил я.
-Какие тебе сроки, сейчас давай, мудак тупоголовый!
-Сейчас… - пробормотал я. – Сейчас ничего нет, одна только «Моторола» вот эта.
Вместо ответа Карапет схватил мою «Моторолу», и швырнул её в открытое окно.
-Не трахай мне мозги, твою эту парашу даже бомжу на улице, и то подбирать в падлу! Давай шустрее, чего я из-за тебя тут…
-Машина у меня есть – ответил я.
-Говорит, машина есть у него – сказал Карапет в трубку. – Какая?
-«Москвич», сороковой, правда, его чуть-чуть делать надо…
-Говорит, «Москвич», сороковой, с бедой какой-то – повторил Карапет, и вновь повернулся ко мне. – Знаешь, что Лис сказал? Чтобы ты этот «Москвич» себе в жопу затолкал! Ну что, Лис? Что с ним делать? – это опять было сказано в трубку. – Кто, кто… Друг его… Знаю, пацан, как пацан… Ну, правильно. Ну, всё тогда.
Карапет закончил разговор, после чего отключил телефон, снял аккумулятор, вынул оттуда карту и протянул её Вальтеру.
-Короче, лоханулись вы оба – сказал при этом Карапет. – И я из-за вас облажался, мне теперь с Лисом эту беду разруливать, но я разрулю, Вован, ты не ссы. А за этого сосунка – Карапет кивнул на меня – ты впрягся сам, ты сам эту тему толкал, и Лис хотел с тобой базара. Ну, с понтом, раз за него влез, так за него и ответь, за свои слова и действия, Лис так сказал. А этого – Карапет вновь кивнул на меня – за такое фуфло вообще опустить думали, но жалко. И тебе парафин, да и он, может, подрастёт, так поумнеет. Короче, я эту тему замну, а за прогон на первый раз прощаем. Просто эту трубку, Вован, ты больше не увидишь. Она уйдёт нам с Лисом. Тряси за неё своего малыша. Это его косяк.
С этими словами Карапет вновь развернулся и ушёл.
-Вот суки! – прошипел я ему вслед.
-Это ты сука! – закричал на меня Вальтер. – Из-за тебя я теперь без телефона! А как мне насчёт работы заказы принимать?
-А чего я крайний? – возмутился я. - Я ж говорил – кто мне эти деньги даст? Я их не просил ничего выкупать!
-Заткнись, щенок! – рявкнул Вольдемар. – Это уже детский лепет! Тут что, шутки с тобой шутить будут? Ты хоть сам понимаешь, с кем дело имеешь? Воры! Криминал! Каждое слово стоит денег, каждая секунда! А за прогоны наказывают. И из-за тебя теперь меня наказали! Ещё легко обошлось…
-Я же с самого начала говорил – не связывайся с Карапетом – оправдывался я.
-У нас был с тобой разговор? Ты просил меня тему пробить?
-Ну, ты сам предложил… - робко ответил я.
Тот продолжал – раздражённым, и в то же время менторским тоном:
-Если бы ты сразу сказал: замяли всё, как есть, я бы и не дёргался! Но ты сказал мне: пробей! Да или нет?
-Ну, я сказал: узнай, если можешь… - я вновь предпринял робкую попытку извернуться.
-Да или нет? – грозно напирал Вальтер. – Не нужен мне твой лишний трёп!
-Да… - чуть слышно ответил я.
-Вот! – воскликнул он. – Я выполнил твою просьбу! Я тебе всё пробил. И Карапет, сам лично, тебе всё рассказал и показал, по полочкам!
-Но он же сказал…
-Хватит косить под дурака! – резко перебил меня Вальтер. – Он конкретно сказал: пятьсот баксов! И ты согласился!
-Я не соглашался! – ответил я. Хотел ответить громко, твёрдо и уверенно, а вместо этого получился истеричный визг.
-Ты чего, и вправду дебил? – процедил Вольдемар. – Накосорезил по дури, подставил меня в говно, а теперь ещё в отказку идёшь! Как это – ты не соглашался? Этого никто не слышал! Ты сказал, что ты согласен, просто не знаешь, у кого возьмёшь деньги.
-Я на то и намекал, что денег нет, и никто их не даст!
-Козлина ты тупорылая, ты знаешь, кто намекает? Намекают шлюхи, когда клиента на панели цепляют! А мужик должен говорить прямо! Карапет тебе сказал – пятьсот баксов до завтра, так был бы ты мужик, сразу бы сказал: нет! Чтоб Карапет сразу бы звонил своему лису, или шакалу, и при тебе давал отбой! Или бы сразу, при Карапете, обзвонил бы всех, кого тебе надо, пробил тему, и дал ответ. А ты сидел, сопли жевал, слово сказать боялся! Вот они и сделали так, как им выгодно.
-И что теперь?
-Что теперь… Что, я за тебя должен был базарить? Откуда я знал, что тебе надо? Откуда я знал, найдёшь ты, или нет, если ты вообще ничего мне толком не сказал, всё «ага» да «угу», сопли сосал? Вот и дососался, и я из-за тебя опарафинился. И без телефона остался. Спасибо!
-Вован… - заискивающе обратился я.
-Заткнись, пока здоров! Не выводи меня из себя! Такое желание взять, да разбить тебе морду, ещё и руки-ноги переломать. Сам чмо, ещё и меня позоришь.
-Ты так говоришь, как будто я специально…
-Ой! – передразнил меня Вольдемар, изображая писклявый детский голос. – Не хотел я в штанишки какать! Они сами обкакались! Я нечаянно! Лучше молчи, а то выведешь! – проворчал он.
-Ладно, лоханулся я, так надо теперь расплачиваться – сказал я. – Что я тебе должен? – осторожно спросил я.
-Что, что… Что с тебя вообще взять? Ни хрена путёвого не можешь, только бегать, языком молоть всякий бред, да водку глушить! «Москвич» твой мне даром не нужен. Мне телефон нужен! Где хочешь, там его и ищи. Хоть на улице отними у кого-нибудь. Только аппарат сделай нормальный, а не какое-нибудь говно, как твоя горбатая «Моторола».
Что греха таить, в течение нескольких дней после этого я целыми днями ходил по улицам и выслеживал потенциальную жертву – кого можно было бы ограбить. Я вновь оказался меж двух огней – с одной стороны, я не мог решиться на этот поступок, мне совесть никогда не позволяла тронуть ни в чём не повинного человека. Попался бы мне, например, Петрик, младший брат Шувалова, или жена того ублюдка в белой куртке – я бы не то что мобильник, башку бы оторвал вместе с этим мобильником! А с другой стороны, я боялся Вальтера. Он был несдержан, вспыльчив, и в своём гневе вызывал ужас. Я вновь оказался во власти страха – а что мне за это будет? За то, что я пойду на этот пресловутый гоп-стоп, или за то, что я на него не пойду. В первом случае – от потенциальной жертвы: мало ли, на кого нарвусь! А заодно и от стражей закона – уж куда-куда, а в тюрьму садиться из-за какого-то мобильника мне уж никак не хотелось. Ну, а во втором случае – естественно, от Вольдемара.
Кончились мои «разбойные» похождения весьма тривиально. Напившись до беспамятства, дабы заглушить в себе голос совести, я напал на какую-то женщину, вырвал у неё сумочку с телефоном, и бросился бежать. Пробежав метров двадцать, я налетел на каких-то двух мужчин. То ли это были её знакомые, то ли просто прохожие – те меня крепко поколотили, слава Богу, хоть в полицию не сдали. В конце концов, пришёл я к Вольдемару – грязный, оборванный, жалкий, как побитая блудная дворняга.
-Эх, ты – сказал он мне. – Такой ерунды – и то не можешь. На тебя надеяться – себя не уважать! Хорошо, ещё в ментовку не залетел, а то, небось, сказал бы им, что это я тебя гопать заставляю. Короче, я у Олесиной тётки три штуки занял, купил себе новый аппарат.
-Значит, с меня три штуки? – я вопросительно глядел на Вольдемара.
-Значит, с тебя три штуки – утвердительно кивнул он. – Что я тебе, гуманитарная помощь, что ли?
-Ладно – вздохнул я. – Найду работу, заработаю, отдам тебе эти три штуки…
-Да ну тебя на хрен – огрызнулся Вольдемар. – Ты эту работу ищешь уже чёрт знает, сколько! Много нашёл? Будешь со мной работать. Больше проку будет.
Такой оборот дела мне совершенно не нравился. Общество Вальтера меня тяготило, а теперь, выходит, я должен терпеть его постоянно! Постоянно ощущать эту зависимость, беспомощность, вину и страх! Вновь вернулось то, что не давало мне житья во время моей «мышиной возни» с Маринкой. Я, хоть и в ином обличье, превратился вновь в жалкое, затравленное, лишённое человеческого достоинства, и даже человеческого лица, существо. В бестолковую игрушку в чужих руках, одним словом – в Черногорского!
«Ничего» - успокаивал я себя – «отработаю этот чёртовый долг – и уйду».
Вальтер придерживался иного мнения – он считал, что я теперь «по жизни» никуда от него не денусь, и буду постоянно у него подсобником (читай – мальчиком на побегушках). Или это мне так казалось? Как я уже говорил, он занимался различными работами, связанными с ремонтом и строительством. В мои же функции входило то, с чем мог справиться любой школьник, что ещё больше усугубляло мой комплекс неполноценности. «Подай то, принеси это, сбегай туда, не путайся под ногами», или что-то наподобие того. При этом он постоянно упрекал меня в неуклюжести, неумелости, глупости, и ещё чёрт знает, в чём, из-за чего я постоянно находился в состоянии крайнего нервного напряжения, и от этого у меня всё просто валилось из рук, и ничего не получалось. И так замыкался круг – он всё больше сердился и раздражался, я же, в свою очередь, ещё больше выходил из строя, в очередной раз пустив всё на самотёк. Будь что будет, чем-нибудь, да кончится.
Я находился при нём практически постоянно – и после работы у него всегда находились для меня разные мелкие поручения, всё время надо было то куда-то «сбегать», то ещё чего-нибудь «нашустрить». Даже когда он занимался любовью со своей Олесей – я сидел, как верный пёс, в соседней комнате. А когда он ей изменял (а это было тоже явление довольно частое – Вольдемар был бабник тот ещё, под стать Андрею!) – я при этом «стоял на шухере».
А что до нашей с ним совместной работы, то выходило почему-то так, что долг мой не убавлялся, а напротив, рос. При этом Вольдемар рассуждал примерно так:
-Так, за эту работу ты заработал триста крон. Что – мало? А что ты конкретно делал? Да ничего! Потому что ты ничего ещё не умеешь. А теперь давай посчитаем – сколько я в тебя вложил. Питание – пятьдесят крон в день. Итого четыреста. Сигареты – один блок… Итого ты мне теперь должен пять тысяч сто пятьдесят крон.
-Как же я с тобой рассчитаюсь? – недоумевал я.
-Ничего, научишься работать – будешь зарабатывать, а там разбогатеешь – отдашь – ответил Вальтер.
И, несмотря на кажущееся порой дружелюбие Вальтера, моё состояние усугублялось. Он по-прежнему продолжал меня держать в постоянном нервном напряжении, генерируя во мне чувство страха, вины, стыда и неполноценности. Просто он иногда чуть ослаблял хватку, а иногда наоборот, затягивал.
Вскоре после этого произошёл ещё один случай, что ещё больше добавило пороха в огонь.
… Мы выпивали у Вольдемара дома – он, я и уже вышеупомянутый сосед по прозвищу Пупсик. Тот самый Пупсик, который с самого начала вызывал у меня омерзение и ожидание какой-то крупной неприятности – как и Карапет. Но высказывать свои опасения Вальтеру я не решался, поскольку знал, что он мне на это ответит. Что это всё мои предрассудки. Поэтому я и сейчас пустил всё на самотёк, не чувствуя в себе никаких сил бороться с обстоятельствами; и вновь занял выжидательную позицию. Что чем-нибудь, да всё это и кончится.
Итак, мы, что называется, соображали на троих. В общем-то, мне нравилось пить с Вольдемаром, потому что в состоянии изрядного подпития мне удавалось заглушить в себе это чувство, вернее, целый букет чувств, державших меня в состоянии нервного шока. И тогда я воспринимал Вальтера просто как друга, товарища – разговаривал с ним «по душам», делился своими переживаниями… Но после пьянки всегда наступало похмелье, и всё становилось на круги своя. Даже ещё хуже. Вина, страх, бессилие, безысходность, зависимость, и нервы, нервы – ненавистный порочный круг, выход из которого был один – напиться.
В тот вечер мы пили водку, запивали чаем – и тут чай кончился. Пупсик вызвался заварить новый, и, как это выяснилось позже, подсыпал туда снотворного. Почувствовав, что его валит в сон, Вольдемар мне сказал:
-Миш, я пойду, на часик прилягу, а ты посиди пока с Пупсиком. Смотри, только не засни…
Конечно же, я согласился. Обещал, что не засну. Я ведь никогда не говорил ему «нет».
И вновь судьба сыграла со мной злую шутку, наказав меня за моё безволие и уступчивость. Я, конечно же, заснул, а Пупсик, не долго думая, вынес из квартиры всё, что только мог. Когда я, наконец, пришёл в себя, первой моей мыслью было – как бы заснуть так, чтобы уже никогда не просыпаться. От нервного потрясения, я даже толком не осознавал, что происходит. Что-то кричал Вальтер, понося меня и обвиняя. Я пытался в ответ оправдываться. Затем он меня ударил кулаком в лицо. Я в ответ заматерился, за что схлопотал ещё раз. Это было похоже на кошмарный сон. Опять я – такой сякой, жалкий, ни на что не годный, тупой, и вообще ошибка природы, которого он, Вальтер, решил поддержать, помочь, сделать человеком, а я всю дорогу его только позорю, подставляю, и все его неприятности – от меня одного. Соответственно, и долг мой составлял уже не три тысячи, и не пять, а целых двадцать.
-Так, музыкальный центр «Сони». Шесть тысяч. Автомагнитола «Блаупункт». Ещё три с половиной. Два мобильных телефона, мой и Леськин. Ещё шесть. Ну, и так, по мелочам. Округлим – двадцать. Вообще, по идее, немного больше выходит, ты и так мне должен, но это ладно, прощаю. И потом, тут уже не такие и маленькие деньги. Так что, Миша, пиши расписку.
-На хрена? – разозлился я.
-Как – на хрена? А нечего было сопли сосать. Пиши, я сказал!
Он протянул мне лист бумаги и ручку, и стал диктовать.
-Пиши. Я, такой-то, такой-то, обязуюсь выплатить Вольдемару Эберхарду Янсону двадцать тысяч крон, которые я взял у него в долг…
-Ну, это уже беспредел! – прошипел я. – Я у тебя денег ни цента не брал!
-Как – не брал? А кормил тебя кто? А содержал тебя кто? Хорошо, давай, пиши отдельно двадцать расписок. Это взял в долг, это за это, это за то… Нет уж, мне нужна одна бумага, чтобы конкретно и справедливо! Пиши, я сказал!
Я корявым, почти детским почерком начирикал ему расписку.
-Ну, и теперь меня интересуют твои родители. А то мало ли, ты решишь повеситься…
-Какие родители, ты чего? – закричал я. - Я их сам уже десять лет, как в глаза не видел! А отца и подавно! Я даже не знаю, жив он или нет.
-Чего ты орёшь? – прикрикнул на меня Вольдемар. – Ты кому сказки рассказываешь? В Таллинне твои родители! Или ты уже сам не помнишь, что ты по пьянке городил у Пеликана?
-Интересно, интересно – хмыкнул я. – И где же они в Таллинне? Или, может, ты мне поможешь их найти? Ищи, раз ты такой крутой!
-Это дело не хитрое – ответил Вольдемар. – По базе данных пробить – пять секунд.
-Пробивай – равнодушно ответил я. – Когда пробьёшь – мне скажешь. А то давно я их не видел. В деревню писал – всё глухо.
-Ладно – оскалился тот. – Для начала мне и этого хватит. А твою родословную я пробью. Если узнаю, что твои родители здесь, ты мне в два раза больше будешь должен!
-А если не здесь – то в два раза меньше. Идёт? – парировал я.
-Срок пока я тебе не ставлю. Всё равно отрабатывать будешь. Но учти. Если выведешь… - и он многозначительно замолчал.
С того момента я себя почувствовал в буквальном рабстве. Мне уже казалось, что я всецело завишу от его настроения, его капризов, что он волен делать со мной всё, что вздумается, и что от меня в моей жизни уже не зависит ничего. Лишь бы только «не вывести», а то где, чёрт побери, я достану ему эти двадцать тысяч? И куда в таком случае, в чьи руки попадёт эта проклятая бумага? Я чувствовал, что снова худею, слабею, тупею, деградирую, с каждым днём всё больше и больше. Вальтер, видя это, озлоблялся пуще прежнего, перестал со мной вообще разговаривать. Только окрики, упрёки, оскорбления, обвинения…
И наконец, однажды он мне заявил:
-Мне тоже, знаешь, не сильно радует нянчить тебя, как сосунка. Это тебе хорошо: сидишь у меня на шее, живёшь на всём готовом.
-На какой ещё шее? – не выдержал я. – Это ты меня поставил в такие условия! Кто ты вообще такой, чтобы за меня решать? В гробу я видел всю твою работу! Я к тебе туда не просился – ты сам меня туда затащил! Мне осточертело быть твоим мальчиком на побегушках!
-А чего ты ещё хочешь, если ты больше ничего не можешь? – прорычал в ответ Вальтер. – Если ты и вправду глуп и наивен, как младенец! Если ты живёшь, как ветер дунет, и сам за себя решать не способен! Если ты боишься всего и всех, и не можешь толком даже разговаривать, только лебезишь перед всеми, да сопли сосёшь! Я хотел тебя образумить, чтобы ты стал мужиком, но ты ни хрена не понимаешь, и значит, так по жизни сосунком и будешь. А раз ты права качаешь, то теперь и я их покачаю. Надоело мне тебя нянчить, раз ты ещё и в бутылку лезешь.
Он достал из кармана кошелёк, а оттуда – вчетверо сложенный тетрадный лист.
-Видишь, пацан? Расписка твоя! Помнишь, что писал? А теперь возьми ручку, и напиши здесь число. Послезавтра. Это твой срок.
-Вован… - вымолвил я.
-Всё! – тяжеловесно выдавил тот. – Моё терпение лопнуло. Пиши число, и убирайся к чёрту. Только учти, если послезавтра денег не будет, то я отдам эту расписку ростовской братве. Уж они шутить не будут. И родителей твоих найдут без всякой базы данных. Это тебе не Карапет и не Лис. Всё, вали отсюда! – рявкнул Вольдемар. – Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому!
Я покинул его квартиру, и, словно сомнамбула, побрёл прочь от его дома. Жил он в Ярве, в десяти минутах ходьбы от Мустамяе, где до замужества жила Наташа. Но меня ноги понесли совсем в другом направлении – пустырями, вдоль заброшенных казарм Тонди… Я шёл по этой унылой, Богом забытой земле, и этот пейзаж мне напоминал Зону Посещения из романа братьев Стругацких. Да я и сам как будто не осознавал, куда я иду, словно находился под глубочайшим гипнозом, или под воздействием какого-то неведомого наркотика. На таком же автопилоте я взобрался на железнодорожную насыпь, спустился вниз, на пустырь, взобрался на следующую насыпь, дошёл до виадука. Оттуда вдали белел купол здания загса. Только меня, конечно же, интересовал не он сам, а дом во дворе напротив.
Я не решался сперва туда зайти. Андрей ведь сказал – нам какое-то время лучше не видеться, но ведь с того момента прошло уже добрых три месяца!
В нерешительности я зашёл в его подъезд. «Фиат» стоял под окнами, стало быть, хозяин дома… Переминаясь с ноги на ногу, я нажал на кнопку звонка.
-Привет, зомби! – сказал Андрей, открывая дверь. – Что, жив ещё?
-Если это можно так назвать – ответил ему я. – В общем, попал я. Из огня, да в полымя – сказал я, доставая из кармана пачку контрабандных российских сигарет.
-Оно и видно, что ты опять куда-то попал – сказал Андрей, оглядывая меня. – Не кури здесь эту дрянь. Не люблю, когда жжёной тряпкой воняет. Проходи, у меня нормальные сигареты есть.
Я прошёл в комнату. Андрей открыл секцию, и достал оттуда пачку моих любимых сигарет – стомиллиметровый «Кэмел».
-Рассказывай! – сказал он. Тут же сходил на кухню, вернулся с гранёной бутылью с янтарной жидкостью, и бокалом.
-На – сказал он, наполнив бокал до половины. Сам он уселся в кресло, и закурил сигарку.
Я начал рассказывать.
-В общем, началось всё с Наташи…
-Так ты ничего и не понял, Мишка – вздохнул Андрей, выслушав мой рассказ. – Что до Наташи, то я же сразу тебе говорил: её забудь! Задним числом ты никогда, никому, и ничего не докажешь. А бегать, навязываться и извиняться за своё прошлое – так этим ты только подтверждаешь свою старую дурость. Это в школе бывает работа над ошибками. А в жизни – если раз напортачил, то уже не перекроишь. Так имей мужество признать свою дурь, и свои слабости. А ты – наоборот, как маленький: это не я, я тут ни при чём, это само собой всё так вышло. Вот тебя Наташа и поставила на место.
Я молчал. Мне было просто нечего сказать.
-Но не она это придумала – Андрей выразительно помотал головой. – Ты сам перед ней себя так поставил. Тем, что бегал, суетился, пытался загладить прошлое, когда это было никому совершенно не нужно. А что до Вальтера твоего, то он не такой уж и дурак. Он увидел, какой ты по натуре подлиза, и воспользовался, кстати, моим же правилом. Пусть даже он его и не слышал никогда. Что надо сделать, чтобы подчинить себе человека? Заставь его почувствовать себя перед тобой виноватым! А такого кретина, как ты, легко подписать на всё, что угодно. Ты с самого начала поставил себя безвольным бараном, покорно согласным на всё. Так тебя и восприняли, а потом уж, конечно, попробуй, скажи «нет»! Как в тюрьме: раз струсил, подставился – попробуй, в следующий раз скажи «не буду»! Ты сам подарил себя этому Вальтеру, отдал всего себя в полнейшую зависимость, а потом, уже конечно: подписался, не сделал – уже косяк, виноват, должен, плати!
Я слушал его, сам сидел, подперев голову и уставившись в одну точку. Да и что я мог сказать Андрею! Мне было просто стыдно перед ним – он вырвал меня из прошлого, дал новое лицо и новое имя, а я, грубо говоря, как лохом был, так лохом и остался. И ничего не помогло…
-Конечно, тут есть какая-то доля беспредела – кивнул Андрей. – Но беспредел здесь чисто психологический. Родителей твоих он не тронет, он их даже и не найдёт, если ты только сам не скажешь. И с ростовской братвой та же история. Нет никакой ростовской братвы в Таллинне! Он тебя берёт на самый заурядный понт. Видит, что страх делает тебя послушным, покладистым, и не задающим никаких особых вопросов. На то он и играет – что ты сейчас прибежишь, расплачешься, будешь просить его об одолжении – типа, делай со мной, что хочешь, только чтоб не было ростовской братвы! Ну, а он тебе и назовёт свои условия. Что надо делать, чтобы замять этот вопрос без вмешательства ростовских медведей.
-И что мне теперь делать? – упавшим голосом спросил я.
-Эх, Миша, Миша, да что с тобой? – укоризненно посмотрел мне в глаза Андрей. – И это говоришь мне ты, который ещё пару лет тому назад знал ответы на все вопросы, ещё и сам всем советы давал! Вспомни себя! Уж тебе ли теперь плакать, как дитя малое, трусить и кричать «что делать»?
-Андрей, я совсем запутался в своей жизни. Я потерял себя, я устал ото всех и от всего, я обжёгся на молоке – дую на воду, обжёгся на крапиве – шарахаюсь от лебеды. Меня предали все, кого я считал друзьями, все девушки, кого я любил, меня прогоняли с позором. Я не знаю, чего мне уже ожидать; у меня просто нет сил жить!
-Ладно, чёрт с тобой – вздохнул Андрей. – Дам я тебе шанс, но я надеюсь, ты и сам извлечёшь из всего правильные выводы. А то так и будет – не Марина, так Вальтер, не Вальтер, так ещё кто-нибудь. В общем, сделаем так. Ты сейчас пока посиди здесь. Посмотри телевизор, или видик. Давай, я тебе «Killing Fields» поставлю. А как раз кино кончится, я вернусь, и мы поедем вместе к твоему Вальтеру. Только вести себя будешь вот так. Молча отдашь ему деньги, потребуешь свою расписку. Удостоверишься при мне, что у него к тебе претензий нет. Хочешь – можешь сам с него расписку потребовать.
-Мне свидетеля хватит – буркнул я.
-Свою бумажку разорвёшь при нём же, развернёшься и уйдёшь. И всё. Никаких разговоров. Никаких объяснений. Никаких извинений, оправданий – достаточно! Дай ему понять, что игре конец. А дальше я сам с ним буду разговаривать. Иначе этим не кончится, будет опять вась-вась, шуры-муры, и будешь по жизни сидеть в этой галоше.
-Андрюха, я же и так тебе должен! Как же я теперь…
-Об этом мы после потолкуем. Всё, жди меня.
…Так и кончился ещё один кошмар моей жизни. Ещё одно «явление Черногорского народу». Началась новая жизнь – где не было ни того страха, ни тех унижений, ни той безысходности. Но всё же осталось чувство пережитого кошмара, истощившего все мои жизненные силы. Было чувство обиды, досады, желание расквитаться за всё это, дабы смыть позор. Оскорблённое самолюбие не давало мне покоя, я желал сотворить с Карапетом и Пупсиком примерно то же, что и с Гошей Шуваловым. Но ещё больше не давал покоя страх – что этот кошмар опять вернётся в чьём-либо третьем лице; и я жаждал защитить себя, обрести уверенность в своей неуязвимости для чего-либо подобного. Потому что я, как впрочем, любой человек, хотел жить так, чтобы я мог уважать себя. А, находясь в положении жалкого слюнтяя, пляшущего на цыпочках перед каждым, я себя уважать просто не мог.
Эти проклятые два года не прошли для меня даром. Я был совершенно выбит из колеи, и хоть уже не было ни Маринки, ни Вальтера, я не знал, оклемаюсь ли я вообще когда-нибудь после всего этого. Я был ослаблен, истощён – буквально дистрофиком. Был не в состоянии переносить какую бы то ни было нагрузку – ни умственную, ни физическую, ни моральную. И что было хуже всего – я абсолютно не был уверен в своих силах. Я чувствовал себя таким же бессильным, беспомощным существом, совершенно не способным за себя постоять.
Но всё же я ещё надеялся – иначе я бы просто свёл счёты с жизнью. Посчитал бы, что я проклят, и что все эти Маринки, Вальтеры, и иже с ними, есть проявление некоей Каиновой печати, и что мой ответ на краеугольный вопрос экзистенциализма будет отрицательным. Что ж, выходит, я не настолько глуп, раз могу рассуждать на такие темы. А то, находясь под постоянным давлением, я вообще терял способность мыслить, оттого и вёл себя, подобно неразумному дитяти. А так, я надеялся, что все эти явления временны, преходящи, что я ещё обрету силы и уверенности, и буду жить по-человечески, и что никто мне не сможет ничем более навредить. Никакие Маринки, Вальтеры – всё это уже где-то там… И вообще, то был не я, а Черногорский.
Но для того, чтобы оправиться после всего этого, после, хотя бы, этого года с лишним – образно говоря, пребывания в шкуре Черногорского, мне требовались помощь и поддержка. Один я просто ни за что бы не справился. И эту помощь, эту поддержку мне теперь всесторонне оказывал Андрей. И при этом я совершенно не опасался, что он станет вторым Вальтером, потому что у Андрея была совершенно не та натура. Да, он тоже манипулировал людьми – но делал это умно, профессионально. А что же до меня, то он ценил мои способности – вспомнить старые времена, когда ни одну свою афёру он не затевал, не посоветовавшись со мной. Кто помог ему завоевать доверие Чингисхана? А кто ему раскусил Светку, того же Чингисхана падчерицу? А то ведь эта глупая пылкая влюблённость девятнадцатилетнего авантюриста Андрюшки, чуть не обернулась ему крышкой гроба! А кто помог ему воплотить в жизнь нереализованный проект, опять же Чингисхана, и даже поставить дело на поток – бизнес на кассетах? А если вспомнить некоторые обстоятельства того, как он сошёлся, а затем, так же блестяще, разошёлся с Жанночкой? Кто для него доставал необходимую информацию? А все эти спектакли с Леночкой и ей подобными – по чьим сценариям они происходили? А ещё афёра с частным детективным агентством! А рождественский автобус с малолетними гомопроститутами! А, наконец, кое-какая услуга, оказанная ему мной в девяносто втором, пусть дикая, но справедливая. Своего рода ответ на некоторые события далёкого восемьдесят пятого, имевшие место сугубо в его, Андрея Попова биографии!
Эти мысли придавали мне некоторой уверенности, некоторого уважения к самому себе. Что и я чего-то в жизни стою, что и я на что-то годен. Однако тут же напрашивался вопрос: почему же, в таком случае, за последнее время Андрей ещё больше поднялся; отошёл от своих прежних «покровителей», основал своё дело, заработав и денег, и положения в обществе, даже квартиру купил – четырёхкомнатную, в центре города. А я в то же самое время, напротив – оказался… Да, в конце концов, сколько можно повторять, в каком положении я оказался! Одно окружение чего стоит – Мурат, Гоша, Карапет…
Ответ на этот, да и не только на этот, но и на все остальные вопросы, я узнаю несколько позже. Несколько позже, когда я достигну того, к чему, как выяснится, стремился более всего. Из-за чего уже сейчас (то есть по состоянию на июль 1999-го) торчу на этом идиотском амфетамине… Я приду к ясности, всё будет легко и понятно, разложено по полочкам, и я не стану более задаваться неразрешимыми вопросами и теряться в бессмысленных догадках – мне станут ясны все причины и следствия. Но только тогда уже мне будет совершенно это не нужно…
А пока – всё по порядку. Итак…
 
Август 1997 г.
-Ну что, Миша – сказал мне Андрей, спустя два дня после визита к Вольдемару. – Отоспался?
-Да вроде бы… - лениво ответил я. – Как с похмелья: всё в лом, ничего делать не хочется…
-Это только в детстве ты мог себе это позволить – скептически подметил он. – Папа с мамой и покормят, и обслужат… Как дальше жить-то собираешься? Не думал?
-А что тут думать? – буркнул я. – Не у тебя же на шее сидеть! И так уже стыдно…
-Стыдно – у кого видно – парировал он. – Я же тебя не гоню. Да и куда тебе идти?
-Это верно – вздохнул я. – Туда, на Котка, меня больше не пустят. Попробуй, докажи, что не я сам ихнее добро прикарманил.
-С ними я сам поговорю – сказал Андрей. – Ладно, квартирный вопрос – это не самое главное. Поживёшь ещё с недельку у меня, мне ты не мешаешь. А там найдём тебе хату где-нибудь в центре…
-Не обязательно в центре – застенчиво произнёс я.
-Зато мне так удобнее – возразил Андрей. – Ты как, решил уже, чем будешь заниматься?
-Работу искать, что ж ещё делать – я покраснел.
-Тебе, похоже, сам этот процесс доставляет удовольствие – съязвил Андрей. – Ладно, пошли на кухню, кофе пить.
Я свернул матрас, заправил кресло-кровать, которое служило моим одром все эти двое суток, и пошлёпал вслед за Андреем на кухню.
-Я предлагаю другое – сказал Андрей, разливая кофе по чашкам. – Не искать работу, а работать. Машину водить ты любишь, так что работа тебе понравится. Будешь таксистом на своём «Москвиче».
-Мой «Москвич» ещё делать надо. Да я и сам, похоже, ездить разучился…
-Это кто тебе сказал, Вован, что ли? – поморщился Андрей. – Что ты их всех слушаешь, чёрт побери! Своей головы на плечах нету? Пусть гонят, что хотят! По мне, так Пикассо рисовать вообще не умел, а Сергей Прокофьев ни черта не смыслил в гармонии, и, кроме того, у них обоих были нелады с психикой. Ну, и что теперь?
С этими словами он открыл бар, достал бутыль коньяка и широкий бокал. Наполнив бокал, он мелкими глотками, со смаком, выпил его до дна.
-А теперь пора собираться – сказал он. – Поедем на работу. За руль, естественно, сядешь ты. Мне, как видишь, нельзя. Я заодно тебя кое-с кем познакомлю, так что дело у нас пойдёт.
Когда мы оделись и собрались выходить из квартиры, Андрей сказал:
-Погоди-ка, Миша.
Он прошёл в комнату, и через полминуты вернулся с рваной простынёй.
-Возьми вот это с собой. На сидение постелишь.
Моя одежда действительно являла убогий и жалкий вид – что брюки, что куртка, что рубашка. Карапет в этом отношении выразился грубо, но достаточно метко.
-Куда едем? – спросил я, усевшись в машину.
-А куда хочешь – ответил Андрей, закурив сигарку. – Покатайся, привыкни. Чтоб не морочить себе голову всякой брехнёй, которую кто-то, кому-то, когда-то впаривал.
Я повернул ключ в замке, и осторожно тронулся с места. Сперва плутали переулками Нового Мира (квартал между кинотеатром «Космос», виадуком и таксопарком), потом, осмелев, я выехал на улицу Техника, выводящую на одну из самых оживлённых городских артерий – улицу Эндла.
-Во, во, правильно едешь – кивнул головой Андрей. – От «горшка» под мост, и направо, поедем сперва на Кадака.
-На базар, что ли? – спросил я, глядя в зеркало.
-Бери второй ряд, оттуда удобнее! – сказал Андрей. – Нет, не на базар – добавил он уже у светофора. - На склады. Что, в этом тряпье, что ли, я с тобой на работу поеду?
Я лишь вздохнул в ответ.
-Подожди меня здесь – сказал Андрей, когда мы подъехали к складам. – Я сам схожу, принесу всё, что нужно.
Я опять стыдливо молчал. Похоже, ему даже неудобно появляться, где бы то ни было, в моём обществе. От этих мыслей мне опять стало не по себе.
Андрея долго ждать не пришлось.
-Ну, чего ты, опять в меланхолию ударяешься? – сказал он, положив на заднее сиденье две пухлые сетки. – Запомни, Миша: встречают по одёжке! Что бы у тебя там не произошло – хоть пожар, хоть потоп – виду не подавай! Держи себя на высоте! Никто и ничто не может тебя сломить, опустить, втоптать в грязь! Собак по городу бегает немерено. Так что на говно наступить может каждый. И бакланов тоже, посмотри – вон, сколько летает. Так что теперь, обосрали – обтекай?
-Куда едем? – тяжело вздохнул я.
-Домой ко мне. Примешь душ, освежишься, переоденешься. А шмотки Черногорского завернёшь вот в эту простыню, да и выкинешь где-нибудь. Доброе дело кому-то сделаешь.
…Через час мы с Андреем на его «Фиате» въехали на территорию не то бывшего завода, не то бывшей фабрики. По просторному двору, обнесённому бетонным забором, неспешно катились тягачи и легковые машины с плафонами «такси».
-Вот туда, к административному – сказал Андрей.
Возле кирпичного здания стояли в ряд легковушки. У самых дверей, справа и слева, торчали столбики с номерными бирками – «блатные» места. Первым от дверей стоял чёрный 140-й «Мерседес» - надо понимать, главного начальника. Третье справа место пустовало.
-Вон там, видишь – 756 написано. Туда и ставь.
Я закрыл машину, и вслед за Андреем вошёл в здание. Нам навстречу попался какой-то мужчина в тёмно-серой рубашке.
-Привет, Андрей! – они поздоровались за руку. – У тебя время есть?
-А что ты хотел? – прямо спросил Андрей.
-Тебя Палыч искал – уклончиво ответил тот, косо взглянув на меня.
-Я как раз к нему. Сперва к шефу заглянем, а там к Палычу. Где он, кстати? Что-то «Волги» не видно.
-В ремонтном торчит, где ж ещё… Тебя долго займёт?
-Нет, не очень. Да и тебе, наверно, некуда торопиться. У Палыча и встретимся.
Тот пытался мимикой что-то показать Андрею, но Андрей одним взглядом дал ему понять, что разговор окончен.
От волнения у меня потели ладони. Я стоял перед ореховой дверью с золочённой ручкой, и моё сердце учащённо билось. Андрей же чувствовал себя, как дома. Едва постучавшись, он отворил эту дверь, и легонько подтолкнул меня.
-Привет, шеф – сказал он. – Знакомься, это наш новый кадр. Таксист, на своей машине. За него ручаюсь.
-Тогда какие вопросы – ответил начальник, едва оторвавшись от чтения. – Как тебя зовут? – спросил он меня.
-Миша. Михаил Порфирьевич Феоктистов – ответил я, подойдя ближе к начальственному столу.
-Очень приятно. А меня Алексей Васильевич – он протянул мне руку. – Иди теперь к Лине, оформляй документы. Насчёт работы ты уже в курсе – он вопросительно посмотрел на Андрея.
-Только наполовину – ответил за меня Андрей. – Остальное Палыч объяснит.
-Привет тебе от Саши – сказал шеф многозначительно.
-Взаимно – мне показалось, Андрея это обрадовало. – А то что, я один, что ли, с приветом? Так, Миша! Иди в соседний кабинет, там тебя ждёт одна милая девушка.
-Так, так, ты не балуй! – с напускной грозностью сказал шеф.
-А я пока найду, чем занять нашего босса – непринуждённо, даже шутливо, добавил Андрей. С этими словами он постучал в дверь смежной комнаты, и распахнул её.
-Прошу – сказал он.
 
-Ну что, как тебе наша корпорация? – спросил Андрей, когда я освободился, и мы вновь шли по коридору.
-Занятно – застенчиво ответил я.
-Фирма у нас новорожденная, существует без году неделя. С февраля только. Начинали вообще с нуля, сейчас так, слегка развернулись. Дальняк, таксюльки… Лёша сам сперва катался. Теперь вон, в кабинете сидит. Лина у него на три ставки – жена, любовница и секретарша. Ещё и бухгалтерией заведует. Нашу крышу ты уже тоже видел, теперь осталось тебя только с Палычем познакомить. А дальше – тебе все карты в руки.
Я был в растерянности, и Андрей это прекрасно видел.
-Да не парься ты, Фокс, прорвёмся! – сказал он. – У нас тут видишь, как: все друг друга знают, все со всеми корешат. Потом не знаю, может, разрастётся шарага до вселенского масштаба, Лёша будет нос задирать, отгородится цепями промежуточных звеньев, но тебе-то от этого что? Моё положение тем и специфично, что я – и там, и тут. Мне нет разницы, кто передо мной – Лёша или ты.
Мы вышли из административного корпуса, и направились через двор, к мастерским. В боксе на одном из каналов стояла чёрная «Волга» последней модели. Под капотом что-то колдовал немолодой мужчина в синей спецовке.
-Привет, номенклатурщик! – Андрей хлопнул его по плечу. – Чего не работаешь? – шутливо поддел его он. – Опять в рабочее время свою ласточку мурыжишь?
Мужчина отвлёкся от работы, отложил гаечный ключ и, прищурившись, посмотрел на Андрея. Похоже, эти шутки были ему не в диковинку.
-Знакомься, наш новый кадр. Миша, это Фёдор Палыч, наш менеджер безопасности и инструктор. Его хобби – советские машины, вот поэтому мы видим здесь «Волгу», а не «Мерседес» и не «Феррари». Так что, я думаю, вы поладите. Палыч, за этого парня я очень прошу.
-Будем знакомы – сказал Фёдор Палыч, протягивая мне руку. Это был среднего роста, крепко сбитый мужик, как мне показалось – бывший военный.
-Миша – представился я.
-Так вот, Миша – рассуждал Фёдор. – Значит, решил ты стать таксистом. А что ты можешь мне об этом сказать – что такое такси?
-Учись, учись – подбодрил Андрей. – У Феди потренируешься – настоящим асом станешь! Он тебя много чему может научить!
-Ты на себя посмотри – рассмеялся Фёдор. – Какой из тебя таксист? К тебе садится клиент, стало быть, ты – на это время его личный шофёр. А кто платит – тот и музыку заказывает. Поэтому каждого своего пассажира ты должен воспринимать, как персону VIP, иначе иди, поищи себе другую работу. А когда ты «випов» везёшь – сам понимаешь, всякое бывает. И погони, и манёвры – но главное, чтобы клиент был в полной безопасности. Раз он в твоей машине – значит, его жизнь в твоих руках. Так что будем тренироваться. Какая у тебя машина? – обратился он уже ко мне.
-Сороковой – застенчиво ответил я.
-Где он?
-Во дворе стоит, у него… - начал я, но Фёдор меня перебил:
-Ничего, притащим сюда – быстро на ход поставим. Когда тебе на работу?
-Чем раньше, тем лучше – ответил за меня Андрей.
-Вот завтра сразу и приступишь. Учиться будешь без отрыва от производства. А сейчас иди в спортивный зал. Встречаемся здесь через два часа.
-В спортивный зал? – удивился я.
-Да, в спортивный зал. Я буду твоим инструктором не только по вождению, но и по самообороне, и наши занятия будут проходить как на полигоне, так и в спортзале. А сейчас займись физподготовкой. Андрей, покажи ему, где наша «качалка». Пацан как с креста снятый – энергично распорядился Фёдор Палыч.
Мы с Андреем вышли из бокса, и тут нам навстречу попался тот же самый мужчина в тёмно-серой рубашке.
-Иди, я сейчас вернусь – кивнул ему Андрей.
 
Три месяца спустя.
Мы с Андреем сидели в бане, и пили: он - пиво, а я - квас.
-Не западай на прошлом, Миша! – поучал он меня, с наслаждением ловя губами пивную пену. – А то будешь, как твой Вальтер. И хоть с виду тебе будет вроде бы и хорошо, но это будет очень-очень мешать тебе жить.
-А Вальтер-то здесь при чём? – с недоумением спросил я.
-Вальтер? – с презрительными нотками в голосе переспросил Андрей. – Да всё при том же. Не он ли тебе постоянно долдонил, что в детстве сам был таким же, как ты?
Я в ответ махнул рукой.
-Это его мёдом не корми. Любил он это, как сказать… Ребёнка из меня делать.
-Знаешь, Мишка, в чём дело? – мечтательно произнёс Андрей. – Все мы рождаемся несовершенными, и с массой всяческих слабостей, завихрений и комплексов, которые мы, в силу своего нежного возраста, не осознаём. Потом мы растём, становимся умнее, опытнее, да и попросту старше. И мы преодолеваем, перерастаем свои эти детские болезни. Конечно, не все сразу. Что-то преодолевается, излечивается, а что-то так и остаётся недолеченным пережитком, детской болезнью, которая так и будет осложнять жизнь, даже в более зрелом возрасте. Ну, а некоторые, такие, как Мурат или Марина – им по жизни не излечиться от детских болезней, и страдают они от них до самой смерти. Есть такая пословица – маленькая собачка – до смерти щенок.
-Это ты что – на меня намекаешь, что ли? – я старался выдержать как можно более безразличный тон.
-Да причём здесь сразу ты? – небрежно бросил Андрей. – Вот прямо мания какая-то, всё сразу на себя переводить! Речь как раз и идёт о тех детских болезнях, из-за которых тебе всё никак не отделаться от всякого рода Вальтеров. Забавное у него, кстати прозвище – Вальтер-Скот! Ну, ладно. Ты понимаешь, о чём я говорю.
-О страхе – вздохнул я.
-И о страхе тоже – продолжал Андрей. – Но страх не может быть сам по себе. Он не самодостаточен, и он не может быть первопричиной. Страх от чего-то, и перед чем-то. А причина – в твоём подсознании. Ты сам себя ни во что не ставишь. А такая фигня, по закону Мерфи, иного и не притянет. Читал, кстати, законы Мерфи?
-Что-то слышал – сказал я.
-Я имел удовольствие пообщаться с твоим Вованом – сказал Андрей. – Обрати внимание: в детстве его тоже попинали – будь здоров! Потом познакомился он с каким-то мужиком, и тот мужик привёл его в каратешную секцию. Может, это и не карате – не в этом суть. Пацан с годик попотел, туговато ему там приходилось, зато потом вдруг ощутил в себе перемены. Почувствовал сам свою силу над теми, кто когда-то его обижал. И было ему в ту пору годков шестнадцать.
-Ну, и к чему ты мне это глаголишь? По-моему, вполне нормальные проявления.
-Да всё к тому же. Ты ушёл, а мы с ним поехали в бар. Посидели, попьянствовали, потолковали по душам. Он малость перебрал, вот и выдал мне много интересного.
-Да я догадываюсь, чего. Что Чингисхан был мелкой сошкой, зато его приятель Иваныч, или как его там – чуть ли не всю Эстонию в кулаке держит. Что Цезарь ему был как отец…
-Это тебе он что-то подобное мог говорить. Во-первых, о каком Цезаре идёт речь? И кто такой Иваныч? Василий Иваныч, или, может, Иван Васильевич? – Андрей расхохотался. – Мне он тоже что-то говорил про свои крутые похождения. Только я это не слушал. Зато мне понравилось его жизненное кредо. Будь на голову выше всех, но будь справедлив.
-Слышал я эту фразу – понуро вздохнул я. – Кто-то его так учил…
-Вот в этом-то и вся суть! – воскликнул Андрей. – Нельзя быть на голову – ни выше, ни ниже. Тем более – всех и во всём. Можно только поставить себя – на голову, две, три, да на сколько угодно – выше, или, соответственно, ниже кого-то. И, если ты сам себя ставишь ниже городской канализации, то, как к тебе относиться будут? Кого ты будешь к себе притягивать? Как раз таких вот. Которые так и будут ставить тебя в ничтожество, чтобы на фоне твоего ничтожества чувствовать себя совершенством. Которые сами себя ни во что не ценят, и им постоянно нужно доказывать самим себе обратное. По принципу: раньше вы со мной что хотели, то творили, а теперь я с вами, и никто мне не судья. Психология обиженного мальчишки.
-Так что, по-твоему, и граф Монте-Кристо тоже был обиженным мальчишкой?
-А попробуй, перенеси этого графа в реальную жизнь. Стать на целую вереницу голов выше всех, чтобы вершить над всеми суд по справедливости. Это не обиженный мальчишка, это мечта обиженного. Пословица – смеётся тот, кто смеётся последним. Вы смеётесь сейчас, я посмеюсь потом…
-Ладно, замяли эту тему – сказал я.
-Да нет, не замяли. Если о проблеме замалчивать, это не значит, что её нет. Ты до сих пор не переболел той детской болезнью, которую твой приятель перерос в свои пятнадцать. Зато ты перерос ту детскую капризность, которой он страдает до сих пор. Твоя беда, что ты легко внушаем. Но это может пойти тебе на пользу. Как ты себе внушил, что ты жалкое ничтожество, который ничего не может, так же ты можешь внушить себе и что-нибудь другое. Только не иди по его стопам. Не подбирай таких, каким ты сам был возле него. Да даже его подруга, как её… Это сейчас она в рот ему смотрит, и бегает за ним, он и царь и бог для неё. А пройдёт года три, что будет?
-Пошлёт его, куда подальше…
-Или под каблук подомнёт. У женщин на то свои хитрости. Ладно, хватит про средневековье. Вальтер Скотт, Монте-Кристо… Пошли, лучше попаримся.
Мы встали со скамейки, и отправились в парилку.
-А ты поздоровел, Мишка – сказал он, хлеща меня веником. – Как ты сам чувствуешь, за последнее время? Есть польза от занятий с Федей? Да и кушаешь ты теперь по-другому. Сбалансированный корм, рекомендации лучших ветеринаров! Шучу! – и он рассмеялся. – Ничего, ещё, может, месяца два-три, и сам всё поймёшь-почувствуешь.
-Да я и сейчас уже чувствую себя иначе, нежели тогда – ответил я, и это было правдой.
-Так-то оно и должно быть. Тут не балбесы – специалисты за тебя взялись! А после баньки поедем ко мне, и потолкуем ещё кое о чём.
После баньки мы ещё и поужинали в нашей столовой – мне требовалось поесть поплотнее, а у Андрея дома нас ждал только чай с сэндвичами. Затем мы сели в мой красный «Москвич», и поехали к нему.
Андрей начал издалека – ещё в машине.
-Что, Миша – нравится новая жизнь? Уж всяко лучше, чем старая! – он сам задал вопрос, сам же на него и ответил, затем вынул из кармана портсигар, и стал барабанить по нему пальцами, словно по клавишам. – Но это - только самое начало. Ты станешь сильным, уверенным, обеспеченным. Ты уже им становишься! Посмотри хотя бы на свой «Москвич»! Ничуть не уступает ни «Майбаху», ни «Бентли»!
Конечно, насчёт «Бентли» или «Майбаха» Андрей слегка загнул, но мой «Москвич» и в самом деле преобразился. И салону могла позавидовать даже иная «крутая» тачка – панель от одной, сиденья от другой, обшивка от третьей; на дверях – и то красовались электрические стеклоподъёмники. Да и движок стоял уже не «родной», и даже не от «Рено», а форсированный, с которыми «Москвичи» участвовали даже в ралли «Париж-Дакар»…
Я усмехнулся – то ли своим мыслям, то ли в ответ Андрею.
-На нём и ездить приятнее, чем на всяких там…
Мне хотелось сказать про допотопный «Опель-Рекорд» Вована, но я решил его больше уже не вспоминать. Сколько, в конце концов, можно зацикливаться на одном и том же?
-На каких – «всяких»? – в шутку переспросил Андрей. – На «Фиатах»?
С этими словами он закурил свою излюбленную сигарку.
-Твой «Москвич» заново родился, Фокс! – продолжал он, нажимая на кнопку стеклоподъёмника. Окно плавно, с тихим жужжанием моторчика, опускалось вниз. – Ты тоже заново рождаешься, вместе с «Москвичом» - авторитетно заявил он. – Специальный курс укрепляющей терапии. Оздоровительные сеансы, всё по индивидуальной программе – диеты, массаж, солярий. Тренировки. Занятия с Фёдором, с психотерапевтом. И, наконец – питание, медикаменты. Всё это даром не проходит. И, однако, даром не даётся.
Тем временем мы подъехали к его дому.
Я молчал. Мной овладело смутное предчувствие, я сам ещё не понимал, чего. Но рано или поздно, подобный разговор должен был состояться.
-В данном случае, чтобы тобой занялись доктор Шацкий и Фёдор, мне пришлось выложить кругленькую сумму – продолжил Андрей, когда мы уже поднялись в квартиру. - Я был единственным, кто в тебя верил. Тебя уже считали безнадёжно упущенным. Что тебе уже поздно что-либо с собой делать. Зато теперь – и Фёдор тобой доволен, и Мирослав Евграфович уже иного мнения. Что все твои проблемы – хоть и трудно, но преодолимо.
-И что ты хочешь мне этим сказать? – я был ошарашен. – Что за это всё платил ты? Но сколько? И зачем? И что мне теперь делать?
-Не надо удивляться, Фокс – спокойно ответил Андрей, зажигая в разных углах комнаты индийские благовонные свечи. – Всё в этой жизни чего-то стоит, а в наше время в особенности. Каков девиз нынешней медицины? Что лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Уж не хочешь ли ты мне сказать, что все эти два… почти три месяца, ты наивно полагал, что это фирма заботится о твоём здоровье? Ты извини меня, да на фиг ты фирме нужен? Чем ты так особо ценен для Лёши, для Фёдора? Да уж куда было выгоднее, если тот самый Фёдор пригласил пару-тройку своих знакомых. Ты, кстати, знаешь, кто он такой по жизни?
-Мент – простодушно ответил я.
-Да нет, Миша, это был не простой мент. Он с одним дядей в Москве работал, так по роду службы, ему приходилось и с Горбачёвым, и с Япончиком за руку здороваться. А с тобой ему работы - непочатый край. Вот скажи: мог бы ты при необходимости обслужить некую персону, которую, скажем грубо, заказали? Может ли твой клиент на тебя положиться?
-Я же ещё только учусь… - сконфузился я.
-Ладно, Мишка. Все мы с чего-то начинали, при желании можно и из Тампоши сделать доктора наук. Глядишь – к тридцати годам сам Джеймсом Бондом станешь. Да к этому никто и не стремится. Тебе всё это для другого нужно. Не для работы – для тебя лично.
-То есть? – не понял я.
-То есть – фирме до лампочки, как ты работаешь. Пусть тебя хоть малолетки кидают, хоть из своего кармана будешь ты всю кассу делать – им без разницы. А тем более – умеешь ты за себя постоять, или нет. Это твоя личная забота. Здесь тебе полная свобода. Лишь бы жалоб не было, да касса чтоб была побольше. Можешь хоть завтра идти к Лёше, сказать: я ухожу – он и минуты тебя не задержит. Не любо – так и скатертью дорога. Колхоз – дело добровольное. Но дело даже не в этом.
-А в чём же? – я говорил по возможности односложно, стараясь не показывать волнения.
-Дело в следующем. Ты нужен не конторе, Фокс – он прищурился, посмотрел мне в глаза, и коротко усмехнулся - а лично мне.
Андрей сделал паузу, оглядел меня с ног до головы.
-Только не надо впадать в панику, я не собираюсь становиться для тебя вторым Вальтером. Я не собираюсь брать твою жизнь под свой контроль, не собираюсь ничего за тебя решать, не собираюсь вторгаться в твою личную жизнь. Я предлагаю тебе сотрудничество ещё в одной сфере.
-Мы и так работаем вместе – не понял я. Очевидно, я был опять в состоянии нервного перенапряжения, что притупляло моё мышление, и вызывало симптомы страха.
-Я не имею в виду такси. Такси – это как раз по части фирмы. А у меня, сам знаешь, никогда ни на чём свет клином не сходится. А вот и чайник вскипел!
Мы сидели за столом, покрытым малиновой скатертью. Перед нами стояли фарфоровые чайные чашки на блюдцах, в них – ложки, а посреди стола – сахарница и большая тарелка сэндвичей.
Андрей с удовольствием прихлебнул из чашки индонезийского чаю, и сказал:
-Есть у меня друзья, Миша. Два брата-акробата. Ребята толковые, но со своими странностями: они отшельники. Предпочитают жить в лесу, причём не только жить, но и работать. И прямо там, не выходя из леса, они организовали предприятие. В условиях семейного подряда.
-И какова моя роль в их семейном бизнесе? – спросил я. Не просто так же Андрей будет мне рассказывать об этих братьях.
-Твоя роль в этом бизнесе – довольно-таки важная. Будешь, не больше, не меньше, коммерческим директором малого предприятия. Осуществлять механизм снабжения и сбыта. Поставлять сырьё предприятию. Доставлять продукцию западному партнёру. С этим партнёром я сотрудничаю уже полгода. До сегодняшнего дня его снабженцы сами выполняли ту работу, которую теперь предстоит выполнять тебе. А теперь наш основной рынок – это Финляндия. Теперь, когда у нас появляется такой ценный сотрудник, как ты, Миша. Ну, а затем ты, как коммерческий директор, наладишь свои каналы, рынки сбыта… Сам понимаешь. Всё в наших руках. И в твоих в том числе.
-Я что-то не совсем понимаю, о чём речь – ответил я.
-А речь вот о чём, Фокс. Продукция, которую производят эти ребята, не одобряется стражами закона, но зато пользуется большим спросом у населения; ну, а спрос, как известно, рождает предложение. В народе этот продукт очень любят, и очень щедро за него платят. Это вам не гербалайф!
-То есть, это что? Наркотики? – опешил я, потому что к такому повороту дела я был, мягко говоря, не готов. Конечно, раньше – впрочем, совсем не так давно, мне приходилось иметь дело с наркотой, но чтобы уж в таких масштабах…
-Нет, Михайло, это не совсем наркотики – Андрей прихлебнул чаю, и достал из кармана маленький целлофановый пакетик, карточку для телефона-автомата, лезвие и стеклянную трубочку. – Наркотики – это немножко другое!
Андрей раскрыл пакетик, и высыпал его содержимое – белый, мелкокристаллический порошок, напоминающий муку – на карточку.
-Наркотики – это гашиш, или героин твой вонючий, от которых мозги расползаются, и весь мир становится – Андрей саркастически ухмыльнулся – дурной и нереальный. Что, в нормальном измерении стал бы маленький сыночек тушить хапцы об материнские соски?
-И к чему ты мне всё это говоришь?
-А к тому, чтобы ты ощутил разницу. Дурь – это то, что мозги затемняет.
При этом Андрей орудовал лезвием, размельчая комки порошка, и собирая его в две аккуратные полосочки.
-А вот это – наоборот, просветляет! – продолжал он. – Это не наркота! Это стимулятор. Допинг, иными словами.
Андрей взял стеклянную трубочку, и втянул одну «полосочку» в ноздрю.
-Что ты вообще знаешь об амфетамине? – он запрокинул голову, зажимая пальцем ту ноздрю, в которую только что «занюхал». При этом он внезапно оживился, на лице проступил румянец, а зрачки расширились.
-Уж так устроена человеческая натура – даже говорить Андрей стал оживлённее – что наш ленивый мозг работает всего-то навсего на два-три процента. Амфетамин освобождает наши спящие ресурсы! Он даёт бодрость и вдохновение, заставляя наше дремучее сознание работать, ну, пусть не на все сто, но, по крайней мере, на двадцать процентов. И тогда то, что было для тебя тёмный лес, становится ясно, как белый день, потому что твой ум просыпается. Амфетамин снимает усталость, излечивает депрессию, разгоняет сон, и открывает доступ к самым скрытым резервам психики. Просто некоторые люди не умеют им пользоваться. Нагрузятся до одурения, и исступлённо прыгают под грохот децибел. Оттого и тупеют ещё больше, хотя им и так уже тупеть некуда. И так тупые, как жопа. И вот, из-за этих ублюдков тупоголовых наш товар и не пользуется особой любовью властей. Что у нас в Эстонии, что у них в Финляндии. Зато пользуется любовью у народа! На – и он протянул мне стеклянную трубку.
-Нет, Андрей, не хочу – робко ответил я.
-Да что ты, как целка, ломаешься? – в голосе Андрея звучали нотки раздражения. Он взял карточку, лезвием смахнул с неё весь порошок мне в чай, и размешал его ложкой. –Ты что чаёк-то не пьёшь? – ухмыльнулся он. – Ты пей, давай!
-Может, не стоит? – осторожно возразил я. – У меня и так особая программа, диета, и всё такое…
-Если есть голова на плечах, эта фигня ничего тебе не сделает. А если нет – тебе и с бутылки пива колпак сорвёт. Но всё-таки лучше знать, с чем имеешь дело. Так что пей – добавил он уже более убедительно, и я выпил.
Так и состоялось моё знакомство с амфетамином. Тот «чай» меня действительно взбодрил, появилось ощущение лёгкости, ясности, уверенности; желание размышлять, общаться. Всю ночь мы с Андреем говорили – на темы философии, политики, религии, литературы. Обсуждали всё, что угодно – начиная от криминальной хроники, и заканчивая научными спорами о том, какое учение является более продуктивным – экзистенциализм или постпозитивизм. Заодно было единогласно принято соглашение о моей новой работе, если так можно выразиться, по совместительству, в этом самом «малом предприятии».
 
Осень 1997 г – весна 1999 г.
Я приступил к работе уже буквально на следующий день. Она включала в себя несколько этапов. Сначала я одевался туристом – ни дать, ни взять, рыбак-охотник! И отправлялся в лес под Пайде, с полным рюкзаком ингредиентов для нужд производства. Ничего противозаконного в этом не было – этого добра можно купить в любой аптеке без рецепта, в любом магазине химреактивов. Другое дело, обнаружив всё это вместе, можно вызвать нехорошие подозрения. Но, на счастье, меня никто и никогда не проверял. Очевидно, у меня и в самом деле вид такой придурковатый, что никому даже и в голову не могло прийти, чем на самом деле наполнен мой рюкзак.
А из леса я возвращался с полным рюкзаком готовой продукции. При нормальном, бесперебойном действии механизма, фабрика производила по килограмму в день. Так что раз в неделю я возвращался оттуда с товаром, стоимостью оптом порядка двух-трёхсот тысяч, а в розницу - не меньше миллиона крон. Порошок был уже расфасован в герметичные пакеты, по килограмму в каждом. С этими пакетами я направлялся в нашу шиномонтажку. Там я снимал со своего «Москвича» все колёса, включая запаску, вскрывал их, распарывал камеры, и помещал в них товар, после чего наполнял их вместо воздуха резиновой стружкой, перемешанной с «Макрофлексом», эту смесь обильно поливал соляркой – чтобы ни одна собака не смогла учуять запах содержимого. После чего камеры заклеивались, и ставились обратно. На таком, полностью экипированном, автомобиле мне предстоял рейс в Хельсинки. С документами у меня проблем не было – по советскому паспорту я тут же вскоре получил паспорт гражданина Эстонии, а вызов мне организовали уже сами Андрей и его компаньон по ту сторону залива. И, что самое удивительное, за всё время я ни разу не вызывал подозрений ни у полицейских, ни у таможенников. Или в самом деле у Андрея и его компании было уже всё куплено?
С парома я отправлялся в пригород Хельсинки, где на автобусной станции меня встречал Пауль. Это было всё, что я о нём знал. Может, его звали и по-другому, по крайней мере, мне он представился так, и так же мы его называли с Андреем в разговорах между собой.
А с Паулем мы отправлялись в гараж – причём каждый раз в разные места. Там мы разбортировали колёса, извлекали товар. Его тут же проверяли и взвешивали, а на мою машину устанавливали новые колёса. Оттуда направлялись в офис – тоже каждый раз на новое место, где Пауль через интернет-банк делал перевод на валютный счёт швейцарского банка. И хоть этот счёт был зарегистрирован на какую-то женщину, фактически им распоряжался, конечно же, Андрей. После этого Пауль давал мне какую-то бумагу, которую я должен был передать Андрею. Что было в этих зашифрованных посланиях – я не мог разобрать, как ни силился.
После этого в Финляндии мне было уже делать нечего. Если только так, ради спортивного интереса, покататься по окрестностям Хельсинки на правах автотуриста. Но мне было по большей части не до этого. Меня ждал уже заранее оплаченный паром, а из Таллинна вскоре вновь предстояло ехать в Пайде с новой партией сырья.
После нескольких таких поездок, Андрей сказал мне, что я ему уже больше не должник. А там я и сам уже начал получать гонорары за свои рейсы. Дальше – больше, дело пошло, и впоследствии Пауль познакомил меня со своим другом Эдгаром из Стокгольма, в результате чего география моих вояжей несколько расширилась. К Паулю я наведывался раз в две недели, к Эдгару – в среднем раз в месяц.
Мои поездки за границу никак не мешали моей работе в такси. А работа таксиста, как известно, всегда идёт рука об руку с древнейшим бизнесом. Что сыграло на руку и моей работе по совместительству – ведь при определённых обстоятельствах, амфетамин стимулирует сексуальную активность, особенно у женщин. Поэтому нашлись несколько таких «мадам», которые охотно соглашались с тем, чтобы их подопечные девушки стимулировали свою успешную работу. Я же, в свою очередь, делал такой мадам выгодное предложение. Причём сдавал только оптом – не меньше килограмма зараз. Кто был не в состоянии сделать такую покупку, те меня не интересовали. Это была, значит, уже не фирма интимных услуг, а жалкий притон, в котором девицы оседали лишь от беспросветной нищеты, вызванной безработицей, и, стало быть, совершенно не были заинтересованы в своей работе. Для меня представляли интерес совсем другие – изысканные обиталища разврата, предоставляющие свои услуги богатым, пресыщенным толстосумам, готовым щедро платить за особо пикантные наслаждения, да и девушки там работали вовсе не ради куска хлеба – это были проститутки по призванию, глубоко порочные мегеры, наделённые поистине извращённой сексуальной фантазией. Именно с такими «мадам» водил знакомство Андрей – ещё со времён Чингисхана. Поскольку все мои шаги в этом бизнесе я неизменно согласовывал с Андреем - именно он был гарантом моей безопасности, ведь возил я туда не хлеб, не конфеты, и даже не водку.
В Таллинне я снабжал «любовным эликсиром» два борделя, ещё было два в Пярну (летом туда приходилось мотаться постоянно, фабрика не успевала удовлетворять все запросы), и один – в Нарве. Там, правда, было исключение – бордель был не элитно-пикантным, а напротив, третьеразрядным вертепом. Поскольку вся местная элита, если нуждалась в интимных услугах, то получала их в своих лежбищах, а кроме того, там были свои бароны, перед которыми не сильно хотелось светиться. Зато в том вертепе поголовно все девчонки, что называется, «торчали» на «фене», туда же за своим «кайфом» наведывались и шлюшки из других таких же гадюжников. А впрочем, если в Таллинне и в Пярну клиентуру подбирал я сам, а Андрей лишь «давал добро» после нашего с ним собеседования, то нарвская «шарашка» была уже его инициативой.
Вот так я и жил – ездил на «Москвиче», возил то людей, то товар. Занимался в «качалке», посещал тренировки Фёдора, художественную самодеятельность. За некоторое время «активной работы» я, что называется, «поднялся» – купил себе однокомнатную квартиру в центре города, на улице Рави, и гараж прямо под моими окнами. Хоть и записано было всё на подставных лиц – чтоб не вызвать подозрений. Может, конечно, Андрей и надуривал меня – если учесть себестоимость товара, который я, рискуя всем, чем только можно, перевозил прямо с подпольного завода, да через границу, и его реализационную оптовую цену там, за кордоном. Но меня это мало волновало – я и так жил вполне безбедно. На жизнь мне, во всяком случае, хватало, да я и неприхотлив по натуре. Для всех же остальных я был «всего лишь» скромным шофёром…
Теперь я мог себя уважать. Я считал себя человеком, мужчиной, личностью, твёрдо стоящим на ногах и знающим себе цену. Со старым было бесповоротно покончено. Раз и навсегда. Теперь Черногорский мёртв, и уже никогда не воскреснет. Единственное, чего мне катастрофически не хватало – это любви. Рядом со мной не было никого, как впрочем, и не было никогда.
Но вот, в один прекрасный день – уже в мае 99-го…
Вечером, после работы, тренировок и снова работы – я сидел дома и смотрел по телевизору какой-то детектив – кажется, «Улицы разбитых фонарей», когда вдруг услышал резкий звонок в дверь. Кто-то неистово нажимал кнопку звонка и долго не отпускал её, затем нажимал вновь.
Я недовольно пробурчал себе под нос:
-Кого ещё чёрт принёс в двенадцатом часу?
А, открыв дверь, я непроизвольно похолодел, и вновь почувствовал себя ничтожеством, все свои усилия – тщетными, а всю свою жизнь – нелепой бессмыслицей.
На пороге стояла Марина Романова.
-Привет, Черногорский! – сказала она.
Если бы я мог видеть себя со стороны! У меня в глазах потемнело, а сам я побледнел, чувствуя, как кровь отливает ото всего тела, и силы меня покидают, уносясь в преисподнюю. Тем не менее, я собрал всю свою волю, чтобы держать себя в руках, и ничем не выдавать своего замешательства.
-Девушка, вы ошиблись! – сказал я, внутренне негодуя на себя – до чего же робким и нерешительным показался мне мой голос. Но у меня во рту пересохло, и я ничего не мог с собой поделать. – Здесь такой не живёт!
-Лечить ты будешь своего Андрюшеньку! – нагло сказала она, и, толкнув меня, зашла в квартиру. От изумления я отшатнулся.
-Да-а – проговорила она, осматриваясь по сторонам.
-Чего тебе от меня надо? – я старался, чтобы мой голос звучал как можно более ровно. И вообще, по крайней мере, внешне, я старался сохранять спокойствие и невозмутимость.
-Чего, чего – презрительно фыркнула Марина. – Да вот, пришла на тебя посмотреть, Мишенька. Смотрю, ты хорошо устроился – квартира, мебель, телевизор…
-Убирайся вон отсюда, пьяная тварь! – прикрикнул я и открыл дверь – Иначе я сам тебя вышвырну, как ссаную фуфайку!
-Ой, какие мы нервные стали! Миша, да неужели? Как ты меня боишься, прямо, как огня! Ты ведь от меня прятался все эти два года! Но я захотела – и я тебя нашла, а ты мне говоришь «убирайся»! Ты хочешь, чтобы было хуже? Чтобы мы с тобой уже разговаривали по-другому? Хочешь проблем для себя и для своего Андрюшеньки?
-Я сейчас позвоню ноль-три, и тебя заберут в психушку. Пусть они разбирают твои эти бредни!
-Меня как заберут, так сразу и отпустят. Проблемы будут не у меня – у тебя.
Я в замешательстве кинулся к тумбочке с телефоном.
-Андрюшеньке звонишь? Сам боишься? Ну-ну… Ты по жизни трус. Сам шагу ступить боишься. Тебе всё надо, чтобы кто-то за ручку вёл. То мама, то Андрюшенька.
Я раздражённо швырнул телефон на тахту. Затем подошёл к серванту, на котором стоял магнитофон, и включил его на запись, после чего вернулся в коридор.
-Что тебе от меня надо, стерва? – злобно прошипел я.
-Это я-то стерва? Да это ты, Мишенька, гад ползучий. Я и пришла посмотреть в твои бесстыжие глазки, как ты тут живёшь и думаешь, что все про всё забыли. Смотрю, ты рожу поменял. Прямо, как Майкл Джексон – операцию сделал! Я уже давно об этом знала! Ты ведь ещё за Наташенькой бегал, всё купить её хотел своими сраными подарочками. А она тебя отшила, как чмошника, да и обосрала с ног до головы, как лоха. Мне ведь Муратик всё про тебя рассказал. И ещё знаю, был у тебя дружок такой – Вовочка, который Вальтер. Я ведь тоже, Мишенька, не дура!
-Вот что, девочка, у меня нет ни времени, ни желания слушать твой пьяный трёп.
-Да нет, Мишенька, я уже не девочка. Это тогда, три года назад, я была маленькой, глупенькой девочкой. Потому и связалась с тобой, маленьким мерзким мальчиком. Была б я тогда чуть старше да чуть умнее, разве я хоть посмотрела бы в твою сторону? А ты, смотрю, отъелся – вон какой теперь румяный! Мышцы, смотрю, опять накачал! А стоять за себя как не умел, так и не умеешь. Так что смотри – прижмёт тебя твой Андрюшенька, опять так же быстро исхудаешь, осунешься, и будешь шарахаться ото всех и ото вся. Ты сейчас уже от меня шарахаешься! – злорадно выкрикнула она, приблизившись ко мне и вытаращив на меня свои жёлтые, как у козы, глаза. – Потому что ты меня боишься!
-С чего это мне тебя бояться? – презрительно усмехнулся я. – Что ты вообще можешь мне сделать?
-Я могу сделать всё, что угодно! – выкрикнула она. – И ты никогда не знаешь, что я могу! Я непредсказуема! Я люблю делать говно людям, и получать от этого удовольствие. А тебе – в особенности. Ты что, забыл про джип? Ты думаешь, я это так тебе оставлю?
-Вот что – перебил её я. – Если ты такая крутая, то не шипи тут, как змея, а говори, чего тебе здесь надо, и что там у тебя за проблемы. Всё, на что ты способна – это переспать с каким-нибудь алкашом, и попросить, чтоб они своей кодлой набили мне морду. Да в гробу я их всех видал! У них у самих тогда будут проблемы. И у тебя, вместе с ними, тоже.
-Нет, Мишенька. Тут не алкаши, тут мафия. Я уже давно за тобой слежу. И сам ты круто лоханулся. Да ты по жизни лох.
-Ты пришла сюда меня оскорблять?
-Нет, не оскорблять, Мишенька. А ты красивый мальчик, хорошо выглядишь, удобно устроился. Наверное, у Андрюшеньки хорошо отсасываешь, раз он даже морду тебе поменял. Лучше б он тебе пол сменил, да ты ведь заканючишь: «Андрюшенька, женись на мне!» Дурак твой Андрюшенька! Твоё идеальное место – быть мальчиком-любимчиком у какого-нибудь богатого гомика. Будешь жить, как у Христа за пазухой. Мышцы качать, на яхте кататься, жрать, как король, и думать, что ты настоящий мужчина. И на полном содержании. Потому что ты, если сам чем-нибудь займёшься, то обязательно лоханёшься.
-Знаешь, что? – рявкнул я. – За гомиков и за сосание можно и по роже схлопотать. У меня есть работа. И я с ней пока что справляюсь, и содержу себя сам.
-Какая работа – такси? Да нет, Мишенька, не держи меня за дуру. Уже очень многие люди знают, что ты только для виду таксист.
-И кто же я, по мнению этих очень многих людей?
-Ой, Мишенька, не надо притворяться глупеньким. Ты занимаешься наркотой, и занимаешься уже давно. Распространяешь ты её по борделям, и видишь – уже даже я об этом знаю. А теперь я ещё пораздвигаю ножки, и узнаю – кому бы это было интересно. Кто увидит в этом тему. Например, те ребята с джипчиком. Так что думай, Мишенька. Ещё Игорёк о тебе вспоминал. Вместе с мамой и Петриком.
-Ты можешь раздвигать ноги где угодно, твой гнилой трёп никто слушать не будет. А встречу с Андреем я могу тебе устроить. А там глядишь – и с ребятами поговоришь. Только не с теми, кто на этой голимой таратайке катался, а с другими. Кто этих козлов посадил на попу ровно.
-Нет, Мишенька. Мы сделаем так, что ты Андрюшеньке ничего не скажешь. Ты теперь будешь делать так, как я скажу. Ты мне поможешь вломить Андрюшеньку. А сам ты будешь нам нужен. Знаешь, зачем! – с ненавистью выдохнула она. – Ну, всё. Пока, мальчик! А то, я смотрю, ты устал. Я приду в пятницу, и мы с тобой поговорим. Смотри, будь дома, чтоб мне не пришлось тебя долго искать. А то я приду уже не одна!
И она ушла, громко хлопнув дверью.
Только после этого я взял мобильный телефон, по которому я держал связь с Андреем. За последние полгода я приобрёл себе несколько допотопных мобильников и карт разговорного времени. С одного я держал связь с родителями, с другого – с Андреем, с третьего – звонил по работе да по знакомым, с четвёртого – по бизнесу. Почему предпочитал именно допотопные – потому что по ним невозможно определить местонахождение, а вопрос престижа меня интересовал меньше всего. Номера я периодически менял – благо дело, для этого достаточно было лишь купить карту в любой будке. С подключением у меня номер был один-единственный, и тот закрыт два года назад. Зачем мне лишний раз где-то светиться? Моих номеров никто не знал – кого мне надо, я всегда мог найти сам, а во мне вряд ли кто когда экстренно нуждался. Единственный аппарат, который был всегда включён и в связи – это «номер два», то бишь тот, по которому я говорил сейчас.
-Андрей? Надо поговорить. Заедь ко мне, или хочешь, я сам к тебе заеду.
-Сейчас буду – сдержанно ответил Андрей, очевидно, поняв по голосу, что у меня произошло что-то из ряда вон выходящее.
Андрей приехал через пятнадцать минут.
-Ты чего это такой взвинченный, Мишка? Никак, с Анжелой пообщался! Ты хоть в зеркало на себя посмотри! – он вопросительно смотрел на меня, и при этом улыбался.
-Неверно – вздохнул я – но ход мыслей мне нравится. Тут я совсем с другой девушкой беседовал. С Мариной. Она только что была здесь.
-Занятно, занятно – покачал головой Андрей. – Девочке до сих пор неймётся. Ну, а ты что так от этого раскис? Нервные клетки ведь не восстанавливаются! Хочешь опять по-прежнему?
-Нет, не хочу – брезгливо сморщился я. – Я убью эту Марину!
Андрей рассмеялся.
-Неужели эта Марина так мешает тебе жить, что тебе прямо необходимо её физическое устранение? Мараться об такую вошь… Убивают тех, кто стоит на пути – их просто убирают с дороги, как ненужную преграду. Но Марина… Смех и грех!
-Кому смех, а кому и не до смеха – с горечью сказал я. – Слушай кассету!
Андрей плюхнулся в кресло. Мне же на месте не сиделось.
-Поставь на паузу – сказал он. – И давай закинемся. Это успокоит твои нервы, и даст нам возможность всё осмыслить, и прийти к нужному решению.
Я согласно кивнул.
-У тебя дома есть заначка?
До того момента я, хоть и активно занимался реализацией «белого», сам баловался только изредка, на пару с Андреем, когда хотелось, что называется, забить на всё, и потусоваться, как в старые добрые времена. Для таких случаев «заначки» у меня были. Я залез в платяной шкаф, достал оттуда упаковку с надписью «средство для истребления моли», и протянул её Андрею. Он ловким, привычным жестом сделал две «полосочки», и свернул трубочкой стокроновую купюру.
-На, «взрывай» - и он протянул мне «трубу».
Мы «закинулись», и некоторое время сидели молча, потирая ноздри в ожидании «прихода», то есть поступления вещества в кровь. Ощутив прилив бодрости и «просветление» мозга, жажду интеллектуальной деятельности и состояние «повышенной готовности» мыслить и принимать решения, Андрей сделал жест рукой: включай дальше.
Он сидел, напряжённо вслушиваясь в магнитофонную запись.
-Что я тебе могу сказать – начал он, прослушав плёнку. – Ну, во-первых, Марина дура дурой.
-Америку открыл – хмыкнул я. – Да только глупость хуже воровства!
-Было б у неё в самом деле что-то на уме, она б сидела, как в засаде, и ждала удобного момента. А ей просто неймётся, да и язык чешется. Ах, какая крутая! Вот она и выложила всё, что ей известно. И теперь рассчитывает на то, что сможет тебя запугать, и заставить выполнять какие-то её условия. Причём она так и не сказала, чего вообще ей от тебя надо.
-Блефует – предположил я. – Пошли, в ларёк сходим, лимонада купим, или кваса, что ли…
-Да нет, не то, что блефует. Она просто сама не знает, чего хочет, вот потому и не говорит – сказал Андрей, поднимаясь с кресла. – Что-то, где-то, она краешком уха слышала, а вот что и где – это уже вопрос… Это уже ты должен знать – откуда ветер дует.
-Хочешь сказать – я сам стану хвастаться тем, что она мне тут заявила? – процедил я, когда мы направились к ларьку. – Извини, я ещё не совсем рехнулся.
-Тогда не задавай таких наивных вопросов – спокойно ответил Андрей, рассеянно глядя в другую сторону. – В том случае мы бы вообще с тобой не разговаривали.
-Ладно, замнём пока тему – сказал я, открывая пачку «Кэмела». Вообще-то последние полтора года, как устроился к Андрею, я почти не курил и очень редко прикладывался к рюмке, но этот день стал исключением…
-Что – на измену пробирает? – усмехнулся он.
-Да ладно тебе! – запальчиво возразил я. – Прикинь: молодой пацан задолжал чего-то дилерам. То ли дури в долг набрал, то ли чего накосорезил. А капусты нет, отдавать ему нечем, а там уже и счётчиком попахивает. Ну, они его и подписали: будешь отрабатывать. Барыгой, типа.
Андрей рассмеялся.
-Стиральный порошок всучили на реализацию, сказали: кокс. И попробуй, докажи, что это не кокс! – закончил он.
-Да нет, там было кое-что покруче! Не знаю, что они ему там впарили – может, штукатурки со стен наскребли, да с аспирином смешали, но он был уверен, что это герыч.
-Ну, вот ещё! На этих наркоманов, да ещё медикаменты переводить, а в это время кто-то от простуды помирает! Зачем на аспирин тратиться, когда в общественных сортирах хлорки полно!
-Вот найди его этих архаровцев, да и поделись с ними своим рецептом. Короче, этому малолетке самому в первый раз идти барыжить стрёмно. Решил для храбрости поддать. Выпил рюмку водки, запил бутылкой пива – и море по колено.
Тем временем мы подошли к ларьку.
-Два «Спрайта» и «Саку Оригинал» - заказал я. – Ты пиво будешь?
Андрей отрицательно помотал головой.
-Короче, идёт этот клоун по Старому городу. А время ночь, вся шушера на улицы повылазила. Кому кривого обчистить, кому у бабы сумку дёрнуть, кому так, постебаться…
-Вот тебя на разговор пробило! – мрачно подметил Андрей.
-А наш местный Пабло Эскобар ходит, до всех достаёт, и орёт на всю улицу: «Кому героин, кому героин!». Менты мимо идут – на него вообще ноль внимания.
-Ну у тебя и клиентура! Воры тебе такую байку, что ли, задвинули?
-Да не воры, там мент один. Короче, зимой было дело. Решили два друга в соседнем подъезде хату вставить. Перед таким ответственным делом, естественно, приняли для храбрости, и заодно косячком отполировали. Один взял топор, и отправился дверь ломать. То ли на седьмой этаж, то ли на восьмой… А другому говорит: ты у подъезда на шухере постой, если что – свисти.
-Слушай, Миша… Почему ты не Кивинов? Тебе только в журнале детективы писать, на фиг тебе это такси сдалось?
-В общем, этот дятел долбит – гром стоит на всю округу. А второй у подъезда стоит, мёрзнет. Тут менты подъезжают – этот начинает «Мурку» насвистывать. Мент из машины выходит, спрашивает: «Ты чего тут делаешь?» - «На шухере стою!»
-И где ты таких ментов цепляешь – смеялся Андрей.
Так, за шутками-прибаутками, мы добрались обратно до моего дома.
-Ладно, шутки шутками - Андрей внезапно посерьёзнел – давай поговорим о деле. Откуда утечка?
Я напряжённо задумался.
-У тебя свои какие-то подозрения есть?
-Я могу предполагать, но в первую очередь - твои доводы. Ты же с клиентурой непосредственно работаешь. Давай посмотрим с другой стороны – он выразительно выставил вперёд указательный палец. – На мой счёт она выдвинула только гипотенузу.
То есть – не катит. – Андрей нарочито играл словами. - Ничего конкретного ей не известно. С твоей работой – та же история. Ни о фабрике, ни о партнёрах – ни слова. Только одни бордели. Значит, оттуда и пляшем.
-Из них у меня вариант только один – твоя старая знакомая, кстати, Наташина подруга.
-Дианка, что ли? – переспросил Андрей. – Я не думаю, что она уж настолько обезбашенная. Хотя и не шибко умная, но зато хитрая.
-Это верно – согласился я. – Всё хотела узнать побольше, выведать, откуда дровишки. Я и так ей сдавал по полтиннику за кило, ей, видать, ещё дешевле хотелось. Ну, я ей тогда Хазанова припомнил.
-Какого ещё Хазанова? – не понял Андрей.
-Артист такой – Геннадий Хазанов. Есть у него хохма такая: жильцы какого-то переулка пишут жалобу на своего начальника ЖЭКа. То в райком, то в Моссовет, потом в ЦК КПСС, а там уже вообще в ООН. На все письма приходит ответ: «Жильцам от начальника ЖЭКа…» Вот, как начала она крутить, да всякие вопросы задавать, так я ей и ответил – жильцам от начальника ЖЭКа. Только без глупостей, а то у нас есть и свой ЦК, и свой архипелаг ГУЛАГ…
-Запарил ты бедной девчонке мозги. И что, ты думаешь, что из жадности, или из любопытства, эта девушка взяла, да и стала пробивать – где ты достаёшь её подружкам «радость гоблина».
-Тем более, она и сама травится. Нет, тут не из жадности. Ну, допустим. Самый тупой вариант, для неё идеальный. Узнаёт она через кого-то, где я достаю, в обход меня договаривается с ними, меня отшивает и берёт у них, скажем, за сороковник. Итого десятку с граммофона она ложит себе в карман. Но, с другой стороны, чем она рискует за эту грёбанную десятку? Тем, что всю её шарашку выпотрошат, к чёртовой матери, а сама она отправится на субботник, откуда она если и вернётся, то искалеченной, изувеченной, и с такими долгами, которые ей до пенсии не расхлебать.
-Да, те братки с этим сурово. Но в этом случае и тебя бы мимо не прошли…
-Отмазался бы. Не впервой. Она бы, чем доказала, что это я? Моё дело маленькое, я таксист, а если бы наехали, я тебе бы позвонил…
-Ладно, это всё общий трёп – подвёл черту Андрей. – К чему ты это клонишь?
-Да всё к тому же, что тут не корысти ради, а чисто всё по дурости. Что та же самая Диана могла по пьяни растрепать об этом Наташе…
-А что Наташа? У неё муж, ребёнок, своих забот по горло. Ей не до этого.
-А что, разве семейное положение не позволяет общаться со старыми знакомыми?
-Смотря, с какими знакомыми – рассудил Андрей. – Ты бы пустил жену на пьянку с мадам и их подружками?
-Ну, не трахаться же они там будут – возразил я. – Уж если жить вместе, то надо доверять друг другу…
-Это ты так считаешь. А её Славик, только за то, что она бы ему сказала, что пошла в гости к Диане, заехал бы ей в глаз.
-Ладно – вздохнул я. – Значит, вариант Дианы и Наташи отпадает. Кто тогда? Ведь не могла же она сама меня вычислить!
-Насчёт Дианки я вариант пробью, не парься – успокоил Андрей. – Хотя у меня есть ещё кое-какие предположения.
-Какие же? – осторожно спросил я.
-Райго Петс, он же Женя Лаптев. Занимается примерно тем же, чем и ты. Но только в отличие от тебя, он, по видимому, решил меня серьёзно кинуть. Проблема его только в одном – он не знает, с какого боку подойти. А у него уже фундамент подготовлен. Пару лет назад он варился в одном котле с теми же самыми братьями, а я его оттуда вызволил, на некоторое время сказал: исчезни! А полгода тому назад я устроил его в фирму, как и тебя. Только он работает под чужим именем, и на чужой машине. А своя у него знаешь, какая? Красный «Москвич»!
-И как же этот Райго, или Женя, или кто он там… Как он мог выйти на Марину?
-Как, как… Как проститутки с таксистами знакомятся? Могло быть гораздо проще: запасла тебя Марина, взяла такси, сказала: шеф, давай, за той машиной.
-Как она меня запасла? – возмутился я. – После операции…
-А кто тебя, милый мой, отправлял к Наташе? – резко развернулся Андрей. - Какого чёрта, спрашивается, ты вообще светил, что это ты? Ладно, Анжела. Всё равно бы узнала, хотя я и здесь тебя совершенно не понимаю. Но ведь насчёт Наташи, я же говорил тебе: не лезь туда, забудь, это будет для тебя очередная Полина! Вот и получил приключений на свою шею! А твои похождения с Вальтером и Пеликаном? Откуда мне знать, что ты там по пьяни натрепал?
-Вальтер о прошлом ничего не знал, а Пеликан – тем более.
-Уверен? А ты уверен, что та же Наташа ничего им об этом не сказала? – напирал Андрей.
В меня закрался тот же самый червячок страха, что и в детстве. Меня глодали сомнения в самом себе, к которым вдобавок примешивалось уже и чувство вины перед Андреем. Он мне дал новое лицо, новое имя, новую жизнь – а я его так по-идиотски подставил! И хоть умом я понимал, что если бы это было на сто процентов так, то после этого, чёрта с два бы Андрей пристроил меня в свою фирму и в свой бизнес – но внутри я всё равно чувствовал себя виноватым.
-Нет. Не уверен – прошептал я, опустив глаза и покраснев.
-Зато я уверен – Андрей сменил тон. – Нам и в самом деле не стоило тогда видеться, но что, мне бросать тебя, что ли, на полдороги?
-Когда ты вложил в меня такую кучу денег – добавил я.
-Деньги тут ни при чём – безапелляционно отклонил он. – И всё же, меня крайне интересовало, с чего ты начнёшь свою новую жизнь. И ты начал её с того, что пошёл извиняться за своё прошлое, и пытаться его переделать. Вот твоё прошлое тебя само и достало. Скажи спасибо, что я вовремя предупредил. Чтоб не зашла твоя игра слишком далеко. Всё ты растрепал. И Наташе, и Вальтеру. Но Наташа дала обет молчания, и она сдержит его – иначе я не я, и она не она. А Вальтер считает, что всё это твои сказки, а потому он и не особенно вникал.
-А откуда Маринка тогда про Вальтера знает? Вообще, как она узнала, что это я?
-Фокс, хочешь честно? Моя версия элементарно проста. Была Маринка у Наташи, потрепались они просто, как старые подруги. Ляпнула она ей про какого-то Мишу, даже и не уточняя, о ком идёт речь. Похвасталась – какое он внимание к ней проявляет, какие подарки дарит, просто так, за здорово живёшь. А потом Маринка, неизвестно, каким макаром, забурилась к Пеликану. И там прознала – что это за Миша такой, который ходил к Наташе. У той свадьба на носу, а этот ей подарки дарит, и из больницы встречает с цветами и с шампанским. А если грубее выразиться – его шлют ко всем чертям, а он бегает, как зайчик. Ну, у Пеликана нашёлся какой-нибудь Карапет, уж с таким говном твоя Марина запросто общий язык найдёт. Да и порассказали ей всякой всячины про Мишу-то про этого. А ей всё это показалось удивительно знакомым. И решила – как бы на этого Мишу вблизи посмотреть! Выследила тебя. Может, уже не первый месяц тебя пасёт, просто ты про неё уже забыл. А наркота и бордели – это может быть и блеф, если, конечно, Женя не постарался. Потому что, если это он помогал ей тебя числить, то это самый худший вариант. Ну, а сегодня она набралась храбрости, и припёрлась к тебе. И ты сам себя выдал ей, со всеми потрохами. Сам раскрылся, что ты и Черногорский – одно лицо. Хотя куда как проще было развернуть её на сто восемьдесят градусов, и вышвырнуть вон. Но ты опять испугался: а вдруг ей про тебя что-то известно? А вдруг она тебе что-то сделает? Испугался – и повёлся, как лох. Как Черногорский.
Андрей, окончив свой монолог, закурил сигарку, и, вздохнув, продолжил с новой силой:
-Вот, значит так, Миша. В причинах мы с тобой разобрались, давай теперь рассмотрим следствия. Диану и Женю я беру на себя. Проведаю, что там за буря в стакане воды, и тогда скажу тебе. За них можешь не переживать. Вообще забудь даже. Ну, а Марина – уже твоя головная боль. Или что, хочешь сказать, ты с ней не справишься?
Он вопросительно смотрел на меня. Я же поднял глаза к потолку, словно стараясь прочесть с него ответ.
-По большому счёту – вздохнул Андрей – Марина тебе ничего сделать не может. Но, учитывая её натуру, в покое она тебя не оставит. Так и будет неотвязно следить за тобой, портить кровь, пускать по твоему следу всяких там хулиганов, наркоманов. Может акт вандализма совершить – квартиру поджечь, или с машиной что-то сделать. Может к родителям твоим прокатиться – она ведь знает, где они живут…
-Только этого не хватало! – простонал я.
-А самое удивительное во всей этой канители – что ей за это ничего не будет. От тюрьмы её справка из психушки спасёт, да и тебя любой мент на хрен пошлёт с такими заявами. Ребятам её – да кому она нужна, с неё и взять-то нечего! Так что, Миша, вперёд, полным ходом в 96-й! – многозначительно мигнул Андрей.
-Какой 96-й? – рассердился я. – Я сделал глупость, я за неё сполна расплатился. Я выпил до дна эту чашу, я перенёс чёрт знает, что – депрессию, истощение, астению, чуть ли не инфаркт! Но теперь у меня другая жизнь! Я теперь другой!
-У тебя и в 96-м была неплохая жизнь – парировал Андрей. – Заведующий складом, разрядник по гирям. Кровь с молоком! Любимая работа, любимая машина, спортзал, музыка, друзья, девушки… Я лишь вернул тебе то, что у тебя было тогда, и что ты в одночасье потерял. А чтобы это восстановить, понадобилось полтора года напряжённой работы над тобой – и меня, и Фёдора, и доктора Шацкого. Мирослав Евграфович который.
-На что это ты намекаешь? – мне пришлось уже занять защитную позицию.
-Да просто, я хочу тебе разъяснить одну простую истину, Фокс! Во-первых, что такое проблема? Проблема – это разница между тем, что должно происходить, и тем, что происходит на самом деле. Когда всё идёт так, как надо – тогда нет проблем. Когда не так – то, значит, есть проблема. Решить проблему – значит, приложить какие-то усилия, чтобы свести эту разницу на нет. Пока всё ясно?
-Это мне уже известно.
-Теоретически – да, но не практически. Практически же, каждая проблема имеет две стороны: объективную и субъективную. Объективная – это вид со стороны: должно быть так-то и так-то, а на деле – вон то и вот это. А субъективная – это то, как эту проблему воспринимает её субъект. То есть тот, чья это проблема. И теперь самое главное. Какова бы ни была проблема, первостепенное значение имеет не объективная её сторона, не голые факты, но субъективная. Внутреннее восприятие этой проблемы её субъектом, и психологическое воздействие на него этой проблемы. Рассмотрим конкретный пример. Объективно, голые факты – вон, Маринкина беременность и твоя заморочка с Вальтером. Сами по себе эти проблемы гроша ломаного не стоят. Но твоё субъективное восприятие этих проблем было таковым, что для тебя это стало концом света. Ты полностью фрустрировал, у тебя оказалась парализована вся нервная система, а все процессы в организме регулируются нервами. Отсюда – нарушение мыслительного процесса, расстройства сна, аппетита, координации движения, и полное физическое, психическое и умственное истощение. Потому что эту ерунду ты воспринял, как глобальную, фатальную установку, от которой стоит исходить, и на основе чего руководствоваться во всех своих проявлениях.
-То есть – начал распаляться я – ты хочешь сказать, что Маринка опять доведёт меня до этого маразма? Расстройства, истощения?
-Не доведёт – бесстрастно ответил Андрей – если ты научился управлять своей психикой. А если всё псу под хвост, и ты впрямь такой безнадёжный, то я уже ничем не смогу помочь. Маленькая собачка – до смерти щенок, а мышь – хоть в тигровой шкуре, всё равно мышь.
-Нет! Не бывать такому! – взъярился я. – Никто мне больше не посмеет мешать жить так, как мне нужно. Я убью эту Маринку, как бешеную собаку!
-И как же ты намерен это делать? – с небрежной иронией выдохнул Андрей.
-Напоить её, наркотой накачать – да и дело с концом. Грохнуть, закосить под несчастный случай, или под самоубийство…
-Как – грохнуть? – Андрею казалось, что я либо шучу, либо сам не отдаю себе отчёта в том, что я говорю. – Ты мог бы, например, её зарезать? Или забить камнями до смерти? Или что, тот же вариант, что с мамашами да с невестами? Это уже твоё самоубийство будет, а не её…
-Вряд ли – тяжело вздохнул я. – И поэтому я хочу посоветоваться с тобой. Я никогда раньше никого не убивал…
 
…Уж если человеку в своей жизни придётся хоть раз лишить жизни другого человека, то вся его собственная жизнь тем самым разделяется на две части – До и После. Как это кощунственно не звучит, но своей значимостью это событие сравнимо разве что с рождением первого ребёнка в жизни женщины – До и После Того. Как дать жизнь, или как её отнять.
И, подобно таинству брака, или рождения (хотя в наши дни все эти волнующие события перестали быть вообще событиями, стали чем-то обыденным. Сейчас создать семью или разрушить её – это то же самое, что перейти с одной стороны дороги на другую, а затем обратно) – убийство несёт в себе также великое, страшное таинство.
Самое главное, и самое сложное – это первый раз. Когда человек идёт на убийство впервые, он, вдруг осознав всю сущность предпринимаемого действия, оказывается перед огромным барьером, порой непреодолимым.
И в таком случае, следует разделить сам акт убийства на две составляющие. Первая – это цель. Вот есть человек, нужно, чтобы этого человека не было. Уже проблема: человек (читай – препятствие) не нужен, а он существует. Решение проблемы – преодолеть препятствие. Чтобы его не стало. И это есть конечная цель.
Вторая – непосредственно процедура действия. Необходимо рассматривать своё действие не как сам акт убийства (я убиваю! – и в этот момент может включиться мощный психологический барьер, и действие останется невыполненным), а как некоторое банальное действие, к которому мы прибегаем в обыденной жизни. С той лишь разницей, что вследствие завершения сего действия мы достигаем поставленной цели: мы хотели устранить преграду – вот, на нашем пути её и нет. То есть, действия, предпринимаемые в процессе убийства, должны быть адекватны нашим действиям в обычных, бытовых ситуациях. К примеру, желая кого-то отравить, мы подсыпаем ему яду. При этом установка должна быть не «я травлю того-то», а, например, «я насыпаю сахар в чай», «я готовлю фотографический раствор». В случае с огнестрельным оружием надо создать ассоциацию со стрельбой по движущимся мишеням в тире, или с какой-нибудь игровой «стрелялкой». Толкая кого-то с высоты или под колёса, необходимо вспомнить, как толкали на траву или на диван. Таким образом, убийство – не какое-нибудь особенное, но совершенно заурядное действие, и лишь результат этих действий не совсем обычный, но, тем не менее, желательный – достижение искомой цели. Кто-то мешал, а теперь не мешает.
Примерно так я себя подготавливал к убийству Марины Романовой. Но всё же так чётко всё сформулировать я смог только тогда, когда осуществил этот замысел до конца.
В тот же вечер мы с Андреем решили, как будем действовать. Мы встретимся с Мариной, предложим ей обсудить вопрос на природе, угостим выпивкой. А чтобы она наверняка клюнула, прикинемся лохами и предложим ей денег. Мол, мы ей платим за молчание – она держит рот на замке. На такие приманки она, конечно же, клюнет, и на природу с нами поедет. А обратно мы уже приедем без неё.
… Искомое мероприятие состоялось 22 мая, в субботу. Мы с Андреем подъехали на моём «Москвиче» к Дому Быта, и я указал ему на Мурата, ошивавшегося там возле зала детских игровых автоматов. Андрей надел загодя приобретённый парик, и вышел из машины.
Затем Андрей и Мурат направились в соседний бар – для разговора. Я на «Москвиче» стоял на площадке перед тарным пунктом. После этого направились к Марине – я на машине, они на 35-м автобусе.
К Марине Андрей зашёл один – благо дело, её мать видела его первый и последний раз в жизни, и ни за что бы его не узнала, даже если в том же парике.
-Привет, Марин! – сказал он. – Меня Мурат навёл. Короче, я в курсах. Думаю, вломить нас тебе невыгодно будет. Получишь с этого удовольствие один раз, а мы тебе его предлагаем каждую неделю. Мишка за молчание согласен платить три штуки баксов. Деньги привозить буду я. Двух тебе хватит? Я тоже хочу немножко заработать, раз он такое ссыкло. Так что искать его тебе не придётся.
-Где он прячется? Мы с Игорем весь вечер его вчера караулили.
-На работе он. Он скоро освободится, тоже сюда приедет. А теперь я предлагаю съездить на природу, обмыть это дело. А заодно и от меня тебе презент. Ты не в обиде на меня?
-Да причём здесь ты, это Миша твой чмо. Короче, сейчас поедем, только я не одна. Со мной Гоша, он тоже поедет.
-Ну, давайте, собирайтесь, а я пойду, покараулю Мишку.
Перед подъездом, ожидая Романову с Шуваловым, мы молниеносно разработали план: накачать всех троих, и спровоцировать драку, создать видимость всеобщей свалки, и под эту лавочку скинуть в обрыв обоих. Потом изобразить удивление и ужас, и, якобы от страха, скрыться. Причём устроить это дело так, чтобы моё участие в драке не афишировалось, зато чтоб Мурат испытал все её прелести на собственной шкуре. А потом и заявить ему: ты ведь, Мурат, тоже с ними дрался? Хочешь теперь в тюрьму за убийство? Нет – играй по нашим правилам.
А как события разворачивались дальше – читателю уже известно. Я лишь скажу самое главное. Сперва я вырубил Маринку ударами в живот. С Шуваловым мне было делать нечего – я просто отталкивал его, никакой драки-то и не было. Одна видимость только. Увидев, что Маринка пришла в себя, и встала с бутылкой наперевес, я воспользовался этим – плюнул в лицо Шувалову, бросился на Маринку, затем нарочно споткнулся – и бутылка разбилась вдребезги об голову налетевшего на неё по инерции Гоши. После чего, я резко развернулся, и с силой толкнул их обеими руками к краю обрыва. Из-за этого она упала на него, а я, якобы обороняясь, приподнял его бессознательное тело, и толкнул в другую сторону, а ей нанёс с обеих сторон боковых по молочным железам. Она потеряла равновесие, сорвалась в обрыв, а вслед за ней туда же загремел и Шувалов.
И всё же, выходит, недооценил я этого сопляка и недоумка, этого олигофрена Тампошу. Я, вообще не воспринимая его хоть сколько-нибудь всерьёз, никак не мог предположить, что от него можно ожидать какой-либо реальной угрозы. Разве что сдуру кому-то что-то ляпнет, да и то – кто ж его слушать будет? Эти мысли меня успокаивали, и мне даже в голову не могло прийти, что же меня ожидает с его лёгкой руки. А вышло вот как.
Поскольку он засветился везде, где только мог, Козлов вышел на него сам. А, несмотря на все наши инструкции, именно Мурат вывел следствие на Андрея. А чуть позже, уже в августе, все эти мои воспоминания – от 96-го года до сегодняшнего дня, которыми я пытаюсь ответить на вопрос: почему у меня не складывается личная жизнь… Все эти подробности – эпопея с Мариной, визит к Шуваловым, истории с Наташей, Вольдемаром, и кончая этим пикником – всё станет известно Козлову, и расскажет ему всё этот долбанный Тампоша. Всё-таки надо было его убить!
… Но я отклонился от главной темы своих размышлений. Почему же у меня всё-таки никогда и ничего не получается с женщинами?
Наступил новый день. До Пярну оставалось семь километров…
 
Глава 7
Родом из детства, или Апельсин на плантациях крапивы.
 
Я, Козлов Пётр Александрович.
 
За всю свою многолетнюю биографию, я что-то не припомню такого случая, чтобы дело, которым я занимался, прямо-таки издевалось надо мной, да ещё и с такой дерзостью. Только я приобрёл кое-какие зацепки, уяснил некоторые детали, обрадовавшись случайной удаче – ведь это совершенно не моя заслуга, это мне просто повезло, что Иванцов такой идиот. Ведь, если бы он не раскудахтался в коридоре, и тем самым себя не выдал, я бы ничего и не узнал о той загадочной лужайке. Она всё и проясняет – откуда ветер дует. Попов занимался подпольным наркобизнесом, а, почуяв опасность, решил заметать следы. В результате погиб Беспалов, а вслед за ним – и остальные, кто что-либо об этом знал.
Значит, теперь надо искать каналы сбыта этого поповского товара. Через которые об этом бизнесе мог узнать, например, Шувалов, Романова, Можаев, кто ещё? Что до Лаптева, то он, скорее всего, тоже из той же кодлы. К тому же, в крови у него нашли не что-нибудь, а… Так почему бы ему и не убрать слишком много знавшего Беспалова, а потом он уже и сам оказался «слишком много знающим». Или взять Феоктистова – ведь и он тоже употребляет наркотики, хоть это ещё не доказанный факт. Какими бы они ни были – хоть «стимуляторы», типа этого проклятого амфетамина, хоть наоборот, слабительные и одуряющие, вроде опия или морфия – для меня всё одно, гадость и мерзость. И все, кто эту дрянь поглощает, и чем бы они не прикрывали своё пристрастие – всё равно наркоманы, и с моей стороны, не вызывают никакой симпатии, несмотря на либерализм нынешней морали. Но вернёмся к Феоктистову – он пропал. Бесследно исчез. Хоть и объявлен теперь уже розыск, но что с этого толку – можно годами находиться в розыске, и при этом преспокойно гулять, есть, спать, творить свои грязные делишки, и начхать на всё, вместе с этим розыском. И Феликс – сыщик, тоже мне – упустил какого-то зелёного пацана-таксиста, да кто он сам после этого? А Мишу Феоктистова теперь, видимо, ждёт участь Лаптева – ведь у Попова в команде работают профессионалы, судя по тому, как чисто ликвидировали лужайку, и убрали непрошеных гостей. Причём гости были тоже - не какие-нибудь доморощенные «бычки», а тоже профессионалы. Но и поповские орлы допустили осечку: упустили Жмерина.
А грязную работу делают дилетанты. Как все эти наезды на красном «Москвиче». Видно по почерку, что работа дилетанта. Мелкой сошки, который не знает даже, зачем, и для чего он это делает. Потому что этого ему знать не положено.
И всё-таки – кто наехал на коляску с ребёнком? Какое отношение могла иметь Катя к поповскому наркобизнесу? Или, даже если предположить, что это была месть Попову со стороны Феоктистова, ведь даже Катя сказала, что Феоктистов вполне мог учудить такое, ввиду «особенностей его психики». Но почему тогда у него алиби? На время всех остальных эпизодов, его алиби можно объяснить тем, что его фабриковал Попов – на которого Феоктистов и работал. Смешно, конечно. Какой из Феоктистова киллер? Но это отнюдь не снимает с него подозрений.
А последний случай – тот и вовсе меня шокировал. Очередная жертва – некая Евдокия Шагаева, 1934 г.р., одинокая пенсионерка. Переходила улицу Копли, бывшую Калинина, возвращаясь домой из магазина, с продуктовой сеткой, да и попала под этот «Москвич». Сбив старушку, «Москвич» тут же врезался в дерево. Там же, на месте, был задержан этот самый Корниенко, который был настолько пьян, что вообще не понимал, что происходит.
Исходя из требований специфики дела, я начал с Шагаевой. Ибо, несмотря на такое разнообразие, ещё ни одна жертва не была случайной. Значит, кому-то эта Шагаева мешала, а, скорее всего – Попову.
Итак, Шагаева, урождённая Белкина, Евдокия Митрофановна, родилась в Куйбышевской области, в 1956 году приехала в Эстонию, где и осталась на всю жизнь. В 1957-м вышла замуж, муж умер в 1991-м. Имеет двух дочерей. Старшая, Ксения, 1959 г.р., в 1984 году вышла замуж и уехала в Казань, после чего в Эстонии не появлялась, зато сама Евдокия ездила к ней почти каждый год. Младшая, Людмила, 1961 г.р., живёт в Таллинне, разведена, но носит фамилию бывшего мужа – Квасколайнен. Её муж был алкоголик, в период «горбостройки» не вылезал из ЛТП, и имел условную судимость, за хулиганство в нетрезвом виде. От этого брака у неё остался сын Альберт, восемнадцати лет от роду, уже тоже отсидевший три года, за нанесение тяжких телесных повреждений, да и сейчас он частенько попадается в руки патрулей за свои пьяные дебоши – то в Копли, то в Ласнамяе. Что ещё вызвало удивление – его род занятий. Квасколайнен учился в десятом классе вечерней школы. Хотя, как выяснилось, он там учился лишь для виду: успеваемость была крайне низкая, занятия посещались нерегулярно, больше прогулов. В школе, правда, не хулиганил. Придёт после долгого отсутствия, отсидит уроки с тупым безразличием, и опять исчезнет на неделю-две. Но здесь же была и ещё одна любопытная деталь, и заключалась она в следующем. Минувшей осенью, этот великовозрастный двухметровый болван с косой саженью в плечах, поступил в школу – основное образование (то бишь, девять классов, что соответствует прежним восьми), он получил в колонии; там от этого никуда не денешься. И когда, в свои семнадцать лет, Алик (часом не тот таинственный знакомый Лаптева?) снова сел за парту, его любящая бабушка, теперь уже почившая, завещала любимому внуку свою квартиру. Которая теперь, при нынешнем раскладе обстоятельств, стала его собственностью. Вдобавок он ещё избавился от неприятной обязанности ходить в школу, потому что, как писал Маяковский – ясно даже и ежу, что ходил он туда только из-за бабушки, а то вдруг она, чего доброго, передумает. Таким образом, получается, что единственным человеком, кому была выгодна смерть Шагаевой, был её внук, этакий примерный десятиклассник Квасколайнен.
-Чёрт знает что получается! – я раздражённо хлопнул ладонью по столу. – Наш Фредди Крюгер, оказывается, заделался киллером по найму. То поработал на Попова, теперь на этого, как его там… Ква… Ква… Квакушкина, чёрт побери!
Эта версия, однако, с самого начала казалась мне абсурдной. Вряд ли Квасколайнену пришло бы в голову пользоваться услугами наёмных убийц, а что до Корниенко, то он на такового похож не больше, чем я на Борю Моисеева, или Филиппа Киркорова. Корниенко – обыкновенный хулиган и пьяница, такой же, как и сам Квасколайнен, ещё с детства привыкший к подобному образу жизни, и до сих пор не выросший из коротких штанишек уличного мальчугана, чья стихия – улица, пьянки, драки… Но как же Корниенко, этот уличный хулиган по прозвищу Кардяй, вообще оказался за рулём этого «Москвича»? Попов – тот даже здороваться с этим Кардяем не стал бы. Слишком разного полёта птички. То же, что говорил сам Корниенко, когда его допрашивали сначала в районном отделении – сразу после того, как он протрезвел – казалось маловероятным.
-Я уже всё сказал! – заявил мне Корниенко, когда я впервые вызвал его на допрос. – Я всё сказал там, в патрульке. Мне больше нечего добавить.
-Говоришь, всё сказал? Уж больно хорошо сказал. Ничего не помню, был пьяный. Замечательно. Только меня это не касается, в каком ты был состоянии. Ответственности с тебя это не снимает.
-Я так не говорил!
-Слушай, прекрати мне тут свой детский сад! Я читал протокол допроса. В нём всего четыре слова: был пьяный, ничего не помню. Так я тебе напомню. В один прекрасный день ты нажрался, и угнал этот «Москвич». (Тот «Москвич», на котором был задержан Корниенко, оказался угнанным). Потом ты, на этом самом «Москвиче», поехал за город, на природу, заниматься своим любимым делом – бражничать. А по пьянке ты чего-то не поделил со своими собутыльниками, и недолго думая, сбросил их с обрыва. Ты, конечно, не помнишь ничего, был пьяный. Но с вами были ещё двое, и они почему-то всё помнят. Потом ты с месяц отсиживался, наверное, у какого-нибудь кореша с компьютером, и играл в «Кармагеддон». И это так тебе понравилось, что ты решил воплотить любимую игру в жизнь. Сначала ты, как всегда, нажрался, поехал в Пайде, и там сбил пешехода, шедшего по обочине. Потом на Пярнуском шоссе ты бортанул машину. Всё, как в «Кармагеддоне». Ну, а десятого числа ты снова нажрался, на сей раз отправился в Тарту, а там снёс детскую коляску. Ты, конечно, пьяный был, не помнишь ничего, да только в «Кармагеддоне» детских колясок нет, зато в тюрьме тебе это припомнят. За такие подвиги у зеков один вариант. Сам знаешь, какой.
-Что за ерунда? Какой обрыв? Какая коляска? Какой Гарбагедон? Я этот «Москвич» вообще в тот день впервые видел!
-Хватит лепетать. У меня есть свидетели по каждому твоему эпизоду. Ты и так прославился. Про тебя уже в газетах пишут.
-Не было ничего такого. Какое Тарту? Какое Пайде? Я дальше Копли нигде не бываю. Мне и там неплохо.
-Слушай, хватит косить под придурка. Ещё неделя – и переведут тебя в СИЗО, а там тебе и память освежат, и мозги вправят, и ещё кое-что.
-Бабулю сбил я. Больше ничего не было.
Он так и продолжал настаивать на той версии, которую он втирал с самого начала. Якобы он, и с ним ещё семь человек – все живут рядом – пьянствовали во дворе, на улице Нису, в двух шагах от дома Корниенко. Какие-то подростки пригнали во двор этот «Москвич», да так его там и бросили, а сами убежали. Потом, как всегда, кончилась водка, кому-то надо было идти за добавкой. Эту почётную миссию поручили Корниенко, а тот, в свою очередь, для пущей быстроты – уж больно трубы горели – решил воспользоваться «Москвичом». Благо дело, тот стоял заведённый. Но до места назначения так и не добрался – по дороге сбил бабулю, и тут же врезался в дерево. Место происшествия находилось как раз на полпути - между домом Корниенко, и домом, где на квартире торговали подпольным спиртом.
Ну, а что, если Корниенко говорит правду? Если действительно, «Москвич» был и в самом деле брошен во дворе, ещё и заведённым, да и с бензином, чуть ли не под завязку – значит, это могло быть сделано специально. Например, если именно этим «Москвичом» был сбит Можаев или Беспалов? А потом, чтобы замести следы, он и был брошен, причём с таким расчётом, что у бражничавших в том дворе оболтусов, возникла бы идея прокатиться, а такая поездка уже завершится – если и не аварией, то, по крайней мере, встречей с патрульными – уж точно. А дальше, дело в любом случае дойдёт до меня, но не только до меня – ещё и до Третьякова, и Попова. И тогда уже Попов, а заодно ещё и слабоумный Борисов, когда я их вызову на очную ставку, будут клясться и божиться, что пятый участник пикника – Корниенко. Затем найдутся какие-нибудь свидетели, которые видели его не в Пайде, так в Тарту, а то и выходящим из гаража Лаптева, а потом на его же совести окажется и Феоктистов. И всё, дело закрыто, виновник найден, к нему применят соответствующие методы, и он, хошь не хошь, признается. Во всём, что делал, и чего не делал. Да, в конце концов, если бы мне это надо было, я бы сам, прямо сейчас, выбил из него это признание. Но мне нужна правда, чёрт побери!
Его собутыльники – все семеро – на следующий день, были допрошены местными полицейскими. Все, в один голос, говорили одно и то же – что этот «Москвич» пригнали какие-то незнакомые подростки, лет по 14-15, которых они ранее не видели. Не местные – это уж точно.
Значит, Попов или кто-то из его сообщников, решил воспользоваться услугами «молодой гвардии». Как это делали Остап Бендер и Аркадий Гайдар. Но почему же тогда эти огольцы пригнали этот «Москвич» именно в тот двор? Если предположить, что в поисках подобной компании, они рыскали по окрестностям, то их бы наверняка задержали – ведущая себя столь подозрительно машина, да ещё красный «Москвич», да ещё и с таким номером – сразу бы привлёк внимание. А так как подвиги этого «Москвича» уже известны всей стране, благодаря нашим славным журналистам, то первый же, кто увидел «Москвич», сразу позвонил бы в полицию. Отсюда вывод – «пунктом доставки» был именно этот двор. Именно туда и должны были пригнать этот «Москвич». Но эти подростки, конечно же, всего не знали. Зато знал тот, кто их послал.
А раз он знал и тот двор, и его климат, и сам тот контингент – стало быть, у Попова и Корниенко есть некие общие знакомые. С подачи которых и были подписаны на сей трюк некие малолетние шалопаи – может, наркоманы, а может, просто бродяги, прибывшие в столицу в поисках счастья откуда-нибудь с Северо-Востока. И цель этой операции более чем банальна – запутать следствие. Что и получилось у них, причём весьма успешно – вместо того, чтобы работать по Попову, я сижу тут и разбираюсь с Корниенко.
Естественно, внешности этих шалопаев никто, даже приблизительно, описать не мог. Что и неудивительно – все сотрапезники Корниенко были ничуть не трезвее его самого.
Когда я встречался с Корниенко во второй раз, я решил проработать именно этот вариант – что он говорит правду, и, следовательно, ему этих подростков прислали. Сделать это мог кто-то из знакомых – либо его самого, либо его «компаньонов». Пусть даже это знакомство и было шапочным.
-Ещё раз, и по порядку – начал я. – Где ты угнал автомобиль, на котором был задержан?
-Я уже сказал – набычился тот. – Его пригнали к нам во двор какие-то малолетки. Пригнали и бросили, прямо заведённым. Я его не угонял.
-Что ещё за малолетки? Кто такие? – я не стал заострять внимание на таких юридических тонкостях, как использование заведомо чужого транспортного средства без разрешения владельца, вдобавок ещё и без прав и в пьяном виде. Раз он считает, что это не угон, то пусть так и будет. То есть, если некто угонит машину и даст мне покататься, значит, я не виноват. Оригинальный ход мыслей. Только я не за этим здесь сижу, чтобы проводить разъяснительную работу Корниенко. Такому, как он, что-то объяснять, или учить – всё равно, что слепому фонарём дорогу светить.
-Не знаю – раздражённо буркнул Корниенко. – Во всяком случае, не из нашего района. У себя в районе я всех в лицо знаю.
-Значит, говоришь, на лица у тебя память хорошая – я перевёл разговор. – Прекрасно. Сейчас я покажу тебе некоторые фотографии. Вот это кто?
Начал с Попова. Затем – Феоктистов, Беспалов, Лаптев, Можаев, Шувалов, Иванцов, Жмерин – на всё следовал один ответ: не знаю.
-Дурья твоя башка! – рассердился я. – Напряги свою единственную извилину! Тебя же подставить хотят. Списать на тебя все свои подвиги. И этот кто-то, который тебя знает, иначе ж как этот чёртовый «Москвич» не где-то, а в твоём дворе очутился? Или что, ты хочешь загреметь по всем статьям? И в первую очередь, за убийство младенца?
Но всё равно Корниенко никого не признавал. И вдруг…
-А вот эту шмару я раньше видел! – заявил он, указывая пальцем на фотографию Марины Романовой.
-И где же вы виделись? – беспристрастно-скептическим тоном спросил я.
Тот наморщился, и по лбу проступили две извилины. Очевидно, столько же у него находилось и в мозгу, и в данный момент они усиленно напрягались, дабы переварить мой вопрос. Вроде бы все буквы знакомы, а что бы эти слова значили…
-Да там, на Нису, возле остановки, был кабак с бильярдной. Она там часто шлялась. У ней хахаль где-то рядом жил.
-Кто именно, как его звали? – спросил я. Пусть уж дальше напрягает свои две извилины.
-Не помню, кто её хахаль был, кто-то из молодых. Сейчас, наверно, уже где-то за двадцать. Давно это было, лет пять назад. Теперь там уже и бильярдной-то нет. А эта дура как придёт, так нажрётся, всем подряд на шею липнет. Да я сам её трахал! Хоть и малолетка, а такая подстилка прожжённая…
-И всё-таки будет лучше, если ты вспомнишь, кто был её хахаль. Потому что это огромная разница – пойдёшь ты за одну бабулю, или за всё сразу.
Меня и самого заинтересовал этот «Маринкин бывший хахаль». Об этом таинственном субъекте я уже слышал и от Мурата, и от Лидии Романовой – матери Марины. Настораживало ещё и то, что эта Лидия в разговоре с Володей Субботиным упоминала про какого-то «прохиндея Мишку», у которого был жёлтый «Москвич». Но ведь, со слов Иванцова, и у Феоктистова был жёлтый «Москвич»! И инцидент с Романовой у него произошёл не из-за чего-нибудь – как раз из-за жёлтого «Москвича»! Но и здесь выходит определённая нестыковка. Феоктистова не признал никто из семьи Романовых, более того, никому из них он ничем не напоминает того «прохиндея». Даже близко не похож, как одиозно заявила сама Лидия Романова. Корниенко тоже не признал Феоктистова, а что до истории, поведанной Иванцовым, то вряд ли найдётся другой такой же идиот, чтобы её подтвердить.
Поэтому, насчёт этого хахаля, я решил всё-таки проведать у Лидии Романовой. А чтобы она не пудрила мне мозги своими всякими «не знаю» и «не помню», я решил применить одну бесхитростную зацепку.
Для меня и раньше не было секретом, чем промышляют её дебильные дочки. Просто по долгу службы, меня это не касалось. Я и сейчас не горел желанием мараться в этом дерьме, но теперь уже возникла необходимость - заставить эту старую, тупую и циничную мерзавку говорить.
Для этого мне вновь понадобился Феликс. Хоть он и прокололся насчет Феоктистова, на сей раз, предстояла задача куда проще. Ему предстояло «выцепить» сестёр Романовых – Свету, Оксану, Наташу или Кристину, а желательно, всех сразу, или хотя бы двух-трёх. Сперва выследить, а потом сдать мне их с поличным. Тогда мне уже будет, что предъявить этой Романовой, в ответ на её эти «не знаю». Быстро вспомнит всех, с кем спала её дочка. И перечислит мне всех поимённо, с указанием размера противогаза.
Корниенко так и оставался сидеть в арестантском доме. Уж пока ведётся следствие, и я не получу дальнейшие зацепки – предпочтительнее, чтоб он находился под рукой, во избежание излишней траты времени. Потому что, если я сразу заключу, что он виновен лишь в одном эпизоде – с Шагаевой, то насчёт всего остального, дело так и не сдвинется с мёртвой точки. А до выяснения дальнейших обстоятельств, он формально оставался подозреваемым в причастности к серии. Да и с точки зрения непосвящённого человека, показания Корниенко о каких-то неведомых подростках, яйца выеденного не стоят, и выглядят не иначе, как нелепой, скороспелой выдумкой.
Я нарочно не вызывал ни Попова, ни Борисова, хоть даже сам шеф говорил о необходимости проведения очной ставки. Я же отлично понимал, что такой шаг приведёт к фабрикованию доказательств вины Корниенко, и все подвиги красного «Москвича» свалят на него, после чего подвиги будут продолжаться, только уже без «Москвича», а сами эти «крюгеры» останутся свободны и безнаказанны. И для меня, человека, посвятившего всю свою жизнь Закону, и людям – простым мирным людям, уважающим и соблюдающим Закон, который, в свою очередь, защищает их (ибо кто ещё стоит на страже мира, добра и справедливости? Только Закон!) – подобный результат был бы равносилен позорной капитуляции. Значит, я не юрист, если позволяю так измываться над Законом! Значит, я не мужчина, если не в состоянии доказать свою правоту. Значит, вся моя жизнь прожита зря, если я не способен делать свою работу, которой отдал всю свою жизнь. Значит, я не Пётр Козлов, чёрт возьми, а жалкий неудачник, занимавший всю жизнь чужое место, и мнивший себя профессионалом. Потому что на службе у Закона дилетантам не место, так же как и в хирургии – каждая ошибка может стоить жизни, а то и не одной.
Вспомнилось громкое дело Андрея Чикатило – как по обвинению в его мерзких преступлениях, были расстреляны десятки людей, были сломаны сотни и тысячи жизней. А кровожадный мародёр продолжал убивать, и список жертв неуклонно рос. Вот что такое - дилетанты на страже Закона.
Я не имею права допустить подобного. Не имею права на ошибку. И ничто не послужит мне оправданием – ни ссылки на обстоятельства, ни всякие афоризмы, типа «человеку свойственно ошибаться». Я должен добиться правды, пусть даже ценой собственной жизни. Пусть даже Попов и Третьяков, как угодно воздействуют на моего шефа, на прокурора, да хоть на самое высокое начальство, хоть на КаПо, на управление собственной безопасности – устраивают мне отстранение от дела, отставку – я или умру, или найду убийцу любой ценой. Убийцу, или убийц. И вот тогда Попов заговорит.
Нитью, ведущей к разгадке, мне виделась вот эта связь: Корниенко-Романова. Ведь именно Марина Романова положила начало списку жертв красного «Москвича». Её, впрочем, мог убрать даже Феоктистов, если учесть инцидент с Иванцовым. Но ведь и тот инцидент не мог вырасти на пустом месте. Почему Романова оказалась именно в этом месте, и била именно этот «Москвич»? Да и Феоктистов ли то был вообще? В довершение всего, на имя Феоктистова Михаила Порфирьевича, 1974 г.р. за всю его жизнь, был зарегистрирован один-единственный автомобиль – красный «Москвич-2140», номерной знак 873FOO, приобретён им 4 августа 1997 года, прежним хозяином числился некто Арсеньев.
Я уже принял решение больше не миндальничать с Феоктистовым, и как следует «прижать» его тем, что мне стало о нём известно с лёгкой руки (вернее – с лёгкого языка) Иванцова. Только как бы не оказалось поздно. Феоктистов как в воду канул. Если он действительно «вышел из игры» вслед за Лаптевым, то это осложняет дело. Потому что одних россказней Иванцова недостаточно, даже для выяснения обстоятельств гибели Марины Романовой. Эх, Феликс, Феликс…
От Феликса поступил звонок через несколько дней, уже в двадцатых числах июля. Он умудрился «снять» сразу троих сестёр Романовых – Оксану, Наташу и Кристину. При этом он заснял их на видеокамеру – и звук, и анимацию.
-Короче, Петь, материал наглядный. Мамаше там хватит на всю катушку. Все к тому же утверждают, что часть дохода отдают маме, и что мама вполне довольна.
Я невольно содрогнулся, почувствовав омерзение, тошнотой подходящее к горлу. Чем хороши были советские времена – такую маму давно бы уже «сослали без права переписки», то бишь, расстреляли. Да я и сам, не моргнув глазом, отправил бы её на электрический стул.
-Ладно, чекист, не ходи вкруг и около – давай встретимся, там и разберёмся. Коротко и ясно – из рук в руки. Ты где?
-Я в Мыйгу-посёлке, мы тут на канале отдохнули, поговорили по душам. У них ещё и наркота с собой на кармане.
-Вот что, гений разведки. Езжай в аэропорт, и без лишних слов. Я буду там через десять минут. Ну, может, через пятнадцать.
«Хорошо ещё, звонок застал меня на работе, а не у Анюты» - подумал я. В последнее время я стал что-то сдавать, и она не могла этого не замечать, не чувствовать – что этот «Москвич» убивает меня, медленно, но верно. Я же, как впрочем, любой мужчина, старался оберегать её. Чтоб она меньше за меня переживала. Не хотелось посвящать её в подробности, подпускать её к этой жуткой реальности, волей-неволей выливая ей на голову ушат мерзости – убийства, наркотики, семья Романовых… Я ничего ей не рассказывал о своих мытарствах вокруг и около этого дела, ограничиваясь лишь общими фразами. И всё же я видел, с какой тревогой и болью она каждый раз провожает меня на работу, как ей становится не по себе, если я задерживаюсь, и со мной нет связи. Если я после работы еду не к ней, а сразу домой – ввиду необходимости применить свой арсенал сыщика, а то и просто побыть одному. Она не должна видеть меня таким, каким я порой бываю. И тогда я лишь звоню, и говорю ей: всё в порядке. Не тревожься, милая, отдыхай. Со мной ничего не случилось. Просто такова моя работа. И она не будет ни ругаться, ни упрекать меня ни в чём, ведь она прекрасно понимает, что для меня моя работа – это моя жизнь, а моя жизнь – это моя работа. Лишь вздохнёт, и скажет, улыбаясь сквозь слёзы: «Дай Бог тебе силы и терпения, да убережет он тебя от напастей. И пусть тебе улыбнётся удача. Я люблю и жду тебя. Я в тебя верю, ты своего добьёшься. До встречи…»
Итак, звонок Феликса застал меня на работе. Я взял с собой Володю Субботина, и мы отправились на «Форде» в аэропорт. Старенькая красная БМВ Феликса стояла на стоянке, рядом как раз было свободное место. Туда я и припарковался.
Я увидел, как обомлел Феликс, когда Володя вышел из моего «Форда» в полицейской форме, с оружием на поясе, и, взяв с пояса пистолет, рванул на себя дверь БМВ.
-Полиция! Все арестованы! Без глупостей! Вы, сестрички Романовы, по одной – из машины в машину! Так, выходи ты. Не вздумай бежать, прострелю ноги! Следующая!
Не прошло и полминуты, как я уже возвращался на работу. Ошарашенные девчонки сидели сзади, а Володя ехал позади меня в машине Феликса. Надо было забрать у него материал, и заплатить за работу. Хотя, думал я, не мешало бы с него самого «содрать» за «неустойку» с Мишей Феоктистовым, но я не воспринимал этой мысли всерьёз. Феликс – не я. Ему дозволено ошибаться.
У себя, на Лубянке, я закрыл своих «арестованных» в пустом кабинете, где кроме стола и трёх стульев, ничего не было.
-Так – строго сказал я. – Сами сдадитесь, или будет обыск по форме, с изъятием?
Девчонки были в шоке. Похоже, их мучило состояние похмелья – алкогольного ли, наркотического или токсического, а, скорее – всего сразу. Всё же они добровольно сдали – початую бутылку водки, склянку с вонючей жидкостью, спичечный коробок с анашой, несколько разноцветных таблеток, завёрнутых в обрывок газеты, два шприца и пачку контрабандных сигарет «Бонд».
-Никакие мы не проститутки! Мы ездили в гости к подруге, возвращались пешком домой. Тут остановилась эта красная машина, и этот дядя предложил нас подвезти. Мы сели в машину, и он начал нам предлагать. Хотите выпить? Хотите покурить? Вот это всё он нам дал. А мы боялись отказаться, а вдруг он педофил или маньяк какой-нибудь? Дяденька, отпустите нас, мы ни в чём не виноваты. Это всё дядя…
-Сидите здесь, и молчите. Я сам разберусь с вашим дядей. И чтоб ни звука! А то в тюрьму пойдёте.
-А здесь курить можно? – робко и почти неслышно, спросила самая младшая, Кристина, маленькая, худенькая, угловатая девочка. В свои двенадцать, она не умеет даже толком читать, но зато знает толк в «быстром оральном сексе» - в подъезде, на улице, в общественной уборной, в машине – одним словом, где угодно. Я посмотрел на неё – Господи, да это же наивное, неразумное дитя, не видевшее никакой жизни, кроме этой, и усвоившее на всю жизнь лишь один урок. Что все мужчины – похотливые самцы и извращенцы, и, чтобы выжить, нужно уметь этим пользоваться. Что она уже и делает, и довольно успешно. И уж после этого всего, она никогда не станет нормальной, полноценной женщиной. Никогда!
Я посмотрел на этих сопливых девчонок, и подумал: они – всего-навсего жалкие, беззащитные пешки, в этой мерзкой, чужой игре. У них попросту нет выбора, да и не было его никогда. Не было иной жизни, кроме этой. Что дома, что во дворе, что в интернате, что на улице. Мне стало их действительно жаль, да вдобавок я счёл бесполезным читать им лекции о вреде курения. Поэтому я ответил:
-Можно. Только окурки прошу в урну.
Я вернулся в свой кабинет. Через несколько минут пришёл Володя Субботин.
-Вот кассета видео, вот диктофон. Тут тоже кое-что интересное найдётся. Феликс говорит…
-Материалы сами за себя скажут – устало, но довольно твёрдо возразил я, по-прежнему внутри досадуя на Феликса. – Вот тебе бумага – ордер на арест. Привези мне ихнюю мамашу. Мне эта загнанная домохозяйка и мать-героиня, уже вот где сидит.
-Конечно, я её привезу, но она-то при чём? Ладно, с дочками там. Это пускай молодёжная полиция разбирается, но к «Москвичу» она какое отношение имеет? Какой смысл топтаться на месте?
-Знаешь что, Володя? – урезонил я его. – Чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала. А ещё точнее – я исправляю сейчас твои ошибки. Работа с Лидией Романовой была поручена тебе. Ты не узнал ничего. Ни того, кто заходил за её дочерью в последний день её жизни. А это был, ни много ни мало, сам Попов. Ни того, кто её бывший хахаль. А это, видится мне, и есть убийца. Я не в упрёк тебе, Володя, просто мотай на ус. В нашей работе нельзя упускать ничего. Всё надо раскладывать, разжёвывать, чтоб всё было ясно, понятно, обосновано и доказано. Чтоб не теряться в догадках из пустого места, и не винить невиновного. Каждая мелочь – звено цепи, и лишь целостно, цепь есть цепь, связующая всю нашу работу, и приковывающая виновников к ответственности. Так что учись, Володя – я смягчился. – Работу нужно любить, и принимать её такой, как она есть. Главное для нас – последовательность, конкретность и терпение. А Джеймс Бонд и Майк Хаммер бывают только в кино. А мы – не супермены, которые всех разоблачают и побеждают. Мы одновременно психиатры, ассенизаторы и счётные машины. И если ты не любишь эти мелочи, если тебе это не по душе – лучше поменяй работу.
-Извини, Петя. Просто надоела мне вся эта возня со всеми этими недоумками. И на нас все уже смотрят…
-Смотрят, Володя, не на тебя, а на меня. А толку не от недоумков нету, а от тех вопросов, которые мы им задаём. Чтобы получить нужный ответ, надо задать соответствующий вопрос. Если ты хочешь знать, можно ли сегодня купаться в Финском заливе, надо так и спрашивать. А не «какая сегодня погода». Тебе и скажут: плохая; потому что тот, кого ты спросишь, не переносит жару, зато обожает метель и вьюгу.
-Ладно, Петя – сконфузился Володя. – Спасибо за советы, приму к сведению, постараюсь овладеть… Поехал я тогда за этой старой дурой. Ух, как её вспомню – так тошно становится…
Не прошло и часа, как он вернулся, привезя с собой эту «старую дуру», да ещё и в наручниках. Её лицо пылало гневом и возмущением.
-Что вам всем от меня надо? – процедила она. – В конце концов, ничем противозаконным…
-Хватит притворяться дурой, Лидия Захаровна! – зло перебил её я, с не меньшим, чем у неё самой, негодованием. – Все ваши похождения нам уже давным-давно известны. Например, тот факт, что ещё пять лет тому назад, вы своей вот этой деятельностью, затронули сферу интересов одного, скажем так, бизнесмена, по прозвищу Чингисхан. И из-за этого, вы остались без квартиры, и с тех пор так и живёте без прописки по разным временным адресам. Благодаря вашим обиваниям порогов - в соцобесе, в комиссии по делам несовершеннолетних, в психиатрическом диспансере, и ещё чёрт знает, где. Сегодня ваша лавочка накрылась алюминиевым тазиком. Ваши дети взяты с поличным.
Она пыталась что-то в ответ возразить, но я не дал ей и рта раскрыть:
-Можете сколько угодно обелять себя, показывать кипы справок, что Ваши дочери дебильные, и за себя не отвечают, и что никакие они не проститутки, просто дурака валяют, да приключений ищут. Только теперь Вас уже ничего не спасёт. Давайте вместе посмотрим кассету.
Я включил видеомагнитофон. На экране появился мужчина в одних плавках – лица его не было видно, но я знал, что это был Феликс. Вокруг него суетились все три лихие сестрички – быстро раздевались.
-Ты хочешь нас сразу, или по очереди? Мы всё умеем! – хвасталась одна из них.
-Что – и ты тоже трахаешься? – спросил Феликс изменённым голосом у Кристины.
-Нет, я ещё целка. Я только в рот беру, но тебе никто так не сделает. Все говорят, что я лучше всех. А если хочешь меня трахнуть, то давай штуку. Я свою целочку дешевле не сломаю.
Далее на экране следовала весьма пикантная, и гнусная, по своей сущности, сцена. Мужчина (его лица так и не видно) сидит, полулёжа, а две юные «жрицы любви» ублажают его одновременно справа и слева – ласкают руками и лижут ему то соски, то подмышки. В нижней части экрана мелькает обесцвеченная макушка двенадцатилетней Кристины с косичкой. И хоть крупным планом не снято, чем именно она занята, но по этому поводу, вопросов не возникнет ни у одного зрителя. Причём заметно, что для этих детей, такое времяпрепровождение явно не в диковинку – настолько привычно и «отработано» шуровали обе сестрички, да и макушка третьей двигалась ритмично, и отнюдь не робко.
Меня, однако, мало занимала эта мерзость. У меня эта «чернуха» вызвала несколько иные ассоциации – с 89-м годом, когда я был одним из руководителей крупной совместной операции – КГБ, а также союзных МВД и прокуратуры. Операция сия так и называлась – «Казанский вокзал», и заключалась в поимке разветвлённой преступной группировки, занимавшейся незаконным вывозом маленьких девочек (а иногда и мальчиков) за границу, с целью продажи их в частные бордели. В основном - в Тайланд, где спрос на русских девочек был необычайно высок. Маленькие азиатки были уже не новы сытым похотливым секс-туристам, жаждущим какой-нибудь неопробованной пикантной «клубнички». А также - в «нефтяные» и «банановые» страны Арабского Востока и Африки. Одной из крупнейших «перевалочно-сортировочных станций» у этой шайки, был пресловутый Казанский вокзал. Даже для тех, кто не бывал в Москве, и знает о Казанском вокзале лишь понаслышке, не будет открытием Америки, что именно этот гигантский муравейник, как магнит, во все времена притягивал к себе - воров, жуликов и бродяг, всех мастей и всякого разлива, что ярко отразилось даже в народном фольклоре. А легендарные проходные дворы за вокзалом есть нечто сродни парижскому Двору Чудес, о котором с таким мастерством писал ещё Гюго, да и супруги Голон тоже воспели его в своей «Анжелике». Вот именно там, торговцы «живым товаром» и охотились за своими жертвами. Чаще всего таковыми становились маленькие бродяжки, бежавшие из интернатов, или от родителей-алкоголиков, со всех концов необъятного Союза, и оседавшие, как болотный ил, на Казанском. Грязные, нечистоплотные дельцы не брезговали ничем – они не только превращали этих детей в рабов и наркоманов, но ещё и снимали «домашнее видео» с их участием, которое отправлялось «по почте» потенциальным покупателям, да и не только им. Даже в просвещённой и прогрессивной Европе – в Германии, Голландии, Италии – был спрос на этих девочек. Их, конечно, не покупали вживую – риск был слишком велик; но зато на эти фильмы заказов была масса, так что в клиентах эти отморозки недостатка не испытывали. Я до сих пор вспоминаю эти облавы на Казанском вокзале, эти обыски и допросы тех, кто непосредственно «работал» с этими несчастными детьми, и каждый раз содрогаюсь от воспоминаний о кадрах, запечатлевавших их «за работой». Допросы велись, что называется, с пристрастием, к бандитам применялись самые жёсткие меры, по сравнению с которыми даже пресс-хаты в Новочеркасске, казались пионерскими лагерями. Но они упорно молчали, брали всё на себя, или списывали на подставных лиц. Один, наконец, не выдержал, раскрыл рот. В тот же день его не стало, но всё же его признания пролили свет на многие тайны. Правда, после этого, политика высшего руководства резко изменила курс – дело стали стараться «замять», потому как от Казанского вокзала дороги вели не иначе как в Кремль, а также и на Петровку, и на Лубянку, и на Огарева. В конце концов, вину за организацию этого преступного бизнеса, взял на себя небезызвестный Филатов – авторитетный московский бандит «новой формации» (то есть, не принадлежавший к когорте «воров в законе» и их приближённых). На письменном столе у него на даче – под которым обнаружили тело застрелившегося Филатова – обнаружили длинное письмо с признаниями. В нём подробно описывалось – кто и как вербовал девочек, куда их поставляли, как организовывалась переправка, кому подчинялись непосредственные исполнители. Клиентов, согласно письму, находил сам Филатов, его же люди оказывали воздействие на чиновников различного уровня, ответственных за перевоз товара, и любое отступление от установленных им правил каралось смертью. И, хоть признания Филатова далеко не всем казались полностью соответствующими действительности, но всё же официальной версией была признана именно эта, и нас всех уже «сверху» поздравляли с успешным завершением операции, тем самым убеждая поставить на этом точку.
Теперь же я наблюдал за матерью этих девочек, за её реакцией на эти кадры, напоминающие самое что ни на есть «жёсткое порно». Из той же серии, что и на Казанском вокзале. Но вид Романовой выражал лишь недоумение. Как будто для неё подобные проявления совершенно в порядке вещей, по принципу «что естественно, то не безобразно», и непонятно лишь одно: она сама-то тут при чём?
-Что Вы мне на это скажете, Лидия Захаровна? – спросил я, в упор глядя этой мерзавке прямо в глаза.
-Кто этот мужчина? Я подам заявление – сразу сориентировалась она. – Мои девочки не могли сами таким заниматься. Их могли только заставить.
-Насчёт этого, они сейчас сами признаются – сказал я, подавив в себе порыв злости, и нажал на кнопку перемотки. Смотреть эту похабщину у меня не было никакого желания, эта кассета интересовала меня именно следующим диалогом.
-… двойной тариф – раздался из динамиков девичий голос. – Только перед этим, мне надо вмазаться, а то я так стесняюсь.
-Без проблем – ответил Феликс, таким же изменённым голосом. – С этим вы хорошо сегодня заработаете. Богатыми станете! Куда вы деньги-то деваете? Пропиваете всё?
-Половину маме отдаём, а остальное – на кайф – бойко ответила одна из девчонок.
-Если бы не мы – подхватила другая – мамаша бы, уже давно сдохла, где-нибудь в подворотне.
Я выключил видео.
-Ну что, Лидия Захаровна, дальше будем смотреть, или как? Они только что сами признались, кто их вдохновляет на этот… - я осёкся: уж больно хотелось матюгнуться – приработок.
-Это просто бред! Мои дочери – умственно отсталые… - понеслась было Романова, но я резко её перебил:
-Замолчите! Я не верю вашим бессмысленным оправданиям! Всё это ложь! Зато я знаю, что с вами по соседству жила некая Валерия Фёдоровна Полуэктова, она же Виолетта. Проститутка, воровка и содержательница притона, ранее судима. Ей Вы и отдали на воспитание своих дочек. Сначала – Марину, потом, вслед за ней – и всех остальных. Которые неоднократно задерживались полицией - при облавах на притон, находившийся на квартире Полуэктовой. В 93-м году у вас был уже семейный бизнес, поставленный на широкую ногу. Вашей младшей дочери, Кристине, было всего шесть лет. Она совершенно не умела ни читать, ни писать, но зато уже прекрасно умела делать то, что вы только что видели. Но Вы ещё не учли тогда некоторых обстоятельств. Например, того, что у полиции тоже есть архивы, есть картотека и есть компьютер. Или вышеупомянутого Чингисхана, который контролировал всю сферу, в которую вы сунулись со своим уставом. Только зачем я буду Вам разжёвывать то, что Вы и так знаете, на своей собственной шкуре. Завтра Вы мне сами всё расскажете, а теперь… Володя, отведи её в камеру!
На следующий день как раз намечался допрос и очная ставка Романовой с Корниенко.
В камере, куда поместили Романову, не имевшую доселе никакого представления, даже об «обезьяннике», не говоря уже о тюрьме - сидели воровки, мошенницы, и вообще, образно выражаясь, бабы «тёртые». Вдобавок, они прекрасно знали, за что к ним угодила их новая соседка. Так что ночь Лидия Захаровна провела незабываемую. Утром, когда я её вызвал, она являла собой жалкое зрелище, напоминая побитую, шелудивую, бездомную дворнягу. Измученная, издёрганная, избитая; выдранные клочья волос, огромные синяки на скулах и под глазами, следы запёкшейся крови под носом и на подбородке.
-Доброе утро, Лидия Захаровна – беспристрастным тоном сказал я. Как ни в чём не бывало. Всё идёт пока так, как и должно идти. Она провела в «казённом доме» всего одну ночь, и уже преисполнена ожиданием «продолжения банкета», что и повергает её в панику.
-Здрассте – коротко бросила она, глядя куда-то в сторону, как будто это я был единственным виновником её сегодняшних злоключений.
-Обижаться и надувать губы здесь бессмысленно. Мы не играем в детский сад. Рано или поздно, ваши игры должны были кончиться. Вы уже не девочка, должны были знать, на что идёте, и чем рискуете.
-Вы будете читать мне мораль? – огрызнулась Романова.
-А Вам невтерпёж обратно в камеру?
Она в ответ сморщила брезгливую гримасу, и досадливо махнула рукой. Мол, ладно, валяйте, раз вам так это надо.
-Вообще-то я Вас вызвал не затем, чтобы говорить, а затем, чтобы послушать. А говорить будете Вы. Итак, по порядку. Начнём с Вашей старшей дочери, Марины. О ней и поговорим.
-А что о ней говорить? Её всё равно уже нет, и…
-Здесь я решаю, о чём говорить – я несколько повысил голос. – Значит, говорить мы будем о Марине. Поскольку тот эпизод, по которому Вы были задержаны с поличным, не относится к моей компетенции, а в ведении молодёжной полиции. А я, насколько Вам известно, расследую убийство Вашей дочери. Поэтому, от нашего с Вами разговора зависит: будете Вы платить штраф за безобразие, которое мы видели на конфискованной кассете, или же Вас ждёт то, о чём предупреждали Вас сокамерницы.
-Значит, Марину всё-таки убили? – как бы нехотя выдавила она.
-Да – я выдержал небольшую паузу. – Её убили. И вина за это лежит, в том числе, и на Вас. Давайте, хватит лирических отступлений, и перейдём к делу. Я слушаю Вас внимательно.
-Ну… а что именно Вас интересует? – измученным голосом, недоумённо спросила она.
-Меня интересует Марина. Кем она была, как жила. Чем занималась, с кем общалась. Кавалеры её. И, чем подробнее, тем лучше.
-Ну что, Маринка у меня с детства такая… - она запнулась.
Я не стал встревать, делая скидку на то, что моя собеседница всё же весьма недалёкая особа, и поэтому туго соображает. Она постоянно запиналась, при этом вертела головой, теребила пальцами одежду. Без конца употребляла разные слова-паразиты: «типа», «вроде», «как бы», «это самое», в мыслях и в словах путалась, и затруднялась вообще сказать что-либо вразумительное.
-Упрямая, в общем, ну, капризная. Как чуть что не по её, так война и кровь. Ну, я не в прямом, так, это самое… Крики, слёзы, истерики, топанье ногами. Игрушки, посуду, всё била. Чего ей не скажи, всё наоборот. С младшими детьми обращалась грубо, била их. Ну, они когда ещё маленькими были. Я на работе, отец вообще неизвестно где, они дома одни. Ну, а дети у меня, сами видите, все в отца – вон, какие худющие, костьми гремят. А Маринка рослая, здоровая, она их всех… Ну, характером, понятно – и они теперь такими же стали. Вон, с любой поговорите, скажите что-нибудь – на всё один ответ. Но в детстве всё равно Маринку слушались…
-Вот что, меня сейчас остальные не интересуют. Когда мне нужно будет, я сам спрошу. Продолжайте о Марине. Только конкретно, а не так, общими фразами.
-Ну, что конкретнее? Никого я к Лерке не приводила. Маринка сама к ней шляться стала. У Лерки сын был, вроде Ленкиных или Светкиных лет, Толик его звали. Да вообще, туда ходили все, кому не лень. А чем они там занимались, я не знаю. Потом только узнала, когда до милиции дошло. Маринка ж у меня рано повзрослела…
-Что Вы под этим подразумеваете? – спросил я, потому что, с моей точки зрения, Марина Романова до последних дней своих оставалась избалованным ребёнком, неспособным нести какую-либо ответственность, и нуждалась в опёке и надзоре.
-Ну, у неё это рано всё сформировалось, это самое, ну, созрело, как бы это сказать…
Я тихо хмыкнул. Меня попросту раздражает тот стереотип, что половая жизнь является каким-то критерием взрослости. Что там у неё созрело? Что чувствует во время «работы» любая проститутка, даже взрослая, не говоря уже о малолетних? Скорее бы всё кончилось, чтобы взять свои деньги, и убраться восвояси…
-Прямо сказать. Не надо говорить загадками.
-Вообще-то, если прямо… Она рано начала жить, ну, как сказать… С парнями, короче. Как раз тогда, в 91-м, она пришла домой и принесла тысячу рублей. Вы знаете, какие это были деньги?
-И Вы, конечно же, взяли деньги.
-Взяла, конечно, у нас тогда такие проблемы были. Я же не знала, откуда они у неё, она говорила – мороженым в Пирита торговала. Это потом уже пошло-поехало, когда они стали с этой Леркой, по барам, всяких пьяных мужиков цеплять. Типа, мама с дочкой. Я уже гораздо позже узнала, что эту тысячу ей за целку дали, и что они с Леркой ходили, мужиков поили да обчищали.
-Однако она приносила деньги домой, и Вы весьма охотно их брали.
-Ну что, я думала, она и вправду работает. Что, мы живём бедно, детей шестеро, я и думала – девочка повзрослела, работает…
-Вот что, Лидия Захаровна! Мне надоело слушать Ваши сказки о том, как Вы ничего не знали, не ведали, и о том, как она рано повзрослела. Я больше не желаю слышать эти словосочетания. Это Вы постарайтесь втолковать своим соседкам по камере.
-Ну что, если так оно и было! – возмутилась Романова. – Деньги домой приносила. Потом у неё мальчик появился. Вроде долго они встречались….
-Вот, её мальчики меня как раз и интересуют. Скажите, она всегда жила дома?
-Ну, почти всегда.
-Почти – это как понять? То есть, она уходила к знакомым, и задерживалась там на неделю, а то и на месяц?
-Ну, бывало такое. У подруги какой-нибудь, или у парня…
-Теперь назовите мне этих парней и подруг.
-Ну, Егор, например, кто ещё… Я уже толком и не помню.
-А Вы вспомните. Это всё-таки в Ваших интересах.
Я снял трубку внутреннего телефона, и сказал:
-Приведите сюда Корниенко.
-Не знаю я никакого Корниенко – ни к селу, ни к городу, сказала Романова.
-Вас сейчас не спрашивают – сухо ответил я.
Вскоре привели Корниенко. Тот кто его сопровождал, кивком головы спросил – как насчёт наручников.
-Можешь снять – сказал я, и повернул голову в сторону двери, чтобы тот удалился.
Когда дверь за ним закрылась, я сказал:
-Садись – это было адресовано Корниенко. – Что, приступим. Итак, вопрос первый. Знакомы ли вы друг с другом, встречались ли ранее, и если да, то где, когда, и при каких обстоятельствах.
Оба единогласно подтвердили, что видят друг друга впервые.
-Тогда представьтесь друг другу, и скажите, какие обстоятельства вас связывали вот с этой девушкой – я выложил на стол фотографию Марины Романовой.
-Я Романова Лидия Захаровна – она замолчала, затем, ощутив мой пристальный взгляд в упор, нехотя выжала из себя: - Мать Марины.
-Корниенко – еле слышно проговорил тот.
-Так вот, Корниенко, я задал вопрос: где, когда, и при каких обстоятельствах Вы общались с этой девушкой.
-Да я уже говорил: она ходила в бильярдную на Нису.
-Когда это было? Что она там делала? Как она там оказалась? Почему я должен вытягивать из вас каждое слово?
-Когда было… - проворчал тот. – Давно было! Лет пять назад, ну, может, четыре. Антон уже на свободе был.
-Кто такой Антон?
-Антон мой брат – пояснил Корниенко. – А что она там делала… Что ей там ещё делать? Водку жрала, и клеилась ко всем. Эта мокрощёлка, как её там…
-Вообще-то эту девушку, какова бы она не была, зовут Марина Романова, а свой жаргон оставь для камеры – строго сказал я. – Продолжай, Корниенко.
-А что продолжать? – Корниенко таращил на меня тупые, удивленные глаза.
-Всё, что ты о ней знаешь – я опять непроизвольно перешёл на «ты». – Что она вообще делала у вас в районе.
-Ну, жила она там, у пацана одного молодого – нехотя ответил Корниенко, так и не понимая, чего вообще от него хотят.
-А вот для этого как раз, я и собрал вас здесь вместе. Мне нужно знать его имя, фамилию и адрес. Это больше касается Вас, Лидия Захаровна. В 94-м или в 95-м году у Вашей дочери был, скажем так, достаточно близкий друг, у которого она жила в районе Копли. Кстати, Ваша дочь была несовершеннолетней, так что Ваше «не знаю» или «не помню», поставит Вас в довольно затруднительное положение. Так, Корниенко. На протяжении какого периода времени, Вы видели эту девушку в своём районе?
-Ну, несколько месяцев – промычал Корниенко.
-А что это был за кавалер? Как его звали, где он жил? Это в интересах вас обоих. От этого зависит твой срок – я кивнул на Корниенко – и Ваша дальнейшая участь.
-Где-то в районе «Минска» жил – ответил Корниенко. – А кто там из них, я не знаю. Мне это всё было до фени.
-Погодите… - занервничала Романова. – «Минск», «Минск»… Карла Маркса… Ах, да. Был такой. Жила она там, у него. Его имени я не помню. Знаю, что отца Иваном звали, и что он сидел.
Корниенко расхохотался.
-Так. Что за маскарад? – я повысил голос.
-Моего отца тоже Иваном зовут, и он сидел! – залихватским тоном заявил Корниенко.
Нашёл, чем хвастаться… Хотя и мой отец тоже до войны оттрубил в ГУЛАГе энное количество лет, откуда в 41-м пошёл на фронт добровольцем. Был контужен, ранен, но всю войну прошёл, даже награды имел. Если честно, я его и не помню – он умер, когда я был совсем маленьким.
-Это говорит о том, что Ваши показания – я посмотрел Романовой в глаза – гроша ломаного не стоят. Может, проводить Вас в камеру? Там будет время вспомнить.
-Ой… - ужаснулась та. – Спросите, вон, у детей. Они там были, знают. По-моему, этого парня Лёшей звали.
Как ни напрягал свою память Корниенко, никакого Лёшу он вспомнить не мог. Тогда я позвонил в приёмник-распределитель, куда отправили вчера троих маленьких искательниц приключений, и попросил к телефону Оксану Романову.
-Так, Ксюша! Скажи мне вот что: кто был этот Маринкин парень, у которого она жила когда-то в Копли? По-моему, Лёша. Я знаю, ты там была.
-Жила она там у Лёшки Бубенца, или Бубенчика. Ну, у него фамилия какая-то такая.
-Хорошо. Сколько лет этому Лёше? И по какому адресу они жили?
-Адрес не знаю, но показать могу. А Лёша года на три старше Маринки.
Я положил трубку.
-Вам что-нибудь говорит Лёша Бубенчик? – обратился я к обоим.
-А-а! – прямо-таки озарился Корниенко. – Бубен! Точно, Бубен! Правда, я его давно уже не видел. Наверное, уехал куда-то. А жил он… На Карла Маркса жил. Где точно, не знаю. Точно, Бубен!
Я снова взял трубку внутреннего телефона, и запросил данные на некоего Алексея Ивановича Б., примерно 1976 года рождения, ранее проживавшего на улице Сыле, бывшая Карла Маркса. И вскоре получил ответ: Бубнов Алексей Иванович, 1975 года рождения, ныне проживающий в общежитии гостиничного типа, на улице Академия. Что касается Бубнова-отца, то он не только ранее судим, но и сейчас находится в местах не столь отдалённых.
-Так значит, Бубнов – проговорил я. – С тобой, Корниенко, пока всё. – Я вновь схватился за аппарат: - Уведите Корниенко!
-А с Вами, Лидия Захаровна, мы ещё продолжим – сказал я, когда дверь моего кабинета закрылась за Корниенко и сопровождающим. – Во-первых, позвольте спросить: почему Вам не запомнилось так даже имя Вашего, образно говоря, зятя, как некоторые подробности из жизни его отца?
-Господи, и эта грязь всплыла! – в отчаянии вплеснула руками Романова: её многолетние старания не выносить сор из избы, в очередной раз перетерпели полный крах. – Когда Маринка жила с этим Лёшей… Ну, в общем, и там был такой же бардак, как у той Лерки. Этот Иван алкоголик. Как напьётся, так с головой вообще в ссоре. Всё время там собирались пьяные компании – и стар, и млад. Маринка и младших туда сманила. Потом рассказывали – что втихаря этого старого козла ублажала. А тот ей за это подарочки. Стибрит что-нибудь, и ей. А Оксанку вы зря об этом спросили – Романова всхлипнула. – Лучше бы Наташку.
-Что Вы этим хотите сказать? – не понял я.
-Что Маринка сдуру и продала Ксюху этому Ивану. Из-за чего весь скандал и получился. Иван сказал Маринке, что он Ксюху хочет. А Маринка её какой-то гадостью споила, да и подвела к нему: на, бери, пока тёпленькая! Потом все перегрызлись. Сначала Ивана во всём обвинили. Потом, в конце концов, Маринка с этим Лёшей разосрались. Лёша – ну, что он? Молодой, ума нет – всё не верил. Ну, что Марина там с его отцом… Насчёт Ксюхи, Иван всё клялся – не помнит, не было ничего такого. Да и Ксюха сама ничего не помнила.
-И когда был этот скандал?
-Сейчас скажу. Ксюхе тогда двенадцать было, значит, в 95-м году, летом.
-Что ж, в 95-м, так в 95-м – вздохнул я. – В полицию заявление было?
-Так я ж сама об этом узнала, только триста лет спустя! – снова пыталась оправдываться Романова.
-Хватит мне тут ломать комедию. Сор из избы – мне эта ваша политика, уже вот, где сидит. Сколько верёвочке ни виться, а конец будет.
После этого я вызвал Володю Субботина.
-Володя, мне нужен один человек. Некто Бубнов Алексей. Доставь мне его сюда, пожалуйста. И желательно, целым и невредимым.
-Хорошо – улыбнулся Володя, поняв мой юмор.
-А что касается Вас, Лидия Захаровна, то теперь меня интересует ещё один Ваш, так сказать, бывший зять.
-Это ещё кто?
-Сразу после убийства Вашей дочери, к Вам приезжал инспектор, которого Вы только что видели. Вы с ним говорили о некоем человеке, которого Вы называли «прохиндеем Мишкой». Вот, этот Ваш «прохиндей» меня и интересует. Кто он такой, что Вы о нём знаете. И заодно, пойдёмте, составим его фоторобот.
Составление фоторобота оказалось задачей не из лёгких. На все варианты Романова отвечала «может быть», «ну, наверное», «я вообще-то не помню», из-за чего приходилось возвращаться, сопоставлять, сравнивать, по много раз менять варианты, и лишь к вечеру портрет был готов.
Бьюсь об заклад, что этого человека я раньше никогда не видел. И всё же, какие-то черты его лица, показались мне удивительно знакомыми. Я стал перебирать в памяти всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело – в провинции, в Москве, в Таллинне – мало ли, этот «прохиндей» может быть, к примеру, чьим-нибудь родственником! Затем я стал машинально перебирать фотографии причастных к делу «Красный «Москвич»». И тут меня ударило. Глаза!
Фоторобот – всё же машина, а не фотоаппарат, и не кисть художника, и не в состоянии выразить человеческий взгляд. Но, даже если брать в расчёт только внешние детали – цвет, разрез, прищур – то у человека на фотороботе были глаза Михаила Феоктистова.
Всё больше параллелей вырисовывается между Феоктистовым и этим «прохиндеем». Жёлтый «Москвич» - да и не только он. У меня создалось впечатление, что эти двое – и в самом деле родственники. Хотя, как бы там не было, у меня были уже некоторые данные на пятого участника пикника – того самого, с которого начался отсчёт злодеяний, совершённых красным «Москвичом». Против того «прохиндея» прямо говорили показания Борисова, и даже косвенно – Попова. Теперь хотя бы узнать, как его зовут…
Я сидел в своём кабинете, и слушал сбивчивый, путанный рассказ Романовой – о том, кем был этот Мишка, и почему он прохиндей. Она вообще говорила не по порядку, постоянно перескакивала с одного на другое, и в её сумбурном потоке слов постоянно повторялась одна и та же тема. Что Марина была якобы от него беременна, а этот прохиндей, вместо того, чтобы жениться, и содержать её и ребёнка, заставил её сделать аборт, и вскоре после этого сделал ноги. При этом, Романова-старшая не знала ни фамилии, ни даже приблизительно, где он живёт. Для неё он был, да так и остался «прохиндеем Мишкой». По-другому она его и не называла.
-Лодырь он, по хозяйству не помогал. Если его заставить – тогда ещё уберёт за собой, или картошку почистит. Ещё и пьяница. Пил запоями, не работал. Его с работы за пьянку выгнали…
-Лидия Захаровна, Вы говорите, он прожил у Вас полгода. Неужели за эти полгода, Вы не узнали никого из его родных, друзей?
-Вот единственное – что друзей он не водил. Пил с ними где-то на стороне. Да друзей тут и Маринкиных хватало. А родня, чего родня… Да нет, Маринка у него дома была. Одно время, даже каждый день к нему домой ездили. Мне же всех не прокормить, а у него и свои родители есть. А где живут, не знаю. Далеко где-то. Не у нас в районе.
Я по крупицам выстраивал из этого бессмысленного набора слов логическую цепочку, делая скидку на предвзятость показаний Романовой – учитывая её неприязнь к человеку, которого она даже имени не знает. Сама по себе история – банальная, житейская, даже пустяковая. Я уже слышал об этом – ещё в день похорон, и не придал никакого значения, с кем ещё путалась в своё время эта полоумная девица. Лишь мысленно пожалел того Мишку, представив, что за жизнь его бы ожидала, поступи он так, как хотела Романова-старшая. Пожалел… Жалость … Хотя постой, постой… Я и в отношении Феоктистова не раз ловил себя на мысли, что мне его жалко. Да что это за наваждение, в конце концов! Ладно, Бог с ним, с этим Феоктистовым, сейчас речь не о нём, хотя факт его исчезновения тоже наводит на нехорошие размышления. Допустим даже, что два Миши – два брата. Двоюродных, единокровных – если даже вспомнить Шекспира, один «законный», второй «побочный». Или, как бы там ни было, слишком уж много у этих Мишек общего. И если оба они – так или иначе – были в команде Попова… Пусть даже Марину Романову убил «прохиндей». Но каковы мотивы? Та нелепая история с беременностью? Абсурд, если, конечно, тот «прохиндей» не душевнобольной, к категории каковых я отношу также и наркоманов, и хронических алкоголиков. Или та же история с Иванцовым. Но там же исход решился в пользу Попова с Феоктистовым; какой смысл был после этого трогать Романову? Ну, а Шувалов? Может быть, объектом «нон грата» был именно он, а Марина была убрана, как свидетель? Мотивом могли быть наркотики… Хотя, кто мне теперь что скажет?
-Какие отношения были между этим Мишей и Егором Шуваловым?
-Откуда я знаю, какие? – тараторила Романова-старшая. – Я в их отношения не лезу, сами разберутся. Вроде никаких. Не ругались, не дрались, во всяком случае, при мне. Но и не дружили. Так, еле терпели друг друга. Может, ревновали?
-Употреблял ли Миша наркотики? – продолжал я, и тут же пояснил: - Вы когда-нибудь видели его в таком состоянии, чтобы можно было предположить, что он находится под воздействием какого-либо препарата?
-Господи, ну, откуда я знаю? Он частенько бывал такой, как «не все дома», может быть, и принимал чего-то. Мне казалось, он пьяный, как свинья, или с похмелья.
-А Вы знаете, что Егор Шувалов был хроническим наркоманом?
-Откуда мне это знать? Они что, мне докладаются, что ли?
Это проклятое «откуда я знаю» уже начинало действовать мне на нервы. Вспомнилась гоголевская Коробочка – «эх ты, дубинноголовая!» - этот афоризм подходил Романовой практически идеально. За день общения с этой «дубинноголовой», я порядком устал, и уже чувствовал себя измотанным, ввиду чего собирался уже отправить её в камеру. Может, проведёт там ещё денёк-другой, так сговорчивей станет. И вдруг в дверь забарабанили костяшками пальцев. Я сразу узнал – такая манера стучаться была только у Володи Субботина.
-Заходи, Володя – сказал я.
В распахнувшуюся дверь сначала вошёл невысокий, субтильный, юноша в старой, застиранной, вылинявшей рубашке и таких же истёртых джинсах. Глаза его бегали по сторонам. Вслед за ним зашёл Володя, и дверь закрылась.
Я заметил у этого юноши на лице выражение удивления – когда он увидел Лидию Романову. Он тихо сказал:
-Здрассьте.
-Представьтесь, пожалуйста. Вы знакомы? – спросил я.
-Бубнов Алексей Иванович – ответил он растерянным голосом. Похоже, он вовсе не понимал, что вообще всё это значит, и зачем он здесь. Затем, посмотрев сначала на Володю, потом на меня, потом на Романову, он вновь повернулся в мою сторону, и скороговоркой заговорил:
-Да, мы знакомы. Это тётя Лида, мать Марины, Светы, Оксаны – я уже всех и не помню…
-Все меня не интересуют. Меня интересует Марина.
Бубнов облегчённо вздохнул.
-Где твой отец-то? – спросила его Романова.
-Какая разница? – огрызнулся тот, брезгливо сощурив глаза, и махнув рукой.
-Вопросы здесь задаю я – сказал я в лицо Романовой. – Не будем тянуть – я снял трубку внутреннего телефона, и распорядился, чтобы привели Корниенко. – Ты, Володя, можешь быть свободен.
В ожидании Корниенко, сидели молча. Молчание становилось тягостным, в особенности - почему-то для Бубнова.
-Итак, начнём – сказал я, когда привели Корниенко, что вызвало ещё большее удивление Бубнова. – Насколько мне известно, Бубнов, вы все здесь друг друга знаете – добавил я, когда Бубнов сказал «Привет!», а Корниенко в ответ лишь кивнул.
-Кардяя я с детства знаю, а тётю Лиду – ну вот, когда с Маринкой жил, если можно так выразиться. Какой там жил! Дурака валял по молодости – брезгливо фыркнул Бубнов.
-Когда вы с ней жили? В какой период, и где?
-Сейчас скажу – поспешно ответил Бубнов. – В 95-м, да, в 95-м. А где – сначала у неё, потом у меня там, на старой квартире. Как раз недалеко от него – он кивнул на Корниенко.
Корниенко молчал. Я думал, как правильно сформулировать вопрос, касающийся того, где и как Марина могла общаться с Корниенко, и кем могли быть их общие знакомые. Но я не должен был задумываться, и поэтому, просто для того, чтобы заполнить паузу, я спросил:
-Когда Вы её видели в последний раз? Где, и при каких обстоятельствах?
-В последний раз? Сейчас скажу… Летом 96-го, она приезжала ко мне домой, в пять утра… Они были на машине, с ней были Мурат и Мишка.
Мишка. Неужели, наконец, всё начинает становиться на свои места? Но, тем не менее, мне пришлось даже приложить усилия над собой, чтобы сохранить внешнюю непроницаемость и беспристрастность, хотя внутри у меня всё заходило ходуном.
-Что за Мурат, и что за Мишка? – холодно-безразличным тоном спросил я. Фоторобот того «прохиндея» я решил пока придержать.
-Мурат – он такой, маленький. Я его только через Марину знал – быстро тараторил тот, словно оправдываясь. – А Мишка – мой старый знакомый. Я даже удивился, когда увидел их вместе.
-И на чём они приезжали, на какой машине?
-На Мишкиной, у него жёлтый «Москвич» был.
Пока всё сходится. Провидение, или попросту удача – вновь чистая случайность преподносит мне ключ к разгадке. Теперь круг замкнулся. Прохиндей Мишка, тем более, старый знакомый Бубнова.
-А вот это кто? – я показал Бубнову фоторобот.
-Так это он и есть! – выпалил тот.
-О нём, пожалуйста, поподробнее.
-Ну как – замялся Бубнов – я его тоже в последний раз тогда видел…
-Вы только что сказали, что он – Ваш старый знакомый. Вот и расскажите мне, что Вы о нём знаете. Где вы познакомились, что он вообще за человек. И почему Вы удивились, увидев его в обществе Марины Романовой.
-Мишку того я с детства знаю. Он жил недалеко от меня, как раз на полпути от меня к нему – он кивнул на Корниенко – мы все в одной школе учились…
-Как его фамилия, где он живёт? В какой школе вы учились?
-В 83-й – хором ответили и Бубнов, и Корниенко, не проронивший до этого ни слова.
Может, то была и не 83-я школа, я уже толком и не помню, но мне почему-то запомнилось именно так, посему в дальнейшем буду именовать сие учебное заведение школой номер 83.
-Я спросил фамилию и адрес этого человека. Корниенко, тебя это тоже касается. Внимательно посмотри на фоторобот.
Корниенко, тупо наморщив лоб, сверлил своими круглыми, опухшими от многолетнего, беспробудного пьянства, глазами, фоторобот «прохиндея Мишки». Но не мог сказать ничего вразумительного, бормоча себе под нос, что-то вроде «не знаю, не было у нас такого». Ещё одна Коробочка: «нет такого помещика».
-Бубнов, вопрос прежде всего адресован Вам, так как Вы опознали этого человека.
-Не знаю. Не помню я его фамилии. Даже приблизительно не приходит в голову. А живёт он… Не знаю где, он уже тогда оттуда уехал. Жил раньше на Ауна, то ли третий дом, то ли пятый, там несколько таких домов под одними номерами. Или на Майзи, тогда наоборот, там чётная сторона. Такие домики, на две квартиры в подъезде. Вот, в одном из них он и жил.
-Сколько этому Мише лет?
-Ему… сейчас скажу… Он был меня на параллель старше, значит, он 74-го года рождения. Двадцать пять лет ему где-то.
-Насколько хорошо Вы его знали?
-Нет, я не скажу, что знал его хорошо. В детстве мы с ним не общались. Он был сам по себе, мы сами по себе. Вот лет в четырнадцать он к нам во двор иногда приходил. Потом он куда-то учиться пошёл, я его вообще видеть перестал. Бывало так, раз в месяц-в два встретимся, пивка попьём…
-Какие у вас были отношения с этим Мишей, когда Марина была, скажем так, твоей подругой?
-Тогда… - он опять замялся – никаких. Мишка не жил уже у нас в районе. Он уехал, где-то лет пять назад, и с тех пор я его не видел.
Я поднял трубку внутреннего телефона, и сказал:
-Посмотрите данные: фамилия неизвестна. Имя Михаил, год рождения – ориентировочно 1974-й. Место жительства – улица Ауна или Майзи, уехал оттуда примерно пять лет назад.
Пока я говорил по телефону, другое моё ухо уловило следующий диалог.
-Что за фраер? Я чего-то не догоняю! – басил Корниенко, будто и вправду думая, что я ничего не слышу.
-А, Светик! – шёпотом бросил Бубнов, при этом брезгливо-небрежно махнул рукой: мол, какое это имеет значение.
Оказалось, это имело огромное значение! Я даже сам удивился, однако не подавал виду, как и до этого, подавлял все свои эмоции. Но реакция Корниенко, и последующая сцена, превзошли все мои ожидания. Это было похоже на историю с Иванцовым.
-Чего? – взорвался Корниенко. – Ты чё, ващще, что ли… - со злости у Корниенко затряслись кулаки. – И ты с этим Светиком базарил? Ты падла, ты зашкворился, волк позорный! И ты меня, сука, зашкворил, я ж эту Марину… И мне, гад, ничего не сказал!
-Что ты шумишь, Светик после меня её подобрал – оправдывался Бубнов. – Тогда, когда мы с ней гуляли, он её знать не знал.
-Да мне один хрен, ты уже тем облажался, что с ним вообще базарил! Те чё, не в западло? Те чё, Гонза с Терей не научили? Да я с тобой после этого…
-Так! – громко сказал я, ударив ладонью по столу. Этим жестом я призывал их к порядку, да и вообще, это характерный для меня жест. – Что за детский балаган вы тут разводите? Где вы находитесь? Корниенко! Что, в карцере давно не сидел?
-Слушай, начальник, я… - возбуждённо твердил Корниенко. – Я ж по делу с этого пацана спрашиваю: какого хрена он об пидора шкворится. Я с ним, как с чуваком, а он там с пидором бакланит. Сам шкворится, и меня шкворит, с меня ж на зоне за это спросят, а косяк вот, на нём! – не унимался он.
-Так, о чём идёт речь? Ну-ка, всё по порядку! Давай, Корниенко, начнём с тебя. Ты узнал этого человека?
-Он чмо, а не человек! – выкрикнул Корниенко. – Мне человеком его назвать в западло. Конечно, вырос он, я сразу и не узнал, но потом догнал.
-То есть, ты его узнал после того, как Бубнов назвал слово «светик»?
-Ну, он сказал «светик», я и вспомнил. Я ж его по школе помню, этого Светика. Такая козлиная рожа, каких ещё поискать! Вафел грёбанный! – Корниенко был прямо-таки лихорадочно возбуждён.
-То, что я тут от тебя слышу, не говорит мне ни о чём – урезонил его я. - Набор бессмысленных, оскорбительных выражений, в адрес неизвестно кого. Какого-то Светика, которого не существует.
-Да что значит «не существует»? – возмутился Корниенко. – Его все так называли! Я и имя его не знал никогда, на хрен оно мне надо?
-Ладно, говори, что знаешь. Всё, что ты знаешь об этом Светике. Отвечай за свой базар! – я повысил голос, используя против Корниенко его же приём: ведь, выдвинув в адрес Бубнова, и того неведомого Светика, такие претензии, Корниенко теперь, по своим же «блатным» законам, обязан это доказать.
-Чего я знаю… Учился этот чмырь в нашей школе. Сам был такой щенок, тупоум и подлиза. Ну, что-то не в порядке у него было – он приложил руку к голове, и показал выразительный жест, объясняющий, с чем именно у того было не в порядке. – Ну чего, гоняли его, морщили, как всегда таких морщат. А он вдруг стал блатного из себя корчить. Бегал по школе, всех матом посылал, пальцы веером крутил. Ему и показали его место. Раз показали, два показали. А он не понял. Стал подлянки делать. Ну, за такое его и натянули – злорадно усмехнулся тот.
-Так, Корниенко. Не говори мне тут загадками. Какое место ему показали? Какие подлянки он делал? Что значит «натянули»? В конце концов, здесь не двор, и не подвал. Расследуется убийство. Поэтому прошу говорить конкретно, и по существу. Итак, объясни мне, что происходило в вашей школе.
-Чего, чего – опять огрызнулся Корниенко. – Выё…ывался он…
-Здесь, повторяю, не ваши там… - раздражённо сказал я. – Поэтому прошу обходиться, по меньшей мере, без матерщины. В противном случае, я просто закрою дело, на той стадии, на какой оно есть. Единственный взятый с поличным – ты. Вот ты за всё и ответишь. Двенадцать убийств. Среди жертв – грудной ребёнок, и ещё беременная женщина. Вот и думай сам, что тебе делать.
-Хорошо, я постараюсь не матюгаться, но про того урода, у меня просто слов нет! Ну, был он по жизни такой – подлиза, хлюпик, маменькин сынок. Но лез, куда не просят, строил из себя, неизвестно кого. Курил наравне с десятиклассниками, матом крыл через слово, всё пытался доказать, какой он крутой. Что хочу, то ворочу, на всех и вся насрать. Сначала было смешно, как он дуркует, а он доволен – как же, для всех в доску свой! Потом его заскоки всех достали. Ему сначала по-хорошему объяснили: кого ты из себя корчишь? Маленький ещё! Веди себя, как раньше, не буянь тут, а то получишь! Он в обиды, ему раз, два, три морду набили – ничего не понял. Стал подлить: пойдёт, по карманам у одних пошарит, а другим подсунет. Ну, как это дело просекли, так его и опустили. При всех он там отсасывал, в садике возле школы. Ну, а потом уже, куда он денется? Уже опущенный – так его все стали, кому не лень. Вон, во дворе, которые со мной бухали – так они все этого Светика чмырили! Он же такое ссыкло голимое – всего ссал, что ему скажешь – всё сделает! Публику развлекал на все лады! С него деньги трясли… - Корниенко замялся, поднял глаза к потолку.
-У него что, было много денег? – спросил я. Честно говоря, рассказ Корниенко поверг меня в шок. Более же всего поразило меня то, с какой лёгкостью, и даже бахвальством, он говорил о таких ужасающих вещах.
-А попробуй он, не принеси! – нагло ответил Корниенко. – Он же такой был зашуганный! Ему скажешь: «Ты, сука, у меня сегодня с кармана рубль спёрли. Я знаю, что это ты, тебя десять человек видели! Завтра не принесёшь – челюсть сломаю!» Принесёт, куда он денется! Да что, его потом даже шугать не надо было. Чуть прикрикнешь – всё сделает! Ни слова против не скажет!
-И что, даже после этого, он так и продолжал, как ни в чём не бывало, спокойно посещать школу? – спросил я. То, о чём рассказывал Корниенко, невозможно было воспринимать спокойно. Это уже почище Казанского вокзала будет…
Подростковая психология такова, что более прочих достоинств, ценится сила и наглость, и именно в подростковой среде особенно силён инстинкт толпы, звериной стаи. Вот поэтому такой успех имели Гитлер и Муссолини как раз среди молодёжи. Быть «не таким, как все» считается пороком, раз «не такой, как все», значит, «хуже всех» - и такой человек автоматически становится изгоем. Это явление мне знакомо. Здесь же, если Корниенко не врёт, проводилась организованная, массированная травля подростка. С применением самых изощрённых, жестоких, и, кстати, противозаконных действий. Вымогательство, насилие, нанесение телесных повреждений. Причём происходило это не в тюрьме, и даже не в армии. (А что греха таить, было во все времена такое пресловутое явление, как дедовщина, порой приобретавшая чудовищный размах – взять те же стройбаты, или мои родные ВВ). И не в колонии, (а что есть колония? Та же тюрьма, если смотреть на неё глазами самих воспитанников, волей-неволей подстраивающихся именно под тюремные понятия), а в обыкновенной средней школе. И, в довершение всего, даже сейчас, по прошествии десяти лет, те, кто осуществлял эту травлю, чувствуют себя абсолютно правыми, и даже вспоминают об этих мерзостях с гордостью.
У меня подспудно промелькнула мысль – а не был ли этот неведомый Светик мазохистом, раз позволял с собой такое обращение. Или за этим стоит что-то ещё?
-Ну, как… - буркнул Корниенко. – Он потом стал ходить отдельно, не так, как все ходят, а после всех, или как… Ходил, только сдавал, а сам дома учился. Его в школу всё время то мать, то отец приводили. Ну, а когда если он один придёт, ему и устраивали по полной программе.
-И что, он всё это терпел? – у меня никак такое не укладывалось в голове. – Не пытался хоть как-то сопротивляться? Убегать, по крайней мере, или говорить хоть что-то в свою защиту? – этот рассказ о Светике представлялся мне сущим вымыслом, нелепицей, и я теперь пытался подтвердить свою догадку. Чтобы Корниенко заврался. Но он, похоже, не так уж и врал.
-Куда он денется, он же ссыкло такое! – злорадно ответил тот. – Всего ссал, что ему ещё хуже будет, если он откажется. Всё терпел, и делал всё, что скажут. Потом только на маленьких стал отрываться.
-Что значит «отрываться»?
-Ну что – стал объяснять Корниенко. – Вздрючит его кто-нибудь, а тот весь в слезах, в обидах. Поймает какого-нибудь маленького и слабого, вот и отыграется. Вначале на первых встречных нападал. Потом стал младших братьев и сестёр вычислять. Его кто-нибудь разведёт, зачмырит – а он самого того ссыт, кишка тонка. Пойдёт, узнает, где тот живёт, подкараулит его младшего братика или сестрёнку – кому лет по пять, по шесть, не больше. Если больше, он приссал бы. Светик когда классе в седьмом был, его второклассник один так отделал! Так он такой, малыша какого-нибудь подловит, и оторвётся. Это тоже не сразу просекли, но когда всё узнали…
-Ладно, это всё общие фразы, ничего конкретного. Меня интересуют конкретные факты, связанные с этим человеком. Как я слышал, была некая история, в которой фигурировали вы все. То есть вы двое, этот ваш Светик, а также некие Гонза и Теря. И вообще, меня интересует, есть ли у вас личные счёты. Если дело в том, что происходило в вашей школе, то этому Мишке оставалось бы разве только купить автомат, и устроить у вас в районе кровавую бойню. А ещё лучше – заложить тротиловую шашку под цистерну с бензином на Копли-Товарной, потом нажать на кнопочку, и стереть ваши Копли с лица земли. Какие-то конкретные основания могли быть у этого человека, чтобы вам навредить?
-Он всю жизнь только то и делал, что всем вредил за глаза. А что про Гонзу с Терей… Это было лет десять назад. Светик уже школу заканчивал, потому что Соколова как раз в параллельных с ним училась. Гонза – мой друг, это Жамов.
-Жамов – который тоже в тот день с вами пил? – уточнил я.
-Да, да, он тоже рядом со мной живёт, мы все его Гонзой зовём. Он гулял тогда с этой Соколовой. И, значит, мелкие пацаны как раз с ихнего двора – он показал на Бубнова – подобрали этой Соколовой собаку, увели к себе. Ну, она об этом узнала, пошла с одной подругой, и собаку забрала. А там в то время Светик шлялся. Он эту тему просёк, решил подлянку отморозить. Он ведь знал, что Соколова – Гонзы баба, решил Гонзе подосрать. Пошёл за ней втихую, чтобы она его не запасла, там в кусты забурился, и кирпидосом в неё кинул. Та упала, собака удрала, а Светик, сука, пошёл слухи пускать среди мелких, что мол, видели, что это Теря сделал. Теря – это этот… как его…
-Теря – это Терехов – добавил Бубнов. – От меня через дорогу жил. Со мной в параллельном классе учился.
-Ну, Теря тоже этого Светика в школе херачил – продолжал Корниенко. – Вообще ни разу мимо не проходил, как увидит, так не отстанет. Вот Светик ему и решил за это подподлить. Что, Соколову – в скорую, Гонза там убить всех готов, мы толпу собрали – и к ней. Она говорит – на дворе вот ихнем была, собаку забрала, шла домой – и на тебе. Обломком кирпидоса в бошку! Мы всю округу на уши подняли – никто ничего не в курсах. И только мелкие орут: это Теря, это Теря, его дядя какой-то видел, хотел поймать, и в милицию сдать, а Теря дал дёру. Ну что, дети-то врать не будут, пошли мы, устроили разборку. Нашли Терю – а тот такой кривой был, что на ногах еле стоял, так Гонза ему все рёбра пересчитал. Потом уже Теря толпу привёл, рамсы пошли. Ни за что пострадал, он вообще не при делах, за что он три месяца в больнице проторчал, если он эту Соколову пальцем не трогал. В конце концов, решили мужика этого найти. Мелким сказали: увидите – кликнете. Там уже год прошёл, все уже про это и забыли. Тут как-то собрались на стадионе, и наши были, и ихние – он опять кивнул на Бубнова. – В общем, тусуемся, тут подходят двое этих шкетов, говорят: типа, помните дядю, который Терю видел? А Теря тоже был тогда, сразу им: кто? Что ещё за дядя? Они говорят: в магазин пошёл, только что его там видели. А мы им: точно он? Вдруг лажа это, что там эти дети… Ну, мелкие всю толпу свою собрали, человек пятнадцать, говорят – узнаем, не обознаемся. Через минут десять прибегают такие, орут все хором – он, точно он, даже одет точно так же. Сейчас из магазина вышел, по переулку топает. Мы в этот переулок пошли, смотрим – Светик! Ни хрена себе, «дядя»! Ну, ему повезло. Нас увидел – сразу ноги в руки, дёру дал. Ему потом, уже отдельно – сначала Гонза, потом я, а, может, и Теря, не знаю…
-Но всё же этот ваш Светик своего добился – сделал я заключение, после чего выразительно посмотрел на Корниенко, сидящего с ничего не понимающим видом.
-Чего добился? – тупо, с ненавистью выпалил Корниенко. – Он…
-Того, что он сделал чёрное дельце, и списал его на вашего Терю. И Теря был за это наказан, раз он лежал три месяца в больнице. Более того, само это дельце принесло в вашу среду раздоры и конфликты. Теперь же, ваш Светик снова шурует, в своём духе. Он натворил чёрных делишек на красном «Москвиче», и решил подставить вас – так же, как в своё время Терю. Только он не стал распускать никаких слухов – он просто пригнал вам этот «Москвич», и бросил его у вас во дворе. С открытыми дверьми, заведённый, и с полным баком бензина. В расчёте на то, что кто-нибудь из вас обязательно сядет за руль, и натворит делов. А, зная, хотя бы немного, ваш характер, и учитывая то, чем вы там все были заняты – его расчёт оказался верен. Так оно и произошло. То, что ты задавил старушку – это уже дело случая, но, по крайней мере, эта поездка в любом варианте закончилась моим кабинетом. Чтобы потом, с помощью своих сообщников, свалить на тебя свои подвиги, как в детстве он свалил это на Терю.
-Во сука! – взъярился Корниенко. – Пидор! Мразь! Гнида! Светик, ты покойник! Сука! Убью! Убью! Убью! – Корниенко встал со стула, тряся кулаками и изрыгая понос из всяческих оскорблений, при этом через слово кричал «убью».
Тогда я встал, положил ему ладонь на плечо, и сжал ключицу рукой, давя вниз, и тем самым заставляя его сесть. Всё же, что не говори, я был намного сильнее его. Несмотря на приличную нервотрёпку из-за дела «Красный «Москвич»», физически я сохранял неплохую форму, благодаря многолетним непрерывным занятиям спортом; да я и сейчас продолжаю тренироваться. Борьба, тяжёлая атлетика, альпинизм, да и сам образ жизни. Я почти не пью, курить – вообще не курю, обливаюсь ледяной водой, бегаю кроссы. Каждый день, правда, не получается – времени нету. А спортом я занимался всю жизнь, ибо знал, что преступники бывают разные, и считал, что при своём положении, данным мне моей Работой, я обязан быть сильнее своего противника. Во всех смыслах сильнее – в том числе и физически, потому что случаи, когда преступник распускает руки – отнюдь не редкость, и поставить себя хозяином положения – просто мой долг. В большинстве случаев, мне удавалось обуздать противника, но бывали, хоть и единичные, случаи, когда приходилось использовать подмогу.
Например, в 90-м году – стало быть, в Москве – у меня было дело одного инструктора восточных единоборств, обладателя четвёртого дана, создавшего из своих учеников преступную группировку, промышлявшую не только разбоем и вымогательством, но ещё и ввозом в Союз азиатского героина. Среднего роста, худощавый, жилистый, этот уроженец Алтая держался со мной грубо и дерзко, отвергая всё, что я ему говорил, отказывался давать какие-либо показания. При этом заявлял, что плевать ему на любые пытки, ещё и не то терпел, а «беспредела» или «косяков» он не позволит, и что в тюрьме ему никто ничего не сделает, поскольку все его там боятся. Единственное, что можно – это убить его, но что это даст? «Ещё сядете все за меня, менты поганые» - усмехался «сенсей». И предложил мне поговорить с ним, «как мужик с мужиком». Я сразу понял, что это был вызов к драке, и согласился. Этот «разговор» с ним состоялся в спортзале, на матах, и тогда я впервые в жизни летал, в прямом смысле слова. Я отражал его удары, а сам не мог нанести ни одного – стоили мне только замахнуться для удара или захвата, как я уже летел по круговой траектории вслед за своей рукой или ногой, и еле успевал сделать страховку, чтобы не сломать её. Тогда я решил попросту придавить соперника тяжестью. Схватив его накрепко в объятия, я сделал ему подножку, и всем телом навалился на него. И тут я почувствовал обжигающую боль в паху – его руки, словно тиски, сжали мои яйца, и я непроизвольно закричал… Тем временем, воспользовавшись моей беспомощностью вследствие болевого шока, бандит ловко зажал моё туловище между ног, а его руки готовились миг спустя сломать мне шею.
Но этого сделать он не успел – вошедший сержант вырубил его ударом резиновой дубинки по голове, и сразу же надел на него наручники.
-Ну что – сказал ему я, когда тот пришёл в себя. – Это, ты говоришь, как мужик? Что за мужик ты, если за яйца хватаешься? Тебя что, не просветили, что за яйца только бабы дёргают? Где твои понятия, фуфлыжник?
-Не бери меня на понт, ментяра! – криво усмехнулся «сенсей». – Не было такого! Просто сам ты хиловат, вот подмогу и позвал. А так бы я тебя… - он расхохотался мне прямо в лицо.
-Я сейчас пойду, по свежим следам проведу медэкспертизу, и докажу, что ты поступил по-бабски. Так что пойдёшь ты теперь к бабам.
После чего этого каратиста посадили в камеру, где сидели с полсотни «опущенных», причём в тюрьме все знали, за что он туда «переехал», а я всерьёз заинтересовался айкидо…
…Но Корниенко был далеко не тот сенсей, потому урезонить его труда не составило.
-Хватит горланить! – я смотрел ему прямо в глаза, сжимая рукой его ключицу. – Лучше вспомни, как звали этого Светика.
-Да не знаю я – раздражённо хмыкнул тот. – Светик, и Светик. Его все так звали! Чё он мне, родной, что ли…
-В таком случае, нам не о чем больше говорить. О вашем Светике я не знаю, существует он вообще, или это вы мне тут его придумали. Зато ты, Корниенко, пойман с поличным, и списать всё на тебя – пара пустяков. Я и так тут с вами маюсь, каждое слово клещами вытягиваю, а вы только кривляетесь. Я же тебе хочу помочь, Сеня! – я сменил тон. – Я не верю, что все эти эпизоды – твоих рук дело. Ты бы до такого в жизни не додумался. Но факты говорят против тебя, так помоги и ты мне! Мне нужно выйти на этого человека!
-Учился в нашей школе. Младше меня года на три. Больше ничего не знаю. Я с ним даже не разговаривал. Мне в падлу с такими даже здороваться. Если тебе, козёл, не в падлу – это было адресовано уже Бубнову, Корниенко даже дёрнул его за одежду – то и хрен с тобой, лошина сраная, я тебя знать не знаю!
Я поднял трубку внутреннего телефона.
-Уведите Корниенко в камеру.
От него действительно больше никакой пользы не было, и его присутствие только мешало моей дальнейшей работе.
-Так, Алексей – обратился я к Бубнову, когда Корниенко увели – теперь с вами. Значит, вы с этим Мишей были знакомы с детства, вместе учились в 83-й школе…
-Да, я уже это говорил – застенчиво ответил Бубнов.
-Хорошо. Этот Миша, и тот, о котором говорил Корниенко, называя его Светиком – это один и тот же человек, или это разные люди?
-Один и тот же, его в школе дразнили «светиком».
-Хорошо. Правда ли то, что говорил о нём Корниенко?
-Ну, как… - озадачился Бубнов. – Не знаю, насколько правда. Может, Кардяй и приврал, как всегда, но кое-что сходится.
-Кое-что – это что? – спросил я. – Ты его знал получше, чем Корниенко. Теперь я хочу услышать то, что ты о нём знаешь. Каким он был. Что с ним происходило, с твоей точки зрения. Тем более, если Корниенко что-то привирает или недоговаривает.
-Ну что… - опять озадачился Бубнов. – Миня, его все так звали, он с самого начала был… Ну, не такой какой-то. Не такой, как все. Был какой-то потерянный, в себя погружённый. Вот и казалось, что он, как сказать, слегка ненормальный, что ли. Таких игр, где все, он избегал. Все там – в футбол, в конный бой, в слоника – а он где-то отдельно, один бродит, бормочет себе что-то под нос. Ну, в младших классах так и было. Все сами по себе, он сам по себе, только все вместе, а он один. Ещё да, Кардяй правильно сказал, в детстве Мишка хилым был. Маленький был, худющий, как скелет. Когда он в третьем учился, их в пионеры принимали. Вожатая ему сначала октябрятскую звёздочку приколола! Он всегда выглядел, ну, меньше. Отставал в развитии. Зато отличником был. Подлизывался, ябедничал, но это считали в порядке вещей… - вспоминал Бубнов.
-Так, а почему его называли Светиком?
-А, это потом уже – отмахнулся Бубнов. – Он всякие глупые истории любил сочинять, потом ко всем приставал, их рассказывал. Стишки ещё сочинял про всех. Кто там с ним учился.
-Что ещё за стишки? – недоумевал я.
-В основном такие, типа «Вася дурак, курит табак…». Вообще, у него фантазия богатая – рассмеялся Бубнов.
-Не вижу ничего смешного.
-Да, вспомнил – нашёлся Бубнов – училась вроде с ним такая Снежана. Она его дразнила – Миня пупсик, соску сосёт. А он взял, и песенку про неё сочинил. На мотив «Тридцать три коровы», а у него «тридцать три Снежаны». Потом до самого конца школы эта «тридцать три» у него вроде визитки было. Сначала сам бегал, на каждом углу орал, потом его уже доставать начали: спой да спой. Кстати, за это его и прозвали Светиком – в каком-то мультфильме, вроде про Незнайку, есть такой: «я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем приветик».
-Ну хорошо. Значит, он был поэт – продолжал я, недоумевая: что за чертовщина? О каких чудовищных вещах, как бы походя, рассказывал Корниенко, а с Бубновым беседа превращается в нелепый фарс о похождениях придурковатого клоуна! – А какое отношение это имеет к тому, что мы здесь только что слышали?
-Какое, какое… Да прямое! Мишке сдуру популярности хотелось. Выделиться, или как… Вот он ходил, и демонстрировал своё остроумие. Идёт по коридору, а у нас такой учитель был, Оганесян. И Мишка ему навстречу орёт: «Самый толстый из армян – это хер Оганесян!». И все смеются, а Мишка рад по уши. Как же, какой он остроумный! Вот его все и держали за дурачка.
-Было ли по отношению к нему сексуальное посягательство со стороны других учеников вашей школы?
-Вот этого я не знаю – замотал головой Бубнов. – Слышал чего-то такое, а всерьёз никогда не принимал. Мало ли, чего пацаны наговорят, всем ведь охота «понтануться» чем-нибудь. Но издевались над Мишкой, конечно же, изрядно. Били, деньги трясли, заставляли там всякие глупости делать.
-Какие глупости? Что конкретно?
-Да всё что угодно! Начиная от «ботинки целовать», и кончая воровством. Но чтоб его насиловали… Слышал, хвастались этим, но я в это не очень-то верю.
-И что – этот Миша не предпринимал ничего, чтобы как-то противостоять всему этому?
-Да не мог – простодушно ответил Бубнов. – Он был до того зашуган. Потом вот, как Кардяй сказал – стал дома учиться, в школу только сдавать приходил. А так всё по-прежнему оставалось – школа-то одна, район один…
-Ладно – вздохнул я. – А что до тех случаев с малышами – он действительно их обижал? Отыгрывался?
-Не знаю – пожал плечами Бубнов. – Сам он ничего не говорил.
-А что насчёт той истории с собакой, девочкой с разбитой головой?
-Это было – подтвердил Бубнов. – Он потом сам признал, что хотел отомстить за прошлые унижения.
-После школы, значит, вы общались с этим Мишкой. И что – где он учился, чем занимался?
-Ну, в конце школы он вроде как взялся за ум – сказал Бубнов. – Перестал вот так вот бегать, глупостями заниматься. Вроде спортом даже занялся. Когда я последние разы его видел, выглядел намного здоровее… А учился он не знаю, где. Может, в училище, а может, в техникуме.
-А что же Вас удивило, когда Вы увидели его с этой Мариной?
-Что удивило… - задумался Бубнов. – Ну, Мишка в последние годы стал вроде серьёзный парень. За собой следил, спортом занимался, с ним и поговорить интересно стало, не то, что раньше. Машина у него была, работа хорошая. Вроде где-то каким-то администратором или завхозом работал. И тут вдруг эта Марина. Я ещё тогда его спросил: Миша, ты чего, обратно в детство захотел? Он так, отмахнулся… Ещё я его предупредил: смотри, я с ней горя хлебнул, она и тебя доведёт до ручки. Будешь, вон, как в школе – бегать, всего шугаться, и пятый угол искать. Он обиделся. Ладно, пусть сам за себя думает. Не маленький уже.
-И на чём же основаны эти Ваши предупреждения?
-Маринка непредсказуема – пояснил Бубнов. – Если ей в голову взбредёт, она ни о чём уже думать не будет. Совершенно ни за что не отвечает.
-Хорошо – подвёл итог я. – Значит, она была непредсказуема, и не признавала никакой ответственности. Могла ни с того, ни с сего взять, и обидеть человека, навредить ему. При этом сама не осознавала, что делала, и воспринимала всю жизнь, как детскую игру. Вас не настораживает, что я говорю о ней в прошедшем времени?
-Я, кажется, понял – кивнул Бубнов. – Это ведь её убили?
-Вас это не удивляет?
-А что удивительного? – хмыкнул он. – Доигралась, добегалась везде, где не надо. Вот и нарвалась на кого-то. Этого и следовало ожидать.
-Меня интересует вот что – мог ли этим «кем-то» быть этот самый Мишка.
Бубнов поднял глаза к потолку, затем ответил:
-Думаю, что мог.
-Обоснуйте свою версию – сказал я.
-Если его сильно задеть, он тоже становится непредсказуемым. Взять даже ту историю с камнем, которую Кардяй рассказывал. Или вот ещё… В школе его всё время Устинов мучил. Унижал, оскорблял, бил его, напрягал. И вот как-то, Мишке уже лет восемнадцать было. Идёт из качка, а Устинов наоборот, хилющий стал – наркотой травился, и как раз обдолбанный шёл. Увидел Мишку, стал к нему лезть: Светик, Светик, девочка моя, иди сюда, пососи у меня... Мишка ему и говорит: отвали, наркоша хренов, иди, проспись. Устинов тогда с наездами: ты чего, всё забыл, зазнался? Сейчас типа напомним, будешь жопу подлизывать. Мишка тогда накинулся на него, чуть не убил. Их еле разняли, а то бы он и вправду – не убил, так изувечил. Ну, а Маринка Мишку запросто до белого каления доведёт. Поэтому я и предупредил его. Но больше всего я удивился: он и она, о чём они говорить-то хоть будут? Что, поумней да покрасивей не мог найти?
-Ладно, Бубнов. В общих чертах мне Ваш рассказ понятен – вздохнул я, сожалея, что, несмотря на столь продолжительные беседы, мне не удалось получить никакой конкретной информации. – На сегодня я Вас отпускаю. Если будут какие-нибудь новости, вот моя визитная карточка. Звоните мне на служебный или на мобильный. Ну, а если у нас будут для Вас новости, то мы сами Вас найдём. Так что не пропадайте. Здесь шутки неуместны. До свидания.
Бубнов недоумевающе смотрел на меня.
-Я сказал: до свидания! Вы свободны, Бубнов.
-До свидания – робко произнёс опешивший Бубнов, и быстро ринулся к двери. Я про себя улыбнулся, представляя, каким галопом этот Бубнов шагает прочь отсюда, с каким лёгким сердцем – как же, его пронесло, ведь у него самого в прошлом были нелады с законом, вот он и дрожал со страху, когда очутился в моём кабинете. А оказалось, его вовсе и не зацепили, просто интересуются его давними знакомыми, потому он так охотно и рассказывал об этом «Мишке-прохиндее», который вдобавок ещё и «светик, от которого приветик». Нечего сказать, хорош приветик.
Отдел справок тоже ничем не обрадовал. В домах, названных Бубновым, ни один Михаил никогда не проживал, если не считать Михаила Ильина, 1912 года рождения, уехавшего оттуда за сорок лет до описываемых событий. Разумеется, этот Михаил не мог меня интересовать.
Ну, а что, если искомый субъект жил там без прописки, скажем, у бабушки с дедом, а прописан был по иному адресу? Тогда я на всякий случай попросил, чтоб проверили все русские семьи, проживавшие в том квартале с 1980-го по 1995-й год. Авось получу какую-нибудь призрачную зацепку, хотя я не очень на это надеялся.
А пока у меня в кабинете оставалась ещё Лидия Романова.
-Ну что, Лидия Захаровна. Мы с Вами беседуем уже целый день. Вспомните, что Вы ещё знаете об этом Мише. Хотя бы фамилию, адрес или телефон.
-Всё, что я знаю, я Вам уже сказала – ответила та. – Больше ничего не знаю.
-Хорошо. Тогда скажите, насколько Вы этого человека знаете, правдоподобно ли то, что говорили о нём Корниенко и Бубнов? То есть, с Вашей точки зрения, это правда, или это клевета? Похоже это на Мишку, или нет?
-Ой, я не знаю, чего там правда, чего нет, меня это не касается.
-Вам безразлично, с кем живут Ваши дочери? Вас не касается, что в кругу знакомых Марины оказался убийца?
-Я всё равно ничем бы помочь не смогла. Марина никогда никого не слушала, и всегда всё делала по-своему. А тем более всё, что этих мальчишек касается. Я ей сколько говорила насчёт Артёма, а что толку…
-Меня Артём не интересует – я посмотрел ей в глаза, и заметил, что она в ужасе отшатнулась, прочитав в моём взгляде что-то страшное. Да, я смотрел на неё, как на несостоявшуюся женщину, осквернившую саму природу, оскорбившую всю сущность материнства, и поэтому недостойную называться не только матерью, но и вообще женщиной. Потому что, в конечном итоге, это она постоянно толкала своих детей в пропасть, из которой нет выхода. Именно она умертвила их духовно, сделав их моральными уродами и психическими инвалидами, не признающими никаких человеческих ценностей. Именно она толкнула Марину в порочный круг, завершившийся смертью физической. Ибо духовно Марина была уже давно мертва.
-Романову – в камеру! – сказал я в телефонную трубку.
-Вы же обещали… - с вызовом начала она, и тут же осеклась.
-Что я Вам обещал? – я поднял на неё глаза.
-Что отпустите меня, если я Вам расскажу про Мишку.
-Однако я даже не узнал, как его зовут. Поэтому у меня нет никаких оснований для Вашего освобождения.
Пусть ещё попарится, думал я. Авось мозги немного вправит, а то привыкла всю жизнь строить из себя обиженную, и на этом всё ей с рук сходило. Этим девчонкам уже вряд ли что поможет, а что до мамаши, то горбатого могила исправит. Так пусть почувствует, как иногда приходится отвечать за свои поступки. А там, глядишь, и ещё чего-нибудь вспомнит.
 
…Следующий день я решил посвятить уже непосредственно поискам загадочного Мишки-прохиндея. Наведение справок опять не дало никаких результатов – ни у одной из семей, проживавшей в том квартале, родственников по имени Михаил, и соответствующего возраста, не было. Единственным исключением была семья некоего Анатолия Глебова, поселившаяся в том квартале в 1983-м году. Квартира осталась ему в наследство от деда. Брата его жены Ирины, в девичестве Бирюковой, как раз звали Михаил. Только он был на целых два года старше Корниенко, у сестры никогда не жил, и ни в какой 83-й школе, естественно, не учился. Вдобавок, на все эпизоды у него было неоспоримое алиби. Матрос-моторист Михаил Бирюков уже год находился в плавании.
Ладно, под лежачий камень, как говорится, вода не течёт, что же мы на сегодня имеем? Прохиндей Мишка, он же Светик, с детства имевший проблемы. Чем-то он был не похож на остальных, и поэтому в школе был изгоем. Он пытался заслужить популярность, но, в силу своей детской глупости, наделал массу ошибок, чем завоевал репутацию ненормального. Его стали унижать и травить – он им мстил, чем мог. Его методы, впрочем, тоже можно объяснить детской глупостью, да и его мучители сами ничуть не умнее. Затем он вроде как взялся за ум, но вдруг связался с Мариной, Муратом и их компанией. И это обернулось ему ещё целым ворохом проблем, о некоторых из которых я уже знал. Но - ни история с беременностью Марины, услышанная мной от Лидии Романовой, ни история с джипом, поведанная Иванцовым, не представляли никакой угрозы этому Мишке, а, следовательно, и не могли быть реальными мотивами убийства. Если всё дело было в этом, то почему Мишка-прохиндей не убрал её гораздо раньше? Хотя, будучи такими неуравновешенными, что одинаково касается обоих – обычная пьяная ссора могла перерасти в кровавое побоище. Тем более что Борисов – прямо, да и Попов – косвенно, указывали на то, что пятым участником пикника был «Маринкин бывший хахаль», которого называли Мишкой. Но, что немаловажно – это не Феоктистов.
Никаких конкретных данных у меня не было. Приблизительный адрес, данный мне Бубновым, оказался неверным, поэтому я не стал полагаться на манну небесную, что отдел справок мне вынет да положит на стол этого Михаила. Я знал один конкретный факт: что в своё время этот молодой человек учился в 83-й школе, куда я и решил наведаться.
В каталоге никакой такой школы и в помине не было. У всех школ теперь названия, и называются они теперь гимназиями, хоть есть ещё лицеи, колледжи, реальные школы, и лишь единицы остались средними школами, и сохранили свои прежние номера. Та школа, однако, к таковым не относилась; а о прежних их названиях в каталоге не упоминалось. Тогда я позвонил одной своей знакомой, работавшей в своё время с несовершеннолетними, и задал ей такой банальный вопрос. Оказалось, теперь это гимназия с труднопроизносимым для русского названием, (каким именно – я так и не запомнил), и находится она всё там же, в Копли. Поскольку в тех степях я бывал далеко не часто, и ориентируюсь там весьма посредственно, я решил уточнить – как туда проехать.
-Как въезжаешь в район, со стороны центра, на развилке налево. Там магазин и автобусная остановка будет – разъяснила мне женщина.
-Ну, с Богом – сказал я сам себе, закрывая кабинет.
Мысли в голове путались. Я старался вообще ни о чём особо не задумываться, ничем не забивать себе голову, и решать проблемы, что называется, по мере их поступления. А то я был уже пессимистично настроен – что и туда я еду впустую, ничего конкретного я не проясню, Ну, дадут мне список из множества Михаилов, а что же до того, что я слышал от Корниенко с Бубновым… Ну, какой педагог признает за своей школой что-либо подобное? Тем самым расписываясь в своей, пусть не личной, но коллективной – несостоятельности и дилетантизме? Ибо – что они тогда за педагоги? А уж если, тем более, учесть, что со времён, когда там учились Бубнов и Корниенко, прошёл уже добрый десяток лет, за который изменилось всё, что только могло измениться? Даже в другом государстве теперь находимся. Какова вероятность того, что я встречусь с кем-либо, кто вообще помнит этого злосчастного Мишу? Может, за эти годы там уже весь коллектив сменился!
Ладно, что уж тут загадывать заранее, настраивать себя на провал… Вот посещу эту N-скую (название так и не лезет в голову) реально-гуманитарную муниципальную гимназию, тогда и будет видно…
В поисках таковой, мне пришлось ещё и поплутать по округе. Таких развилок, с магазином и автобусной остановкой, в районе оказалось целых три, и от каждой из них, если ехать налево, как раз дорога ведёт к школе. А звонить опять той женщине, и выставлять себя рассеянным растяпой, мне совершенно не хотелось. Или, может, просто стыдно было - ударить лицом в грязь, какой я горе-сыщик? Хотя она тоже дорогу мне объяснила, согласуясь с правилами «женской логики»…
Найдя нужное заведение, я прямиком направился в кабинет директора. Там за столами сидели две женщины. Интеллигентной наружности, как водится, и суховатые, как и все учителя, отдавшие не один год этой работе. Обе работали на компьютерах. По расположению столов, и по самим компьютерам, я сразу определил, что старшая – примерно моих лет – и есть директор, а за боковым столиком сидела худощавая, миловидная женщина, лет сорока – очевидно, секретарь. Хозяйка кабинета была одета в строгий костюм, её подчинённая – в длинную чёрную юбку и тёмно-зелёную блузку.
-Здравствуйте – сказал я.
-Что Вы хотите? – спросила секретарь, не отрываясь от компьютера, и глядя на меня исподволь одним глазом.
-Для начала, позвольте, я представлюсь – я достал удостоверение. – Я комиссар полиции, зовут меня Пётр Александрович Козлов.
В подтверждение своих слов я кивнул головой, и продолжил:
-Я расследую дело «Красный «Москвич»». Наверное, Вы о нём слышали.
-Слышали, конечно – машинально ответила директриса, и тут же смутилась. Наверняка первое, что пришло ей в голову, было что-то вроде «причём здесь может быть наша школа?», но она не осмелилась выразиться подобным образом, предпочла более деликатную формулировку. Несколько поразмыслив, она всё же спросила:
-Позвольте, а чем мы можем Вам помочь?
-Вы можете мне помочь найти человека, который интересует меня в связи с этим делом – ответил я. – Дело, сами понимаете, серьёзное. Всё, что мне о нём известно, что он учился в Вашей школе, и закончил её примерно десять лет назад. Зовут его Михаил. Заканчивал он восемь, или уже девять классов, ориентировочно он 1974 года рождения. Последние три или четыре года он учился заочно. Вот его приблизительный портрет – я положил на стол фоторобот. – Таким он запомнился три года назад.
-Я даже не могу так сразу сказать – задумалась директор. – Вообще-то своих учеников я всех помню, но здесь что-то с трудом. Вы говорите, заочно он учился? Если десять лет назад, то… У нас бывали такие случаи, и довольно часто мы разрешали своим ученикам обучение на дому – тогда это называлось так. То есть, ребёнок занимался дома, а аттестовался по зачётной системе. Либо он приходил в школу, и сдавал зачёты, либо учителя сами ходили, принимали зачёты у ребёнка на дому. Фактически – да, получается заочно. Но тогда существовал строгий регламент. То есть, чтобы обучаться на дому, необходимы были серьёзные основания. Я имею в виду – сугубо медицинские. Это такие болезни, как пороки сердца, полиомиелит, туберкулёз, и, в общем, серьёзные расстройства здоровья, не позволяющие посещать занятия в общей школе. Но даже при таких условиях, у нас каждый год так занималось от двадцати до сорока учеников. Это до 93-го года. Потом вся система сменилась, всё стало намного легче.
-Скажите, пожалуйста, как Вас зовут – поинтересовался я.
-Вера Павловна.
-Очень приятно. Вера Павловна, а Вы сами давно работаете в этой школе?
-Я – уже почти тридцать лет. Из них пятнадцать – директором.
-Очень хорошо. Тогда Вы должны помнить этого ученика. Тем более что он учился заочно, это облегчает поиск.
-Я пытаюсь вспомнить это лицо, у меня всё вертится в голове, кто же это мог быть… - женщина погрузилась в напряжённую задумчивость. – Погодите, я просмотрю архив. Агния, загляни, пожалуйста, в архив – сказала она секретарю. – Если выпуск 89-й, родился в 74-м, значит, поступал в 81-м, если в первый класс, или прибыл позже. Значит, от пятой книги, и до десятой, на всякий случай.
Секретарь стала что-то набирать на своём компьютере, вероятно, в поисках искомых данных.
-Скажите, а Вам про него ничего больше не известно? У нас здесь столько учеников – это каждого просматривать в отдельности, они же все в архив внесены, тут не фигурирует, кто из них как занимался – мягко попросила меня хозяйка кабинета.
-Не думаю, что Вам это что-то скажет – скептически заметил я. – В школе его называли Миней, и ещё дразнили Светиком. И жилось ему тут, по свидетельствам других Ваших же бывших учеников, весьма неуютно.
-Миня, Светик… - она вновь задумалась, хотя по её лицу я понял, что она что-то вспомнила.
-Я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем приветик – проговорил я, как бы желая направить её мысли по верному пути.
Она вдруг резко вышла из задумчивости, и всмотрелась в фоторобот.
-Светик! – её осенило. – Да ведь это же Черногорский! Только его звали не Михаил.
Она что-то набрала на своём компьютере.
-Был такой ученик, Вениамин Черногорский, 1974 года рождения, последние четыре года занимался на дому, в 89-м закончил, поступал в технический колледж. Агния, принеси, пожалуйста, из архива личное дело Черногорского. Это пятая книга, номер 245.
Женщина встала из-за стола, и вышла из кабинета.
-Каким же тяжёлым недугом страдал Черногорский? – спросил я, и заметил, что моя собеседница едва заметно покраснела.
-Он был переведён на домашнее обучение, по заключению врачей из психоневрологического диспансера, где он состоял на учёте – строго сказала она. – Он был настолько неуравновешен, что не мог спокойно посещать занятия. Всё время с ним что-нибудь приключалось, и он нуждался в постоянном контроле. А приставить к нему няньку на каждой перемене мы не могли. Сами понимаете, он у нас был не один. А та система обучения сводила к минимуму его бесконтрольное пребывание в среде сверстников. То есть перемены, раздевалки и всё в этом роде. А контрольно-воспитательные функции ложились в этом случае на родителей. Семья у него, кстати, очень благополучная. Родители уделяли детям всё своё время, особенно мать. Она постоянно занималась с Миней. Может быть, даже чересчур много заботилась и опекала, поэтому он и рос таким инфантильным.
Я не решался напрямую спросить её насчёт того, о чём мне с таким упоением хвастался Корниенко. Потому я начал издалека.
-Что Вы вообще могли бы мне рассказать? Охарактеризуйте этого ученика, хотя бы вкратце. Ведь корни этого дела, как я понял, исходят из детских и школьных лет, как говорил ещё Высоцкий – все мы родом из детства. Кстати, по одному из эпизодов проходит ещё один Ваш бывший воспитанник – Семён Корниенко.
-Корниенко – она тяжело вздохнула. – А насчёт Черногорского, думаю, Вам будет лучше всего поговорить с Надеждой Поликарповной Киселёвой. Он был её подопечным. В младших классах она была у них организатором по внеклассной работе, и второй учительницей. Потом вела у них предмет, и оставалась организатором тоже. Когда Черногорского перевели на ту систему, Надежда Поликарповна стала завучем, и он перешёл в её ведение. То есть, до конца школы она была его «классной мамой», если можно так выразиться.
-Хорошо – кивнул я. – И где я могу с ней встретиться?
-Она у нас уже не работает, она теперь в частной школе - завучем и методистом. Вы можете застать её на работе. Даже во время каникул у них работают кружки и центры по интересам, и, по-моему, она уже вернулась из отпуска. Лучше всего Вам, конечно же, будет побеседовать с ней – повторила Вера Павловна. – Во-первых, она больше всех непосредственно работала с этим учеником, знала его с самого раннего детства, ну, а во-вторых – она больше не работает в нашей школе. В этом отношении ей легче.
В это время вернулась секретарь, с пухлой папкой в руках.
-Я возьму у Вас это дело для ознакомления – сказал я.
-Тогда распишитесь вот здесь – секретарша достала из стола журнал, открыла его, что-то записала, и протянула мне для подписи.
-Я сейчас позвоню Надежде Поликарповне – сказала Вера Павловна, и достала мобильный телефон. – Алё, Надя, доброе утро. Ты на работе? Слушай, такое дело. К n нам пришёл комиссар из полиции, который занимается красным «Москвичом». Его интересует Черногорский. Тот самый. Который лезет везде, куда не просят. Что? Вот, он здесь. Возьмите – директор протянула мне телефон.
-Слушаю Вас, Надежда Поликарповна – сказал я.
-Когда Вы хотите поговорить? – спросил немолодой, но приятный, певучий голос, чем-то напоминающий французских шансонье.
-Желательно сегодня, и чем скорее, тем лучше – ответил я.
-Хорошо, тогда сегодня… у меня сейчас будет занятие, где-то к двум часам я освобожусь. Вам подойдёт?
-Да, вполне. Спасибо. До – я взглянул на часы – двух.
-Как Вас зовут? – поинтересовалась она.
-Пётр Александрович Козлов.
-Хорошо, Пётр Александрович. Я Вас жду.
-Благодарю Вас – я протянул телефон хозяйке. – Всего доброго. До свидания – я кивнул секретарю, и вышел из кабинета.
… Перед встречей с Киселёвой – ехать предстояло на другой конец города - я решил ознакомиться с папкой, хоть и не возлагал на неё никаких особых надежд. Меня насторожило, что Вера Павловна, хоть и мягко, но всячески уклонялась от разговоров о Черногорском, особенно касательно его отношений со сверстниками, объясняя все проблемы подростка лишь его неустойчивой психикой. Конечно, кому, как не ей, защищать доброе имя школы? Тем более - сейчас, по прошествии десяти лет, какой резон поднимать пыль: что там творилось? Потому она и направила меня к Киселёвой, деликатно объяснив, что поскольку та уже больше не работает в той школе, то ей будет гораздо легче говорить о Черногорском. Надежда Поликарповна сможет мне рассказать о том, о чём из нынешних педагогов 83-й школы никто просто заикнуться не посмеет.
Итак, Черногорский Вениамин Порфирьевич. Родился 13 декабря 1974 года в городе Кивиыли. По национальности поляк. В Таллинн его семья переехала три года спустя. Жили они, правда, не по тому адресу, что давал Бубнов, но там же, по соседству – на улице Хейна. Отец – Черногорский Порфирий Прохорович, 1938 г.р., водитель большегрузных контейнеров, в прошлом судим за непредумышленное убийство. Мать – Корсакова Татьяна Афанасьевна, 1949 г.р., консультант в научной библиотеке. В школу отрок Вениамин поступил в 81-м, в первый класс. Далее – целая кипа медицинских справок. Ага, год 1985-й. Заключение детского кабинета психоневрологического диспансера. Синдром навязчивых состояний, прогрессирующая астеническая психопатия. В условиях травмирующей ситуации, ребёнок не способен переносить никаких нагрузок, поэтому для восстановления трудоспособности необходимо извлечь подростка из травмирующей среды – школа, сверстники – и перевести на домашнее обучение. А вот и характеристики – начиная с первого класса, затем четвёртый, пятый, седьмой… Во всех повторялось практически одно и то же: мальчик способный, незаурядный, учёба даётся легко, в начальных классах был отличником. Но при этом ленив, неусидчив, перед каждой трудностью пасует, всё, что не даётся ему «с наскоку», то бросает, и не доводит до конца. Капризен, честолюбив, амбициозен, любит быть в центре внимания, с окружающими, как правило, не считается. Начитан, но рассуждает весьма поверхностно. Подчёркивалось также, что он из «благополучной» семьи, и что родители, особенно мать, всесторонне заботятся о его гармоничном развитии. Посещал кружки, их было великое множество, но почему-то всё бросал. В более поздних характеристиках упоминалось, что для подростка характерны лживость, непостоянство, стремление к бесконтрольному досугу и неизвестным для старших денежным средствам. Был уличён в воровстве, токсикомании, говорилось также о его неуживчивости, неспособности к адаптации в коллективе, и о склонности противопоставлять себя окружающим. Вскользь замечался его «нездоровый, повышенный интерес к вопросам пола» - но, прочитав эту строчку, я лишь коротко усмехнулся. Интерес проявляют все подростки, тут, как говорится, что естественно, то не безобразно, но в 88-м году, конечно – любой подобный интерес считался нездоровым. Также констатировалось, что «мальчик физически слаб», со ссылкой всё на ту же астению – истощение, повышенная утомляемость – и синдром навязчивых состояний, с ярко выраженной фиксацией на травмирующих объектах, из-за чего в условиях любой стрессовой ситуации пациент становится практически совершенно беспомощным.
Исключение составляла его характеристика по окончании школы. Там не упоминались никакие синдромы, описывалось лишь то, что он легко успевает, что у него хорошая память, «благополучная» семья (совершенно идиотский термин! Как можно под семьи подводить какую-то гребёнку: какова бы ни была семья, у всех свои проблемы, к чему нужны эти нелепые ярлыки?), разносторонние увлечения, интерес к политике, литературе, и тем паче – к технике, и что школа полностью одобряет выбор абитуриента – технический колледж.
Я бегло просмотрел медицинские справки Черногорского. Да, жалко пацана: вот 88-й год, то бишь, ему тринадцать лет. Рост 138 сантиметров, вес 30 килограмм. То есть, развитие примерно восьмилетнего ребёнка, что не могло не осложнять ему жизни.
Меня насторожили ещё некоторые совпадения, но пока я решил не вдаваться в эти мудрствования. Сначала нужно узнать, кто такой Черногорский, и выведать, как он вообще в той истории оказался. Конечно, оптимально было бы найти и его самого, но это уж, как говорится, хотеть не вредно. Не всё сразу…
…Я сидел на скамейке у здания частной школы – бывшего детского сада в «спальном» районе, и внимательно изучал папку. И тут открылись двери здания, и оттуда вышла группа подростков – два парня и четыре девчонки, лет по четырнадцать. Аккуратные, благообразные, они казались полной противоположностью тем маленьким дворовым бродяжкам, пьянчужкам, воришкам – всем этим «детям подземелья», вроде сестёр Романовых и их компании. Эти ребята, как я предположил, были учениками Киселёвой.
Мои расчёты оказались верны – когда я постучался к ней в кабинет, она была уже одна. Это была невысокая, не худощавая, но и не полная, пожилая женщина, очень интеллигентная – что даже чем-то напоминало фильмы о старине; она вполне могла бы сыграть графиню или баронессу. Она и вправду выглядела весьма привлекательной – не сексуально, но эстетически.
-Заходите, Пётр Александрович – приветливо сказала Надежда Поликарповна.
-Здравствуйте, Надежда Поликарповна. Простите, что Вас отрываю, но сами понимаете. У каждого своя работа. Дело и так слишком затянулось, и позволять им продолжать в том же духе уже преступно.
-Я тоже смотрю телевизор, слушаю радио, читаю газеты. Но мне трудно представить - какое отношение может иметь к «Москвичу» наш Миня Черногорский. Конечно, он далеко не ангел, но всё же… Какой из него бандит? Он бы не выжил в такой среде!
-Вот это я как раз и хочу выяснить – какое его отношение ко всему этому делу. Сам он фигурирует только пока в одном эпизоде. То, что он там присутствовал, дальше его след теряется. Ещё в другом эпизоде замешаны его старые знакомые. Один из них – Корниенко, наверное, Вы его помните.
-У Черногорского это излюбленное жизненное кредо – заметила учительница. – Лезть, как любопытная Варвара, туда, куда не нужно, зато то, что в самом деле надо, пускать побоку, на самотёк. Молчит, когда нужно что-то сказать, а когда наоборот, нужно промолчать – тогда болтает. Мало ему в детстве было уроков, он и по сей день ничуть не изменился.
-Вы, по словам Веры Павловны, хорошо знаете Черногорского.
-Да – кивнула Надежда Поликарповна – я достаточно хорошо его знала. Я работала с ним с самого начала, с первого класса, и уже тогда предостерегала и родителей, и педагогов, что если срочно не принять меры, то потом ему будет очень трудно. Но тогда всё шло гладко, на его невинные детские шалости смотрели с умилением, а наш вундеркинд так и рос, и убеждался в своей правоте и своей исключительности. Затем всё так и обернулось, как я и предупреждала. Однако время было уже упущено, у него наступил переходный возраст со свойственным нигилизмом, и переделывать его эту натуру представлялось делом сложным, а в создавшихся условиях – практически невозможным. Осталось лишь подстраиваться, что мы и делали с грехом пополам. Ну, вытянули мы ему восемь классов. Но проблема-то осталась нерешённой! Конечно, мы ещё надеялись – что он повзрослеет, так сам осознает, возьмёт себя в ежовые рукавицы. Но, как я вижу, он до сих пор ничего не осознал, и взрослеть как будто не собирается. Настоящий Питер Пэн! Что ж, это вполне закономерно, что его детство затянулось. Учитывая, как мы все этому способствовали. Вот, он так и не научился думать, оценивать, осмысливать, принимать ответственные решения, как подобает взрослому, и предпочитает идти на поводу у окружающих его людей или обстоятельств. Чтобы самому ни за что не отвечать, и, в случае чего, всю ответственность сваливать на других. Вот этим и объясняется то, как он «вдруг» где-то очутился. Это всё кто-то виноват, кто-то его втянул, кто-то его заставил, склонил, подписал… Честно говоря, я всё-таки надеялась, что Черногорский немножко… - и она запнулась.
Я с неподдельным интересом выслушал её драматический монолог, что мне чем-то напомнило творения литературных критиков, и, воспользовавшись паузой, спросил:
-Надежда Поликарповна, вот Вы говорите, проблема назревала уже давно, но не была вовремя решена, и поэтому жизнь этого юноши потекла в таком русле. Пожалуйста, поясните.
-Извините, я говорила слишком абстрактно. Что ж, поясню. Миня, как мы все его называли, имя Веня ему не нравилось, потому что дразнили «веником» - был мальчик, безусловно, способный. У него были превосходные задатки, и если их развивать, из него мог бы получиться прекрасный – ну, не знаю. Смотря, по каким бы стопам он пошёл. Но, что ещё ему дано было с рождения, и это его, собственно, и сгубило. У него была прямо-таки феноменальная память, и великолепная способность к подражанию. Из-за этого он рано начал и читать, и писать, и считать. Ещё он впитывал, как губка, всё, что где-то услышит, запоем читал разные книги, в которых он ничего не смыслил, но охотно запоминал и цитировал – книги, фильмы, чьи-то слова. Это и умиляло окружающих, они восхищались маленьким Минечкой, хвалили его. И он уяснил, что он – умный. Ну, свою роль тут и родители сыграли – его всё-таки слишком уж много опекали. Старались оградить его ото всех жизненных трудностей, не учили преодолевать препятствия, а устраняли их за него сами. В детстве его баловали, потакали всем его капризам. В садик он не ходил, и когда только поступил в школу, он не признавал вообще никакой дисциплины. Но беда была даже не в этом. Беда была в том, что благодаря своим врождённым качествам, он мог безо всяких усилий получать одни пятёрки. Сами понимаете – что ещё нужно в младших классах? Основной упор идёт на запоминание, вот Миня и не учился, а играл в учёбу. Что и способствовало у него развитию стереотипа: что Миня самый умный, самый хороший, он лучше всех, он отличник. И он охотно выпячивался, заявлял, что он – самый лучший ученик в школе. Обратите внимание – даже не в классе, а в школе! Ну, а его хвалили, ставили в пример – тем и испортили. Он привык, что всё даётся само собой.
-Короче говоря – сделал я вывод – задрал нос, и стал всем что-то указывать. А этого никто не любит, вот ему и…
-Погодите, Пётр Александрович, это ещё всё впереди. Когда я работала с их классом, я сразу обратила внимание на то, что у Черногорского развита только чисто механическая память. Там же, где требовалось логическое мышление, сообразительность, он просто терялся. У него в упор ничего не получалось! Он ловко оперировал лишь заученными цитатами, шаблонами. А что касается мышления, то оно у него напротив, отставало, поскольку он не развивал его, не тренировал. Поэтому он не мог ответить даже на самые простые вопросы, требующие сообразительности. А ведь все, даже самые безобидные, детские розыгрыши, рассчитаны именно на это. Вот он и стал тогда выглядеть в смешном и нелепом виде – кичится своим умом, он «самый умный», а все вокруг – «троечники, двоечники, прогульщики, хулиганы». И вот они, такие глупые, подлавливают его, как маленького ребёнка. А он, такой умный, всегда попадается!
-И тогда, конечно же, он решил им показать: мол, зря смеётесь.
-Тогда ещё не надо было ничего показывать. Игры играми, а учёба учёбой, в учёбе всё же он их превосходил, я уже объяснила, в силу чего. А их он обвинял в глупости: глупые дети, и игры у вас глупые, и вопросы глупые. Уже тогда началось это противопоставление себя коллективу, с акцентом на то, что он лучше всех, а другие ему попросту завидуют, и строят ему козни. Вот тогда я и забила тревогу. Ребёнок буквально портился у меня на глазах. Но этого просто не хотели замечать. Отличная успеваемость, примерное поведение, благодарности родителям, и всё пятое-десятое… Поэтому, как говорится, «на Шипке было всё спокойно». Хотя бывали случаи… К примеру, в третьем классе я у них на уроке организовала игру, как раз на сообразительность. У него это было слабое место, поэтому вполне естественно, что он проиграл. Тогда он закатил истерику, стал швырять, кричать, обзываться. А потом заявил: «Я в школу хожу не играть, а учиться». И я поняла, что, во-первых, он лентяй. Он избегал всего, что требовало усилий. И, во-вторых, эта его страшная гордыня. Он боялся оказаться «не на высоте». Поэтому от всего, что ему не давалось просто так, он бежал. Чтобы, во-первых, не делать над собой усилий, а во-вторых, не терпеть неудач и поражений. Он всегда выбирал то, что, не требуя никаких усилий, сразу давало результат. И это опять-таки развивало в нём те червоточины. Вот эту трусость, малодушие, эту гордыню, самомнение. Прямо-таки, синдром Господа Бога. Миня лучше всех, Миня всегда прав.
«Странно, эта Надежда Поликарповна на удивление словоохотлива» - заметил я. – «Или ей просто хочется выговориться?»
Я обратил внимание – как, каким тоном, какой интонацией она говорит об этом Черногорском. То, что, несмотря на всё, оставалось у неё на душе, и тяготило её все эти годы. И трагедию Черногорского она воспринимает, как свою собственную – что она, с самого начала узрев беду, не смогла её предотвратить. Не научила его, своего ученика, самому главному в жизни – быть человеком, по-человечески относиться к себе и к людям. А ведь среди множества её учеников Черногорский, в своём роде, занимает особое место. Все те годы она боролась с ним, и за него же. И, как оказалось, тщетно.
-И ему не терпелось всё время доказывать, что он лучше всех – продолжала Надежда Поликарповна. – Он всегда радовался чужим неудачам. Когда другим ставили двойки, замечания. Чтобы на фоне других «плохих» выглядеть ещё лучше. Поэтому неудивительно, что он любил ябедничать. Не просто ябедничать – даже наушничать! И Вы знаете, некоторые педагоги это вполне одобряли.
Я снисходительно улыбнулся. Что ж, я тоже вполне одобряю, когда стукачи мне наушничают. Я не выражал своих мыслей вслух, но Киселёва, будучи человеком проницательным, как все опытные психологи, педагоги, вообще, люди, работающие с людьми – она поняла, что примерно я думаю, поэтому сказала:
-Вот, очевидно, они судили примерно с Вашей точки зрения. Но что при этом происходит с самим ребёнком… Черногорский ведь, как Вы уже поняли, был очень наивным и инфантильным. Слишком ребячливым для своего возраста. Он всегда всё воспринимал буквально, всегда признавал только два цвета – белое и чёрное. Либо хорошее, либо плохое. Он жил в своём, я бы сказала – наполовину в придуманном мире, любил сочинять всякие истории, где всегда выставлял себя супергероем. Любил выдавать желаемое за действительное. Вообще, он очень много врал.
-Хорошо – вздохнул я. – О его младшем периоде я вроде как понял. Теперь меня интересует, как у него начались проблемы? Хотя бы то, из-за чего он стал учиться заочно? Я беседовал с некоторыми Вашими бывшими учениками – Корниенко, Бубновым. Вы понимаете, что меня интересует – прищурился я.
-Корниенко был из тех, кого называют «трудными». Те пресловутые хулиганы, двоечники, прогульщики, завсегдатаи детской комнаты милиции. Ну, а Бубнов… - в её выражении лица скользнула некоторая неприязнь.
-Скользкий тип – вставил реплику я. – Себе на уме.
-Вот именно, он ещё в школе был таким. А что до нашего с Вами Черногорского, то вот эта его ребячливость, максимализм и ещё больше усугубили его, и без того сложные, проблемы. В младших классах у него были свои заученные понятия о том, «что такое хорошо, и что такое плохо», и он считал себя исключительно хорошим, и его это устраивало. Но потом он вдруг почувствовал, что он – один, что его никто не воспринимает, и что все его попросту презирают. И Вы знаете, что он тогда сделал? Он изменил все свои взгляды, на диаметрально противоположные! То, что было «хорошо», то стало «плохо», и наоборот. То есть, если раньше он был «отличник», «зубрила», «подлиза», «ябеда», «паинька», «маменькин сыночек» - такие ярлыки ему вешали в начальных классах, потом же ему захотелось признания. Захотелось авторитета. И тогда он забросил учёбу, стал прогуливать, курить, сквернословить, держаться вызывающе. Он очень любил работать на публику. Выскажет на уроке какую-нибудь пошлую реплику – все хохочут, и урок сорван.
Она вопросительно посмотрела на меня – не желаю ли я чего-нибудь добавить, спросить или поправить. Я в ответ согласно кивнул.
-Да-да, продолжайте. Очень интересно.
-Вот, ему тоже стало очень интересно – производить впечатление. Все были поражены уже тем, что такие выходки устраивал Черногорский – ладно бы, кто-нибудь ещё, а то… Он оказался в центре внимания, ему подпевали, одобряли – Миня, давай, Миня, наш человек. Покажи, какой ты смелый! Вот он и вошёл во вкус, был поглощён только тем, как лишний раз сработать на публику, чтобы доказать, что он не «маменькин сынок», и не «подлиза». Сначала – двойки, прогулы, игнорирование старших – всё назло, всё наоборот. Так он надеялся заработать себе авторитет у мальчишек. Парень свой в доску.
-Тот самый подростковый нигилизм, о котором Вы упоминали в самом начале нашей беседы.
-Да, тот самый нигилизм, который вот такие детки считают проявлением зрелости и самостоятельности. Вспомните себя в те годы – десять-пятнадцать лет.
Передо мной пронеслись чередой картины воспоминаний – моё послевоенное детство, школьные годы моих детей. То, о чём писал ещё Макаренко в книге о беспризорниках, да что Макаренко – Гюго в своих «Отверженных» о похождениях Гавроша, Марк Твен о приключениях Тома Сойера и Гекльберри Финна! Разные эпохи, разные страны, разные люди. А психология одна и та же. Не ночевал дома – признак независимости. Курить, выпивать, сквернословить – атрибуты мужества. Совершить что-нибудь недозволенное, а то и противозаконное – показатель храбрости. Привод в милицию – своего рода медаль за отвагу. А что до тех, кто доигрался до колонии – это бывалые, уважаемые люди, матёрые волки, знатоки жизни.
-Ну, и Черногорский – заключил я – в силу своей наивности и детского максимализма, конечно же, не знал меры в своей этой браваде. Перегнул планочку.
-Это было бы слишком мягко сказано – покачала головой Надежда Поликарповна. – Фактически он стал полностью неуправляемым, занятым только тем, как бы позаковыристее отличиться, чем бы ему на сей раз продемонстрировать это своё… Особенно, если мальчишки его сами подзуживали, мол, Миня, а «слабò» тебе? И начались тогда «подвиги» - воровство, хулиганство. Потом дошёл вообще до крайности – учитель сделает ему замечание, а Черногорский в ответ посылает его матом.
Её тон становился напряжённым – как будто она переживает заново все эти годы, все эти события.
-Вы знаете, у меня тоже есть сын – я перевёл разговор в другое русло, чтобы Надежда Поликарповна немного успокоилась, не волновалась так сильно. Как будто это её я виню в том, что Черногорский так и не научился быть человеком.
… Теперь уже далёким летом 77-го года, я впервые услышал из уст шестилетнего Саши ненормативную лексику. Он стоял во дворе, и разговаривал с товарищем. Меня они не видели – я гулял с собакой, и как раз стоял за углом, пока Ральф у куста справлял свои нужды.
-А ну-ка, Саша, повтори громко и внятно, что ты сейчас сказал. Очень интересные слова ты выучил.
-Ну… - виновато залепетал Саша, густо краснея со стыда, потом бледнея, и так чередой – то красный, то бледный. – Один мальчик захотел украсть велосипед, сел на него, а он ему большой, он с него упал, и стукнулся…
-Нет, ты ему говорил по-другому. Что он хотел сделать с этим велосипедом? И каким этот велосипед оказался?
-Я больше не буду – чуть слышно прошептал мальчишка, глядя в землю. На его глаза наворачивались слёзы.
-Что ты не будешь? Я тебя прошу повторить то, что ты только что сказал про велосипед.
Он повторил эту фразу в оригинале, где понятия «украсть», «слишком большой», «уехать» и «упал» были выражены красочными эпитетами, но не литературными, потому не считаю нужным их цитировать. Читатель и так поймёт, о чём речь.
-И какое слово ты ещё говорил через каждые два слова? Что же при мне ты его не говоришь?
Он еле слышно прошептал пресловутое «б…», служащее словом-связкой.
-Ну, а если ты знаешь, что это плохие слова, почему ты их говоришь? При мне боишься, а при товарищах, значит, можно! А ты хоть знаешь, что этим слова вообще означают? Где ты вообще их слышал?
Его товарищ поспешил поскорее удалиться, а у меня с сыном состоялся серьёзный разговор.
-Я знаю, что эти слова плохие – признался он. – Но все мальчишки между собой так разговаривают. Да и мужики тоже, я слышал.
-Мало ли, что ты слышал! А ты знаешь, почему эти слова плохие, и почему их говорить неприлично?
-Наверно, потому, что у них такие значения – робко предположил ребёнок.
-Какие значения? – переспросил я. – У них нет никаких значений! Этими словами называют всё, что угодно. Это вообще не русские слова. И кто их говорит, тот не уважает русских людей и русский язык. Только они этого не понимают. Не знают историю своего народа. А очень жаль. Хочешь, я расскажу тебе историю?
Сын заметно повеселел, видя, что я на него не сержусь, не ругаю, ещё и расскажу что-нибудь интересное. А ведь и в самом деле – какой смысл сердиться? Какую пользу это принесёт? Напротив, запретный плод сладок.
-Когда-то, давным-давно, на нашу страну напали очень злые враги. Эти враги назывались татаро-монголы. Они были очень жадные, и очень опасные.
-Это были фашисты! – сказал Саша.
-Нет, сынок, это были не фашисты. Но это тоже были враги, как фашисты. Только это всё было намного раньше. Тогда ещё фашистов не было, и даже СССР ещё не было, и наша страна называлась просто Русь, и столицей у нас была не Москва, а Киев. И вот, напали на Русь татаро-монголы. Самый главный враг был их царь Чингисхан.
-И была война – оживился Саша.
-Правильно, была война – подтвердил я. – Врагов было очень много, и война была очень долгой. А враги были очень злые. Они грабили дома, убивали людей, поджигали города и деревни. Взрослых людей они убивали, а детей забирали себе, чтобы делать из них своих рабов и солдат для царя Чингисхана. Они ненавидели всех русских людей, и ненавидели русский язык. Они разговаривали на своём языке, на татаро-монгольском. Эти татаро-монгольские слова стали называть матными. Что они когда-то означали, уже никто не знает. Но эти слова – татаро-монгольские. Вражеские слова! Ты понимаешь меня, Саша?
-Вражеские… слова? – переспросил он, и задумался.
-Да, вражеские. Враги хотели, чтобы никто не говорил по-русски, чтобы все забыли наш русский язык, а только чтоб ругались матными словами, как они сами. Вот чего хотели враги. И поэтому, когда кончилась эта война, когда русские победили и разгромили врагов, весь народ решил так. Что все русские будут говорить по-русски, а не так, как хотели враги. А кто ругается матными словами – тот значит, против русских, и за врагов. И с тех пор, такими словами ругаться плохо и неприлично. Потому что говорить такие слова – значит, делать так, как хотели враги.
…-Что ж, красивая и весьма поучительная история – согласилась Надежда Поликарповна. – Только вряд ли это образумило бы Черногорского. Тогда, в четвёртом классе, у него был единственный критерий – работа на публику. Пока это было ново, это пользовалось успехом, хотя на самом деле над ним просто издевались. С ним играли, как с игрушкой, но своим его никогда не признавали. Мальчишки ведь что – им охота потолкаться, помериться силой, погонять в футбол, другие спортивные игры. А Минечка был у нас мальчиком хлипеньким и болезненным. Ему бы спортом пойти заняться, но он и думать ни о чём подобном не думал. Ведь там – во-первых, напрягаться надо, а во-вторых – там он был явно не на высоте. Его у нас даже от уроков физкультуры освободили, чем он был, кстати, весьма доволен. А мальчишки ценят силу. Вот он свой недостаток силы и пытался компенсировать - вызывающим поведением, и разнузданным хамством. При этом, со стороны он выглядел в высшей степени нелепо и отвратительно. А именно – представьте себе малыша, резвящегося в песочнице – она выдержала небольшую паузу. – А теперь представьте себе этого малыша пьяным. Может, я несколько сгущаю краски, но Черногорский выглядел именно таким. В конце концов, сверстникам это надоело, и его стали ставить на место. Проще говоря – морду бить.
-А теперь, Надежда Поликарповна, вопрос неприятный, но совершенно конкретный, и по существу – я посмотрел учительнице в глаза. – Речь идёт о сексуальных посягательствах. Более того, о сексуальном насилии. Мужеложство над ребёнком. Даже сейчас, спустя десять лет, Ваши бывшие ученики рассказывают об этом прямо-таки с гордостью и с упоением. Могу даже конкретные фамилии назвать. Устинов, Терехов, Жамов, тот же Корниенко.
-Вы знаете, Пётр Александрович, мне очень трудно и больно обо всём этом говорить… Это началось у него в конце четвёртого класса. Дежурная учительница схватила Черногорского за руку, когда тот бил стёкла в рекреации. У него была жуткая истерика, он был буквально невменяем. В таком состоянии его никогда раньше не наблюдали. Он был избит, одежда на нём была разорвана. У него был такой жуткий вид – он был ещё и оплёван, весь мокрый, и разил нечистотами. Его привели в кабинет завучей, дали таблетку, он вроде пришёл в себя, и рассказал, что над ним надругались. Возбудили дело, передали в комиссию по делам несовершеннолетних. Те мальчишки признались: да, побили его, но что до всего остального, то это он наговаривает. А в том, что его поколачивали – все подростки винили в этом самого Черногорского: сам два шага пройти спокойно не может, ко всем пристаёт, на всех обзывается. И как раз к тому времени эти его закавыки всем наскучили. Ему говорили, особенно старшие ребята: не лезь, куда не надо, это не твоё, лучше будь таким, каким был в начальных классах. А Черногорский в ответ полез на рожон, и началась, грубо говоря, травля. Иной бы понял это, изменил бы своё поведение, но этот мальчик воспринял это именно так. Он стал совершенно беспомощным, нетрудоспособным. Он стал не в состоянии учиться. На всё стал реагировать неадекватно. У него появились истерические припадки, напоминающие эпилепсию. Вот тогда и пришлось обращаться в диспансер. Конечно, Татьяна Афанасьевна была возмущена таким обращением с её сыном. Я имею в виду – со стороны сверстников. Она приходила – и ко мне, и к Вере Павловне, и в милицию ходила, и в рай-ОНО. Но у той истории финал был тривиальный – пришли к выводу, что никакого насилия не было, что это фантазия больного ребёнка, и, учитывая особенности его психики, ему посещение общей школы не рекомендуется. И желательно, чтобы в школу его сопровождали родители, во избежание подобных инцидентов. Вот так он и занимался, начиная с пятого класса – и до самого конца школы.
-Скажите, а лично Вы согласны с официальной версией? Что это была фантазия, что ничего не было?
-Вы же прекрасно понимаете, что нет. То, что Черногорского били – такие случаи бывали и раньше, но в таких случаях он шёл куда-нибудь в укромное место, чтоб его никто не видел. Посидит там, поревёт, и, в конце концов, успокоится. После этого же случая он стал полностью психически сломлен. Наряду с прежними его симптомами, у него стал развиваться комплекс неполноценности. Абсолютная неуверенность в себе, в своих силах, ощущение собственной слабости, ничтожества, и полная неспособность – не только постоять за себя, но и даже высказаться в свою защиту. И, в довершение всего, навязчивый страх. Все его мысли были поглощены только этим. Поэтому естественно, что при таком положении вещей он был просто неспособен учиться. Его нужно было выключить из травмирующей ситуации. Так вот и получилось то, о чём я предупреждала ещё в первом классе. Конечно, я не могла предположить, что всё обернётся настолько чудовищно, но было очевидно, что у такого ребёнка будут впоследствии огромные трудности во взаимоотношениях с окружающим миром.
-Ну, хорошо, его перевели учиться заочно. И чем это обернулось?
-Чем, чем – пожала плечами Киселёва. – Да, собственно говоря, ничем. Это ведь сейчас в этом отношении полная свобода – дети и родители сами выбирают: и где учиться, и как учиться, какие предметы изучать. А тогда всё было строго регламентировано…
-Спасибо, меня Вера Павловна уже просветила. Заочная форма допускалась лишь при серьёзных расстройствах здоровья, и считалась, как обучение на дому.
-С одной стороны, для Черногорского такая мера была полезной, и даже необходимой. Он опять смог учиться, и, кстати, стал учиться хорошо. Троек у него не было, учителя на него не жаловались. Но с другой стороны, это ведь не было решением проблемы. Это стало своего рода бегством. Мы предприняли эту меру с одной целью, на поверку же вышло совершенно другое. Даже, можно сказать, диаметрально противоположное.
-Теперь я не совсем Вас понимаю – озадачился я.
-Такая мера была принята в качестве лечебно-профилактической. Мы изначально надеялись, что проучившись так полгода, ну, максимум, год, он, во-первых, поправит своё здоровье, укрепит свою нервную систему, а во-вторых – будет сам серьёзно работать над собой, над своим характером. Потому что – чего стоят все старания родителей, педагогов, врачей, если сам человек абсолютно ни в чём не заинтересован? Имелись хорошие предпосылки. Во-первых, у него очень хорошая семья, всерьёз заинтересованные, заботливые родители. Во-вторых, больше свободного времени. К тому же он посещал различные кружки, секции, клубы. Считали – и разовьётся, и друзей себе найдёт по интересам, чтобы потом вернуться в свой класс совершенно нормальным подростком. Но всё вышло совсем не так. Черногорский попросту сел на своего старого конька, и такая система обучения, как нельзя лучше, этому благоприятствовала. Что в самом учебном процессе – он просто вызубрит, сдаст – и с глаз долой, из сердца вон. Он совершенно не интересовался ни одним предметом. Вообще, создавалось такое впечатление, что его ничто не интересовало.
-Простите, а Вы сами, что у них преподавали?
-В начальных классах я часто замещала их учительницу. Ещё я была организатором по внеклассной работе, потом завучем, а с четвёртого класса я вела у них литературу.
(Мне почему-то с самого начала так казалось, что Надежда Поликарповна – именно литератор, а не, скажем, математик или биолог. Как выяснилось, интуиция меня не подвела.)
-Честно говоря, мне этот мальчик был по-своему симпатичен – продолжала она. – Мне очень симпатизировала его мама, Татьяна Афанасьевна, и я искренне хотела, чтобы Миня… Чтобы у него было всё в порядке. Когда я стала работать с ним индивидуально, я старалась делать упор именно на развитие мышления. Мне не нужны были его вызубренные изложения, его шаблонные сочинения, характеристики. Я всегда давала ему такие задания, чтобы он смог выразить свою точку зрения, своё мнение, чтобы он смог его объяснить, обосновать, доказать – но тут он просто ушёл в глухую защиту. Потом приходила его мама, говорила, что сын дома жалуется на меня, что я забиваю ему голову всякой чепухой, задаю невыполнимое, ставлю ему двойки ни за что, чтобы специально он не мог перевестись в следующий класс. Что у него совершенно пропал интерес к чтению, и виновата во всём этом я. А раньше он читал запоем. Кстати, Пётр Александрович! Хотите, может, чаю?
Я согласно кивнул. Она подошла к тумбочке, достала оттуда две чашки, и, разлив кипяток из стоявшего на тумбочке чайника, опустила в чашки заварочные пакеты.
-Сахар? – спросила она.
-Спасибо, я без сахара.
-Просто, раз уж речь зашла о литературе… Видя, что к обязательным, программным произведениям он относится формально, я подошла к нему с другой стороны: а что он сам читает? Какие книги ему нравятся? Что его в них привлекает? Как он оценивает ту или иную книгу, героя, сюжет, писателя? В общем, ничего у меня с ним не получалось. В конце концов, я просто стала давать ему обязательную программу, но всё-таки пыталась заставить его думать, а не зубрить. Но он всегда выбирал путь наименьшего сопротивления.
-Хорошо, это с учёбой. А с другими как?
-Как, как – покачала головой Надежда Поликарповна. – У него появилась масса свободного времени, которое он старался использовать, выражаясь вашим языком, на проведение бесконтрольного досуга. Под предлогом посещения различных кружков, клубов, тренировок, он просто находил повод уйти из дома. У него были знакомые, где-то на другом конце города, и там он имел возможность выражать себя в своём старом амплуа – «парень свой в доску». Ну, и кроме этого – он не посещал уроков с классом, но всё же в школу приходил почти каждый день. То есть, так или иначе, но с учениками контактировать ему приходилось, тем более родители не имели возможности сопровождать его постоянно. Конечно, необходимость такого сопровождения его ущемляла, хотя поначалу, переведясь на домашнее обучение, он даже гордился, считая себя вундеркиндом, экстерном, и ещё Бог знает, кем. Но ведь шила в мешке не утаишь. Другие дети прекрасно понимали, почему он так занимается, и даже откуда у него взята справка. Впоследствии он и сам осознал это, и у него с новой силой возник комплекс неполноценности. Что он не может существовать в нормальной жизненной среде, и нуждается в какой-то особой опёке, контроле и тепличных условиях. Ну, и кроме того, сами понимаете. При каждой возможности над ним издевались. Иногда его видели даже в таком состоянии, как в тот раз. Только он уже ни на кого не жаловался. Не называл ни имён, ни фамилий, ни прозвищ. Говорил, что его обидела группа незнакомых подростков. Конечно же, мы – ну, в частности, я, всегда делала то, чтобы пресечь это безобразие. С кем у него особо сильные трения были – я ведь с каждым отдельно беседовала: не трогайте вы этого Черногорского! Стыдно обижать маленьких и слабых! Вот он ещё сам вырастет-вымахает… Хотя последнее нужно было скорее для того, чтобы подбодрить его самого. А мне и отвечают: сам виноват! Сам лезет, обзывается, выкрикивает всякие гадости! Я говорю: он же специально работает на публику, ему охота выделиться, обратить на себя внимание, покуражиться, а вы – будьте умнее, не обращайте на его глупости внимания, тогда он и успокоится, и перестанет дурачиться, раз никто этого не замечает. Но у детей свой мир, они ведь думают по-другому.
-Да и выросши из детских штанишек, они, как видно, думать так и не научились – заметил я.
-Сейчас время такое инфантильное. Окончил подросток школу, никуда не поступить, а отставать не хочется. Охота и питаться, и одеваться, и концерты, и дискотеки посещать, и на машине ездить. Вот и садятся многие, в наглую, родителям на шею. Ах, раз вы мне вовремя будущее не обеспечили, теперь кормите-содержите. А родители есть родители: кто бросит своего ребёнка на произвол судьбы? Вот и кормятся на шее до старости лет, ответственности никакой. Сперва у родителей, затем на шее общества.
-Я вообще-то имел в виду другое.
-Я прекрасно понимаю, кого Вы имели в виду. Корниенко или Бубнова – кто из них Вам этим хвастался.
-Но давайте всё же вернёмся к Черногорскому – сказал я. - А то мы отвлеклись. Вы отчитывали этих хулиганов, говорили, что маленьких и слабых обижать нехорошо. Но, насколько мне известно, именно это было своеобразным коньком как раз самого Черногорского. Своего рода способ самовыражения, способ мести за попранную честь и достоинство.
-Да – она помрачнела. – Это было. Это же всё звенья одной цепи – он привык не прилагать усилий, и ничего не преодолевать. Не бороться, а лишь пасовать, капитулировать, или, в крайнем случае, бежать. И вот это, вместе с громаднейшим комплексом неполноценности, не давало ему никак противостоять обидчику. Он сразу сдавался, и безропотно выполнял все требования. Кто что скажет, то он и делает. Ну, а когда его отпускали, в нём просыпалась гордыня и жажда мести. Причём шёл он, как всегда, по линии наименьшего сопротивления. Сначала это были просто сплетни, слухи, клевета. Ему, конечно, никто не верил. Потом начались истории с воровством. Сам что-нибудь украдёт, а другому подсунет. Потом, вот этот его знакомый из пригорода. Я не помню, как его зовут, знаю, что он был старше его на три-четыре года. Он приезжал к нему туда, в Копли, Черногорский ему показывал обидчика, тот его подкарауливал, и избивал. Ну, а с седьмого класса, стало твориться вообще из ряда вон выходящее. Того его друга, насколько мне известно, посадили.
«Нет. Не Попов» - у меня отлегло от сердца.
-За Черногорским и в четвёртом-пятом классе такое наблюдалось. Но это были единичные случаи. Когда над ним поиздеваются вдоволь, он, бывало, нападал на первых встречных малышей. Однажды в пятом классе его поймали за руку – на школьном дворе он избил пятилетнего мальчика, отобрал у него тридцать копеек, после чего опрометью бросился в здание школы. Деньги он, кстати, выбросил. Потом он объяснил, что сделал это «специально, чтобы опорочить проклятую, ненавистную школу». Поэтому те эпизоды просто посчитали чистой случайностью. А оказалось, преступно проигнорировали. Эти малыши не оказались просто случайно попавшимися под руку, как в тот раз стекло. А напротив, он в тот раз бил стёкла только из-за того, что вокруг не оказалось никого слабее и беспомощнее, чем он сам.
Надежда Поликарповна пригубила из чашки горячего чаю. Я предпочёл обождать – мне совершенно не хотелось горячего, я с гораздо бòльшим удовольствием выпил бы холодного.
-В тринадцать лет Черногорский… - они вздохнула, глубоко и тяжело. – Всё ещё больше усугубилось. Что, впрочем, вполне объяснимо: мальчики начинают становиться юношами, девочки – уже почти девушки. У Черногорского появился интерес к Гитлеру, Сталину, подобным режимам и идеологиям. Вообще-то, он и раньше любил детективы, но в них его интересовали только описания самой технологии преступления. Не могу понять, где он набрался подобных идей, но он стал сам совершать ужасные поступки. Он нападал на младших братьев и сестёр своих обидчиков. Следил за ними, выбирал удобный момент, чтобы остаться незамеченным, нападал, как правило, сзади или сбоку. Наносил несколько ударов, чаще всего ногой, и убегал. И то, что это именно его рук дело, стало известно далеко не сразу. Его заметили, и поймали с поличным соседи одного из пострадавших. Самому ему, конечно же, ничего не было. Ни комиссии, ни колонии. Его спасла всё та же самая справка. Родителей этих детей мы поставили в известность, но строго с условием – чтобы старшие их дети, те самые обидчики Черногорского, не были в курсе этих безобразий. Да и сами родители это прекрасно понимали, потому что в противном случае, их дети пошли бы на весьма тяжкое уголовное преступление. А какому отцу или матери охота отправлять сына в тюрьму, чтобы вся жизнь была искалечена, с самого детства? Конечно, родители в большинстве своём не одобряли такого поведения своих детей. Кому охота видеть своего ребёнка жестоким садистом, избивающим и унижающим? Но и ничуть не сочувствовали Черногорскому, считая, что пусть бьют. Так ему и надо. Ну, а Черногорский после этого почувствовал свою безнаказанность. Дальше – больше. Потом начались нападения на матерей. Там Черногорский применял уже более изощрённые методы. Караулил в тёмное время суток, нападал сзади, и разбивал об голову бутылку. После такого женщина сразу падала в обморок, теряла сознание, а он убегал. С этим та же история – не сразу, но узнали, решили так же – что до мальчишек это не должно дойти. Муж одной женщины, узнав, кто это сделал, сам отправился к отцу Черногорского. И после этого, такие случаи больше ни разу не повторялись. Порфирий Прохорович пообещал, что ничего подобного больше не случится – и он сдержал своё слово. Не знаю, чем отец повлиял на сына – ни отец, ни сын со мной этим не делились. Но больше ни на детей, ни на матерей Черногорский не нападал.
-Зато, как Вы верно заметили, в том возрасте девочки становятся девушками, а мальчики – юношами. И при этом начинают активно интересоваться друг другом. Естественно, при таком характере и при таком образе жизни Черногорский никак не мог рассчитывать на благосклонность, на внимание или симпатию со стороны противоположного пола. Не говоря уже о влюблённости, а уж тем более – о любви, и о серьёзных отношениях. Зато те, кто его мучили, кто над ним издевались, унижали – те такое внимание испытывали. В них влюблялись девчонки, они встречались, гуляли, или как сейчас выражаются – ходили. Ну, а это опять-таки, с одной стороны ущемляло Черногорского – он не мог чувствовать себя нормальным парнем. А с другой стороны, приводило его в ярость и бешенство. И он стал нападать на их девушек. Во всяком случае, мне известен один такой конкретный случай.
-Вот здесь я Вам, Пётр Александрович, вряд ли чем смогу помочь. Скорее всего, этот случай произошёл, когда Черногорский уже не учился в школе, или как раз её заканчивал. Хотя, Вы знаете, в самом конце школы он вдруг резко переменился. Казалось, он взялся за себя. Занялся, наконец, спортом – стал физически крепче. Да и рассуждать уже стал совершенно по-другому, уже прослеживалась склонность к логическому мышлению, я бы даже сказала – к аналитическому. У него появились какие-то новые товарищи, очевидно, тоже старше его. Миня всерьёз заинтересовался техникой, электроникой, изучал языки программирования, ходил куда-то заниматься на компьютере. И мама была очень довольна, что сын наконец-то за ум взялся. Миня после школы собирался поступать в технический колледж, я была двумя руками за. Правда, потом я его ни разу больше не видела, но я и не осуждаю его за это. Человек решил порвать с прошлым, решил оставить все свои неудачи и комплексы в детстве. Правда, раньше я иногда видела Татьяну Афанасьевну, спрашивала, как дела у Вениамина. Она говорила – всё в порядке, он выучился, работает, проблем нет. Конечно же, вообще без проблем не бывает, но я и вправду верила. Хотела верить, что человек и впрямь стал человеком. Но, честно говоря, я частенько вспоминала этого мальчика, и на душе у меня шевелилось недоброе предчувствие. Потому что он навряд ли анализировал причины-следствия: почему вообще с ним такое было. Он во всём винил других, а себя всячески оправдывал и выгораживал. Окончив школу, он сказал на прощанье: «Обидно, конечно, что школьные годы прошли так некрасиво. Но, в конце концов, я был всего-навсего ребёнком, что я мог со всем этим поделать?». И тогда мне показалось, что его новая жизнь, новый имидж – это всего лишь очередной виток старой спирали, а сам он, в конечном итоге, остался таким же, каким и был. Поверхностным, амбициозным, при этом малодушно избегающим любых усилий, и к тому же совершенно не готовым ни к какой ответственности. Изменилась форма – содержание осталось. Школа была окончена – его благополучие мне виделось до первого же затруднительного положения. Дальше всё встанет на круги своя: трусость – покорность – гордыня – месть. И всё по пути наименьшего сопротивления. Как видите, мои опасения подтвердились. Я уверена, что в эту историю его втянули.
-На основании чего Вы так полагаете? – я решил уточнить, хотя и без того было ясно, почему она именно так считает.
-Сам бы он, во-первых, побоялся. А во-вторых, вряд ли ему самому всё это нужно. Им опять играют. А он, похоже, этого не осознаёт. Или же сам выбирает роль ведомого, чтобы, в случае чего, всю вину и ответственность переложить на ведущего.
… Попрощавшись с Киселёвой, я решил нанести визит к родителям Черногорского. Наведя по телефону справки, я выяснил, что эта семья и в самом деле, как говорил Бубнов, в 94-м году сменила место жительства, переехав из Копли в Ласнамяе-Козе. Так что поездка предстояла опять на противоположный конец города.
Разговор с Киселёвой несколько затянулся – мы встретились в два часа, и лишь около половины пятого я вышел из дверей частной гимназии. По дороге к Черногорским, я мысленно сопоставлял кое-какие данные, и терялся в догадках.
Итак, Вениамин Черногорский и Михаил Феоктистов. Отчество у обоих – Порфирьевич, что по нынешним временам весьма редко. Оба появились на свет в декабре 1974-го, с разницей в один день, правда, кроме этого дня, их разделял ещё добрый десяток тысяч километров. О родителях Феоктистова ничего не известно, по его собственным словам – он и сам ничего о них не знает. Какие из этого могут быть предположения? Только одно из двух: либо Вениамин и Михаил – братья по крови, либо Феоктистов – и есть Черногорский.
Обе догадки представлялись весьма призрачными. В первом случае – что, если уважаемый Порфирий Прохорович в том самом 74-м году имел любовное приключение где-нибудь на стороне, и тем самым оказался товарищем по несчастью шекспировского графа Глостера из «Короля Лира», имея и законного сына, и побочного. При его профессии, это нетрудно. Неудобно, конечно, будет задавать ему такой вопрос при жене, но всё же необходимо. А когда в чём-то есть необходимость, то неудобны бывают только две вещи. А именно – спать на потолке, и брюки через голову надевать.
Ну, а второй случай и впрямь представляется невероятным. При проверке документов Феоктистова было установлено, что он – тот, за кого себя выдаёт, и никогда в жизни не менял ни имени, ни фамилии. Хотя это ещё мало что значит. Документы мог ему организовать тот же Попов, если учесть его связи и его возможности. Но чем же я теперь докажу, что это Черногорский стал Феоктистовым, изменив до неузнаваемости свою внешность (лишь глаза остались те же самые – тут уже природу не обманешь!). Это, впрочем, косвенно подтверждает правдивость версии о лаборатории. Чтобы так преобразиться, Черногорский – или, скорее, Попов – должен был выложить солидную сумму, что простому смертному не по карману. А, имея такую кормушку, сделать подобную метаморфозу не только возможно, но и весьма полезно.
Однако Черногорский (если это он) – не Джеймс Бонд, и, будучи ознакомленным с деталями его биографии, я был весьма уверен, что уж он-то точно где-то «засветился». Где-то выдал себя. Кто-то знал его в прошлом, пусть не столь далёком, но, по крайней мере, года три назад, когда он выглядел точно так, как «прохиндей» на фотороботе.
И тут меня ударило: инспектор Славка Виноградов! «В спортзале вместе качались!». Судя по разговору, это было довольно давно – несколько лет назад.
«Маленький, а дюжий – такие веса ворочал… Шутки, басни, анекдоты… как он с Прохоровым на руках боролся!». Вот, пожалуйста, и ещё зацепка за Попова.
Ну, а если не так давно? Если они там «качались» уже тогда, когда Феоктистов стал уже окончательно Феоктистовым? Или наоборот, давно-то давно, но Феоктистов всегда выглядел так, и никогда даже не подозревал о существовании Черногорского. Зато об этом знал Попов…
Прояснить обе эти догадки мог только один человек, если, конечно, не считать Попова и самих Феоктистова и Черногорского (двое это, или один – пока оставим этот вопрос открытым). Это был тот, к которому я сейчас как раз и направлялся – Порфирий Прохорович Черногорский.
… Поставив свой «Форд» перед подъездом девятиэтажной панельной коробки, я поднялся на третий этаж, и позвонил в квартиру номер 83 (ещё одно случайное совпадение? А может, именно поэтому я и школу всё время называю 83-й?)…
Мне открыла невысокая полноватая пожилая женщина – я сразу понял, что это и есть мать Черногорского. Я посмотрел на неё профессиональным взглядом, и тут же сделал вывод: умна, воспитана, образована. Внешне невозмутима, хотя на лице отпечатки пережитых кругов ада. Но держится молодцом, не подаёт виду. Очевидно, систематически принимает успокаивающие таблетки. Она показалась мне весьма доброй женщиной, некогда легко ранимой, но с годами закалившейся. Одета она была скромно, даже, можно сказать, бедно; косметики на её лице не было, а её шершавые руки подтверждали то, что ей постоянно приходится выполнять физическую работу.
-Здравствуйте, Татьяна Афанасьевна. Меня интересует Ваш сын Вениамин – сказал я, развернув перед ней удостоверение.
-Ой, а Вы знаете – виновато улыбнулась она – а мы с Пашей уже давно вдвоём живём. Наши дети выросли, сейчас оба за границей. Старший в Финляндии, в Норвегии работает – то на стройке, то на нефтяных скважинах. А младший учится в университете. Полгода назад он уехал в Англию на стажировку. Говорит, есть возможность остаться там на постоянную работу, да и невеста у него там уже…
-Вы меня неправильно поняли – ответил я. – Я расследую дело о красном «Москвиче», и сейчас меня интересует Ваш старший сын Вениамин. Или, как его ещё называют, Миша.
Услышав словосочетание «красный «Москвич»», женщина буквально потеряла дар речи. Для неё это было шокирующей неожиданностью.
Из другой комнаты вышел мужчина. Он выглядел значительно старше меня, был невысок, худощав, жилист. Одет он был в потёртую майку и спортивные брюки. Его голова была седа, как вершина ледника. Тоже хлебнул горя, и немало, подумал я, глядя на его волевое, но усталое, изборождённое морщинами, лицо, (словно он спал вниз лицом на колючей проволоке), и загорелые, мозолистые руки. Тогда я посмотрел Порфирию Прохоровичу в глаза. Цвет, разрез, глубокая посадка – всё сходилось. Это были глаза Феоктистова. Разница только во взгляде. У Феоктистова потухший, неживой. У Черногорского-сына, судя по фотографиям, затравленно-бегающий, взгляд паникёра, ищущего пятый угол. А у его отца взгляд был напротив, проницательный, тяжёлый. Казалось, он способен видеть людей насквозь, и подавлять их. Смотря кого, конечно. Но я был почему-то уверен, что Вениамин в детстве боялся отца и искал защиты у матери.
-Здравствуйте, Порфирий Прохорович – я протянул ему руку, и он холодно пожал её. Чувствовалось, что психологически этот человек весьма силён. Даже, наверное, не слабее меня. – Меня зовут Пётр Александрович.
-Да, очень приятно – сказала Корсакова, каким-то бесцветным голосом. Ещё не оправилась от шока, подумал я. Но всё равно держится стойко.
-Я расследую это нашумевшее дело о красном «Москвиче», и мне в связи с этим нужен Вениамин. Конечно, Вы не обязаны давать показания против сына, но дело в другом. Дело в том, что ему грозит опасность, и мой долг – её предотвратить. Все, кто, так или иначе, соприкасался с этим «Москвичом», либо погибли, либо обречены на долгие мучения. Безрадостное существование с тяжким бременем на душе, безо всяких перспектив на будущее. Я, да и Вы тоже, думаю, не желаете Вениамину такой участи. Поэтому скажите, когда Вы его видели в последний раз.
-Последний раз – начала, запинаясь, Татьяна Афанасьевна – весной 97-го года, перед тем, как он ушёл в море.
-Ваш сын – моряк? – спросил я, стараясь не показывать удивления.
-Был – поправила Корсакова. – Он закончил курсы матросов, и завербовался на какое-то судно. В море он был несколько месяцев, но там их здорово обманули. Не заплатили ни гроша, ещё и держали в безвестности, в каком-то порту на Тихом океане. Когда он, наконец, вернулся, он решил больше в море не ходить. Поехал на стройку, вахтовым методом.
«Как она защищает своего сына!» - заметил я. Во мне шевелились сомнения: знает ли?
-Ну, и где же он сейчас? Вы, я вижу, тоже переживаете.
-Сейчас он работает в Норвегии на нефтяных скважинах. Так что особых причин переживать за него, у нас нет. Он звонит нам почти каждую неделю, голос бодрый, говорит – трудно, но обустраивается, встаёт на ноги потихоньку.
-Когда он последний раз Вам звонил?
-Последний раз? – переспросила она. – Да позавчера! Спросил, не нужно ли нам денег выслать, интересовался, как дела у Эдика, младшего брата. Говорил – у них там заработки приличные, хотя работа тяжёлая.
«Да уж, работа у Мишки нелёгкая. Главное – нервная. А какие там заработки – остаётся только догадываться» - мысленно согласился я.
-Впервые за всю жизнь поинтересовался нуждами семьи – угрюмо проворчал, до того молча наблюдавший за нами, Черногорский-отец. – Вы лучше, Пётр Александрович, скажите, зачем Вы к нам пришли. Вениамин в Норвегии работает. И никакого отношения к этому «Москвичу» он не имеет, и иметь не может! – сказал, как отрезал, Порфирий.
-К сожалению, Порфирий Прохорович, может. Все свидетели этого эпизода указывают на него. Что именно он был вместе с ними в этой машине.
Черногорский-отец угрюмо-вопросительно смотрел на меня, давая понять, что чихать ему на этих свидетелей.
-Их имена – продолжал я – может быть, Вам даже и знакомы. Андрей Попов, Мурат Борисов, Марина Романова.
В глазах отца блеснули злоба и отчаяние. Мать вновь изменилась в лице, и ушла на кухню.
-Всю свою шушеру собрал! – выпалил Порфирий. – Ещё и с Маринкой этой заново спутался. Нет, он точно рехнулся!
-Паша! – подала голос из кухни женщина.
-Что – Паша? – проворчал Порфирий. – Что всё Паша? Ладно, та соска могла сговориться с этим Муратом. Но откуда Андрей там взялся? Сам бы он, извиняюсь за выражение, срать не сел с этой мелюзгой!
-Ой, мало ли, как? Свинья везде грязи найдёт. А Андрей – он тот ещё проныра. В каждой бочке затычка!
-Уж больно грязь не по свинье! – убеждённо возразил Порфирий. – Что их ещё может связывать, кроме Миньки нашего непутёвого? Врёт он всё! Как всю жизнь врал, так и теперь врёт. Какое море, какие стройки? У Попова он прихлебается! Только звонит: сначала, папа, денег вышли, проблемы у него там, в этом Тихом океане. Какой, к чёрту, океан? Потом домой не появиться, только записку в дверь просунул, что он у какого-то Вальдура, или как там его, батрачит на побегушках. Потом звонит, уже его хает в хвост и в гриву. Ура, кричит. Избавился, чуть ли не от рабства. Теперь опять уезжает, чёрт знает, куда. Его любимый друг Андрюша куда-то пристроил. А то, что мать волнуется, ему плевать! Хоть бы на день домой приехал!
Слова были адресованы жене, но так же и мне косвенно – мол, раз я так уверен, то смотри сам, откуда ветер…
-Паша, ну, что ты завёлся? – чуть не плача, воскликнула Корсакова. – С чего ты вдруг решил?
-С того, что такие люди – он кивнул в мою сторону – просто так, в гости, не приходят. А значит, Андрей опять обвёл Миньку, как дурака, вокруг пальца, и пускай теперь сам разбирается со своей мелюзгой. Небось, сам афёру затеял какую-нибудь, да и сказал Миньке: найди дурачков, подставных лиц. А тот и рад стараться, нашёл. Вот и достарался.
«А ведь отец тоже, хоть и не прямым текстом, тоже сына защищает» – подумал я. – «Что Мишка просто дурак непутёвый, это Андрей всему голова. А ведь правильно мыслит: какую бы роль не играл во всей этой серии Черногорский, организатор и инициатор – всё равно Попов».
-Всё гораздо серьёзнее – покачал головой я. – Иначе я не стал бы Вас беспокоить. Дело в том, что разные знакомые Вашего сына фигурируют не только в одном эпизоде, но в целой серии. К примеру, по последнему эпизоду был задержан некий Корниенко, учившийся с ним в одной школе, и свидетелем по тому же эпизоду проходит тоже его бывший школьный товарищ, Алексей Бубнов. Сегодня я посетил эту школу, встречался с некоторыми педагогами, и поэтому я в курсе многих подробностей биографии Вашего сына. И меня это наводит на серьёзные размышления. Поэтому я и пришёл к Вам, чтобы поговорить о Вашем сыне Вениамине. Как сложилась его дальнейшая судьба? Что его связывает с Андреем Поповым? Что он вообще за человек, и какова может быть его роль в этом деле.
-Это уже ему самому виднее, кто он там, и под чью дудку опять пляшет – угрюмо ответил Порфирий. – Какие тут ещё могут быть размышления? Знаю я, что с ним в школе творилось. Так там всё проще простого. Своей головой думать лень, всё авось да небось, как кривая вывезет. А меня он никогда не слушал, всё находил себе каких-то благодетелей, всё на кого-то смотрел.
«Мышление у него не развивалось, наоборот, он для своего возраста был уж слишком ребячлив. Всё воспринимал слишком буквально. … Зато от природы он был наделён феноменальной памятью и великолепной способностью к подражанию, … это его и сгубило» - мне тут же пришли на ум эти слова учительницы.
-Что в детстве – махнул рукой Порфирий – Сначала говорил я ему: не задавайся! Хорошо учишься – это замечательно, учись! Но задаваться нельзя, будут ненавидеть! Так и вышло. Потом говорил ему: никто не заставляет тебя быть паинькой или маменькиным сынком. Но и придурка из себя нечего корчить! А он всё на кого-то смотрел. Говорил ему: занимайся спортом, станешь сильным! В какие только секции я его не водил! А толку что? Зарядку утром делать – и то с криком и со слезами. Да и тренировки все – недели две походит, и бросит. Только плакать: какие все плохие, все над ним смеются и издеваются. Я ведь говорил ему: кому он, на хрен, нужен, чтоб над ним специально кто смеялся! Что он, Чарли Чаплин, что ли? Над всеми смеются, у кого чего не получается. Занимайся, тренируйся, будет получаться – и никто смеяться не будет. Но он решил лучше быть хлюпиком. Вот его и вышвырнули из школы, с треском и позором. Кое-как дома закончил. Хоть я специально, в восьмом классе, перевёл его в другую школу, чтобы закончил нормально, а не как больной, со справкой. Он же там и месяца не продержался. Мать потом ходила просить, чтоб ему разрешили обратно вернуться.
-О его школьных годах мне известно многое. Надежда Поликарповна очень подробно мне рассказала о Вашем сыне. Как я заметил, она хороший психоаналитик.
-Вы с Надеждой Поликарповной беседовали? – вышла из кухни мать.
-Да, беседовал – ответил я. – Я знаю, у Вас были с ней хорошие отношения. Ладно. Расскажите мне лучше, как сложилось у Вениамина в дальнейшем. Окончил он школу, дальше что?
-Училище закончил, пошёл работать – простодушно ответила Татьяна Афанасьевна.
-Дальше всё то же – прокомментировал Порфирий Прохорович. – Поступил в технический колледж – бросил. Там ничего не получается, не даётся, а теперь уже и не интересует. Всё по-старому. Где надо постараться, попотеть, то и не интересно. Пошёл в ПТУ – там хорошо, учиться не надо, ничего делать не надо. Одно хорошо – в спортзал ходить начал, так хоть на мужика стал похож.
-А Вы не боялись, что в ПТУ у него могли возникнуть те же проблемы, что и в школе? Там же такой контингент сложный.
-А что мне бояться? Не я его туда приводил, не мои это проблемы – чего ему бояться, а чего не бояться. Но, кстати, в ПТУ у него проблем вообще не было. Проблемы после начались. Окончил он этот профтех с липовыми корочками, сам ни черта не умеет, так и остался без специальности. Вот и работает всю жизнь: то в одном месте - «бери больше, кидай дальше», то в другом – «подай то, принеси это», и зарплата соответственно такая же, и контингент – одни пьяницы. И он туда же – как начал пить…
-Паша! – взмолилась Татьяна Афанасьевна, чуть ли не со слезами в глазах.
-Ну, что – Паша? Что – Паша? Человек по долгу службы пришёл узнать, что за птичка наш Минька. Тем более что дело такое тёмное – лужа слёз, и море крови. Или что, Таня, сор из избы выносить стыдно? Лучше врать себе, что Минька вырос, возмужал, на ноги встал, нефть добывает? Или в море ходит? А по ночам плакать в подушку, что жизнь зря прожита! Что всё отдано сыну, а тот вон как своей жизнью распорядился! И что теперь – и жизнь прошла, и сын потерян, и осталось одно враньё! Пусть я буду никудышный отец, раз не смог своего сына человеком вырастить. Но я, в конце концов, не пацан, и живу правдой, а не грёзами. Не умеет он жить. И не встанет он на ноги. Так и будет всю жизнь на карачках ползать! А когда спохватится – поздно будет.
-Позвольте, что Вы имеете в виду: не умеет жить, ползает на карачках? – спросил я, хотя в общих чертах мне и так было всё ясно.
-То, что нету у него своего «я» - отрубил Порфирий. – Не уважает он себя. И головы на плечах нету – о завтрашнем дне вообще не думает. Нет, чтобы профессию хорошую получить, будущее себе обеспечить – он туда, где попроще да полегче, да напрягаться поменьше. Вот так и будет всю жизнь с рубля на копейку перебиваться, да на авось рассчитывать. И так всю жизнь у нас на шее просидел! Вон, два года назад – денег ему выслал, сам в долги кромешные влез – он названивал, умолял, что погибнет ни за что ни про что, где-то там… Потом, правда, десятку мне вернул. Говорил, что со шведской стройки.
-Паша, ну он же звонил позавчера, спрашивал, нужны ли деньги – умоляюще заголосила Татьяна. – Ну, были у парня проблемы, так ведь решил же он их!
-Спрашивать можно всё что угодно! – парировал Паша, то бишь Порфирий Прохорович. – Вот ты, Таня, хочешь миллион долларов? А проблемы свои он никогда не решит. Они у него были, есть и будут. Потому я и говорю так. Всё, каким он был, таким же и остался. Ничуть не изменился. Удавалось ему пару раз видимость создать, что он теперь другой, и что всё теперь по-другому. Но это, наверное, чтобы себя успокоить. Всё равно всё возвращалось на круги своя. И до сих пор там вертится, как заводной волчок.
Я молчал, не считая нужным встревать со своими направляющими вопросами. Пусть теперь выговорится Порфирий Прохорович. Уж на что Киселёва – ну, кто она такая этому Черногорскому, и то для неё этот парень – больное место. А что тогда говорить о родителях? Да, мать старается всеми силами ухватиться за спасительную соломинку надежды, что сын ей не врёт, и что мой визит в их дом – ложная тревога. А отец предпочитает смотреть правде в глаза. Какова бы эта правда ни была.
-А если Вас конкретно интересует – Порфирий обернулся в мою сторону – то Минька всю жизнь такой. Любой, кто угодно, может с ним делать всё, что вздумается. И он это позволяет. Потому что сам себя всегда ставил на роль верного Санчо Пансы. Ему только свистни – сорвётся и побежит с высунутым языком. Какое тут уважение? Всегда сам под всех подстраивался, унижался, бегал, а потом только скулил: почему его не уважают, почему с ним не считаются. Конечно, а кто будет с прихвостнем считаться? А как чуть что, так конечно, Минька крайний, расхлёбывай один за всех.
-То есть, это Вы Андрея Попова имеете в виду?
-Не знаю, как там насчёт Андрея. Может, и его дерьмо Минька разгребал, но вот эта маленькая дрянь, вот эта вот Марина самая. Когда Минька первый раз пришёл сюда с ней, я сразу ему сказал: ты что, на солнце перегрелся? Где ты её нашёл? Мало того, что перегаром разит, и размалёвана, как пугало огородное, ещё и ведёт себя, как барыня. Как будто мы ей тут прислуживать обязаны. Ты ещё – Порфирий резко обернулся в сторону жены – всё возмущалась. Что ты, Паша, напал на девушку? Ты же сам её не знаешь, а раз Минька её выбрал… Ну, мы с Татьяной обед сварганили, решили все вместе пообедать, пообщаться, познакомиться. Так эта Марина – о чём не заговоришь, ни черта ни в чём не смыслит. Театр, музей – вообще не знает, что такое. Книги, искусство, политика – тоже тёмный лес. Газет – и тех не читает, а из музыки одну какую-то пошлятину слушает. На всю катушку свою дрянь врубала, даже я запомнил. «Президент и Амазонка» называется. Ещё и рожу недовольную скорчила, и стала в коридоре Миньку поносить: почему это мы, такие-сякие, привязались к Её Величеству, и чего нам, старым дуракам, от неё надо. И почему мать, такая-сякая, включила своё кино, и прервала Её Величеству просмотр мультяшек по «Картону». А Минька, как нашкодивший пацан, её ублажает, объясняется, оправдывается. Мне аж стыдно за него стало. Я ему и сказал: брось ты её к чёрту, такое сокровище с любого дерева сорвать можно. А тот – Порфирий рассмеялся, со злой иронией, и в то же время с болью – сразу ей доложился, так потом совсем туда, к ней переехал. Сюда приезжали, только когда я в рейсе был. Мать их кормила-поила, Минька на задних лапках танцевал, а она сидела в кресле, да покрикивала. И это Минька, здоровый лоб, двадцать два года! А она, тем более, малолетка, ещё и отсталая какая-то. Да мало того, что головы нет. Была б хоть красивая, так я б ещё понял. А то - ни кожи, ни рожи, как в сказке – квашня квашнёй, а всё равно не баба – дитё, как есть дитё! Ничего женского. А Минька, так за ней бегал! Мало ему одного раза, ходил, волком выл, так он снова туда же лезет. Опять к Марине!
-Паша, ну, может, не будем ворошить старое? – опять взмолилась Татьяна. – Все мы делаем по молодости глупости, все потом за них расплачиваемся.
-Говоришь, старое? А то, что Минька складом заведовал, на машине ездил, собирался ещё и учиться куда-то пойти, а как связался с этой соплячкой, так всё потерял! Чухан чуханом стал! Шарахался ото всех и ото вся! Ходил, скулил – что из-за Маринки своей, что у него там? Дистрофия, или язва? Эта соплячка спала со всеми подряд, а как залетела, так опять Минька крайний! А нам во что всё это обошлось? Сколько раз этот бесхребетный сопляк влипал не в одно говно, так в другое, и только кричал: спасите! А вспомни, из-за чего ты в прошлом году в «скорой помощи» лежала! Кто сюда приходил, с кулаками на тебя кидался, денег требовал, угрожал, незнамо чем и кем! Не та ли Марина, которую ты здесь кормила, поила и пригревала? Как же, Минька её выбрал! Да не он её выбрал, а она его подобрала! Какая нормальная женщина посмотрит в сторону того, кто всё время держится и ведёт себя, как последний сосунок? За всеми бегает, перед всеми лебезит? Да ни одна! А вот Марине именно такого и надо – чтобы оставаться свободной, делать всё, что вздумается, гулять, пить, трахаться, а Минька пусть пашет! А как чуть что – так Минька крайний, и никуда не денется, всю лоханку дерьма расхлебает! Вот она его и подобрала себе, мальчиком на побегушках и для порки – голос Черногорского-отца переходил постепенно на крик. – И значит, этот кретин опять с ней спутался? Значит, ей опять понадобился крайний, чтобы свалить на него свою мерзость какую-нибудь, вот она и свистнула Миньку! И он опять побежал к ней, как щенок!
Я понимал, почему Черногорский-отец выходил из себя. Судя по тому, что я только что услышал, как Марина приезжала сюда с угрозами и кулаками, да не на кого-нибудь, а на мать, и после такого вернуться к этой Марине – это было бы огромнейшим плевком, оскорблением, обесчещением для всей семьи.
-Так, так, погодите – спокойно сказал я. – Значит, в прошлом году Марина Романова приезжала к Вам, и нападала на Вашу жену.
-Паша! – воскликнула Корсакова.
-Ничего, ничего – успокоил её я. – Это я могу узнать и в рапорте «скорой помощи», тем более что такие данные в любом случае передаются в полицию.
-Я был в рейсе – проворчал Порфирий. – Я узнал от врачей. Татьяну увезли с сердечным приступом, мне она ничего не рассказывала. А там сказала – Черногорский-отец быстро отошёл от внезапной вспышки гнева.
-И знал ли об этом Вениамин? – осведомился я.
-Конечно, знал! – Порфирий Прохорович был вновь готов метать громы и молнии. – Конечно, знал!
-Вам незачем так гневаться и проклинать своего сына – сказал я. – Он вовсе не возвращался, и не собирался возвращаться к Марине. Дело в другом. Дело в том, что Марина Романова убита. И первый, кто на подозрении – Ваш сын. Мотивов для убийства и так было достаточно, теперь мне известен ещё один. Поэтому мне нужно знать правду – о нём, и обо всех. Чтобы опять не оказалось, что Минька крайний.
-Вот что, начальник – сухим, резким, холодным голосом ответил Порфирий. – Хватит здесь темнить. Десять минут назад я слышал, что эта шмара на Миньку телегу катит, на правах свидетеля. Как они вместе на «Москвиче» катались. А теперь вдруг такие заявы. Убита – так ей и надо!
-Напрасно Вы мне не доверяете, Порфирий Прохорович. С «Москвичом» эпизодов было много. А убить человека можно только раз. В одной истории Марина была замешана. А следующим эпизодом было именно её убийство. Кроме них, там ещё были Попов и Борисов.
-Ничего не знаю, начальник. Уходи, не томи душу – раздражённо проворчал Порфирий, и взял с полки пачку «Примы».
Я прекрасно понимаю старика Черногорского – он распинался, выговаривался, задетый тем, что его сын вновь оказался в одной упряжке с Мариной. Если б я не назвал её имя в списке свидетелей, он бы так и молчал, как каменный. Угрюмый и проницательный, он смотрел на меня уничтожающим взглядом.
-В чём дело, начальник? Нет здесь Миньки, и не было. Сам говоришь, он не в Норвегии ни в какой, а где-то у Попова. Вот и идите к Попову. Или к Борисову. А здесь нечего…
Я оставался стоять на месте.
-До свидания – сказал Порфирий, и открыл дверь.
-Порфирий Прохорович – с доброй улыбкой начал я, пытаясь загладить возникшую атмосферу напряжённости.
-Мне больше нечего сказать – таким же ледяным, режущим воздух, тоном изрёк Порфирий, держа дверь открытой. – Прошу!
-Может, хватит ломать комедию? – тут уже я перешёл в контрнаступление. – Тоже мне, партизан на допросе. Я всю жизнь в органах. Так что, если мне надо с кем-то поговорить, то мы поговорим, и это не зависит от его настроения. Ты, Прохорыч, мужик толковый, понимаешь, что к чему, и то, что ты тут встаёшь в позу, только навредит Вениамину. Поэтому, если ты хочешь ему помочь, давай лучше потолкуем по душам.
Уж если он меня называет на «ты», и по простецки – «начальник», (ещё бы гражданином назвал), то и я был вправе ответить ему подобным.
-Я уже ничем не смогу помочь – устало проворчал Порфирий. – Всё равно я для него ничего не значу, и не значил никогда.
-Сможешь, Прохорыч. Мы ищем того, кто организовал эту серию. Того, или тех. А Минька твой был засвечен в эпизодах с Романовой Мариной, ныне почившей. И если его схватят по Марине, его так или иначе, будут таскать по всей серии. А он парнишка, как сам говоришь, хлипкий и безвольный. Каково ему будет, что от ментов, что от сокамерников – ты лучше меня знаешь. А чем больше я знаю, тем больше вероятность, что мы поймаем настоящего убийцу. Или – убийц.
-А я-то чем могу помочь? – Порфирий был явно подавлен, потом проворчал: - Пройдём тогда в комнату, что стоять в коридоре…
Мы прошли в комнату. Обстановка в квартире Черногорских была спартанской: только самое необходимое. Мебель старая – два платяных шкафа и книжная секция, письменный стол, два старых потёртых кресла, да одноместная тахта, служившая лежбищем хозяина. Вторая такая же тахта стояла в другой комнате. Я хмыкнул себе под нос, приметив это обстоятельство. Я вдруг понял, что подспудно имел в виду Порфирий, говоря о жизни, со всех сторон окружённой враньём. Даже слишком хорошо понял, потому что и у меня в своё время всё было точно так же, когда я был женат на Елизавете.
-Не верю я, что Минька кого-то убил. С бандитами и грабителями он не общается. А чтобы детскую коляску подмять – это я не знаю, кем надо быть для этого.
-Зря Вы, Порфирий Прохорович, так говорите. И я знаю, и Вы знаете, как Ваш сын мстил тем, кто мучил и унижал его в школе. И ещё мне известно, что эти его подвиги прекратились именно с Вашей помощью…
-Я не желаю ничего об этом слышать! – оборвал меня Порфирий, вновь занимая ту же позицию.
-Зато я желаю! – парировал я, не упуская инициативы. – Если некто уже прибегал к подобным методам сведения счетов, стало быть, он с большей вероятностью совершит нечто подобное, чем тот, кто раньше никогда этого не делал.
-Что Вы жилы из меня тянете? – огрызнулся Порфирий. – Хотите, чтобы я приговор подписал собственному сыну? Что раз он в детстве дурью мучился, то теперь Вы, на основе своих догадок, приписываете ему и эти подвиги? Что раз эта сволочь, эта чёртова Марина, нагадила всей нашей семье, то значит, и Марину убил именно он? И так проводить параллели, аналогии, и, в конце концов…
-Во-первых, никакими аналогиями я в расследованиях не руководствуюсь – урезонил его я. – Я опираюсь только на факты. Во-вторых, если бы мне надо было найти крайнего и списать на него всю эту серию, я бы так и сделал, и уже давно. У меня Корниенко арестован с поличным по последнему эпизоду. Но я знаю, что это его единственный эпизод, и то случайно. Это не было предумышленное убийство. Хотя какая разница, о чём он думал, и хотел или не хотел. В любом случае человека-то уже не вернёшь.
Порфирий закурил новую сигарету, выпустил дым к потолку.
-А во-вторых – продолжал я – то, что Вы мне выговорили на счёт Марины и Вашего непутёвого отпрыска, Вы ничем его не выдали, и не навели на него никаких подозрений. Я не знал только о её визите к Вам. Но всё равно узнал бы.
Татьяна сидела в другой комнате, и тихо, почти беззвучно плакала. Конечно, я по-человечески сочувствовал этим людям. Своим сегодняшним явлением я разрушил весь устоявшийся уклад их размеренной семейной жизни. Хотя в любом случае правда бы всплыла, и обман бы раскрылся – ведь какой верёвочке сколько ни виться, а конец всё равно будет, рано или поздно. Но, по большому счёту, разве я виноват в том, что их сын всю жизнь был жалким неудачником, трусливым отщепенцем, закомплексованным психопатом, и страдал всякого рода навязчивыми идеями и состояниями; и в конечном итоге, стал преступником!
Минуты две молчали. Порфирий угрюмо курил. Молчание стало угнетать.
-Что Вы от меня хотите? – спросил, наконец, он.
-Вы говорите, я провожу аналогии со старыми деяниями Вениамина. А Вам не кажется, что кроме нас с Вами, кто-то ещё, который давно и хорошо знает Вашего сына, умело
использует все эти нюансы, чтобы скомпрометировать именно его? Что кто-то творит
грязные делишки чужими руками, и подстраивает обстоятельства так, чтобы подозрения пали на Вениамина. И в качестве козыря использует его, отнюдь не безупречное, прошлое!
-Вы, конечно же, о Попове – вздохнул Порфирий. – Что ж, Попов это мог. Насколько я знаю, это вполне в его духе. Аферист тот ещё!
-И какие у Вас есть основания так утверждать?
-Такие, что я наблюдал за этим человеком. Мне, в конце концов, тоже было небезразлично, с кем мой сын пропадал днями и ночами.
-Вам известны какие-нибудь конкретные факты?
-Конкретных – нет. Я знаю, чем он примерно занимался, а в подробности я не вдавался. Ну, ещё бывало, Минька домой придёт навеселе, начинает про свои похождения рассказывать. Правда, я не придавал этому особого значения. Я ж знаю Миньку, ему лишь бы только чего-нибудь приврать, да приукрасить.
-И что же, интересно, он рассказывал – усмехнулся я.
-Я ж говорю – я не слушал! – проворчал Порфирий. – Его рассказы были похожи на истории Макса и Морица. И вся мораль сводилась к следующему: ах, какой Андрей молодец, как он лихо всё провернул! То у него Генка был, то потом Андрей этот появился.
-Какой ещё Генка? – прищурился я.
-Был у него такой дружок. Лет на пять старше, верзила такой. Вот, когда Минька с этим Генкой связался, тогда и начал дурью маяться. Тот курил, бродяжничал да приворовывал помаленьку, и этот дурак тоже начал. Что я скажу, или мать – всё пустой звук. А вот если этот Генка чего скажет – всё, конституция Вселенной! Тогда ж Минька в разные кружки да в секции был записан. Мы думали – ходит, занимается, а он к своему Генке мотался, ещё и к чёрту на кулички, куда-то за город. Во всём старался этому придурку подражать. Я ещё тогда сказал Миньке: ты смотри, какой Генка здоровый! Наверняка на турнике раз двадцать подтянется. Лучше б это у него перенял! Нет же, наоборот – ещё и курить, и «нюхарить» начал. А нам всё лапшу на уши вешал: я там, я сям… - недовольно ворчал Порфирий.
По его рассказу я сразу понял, что Генка и есть тот, о ком говорила Киселёва. Тот самый хулиган из пригорода, который приезжал в Копли, «разбираться» с обидчиками Миньки-Светика.
-Ну, а потом, насколько мне известно, этого Генку посадили, и с тех пор Вениамин его не видел. Кстати, Вы не назовёте мне его фамилии?
-Назову, назову, эта фамилия мне все уши прожужжала. Фокин его фамилия. А видел его Минька, или нет – я не знаю. Потом, по-моему, ему и Андрея с лихвой хватало.
-Где и когда Вениамин познакомился с Андреем?
-А шут его знает! Где-то они работали вместе. Я уж не знаю, на какой почве она там общий язык нашли, скорее всего, потому, что обоих мёдом не корми, дай только языком потрепаться. Правда, трепались они немножко по-разному.
-Один – Остап Бендер, другой – барон Мюнхгаузен – прокомментировал я.
-Я сразу, как этого Андрея увидел, так приметил, что этот парень себе на уме. Хитрый, пронырливый, цепкий. Всех молча презирает, и норовит пролезть наверх за чей-то счёт. Я видел, что Минька, если учесть его прошлые проблемы, может испортиться, если попадёт под его влияние. Опять начнутся тихие подлянки, как в детстве, и опять он будет один за всех получать в морду. Но такого, к счастью, не произошло. Зато Минька сам с таким упоением хвастался, как они с Андреем кого-то разыграли, и ему даже льстило то, что во всех этих афёрах Андрей с ним советуется, как лучше что «обтяпать», или «замутить», как они там выражаются.
-Может быть, Вениамин выдавал желаемое за действительное? – предположил я.
-Я его сразу предупредил: с Андреем будь осторожнее! А Минька же напротив, доверял ему, как ангелу-хранителю. Впрочем, Минька всегда был таким мечтательным, любил порассуждать о глобальных проблемах, о переустройстве мира, о религии. И Андрей, с его слов, тоже увлекался всякой магией или оккультизмом. Нас с матерью, правда кое-что настораживало – вдруг они там наркоманят! Или как-то Минька принёс от него «Майн Кампф». Но с этим обошлось. Просто пьянствовали они с ним на пару, да языками чесали, что ещё им вместе делать!
-Вы так думаете? – переспросил я. Такой ответ меня, честно говоря, разочаровал.
-Не верю я, чтобы Андрей делал с Минькой какие-то серьёзные дела. Минька работал – я уже говорил, на подсобных да на подхвате. Единственная нормальная работа у него была на этом складе. И то просрал, как с этой Маринкой связался. А Андрей – тот другого поля ягодка. Сперва с дочкой какого-то «крутого» встречался, стал, как это у них выражаются, «расти», «в люди выбиваться». Ну, и Минька стал туда же лезть. Хотелось ему «жизнь познать». Потом Андрей женился, тоже не на фабричной, и не на деревенской. Фирму свою создал – что же он Миньку-то к себе не взял? Что ж Минька всё ходил – как же, Андрей лучший друг! А сам лопатой щебёнку грёб! Только, как всегда – то домой придёт, весь фиолетовый и с кучей швов на голове, то прячется от кого-то, то кто-то с него долги трясёт, и то, как выясняется, чужие. Я думаю, Андрей мог использовать Миньку разве только так, по мелочам. В качестве рассыльного, не больше. А как он с этой трясогузкой снюхался, так Андрей и послал его подальше.
-Почему Вы так решили? – скептически спросил я. Я рассчитывал получить какую-то конкретную зацепку за Попова, а вместо этого я слышу совсем иное…
-Это Минька сам всё ходил, плакал, сокрушался, особенно спьяну – что Андрей на его горбу в рай въехал, да тут же и отшил, унизил, что Маринку его женой назвал. Что это, видите ли, Минька своими умными советами помогал ему карабкаться в гору, сколько он для этого Андрея добрых дел сделал… Что я мог ему сказать? Сказал ему: хватит скулить! Не красна девица, чтоб по добру молодцу убиваться.
-Скажите, а Вам не приходит в голову, что Вы недооцениваете своего сына – спросил я, хотя на языке вертелось несколько иное определение: «выгораживаете». – Если он был у Андрея вовсе не рассыльным, а помогал ему в более крупных масштабах? Тем более, не вызывает сомнений, что интеллектуально Вениамин развит хорошо, и то, как он, по Вашим же словам, сокрушался, могло быть не лишено оснований.
-Не верю – мрачно вздохнул Порфирий. – Андрей чем занимался? Коммерцией, посредничеством, может, и надувательством. В таких делах советники не нужны. А у Миньки, тем более, коммерческой той жилки нет, и не было никогда. Да и вообще, взять одного, и взять второго: нищ, как свищ, и гол, как сокол. Гроши получит, да и те пропьёт, нужен он Андрею сто лет! Вот вокруг него и стали виться всякие Мураты, а там уже Маринка появилась – вообще всё крахом пошло. От чего ушёл, к тому пришёл. Опять стал таким же хилым, забитым и беспомощным, как в детстве. И нет, чтобы вернуться домой, да жить по-человечески, как все люди – нет, опять благодетелей себе каких-то ищет. Опять с Андреем связался – что, мало, что ли, на одни и те же грабли наступал?
Снова подтвердилось пророчество Надежды Киселёвой, что относительно спокойный и благополучный период в жизни Черногорского продлится до первого же затруднения. До первой же ситуации, в которой ему придётся проявить себя, принять ответственное решение, преодолеть какие-то барьеры, проявить твёрдость характера, побороться за свои интересы, за свои права и убеждения. И вот – первой такой ситуацией оказалась, в сущности, пустяковая, нелепая история – Марина Романова, с её детскими капризами, беспорядочными связями, следствием которых стала беременность. И Черногорский опять повёл себя по-старому. Как он делал это в детстве, по примитивной схеме. Сперва – безоговорочная капитуляция, далее – нытьё, и, наконец, бегство. Линия наименьшего сопротивления, обернувшаяся, тем не менее, наибольшими потерями. Ведь, пережив всю эту гнусную историю, он вновь вернулся к тому жалкому облику, опять стал «светиком». Конечно, можно всё списать на его злосчастную болезнь, но, в конечном итоге, все болезни излечимы, не считая СПИДа. А теперь вспомним, что всегда следовало за позорной капитуляцией и безропотным повиновением. Гордыня и месть! Отсюда следует – так или иначе, Черногорский отомстит. Шувалов и Романова – наверняка его рук дело. Учитывая, как падки были на спиртное что усопшие, что Борисов, накачать всех троих и спровоцировать драку, а там воспользоваться тем, что те-то на ногах еле держатся, было делом несложным. И провокацию против Корниенко тоже он подстроил. Остальное пока в неведение. Теперь предстоит уточнить, что же связывает Черногорского с Поповым и Феоктистовым.
-Порфирий Прохорович, вот например, бывшая учительница Вениамина, Надежда Поликарповна, уверена, что в эту историю его втянули.
-Запросто – ответил Порфирий. – Если ему Андрей свистнул, а тот, сломя голову, бросился в омут, а потом сам не знает, не ведает - куда попал, и что ему теперь делать.
-Того, что Вы мне рассказали об Андрее, недостаточно для того, чтобы делать какие-либо выводы.
-Спросите у любого из их компании, особенно из старых знакомых, кто такой Минька. Все скажут одно: шестёрка у Андрея – ответил Порфирий. Похоже, его порядком утомила и эта тема, и вообще весь разговор. – Так что гребите в ту сторону.
Он встал, как бы давая мне понять, что ему больше сказать нечего. Да собственно, он ничего и не сказал. Одни общие фразы. Попытка доказать, что всему виной Попов, а его жалкий отпрыск – всего лишь безвольное ничтожество, которым попросту манипулируют, как хотят. Но зато с моей стороны разговор был ещё не окончен.
-Вы всё сетуете на то, что сын с детства предпочитал общество где-то на стороне. А мне вот кажется, что в детстве Вениамин Вас боялся. Поэтому он всячески Вас избегал, врал, изворачивался.
-Боялся! – подтвердил Порфирий. – И сейчас боится! Так же, как он боится всего и всех. Только я с детства растил его мужиком. Приучал его к тому, что мир жесток, что за себя надо стоять, за себя надо отвечать. Я всегда его заранее предупреждал: не делай того, не лезь туда, но он же всё делал наоборот! А потом, конечно, я ему говорил: сам виноват, тебя предупреждали, теперь собирай свой урожай. Что потопаешь, то полопаешь. Вот и лопай! А он же - только плакать. А мать его, вон, защищала, утешала, ублажала. Да ещё и этот Генка, дурак, ходил за него кому-то морду бить. И сами видите, чем всё это кончилось.
-А теперь такой вопрос. Скажите, Порфирий Прохорович – я перешёл на шёпот, ещё и дверь комнаты закрыл. – У Вас больше нет детей?
-Знаете – вздохнул Порфирий – нет. Я, правда, слышал, что у меня ещё остался ребёнок, но я его никогда не видел. Это было ещё до Татьяны, я с другой встречался… Но, когда во всём обвинили меня, и я отправился в места не столь отдалённые, она от меня отреклась. Это был 1963-й год. Кстати, где Вы служили?
-Я во внутренних… - машинально ответил я, и тут вспомнил.
Судьба свела меня с этим человеком во второй раз. В первый раз – в далёком 1964-м, на Колыме: я – солдат внутренних войск, он – осужденный по 104-й статье за непредумышленное убийство.
-Вот там-то мы и виделись – сказал Порфирий – когда Вы, гражданин начальник, то на вышке стояли, то внутри караулили, а я лес валил, да ни за что ни про что! Гололёд был, и нельзя мне было резко тормозить! Битком шёл, сто человек в салоне, опрокинул бы автобус! А Кузьмич, шкура продажная, жену из роддома вёз. Мало того, что на красный, ещё и пьян был в стельку. Да только он был обкомовский, сука. Дюжину себе свидетелей нашёл, что это я шёл на красный, а что он пьян – то не смотрите, это он уже опосля, с горя набрался, пока вас ждали! Вот я и загремел на полную катушку. Сперва Колыма, потом Мордва, потом на «двойке» досиживал, а потом УДО – на самосвале по карьерам. Вазалемма, Кивиыли, Харку. С тех пор людей не вожу, всё фургоны тягаю.
-Хорошо. А Феоктистов Михаил Порфирьевич – это имя Вам ничего не говорит? Взгляните-ка вот на эту фотографию.
Глядя на фотографию Феоктистова, Порфирий весь побелел. Он узнал этого человека. Тем не менее, он старался не подавать вида.
-Нигде я такого не видел, и никакого Феоктистова не знаю. Ищите Попова. Пусть он Вам скажет… - дальше у Порфирия застрял ком в горле. Он больше не мог говорить.
Дальше я и вправду счёл своё пребывание в их квартире излишним. Мне они больше ничего не скажут. А вот о чём они будут говорить между собой, меня крайне интересовало. Мне нужно знать всё, что касается этого Вениамина Черногорского, он же – Михаил Феоктистов. Он же – «светик», он же – «прохиндей», он же – убийца. Поэтому в квартире Черногорских я незаметно установил «жучка».
Уже через полчаса я стал обладателем весьма полезных сведений.
-Зачем ты с ним откровенничал? – укоряла жена мужа. (Хотя понятия «муж» и «жена» в отношении этой семьи я применяю весьма условно: фактически они таковыми не являются, и, по-видимому, уже с добрый десяток лет. Всё, как у нас было с Елизаветой, чёрт возьми!).
-Откровенничал, откровенничал – ворчал Порфирий. – Ничего я с ним не откровенничал! Он и так всё знает! Тут нечего темнить – всё поймёт. То, что теперь наше жалкое отродье прыгает под дудочку этого Попова, и не на какой он не на стройке, и не в море – всё это сказки!
-Нельзя так говорить о сыне! Ты всю жизнь его не признаёшь!
-Это он всю жизнь не признаёт нас! От имени, от фамилии, от всего отрёкся. Думаешь, я не узнал его на фотографии? Хоть и загримировался он, чёрт знает, под кого; а может, уже и операцию сделать успел. Но что я, слепой, что ли, его не узнать? Феоктистов он теперь, Михаил, видите ли!
-Он уже давно себя называл Мишей. Ну, нравится ему имя Миша, что, пусть будет Мишей! Хотел человек очиститься, освободиться от прошлого…
-Он может называть себя кем угодно. Хоть папой римским. И морду себе размалёвывать, хоть под вождя индейцев. Только как был он Светиком, так Светиком и останется. Сначала перед всеми на коленках ползать, чуть ли не раком вставать или на флейтах дудеть, а потом на женщинах и детях отыгрываться. И домой он не является, потому что меня боится. Маринкин дружок его, видать, обосрал, а он снова за своё взялся. Мать и пацанёнка искалечил! А кто-то из его же дружков взял, да и мне эти фотографии прислал. А он – не думаю, чтобы забыл наш разговор, хоть и десять лет прошло.
Ещё один любопытный эпизод.
-Говоришь, я опозорил сына? Выставил его жалким уродом? Да он и есть самый жалкий урод. Теперь готовься, квартиру мы продаём. Уйдём в общагу, будем там жить.
-Паша, что ты говоришь! – ужаснулась Татьяна. – Квартиру-то зачем?
-Чтобы Миньке справку сделать, что он дурак, и ни за что не отвечает. За такие делишки, его пусть лучше в психушку закроют. Годков десяток он там полежит, а потом выйдет, будет пенсию получать по инвалидности, с бабульками на лавочке судачить, да с дедулями «козла» забивать. А по вечерам смотреть какую-нибудь Марианну или Санта-Барбару, и всё, больше ничего не надо. Месяц дома, два в больнице. Вот и вся жизнь.
Татьяна что-то пыталась возразить, но Порфирий настаивал:
-А что ещё остаётся делать? В школе он учиться не мог. Кто его от школы освободил? Дурдом! В армию он идти боялся. Кто его от армии освободил? Дурдом! Пусть теперь и от тюрьмы его дурдом освобождает. Я сам девять лет зону топтал, я видел, я знаю, что это такое! И я не смогу спокойно спать, зная, что где-то мой сын ублажает всю камеру! А на другой удел там ему рассчитывать не придётся, при его-то характере. Так что пусть идёт в дурдом. Я и менту этому втолковывал, что Минька – дурак, которому скажи – в унитаз головой нырнуть, и он нырнёт! А потом вынырнет, убежит подальше, и будет орать, какая сволочь тот, кто ему это сказал, и с бутылкой наперевес, караулить его жену или мать в подъезде. А Андрею этому Попову – тому давно за решётку пора.
… Хотя после школы и Киселёвой я был уже внутренне готов к любым неожиданностям, ко всему, что касается этого Вениамина Черногорского – Михаила Феоктистова, всё же визит к его родителям произвёл на меня удручающее впечатление. Да, не хотел бы я оказаться на месте Порфирия Прохоровича. И всё же я его, отца, прекрасно понимаю. В некотором плане мы с ним даже думаем одинаково: и он, и я, уверены, что в этом деле главную роль играет именно Попов, и что, как выразился старик Черногорский, «ему уже давно за решётку пора». Но ни Порфирий Прохорович, ни я, не располагали конкретными фактами, и в своих выводах руководствуемся главным образом интуицией, да обрывками услышанного. Угрюмый, сдержанный, Порфирий Черногорский, достаточно многословно рассказывал о Попове – и это многословие совершенно для него не характерно, но и то – он не изложил ни одного конкретного факта. Грубо говоря, вся его речь сводилась к тому, что его жалкий отпрыск – всего лишь безвольный трус, жалкий неудачник, не имеющий своего «я», и легко подчиняющийся чужой воле, чужому влиянию, всю жизнь играющий роль, выражаясь языком классического психоанализа, «собаки снизу». И что в последние годы его «собакой сверху» - ведущим, манипулирующим и доминирующим, является именно Попов. В силу своего жизненного опыта, житейской мудрости и проницательности, Порфирий достаточно точно раскусил характер Попова, а также и сферу его деятельности – именно аферист, или, иначе – подлец, жулик, мошенник. Но ничего большего Порфирию просто не известно.
Зато в Феоктистове Порфирий сразу узнал своего сына. Выходит, Черногорский – это и есть Феоктистов? И выходит, этот безумец, на чьей совести столько немыслимых злодеяний, всё это время был вот здесь, рядом, смотрел мне прямо в глаза, с видом безвинной жертвы недоразумения – видите ли, его обидели, захватили машину, угрожали пистолетом! А Попов, в свою очередь, обеспечивал ему алиби на все эпизоды. Поскольку почти все жертвы были неугодны именно Попову, за малым исключением.
Другой вопрос – как же я всё это докажу. Хотя за это я уже не переживал. Главное – найти Черногорского. А там он уже сам всё скажет!
Вернувшись на работу, я первым делом разыскал Славку Виноградова, который, как мне уже известно, был знаком с Феоктистовым по спортзалу.
-Послушай, Славик, а вот ты помнишь – Мишка Феоктистов, с которым ты вместе «качаться» ходил. Давно ты его знаешь?
-Я его? – мне показалось, Славик удивился. – Да лет пять, наверное!
-И как же он выглядел? – спросил я, стараясь не выказывать волнения, и в тот же момент в меня закралось разочарование: значит, не он…
-Как, как… Обыкновенно. Потом я его, правда, года два не видел, тут опять появился, его никто и не узнал даже. И на лицо здорово изменился, и тощий стал, как скелет. Говорил, вроде, авария у него была какая-то.
-Что же ты молчал? – сгоряча выпалил я, и тут же пожалел об этом.
-А ты меня об этом спрашивал? – изумился Славик.
-Ладно, извини – сказал я. Сам ведь не далее, как вчера отчитывал Володю Субботина, что для правильных ответов нужно задавать правильные вопросы. – Вот это он? – я показал ему фоторобот.
-Похож – сказал Славик, едва взглянув.
-Так, а как его фамилия была? И вообще, раз уж на то пошло – что он за человек?
-Да я же говорил – безобидный он парнишка – улыбнулся Славик. – Балаболистый, с юморком. Может, даже немного «с приветом», но вряд ли. Так, поприкалываться любил над всеми, и над самим собой в том числе. А фамилия – вроде Феоктистов, он всегда и был Феоктистов. А может, раньше и по-другому была, там же паспорт не требуют.
-Значит, говоришь, безобидный – покачал головой я. – А интересно, там его не обижали, не унижали? Может, он не такой уж и безобидный!
-Да кому его там унижать? – рассмеялся Виноградов. – Там сам климат был такой, корифанский. Все со всеми за руку, друг над другом шуткуют… Нет, Мишку там уважали. Упорный был. Такие веса ворочал! Правда, потом, как он тогда «высох», ему даже стыдно было. Над ним так, подтрунивали, но не со злобой. Мало ли, с кем не бывает!
-Бывает, Слава, бывает. Этот Миша Черногорский, называющий себя Феоктистовым, судя по последним данным, и есть убийца на красном «Москвиче».
-Мишка – убийца? – искренне изумился Виноградов. – Ты что, шутишь? – и он рассмеялся. – Да в таком случае баран – хищное животное, а крокодил – жвачное и насекомоядное.
Он недоумевал, будучи искренне уверенным в том, что я шучу, и никак не мог понять смысла моей шутки.
-А если слон – это насекомое, то Антарктида – это курорт – ответил я. Дальше разговор просто не имел смысла.
 
… После всех этих странствий, допросов и расспросов, следовала долгая, кропотливая и нервная, если рассмотреть с прозаической точки зрения, работа у меня в кабинете. Несмотря на кажущуюся интересность и увлекательность, выстраивать из всего этого сумбура информации логический ряд, из которого можно было бы создать правдоподобную версию – напоминало мне процесс решения кроссворда на каком-то неизвестном иностранном языке. В довершение всего, вся эта огромная лавина информации почти на сто процентов состояла из мыслей и чувств – голая лирика, и не содержала никаких конкретных фактов, тем более – относящихся к делу «Красный Москвич». Да, у Черногорского имелись мотивы убийства Марины Романовой. Но – имелись ли они у Попова? Да и с Корниенко – тоже смотря, как ещё рассудить. Вполне возможно, что этот «Москвич» подбросил ему Черногорский; тут явно его почерк, но где гарантия, что обо всех этих убийствах сам Черногорский узнал не из газет? Вот и решил свести с Корниенко счёты многолетней давности: мол, нате вам Фредди Крюгера, свеженького, на тарелочке с голубой каёмочкой!
Хотя, сопоставив всё, что мне было на сегодняшний день известно, я сделал для себя вывод, что именно Черногорский был компаньоном Попова по бизнесу с братьями Востриковыми. Он мог, к примеру, осуществлять функции снабжения-сбыта, но дело даже не в этом. А в том, что в эти тайны было посвящено очень мало человек, так как Попову было бы весьма затруднительно, если бы вдруг они стали достоянием общественности. Не только в лице правоохранительных органов, но также и в лице небезызвестного Александра Викторовича Зыкина, чего Попов, вероятно, опасался ещё больше. Но вот, в один прекрасный день, некий Виталий Беспалов обнаружил этот «концерн», и очевидно, попытался оказать на Попова какое-то давление – например, шантаж. Попов, естественно, на его условия не поддался, а попросту – послал этого Беспалова, куда подальше. И тогда Беспалов решил проинформировать об этом самого Ферзя. Ещё остаётся загадкой – какие отношения вообще связывали Зыкина с Поповым? И почему Беспалов оказался посвящённым в тонкости их взаимоотношений? И откуда Беспалову стало известно – что находится в бункере, кто там работает, на кого они работают, и на кого должны работать?
Вот, для того, чтобы это так и осталось загадкой, Попову пришлось срочно действовать. Лаборатория была ликвидирована, Востриковы бесследно исчезли – наверняка не без помощи Попова. И то, интересно, куда: за границу, или в мир иной? Охрана бункера сделала своё дело, допустив один-единственный промах – оставили Стаса Жмерина в живых, да и это не столь существенно. Потому что разве этот Жмерин может доказать, что в бункере была именно лаборатория, а не логово, скажем, беглых преступников, а то и вовсе – каких-нибудь «лесных братьев»? Зато каким-то образом это мог доказать Беспалов, а что до тех «бомжей» - охранников, то и они наверняка после той лесной перестрелки исчезли так же бесследно, как и сами Востриковы. И тогда Беспалов стал головной болью самого Попова, а заодно и его компаньона – Черногорского, которому и было поручено убрать Беспалова. Вместе с этим, чтобы задобрить Зыкина, было организовано ограбление, в результате чего фирма, владеющая многочисленными торговыми точками вдоль побережья, и имеющая летом колоссальную прибыль, перешла под его «крышу». Судя по тому, что визитёры нагрянули как раз в тот момент, когда в маленьком магазинчике оказалась такая касса, дело было спланировано и организовано заранее, преступники действовали не «наобум». А все эти заявления о захвате – не что иное, как умело сыгранный спектакль, от участников которого впоследствии избавились – от Лаптева и от Можаева. А раз уж даже эти люди оказались лишними, то вряд ли Попов набирал себе большой штат «сотрудников», и вполне возможно, что и эти его «поручения» выполнял вошедший «во вкус» Черногорский. Чьей своего рода «визитной карточкой» стал этот самый «Москвич», с этим проклятым номером. А, учитывая особенности его характера, шумиха и суета вокруг красного «Москвича» только играет ему на руку.
Но в таком случае, какую же опасность для Попова и Черногорского могла представлять Романова или Шувалов? Если с Романовой сводились старые счёты, то почему тогда Попов, которому было от неё не жарко, не холодно, пошёл на такой риск, позволив Черногорскому такую самодеятельность, рискуя провалом всех последующих операций – ликвидации Беспалова и афёры с ограблением?
Здесь, конечно же, напрашивается версия, что точкой соприкосновения Шувалова с Поповым, (или, даже, скорее, с Черногорским), были наркотики. Например, если Шувалов, у которого на квартире был наркопритон, отоваривался у Черногорского, а Марина, узнав об этом, решила извлечь для себя выгоду?
Но и эта версия представлялась мне маловероятной. Я мало ещё знал подробностей «совместной жизни» Черногорского с Мариной, но даже и этой малой информации достаточно, чтобы с уверенностью сказать, что Черногорский ни в коем случае не стал бы иметь дела, тем более, столь деликатные, с людьми того круга.
Однако их смерть – Романовой и Шувалова – так или иначе, нужна была Попову, в противном случае, он не позволил бы заходить так далеко. Ладно, чёрт с ним, с Поповым, поймаем Черногорского – всё станет известно. Наверняка Черногорский боится Попова, боится оказаться предателем и «ссученным», и потому пока отмалчивается, прибедняется, да косит под дурака, но ничего. Найдутся вещи, которые устрашат его сильнее, чем гнев Попова, или статус «стукача». Потому что Черногорский слишком уж уверен в том, что ему терять нечего.
И, наконец, самый жуткий, самый мучительный, самый леденящий душу эпизод во всей этой истории, её краеугольный камень. Ванечка Колесников, по отчеству Андреевич. Да, подобное вполне мог сотворить Черногорский, уж ему-то не впервой. Но это было бы понятно, будь Катюша женой, или девушкой, какого-нибудь его личного, так сказать, «кровного врага», нанёсшего в своё время Черногорскому смертельное оскорбление. (В самом простом и грубом виде, это акт мужеложства, хотя существует масса способов, и без того, заставить человека почувствовать себя ничтожеством, «опущенным», презренной тварью). Но ведь Катя, напротив, встречалась не с кем-нибудь, а с Поповым, и даже сын её носил отчество Андреевич!
Кстати, о птичках… Как раз пришёл ответ с экспертизы относительно отцовства Ивана Колесникова. Этот ответ меня ничуть не удивил, я и без того был в этом уверен. Андрей Попов не является отцом ребёнка. Просто у юной девушки был роман где-то на стороне, в чём она не желала признаваться матери, боясь осуждения или порицания с её стороны. А впрочем, какое это имеет значение – то есть для матери! Зато для меня имеет: мотив, и косвенная улика преступления!
Если ещё учесть то, что я услышал через свой «жучок», установленный в квартире Черногорских, то выходит, и даже подтверждается, что замашки «Миньки-Светика» одним непутёвым детством не исчерпываются. А напротив, этот отщепенец всю жизнь такой. Сперва унижается, пресмыкается, лебезит и трусливо заискивает, панически, по-животному боясь проявить себя, свою волю. Затем, мучимый безумной гордыней, уязвлённым самолюбием, жестоко и изощрённо вымещает, отыгрывается на слабых, неспособных дать ему отпор – женщины, дети, старики. Даже сам Порфирий Прохорович, отец Черногорского, почему-то совершенно уверен, почему сын уже два года не появляется дома. В таком случае интересно, что за Маринин дружок его «обосрал». В отношении чьей семьи – женщины и ребёнка – Черногорский совершил гнусный акт вандализма? Придётся, значит, ещё раз поговорить с Порфирием. Заодно и заглянуть в компьютер, посмотреть «висяки», где дело касается именно надругательств над женщинами и детьми.
Такие вот мрачные мысли меня одолевали, когда я шёл в кабинет к шефу.
-Да-да – услышал я его хмурый голос в ответ на мой стук в дверь. – Что там у тебя с «Москвичом»? – спросил он, когда я вошёл.
-Главный подозреваемый в этих преступлениях в качестве исполнителя. Некто Черногорский. Целый ряд обстоятельств указывает именно на него.
-Черногорский? – начальник поднял на меня глаза, и я обратил внимание на его удивлённое лицо и нахмуренные брови.
-Да, Черногорский – повторил я. – Я вышел на него совершенно случайно, по принципу «мир тесен». Оказывается, Корниенко знал Марину Романову, а дальше – больше, ещё общие знакомые нашлись. Пришлось залезать в дебри. Ещё позавчера, я не знал ничего, кроме того, что существовал некий призрачный Мишка-прохиндей. А вчера я узнал его детскую кличку, и то, что учился он в одной школе с Корниенко. Через это я и узнал о многих подробностях его биографии. Он, конечно, немного чокнутый, но от ответственности его это не освобождает.
-Что ещё за дебри? Какая биография, причём тут вообще школа? – шеф явно негодовал, я же совершенно не понимал, в чём дело.
-При том, что здесь мы имеем дело с тяжёлым случаем. Я не врач, и не мне ставить ему диагноз. Но это такой тип… Он одержим навязчивыми фобиями, и совершенно не владеет собой. Каждый, кому не лень, волен делать с ним всё, что вздумается. Ему скажешь, извиняюсь за выражение, отсосать – он побоится даже сказать «нет», а встанет на колени, и будет ублажать плоть супостата. Да, да, губами и языком, ещё и стараться будет при этом! Потом в нём взыграет гордыня – как это так, и он будет жаждать возмездия. Правда, обидчика своего он и пальцем не тронет – кишка тонка! Но зато над его женой, девушкой, ребёнком или матерью, он учинит такую расправу, какую история не помнит со времён Нерона! Таков он был в детстве, таким и остался сейчас. Ну, а Попов – тот просто умело играет, и ему Черногорский в роли игрушки подходит, как нельзя лучше. Им легко манипулировать, и его руками, оказывается, можно делать дела. Тем более - Попову.
-И это что - всё, что ты узнал за всё это время? – процедил начальник. – Черногорский давно уже в розыске! А пока ты бегаешь, строишь догадки вокруг Попова, происходит убийство за убийством!
-То есть как – Черногорский в розыске? – я был ошеломлён, ибо готов поклясться, что эту фамилию впервые услышал вчера, из уст директора школы, в которой он учился.
-С того дня, как ты впервые беседовал со своим Поповым, когда допрашивал его в качестве свидетеля по эпизоду с пикником.
Я удивился ещё более, вспоминая этот свой разговор с Поповым. Никакого Черногорского там вовсе не упоминалось, зато Попов нёс какую-то околесицу о том, как в поисках амурных приключений он познакомился с Борисовым, который посулил ему романтические знакомства, и таким образом, Попов волею случая оказался в одной компании с Романовой, Шуваловым и неким инкогнито. Разумеется, мне было ясно, что Попов лгал – трудно представить, чтобы такой честолюбивый, и, надо отдать должное, весьма умный и деловитый человек, как Попов, пошёл бы куда-то со слабоумным и неряшливым недомерком. Вряд ли Попова могли заинтересовать те борисовские девочки, та же Романова. Если учесть, что сам Попов всегда пользовался успехом у женщин, и выбирал их под стать себе – умных, обаятельных, зачастую респектабельных, и, надо отметить, весьма привлекательных. Из всех его, так сказать, подруг, разве что Катя производит впечатление обычной девушки, да и то – какие её годы? Какой она станет через ближайший десяток лет? Да и Попов это понимает не хуже меня.
Но в тот день у меня не было никаких доказательств того, что он нагло врёт, и я пошёл своим излюбленным путём: кто врёт, тот всегда заврётся. Для этого мне предстояло бы провести с ним ещё пару бесед о пикнике, благо дело, зацепок у меня было достаточно, и как бы Попов не выкручивался, я бы доказал, что он изначально лгал, а раз лгал, значит, ему есть, что скрывать. К примеру, в тот же вечер, только двумя часами позже, у него было свидание, причём не с кем-нибудь, а с супругой одного из местных олигархов. Отсюда напрашивается вопрос: он что, собирался туда идти вместе с девочкой от Борисова?
Теперь вдруг мне сам шеф заявляет, что на том самом первом допросе якобы «всплыл» Черногорский.
-Что стоишь, рот разинув? – проворчал комиссар. – Да, Петя, я от тебя такого не ожидал. Ты хоть бумаги свои в порядке держи!
Он достал из ящика стола бумагу, и положил её на стол. Я взглянул на неё, и обомлел – то был протокол допроса свидетеля, Попова Андрея Андреевича, составленный мной, то бишь было указано моё полное имя и должность. Бумага была заполнена почерком, идентичным моему, но, чёрт побери, её писал не я!
-Почему эта бумага здесь, а не в деле? – строго спросил шеф.
-Я тоже не могу представить, как она здесь оказалась – ответил я. Мне было не оправиться от такого изумления.
-Петя, ты что, ребёнок, что ли?
-Я точно помню, что протокол был подшит в дело. А это – искусная подделка. Кто-то писал моим почерком.
Всё же я счёл нужным эту бумагу прочесть. Её содержимое показалось мне весьма правдоподобным – во всяком случае, больше, чем сказка о прогулке с Борисовым «за девочками».
 
«Я (…) 22 мая 1999 г. в 18 часов встретился с Черногорским по предварительной договорённости. Черногорский рассказал, что в тот день у него намечалась встреча с некоей знакомой, с которой у него были натянутые отношения, где они должны были решить свои старые вопросы. Он попросил меня съездить с ним, мотивировав это тем, что та его знакомая может быть не одна, и посредством воздействия на него, она может принуждать Черногорского соглашаться на их условия. (…) Черногорский познакомил меня с Муратом Борисовым, сказал, что Борисов тоже в курсе дела, и поэтому должен присутствовать при этой встрече. Он (Черногорский) попросил нас с Борисовым ехать к Марине вдвоём, сославшись на неисправность в автомобиле, и пообещал приехать чуть позже. Эта просьба показалась мне весьма странной, но Черногорский казался сильно встревоженным, и я поехал вместе с Борисовым на автобусе номер 35. Мы приехали к её подъезду почти одновременно. Черногорский попросил меня зайти за Мариной и вызвать её из квартиры. Мы разговаривали на лестничной площадке. Решили съездить за город, посидеть на природе, и в непринуждённой обстановке обсудить все вопросы. От кого исходила инициатива, я не помню. Мы поехали на машине Черногорского – красном «Москвиче-2140», номер машины я не знаю, никогда не обращал на него внимания. Вместе с Романовой был её знакомый, представившийся Гошей. Как позже выяснилось, это и был Егор Шувалов. За рулём сидел Черногорский. Мы остановились на смотровой площадке на 28-м километре шоссе Таллинн – Раннамыйза – Клоога – Палдиски. Остановиться именно там предложила Романова. (…) Черногорский алкоголя не употреблял. Романова, Шувалов и Борисов пили очень неумеренно, и уже вскоре довели себя до состояния тяжёлого опьянения. Внезапно Романова стала проявлять агрессивность по отношению к Черногорскому, оскорблять его, и в порыве гнева набросилась на него с пустой бутылкой. Тогда Черногорский оттолкнул её и ударил. За неё заступился Шувалов. Между ними началась драка, в которую вмешивалась и Романова. Я пытался остановить, образумить Черногорского, но он мне ответил, что его оскорбили, и он считает делом чести дать отпор. (…). Тогда я отошёл в сторону. Мне было досадно, что Черногорский сначала сам пригласил меня, чтобы помочь ему решить какие-то вопросы, теперь же сам меня прогоняет. За дракой я не наблюдал, обернулся в их сторону только тогда, когда услышал чей-то пронзительный вскрик. На краю обрыва были только Черногорский и Борисов. По словам обоих, Романова и Шувалов свалились в обрыв. После этого мы сразу сели в «Москвич», и поехали в Таллинн. Так как среди нас единственным, кто не принимал спиртного, был Черногорский, мы договорились, что в полицию и в «скорую помощь» об этом несчастном случае заявит именно он…»
 
-А теперь, Петя, я хочу взглянуть на дело.
В деле протокола не оказалось.
-Ну, и что ты теперь скажешь?
-А то, что это дело мне с самого начала следовало хранить отдельно, в сейфе с секретным замком, чтобы без моего ведома никто не смел его трогать. А это – подтасовка, причём самая, что ни на есть, наглая; и сделал это Третьяков. Больше некому. Здесь этот протокол появился недавно, судя по всему. Иначе я бы уже давно знал эту фамилию. Просто сначала Попов тянул время, прикидывался дураком, а Третьяков ему в этом помогал. Теперь Черногорский стал больше не нужен, вот Попов его и выдал со всеми потрохами. Кстати, Черногорский – это тот, который в течение всего этого времени выдавал себя за Феоктистова. А уж Феоктистова всячески выгораживал, и обеспечивал ему алиби на все эпизоды не кто иной, как сам Попов. Скажи он сразу то, что написано на этой липе – я кивнул на бумагу – этот эпизод был бы первым и последним. Вычислить, за кого выдаёт себя Черногорский, не составило бы никакого труда.
-А что с Корниенко?
-Как это ни парадоксально, но Корниенко говорит правду. Этот «Москвич» и в самом деле ему подбросили, и сделать это мог только один человек – Черногорский. Теперь остаётся только найти его – живым или мёртвым. Попов больше в его услугах не нуждается, ему главное – выгородить себя. По его вот этой басне, Черногорский – крайний. Всё сходится – Борисов тоже говорил, что пятым был Мишка, бывший кавалер Марины.
-Уж больно неправдоподобная история, которую тебе поведал твой Иванцов. Где доказательства? Где лаборатория? Конечно, всё звучит больно гладко – всё обосновано, всё мотивировано. Но на том месте не найдено никаких следов. Ни гильз, ни крови.
-Если в одночасье пропадает без вести девять человек, при этом все – члены группировки Зыкина, думаю, комментариев тут не требуется, и по времени это как раз совпадает с обнаружением Беспаловым лаборатории, и его последующей гибелью. А потом появляется чудом выживший Жмерин…
-А после твоих бесед люди кончают жизнь самоубийством. Те же Иванцов и Жмерин.
-В конце концов, я их до самоубийства не доводил. Иванцов сам развязал язык, кричал тут в коридоре на Попова. Я и спросил его – что у него с Поповым за проблемы. И он всё выложил, при этом сославшись на Жмерина. А то, что свои же головорезы посчитали Жмерина «ссучившимся», я тоже не виноват. Что мне, теперь сюсюкаться с каждым бандитом? Наложили на себя руки – туда им и дорога! Людям спокойнее будет, если таких, как они, поубавится. И пацанам не повадно будет в бандюки соваться!
-Ты отдаёшь себе отчёт в том, что ты говоришь? – шеф аж побагровел от ярости.
-Отдаю! – твёрдо ответил я. – Я отдаю себе отчёт во всех словах, поступках, и даже мыслях. Как говорил Высоцкий – бандит должен сидеть в тюрьме! У кого совести нет – тех пусть страх сдерживает. Только теперь закона не боятся. Пусть хотя бы смерти боятся!
-Смерти! – передразнил начальник. – Ладно, ещё можно как-то рассматривать версию, что убийство Беспалова связано с наркобизнесом. А двухмесячный ребёнок – какое он отношение к этому бизнесу имеет?
-Чтобы пролить свет на всё это дело, советую ознакомиться с материалами на Черногорского, собранными мной за вчерашний день. Это его почерк.
-А при чём здесь тогда Попов? – не унимался шеф.
-По-моему, Попову хватит и одного адвоката – язвительно ответил я.
-Как бы тебе адвокат не понадобился – авторитетно сказал начальник. – О красном «Москвиче» говорит вся Эстония. Газеты, радио, телевидение.
-Шумиху раздувают – парировал я. – Может, теперь ещё и Жмерин наложил на себя руки в камере после того, как ему приснился красный «Москвич»?
-А ты уцепился за этого Попова, и каждый эпизод только им и меряешь, как прокрустовым ложем. Если всё так, как ты говоришь, то почему же Черногорский до сих пор на свободе?
-Отсутствие улик и презумпция невиновности. Феоктистов фигурирует лишь в одном эпизоде – с ограблением, и то он на правах потерпевшего сам обратился в полицию. А косвенные улики против него я получил только вчера. И это ещё далеко не всё. Мне известно, что Черногорский ещё до красного «Москвича» совершил по крайней мере одно преступление.
-Какое ещё преступление? – спросил начальник отдела, таким тоном, как будто делает мне одолжение.
-Считаю необходимым проверить все нераскрытые дела, где подвергались насилию женщины и дети. Изнасилования, нанесения телесных повреждений. Во всяком случае, в 1997-м году был совершён акт вандализма в отношении женщины и ребёнка, которые состояли в родственных связях с одним из друзей Романовой. Кого именно, я пока не знаю. Но проверю архив, и записную книжку Романовой.
-Боюсь, что тебе это уже проверять не придётся – вздохнул начальник.
-То есть, как – не придётся? – я удивился ещё больше.
-То есть так – сказал он, глядя мне в глаза, как мне показалось, злорадно. – Ты отстранён от дела.
-Вот как? Значит, отстранён! – меня это ничуть не удивило, ибо внутренне я был давно уже к этому готов. – В таком случае, я с сегодняшнего дня увольняюсь по собственному желанию. Там, где комиссары начинают играть в адвокатов – то Королёв со своим Колей Питерским, то теперь вы все горой на защиту Попова – это уже не правоохранительные органы, а балаган! Если уже в суде решающим фактором является то, чья речь более складная, гладкая и пафосная, и сам суд представляет собой сплошные состязания в красноречии, а теперь ещё и здесь выкидывают такие фокусы – то мне здесь просто делать нечего. Обидно просто за вас, и жалко.
-Ну, уволиться тебе никто так не позволит, сперва отработаешь свои шесть месяцев.
-Я возьму отпуск за свой счёт. Только вот одно интересно – кто же займётся «Москвичом»? Что вы дальше-то намерены делать? Ну, оставите вы в покое этого Попова, дальше что?
-Дальше то, что твои версии слишком напоминают дешёвый криминальный телесериал. Один такой супермен, людьми играет, как оловянными солдатиками, никто ему не указ. То подпольный наркобизнес содержит, то с ходу устраняет десяток матёрых бандитов. Другой – сумасшедший маньяк, убийца, насильник, вандал, и, в довершение всего, пассивный педераст.
-А если называть вещи своими именами, то Попов просто мошенник, и, естественно, манипулирует людьми, как и все мошенники. Что же до Черногорского, то он не голубой, а, как выражаются, обиженный. Жертва беспредела. И о том, что он за человек, что он позволяет с собой делать, и как он мстит за поруганную честь и достоинство, я уже сказал, и повторяться не собираюсь. Хотелось бы услышать в таком случае вашу версию – правдивую, обоснованную, доказанную, и не похожую ни на дешёвое кино, ни на дорогой цирк. Только вначале позвольте мне предоставить некоторые доказательства моей версии.
-Эти свои аргументы ты будешь высказывать Шубину. С сегодняшнего дня этим делом занимается он. Передашь ему все материалы, введёшь его в курс дела, что к чему. Только не пудри ему мозги своими этими сказками про Фредди Крюгера и про Остапа Бендера.
-Я скажу то, что сочту нужным. А ему уже виднее, что там сказка, что там драма. Надеюсь, у него это лучше получится.
Я вышел от шефа в отвратительнейшем расположении духа. После всего того – и отстранить меня от дела, от того дела, которым я в последнее время только и жил! Сколько бессонных ночей, сколько потраченных нервов! И теперь, когда я получил ключ к разгадке, к развязке этого Гордиева узла, большего оскорбления я себе и пожелать не мог. Зато Попов, и, иже с ним, Третьяков, могут ликовать. Их главный противник повержен. Теперь Попову уже ничего не грозит, а подвиги красного «Москвича», в конце концов, спишут – если уж не на Корниенко, взятого с поличным, то, по крайней мере, на Черногорского, который всё так и будет в розыске, пока где-нибудь не объявится мёртвым.
Всё же внешне я оставался совершенно спокойным. Я знал, что без меня всё равно это дело не обойдётся, и даже если формально его будет вести Шубин, то в конечном итоге всё равно обратятся ко мне. Особенно, если, не приведи Господь, красный «Москвич» вновь сотворит очередное своё чёрное деяние.
Поэтому теперь всё упёрлось в одного человека. Это, будь он трижды неладен, Черногорский. Но единственным звеном, соединяющим его с внешним миром, остался Попов. Дома Черногорский не появлялся уже более двух лет. Хоть я и установил там «жучки», а заодно и поставил их телефон на прослушивание. Также я связался с телефонной станцией, где выяснил, как Черногорский держал с родителями связь. Вначале просматривались звонки с различных телефонов-автоматов по всей Эстонии, а также из Финляндии и Швеции. Затем Черногорский стал пользоваться мобильным телефоном с картой эфирного времени, периодически меняя номера – с этих номеров он звонил только домой, а когда эфирное время заканчивалось, он менял карту. Аппарат обнаружить не удалось. Очевидно, какой-то допотопный, сто раз перекодированный и не подлежащий идентификации.
Тогда я пошёл по другому пути. Зная, что сей субчик постоянно терпел всяческие унижения и издевательства, а затем мстил, вымещаясь на женщинах и детях, я решил проработать архив. Чтобы проверить, к каким из случаев нападения на женщин и детей мог быть причастен Черногорский. Выявить его сообщников – наверняка таковые были, и выявить – где он может оказаться в дальнейшем. Заодно я решил ещё раз встретиться с отцом Черногорского – расспросить его о фотографиях, о которых мне известно якобы от Попова. Раз мне всеми силами препятствуют выйти на Черногорского через Попова, значит, нужно идти в обратном направлении. Чтобы Черногорский сам привёл меня к Попову.
Однако я сразу же передумал встречаться просто так с отцом Черногорского. Всё равно он ничего мне не скажет. Обвинит Попова во лжи, потребует очной ставки. Чем я докажу ему, что фотографии существуют? Нет, теперь в ту квартиру я явлюсь уже с ордером на обыск. Наверняка там найдутся не только фотографии. Хотя вряд ли Порфирий Прохорович станет хранить такие вещи дома. Заодно стоит наведаться в гараж, где Черногорский держит свой красный «Москвич», и в его берлогу возле морга. Сначала просто наведаться – без ордера, по-гебешному, а уж когда станет известно, что там находится – тогда пусть туда нагрянут с ордером.
Я решил, не откладывая, заняться архивами. Просматривая эти дела, я содрогался от омерзения. Избитые, изувеченные, покалеченные женщины и дети. Издевательства совершались с применением различных подручных средств – колющих, режущих, раскалённых, вплоть до взрывпакетов. Большинство таких преступлений совершались группами, гораздо реже – в одиночку, и что самое ужасное – почти все они оставались нераскрытыми. За восемь лет более ста эпизодов.
И тут ко мне в дверь постучали.
-Заходите – сказал я, и тотчас же закрыл файл на компьютере.
-С добрым утром, Александрыч – прокуренным голосом сказал Шубин. Это был мужчина моих лет, моего же роста, только значительно худее, с рыжими с проседью волосами и пышными рыжими усами. Старый опер, по натуре – солдафон, в душе тоскующий по временам ГУЛАГа, и в свободное время не расстающийся с кителем или френчем – именно в такой одежде он чувствовал себя наилучшим образом, а на работе был положен строгий костюм.
-Заходи, Иван Семёныч, присаживайся.
-Знаешь ведь, за чем пришёл? Ты уж извини, служба.
-Какие, Семёныч, извинения? Я тоже не вчера на свет родился. Сперва я помучился, теперь ты… - я даже умудрялся сохранять чувство юмора.
-Обидно, небось – панибратски произнёс Шубин.
«Ты ещё на стол сядь, и обниматься полезь» - подумал я.
-Обидно – у кого сын на соседа похож. Дело ведёшь ты – тебе и карты в руки. Или всё же будем работать вместе?
-Вместе-то всяко сподручнее… Ты сам-то теперь чем нагружен?
-С миру по нитке. Ладно, ближе к делу. Ты с материалами ознакомился? – спросил я, ибо шубинская сентиментальная околесица меня раздражала.
-Уж познакомился – проворчал Шубин. – Ночь не спал.
-И как намерен дальше действовать?
-Это ты меня спрашиваешь?
-Ну, ты ж у нас это дело ведёшь. Я ведь некомпетентен. Время зря трачу, несчастного Попова притесняю – вместо того, чтобы делом заниматься, преступников ловить…
-Твой сарказм, Петя, здесь неуместен – сухо сказал Шубин.
-Это не сарказм, это распоряжение свыше. А, как меня учили ещё в армии, приказы не обсуждаются, а выполняются. Так что всё, что от меня требуется – передать это дело тебе. Чтобы ты уже знал, что к чему, кто есть кто, и откуда плясать. А уж куда плясать – тебе решать. Вообще, что сам о деле думаешь? Вопросы, какие есть, задавай.
-Дело-то само, конечно, путаное, грязное – начал Шубин, закурил сигарету, выпустил дым к потолку, огляделся. – И люди все какие-то чокнутые. Всё общество ихнее. Никаких моральных принципов. Что палачи, что жертвы.
-Не совсем – коротко хмыкнул я. – А ребёнок? А старушка?
-Их беда в том, что они оказались в том обществе, так или иначе. Само это дело не столь существенно, сколько его раздувают. Взять сибирского потрошителя Спесивцева. С чего это вдруг его на подвиги потянуло? Всякую криминальную хронику грыз. Про Чикатило, прочих таких отморозков. И вот вам новый Чикатило, пожалуйста.
-К чему это ты клонишь? – насторожился я.
-Да к тому, что это дело с самого начала так раздули, что в прессе, что по радио, что по телевизору, что этот чёртовый «Москвич» стал местным феноменом. Действительно, как Фредди Крюгер какой-то. Кошмар на улице Вязов. Теперь каждый дурак будет рисовать себе такие номера, угонять красные «Москвичи», и творить всё, что вздумается, а общественность свалит всё на любимого героя. Да, все в какой-то степени боятся, но каждый уверен, что именно с ним уж ни за что такое не случится! Зато как у нас любят сенсации! Сколько писак и трепачей на этой истории деньги делают! И не маленькие.
-У них своя работа, у нас своя. Так ты что – хочешь сказать, что эпизоды один с другим не связаны? Что это всё разные, не относящиеся друг к другу субъекты, заражённые эпидемией игры во Фредди Крюгера? - такие умозаключения Шубина меня, по меньшей мере, удивляли. Ведь при такой расстановке дело вообще не сдвинется с мёртвой точки! Тогда какого чёрта его вообще поставили вместо меня – чтобы схлопотать себе верного «глухаря», и тем самым опозориться дотла в глазах общественности, показав, что полиция ничего не может, и бессильна что-либо сделать, и что закон – ничто перед всесильным беспределом?
А если такой вариант: что Шубин просто ловит меня? Ведь я от дела отстранён тоже неспроста. Шефа, и не его одного, чем-то не устраивают мои «подкапывания» под Попова, да и на нём эта цепь не замыкается. За Поповым и Третьяковым стоит кто-то ещё, и это не только Зыкин, но и кто-то из сильных мира сего, кто пополняет свой карман, да и не только карман, за счёт поповских махинаций. И этот «кто-то» оказал воздействие на шефа. Нажал, пригрозил, подкупил – какое это имеет значение, результат один – теперь шеф тоже играет за поповскую команду. Теперь далее. Почему именно Шубин? Какова цель его внедрения? Ладно, оставили Попова, но дело-то остаётся! Какую судьбу они прочут самому делу, которое они сами же и раздули - при помощи то студентов журфака, набравшихся всякой ереси с подачи Третьякова, то телевизионных крикунов. Более же всех прочих, выделяется своим упорством один телеведущий, он же руководитель одного канала, особо падкий на сенсации. Что ж, славы и дутого авторитета ему не занимать, этот господин К. на телевидении и так в каждой бочке затычка. Фигаро тут, Фигаро там. Если ещё принять во внимание, что этот Фигаро тоже всячески покровительствует Попову, хотя чем этот Попов его облагодетельствовал? Видать, и вправду Попов что-то может, раз за него таким странным образом держатся - и Зыкин, и Юргенс, и этот господин К., и ещё один… Ладно, короче, сенсацию из этого дела сделал сам Попов и его люди, значит, делать из него «висяк» в их планы не входит. Зачем же тогда Шубин развивает именно такой вариант? Почему, к примеру, он не займётся вплотную Корниенко, чтобы свалить все эпизоды на него? Фредди Крюгер будет обезврежен, справедливость восторжествует, кто-то пойдёт на повышение, кто-то получит гонорары, Попов отстоит своё доброе имя…
А потом, к примеру, Черногорский совершит ещё какую-нибудь делянку, и весь триумф справедливости, и эйфория победы над Фредди Крюгером – всё накроется большим алюминиевым тазиком. Могут, конечно, списать, как сказал Шубин – на какого-нибудь дурака, начитавшегося газет и решившего повторить подвиг Корниенко. Только вряд ли кто в это поверит, а вот Черногорский, рано или поздно, попадётся.
И тогда меня осенила страшная догадка. Не Корниенко, а Черногорский!
Шубин пока ещё не заговорил со мной о Корниенко. А выдвигая версию о «разных дураках», он просто ждёт ответа. Чтобы выведать, что мне обо всём этом известно, и донести шефу, а дальше всё дойдёт, в конечном итоге, до Попова и Третьякова. А единственная ценная информация – это Черногорский. Он единственный человек, который может подтвердить или опровергнуть показания Иванцова и Жмерина. Более того, он – единственный, кто знает правду о Попове. Судя по тому, что Попов его раскрыл, свою миссию в игре Черногорский уже выполнил. Теперь либо он мёртв, либо он скрывается: или у Попова, или от Попова. Если его скрывает сам Попов, то возможны ещё новые эпизоды, но дальнейшая стратегия пока ещё чётко не прослеживается. Не могу уверенно сказать, чего в таком случае Попову надо. Другое дело, если Черногорский скрывается уже от Попова. Тогда всё становится ясно: их цель – опередить меня. Добраться до Черногорского раньше, чем это сделаю я. Чтобы Черногорский либо взял всё на себя, либо замолчал навеки. И поэтому больше всего их интересует всё тот же вопрос: где Черногорский? Где и как его искать? И для этого им нужен Шубин – чтобы тот получил от меня зацепки, ориентиры поисков; и они уже сами, без меня, найдут и обезвредят Черногорского. Заставят сознаться во всём, взять всё на себя. Попов останется лишь свидетелем драки, да и это, очевидно, будет уничтожено, раз уже происходит такая наглая подтасовка. Мало ли – одним свидетелем больше, одним меньше, с этим пикником и так всё ясно.
Поэтому я решил: всю информацию, касающуюся моих поисков Черногорского, оставить своим сугубо личным достоянием. С Шубиным я могу говорить обо всём. Хоть о Попове, хоть о Третьякове, мне всё равно, пускай идёт, докладывает! Ну, узнают эти деляги, что мне о них кое-что известно – и пускай знают! Что они мне сделают? А вот о том, где и как я буду искать Черногорского, я им не скажу. Ещё не хватало мне работать на Попова!
… Шубин на мой вопрос ответил вопросом:
-Нет, почему? Кое-что связано между собой, а дальше уже просматривается такая тенденция. Взять Корниенко, хотя бы. Кстати, почему ты так уверен, что все они говорят правду? Тот же Иванцов, тот же Корниенко?
-Во-первых, у них мозгов не хватит такое выдумать. А во-вторых, посмотри на этого Корниенко, и подумай: смог бы такой тип участвовать, хотя бы, в деле с ограблением.
-А при чём здесь это? Я говорю о том, что Корниенко мог задавить эту Шагаеву вовсе не случайно. Если, к примеру, Квасколайнен его нанял? Чтобы в случае успеха, списать всё на Фредди Крюгера, а в случае неудачи – на пьяную дурость, и каких-то мифических подростков? И ты почему-то в это веришь, и проводишь параллели, между Черногорским и этими подростками.
«Ага, вон, куда клонит! Хочет узнать, что за подростки!»
-Хорошо, Иван. Сейчас у нас есть показания Корниенко – я прорабатывал эту версию. Что, если он говорит правду. Версия эта абстрактна, и то, что эту машину подсунул ему Черногорский – всего лишь гипотеза. Попробуй тогда пройдись по своей версии. Устрой Корниенко очную ставку с Квасколайненом. Проверь, нет ли у них общих знакомых. Где и как Квасколайнен мог так подписать Корниенко? Кто подал идею использовать красный «Москвич», кто и где его угнал.
-Ладно, это только последний эпизод – разочарованно сказал Шубин. (Понятно: я не клюнул, не стал ничего рассказывать, ни про Черногорского, ни про подростков). Ну, а Иванцов? Чем подтверждаются его показания? Самая настоящая сказка!
-Куда тогда делись головорезы Зыкина? Если они пошли как раз «брать» лабораторию, и там их всех, за считанные секунды, перестреляли! Допустим даже, там было логово других головорезов. Какой тогда им всем резон проливать столько крови? И почему тогда погиб Беспалов? Значит, кто-то защищал свои, жизненно важные, интересы.
-Именно лабораторию, и именно Попова? – возразил Шубин. – Никто не знает, из-за чего возникла перестрелка. Кому могла мешать именно группировка Зыкина, или даже конкретнее – бригада Шерифа. Может быть, это всё было предпринято, чтобы нанести ущерб Зыкину.
-Если так, то кто тогда подстроил эту провокацию? Кем был нанят Беспалов, чтобы привести людей Зыкина к бункеру? Пайдеская группировка на такое не пойдёт. Проверь связи Беспалова здесь, в Таллинне. И кто тогда его убил? Либо посылавшие его на это задание, либо потерпевшая сторона, то есть, люди Зыкина.
-А тебе не кажется, что Феоктистов, или же, если угодно, Черногорский, работает на Зыкина? Взять ограбление, потом убийство Лаптева и Можаева… Ограбление делалось на руку Зыкину, затем убрали лишних свидетелей, заодно и с Беспаловым рассчитались.
-Иван – вздохнул я. – Неужели ты настолько наивен, что думаешь, что Зыкин просто приговорил Беспалова к смерти? При таком раскладе, этого Беспалова смерть только спасла, в противном случае его ждал Страшный Суд, вершить который должен был даже уже не один Зыкин. А что до Черногорского, то ты, наверное, материалы плохо изучал. Как ты его представляешь членом зыкинской группировки? И вообще, что ты о нём думаешь? – я решил подойти ближе к вопросу, чтобы Шубин хоть чуть-чуть раскрыл карты.
-О ком – о Черногорском? – переспросил тот. – Он просто псих, хотя умело маскируется. Для шизофреников, впрочем, это характерно. И вообще, скажи – в чём ты его подозреваешь? По последним, твоим же, материалам, это жалкий, никчемный и несчастный человек, до сих пор не переболевший детскими болезнями. Какой из него убийца? Какой наркоделец? Кто с таким дело иметь будет?
«Вот теперь мне уже кое-что ясно» - удовлетворённо заметил я.
-Да, у Черногорского есть свои комплексы, и благодаря этому, его легко использовать. Именно благодаря своим заскокам он мог запросто убить Романову, Шувалова, хотя мне не до конца известна их эпопея. Скорее всего, с их помощью - а может, и не только их – Черногорский вляпался в какое-нибудь дерьмо. Наподобие того, в котором он барахтался в школьные годы. А потом появился Попов, и его оттуда вытащил. Почему бы Черногорскому не расквитаться теперь за поруганную честь и достоинство? И не оказать другу благодарную услугу по ликвидации отморозка, который портит жизнь этому другу?
-Слушай, Петь – проворчал Шубин. – Мне твоим этим Поповым уже все уши прожужжали. Что ты всё упёрся в Попова, а преступник творит одно убийство за другим. А ты всё вокруг да около Попова ходишь. Ты можешь хоть объяснить – откуда такой интерес к Попову?
«Теперь уже Шубин решил элементарно косить под дурака. Потом ещё спросит: где Черногорский? Видите ли, охота ему удостовериться, кому он какие услуги оказывал. То, что сказал Шубину я, он мог узнать и из материалов. Теперь просвещу его вкратце насчёт Попова, и пусть он быстрее сваливает. Пусть лучше устраивает очную ставку Квасколайнена с Корниенко, или ищет крутую группировку, решившую ликвидировать Зыкина».
-Что ж, давай рассмотрим вкратце досье, что у меня собрано по Попову. Итак, Попов Андрей Андреевич, 1972 года рождения, ранее не судим, в браке на сегодняшний день не состоит, проживает в Таллинне. Основной род занятий – транспортная фирма, член совета акционеров, и таксист по совместительству. Он же - профсоюзный деятель, член-эксперт Совета Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения. Сам понимаешь, что из этого следует. Ну, а до этого… Начинал Попов у Прохорова, помнишь такого? Потом был женат на Жанне Королёвой – думаю, тоже комментариев много не надо. Занимался посреднической деятельностью, интересует что конкретно – пошарь в архивах и базах данных. Теперь круг его знакомств немножко изменился. То, что он дружил с Колей Королёвым или с Сашей Зыкиным, он не афиширует. В высшем обществе он создаёт себе имидж именно человека, занимающегося серьёзным и легальным бизнесом, а также профсоюзной и благотворительной деятельностью. Всё для блага человека, всё во имя человека, и имя этому человеку – конечно же, Андрей Попов. Выступал в защиту прав… Впрочем, чьих – мне неинтересно. Если хочешь, сам почитай его статейки. Ему охотно покровительствуют – Отто Юргенс, да впрочем, у него самого рыльце в пушку. Ещё один именитый телевизионщик, и один банкир, бывший парламентарий. В этой же компании вращается и Мартин Фредберг, капитан круизного судна. Похоже, Попов собирается заняться политикой, хотя мне эта перспектива не до конца ясна. Вдобавок ко всему, он пользуется огромным успехом у женщин. Адвокат у него – Третьяков, доктор юридических наук, профессор, директор бюро ANT. Вот и всё, в принципе.
-Ну, и посуди логически. Зачем Попову мараться во всей этой грязи? Ограбления, убийства, сомнительные типы, вся эта мелюзга, вроде Черногорского? Он птица более высокого полёта.
-А откуда Попову брать средства на этот свой «высокий полёт»? Чем ему оплачивать, хотя бы, услуги Третьякова? Или на какие деньги проводить благотворительные акции? На что тот же профсоюз купил одному погорельцу квартиру, в только что построенном доме? А чтобы дружить с такими друзьями, как у Попова, тоже какие-то средства нужны. Попов не тот человек, чтобы опускаться до положения альфонса.
-И из этого всего, ты заключаешь, что лаборатория всё же была, и что Попов действительно стоит за Черногорским и всеми этими эпизодами?
-Я отстранён от дела, Семёныч. Так что, если хочешь – спроси об этом у Попова сам. Черногорский – тот в розыске, может, и его найдут когда-нибудь. Если он вообще жив.
-И всё-таки более прочих меня интересует Черногорский.
-Как ни странно, меня более прочих интересовал тоже он.
-И что же в дальнейшем?
-А в дальнейшем он меня не очень беспокоит. Хочешь за него зацепиться – понимаю. Попробуй, выяви круг его знакомых. Ведь не с одним же Поповым он общался.
Обменявшись ещё парой-тройкой бессмысленных фраз, мы с Шубиным на этой ноте и расстались. Никаких зацепок он от меня не получил, впрочем, официально искать Черногорского – его задача. У меня же задача своя.
Я продолжал копаться в архивах. «Висяков», касающихся того, что я искал, по первым подсчётам, набиралось не меньше двадцати. Это значит, что двадцать, а то и больше, дел, придётся пересматривать, встречаться с потерпевшими, выявлять свидетелей.
И на следующий день мне опять улыбнулась удача.
 
Мне позвонил мой знакомый из патрульной службы, и сообщил, что ими задержан «мой подопечный». Этим «подопечным» оказался Мурат Борисов. На сей раз, правда, мне самому пришлось отправиться в отделение, где он находился. Я ведь теперь никто, и по идее, мне никто ничего и говорить не обязан, а уж тем паче – являться ко мне в кабинет. Но какая, в конце концов, разница, где я узнаю от Борисова правду, которую он скрывал из страха – то ли перед тюрьмой, то ли перед Черногорским и Поповым?
-Чего он там нашкодил? – спросил я у дежурного по отделению.
-Да ерунда: банку джина из магазина стибрил. За десять крон, там и думать нечего. Дадим ему пятнадцать суток.
-Он уже к пятнадцати годам готовится – сказал я.
Зная уровень интеллектуального и психологического развития Борисова, я был уверен, что эту угрозу он воспримет должным образом.
-Ладно, зайди, вон, в комнату. Сейчас он явится – сказал дежурный, и пошёл открывать камеру.
-Так, Борисов! – строго сказал я, глядя прямо в оцепеневшие от страха глаза Борисова. – Твои шутки сидят уже во где – я показал пальцем на горло. – И твоё враньё тебя сгубило вдвойне. Твою сегодняшнюю выходку можно расценить, как мелкое хулиганство, а можно и как кражу. Улавливаешь мысль?
-Ну, я… всего-то… она десять крон стоит… я сто крон отдам… - лепетал, запинаясь и проглатывая слова, Борисов.
-Твои сто крон тут никому не нужны. Ты совершил кражу, это уголовное преступление. Кроме того, ты совершил ещё одно уголовное преступление. Я говорю о даче ложных показаний. Что ты мне наплёл насчёт пикника? Насчёт красного «Москвича»? Насчёт этих людей? – я показал ему фотографии Черногорского: до и после пластической операции.
-Это один и тот же человек – обречённо произнёс тот.
-А почему же ты не сказал этого сразу?
-Я боялся, что Мишка меня убьёт.
-Вот если бы ты сказал всё сразу, то Черногорский, называющий себя Мишкой, был бы давно арестован за убийство! В тот же самый день. И ничего бы он тебе не сделал.
-А если бы он отмазался через друзей? – пролепетал Борисов.
-А чтобы он не отмазался, ты мне сейчас и расскажешь всё, что ты знаешь об этом человеке. А заодно и о его друзьях. Чтобы он не отмазался, и чтобы ты не сел в тюрьму. Я думаю, тебе туда не очень-то хочется – с лёгкой иронией подметил я.
-Нет, не хочется – кивнул тот.
-Тогда в чём же дело? Давай, рассказывай – всё по порядку. Откуда ты его знаешь, кто он такой, чем он занимается, с кем общается. Начиная с первого дня, как ты с ним познакомился.
-Ну, я когда-то работал у дяди Коли Демьяненко…
Борисова приходилось постоянно поправлять, задавать ему наводящие вопросы, выстраивать в связный текст его сбивчивый лепет – с ним было ничуть не легче, чем с Лидией Романовой. На беседу с этим Борисовым у меня ушёл целый день, но именно от него, от этого жалкого и убогого недоумка (прости Господи!), я узнал столько нового, сколько не ожидал узнать ни от кого. Мне стали известны, практически во всех деталях, последние три года жизни Черногорского. Стало известно всё то, о чём читателю поведал он сам – в предыдущей главе. За исключением, конечно, того, о чём Борисов знать никак не мог – о лаборатории.
Теперь ещё предстояли встречи с теми, чьи имена я услышал от Борисова. Дядя Коля из базы, то бишь этот Демьяненко. Наташа Пономарёва, по мужу Тюнина. Какой-то Вальтер. Семья Шуваловых – мать и младший брат покойного. Через кого-то из них, я уже узнаю, где мне искать самого Черногорского.
Я начал с Демьяненко. Тот внимательно выслушал меня, затем ответил, что никакой Мурат Борисов у него никогда не работал, а фамилии Феоктистов и Черногорский ему вообще ничего не говорят.
-Хорошо, Николай Савельевич. А чем же Вы объясните, что предыдущая машина Черногорского стояла именно около Вашей базы, а сам он находился именно здесь, и именно сюда Марина Романова приезжала бить его машину? И на запчасти Черногорский приобрёл машину у Вашего бывшего коллеги Александра Иванова?
-Этот Черноморский – именно так ответил Демьяненко, слегка с раздражением – вполне мог быть моим клиентом. Значит, он приезжал сюда ремонтировать свою машину. А этих клиентов за всё время у меня было, знаете, сколько? Откуда ж я могу всех помнить?
На том я счёл возможным оставить Демьяненко в покое. Ну, пусть даже Борисов у него и подрабатывал. Пусть даже он и был лично знаком с Черногорским, пусть даже и знал что-то о Романовой. Но, даже если это и так, то знать-то он может о них лишь понаслышке. Сказать что-то новое, действительно представляющее интерес – он не скажет, из него и эту скудную фразу, чуть ли не клешнями пришлось вытягивать. Так что, пытаться чего-то добиться от этого Демьяненко, не имело никакого смысла. Лишь пустая трата времени, которое теперь стало необычайно дорогим. Каждая секунда на вес золота, так как не один я веду поиски и копаю, как археолог.
Положение осложнялось ещё и тем, что формально я стал уже никто. Формально любой, даже Борисов, может послать меня, куда подальше, и не отвечать ни на один мой вопрос. Это ещё больше ограничивало меня во времени: я должен был успеть побеседовать со всеми названными Борисовым лицами (а дальше – больше) до того, как моё отстранение станет всеобщим достоянием. Так что мне, выходит, ещё и повезло – что эта новость не попала на страницы сегодняшних газет. Зато уж по телевизору - смотрите канал папаши К., уж он-то не упустит шанса порадовать дражайшего «молочного братишку». Попова, то есть.
Поэтому за один тот день, я успел встретиться со всеми намеченными свидетелями (а, в той или иной мере, они все являются свидетелями – не одного, так другого), а также с потерпевшими – с семьёй Шуваловых. С последними разговор обернулся раскрытием целого уголовного дела, по которому в 1997 году был осуждён невиновный. Полгода назад он умер в тюрьме в Румму.
Что же до остальных, то не испытываю никакой охоты описывать весь процесс своего мытарства. Ограничусь лишь результатом – магнитофонными кассетами, тем более что читатель уже хорошо знаком со всеми моими собеседниками.
 
Запись 1.
Беседа Петра Козлова с Натальей Тюниной (Пономарёвой). Вторник, 3 августа 1999г.
(В этой, а также и в остальных беседах, формальности типа представления, вступления, предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний, и прочее – на плёнку не фиксировались. Фиксировались только вопросы по существу, и ответы на них).
(Справка. Тюнина, в девичестве Пономарёва, Наталья Алексеевна. 1975 года рождения, русская, состоит в браке со Святославом Тюниным, работает в магазине… в настоящее время в отпуске по уходу за грудным ребёнком, проживает вместе с мужем в Таллинне, на ул. Мяннику. Ранее проживала с матерью, по адресу: ул. Таммсааре… )
 
Вопрос (В.) Вы знаете этих людей? (Имеется в виду Черногорский, до и после пластической операции).
Ответ (О.) Да, знаю. Это один и тот же человек, его зовут Михаил.
В. Вы в этом уверены?
О. Абсолютно уверена. Два года назад Михаил сделал пластическую операцию.
В. Где, когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Черногорским?
О. С Черногорским? Мне незнакома эта фамилия.
В. Как Вам представился этот человек?
О. Его фамилии я не помню. По-моему, на букву К, или даже на Ф. Я всегда называла его Мишей.
В. Его фамилия Черногорский. Я задал Вам вопрос.
О. Мы познакомились летом 96-го года. Один мой старый знакомый…
В. Прошу Вас быть предельно конкретной. Кто этот старый знакомый?
О. Его зовут Мурат Борисов. Он пригласил меня поехать вместе с ними на природу. Так я познакомилась с Мишей и с Мариной Романовой. У Миши был жёлтый «Москвич».
В. Какие у Вас были с ним отношения, как долго Вы их поддерживали? Общаетесь ли вы в настоящее время?
О. У нас с ним были чисто дружеские отношения. После замужества я его почти не видела. Так, только на улице встречались, «привет-пока», и расходились.
В. Вы были близкими друзьями?
О. Интимной близости у нас не было.
В. Я говорю вовсе не об этом. Вы хорошо друг друга знали, доверяли, были ли откровенны между собой? В чём проявлялась ваша дружба?
О. Да, можно сказать, мы были достаточно близкими друзьями. Мне было с ним легко, я многим с ним делилась, и он со мной тоже. Но такие периоды были недолгими. А если конкретнее, то сначала мы общались в августе-сентябре 96-го, потом в 97-м, весной, до моего замужества.
В. Ну, хоть и не долго, но общались вы довольно тесно. Поэтому, пожалуйста, дайте ему краткую характеристику. Что этот Миша за человек?
О. Он неплохой парень, но он неудачник. Мне его по-человечески жаль. Вообще-то он умный, эрудированный, отзывчивый, обязательный. Умеет ценить дружбу, доброту и привязанность. Всегда стремится помочь, поддержать. Но он чересчур слабохарактерный. Его легко сломить, подчинить, им легко управлять. Он не умеет стоять за себя, легко поддаётся панике или чужому влиянию. Он даже держит себя не с достоинством, не по-мужски. Как несведущее, беспомощное дитя. И вот это его безволие сводит на нет все его достоинства. Поэтому мы и не общаемся. Он знает, что я терпеть не могу безвольных мужиков, и больше всего презираю слюнтяев. И поэтому он теперь меня просто избегает.
В. На чём основана данная Вами характеристика?
О. Я видела его, наблюдала за ним.
В. Я уже говорил Вам, что меня интересуют все факты. Ваш же общий знакомый Мурат Борисов тоже говорил, что Черногорский часто оказывался в унизительном или зависимом положении, причём в центре событий были именно Вы, и участниками были Ваши же знакомые.
О. Да, мне известны два таких случая. Во-первых, это была Марина Романова, как раз с лета 96-го года они с Мишей встречались, или даже жили вместе. Она с ним обращалась, как с рабом – он же безропотно сносил всё. Унижения, измены – всё терпел. Все деньги ей отдавал, все истории за неё расхлёбывал. И однажды она его избила и выгнала. Как раз тогда мы с ним хорошо сдружились, он даже пытался ухаживать за мной, и я была тогда не против. Но он был слишком робким, и поэтому у него ничего не получилось. Потом опять Маринка появилась, заявила, что беременна. И он вернулся. Я, естественно, на него обиделась, даже видеть его не хотела. В тот день я прямо ему сказала всё, что о нём думаю. Потом он одно время пытался чего-то, приходил, не знаю, зачем. Ну, а потом прошло полгода, даже нет, побольше наверное. Обида улеглась. Мишка операцию как раз сделал, опять приходить начал. Опять ухаживать пытался, но тоже так, чисто по-мальчишески. Подарки мне дарил, помогал, и деньгами, и не только. Причём совершенно бескорыстно. Вообще, надо отдать ему должное – Мишка отличный друг. Но как мужчина, он меня не интересовал, я уже Вам объяснила, почему. Хотя он и лез вон из кожи, пытался строить из себя серьёзного, солидного, умудрённого – но всё равно, как был, так и оставался мальчишкой. И вот, как раз в это время у меня был друг Вова. Или Волли, его ещё так называли. У меня с ним было не так, чтобы серьёзно, просто связывала давняя дружба. Кроме того, я была одинока – сами понимаете, Мишка не в счёт. У нас с Мишкой и не могло бы ничего быть, я к нему относилась, скорей, как к младшему брату. Ну вот, значит, с этим Вовой я и встречалась.
В. Вова или Волли. А если точнее, кто этот человек? Он и есть тот, кого всё тот же Борисов называет Вальтером?
О. Его полное имя Вольдемар Янсон. А Вальтер – это прозвище, его так в детстве дразнили. Или ещё Микки-Маус. Вот, как раз с ним, и возникли у Мишки новые сложности. Тут, конечно же, стечение характеров и обстоятельств. Вольдемар по натуре такой – капризный, авторитарный. Любит командовать, любит, чтобы его слушали и подчинялись, возражений не терпит. Вот он и почувствовал в Мишке слабинку, увидел, что на нём можно ездить. И поэтому он очень быстро сделал его ручным. Я, конечно, не очень одобряла такое поведение, но тут Мишка сам виноват. Никогда ни в чём не перечил, всё надеялся, что само собой пройдёт. Ну, а дальше… Я сама знаю об этом только понаслышке, и как на самом деле было, не могу сказать точно. Короче, у них были неприятности, и Мишка, как всегда, опять оказался крайним. Виноват – должен, плати, отрабатывай! Так вот весь Мишкин выпендрёж и лопнул, как мыльный пузырь. Кого он передо мной из себя корчил. Тряпка – он и есть тряпка.
В. А что Вы можете мне сказать о взаимоотношениях Миши с Андреем Поповым? С Егором Шуваловым? Это ведь тоже ваши общие знакомые?
О. С Егором Шуваловым я никогда не общалась, я знаю его только в лицо. Это приятель Марины Романовой. Я слышала, что он тоже, вместе с Мариной, издевался над Мишкой. А что касается Попова… Его, да, я знаю уже давно. Но он человек совершенно из другого круга, у него серьёзный бизнес, обширные связи. Но, тем не менее, он никогда не задаётся, не кичится, всегда держится на равных со всеми. Будь ты хоть кто – хоть простой рабочий, хоть банкир, хоть нищий. Это очень ценное его достоинство. А с Мишкой, мне кажется, его связывает, по большей части, память о детстве, о мальчишеской дружбе. Андрей жалеет Мишку, частенько за него заступается. С тем же самым Вольдемаром, например, за Мишку рассчитывался Андрей.
В. Хорошо. А теперь скажите, как Мишка реагировал на такое обращение? Со стороны тех же Шувалова, Романовой, Янсона? Чем он на это отвечал, или мог отвечать?
О. Ничем не отвечал, и не мог. Только молча терпел, сопли глотал. Он же слово сказать боялся!
В. А если задним числом? В отместку за попранную честь и достоинство? Может быть, он даже Вам что-то говорил?
О. Говорить он мог всё, что угодно. Но я не верю, что он может реально что-то сделать. И не сделает никогда, только будет злиться, ходить. Я сомневаюсь, что его агрессивность может выйти за рамки словесной. Он слишком слабый для этого человек. Хотя Вы знаете… Любая чаша терпения, рано или поздно, переполняется. Мишка мне как-то говорил: «Запомни, Наташка, я такой человек. Кто свой, тогда я с себя последнюю рубашку сниму, и ему отдам. Последний кусок хлеба сломаю, последнюю монету выгребу. Но тому, кто будет меня чмырить, разводить, ездить на мне, как на ишаке, и на позорище выставлять – тому я плюну в самое сокровенное. Всю семью ему вырежу, весь род обесчещу до пятого поколения». Честно говоря, я восприняла это просто, как желание излить свой гнев. В самом мягком варианте. Или, попросту, истерика. Потому что со всеми у него отношения складываются именно так. Сначала – друзья не разлей вода. И Мишка отдаёт им последние рубахи, куски и монеты. А на поверку это и выходит как раз тем, что называют – ездить на ишаке. А Мишкина эта жертвенность, или как это даже назвать – со стороны и выглядит натуральным ребячеством. Именно «лоховством» и «чмошничеством». И над ним, естественно, будут смеяться, а какой ещё реакции он ждёт на своё нелепое поведение? Какие бы мотивы для него он там себе не придумывал, чем бы он его не объяснял и не оправдывал. И тогда он начинает злиться, метаться, а на кого ему злиться, как не на самого себя? Если он сам не только позволяет делать с собой, что угодно, но и сам их на это провоцирует, и сам же им всячески в этом помогает? То есть, получается, их интересы полностью совпадают, и результат для всех желанный. А потом вдруг Мише чего-то не нравится. Но эти его угрозы и выпады в чей-то адрес, я думаю, это просто способ замещённой фантазии, как говорят психологи.
В. Да нет, здесь Вы недооцениваете Черногорского. Это не замещённая фантазия. Сначала, в силу страха, он безропотно терпел издевательства, расстилался и угождал, боясь ещё большего гнева. Здесь мы имеем дело с комплексом неполноценности, неизлечимо низкой самооценкой в подсознании, и крайней степенью малодушия, что позволяет ему поступаться любыми нормами. Моральными, этическими, внутренними убеждениями, своим «я», и, наконец, законом. Поэтому, если Вы что-то недосказали, скажите. В этом случае молчание преступно. Вы умная женщина, и понимаете это не хуже меня.
О. В этом году я два или три раза видела Мурата. Он мне кое-что рассказывал про Мишу, но я в это не верила. Мурат вообще очень любит приврать, выдумывать про всякие приключения, и я уже давно к этому привыкла. Поэтому когда он рассказывал эти свои истории, я решила, что этот мальчик окончательно умом тронулся.
В. О каком мальчике идёт речь?
О. О Мурате, конечно! Мурат ведь ребёнок, а если по научному – отстающий в развитии. Поэтому, когда он рассказывал, что Миша убил Маринку и Егора, а ещё два года назад он ездил к матери Шувалова и заставлял её вступать в сношение с младшим братом – я сказала Мурату, чтобы поменьше смотрел криминальную хронику по телевизору.
В. То есть, по-вашему, Миша на такое не способен?
О. Я думаю, если даже у него нет совести, его сдержал бы, по крайней мере, страх.
В. А если ему внушили, что бояться нечего, то есть, ему ничего за это не будет? Тем более, если принять во внимание его психологическую характеристику, которую мы с Вами ему дали только что, в нашей беседе? Если к этому добавить его парящие в облаках запросы и амбиции, и облагодетельствовать принципом вседозволенности?
О. Даже в таком случае – нет, не думаю. Мишка добрый и бескорыстный, и хоть многие этим пользуются… Нет, я в это не верю.
В. С Вами, конечно, ему и надо было быть таким – добрым и бескорыстным. Теперь давайте вернёмся к той истории, о которой мы уже вкратце упомянули. Что произошло между Черногорским и Янсоном? Какие это были неприятности, и в чём выражалось то, что Миша, с Ваших же слов, остался крайним. И какое отношение к этому инциденту имел Андрей Попов.
 
… Далее я предпочёл выключить запись. Меня, однако, насторожило то, что Наталья весьма охотно говорила о Вольдемаре, при этом подчёркивала именно его авторитарность, наглость, эгоцентризм, самовлюблённость, нежелание считаться с окружающими, и неодолимое стремление к первенству, к лидерству, к власти и почитанию. Именно так характеризовала эта женщина того, кого когда-то страстно любила, за кем самозабвенно бегала, словно впервые потерявшая голову девочка. Поэтому объективно воспринимать её рассказ об этом человеке я не мог. Как, впрочем, и о самом Черногорском – её подчёркнуто-предвзятое отношение к ним обоим лишь искажало истину. Просто с помощью Тюниной я убедился в правдоподобности показаний Борисова, услышав об этих эпизодах более связный и конкретный рассказ, нежели детский лепет слабоумного Мурата. И узнал своего следующего собеседника, о котором от Мурата мне было известно лишь одно его дворовое прозвище: Вальтер.
 
Запись 2.
Беседа Петра Козлова с Вольдемаром-Эберхардом Янсоном. Вторник, 3 августа 1999г.
(Справка. Янсон Вольдемар-Эберхард Александрович, 1971 г.р., эстонец, разведён, к суду не привлекался, работает по частному подряду: выполнение строительных и ремонтных работ, проживает в Таллинне, на ул. Сееби…)
 
Вопрос (В.) Вы знаете вот этих людей?
Ответ (О.) Этого я не знаю (имеется в виду Черногорский, до пластической операции), а вот этого знаю. Его зовут Михаил, по-моему, Фёдоров, или Федотов.
В. Где, когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились?
О. У нашей общей знакомой Наташи Пономарёвой, два года тому назад.
В. Общаетесь ли Вы с Черногорским в настоящее время?
О. С Черногорским?
В. Его фамилия Черногорский. Когда Вы в последний раз его видели?
О. Два года назад. С тех пор мы с ним не общались.
В. Какие отношения связывали Вас с Черногорским?
О. Не могу сказать… Друзья – это было бы преувеличением; мы с ним слишком разные люди.
В. Охарактеризуйте его вкратце.
О. Что я могу о нём сказать. Непрактичный, мечтательный, безвольный. Часто на чём-нибудь «зацикливается». Боязливый, у него легко можно вызвать истерику или панику. Он не так, чтобы уж глуп, но я бы сказал, слегка заторможен. Вообще, я считаю его слишком наивным и легкомысленным человеком. Как юный пастушок из рыцарских времён.
В. А себя Вы, конечно, считаете зрелым, мудрым стратегом, прошедшим все огни и воды, и духом и телом окрепшим в боях и походах?
О. Это что – шутка?
В. Нет, это вывод из того, как Вы охарактеризовали Черногорского, и при этом подчеркнули своё противопоставление ему, даже провели аналогию как раз с рыцарскими временами. Но всё же Вы - такой волевой и серьёзный мужчина, и он - такой наивный и легкомысленный мальчишка, были друзьями, и достаточно много времени проводили вместе. Что же, в таком случае, вас связывало?
О. Что – общались… Вместе выпивали, ходили в компании.
В. А как же Черногорский оказался Вашим должником?
О. Очень просто – взял у меня денег в долг.
В. По свидетельствам Ваших же общих знакомых, вы с Черногорским некоторое время работали вместе. Пожалуйста, об этом поподробнее.
О. Он выполнял у меня мелкие подсобные работы. Подай то, принеси это, подмети тут. Он долго был без работы, ничего не мог найти, вот я его и взял.
В. Чтобы он отработал долг перед Вами?
О. Причём тут долг? Долг он, как взял, так и отдал.
В. По словам очевидцев, и ваших же знакомых, Вы постоянно унижали Черногорского, не считались с ним, требовали от него слепого повиновения, и внушали ему чувство собственного бессилия, отсталости, несостоятельности.
О. Это уже его личные проблемы, что он чувствовал. Да, он постоянно делал глупости, и в таких случаях приходилось его воспитывать. Как ребёнка, в прямом смысле. Но что уж поделать, если он человек такой?
В. Какие ещё глупости? Расскажите-ка об этом поподробнее.
О. Разные… Когда ему говоришь, а он ничего не понимает. Или когда – не со зла, а так, по дурости, подставляет.
В. Подставляет? То есть, когда квартирный вор по кличке Карапет забрал у Вас телефон, сочинив при этом историю о неких услугах, оказанных Черногорскому по Вашей же просьбе, и о неких долгах, в связи с этим возникших. Лично я это понимаю так. Или, когда Черногорский заснул, вместе с Вами, во время совместного распития спиртного, в компании с неким Пупсиком, который этим воспользовался, и ограбил Вашу квартиру. В обоих случаях, Вы обвинили во всём Черногорского, и потребовали от него расписку на двадцать тысяч, которые он у Вас якобы занял.
О. Действительно, глупости! Какие воры? Какой телефон? Какие обвинения? Кто вообще наговорил Вам такого?
В. Господин Янсон! Я не берусь судить, справедливо или нет Вы поступили по отношению к Черногорскому. Вы можете и дальше всё отрицать, и продолжать настаивать на том, что Черногорский якобы брал у Вас эти деньги в долг. Но я уже в ближайшие дни, возможно, даже сегодня, докажу Вам, что Вы лжёте. Я потому вообще говорю об этом, потому ворошу прошлое, что у меня есть основания опасаться за Вашу семью. За Вашу мать, за Вашу невесту.
О. Я уверен, что им ничего не грозит. Он их пальцем тронуть не посмеет.
В. Вы ничего не хотите изменить в своих показаниях?
О. Мне больше нечего о нём говорить.
 
На этом наша первая беседа с ним завершилась. Я инстинктивно чувствовал, что Вольдемар врёт и чего-то недоговаривает, представляет все факты с выгодной одному лишь ему трактовкой. Значит, или он сам ещё не знает, на что Черногорский способен, хоть я ему на это намекнул? Скорее, здесь дело в другом. По словам Натальи, сам Черногорский винил в случившемся не Вольдемара, а Карапета и Пупсика. То есть, у самого Янсона нет особых причин для опасений. Будучи хорошо знакомым его семье, Черногорский просто не решится причинить им вред, потому их-то не ждёт участь Шуваловых. Зато такая участь грозит загадочным Карапету и Пупсику, но Янсону до них нет никакого дела. Сама Тюнина о них ничего не знает, кроме этих прозвищ. Янсон напрочь отрицает их существование. Его невеста, юная Олеся, с которой мне удалось вскользь побеседовать, утверждала, что ничего об этом не знает, и эти прозвища ни о чём ей не говорят. Самого Черногорского она характеризовала так: «Хороший парень, но какой-то неряшливый и чересчур зашуганный. Он не уважает самого себя, и с нервами у него не в порядке. Поэтому у него ничего в жизни не получается». Насчёт Карапета с Пупсиком её мог наставить и жених, а её рассказ о Черногорском лишь укрепил мою уверенность в том, что Янсону действительно опасаться нечего.
Теперь я должен был найти этих пупсиков. Единственный человек, кто знает об их существовании, не считая Тюниной и Янсона – это Попов.
А с Поповым беседовать было рискованно. Любой, даже самый незначительный, промах грозил провалом всего дела. Протокол, загадочным образом оказавшийся в начальственном столе, хоть и содержит правду, как это мне самому видится, но может стать тяжкой уликой против меня самого. Мой почерк там искусно подделан, так же, вероятно, подделан и почерк Попова в его объяснительной. Оригинал отсутствует, а где гарантия, что и он так же не объявится в самый неподходящий момент? Какие отсюда выводы? Что мне может быть инкриминирован заведомый подлог документов с целью… Да с какой угодно целью!
Поэтому пикником пусть теперь занимается Шубин. Пусть они и обнаружат эту подделку, а я воспользуюсь их же методом – заявлю, что мне ничего об этом не известно, начну качать права, потребую экспертизы. Потому что правду о пикнике мне скажет теперь только один человек. Сам Черногорский. Тогда и рухнет весь их карточный домик с ложными документами и ложными показаниями.
Ну, а пока… Знает ли Попов, что Черногорский и Феоктистов – одно и то же лицо? Конечно, знает! О пластической операции? Да он же ему её и организовал, потому что больше некому. Но, опять же – как я это докажу? Тюнина утверждает, что ей это сказал сам Черногорский. Устроить им очную ставку? Попов во всеуслышании обвинит Тюнину во лжи и клевете, для Борисова потребуют экспертизы, которая также сыграет на руку Попову, установив, что тот за свои слова не отвечает, а стало быть, им цена – меньше ветра. Кроме того, Попов уже наверняка заранее позаботился о том, чтобы в случае, если найдутся свидетели его прошлых связей с Черногорским, запастись доказательствами, что он и Феоктистов – два совершенно разных человека.
Поэтому атаку на Попова я решил отложить до поимки Черногорского. Только он один может доказать, что Попов знал, а чего не знал. И вот тогда - и все легенды Попова, и все нагромождения Третьякова накроются алюминиевым тазиком. А сейчас мне от Попова нужно совершенно другое. Где Черногорский? Поэтому я сформулирую вопрос иначе: кто такие Карапет и Пупсик, и что в действительности произошло между Феоктистовым и Янсоном. И потом, разве я обязан докладывать Попову, что Янсон это отрицает? Напротив, чем больше народу на него укажет, тем лучше…
 
Запись 3.
Беседа Петра Козлова и Ивана Шубина с Андреем Поповым, в присутствии адвоката Третьякова А.Н. Вторник, 3 августа 1999г.
 
Пётр Козлов (П.К.) Господин Попов, Вы являетесь свидетелем по делу Михаила Феоктистова, в связи с чем я должен задать Вам ряд вопросов для выяснения обстоятельств.
Алексей Третьяков (А.Т.) Какие у Вас есть на то полномочия?
П.К. Распоряжение вышестоящего начальства – полностью ввести коллегу Шубина в курс дела.
А.Т. Хорошо, мы готовы отвечать на Ваши вопросы. Или лучше сам Шубин пусть сформулирует свои вопросы к нам, касающиеся дела. Иван Семёнович, что Вы хотели прояснить? Какие у Вас затруднения по этому поводу?
П.К. Позвольте, я скажу. Наши затруднения связаны, в первую очередь, с внезапным исчезновением Феоктистова. Поэтому у меня есть основания опасаться за его жизнь, как это уже случилось с Евгением Лаптевым. И в связи с этим, меня интересует его прошлое. Расскажите о нём поподробнее.
Андрей Попов (А.П.) Михаила Феоктистова я знаю около двух лет. Да, по-моему, летом 97-го года мы встретились с ним, по-моему, у Вали Михайловой, или у Наташи Пономарёвой. Вот этого я уже точно не помню. До этого мы когда-то знали друг друга, но не так, чтобы очень хорошо. Это было, как говорится, на заре туманной юности. По-моему, в 92-м году. Ну, а в 97-м как раз у нас фирма начала расширяться, и я предложил Феоктистову работу.
П.К. Вы только что упомянули о Наталье Пономарёвой. Я как раз беседовал с ней, а также с неким Вольдемаром-Эберхардом Янсоном. Они мне рассказали, что как раз два года назад Ваш друг Феоктистов был должен Янсону двадцать тысяч крон, которые Вы за него ему отдали. Они же подтвердили, что Вы были в курсе, за что Феоктистов оказался ему должен. Прошу Вас рассказать нам об этом.
А.П. Да, я был в курсе всех событий. В первый раз это была афёра, которую подстроил квартирный вор по прозвищу Карапет, который сам обворовал квартиру, которую снимал Феоктистов, а потом обманным путём забрал телефон у Янсона. Якобы он выкупил украденные вещи, а Феоктистов не принёс денег, которые он был ему должен. И второй раз, в ходе совместного распития алкогольных напитков, некий Пупсик подсыпал Феоктистову и Янсону снотворного, и обворовал квартиру. Янсон обвинил Феоктистова и в этом, и потребовал с него расписку, якобы он взял у него эти деньги в долг.
А.Т (смеясь). Да ваш Феоктистов просто кретин.
А.П. Как он сам мне говорил, Янсон оказывал на него психологическое давление. Мне же Мишка сказал, что он и в самом деле должен, но его подставили. Тогда я не стал ударяться в тонкости, мы пошли вместе к этому Янсону, отдали ему деньги, расписку забрали и уничтожили.
П.К. Кто такие Карапет и Пупсик?
А.П. Их имён я не помню. С ними я беседовал уже сам, отдельно. Их признания записаны на видеокассете, сохранилась ли она в настоящее время – я не могу сказать. Если я найду эту кассету, я Вам её передам.
П.К. Следует ли с Ваших слов, что Феоктистов ранее подвергался каким-либо унижениям, притеснениям, оказывалось ли на него давление со стороны, в чьих-либо чужих интересах? Того же Янсона, в частности?
А.П. Этого я не знаю. Кроме этого инцидента, ничего о Янсоне мне известно не было. А что до остальных… Своей личной жизнью Феоктистов со мной не делился, и я предпочитал не делать ему больно.
П.К. Вы только что сказали, что знали Феоктистова в юности. Когда, где вы с ним виделись? Какие у вас были отношения?
А.П. Если мне память не изменяет, мы встречались «на горе», это в центре города, около площади Победы, где собирались музыканты, и вообще, разные неформальные и творческие личности. Иногда в спортзале. Вот, пожалуй, и всё.
П.К. Вы уверены, что это всё? То есть, больше нигде вы с ним не встречались?
А.П. Нет, не думаю. Больше нигде.
П.К. Как выглядел Феоктистов в то время? Изменилась ли его внешность за те несколько лет, что вы с ним не виделись?
А.П. Да, на лицо он изменился. С его слов, у него, по-моему, в 95-м году была какая-то авария. Хотя тогда у него и лицо было совсем ещё детским, поэтому ничего удивительного в этом нет.
П.К. Вот это он?
А.П. Не уверен. Что-то общее есть, но я не могу этого утверждать.
А.Т. Прошу прощения, Пётр Александрович, но Вы опять начинаете заниматься чепухой. Вы отнимаете время и у меня, и у моего клиента, при этом утверждаете, что для передачи дела необходимы дополнительные сведения о Феоктистове, и вызываете нас, поскольку Андрей действительно с ним знаком. Но я до сих пор не слышал ни одного вопроса по существу. Что Вы хотите прояснить? Какое отношение к делу имеет эта история с распиской? Какое отношение мой подзащитный может иметь к его похождениям? Он что, его опекун? Вот Вы, Иван Семёнович. Что Вы узнали нового, какие Вы сделали выводы из беседы Вашего коллеги с моим клиентом?
Иван Шубин (И.Ш.) Что Феоктистов кретин. (Смеётся). Но, поскольку Феоктистов в розыске, а родственников в Эстонии у него нет, я считаю, беседа с Андреем Андреевичем была не лишней. (Так и сказал в прошедшем времени – «была», давая понять, что она исчерпана)
 
Вот теперь я разжился ещё одним козырем. На очную ставку Попова с Черногорским, я приглашу ещё и Славку Виноградова. Пусть он расскажет, какие басни бравый Миша травил в спортзале. А Миша пусть потрудится вспомнить, как звали того друга, который спал с дочкой Семёна Ильича, с которым он боролся на руках. И каким образом этот Миша вообще с ним познакомился.
А пока – что удивительно, Попов, в отличие от Янсона, не отрицает, что Карапет и Пупсик всё-таки существуют. Но зачем ему это? Какая польза ему от этого? И даже видеокассета с их признаниями! Попов не утверждает, что он её уничтожил, даже пообещал «найти её, и передать мне». Только почему-то он этого делать не торопится. Значит, ждёт нужного момента. Значит, ещё не пришло время этой злосчастной кассете оказаться на моём столе. Так когда же это время настанет? Не благоразумнее ли было бы Попову, так же как и Янсону, отрицать этот инцидент, требовать очной ставки – нет же, он охотно обо всём рассказывает.
Теперь рассмотрим ещё один момент нашей последней беседы. За всё время Шубин один-единственный раз раскрыл рот, и что он при этом сказал? То же самое, что и Третьяков. То же самое, о чём без умолку трещат все газеты и телевидение. Что Черногорский, он же Феоктистов – свихнувшийся маньяк, сначала позволяющий всем делать с собой, что угодно, а потом мстящий за это, самыми изощрёнными способами. И что все его преступления мотивированы именно этим. И Попов, на которого и работает Черногорский, будет делать всё, чтобы создать его преступлениям именно этот мотив. Именно из мести окажутся убиты и Беспалов, и Можаев, и Лаптев. И Карапет с Пупсиком в том числе. И кассета «всплывёт» как раз в тот момент, когда обнаружат их тела (или, скорее, что-то произойдёт с их семьями), а после этого – уже и сам Черногорский. Только теперь мне почему-то стало казаться, что он всё-таки жив, и что Попов об этом знает.
 
Запись 4.
Повторная беседа Петра Козлова с В.-Э. Янсоном. Вторник, 3 августа 1999г.
 
Вопрос (В.) Прошу Вас ознакомиться с этими записями (фрагменты беседы с Поповым). Вам этого достаточно, или Вы хотите очной ставки с другими свидетелями? Тюнина, Борисов?
Ответ (О.) Спасибо, достаточно. Вы обвиняете меня в вымогательстве?
В. Нет, по этому делу я не могу Вас ни в чём обвинять. Если бы Черногорский, которого также называют Феоктистов, обратился ко мне с заявлением, тогда другое дело. У меня к Вам другой вопрос – зачем Вы лгали? Зачем Вы создали миф о том, как он якобы брал у Вас деньги, и ещё заставили его писать расписку с заведомой ложью?
О. Потому что так проще и яснее – взял деньги в долг, обязуюсь заплатить. Чем разглагольствовать о том, что он платит за свою же собственную глупость, за свои же собственные ошибки. А расписка действительно была нужна. Чтобы хоть как-то научить его думать и отвечать за себя. Иначе до него ничего бы не дошло.
В. Значит, Вы по-прежнему считаете, что виноват был Черногорский?
О. Согласен – он не крал, но и Вы поймите меня тоже. Оба раза всё зависело именно от него, и оба раза - именно он сделал всё, для того, чтобы получилось именно так. В первом случае он должен был сразу сказать этому, как его, Карапету: отбой на выкуп? Нет – и всё! И тогда ни сам Карапет, ни его шайка, ничего не могли бы сделать. Ни мне, ни ему. То же самое во второй раз: я попросил его покараулить Пупсика, проследить за ним и за квартирой. Он же сам подписался, сказал бы: нет, не могу, сам засыпаю! Что я, настаивать бы стал? Мне же легче: Пупсика бы выпроводили, сами спать легли, или по домам разбежались. Но Мишка взялся – и вот как он меня подвёл. Считаете, я к нему несправедлив? Тогда представьте такой случай: даёте Вы мне на прокат свою машину. Я ей попользовался, и оставил на улице. Открытой, с ключами в замке зажигания и с документами в бардачке. Конечно же, её угонят моментально! Так к кому будут Ваши претензии – к неизвестному угонщику, или ко мне?
В. Теперь прошу прослушать эти записи (фрагменты 1-й и 3-й записей, касающиеся взаимоотношений Черногорского и Янсона). Что Вы можете об этом сказать?
О. Да, я не мог считать этого мальчишку мужиком. Не мог я к нему относиться, как к равному. Я всегда относился к нему снисходительно, общался с ним, как с четырнадцатилетним, и никогда к нему особо не прислушивался. Да, я его по-своему воспитывал, контролировал, а бывало, что диктовал ему, и решал за него. Конечно, ему не нравилось, что я делаю из него ребёнка, как он это сам называл. Но что мне, в конце концов, оставалось с ним делать? Если он сам себя поставил ребёнком? Если он был не в состоянии обслуживать себя, следить за собой? Если он ни в чём не соблюдал порядка? Если он всегда чего-то обещал, и тут же забывал? Если он постоянно совершал необдуманные поступки, и вообще, всегда действовал на авось, как в голову стукнет, не задумываясь: а что же будет потом? Как, например, с той же самой Наташей? Вбил себе в голову, что он её любит – вот и всё. Дальше её подъезда мир не существует. И так – с чем угодно. И на работе: он справлялся только с тем, что с успехом может сделать любой школьник. А где мало-мальски умения, усилий надо – там он уже хныкал: ах, что мне делать, я не могу, у меня не получается! Вот я и решил преподать ему урок жизни, чтобы перебрался из своих фантазий в реальность. Только он ничего не понял. Решил, что я на горбу его катался, да с жиру бесился. Что ж, ему виднее, сам себе барин. Но только мне не очень-то верится, что Андрей просветлит ему сознание. Скорее наоборот…
 
Но всё-таки мне было даже, чем «похвастаться» перед шефом, если здесь вообще уместен такой термин. В отношении Шуваловых, матери и сына, уголовное дело было заведено сразу же, в день совершения преступления, то есть 19 апреля 1997 года. Полицию вызвал сосед, услышавший за стенкой подозрительные крики. Это ребёнок почувствовал сильные боли, вызванные окончанием действия наркотика. Прибывшие на место полицейские обнаружили саму Шувалову в состоянии наркотического транса, со шприцем в руке, и жующую фекалии, что, в общем-то, типично для патологических героиновых наркоманов. Поэтому изначальной версией было – избиение сына матерью-наркоманкой, потому что все её вены были исколоты, из чего сразу же сделали вывод, что именно таковой она и является. Но вместе с тем прорабатывалась и версия, составленная на основе показаний потерпевших. В конце концов, остановились на промежуточной версии. Что мать-наркоманка и некий неизвестный, которого она «где-то видела, а где и когда – не помнит, вроде бы, он с Гошей как-то приходил», занимались совместным употреблением наркотиков, а потом у того «Гошиного друга» от зелья, что называется, «крыша съехала», результатом чего и являются такие плачевные последствия. Того «друга» долго искать не пришлось – уже в мае был задержан некий 22-летний наркоман, ранее неоднократно посещавший квартиру Егора на Маяка, и знавший также адрес его матери. Вдобавок ко всему, он уже третий месяц находился «на зависалове», то есть не понимал вообще, что с ним происходит, не отдавал себе отчёта в своих действиях, и ничего не помнил. Единственное, что он мог осознавать – когда ему надо «вмазаться», а то начнутся «ломки». Или если «вмазаться» удавалось, но «кайф» получался «голимый». В результате чего вместо желанной эйфории, «расслабухи» и долгожданного «прихода», наступало «трехалово», «побочки» и «непонятки». Когда ему было предъявлено обвинение, под влиянием неопровержимых улик он сознался в содеянном. Потерпевшие, как выяснилось, сначала утверждали, что это не он (этот протокол был изъят и уничтожен). Затем сомневались, мотивируя свои сомнения своей невменяемостью, вызванной наркотиком; и наконец, подтвердили: да, это он. Мне они сказали, что их это заставил делать следователь, в противном случае, он грозил дать ход первой версии. Реакция же обоих на фоторобот была однозначной, и весьма бурной. Они узнали Черногорского.
Что я ещё узнал немаловажного – что Черногорский, не осуществив своего замысла до конца, пообещал вернуться через два года. Два года прошло, Петрику как раз исполнилось тринадцать. Значит, именно здесь и следует ждать Черногорского. Как всякий маньяк, он может появиться со дня на день.
 
Другой любопытный сюрприз я обнаружил в архиве. Спустя всего несколько дней после эпизода с Шуваловыми, полицейский патруль подобрал на автобусной остановке некоего Константина Кобзаря, четырнадцати лет от роду, в бессознательном состоянии, зверски избитого. Врачи зафиксировали у Кобзаря двойной закрытый перелом позвоночника, перелом обеих ключиц, вывих тазобедренной кости левой ноги и тяжёлую черепно-мозговую травму. Было также установлено, что подросток страдал патологической наркотической зависимостью – кололся героином.
Сам потерпевший не знал, кто и почему его избил. Предположил, что это могло быть связано с его способами добычи денег на вожделённую дозу – кражи из машин, вырывание дамских сумочек.
Что же в этом было любопытным как раз для меня – что повреждения, нанесённые Кобзарю, полностью совпадали с травмами Пеетера Шувалова! Тогда я подал запрос в лабораторию судмедэкспертизы – на проведение сравнительного анализа по материалам дел Шувалова и Кобзаря. И что же я узнал в ответ?
В обоих случаях повреждения были нанесены одним и тем же предметом – кусок арматуры диаметром 12 мм, с заточенным под монтировку концом. По следам, которые оставила монтировка на коже потерпевших, было также установлено, что её часто используют для бортировки колёс тринадцатого размера – о чём свидетельствуют заусеницы на её конце, что также оставило следы. И диски эти сделаны из алюминия, и в местах соприкосновения смазываются графитной смазкой – это экспертиза определила по микрочастицам алюминия и графитной смазки. Как раз такие диски стоят на автомобиле Черногорского. Тринадцатый размер, и алюминий.
В обоих случаях повреждения наносились мужчиной, ростом около 165 см, весом 50-60 кг, что также соответствовало данным Черногорского. Эксперт долго объяснял, почему такие повреждения не могли быть нанесены, к примеру, великаном – по углу траектории и глубине вмятин. А насчёт того, как он определил, что это не женщина – мне вообще пришлось выслушать целую лекцию. Впрочем, если кого это интересует – могу рекомендовать соответствующую литературу.
 
Это была единственная реальная зацепка за Черногорского из целого ряда преступлений, подобных случаю с Шуваловыми. Слишком уж много оказалось тут случайных совпадений.
Выходит, и этого Кобзаря покалечил Черногорский! Но где этот маленький, несчастный подросток (отца не знал, мать пьёт, сам с тринадцати лет колется героином), смог перейти дорогу Черногорскому – в сущности, такому же жалкому, забитому и запутавшемуся мальчишке, так в двадцать четыре года и не понявшему простейших истин!
В настоящее время Кобзарь находился в лечебнице для наркоманов, в стационарном отделении. Оказалось, даже когда он лежал с переломами, к нему в больницу умудрялись приходить «друзья», и приносить туда героин. Потом вроде решил «завязать» - вылечив свои переломы, впервые обратился в наркологический диспансер. Пока что больше, чем на две недели, ни разу не хватало духу – и это при том, что в стационаре этот подросток лечился уже в третий раз.
Визит к Кобзарю меня разочаровал. Он так и твердил, как попугай, одно и то же: «Не знаю, не помню, не видел, не слышал». На фотографии он никак не среагировал.
Почему он занял позицию глухой защиты? Возможно, боялся искалечившего его Черногорского, а может быть, он сам участвовал в его преступлениях. В любом случае, разговорить его представлялось чрезвычайно трудной задачей – его было нечем припугнуть, не за что «прихватить». О нём ничего не было известно, кроме того, что последние два года он лишь мотался по больничным койкам.
И тогда мне пришлось идти обходным путём. Стал справляться, где, с кем и как проводил время отрок Кобзарь в незабываемые весенние дни 97-го. Где он брал героин, с кем кололся, чем занимался «под наркотой», чем предпочитал зарабатывать на дозу. По официальным сводкам, я ознакомился только с голыми фактами – где, с кем и когда он был задержан, или когда о нём упоминали другие такие же наркоманы. «Колоть» их официально – было совершенно бессмысленно. Так же, уйдут в глухую защиту, как и сам Кобзарь. Поэтому требовалась совершенно иная стратегия. Но для этого мне пришлось бы воспользоваться услугами своей «агентурной сети», и то не непосредственно. Мне нужны были кадры помоложе – те, которые могли бы войти в доверие к «друзьям» Кобзаря.
И тут меня осенила идея. Зачем мне Феликс, или ему подобные? Закажу-ка я нашему журналисту-правдоискателю, борцу и разоблачителю, местному Чейзу, горячее сенсационное журналистское расследование - о диком спруте наркомафии, пожирающем малолетних детей.
И тогда я набрал номер Володи Субботина.
-Привет, Володя. Слушай, такое дело. Спроси своего друга, Дениса Ковалёва, не нужна ли ему сенсация? А то есть свеженький материальчик. Самому ни сверху копать не дают, ни там публика на меня не клюнет. А он, думаю, справится идеально.
-Сейчас и позвоню ему, и сразу тебе. Ты на работе?
-На работе, но звони лучше на мобильный.
 
Володя перезвонил мне через пять минут.
-Чейз весьма заинтригован. Готов приняться хоть сейчас. Я с ним встречаюсь через полчаса возле кафе «Москва».
-Хвалю за оперативность. Давай, я тоже подъеду.
 
Полчаса спустя я оставил свой «Форд» на платной стоянке на площади Свободы. Володя и Денис уже сидели за столиком летнего кафе, и пили апельсиновый сок.
-О! А вот и комиссар – воскликнул Володя.
Я молча поздоровался с обоими за руку.
-Ну что, приступим сразу к делу – сказал я. – Тема горячая, актуальная, и что самое главное, она является своеобразным продолжением твоей работы.
-То есть, какой? Первой или второй статьи – удивился Ковалёв.
-Обеих сразу. То есть, объясняю. Связь между первым и вторым. И заключается эта связь – вот в этой папке. Давайте, наверное, немножко пройдём. Здесь не самое удобное место для таких разговоров.
Они поставили пустые стаканы на столик, и мы стали подниматься по лестнице на «гору». Ту самую гору, где, по словам Попова, он в девяносто втором году познакомился с Феоктистовым.
-Анекдот про Шубина – сострил Володя. – В общем, послали нашего Шубина в Среднюю Азию. В командировку, для обмена опытом. Приезжает он туда, кричит: Салям Алейкум! А все ихние менты ему: Алейкум-ас-Салям! Кончается командировка. Его провожают на поезд – все идут строем, руки за спину, как зеки на прогулке. Шубин, такой довольный: Архипелаг ГУЛАГ! И менты ему в унисон: ГУЛАГ Архипелаг!
Я рассмеялся: хоть в анекдоте и прослеживался явный плагиат, нечто подобное я уже слышал, то ли про Сталина, то ли про Брежнева – но в отношении Шубина Володя подметил совершенно точно. Денис тоже рассмеялся, хотя навряд ли имя Шубина ему говорило то же, что и нам с Володей.
-А как ты относишься к такой теме – наркомания в молодёжной среде? – разговор с Денисом я начал издалека.
Ковалёв сконфузился, поднял глаза к небу.
-К освещению этой темы в средствах массовой информации, или к самой наркомании? – спросил он, доставая из кармана пачку «Мальборо».
-Можешь сказать и о том, и об этом.
-Слишком заезженная тема. Об этом пишут все, и ничего нового. И так всем известно, достаточно только выйти на улицу, и посмотреть внимательнее по сторонам. Например, у нас в Ласнамяе.
-Вот ты как раз и узнаешь, и напишешь много нового – обнадёжил я его. - Сейчас дойдём, вон, до той скамейки, откроем папку…
-А в папке – Фредди Крюгер, советский патриот – пошутил Володя.
Они рассмеялись. Лишь я сохранял серьёзное выражение лица.
Наконец, мы сели втроём на скамейку, в конце аллеи, возле железной ограды. Я открыл пухлую кожаную папку, достал оттуда подшивку.
Её верхним листом был фоторобот Черногорского.
 
КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА.
 
ТОМ ВТОРОЙ.
 
ОРАНЖЕВАЯ КОЗА.
 
Глава 8
Последняя миссия Робина Гуда.
 
Пятница, 13 августа 1999 г. Город Пярну, Эстония
Тихая, узенькая улочка в частном секторе на окраине этого живописного города, миновав последние одноэтажные кирпичные домики, плавно переходила в такую же тихую, лишь чуть шире, дорожку, выложенную первокласснейшим асфальтом. В свою очередь та, асфальтовая дорога, чёрной полосой пересекала лес, больше похожий на парк; после леса – луг, и, наконец, раздваивалась – и аккуратным чёрным эллипсом окаймляла зелёный островок, внутрь которого вели две дорожки: справа и слева.
Весной и летом, когда всё цветёт и зеленеет, островок приобретает дивную, первозданную красоту природы, и там становится особенно отрадно и привольно. А посередине этого островка, в великолепной пышной зелени садов, утопает роскошный двухэтажный особняк. Это – загородная вилла господина К., того самого медиамагната и друга Андрея Попова. Именно здесь минувшей весной Попов встречался с Генералом.
Основное время всё же вилла пустовала – хозяин почти всегда был занят, и в своей «резиденции» бывал не часто. Зато туда наведывалась его красавица-жена Алиса, дабы отдохнуть от общества, городской суеты да светской шумихи, и иногда, на правах «друга семьи» приезжал Андрей Попов…
В доме было два гаража – обе дорожки вели к гаражным воротам. С одной стороны гараж был наземным, а с другой – подземным. Наземный гараж был широким и просторным, подземный – тесным и мрачным.
В углу подземного гаража стоял большой инструментальный шкаф, ничем не привлекающий внимания непосвящённого человека. Но если приглядеться повнимательнее, можно обнаружить, что полки легко снимаются, а задняя стенка отодвигается…
Если отодвинуть стенку шкафа, мы увидим дверь. Потайная дверь, ни дать, ни взять – каморка Папы Карло. За дверью находилась небольшая комната – без окон, подобная монашьей келье, полностью изолированная от внешнего мира, сообщаясь с ним лишь через стенку инструментального шкафа. Даже сама Алиса о существовании этой комнаты не знала, потому что подземный гараж ей не нравился, и она им никогда не пользовалась. Что же касается хозяина, то его самого не очень-то интересовало, зачем Попову понадобилась та комната. Он слишком дорожил Поповым, чтобы проверять его в таких мелочах, а его просьбу держать язык за зубами воспринял, как само собой разумеющееся. Поскольку он и сам не раз использовал эту комнату в различных деликатных целях – например, в качестве складского помещения для контрабандного товара…
Но на этот раз там находился не склад, а что-то вроде гостиницы. Уже второй месяц, та тёмная келья служила её обитателю единственным пристанищем, и даже родным домом. Ради такого дела, Попов протянул туда кабель для подсоединения к Интернету. Там и коротал свои дни и ночи – за чтеньем книг, блужданьем по «паутине», бренчаньем на старой гитаре, да попытками что-то писать, изложить мысли на бумаге; а то и вовсе за праздной, унылой тоской – человек. Которого, если верить прессе, ищет, люто ненавидит; и хоть презирает его, как ничтожество, но вместе с тем - панически боится, вся Эстония!
Этим загадочным обитателем подземного мира был Черногорский.
Сейчас у него на душе было особенно скверно. Уже не один день он пребывал в мрачном одиночестве, беспросветной тоске и крайнем пессимизме, ощущая почти физическую усталость – от самой жизни.
Ему хотелось поговорить. Даже не важно, с кем – просто хотелось поговорить; о смысле жизни на Земле нашей грешной, о том, почему вообще стоит жить. Потому что он, незаметно для самого себя, буквально в одночасье снова потерял себя, став даже в большей степени беспомощным и зависимым, чем когда-то – например, когда был с Мариной…
Ему хотелось порассуждать о жизни и смерти. Ведь ещё совсем недавно убить человека – казалось ему совершенно чужим и невозможным. Бывали иногда такие мысли, когда кто-то его незаслуженно обижал, и он желал его смерти. Но осуществление таких проектов скрывалось за огромным незримым барьером. А теперь… Теперь вот этими руками отправлено на тот свет с полдюжины землян, а что толку? Стал он сильнее, увереннее, неуязвимее? Уж скорее наоборот. Он ощущал, что физически он снова тает, как свеча, что день ото дня силы его покидают. Да и найти хоть бы в чём-нибудь точку опоры. А то веры нет: верить уже не во что, и некому, уж не тешить же себя детскими мечтами о волшебном «отдалённом будущем», как когда-то все верили в коммунизм. Говорят, надежда умирает последней – а на что надеяться, когда всё существование насквозь пропитано бессмыслицей и условностями, да погоней за псевдоценностями, которые, по большому счёту, ничего не значат. Любовь – а что это такое вообще, это слово такое, которым называют всё, что угодно. Какая может быть любовь, если ты никому не нужен? Если все смотрят только, что с тебя взять?
«Осточертело всё…» - думал Черногорский. – «Ладно, родители, это понятие святое. Но сколько можно – всем своим бытием приносить им только боль, горести и разочарования! Уж пусть лучше будут за меня спокойны. Я за кордоном, работаю, никаких проблем у меня нет. Если нужно, могу деньжат выслать. Кстати, Андрей приедет, надо будет сказать. Что если и держит меня на плаву, так это особенная, нет, даже не злость и не отчаяние, а какая-то внешняя сила, которая подталкивает: надо! Надо – и всё тут! Пусть через пень-колоду, через что угодно, но надо! Как когда-то учил меня Чингисхан, царствие ему небесное. Да ещё этот «фен», чёрт его побери. Но именно эта сыпучая гадость даёт мне то, чего в своей обычной жизни напрочь лишён – оптимизм и уверенность. Пусть кратковременно, пусть субъективно, но именно «фен» помогает родить хорошую мысль. Именно благодаря «фену» я руки на себя накладывать не тороплюсь – уверен, что ещё выкручусь…»
Внезапно его сердце учащённо забилось – он услышал тревожный гул открывающихся автоматических ворот подземного гаража. Тогда он встал из-за стола, и стал ходить по комнате. Всё равно он не мог видеть, кто приехал – его келья была надёжно изолирована звуко- и теплоизоляцией, и начни он бить в барабан – никто бы этого не услышал - ни в доме, ни даже в подземном гараже. Случись у него пожар – сгорела бы вся комната, оставив нетронутыми соседние помещения. Даже звук открывающихся ворот оттуда было трудно определить. Но Черногорский его уже знал наизусть. Он знал, что единственным посетителем этого подземного царства, единственным звеном, связующим его со всем миром, единственным посвящённым в его тайну, был Попов.
Тёмное пространство гаража перечеркнули, подобно лазерным лучам из голливудских блокбастеров, два ярких пучка неонового света автомобильных фар. Загудели закрывающиеся ворота. Вскоре Черногорский услышал металлический скрежет раскрываемого инструментального шкафа. Это значит, Андрей сейчас будет здесь.
-Здорово, братан! – Черногорский подскочил к нему с протянутой рукой, и на его щеках, и постепенно – на всём лице, ещё больше осунувшемся, исхудавшем и помрачневшем от постоянного недоедания, недосыпания, нервных перегрузок и поглощения амфетамина в лошадиных дозах – зардел пунцовый, лихорадочный румянец.
-Что, Миша, всё паришься – с беззлобным юмором спросил Андрей, пожимая Мише руку. – Может, веник берёзовый тебе привезти?
Он шутил, но по его лицу было видно, что ему совершенно не до шуток. Чем-то он был явно озабочен, или даже расстроен. И это «что-то», так или иначе, напрямую касалось именно Черногорского.
-Погоди, не всё сразу, доживём и до веников – засуетился Черногорский. – Доставай фен, давай закинемся! – и его глаза заблестели, засверкали, как у беса или вампира из фильма ужасов.
-Миша, ты что, клина хапнул, что ли? – раздражённо проворчал Андрей. – Закинуться да закинуться! Хоть чуть-чуть меру соблюдай! Я тебе в прошлый раз двадцать «гэ» привозил. Ты что, его ложками жрёшь? Ласты решил задвинуть?
-День на день не приходится – буркнул Черногорский. – Да и вообще, попробуй, поживи вот так – он раздражённо хмыкнул, и скорчил гримасу.
-Ладно, возьми, оживись – Попов достал из кармана маленький пакетик, и протянул его Черногорскому.
-Это что? Граммофон? – торопливо заговорил тот, вертя в руках и рассматривая пакет.
-Мало не будет – махнул рукой Попов.
Черногорский высыпал содержимое пакета на лежавшую на столе карточку-«поляну», и стал ловко орудовать «разводилом», деля порошок на две полоски.
-Оставь себе – сказал Попов.
-Андрюха, а тебе? – разочарованно спросил Черногорский.
-Мне и так хорошо – проворчал тот.
-Да ладно, что ты обижаешься! У меня и так уже крыша едет от этого замкнутого пространства. Как будто в любой момент кто-нибудь придёт сюда, и шкаф подварит!
-Ну уж, не думаю, что тебе тут сильно скучно – сказал Попов, взглянув на экран компьютера. Слева на экране маячила фигурка девушки в бикини. – Вон, по порносайтам лазишь…
-Какое порно, на х-хер мне оно усралось – процедил сквозь зубы Черногорский, резко вдохнув порошок через обломок шариковой ручки, и потирая ноздрю носом. – Это реклама от Сары Барабу. Ты вот сюда посмотри – он показал пальцем на столбцы, занимавшие половину экрана с правой стороны. - Прикольный чат. Сижу, читаю ихний форум – кто что думает по делу о красном «Москвиче». Стебаюсь, свои комментарии вставляю.
-Значит, ты и так в курсе всего – сказал Андрей. – Мне уже нечего тебе объяснять. Так что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Как ты видишь, звезда Феоктистова закатилась. Ты сам её закатал, вместе со своей дорожкой – Попов повысил голос. – Ни имя, ни лицо, ни документы – ничего тебе не помогло. Что я тебе говорил, когда в больницу к тебе приходил? Ты понял хоть что-нибудь из моих слов? Ты вообще, уяснил хоть что-нибудь в этой жизни?
-И ты теперь туда же – помрачнел Черногорский, и закурил сигарету.
-Хватит строить из себя обиженного! Почему тебе, как маленькому ребёнку, надо по сто раз повторять одни и те же, прописные истины? Какого чёрта ты, как лох, каждый раз идёшь, и наступаешь на одни и те же грабли?
-О чём речь? – не понял он.
-Да всё о том же самом! Я дал тебе новое имя. Дал тебе новое лицо, дал тебе новую жизнь. Дал тебе чистый лист, чтобы ты мог писать всё заново. Что ты сделал, куда ты полез? Ты полез опять в своё прошлое, полез извиняться за него, оправдываться, и кому-то что-то доказывать. На кой чёрт тебе понадобилась эта Наташа? Что тебе от неё было нужно? Ах, да. Доказать ей, что ты не возвращался к Марине, и что ты – не тот, за кого она тебя принимает.
-Я любил эту женщину! – горячо прошептал Черногорский.
-Брось нести чепуху! – властно оборвал Попов, и тоже полез в карман за портсигаром. – Любил он! Видел я всю твою любовь. Возле Марининого подъезда ты всё показал, и всё доказал. Я сам там был, и всё видел.
-И ты считаешь, что это и есть моё настоящее лицо? – выпалил Черногорский.
-Не настоящее, но бывшее, по крайней мере. Настоящее – это то, что ты здесь и сейчас из себя представляешь. А прошлое – его нет, понимаешь? Из прошлого только один выход – в будущее! Идти вперёд, не оглядываясь. А ты же всё время только назад пятишься. А теперь и не удивляйся, что Козлов всё знает. И про Гошину семейку, и про твои детские слабости. И про то, что никакого Феоктистова нет, что это очередная роль клоуна, который Миня-Светик, у которого приветик. На кой чёрт тебе понадобился этот пьяный мудак из Коплей?
-И что теперь? – переполошился Черногорский.
-Что теперь… Наташка Козлову рассказала про тебя всё. Вальтер, или как его там – тоже раскололся. Меня тоже по этим эпизодам таскали. Но долго всё равно верёвочке не виться. Вот и думай, чем обернулась твоя работа над ошибками. Когда у тебя с этим долбанным Гошей проблемы были, я что тебе говорил? Наташу забудь! Это уже всё, проехали, испорченный дубль, битая карта! Вот ты и получил на свою голову, сначала Вальтера, а теперь – и Козлова. Молодец!
-Ты же говорил – Наташка никому ничего не скажет!
-А какой ей резон отрицать очевидное? Зачем ей тебя крыть, кто ты ей такой? У неё муж, ребёнок, на фиг ты ей нужен? Чтобы из-за тебя под статью себя подставлять?
-Как же Козлов на неё вышел? – задумался Черногорский.
-Вот взял, да и вышел! – оборвал Попов. – У него работа такая. А ты ещё, до кучи, за свою детскую фигню поехал разбираться, вот и разобрался, молодец! Козлов уже и в школе побывал, и с родителями твоими поговорил.
-Откуда ж я знал, что этот долбанный Кардяй тоже эту сучку трахал? И что ещё там Бубен нарисуется, и ляпнет слово «светик»?
-Это тебе пусть в форуме скажут. Помощь зала попроси! – усмехнулся Попов, и Черногорский понял, что тот не сердится.
-Ладно – махнул рукой Черногорский. – Сам говоришь, вперёд идти надо. Так что теперь-то…
-А теперь ничего – ответил Попов. – В Эстонии нет врага народа, злейшего, чем ты. Так что весь этот маскарад надо прекращать, и создавать приличную материально-техническую базу. И новую морду, только хирургам на сей раз уже больше попотеть придётся. И документы приличные, на имя гражданина какого-нибудь тридесятого государства, в которое мы тебя прямой наводкой переправим. Отлежишься после операции – и в путь-дорогу. А Черногорскому организуем смерть. Умер он – и всё. Чтоб его больше не искали. Впрочем, все и так в этом уже почти уверены.
-Ладно, всё это разговоры. А как же на деле мне всё это – морда, ксивы, это же всё стоит немеренные бабки!
-А что, у тебя есть проблемы с финансами? Это уже не твои проблемы. Ты, главное, свою работу делай, а о зарплате касса позаботится. Уже сегодня-завтра кончатся твои мытарства, только сейчас придётся тебе ещё разочек окунуться в прошлое. Да не смотри ты на меня так – ты сам за это взялся! Не суйся в ризы, коль не поп. Но уж, раз надел – так отслужи свою обедню до конца.
-Что на сей раз? – с волнением спросил Черногорский, словно боясь говорить дальше.
-Ой, ты сейчас от радости подпрыгнешь. Адреналин в крови зашкалит от такой миссии. Ты играешь в «Дельта-Форс»?
-Ладно, не говори загадками. Завалить кого-нибудь надо, разве не так?
-Ну, даже не кого-нибудь – рассмеялся Попов. – Этих кадров ты давно уже мечтал отправить на тот свет. Такими казнями грозил обоим, что уму непостижимо.
Лицо Черногорского озарилось.
-Рыжая – воскликнул он – и Каспер!
-С привидением ты, Миша, промахнулся – покачал головой Попов. – А насчёт рыжей – в точку попал. По ней давно земля стонет, думаю, сегодня она её с радостью примет. Как думаешь, Миш – заговорщицки усмехнулся Попов. – А второй твой закавычный – это Дима. Который был тогда у этой, как её…
-У Лерки, сучки этой поганой – вставил Черногорский.
-Когда с Зайца расписку содрали, да его и отмудохали, а ты потом с ними по своему разбирался. А теперь этот козёл нам обоим дорогу перешёл. Как его найти – тебе виднее. Я так понял, ты опять Тушканчика пригрел.
-Да без проблем. Тушканчик такой шустрый – в пять секунд его найдёт.
-Ну, а когда землю от грязи очистишь, заберёшь свою капусту – и сразу под скальпель.
-Уж этих-то тварей я щадить не собираюсь – отчеканил Черногорский. – Что рыжую, что пидора того. Сегодня сделаю обоих. Если Тушканчик быстро выцепит того козла. Ну, максимум – завтра.
-Что до рыжей, то скажу сразу. Сегодня в пять она ждёт гостей, бакланить за Чингисхана. Догадываешься, что к чему?
-Что за гости?
-Так, братва одна залётная.
-Хорошо. Сейчас брякну Тушканчику, пусть к вечеру выпасет мне этого шакала. А рыжую, я так понял, вместе с гостями накроем. Камешек в окошко кинуть – и гуд бай!
-Хороший камешек – опять усмехнулся Попов. – Дадим тебе напарника. В Таллинн приедешь – он тебя ждать будет. Что ещё надо?
-Ну, как ты мою поездку в Таллинн представляешь?
-Элементарно. Ты смотрел кино «Депутат Балтики»? Там был артист такой, Николай Черкасов. Сколько тебе лет? – спросил вдруг он.
-Двадцать четыре – опешил Черногорский.
-Вот, и ему тоже было двадцать четыре, когда он играл старого деда. Так что сейчас мы тебе устроим гримёрную. Тут всё есть, ты не волнуйся.
Черногорский вздохнул, закурил новую сигарету.
-Ты пить что-нибудь привёз? У меня кончилось, заколебало уже пить одну воду из-под крана.
-Сейчас – Попов вышел из комнаты, и тут же вернулся с большой бутылкой лимонада и целой стопкой красных коробок для компакт-дисков: то были телефонные карты «Симпель». – На, пей!
Черногорский приложился к бутылке, и почти ополовинил её.
-Ну, хорошо – задумчиво проговорил Попов. – Вот тебе ещё «симпель», звони своему Тушканчику. И вообще, смени все карты. Те твои уже Козлов выпас. Хотя погоди… Как дела закончишь, куда линять намерен?
-Куда скажешь… - простодушно ответил Черногорский. – Лишь бы только не очень далеко. А то все дороги перекроют, туда-то я доеду, в костюме депутата – он усмехнулся. – Сам говоришь, для них для всех я уже умер. А обратно-то как, я сюда ведь не доеду. Давай у Анжелки. Я всё равно там нарисуюсь, не сегодня так завтра. Между «Дельта-Форсом» и скальпелем надо туда зайти…
-Миша, что ты городишь? Куда ты лезешь, какая ещё тебе Анжелка? Мало тебе того, что есть?
-Андрей, мне терять нечего – горько рассмеялся Черногорский. – Так что встретимся мы всё-таки у Анжелки. Ты меня спросил, я тебе ответил.
-Ладно, чёрт с тобой – вздохнул Попов. – Завтра вечером у неё. Там и получишь свою капусту. На начало новой жизни тебе хватит. Ну, а если что, звони мне на запасную. Номер будет вот этот – он показал пальцем на самую нижнюю коробку.
Он досадливо покачал головой, затем, достав из внутреннего кармана «шестьдесят первую» «Нокию», сказал:
-Дурак ты, Мишка. Такой же неисправимый, как и был в свои семнадцать. И всё-таки, завидую я тебе. Как она прекрасна, такая чистая, возвышенная и благородная любовь! Как она врачует душу, нанося на неё бальзам! Как она согревает сердце, потому что любящее сердце всегда горячее, способное растопить хоть вечную мерзлоту, хоть саму Антарктиду. И поэтому, насколько это в наше время редкостно, и, хоть это по-детски просто, но вместе с этим это подвиг! Любить – и ничего не просить взамен! – развдохновенничался вдруг Попов. – А выходит всё наоборот: не любят, только просят. А уж коли вобьют себе в голову, что любят – вообще норовят себе в карман засунуть, лишь бы ветра не унюхал.
Он снял аккумулятор с телефона, вытащил карточку, сломал её пополам и распечатал упаковку новой.
-Что-то ты, Андрюха, вкруг да около елозишь. То о чистой и светлой любви рассуждал, теперь о ревности трактуешь. Впрочем, я догадываюсь, в чём тут дело…
-Что-то многовато ты за других думаешь – огрызнулся Попов. – Ты за себя подумай сначала, а то твой форс может круто боком выйти, как оглобля у медведя!
-Ну, уж меня-то они живым не получат! – оскалился Черногорский. – А твою беду я понял, не дурак. Какая-нибудь девушка опять стала брать на себя слишком много, и соваться в дела, которые её не касаются. Я даже догадываюсь, кто: Жанна!
Попов согласно кивнул, с интересом глядя на Черногорского.
-Ну, и что ты, в таком случае, можешь предложить?
-Смотря, что ей надо, и чем она грозит. Что у неё поперёк тебя имеется?
-Адвокат Терразини, он же и мой, по совместительству.
-Хм, хм… - Черногорский поднял глаза к потолку, словно на нём было что-то написано. – А ему самому какой интерес? С кем ему выгоднее дело иметь – с ней, или с тобой? И вообще, если уж на то пошло. С ней его связывают узы былой дружбы с её папашей. А папаша этот кто? Уже давно никто. И даже братик. Он дяде Лёше очень нужен?
-Ну, и зачем ты мне всё это говоришь? – разочарованно вздохнул Попов.
-Погоди, погоди, я недосказал! – торопливо ответил Черногорский, и снова приложился к лимонаду. – У Жанны с этим Терразини что против тебя? Какие козыри? Дядя Лёша, я так понял, гнёт на то, что ты вообще тут не при делах. Ну, а Жанна тут при чём?
-А ты сам как думаешь? – парировал Попов. – Раз уж тебя это так интересует!
-Догадываюсь. Она что-то вроде посредницы. Между тобой, дядей Лёшей, и… и… - Черногорский запнулся, словно оборвалась нить его мыслей.
-Правильно мыслишь – одобрительно усмехнулся Попов. – А мне в этих делах посредники больше не требуются. Что ты на это скажешь?
-Что, что… Убрать её надо оттуда – крякнул Черногорский.
-Нет, вот валить её как раз не надо – урезонил его Попов. – А то тебе волю дай, так ты всех подряд валить начнёшь.
-Зачем валить? Организуем её хор-рошую подлянку! – обрадовался Черногорский. – Дай-ка мне её расклад, чем она крыть тебя собралась.
-Элементарно – развёл руками Попов. – Она мне его и подогнала, сама же ему за это и халяву подогнала. Пошла на работу, на компьютере кнопочки понажимала. И вся фирма, которой заведовали её муженёк с компаньоном, ушла налево. Муженька посадили, у компаньона с крышей проблемы. Вот, собственно, и всё.
-Так это её проблемы – загоготал Черногорский. – Причём здесь ты, вообще?
-Притом, что её папа с братиком могут случайно о чём-то узнать, что тут не теперешний Жанночкин муж постарался, а бывший. И насчёт Третьякова я, мягко говоря, сомневаюсь – чью сторону он примет в этом случае.
-Ну, если бы ты сомневался в Третьякове – усмехнулся Черногорский – ты бы нашёл себе другого Терразини. А что до Жанночки, то подкинем мы ей золотую рыбку. Пусть и папа знает, и братик, и муженёк, чьих это рук дело. Почему фирма ушла налево. Надо только танкиста найти, но это уже ваши с Терразини проблемы. Кого он сунет на своё место. А легенду я тебе прямо хоть сейчас выдам. Итак, Жанночке понадобился адвокат – театрально воскликнул Черногорский, щёлкнув пальцами, и подняв указательный палец кверху. - И пошла она к мистеру Икс, и подогнала ему вот эту вот халяву. А мистер Икс – это и есть тот самый танкист. Пусть синьор Терразини подумает, кого ему надо утопить!
Попов стоял, смотрел на Черногорского, и снисходительно улыбался.
-Теперь, господа присяжные, давайте рассмотрим, зачем мадам Жанне понадобился адвокат. Чтобы срочно от чего-нибудь отмазаться. Теперь необходимо уточнить, от чего её отмазал наш загадочный Мистер Икс. Вот помнишь, ты говорил, что благоверный её полгода где-то путешествовал? Теперь давайте представим следующее. В этот самый промежуток времени наша народная героиня вдруг взяла, да и родила. Причём её отродье оказалось явно не от мужа, а как поют блестящие девушки – сын недолгой любви. Ну, не обязательно аргентинец. Например, мулат, или лицо кавказской национальности, вдобавок ещё и инфицированное ВИЧ-ем.
Черногорский даже вошёл в азарт – он обожал придумывать такие «детективообразные» истории, и разрабатывать подобные сценарии. Он опять прихлебнул лимонада, и, с жаром, продолжал:
-Естественно, увидев своё дитё, она обалдела. Ей бы взять, да попросту от него отказаться, а она сгоряча возьми его, да и убей! Ну, а потом, когда жареные петухи целыми табунами задницу клюют, там уже не только мистер Икс – там уже мистер Фикс понадобится!
-Да, мрачно ты её – задумался Попов. – Но что ж, вполне реально. Такую бодягу сфабриковать, как два пальца. Благо дело, алкашки-наркашки такое творят каждый день. Так что я эту идейку Лёшке подкину, пусть намекнёт Жанночке, что не женское это дело. А не поймёт – придётся твой мультфильм воплощать в уголовное дело. Ладно, пошли наверх, депутат Балтики. Там тебя ждёт гримёр с телевидения.
 
Через час с зелёного островка в направлении города направились две машины: красный «Москвич», и тёмно-синий «Фиат». И лишь покинув пределы окрестностей Пярну, они разделились. «Фиат» ехал по скоростному шоссе, магистрали общеевропейского значения, где через каждые несколько километров стояли полицейские, и проверяли все машины подряд, а «Москвич» поехал окольными дорогами. В распоряжении Черногорского оставался целый день.
На одной из дорог, когда до Таллинна оставалось не больше сорока километров, возле придорожной гамбургерной будки, ему повстречалась патрульная полицейская машина. Те, увидев «Москвич», сразу встрепенулись – стали сверять номера, разглядывать лицо водителя – и тут же расслабились, и продолжали преспокойно пить кофе с гамбургерами. Наверное, это занятие им казалось больше по душе, чем бессмысленная беседа с седоусым дедулей в клетчатой кепке и с «Беломориной» в зубах – именно так выглядел водитель красного «Москвича», не спеша катившего по гравийной просёлочной дороге, и поднимавшего за собой белые клубы пыли.
 
Уж что такое женская подлость, и какой она бывает – вот это Черногорский уяснил с ранней юности. И даже сейчас, в свои двадцать четыре, хоть в плане обращения с женщинами он так и чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, как тринадцатилетний пацан, но зато на обман и на подлости со стороны прекрасного пола, чутьё его никогда не подводило. И первые уроки того, что такое женщина, в шекспировском понимании этого термина, и чего от неё можно ожидать – он заполучил уже давно. Задолго до того, как вообще, впервые в жизни, взял руку девушки в свою. А уж чего стоит женская подлость и коварство, так это юный Миша впервые увидел благодаря своей первой любви Полине, да своему приятелю Андрею Попову, которому в своё время выпало «счастье», в лице Светы Гореловой, падчерицы Чингисхана. Или попросту – рыжей…
 
Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич
 
Или, если же вам так угодно – Черногорский. Но всё же я предпочёл бы именоваться именно так – Михаил Феоктистов, Миша. Это, может быть, для кого-нибудь я называюсь Черногорским, Беломорским, или каким-нибудь Голубореченским или Зеленополянским. За глаза пусть хоть горшком зовут, только в печку не ставят. А я – Миша! Хоть порой и приходилось мне бывать в личине какого-то Вениамина, безликого и никчемного дурачка, подобно тому, как горячий советский патриот Максим Максимович Исаев был в то же время оголтелым нацистом, штандартен-фюрером СС фон Штирлицем. С той лишь разницей, что Штирлиц знал, кто и зачем его послал – его послала Родина. Возможно, и меня послал кто-то извне – Всевышний, или Сатана, отправил меня сюда, в чужой мне мир, где правят бал подлость, наглость и безрассудство, а мерилом всего являются сила, власть и деньги. Но каково же моё предназначение в этом мире, почему мне была уготована роль жалкого ничтожества, именуемого Черногорским? Зачем я столько лет так старательно исполнял эту тяжкую, незавидную, уничижительную роль?
Но в то время, о котором сейчас пойдёт речь, я считал, что эта роль – этап давно и безвозвратно пройденный. Что всё то, что творилось со мной в школе – просто издержки детства. Какие-то, чисто детские, проблемы, детские болезни, детские комплексы, из которых я попросту вырос, и стал самим собой, то есть Михаилом Феоктистовым. А какой-то Черногорский Веня-Миня – тот остался в прошлом. В чужом прошлом, в беспутном, неразумном детстве, чем всё уже и сказано.
… В девяносто втором году я окончил ПТУ, пошёл работать. И, наверное, как и все на свете семнадцатилетние, я возомнил себя совершенно взрослым, самостоятельным, независимым, эдаким матёрым волком. Мне, например, льстило то, что на работе мужики мне наливали наравне с собой, и что я так же бойко мог с ними дебатировать в «курилке» на извечные темы – политика, работа, юмор. Как я уже с гордостью упоминал, я с большим энтузиазмом посещал «качалку», физически был в отличной форме, и мои успехи в тягании металла придавали мне самоуважения, ощущения своей силы. Я – мужик! Настоящий, крепкий, рабочий, серьёзный, эрудированный, уважающий себя, достойный уважения и заслуживающий признания. Это потом уже я понял, что не выдержал испытания на прочность, не сдал свой жизненный «экзамен» на «аттестат зрелости», а пока…
 
Лето 1992 г. – осень 1993 г.
… К Андрею я заходил часто – можно сказать, почти каждый день. Бывало, оставался у него ночевать – если, например, засидимся до полуночи за видео, компьютером или музицированием, а то и просто – за чаем или за пивом. И вот однажды вечером я, по своему обыкновению, зашёл к нему.
-Проходи, знакомься – пригласил меня Андрей.
Я снял куртку, старый свитер, и прошёл к нему в комнату. В комнате на диване сидели две девчонки, лет пятнадцати-шестнадцати. Я слегка удивился, хоть и старался ничем не подавать виду. Просто с Андреем я привык видеть девушек совсем другого сорта.
-Добрый вечер – сказал я, стараясь показать себя культурным и вежливым, как и положено взрослому, знающему себе цену, мужику. Но всё же, в присутствии этих молодых девчонок, я испытал такую же робость, такое же стеснение, какое всегда овладевало мной в присутствии прекрасного пола.
-Ага – не открывая рта, сказала одна из них, мельком взглянув в мою сторону. Она была чуть ниже меня, слегка полновата, но фигура у неё была ещё угловатой, и совсем ещё детской. Не замечалось никаких из тех характерных признаков, что отличают женщину от девочки-подростка. Зато признаки последней были налицо, а если уж точнее – то на лице: даже неумело наложенный макияж не мог скрыть пресловутых подростковых «хотимчиков», доставляющих своим хозяевам массу хлопот. Что ещё сразу бросалось в глаза – это её пышные, огненно-рыжие, вьющиеся волосы, и её броская одежда. Честно говоря, мне её наряд показался совершенно безвкусным, но всё же я не мог не заметить, что все его составляющие пестрят товарными знаками ведущих мировых фирм, и, безусловно, стоят немалых денег. Хотя это всё могло быть и заурядной подделкой, кустарной липой китайского производства, но уже даже из этой мелочи я сделал некоторые выводы, с которыми, однако же, не слишком торопился. Мало ли, что на самом деле может прятаться за этой ширмой…
-Здрассь – равнодушно ответила вторая. Совершенно бесцветная, невзрачная, худенькая темноволосая девчонка. Она была одета в тёртые джинсы и бесформенный, стиранный светло-коричневый свитер, и стрижена была «под мальчишку». Наверняка её рыжая подруга просто таскает с собой за компанию, чтобы на фоне этой «серой мышки» выглядеть более эффектно.
-Меня Миша зовут – сказал я, хотя чувствовал, что это даже лишнее. Просто формальное соблюдение правил вежливости. Их же вовсе и не интересовало, как меня зовут. Рыжая сидела, с барским видом, явно чего-то ожидая. Как будто здесь ей кто-то чего-то должен, и она пришла, дабы заполучить свой долг. Вторая сидела с отсутствующим лицом, равнодушно наблюдая за происходящим.
Рыжая повернула голову в мою сторону, смерила меня с ног до головы высокомерным взглядом – ах, кто это посмел её потревожить! – как будто за ней стояли два десятка вооружённых спецназовцев, и она собиралась вот-вот дать им команду открыть по мне огонь.
-Светлана – лениво произнесла она, и вновь брезгливо отвернулась. Её подруга тоже представилась, но я её даже и не расслышал.
-Очень приятно – сказал я, слегка поклонившись. Те не ответили, даже, как говорится, ухом не повели. Я сел в кресло.
-Это Миша, мой старый друг – представил меня Андрей. – Вместе работали, играли, тусовались…
-На блядки ходили – презрительно бросила Светка.
-У кого чего болит, тот про то и говорит – я обернул её реплику в шутку.
-Слушай, ты ващще – злобно проворчала она, повысив тон, и уставив на меня глаза, сверкающие гневной желчью.
-Ладно, люди, чего ссориться – Андрей взял на себя роль миротворца. – Я понимаю: всем скучно, вы видите друг друга впервые, не знаете, с чего начать…
-Это ты всегда его так учишь? – перебила его Светка. – Как себя вести, где что говорить?
«Видать, тебя этому до сих пор не научили» - хотел сказать я, но сдержал себя. К чему устраивать скандал в гостях у друга?
-Все мы друг у друга чему-то учимся – миролюбиво ответил Андрей. – Заметьте, кстати: умные учатся на чужих ошибках, а дураки – на своих. Из этого вывод: умные учатся у дураков.
-Век живи – век учись, всё равно дураком помрёшь – вздохнул я.
-Что-то мрачная какая-то у нас пошла дискуссия – сказал Андрей. – Может, Миша, сыграешь что-нибудь? – он, прищурившись, кивнул в сторону висевшей на гвозде гитары.
-А ты чего, ещё и играть можешь? – лениво потянулась Светка, и достала из сумочки сигареты «Салем».
-Оцените – сказал я, снял гитару и начал её настраивать. – Какие у наших милых дам музыкальные вкусы? – шутливо поинтересовался я, подстраивая колки. – Концерт-то ведь по заявкам!
-Сыграй «Сектор Газа» - небрежно хмыкнула Светка.
Я сыграл им «Вечером на лавочке», при этом кривляясь и передразнивая персонажей песни, чтобы как-то развеселить, приподнять общее настроение. Андрей меня поддерживал, подпевая, посмеиваясь и бросая всяческие комментарии. Девчонки же никак не реагировали.
-Ну, как? – спросил Андрей, когда я закончил петь.
-Ничего – вздёрнула носом Светка.
-Нормально – добавила её подруга.
-Ну, а теперь, специально для наших прекрасных дам, песня из репертуара Владимира Высоцкого! – сказал я, и запел его знаменитую «Лирическую».
«Здесь лапы у елей дрожат на весу,
И птицы щебечут тревожно.
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно…»
-Да ну, бред какой-то, такая голимая муть, хватит выть, и так тошно! – с отвращением перебила меня Светка, и этого я уже просто не вытерпел.
-Ну, зачем перебивать человека? – укорил её Андрей. – Он же старается, для вас поёт, а ты его так оскорбляешь.
-А кому такое пение надо? Как псина голодная на луну воет! Петь надо так, чтоб весело было, а от его нытья уши заткнуть хочется.
-Вообще-то я не шут гороховый, и пришёл сюда не затем, чтобы публику потешать – сказал я, повесил гитару и взглянул на часы. – Андрюха, мне вообще-то пора. Пошёл я – и я вышел в коридор. – Пока – кивнул я девчонкам, уже в дверях комнаты.
Я нахлобучил куртку, надел ботинки. Тут в коридор вышел Андрей.
-Пошли, в подъезде покурим – сказал он.
Я не курил. Он же закурил, глубоко затянулся, и, выпустив дым в окошко, сказал:
-Ты только, Миш, не бери близко к сердцу. Это всё мелочи.
-Да мне-то что? – равнодушно переспросил я. – Мне с ними детей не крестить, только клоунов пусть ищут где-нибудь в другом месте.
-Да что ты обижаешься? Пойми: ты для неё чужой человек. Она тебя совсем не знает, вот и скалится. Когда я сам с ней первый день знаком был, мы вообще чуть не подрались. Потом уже само собой так получилось. Ладно, это всё ерунда – он махнул рукой.
-Кто они такие хоть, откуда? – с нотками пренебрежения спросил я. – Честно говоря, на тебя не похоже.
-Что на меня не похоже? А что, все мои подруги должны быть, как близнецы-сёстры? Светка – это моя девушка, я тебе кое-что уже рассказывал. А это Дашка, её подруга. И не надо сразу дуться, говорю же тебе, на Светку не обижайся. У неё просто в жизни всё так по левому, везде, со всеми проблемы. Что, у тебя, что ли, всегда со всеми всё в порядке? Ну, вот, поэтому у неё такая защитная реакция на всех. Просто ты ещё ничего не знаешь.
-А что я такого должен знать? – усмехнулся я. – На что мне обижаться? На обиженных говно возят. Но всё равно неприятно. Ну, не нравится – так и скажи, насильно же мил не будешь. Но зачем сразу вставать в позу?
-Ладно, Миша, за пять минут это всё не объяснишь – вздохнул Андрей. – Потом посидим, обсудим.
Тут открылась дверь квартиры, и из неё выглянула та самая Даша – её имя я узнал только от Андрея.
-Светка спрашивает: ты скоро? – недовольным голосом сказала она, и мне от этого стало противно.
-Давай, пока – я пожал руку Андрею, и пешком отправился вниз. Стоять на этой лестничной площадке мне стало просто невмоготу.
После этой незатейливой истории, мы с Андреем стали видеться гораздо реже. Он всё больше пропадал то у Светы, то со Светой, и застать его дома было трудно. Но, когда мне удавалось всё же с ним встретиться, я замечал, что он странно переменился. Все разговоры у него, так или иначе, сводились к этой Свете, к тому, как они прекрасно проводят время, хотя я в этих вдохновенных рассказах ничего такого особенного не находил. Это было бы более закономерно услышать из уст какого-нибудь старшеклассника, нежели от такого искушённого донжуана, как Андрей. Ещё я был наслышан всяческих душещипательных историй о том, как этому юному созданию трудно живётся на свете, как ей всю жизнь приходится вести схватку со всем окружающим миром. И мама-то у неё психически больная, всё время осложняет жизнь бедной дочери, и папы-то у неё нет, как такового. Зато есть отчим, которого она тихо ненавидит, и который сам по себе тип весьма подозрительный, себе на уме – впрочем, такая репутация была и у самого Андрея, ещё со времён «профтеха». И все друзья-подруги у многострадальной Светочки были не те, все только за её счёт хотели повеселиться, и всё время «подставляли» её, да предавали. И в личной жизни она была глубоко несчастна, пока не встретила его, Андрея. Всё это драматичное Светино жизнеописание, под стать сказкам о Золушке или о падчерице из «Морозко», довершала страшная повесть о групповом изнасиловании, подстроенном какой-то её близкой подругой, которая её «продала». Что же было самое удивительное – так это то, что сам Андрей во всё это верил, судя по серьёзности тона и тяжеловесным эпитетам, какими он украшал своё мелодраматическое повествование о нелёгкой судьбе девушки. Мне же эта вся «мыльная опера», достойная пера Бернардо Гимараэша, однако, не внушала особого доверия, особенно та «страшная повесть». Уж больно нелогичными мне казались составляющие этой мелодрамы. Невинная юная девственница, зверская групповуха – и тот незатейливый факт, что в одной постели с Андреем она оказалась уже в первый день знакомства.
Однако лично меня это нисколько не затрагивало, пока не начались приключения несколько иного рода.
 
К тому времени у нас сложился более-менее постоянный круг общения, основной «костяк», или «ядро» которого составляли, помимо нас с Андреем, ещё Олег Кузьмин, Вадим Зайцев, а чуть позже присоединился ещё и Жорж Орлов – вообще-то звали его Георгием, но все называли Жорж, или Граф, или, в шутку – графин. Все мы в своё время учились в одном и том же училище, но пожалуй, главной особенностью было ещё одно. Что и Олег – «Громкоговоритель», как его прозвали в честь группы «Динамик» Владимира Кузьмина, и Вадим – «Заяц», тоже когда-то гуляли с этой самой Светкой. Собирались чаще всего во дворе, или на квартире у кого-нибудь. Я же предпочитал приходить тогда, когда её не было.
И вот однажды я опять зашёл к Андрею – по своему обыкновению, вечером, после спортзала. Он был дома, весь его вид выдавал странную напряжённость, необычное волнение, и скверное расположение духа. У него сидели Олег и Вадим. Судя по стоявшим под столом пустым бутылкам, они, что называется, соображали на троих.
Я поздоровался со всеми. Вадим и Олег тоже были понурые. В их беспорядочном обмене фразами то и дело проскакивали словечки из «новомодного», «молодёжного» лексикона, вроде «кидалово», «подстава», «переводят стрелки», «разводят», «берут на понт», и то, что всё это уже «во, где сидит».
-Чего у вас там за запары? – спросил я.
-Ой, Мишка, мы и так задолбались со всей этой фигнёй, не хочу говорить об этом. Лучше сыграй что-нибудь – сказал Андрей.
Я взял гитару, и запел что-то из репертуара Цоя. Тут зазвонил телефон.
-Тихо всем! – скомандовал Вадим, и подошёл к телефону. – Да… Я слушаю… Нет, не Андрей. Он здесь не живёт. Не знаю такого, я снимаю квартиру. Не знаю, кто. Я спрошу у хозяйки. Она сама сюда приедет. А я откуда знаю, она мне не докладалась. В общем, никакого Андрея здесь нет, и больше не беспокойте, или я полицию вызову.
Вадим положил трубку.
-Опять эти придурки. Грозятся сюда приехать, тебя искать. Ещё какого-то Гарика приплели.
-Гарик – это хачик, в центре точки держит – пояснил Олег. – У моего дядьки там тоже склады есть, я с ним могу насчёт Гарика потолковать. По-моему, Гарик не станет такой дурью маяться.
-Пойми ты, звезда эстрады – возразил Вадим – не Гарик сам, так его кенты. Их здорово кинули, втюхнули им целую кучу фуфла. И вот этот гаврик – он кивнул на Андрея – об этом знал.
-Во-первых, это фуфло толкали только малолеткам. И мелким барыгам, чтобы шмаль бодяжить, которую они малолеткам сдают. И они об этом были предупреждены, что это – бодяга, их никто не разводил. Я же говорю, это Тофик постарался. Небось, себе весь товар зажилил, а дрянь вот эту старшим сунул, и сплавил всё теперь на меня – быстро, возбуждённо, говорил Андрей. – Я предлагаю, уже сколько раз: давайте отловим этого Тофика, тряхнём его, как следует…
-Да успокойся ты с этим своим Тофиком! – раздражённо бросил Олег. – Он – никто, ноль, пешка последняя. И ему такие шутки шутить, может дорого стоить.
Он достал из пакета, лежавшего на диване, очередную бутылку вина.
-Если он к старшим сунется, и им ещё что-то покажет – он открутил винтовую пробку, отхлебнул сам, и протянул Вадиму. – Его ж самого за яйца повесят, и слушать его никто не будет! Так что за Тофика нечего даже говорить. Тофик сидит на попе ровно. Там люди покруче тусуют – или Макс, или Свен.
-Сомневаюсь – вставил реплику Андрей. – Я ни с тем, ни с этим не общался, а на них это могло выйти только через Тофика – и он тоже прихлебнул вина.
-Ты не общался – ответил Вадим – а кто-то общался. Не будем уточнять, кто. Я тебе уже сто раз это объяснял.
-Чего ты бесишься? – Андрея что-то явно задело за живое, и я понял, что упомянутое Вадимом инкогнито есть не кто иная, как сама Светка. – Ну, сам подумай: ей-то это всё на кой?
-Об этом ты лучше спроси у неё.
Опять зазвонил телефон. Вадим снял трубку.
-Да… Я слушаю… Панама, иди, тебя мать.
Андрей что-то пробурчал себе под нос, и взял трубку.
-Да, мама… Да не волнуйся, со мной всё в порядке… Они совсем другого Андрея ищут… Я с ними гусей не пас, веников не вязал, и нам делить просто нечего. У меня вообще другие заботы, я жениться собираюсь. Зачем мне приключения?… Правильно, так и продолжай в том же духе. Стой на своём. … Вот видишь – так даже лучше будет, пусть поживёт у бабушки. Моя невеста тоже сейчас у родных в деревне. Ну, счастливо тебе. Ни за что не беспокойся. Целую…
-Слышь, Динамыч! – сказал Вадим Олегу. – Сходи, купи сигарет, заодно проверь: пасёт здесь кто, или нет.
-Делать тебе нечего – пробурчал Олег, поднимаясь с дивана.
Когда Олег вышел, Вадим спросил меня:
-Миша, ты драться умеешь?
-Ты чего, Заяц, с головой поссорился? – ответил за меня Андрей. – Его-то куда, в эту беду? Он тут вообще не в курсах, и не при делах.
-Зато здоровый – вон, какие банки! Или что – нам вдвоём отбиваться? Вместе попрём, стенка на стенку!
-Причём тут его банки – отмахнулся Андрей.
Я сидел на стуле, не зная, что и сказать. Всё это время, они втроём бурно обсуждали свою проблему – причём смаковали всё вкруг да около, и никто не предлагал никакого пути решения. Меня же не только не вводили в курс дела, но даже и не обращали на меня внимания. О том, что это за беда у Андрея, мне оставалось лишь догадываться.
Вадим вздохнул, выругался себе под нос, отхлебнул вина, после чего включил магнитофон – популярную тогда «Подводную Лодку» группы «U-96».
Вскоре вернулся Олег – принёс четыре пачки «Бонда» и одну круглую коробку сигарет «John Player Special», которые курил Андрей.
-Панама, дай ещё на выпивку, последняя бутылка – сказал Олег, прихлебнув вина.
-Чего там – кивнул головой Вадим.
-Да всё те же хмыри на белом «Датсуне». Двое в машине, у Полинкиного подъезда сидят, шмаль курят. И один по двору шляется, туда-сюда ходит. За мной ходил, пас – «Дай закурить!». Потом к машине побежал, я уже в подъезд вошёл.
-Шнырь ихний – деловито отметил Андрей – Побежал у пацанов «цэ-у» спрашивать: что ему делать.
-Какое «це-у», они драки хотят! – заявил Вадим. – Вот пойдёшь за магарычем если, они тебя трое и встретят. Короче, слушайте сюда. Сейчас выходим все вместе. Ты, Кузькин, берёшь электрошок. Ты, Миша – газ, а я – чаки. Они подойдут, сначала будем вежливо с ними беседовать, а как будет шухер, я сразу даю сигнал, и каждый берёт по одному. Сигнал такой: я выплюну хабарик слева от того, кого беру на себя.
-Да ну тебя в баню с твоими приключениями! – рассердился Олег. – Ну, отпинаем мы их, ну, испортим им внешность. А через полчаса они сюда уже с бригадой приедут.
-Чего ты на измену садишься, какая у них бригада? Это голимая шушера, гопота фуфлыжная, ходят, с жиру бесятся…
-Какая, какая. Обыкновенная бригада, на которую вот эта гопота бегает, шустрит. Что, они сами, что ли, будут здесь торчать и дурью маяться? Правильно, молодых послали. Не Свен же будет по подъездам шастать, и не Гарик.
-Тогда скажи, какого чёрта мы тут все эти дни торчим? Если там такая крутизна, нашего Панаму давно б уже выцепили, и самого со шмалью разбодяжили.
-А откуда они знают – может, его и в натуре тут нет! Зачем им врываться в квартиру ни за хрен собачий? Чтоб на ментов ещё нарваться, да попытку ограбления схлопотать? Вот их «шахи» и ходят, пасут. Вдруг здесь Панама нарисуется.
-А чего они тогда на седьмой этаж не ходят? Знают, что Света уехала, значит, Панама должен быть здесь. Или сердитого папы боятся? – всё не унимался Вадим.
-Откуда они вообще знать что-то могут? – опять встрял Андрей. – Про Свету, про наши с ней отношения, про папу её…
-Да хватит тебе! – разозлился Вадим. – Уж если ты ей так доверяешь… Вчера, вон, она звонила, ты вообще молчал в тряпочку, всё: как у тебя, как отдыхается, люблю до безумия, жду, не дождусь! Нет, чтоб сказать…
-А что, мне ещё и её в это втравливать? – перебил его Андрей. – Женщин надо беречь!
-Конечно – передразнил Вадим. – Светик так тебя любит, так за тебя беспокоится! Да был бы ты ей не до фени, она б сразу своему папаше леща за тебя кинула. А ты знаешь, кто её отчим?
-Да хоть сам Папа Римский! Мне какое дело? Я со Светой встречаюсь, а не с её отчимом.
-Ни фига себе – чего! – передёрнул Вадик. - А то, что дядя Сёма твою вот эту заморочку решил бы в пять секунд.
-Причём здесь её отчим? – Андрей всё стоял на своём. – Что, без них никак? Обязательно надо Светку дёргать, или её семью?
-Это же твоя семья – саркастично усмехнулся Вадим, и прихлебнул вина.
-И перед ними теперь надо выставлять… - продолжал Андрей.
-Ладно, хорош вам орать – огрызнулся Олег. – Ты, Панама, всё равно никого не слушаешь, всё стоишь на своём, вот и стой. Ты, Заяц, как хочешь, а мне здесь целыми днями торчать надоело. Короче, я пошёл. Полезут – пошлю всех на хрен. Драться – так драться, набьют морду – да и чёрт с ними. Только не забывай, что вон там ещё Полина, и в твои эти басни по телефону не очень-то и верят.
При упоминании о Полине у меня бешено заколотилось сердце. Какое отношение может Полина иметь вообще к этим идиотским разборкам?
-Ладно, пацаны, я вижу, вы все уже задолбались – вздохнул Андрей, распечатывая круглую коробку сигарет. – Кстати, раз вы все такие знатоки криминального мира. Отгадайте загадку. Жил-был один большой-большой криминальный авторитет. Крутой был дядя. Ему дань платили не только по его стране, но и с двух соседних. А держал он нехило. Киднэпингом промышлял до кучи. Под ним ходили не только бизнесмены, миллионеры, но и представители власти. Короче, государство в государстве создал. От него, кстати, и пошла традиция у крутых – ездить на чёрных «Мерседесах».
-Дядя Сёма – прыснул Вадим.
-И подручные у этого «крёстного папы» были ему под стать. Один из них челночным рэкетом промышлял, на дороге между главными городами страны. Второй занимался психологической обработкой потенциальных жертв и исполнителей. Массовый гипноз, программирование сознания, ну и всё такое, в этом духе. Ну, а третий был у него вроде как начальник службы безопасности. Вооружён был неслабо: и огнестрельного оружия у него было предостаточно, ещё и бактериологическое имелось. Он же обеспечивал быстрое перемещение ударных сил этой мафии из одного региона в другой. Ну, а сам крёстный папа был человек с утончённой натурой. Конный спорт любил, вообще к лошадям относился с большим почтением. Ценил искусство, архитектуру, красивых женщин. А сгубило его то, что в отличие от своего нью-йоркского коллеги, Дона Корлеоне, он под конец жизни решил заняться наркотиками. И умер, и его империя рухнула, поскольку не успел он подобрать себе достойного преемника. Вот вам загадка. Кто этот босс, кто его подручные? Вы всех их знаете, это были очень известные личности. Так что не парьтесь, а отгадайте эту загадку. А мы сейчас все уедем отсюда.
-Ну вот. Приплыли – удивился Олег. – Андрюха, мой тебе совет: ложись-ка ты спать. Ладно, я ещё пару дней здесь потусуюсь, пусть только Мишка сходит, организует нам бухла.
-Потом бухать будем. А пока пусть Мишка что-нибудь другое нам организует. Если, конечно тётя Люба дома, а не в Рапла.
Он подошёл к телефону, набрал номер.
-Алё… А, здравствуйте, Семён Ильич! Сейчас к Вам Мишка приедет, Вы его видели. Дайте ему, пожалуйста, ключи от моей «девятки», и документы тоже. Только полчаса? Ну, мы успеем.
Андрей положил трубку, и обратился уже ко мне.
-В общем, Миша. Съезди к Светке, возьми мою «девятку», и пригони её сюда.
-А если менты? Я ведь только учусь на права…
-На, мои возьми.
-Круто он на тебя похож – усмехнулись Олег с Вадимом.
-Ты на фотографию посмотри – Андрей протянул ему права. – Я тут на Мишку больше похож, чем на себя самого. Главное – «прича» как у него.
На фотографии красовалось изящное, невинное лицо отрока с бритой макушкой и совершенно недетским, тяжёлым взглядом. Без сомнений, фотография была сделана сразу после освобождения из колонии.
-Мы думали, ты Панама, а ты Гамлет, оказывается – усмехнулся я.
-Ты, Мишка, так на мой вопрос и не ответил – так же шутливо ответил Андрей. – Кто этот папа мафии, и кто эти его подручные.
-Съезди, спроси у дяди Сёмы – съязвил Вадим. – Он, наверное, должен знать.
-Да дался тебе этот Сёма! – опять огрызнулся Олег.
-Чего вы за тех дебилов гоняете? – рассмеялся Андрей. – Ну, сидят они там у себя в «Датсуне», двое друг на друга онанируют, третий выхлопную трубу сосёт и балдеет. Да и шут с ними. Что они, такие крутые? Давай, Мишка, звони, заказывай себе такси, через полчаса Ильича уже не будет.
Я взял трубку, набрал номер…
Через несколько минут снова раздался звонок. Трубку, как всегда, взял Вадим.
-Мишка, тебя. Такси, наверное – он протянул её мне.
Это и в самом деле было такси. Сбежав вниз по ступенькам, я сел в стоявшую у подъезда жёлтую «Волгу».
-На Партизани – сказал я водителю.
Белый «Датсун» так и стоял возле соседнего подъезда, а у подъезда Андрея стоял худосочный парнишка лет шестнадцати, и курил. Когда я сел в такси, тот вприпрыжку побежал к «Датсуну», отчего – не знаю, почему – мне стало смешно.
На всякий случай, я оглянулся назад – посмотреть, не решили ли эти придурки поехать за мной следом. Машина оставалась стоять на месте, а их «посыльный» так же и продолжал слоняться по двору.
«Эх, крутая у них бандитская жизнь» - подумал я. – «А у нас чем лучше, то есть, у Андрея с компанией? От кого-то прятаться, кого-то бояться, дёргаться – и всё из-за какой-то ерунды, что кто-то, кому-то, чего-то ляпнул». Хотя, в общих чертах, я всё же понял, в чём дело.
Через каких-нибудь десять минут я уже – впервые в жизни – предстал перед взором самого Чингисхана.
-Здравствуйте, Семён Ильич! Андрей просил… - и я замялся.
-Ну и что, что он просил – рассудительно ответил Чингисхан. – Тебя, значит, зовут…? – он вопросительно смотрел на меня, и мне почему-то казалось, что он задумался.
-Миша – я согласно кивнул головой.
Этот человек, невысокий, поджарый, если даже не сказать – субтильный, внушал мне какой-то особенный ужас, граничащий с благоговением. Чем-то он и вправду напоминал киношных «крёстных отцов», и реплика Вадима по поводу загаданной Андреем загадки, показалась мне не так уж и далека от истины. Мне даже показалось, я попал в Чистилище, а впереди меня ждал Страшный Суд.
Он протянул мне свою руку, и я её пожал. Рукопожатие было крепким, что уже свидетельствовало о некотором интересе оппонента ко мне. Несмотря на его худобу, и одежду – отнюдь не местного пошива, и стоящую немалых денег – его руки были шершавыми, мозолистыми, с жёлтыми прокуренными пальцами и изуродованными ногтями. Это выдавало в нём человека, уж никак не изнеженного, и добившегося своего нынешнего положения своими, вот этими руками.
-Меня зовут Семён – сказал он. – Очень приятно.
-Я тоже рад с Вами познакомиться – сказал я, стараясь не выказывать своего смущения.
-Так вот что, Миша. Прежде, чем доверить тебе машину, я должен взглянуть на твои права – строго сказал он, глядя мне прямо в глаза.
-Но… Андрей дал мне свои! – я был вконец ошарашен.
-А твои где? – невозмутимо продолжал Семён Ильич.
-Мои… если правду сказать, я ещё только учусь, получу права только… Ну, уже скоро. Мы с инструктором уже по городу ездим, он говорит, у меня неплохо получается.
-А как же я тебе, без прав, доверю чужую машину? И почему Андрей сам не пришёл, тебя послал? И с чего это вдруг машина так срочно понадобилась? То он оставляет здесь ключи, сам исчезает, и то теперь вдруг появляешься ты, без прав, и говоришь: дай машину.
-Не знаю. Андрей сказал – он с Вами договорился.
-Так – нахмурился Семён. – Ты мне брось своё «не знаю». Выкладывай-ка всё начистоту. Что у вас там за порнография?
Я оглянулся по сторонам, и понял: выхода у меня нет.
-Я вообще-то точно не знаю, я только по разговорам кое-что слышал. Меня, во всяком случае, никто ни во что не посвящал – неуверенно ответил я.
-Ты давай, говори. Хватит стесняться, не в детском садике. Ты, я вижу, парень не дурак, и всё понимаешь верно. И их ты понял правильно, и меня ты понял тоже.
И он снова взглянул мне прямо в глаза. Холодный, острый, леденящий душу, взгляд.
-Короче, Андрея пасут – вздохнул я. – Караулят возле дома, названивают то ему, то его матери. Какие-то мелкие торговцы или перекупщики травы. Ну, конопли, в смысле.
-Я сам прекрасно понимаю, что это за трава. Продолжай, продолжай. Занятная история.
-Я так понял, кто-то, наверное, из старых знакомых Андрея, чего-то накосорезил. Подкинул им какое-то дерьмо, а потом всё на Андрея и списал. Как будто Андрей оптом бодягу сдаёт.
-А что, Андрей у вас в наркодилеры записался? Он что, анашой торгует, оптом или в розницу?
-Да ничем он не торгует! – опешил я. – Если б торговал, у него б своя крыша была, разобрались бы. А он теперь из дома не выходит. Сейчас у него Заяц сидит, и Олег тоже с ними. Страхуют. Я как понял по разговору, там люди какого-то Гарика и Свена замешаны, а подставил это всё какой-то Тофик.
-Какой-то, как будто… А что же они меня, в таком случае, не караулят? Почему мне никто не звонит, и не говорит, что я раздаю бодягу? Слова у вас какие-то…
-Бодяга – это то, чем разбавляют анашу. Или вообще, какая-нибудь левая гадость, которую за неё выдают. Крапива сушеная, или ещё что-нибудь.
-Спасибо, Миша, просветил ты старого невежу – покачал головой Прохоров. – Теперь я хоть знаю, что такое бодяга. Только ты слегка попутал. Крапива как раз для здоровья полезна, а конопля эта проклятая и есть гадость и мерзость. А бодяга – это то, в чём вы все по горло застряли, и то, чем вы занимаетесь. Значит, точно Андрей не торгует?
-При мне, во всяком случае, он никому ничего не продавал.
-А без тебя? Если он такой чистый, что у него за дела могут быть с барыгами?
-По-моему, он был в курсе того, что бодягу мешали для малолеток. То есть, им не чистую коноплю сдавали, а так, немножко конопли и немножко бодяги.
-Молодцы. Прямо Джонсон и Джонсон – с иронией поддел Семён. - Заботимся о вас, и о вашем здоровье. Как же он в курсе оказался? Что, по пустырям ходил, крапиву рвал, сушил на балконе, и ходил, как торговый агент, барыгам предлагал? Хотите бодяги, чтоб малолеток дурить? Прибыль пополам – товар ваш, бодяга наша! Так ты себе это представляешь?
-Не знаю. Я, как говорится, за что купил, за то продал. А как оно на самом деле было – Вы лучше у него спросите. Я сам обо всём этом услышал только сегодня.
Ещё раз пристально взглянув мне в глаза, словно проверяя меня на честность, Семён Ильич улыбнулся, чтобы я не слишком нервничал, затем вновь стал серьёзным и неприступным.
-Ладно, поехали – кивнул головой Семён Ильич, и его взгляд показался мне хищным.
-Куда? – не понял я.
-Бодягу вашу раздавать. Пошли – и он подтолкнул меня пальцем к двери, и я вышел.
Он закрыл квартиру. Пропищала электронная сигнализация, Семён Ильич достал пачку «Примы», вложил сигарету в длинный позолоченный мундштук, и закурил.
Когда мы вышли из подъезда, он достал связку ключей с брелком сигнализации, и протянул их мне.
-Нажми на зелёную кнопку – сказал он.
Я послушно исполнил приказ, и стоявший перед самым подъездом фешенебельный красавец – чёрный «Мерседес» последней модели, на длинной базе, вариант «люкс», как я понял, прочитав сзади обозначения «500 SEL» с одной стороны, и AMG – с другой, приветливо моргнул огнями поворотов, присвистнув сигнализацией, и прищёлкнув открывающимися замками.
-Садись – Прохоров властно кивнул в сторону машины.
Я подошёл к передней двери справа, открыл её, и приготовился сесть, но тут Семён Ильич меня отстранил:
-Нет-нет. Ты за руль садись!
-Я не могу! – выпалил я. Мне было, честно говоря, просто страшно садиться за руль такой машины.
-А на Андрюшиной «девятке», значит, можешь? – сверлил меня Прохоров.
-Ну, как сказать – оправдывался я. – Одно дело – «девятка», другое дело – это…
-Ты собрался ехать на машине! – непреклонно оборвал Семён Ильич. – Значит, ты водитель, по крайней мере, категории «Б». То есть, ты должен управлять любой легковой машиной, независимо от марки и модели. А также микроавтобусом и грузовиком, массой не больше трёх с половиной тонн. Или что-нибудь не ясно?
Его голос звучал настолько твёрдо и настойчиво, что я просто не осмелился ему чем-либо возразить. Превозмогая страх, я всё же сел за руль.
Меня воистину поразило шикарное убранство машины – огромный, просторный кожаный салон, изобилие строгих приборов на панели, руль и рычаг скоростей из слоновой кости…
-Вытри руки – сказал Семён Ильич, протягивая душистую салфетку. – Теперь заводи. Снимай ручник. Включай задний ход, вон, там, видишь схему? Всё, разворачивайся. Смотри в зеркало. Давай, давай, выезжай!
Я включил передачу, и, едва касаясь ногой педали газа, выехал из двора на улицу.
-Так и будем ехать пять километров в час? – крякнул Семён Ильич. – Езжай нормально, как положено. А то все менты на дороге твои будут, да и над машиной одно издевательство. Давай, газу, и на вторую!
Я всего чуть-чуть нажал на педаль, отчего, как я ощутил, машина взяла стремительный разгон, хотя спидометр показывал всего-то тридцать, и включил вторую передачу. Машина пошла ещё легче, мне даже показалось – мы летим.
-Давай, пятьдесят – и на третью, не на тракторе едем! – продолжал учить Семён. – Только учти: никаких резких движений. Всё плавно, почти незаметно. А то сбросил газ, как будто консервную банку пинаешь.
Я ещё чуть-чуть прибавил газу.
-Семён Ильич, я боюсь, честно…
-Чего ты боишься? – усмехнулся Прохоров. – А вот бояться за рулём нельзя. Со страху такого напортачишь – хуже пьяного! Кто боится, тому вообще к машине подходить не полагается. Ты хотел ехать – так езжай, и нормально езжай. Чтоб никому не быть помехой на дороге. Как ты со своим инструктором по городу ездишь? А сегодня я тебе буду вместо инструктора.
-Но поймите, я такую машину…
-Я понимаю одно: машина – она и есть машина. Или ты на ней едешь, а коль не умеешь – так и не берись вовсе. За рулём надо быть спокойным, но не спать. Осторожным, но не бояться. Внимательным, но не дёргаться. Надо всё видеть, всё оценивать, и думать головой. И не важно, какая у тебя машина – строгим, менторским тоном назидал меня Семён Ильич.
-Поймите, я в шоке: а если…
-Никаких «если»! – повысил голос Прохоров. – Смотри на дорогу! Никаких посторонних мыслей. Одно из двух: или сейчас ты, как положено, доедешь до своего Андрея, или ты встаёшь из-за руля, и больше никогда ты за него не сядешь. Ни на чём. И никаких тебе курсов, никаких прав, никаких прогулок на машинах друзей. И только попробуй, не исполни договор. Я таких шуток не люблю.
-Что ж, попытаюсь – тяжело вздохнул я.
-Попытаюсь – это слово для бездельников и неудачников. А здесь тебе другое слово: надо! Надо ехать! А остальное роли не играет.
-Надо! – во мне взыграла, если можно так выразиться, спортивная злость. Кроме того, я уже немного приноровился к машине, почувствовал её. – Мы доедем!
-А куда ж мы денемся? – удовлетворённо заметил Семён Ильич, и ободряюще мне улыбнулся. – Ничего не бойся, я рядом. Я сегодня твой инструктор.
Я понял его намёк – прибавил чуть газу, и перешёл на третью передачу. Стрелка спидометра колебалась возле отметки 50.
Наконец, мы въехали в восьмой микрорайон, и я медленно вёл машину по ухабистой дороге, ведущей к дому Андрея.
-Притормози – сказал Семён Ильич, после чего вытащил из-под полы пиджака прибор, похожий на милицейскую рацию. - Дай-ка телефон Андрея…
-Три-семь-шесть, триста пятьдесят – сказал я, глядя, как Семён Ильич нажимает на рации кнопки, напоминающие кнопки на обычном телефоне. – А что это?
-Это мобильный телефон – пояснил он. – Квартира Андрея Попова? Говорит Семён Ильич Прохоров. В общем, так. Все вместе – к подъезду. Через две минуты Миша меня привезёт.
Подъезжая к дому, я увидел, как из подъезда вышли Вадим и Олег, а за ними – и сам Андрей. Тут в их сторону направился тот самый парнишка в тёмных очках, смоля сигарету, и вызывающе выпуская дым углом рта. Тут же открылись двери белого «Датсуна», стоявшего у первого подъезда, и из его салона повалил зеленовато-сизый дым. Оттуда вышли ещё двое. Они выглядели постарше и покрепче своего приятеля, но, судя по их лицам, нисколько не умнее его самого. Кроме того, оба были обкуренные в хлам.
В этот момент я объехал «Датсун», и припарковался у бордюра возле второго – это и был подъезд Андрея. Мы вышли из машины. Я испытывал огромное облегчение – честно говоря, ехать на такой машине мне было страшновато. Ещё и внутреннюю гордость. Андрей, Вадим и Олег смотрели на нас с удивлением.
-Так, вы кто и откуда? – спросил Семён Ильич у той троицы. – У вас какие-то проблемы?
-Никаких проблем – ответил один. – Так, свои дела…
-Чего ты метёшь? – прикрикнул на него Семён Ильич. – Я Прохоров. Это – он показал на Андрея – мой родственник. Так что мести ты будешь мусор на помойке. Кто ему звонил?
-Я ему не звонил. Давайте по мирному разойдёмся, и… - предложил другой.
-Так, я уже сказал. Кто и откуда звонил, я могу узнать через две минуты. Если вы мне соврали, то пеняйте на себя. Теперь следующее: кто старший? Кто сказал вам здесь торчать? И где он сам?
-Старший – Родик. Сказал, найти его, хочет с ним поговорить – лепетал «очкастый», показывая пальцем на Андрея. – Чего он от него гасится?
-Никто ни от кого не гасится – оборвал Прохоров. – Он со мной был. Давай, диктуй телефон своего Родика. А ты, Миша, возьми блокнот и ручку, запиши их паспортные данные. Просто так мы уже не разойдёмся. Вопрос надо решить.
«Очкарик» стоял, говорил какие-то цифры.
-А ну-ка… - сказал Прохоров, набирая номер. – Миша, как там с паспортными данными?
-А иди ты… - огрызнулся один, когда я подошёл к нему с блокнотом и ручкой, и начал задавать вопросы.
-Это кто куда пойдёт? – повернулся в его сторону Семён Ильич. – Ты для кого проблем хочешь – для бригады, для семьи, или для своей задницы? Две секунды на раздумья, я сказал! Алло, Родик? – сказал он уже в трубку. – Нет Родика? А где он? Ничего, я сам его найду. А Родик чей человек? – спросил он снова у обкуренной парочки.
Те ничего вразумительного ответить не могли, только тупо перечисляли имена: Гарик, Макс, Свен…
-А, значит, ваш Родик – слуга всех господ. Кто ему свистнет, за тем он и побежит. Придётся мне самому с этим разбираться. Так, где ваши данные?
-Кто ты такой вообще? – рявкнул на меня один из обкуренных.
-Это мой человек – ответил за меня Прохоров, набирая на телефоне какой-то номер. – Если что-нибудь не так, то вас ждёт тогда модельный бизнес. Будете позировать перед камерой в 69-й позиции. Не знаю, как насчёт денег, но популярность я вам гарантирую. Не на весь мир, но на Эстонию прославитесь. Алло, Прохоров здесь! – это он говорил уже по телефону. - Молодец. Скажи мне, кого это ты нанял свои разборки вести? … Ничего, я вопрос тебе задал, а ты, будь добр, ответь. Где вы таких дебилов вообще находите, и что у вас за Родик, которого они в упор называют своим старшим? Ладно, это меня не интересует. Это так, тебе на заметку, чтоб разборчивее был в связях. Теперь слушай сюда. Через час лично ты – не Гарик, не Родик, не Макс, а лично ты. С ними уже твои проблемы. Позвонишь мне на мобильный, и расскажешь всё, как было. Кто что откуда взял, и кто вообще подписал в это дело Андрея. То есть, кто вообще произнёс его имя. За него я ручаюсь. А если нет… Ты сам знаешь, что будет, если нет.
Я тем временем списал в блокнот данные тех троих придурков, и протянул его Семёну.
-Так. Теперь – вон отсюда, и чтоб больше в моём поле зрения не появлялись. Если, конечно, вас не заинтересовало моё предложение насчёт моделей – заявил им Прохоров, глядя убийственным взглядом в их сторону.
Все трое поспешно забрались в «Датсун», после чего водитель безуспешно пытался его завести. Но мотор не заводился, и двоим пришлось выйти – подталкивать.
-А ты, Андрей – Прохоров повернулся к нему, смотря ему прямо в глаза, и указывая на него пальцем – лоханулся, как ребёнок. Твою эту бодягу я умял, больше из ихней шушеры в твою сторону смотреть даже никто не будет. Ты теперь только головой думай, а не одним местом. А то, когда дойдёт, как до жирафа – уже поздно будет.
-Спасибо, Семён Ильич – сказал Андрей. – Я тут как раз ребятам загадку загадал: от кого пошла традиция ездить на чёрных «Мерседесах»?
-От меня и пошла – рассмеялся Семён Ильич. – Я и есть крёстный дедушка всей русской мафии. Разве не похож?
-Ну что, у кого другое мнение на этот счёт? – развеселился Андрей.
-Ты этот свой вопрос знатокам пошли, в «Что? Где? Когда?» - предложил я.
-А теперь внимание, правильный ответ. Дядя Сёма сделал правильный намёк: речь идёт именно о русской мафии.
-Горбатый – усмехнулся Олег.
-Бери выше! Начнём с подручных. Итак, главными городами на Руси были испокон веков Москва и Киев. Дорога между ними пролегала через Муром, где промышлял челночным рэкетом лихой налётчик, крутой авторитет – Соловей-Разбойник. Вспомним-ка: грабил он и конного, и пешего! Не жалел он ни богатого, ни бедного!
Все, включая Семёна Ильича, засмеялись. Меня же, однако, это повергло в лёгкое недоумение: причём здесь тогда сверхсовременное оружие и чёрные «Мерседесы»?
-Дальше. Психической обработкой населения занималась Баба-Яга – продолжал Андрей. – Колдуй, баба, колдуй дед. Заколдует кого – вот вам, готовая жертва, или преступник. Потом проспит беспробудным сном три года, и не помнит ничего. Ну, а боевики – это уже по части Змея-Горыныча. То город, то деревню огнём сожжёт, то мор, то чуму, то язву напустит. Разве это не оружие массового поражения?
Мы так и продолжали смеяться.
-Ну, а сам главарь, как вы догадались – это Кощей Бессмертный. Государство в государстве: Россией правил Царь Горох, а русской мафией – царь Кощей. Дань ему привозили не только со всея Руси, но ещё из Тридевятого Царства и Тридесятого Государства. Киднэпинг – пожалуйста: то Василису похитит, то Марью-царевну, то Алёнушку, дочку олигарха из сказки «Аленький Цветочек». Вот вам и ответ: что за слабость к искусству и красивым женщинам. Какой у него был замок? В готическом стиле, с элементами барокко, и немножко классицизма. Какая у него была сокровищница? А какие лошади! А смерть свою нашёл он не где-нибудь, а на кончике иглы. Короче говоря, наркотиками занялся.
-Я только в одно не врубаюсь: при чём тут чёрный «Мерседес»? – спросил Олег, так и не прекращая смеяться.
-Вороной мерин потому что – ответил за него Семён Ильич. – Ладно, ребята. Не скучайте, я поехал.
-Ещё и со звездой во лбу – добавил Андрей, указывая на звёздочку на капоте машины.
Прохоров уехал, а мы продолжали, как ни в чём не бывало, «тусоваться».
Через несколько дней после того случая, наша «тусовочная история» приобрела другой оборот.
Было воскресенье. Собрались, как обычно, у Андрея – благо дело, тот, в отличие от нас, жил один. На сей раз Олега не было – он проводил время со своей девушкой. У Вадика же девушки на тот момент не было, у меня же её вообще не было, а Светка, как уже и было сказано, была в деревне у родных.
Андрей, как всегда в последнее время, был чем-то озабочен, мы же с Вадиком шутили и смеялись. Волнение Андрея было вызвано тем, что в тот день как раз должна была приехать Светка. Тот собирался встретить её на машине, с цветами и с шампанским, но она, как назло, в последние дни не звонила ему ни разу, и он даже не знал – когда и на чём она приедет.
-Да ладно, Панама, не парься ты – ободрял его Вадим. – Охота девушке сюрприз тебе преподнести, а ты сидишь, гоняешь вообще не по теме.
Тут раздался звонок в дверь. Андрей, чуть ли не бегом, пошёл открывать.
-Рыжая – презрительно шепнул Вадик.
Это и вправду была Светка. С её появлением, атмосфера снова стала нелепой и гнетущей. Она уселась на кресло с тем же видом барыни – как и в первый раз. Словно мы все ей должны и обязаны. Андрей занялся ей, на нас уже практически не обращал внимания.
-Ладно, мне пора – сказал я, демонстративно взглянув на часы.
Вадим тоже поднялся с дивана и попрощался.
-Надоело смотреть на ихнюю мышиную возню – сказал он мне уже в подъезде.
-Да чего – отмахнулся я – пусть живут, как хотят, это их заботы. Я в чужую личную жизнь не лезу.
-Вот это ты называешь – живут? – передёрнул Вадик. - Какая это, к едрене фене, жизнь? Несчастные дети! Сами мучаются, и других из-за этого мучают.
Тем временем мы вышли из подъезда.
-Ты домой? – спросил я.
-А чего мне дома делать? Поехали лучше в город, там походим, пивка попьём.
-Поехали – кивнул я, и мы направились на остановку автобуса.
 
С этой прогулки по городу с Вадиком, и началась моя дурацкая игра в «частного детектива». Мне попросту виделось, что Андрей, со всей этой компанией, оказался по горло в дерьме, и я считал прямо-таки своим долгом вытащить его оттуда. Помочь, поддержать, уберечь от предательства, подлости или чего-либо подобного.
А началось всё с того, что мне с три короба наговорил этот Заяц.
Именно от него я тогда и узнал, кто есть на самом деле Чингисхан. Хотя мне и с самого начала было ясно, что он далеко не последний человек в этом мире, и даже - в каком именно мире.
Однако излюбленной темой Вадика была всё та же Светка. Оказывается, это она и продала Андрея тем торговцам наркотиками, чьи шестёрки дежурили у подъезда на белом «Датсуне». И вообще, со слов Вадика, Светка крутила и вертела Андреем, словно волчком, держа его при себе в качестве пажа.
«Андрюша – это несчастный мальчик, которого я подобрала с улицы, и который слишком много о себе возомнил, но я его приручила, и он ведёт себя хорошо. А когда он меня достанет, я так же вышвырну его на улицу. Он будет жалеть себя и плакать, и стоять под окном, с мольбой глядя в мои окна на седьмом этаже. Вдруг я оттаю, сжалюсь над несчастным влюблённым мальчишкой, и пущу его погреться у своих ног» - красноречиво цитировал Вадик слова Светки. А впрочем, что-то подобное она говорила и при мне, Андрей же на такие её изречения реагировал лишь смехом.
Со слов того же Зайца, вести эту игру Светку попросту вынуждает сам Андрей, поставив её чуть ли не в безвыходное положение. Что, мол, если она его бросит, то у неё будут чёрт знает какие проблемы; вот они и играют – каждый в свою игру. Но, говорил он, была у неё и настоящая любовь – большая, чистая и светлая. И это, конечно же, был сам Заяц.
Ещё я наслушался историй о том, как, в угоду Светке, Андрей всячески предавал друзей, подличал, преследуя одну-единственную цель: оградить её ото всех и вся. Ну, и напоследок Вадик поделился со мной планами: Андрея надо как-то наказать и поставить на место, а что до Светы – тоже, конечно, не мешало бы проучить хорошенько, но надо её «освободить». Очевидно, Вадику я чем-то симпатизировал, вот он и предложил мне стать его союзником.
В тот же день, только уже вечером, я встретился с Андреем, и рассказал ему всё. Я уговаривал его бросить это общество, всю эту компанию, и начинать «новую жизнь». Что я под этим подразумевал, я сам пока ещё толком не представлял. Андрей же всячески выгораживал Светку, обеляя её саму, и негодуя по поводу Вадика, и, в какой-то мере – и Олега. Таким образом, моя задача состояла в следующем: уж раз этот Вадик так мне доверяет, мне требовалось выяснить, кто именно и как именно собирается «наказывать» Андрея, и «ставить его на место», и что это за «хорошие уроки» и «освобождение» для Светы.
А я тогда всё ещё страдал от своей пылкой безответной любви к Полине, которую тоже знал с детства, которую полюбил в девять лет, и все эти годы продолжал лелеять свою «голубую мечту». В последние годы Полина жила в том же самом новом доме, что и Андрей, в том самом подъезде, возле которого стояли те шакалы на «Датсуне», и я, когда ходил к Андрею, всегда шёл одной и той же дорогой, в надежде случайно встретить свою «королеву грёз»…
Читатель уже знает по рассказам Андрея, как я в своё время потерял голову, а теперь жестоко разочаровался. Узнав, кто она есть на самом деле, и что, в довершение всего, она была любовницей Андрея, и всякий раз, не скупясь на краски и эпитеты, рассказывала ему о том, как глупый мальчик Миша за ней бегает, и готов ради неё на любые безумства. Что именно она познакомила его со Светкой.
И тогда сгорела вся моя любовь. Погибли все мои чувства. Я возненавидел не только Полину, но и женщин вообще. И, узнав, кто такой Чингисхан, я понял, что это шанс. И для меня, и для Андрея.
Читателю также известно и то, как мы подшутили над Полиной и её друзьями, особенно над Ворчуном Гамми, и чем эти шутки обернулись не только для нас, но и для самого Чингисхана. Правда, через несколько дней после гибели Юрика Денисова, кто-то встретил Андрея на улице, и избил его, вслух мотивируя свои действия якобы местью за гибель Юрика.
Я же, если можно так выразиться, «расследовал» обстоятельства: кто же избил Андрея, за что, и с чьей подачи. Я был в ударе: наши шутки над «гостиничной мафией» реализовались именно благодаря моим идеям. Мне льстило внимание Чингисхана. Я считал себя незаменимым человеком, идейным вдохновителем, советником, крутым детективом, и ещё Бог весть кем. Таким же «разведчиком в тылу врага» я был и в компании Олега и Вадика. Набравшись у них «информации», я шёл к Андрею, и уже с ним мы обдумывали дальнейшие действия. Правда, поговорить с ним наедине удавалось редко: почти всегда с ним была Светка, а если даже разговор и был не в её присутствии, Андрей всё равно ей всё рассказывал. Мне это было пока ещё безразлично, я считал, что это уже личная забота самого Андрея – доверять ему ей, или нет. Сам я её терпеть не мог, а ей я внушал лишь отвращение и презрение, граничащее с ненавистью.
И вот однажды случилось непредвиденное. Андрея избили уже сам Вадим Зайцев, и с ним был ещё один парень из той же компании, наркоман и проходимец по прозвищу Каспер. При этом Вадим высказал Андрею в лицо массу всевозможных упрёков, начиная от мелкого воровства на «седьмом этаже», и кончая торговлей наркотиками, вовлечением в проституцию совсем маленьких девочек и мальчиков, и предоставлением интимсных услуг этих детей без ведома и разрешения Чингисхана.
В тот же вечер, в аккурат на «седьмом этаже», Андрей с разбитой головой, я и перепуганная Светка – обсуждали «вопрос на повестке дня». Суть сводилась к следующему. Заяц связался с какими-то отморозками, скорее всего, с дружками покойного Ворчуна Гамми. Ему же вменялось в вину и то, что в прошлый раз избили Андрея. (Это гораздо позже уже выяснилось, что Вадим там был абсолютно ни при чём – то оказались охранники из гей-клуба, которых, в свою очередь, попросил Каспер, с подачи всё той же Светки). И теперь Андрею грозит реальная опасность. Его скомпрометировали в глазах Чингисхана, друзья настроены теперь враждебно – кроме меня, естественно. Поэтому мы приняли такое решение: Зайца нужно убрать. И мы обсуждали, как лучше это сделать.
Это и привело к быстрой развязке моего «детективного расследования». Хоть я и относился к этой рыжей Светке весьма скептически, и понимал, что она вовсе не так чиста и предана, как в этом меня убеждали Андрей, со своей стороны, и Вадим – со своей. Но, когда дело уже приняло такой оборот, тайное не могло не стать явным. Никакие «подлые враги» или «преступные сявки», вроде тех конопляных шакалов, тут были вовсе ни при чём. Всё было гораздо проще. Светка гуляла направо-налево, и одними Андреем и Вадимом её будуар не исчерпывался. Более того, она со всеми всех обсуждала, сплетничала, привирала, издевалась, стравляла между собой, и ей это доставляло удовольствие. Если вспомнить классического психоаналитика Эрика Берна – она играла в детский вариант игры «А ну-ка, подеритесь!».
После этого «открытия» моя игра вступила в новую стадию. Я из кожи вон лез, чтобы доказать Андрею, Вадиму, Олегу, да и вообще, всем, кто с нами был – что вот, где зарыта собака. Вот, кто нас стравил, вот, почему так развалилась наша компания.
Ну, а Светка, в свою очередь, обвиняла во всём этом меня, при этом украшая меня нелестными эпитетами – «лох», «чмо», «подлиза», «девственник», комментируя последнее тем, что «сам ничего не может, ни одна баба на него и не посмотрит. Вот он и бегает, заискивает, вынюхивает, а потом бегает, и всем трепется. И лезет, ковыряется в чужом белье, вмешивается в чужие отношения, лишь бы исподтишка кому-нибудь что-нибудь напакостить». И, как это ни парадоксально, почему-то в компании у меня и возникла именно такая репутация. Ребята потихоньку стали вновь между собой общаться, на Светкины похождения просто закрывали глаза, а виновником всех распрей и разборок оказался я.
И вот однажды мы, когда-то дружная компания, собрались все вместе. Сидели в каком-то дворике, не помню уже, у кого. Андрей опять был со Светкой, Олег – с Асей, Вадик тоже с какой-то знакомой девчонкой, ещё был Граф Георг – и тот тоже был не один. Без пары был только толстяк Геркулес, похожий на знаменитого «мультяшного» кота, пятнадцатилетний Суслик, игравший в компании роль «мальчика на побегушках», да ещё уже упомянутый мной Каспер.
С этим Каспером уже давно никто особенно не дружил, просто его все знали уже с детства, и у него было особенное чутьё. Он всегда удивительно точно угадывал, где и когда собираются выпить, и никогда не упускал случая, чтобы прийти и полакомиться на дармовщинку. Вот это и был самый натуральный подлиза, который в глаза всегда всем подпевал, не скупясь ни на лесть, ни на лживую откровенность, так и норовя выведать чужие секреты, чтобы потом, самым беззастенчивым образом, продать человека. Это он помогал Вадиму бить Андрея, а потом, когда Андрей его встретил и прижал к стене, не только наговорил Андрею всякой всячины про Вадима, но и предложил ему свою помощь в его устранении. Вдобавок ещё Каспер потихоньку приворовывал у своих, постукивал в полицию – кто чем грешит, пытался завербоваться платным осведомителем и к Чингисхану, да только тот его послал куда подальше. Личная жизнь у Каспера не складывалась, так же, как и у меня, и его совершенно выводило из себя то, как это у других всё может получаться. Поэтому он внимательно следил за всеми парами, и если кто шёл «налево», Каспер тут же бежал докладывать, на правах «доброжелателя». Но на эти его особенности никто уже давно не обращал внимания. Все свыклись с мыслью, что он слегка «с приветом», и его мелкие пакости, в общем-то, абсолютно безвредны. Вдобавок ко всему, Каспер был наркоманом, и почему-то это считалось для него своего рода смягчающим обстоятельством.
…Мы сидели и выпивали вместе, как в старые добрые времена. Старый магнитофон «гетто-бластер» - «Весна-212», бывалый атрибут загородных прогулок и дворовых посиделок, играл Виктора Цоя. У меня была с собой гитара. Когда нам надоедал магнитофон, мы его выключали, и тогда я играл на гитаре. Ничто не предвещало ссоры, если не считать Светки, выразившей бурное недовольство по поводу моего присутствия. Да ещё Каспер решил поживиться кассетами, без присмотра оставленными возле магнитофона. Взял, да и рассовал их по карманам. К счастью, его козни быстро заметили, и пригрозили надавать по шее, если он тут же не положит кассеты обратно.
Когда опустошили второй литр, первым завёлся Вадим.
-Слушай, Мишка, короче, одно из двух. Или ты становишься человеком, или забудь про нас про всех! Из-за тебя два пацана, два друга, чуть друг друга не убили! И какого чёрта ты суёшься к дяде Сёме – ты что, мафиозником решил стать? Сиди ты ровно на своей заднице! Мы-то думали, ты нормальный парень, а ты хуже Каспера! Ладно, Каспер не в счёт – он больной. Чего ты суёшься в чужую жизнь, в чужие дела? Лучше найди себе бабу, а если не можешь, так терпи и жди, пока поумнеешь!
-Выходит, я? – с обидой прокричал я. – А не ты ли, Вадик, мне рассказывал целые поэмы о том, какая сволочь Андрей? Или не ты, Андрюха, мне жаловался, аж в панике, что Вадя тебя грохнуть хочет? А теперь давайте посмотрим правде в глаза. Это ты, сука – я встал, гневно вытянув палец в сторону Светки – всех стравила. Это из-за тебя Андрюхе голову разбили! Это ты спала с кем попало, и всем на всех кляузы стряпала!
-А почему тебя это больше всех заботит? – спросил Жора.
-Меня попросили разобраться… - начал я, но меня оборвали ударом в челюсть.
-Чего, самый крутой, что ли – разбираться? – взорвался Вадим.
-Меня попросили узнать, и я узнал правду! – кричал я. – Об этих шакалах! О том, почему…
-Ты нам нёс одно, им – совершенно другое! – кричал Вадим.
-Вадик, успокойся, чего ты бесишься? – одёрнул его Олег.
-Я искал правду. Я не мог никому верить – сказал я, чувствуя, как к горлу подкатывают слёзы обиды.
-Кому она нужна, эта правда твоя? – раздражённо гаркнул Олег. – Лично я тебя ни о чём не просил, и просить не собираюсь.
-Андрюха! – громко прокричал я. – Я в эту историю влез только из-за тебя. Меня лично там никаким краем не касалось. Неужели для тебя это всё пустой трёп? Как ты после этого ещё держишься за её ручку? Как псина последняя, как дерьмо! Что, неужели ты вообще себя в грош не ставишь?
-Это уже не твоё собачье дело, кто кого куда ставит, а тебя, сосунок, сейчас точно поставят! Он – мой! – кричала мне в лицо рыжая. – А это – мои друзья! И все знают, что ты чмо и подлиза. И что ты девственник, тоже все знают, и никто в твои басни…
-И чего ты во мне такого детского нашла? – издевательским тоном перебил я.
-Всё в тебе детское! – рявкнула Светка. – Тьфу на тебя! Пошли, Андрей!
Она взяла его руку, развернулась и шагнула в сторону. Но Андрей её руку отдёрнул:
-А пошли-ка вы оба! – раздражённо сказал он. – В конце концов, я за себя решаю, а не всякие там…
С этими словами он развернулся в другую сторону, и ушёл.
Я так и остался стоять на месте, и всё плыло передо мной, словно в тумане. Да, Андрей не принял Светкину сторону. Но он также не поддержал и меня, то есть моя репутация оставалась подмоченной, и я так и продолжал оставаться крайним.
-Короче, люди – сказал я. – Замяли эту тему. Я своё общество никому не навязываю, не нравится – я прямо сейчас тоже развернусь, и уйду. Но я, в конце концов, тоже не унитаз, чтобы в меня чужое дерьмо сливать! Я уже сто раз вам говорил…
-Ты же только что сказал: замяли тему! – поправил меня Граф. – Значит, замяли.
Вместо ответа я плюхнулся на скамейку, открыл бутылку водки, и, налив всем по полному стакану, осушил свой единым залпом.
 
А спустя ещё полгода снова собрались всей компанией – но на сей раз уже на «седьмом этаже». Нелишне будет напомнить, что в то время мы с Андреем были уже не совсем обычными дворовыми пацанами – он понемногу работал на Чингисхана, кое-где и я ему помогал, и у нас становились на поток кассеты.
Спиртного было море, кое-кто покуривал травку, для желающих можно было сообразить и кое-чего покрепче – уж тогда с этим проблем не было. Я же наркотиками не баловался; у меня не было желания даже пробовать, ограничивался водкой. И тут в мою пьяную голову внезапно нахлынула былая обида.
Сначала я накачал рыжую и Каспера всякой дрянью – подбрасывал им то таблетки «экстази», то опийные «шарики», а когда они были уже совсем «готовые», подбросил им по «испанской мухе».
И тут Андрей заметил, что я делаю; и он, естественно, понял, зачем мне это нужно.
-Ты чего, Михайло, совсем рехнулся? – набычился он.
-А ты, Андрюха, чего, совсем забыл? Сколько я могу на себе носить бремя чужого позора? Когда все её паскудства свалили на меня, ещё и унизили, обосрали! А ты, как последний дебил, за её ручку держался! Сегодня я свой позор стираю. Вы сейчас все убедитесь, кто она есть, и кому она подобна! А вы, голубочки – прошипел я сквозь зубы в адрес рыжей и Каспера – сейчас будете трахаться. И пусть кто попробует это остановить – тот будет виновен в их смерти! – я схватил стеклянную банку, и держал её над рыжей и Каспером. – Любой шаг вперёд-назад, и я бросаю банку!
И тут вдруг из коридора раздался звук закрывающейся массивной двери, и пропищала электронная сигнализация.
-Никто ни с кем трахаться не будет! – в комнату бесшумно вошёл Чингисхан, держа пистолет наготове. – Михаил! Иди сюда, спокойно. Держи банку двумя руками, чтобы не уронить. Всем оставаться на местах, пока мы с ним не выйдем из комнаты.
Я повиновался. Обеими руками обхватив банку, я пошёл за Чингисханом. Тот опустил пистолет, и заткнул его за пояс.
Я, как мог, объяснил Семёну Ильичу всё. Про то, как я всеми силами стремился помочь Андрею, ещё с той истории, как мы впервые говорили с Чингисханом. Про свою «игру в детектив», про нападки на Андрея, про то, что и как я узнал, и чем это всё обернулось – как я остался не только во всём виноват, но ещё и посрамлён до мозга костей. При этом я говорил всё без утайки, не делая скидку на то, что Светка приходится ему падчерицей, и Чингисхан не мог этого не заметить.
-Теперь слушай меня, Михаил. Однажды была у меня авария. Я тоже не был виноват. Но обстоятельства сложились так, что меня обвинили. И даже посрамили – что я, профессиональный водитель, со стажем - и не могу справиться с управлением машиной в обычных дорожных условиях. Что я не могу того, что по силам каждому ученику в автошколе! И мне пришлось платить деньги. И не такие уж маленькие, по тем временам. Пришлось извиняться, договариваться, и даже унижаться. Но я не стал из-за этого поганой мразью. И ты ей не станешь, пока я жив. Что, думаешь, я ничего не знаю? Да всё я знаю! Просто если Андрей такой дурак – то надо дать ему шанс поумнеть. Светка, хоть она и дрянь маленькая, будет ему в жизни хорошим уроком. А ты вот чего за него паришься? Ты что ему – жена, что ли?
-Я его друг – ответил я. Честно говоря, меня такое сравнение слегка обидело.
-Так не дружат – властно отрезал Семён Ильич. – На тебя, за эту выходку, я накладываю штрафные санкции – он многозначительно огляделся. - Да, кстати, а что в банке? Кислота, эфир? – спросил он, глядя в упор мне в глаза.
-Это вода – с простодушной улыбкой ответил я, и открыл банку. – Просто на понт взял этих дебилов.
Чингисхан, хоть в целом и был прав, но не дал мне выполнить мой план морального уничтожения рыжей, и тем самым – отмщения за попранную честь и достоинство.
 
Прошло время. Всё потихоньку улеглось. У Андрея появились другие женщины, Светку он вспоминал лишь изредка, и то со снисходительной иронией. О нашей той «детективной» истории старались не вспоминать вовсе. Хоть самой незавидной ролью там оказалась моя, но и всем прочим «действующим лицам» эта история чести не делает. Наладились и мои пошатнувшиеся отношения – мне уже никто не ставил ничего в вину, но меня и не «реабилитировали» - что, в самом деле, это она виновата, а не я. Просто об этой истории замалчивали. Или же попросту похоронили.
А у меня о той былой компании, о нашей дружбе и раздорах, и об этой рыжей Светке, осталась с тех времён лишь песня. В которой я, в отличие от действительности, всё же осуществил свой замысел, и понёс за это тяжкую кару закона. Вдобавок, я перенёс действие песни в советские времена. Получилась драматическая «чёрная баллада», которую, кстати, очень любили слушать все друзья.
 
Десять лет спустя.
Меня меришь презрительным взглядом,
Хоть уж десять не видела лет,
И глаза наполняются ядом,
Свысока сверлишь лбом парапет.
И, хоть с виду ты остепенилась,
Но вульгарной осталась с тех пор,
И злорадно ты мне процедила:
«Что, вернулся? Ну топай, вафлёр!».
 
Не стерпел, треснул в грудь кулачиной,
Хоть нельзя ударять женщин в грудь.
Назвала хоть бы сукиным сыном –
Так простил бы ещё как-нибудь.
Значит, скоро приедет Андрюха,
Тот, с которым дружил я с трёх лет,
Чтоб спасти – мне маслиной под брюхо,
Твою честь – коей сроду и нет.
 
Мне иголки под ногти совали,
Мне шнуром прижигали глаза,
И стальными прутами хлестали,
Словно сидорова я коза.
Опустить меня зона хотела,
Я не дал, сохранил свою честь,
А душа прогнила и истлела,
Лишь остались обида и месть.
 
Вспоминаю друзей своих старых,
Наша молодость, словно вчера –
Во дворе посиделки с гитарой,
На рыбалке картошка с костра…
Ты ж стравила нас всех меж собою,
Ты с тремя из компании спала,
Ослеплёнными первой любовью,
Ты им лживые слёзы лила.
 
В чистоту твою верил Андрюша,
И откуда проблемы, не знал.
Ах, Андрюша, нашёл, кого слушать!
Но он мне обо всём рассказал…
Для меня стало тайное явным:
Это ты всех друзей предала.
То ж твои приблатнённые парни,
Из-за них у нас плохи дела.
 
Я Андрею в глаза сказал правду,
Хоть она – как по сердцу резня.
Ты ж им втёрла, себя дав в награду,
Что все беды у них от меня.
Что я торч, и шустрю под блатными,
Сдал и им, и ментам всех друзей.
На груди у них плачешь невинно,
А слёзы женщин слов парня сильней.
 
И поверили все в твои сказки,
Други стали враги до конца.
Ты своей мерзопакостной лаской
Им туманишь глаза, жгя сердца.
И Андрей, что мне верным был другом,
Всё на пару делили с трёх лет! –
Одержимый любовным недугом,
Наводил на меня пистолет.
 
Я не в шутку тогда разозлился,
Я узнал, с кем повязана ты,
И в тусовку с козлом забурился,
Кто за дозу сосал у барыг.
И при всех, вам грозя, я отдаться
Принудил тебя тому чмырю,
И статья за то 119,
Я на небо сквозь пальцы смотрю.
 
Этим самым, друзьям показал я,
Кто ты есть, и кому ты ровня.
Но они правды так и не знали –
Все считали виновным меня.
Ты ж гуляла направо-налево,
Ты спала то с одним, то с другим,
Ты в тусовках во всех королева,
Только мне до тебя – по…-дым.
 
А Андрею ты в верности клялась,
Шурик враг ему, хоть был, как брат.
Шурик сел – это ж ты постаралась!
А Андрей на тебе стал женат.
Хоть ты лес там рогов наставляешь,
Он любовью своей ослеплён,
И он верит во всё, что ты лаешь,
Для него весь твой лепет – закон…
 
…Вот и всё. В дверь звонок раздаётся.
Ты с Андреем. Ну, здравствуй, браток.
Он взволнован, и пот с него льётся,
А под курткою щёлкнул курок…
. . .
. . .
. . .
 
И вместе с этой песней, всё же оставалась в душе скрытая, затаённая обида, порой подкатывающая к горлу удушающим комом, отчего шея вздувалась, а щёки горели, и я сам не понимал – или я сейчас взорвусь бурей гнева, или разрыдаюсь.
 
А сегодня - в пятницу, 13-го – я ехал её убивать.
 
Пятница, 13 августа 1999 г. Город Таллинн, Эстония
Андрей Попов сидел за столом просторной, уютной кухни, и курил сигарку, пуская дым на свисавшую с потолка люстру, увитую искусственными цветами. Он только что пообедал куриным филе с итальянским салатом, выпил стакан морса, и чувствовал себя превосходно. По крайней мере, производил такое впечатление перед хозяйкой квартиры.
Жанна – она как раз и была этой хозяйкой – хлопотала за столиком кухонной секции: взбивала ручным миксером сливки. Ей доставляло искреннюю радость самой, своими руками, готовить ему десерт. На ней было скромное платье «в цветочек», щедро открывающее все соблазнительные прелести её фигуры – она оделась так специально для Попова, надеясь, что он проявит к ней своё мужское внимание.
Попов же в своих мыслях находился весьма далеко от неё. Она кокетливо подавала на стол сладкое: сливки в вазочке, в них – миндальные орешки, ломтики шоколада, дольки апельсина, вишни без косточек. Убрала со стола пустую тарелку из-под мяса, при этом подходила то с одной стороны, то с другой, дабы пробудить в Попове «основной инстинкт». А Попов лишь дразнил женщину: то проведёт ладонью по щеке или волосам, то легонько ущипнёт – но дальше этого не шёл. Наконец, она сунула в вазочку с десертом чайную ложку, и поцеловала Попова в губы.
-Вкушай и наслаждайся – сказала она, слегка разочарованная тем, что Попов не оправдывает её ожиданий.
-Спасибо, милая. – Попов притянул её к себе, и поцеловал в щёку. – Прости, я не могу расслабиться. Я просто жду важного звонка. Ещё и ты вчера мне такое сказала…
-Я тебе много что вчера сказала – игриво прошептала она, щёлкнув его пальцем по носу. – Ты знаешь, мне кажется – она внезапно стала серьёзной – что я сама всему этому виной. Когда забирали Ерошкина, он был в панике. Он психовал, и не мог взять себя в руки, у него началась настоящая истерика. А я почему-то была спокойна. Витя, компаньон его, тоже исчез, все его ищут, жена уже не знает, что и думать…
-Зато ты можешь быть довольна – ты больше не вращаешься в их мире. Сама ведь знаешь, рука руку моет, рано или поздно это было бы неизбежно. Вспомни хотя бы, сколько людей за металл полегло. Вот тебе, пожалуйста, живое воплощение Гёте. И с лесом сейчас та же самая история…
-Не надо мне об этом говорить, я и так насмотрелась на это всё, дай Боже!
-Зато теперь у тебя цветочный магазинчик с редкостной оранжереей, и прекрасные коллеги! – галантно резюмировал Попов.
-И всё-таки, я хотела бы знать, откуда всё это – вздохнула Жанна. – Ты знаешь, я тебе не говорила, но когда я ходила к Третьякову, он… В общем, в начале он вообще ничего не говорил. Сказал, чтобы я пришла в пять. В пять часов мы с ним встретились, он сказал, что согласен. Насчёт оплаты – ни слова. Велел мне только пойти на работу, войти в компьютер, и ввести туда какие-то шифры с дискеты. Это было его единственное условие. Уже потом я размышляла, мне всё это показалось несколько странным, но в тот момент я была без ума. Я не чувствовала под собой ни ног, ни почвы, я летала по воздуху, я эту кучу шифров ввела буквально за пять минут! Потом пришёл от него человек, что-то там, тоже с компьютером колдовал. А в понедельник я передала все полномочия одной девчонке, ушла спокойно. Она, тем более, давно уже пыталась меня подсидеть. Вертихвостка чёртова. Я знала, что она про меня всякие сплетни распускала – и что Ерошкин меня под клиентов подкладывает, и что я сама чего-то кручу-верчу, всё одним местом тружусь. Но я всегда к этому спокойно относилась – просто девочка мне завидует, только и всего. Знала б, кто я такая, давно бы уже со страху очумела, а так… Хоть я и знала прекрасно, что у неё с Ерошкиным что-то было, даже где они были в ту ночь. Когда мы ужинали с тобой в ресторане. Ну, вот – она покачала головой. – Я ушла, с Ерошкиным вышел скандал. Я прямо так и высказала ему всё, что о нём думаю. И об этих афёрах на работе, и об этой молоденькой курице. Забрала ребёнка, и ушла, сняла квартиру. А на работе воцарился ужас. Так что счастье у этой Стеллы длилось недолго. А потом вдруг позвонил Ерошкин, сказал – надо срочно встретиться. Знаешь, я впервые в жизни видела его таким. Он всегда был во всём уверен, честное слово, как робот, который работает по программе. Он не любил ничего менять, и больше всего и любил – комфорт, стабильность, размеренность. И вдруг эта его идиллия рухнула, и мне стало его по-человечески жалко. Претензии пошли – и от полиции, и от клиентов, и от «крыш» обеих. Что самое удивительное – Ерошкин во всём винил Стеллу. Умолял меня простить его, на коленях стоял, говорил, что бес попутал. Она действительно его настраивала - и против меня, и против Витьки-компаньона. Всё везде лезла, всё ей надо было проведать, выведать. Ну, и с Витькой у неё та же история вышла. Обоими кобелями крутила, как хотела. Аж обидно за мужиков за наших. Витьку ребята какие-то сцапали, и с тех пор от него - ни слуху, ни духу. Стелке – той прямо в офисе по роже съездили, та упала вместе со стулом, визг подняла до потолка. А моему сказали – сиди на попе ровно, раз осложнений не хочешь. Зато другие осложнения начались. Я, конечно, сразу к Третьякову. Он сказал – разберётся, что там за заваруха.
-Очевидно, Третьяков решил взять на себя контроль за соблюдением законности при заключении сделок – рассудил Попов. – И через эти самые шифры он что-то узнал. А твой Ерошкин со своим Витей, наверное, через фирму отмывал грязные деньги своих «крыш». Сама знаешь, не мне тебя учить. Ну, а насчёт Стеллы они в самую точку попали. Получила, что хотела, да и вломила всех с потрохами. Нужны они ей… Где она сама-то теперь?
-Меня эта шлюшка вообще не интересует. Я за другое переживаю. Хотя не думаю, что ребята эти хоть шаг в мою сторону сделают. Они, в отличие от Стеллы, знают мою девичью фамилию. А я, пусть у них и не при делах, но если мне будет что-то грозить – тогда и Коля поднимется, и папа в стороне не останется. Только, честно говоря, мне вообще не хочется их ни во что вмешивать. Ни с чем обращаться, ни о чём просить…
-Понимаю – многозначительно кивнул Попов. – Немудрено. Ты вовремя ушла, а то и тебя всё это могло коснуться. Кстати, кто у него адвокат?
-Не знаю. Это уже его заботы. Было бы, из-за чего влип, я понимаю. Бизнес есть бизнес. Я тоже не девочка из церковного хора, знаю все эти тонкости. А то – влип из-за шлюхи, о чём и орёт теперь на каждом закоулке – ах, какой он чистый, какая эта Стелла сука! А я ему ещё стану адвоката искать? Третьяков мне так и сказал: чтоб я за себя не волновалась. За девочку – тоже. Нас никто и никогда не тронет. А те, кто влипли по пьянке, или в карты продулись, или так, как мой кобель, из-за девки – с такими Третьяков даже и разговаривать не станет. Ладно, что уж теперь этот Ерошкин… - махнула рукой Жанна. – Он отец моего ребёнка. А сам он кто такой есть – об этом и говорить не хочется. У меня теперь всё по-другому. Только как теперь со всем этим жить?
-К чему вся эта меланхолия, девочка моя? – Попов встал из-за стола, оглядел её с восхищением и вожделением, и тут же отвёл взгляд: не до этого!
-Ты что-то от меня скрываешь – она подошла к нему, и положила руки ему на плечи. – Что тебя тревожит? Ты как будто… Я даже не знаю, как это объяснить. Тебя изнутри разрывает на части, и ты сам не знаешь, за какой гнаться. – Она провела рукой по его волосам. – Куда ты сам вдруг пропал?
-Послушай, принцесса моя – задумчиво изрёк Попов. – То, что ты узнала у Кати и у Артёма, не даст мне покоя уже никогда. Вроде я тоже жил не в садах Эдема, и меня самого давно уже ничем не удивишь. Но такого оборота даже я никак не ожидал. Откуда этот маленький вонючий шакал мог узнать о «Москвиче»? Как он вообще решился на такое? И почему Катя… - Попов презрительно скривил рот и хмыкнул. – Не буду кривить душой, и твердить о великой неземной любви. Я не Данте Алигьери, и вряд ли у меня это получится. Хотя кто скажет – что такое по-настоящему любовь… Но эта девушка значила для меня много.
-Даже больше, чем я? – в глазах Жанны сквозь улыбку блеснули слёзы.
Попов обнял её за плечи, стал гладить её – по голове, по лицу, по рукам.
-Я никогда не задавался этим вопросом. Не приходило в голову – никого, и ни с кем сравнивать. Это бессмысленно.
-Андрюша, скажи: ну, зачем тебе Мишка? Всё никак свои детские болезни не перерастёт: то с кем-то счёты сводит, то подростков каких-то нанимает. А ты ещё и удивляешься: откуда Дима мог что-то узнать. А что тут удивительного? Я только никак не пойму: что у тебя ещё может быть с ним общего? Сколько ты ещё можешь благодетельствовать этому несчастному Мишке? Зачем тебе всё это надо? Друзья детства – но мы ведь уже не дети. У нас у самих уже дети – грустно вздохнула Жанна.
-Мишка и в самом деле несчастный человек, никогда не знавший человеческой жизни. Поэтому он и стал таким. Его обидели. Сильно обидели. Настолько, что ему уже терять нечего. Ему уже ничто не в диковинку, и жизнь ему нисколько не дорога.
-Его кто-то опускает, а он охотится на женщин, и вывозит их на свалку, местным отбросам на поругание! – Жанна сорвалась на крик, энергично при этом жестикулируя. – И ничем это не объясняется, и ничто его не оправдывает!
-Какая свалка? – удивился Попов. – Какие отбросы? Жанночка, миленькая, да что с тобой? Кто она есть, эта Светка? Такая же маленькая вредная сучка, как ваша Стелла! Даже возраст у них одинаковый – переход от младенчества к детству. Только Светка ещё похлеще будет, потому как с пелёнок была избалована и развращена всем, чем только можно. И эту нелепую её болтовню ты воспринимаешь, как знамение свыше! Жанна, ты же грамотная, интеллигентная, утончённая натура! Да и более того, ты – женщина! Неужели тебе не отвратительно слушать побасенки с грязным душком? Да было б, ещё чьи? – Попов говорил с лёгкой иронией в голосе, и Жанна сконфузилась.
-Я урезонивала её, как могла – ответила она, и Попов заметил, что она словно оправдывается. Уже перед ним.
-И, в конечном итоге, ты сдалась – добавил он. – Ты позволила какой-то малолетке оскорбить себя – как личность и как женщину. Переубедить себя, издеваться над собой, и теперь ты до сих пор терзаешь себя её бреднями, которые ты приняла за чистую монету. Неужели самой не смешно?
-Ты знаешь, да, нелогично как-то – вздохнула Жанна. – Но ты же сам мне это открыл, что здравый смысл, логика, разум – они никогда не скажут женщине того, что ей подскажет сердце. И, ты знаешь – я вспомнила всю нашу с тобой жизнь, я прочувствовала всё это заново. Я ощутила тоску и холод, мне стало зябко и мучительно. Светский блеск, внешний лоск, бурный секс – а внутри пусто. Страсть и фальшь. И теперь – снова у меня ты, и я просто не знаю, куда я лечу. Я как в невесомости!
-Жанночка, детка, зачем возвращаться, бередить старые болячки? Да, не сложилась у нас тогда семейная жизнь. Я был молод, амбициозен, мне хотелось всего сразу - денег, власти, славы, успеха! Я хотел повидать весь мир, вкусить всех лихостей и радостей, хотел любить всех женщин! Мне хотелось открыть Центр Вселенной, и водрузить там монумент! Хотелось положить начало новой эре, как это сделал кумир моего детства.
-Иисус Христос? – удивилась Жанна. – Что-то уж никак не вяжется…
-Юрий Гагарин – с улыбкой поправил Попов. – Космическая эра. Об Иисусе Христе разве я в детстве мог слышать? Помню, ещё в детстве мы учили про него такие стихи:
Радуйся, распятый Иисусе,
Не слезай с гвоздей своей доски.
Ну, а коли слезешь,
Так сюда не суйся –
Всё равно повесишься с тоски.
-Да, да – кивнула Жанна. – Опиум для народа.
-И я хотел стать, как Гагарин! – продолжал Попов. – Взойти туда, куда никто и не думал. Создать такое, что ни у кого доселе и в мыслях быть не могло! Я бросался в погоню за целыми стадами зайцев, и, в конечном итоге, не поймал ни одного. Потом уже остепенился, умудрился опытом. А тогда – ну, что тогда? Я и представлял себе семейную жизнь именно такой: роскошная красавица-жена. Как ты – добавил он нежно, и поцеловал Жанну в подбородок. – Романтические круизы по всему миру, блестящая карьера на деловом поприще, и всюду рядом любимая – прекрасная и совершенная. Балы, обеды, встречи – сплошной праздник! Я не задумывался о семейных буднях. Считал, что будни – это дела, работа, бизнес; а семья – это ниша для отдыха. Да, бывало, я увлекался другими, бывало, что через постель я находил себе новых деловых партнёров. Я не оправдываюсь и не прошу прощения. Я знаю, я сделал тебе больно, ты почувствовала себя ущемлённой и оскорблённой. Но, в конце концов, каким бы я ветреным ни был, это вовсе не значит, что я на тебе тогда женился из-за какой-то свалки, на которую Мишка якобы свозит чьих-то там жён или матерей. Полнейший мрак!
Попов вновь сел на любимого конька – говорил убеждённо, артистично, и как можно более доверительным, искренним тоном. Жанна слушала его, сперва с горьким скептицизмом, но потом проникалась всё больше и больше, и под конец уже стояла, как заворожённая.
-И, между прочим, Светочка, которая несла тебе всю эту муть, и есть та юная особа, что напоила Катю на той проклятой тусовке. И с её лёгкой руки Катюша и оказалась в постели с этим Димой. Уж что-что, а мозги засирать Света умеет. И поносить кого угодно, приписывая несусветные подробности. Значит, Мишка маньяк, ворует женщин, и увозит их на свалку; а я, значит, ради этого Мишки – он притянул Жанну к себе, обнял, стал целовать её лицо – женился на такой удивительной женщине!
Её сердце учащённо забилось. Его взгляд, его слова, его интонации – всё проникало ей в самую глубину души.
-Просто, Андрюша… - она замолчала, чтобы перевести дух. - Во мне взыграла ревность. Я боюсь, Андрюш, понимаешь? Я снова осталась одна, у меня нет никого, кроме тебя. Ну, конечно, есть ещё ребёнок, родители… Ерошкин – ну что, он оказался просто обманом. Всё лопнуло, как мыльный пузырь, как ты когда-то и предупреждал. Ты знаешь, у меня и вправду, даже в мыслях не было, что я когда-нибудь опять начну с тобой общаться. Тем более – что у нас вообще ещё что-то может быть. Но так получилось, что ты пришёл в такой момент. До этого я и думать не позволяла, чтобы пойти от мужа куда-то налево. А за пару дней до тебя, я как раз ушла с работы пораньше. Ерошкина в конторе не было, он целый день всё по делам мотался. Стелка тоже - то появлялась, то исчезала, мелькала, как привидение. Я в четыре ушла, поехала сразу домой, по дороге дочку из садика забрала. И что – подходим мы к дому, и что я вижу? У самого подъезда стоит машина, и прямо там, в наглую, сидит Ерошкин и балдеет с этой соской! Я больше всего перепугалась, чтобы девочка ничего этого не видела. Я ей и говорю: давай-ка, мы сейчас домой не пойдём, прогуляемся немножко, зайдём в игрушечный магазин! Она, конечно же, обрадовалась. Мы прогулялись вдоль озера, потом зашли в магазин, купили большого медведя. Даже если она что-то и заметила, с этим мишкой она быстро всё забудет. Мы где-то час с ней гуляли. Приходим домой – его нет, машина тоже у подъезда не стоит. Через десять минут прилетает, весь такой взмыленный. Типа, забегался он, измотался, устал, как вол. Я ему, вечером уже, сказала: прежде чем в мою постель лечь, пусть сходит, помаду с одного места смоет. А то от него дихлофосом так и разит, которым эта малолетка душится. Он на меня разорался, кричал – у меня паранойя, за кого я его принимаю, что он, педофил, что ли. Я ему и говорю: ребёнка хоть бы постыдился! А до него только и дошло, когда уже поздно было…
-Когда жареный петух в задницу клюнул! – с усмешкой добавил Попов.
-Ты знаешь, я всё равно не могу найти себе места. Дело даже и не в Ерошкине, и не в том, что случилось там, в фирме. Дело во мне самой. Всё так, в одно мгновение переменилось, и мне это тоже кажется настолько призрачным и хрупким, что я боюсь. Боюсь того, что и это всё, в один прекрасный момент рассыплется, как карточный домик. Что однажды мы с тобой опять расстанемся, и больше никогда не встретимся. Поэтому я так близко это всё и воспринимаю.
Она уткнулась головой в его плечо, стала гладить его руками. Он лишь обнял её за спину, чем и ограничился. Она тяжело, с мольбой, вздохнула.
И тут зазвонил запасной мобильный телефон Попова.
-Да, Фердинанд! – ответил он.
Не будет же он при Жанне произносить имя «Миша».
-Я приехал – сухо отрапортовал Черногорский.
-Инструменты собрал? – наставнически вопросил Попов.
-Я только что приехал в город.
-В пять сдаётся объект. Что у тебя за проблемы с материалом? Ты с напарником встречался?
-Мы говорили по телефону, он к моменту всё подготовит. Теперь дело за материалами. Поеду за овощами – огурцов и помидоров надо купить на пикник. А того педика пасти я уже снарядил.
-Где ты сам? На объекте или в конторе?
-В районе вокзала. Солидола выцепил, отправил его в инкубатор. Так что Филиппок уже готовится. Цыплята и носилки стащат, и с клиентом помогут. С ними я на восемь…
-Ты ладно, своих цыплят потом фаршировать будешь. Давай, сначала материал организуй, к четырём часам крайний срок. Теперь записывай номер базы. Туда звонить только из будки!
Попов достал из другого кармана свой «Эрикссон», и стал искать нужный номер.
-Записываешь? Девятнадцать, девятнадцать, ноль-ноль-семь. Скажешь: я Фердинанд. И больше ничего не говори, он и так в курсе. После встречи отзвонишь туда же.
-Сам-то ты где? – ни к селу ни к городу полюбопытствовал Черногорский.
-На работе. Всё, конец связи! – Андрей положил трубку. Свою миссию он мог считать законченной, остальное его уже не касалось. Остальное было уже головной болью Черногорского. Попов организовал ему всё: и где раздобыть оружие, и как грамотно покинуть место преступления, и даже подобрал ему напарника, не в пример самому Мишке, прошедшего все огни и воды, а потому весьма надёжного и опытного человека. И вечно этого Мишку заносит с этой своей глупостью: чтобы был красный «Москвич», и чтобы обязательно номер! И даже сейчас, когда кто угодно, в любом переулке, при виде этой машины сразу опрометью кинется звонить в полицию, и через миг вся эта братия будет моментально поднята по боевой тревоге! А если Мишка не успеет, если его схватят раньше времени? С этой-то его чёртовой бравадой!
-Андрюша, что с тобой? – ласково спросила Жанна. – Опять что-то случилось? Да на тебе лица нет! Какой-то Фердинанд, объекты, базы…
-Дела общественные – устало ответил Попов. – Строят дом одной шишке. И тут машину с материалами угнали. Вот и дрожат все, как осина в бурю. Звонят мне – там же с наших перевозки. А я же тоже не ударю лицом в грязь.
-С ваших – это с фирмы, или с профсоюза? – не поняла Жанна.
Вместо ответа Попов подошёл к женщине, взял её лицо в ладони, стал её медленно целовать. Сначала в лоб. Потом в нос. Потом – в губы, в шею, снова в губы. Она, глубоко и сильно дыша, стала расстёгивать его рубашку.
-Никто меня сегодня у тебя не отнимет – прошептал он. – Не спеши. Наслаждайся каждой секундой.
Он распахнул её платье, провёл руками по телу. Платье тут же отлетело на кухонный диван, а Жанна, с ловкостью пантеры, повернулась к Попову спиной, прижалась всем телом, взяла его руки, и положила их себе на грудь. А он, словно танцуя, тут же обхватил её за талию, и резко развернул её лицом к себе. Она зажмурилась от возбуждения и удовольствия, обвила руками его шею, и буквально повисла на нём.
Так, на ходу, не прекращая целовать и ласкать женщину, и держа её в сладострастном трепете, Попов медленно пятился к столику с телефоном. Подойдя к нему, он жадно впился в губы женщины глубоким поцелуем, запрокинул её голову назад, и отвёл от её тела руку. А куда и для чего – ей было неведомо; она не думала уже больше ни о чём, зажмурив глаза и отдавшись власти чувств. Зато Попов мог, как Юлий Цезарь, делать несколько дел одновременно: воровать кассеты, и при этом заниматься любовью.
Через мгновенье он, вновь развернув свою партнёршу, теперь уже в другую сторону – повёл её за собой, запрокинул её на руки и уложил на постель, снимая на ходу брюки с кассетой в левом кармане. Теперь он тоже мог расслабиться – вряд ли Жанне придёт в голову, что к телефонной тумбочке Попов пятился не спонтанно, не обуреваемый любовью или страстью. Пока правой рукой он обнимал её за спину, запрокидывая её голову всё ниже и ниже, впившись ей в губы и глядя ей в глаза, убеждаясь, что они зажмурены, и она не видит, что делает его левая рука – а левой рукой он осторожно извлёк из аппарата кассету, и незаметно положил её в карман брюк.
На этой кассете был записан разговор Светы с Жанной.
 
Старый водитель-дальнобойщик, в прошлом – разведчик, ветеран афганской войны, Илья Павлович Осипов - после развала крупной автобазы, долгое время был без работы. Пока, наконец, три года назад, ему не удалось пристроиться в одну частную фирму. Первым же рейсом его послали в Голландию, откуда он возвращался в Таллинн с полным контейнером дорогостоящей аппаратуры. В Белоруссии его, самым наглым образом, ограбили. Обжали со всех сторон четыре легковые иномарки с польскими номерами, прострелили колёса, ранили его самого. Очнулся он в лесу – в полной безвестности, неподалёку от дороги, на которой он и обнаружил свой разбитый тягач и пустой контейнер.
С начальством разговор был короток. Ограбили – ну, а где гарантия, что ты сам это всё не подстроил, чтобы потом не списать весь ущерб на мифических бандитов? Давай, в максимально короткие сроки выплачивай сумму всего ущерба. Пришлось продать квартиру, перебраться в ночлежку. Сын Ильи тоже продал свою квартиру, переехав вместе с женой и маленьким ребёнком в общежитие. Но даже всей этой суммы не хватило на полное погашение долгов.
Кормился случайными заработками. Да и то – львиную долю отдавал своим кредиторам, самому хватало, как говорится, лишь на хлеб и воду. Хорошо ещё, до Армии Спасения не дошло – кормился дешёвыми полуфабрикатами, ночевал то в ночлежке, то по хуторам. И вот как-то раз, уже в конце девяносто седьмого, один бывший коллега уговорил Илью пойти с ним на открытое собрание Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения. Поначалу Илья отмахнулся: что толку верить болтунам, я в государственном профсоюзе всю жизнь состоял, одних взносов уйму заплатил, а польза с этого какая? Но всё же, хоть и со скепсисом, пошёл. Восторженные отзывы «отдельных членов» о щедрой помощи оказавшимся в затруднительном положении, со стороны организации – Илья счёл рекламным трюком. Нечто вроде местного Лёни Голубкова, сколотившего себе миллионное состояние на акциях МММ. Но всё же решился: а чем чёрт не шутит, за спрос не бьют в нос. Взял, да поплакался в жилетку одному солидному господину. Тот, в свою очередь, посоветовал обратиться к Попову – вот он, молодой, энергичный, представительный брюнет.
Подошёл Илья к тому высокому брюнету. Тот откликнулся весьма участливо. Расспрашивал обо всех подробностях, и всё старательно фиксировал.
-В первую очередь, я считаю необходимым дать Вам соответствующую работу. Вы, водитель высокого класса, просто не имеете права прозябать в роли базарного грузчика или сезонного подсобника за нищенскую плату. Я могу Вам предложить работу по частному подряду: перевозить грузы на личном автомобиле. Мы же, в свою очередь, являемся гарантами Вашей безопасности. Так, как Вы – наш человек, то мы отвечаем и за Вас, и за сохранность груза перед получателем.
-Но у меня нет своей машины – возразил Илья.
-Машину мы Вам предоставим – успокоил его Попов. – Можно сказать – подарим. Наши авторемонтные предприятия покупают за бесценок списанные машины, и специалисты восстанавливают их, производя капитальный ремонт всех узлов и агрегатов. Я хочу Вам предоставить МАЗ-тягач, только что полностью капитально отремонтированный. Вам предстоит совершать поездки по странам бывшего Советского Союза.
А через два месяца после этого собрания, ставшего для Ильи стартом к новой жизни – к Илье, теперь уже счастливому обладателю нового МАЗа, и довольному своей новой, успешной работой, приехал сам Попов на своём «Фиате». Вместе с «Фиатом» приехал внушительный «Лексус», в котором сидело два человека, такой же внушительной наружности, как и их средство передвижения.
-Илья Павлович – начал Попов, обменявшись с ним рукопожатием. – Я по поводу ограбления, которое с Вами произошло. Мои знакомые детективы, совместно с представителями международной уголовной полиции Интерпол, провели расследование, в ходе которого были выявлены все преступные группировки, промышляющие на трассе Белосток – Гродно – Алитус. Ни одна из них к ограблению оказалась не причастна. То есть, это было сработано якобы под белорусских или польских преступников. На самом деле эта группировка направлялась специально с целью ограбить именно Вас.
-Меня это нисколько не удивляет – ответил Илья.
-Далее мы установили – продолжал Попов, кивая на людей, сидящих в «Лексусе» - что фирма-грузополучатель, и та фирма, в которой Вы работали, совместно договорились с той группировкой, поскольку им было точно известно, где и в какой момент времени Вы будете. Ребята сделали своё дело, каждый получил свою долю. Теперь Вы можете взыскать обратно с них сумму, которую они с вас востребовали. Ну, и компенсацию за моральный ущерб. Прошу Вас, садитесь – Попов открыл перед ним заднюю дверь «Лексуса». – Это Александр Викторович, это Олег Вячеславович – представил Попов сидевших впереди Ферзя с Шерифом. – Они готовы принять Ваше заявление.
Сам Попов сел рядом с Ильёй, и закрыл дверь. Те, что сидели впереди, оставались непроницаемы. Их это словно и не касалось.
-Говорите на диктофон – сказал Попов, достав из внутреннего кармана диктофон с заранее приготовленной кассетой.
Через час Попов и Осипов вышли из «Лексуса», и когда тот завёлся и уехал, Илья с облегчением вздохнул, и вытер пот со лба. Человек, сидевший рядом с водителем, и которого Попов представил как Александра Викторовича – ему и отдал Попов кассету с «заявлением» Осипова – не очень-то был похож на комиссара Интерпола, или ещё какого-нибудь полицейского чиновника. А у Шерифа – у того на лице уже написано, что это самый что ни на есть бандит. Только Илью это мало интересовало. Ему и так терять было абсолютно нечего: у него и не было ничего, кроме тягача.
А ещё через неделю Попов вновь его обрадовал: иск удовлетворён, организаторы ограбления сознались в своих преступлениях, свою вину полностью признают, согласны понести все расходы по возмещению убытков. Вот Вам, Илья Павлович, на выбор – квартиры: для Вас и для семьи Вашего сына. Какой район предпочтёте? Или, может, хотите рядный домик? Вам с женой – первый этаж, а сыну с семьёй – второй?
Илья Павлович, однако, не стал особенно наглеть. Себе он попросил такую же двухкомнатную квартиру, какая у него и была, и желательно, в том же районе – на Койду или на Вееренни, или вообще где-нибудь неподалёку от центра. Посовещавшись с сыном, попросил и ему подыскать что-нибудь по соседству. Попов сдержал слово: на следующий же день он, сам лично, повёз обоих к нотариусу оформлять акт купли-продажи. Илье, однако, повезло ещё больше: Попов теперь стал ему ещё и соседом, поскольку до его дома пройти было всего-то через один двор. Жизнь, как считал теперь Илья, удалась. Попов – сам ли, или кто с его подачи – предоставлял ему работу, он совершал свои рейсы, и ни о чём особенно не беспокоился.
Вот такого напарника Попов и подрядил Черногорскому на выполнение «последней миссии Робина Гуда». Предварительно встретился с ним, объяснил, в чём дело. Надо, одним словом, оперативно забрать человека вместе с машиной. Человек сам позвонит, встретитесь, обговорите это дело. Но Илья понял всё без лишних слов. Сказал – ему без разницы, кто этот человек, и что он будет делать. Встретить – он сам его встретит, сделает со своей стороны всё, как надо. Илье было и вправду без особой разницы, куда ехать, и что перевозить. Хоть трупы – ведь должен же кто-то увозить «готовеньких» после «стрелок» с выяснением отношений. Он знал одно: теперь он сыт и в безопасности, и все убытки ему возмещены. Даже сына он оградил от возможных недоразумений, оформив все договора на себя. Хотя насчёт «возможных недоразумений» с чем бы то ни было, Попов ему однозначно дал знать: чуть, что не так, сразу звони мне – но и к этому Илья относился со здоровым скептицизмом. В конце концов, Попов не Христос, рано или поздно придётся заплатить сполна по счёту. Как ещё Высоцкий пел:
Пусть счётчик щёлкает, пусть – всё равно,
В конце пути придётся рассчитаться…
 
Пока Попов и Жанна с ненасытной страстью предавались любовным схваткам, Черногорский готовил первый этап своей «миссии».
Особенно он пока не волновался – загримированный под старичка, он совершенно не привлекал к себе внимания, да никто особенно к нему и не приглядывался, потому как в наше время подозрение внушают всё больше те, кто помоложе – наркоманы, хулиганы, бандиты, скинхеды, и попросту шпана, а уж безобидный старичок оставался в большинстве случаев просто незамеченным. Чем он и воспользовался.
Свой «Москвич» он оставил у ограды детского сада в глубине двора – «каменного колодца» посреди микрорайона. Не следовало бы перед человеком, которого Попов называл «прорабом», афишировать то, что Попов и «Москвич» вообще как-то могут быть связаны между собой.
«Прораб» - то есть тот, у которого Черногорский должен был забрать «огурцы» и «помидоры», назначил ему встречу в посёлке Юри, что в дюжине километров от столицы. Черногорский решил не рисковать ехать туда на своей машине – не столько из-за «прораба», сколько из-за полиции. Под кого бы он ни был загримирован, но оказаться задержанным с этими «овощами» не входило – ни в его планы, ни, тем более, в планы Попова. Поэтому план Черногорского был таким. Взять такси – кого-нибудь из своей фирмы, кому он более-менее доверяет, прокатиться вместе с ним в Юри, а затем приехать сюда, отпустить такси где-нибудь неподалёку, подготовить машину, и занять боевую позицию. Потом, когда дело уже будет сделано, ему останется только прыгнуть в машину, нажать на газ до пола, пересечь двор, дорогу и пустырь, а там уже напарник дело знает.
Слоняться по микрорайону в поисках подходящего такси Черногорский счёл делом совершенно безнадёжным, и решил поехать попытать счастья в центре города. И тогда он направился на остановку девятнадцатого автобуса – на нём меньше народу, не так душно, и безопаснее для грима. Ему повезло: на весь «Икарус» с гармошкой, были заняты лишь несколько сидячих мест, и на него совершенно никто не обратил внимания. На конечной остановке, у главпочтамта, он сошёл, достал пачку «Примы» - на самом деле там был «Кэмел» с заранее оторванным фильтром, закурил и отправился бродить по таксостоянкам.
Ему попадались знакомые таксисты, но его всё время что-то удерживало. «Нет. Не тот. Ему я не могу в такой степени довериться». Почему-то, когда он только обдумывал этот план – поехать в Юри, и оттуда – в Ласнамяе, именно на такси - ему такой вариант казался пустяковой затеей. Теперь он осознал, что, во-первых, его могут вычислить по голосу – что никакой он не дедушка. Во-вторых, в отличие от прохожих, таксист может приглядеться к нему попристальнее, и заподозрить что-то неладное. Ну, а в-третьих – если уж воспользоваться услугами знакомого, то где гарантия, что тот будет держать язык за зубами?
Он спросил себя: «Кому же я доверяю?» Долго мучился в поисках ответа. Не пришло на ум ни одного имени, кроме одного – но и это было спрятано где-то в подсознании, в самых отдалённых тайниках души.
Очередная стоянка такси. «Наших тут двое» - подумал Черногорский – «Лембит Пыдер, вот, на сером «Фольксвагене». Этого я не знаю: привет-пока, не более. И Лёня Каретников. А, была, не была!»
Он уселся на заднее сиденье белой ухоженной «Волги», модернизированной «двадцать четвёртой» модели.
-В Мыйгу – сказал он.
-В Мыйгу – это где аэропорт? – спросил водитель, не оглядываясь назад.
-Чуть подальше – коротко ответил Черногорский.
-Мишка, ты? – спросил Каретников, и, оглянувшись назад, обомлел от удивления.
-Что – неужели… - выдавил Черногорский.
-Да не нервничай ты, я по голосу узнал. Ну, здорòво!
Они обменялись рукопожатиями.
-Что с тобой приключилось? – спросил Каретников, коренастый мужчина лет сорока, с тёмно-каштановыми с проседью волосами и усами.
-Да в переплёт попал – простодушно ответил Черногорский. – Как ко мне сели эти чёртовы козлы-грабители, так и понеслось. Как будто специально.
-А мы тут на работе тоже говорили. Про тебя вообще такое ходит! На тебя и всю мокруху эту валят, и вообще, ты не тот, за кого себя выдаёшь. А из наших никто в это не верит. Да и к нам приходили, всё спрашивали: что за человек Миша Феоктистов? Все тебя хвалили: молодец, работяга, отзывчивый, всегда выручит, поможет. Про какого-то Чернова, что ли, спрашивали. Да ну, все смеются. Какой из Мишки убийца? Что, у него одного, что ли, «Москвич»? Вон, не в курсе, что с Райго случилось?
-Да давно его уже не видел. Может, болеет, или уволился – равнодушно предположил Черногорский.
-Да нет, он погиб – прищурившись, покачал головой Каретников. – Отравился угарным газом. У себя в гараже, на красном «Москвиче».
-Какой «Москвич»? У него ж «Мерседес» был! – голос Черногорского выражал искреннее удивление.
-Оказалось, и «Москвич» у него тоже был. И его тоже, в тот же день, захватили, что и тебя. И вообще никакой он был вовсе не Райго, а Женя.
-Тогда я вообще ничего не понимаю – вздохнул Черногорский. – А может, это вовсе даже разные люди? – он шмыгнул носом. – Хотя всё равно жалко.
-Ты ладно, чего мёртвых беспокоить – кивнул Каретников. – Сам-то дальше как?
-Да всё так же – буркнул в ответ Черногорский. – Пока не докажу им, что я не Фредди Крюгер и не Джек-Потрошитель. А то и меня так же сделают, как этого – Женю, или Райго…
-Думаешь, сделали? – Каретников, прищурившись, глядел одним глазом на дорогу, другим – на Черногорского.
-Я пока ничего не думаю. Им виднее. Мне бы свои проблемы решить, куда мне чужие. Высади меня вон, возле той будки.
«Волга» притормозила возле телефона-автомата, и Черногорский юркнул в будку.
-Это Фердинанд. Через десять минут я подъеду.
-В Юри прокатимся? – спросил он полминуты спустя, возвратясь в такси.
-Куда скажешь – ответил Каретников, трогаясь с места.
Вскоре они уже въехали в посёлок, миновали его, и катили по дороге вдоль ферм и полей. Невдалеке на поле стоял трактор.
-Останови-ка здесь – попросил Черногорский.
Выйдя из машины, он направился к трактору. Обратно он шёл с тряпичной сеткой, полной картофеля, свеклы, брюквы и моркови. Правда, среди этих овощей, в глубине сетки лежали два «огурца» - револьвер и «макаров», и столько же «помидоров» - так предпочитали именовать противопехотную гранату Ф-1. Но, впрочем, Каретникова это не должно было особо интересовать, хоть он и понимал, что к этому трактористу Миша вряд ли приехал за картошкой.
-Ну, а теперь поехали к магазину «Ласнамяе» - сказал Черногорский, вернувшись в машину.
-Береги себя, удачи! – сказал ему на прощанье Каретников. – Я тебя не видел – добавил он, вопросительно глядя на Черногорского.
-Андрюхе только привет передай – ответил он. – Скажи, пусть в гости ждёт.
Кивнув головой, Каретников включил передачу и тронулся с места. Оглянувшись назад, седой старик с палочкой, в клетчатой кепке, и с тряпичным мешком с овощами, побрёл со двора магазина в глубь «колодца» дворов. Возле детского сада стоял красный «Москвич». Старик подошёл, открыл машину, поставил свою авоську под переднее сиденье, затем открыл багажник, достал оттуда футляр с ключами, и заехал за соседний дом.
Оттуда хорошо просматривалась девятиэтажная панельная коробка. Старик задрал капот, открыл футляр с ключами, и стал что-то ковырять под капотом «Москвича», при этом частенько озираясь, и смоля одну сигарету за другой.
«Ещё рано» - думал Черногорский. Нервы уже начинали сдавать, и каждая минута казалась часом.
Наконец, к нужному подъезду, буквально одна за другой, подкатили три дорогие иномарки: новая БМВ третьей серии, «сто двадцать четвёртый» «мерин», и джип «Опель-Фронтера». В довершение всего, все эти машины были чёрными. И «старик», то есть Черногорский, понял: пора!
Он быстро закончил колдовать под капотом, и во мгновение ока закрыл и капот, и инструменты. Затем он сел за руль, достал из своей авоськи гранату и положил её на сиденье. И тогда он тронулся с места, но поехал не прямо к тому подъезду, а вокруг детского сада.
Заехав за него с другой стороны, он тут же снял очки, клетчатую кепку, извлёк из-под заднего сиденья ватник и противогаз, и надел их на себя. Из-под переднего сиденья он вытащил пару номерных знаков 687 SHT, и два тюбика «супер-клея». Выдавив на каждый из них по целому тюбику, он выскочил из машины, ловко прилепил номера поверх старых, после чего снова сел в машину, и направился к тому подъезду.
Гранату бросать нужно было в самое крайнее окно второго этажа. То, что Света с гостями сидит именно там, Черногорский понял по дымку, вившемуся из приоткрытого окна. А впрочем, такой же результат был ему гарантирован при попадании в любое окно – хоть в кухню, хоть в комнату, поскольку граната Ф-1 – это всё-таки приспособление чуть посовременнее, да покруче, чем какой-нибудь «коктейль Молотова».
Черногорский остановил машину сбоку от дома – поскольку оставлять её спереди было бы рисковано; взял с сиденья гранату; не глуша мотора, захлопнул дверь, подбежал к окнам, и застыл, как вкопанный. Секунду спустя он взглянул на свой урчащий мотором красный «Москвич» с номером 687 SHT, и, может быть, это и помогло ему преодолеть замешательство. Он замахнулся, прицелился…
 
Они расположились в гостиной, в той самой квартире на втором этаже. Хозяйкой квартиры была Светлана Короткова, в девичестве Горелова, ныне уже разведённая, которой на момент описуемых событий минуло уже полных двадцать два года. Внешне всё же она мало изменилась, и кто её помнил в пору отрочества, мог бы сразу легко её узнать.
Её гостями были три крупных, хорошо одетых, пестрящих золотом – цепи, часы, перстни – молодых мужчины. Самому старшему из них было лет тридцать пять. Младший едва выглядел на двадцать.
-Я, собственно, зачем вас пригласила – начала она. – Мне нужно заручиться поддержкой со стороны серьёзной братвы.
-Всё можно, только всё денег стоит – сказал старший.
-Поддержкой – то есть, крыша нужна? – это были уже слова младшего. – Боди-гвард, эскорт-услуги – рассмеялся тот. Средний тоже рассмеялся, но старший их не поддержал.
-Дело даже не в этом. Дело в том, что мне известно, кто пострелял людей Зыкина. Но это требует дополнительного уточнения. Поэтому мне нужна поддержка.
-Если в натуре чего знаешь, звони сразу Зыкину. Или кому-то из его людей. Номерок человека мы тебе можем дать хоть сейчас. А что это за уточнение твоё? Ты что, не знаешь, правда это или фуфло? Тогда, знаешь, мы в обиде.
-Нет, я уверена, что это правда. Этим занимался ещё мой отчим. У него была своя «тайная полиция».
-Хватит пургу мести, давай, к делу. Твой отчим, помнится, особыми услугами заведовал. При чём тут Зыкин?
-Ребята, ну, со мной-то, может быть, не стоит так, словно я миллион вам должна? Давайте-ка, я вас угощу! Что хотите – джин? Ликёр? Виски?
Все дружно рассмеялись.
-А права нам кто – ты выкупать будешь?
-Короче, нам пора – сказал средний. – Мне, по крайней мере. По делу всё равно никаких базаров, а бегала, металась: ой, спасите, срочно надо. Хочешь с нами поразвлечься – вот, позвонишь. Пятница, суббота, воскресенье…
-Сиди, не напрягайся – одёрнул его старший. – Не видишь – девочка боится. За каждое слово дрожит. Смелей говори. И кстати, сегодня пятница.
-В Ленинграде есть свалка. Вот, оттуда эти бомжи. Там оседает такая публика, которым терять уже нечего…
-Да за кого ты нас держишь? – взорвался младший. – Бомжи, свалка… да ещё и вообще, хрен знает, где…
-Да нет, там не просто бомжи. Я уверена, что именно оттуда и были те, кто охранял этот бункер, и там расстреляли ребят Зыкина. Только теперь этих бомжей нанимает Андрюша Попов. Он же – Арлекин и Таксист. Он получил эту гвардию в наследство от моего отчима. И туда, на эту свалку, вывозят женщин. Вот куда они без вести пропадают. Бомжам этим на поругание! А они за это удовольствие… Свежатинка-то им в диковинку, кто им вообще даст? А там, не отходя от кассы, такое свежее мясо! Так они за это перейдут любые границы, убьют, кого угодно, сделают, что угодно! Теперь вам понятно? – срывающимся от волнения голосом, с мольбой восклицала Светлана.
-Спалить, на хрен, все свалки там, в этом Питере – огрызнулся младший – за этих уродов никто ничего и не вякнет.
-Что-то нескладно получается – хмыкнул старший. – Ну-ка, ещё раз, и по порядку.
 
…Тем временем Черногорский двумя пальцами левой руки с силой дёрнул кольцо, правой швырнул гранату в окно, и тут же бросился к своей машине, наземь, прикрывая голову руками.
Девушка не на шутку перепугалась, услышав звон бьющихся стёкол. Как будто в окно бросили большой камень. Она машинально вскочила с кресла, и увидела, как из оконной рамы летели вниз, на пол, осколки стекла; и, завершая полёт по параболической траектории, на паркетный пол приземлялся предмет.
Средний и младший «братки» воинственно вскочили со своих мест, будучи в расположении пойти и «порвать» за такие шутки хоть первого встречного, поскольку им и в голову не приходило, что же на самом деле влетело в окно. И это была последняя мысль, шевельнувшаяся в их, не богатых извилинами, мозгах. И лишь старший обречённо вздохнул, и опустил голову. В отличие от своих младших сотоварищей, он сразу понял, что это был за предмет.
Естественно, разглядеть этот «предмет» никто не успел. Через секунду раздался взрыв.
 
Взрывной волной вынесло стёкла во всём доме, были покорёжены стоявшие перед подъездом автомобили. Черногорский, съёжившись в клубок, переждал взрыв, тут же вскочил, сел в свой «Москвич», и рванул в соседний двор.
Вся полиция была поднята по экстренной тревоге. Уже через пять минут были перекрыты все дороги, по которым могла бы проехать машина. Полицейские машины сновали туда-сюда по микрорайонам, плутая по дворам и закоулкам. Проверяли все красные «Москвичи».
А Черногорский, вырулив дворами на дорогу, тотчас пересёк её, и выехал на пустырь, именуемый в народе «поле чудес». Там он свернул за кусты, и покатил прямиком по тропинке. Впереди его уже ждал открытый полуприцеп с заранее приготовленным уклоном из досок. По этим доскам «Москвич» въехал в кузов, после чего Илья вместе с Черногорским стали затаскивать в кузов и сами доски. Затащив в кузов последний брус, водитель Илья Осипов закрыл прицеп. МАЗ завёлся, выехал с пустыря на бывшую заводскую территорию, а оттуда – на шоссе. Несмотря на необычайное обилие полицейских, и общую атмосферу ажиотажа и паники, на МАЗ никто не обращал внимания. Им нужен был красный «Москвич».
-Вот и получила премию за всё хорошее – в сердцах выговорил Черногорский, снимая противогаз и вытирая пот. – Не зря говорят: говно не тонет!
 
Козлов узнал о случившемся спустя десять минут после взрыва. Ему сообщил об этом по внутреннему телефону дежурный.
-Так, а Шубин знает? – должным образом спросил он.
-Его нет на месте.
«Ну и, слава Богу» - подумал Козлов. – «Хоть что-то узнал из первых рук, и раньше этого Шубина».
 
Несмотря на то, что Козлов раскрыл старые «висяки», в которых фигурировал и Черногорский, и даже этот «Москвич», дело всё равно продолжало оставаться за Шубиным. Козлову же шеф сказал на это следующее:
«Молодец, здесь ты на высоте. Даже очень похвально. Сам знаешь, каждый такой «висяк» хуже камня на сердце, хуже бельма на глазу. Вот и действуй дальше, выводи на чистую воду этих наркоманов, и эти изнасилования».
Козлов предложил объединить все эти дела в одно, но шеф возразил:
«Это несерьёзно. В огороде бузина, а в Киеве дядька; там явно замешано на сексуальной почве, а здесь убийства, причём уровень совершенно другой, а что «Москвич» - так это всего лишь деталь».
«Ну, положим, деталь эта весьма существенна, поскольку подозреваемый один и тот же, а на какой почве что он творил – это уж мы разберёмся. Ту же самую Романову можно подвести под сексуальную почву».
«Романова – это мелочь. Тут главное совсем другое: Зыкин! Кому это было выгодно? Сперва история с ограблением, что уже компрометирует их структуры. Затем, один за другим, гибнут все участники. Здесь налицо война за сферу влияния между преступными сообществами, и Черногорский тут – только подставное лицо».
По словам шефа, они «начали активную работу по изучению всего, что касается Зыкина и его группировок, и непременно найдут всех тех, кто в этом переделе участвовал».
Козлов намеренно не упоминал даже имени Попова. Шеф вспомнил его сам, в очередной раз упрекнув Козлова в том, что «какая может быть Попову польза от этих разборок, от краха одних и утверждения других». На что Козлов так прямо и посоветовал – «а вы спросите у него самого. Или у Третьякова – им виднее».
Впрочем, и Шубин тоже не терял времени зря. За это время он умудрился получить признания и Корниенко, и даже Квасколайнена – о том, что последний действительно «заказал» Кардяю свою бабушку, с целью завладения квартирой, и преднамеренно решили замаскировать это убийство под неуловимого Фредди Крюгера.
Далее Шубин допросил ещё и Ольгу Семёнову, результатом чего стал многостраничный протокол, напоминающий скорее дорожное чтиво. В котором Семёнова, с необычайной откровенностью, по мнению Козлова – совершенно ей не свойственной, описывала самые деликатные подробности своей интимной жизни. Да при этом не с кем-нибудь, а с самим Черногорским, только она его, естественно, называла Феоктистовым. Что, выходит, она и Миша Феоктистов были знакомы уже давным-давно, встречались где-то с год, а в минувшем, 98-м, можно сказать, жили вместе, как муж и жена, даром, что в разных городах.
Не обошлась вниманием ни одна подробность. Где, как, когда познакомились, где жили, где встречались, кто чем занимался. Подробно описывался характер, привычки, вкусы Черногорского, вплоть до пристрастий в еде и выпивке, и особенностей выпившего Миши. И даже постельная тема оказалась затронута. Всё это вместе наводило Козлова на мысль, что Ольга переигрывает, желая произвести впечатление действительно опытной жены, изучившей и познавшей своего спутника «от А до Я» за целый год совместной жизни. Причиной разлада Ольга называла пристрастие Черногорского к амфетамину. Якобы в один прекрасный день, она ему поставила жёсткое, окончательное условие: или я, или эта дрянь. Тот поклялся, но не сдержался, вот они и расстались. Разлуку он переносил крайне тяжело, часто приезжал в Пайде, искал встречи с ней, умолял простить, уверял, что больше не нюхает, и в последний раз он был у неё как раз на следующий день после инцидента с Беспаловым. О том, что произошло между Беспаловым и Ольгой, Феоктистов, оказывается, узнал одним из первых. А на вопрос Шубина, мог ли, по её мнению, Феоктистов убить Беспалова, женщина ответить затруднялась. Да, говорила она, Миша очень сильно к ней привязан, и в принципе, ради неё способен на поступок, но чтобы на такой… Сам он ей никогда ничего не говорил, а она вообще не считала нужным задаваться этим вопросом, да и думать о Беспалове вовсе. Даже если это и правда, ей это ничуть радости не доставляет, не прибавляет – ни самооценки, ни ощущения безопасности, ни выполненной мести. Ей и не хочется никому мстить, а напротив, хочется ото всего этого очиститься. Забыть. Вычеркнуть из жизни. И уж, конечно, если Миша по наивности надеется подобным образом завоевать её сердце, то он глубоко ошибается. В её жизни он остался в прошлом, и пусть имеет мужество это признать.
У Козлова сложилось впечатление, что с его отстранением, вся работа над делом превращает само это дело в петрушкину комедию.
«Чёрт побери, жаль, меня самого не было в том самом баре, где, на глазах у Феликса, Черногорский и Ольга, впервые в жизни видели друг друга!» - думал Козлов. – «При этом даже Феликс хохотал до упаду, видя, как беспомощно, нелепо держался Черногорский, краснея и боясь вздохнуть. Или как он вдруг совершал, абсолютно невпопад, вопиюще бессмысленные действия, говорил сущую чепуху, при этом сбивчиво, невразумительно, и не к месту. И всё в нём, вся эта внутренняя напряжённость и закомплексованность, приправленная показной бравадой, постоянное искание поддержки – то со стороны Попова, то при помощи своего «тонизатора» - всё указывало на то, что Черногорский панически боится женщин. Что он так и не перерос эту детскую болезнь, которой подвержены все мальчишки, прежде чем начать превращаться в юношей. И, стало быть, красивая сказка о романе Миши и Оли, не стоит выеденного яйца. Если бы я лично с ними побеседовал, разнёс бы эти басни в пух и прах. А теперь – чем? От Феликса толку не добьёшься, всё вокруг да около, никаких конкретных фактов, тут и зацепиться не за что. Зато у Шубина теперь – показания Ольгиной родни, всяких там общих знакомых. Та же Рената, тот же Воронов. Даже Попов, оказывается, давал Шубину интервью. А что, если с Катей поговорить? Тоже бесполезно. Она будет говорить так, как учил её Попов. Ведь роман Ольги с Черногорским – это тоже его сценарий».
Но ведь и Козлов тоже всё это время не сидел, сложа руки, и у моря погоды не ждал. Как он и предполагал, студент-журналист Денис Ковалёв взялся за дело с большим энтузиазмом, и с неуёмной энергией, которой мог бы позавидовать даже сам Козлов. И уже через несколько дней, Козлов узнал о жизни наркоманов в Таллинне если не всё, то многое. Вычислить дружков Кобзаря оказалось для Дениса всё равно, что семечки щёлкать. А там и проследить путь, типичный для тех, кто уже в столь раннем возрасте становятся рабами дурмана. Но сейчас мы это описывать не станем, дабы не повторяться – об этом повествование будет ещё впереди, и непосредственно с мест происшествия.
Теперь Козлов негодовал.
«Оригинально, в общем-то, просчитали» - думал он. – «Всё сходится. Я, значит, копаюсь в этой старой, паскудной грязи – все эти «инкубаторы», изнасилования, весь этот вандализм, и прочие подвиги. И, перекопав всю эту клоаку, я, выходит, уже преподношу им в готовом виде смертника. Сия персона, когда предстанет перед нами, будет прорабатываться с двух сторон. С моей – ему уже нечего изворачиваться. Все улики и доказательства практически собраны, чего недобрали – выясним в ходе следственного эксперимента. Ну, а по части шефа и Шубина, Черногорский – готовый козёл отпущения. Без лишних разговоров, спишут на него всё сразу, и закроют это дело: Черногорский сводил счёты. Правда, ограбление тут немножко не подходит под суть их легенды: с кем, интересно, он в этот раз счёты сводил? А, учитывая характеры – как самого Черногорского, так и Шубина, нетрудно предугадать, как будут проходить их беседы, и каков будет их результат. Черногорский мигом во всём сознается, подпишет всё, что надо. Причём это всё устроят так, что имя Попова, возможно, даже и упоминаться не будет. Зачем им это нужно, когда преступник пойман, и во всём признался? Какая лаборатория? Куда там Беспалов кого приводил? Это Черногорскому неведомо. Он мстил за поруганную честь любимой женщины. И этим уже будет всё сказано».
Хотя, с другой стороны, если официальное следствие сейчас «работает» на то, чтобы списать всё на Черногорского, то зачем же тогда понадобился Корниенко? Зачем понадобился Квасколайнен, зачем сфабриковали дело о заказном убийстве бабушки? Ну, во-первых, выгодно: кому-то, да достанется барыш с продажи квартиры. Ну, и какая-то доля выпадет и дочери погибшей, она же – мать убийцы (парадоксально, но факт! Он сам признался). А, во-вторых – чтобы подтвердить ту теорию, которую даже мне так рьяно втолковывал Шубин. Что всяческие мерзавцы, вдохновлённые ежедневными, громкими репортажами о таинственном злодее на красном «Москвиче», который до сих пор разгуливает на свободе и безнаказанно творит свои чёрные делишки – будут теперь приобретать (чаще всего – угонять) такие же машины, штамповать такие же номера, и вовсю бесчинствовать, маскируясь под Фредди Крюгера. (Вот молодец, кстати, Денис! Как написал свою статейку, так весь народ теперь подхватил, иначе никто и не называет преступника, как только Фредди Крюгером!).
В газетах уже появилась громкая статья, настоятельно убеждающая не водить доблестные органы правопорядка за нос, и не пытаться подделываться под Фредди Крюгера. Рассказывалось о гениальном сыщике Шубине, разоблачившем преступный сговор двух псевдо-Крюгеров, и раскрывшем заказное убийство, которое пытались замаскировать под очередное злодеяние маньяка.
Что ж, размышлял Козлов, какая-то доля правды в логике Шубина есть. Конечно, какой нормальный человек, даже будь он хоть какой угодно преступник – вор, грабитель, вымогатель – станет заниматься таким уж полным кретинизмом. Но то нормальный! А если это кто-то наподобие Черногорского? Уж его-то к категории нормальных причислить трудновато…
Поэтому, узнав о взрыве, Козлов решил в первую очередь прояснить – может ли это быть дело рук Черногорского. (Если, конечно, Попов не нашёл ему замену, хотя навряд ли. Вряд ли найдётся второй такой же, и не важно, чем он может зависеть от Попова, или быть ему обязанным – но в эту игру уж не ввяжется никто. Да и Попов навряд ли захочет выдавать свою тайну, которая должна умереть вместе с Черногорским). Или это – действительно, преступление совершенно иного плана, где красным «Москвичом» воспользовались, как декорацией, чтобы пустить следствие по ложному пути.
Во втором случае, преступники должны первым делом избавиться от этой своей «декорации» - бросить её, где угодно, и использовать любые пути отхода. Уже когда Козлов принял сообщение, он был чрезвычайно удивлён тем, что «Москвич» бесследно исчез, хоть полиция в считанные минуты перекрыла все пути, по которым машина могла покинуть место происшествия. Беда крылась в другом: Черногорский раньше их успел покинуть район и выехать на пустырь; и когда всю округу старательно бороздили полицейские машины, воя сиренами, красный «Москвич» стоял себе в прицепе, и был надёжно укрыт от посторонних взоров.
«Как сквозь землю провалился! Или в воздухе растаял! Да что он у него – летает, что ли? Или сквозь стены ходит?» - Козлов вспоминал эпизод с ограблением, когда Черногорский - Феоктистов лихо ушёл от погони. Это наводило его на мысль, что всё-таки, это опять он.
Погибшие… Три члена разных преступных группировок. Рядовые «быки», которые только «напрягают» должников, да ездят на «стрелки» - больше для массовки; и сами никогда ничего не решают. Чисто ударная сила, дабы не сказать – пушечное мясо. Сама хозяйка квартиры – Светлана Короткова, в девичестве Горелова, 1977 года рождения, без определённых занятий, разведена. Муж, теперь уже бывший. Живёт отдельно, не работает, судим условно за уличный «гоп-стоп», удалось «спустить» на «хулиганку». Так, на всякий случай, где он раньше учился; уж не в 83-й ли школе часом? Вдруг и с ним, как с Корниенко, Черногорский решил расквитаться за детство? Нет, эта версия отпала. Коротков и Черногорский – по крайней мере, официально – никогда и нигде не пересекались, то есть не учились, не работали и вообще, ничего общего у них не было. Далее. Мать Светланы, Любовь Горелова, она и купила ей эту квартиру, ныне в доме призрения. Инвалид, вдова. Овдовела в 1994-м году. Её покойный муж, он же отчим Светланы – Прохоров Семён Ильич… Не может быть!
Нет, точно, Семён Ильич Прохоров, родился в 46-м, как и сам Козлов; в Таллинне жил с 1971-го, осенью 1994-го был обнаружен в канаве возле карьера Вяо, в одних трусах и с двумя пулями в голове. Сомнений не было – это был сам Чингисхан.
Значит, это был Черногорский. И Попов тоже к этому причастен, если ещё учесть, кем ему в своё время приходились – и новопреставленная, и Чингисхан. Но, в таком случае, сейчас, спустя пять лет после смерти Чингисхана, спустя долгое время после их последней встречи – какую же опасность могла представлять эта девица для Попова, что её вдруг так срочно понадобилось убрать?
Значит, что-то она знала. Причём что-то такое, что могло всерьёз навредить Попову. Только Попов в течение всех этих лет, очевидно, не ведал, что эта девушка имеет против него козырь. А теперь узнал. И убрал её руками Черногорского.
Отсюда напрашивается вывод – что Попов и скрывал его всё это время, ощущая, что тот ещё может ему пригодиться. Потому что Попов уже сдал Черногорского со всеми потрохами. Уже поставил на нём точку, если не сказать – крест. Уже, видать, дни Черногорского сочтены. А пока он был Попову нужен – он шёл и убивал неугодных Попову, а в «свободное время» Попов «выпускал» его гулять, влезать в разные истории, одну грязнее другой, и отвечать на эту грязь ещё большей грязью. И всё равно, в последний месяц он его придержал. Значит, не просто ощущал, значит – знал, что тому предстоит ещё совершить ратный подвиг, может, даже и не один. И выжидал момент.
До этого взрыва, Козлов более склонялся к версии, что Черногорский скрывается не только от следствия, но также и от самого Попова. Поэтому поиски Черногорского были сосредоточены на вариантах его возможных вылазок с целью сведения счетов. Было установлено наблюдение за домом Шуваловых. Полиция наведывалась в «инкубаторы», устраивала облавы. Под давлением неопровержимых доказательств, Костя Кобзарь, наконец, сознался, что два года назад, испытывая сильные болезненные ощущения вследствие наркотической абстиненции – так называемые «ломки», действительно приходил в «инкубатор». Тогда же в этот «инкубатор» наведывался некий Пол, по крайней мере, так он представился, и посулил два грамма героина, за некие «особые услуги». Со слов Кобзаря, Пол сразу не говорил, что именно от них требуется. Кроме самого Кобзаря, на «дело» «подписались» ещё четверо, которых после этого Кобзарь нигде и никогда не видел. Их имён он также не знает, помнит лишь, что прозвище одного из них было Лютик, второй был Малыш Гамми, а у двоих они были и вовсе матерные, что в «инкубаторе» считается в порядке вещей. Внешность Пола Кобзарь описать не мог, но подтвердил, что у того действительно был красный «Москвич». На этой машине Пол привёз их в лес, там открыл багажник, выволок оттуда женщину, и, угрожая расправой, заставил их её насиловать. Кобзарь отказался, за что Пол избил его монтировкой. Кобзарь потерял сознание, что было дальше, он не помнит.
Козлов не упускал из вида и того периода в жизни Черногорского, когда тот терпел унижения и притеснения со стороны Вольдемара Янсона, или Вальтера, и распорядился установить и там наблюдение. Однако и сам Вольдемар, и его юная жена Олеся, и даже общие знакомые, в том числе – Наталья Пономарёва-Тюнина, уверяли Козлова в том, что это излишне. «Я могу предполагать, что Мишка на меня обиделся» - говорил сам Вольдемар. – «Он может упрекнуть меня – в грубости, в прямолинейности, да, в чём угодно. Но я уверен, что он пойдёт на такое, чтобы что-то сделать моей семье. Он одно время у нас жил, все мои родные его знали, и даже относились к нему неплохо. Поэтому такое сотворить он даже и не подумает. А вот Карапету с Пупсиком – запросто. Он не раз этим грозился».
И не только Вольдемар – все, включая даже Попова, единогласно утверждали, что в своих тогдашних проблемах Черногорский полностью обвинял Карапета и Пупсика, и грозил отомстить им своим излюбленным методом. Дело оставалось за малым: узнать, кто такие Карапет и Пупсик, поскольку такие прозвища не фигурировали ни в каких полицейских досье. А если и фигурировали, то это были уж явно не те люди…
И вот теперь Черногорский объявился, причём совершенно неожиданным образом, и в совершенно неожиданном месте. Где никому и в голову не приходило, что он вообще может там оказаться.
 
МАЗ неторопливо свернул с шоссе на просёлочную дорогу, ведущую в лес, и, углубившись в чащу, остановился.
Водитель вышел из кабины, открыл задние ворота прицепа, запрыгнул внутрь, и подошёл к «Москвичу».
-Куда ты едешь-то хоть? – спросил Илья Осипов, спокойно глядя на Черногорского, без тени гнева, страха или неприязни. Словно ни в чём не бывало.
-А где мы есть? – спросил Черногорский. Он тоже оправился от нервного потрясения, и весь его вид выражал полное безразличие ко всему.
-Да вот, Кохила тут неподалёку – Илья закурил и сел на доску.
-А дальше куда? – пробормотал Черногорский, вылезая из «Москвича».
-Дальше – тебе виднее. У меня горючки под завязку. Хочешь? – Илья протянул ему пачку «Румбы».
-Да я свои – отмахнулся Черногорский, и достал «Кэмел». Закурил, сел на доску рядом с Ильёй.
Некоторое время молчали. Черногорский и сам ещё толком не знал, каким путём ему добираться до Таллинна, чтобы там встретиться с Солидолом и его командой - малолетними наркоманами, уже угнавшими для него красный «Москвич», и теперь выслеживающими очередную жертву – Диму Филиппова.
Но молчание нарушил сам Илья.
-Ладно, брат, хватит в прятки играть. Знаю я всё. Слышал прекрасно, как грохнуло. Так что, давай уж начистоту. Раз уж мы теперь одной верёвкой повязаны, нам друг друга дурить нечего. Кого это ты там завалил? – он говорил спокойно, и в его голосе слышались даже отеческие нотки.
-Кого надо, того и завалил – вздохнул Черногорский. – Слишком долго рассказывать.
-Не надо хорохориться – сказал Илья. – Подумай: а дальше что? Куда дальше пойдёшь, что дальше будешь делать? Сейчас у тебя только я один. Ещё есть Андрей, но Андрей далеко. Кстати, познакомимся хоть. Илья – и он протянул ему свою крепкую, мозолистую руку.
-Михаил.
-За что хоть? Просто так, сам знаешь… Было бы просто так, я б там не оказался. Видать, тяжко тебе.
-А кому не тяжко? – бросил Черногорский.
-Миша, я не лезу тебе в душу. Всё равно, всё остаётся промеж нами – кому я буду что трепать? Мне-то, какой в этом смысл? Самого себя подставлять? Ну, а коль я уже не нужен, так давай разбежимся в разные стороны, забудем про всё, и пусть дальше каждый сам за себя думает. Но я же вижу, что ты… - и он, прищурившись, досадливо махнул рукой.
-Ладно, мужик – тяжело вздохнул Черногорский. – Ты уж прости, я ведь вижу тебя вообще в первый раз, так не могу же я первому встречному душу излить. А всё равно, хоть кому-то, да надо. Ладно, чем чёрт не шутит. Надеюсь, поймёшь, да не осудишь.
Черногорский вздохнул, и закурил новую сигарету. Илья молчал, глядя на него с участием, и даже с сочувствием.
-Сегодня я грех на душу взял. Сказано же в Библии: не убий! Но там ещё и кое-что другое сказано. А я убил. Убил троих. Для кого-то, может быть, они и люди, но для таких, как мы с тобой, это нелюди. Не знаю, кто ещё там с ними был, но уж, думаю, порядочный человек ни за что в тот вертеп ногой не ступит. А потому и не чую на своей совести тяжкого бремени. Скажи: вот, тебе кто-нибудь делал так, что по его милости вся жизнь летит в тартарары? Твоя жизнь, или кого-то из близких, из друзей? И всё лишь по прихоти таких вот отморозков, которые ходят по головам, и втаптывают в грязь, отбирают всё, и наслаждаются при этом. У них – сила, у них – власть, данная этой силой, им всё дозволено. Бывает так, что ребёнок, который ещё ничего не понимает, поймает какую-нибудь живность, и отрывает ей всё понемножку. Смотрит, как жертва трепещет, как она корчится в судорогах, и смеётся. Вот так же вот эти уроды обращались с людьми. И при этом рядились в благородные личины. Одевались, как лорды, душились, как денди, и жили очень даже хорошо. Денег куры не клевали, бабы штабелями перед ними падали. На крутых тачках разъезжали, и никаких правил не признавали. Никто им не закон, и не судья, и никого они не боялись. Везде вели себя, как в собственном сортире. Зато их все боялись. А раз боялись, значит, и ненавидели. Только таких, как они, это не колышет. Им хватает того, что их все боятся. Боятся, и сидят – тише воды, ниже травы. И сопливые мальчишки на них смотрят и благоговеют, мечтают поскорее вырасти, и стать такими, как они сами. Бандиты, рекетёры, мафия – как их ещё называют? Тоже мне, герои нового времени – презрительно фыркнул Черногорский.
-Я понимаю тебя, Миша. Пойми, сынок – я ведь вижу, что ты вырядился, как на карнавале, а на деле тебе и тридцати-то нет, наверное. Пойми, что мы воспитывались в одно время. Когда нам объясняли все эти прописные истины, в которые и так никто не верил, а теперь срабатывают только два условия: «Наглость – второе счастье», да ещё – «Хочешь жить – умей вертеться!». Вот они и заняли себе места под солнцем. Все власти, все ментюки, банкиры, да кто хошь – все сейчас шагают с этими бандитами рука об руку. Мол, кесарю – кесарево, а каждому – своё. Рука руку моет. Что думаешь, кто такой Андрей твой? Да самый натуральный бандит! Только он никому морду не бьёт, и долги ни с кого вышибать не ездит. У него работа совсем другая. И все остаются при своём. А уж если кто на отшибе, кто «терпилой» остался, тому тоже одно спасение. Если найдёт, с кем «скентоваться». Авось и за него словечко кто замолвит. А то так и останется всю жизнь в ролях «клиента» - не у вора, так у кидалы, сейчас это знаешь, как делается…
-Илья, всё это давно уже ясно, я сам вижу, что за время сейчас, и кто правит бал, да только та отморозь – особый случай. Я взорвал блатхату, на которой грелись
эти козлы, с которыми у меня были свои счёты. Они когда-то растоптали меня, оставили безо всего. Но я выжил. Зато теперь – вся их роскошь где-то стоит, вся в цельности и сохранности. Только им уже ничего это не понадобится.
Черногорский говорил убеждённо, искренне, и Осипов проникся к нему чисто человеческой симпатией, что тот не мог не заметить: в углах глаз у старика блеснули слёзы.
-А ментяры – продолжал Черногорский – пускай ищут своего Джека-Потрошителя. Или Фредди Крюгера, кто он там. Потому и на тачке я приехал вот на этой.
И он кивнул на свой боевой «Москвич».
-Что за народ – братва хоть серьёзная? – спросил Илья. – Или так, шпана, голь перекатная?
-Не знаю – презрительно сморщился Черногорский. – Я ихний табель о рангах не изучал. Но не шибко они, скорей так, говно кручённое. Водил на трассах бомбят, тем и кормятся. А для серьёзной братвы, работягу трогать западло.
Черногорский знал, как говорить с Ильёй: благо дело, Попов его заранее проинструктировал, что тот за человек, и в чём его слабости. И это действительно подействовало безотказно.
-Я уже давно готовил им этот сюрприз – продолжал Черногорский. – Даже машину специально покрасил. Номера себе сделал, как у этого терминатора. Пусть на него и думают.
Он прекрасно понимал, что Илья ни за что бы не поверил, что этот «Москвич» - настоящее чудо техники, воплощение инженерной мысли Фёдора – оказался у него случайно. Стоило бы ему только раз оглядеть машину глазами профессионального водителя, а не человека со стороны.
-Миша – сквозь слёзы сказал Илья. – Я же старый дальнобойщик! Меня ж тоже…
-А у меня отец дальнобойщик – ответил Миша. – А я как-то… - он замялся. – Хотя тоже всю жизнь за баранкой. И вот, решил себе крутую тачку пригнать, прямо из Германии. – Он выдержал многозначительную паузу. - Зато теперь. Видишь моего коня? Внутри – всё лучшее, со всего, с чего только можно. А снаружи – обыкновенный «Москвич». Не престижно? Зато не позарится никто!
-Да, Миша – Илья тяжело вздохнул. – А что, отец-то твой как?
-Что отец? – покачал головой в ответ Миша. – Давай не будем. Я и так тебе открылся. Что наболело – то и… - он опять замялся.
Дальше расчувствовавшийся Илья стал излагать Михаилу свою историю жизни – о дальнобое, о скитаниях безработного, о том, как его ограбили, и как заставили ещё самого выплачивать весь ущерб.
-И ведь знаешь – закончил Илья. – Чего-то мне не хватало. Не смог бы я решиться на такое, хоть и сам повоевавший. И зол был на всех – а оказалось, все они одна кодла. Кто бы мог вообще подумать, что меня специально отправили в этот рейс, чтобы вот так вот, по дороге всё отнять, и на меня же всё списать? А ты… Ты решился.
-Под лежачий камень и вода не течёт – ответил Черногорский. – Побольше бы таких, как я – глядишь, и беспределу будет меньше. Сами бояться будут, и при этом не знать, чего. Или что – я не прав? Тебе что – разве их жалко? Тогда изволь… - он помрачнел, и неподвижно уставился в одну точку.
-Ты говоришь, мне их жалко? – растерянно произнёс Илья, виновато глядя Черногорскому в глаза.
-Тогда дело ещё за одним – процедил тот. – За тем, кто их наводит на эти все подвиги. Мне нужно в Таллинн.
 
МАЗ ехал в сторону города. На сей раз в кабине сидели двое. Два пожилых мужчины, очевидно, напарники, или просто коллеги.
-Ты говоришь, мне их жалко? – повторил Илья, повернув голову вправо, в сторону собеседника. Только теперь это прозвучало резким, угрожающе-ястребиным тоном, в отличие от первого раза, когда Осипов был буквально шокирован таким заявлением. Его сощуренные глаза пылали такой яростью, таким, если можно так выразиться, выстраданным гневом - что даже Черногорскому, считавшему себя в последнее время бесчувственным зомби, стало не по себе. Он вновь ощутил то знакомое чувство вины, поняв, что Илья на него слегка обиделся, явно не ожидая такой реплики. Да ещё к этому примешивался внутренний, детский страх: «а что мне за это будет?». Где-то в подсознании шевельнулась мысль, что Илья ему сейчас заявит что-то вроде: «А ты за свой базар отвечаешь?». И Миша робко и незаметно отвёл глаза, не в силах выдержать горящего взгляда оскорблённого в лучших чувствах старого дальнобойщика.
-Тебе виднее, старик – пробормотал Черногорский, стараясь, чтобы это прозвучало как можно искренней. Несмотря на вновь напомнивший о себе комплекс извечной вины, страха, бессилия и неполноценности, мучивший его с самого детства, и не изжитый до сих пор – вот и сейчас этот комплекс вынуждает его трусливо отводить глаза – но всё же Черногорский попал в самую точку. Он разозлил старика, нажав на его больное место. Причём как раз в самый подходящий момент – когда ему нужен был помощник, надёжный, и такой же одержимый, как и он сам. Малолетние наркоманы на эту роль совершенно не годились, зато Илья был просто подарком.
Умом Черногорский всё же осознавал, что гнев и ярость, охватившие Илью, адресованы вовсе не ему, а именно тем, кто когда-то ограбил самого Илью, лишив всего подчистую, и вкупе с ними – вообще всем тем, кто промышляет подобным разбоем. Именно это и хотел в нём вызвать Черногорский, и теперь уже сам испугался разгневанного Ильи. Всё же он быстро подавил в себе это мерзкое чувство страха, мысленно повторяя: «Всё идёт, как надо. У меня всё в порядке. Я ничего не боюсь, мне всё до лампочки. Рассчитаюсь за старые долги – дальше всё. Другая жизнь. Другой мир. Сейчас надо поставить точку на Диме. Припомнить ему сразу всё. Сперва подсобит Илья, а нарики закончат. Их ещё десерт ждёт завтра. Карапет, Пупсик – все своё получат. Да даже если и не все – мне это будет уже неважно. Завтра ночью я буду уже у Анжелки. А там – хоть потоп!».
Утешив себя этими размышлениями, и придя вновь в «боевую готовность», Черногорский положил Илье руку на плечо, и простодушно сказал:
-Прости, мужик…
В его голосе чувствовалось, что он вот-вот расплачется. Да, уж что-что, а извиняться он всегда хорошо умел.
-Да ну, ты что, брось – смягчился Илья. – Не ты же, в конце концов… - он замялся, не зная, как сказать Черногорскому, чтобы тот не принимал злость на свой счёт. И тут он побагровел, скрипнул зубами, и выдавил: - Да я сам этих зажравшихся ублюдков готов давить вот этой фурой! Всех до единого!
-Ну, фурой-то не надо – усмехнулся Черногорский. – Там похитрее план. Опять под маньяка сработаю.
-«Москвичом» задавишь, что ли? - не понял Илья. Так выживет же! Уж они-то – не бабулька, не младенец в коляске…
Черногорскому показалось, что Илья даже вошёл в азарт.
-Нет, не задавить – сквозь зубы процедил Черногорский. – Этим он не отделается. Я ему яйца прострелю, вот что! Тем более, не я один предсказывал ему такой конец.
-А ты-то? Не сильно рискуешь? Тебе ж до конца жизни хватит – задумчиво произнёс Илья.
-Ничего не будет. Андрей прикроет.
-Справедливый человек твой Андрей – заключил Илья. – За честных и невиновных заступается. Хоть и сам, видать, бандюга почище многих будет. Ну, да ладно. – Илью явно ободрило то, что и эта акция проводится с ведома и благоволения Попова. – Считай, художник твой жмурик!
Илья взял мобильный телефон.
-Чего? – не понял Черногорский.
-Эх, ты – рассмеялся Илья. – Художник – это значит, наводчик. Срисовывает, потому что: где, что, как. А жмурик – он и есть жмурик. Покойник. Усёк? – он повернул голову в сторону Черногорского, от души улыбаясь, после чего стал говорить уже по телефону.
…Время самых горячих событий Попов решил переждать у Жанны. И алиби надёжное на все оставшиеся эпизоды, и не надо особенно ни во что вникать, ничем заниматься – всё произойдёт само по себе, а уж если где-то этот Мишка и проколется – так только по собственной глупости. Вот, прицепился он к этому «Москвичу»! Повяжут с поличным – сам будет расхлёбывать. А если вдруг не сможет… Куда уж там – не сможет? Сможет!
Где тот прежний Мишка, скромный и застенчивый, боявшийся обидеть, кого бы то ни было? Тот Мишка, так и норовивший всем угодить, чтоб быть для всех хорошим, чтоб жить со всеми в мире… За исключением тех, кто его в своё время «опускал» - но это уже из другой оперы. Дело не в этом. Дело-то как раз в том, что после этого пикника с Мариной, убивать стало действительно его потребностью. Теперь, как это не парадоксально, но этому боязливому, нерешительному неудачнику, убивать просто необходимо. И он убьёт…
Попов лежал в постели на спине, после нескольких часов бурной любви с Жанной. Даже сказать «бурной» было бы всё равно, что промолчать – сам он был в изнеможении, а о ней было и говорить нечего. Женщина спала, доверчиво, словно ребёнок, положив ему голову на грудь, а руками, даже во сне, обнимала его. При этом её лицо было преисполнено блаженства – нет, не похотливого довольства, и не опьянения, просто – покоя, счастья и радости. Она дышала легко и ровно, а на губах играла счастливая, по-детски невинная и безмятежная, улыбка.
Андрею опять припомнилась цитата из классики. А именно: «Тот, кто не охранял сон любимой, никогда не поймёт, как удивительна жизнь». Он улыбнулся своим мыслям, и повторил эту цитату вслух, с нежностью глядя на спящую на его груди женщину. Была ли Жанна его любимой? Какие у него к ней чувства, что их соединяет теперь – бывших супругов, теперь уже вновь, волей случая, оказавшихся в одной упряжке? Красный «Москвич», Третьяков, Черногорский? Недолог конец всей этой вакханалии. Но сейчас, пока одно с другим неразрывно связано, эта женщина ему нужна, необходима, более того – он не мыслит и жизни без неё, поскольку в противном случае ему останется лишь блуждать впотьмах. Потом – да, потом она перейдёт в противоположную категорию, когда настанет время избавляться ото всех, кто знал о прошлом – обо всей этой эпопее, которая сейчас роднит их с Жанной, и она же их разведёт по разные стороны баррикад. Но кто сказал, что так должно быть? Ах, да, это сказал Черногорский. Но ведь его роль подходит к концу. А может, послать всех к чёрту, да и жениться опять на Жанне? Она-то уж человек проверенный, за какой-то месяц не один пуд соли с ним съела… Но это будет тогда мешать… Чему? Чему мешать? Что всем, в конце концов, от меня надо? Ах, Жанна, Жанна…
Да, он может прекратить эту игру. Он не будет больше использовать эту женщину, которая так самоотверженно ему служит. Женщину, которая столько для него сделала, практически ничего не прося взамен, кроме любви. Лучше он на ней женится, и они будут счастливы. И их счастье продлится ровно полчаса. Потом их обоих скрутят, какое-то время Попов проведёт в тёмном и сыром подвале, в полной безвестности и полной изоляции от внешнего мира – совсем, как пленники Чингисхана. Ну, а вызволят его оттуда Ферзь и Генерал, и любезно пригласят его на просмотр крутого видео. Наподобие того, что Черногорский снимал в девяносто седьмом году, только на этот раз - с Жанной в главной роли. И это будет лишь одно из многочисленных удовольствий, которые Андрею придётся испытать перед смертью. И такая же мучительная смерть будет уготована и Жанне, и уже ни Коля, ни папа просто ничего не смогут сделать. Слишком крутые игроки сидят за карточным столом, и если они решили, что карта краплёная, то в отбой уйдёт вся колода. За новой долго ходить не придётся. В сравнении с такой перспективой, даже третьяковский вариант представляется, действительно, невинной игрой, покрывающей ту…
Из мрачной, тревожной задумчивости Попова вывел телефонный звонок. Это был Илья.
-Андрей? Это Палыч. Едем в город.
-Где твой напарник?
-Здесь. Со мной. Я с ним еду. Помогу парню.
-Не перестарайся. Дай-ка его.
Трубку взял Черногорский – Илья кивнул ему головой, чтобы тот взял телефон.
-Ну, как? – скупо спросил голос в трубке.
-С первым полный порядок – с гордостью, даже с бахвальством, ответил Черногорский. – Теперь едем за вторым.
-Ты уверен, что там порядок? – спросил Попов.
-Просекли – так я б с тобой не говорил! А так всё чисто.
-Смотри, береги старика. Он золото-человек! Кстати, а на что тебе он?
-Это не по телефону.
-Ты не горюй, главное, не сорок первый! – сказал в трубку Илья залихватским тоном. – Короче, второго я беру на себя. А там уже на ваше усмотрение.
-Так, партизан! – строго сказал Попов. – С этим вторым будь поосторожнее…
-Не надо мне «цэ-у», я в разведроте служил, и знаю эти тонкости не хуже вашего. Так что сделано всё будет чисто и красиво. И со вторым, и с грузом.
-Короче, чтоб ни ты, ни фура с той машиной рядом не стояли. Всё равно последний день на МАЗе ездишь. На той неделе «Вольво» новую получишь. Ну-ка, дай его.
Телефон, в общем-то, и был у Черногорского, просто Илья услышал «инструкции», вот и решил ответить подобающим образом.
-Да-да – сказал в трубку Черногорский.
-Короче. Насчёт завтра – всё в силе. После второго позвонишь мне, на этот же номер. Официальный забудь.
-Ещё бы – хмыкнул Черногорский, и вновь протянул трубку Илье.
-Выключи пока трубу. И карту смени – наставительно произнёс голос в трубке.
-Есть, товарищ комиссар! – проворчал Илья. Мрачный, собранный, насупившийся, он был подобен танку или бульдозеру, сметающему на своём пути всех и вся.
И вновь подспудный, детский страх омерзительным холодком пробежал по всему телу Черногорского – словно леденящий ветер по коже, пропитанной липким, вонючим пòтом…
 
Как уже ранее упоминалось, в жизни Вениамина Черногорского – или же Михаила Феоктистова – был короткий период «просветления». Который можно было назвать относительно спокойным, стабильным, и даже благополучным. То было время – начиная с окончания школы, и до того злополучного лета 96-го, когда его угораздило связаться с Мариной Романовой.
Читателю уже известно, что постоянно сопровождало Миню-«Светика» в школе – этот период его жизни Козлов и Надежда Поликарповна весьма досконально проанализировали в своей беседе; а также – какие особенности характера Черногорского послужили причинами таких подростковых кризисов.
«Но ведь я был всего лишь ребёнком. Что я реально мог сделать?» - заявил Черногорский по окончании школы. В последний раз, выйдя из того здания, он смачно плюнул на дверь, подразумевая под этим «ритуальным» плевком, окончательный и бесповоротный разрыв с прошлым. С каким-то сопливым мальчиком Миней – жалким, бессильным, вонючим психом, ничтожеством, который ничего не может, ни на что не годен, и более того, нисколько не приспособлен к реальной жизни, и нуждается, как мимоза, в тепличных условиях.
«Это был не я. Это был Миня какой-то. А я – Миша!» - вот так Черногорский отрешился ото всей своей прежней жизни, словно вырвал из старой тетради испорченные страницы, и начал писать заново.
Конечно, кое-что в жизни ему изменить удалось. Даже в том же ПТУ таких проблем, как в школе, у него не было. Там он не был ни изгоем, ни посмешищем, ни «мальчиком для битья». И такие явления, как «сбор дани» (когда отбирают стипендию или карманные деньги), «шустрёж» (когда «подписывают» кого-то что-то делать в свою пользу – например, стрелять сигареты) – хоть в училище и бытовали, но Черногорского они прошли стороной. Не говоря уже о ролях «обиженного». Там он был обычным парнем, занимая нейтральное положение между «неформалами», «спортсменами» и «пофигистами», которым «всё до балды». Кто-то его уважал, находил общение с ним интересным; другим он, напротив, внушал некоторую неприязнь. Но, во всяком случае, с ним все здоровались за руку, а не хлопали по плечу или по щеке. Что уже означало, что его принимают за человека. Конечно, пару раз были кое-с кем трения, но это были мелочи. И ровным счётом ничего не значили.
Появились друзья – в первую очередь, Андрей. С ним Миша мог, во-первых «расслабляться» на пару, не опасаясь, что это выйдет после боком; а во-вторых – интеллектуально общаться, своеобразно реализовывать свои творческие способности. Особенно это проявилось, когда над их компанией взял шефство сам Чингисхан, оценивший по достоинству не только Мишины потенциальные способности, но даже и некоторые его конкретные «проекты». В компании Миша был тоже ценен – умел хорошо рассказывать, играл на гитаре, пел, даже сам пробовал себя в написании стихов, а бывало, и историй. Одним словом, у него были основания считать себя полноправным, достойным уважения, человеком.
Он занимался атлетизмом, и за три года превратился из худосочного подростка в плотного, «накаченного» парня. И, толкая от груди штангу в сто двадцать килограмм, выжимая с плеча двухпудовую гирю по полсотни раз, шутя ворочая гантелями по тридцать-сорок килограммов, он ощущал себя сильным. Что ж, физически он был весьма силён.
Казалось, у этого здорового, спортивного, толкового и одарённого молодого человека, пробивающего себе дорогу в жизнь, познающего окружающий мир, и идущего по пути познания, совершенствования и самореализации, не было уже и вправду ничего общего с тем школьником Миней. С жалким, затравленным и гнусным типом, который сперва перед всеми унижался донельзя, а затем лишь исподтишка творил всякие мерзости. Гадкие, низкие и отвратительные.
Трудно, даже невозможно, было представить себе этого мощного атлета, стоящим на коленях перед шпаной. Так же трудно было и представить его в обществе всяческих олигофренов, наркоманов и прочих паразитов, в отношении которых ныне популярен термин «отморозок».
Он мог так спеть под гитару, что женщины невольно плакали, тронутые пленительной мелодией, проникновенными стихами и его искренней, душевной манерой исполнения. И вряд ли кому могло прийти в голову, что этот самый человек сможет цинично, хладнокровно и с маниакальной одержимостью, самым изощрённым образом, и при этом чужими руками - калечить и надругаться над женщинами и детьми.
И Миша со временем успокоился. Он, по крайней мере сознательно - уважал себя; и был глубоко и искренне убеждён, что его подростковые проблемы, во всей красе проявившиеся в школе – сугубо детские издержки, что всё это безвозвратно прошло, и уже больше никогда ему ничего подобное не грозит. Это был не он.
Но ведь ещё тогда, когда за этим отроком в последний раз, громко хлопнув, закрылись школьные двери – его наставница, Надежда Поликарповна, предвидела, что радоваться рано. Да, что-то изменилось. Что-то ещё изменится. Вроде бы взялся за себя. Но это лишь видимость, оболочка, дабы не сказать – мишура. Потому что стоит Черногорскому попасть в любое, мало-мальски затруднительное положение, как всё вернётся на круги своя. Там, где надо будет, переступив через себя и свои старые установки, проявить своё «я», постоять за себя, за свои интересы; принять важное решение, противостоять чужой воле, чужому влиянию, давлению или агрессии, проявить жизненную стойкость, выдержку, инициативу – там он поведёт себя абсолютно так же, как вёл себя в детстве. Чтобы не брать ни за что на себя ответственности. Безвольно и малодушно подчиниться, чтобы потом все свои жизненные неудачи списывать на «кого-то» или «что-то».
Родители Черногорского вроде бы и взяли на заметку это предостережение, но им совсем уже в это не верилось, скорей даже – не хотелось верить. Вплоть до самого 96-го. А сам юноша счёл такой прогноз всего-навсего личным предрассудком Надежды Поликарповны. И, хоть сперва он и обиделся, что о нём так скверно думают, потом он просто выбросил это прочь из головы. Видать, ситуаций подходящих не оказалось. Не довелось ему держать испытаний на прочность. Хотя два маленьких «теста на вшивость» на его долю перепало. И хоть, сами по себе, эти эпизоды вряд ли что могут значить, но уже даже и они полностью подтверждают правоту мудрой учительницы. Доказывают – что и то, что происходило чуть позже, в 96-м, было не случайной, ставшей роковой, глупостью – но явлением совершенно закономерным.
 
Осень 1994 г. – весна 1997г.
И чёрт его дёрнул зайти в этот день к Вадиму Зайцеву?!
Сколько раз Черногорский уже убеждался в одной и той же элементарной аксиоме: если уж ты что-то для себя решил, то стой на своём, держись своего курса, не иди на компромисс с самим собой. Потому что, где допустишь слабинку, пойдёшь на уступки, типа «да ладно уж, пусть…» - там и забудешь вообще, что тебе надо, и, в конечном итоге, окажешься «нагружен» проблемами совсем другого рода. Так же вышло и на сей раз.
И на тот вечер планы у него были совсем другими. Последний день аврала на работе совпал с днём зарплаты. Три месяца Миша вкалывал с утра до вечера, как папа Карло, заливая эти чёртовы бетонные плитки, и постоянно дыша цементной пылью и парами кислоты, которой он промывал формы. Теперь же, когда заказ предприятия был выполнен, рабочий день стал длиться только до четырёх часов, как у всех белых людей, а не «как управитесь», Миша решил опять вернуться в атлетический зал. И в тот вечер он намеревался как раз пойти купить абонемент, а заодно – и протеинов. А то больно скис он за последние три месяца, как ему казалось…
С работы Миша шёл вместе с товарищем, который как раз жил в том же микрорайоне, что и Вадим Зайцев, и там же, неподалёку, находился и этот самый зал. В этом направлении Миша и шагал, проводив своего товарища по работе. Но, увидев свет в окне у Вадима, почему-то передумал.
«И чего мне сегодня в зал-то идти?» - решил он. – «И так устал, как собака, какие занятия? Идти надо со свежими силами, чтобы уж поработать на полную катушку. А так – только издевательство одно… Зайду-ка я лучше к Вадику. Отдохнём, поболтаем, пивка попьём…».
Так рассудил Черногорский, и свернул с намеченного пути.
Их взаимоотношения уже складывались более-менее ровно. Заваруха вокруг «рыжей» Светки исчерпала себя и забылась – по крайней мере, о ней старались не упоминать. И теперь Вадик был даже рад его видеть.
-Здорово, Михайло! – приветствовал он его, улыбаясь. – Ну, чего, как оно? Проходи…
-Да чего, всё работа, работа – пожал плечами Черногорский. – Ни на что больше не остаётся ни времени, ни сил, ни желания. Ещё хорошо, хоть такая есть. Уж лучше на бетонном, чем грузчиком в продтоварах…
Так они непринуждённо пообщались где-то минут пять, после чего единогласно выдвинули грандиозный проект. Что надо бы чего-нибудь сообразить…
-Куда – на скамейку пойдём, или к Олегу во двор забуримся? – спросил Черногорский, уже почувствовав, что дело пахнет явно не пивом.
-А чего нам одним куковать – оживлённо ответил Вадик. – Пошли, я тебя с девчонками познакомлю. А то, что ты маешься – подруги у тебя нет, по бабам не ходишь, так и свихнуться недолго.
-Да всё не до этого было – уклончиво ответил Черногорский, но предложение Вадика всё же принял.
По дороге Вадик с упоением рассказывал, что в последнее время он сам, и Олег, да и ещё общие знакомые, зачастили к какой-то Виолетте, к которой они сейчас как раз и собрались. И при этом он в восторженных тонах описывал, как там весело, как интересно, какие прекрасные девушки туда ходят, и что сегодня Миша непременно найдёт себе подругу.
-А что, пацанов там у них нет? – насторожился Миша. Уж больно неправдоподобным ему казалось то, что в компании одни девушки, которые как будто специально только их и ждут.
-Пацан бывает один, молодой – отмахнулся Вадик. – Дима. Но он так… - Вадик пренебрежительно махнул рукой, давая понять, что этого Диму всерьёз воспринимать не следует.
-Ладно, пошли – решился Миша. – Как они хоть сами?
Его всё никак не могли отпустить сомнения.
-Дело вкуса – рассмеялся Вадик.
Пройдя через пустырь, Миша с Вадиком зашли в магазин, находившийся в подвале. Для девушек взяли сухого вина (ну, не бормотухой же их угощать, в самом деле), а для мужской половины предназначалась водка. Ещё купили разной закуски – начиная от булочек и кончая консервами; сигарет, а потом вдруг решили «шикануть» и «произвести фурор» - купили бутылку «Чинзано». Из магазина они вышли с двумя полными сетками.
-Не пожалеешь, Мишка! – всё подбадривал его Вадик.
Миша вдруг почувствовал, как сердце учащённо забилось. С одной стороны, он был радостно взволнован, настроенный разговорами Вадика на приятное знакомство; (а то и вправду, сколько ж можно? В декабре двадцать будет, а он и целовался-то всего раз в жизни!). А с другой стороны, к нему в душу закралось недоброе предчувствие, дающее о себе знать периодически сосущей болью под ложечкой. Но это предчувствие было настолько смутным, что Миша не мог – даже приблизительно – толком понять, что же его мучает.
Дом этой загадочной Виолетты оказался девятиэтажной панельной коробкой, типа семейного общежития.
-А, это общага! – разочарованно сказал Миша.
С недавних пор все общежития, без исключения, не внушали ему никакого доверия. Неважно, семейное ли, гостиничное – все они представлялись ему очагами беспредела; обиталищами всякого рода сомнительных типов, от которых добра ждать не приходится.
-Да какая это, к чёрту, общага! Была, может, когда-нибудь – буркнул Вадик. Его уже стали раздражать постоянные сомнения, колебания и страхи Черногорского.
-Не парься, Мишка, расслабься! – добавил Вадик, когда они уже вошли в подъезд. – А то будешь ещё там, перед девчонками, тормозить…
-Да ладно, не буду – вяло ответил Черногорский. – Уйду, если что.
-Ну, ты даёшь! – изумился Вадим. – Сам бухла, закуски купил, а говоришь «уйду».
-Ну, во-первых, бухло не моё, а общее. Сам знаешь – всё, что на столе лежит… А во-вторых… Ай, ладно, там дальше видно будет – махнул рукой Миша.
Всё же он был чем-то недоволен, хоть и всеми силами пытался это скрыть.
-Слушай! – вдруг внезапно «загорелся» Вадик, словно только что совершил гениальное открытие. – У тебя здесь гитара есть у кого-нибудь?
-Зачем нам кто-нибудь? – возразил Черногорский. – Я сам теперь тут недалеко живу. Рядом с Нарва мантее. Пешком идти минут двадцать.
-Ну, пошли, прогуляемся – воодушевился Вадик.
 
… -Кто там? – спросил грубый мужской голос, когда Миша и Вадик вернулись уже с гитарой, и, наконец, постучались в дверь квартиры на девятом этаже, в самом конце коридора.
-Я, Вадя – ответил Вадик, после чего раздались щелчки, и дверь открылась.
За дверью стоял молодой человек в спортивных брюках и тёмно-зелёной футболке. Сложен был он средне, даже, скорее, худой – уж, тем паче, в сравнении с Мишей. Лицо у него было смугловатое, южного типа – но не кавказского и не среднеазиатского; скорее парень походил на серба, румына или даже украинца. Футболка не скрывала его волосатой груди, на руках виднелись татуировки, а лицо покрывала колючая щетина. У него были тёмно-каштановые, почти чёрные, волосы, и лишь впереди чёлка была выкрашена в рыжий цвет. Всем этим обликом парень напоминал Мише его друга детства. Того самого Гену Фокина, который когда-то был для него непререкаемым авторитетом, и образцом для подражания.
Вплоть до того момента, когда Фокина посадили. Но ведь, сознательно или нет, образ этого Фокина так и остался в памяти, в мыслях, в душе – хоть уже и не в той роли, но всё равно. Миша уже гораздо позже поймёт, какую истинную роль сыграл Фокин в его жизни. Но это будет потом, а пока…
Парень, похожий на Гену Фокина, встретивший Вадика и Мишу в той квартире «у Виолетты» - это и оказался Дима Филиппов, которого Вадик походя назвал «молодым». На вид этому Диме можно было смело дать не меньше восемнадцати. Мише, правда, в первый миг показалось, что тому двадцать три. Именно столько же тогда было Фокину…
Увидев полные сетки, Дима буквально расцвёл, и стал угодливо изображать из себя «само гостеприимство», нечто сродни коку из «Морского Волка» Джека Лондона.
И тут Миша вновь насторожился. Ему показалось, по меньшей мере, странным, что в этой грязной двухкомнатной квартире не было ни одной двери, не считая входной. Да и у той замка, как такового, не было, и запиралась она изнутри на защёлку, которую сломать можно было одним ударом ноги. А на полу – и в комнатах, и в коридоре, повсюду валялись спальные матрасы, причём явно не первой свежести. Прямо как в опийной курильне на Эппер-Суондем-Лейн, описанной устами доктора Ватсона бессмертным Конан Дойлем. Вот этот самый рассказ почему-то и напомнила Мишке эта квартира…
Из мебели во всей квартире был только платяной шкаф в одной комнате, да тахта и тумбочка в другой. Обшарпанный, покорёженный шкаф своей прочностью напоминал карточный домик, а что до тахты с тумбочкой, то их как будто кто-то принёс с помойки, или вынес из-под развалин снесённого дома.
Мишка тяжело вздохнул. Вадик посмотрел на него с укоризной: мол, хорош «париться»!
-Пошли на кухню, все там – сказал Дима.
-О-о! Ещё и с гитарой! – хором воскликнули две девушки, явно любительницы всяческих развлечений и приключений, приправленных каким-нибудь ядрённым «катализатором». Одна из них была полная, но ещё не оформившаяся шатенка; вторая – худенькая, с выпиравшими острыми грудками, и такими же тёмно-каштановыми волосами и крашенной спереди чёлкой, как и у Димы. На вид обеим было лет по семнадцать.
-Здрасьте – вульгарно улыбнувшись, сказала хозяйка квартиры. – Валерия – кокетливо представилась она. – Или Виолетта. Как вам больше нравится. Знаете, есть опера такая: Виолетта Валери! – И она глупо захихикала, обнажив свои гнилые зубы.
Честно говоря, Миша удивился, потому что такая женщина могла вызвать ассоциации с чем угодно, но уж, во всяком случае, не с оперой. Откуда ей было известно имя героини «Травиаты» - это уж одному Богу ведомо.
Это была худощавая, измождённая женщина неопределённого возраста, с выцветшей кожей, блестящими глазами с синяками под ними, и растрёпанными крашеными волосами, напоминавшими искусственный мех, изъеденный молью. И вообще, на всей сущности этой совсем ещё молодой женщины, уже давно была проставлена зловещая Каинова печать порока, и в первую очередь – пьянства и разврата.
Позже ещё выяснится, что именно эта добрая, гостеприимная тётя и окажется той самой «старшей подругой» и «учительницей жизни» для юной Марины Романовой, жившей по соседству. Это она обучала неискушённую отроковицу премудростям «древнейшей профессии», искусству «обращения с мужчинами»: чем поить, чего подсыпать, куда и как заманивать. А после Марины – ещё и младших сестёр. Но и это Миша узнает только в 96-м году, когда увидит перед собой Марину, что называется, во всей красе. И, впрочем, его это ничуть не удивит, если учесть, чем ознаменовался его первый и последний визит в ту гостеприимную квартиру. А пока…
Сначала всё содержимое сеток перекочевало на стол. Девушки, включая хозяйку, разочарованно вздохнули.
-Ну, чего нам это вино? Покрепче не могли чего-нибудь взять, что ли? – возмутилась полная.
-Как раз для вас – урезонила её хозяйка. – Вам ещё рано покрепче. Кстати, Вадик, у тебя новый друг, да?
Она вопрошающе оглядывала гостей с ног до головы.
-Миша – по-простецки представился Черногорский.
-Ну, и прекрасно. – Хозяйка притона решила держать инициативу в своих руках. – Вот это Нюра – она кивнула на полную. – Это Инна, а это наш Димусяка.
-Наслышан о тебе, наслышан – кивнул Дима. – Играешь, говорят?
Мише стало неприятно. Откуда этот прощелыга мог быть о нём наслышан?
-Давайте сначала выпьем – продолжала «командовать парадом» героиня оперы.
Выпили. Потом ещё и ещё. Похоже, завсегдатаи этой квартиры чувствовали себя комфортно только в состоянии невменяемости, и при полном отсутствии всяческих тормозов, что достигалось при неумеренном потреблении спиртного или наркотиков.
-Ну, каковы здесь музыкальные пристрастия? – спросил, наконец, Черногорский.
Он и ожидал подобного ответа. Конечно же, «Сектор Газа», «Красная плесень», и всё в подобном роде.
«Красной плесенью» Миша никогда не увлекался. Из «Сектора Газа» знал кое-чего, так, чтобы можно было сыграть в компании.
-Эй, подруга, выходи скорей на двор, я специально для тебя гитару припёр… - запел он.
-А ты знаешь зоновские песни? – спросил Дима.
Черногорский согласно кивнул, и сыграл трогательную песню «Петюня» - о парне, которого не дождалась с зоны девушка.
-У меня вся жизнь связана с зоной – бахвалился Дима. – У меня отец сидел, брат сидел. Сам в Тапа был, в Вильянди. Я и здесь, на Батарейной, сидел. Там теперь молодые вместе со взросляком сидят.
-И ты теперь передаёшь свой опыт молодым? – усмехнулся Черногорский.
Все дружно рассмеялись.
-Ты знаешь, сколько мне лет? – загадочно улыбнулся Дима.
-Не знаю – хмыкнул Миша, после чего застенчиво добавил: - Может, мой ровесник?
На что Дима с гордостью ответил, что ему четырнадцать. Вначале Черногорский не поверил, но, когда это подтвердили все остальные, он был удивлён и даже расстроен.
-Моей бабе семнадцать! – хвастался Дима.
-А что, Дима хоть молодой, да продвинутый. Во всяком случае, лучше многих – заявила Инна. – А то сейчас такие пацаны пошли дебилы…
-Молодой, горячий, ненасытный – вставила реплику хозяйка, подмигнув девушке.
-Ладно, мне сейчас надо сходить – сказал вдруг Дима. – Вадик, пошли со мной!
Вадик и Дима тут же дружно нахлобучили куртки и спешно покинули квартиру. А Миша остался – развлекать публику песенками, да попивать водочку.
По мере выпитого, картинки сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Куда-то исчезли молодые девушки, и за столом остались только Мишка и сама хозяйка этого вертепа. Что-то их потянуло на «душевные излияния»: они сидели вдвоём, и рассуждали о жизни, если вообще так можно было назвать эти пьяные разговоры.
Потом вдруг в квартиру начали приходить какие-то типы. Приходили, как к себе домой, пили, лапали хозяйку – и что самое удивительное, ей это не причиняло ни малейших неудобств. Ей не то, чтобы это нравилось – похоже, ей было абсолютно всё равно. Визитёры же спрашивали, не появлялся ли у неё тот или иной, называли какие-то имена и прозвища, и уходили. Также и Вадик с Димой – постоянно то исчезали, то возвращались, а что до Миши, то и он без дела не оставался. Благо дело, гитарист для местной публики был в диковинку.
Сам же Миша был крайне разочарован. Обещанных Вадиком «приятных знакомств» не состоялось, и, как Миша явственно понял, уж где-где, а здесь ему ничего хорошего не светит. «Вот залью харю, и уйду отсюда вместе с Вадиком» - решил он, в душе досадуя уже на Вадика. «Что он здесь нашёл?» - думал Миша. – «Гадюжник натуральный, блатхата! Что за народ здесь шляется – воришки, гопники, кидалы! У них на мордах это всё написано! Ещё всякие малолетки, нарики-нюхарики… И где же эти прекрасные девушки, о которых этот Вадик так вдохновенно рассказывал? Нюра? Инна? Или эта Лерка-подстилка, половая тряпка, которую каждая тварь тут мацает своими грязными клешнями?»
Вскоре Миша совсем захмелел, и уснул. Впрочем, ненадолго. Проснувшись около часу ночи, он решил немедленно найти Вадика, и уйти.
Но Вадика не было. Лишь сама Лерка да толстая Нюра лежали на матрасе в соседней комнате, пьяно переговариваясь между собой.
-Где Вадик? – проворчал Миша.
-Они пошли к Додику, на шестой этаж – развязно ответила Нюра.
-Кто такой этот Додик? – устало-раздражённо вздохнул Миша, ощущая уже физические позывы тошноты. Не столько от выпитого коктейля, сколько от атмосферы этой проклятой квартиры, от всеобщей суматохи и круговерти.
-Додик – он и в Африке Додик! – голос Лерки срывался на крик. – Шестой этаж, там где на двери фанера, там коридор. И дверь направо, если ты так хочешь. Надоел уже!
-Так конечно, кто с таким-то будет? – возмущённо процедила Нюра. – Такой ещё до старости в мальчиках проходит. Только какого хрена Вадик тебе такую лажу подгоняет?
Это было адресовано Лерке, но специально так, чтобы оскорбить Мишу.
-Да заткнись ты со своим Вадиком! – рявкнула Лерка.
Миша не мог понять одного: при чём же тут вообще Вадик? Да и сам он тут при чём? С чего вдруг эта толстая Нюра вовсю обсуждает его, Мишу? В него вновь закрался страх: а вдруг он по пьянке наговорил чего-нибудь не того? Нет, в любом случае, надо брать Вадика в охапку, да и сваливать отсюда подобру-поздорову.
Додик оказался типичным представителем такой категории мужчин, при встрече с которыми прохожие инстинктивно шарахаются: злобное, не обременённое интеллектом, лицо; узкий лоб, прижатые уши, маленькие, острые глаза да выпирающие скулы. Вдобавок ещё трёхдневная щетина на лице, и волосы на голове такой же длины.
-Привет, Додик! – Черногорский старался не выдавать своего замешательства. – Я от Лерки. Вадик часом не у тебя?
-Какой ещё Вадик? Ты сам кто? – Додик говорил таким тоном, каким обычно «напрягают» должников.
-Да говорю, от Лерки я! Наверху мне девчонки сказали, что Вадик у тебя, вместе с этим, как его… С Димой!
Черногорский, хоть и испытывал свой обычный страх, но желание взять этого Вадика и покинуть этот проклятый вертеп, было сильнее. А заодно и поговорить с ним насчёт того, что бы всё это значило.
-А мне насрать, что тебе там сказали! – таким же тоном ответил Додик. – Дима, зачем тебе Дима? Диму знаю. А Вадика я никакого не знаю. Давай, иди отсюда.
С тупым безразличием Миша снова побрёл наверх, в квартиру оперной героини. Поскольку идти домой у него просто уже не было сил. Пробормотав себе под нос что-то нечленораздельное, он завалился спать на матрас.
Его разбудили какие-то непонятные крики из соседней комнаты. Голова трещала, в костях ломило, во рту и в животе горело. Превозмогая жуткое состояние, слишком уж тяжёлое для обычного похмелья, Черногорский прислушался, пытаясь разобрать, кто же это кричит, и что именно он кричит. Голос был на удивление знакомым, и кричал он что-то такое знакомое, даже родное – и, наконец, до Миши дошло, что это кричал Вадик. А то родное и знакомое звукосочетание, доносившееся из Вадиковых уст, было не что иное, как Мишино собственное имя. Вадик звал его, Мишку!
Черногорский поднялся с матраса, и, шатаясь, зашагал в соседнюю комнату, где его взору открылась нелепая картина. Его друг, Вадик, владеющий приёмами карате, сидит на корточках возле платяного шкафа и всхлипывает. Перед Вадиком стоит разъярённый Дима, выкрикивая угрозы и оскорбления, ещё бросает издевательские реплики Додик, а в сторонке сидят и наблюдают за происходящим двое мальчишек лет двенадцати. Это были беглые детдомовцы, которых сын Лерки, двенадцатилетний беспризорник и пройдоха, такой же «добрый», как и его мамаша, привёл «пожить».
-А тебе чего? – рявкнул Додик, увидев Мишу. – А ну, марш в ту комнату! Дима, поясни ему!
Дима подошёл к Мише, и ударил его – сначала боковым в челюсть, потом так же в скулу.
-Ты понял, щенок? – закричал Дима, срываясь на петушиные нотки.
Черногорский покорно отступил. В этот момент им вновь полностью овладело чувство дикого, животного, слепого страха, парализующего волю и мышление. Тот самый страх, который не отпускал его ни на минуту в детстве. Тот самый страх, вселяющий непреодолимое ощущение собственного ничтожества, бессилия, беспомощности и зависимости. Со стороны зрелище было вопиюще нелепым – Дима, малолетка-переросток, щупленький, истеричный и крикливый; и рядом с ним Миша, вдвое шире его в плечах, в толстом свитере, даже под которым вырисовывались мощные мускулы. Теоретически, в случае схватки, шансы Димы равнялись нулю. Практически же картина вышла диаметрально противоположной.
«Испуган – наполовину побеждён!» - это правило легендарного Суворова, ставшее крылатым выражением, известно с незапамятных времён. И все двуногие хищники, будь то матёрые волки, или подлые и трусливые шакалы - все те, кто так или иначе, охотятся на людей, чтобы подчинить их своей воле, заставить плясать под свою дудку – уже своим охотничьим инстинктом осознают это правило. И независимо от их духовного развития, от уровня интеллекта – они могут и не ведать, кто такой вообще был Суворов; могут вообще два слова с трудом связывать, но зато всегда безошибочно чувствуют, боится их враг, или нет. И если боится – то тогда это уже не враг, а жертва. С которой уже ничего не требуется делать – лишь только сохранить, а желательно ещё и усилить, его страх и замешательство.
Что же касается Черногорского, то, как уже неоднократно упоминалось, в состоянии страха, он совершенно не мог владеть собой. Он вновь чувствовал себя тем ничтожным и затравленным Миней-Светиком. Все мышцы сковало, силы покинули бренное тело. Мысли в голове смешались, неодолимый страх не давал собраться с мыслями. Глаза лихорадочно бегали, голос обрёл интонации детского лепета. Ему казалось, что его видят насквозь – все его помыслы, все его чувства; что с ним могут сделать абсолютно всё, что угодно – потому что сил противостоять он в себе не находил.
Конечно же, Дима Филиппов не мог видеть Черногорского насквозь. Но он отчётливо видел, что тот его боится, причём не просто боится, а полностью раздавлен страхом! Ещё тогда, на кухне, понаблюдав за Черногорским, за тем, как тот слишком уж застенчиво держался, пытаясь это преодолеть при помощи спиртного, Дима сразу понял, что имеет дело с трусом. Оказалось даже – слишком мягко сказано. А стало быть, над ним можно вволю поизмываться, да ещё и извлечь для себя некоторую выгоду.
-Поглядите за ним! – приказал Додик малолеткам, и те со злорадным интересом отправились в комнату к Черногорскому. Их искренне забавляло, как этот здоровый, накачанный парень, способный одним своим весом придавить этого Диму, так пугливо трусит, что даже не пытается сопротивляться.
Черногорский в страхе и недоумении переминался с ноги на ногу. Он никак не мог понять, что происходит. Больше всего, однако, его обескураживало то, что сам Вадик не делает никаких попыток сопротивляться. Что и он сам так же морально раздавлен. И тогда Черногорским овладело такое же навязчивое чувство вины, которое всегда сопровождало страх: что это всё из-за него, что это он, Черногорский, виноват, и должен «исправиться», то есть – безропотно подчиняться всем требованиям, и пассивно дожидаться своей участи.
-Вы понимаете, чуханы – доносились из соседней комнаты крики Димы – вы нас вкозлили, вы нас подставили! Ты понимаешь – теперь сюда приедут пермские! Ты знаешь, что такое пермская мафия в Таллинне?
-Причём тут мы вообще? – это был уже голос Вадика, после чего послышался шум возни. Один из малолеток пошёл в соседнюю комнату, и вскоре вернулся.
-Чего они там? – полушёпотом спросил Черногорский.
-Кореша твоего лупят – довольно ответил тот. – Дима ему сбоку заехал, тот даже блок поставить не успел. Потом твой друг чего-то замахнулся, но у Димы знаешь, какая реакция крутая? Он его просто вырубил!
Этому малолетнему пацану доставляло такое же садистское наслаждение, как и Диме – ощущение страха и беспомощности своей жертвы, и он с упоением накалял их всё больше и больше.
Сердце Черногорского вновь сжалось. Он ощутил, что все и всё здесь направлено против него. Его предательски душили слёзы бессильной ярости. Всё было ему омерзительно и ненавистно – и эта загаженная квартира, и этот гнусный паразит Додик, и самодовольный садист, малолетка-переросток Дима, и даже Вадик, по чьей милости он здесь оказался. Но больше всего Черногорский злился на самого себя: за то, что он проделал над собой такую большую работу, приложил столько усилий, чтобы уйти от этого состояния, от этого положения – и всё оказалось тщетным и бессмысленным. Всё вернулось на свои искомые места: навязчивый, всесильный страх, чувство вины и зависимости, парализованные воля и мышление, ощущение собственной никчемности, беспомощности. Сильный и эрудированный Михаил Феоктистов вновь превратился в жалкого и ничтожного Миню-Светика, у которого нет и не может быть никакой иной альтернативы, кроме как раболепно подчиняться, и всецело идти на поводу – «иначе будет ещё хуже».
-Эй, ты, иди сюда, как тебя там – прокричал из соседней комнаты Дима.
Черногорский робко стал на пороге комнаты.
-Чего в дверях стоишь – садись! – процедил Додик.
Черногорский прошёл в комнату, сел на пол. Вокруг него, с таким же злорадным любопытством, сгрудились малолетки.
-Слушай, пацанчик – начал Дима. Тут он не орал, напротив, говорил медленно, растягивая слова, чувствуя свою силу и власть над Черногорским, и давая оппоненту это понять. Что тот – тля, и что он полностью в его руках. И вдобавок он не скрывал своего явного наслаждения этим, и потому демонстративно растягивал удовольствие.
Черногорский тяжело вздохнул.
-Чего ты сидишь, как будто тебя тут оттрахали? Ты, когда сюда пришёл, совсем не так себя вёл. Тебя что – кто-нибудь обидел? – издевался Дима.
-Чего вы от нас хотите? – снова тяжко вздохнул Черногорский.
-Мы – от вас? – тот изобразил удивление. – Это вы от нас чего-то хотели. Или что – сейчас ты скажешь: был пьяный, ничего не помнишь. А если я это пермским ребятам скажу, то они знаешь, что за такие слова сделают?
-Причём тут пермские? – выдавил Черногорский, непроизвольно плача.
Дима и Додик рассмеялись.
-Это ты у них будешь спрашивать – сказал Додик.
-Ты нас подставил, понимаешь – продолжал Дима.
-Чем? – недоуменно выпалил Черногорский.
-Слушай, не зли меня, и не прикидывайся тут дурачком. Ты сам прекрасно знаешь, чем.
-Ты запалил нас – бросил реплику Додик.
-И теперь из-за тебя мы, неизвестно как, будем отмазываться перед пермскими. Ты понял?
-Понял – машинально пролепетал Черногорский.
-Что ты понял? – вспылил Дима.
-Подставил я вас, выходит – пробормотал Черногорский.
-Ничего ты не понял, дебила! – продолжал поучать Дима. – Эх ты, ребёнок! Ты хоть представляешь, как ты попал? Не представляешь! Даже он – Дима показал на подростка, который был к нему ближе – он умнее тебя. Я всем говорю: он поднимется! Я сам тоже таким салабоном был, теперь вот подрос, ума, опыту набрался…
Дима посадил мальчишку к себе на колени, отечески обнял его за плечо.
-Вот он уже так, как ты, не лоханётся – продолжал Дима. – А ты – теперь не знаю.
-Вафлёром будет! – подсказал мальчишка.
-Что вафлёром? – возразил Дима. – Может, ты уже вафлёр. Это же дело-то двух минут! Только какая нам от этого польза? Ты скажи вот что: у тебя деньги есть?
Он пристально глядел в испуганные, бегающие глаза Черногорского, и тот почувствовал, что лучше сказать правду.
-Есть – робко пролепетал Черногорский. – Немножко.
-Ну, так давай их сюда! – Дима сорвался на крик. – Чего ты из нас тут дураков делаешь?
-В куртке…
-Принеси его куртку – сказал Дима второму мальчишке. – А ты, Вадик, иди-ка на кухню. Мы пока с твоим другом поговорим.
Мальчишка тут же вернулся с курткой Черногорского, и протянул её Диме.
-Ему дай – скомандовал Дима.
Черногорский взял куртку, достал оттуда кошелёк, из кошелька – несколько мелких купюр, и протянул их Диме.
-Что это такое? – возмутился Дима, пересчитав деньги и положив их себе в карман. – Это что, десять центов?
-У меня больше нет – робко прошептал Черногорский.
-Мало ли, что нет! А если подумать?
-Нет больше ничего! – простонал Черногорский. – Вот всё, что от зарплаты осталось!
-Так ты же три штуки получаешь! – Дима схватил Черногорского за подбородок, и развернул лицом к себе.
-Три штуки – это один раз только… - стал оправдываться Черногорский. – Аврал был. А так – крон пятьсот-шестьсот в месяц выходит…
-Чего ты прибедняешься? – вмешался Додик.
-Да вот, чего ты прибедняешься? – подхватил Дима. – У тебя получка когда?
-Теперь через месяц только…
-Ну что, будешь оставлять себе с получки по сто крон, а остальное нам привозить. Десятого числа, в семь часов вечера, мы тебя ждём. За опоздание каждая минута – сто крон.
-Ещё и проверим, где ты там работаешь, и сколько получаешь – опять вмешался Додик. – Если хоть на крону обманешь, пеняй на себя.
-Ладно, об этом попозже поговорим – авторитетно заявил Дима. – Нам нужно сейчас. У тебя есть квартира?
-Нету – опешил Черногорский.
-А от чего у тебя ключи в кармане?
-Так это же не моя квартира!
-А – папа-мама – хмыкнул Дима. – А они у тебя работают?
-Отец работает – бормотнул Черногорский, морщась от омерзения навязчивого Димы.
-И они тебя кормят? – нагло вопрошал Дима, и его глаза блестели, а на губах играла наглая, садистская улыбка.
-Я сам себя кормлю – ответил Черногорский.
-Ты уже себя накормил! – проворчал Додик.
-Ну, вот – заключил Дима. – Съездишь домой, возьмёшь у родителей денег, привезёшь их сюда. Только проси хорошенечко. Чтобы нам не пришлось просить.
-Нет у них никаких денег! А если и есть, то не дадут.
-Я сказал – проси хорошенечко. Так, чтобы дали. Это уже от тебя зависит, дадут или нет. А, кстати, что у тебя дома есть интересного?
-Ничего нет – замотал головой Черногорский.
-Что – голые стены, что ли? – рявкнул Дима. – Слушай, не зли! У тебя аппаратура есть?
-Какая ещё аппаратура? – опять застонал тот.
-Ну, какая может быть аппаратура. Видик есть?
-Нету.
-Телевизор есть?
-Есть. «Рекорд».
-Это какой? С пультом?
-Чёрно-белый это. Советский…
-Центр есть?
-Откуда у меня центр – вздохнул Черногорский.
-А на чём ты кассеты слушаешь?
-Как – на чём? – лицо Черногорского выражало крайнюю степень изумления, свойственную лишь клиническим идиотам, вроде Швейка. – На мафоне! «Электроника-405».
-На хрен мне твоё говно сдалось! – рассердился Дима.
-А если мы съездим, проверим? – вмешался Додик. – Вдруг ты нам врёшь!
-Нет, этот мальчик не врёт! – издевательски поддел Дима. – Он знает, что мне врать нельзя! А если соврёт, то пусть пеняет на себя тогда. На первый раз можешь считать, что я тебе поверил. Но я обязательно приеду к тебе в гости, когда сочту нужным. Посмотрим с тобой чёрно-белое кино, послушаем твои кассетки… Скажи мне, мальчик, у тебя есть друзья?
-Есть – вздохнул Черногорский.
-Может, ты у друзей денег попросишь? Скажешь им так: извините, пацаны, что ты такое чмо, сам лоханулся, ещё людей подставил, и друг из-за тебя теперь страдает.
-Смотря, что ещё за друзья – опять вставил Додик.
-А какая разница, кто его друзья? Ты ведь, Миша, не хочешь подставлять своих друзей! А то придут твои друзья сюда, как раз попадут на пермских, ещё и их из-за тебя прихватят. Мало того, что ты лоханулся, ещё и друзья из-за тебя лоханутся. Или что – у тебя такие крутые друзья?
-Нет. Не крутые – вздохнул Черногорский.
-Но денег-то ты у них можешь попросить!
-Да кто мне даст!
-А вот это уже твои проблемы! – взбесился Дима, и ударил Черногорского по лицу. Затем – в живот. В челюсть. Под глаз. – Я с тобой по-человечески говорю, а ты мне тут дурачком прикидываешься! Чтоб деньги были, а где ты их будешь брать, нас это не колышет! У тебя есть рот, и жопа тоже! Пацаны, найдите здесь где-нибудь бумагу и ручку.
За этим последовала унизительная процедура написания расписки под диктовку этого Димы. Единственное, чем Черногорский мог воспользоваться – так это тем, что у него с собой не было никаких документов, и никто толком не знал даже, как его зовут. Он написал расписку от имени Митрофана Карасёва, приняв на себя обязательство принести в тот же день пять тысяч крон Филиппову Дмитрию Сергеевичу.
-Вадик! Подь сюды! – скомандовал Дима.
Через минуту в комнату вошёл Вадик.
-Короче, так. С тебя – Дима кивнул на Черногорского – деньги. К десяти часам. Это только в твоих интересах, и чем скорее, тем лучше. Пока ты ходишь за деньгами, Вадик будет сидеть здесь. В десять часов я включаю счётчик: каждая минута сто крон. И, не дай Бог, ты приведёшь сюда ментов, или народ всякий левый. Вся общага наша. Так что мы всех пошлём просто далеко-далеко, скажем: это наши проблемы, а с тобой уже разговоры по-другому будут. Впрочем, разговоров с тобой уже не будет. Сейчас, при кореше твоём, при всех… Ну-ка, на колени!
-Зачем? – взмолился Черногорский.
-На колени, сука, я сказал! – и Дима нанёс Черногорскому несколько ударов в лицо и в поддых, затем схватил его за голову, и опустил на колени, после чего стал расстёгивать себе ширинку.
-Не на-адо! – завопил Черногорский, попытался подняться с колен, но тут же удар по голове обрушил его обратно.
-Ты что! На фига опускать! – это уже сказал Вадик, но тут к нему подскочил Додик, и тоже ударил в поддых, а другой рукой ухватил его за горло.
-Посмотри, какой у тебя друг хороший! – кричал Дима.
Черногорский, подобно ежу, свернулся в клубок, но Дима схватил его за волосы, и ткнул головой себе в пах.
-В рот, я сказал! В рот бери, ублюдок!
Однако до этого дело не дошло. Черногорский изловчился и подбежал к окну, раскрыл его, и уже стоял одной ногой на подоконнике, намереваясь прыгнуть вниз с девятого этажа – ибо он был искренне убеждён, что смерть является гораздо более достойной участью, нежели роль миньетчика. Но тут к нему подскочил Додик, и ухватил его за шиворот.
-Хватит тут цирк устраивать! Давай, дуй за деньгами! Принесёшь – никто тебя не тронет!
И хоть Диму так и подмывало довести начатый замысел до конца, но Додик понимал одно: что в таком случае он уж точно денег не принесёт. Ещё, чего доброго, спрыгнет с крыши, а им потом отвечать… Он открыл дверь квартиры, и дал Черногорскому пинка под зад.
-Короче, ты меня понял! – крикнул он ему вслед.
 
… Черногорский шёл по пустынному ночному микрорайону. Разумеется, никаких денег он нести им не собирался, в голове крутился только один вопрос: как вызволить оттуда Вадика. А что делать с этим Димой, и иже с ними – это был уже вопрос времени. Подумать только: какой-то четырнадцатилетний сопляк посмел так унизить его, двадцатилетнего Мишу Феоктистова!
«А у тебя деньги есть?»
«А твои папа-мама – работают?»
«А что у тебя дома есть интересного?»
Ладно, думал Черногорский. Сейчас он, как говорится, закосил под дурака, дабы усыпить бдительность Димы и Додика. Пусть, козлы, думают, что он такой жалкий и беспомощный, что он окончательно побеждён и совершенно безвреден. Что он прямо сейчас побежит домой, к родителям, и будет клянчить у них деньги. Только вначале шнурки на ботинках погладит. И, естественно, направлялся он вовсе не домой, хоть и в ту же сторону. Он шёл к Андрею Попову.
Попов был тогда женат на Жанне, и жил ещё не в центре города, а всё в тех же бетонных джунглях Ласнамяе. Так что долго идти не пришлось.
-Кто? – спросил заспанный женский голос за дверью, когда Черногорский в неё позвонил.
-Жанна, это я, Миша. Андрей дома?
-Андрея нет, он вчера уехал. Посмотри, сколько времени.
-Жанна, я ведь не просто так, тут с Вадиком беда! Открой, выслушай, может, ты поможешь? Мы на отморозков каких-то нарвались, с нас деньги трясут ни за что! – чуть не плача, взмолился Черногорский.
-Миша, сейчас ночь. Позвони днём, где-нибудь после трёх, как раз Андрюша приедет. А в такое время я тебе ничем помочь не смогу. Тем более вашему Вадику, которого я сама толком не знаю.
-Но после трёх – это поздно, пойми! Мне знаешь, что заявили? К десяти часам принести им пять тысяч, и Вадик у них в заложниках!
-Самое лучшее, что ты можешь сделать – это пойти, обратиться в полицию. Тогда уже с твоих отморозков сойдёт и вся спесь, и вся крутизна. Всё, спокойной ночи.
Вслед за этим раздался щелчок закрывшейся двери.
Черногорский вновь нажал на звонок. Звонок был отключен.
-Ну, хоть позвони ему на мобиру! – закричал он на весь подъезд.
Но в ответ была тишина. Лишь этажом ниже спустя минуту открылась дверь, и возмущённый мужской голос произнёс что-то по-эстонски.
Тогда Черногорский направился к Олегу. Тем более что Вадим же говорил, что и Олег довольно хорошо знает и эту поганую сучку Лерку, и её тёплую компанию. Может, с его помощью удастся как-то решить эту проблему.
Но и Олега дома не оказалось.
Черногорский совсем пал духом. Он был в полнейшей растерянности, и, кроме этого, ему уже одиночество было невмоготу.
Стрелки часов перевалили за семь.
Черногорский вошёл в первый попавшийся подъезд, и разревелся, как маленький ребёнок. Осознавал он это, или нет, но после этого ему стало заметно легче. Наконец, он решил отправиться к Жоре Орлову – Графу: тот оставался последним из их общих друзей. Из той «старой доброй компании», в которой с некоторых пор один Андрей держался обособлено.
-Какой чёрт тебя в такое время носит! – проворчал Жора. – Я же после ночной смены!
-Граф, прости – ответил Черногорский. – Тут заморочка такая – мы с Вадиком влипли. Там какие-то, вроде бы Олега знакомые. Я к нему уже заходил, нет его. И Андрюхи Попова тоже нет, уехал куда-то. Думаю, он бы разобрался.
-Ладно, ты не крути, давай, говори, в чём дело? – заспанным голосом сказал Орлов, протирая глаза.
-Ну, что – зашёл я вчера к Вадику, тот меня позвал: пошли, говорит, к Виолетте. Говорит, там девушки тусуются, надо бы сходить, на гитаре поиграть, чего ещё… Вроде как познакомить меня с кем-то собирался. Пришли туда, все нажрались, потом я просыпаюсь, мне и говорят: мы там всех подставили, чего-то по пьянке накосячили, теперь я, видите ли, должен для них деньги искать, а Вадька у них в заложниках останется.
Орлов недоуменно хмыкнул.
-Бред полнейший! Ну, и что ты мне теперь предлагаешь?
-Что, что. Народ надо собрать, да и идти туда всем скопом! Не бросать же Зайца там одного, с этими ублюдками! – теперь Черногорский уже оправился от того страха, и в его голосе даже чувствовалась некоторая решимость.
-Ну, хорошо, народ. А кого тогда? Андрюхи, говоришь, нет. Олега нет. От Вовчика проку никакого. Казак сейчас у Олега живёт.
-Вместе где-то бродят – махнул рукой Черногорский.
-Да дело даже не в этом! – слегка раздражённо ответил Георгий. – Вместе, или врозь – просто кого ты сейчас соберёшь? Пацаны со двора – они за Вадика не пойдут. Они его не знают. Тем более, если там Вадик сам чего-то по пьянке ляпнул.
-Жалко, Чингисхан почил – вздохнул Черногорский.
-Что ты несёшь! – повысил голос Жора. – Чингисхан бы тебе в лицо рассмеялся, да послал далеко-далеко с такими разговорами! Вроде бы умный парень, а такой детский бред порешь! Сами к каким-то дебилам в хибару попёрлись, а теперь Чингисхана вдруг вспомнил!
-Может, пошли тогда, к Вадькиному отчиму сходим? – предложил Черногорский, уже начавший разочаровываться мыслью, что и тут он останется ни с чем.
-А, кстати, это идея! – согласился Орлов.
-Мне, видимо, и надо было с этого начинать – добавил Миша.
-Погоди, я соберусь…
У Черногорского опять на душе полегчало. Если только Вадиков отчим согласится… Тогда проблему можно считать решённой. Уж кто-кто, а дядя Вова, бывший военный моряк, скрутит этого Додика, как тряпку. Тогда и выяснится, кто вообще кого подставил…
После долгих уговоров дядя Вова, наконец, согласился. Не столько подействовали уговоры со стороны ребят, сколько со стороны жены – матери Вадика. Та, услышав, куда вляпался её сын, со слезами на глазах умоляла мужа пойти и разобраться с самозванными «рэкетирами».
-Пять тысяч хотят! – проворчал дядя Вова. – А у коня они не хотят? Вечно вы суётесь, куда вас не просят! А ты что там делал? Чем щёлкал? Ты же там был, вместе с ним! – это было уже адресовано Черногорскому.
-Я-то откуда знал? – простодушно хмыкнул Черногорский. – Вадик всё: девушки, девушки! А там Додик этот нарисовался, уголовная рожа…
-Сколько им лет-то хоть? – спросил дядя Вова, одевая куртку.
-Ну, Додику этому лет тридцать. А Дима – не знаю, может, наших лет. На вид, по крайней мере.
Конечно же, Черногорскому было бы стыдно говорить, что Диме четырнадцать.
-Ну, а девушки-то как? Приятно время провели? – издевательски поддел дядя Вова, и Черногорский покраснел.
-Да никак. Вертихвостки самые обыкновенные – отмахнулся Черногорский.
-Значит, так – решительно сказал дядя Вова. – Сейчас поедем в город, мне там по своим делам надо сходить. Оттуда уже поедем к вашей крутой мафии. Дадим им и на пять, и раз пять, и ещё по пять на каждого. Больше уже сами не захотят.
-Володя! – взмолилась мать Вадика. – Давай, сначала за Вадиком съездите, потом по своим делам пойдёшь. В конце концов…
-В конце концов, пусть сидит, дурак! – отрезал дядя Вова. – Авось умнее будет! Ты трезвый? – обратился он к Черногорскому.
-Какой там – отмахнулся тот. – В башке Хиросима, а в брюхе – сплошные Бермуды!
-Значит, поедем на автобусе – сказал дядя Вова. – Ещё часик побермудит, пусть на пользу пойдёт!
 
…В начале двенадцатого, в квартиру Лерки Полуэктовой, без стука вошли: отчим Вадика, и за ним – Черногорский, и Жора Орлов.
В квартире царил обычный беспорядок, в нос ударил удушливый запах перегара, немытых тел, и чего-то тухлого. Услышав звук открывшейся входной двери, в коридор выбежала босая, неряшливая, растрёпанная Лерка.
-Вы… - начала было она, но Владимир её отстранил:
-Иди отсюда!
И гости прошли в комнату, где всё это время творилось вопиющее безобразие. Конечно же, никакого Додика там уже не было. Зато вся тёплая компания была в сборе – и Дима, и обе вертихвостки. И, что было самое удивительное – был Олег, и ещё один парень, которого ни Черногорский, ни Жора прежде не видели.
-Какие люди! – изумился Черногорский. – Олег!
Они поздоровались за руку. Незнакомый парень тоже протянул Мише руку.
-Шурик – представился тот. – Казак.
-Миша – Черногорский холодно пожал тому руку.
-Это мой друг – кивнул Олег.
-Пошли, мне с тобой поговорить надо – ехидно процедил сквозь зубы Дима, глядя исподлобья на Черногорского.
-Ты нам уже двенадцать тысяч должен! – злорадно сказал белобрысый подросток, сидевший на матрасе с часами в руках.
Черногорский злобно скрипнул зубами, изо всех сил подавляя в себе желание - подойти к этому малолетке, да и заехать ему от души ногой по челюсти.
-О чём ещё мне, да с тобой разговаривать? – развязно ответил он.
-Никто никуда не пойдёт! – прикрикнул Владимир. – Все разговоры будут здесь. Что вот это всё значит?
В углу у стены сидел, весь избитый, Вадик.
-За дело получил, между прочим! – ответила за всех сама хозяйка. – И вилять мне перед вами без понту – так же, нагло и развязно, заявила она. – Я всё, так прямо, и скажу. Я вообще человек прямой, и люблю правду. Конечно, я тоже далеко не безгрешная. Пусть я даже какая угодно! Только вам этого всё равно не понять. Я не шлюха, не проститутка, я просто женщина. Вам бы столько пережить, сколько я пережила…
-Лерка, заткнись! – прикрикнул на неё Олег. – Это ты и нам втирала…
-Так! – прошипел отчим Вадика. – Я спросил конкретно, меня ваши перебранки не интересуют.
-Вот я вам и говорю!– продолжала распинаться Лерка, своим видом больше напоминающая вокзальную дешёвку. – Да, у меня было много мужчин. Но я, в конце концов, не подстилка, и мои девочки тоже не подстилки, и мы не собираемся спать с теми, с кем нам кто-то скажет. А ваш распрекрасный Вадик ничего этого не понимает. Ему, видите ли, приспичило: вот, вынь да положь бабу под его любимого друга! Ну, не нравится нам этот Миша, никому он не нравится! Какой-то не такой он. Отсталый. Даже ущербный! А Вадик тут начал права качать. Вот мы Мишу и шуганули, а Вадика проучили.
-А что за разговоры про заложников, про деньги? – напирал отчим Вадика.
-Мне чужих денег не надо. Это уже их, мужские дела – скривила гнилозубый рот Лерка. – Сами пришли, сами тут шиковали – она кивнула на пустые бутылки. – Ни я, ни девочки, их тратиться не заставляли.
-Насчёт заложников вы лишку хватанули – рассмеялся Дима. - Не было такого ничего. Это если он – Дима кивнул на Черногорского – такое ссыкло, что его и пальцем до смерти запугаешь, так не надо слушать просто его лепет, вот и всё. Какие заложники? Вы что, здесь видите бандитов, или стволы, или что? А насчёт денег – это вас не касается. Это уже мои с Мишей проблемы. Он мне денег должен.
-Каких ещё денег? – оскалился Черногорский.
-Пошли-ка в комнатку – нагло кивнул Дима.
На сей раз Черногорский смело прошёл. Хоть он и испытывал лёгкие симптомы тревоги, он понимал, что теперь ему бояться нечего.
-Мы с тобой, о чём договорились? – сплюнул Дима.
-А ни о чём! – выпалил Черногорский. – Что ты туфту втираешь? Я тебе не лох голимый, и развести меня не получится.
-Чего? – расхохотался Дима. – Ты не лох? А может, я не Дима, и не пацан вовсе, а африканский страус? Развести тебя не получится! – он вновь от души засмеялся. – Уже получилось. Я тебя уже конкретно развёл, ты уже подписался, уже на бабках сидишь!
-Иди, втирай свои басни даунам на Матросова! – парировал Черногорский. - Может, они и поверят. Разборки, подставы, пермские… - передразнил он. - Круче только яйца, и ещё Богдан Титомир. Кто кого подставил? Где твоя крутая бригада? Нет у тебя ничего! Так что нечего воздух гонять.
-А кого это волнует, где что есть, и где чего нету? Причём тут бригада, причём тут разборки, подставы? Какая теперь разница, есть они или нет? Ты что – проблем хочешь? У тебя и так они уже есть. Я тебя развёл на деньги, ты подписался – а теперь говоришь «ничего нет». Теперь ты не только прогон мне устроил, ещё и западло сделал тихое, как пидор!
-Хватит меня на понты брать! – сказал Черногорский, и вышел из комнаты.
-Слушай, ты! – подскочил к нему Дима. – Я сейчас спущусь на несколько этажей ниже, и вас с Вадиком отвезут в лес. И вас уже никто не спасёт – ни отчим, никто. Ты лоханулся, ты зассал, хотя тебе двадцать лет, а мне четырнадцать. Ты мог меня на хрен послать, да хоть опустить меня, как малолетку! Какая теперь разница, что я говорил, про какие бригады, про какие разборки! А за лоховство надо платить. Ты повёлся на всё, ты сам назвал сумму, ты сказал: придёшь к десяти часам, один и с деньгами. А за базар надо отвечать!
-Вот ты первым и ответь за свой базар! – впервые открыл рот Вадик.
-Перед людьми я за базар отвечу – сказал Дима. – А перед лохами мне объясняться в западло. Я вас разводил, это моя тема. А если мне надо для развода, я всё что хошь буду говорить. И никто меня за это спрашивать не будет. Или ты что, Миша – уже занятый? Чей ты лошок, кто тебя доит?
-Бред сивой кобылы – отмахнулся тот.
-Короче, ты уже второй раз накосячил. Мне уже надоело тебя прощать. Ты мне денег должен, пришёл – во-первых, ты опоздал на полтора часа. По счётчику уже двенадцать – или сколько там натикало? Во-вторых, ты как обещал? А как пришёл? Кого ты мне тут привёл? Что за толпа, что за кипиш, кто ты такой, чтобы кипишовать? Что ты раньше сидел, тише воды, ниже травы? Вот и сиди, знай своё место. Что ты в отказку идёшь? Оборзел совсем?
-Запарил! – прикрикнул Черногорский. Он вышел из коридора, и подошёл к своим.
-Так, когда деньги будут? – нагло вопросил Дима.
-Интересно, за что это мы тебе торчим? – небрежно фыркнул Черногорский.
-Не мы, а конкретно ты – ткнул пальцем в него Дима. – Меня это уже не колышет, за что ты мне должен. Должен, и всё. За лоховство своё. За то, что я тебе в рот не дал, при твоём же друге. А надо было. Ты и так опущенный. По жизни.
-Где твой Додик? – перебил Димины тирады дядя Вова.
-И гитару отдайте! – добавил Вадик.
В ответ все наперебой стали твердить, что никакого Додика они не знают, и что он – не что иное, как плод больной фантазии Черногорского; ну, а гитары вообще никто в глаза не видел. Не было никакой гитары.
Тогда дядя Вова решил больше не ломать комедию. По большому счёту, его не интересовали ни Додик, ни чужая гитара. Если это надо Олегу или Мише – так пусть сами и разбираются.
-Всё, пошли! – прошипел он почти Вадику в ухо, подталкивая того в спину.
-Короче, Миша, или как там тебя – крикнул Дима – в общем, я жду деньги!
Никто не ответил. Пусть себе кричит, раз он такой горластый. Вадик, а вслед за ним – и все остальные, молча покинули квартиру. Последним вышел дядя Вова, и закрыл за собой дверь.
-А всё-таки вы, ребята, облажались – сказал Олег, когда они все вместе вышли из Леркиного дома, и шли через школьный стадион в сторону соседнего микрорайона, где жил Вадик. – Что, Мишка, не мог справиться с этим Димой, что ли? Трахнул бы его бутылкой по башке, потом вместе бы накинулись на этого Додика, забрали бы гитару, и ушли. И всё! А ты, мудак, ещё деньги стал им предлагать!
-Я им ничего не предлагал! Это так, для отводу глаз. Хрен его знает, какая там ещё кодла, в этой общаге? Смотрю – Вадик сидит, уже на всё согласен, я тоже готов был что угодно сказать, лишь бы срыть оттуда. Я знал, что приду не один…
-Значит, на гитару ты побрился – ответил Олег.
-Гитара у Додика – возразил Миша. – Пусть Андрюха на него наедет…
-Андрюха на него наезжать не будет – хмыкнул Шурик. – Нет смысла ему в это говно соваться. Было бы что серьёзное, а здесь - туфта туфтой. Конечно, они козлы, чмошники, но вы и сами здесь не внушаете симпатии.
-Всё, что можно этому Додику сделать – это встретить в тёмном переулке, да и сломать ему руки-ноги! – сказал Вадик. – И Диме то же самое, чтобы охота пропала…
-А Дима за свой отмороженный базар когда-нибудь нарвётся – добавил Олег. – Прикольно: он за свои слова не в ответе, потому что ему так это надо. А перед ним все должны отвечать. А ты что стоял, мялся? – кивнул он Мишке. – Сказал бы ему так, конкретно: иди ты, со своим базаром, на три буквы.
-Я ему так и сказал, только другими словами…
-Да слышал я, какими словами ты сказал. За что я тебе должен! – он театрально передразнил Черногорского. - Давай, ты мне пол-лимона торчишь. А за что – мы сейчас придумаем. Хотя, чего там думать? Сам думай, за что ты торчишь. Что, я за тебя, что ли, думать должен?
-Хорош дурью маяться, крутизна ясельная! – прикрикнул на них дядя Вова. – Молоко сперва утрите, потом гулять ходите. А не умеете за себя постоять – так и нечего лезть! Девушек им захотелось! Рановато вам ещё на них смотреть. Вам ещё молочные смеси кушать, да зарядку по утрам делать. И маму с папой слушаться.
…После этого случая Дима Филиппов ещё две-три недели постоянно названивал Черногорскому домой – угрожал, требовал денег. Отцу Черногорского это надоело, и он просто отключил телефон. А на большее Димина активность не распространялась – он надеялся лишь на Мишин страх, а нарваться на ментов ему действительно не хотелось.
«Ничего» - утешал себя Черногорский. – «Сначала подкачаюсь, потом ещё на рукопашку какую-нибудь похожу, поучусь драться, заодно и смелости поднаберусь. И, как-нибудь подкараулю я этого ублюдка, и припомню ему всё сразу. А то для своего сопливого возраста слишком уж большой он вырос. И борзый не в меру».
Но этим благим прожектам так и суждено было остаться таковыми. А почему – я думаю, это и объяснять излишне.
 
Вторым подобным «испытанием на прочность» была похожая история, и приключилась она буквально через несколько недель после предыдущей. И даже действующие лица, верней – свидетели, были те же самые – то бишь, друзья молодости Черногорского. Жора Орлов, Вадим Зайцев, и ещё один парень, имени которого Черногорский не помнил. Помнил только прозвище – Ананас.
После инцидента «у Лерки», Черногорский вновь начал усердно посещать атлетический зал, и за эти несколько недель уже почти наверстал упущенное. Он внушал себе, что всё нормально, что он – сильный, уверенный в себе человек, что страх над ним не властен, и что пережитый случай является просто плохим исключением. Ну, растерялся. Ну, нервы сдали. Ещё и дикое похмелье на руку сыграло. Вообще не соображал ни черта, вот и не смог совладать с ситуацией. Но ведь ничего же не случилось! Подумаешь – по морде надавали! Велика беда! Надавать по морде человеку в таком убитом состоянии! В конце концов, не носил же он деньги этому Диме Филиппову. И, уж тем более, не ублажал его, не был у него в роли женщины. И не дошло бы до этого. Он, то есть, Миша, этого бы не допустил. В крайнем случае – умер бы, сиганул с девятого этажа, но не опустился!
А на сей раз собрались кореша закадычные посидеть, винца попить. Что ж, дело житейское, как Карлсон говорил. И – опять-таки, встал вопрос: где. Решение вопроса на сей раз предложил этот самый Ананас, и его выбор был продиктован вполне естественными условиями. Ведь, как говорится, любви все возрасты покорны, и Ананас был не исключение. Только та девушка, в которую он влюбился, и с которой он встречался, питала одну очень нехорошую слабость – имела с детства привычку, как это называется, «нюхарить», и, движимая этой слабостью, частенько захаживала в одну квартирку, подобную Леркиной, но на другом конце города. Сходство же этих квартир было в том, что туда был такой же «свободный вход», и, соответственно, публика туда наведывалась подходящая. Ананасу уже случалось там бывать – приходил, поджидал свою пассию, и, когда она появлялась, забирал её и уходил. Вот и на сей раз – друзья решили «прокантоваться» там вместе. Поскольку на улице было холодно…
По дороге отоварились дешёвым вином, пивом, сигаретами – в планах было не только забрать из того притона Ананасову зазнобу, но и самим весело провести время. Черногорский особенно не тревожился: ну, что ему там сделают какие-то подростки-«нюхарики», пребывающие вообще за пределами измерения?
Компания сошла с троллейбуса, и пошагала через микрорайон к медицинскому училищу, а оттуда, через пустырь, через частный сектор – в сторону Тонди. Шли, шутили, пивко на ходу попивали. Так, незаметно, дошли до места.
Уже в подъезде старого дома, ударил в нос резкий, характерный запах толуола. Дверь в квартиру на первом этаже была приоткрыта. Они вошли в эту квартиру.
С левой стороны узкого коридора находилась дверь, ведущая в просторную комнату, занимавшую почти всю квартиру, если не считать крохотной кухни и такого же тесного санузла. Окно комнаты было забито фанерой, обои были ободраны, стены загажены. Напротив двери, у стены, стояли продавленный диван и топчан, со стороны двери у стены стоял маленький стол, похожий на письменный столик младшего школьника. Вся комната была заставлена стульями и табуретами, и лишь у самой двери стояло драное кресло.
На маленьком грязном топчане спал человек, всем своим видом напоминающий старого бездомного алкоголика. Это и был хозяин квартиры. Он действительно был алкоголиком на последней стадии, что сразу бросалось в глаза и в нос: даже вонь толуола полностью не заглушала исходивших от хозяина ароматов - мочи и денатуратного перегара.
Подруги Ананаса, да и вообще девушек, не было. На трёх стульях сидели худосочные подростки, лет четырнадцати-пятнадцати, хотя им могло быть и больше. На полу посреди них стояла бутыль. Подростки сидели почти неподвижно. У каждого из них ко рту был поднесён кулак с зажатой в него тряпкой. Время от времени, они тянулись к бутыли, чтобы смочить тряпку, после чего вновь продолжалось неподвижное сидение с поднесённым ко рту кулаком. Между собой подростки не разговаривали, лишь порой мычали что-то нечленораздельное, и абсолютно не обращали внимания - ни друг на друга, ни на окружающую действительность. Они были полностью погружены – каждый в свой собственный, иллюзорный мир красочных грёз и фантастических галлюцинаций.
-М-да – вздохнул Черногорский, оглядевшись по сторонам.
-Алина была? – спросил Ананас одного из обитателей этого лежбища.
-Б-бы-ыыы-лл-лааааа – ответил тот. – Ск-ск-ск-ор-ор-оро при-и-иии-дё-о-о-оооот!
-Куда она пошла? – невозмутимо продолжал Ананас.
-Они с Кристинкой пошли к ней жрать. Сказали – скоро будут – ответил токсикоман, так же проговаривая по полчаса каждую букву, после чего снова потянулся к бутыли.
-Ну, мы подождём.
Никто не ответил.
Черногорский уселся в кресло, остальные расположились рядом, на диване. Алкоголь вкупе с парами толуола быстро «врезал по мозгам», и у Черногорского, что называется, «слетели тормоза». Он начал нести разную чепуху, пытался «философствовать» о «проблемах мироздания», которые, в конечном счёте, сводились к тому, какая прекрасная штука алкоголь, и как отвратительна токсикомания. Тем временем в притон заходили ещё новые постояльцы – и не только подростки-токсикоманы. Пришли и двое парней постарше: один из них был щуплый, усатый, явно кавказец, и с ним – рослый, рыжеволосый, стриженный «ёжиком».Они уселись на топчан, потеснив спящего хозяина. Потом пришли две девушки – то были Алина, и её подруга Кристина. Те уселись на стулья.
Вадим, Жора и Ананас между собой разговаривали вполголоса. Черногорского же несло вовсю, и он сам не отдавал себе отчёта – что он говорит, и с кем он говорит.
-Вот, мы с Андрюхой решили как-то пробить одну тему – голосил Черногорский. – А был у нас один такой знакомый хороший, царствие ему небесное. Конкретный был такой мужик, справедливый. Я выпью за него!
Черногорский жадно прихлебнул портвейна, затем продолжал:
-Так вот, этот мужик нам всегда говорил. Что все проблемы происходят оттого, когда занимаются чужим делом. Каждый должен заниматься своим делом, то есть, то, что он умеет, то, к чему душа лежит, в чём он может… как это сказать… Быть полезным и себе, и для дела. Ну вот. И как раз вдруг нас с Андрюхой захотели подставить…
-Уймись! – одёрнул его Вадим.
Некоторое время Черногорский сидел молча, как будто пытаясь что-то сообразить. Потом он опять сорвался:
-Слушай, Жорик! Мы сюда, собственно, чего пришли – Алину твою забрать! Так чего, Ананас, давай, забирай её, да и пойдём, что здесь сидеть?
-Мишка, погоди! Видишь – она бухая? – Жора встал, подошёл к Черногорскому, и заглянул ему прямо в глаза.
-Не так надо – добавил Ананас.
-А как ещё? – пробасил Черногорский, подошёл к Алине, схватил её под руки, и поднял со стула. – Вадик! Ну что, забираем и идём!
-Никуда я не пойду! – заупрямилась Алина, вырываясь из рук Черногорского.
-Мишка, успокойся – сказал Жора.
-А ты, Алина, давай, приходи в себя! – добавил Ананас. – Вообще-то Мишка прав.
Потом Ананас что-то втолковывал своей Алине, Вадим и Жора о чём-то смеялись, сидя на диване… Смуту опять стал сеять Черногорский, внезапно закричав:
-Откройте окно! Я не могу больше дышать этой вонючей мерзостью!
И тут на него накинулся Заур – так звали этого щуплого усатого кавказца. Сначала Черногорский почувствовал, как на него сыпется град ударов. Потом Заур прохрипел ему прямо в лицо:
-Сиди на жопе ровно, пидор! Понял?
-Понял… - промямлил Черногорский, и бессильно опустился в кресло.
Его вновь парализовал страх, вместе с полнейшим безразличием к происходящему. Более того, ему даже вдруг захотелось умереть.
-Ты слышал – обратился к нему рыжий – он же тебя пидором назвал!
-Ну, и хрен с ним – бормотнул Черногорский.
-И что – за такие слова ты даже не дашь ему в рыло? – притворно удивился рыжий.
Черногорский не ответил.
-Значит, ты и есть пидор! – взъярился Заур, схватил Черногорского за грудки, и вновь принялся его бить. – Ты чмо, ты урод, ты козлина вонючий! Ты петух!
Черногорский даже не защищался, даже не закрывал лицо, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то пытаться дать сдачи.
-Да возьми ты, тресни ему! – сказал кто-то.
-Я не могу! – заорал Черногорский. – Я пацифист! Я не могу человеку сделать больно! Иисус Христос тоже был пацифистом! Он никогда в жизни... не поднял руку… ни на кого…
-Из тебя такой же Христос, как из меня Галилей – раздражённо буркнул Вадим.
-Что же ты друзей своих позоришь? – вопросил рыжий. – А понтился – самый тут блатной!
-Я… я не блатной! – кричал Черногорский.
Заур же его бил и бил. Друзья не вмешивались: во-первых, было очевидно, что Черногорский нарвался сам, а во-вторых, Миша с этим Зауром мог бы шутя справиться. Ему нужно было только пересилить свой страх.
Но Черногорский его не пересилил.
Наконец, Заур устал. Он презрительно оглядел Черногорского, отшвырнул его, как половую тряпку. Тот вновь плюхнулся в кресло – с разбитой головой, весь в огромных синяках и кровоподтёках. Но Зауру и этого было мало. Его взгляд остановился на кожаной куртке и новых фирменных часах Черногорского.
-Отдай часы! – рявкнул Заур.
-Не отдам.
-Тебе чего – мало? Ещё хочешь? Хочешь вообще инвалидом стать?
-Забирай, жалко, что ли – промямлил Черногорский.
-Мишка, ты чего? – вмешался Жора. – Чего ты, как тряпка, в самом деле…
-Ну чего – отдаёшь часы? – не унимался Заур.
-Да – обречённо ответил Черногорский.
Затем точно так же он отдал Зауру и куртку. Её, правда, Вадим и Жора выкупили за бутылку водки, а сам Черногорский при этом сонно сопел в кресле.
-Да нам даром не нужна его куртка – пояснил рыжий. – Просто, видите – чмо человек! Хоть и накаченный, а на него рявкни, пальцем замахнись – сразу всего ссыт. И жопу даст, и мать продаст со страху.
-Он просто перепил, что, не видишь – не в себе человек? – заступился Орлов. – Сам прикинь, кто станет кричать, что он Иисус Христос?
-Кричать можно всё что угодно – оборвал рыжий. – Он тут до этого о понятиях кричал, всех жизни учил! Фуфло твой друг, и тряпка. Вот и весь сказ.
-А проснётся – ещё тут сосать у меня будет! – заявил Заур, тоже изрядно захмелевший.
Чтобы не обострять дело уже до такой степени, рыжий сказал:
-Слышь, Заур, пойдём! Нам ещё к Лысому надо, ведь обещали!
-Да хрен с ним, с этим лысым! – прошипел Заур. – Сейчас вот этот ублюдок разденется, сосать у меня будет! Как в самой крутой порнухе – качок берёт в рот, и со звуком!
-Не неси херню, Заур! Пой дём!
И рыжий увёл его, чуть ли не силой.
Едва они покинули тот зловещий притон, Черногорский открыл глаза. Друзья с обеих сторон схватили его за руки, и сказали:
-Уходим!
И что-то вспомнилась тогда Мишке песня бессмертного классика – Владимира Высоцкого:
Я не люблю себя, когда я трушу,
Я не люблю, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более – когда в неё плюют…
 
Тупая, ядовитая, всепоглощающая боль пожирала его изнутри, овладевала всей его сущностью, не давала собраться с мыслями, и на чём-либо сосредоточиться. Казалось бы – два нелепых, ничего не значащих, случая. Какие-то грязные, низкопробные притоны. Какие-то недоумки, которых он видел в первый, а может быть, и в последний раз в жизни. Уж что может быть проще: не бывать в сомнительных местах, отказываться от подобных приглашений, чтобы впредь не попадать в такие клоаки, где всегда ошиваются грязные типы. Но, с другой стороны, чисто психологически – Черногорский был шокирован. Больше всего он злился на самого себя – за то, что ничего не смог с собой поделать, за то, что вот уже второй раз подряд он нарывается на чью-то садистскую, не обременённую никаким интеллектом, наглость и агрессию – и эти оба раза он покорно и беспомощно пасует. В обоих случаях он даже не предпринял никакой попытки воспротивиться, поставить заслон, защитить свою честь и достоинство. Напротив, он на всё соглашался, подчинялся всем их требованиям. Ещё неизвестно, чем бы дело кончилось, прояви они большую настойчивость в своём устремлении заставить его ублажать их похотливую плоть. Хотя и без этого Черногорский был унижен – дальше некуда.
Вновь он оказался в той же самой роли, которую играл ещё в школьные годы. Вновь он вернулся к тому положению, от которого так долго и упорно стремился уйти. А ведь он считал себя сильным и настойчивым человеком. Считал, что та роль, то состояние – чисто детский кошмар, к которому нет, и не может быть возврата. То был не он, не Михаил Феоктистов - сегодняшний. То был Вениамин Черногорский, ставший достоянием прошлого.
И вот теперь – какие-то гнусные, никчемные типы, сами из себя ничего не представляющие – тычут его, образно выражаясь, мордой в дерьмо, и дают ему понять, что он – Черногорский. И все его многолетние усилия сводятся на нет.
Он долго вынашивал планы, если можно так выразиться, благородной мести. Отомстить, по-мужски: набить морды, сделать обоих калеками. Или сотворить ещё что-нибудь в этом роде. Благо дело, времени для обдумывания – больше, чем достаточно, торопиться попросту некуда. Какая разница – отомстить через год-другой, или через двадцать, как Эдмон Дантес?
«Я был не в форме» - вновь успокаивал себя Черногорский. – «Я растерялся. Ещё и сбили меня с толку, дали тем самым детскому страху вынырнуть из глубин подсознания. Но умом я ведь понимаю, что я сильнее их. Мне надо потренироваться, войти в форму. И тогда я с ними расквитаюсь, я докажу всем, что я не Черногорский, что это была лишь гадкая нелепость, но не моя истинная сущность!».
Но, как уже говорилось, в случае с Черногорским оказалась стопроцентно верной именно крылатая фраза Пушкина: «Суждены нам благие порывы, но свершить - ничего не дано».
В какой бы физической форме не находился бы наш герой, с каким бы энтузиазмом он бы не тренировался, а психологически он так и оставался слабым и беспомощным, так и не смог найти в себе сил для «благородного отмщения». Дальше – больше.
Девяносто шестой год, история с Мариной Романовой, о ходе и результатах которой читателю уже и так хорошо известно. Одним словом, Феоктистов регрессировал окончательно в прежнее состояние. В Черногорского. В того самого Миню-Светика!
И тогда он уже не мог питать замыслов «благородной мести», поскольку понимал, что теперь он слабее их. Слабее во всех отношениях. Он чувствовал и осознавал, что теперь уже он не сможет – если не вообще никогда, то, по крайней мере, уж очень долго не сможет сделать что-то тому же Диме, тому же Зауру, тому же Шувалову…
И от этого его обида становилась ещё горше. Всё сильнее испепеляла его душу эта страшная, слепая и безумная жажда мести. Мести любой ценой, жестокой, подлой мести, не признающей никаких моральных принципов. Мести – не только за пережитые унижения, но ещё и за то, что именно с подачи этих людей он вновь превратился в того, кем он был в школьные годы. В то состояние, с которым он боролся всю свою жизнь, и, как выяснилось – тщетно.
Это их – всех, вместе взятых - он считал виновными в своём падении, в своём возвращении к неполноценности, к жалкому, затравленному существованию. И тогда Черногорский возжаждал уничтожить их морально. Надругаться над самым святым и сокровенным – над их семьями. Как он делал что-то подобное в детстве.
Но, будучи в достаточной степени интеллектуально развитым, он понимал, что подобные деяния отнюдь не делают ему чести – как раз напротив. И то, что в детстве ещё могло быть ему простительно, то на сей раз могло быть чревато уж куда более плачевным исходом. Во-первых, не приведи Господь, загреметь за эти подвиги на зону! Уж там не возникнет и тени сомнения относительно его участи; никто и в мыслях не задастся вопросом о том, в каком качестве такой удалец будет тянуть свой срок – хотя даже более вероятно то, что и этот срок тянуть уже будет некому: такие там не выживают. Но главное было даже и не в этом.
Иногда всё же разум робко проступал сквозь кричащее уязвлённое самолюбие, сквозь слепую жажду мщения, и разум сей подсказывал Черногорскому: а сможет ли он после, удовлетворив таким образом свои амбиции, когда-нибудь уважать сам себя, считать себя полноправным, достойным человеком, мужчиной, личностью?
Но разум не смог остановить эту безумную одержимость. Напротив, разум стал служить этой одержимости! С невиданным рвением Черногорский жадно поглощал всевозможную литературу, в которой описывались подобные проявления. Он запоем читал – и художественные, и документальные книги, включая даже главы Священного Писания - посвящённые тем режимам и тем правителям, во времена которых этот беспредел достигал своего апогея. Он не пропускал ни одного источника, в котором говорилось о «великих беспредельщиках» - будь то императоры-самодуры древнего мира, такие, как Нерон, Калигула и Карл Первый; средневековые инквизиторы и деспоты – как монархи, так и их враги. Ну, и, конечно же, особый интерес Черногорский проявлял к новой истории – фашистским и коммунистическим диктаторам, таким, как Гитлер, Сталин, Иди Амин, а что касается Пола Пота, так тот вообще стал, чуть ли не его кумиром.
Черногорский исследовал, на какие философские или религиозные учения и доктрины опирались те или иные палачи, и упорно штудировал эти учения. Проще говоря – он искал оправдания тому бесчестию, которым он вновь собирался заняться, и создавал собственную «философскую концепцию», позволявшую бы ему, без зазрения совести, мстить своим обидчикам, используя линию наименьшего сопротивления. Потому что справиться с женщиной или с ребёнком - куда как легче, чем со взрослым мужчиной.
Хотя, по сути дела, ничего нового и оригинального Черногорский не создал, и все его эти «философские изыскания», грубо говоря, сводились к следующему. Он подбирал цитаты из творений известных злодеев и их «духовных учителей», каковыми, например, Гитлер считал Ницше и Шопенгауэра, а Пол Пот – Конфуция, Сартра и Марата. Из этих цитат Черногорский выстраивал абстрактную, демагогическую теорию, согласно которой такие подвиги не только оправданы, но и необходимы. Правда, единственное, чем ему эта «теория» могла быть полезной – заглушала в нём голос совести, усыпляла в нём чувство вины. Позволяла ему не только решиться на эти омерзительные, бесчеловечные поступки с уверенностью в своей правоте, но и после свершившегося жить, как ни в чём не бывало, и ничуть не укоряя себя ни в чём.
И вот – весной 1997 года, Черногорский решился окончательно.
Первый барьер он преодолел без особого труда – при помощи им же созданной теории. Голос совести и чувство вины он заглушил в себе полностью. Оставалось лишь одно препятствие – страх. То пресловутое «а что мне за это будет?», заставлявшее Черногорского всю жизнь безропотно терпеть любые унижения, оскорбления и посягательства на те или иные свои интересы.
К счастью (или же, скорей – к сожалению), и эта проблема решилась на удивление легко.
После инцидента с джипом, отношения Черногорского с Андреем Поповым вновь наладились. Правда, теперь эта дружба приобрела несколько иной характер – между ними даже формально исчезло равноправие, и доминирование со стороны Попова стало более чем явным; и, таким образом, в лице Попова Черногорский стал видеть своего рода покровителя. Поэтому он посвятил Попова в свои планы, и, делясь ими, вовсю развивал новоявленную теорию, приводя при этом множество цитат и выдержек. Попов же – не то, чтобы принял точку зрения Черногорского, но и не отверг её; даже, в некотором роде, одобрительно оценил эрудицию и логическое мышление Черногорского, собравшего весь сумбур мыслей и высказываний из разных культур и эпох – в единую логическую закономерность. И Черногорский заметил эти одобрительные нотки Попова. Понял, что в случае опасности, Попов поможет ему избежать наказания. Но он не задумывался над тем, что этим самым он продаёт себя Попову. Что с того момента, незаметно для самого Черногорского, вся его жизнь станет зависеть от Попова. Хотя Попов никогда ему этого не скажет, а сам он не поймёт этого до последнего момента.
Итак, Попов эту теорию оценил, что называется, по достоинству. Признал её право на существование, выразив тем самым своё молчаливое согласие на претворение подлых замыслов Черногорского в жизнь. Как это цинично не звучит – именно он, в своём роде, благословил Черногорского на эти «ратные подвиги» - во всяком случае, так это воспринял сам Черногорский. Именно Попов развеял все его сомнения и колебания, именно тогда рухнула последняя преграда на пути будущего убийцы.
 
И вот, как уже говорилось, доморощенный Робин Гуд вышел на тропу войны.
19 апреля 1997 года впервые на улицах Таллинна появился тот самый красный «Москвич», украшенный теми самыми номерами, ныне печально прославившимися. Так униженный жизнью, истекающий желчью фанатик совершил свой первый акт мести. Читателю уже известно из первых рук – как Черногорский сводил счёты с Шуваловыми, мстя «за семьдесят раз всемеро», как это охарактеризовал он сам, находя себе оправдание даже в Ветхом Завете!
Уже единожды решившись на подобный шаг, Черногорский мог теперь позволить себе всё, что угодно. Все моральные принципы были сломлены, а дремучая совесть ушла ещё глубже в спячку. Оскорблённое самолюбие, годами скопленная обида, вооружившись теперь ещё и принципом вседозволенности, требовали немедленного удовлетворения – новых актов мщения. Так чувство голода требует немедленного утоления, а забитый испражнениями кишечник – срочного опустошения.
Но, если в отношении Шувалова план мести был прост, то ни у Димы Филиппова, ни у Заура не было ни младших братьев, ни детей. В качестве жертв Черногорский выбрал их матерей и их девушек, с которыми те жили – это вполне гармонировало с его «теорией». Теперь все затруднения сводились к одному – к подбору исполнителей. Требовалось найти тех, кто вызвался бы бить, истязать, насиловать этих женщин. Чтобы они обращались с ними, как с непотребной мразью, чтобы излили на них самую, что ни на есть, звериную похоть, чтобы растоптали их дотла, уничтожив в них личность, истребив в них женское начало. Чтобы потом донести это до самих своих обидчиков, дав им понять, что это они сами виновны в падении и обесчещении своих близких.
Разумеется, никому из своих знакомых Черногорский ни за что не смог бы предложить такую затею. Но тут, как говорится, на ловца и зверь бежит, а свинья - та всегда и везде найдёт грязь.
 
Буквально через день-два после поездки к Шуваловым, Черногорский шёл по городу. Куда он шёл, и откуда – вряд ли об этом теперь помнит даже он сам. И тут его окликнул субтильный, неряшливый юноша лет шестнадцати.
-Мишка, ты? – услышал Черногорский позади себя хриплый голос, и обернулся.
-Привет! – парень уставился на Черногорского своими широко разинутыми, изумлёнными глазами.
Черногорскому сразу бросились в глаза неестественно узкие зрачки, и нездоровое, ненормальное состояние парня. Тот своими манерами напоминал нелепую куклу, которую постоянно дёргают за верёвочки. И, в то же время, это осунувшееся, небритое, густо осыпанное болячками и нарывами лицо этого куклообразного юноши, показалось Черногорскому удивительно знакомым. Только он никак не мог вспомнить, кто это.
-Чего – не узнаёшь? – ещё больше изумился тот, и расплылся в довольной улыбке. – Я Серый! Олега Кузьмина брат! Чего – Динамыча не помнишь?
Конечно же, Черногорский Олега помнил. И брата его, Серого, по прозвищу Тушканчик, помнил тоже. Так выходит, этот нездоровый, неряшливый и явно нетрезвый юнец есть не кто иной, как подросший Тушканчик!
-Ну, здравствуй, Тушканчик! – Черногорский протянул ему руку, и тот вяло пожал её. Рука Тушканчика была холодной и липкой.
-Я уже давно не Тушканчик! – широко улыбнулся тот. – Теперь Солидол у меня погоняло!
«Придумают же, тоже» - подумал про себя Черногорский. Хотел было спросить, с какой стати его так окрестили, да передумал. Судя по интонации, с которой Тушканчик-Солидол произнёс эту фразу, он даже гордился таким своим прозвищем.
-Ладно, Солутан – небрежно передразнил Черногорский. – Смотрю, ты уже на взлёте.
-А откуда ты знаешь?
На парнишку было в самом деле смешно смотреть: он вёл себя настолько спонтанно, как маленький ребёнок. Особенно же трогательно было то, как искренне и горячо он изумлялся.
-Да по тебе же видно! – усмехнулся Черногорский. – Ладно, чего там, ты уже большой. Пошли, бабахнем за встречу! – панибратским тоном предложил он.
-Кого бабахнем? – тот вновь изумился, и Черногорский непроизвольно разразился хохотом. Тушканчик тоже дико, истерично захохотал.
-Шустрануть, что ли, хочешь? – непонимающе продолжал Солидол, и всё его лицо сжалось и нахмурилось. Очевидно, все его извилины работали на пределе напряжения, разбирая значение слова «бабахнем».
-Ну ты, балда! – опять рассмеялся Черногорский, и похлопал юнца по плечу. – Выпьем давай! – пояснил он снисходительно-наставническим тоном. – Я угощаю!
-На фиг это надо – разочарованно огрызнулся Солидол. – Я вообще не пью!
-Ну да – не пьёшь! – возразил Черногорский. – Скажи ещё, что ты сейчас трезвый!
-А тебе-то что? – обиделся Солидол.
-Я к тебе, как старый друг – покачал головой Черногорский. – Вот, предлагаю выпить, потусоваться за мой счёт. А ты хамишь, как будто я тебе в душу лезу! Ладно, шут с тобой. Не хочешь пить – я что, заставляю, что ли? Просто уж, раз встретились…
Какое-то внутреннее чутьё подсказывало Черногорскому, что этот безмозглый желторотый пацан чем-то ему понадобится. Чем именно он окажется полезным, и в чём именно, в каких делах – пока представлялось загадкой. Но отчего-то Черногорскому не хотелось просто так с ним расходиться. Чего-то он от него подсознательно ожидал.
-Может, ты «пыхнуть» хочешь – как бы шутя, спросил Черногорский.
На это предложение Солидол весьма охотно согласился.
 
Черногорский курил невзатяжку – даже вообще не курил, а только делал вид: ему нужно было сохранять холодную голову и здравый рассудок. Солидол же затягивался со всей жадности, и вскоре, естественно, «забалдел». Его тянуло то на безудержный хохот, то на созерцание галлюцинаций, то на бессвязную болтовню. И вдруг он проникся дружескими чувствами к Черногорскому, и ощутил, в буквальном смысле, потребность пооткровенничать с ним.
-Ты знаешь, Миша – задумчиво начал Солидол. – Я эту шмаль курю только так, за компанию. Поприкалываться. А вообще-то я уже год торчу на «герыче».
Тогда Черногорский ещё мало соприкасался с миром героиновых, да и вообще, наркоманов. Но, услышав такие откровения из уст Солидола, он понял, чем именно тот ему понадобится. Хоть Черногорский и видел-то всего пару-тройку раз за всю жизнь, как действует на человека это зелье, но и этого ему было вполне достаточно для того, чтобы иметь представление о том, насколько страшен этот наркотик. И он прекрасно знал, что именно героин, как ничто другое, вызывает наиболее сильную зависимость. Когда вся жизнь человека полностью теряет смысл, всё существование подчиняется одной цели: получить дозу. Любой ценой, любыми средствами – но получить. Что будет после – уже неважно. И так – до следующей дозы.
Теперь Черногорский увидел, что называется, «свет в конце тоннеля» - его «безвыходная» ситуация начала благополучно разрешаться. В лице Солидола он увидел реальный шанс - довести начатый замысел до конца.
Разговор с Солидолом Черногорский начал издалека.
-А что вообще такое – «герыч»? Что он из себя представляет? – с ленивым любопытством спросил он.
Лицо Солидола просияло, внезапно стало одухотворённым, словно у художника в минуты творческого озарения. Уже позже, через полгода, Попов станет так же вдохновенно описывать достоинства амфетамина, с одной лишь разницей. Солидол говорил о героине, и героин был его религией. Попов же проповедовал Черногорскому культ амфетамина, и это стало религией самого Черногорского, но не Попова.
-Героин – ну как… - замялся Солидол, и глупо захихикал. – Это словами не объяснить! Это сначала такой «приход» - ну, как будто «кончаешь», только в миллион раз сильнее! И такая идёт расслабуха – всё по кайфу! Никаких проблем, запаров, заморочек, наоборот – вся жизнь в кайф, и всё по кайфу! Это только кажется, что под «гером» все ходят сонные, глаза полузакрыты, а на самом деле при этом чувствуешь себя так классно!
Солидол готов был петь дифирамбы героину до бесконечности, и Черногорский отметил, что его предположения оправдались. Героин и в самом деле настолько завладевает душами и телами своих «поклонников», настолько затмевает их разум и сознание, что человек попросту перестаёт быть таковым, и превращается в раба, в недоразвитое гибридное животное, чьим полновластным повелителем становится щепотка порошка!
-А отходняки с него какие? – продолжал Черногорский.
-Ну, если ты только недавно принимаешь – с видом искушённого знатока рассуждал Солидол – то тогда после кайфа просто херово. Ходишь убитый, всё бесит. Ну, как с похмелья. Только ещё на взводе ходишь. Весь такой, в напрягах. Хочется снять запары, расслабиться. Ну, идёшь, опять принимаешь. Так, раз-два, фигак – и на системе!
-А что значит – на системе?
Черногорский, хоть и понимал, что это значит, но решил не отступать, и выудить из Солидола максимум информации, чтобы окончательно развеять свои сомнения.
-На системе – это когда всё время надо «втираться». За день два, три, четыре раза. Ну, и дозы уже солидные: по чеку, по два. Вот я сейчас в три часа вмазался, вечером, где-то в девять меня начнёт «кумарить». Поэтому до вечера мне надо «нашустрить» на чек. Как «закумарит» – вотрусь, и всё нормально будет.
-«Кумарить» - это что? – Черногорский притворился удивлённым. – Под «кумаром», что ли, сидишь, и «накрывает»? Так мы же на улице!
-Ты не путай. Это от шмали «кумар». А у нас «кумарит» - это когда кайф проходит, и тогда хреново, если опять не вмазаться. Поэтому, пока не начались «кумара», надо идти «шустрить», а то потом «шустрить» не сможешь. А когда «ломки» пойдут, это вообще жопа.
-Кумара, ломки – презрительно фыркнул Черногорский. – Сам себя гоняешь! Что – я, что ли, не страдал с похмелья? Тоже – и башка трещит, и трубы горят, и силы, как у дохлого таракана!
-Сравнил, тоже мне, хрен с пальцем! – обиделся Солидол. – Ты хоть знаешь, что такое «кумара»? То, что ты там с похмелья парился, или даже когда тебя «отрихтовали», это всё туфта, детский сад. Не знаешь ты, значит, что такое, когда человеку, в натуре, фигово. И не просто фигово, а вообще, до крайности! Я знаю это, я это пережил, меня кумарило – дай боже!
-Что это, интересно, ты пережил? – саркастически усмехнулся Черногорский, в душе посмеиваясь над страданиями наркомана.
-Вот, ты представь – лихорадочно затараторил Солидол. – Тебе по мозгам, не по башке, а по мозгам, чем ты думаешь, колотят большой железной дубинкой с шипами. А твои кости все сухие, как у вяленой рыбы, и эти твои кости кто-то выкручивает, как будто мокрую тряпку выжимает! А твой желудок распарывают ножом, и вливают туда раскалённое железо – по одной капле каждую секунду. А все твои мышцы сводит судорогой, они напрягаются и рвутся!
-Мне иголки под ногти совали, мне шнуром прижигали глаза, и стальными прутами хлестали, словно сидорова я коза – пропел Черногорский.
-Хуже! Хуже! – истерично захлёбываясь, перебил его наркоман. – Глаза сами горят, в уши как будто копья вталкивают, а виски лопаются, и из них наружу ползут змеи! И с каждой секундой, всё хуже и хуже «кумарит». Так это ещё только «кумара», а потом, если не вмазаться, будут «ломки». А «ломки» - ещё сильнее «кумаров», там ты уже вообще ничего не можешь, и ничего не соображаешь. Валяешься, катаешься, ползаешь, а боли такие, что не понимаешь, что это. Снаружи тебя вампиры жрут, изнутри – монстры, как в фильме «Чужой», а всё тело насквозь проткнуто раскалёнными кольями, а сам ты, как будто замурован в лёд, и не знаешь, куда себя деть от этого сучьего холода!
-И уже на всё готов, лишь бы «вмазаться» - заключил Черногорский. – Хоть жопу дать, хоть мать продать.
-Ну, на всё, не на всё – у кого как – ответил Солидол, уже более спокойным тоном. – Я, вон, из дома воровал, сумочки дёргал бабские, а что ещё делать? А до такого не доходило, я лучше перетерплю. А если совсем молодые – они же щеглы, дети ещё, то они на «кумарах» вообще с ума сходят. Ты, вон, мне скажи, когда я на «кумарах», да хоть на «ломках», чтоб я болт лизнул за дозу! Да я за такие предложения только по морде дам! А вот такие, кому лет по двенадцать, по четырнадцать, они ещё салаги, поэтому подсаживаются моментально, и их «ломает» намного сильнее. Там уже всё равно, он тебе всё, что хочешь, сделает, лишь бы ты его «подогрел». И, кстати, так и есть. Малолетки даются вовсю, им до лампочки.
-Ладно, ну их к чёрту, этих малолеток – махнул рукой Черногорский. – Лично я мужик нормальный, и если хочу, то хочу женщину, а не мальчика. Ты лучше скажи, чего сегодня сам делать собираешься?
-Я? – вновь изумился Солидол, но Черногорскому было уже совсем не смешно. Его больше не забавляли нелепые, уродливые кривлянья Солидола – он продумывал свой, годами взлелеянный, план; и старался постепенно подойти к своему главному вопросу.
Солидол тем временем призадумался - ушёл в себя, в свой воображаемый мир, где вся жизнь течёт, словно сказочный сон, который обрывается лишь на время «отходняков», и единственная проблема в жизни состоит в том, чтобы при помощи своего царя и Бога – героина – утолить эту боль, и вернуться вновь в свою сказку. Однако через пару минут Солидол опомнился – до него дошёл смысл вопроса, и он ответил:
-Сейчас в общагу пойду, если встречу пацанов, то пойдём у почты, пенсионеров пасти. А если это не получится, поеду в Пирита, там много молодых на великах катается.
-Слушай, Тушканчик! – покровительственным тоном обратился Черногорский, и положил Солидолу руку на плечо. – Не иди ты сегодня шуршать. Давай лучше потусуемся. Я тебе, так и быть, куплю этого «герыча». А сам винишка попью.
-Ты знаешь, сколько «герыч» стоит? 150 крон чек. А мне чек – это только чтобы не «кумарило», и чтобы я мог идти дальше «шустрить». А чтобы мне хорошо было, «в кайф» - мне тогда надо два чека зараз вколоть – жалостливым голоском ответил Солидол.
-А мне, чтоб было «в кайф», тоже бутылки вина не хватит – оптимистично рассудил Черногорский. – Тебе два чека, мне – две бутылки. И затусуемся куда-нибудь в парк, посидим, побакланим.
-Тогда поехали сразу к барыге! – обрадовался Солидол. – Нам в Копли, вон трамвай! – воскликнул он, и, сломя голову, пулей метнулся в сторону трамвайной остановки, даже не оглянувшись, бежит ли вместе с ним Черногорский, или нет.
 
… Они сидели вдвоём в парке, возле Русского культурного центра, бывшего знаменитого ДОФа, на скамейке. Черногорский неторопливо потягивал вино, а Солидол, довольно растянувшись на скамейке, блаженно улыбался, и часто запрокидывал голову. Черногорский, «подзарядившись» хмельком, сочинял на ходу залихватские побасенки, и, что называется, «ездил по ушам» Солидолу. Тот же в ответ рассказывал о своём, о наркоманском житье-бытье.
Тут мимо них прошёл полный, заплывший брюнет с лысиной, лет сорока, с масляным, улыбающимся лицом.
-Солидол! – позвал он. Его голос напоминал скорее подростка, но уж никак не взрослого мужчину. – Слышишь, а где Марс?
-Не знаю – лениво выдавил тот. – Я его уже три дня не видел. Наверное, завис где-то. А что тебе Марс? Я сам могу тебе привести кого хошь. Хошь – сам сведу… - он уставился на толстяка, словно кот, выпрашивающий у хозяина чего-нибудь вкусненького.
-Нет, водить меня никуда не надо – мягко ответил толстяк, при этом почему-то всё время искоса поглядывая на Черногорского. – А подойди лучше в пол-девятого на Сайа-Кяйк. Знаешь, где там кафе-мороженое? Вот там, у входа, давай и встретимся. Если у тебя время будет – и он почему-то слегка покраснел.
-Да будет, будет – пробормотал Солидол. – Тебе что, как обычно, какой потолок?
-Ну, мне, как это сказать… - замялся толстяк. – Много не надо, чего поменьше, можно и чёртову, а лучше простую – ему как будто было не подобрать нужных слов.
-Тогда на два чека готовь – прохрипел Солидол. – А то вообще ничего не будет!
-Ладно, мне сейчас пора. До встречи! – вульгарным, неестественным тоном ответил толстяк, после чего быстро засеменил прочь.
«Педик» - мелькнуло в голове у Черногорского. Затем, анализируя увиденную сцену, он подтвердил свои догадки.
«Любитель малолеток. Чем меньше, тем лучше, можно чёртову, а лучше простую – это наверняка речь о дюжинах. Видать, при мне этот мудак стеснялся говорить напрямую…»
-Ой, как круто! – воскликнул Солидол. – Сейчас мне ещё этот пидрила на чек даст, только надо так, чтобы он тебя не видел.
-А что у тебя с ним за секретные дела? – ехидно спросил Черногорский. – В кафе-мороженое с ним собрался! Да ты, я вижу, у нас с наклонностями.
-Причём тут я? – Солидол опять обиделся. – Ну, ладно, чтобы ты не думал, что я голубой… Я ему сейчас салагу приведу из «инкубатора». А он денег даст на два чека. Один чек мне, и один чек вот этому салаге.
-Из какого ещё инкубатора? – не понял Черногорский, сперва предположив, что тот имеет в виду какой-нибудь интернат или детский дом.
-Да из любого! Слышь, поехали, в Ласнамяе съездим, там на «поле чудес» инкубатор…
-Да успокойся, что ты кипятишься! – повысил голос Черногорский. – Ты лучше объясни, что это вообще такое – инкубатор.
-Инкубатор – это такое место – бойко рапортовал Солидол. – Что, если ты туда вообще пришёл, значит, за дозу подпишешься на всё. Хоть что угодно. Что скажут, то и сделаешь. А малолетки – их «кумара» вообще убивают, вот они и «зависают» в этих «инкубаторах». Поэтому туда часто ходят такие, как вот этот хмырь. Только он инкубатор не знает, вот ему Марс и приводит, а теперь я.
-Так уж и на всё, что угодно! – скептически возразил Черногорский. – Ладно, с извращенцами трахаться, им, я вижу, всё равно. Ну, а если, допустим, прийти в инкубатор, и сказать: вот доза; иди и грохни кого-нибудь, тогда она твоя будет. Что, и валить пойдёт?
-А куда он денется? – вытаращил глаза Солидол. – Он в «инкубаторе» - значит, за «дозняк» сделает всё. Он подписался! А если пойдёт «в отказку», значит, нарушит главный закон инкубатора. Его за такое свои же, инкубаторские, всем скопом замочат. Так что пойдёт, как шёлковый. Поздняк ему метаться будет.
Теперь Черногорский внутренне ликовал. Он получил от Солидола то, чего он давно искал – идеальных исполнителей приговора. Который он, Черногорский, возомнивший себя высшим судьёй, вынес - в сущности, ни в чём не повинным женщинам.
Впрочем, в Советском Союзе, не так уж и давно, существовало такое понятие – ЧСВН, член семьи врага народа. И быть таковым, уже само по себе считалось преступлением, и даже не только при Сталине, но и гораздо позже. Разница была лишь в принимаемых мерах, а точнее – по форме. Обращение же, которому подвергались принадлежавшие к этой категории, было практически одним и тем же – что в сталинском ГУЛАГе, что в брежневских психдиспансерах. Что в военной форме, что в белых халатах.
 
Первой жертвой стала мать Димы Филиппова. Черногорский – уже заранее – узнал, где она работает, где вообще бывает; некоторое время понаблюдал за ней, дабы определиться - где и в какое время её было бы удобнее всего «схватить». Для этого он выбрал безлюдную улицу на пути к автобусной остановке. Именно через этот переулок она ходила каждый день.
Тот день был не исключение. Она свернула с улицы в переулок, и не обращала никакого внимания на красный «Москвич», выруливший из двора, и внезапно остановившийся прямо перед ней.
«Ишь, какая цаца» - думал Черногорский, пылая органической ненавистью – и к ней в частности, и к женщинам вообще. И эта ненависть носила, как и многие прочие его состояния, навязчивый характер. Он не мог простить того, что его самого никогда не любила, не проявляла внимания, не относилась с симпатией – ни одна женщина. Зато тех, кто его мучил и попирал, они напротив, как правило, вниманием не обделяли. И поэтому он охотно направлял своё орудие мести именно на женщин.
«Тридцать шесть лет – всё ещё при ней» - цинично рассуждал он. – «Вот лакомый кусочек для этих маленьких недоделанных ублюдков!» - усмехнулся он, оглядывая своих пассажиров.
Его злорадному бахвальству поставила, что называется, палки в колёса, заурядная, но холодная, отрезвляющая, мысль: «А сам-то я, чем лучше их?».
Женщину можно было и вправду назвать симпатичной. Стройная, но не так, чтобы совсем худая, темноволосая, она шла по переулку – в тёмно-бежевом жакете и клетчатой юбке, с дамской сумочкой на плече.
Черногорский дёрнул ручку стояночного тормоза, вышел из машины, сжимая в ладони баллон с хлороформом, и подошёл в упор к женщине, хищно глядя ей прямо в глаза. Ему показалось – она смотрит на него с презрением и высокомерием, хотя на самом деле женщина скорее растерялась, или, по меньшей мере, удивилась. Просто слишком уж сильна была внутренняя установка самого Черногорского: что все женщины его презирают, и видят в нём только мразь и ничтожество, что иного он уже не мог ожидать. То же он узрел и во взгляде этой женщины, и без колебаний, вытянул вперёд руку, с силой вдавив кнопку баллончика.
А через миг её, потерявшую сознание от отравления хлороформом, запихивали в багажник красного «Москвича» пятеро подростков-наркоманов.
«Москвич» взревел, и резко рванул с места, и уже через несколько минут, покинув пределы города, мчался по скоростному шоссе на противоположный конец Эстонии, чтобы там, в лесной чащобе, начать игру, где действуют уже только его правила. Где он один – и царь, и Бог, и справедливость, и закон.
 
Когда Филиппова стала приходить в сознание после хлороформной комы, первой её мыслью было то, что она летит в преисподнюю. Она лишь чувствовала то, что куда-то движется, независимо от своей воли; как похищенная сказочная царевна, заточенная в сундук, качалась на волнах моря-океана. Она слышала лёгкий, приглушённый рокот, напоминающий звук моторчика от детской игрушки, и никак не могла понять, что это. Перед глазами была кромешная тьма, и это зрелище не менялось при открывании или закрывании глаз. Ни единого пятнышка света. К тому же было нечем дышать – воздух был спёртый, удушливый, поскольку весь багажник был обложен тряпьём и ватой. Это, в свою очередь, расслабляло, усыпляло, укачивало, не давало возможности восстановить сознание, ощутить реальность. Весь окружающий мир в мгновение ока провалился в небытие, и в её затуманенном мозгу лишь проплывали обрывки догадок: что это? Может, ослепла? Сошла с ума? Или это и есть смерть, или конец света? Или просто сон, от которого никак нет сил проснуться? Но сил не было – не только что проснуться, а даже и что-либо вообще думать, воспринимать, оценивать. И слабые искорки мыслей тут же бесследно угасали, не оседая в памяти и не пробуждая эмоций, так и тонули, вместе с самой женщиной - в бессознательном полузабытьи.
«Жалко, что недолго» - подумал про себя Черногорский, и уголки его губ дрогнули, обозначив на лице хищную, жестокую ухмылку. «Чего там, два часа каких-то. Вот, если бы эту сучку позорную подержать в таком отсутствии с недельку, чтобы вообще мозги с кишками перемешались, то было бы больше пользы. Как увидела бы свет, сразу бы допёрла, что в чистилище попала. Где познает, чего стоит её продажная душонка. Её ублюдочная жизнь, которую она посвятила взращиванию погани, вскармливанию своего выродка паскудного. Ну, ничего, овца паршивая. Уж теперь-то ты и так всё прочувствуешь. На своей собственной дешёвой шкуре».
Он уверенно вёл машину, и во всех его проявлениях – в посадке, в манерах, в выражении лица, мимике, жестах, голосе – во всём явственно ощущалась непоколебимая уверенность. Решительность, несгибаемость, железная воля. Его лицо – такое жалкое, растерянное и бледное, каким оно было в моменты ссор и перепалок с тем же Димой Филипповым – теперь приобрело волевые, энергичные, и при этом жестокие, деспотические черты. Он чувствовал себя матёрым волком, этаким Волком Ларсеном из знаменитого романа Джека Лондона – охотником, затравливающим свою жертву собаками. Фельдмаршалом, отправляющим эшелоны пушечного мяса на бойню с ненавистным неприятелем.
Когда-то с самим Димой, впрочем, как и с Зауром, с Шуваловым, с Мариной – он был ничто. Беспомощный, покорный раб, игрушка в их руках, не смеющий не то, чтобы шагу ступить – а и подумать о том, чтобы разрешить себе это, без повеления того, кто был в те минуты его полновластным хозяином. Теперь он сам чувствовал – свою силу, свою власть, своё превосходство над всеми «презренными тварями», каковыми он считал и жертв, и исполнителей. Только, в отличие от тех, кто унижал и втаптывал в грязь его самого, он не был по натуре садистом. Поэтому он не испытывал того наслаждения, какое испытывали они сами, попирая и надругаясь над Черногорским. Его разжигала лишь жажда возмездия, оскорблённая, и потому жаждущая утвердиться гордыня, и воистину органическая ненависть. Ненависть к жизни, постоянно унижающей его. Ненависть к самим обидчикам. Ненависть к женщинам, да и вообще, к людям, и к самому себе, в частности. «Позор смывается кровью», «плюну в самое сокровенное», «прокляну весь род, и растопчу всё потомство», и прочие навязчивые идеи, что годами не давали Черногорскому покоя, и даже воплощение этих планов в жизнь не приносило ему удовлетворения. «Мало им, дерьму этому продажному. Мало!» - бесился Черногорский, потому что всё равно он не мог полностью избавиться от ощущения собственного бессилия, униженности и неполноценности. Потому что Черногорский подсознательно боялся того, что в любой момент он сможет нарваться на кого-то, подобного Диме или Зауру, к которому обстоятельства окажутся более благосклонны. И тогда этот кто-то не только полностью раздавит Черногорского, не только полностью подчинит его себе, но и доведёт до конца то, что не успели довести Заур и Дима. А сам Черногорский, в свою очередь, не сумеет найти в себе ни капли силы для какого-либо противостояния, и ему ничто не останется делать, как послушно и старательно исполнять его волю. Вот этого Черногорский боялся больше всего на свете, и этот страх разжигал в нём ещё большую злобу, а злоба, в свою очередь, незаметно для него самого, ещё больше приумножала страх.
«Москвич» свернул с шоссе на узкую грунтовую дорогу, и, углубившись в лес, свернул на бездорожье, переваливаясь по неровной почве, и юрко виляя между редкими, опалёнными пожаром, деревьями. Несколько гектаров леса были съедены пожаром, потому и можно было проехать на автомобиле по этой мёртвой, выжженной земле, лавируя между чудом уцелевших стволов. И вот уже впереди, через считанные десятки метров, показалась зелёная лужайка, за которой вновь начинался зелёный лес, доступный лишь пешеходу. Черногорский хмыкнул, и остановил машину.
-Короче, с-соколята! – презрительно выдавил он сквозь зубы, брезгливо оглядывая своих пассажиров. Под словом «соколята» он, естественно, подразумевал вовсе не «орлят», и даже не «сталинских соколов». Этим словом он импровизированно объединил понятия «ссать» и «шакалята»; и, как ему показалось, весьма удачно.
«Соколята» - жалкие, тщедушные, измождённые, к тому же грязные и оборванные подростки, (на вид – совсем ещё дети) – смотрели на Черногорского с мольбой и нетерпением. Все их мысли и чувства были поглощены одним-единственным предметом, поэтому они вовсе и не думали о том, что же им предстоит делать. Они не осознавали того, на что они шли – или даже не хотели осознавать. Для них это была лишь очередная «шустрёжка» себе на «кайф», такая же, как и многие другие варианты, которые прежде казались невозможными, зато теперь стали этапом пройденным, и притом весьма обыденным. Воровство из дома, выдирание серёжек из женских ушей, зачастую – вместе с мясом; потом - «крысятничество», а уж затем – выполнение роли пассивного гомосексуалиста – и ничего, не умерли…
-В общем, так.
Черногорский говорил громко, твёрдо и властно. Своим ощущением роли «хозяина» и излишней самоуверенностью, он попросту заглушал в себе страх перед тем, что сейчас вот эти самые «соколята» накинутся на него всей оравой, да и придушат – лишь бы скорей получить вожделённую дозу своего дурмана.
-Никто вас на аркане сюда не тянул. Вы сами все подписались на эту делянку. Что надо делать, я заранее предупреждал! – он гневно сверкнул глазами.
-Да трахнем мы эту козу, только давай шустрее! – хриплым, мученическим голосом простонал один из подростков.
В ответ на это Черногорский резко развернулся, и с силой ударил того кулаком в скулу, зажав в кулаке связку ключей. Мальчишка истерично завопил от боли, которая, в состоянии героиновой абстиненции, была особенно дикой и нестерпимой.
-Заткнись! – приказал Черногорский, и тот моментально затих, словно оглушённый. – Я говорю! И никто, ни одна тварь, не посмеет меня ни перебить, ни, тем более, давать мне указания. И не вам решать, что надо быстрее, а что – медленнее. И в следующий раз я ударю уже не кулаком, а кое-чем побольнее. И вам тогда ваши ломки покажутся малиновым раем! Ты понял меня? Отвечай! – последнее слово Черногорский уже не произнёс, а прокричал.
-Понял – робко, дрожащим и плачущим голоском, смахивающим на детский лепет, проблеял наркоман.
Черногорский непроизвольно сморщился: ему вспомнилось, как полгода назад его так же «поставил на место» Гоша Шувалов. От этого он испытал новый прилив ярости.
-Ты! – ткнул он пальцем в другого подростка.
Тот ответил так же.
«Опросив» всех по очереди, Черногорский скомандовал:
-Так, все из машины! Дверями не хлопать! Слушайте мою команду, и выполняйте. Назад поздняк метаться. После того, как сделаете дело, каждый получит по полграмма «гера». Кто идёт в отказку, тому ломаю позвоночник. Я по два раза никогда и никого не предупреждаю!
Подростки стояли у багажника, подёргиваясь и переминаясь – от холода, боли и страха. Чуть в стороне стоял Черногорский, вооружившись монтировкой и портативной видеокамерой.
-Что стоите, мудитесь – он брезгливо оглядел своих новоиспечённых рабов, отметив, что они его боятся. – Так, ты! А ну, открывай багажник. Ты, ты и ты! Вытаскивайте её! Но, но, аккуратнее! Если, не дай Бог, хоть одно пятно или царапина останется на моей машине, готовьтесь к самому худшему.
-Чего вы мне мозги тут парите? – рявкнул он, видя, как трое подростков тщетно пытались вытащить женщину из багажника: у них на то физически не хватало сил. – Я сказал, вытаскивать её, а не держаться за её руки-ноги и дёргаться!
-Никак! – простонал один.
-Сейчас точно будет никак! – огрызнулся в ответ Черногорский. – Ну-ка, ты и ты, давай, на помощь!
Всё же совместными усилиями пятерым подросткам удалось выволочь несчастную женщину из багажника, после чего её просто уронили на землю. Она была еле жива.
-Так, чего стоите? Ну-ка, туда её! – приказал Черногорский, указывая монтировкой на дерево, стоящее метрах в десяти позади багажника. Те, схватившись за её руки и шиворот, поволокли её волоком.
Сам Черногорский тем временем извлёк из багажника большой брезентовый мешок, и стал устанавливать камеру на капот.
-Так, всё шмутьё с неё снимай! – скомандовал он. – И быстро, быстро, время пошло! Ты – лови ошейник! – сказав это, он достал из мешка собачий ошейник, и швырнул одному из подростков. – Одеть на неё! Лови поводок, пристёгивай! Теперь другой конец – к дереву! Я сказал – привязать к дереву!
Она лежала – голая, с ошейником на толстой верёвке, привязанной к дереву, и начала, наконец, тяжело охать, постепенно приходя в сознание.
-Ну-ка, привести её в чувство! – продолжал Черногорский. – Вдарь ей в челюсть с ноги! – указал он монтировкой на другого наркомана, словно учитель на уроке вызывает к доске ученика при помощи указки. – А ну-ка, куда побежал? – злобно прорычал он, видя, как третий мальчишка робко отходит в сторону.
-Я ссать хочу! – истошно завопил тот.
-Это ты делать будешь на неё! – прохрипел в ответ Черногорский. – Ну! – добавил он, видя, что подросток не понимает, что ему велено делать. – Я тебе что сказал? – лицо Черногорского от злобы и ненависти перекосилось. – Делай, что тебе говорят!
Подросток испуганно подбежал к женщине, и послушно спустил штаны. Черногорский стоял, мрачно хмурясь от омерзения, которое вызывали у него здесь все и всё. И эти подростки, и мать Димы Филиппова, и не дающие покоя воспоминания о пережитых унижениях и издевательствах, и даже та сцена «писающего мальчика». Однако более всего был себе омерзителен он сам. Хоть он и старался всеми силами подавить в себе это чувство.
Вскоре женщина пришла в себя, и, оглядевшись по сторонам, пронзительно завопила, заметалась, объятая ужасом.
-Хорош мельтешить, цепная шавка! – прикрикнул на неё Черногорский. Видя, что это безрезультатно, он набросил на объектив камеры чёрную тряпку, затем подошёл к женщине и вонзил ей шприц в ляжку.
-Меня не волнует – скрипнул зубами Черногорский, злобно глядя ей прямо в глаза – чувствуешь ты боль, или нет. Мне даром не нужна твоя боль. Поэтому лучше, если её не будет. Лучше кайфуй, наслаждайся своим позором, испытай на себе всю прелесть своей низости и своей мерзости. Мне не нужны твои страдания – повторил он, подойдя к камере. – Мне нужно вот это! – И с этими словами он снял с объектива тряпку, и громко скомандовал: - А ну-ка, отпинайте её хорошенько!
«Съездишь домой, возьмёшь у родителей денег, и привезёшь. Только проси хорошенечко!» - вспомнились ему издевательские слова Димы, произнесённые с явным садистским наслаждением.
-Вот и получай своё «хорошенечко» - сквозь зубы, чуть слышно, проговорил Черногорский.
И пятеро голодных детей-безумцев, подобно своре степных шакалов или рою навозных мух, остервенело ринулись избивать женщину, осыпая её нескончаемым градом всевозможных ударов. Били как попало, чем попало и куда попало, стремясь ударить, лишь бы побольней. Она же поначалу пыталась сопротивляться, но силы были слишком неравны. Наконец, она притихла, вяло и безучастно ожидая своей участи.
-Отставить! – послышалась новая команда. – Вы посмотрите на это мясо! – заговорил он уже другим тоном, но всё равно ему не удалось скрыть своего отвращения. – Посмотрите, какая она ещё свеженькая! Какая она ещё сочная! Что же вы лишаете себя этого удовольствия, превращаете её в кровавое месиво? Вы ведь приехали не мочить её, а заниматься любовью, получать удовольствие, и доставлять это удовольствие ей! Что, разве не так? – хищно усмехнулся Черногорский, оглядывая представшую пред его взором «немую сцену».
Женщина потянулась, томно простонала, бессмысленно оглядываясь по сторонам. Наркотик на неё подействовал – она не понимала, что с ней происходит.
-Вот и настал твой час, раба Божья – заговорил, обращаясь уже к ней, Черногорский. – Хотя, прости меня, Господи, за богохульство. Упомянул имя Господнее всуе. Какая же ты божья? Ты давно уже продалась, продала свою низменную душонку Сатане. Причём не Сатане лично – не стал бы себя Дьявол до такой уж грязи опускать. А продалась ты его самым низменным слугам. Ведь в преисподней тоже есть своя иерархия. Как в древнем Риме – рабы, как в Индии – неприкасаемые, как на зоне – всякие там…
Он сделал паузу, и его лицо вновь перекосила презрительная гримаса. Один из подростков подошёл к женщине, и с размаху ударил её по лицу.
-Опущенные! – выдавил Черногорский. – Так и в аду – он продолжал свой вдохновенный монолог. – Есть какие-нибудь говнюки, так и норовящие наполнить всю Вселенную дерьмом. На прочее кишонка тонковата, не способны они стать ни вампирами, ни чертями, вот они просто ходят и срут, засирают нашу планету. Засирают разум человеческий, засирают помыслы и ценности людские. Вот, лишь они и прикупили твою душонку, с превеликим удовольствием. И недорого!
Черногорский широко улыбнулся.
-Всего за тридцать сребреников! – театрально продолжал он. – За твои поганые оргазмы – вон, какая вся расфуфыренная ходишь! Видать, любишь ты об самцов пообтираться! Любишь, чтоб помяли твоё сучье вымя, чтоб балду в тебя поглубже затолкали… Что ж, занятные ты радости приобрела в обмен на свою грязную, убогую душонку. Но речь сейчас о другой твоей радости. Видать, старалась ты его вскормить, раз он в свои вонючие, сопливые четырнадцать, уж вон, как раздался. А это ненормально. Нельзя в столь нежном возрасте быть таким здоровым. Тем более ему. Твой жалкий отпрыск попросту обязан быть, по жизни, хилым, ущербным и затравленным! Чтоб не выставлять своё гнилое нутро, и не паскудить нашу землю.
Женщина пыталась было что-то произнести, но тут Черногорский указал монтировкой одному из наркоманов:
-С ноги ей по рёбрам! Один раз, хватит!
Тот послушно выполнил приказание.
-Молчать, сука! – прикрикнул Черногорский на женщину. – Я говорю! Что, думаешь, не в ответе за чадо? Не знала, кого растила? Да ты, дешёвка, аборт была обязана сделать! Но ты специально, нам на горе, взрастила бестию, помеченную Каиновым знаком. Ты специально вскормила вурдалака, специально делала всё, чтобы наделить его силой. Чтоб он мог безнаказанно паскудить. Чтоб его уважали друзья, и сами от этого становились таким же отребьем. Чтобы девушки в него влюблялись, и от этого превращались в дешёвую, продажную падаль. Такую же, как ты. А если уж рассуждать по-современному, то, что мы можем заключить, обратившись к классическому психоанализу? Откроем Эрика Берна: «Люди, которые играют в игры». Сценарная теория – всё просто и доступно. Родительское программирование. В двух словах: в человека, как в компьютер, ещё в раннем детстве, закладывается программа, а уж дальнейшее зависит от уровня развития. Высокоразвитый индивидуум способен эту программу изменить, и жить по собственным понятиям. А такие вот недоумки, вроде Димы твоего, так им мозгов не хватит о таких вещах задумываться. И они всю жизнь работают по этой программе. Живут по родительскому сценарию. Вот поэтому, ещё в шестнадцатом веке, один мудрый король, объединивший под своей десницей всю планету, и поставивший на колени всех супостатов и отщепенцев, изрёк одну жестокую, но справедливую, истину. Хочешь уничтожить врага на корню – растопчи ту грудь, которая его вскормила!
-Ты больной! – словно в бреду, проговорила Филиппова. – Ты псих. Тебе в дурдом надо!
-Заткнись! – прохрипел Черногорский. – Эй, вы! Похоже, эта шлюшка, кроме миньета, ни черта ни в чём не смыслит. Да ещё – выблядков строгать и вскармливать. Змеёнышей поганых! А ну-ка, поясните ей, что такое дурдом, и кто такие психи. Возьми-ка палочку, вату, керосинчик…
Один из подростков извлёк из мешка то, что ему было велено, после чего произошла ужасающая сцена. Вату, накрученную на щепку, обильно смочили керосином, и стали натирать ей волосы на лобке. При этом четверо подростков держали женщину за руки и за ноги, а пятый орудовал щепкой. Закончив натирать, наркоман поднёс к лобку зажигалку. Пропитанные керосином волосы с треском горели – мелким, голубоватым огоньком, сопровождавшимся запахом палёной шерсти, чёрным, как от пластмассы, дымом и истеричными воплями женщины. Сами подростки расхохотались – такая «шустрёжка на кайф» пришлась им очень даже по вкусу.
-Теперь подмышки – то же самое! – не унимался Черногорский. – Ну что? Настоящая шлюха: подмышки – и те бреет. Что ж, весьма характерно. Прошмандовки все свою шерсть броют: и там, и тут… Ну что, гиены? Лакомиться мясом? А ну-ка, вилочкой попробуй – не готово?
Из мешка достали вилку с остро отточенными зубьями, раскалили их докрасна зажигалкой, после чего Черногорский рявкнул:
-Ну, что? Добровольцы есть – мясо свежевать?
Один всё-таки «доброволец» нашёлся – видать, надеялся «за усердие» получить дополнительную «премию». Впрочем, Черногорский не мог не заметить того, что почти всем исполнителям доставлял удовольствие сам процесс истязания и надругательства над женщиной. Потому что в прошлом они имели лишь неудачный опыт общения с девчонками – влюблялись, но неизменно получали «от ворот поворот», а то даже и со срамом; и на этой почве и произошло их знакомство с героином. Доселе они всегда чувствовали себя проигравшими, униженными противоположным полом, зависимыми от них – их капризов, их настроения, им приходилось лишь подстраиваться под девчонок, принимать чужие правила, дабы избежать очередного «отвали», но это «отвали» всё равно было неотвратимым. Теперь же эти жалкие слабаки и неудачники могли, напротив, почувствовать свою власть над женщиной. Получили возможность взять своеобразный «реванш» над женским полом…
«Вот только таких мудаков и надо на такие делянки брать» - буркнул себе под нос Черногорский. Тем временем «доброволец» схватил вилку, и с силой вонзил её женщине в подмышку.
Увидев это, Черногорский пробормотал себе под нос проклятье. Он на мгновенье зажмурился, и понял: не только им, но и ему самому «поздняк метаться». Он сам, по сути, такой же, как и они. Только с несколько иными особенностями.
-Всем раздеваться! – прорычал он, вновь ощутив приток распирающей его ярости. – Вперёд! Заваливайте её – и трахать по полной программе!
И тут он обратил внимание на мальчишку, выполнявшего команды без особого усердия. В отличие от остальных, тот вообще старался держаться подальше от женщины. Это был Костя Кобзарь. Черногорский метнул на него гневный взгляд.
-Так! – прохрипел «командующий парадом». – Ты, на спину! Вы, втроём! Валите её на него!
Остальные трое бросились «выполнять задание». Наконец, избитое и немощное женское тело оказалось «верхом» на самом усердном «добровольце».
-Так, ты – Черногорский указал на Кобзаря – давай, сзади. Ты – спереди. Вы двое – по бокам! И в темпе, в темпе, я, что сказал, делать!
Кобзарь робко подошёл к женщине сзади, взял в руки груди, подержался за них, прижался к её телу – и резко отпрянул.
-Я не могу! – завопил он. – У меня не стоит!
-Тебе что было сказано? – взорвался Черногорский. – Ты, ублюдок, на что подписался? Ты, сосунок, куда лез? И вообще, ты пришёл в инкубатор!
-Я не мог больше – лепетал тот. – Меня ломает, я уже думал, на всё готов…
-Заткнись, урод, и делай, что тебе сказано! – прошипел Черногорский, шагая в сторону Кобзаря и поглаживая монтировку. – Последний раз предупреждаю! – проворчал он, подойдя к нему почти вплотную.
-Я не знал… я ещё ни разу… я боюсь… я не могу… - лепетал подросток, дрожа от боли, страха и нестерпимого холода.
-Ну! – рявкнул Черногорский, наступив ему на ногу.
-Не-е-ет! – раздался истеричный вопль. Мальчик пытался вырваться, но тут же упал.
Два юных «мачо» тем временем входили в раж. Остальные двое, в пугливом оцепенении, стояли рядом, боясь пошевелиться.
-Чтоб не повадно было! – зарычал Черногорский. – Я предупреждал – церемониться не буду! Этот сосунок нарушил ваш устав. За это разберётесь с ним сами. А за то, что ты решил сделать меня лохом, насчёт отказки я предупреждал. А раз я что-то сказал – значит, так и есть. Значит, так и будет.
Кобзарь катался по земле, бился в истерике. Черногорский схватил его за волосы, и резко дёрнул, и, когда тот привстал, он стал бить его монтировкой. Два раза по спине, затем – по обеим ключицам, и когда бессознательное тело подростка вновь падало наземь, его левая нога описала дугу, оставив грязное пятно на брюках Черногорского.
-Ты ещё меня шкварить надумал, тля! – рявкнул Черногорский, и ударил наркомана монтировкой по левой ноге.
-И так будет с каждым! – тихо, но властно сказал, как отрезал, Черногорский, злобно вращая горящими гневом очами.
-А кому его доза достанется? – спросили в ответ, один за другим, остальные, позабыв при этом обо всём на свете.
-Кто заслужил, тот получит! – так же царственно ответил Черногорский. – А ну, всем приступить к делу! Вопросов здесь не задаёт никто! А то его дозу я высыплю на землю, и разотру ногой, как хапец! Так, ты! Давай, в зад, вместо него! А ты бери шнур, и стегай! Поскольку плётки у меня нету. Я не садист, чтобы такими игрушками баловаться.
После такого заявления, Черногорский, как ни в чём не бывало, возвратился на своё место, и продолжал вдохновенно ораторствовать, не скупясь на образы и пафос.
-Ещё Сократ однажды говорил – рассуждал он. – С любым оппонентом, а уж тем более – с противником; хоть за столом переговоров, хоть на поле битвы. Хоть перед судом присяжных, хоть перед лицом самого Всевышнего. Но объясняйся так, чтобы противной стороне было всё ясно и понятно. И что ж, Сократ прав! Все мудрые политики усвоили и приняли это золотое правило: говори с врагом на его языке. Горбачёв говорил с Рейганом на чистом английском. И ещё Мартин Лютер, немец! – даже он обращался с вызовом к Папе Римскому, бросая этот вызов на латыни, а вовсе не на немецком. Сегодня Провидение – Бог и Дьявол, Свет и Тьма, Добро и Зло, Разум и Невежество – сегодня, по благоволению Высшего Закона и Вечных Сил Природы, столкнули нас с тобой. Я и ты. Мы находимся по разные стороны баррикады. Я призван для того, чтобы разъяснить тебе твою сущность. Чтобы остановить произвол, творимый тобой, и заставить тебя почувствовать всё на собственной шкуре. Чтобы та низменная, мерзкая, паскудная карма, заложенная тобой в твоего ублюдочного сынка, отлилась тебе сполна! Чтобы те пакости и мерзости, которые он творил людям, как на то ты, продажная тварь, его благословляла и сподобляла – чтобы всё это пришло обратно к тебе! Возвратилось к тебе с той самой силой, которой ты его наделяла, вскармливая его своим молоком и соком Адского Корня! Как ты хотела, чтобы он вырос сильным, чтобы мог безнаказанно пакостить и топтать, унижать и попирать! Вся твоя карма теперь вернётся к тебе бумерангом! Разве не так нас учили Конфуций и Будда, Кришна, и даже Пол Пот!
Тут Черногорский отвлёкся от своих философских дебатов, пристально оглядывая подростков. Те изо всех сил старались, объятые животным страхом – перед жестокой, как мученическая смерть, перспективой остаться без вожделённой дозы героина, а то и ещё хуже – разделить участь своего приятеля. Тот валялся в стороне, без сознания, с неестественно заломленными руками и ногами, как итальянская деревянная марионетка, которой оборвали верёвки. Но, этот же самый страх, побуждавший юных пленников-садистов к безропотному согласию, и к активным сексуальным проявлениям в отношении их жертвы – и он же сводил на нет все их старания. У них, если использовать медицинскую терминологию, были проблемы с эрекцией.
-Хорошо стараетесь, мальчики! – злобно рассмеялся Черногорский. – Только смотрю, ни черта у вас не получается. Эх вы, жалкие неудачники! На что вы вообще годитесь? – цедил он сквозь зубы, свирепо глядя на горе-порноактёров. – Короче, свою задачу вы с треском провалили. Но ничего. У меня для вас есть сюрприз!
Он сунул руку в карман, достал оттуда пузырёк с дистиллированной водой и пакетик с жёлтым порошком.
-Ни шагу в сторону! – прохрипел он, открыв пузырёк и опустошив туда пакетик. – Всем оставаться на своих местах! Приготовьте свои вены! И продолжайте, продолжайте. Сейчас всё у вас получится!
Черногорский набрал полный шприц, после чего опять закрыл объектив камеры, подошёл к наркоманам и сделал каждому укол, а напоследок – сделал укол женщине. Затем он вновь вернулся на своё судейско-ораторское место, наблюдая за реакцией. Он молчал, сжимая в руках монтировку, и всеми силами подавляя в себе сомнения, наподобие «а вдруг не выйдет, или выйдет, да не то». Поскольку с фенциклидином он имел дело впервые. И сейчас Черногорский полагался лишь на Провидение и Высшие Силы, от чьего имени он брал на себя смелость говорить.
Его пациенты сначала замерли, какие-то мгновенья пребывая в нездоровом оцепенении, всецело ошеломлённые столь внезапным «улётом» реальности, и появлением совершенно иного мировосприятия. Черногорскому же эти мгновения показались вечностью.
Потом их лица лихорадочно засияли, глаза безумно заблестели, словно у маньяков или параноиков, но более же всех преобразилось лицо женщины. На нём проступило выражение похотливого блаженства, а взгляд стал ещё более бессмысленным. Именно это Черногорскому было и надо.
Подростки принялись за своё «задание» с небывалым азартом и возбуждением, а Черногорский, удовлетворённо вздохнув, продолжал свои глубокомысленные измышления.
-Я говорил о языках и о диалогах разноязыких. Мы говорим, мы думаем с тобой как раз на разных языках. Мой язык – это язык философии. Тот язык, посредством которого человеческий разум постигает все высшие истины. Законы природы, извечные загадки Вселенной, открывает великие тайны мироздания. Всё это нам даётся посредством Философии, определяющей наше бытие. Ведь что такое философия? Это любовь к мудрости! Быть или не быть? Сознание или материя? Бессмертие или преемственность? Вот таков мой язык. На этом языке я читаю кармы, я посещаю высшие уровни сознания и материи – астральное и ментальное, и на этом языке я общаюсь не только с Высшим Разумом, но и с себе подобными, посредством философии, искусства и религии. Взять ту же музыку – сколь много, не описуемого никакими словами, способна передать осмысленно завершённая композиция? Какие тайны человеческой души и её сложных взаимоотношений с природой, с разумом и чувствами себе подобных, какую гармонию, или же напротив, диссонанс – способны выразить одни полутона? Будь то переливы мелодии, или наброски кисти художника! Но я, как и учил Сократ, как поступают испокон веков все мудрые политики – я не говорю с тобой на этом языке, который тебе чужд и непонятен. Я говорю с тобой твоим же языком! А твой язык – вот он! Язык грубого секса, похоти, насилия и разврата! Твой язык – тот, на котором выражались Чикатило и Спесивцев, Джек Потрошитель и герои самых грязных порнофильмов, начиная от «Человека с камерой», и кончая «Свежим мясом». Но только моя честь и моё достоинство не позволяет мне даже прикасаться к твоей продажной, похотливой плоти. Это было бы для меня воистину, слишком уж грязно и низко. Поэтому я и общаюсь с тобой посредством переводчиков. Они и переводят тебе с моего языка на твой. Вернее, я им перевожу – с наигранной любезностью в голосе подправил Черногорский, и решительно добавил: - Уж им-то, моего языка до гробовой доски не понять!
Некоторое время он молчал, ни на секунду не теряя бдительности. Достал из-под водительского сиденья бутылку минеральной воды, жадно отхлебнул, видя, с каким рвением и азартом предаются своим похотливым утехам – что женщина, что подростки. Теперь ему уже опасаться было нечего. Он мог быть уверен, что дело доведут до конца…
-Я уже выше упоминал об этом политике – воскликнул Черногорский, закурив сигарету. – О том, кто за двадцать минут воплотил в жизнь то, чего за тридцать лет не добились ни Сталин, ни Мао. Кто продемонстрировал на весь мир, чего стоит в реальности та безумная, хоть и прекрасная по своей сущности, идея, воспетая ещё классиками эпохи Возрождения, и превращённая Марксом и Сартром в философию, а Робеспьером, и, впоследствии, Лениным – в политику! Коммунизм! Всеобщее равенство! Человек, о котором я сейчас говорю – это Пол Пот! И он однажды высказал, выразил в словах, эту удивительно мудрую, выстраданную веками, аксиому. За которую миллионы людей становились под кроваво-красные знамёна, и фанатично рвались в бой. Вот она, эта фраза. Вот она, эта истина.
Он прервался, чтобы перевести дух, после чего заорал:
-На плантациях крапивы апельсины не растут! Ты занимала чужое место. Ты – чужеродное тело, мерзкий паразит в мире людей. Ты подло маскировалась, и выдавала себя за человека. Но сколько верёвочке не виться, а конец ей неизбежен. И, как и писано в Библии, кесарево – кесарю, и рано или поздно, каждому своё воздастся. Ты – сорняк. Поэтому я, по воле свыше, вырвал тебя с цветущего поля. Вырвал, с корнем вырвал! И теперь ты здесь. Теперь ты с себе подобными, с такими же, как и ты сама, вот они, вот! И воздают тебе твоё исконное, твоё насущное, твоё желанное и непотребное. И изъясняются с тобой на твоём же языке. Свершилось! Да будет так, отныне и во веки веков!
Черногорский отошёл в сторону. Оргия продолжалась, и разрасталась всё больше и больше. Теперь не только подростки, но и сама женщина начала проявлять инициативу, переполняемая похотью и мазохистским восторгом. Она стояла на коленях сразу перед двумя подростками, и поочерёдно ласкала ртом то одного, то другого.
Черногорского стошнило.
 
…Женщину, обряженную в лохмотья и накаченную, кроме фенциклидина, ещё водкой и барбитуратами, высадили глубокой ночью на скамейке, на автобусной остановке на пригородном шоссе близ границы с Латвией. До ближайшего жилья было несколько километров, а автобус ходил раз в сутки. Что же до искалеченного Кобзаря, то его всё же в багажнике доставили до Таллинна, и свои же «сотоварищи» по «инкубатору» бросили его возле подъезда его же дома. А те полграмма героина всемогущий Пол, на которого эти малолетние моральные калеки-наркоманы взирали с благоговейным трепетом, великодушно и снисходительно разделил между ними, четверыми, поровну. При этом он не мог не заметить, что те готовы в знак благодарности лизать ему подошвы, и уж, конечно, без тени сомнений, возьмутся и за следующие подобные «задания».
В течение последующих трёх дней Черногорский, руками тех же самых подростков, расправился и с остальными тремя жертвами. Технология «процесса» во всех четырёх эпизодах разнообразием не отличалась: хлороформ, багажник, лесная опушка в Пикасилла, что между Вильянди и Валга. Затем подростки, нагрузившиеся фенциклидином, вовсю бесчинствовали, предаваясь полюбившемуся им насилию над беспомощной жертвой, а сам Черногорский при этом самозабвенно ораторствовал, произнося вдохновенные монологи. О своей высокой миссии, о неизбежности восстановления справедливости, и о торжестве кармических законов природы.
Вот только, из опасения предстать перед лицом уже не кармического, а уголовного закона, пришлось принять некоторые меры предосторожности. Жертв решили больше никуда не отвозить, а убивать прямо на месте.
Сразу после истории с матерью Димы Филиппова, Черногорский прокатился в горный цех бывшего завода нерудных материалов, где на кочегарке работал один его старый знакомый. Им удалось договориться о взаимовыгодной сделке – приобрести у работяг-взрывников три заряда аммонита всего за ящик спирта. Охочие до выпивки мужички тут же доставили необходимые трофеи своему сотоварищу-кочегару, а тот, в свою очередь, организовал «бартерную сделку» через дыру в проволочном заборе, отделявшем территорию цеха от тянувшегося вдоль шоссе пустыря. Зачем Черногорскому понадобился аммонит, он не интересовался. Меньше знаешь, крепче спишь. Ограничился ящиком водки за посреднические услуги, который тут же и получил, «не отходя от кассы». Тем же вечером взрывники вместе с кочегаром принялись за трапезу.
А малолетних наркоманов ожидала другая трапеза. Теперь они ходили, выслеживали следующих жертв, названивали с автоматов Черногорскому на мобильный: вот, она одна, самое время брать.
Инну «взяли» поздно вечером у дороги, пролегающей через пустырь между четвёртым и седьмым микрорайонами – то есть, между улицами Кивила и Муху. Поравнявшись с ней, «Москвич» остановился, тут же открылись все четыре двери. Сперва к девушке подскочил сам Черногорский, направил ей прямо в нос струю хлороформа, и с размаху ударил её локтем в висок, после чего, как ни в чём не бывало, вернулся за руль. Справиться с хрупкой двадцатилетней девушкой, подросткам особого труда не составило. В отличие от предыдущего случая, они были, к тому же, не «на отходняках», а, наоборот, «под кайфом», и это их воодушевляло.
Черногорского самого даже удивляло, что Инна и Дима до сих пор вместе. Это распаляло его ещё больше. Он вспоминал её самодовольное, злорадное выражение лица, когда Жора Граф, отчим Вадика и сам Черногорский, пришли за Вадиком. Вспоминал словесный понос Лерки-подстилки, восхищённые взоры девушек на Диму, который чуть не… Уже сидя за рулём, Черногорский скрипел зубами, готовый в любую минуту выйти, схватить Инну за волосы, и бить её лицом об асфальт, растереть её по этому асфальту, привязать за волосы к бамперу и разогнаться, километров так, до двухсот…
«Ну, зачем мне до этого опускаться?» - успокоил себя Черногорский. – «На то вон, шакалята существуют. Сейчас будет им праздник…»
Приехав на то же самое место, и осуществив все те же «подготовительные мероприятия» перед съёмкой, Черногорский подошёл к избитой, истерзанной, объятой ужасом, девушке. Держа в руке фотографию Димы, другой рукой он схватил Инну за лицо, больно сжав пальцами её челюсти и скулы.
-Любишь его? – злобно прошипел он, тяжело дыша и скрипя зубами.
Девушка не отвечала, лишь трепыхалась, и нечленораздельно стонала.
-Значит, любишь – прокряхтел Черногорский. – А теперь запомни, на всю свою оставшуюся жизнь, одну мудрую аксиому. Если ты любишь его – значит, на тебя имеет право каждый!
С этими словами он стукнул девушку затылком об дерево.
-Сейчас все вмажутся жёлтым – и отоварите эту паннустыльженку по полной программе! – сказал он, доставая из кармана шприц. – Погодите! Сперва – ей…
 
Меньше, чем через сутки, на то же самое место привезли и девятнадцатилетнюю Свету Бондарчук, подружку Заура. Для неё, как и для Инны, у Черногорского имелся заранее приготовленный сюрприз – фотография любимого.
-Любишь его? – прошипел Черногорский прямо в лицо девушке.
-Люблю! – пронзительно завизжала она, и с ненавистью плюнула тому в лицо.
Тот злобно усмехнулся: такой наглости он не ожидал.
-Если ты любишь его - значит, на тебя имеет право каждый! – прохрипел Черногорский, утираясь тряпкой. С этими словами он пнул её ногой. – Вперёд! – рявкнул он, доставая шприц.
Подростки уже сгрудились вокруг него, выставив вперёд руки локтями вниз. Черногорский вонзил одному из них шприц в вену.
-Ей – потом! – прокомментировал он. – Пусть помучается маленько. Ей полезно, раз любит! Мазохистка чёртова!
 
Последним эпизодом в этой гнусной череде оставалась мать Заура. Там уже Черногорский сам отступил от установленных им же правил – слишком уж сильно его распирала злоба и ненависть, слишком уж жаждал он этой яростной, слепой, безумной мести. Мести – всему и всем – за то, что он сам – такой трусливый и беспомощный, инфантильный и бесхарактерный, что каждый волен и вправе, делать с ним всё, что угодно. Брать у него всё, что угодно, повелевать им, как вздумается, и при том абсолютно беспрепятственно и безнаказанно.
Да, конечно, как же сам Черногорский хотел того, чтоб он мог сам, без чьей-либо помощи, дать отпор, отстоять своё доброе имя, свои интересы, свою честь и достоинство. Отбить – навсегда и у всех – охоту им помыкать и топтать его в грязи. Но он этого просто не мог. У него на это просто не было сил – ни моральных, ни – теперь уже – и физических. Иными словами – кишка у него была тонка! И это его пожирало всё больше и больше. И даже то, что он сотворил с семьёй Шуваловых, затем – с Филипповой, с Инной, со Светланой, с этими несчастными детьми-наркоманами – не приносило ему морального удовлетворения. Ему всё было мало! Он не чувствовал свою месть завершённой, а свою честь и достоинство – восстановленными. Он по-прежнему ощущал себя покрытым позором, и ему не хватало ничьей крови, чтобы этот позор смыть.
… Мать Заура брали ночью, сразу после возвращения из Пиккасилла, после Светы. Женщина шла по безлюдной улице, и как раз проходила мимо пустого, неработающего киоска, недалеко от станции Ярве.
Черногорский остановил машину, заглушил мотор, и направился навстречу жертве – размашистой походкой, сжимая в кулаке связку ключей. Его лицо было перекошено дикой гримасой, зубы скрипели, ноздри раздувались, а вены на лбу и висках налились кровью.
-Ну что, падла паскудная, доигралась? Наплодила духов? Напилась крови? Насосалась? Ну, тварь! – кряхтел Черногорский, нанося ей удары руками и ногами. Та отчаянно сопротивлялась – визжала, металась, пытаясь вцепиться ему в горло зубами, но он её оглушил, изо всех сил ударив по голове увесистой связкой, после чего намотал на руку её чёрные, с редкой проседью, волосы, и поволок её к ларьку.
-Что елозишь, дешёвка? Ты кого передо мной из себя корчишь? Свою невинность ты будешь разыгрывать в пустыне Сахара, с дикими сайгаками, но только не здесь! Сколько народу погибло! А сколько жизней искалечено – и каких! Какие славные ребята, наши, русские парни, отдали свои жизни, пролили свою кровь на этой войне! Сколько молодых, цветущих, полных мечты и надежд, девушек стало вдовами! Сколько солдатских матерей утратили последнее здоровье и силы! Сколько горя и страданий, смерти и бесчестья, принесли нашей братской соседушке, славной России, ваши поганые головорезы в зелёных чалмах! Эти проклятые ваххабиты, не знающие ни чести, ни совести! Эта мерзкая кодла, объявившая себя избранной, и возомнившая, как в своё время Гитлер, о мировом господстве! Эти молодчики с горячей кровью, и полным отсутствием каких-либо мозгов! Они насилуют наших женщин, ибо по-вашему, женщина – это вещь, а не человек! Они калечат наших мужиков, чтобы заставить их принять смерть в муках и бесчестии, и чтобы их бренные тела не были преданы земле, а сожраны вашими же косоглазыми людоедами. Ваши черножопые подонки воруют наших детей, чтобы превращать их в дармовую рабочую силу, в бессловесных рабов, слепо повинующихся своим владельцам. И теперь, вот ты, паскуда, тебе мало России! Ты у нас, здесь, в Эстонии, на европейской земле, плодишь свою грязную, черножопую падаль! Рожаешь всяких там Зауров, чтобы и здесь, ваши безголовые, и уж слишком горячие вырожденцы, устраивали свой черножопый произвол! Ну, уж нет! Здесь такого не будет! Мы не дадим вашей падали плодиться! Мы не дадим вашей мрази размножаться! А таких вот, как ты – будем наказывать, чтоб не повадно было. Чтоб впредь никто не смел взращивать всяких там Зауров, Басаевых и Радуевых, садистов и насильников! Никто и никогда! Получай по заслугам, уродина!
И Черногорский с силой впечатал её лицо в стекло ларька. Стекло разбилось, и осколки посыпались вниз, разбиваясь об асфальт с оглушительным звоном. Жертва обмякла, потеряв сознание от сотрясения мозга.
-Мало тебе, черножопая падаль! Ещё не то заслужила! – прошипел Черногорский, резко дёрнув её за волосы, и швырнув оземь. – Тебе воздастся по вашим же, фундаментальным исламским законам. У вас, талибов, что есть женщина? Вещь! Игрушка! И принадлежит она самцу. Вот ты и получишь всё своё сполна! В багажник её, урюки, да побыстрее, пока нет никого! – прокричал Черногорский, обращаясь уже к подросткам. – Она теперь ваша вещь, и вам она принадлежит! Так устройте ей райское наслаждение, по полной программе! Гурия чёртова!
Черногорский весь дрожал от ярости, и трясся всем телом, словно в лихорадке.
-Быстрее! Убью! – потеряв всякое самообладание, шипел он, всё же помогая наркоманам заталкивать окровавленную жертву в багажник, и подкладывая под её голову множество тряпок, чтобы не оставлять следов крови в машине.
-Да здравствует великий Пол – визжали подростки - национальный герой России, спаситель Европы от чеченской заразы, благодетель страждущих душ…
-Заткнитесь – оборвал их Черногорский.
Ему было не по себе, его воротило и тошнило.
 
…Эта поездка в Пиккасилла была последней. Бурная и дикая оргия завершилась уже традиционным способом – жертве во влагалище ввели последний заряд аммонита. Остальных четверых её участников вскоре нашли мёртвыми в разных концах Эстонии. Одного - в Нарве, у самой реки. Второго – под Кохтла-Ярве, в заброшенном панельном доме. Третьего – в Таллинне, во дворе, рядом с аптекой в Кадриорге; ну, и четвёртого – в Пярну, в закоулке за одним из «злачных» ночных клубов. Традиционные места приёма наркотиков. И причина смерти у всех была одна и та же: передозировка.
А Черногорского – ни в обличье Пола, ни в его естественном, натуральном виде, больше никто, нигде и никогда не видел. Он попросту прекратил своё существование. Зато через несколько дней в Таллинне появился некий Михаил Феоктистов. Который выглядел совершенно иначе, говорил несколько иным голосом, и лишь заранее посвящённый человек мог, пристально вглядевшись Феоктистову в глаза, найти в них какое-то, едва заметное, сходство с Черногорским.
Таким «посвящённым» был сперва один – конечно же, это был Попов. Затем круг несколько расширился…
 
Что же касается Димы Филиппова, то с ним, уже позже, довелось пересечься, не только Феоктистову, но и самому Попову. Именно это нелепое стечение обстоятельств и обернулось, уже в июле 99-го, трагедией. И именно поэтому, в пятницу, 13-го, Черногорский-Феоктистов и направлялся вершить свою «последнюю миссию Робина Гуда» - очистить землю от этого Димы, вставшего, как выяснилось, на пути у Попова.
Тем самым, Черногорский получил возможность довести свою месть до конца. Однако, у Попова, пославшего «Робина Гуда» на ратные подвиги, были на то совсем другие причины.
 
Лето 1998 г.
…Несмотря на все травмы и увечья, нанесённые ей оголтелыми подростками-наркоманами, матери Димы Филиппова всё же повезло. Ей удалось всё-таки выжить, хоть она и провела четыре месяца в больнице «скорой помощи», причём первый месяц – в отделении интенсивной терапии; а впоследствии – более полугода в психиатрической лечебнице.
И вскоре Дима уже узнал правду о том, что произошло с его матерью. В больнице, на сеансах психотерапии, ей каким-то образом удалось воссоздать в памяти всю картину произошедшего. И, выйдя из больницы, она, ничего не тая и не скрывая, позабыв о всякой стыдливости, выговорилась сыну. Рассказала ему всё, во всех подробностях.
И, уж каким бы садистом и варваром ни был бы Дима по отношению к чужим людям – к тем, кого он сам грабил, избивал и унижал; но, по отношению к матери, он был, хоть и не совсем хорошим, но всё-таки сыном. Хоть он и сидел у неё на шее, хоть и доставлял ей массу хлопот, хоть она и пролила из-за него море слёз, провела не одну бессонную ночь, и всегда, всеми силами, хлопотала, просила за него, но втайне гордилась. Ей с юности нравилась «воровская романтика», её подсознательно тянуло к «блатным», к уголовникам, в которых она инстинктивно видела настоящих мужчин, «хозяев жизни» - сильных, смелых, не ломающихся ни при каких обстоятельствах – ни на ментовских допросах, ни на провокациях, ни на тюремном беспределе. А уж если воспользоваться теорией Андрея Попова, то именно в таких мужчинах, «плевавших на закон», и выживающих в облавах, на зонах и в прочих передрягах, свойственных бандитско-воровской жизни, и после этого всего неизменно остающихся верными себе и преступным традициям – она чувствовала наиболее сильную харизму, инстинкт самосохранения. Таким был её родной отец, большую часть жизни топтавший казённую землю. Хоть она и видела его всего пару-тройку раз за всю жизнь. Таковой была её первая любовь, с которым дело так и не дошло дальше поцелуев: не успели, зарезали жениха в поножовщине. После этого она и полюбила дружка своего покойного возлюбленного – тот в аккурат освободился из мест «не столь отдалённых», и тосковал вовсю по женской ласке. Вот он и «пригрел» скорбящую невесту, даже поженились – девочка-то невинна оказалась, и ей как раз стукнуло восемнадцать. Не прошло и года – загремел молодой муж котелками, на сей раз – уже подальше; как говорилось в знаменитом фильме, «или на лесосеку, или в солнечный Магадан», а девочка к тому времени успела стать мамой. Рос её сынок не по годам здоровым и крепким, и с буйным нравом – весь в отца…
Рассказами матери Дима был потрясён. Он горел справедливым гневом, он жаждал отмщения – не меньше, чем Черногорский. Вдобавок ко всему, несчастье с матерью произошло в то же время, когда пропала Инна, от которой по сей день – ни слуху, ни духу. Что, если это устроил один и тот же человек?
«Они его называли Пол. Любитель философии, начитанный, но явный псих» - говорила мать. – «Он решил наказать меня за то, что я родила и вырастила тебя. Так и говорил – ходит, бесчинствует и гадит. Что-то ты такое, нехорошее ему сделал».
«Что ещё за Пол?» - гадал Дима. – «Незнакомое вообще погоняло».
«Какой-то интеллигент. Во всяком случае, никак не из урок. Не такой, как твои друзья» - описывала мать, всю жизнь подспудно презиравшая мужчин-«интеллигентов».
«Ага, значит, ботаник!» - решил Дима, силясь вспомнить, с кем же из подобной категории он когда-либо имел дело.
«А мальчиков было пятеро. Один из них твой друг. Он каждый день к тебе приходил раньше. Вы с ним возле школы встречались. Потом пропал куда-то. Хромой такой. Лютик его кличка».
«Точно – он?» - удивился Дима. – «Значит, Волкозай… Ах, вот откуда ветер дует!»
 
… Дима, наделённый от природы богатырским здоровьем, уже с ранних лет курил и пил, и всё равно оставался самым сильным среди сверстников, и даже мог легко справиться с парнями постарше. А благодаря своей бесшабашной натуре, всё время жаждущей подвигов, приключений и острых ощущений, он быстро приобщился и к наркотикам, предпочитая, однако, коноплю и таблетки вроде «экстази». Бывало, баловался он и ЛСД, и амфетамином, пробовал и героин – то ли ради любопытства, то ли для самоутверждения. И посему неудивительно, что среди его знакомых был изрядный процент наркоманов, в том числе и тех, кто был значительно моложе его – ведь, когда с матерью произошло несчастье, ему было уже не четырнадцать, а полных семнадцать, а сейчас – уже восемнадцать…
 
1996-1997
С «малолетками», которые «торчали» на героине, Дима ходил «шустрить». Ребята были практически «без комплексов», и брали всё, что подвернётся. Воровали всё, что плохо лежит, и что хорошо лежит – тоже воровали. Если видели у кого-нибудь мало-мальски ценную вещь – её тут же отнимали, без лишних раздумий. Тем более, что всю работу проделывали «молодые», а Диме-то и делать ничего не надо было – он был у них в качестве «крыши». На тот случай, если вдруг «терпила» обнаружит пропажу, или другие воришки-наркоманы захотят «перехватить добычу», или мало ли, кто ещё захочет помешать его «подопечным» завладеть добром и доставить его в пункт назначения – таких Дима и нейтрализовал. От каждого такого «похода» он брал себе половину всей выручки. «Молодые», естественно, не возражали, рискуя, в случае отказа, остаться вообще безо всего: ведь за такие шутки, Дима будет уже не с ними, а против них, а терять с ним дружбу им не хотелось.
Что вполне естественно – он считал себя на голову выше своих «подопечных». Поэтому у них и было заведено: когда он им понадобится, они будут искать его сами. Что – он за ними, что ли, будет бегать? И они звонили ему домой, после чего встречались на школьном дворе, в двух шагах от Диминого дома.
И его мать, в силу естественного материнского инстинкта, конечно же, интересовалась: с кем, в каком обществе, проводит столько времени её сын. И она видела этих молодых ребят, совсем ещё детей. Причём не только видела, но даже и запомнила. Один из них действительно приходил каждый день, когда ещё не хромал. Хромать он стал гораздо позже, перед тем, как «куда-то» пропасть. А именно – в «инкубатор», где он и стал Лютиком.
Волкозай – такое прозвище у него было до «инкубатора» – был в чём-то сродни самому Диме. Такой же авантюрист и искатель приключений, не знающий меры ни в чём. Воровать – так всё подряд, отнимать – так у кого угодно, «расслабляться» - так на полную катушку, и уже в четырнадцать лет он крепко и основательно «сидел» на героине. За этого Волкозая Диме приходилось драться больше, чем за всех других, но и барыша он больше всех получал именно от него. Что деньгами, что вещичками, что всевозможным «кайфом». Кроме того, этот прожжённый гуляка, после очень уж удачных «тем», всегда норовил «оттянуться» на славу, и всегда брал с собой Диму – за свой счёт. А уж «оттягивались» они и вправду шикарно – снимали баню с девочками, которых не смущал нежный возраст клиентов; кроме девочек, ещё было море выпивки и россыпи «кайфа». Волкозай кололся героином, Дима предпочитал покурить травку.
И вот однажды Волкозаю подвернулся удачный вариант, суливший «оттянуться» уже не на уик-энд, а чуть ли не на целую неделю. Шёл этот парнишка один, по частному сектору, и увидел такую картину, от которой у него в крови адреналин прямо-таки зашкалил.
Из роскошной спортивной машины вышла богато одетая дама. Нажав на кнопочку пульта, она скрылась за калиткой, оставив в салоне машины кожаную сумочку.
Упускать такой случай Волкозай ни за что бы себе не позволил. Пошарив глазами по сторонам, он увидел под кустом большой булыжник. Не раздумывая, он схватил этот булыжник, и запустил им в боковое стекло машины, после чего полез за сумочкой.
Его встретили тут же, только та дама на сей раз была уже не одна. С ней был ещё внушительного вида кавалер. И пришлось юному экспроприатору отдать сумочку даме, а кавалер повёл его к родителям, дабы потребовать с них компенсации за ущерб, нанесённый его жене их избалованным чадом. Ну, а очевидно, сей кавалер отличался таким же горячим темпераментом, что и сам Волкозай или Дима – поскольку целым и невредимым он его до дома не довёл. После того случая, юный «охотник за привидениями» и стал хромым, вдобавок ещё ни одно ребро не осталось у него целым, не считая ещё разрывов сухожилий, и изрядной трещины в лобной кости. С месяц он провалялся в больнице, а затем, после недолгих скитаний, опустился до инкубатора. Навещавшие его в больнице друзья, как выяснилось, не «подогревали» его героином, а давали в долг, а «шустрить» - уже здоровье не позволяло.
Дима же, узнав, что случилось с Волкозаем, только рассмеялся.
«Ну и придурок же он! Ни фига себе – так облажаться!».
В больницу к Волкозаю Дима не ходил ни разу, хоть общие знакомые ему и говорили, что тот всё время только о нём и спрашивал, со слезами умолял, чтобы Дима пришёл.
«Да пошёл этот Волкозай! Сам виноват! Я его на эту тему не подписывал. Пусть теперь пеняет на себя!» - так говорил Дима, потому что понимал прекрасно, что теперь его бывший друг основательно выведен из строя. А значит, так «шустрить» он уже не сможет, и, следовательно, не будет - ни приносить ему награбленное барахло и деньги, ни водить его за свой счёт по кабакам и баням.
«Совсем опустился, чмырь вонючий» - усмехнулся Дима тогда, когда узнал, что Волкозай теперь прозябает в «инкубаторе». – «Ну и хрен с ним, с пидрилой с этим. Я его знать не знаю!». Так презрительно, без тени сострадания, отозвался Дима о своём подельнике. Остальные же продолжали жить прежней жизнью – ходить, «шустрить», брать Диму в качестве телохранителя…
А покалеченный подросток-наркоман Волкозай жил теперь совершенно иной жизнью, проводя все дни в «инкубаторе», и, как там и заведено, «подписываясь» на всё что угодно, за свой заветный «дозняк». Лишь поначалу он частенько вспоминал Диму – с грустью и горечью, при этом плача навзрыд, но это очень скоро прошло. Он уже больше не думал, не жалел ни о чём. Ни об утраченном здоровье, ни о безвозвратно ушедших «золотых днях», когда он безмерно вкушал все земные наслаждения. А уж, тем более – о доме, о родителях, о другой, без наркотиков и без «шустрёжки», жизни. Ведь когда-то он учился в школе, занимался рисованием, пел в хоре. Но «дворовые авторитеты» стали его дразнить «маменькиным сынком», обзываться, издеваться, и тогда понеслось. Сначала курение. Потом - воровство, бродяжничество, пьянки, драки, побег из дома, и, наконец, наркотики. Теперь же, он не мог не только осознавать это, не только задумываться о смысле своей, так и не начавшейся, жизни. Героин проявил себя перед ним, предстал во всей своей властной, подавляющей, самодостаточной сущности. Этот ребёнок теперь не мог больше думать ни о чём, кроме героина. Не мог хотеть ничего, кроме героина, не мог жалеть ни о чём, кроме отсутствия дозы. Ему было уже абсолютно всё равно – грабить беспомощную старушку, воровать тайком у «своих», оказывать интимные услуги извращенцам-педофилам – лишь бы только был героин. Хуже его отсутствия ничего не было, и быть не могло.
Нельзя с уверенностью сказать – смог бы этот несчастный так похотливо и безжалостно истязать и насиловать мать и девушку Димы, если бы он знал, кто они такие, и кем они приходятся тому, кого он считал своим лучшим другом. Но, к его чести, он этого не знал. Он не задумывался о том, что это за Дима, о котором говорит Пол. Мало ли Дим на свете – самого Волкозая ведь тоже звали Дима. Только в последние месяцы своей жизни он был уже не Дима, и даже не Волкозай, а Лютик. Потому что в «инкубаторе» самыми живучими оказываются те прозвища, которыми награждают их обитателей те самые извращенцы-педофилы.
 
Пол своё слово сдержал – за каждую делянку исправно платил. Можно сказать, даже очень щедро. Вплоть до самого последнего раза – около реки Нарвы.
Машина остановилась, и Пол подал знак сидевшему впереди Лютику. Тот вышел, и последовал за ним.
-Молодец, пацан. Хорошо поработал – тихо сказал Пол, задумчиво глядя куда-то мимо. – Вот тебе дополнительная доза. Чтоб другие не видели. А то загрызут…
-Они это могут – согласился Лютик, доставая свой шприц.
Тем временем Пол извлёк пакетик с крошечной щепоткой белого порошка. Это был синтетический героин, разновидности которого печально прославились под названиями «китаец», «белый перс» и «дизайнер».
-Чего это у тебя руки дрожат? Дай-ка, я тебе сделаю – предложил Пол.
Мальчишка Полу доверял – ведь во время съёмок он всегда делал им уколы сам, и после них всегда было очень хорошо. И в этот раз ему тоже было очень хорошо. Он «поймал» свой заветный «приход», и тут же умер, не приходя в сознание.
-А где Лютик? – спросил один из малолеток, когда Пол вернулся в машину.
-Сказал, на Партизани, в общагу пошёл – пожал плечами Черногорский. – Я вообще ссать ходил…
«Москвич» тут же круто развернулся, и покатил в обратную сторону. Следующим пунктом назначения был город Кохтла-Ярве.
 
Весна 1997г.
После исчезновения матери, Дима Филиппов впервые в жизни стал испытывать затруднения.
Раньше всё было легко и просто. Жил на всём готовом, мать кормила-одевала, обстирывала-обслуживала, он же целыми днями гулял с друзьями, да искал приключений, или валялся дома на диване – слушал музыку, смотрел телевизор или видео, и не знал никаких забот. Думать о хлебе насущном ему не приходилось, за квартиру и за всё прочее платила мать, а все средства, что он добывал тем или иным путём, оставались ему «на карманные расходы», как школьнику. Иногда, правда, изредка, мать спрашивала: нет ли у сына денег; мол, надо вон то и вот это. А сын, в свою очередь, либо закатывал скандал, вовсю крича на мать и размахивая кулаками (как же, как она смеет!), либо угрюмо ворчал в ответ «нет». Ну, а если уж у него было очень хорошее настроение, всё же расщедривался, давал матери каких-нибудь жалких сто-двести крон. Бывало – в долг, а иногда – и так, «от сердца». Хотя чаще было наоборот – он сам просил денег у матери, в особенности – когда у друзей были проблемы, а идти «шустрить» было лень или рискованно.
Теперь же – мать пропала, куда – неизвестно, кормить его некому, а на одной «шустрёжке» с малолетками особо не протянешь. Тем паче, что Волкозай, всегда приносивший наибольшую прибыль, и вдобавок, баловавший Диму всем, чем только мог себе позволить, теперь «отошёл от дел», и опустился до «инкубатора». А остальные – что с них толку: сами с трудом наскребают себе на дозу, и Диме от них только жалкие крохи перепадают. Одного ещё менты поймали, сейчас в детприёмнике парится. Ещё, не дай Бог, вломит…
Правда, что тут вламывать – Дима никогда их к себе близко не подпускал, и никто из «молодых» ничего о нём не знал, кроме имени да номера телефона – и тот был известен далеко не всем. Потому и не знал Волкозай в лицо ни его мать, ни Инну.
Оставались ещё несколько человек – полнейшие лохи, которые «шустрить»-то не умеют, или боятся. Всё их на разные мелочи тянет: стащить какую-нибудь копеечную дрянь из магазина, или ограбить старушку – «божьего одуванчика», вышедшую из дома за хлебом, и имеющую при себе наличности – в аккурат на полбуханки, и то мелочью. Ну, на худой конец – взломать квартиру с деревянной дверью, где живут нищие, не имеющие средств даже на то, чтоб поставить железную. Соответственно, и урожайность такого «скока» в комментариях не нуждается. Чем можно поживиться в такой квартире? Чёрно-белым телевизором, бобинным магнитофоном? Одеждой, которой в любом «секонд-хенде» можно, не торгуясь, приобрести за копейки?
За этих придурков и «впрягаться»-то «в лом», с ними даже ходить стыдно. Вот им, как раз, и самое место в «инкубаторе». Ничего, скоро тоже там будут…
И тогда Дима решил «прошвырнуться» по своим многочисленным старым знакомым. Тем, с которыми в своё время ходили на «скок», или на «гоп-стоп», или вместе «оттягивались», или, наоборот, «парились» - в детприёмнике, в «обезьянниках», в Батарейной тюрьме. Некоторые из них уже успели поднабраться опыта, обросли новыми связями…
-Ты мне поможешь – я тебе помогу! – ответил юному головорезу один из таких его знакомых, по кличке Весёлый. – Говоришь, матери нет? Значит, хата свободна. Пусти пожить человека. Из братвы он. Под Гусаром ходит. Не слыхал такого? А если ты ему с хлебом-солью, то и он человек понятливый. Только вчера «откинулся». Негоже такому братку ночевать, где придётся. Глядишь – и с Гусаром тебя сведёт. А может, и не только с Гусаром! – Весёлый рассмеялся ещё громче, прямо загоготал.
Отказать Дима просто не мог – иначе бы ему было уже не выйти из той, по-холостяцки обставленной девятиметровки в общежитии на Академия, от радушного хозяина, сидевшего на топчане в одних трусах, и чистившего рыбу огромным, остро отточенным ножом. Словно этот «кент» и вправду угрожал Диме чем-то страшным. Но угроза всё равно читалась – в глазах, в оскале зубов, в смехе, в этом полуголом теле, напоминающем картинную галерею: как-никак, сидел срок за убийство, о чём крикливо заявляла не одна татуировка. Даже в этом ножике, и в этой рыбе. Конечно, Дима согласился. Но и уголовник сдержал своё слово.
Так Дима из уличного шалопая превратился в настоящего «братка», войдя в криминальную группировку - по протекции своего нового квартиранта, и того самого Весёлого. Сначала Дима прошёл, как и положено, «обряд посвящения», затем из «общака» ему купили соответствующей, приличной одежды. Всё это дело, как водится, «обмыли», и сразу после этого, он приступил к работе.
Бригада, в состав которой его включили, занималась сбором дани с торговых точек, и востребованием долгов с частных лиц. Какими ещё делами ворочала эта братва, Диме знать не полагалось. Он был ещё слишком мелкой сошкой, а впрочем, продвигать его выше никто и не собирался. Ведь ни для кого не секрет, что и братвой командуют не дураки, и для этого надо уметь разбираться в людях. И, разумеется, «старшие» прекрасно видели, что за тип этот Дима, и не прочили ему иной роли, кроме мелкого «быка».
Однако, со временем, хоть к серьёзным делам братвы Дима и не имел доступа, да даже и не был особенно в курсе того, чем ворочают старшие - но всё же ему любезно позволяли отдыхать вместе с братвой, присутствовать на многих вечеринках и увеселительных мероприятиях, куда эта братва наведывалась. Не ограничиваться же одним своим кругом, надо бы и «в люди» выходить! И вот, когда Дима стал появляться с братвой уже и «в людях», и произошла его вторая встреча со старыми знакомыми…
 
Зима 1998г.
Галина Кузьмина, мать Олега, когда-то начинала с рыночной торговки. Продавала, как в детской песенке поётся, «овощи, фрукты, прочие продукты». Поставила свою точку на рынке. А помогали ей в ту пору Олег, и его друг Вадим Зайцев, только что окончившие училище, и не нашедшие себе никакой работы по специальности. Разгружали контейнеры, подвозили товар на точку, подрабатывали на складе. Теперь она уже заведовала целой фирмой. Курировала эту фирму как раз братва под предводительством Гусара, одним из рядовых членов которой был Дима Филиппов. А товар её фирме поставляли дальнобойщики, работавшие под Поповым.
Сам Олег у матери в фирме давно уже не работал – устал порядком ото всей этой базарной волокиты, и нашёл себе место поспокойнее, да понадёжнее. Благо дело, специальность позволяла: он был первоклассным сварщиком. Поэтому пристроить его в свою фирму, Попову было ещё легче, чем Феоктистова.
Вадим Зайцев, которого тот же Попов когда-то пристроил пилить сухие ветки бензопилой, был теперь мастером на лесопилке.
Жора Орлов, ещё со времён учёбы в ПТУ освоивший самоучкой компьютер, открыл небольшой магазинчик с ателье. Ремонт и обслуживание компьютеров, программное обеспечение, продажа комплектующих – одним словом, «хард-энд-софт». Так и назывался его магазинчик. А основать свою фирму помог ему человек, который никогда не забывал старых друзей.
Это был Попов.
 
Впрочем, Андрей Попов заботился не только о старых друзьях. Уж чего-чего, а дружелюбия ему было явно не занимать, и в этом он был сродни одновременно и Дону Корлеоне, и лучшему в мире Карлсону.
Попов любил организовывать вечеринки, банкеты, обеды и прочие публичные мероприятия. Таковые были вполне обыденным явлением в жизни бизнесменов, бандитов и их приближённых, но для обыкновенного рабочего или служащего это было в новинку. Попов же с большой охотой приглашал на эти мероприятия пролетариат, во всеуслышание подчёркивая, что слесарь или плотник, для него значат ничуть не меньше, чем владелец концерна, или председатель парламентской фракции. Потому как любой концерн может обанкротиться, политика изменчива, как погода, а голова и руки всегда останутся.
-Какая разница, какую должность я занимаю? – рассуждал Попов. - Сколько я зарабатываю? Скажем так: больше, чем дворник дядя Ваня из домоуправления, но меньше, чем компьютерщик Билл из Нью-Йорка. Разве можно по этим критериям оценивать человека? Я никогда не позволю - ни себе, ни другим – смотреть свысока на работягу. Наоборот, нужды и заботы простого работника мне особенно близки и понятны. На ком ещё земля держится? Кто нас кормит-одевает, кто производит то, что мы используем в своём повседневном обиходе, и уже не представляем себе жизни без этого! Кто растит хлеб, кто строит дома, кто изготовляет те же телевизоры или холодильники! Поэтому насущные проблемы трудящегося человека представляют большую ценность, чем амбиции карьериста или фирмача, только и стремящегося поставить палки в колёса конкурентам.
Может быть, Попов даже несколько излишне демонстрировал свою эту позицию, может, он слегка переигрывал, держась со всеми на равных, даже запанибрата – но он был всерьёз заинтересован, чтобы вовлечь как можно больше «простых» людей в свои мероприятия. Дать им возможность проводить досуг на уровне его самого. Когда любой человек может запросто подойти к нему, поговорить «по душам», безо всяких условностей и субординации, просто – на «ты» и по имени, вместе выпить, попариться в бане. И все знали – Попов поможет. Попов выслушает, поймёт, потом уже скажет. И всегда сдержит своё слово.
Ведь именно такие мероприятия «вместе с народом», такие «душевные беседы», русские баньки с берёзовым веничком, да под пивко – это и было начало пути в Большую Политику. Этим Попов и снискал себе популярность, сначала в довольно узких кругах – мероприятия проводились для тех, кто, так или иначе, имел отношение к его фирме или профсоюзу. В том числе и фирма Кузьминой, и бригада Гусара. Но приходили и люди «со стороны» - на правах гостей Попова; и это были даже не только старые друзья, как, например, Вадим и Георгий. Таким образом, его популярность расширялась, его авторитет рос, как снежный ком, катящийся под гору при нуле градусов.
Конечно, всё это требовало солидных затрат, но уж Попов всегда знал, на что и откуда брать средства. Например, провести лотерею, или ещё какую-нибудь подобную акцию. Что, разве Попова не поддержат? Ещё как поддержат! Да и, в конце концов, кого это волнует? Неужели семья погорельцев, получившая, с лёгкой руки Попова, квартиру в новом доме, станет выяснять, откуда Попов взял на это деньги? Или, может, Илья Осипов станет возмущаться и кричать во весь голос, хоть и понимает, что тут уж никак не обошлось без криминала? И все остаются довольны: рабочий люд разрешает свои насущные проблемы – с работой, с жильём, ещё с чем; бизнесмены спасают свои фирмы от разорения, а то и самих себя – от верной смерти. Ну, а Попов тоже, видать, что-то с этого имеет, окромя моральных дивидендов и «чувства глубокого удовлетворения», иначе вряд ли палец о палец бы ударил. А уж кто и как его вознаграждает, за благие усердия и за любовь к ближнему – об этом предпочитали не задумываться. Даже напротив, одобряли то, что их он ни во что не посвящал, а уж, тем более – ничем не обязывал.
Зато сам Попов прекрасно понимал, что ни одна вложенная крона, а тем более – доллар, не пройдёт для него даром. Возникали какие-нибудь разногласия внутри фирмы или той же Ассоциации – общественность всегда выступала на стороне Попова. Нужно было пробиться сквозь чиновничью брешь, чтобы воплотить свою идею – у Попова всегда тотчас находились нужные союзники. Нужно, напротив, «прижать» человека, обеспечить ему фиаско, лишить его власти, авторитета, общественного положения – да ради Бога! В один прекрасный день, по телевизору покажут громкий разоблачительный репортаж. И множество возмущённых людей будут, с того же экрана, требовать: приструнить, остановить, привлечь к ответу распоясавшегося высокопоставленного негодяя! Будут обвинять того во всех смертных грехах, и заявлять, что все беды и несчастья у народа лишь оттого, что к власти допускают таких вот подлецов и жуликов. А большего уже и не надо – высокопоставленный негодяй вскоре перестанет быть таковым. Он уже дискредитировал себя, он уже в глазах общественности – подлец и жулик, а уж после таких сенсаций – и подавно. Кто-то мог раньше и имени его не слышать, зато теперь, благодаря всезнающим и вездесущим средствам массовой информации (и, в первую очередь, телевидению) – все будут в курсе, что есть такой-то человек, и что он – подлец и жулик. И эта установка настолько крепко утвердится в подсознании обывателя, настолько сильна будет ассоциация между именем того должностного лица, и этой его характеристикой – «подлец и жулик», что самому тому «подлецу и жулику» будет уже нечего сказать. Обратиться в суд за клевету? Но – на кого? На те десятки случайных прохожих, которых опрашивали безликие репортёры, по большей части из студентов (а их чаще всего и агитируют проводить социологические опросы). «Скажите, кто, на Ваш взгляд, из членов правительства, органов власти, высокопоставленных должностных лиц, не заслуживает доверия?». А из полусотни большинство почему-то назвало одну и ту же фамилию, приводя при этом массу всевозможных аргументов. Но и сами телевизионщики, ведь тоже не лыком шиты – вслед за этим социологическим опросом последует целый фильм об этом «подлеце и жулике»: что дотошным журналистам удалось узнать, а уж грешков за каждым «сильным мира сего» водится немало. И всплывёт на свет какой-нибудь предательский кадр, изобличающий его, если уж не во взяточничестве или в коррупции, то уж, по крайней мере, в слишком вольных высказываниях. Таких, за которые во всём цивилизованном мире, можно получить перспективу: всю жизнь работать на одни судебные издержки, да на компенсацию моральных ущербов. Или – прольёт свет на его моральный облик, как это получилось с Биллом Клинтоном. И, в конечном итоге, окажется, что народ негодует весьма справедливо, тем более что это – совершенно разные люди, друг с другом даже не знакомые.
И никому не придёт в голову, что причина краха этого «подлеца и жулика» одна-единственная: он не нравится Андрею Попову. Попробуй, докажи – хотя бы связь между ним и разношёрстной толпой людей обоего пола, разного возраста, национальности и рода занятий. И потом, имя Попова или названия его организаций нигде ни разу не упоминаются. Тому «подлецу и жулику» тоже делить с Поповым как будто нечего. Да и, в конце концов, кто такой Попов? Никто. Вот именно – Попов пока никто. Зато тот, кто ему не нравится – по меньшей мере, подлец и жулик.
А сам Попов мог быть твёрдо уверен, что когда наступит его час – открытый выход на большую арену – все эти «простые люди» станут его потенциальными союзниками. В самом скромном случае – избирателями. Потому что им уже не нужно объяснять, что Попов – человек слова, Попов – человек чести, борец с произволом продажных коррупционеров, и радетель за интересы законопослушных граждан (и лиц без гражданства) – рабочих и служащих, пенсионеров и безработных. И Попов всеми силами поддерживал эту свою репутацию, дабы привлечь на свою сторону большую часть населения. Кроме этого, предстояло подготовить соответствующую материальную базу, не забывая, однако, и о недремлющей налоговой полиции.
Потому никто и не возмущался, не удивлялся и не считал уже чем-то из ряда вон выходящим, что на всех этих мероприятиях ставились на равную ногу – и крупный банкир, и криминальный авторитет, и простой рабочий. Кому если что не нравилось – мог разве что развернуться и уйти.
Но, в целом, эта затея Попова пришлась всем по вкусу: всем просто-напросто надоело быть замкнутыми в своём тесном мирке повседневных хлопот и одних и тех же людей. Бизнесменам надоедало общаться лишь с себе подобными – все разговоры сводились лишь к деньгам, биржам и акциям. Бандитам доставляло искреннее удовольствие по-простецки общаться со всеми, как с «мужиками» - когда не надо никого «брать на понты», следить за каждым сказанным под хмельком словом, и постоянно скалить зубы и строить хищные гримасы, дабы держать всех в страхе, как и подобает. А уж простым-то людям, в свою очередь, льстила возможность почувствовать себя на равных с более преуспевшими. С людьми, достигшими больших высот - и на социальной лестнице, и по материальному благосостоянию.
И вот тогда, Поповым всерьёз заинтересовался Генерал.
 
После Нового года на таких мероприятиях стал бывать и Феоктистов.
Что уж никак не укладывалось в голове, да и не только у него, но и у самого Попова – какого, спрашивается, чёрта «гусаровцы» берут туда с собой этого Диму. В сущности, его никто не воспринимал всерьёз. Многих даже забавляли его лихие рассказы про удалую бандитскую жизнь и про отважные подвиги самого Димы – как он ловко со всеми справляется, диктует всем свои правила, и как его все боятся, и ходят перед ним по струнке. Но Феоктистов опасался: а вдруг Дима его узнает? Хотя узнать в Феоктистове Черногорского, непосвящённому человеку было действительно сложно. Тем более – с Диминым интеллектом.
Что касается Димы, то он попросту продолжал оставаться самим собой – таким же бездельником и себялюбцем, с садистскими наклонностями, с безудержной жаждой вкушения земных наслаждений. Таким же твердолобым упрямцем, и просто капризным мальчишкой: видите ли, раз я хочу, так изволь, вынь да положь, и никаких гвоздей! Поэтому он и не собирался отказываться от своей затеи – во что бы то ни стало, найти этого Митрофана Карасёва. Найти, избить его до полусмерти, стрясти с него, сколько получится, и, в довершении всего – довести до конца то, что не успел в тот день. Показать всем, какое истинное лицо и истинное место у этого Карасёва!
Стоило Диме принять хоть пару стопок, или «закинуться» иным «кайфом» - он неизменно садился на своего любимого конька. Он начинал донимать всех своими расспросами о том, где Карасёв, и кто он вообще такой, и своими опостылевшими выкриками и угрозами в его адрес.
Такая же история случилась и в тот раз.
 
-Друзья мои! – обратился Попов в микрофон. – Сегодня мне представилась возможность познакомить вас с удивительным человеком, создателем архитектурных памятников, истинным мастером своего дела Петром Даниловичем Смирновым. Давайте поприветствуем его!
Раздались жидкие аплодисменты, повсюду зазвенели бокалы. По знаку Попова, к нему подошёл мужчина лет пятидесяти.
-Сейчас я хочу продемонстрировать Вам фильм – продолжал Попов – где Вы сможете оценить по достоинству талант Петра Даниловича. Сейчас, зимой, это особенно актуально.
Взоры присутствующих обратились на стену, которую покрывало полотно – специально для просмотра кинофильмов. Попов и печник сели за столик. Тут же свет погас, и на экране появились первые кадры – загородный зимний пейзаж. Скромный деревянный домик.
-Это всего лишь моя дача – прокомментировал Попов. – Архитектурный памятник будет сейчас.
Далее на экране предстало маленькое чудо – большой краснокирпичный камин, своей формой и внешним видом похожий на средневековую крепость – с башенками и бастионами. Сама топка имела форму арки, а её дверцы походили на ворота древнего города. Ворота открываются, чья-то рука подбрасывает поленья в топку, и те вмиг занимаются весёлым, трескучим пламенем.
После того, как поповский камин был показан со всех сторон, ему на смену пришли другие изделия – всевозможные печи, камины, плиты.
-И кто теперь осмелится сказать, что Пётр Данилович – не авторитетный человек? – заявил Попов. – Я так понимаю, авторитет в каждой области свой. Или мы сомневаемся в авторитете Михаила Ломоносова, или Вольфганга Амадея Моцарта? Разница между Леонардо да Винчи и Петром Даниловичем только одна. Творения да Винчи на всеобщем обозрении – в музеях, галереях, на городских площадях. А его шедевры находятся в наших домах, принося нам тепло и уют родного дома, создают нам истинно нашу, неповторимую атмосферу. И в этом – их особая ценность и уникальность.
Экран погас, и свет включился.
-Нашёл, тоже мне, авторитета, демагог хренов! – сказал Дима, сидевший за столиком с гусаровской братвой. – Работягу какого-то! Мастер своего дела! Может, Попов ещё в честь уборщицы обеды давать начнёт? Она ведь тоже классно подметает!
«Братки» угорали со смеха.
-Попробуй она, классно не подмети! – бросил реплику другой.
-Рекламу ему набивает. Себе – деньги в карман – подметил третий.
-Теперь каждый из нас может стать обладателем такого шедевра! А через пару часов я вам представлю ещё одного нашего героя – закончил Попов, и выключил микрофон. – Не обидел Вас, Пётр Данилович? – обратился он к печнику.
-Много громких слов – скромно ответил мастер. – Шедевр, памятник… Кому нужна эта помпезность?
-Именно так и надо – сказал Попов. – Вспомним шестнадцатый век! Мастера считались первыми людьми в городе! А сейчас что? Кто работает – тот неудачник! Скотина! А понятие «авторитет» уже неразрывно связано с уголовщиной. Вот я и хочу немножечко раскрыть людям глаза на то, что действительно ценно. Или что – неужели Вы считаете себя ниже их – Попов кивнул на столик с гусаровскими «быками».
-Это дети, пусть резвятся – вздохнул печник. – А мне работать надо.
-Работать – тоже, смотря на кого – парировал Попов. – Ещё Маяковский писал, что бисер перед свиньями метать негоже.
И тут к столику, за которым сидели Попов и печник, подошёл высокий, широкоплечий, богато одетый молодой мужчина.
-Привет, Андрей – поздоровался тот. – Здравствуй, Пётр.
-Данилович – подсказал печник.
-Можно Вашу кассетку?
-Кассета у бармена. Мы вам её дарим – ответил Попов. – Присаживайся. Он сейчас придёт.
С этими словами Попов достал мобильный телефон.
-Принеси нам кассету, и бутылку «Ларсена», пожалуйста. Ты будешь, Жека?
-Я за рулём – мотнул головой тот. – Кстати, кто твой следующий герой?
Попов вытянул вперёд левую руку, снял с неё часы и показал бандиту.
-Ещё один творец шедевров – часовой мастер Володя Гончаров. Вот этим часам - без малого сто лет. Из них шестьдесят они не ходили. И вот, пожалуйста! Работают, не хуже швейцарских. Кстати, а почему образцом точности считают именно швейцарские часы, а не эстонские? Вот мы сегодня это и опровергнем. Только все почему-то предпочитают микросхемный ширпотреб, который может спаять любой студент, из конструктора «Сделай сам».
-Ладно, ладно, Таллинн – город мастеров – засмеялся Жека. – Только без нас, чего эти мастера делать будут?
-Ты проживёшь без короля? Солдат сказал: изволь! – ответил на это Попов.
Тут пришёл бармен. В одной руке он принёс бутылку коньяка, в другой – бокалы и видеокассету в футляре.
-Посидишь ещё с нами? – кивнул Попов. Бармен тем временем поставил перед каждым по бокалу, и спросил:
-Что ещё хотите?
-На твоё усмотрение – махнул рукой Попов.
-Да некогда – сказал Жека. – Я так, на минутку заскочил, дел по горло.
-А Саша что – не интересуется? – коротко усмехнулся Попов.
-Увидим. Если да – он сам подъедет.
Он взял кассету, сунул под полу пальто, и, кивнув головой на прощанье, ушёл.
-Готовьтесь, Пётр Данилович, принимать заказ. Эту кассету скоро увидит один человек, богатый и известный. Его шеф.
-Я уже понял, о каком Саше идёт речь – сказал печник, и его лицо сделалось напряжённым.
-Давайте выпьем, Пётр Данилович – предложил Попов. – Похоже, наши проблемы благополучно разрешаются. Ведь мы все работаем друг на друга.
Старые друзья Попова – Олег, Вадим и Георгий – сидели невдалеке. И тут к их столику подошёл подвыпивший Дима Филиппов.
-Привет, бродяга – сказал ему Олег. – Как дела, Джеймс Бонд?
-Ты знаешь, есть такая пословица – набычился Дима. – Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Вот ты, Вадя. Ты в тот день привёл знакомого. Ладно, пусть он наливал, пусть бренчал на своей балалайке. Но это всё лажа, туфта. Главное – что он за человек. А он, сам видел, чмо, а не человек. Уже в рот готов был взять. А ты за него впрягался, ещё и баб хотел наших с ним свести. И ты, Олег, за него заступался. А если по понятиям, то за вафлёра в западло впрягаться. Если ты дружишь с вафлёром, то ты не можешь уже быть путёвым пацаном. Вот потому Додик и взбесился. Я тоже не догоняю: зачем вам такой друг? Он, кстати, мне денег торчит до сих пор. У меня его расписка даже с собой. Я прошу, пацаны, приведите мне этого вашего Карасёва…
-Слушай, да что ты до нас докопался? – ответил ему Граф. – Мы отдыхаем. Не порти нам вечер. Нужен тебе этот Карасёв – иди, и сам ищи его, где хочешь. Уже в печёнках сидишь со своим Карасёвым!
-Что вы тут пургу метёте? – взорвался Дима. – Вот ты, Вадя, ты же сам его привёл! А ты, Олежка, вон как за него заступался! Я понимаю, он ваш друг, но он торчит, он гасится, и вообще, он вафел, он и вас всех всандалил! Это из-за него Вадю отрихтовали!
-Хватит в старом дерьме ковыряться! – оборвал его Вадим. – Ты сам, смотрю, герой! Перед Додиком на цирлах плясал. Мы к тебе с добром, а ты что, за лохов нас держишь?
-И вы что, даже сейчас будете заступаться за этого вафлёра? – никак не унимался Дима.
-Никто ни за кого не заступается – оборвал его Олег. – Иди, разбирайся с ним сам. Это ваши проблемы. А к нам со своим Карасёвым не лезь.
Увидев такую сцену, одна женщина, знакомая Попова, подошла к Гусару, и сказала:
-Скажи, почему твои ребята берут с собой этого больного мальчишку? Он уже везде всем уши прожужжал своими выходками да истериками. Люди приходят отдыхать, общаться, а он только нервы треплет. Неужели вам это приятно? Ему, во-первых, ещё слишком рано здесь бывать. Молоко ещё на губах не обсохло. А во-вторых, он совершенно не умеет себя вести. Здесь ему не школьный двор, и не подворотня. И мы ему не мальчики, не девочки прыщавые. Поэтому, Гусар, скажи своим, пусть этот мальчик больше не появляется. Или пусть освоит элементарную культуру поведения.
-Да ты, милая, поостынь – мягким баском, спокойно, без тени презрения, ответил Гусар. Это был высокий, сухопарый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженными, чёрными с проседью, усами и бородой. – Конечно, мальчик не в меру шалит, но он ещё совсем зелёный. Он ещё только формируется. Из него выйдет толк, но это приходит с опытом. А опыт – вот так он и приобретается. Хочет пацан разобраться, решить свою проблему с кем-то – пусть дерзает. Добьётся своего – отлично. Положительный опыт. Разобрался сам, без опёки свыше. А уж нарвётся если – что ж, сам ведь нарвётся. Тоже опыт. Ещё и полезный вдобавок. Будет знать наперёд, что надо и что нельзя. А о приличии, я ему напомню. Никто не виноват в его проблемах с Карасёвым, так что пусть не бегает, и не дёргает людей, как потерявшийся ребёнок.
Но до Димы ничего не доходило. Не добившись ничего от Олега с Вадимом и Жорой, он вернулся к своему столику, и продолжал усиленно накачиваться спиртным. Уже изрядно поднабравшись, он решил покачать права – не много не мало, с Поповым.
-Слушай, Дрон, ты же солидный пацан, свои дела там, туда-сюда…
-Я тебе не пацан – холодно оборвал его Попов.
-Ну, не мужик же! Мужики в поле пашут…
-Я человек! И не надо мне тут блатовать и чего-то показывать. За этим самым столиком только что сидел человек от вора в законе. И скоро сюда приедет он сам. А ему, как и нам, такие понты не нравятся.
-Андрей, какие понты? – скороговоркой заговорил Дима. – Человек в натуре чмо! Я его малость шуганул, шуганул по делу, а он сам на всё повёлся! Он сам писал эту расписку, он подписался на пять штук, а теперь он где-то гасится, и идёт в наглую отказку! Я же знаю, что это – твой кореш, или кто он тебе, шестак, или так, мальчик на побегушках…
-Рот прикрой! – приказал Попов, и Дима резко замолчал, даже побледнел, испытав на себе поповский взгляд. Пристальный, цепкий, леденящий душу и парализующий волю. Взгляд гипнотизёра, видящий насквозь всю сущность и читающий все мысли. Смертоносный взгляд Медузы Горгоны!
-Давай, успокойся – продолжал наставлять Попов. – Отдышись.
Он в упор глядел юноше в глаза, и хоть тот, будучи не в силах выдержать взгляда Попова, всё время их отводил, но Попов тотчас же настигал его взглядом: мол, никуда ты от меня не денешься. Добегался, теперь пеняй на себя.
Диму бросило в холодный пот, и он почувствовал, что даже трезвеет.
-Во-первых, милый мальчик, пойди в детский садик, и поучись говорить. Ты же говорить совершенно не умеешь. Во-вторых, сходи к врачу, и попроси успокоительного. Сходи, проверься – а вдруг ты невменяемый? Потому что ни за слова, ни за поступки ты ответственности нести не в состоянии. Значит, тебе одна дорога. В психиатрическую лечебницу, и желательно – закрытого типа.
-А ты чего, доктор? – огрызнулся Дима. – Чего ты на меня там… - обиженным тоном добавил он, и тут же замялся, думая, как бы повежливее выразиться. А то, чего доброго, Попов на него обидится, а уж если он обидится, то лучше и не загадывать.
-Выходит, я обзываюсь? – лучезарно улыбнулся Попов, без слов поняв Диму. – Отлично! Отсюда вывод: ты человек взрослый, психически здоровый, и за себя несёшь ответственность сполна. Это прекрасно. Теперь изволь отвечать. – Он сменил тон на резкий. - С какого, спрашивается, повода ты на меня тянешь? Ты здесь, при всех, толкнул мне предъяву. Так вот, через минуту ты представишь мне доказательства. Что это за человек, о ком речь? Что это у меня за шестёрка и кто этот мой кореш. И какие ещё его левые дела я покрываю. От кого он гасится, и почему я ничего об этом не знаю. И ещё я от тебя же слышал, он с наклонностями? Так что, выходит, у меня друзья голубые? Я, значит, с голубыми работаю? И где он, этот мой подручный.
-Что я тебе докажу? – засуетился Дима. – Ведь я же с тобой не тёрся, это пацаны, вон, тогда говорили, что этот, как его…
-Это что, и есть твоё доказательство? – резко оборвал его Попов. – Сейчас я вместе с Гусаром подойду к Ферзю, с предъявой на тебя. На твой голимый базар, за который ты не отвечаешь. Так, кто говорил? Конкретно – о ком? И вообще, как хоть зовут того человека, о ком ты всем тут втираешь?
Дима торопливо полез в карман, и вытащил оттуда мятый тетрадный листок.
-Карасёв Митрофан Семёнович. Адрес тут указан левый, тут я лоханулся, надо было сразу проверить…
-Да, Дима, ты лоханулся – Попов отнял у него этот злосчастный лист бумаги. Бегло взглянул на каракули, выцарапанные корявым, похожим на детский, почерком. Усмехнувшись себе под нос, Попов демонстративно разорвал бумажку на клочки. – Ты просто лоханулся. Давай на этом и закончим. Забудем. Ты перебрал маленько, погорячился. А то действительно будет базар. Не твои детские наскоки с понтами, на всяких трусливых дурачков, которые всего боятся, как этот Карасёв твой. А настоящий, серьёзный расклад по понятиям. И по всему раскладу тебе придётся ответить.
-Да ты что, Попов? Какие понятия? Какой расклад? Ты чего? Ты порвал мою расписку! Здесь, на глазах у всех! И ты теперь будешь заикаться о понятиях? – кричал, срываясь на истеричные нотки, Дима.
-Да, я её порвал, и я должен был её порвать, чтоб ты больше с ней не бегал, и людей не беспокоил. И вообще, мне кажется, что эту лажу начирикал ты сам, и этого Митрофана ты придумал. А вот и Гусар идёт. Здравствуй, Гусар! – Попов поздоровался с ним за руку.
-Гусар, он порвал мою расписку! – подобострастно лебезил Дима, заискивающе глядя на Гусара.
-Ну и что? А я газету порвал – спокойно и равнодушно ответил Гусар, взглянув на лежащие в пепельнице клочки бумаги с неуклюжими каракулями.
-Причём газета? – затараторил Дима. – Газета – лажа, а расписка – это документ! Это мой долг, это мои деньги, я мог этот долг уже давно продать кому-нибудь, а Попов теперь меня обул. Тут уже беспределом пахнет!
Гусар тяжело вздохнул, посмотрел на Попова, качая головой. Попов опять улыбнулся.
-Ну вот, полный набор! Предъява первая: я крою какого-то фуфлыжника. Предъява вторая: я дружу с голубыми, они же и фуфлыжники. Торчат и гасятся. Ну, и наконец, я беспредельщик. Все эти разговоры записаны вот на этой кассете. – Попов достал из внутреннего кармана диктофон. - Только мне даром не надо давать этой кассете ходу, чтобы тебя перед людьми не позорить. Так что возьми эту кассету себе.
Попов вытащил кассету, а Гусар сгрёб одной рукой Диму в охапку – чтобы тот, чего доброго, стол не перевернул. Другой рукой он нанёс ему короткий удар в челюсть.
-Отвечай за базар! – проворчал Гусар. – Обоснуй предъяву!
-Позовите пацанов! – пролепетал побледневший Дима.
-Это кого ещё? – угрожающе прошипел Гусар.
-Олега, Вадьку, Ананаса, этого ещё, как его там…
-Насчёт Ананаса ничего сказать не могу. Он был человек случайный, его давно уже никто не видел. А остальные – да вон они все – сказал Попов, и сделал тем знак, чтобы подошли.
-Я Гусар. – Он поздоровался со всеми за руку, и те, соответственно, тоже представились. – Ну и что же, Дима, эти люди могут подтвердить?
-Кто такой Карасёв – выпалил Дима. – Вот, он был там с ним всё время – кивнул он на Вадима. – И при нём Карасёв на деньги подписался.
-Какой Карасёв? – парировал Вадик.
-Кончайте базар! – огрызнулся Гусар. – Вопрос по существу. Что у вас там произошло?
-Да ничего не произошло – ответил за всех Попов. – Просто твой Дима, а с ним ещё какой-то фраер, захотели ребят развести на деньги. Не получилось. Клофелинчику подлили. Морду набить – тоже набили, а они вместо денег друзей привели. Детский сад сплошной.
-Так, и кто этот человек, который был с ним?
-Так, случайный знакомый. Мишей его звать. Я после того случая его и не видел – ответил Вадик.
-Оно и не удивительно – добавил Попов. - После того, как ты его сводил к ним в райский уголок, он вряд ли когда вообще захочет с тобой общаться – и, повернувшись к Гусару, сказал: - А ксиву, ясно, он от чужого имени настряпал. Что он, идиот, что ли?
-Детский бред! – рассердился Гусар. – Да за кого вы меня принимаете?
-Естественно, детский! - усмехнулся Попов. – Когда вообще это было? Сколько лет было всем? И причём, вообще, тут мы? – он сделал недоуменное лицо. – Это он всё бегает, напрягается…
-И ты, сосунок, до сих пор не можешь успокоиться? – злобно прорычал Гусар. – И ещё меня хочешь своими соплями вымарать?
-Да что ты этого Попова слушаешь, разводит он тебя! – закричал Дима, но Гусар оборвал его мощным ударом в скулу:
-Тихо-тихо, малыш, не падай!
После этого он схватил его за шиворот, и зашагал прочь. Попов же вернулся за столик, за которым скучал печник.
-Что за нравы пошли в наше время – процедил Попов. – Пару раз в массовку взяли – уже мнит себя суперзвездой. Такого в деревню бы отправить, в подпаски. Навоз убирать. И то б больше пользы было.
-Знакомая картина – вздохнул печник. – Особенно так, году в девяносто втором.
И тут перед их столиком вновь возник Жека из команды Ферзя.
-Пётр Данилович? – подчёркнуто вежливо обратился он. – Вас приглашает Александр Викторович.
-У тебя есть полчаса? – ответил за него Попов. – Проведём Володину презентацию, рекомендую посмотреть. Может быть, и он вам понравится.
-Часы – не его слабость – возразил Жека. – Во всяком случае, не такие. Хотя, не знаю. Чем твой друг ещё увлекается, кроме часов?
-Увидишь – простодушно развёл руками Попов.
И тут зазвенел его телефон.
-Да. Сейчас, подождите, я выйду, вас встречу. А вот и он сам!
 
У входа стоял красный «Москвич» Феоктистова – он привёз часовщика. Попов решил Феоктистову ничего не говорить, но теперь и в его душу закрались сомнения. Гусар становился для него опасен.
 
После инцидента с Поповым, в который он втянул и Гусара, Дима, по понятным причинам, долго «на людях» не появлялся. И уж, конечно же, больше никаких разговоров о Карасёве он не затевал, да и вообще, о том случае ему оставалось лишь забыть. Вплоть до самого лета – до возвращения матери.
 
Лето 1998г.
Он очень долго терялся в догадках: какой же из своих бесчисленных выходок он мог вызвать такую реакцию, и кто же мог решиться на такое. И уж потом, по обилию сходных признаков, он понял. Что это и есть Митрофан Карасёв. Что то, что случилось с его матерью, а возможно – и с Инной, это его месть за унижения, пережитые им от Димы несколько лет назад. Что он и подчёркивал неоднократно, глумясь, хоть и чужими руками, над его матерью.
Но чем он это докажет? Позиция Гусара на этот счёт была однозначна: он полностью поддерживал Попова. От Вадима или Олега тоже толку не добьёшься. На их помощь рассчитывать не приходится. Поэтому он решил идти с другой стороны: с инкубаторов. К тому же, мать опознала в одном из насильников Волкозая, последним прибежищем которого был «инкубатор».
Визиты в «инкубаторы» не дали никаких результатов. Правда, в одном из них Дима встретил Солидола – тот в очередной раз занимался своим излюбленным сводничеством. Он стоял и препирался с высоким, хрупким мужчиной с угреватым, женоподобным лицом. Рядом стоял чумазый хлипкий мальчик лет двенадцати.
-Слушай, Солидол – встрял в разговор Дима. Поскольку, едва ли не самым главным его жизненным принципом, был принцип вседозволенности. – Я ищу Димку-Волкозая, где он? Все говорят – в «инкубаторе»…
-А я откуда знаю? – передёрнул Солидол. – Туда кто как попадает, так и пропадает. Отстань, не видишь, я занят! Так, ты – сказал он долговязому. – Иди в аптеку, купи баян. И тогда возвращайся на старое место.
-Вот что, Тушканчик! – повысил голос Дима. – Хорош темнить! Я по глазам твоим вижу, что ты мне муру несёшь! Я тебе не гопник, и не уличный пацан. Я у Гусара в братве. И не просто бычара, а старший. Подо мной братки ходят, и как я скажу, так они и делают. Моё слово – закон. А сам я только Гусару подчиняюсь. Вот так вот.
-А мне до балды, где ты и кто ты – развязно ответил Солидол. – Ну, набьёшь ты мне морду, а с какого хрена? Гляди, какой серьёзный бандит! Ходит по «инкубаторам», малолетку какого-то ищет! – и он беспечно расхохотался.
Хотел было Дима накостылять ему, как следует, да передумал. Что толку – тот ведь «под кайфом», никакой боли не почувствует, только чесаться будет, да кайф от этого ловить! А пытаться его «раскалывать» на ломках – тоже бесполезно. Наговорит всего, чего угодно – уж что-что, а «разводить» публику, Солидол умел почище самого Димы.
Дима уже получил урок, что самодеятельностью заниматься вредно – как раз тогда, зимой, когда в поисках всё того же Карасёва, «наехал» в своей манере на Андрея Попова. После чего состоялся разговор с Гусаром – бывшим призёром всесоюзного чемпионата по боксу. После такого разговора Дима долго болел – сперва в больнице, затем амбулаторно, а потом ещё отрабатывал штрафы да неустойку. Поэтому и к Солидолу он решил применить метод «кнута и пряника».
-Тушканчик, я же не шучу. Волкозай изнасиловал мою мать. С ним ещё какие-то молодые были, а устроил это всё один козёл. И ты его знаешь. Он с твоим братом тёрся. Короче, так. Выкладывай всё, что знаешь. Поможешь мне – куплю тебе два грамма гера. Пойдёшь в отказ – я тебя чеченам в рабство продам. Век дозы не увидишь.
Услышав родное словосочетание – «куплю гера», Тушканчик испытал прилив духовного озарения и необычайного вдохновения. Наверное, его посетила древнегреческая муза – так красочно он описывал все подробности. Как встретил Черногорского в центре города, как тот угощал его анашой и выпивкой, как они сидели на скамейке, а мимо проходил один «педик», и как они потом поехали в «инкубатор» - за мальчиком для этого «педика». И что Мишка почему-то заинтересовался этими «инкубаторами», всё время донимал несчастного Солидола вопросами, и наконец, попросил свести его в «инкубатор». Сперва Солидол спросил: что, мол, мальчика захотел? А Мишка ему на это ответил, что нет. Что ему такие нужны для одной «темы», причём для какой именно – он не распространялся. Какая-то «левая» тема, «палева» там немерено, а самому ему лишних приключений неохота. Предлагал сразу по полграмма «на рыло». Что там была за тема, Солидол не в курсе. А после того случая ни Волкозая, ни остальных никто и нигде не видел.
-Ещё вроде бы Коза с ними тоже подписался – процедил Солидол, и сплюнул. Он вообще плевался через каждые полминуты.
-Что за Коза? – недоверчиво спросил Дима.
-Коза – его в «инкубаторе» все так зовут. Костик, малой. Он мне ничего не говорил, я даже не знаю, был он там, или нет. А может, его на другую тему подписали. Но нарвался он хорошо. Все кости ему переломали. Пацаны ему прямо в больницу кайф носили.
-И где он сейчас, этот твой Костик?
-Где, где… На Мичурина, где. Третий раз уже от «тяжёлого» лечится. А ему пацаны и туда кайф носят. Да ладно, Дима, ты не гони, я пробью тебе всё, что надо. Таллинн – город маленький, все «торчки» друг друга знают. Все «обезьянники» да детприёмники только нами, наркотами, и забиты. Покрутись в этом мире с недельку-другую – тоже всё будешь знать.
-Что ты вообще знаешь о Мишке? Кто он такой? И вообще – он Митрофан или Миша?
-Ну, называют Миша, а полное имя, может, и Митрофан. Я вообще никогда им особо не интересовался. Когда-то давно приходил к нам во двор, вместе бухали. Откуда Олег его знает, я не знаю. Просто, может, по пьянке познакомились.
-Он такой, накаченный – уточнил Дима. – На гитаре ещё играет.
-Какой он накаченный, ты чего! Когда-то был, да, здоровый. А теперь он такой дистрофик, его и я одним пальцем сломаю! Но ничего, я ещё узнаю, если тебе надо. Давай, приходи завтра к шести часам к Дому Быта, там, где детские эти «играши». Я за это время к Олегу съезжу и к Костику.
-Да пошёл ты – огрызнулся Дима. Теперь у него была зацепка: Костик на Мичурина. Солидол был ему уже даром не нужен.
-Ну ладно, не хочешь – не надо – миролюбиво ответил Солидол. – Пошли теперь на «точку». Здесь недалеко. А там, хочешь – потусуемся, нет – так разбежимся.
-На какую ещё точку? – рявкнул Дима. – Ты чё, малой?
-Два грамма! – закричал Солидол. – Или давай их сюда, не волнует. Ты подписался!
-Чего? – презрительно оскалился Дима. – Ты чего, охренел? Ты кого напрягаешь? Не зли меня, щенок! Иди на хер, салага мокрожопая!
-На хер твоя жопа хороша! – со слезами заорал Солидол.
Дима рассвирепел, развернулся и несколько раз ударил его кулаком по лицу. А когда тот упал, Дима пнул его ногой, и зашагал прочь.
Боли Солидол не чувствовал. Но зато он чувствовал обиду, которая перебивала даже героиновый кайф.
«Сука этот Дима, и фуфлыжник!» - решил Солидол. В тот же день он направился к Олегу, и рассказал ему всё.
-Я всегда знал, что Дима дерьмо – ответил Олег. – Но, в таком случае, что ты сам из себя представляешь? А Мишка тогда кто?
-Откуда я знал? – завопил Тушканчик.
-Откуда, откуда – оборвал его Олег. – Да, не ожидал я от Мишки такого – задумчиво сказал он. – Теперь понятно, почему он… - и он вновь сорвался на крик: - А ты уходи! Что тебе от меня надо? Я тебе уже сто раз говорил: пока с наркотой своей не завяжешь, ко мне не смей подходить! Заколебался я твою наркоманскую бодягу разгребать. Сколько можно? Ты уже сам теперь взрослый, так что решай свои проблемы сам. Где хочешь, там и ищи этого Мишку!
Солидол, однако, не стал искать никакого Мишку. Он решил поговорить с другим общим знакомым, а именно – с Поповым.
 
Тем временем Дима продолжал поиски своего заклятого врага. На следующий же день он разузнал о том, кто такой этот Костик – благо дело, связи позволяли – и уже через два дня навестил его в больнице.
-Привет, Коза! – небрежно бросил он, зайдя в палату, и достав из-под полы пиджака коробку шоколадных конфет. – Я Фил. Из братвы я, гусаровский. Базар есть.
-Хорош понтиться – капризно ответил бледный, тщедушный подросток с землистого цвета лицом, впалыми щеками и тусклыми, безжизненными глазами. – Во-первых, ты не Фил, а Филиппок, а во-вторых, ни с каким Гусаром у меня рамсов никогда не было. А если базар есть лично у тебя, то нечего сюда Гусара приплетать.
-Ладно, ты не психуй. Вот – и он достал из брюк пакетик, наполненный мелким светло-коричневым порошком.
-Что, штукатурки по подъездам наскрёб? Оставь себе! – громко и нервно сказал Костик.
-Послушай, Коза! Ну, что ты сразу на измену садишься? Я же тебя не развожу, не напрягаю, не прихватываю ни за что…
-Я, я – передразнил его Костик. – Чего ты всё якаешь? Кто ты вообще такой, чтобы меня прихватывать или напрягать? Я тебе что, должен? Или ты такой крутой авторитет – всех строить, и со всех спрашивать? Ты что – автор, что ли? – раздражённо ворчал Костик.
-Коза, я пришёл к тебе, как…
-Ты не виляй тут! Я тебя спрашиваю: ты авторитет?
-Причём здесь авторитет…
-Ты авторитет? – прокричал Костик.
«Для таких, как ты, салага мокрожопая, я и авторитет, и царь, и Бог» - хотел было ответить Дима, но сдержался, вспомнив, где находится. А то, чего доброго, «прихватят» его здесь, не отходя от Кассы, ещё и с порошком на кармане. Потом попробуй, докажи ментам или своему Гусару, зачем он всё это делает. Диме было невдомёк, что Костика уже вчера навещали.
Три друга – прилично одетые, вежливые, доброжелательные, даже с гостинцами: принесли парню конфет и фруктов. Одного из них Костик хорошо знал: это был Солидол. Остальных видел впервые, и ни за что бы не догадался, что к нему пожаловал сам Пол.
-А, Солидол – безразлично сказал Костик. – А это кто?
-Так, пацаны – неуверенно промямлил Солидол.
Костик сделал загадочное лицо, пытаясь знаками и мимикой что-то сказать Солидолу.
-Ты же завязал! – прервал эту пантомиму Попов.
Феоктистов сел в сторонке на стул, и сделал вид, что дремлет. Ему не хотелось смотреть на свою вчерашнюю жертву.
-Не выспался мужик. Целые сутки за рулём – пояснил Попов. – Ну, давай, рассказывай. Какие у тебя проблемы с Полом, с Филиппком.
-С каким Филиппком? – не понял Костик, но при упоминании о Поле, его бросило в дрожь.
-Спокойно, не трясись. Умер твой Пол. Нет его больше. Зато Филиппок, друг его, тобой интересуется.
-Что ему от меня надо? – запаниковал подросток.
-Не знаю, что. История грязная, там можно прихватить кого угодно, и за что угодно. Просто Филиппок сам нечист.
-Это ведь из-за него Димка Волкозай в «инкубатор» опустился – добавил Солидол. – А меня он грозился в рабство чеченам продать.
-А он это может? – испуганно спросил Костик.
-Сможет – безапелляционно заявил Попов. – Если дать ему козыри на руки. Поэтому ничего не бойся. Сила – только там сила, где её боятся. Пока у него ничего против тебя нет – он ничего не может.
И Костик теперь уже знал, как себя держать с этим Димой.
 
-Ну, чего ты? – завопил он. – Авторитет?
-Я пацан! – ответил Дима. – Ты пацан, я пацан. Так давай, нормально поговорим, как пацан с пацаном. Я же не понтуюсь, я всю жизнь нормальных пацанов уважаю. Другое дело – лохи, чмошники, шныри – я их с детства ненавижу. С ними только так надо! – он сжал кулак, и погрозил кулаком в воздухе.
-Иди лечить глухую бабушку на тёмном переулке! – визгливо перебил его Костик. – Если ты такой путёвый пацан, то иди, купи две граммули, и отдай Солидолу! А то подписался, пацан тебе старался, рассказывал, наводок дал целую кучу, а ты ему – как фуфлыжник, в отказ пошёл! Ещё и руки начал распускать! А раз так, то никакой ты не пацан, а отморозок. И отвянь от меня, мне не о чем с тобой базарить.
Дима пытался было что-то возразить, но Костик закричал:
-Я сейчас заору, или кнопочку нажму, и прибежит сюда толпа целая, я им скажу, что ты мне наркоту суёшь!
 
Через два дня к Костику в больницу Дима пришёл уже с матерью.
-Мальчик… - разрыдалась мать. – Бедный мальчик! Он… один из всех… не стал… и за это Пол его… мне показалось, он его убил! Господи, ведь это же дети!
-Я ничего не понимаю! – опешил Костик, и при этом весь побледнел. – Кто вы? Какой Пол? Что вам всем от меня надо?
-Мама, всё, уйди, дальше я сам – сказал Дима, но мать села на стул, и достала носовой платок.
-Дима… не трогай его… Он… он… он здесь ни при чём… это всё Пол… Пол! Машина… красная… «Жигули», кажется…
-Короче, Коза! Базар таков: вот это – моя мать. Её комбайном отоварили, и ты тоже был с ними. Она тебя узнала, так что нечего тут метаться. Давай, выкладывай, всё, как было. Пол – это Карасёв?
-Ты чего, мудила, совсем, что ли, мозги расплавились? – закричал Костик. – Ни хрена себе заявочки! На меня такую туфту вешать! Ещё и Карасёва какого-то выдумал! Следи хоть за базаром! Ума, смотрю, как у двухлетнего!
-Ты, молодой! – сорвался Дима. – Хорош под дебила косить! Что, моя мать, что ли, зря будет…
-А при чём тут твоя мать? Я про тебя говорю, а не про мать твою! Так что на неё не кивай. Я первый раз её вижу.
-А кто тогда тебе кости покрошил?
-Я говорю – не знаю! И вообще, чего это я с тобой должен объясняться? Ты, сука, хоть мать пожалей! А то на её беде хочешь пролезть! Чтобы списать всё на первого встречного, и корчишь из себя авторитета! И вообще, давай мобильник! Или я от медсестры позвоню. Хочешь – ударь меня. Мне насрать! Ты меня достал со своими левыми предъявами, и со своим Карасёвым! Давай телефон!
-Чего – ментам звонить собрался? – процедил Дима.
-На хрен мне твои менты? Что я, сука, что ли? Лучше я Гусару позвоню!
-Ну, попробуй! – усмехнулся Дима, протягивая мальчишке свою «тридцать первую» «Нокию».
-Так, смотрим букву Г. Геля, Гоги… А, во! Гусар! – Костик прищурил глаз, и приложил к уху трубку.
-Чего, Дима? – раздался голос в трубке.
-Это не Дима. Я Костя Кобзарь. Лежу в больнице. Сюда уже второй раз ходит этот Дима, и напрягает меня. Говорит, что я с каким-то Карасёвым трахал его мать. И при этом за тебя прячется.
-Как тебя – Костя? Он больше к тебе не придёт. Дай ему трубку.
-На, базарь – Костик небрежно сунул телефон прямо в ладонь Диме.
Через полминуты Костик остался в палате один. Всё так и получилось – Костик говорил с этим придурком так, как учил его Попов, соответственно, и результат вышел такой, какой Попов предсказывал.
Тем же вечером Дима вновь предстал перед Гусаром.
-Вот что, школьник – сказал Гусар. – Ума ты не набираешься, всё тебе больше всех надо. Суёшься чёрт знает куда, всю братву позоришь. Короче, всё. В братве тебе не место. Но просто так, сам знаешь, отсюда не уйдёшь. Поэтому у тебя есть две возможности. Или возьми ствол с одним патроном, и тебя проводят со всеми почестями, или станешь ты у нас артистом. Будешь играть главную роль в кино. Фильм модный, кассовый, сейчас такие пользуются оч-чень большим спросом. Гей-видео с садомазохизмом. Может, ещё и Оскара за него получишь.
-Гусар, за что? – воскликнул Дима, чувствуя что вот-вот потеряет сознание.
-За то, что ты – лох, а не пацан! Что это ещё за Карасёв такой? Смотрю, крутой человек! Круче Бивиса с Батхедом! То кучу денег берёт под расписки – и с концами. Значит, кинул тебя твой Карасёв, как лоха! Потом ты бегаешь, суетишься, тявкаешь всем про своего Карасёва, а он в это время просто так берёт, и протягивает твою мамочку. Да кто ты после этого? А говоришь – Карасёв лох. Да я сам уже после этого боюсь твоего Карасёва! – со злым сарказмом в голосе говорил Гусар. – А вдруг он и мне бомбу подложит? Может, я сейчас стою, пытаюсь тебя, сосунка, в последний раз вразумить, время своё на тебя, мелюзгу, транжирю - а в это время Карасёв, на моей машине, рассекает по Елисейским полям, с моей любовницей!
Дима в тот момент был примерно в таком же состоянии, в каком был в свой время Черногорский – у той же Лерки, например…
-Чего дрожишь? – прикрикнул на него Гусар. – Страшно? Ну, так чего – волыну дать, или кино снимать?
-Гусар, за что? – взмолился Дима. – Ведь я же не от балды! Мою мать, в натуре, вые… - он осёкся. - То есть, изнасиловали! И девчонка моя как раз тогда и пропала, и никто не знает, где она!
-Знаю! – резко оборвал его Гусар. – Только где доказательства? Где экспертиза? Где анализы? Где факты? И вообще, где это всё происходило? Твоя мать утверждает, что шла с работы, потом вдруг очнулась в лесу, ничего не соображала, ей кто-то что-то вколол, а дальше она ничего не помнит. Подобрали её в Выруском уезде, почти без сознания. Мало того, что была в дупель пьяная, ещё и дряни всякой в крови нашлось море! Я понимаю, что с ней поступили нехорошо. Подсыпали чего-то. Как ты в тот раз подсыпал пацанам – Вадику и ещё тому, второму. Погано с ней поступили. Но кто это сделал? По следам, там и вправду молодняк старался. Четверо! Но никаких следов этого Кости там нет и в помине!
Дима широко раскрыл глаза от удивления и страха.
-Я уже давно знаю, что ты втихаря шифером шуршишь. Поэтому я пробил по всем твоим… Этот парень чист! А что до матери твоей, то она вообще, за всё время ни разу ничего толком не сказала. Споткнулась, упала, очнулась – гипс. Кто в эту сказку поверит? Ладно, можно понять, это был шок. Но куда она шла? Где, с кем она была? Что она монашкой прикидывается? Женщина в расцвете, живёт без мужа. Так куда она шла? Кто ей чего мог подсыпать? Если даже её оглушили, то почему экспертиза это не доказывает? Нет следов ни нервно-паралитика, ни сильного удара по голове. Я даже не беру в расчёт те нелепые истории, которые она рассказывала о том, что с ней случилось. То какие-то цепи, ошейники, пытки – прямо маркиз Де Сад! То ад, чистилище, карма, Сократ! Руководил всем этим процессом, оказывается, Пол Пот! И каждый раз она всё рассказывала по-новому, и всё время одно противоречит другому.
-Неужели ты не поймёшь, в каком она была состоянии!
-Я понимаю, что это мерзость, за такое надо мочить без разговоров! – сказал Гусар. – Тем более что это мать твоя. Но с кого мне спрашивать - с Пол Пота? Кого мочить - Сократа? Если твоя мать ничего не говорит, и всё что-то скрывает. А ты уцепился за своего Карасёва, которого вообще не существует. В том, что сейчас дождь идёт – тоже Карасёв виноват?
-Что, ты хочешь сказать…
-Я хочу сказать то, что твоя мать, как и любая одинокая женщина в её возрасте, не станет ограничиваться одной работой и тобой, любимым. У неё должна быть личная жизнь. И она познакомилась с каким-то мужчиной, а он оказался подонок. Может, просто извращенец, а может, они с ней что-то не поделили. Просто она об этом говорить не хочет, и клянётся, что у неё никого нет, и не было. Это её право.
Гусар сделал паузу, закурил.
-Можно тоже закурить? – спросил Дима.
-Кури – махнул рукой Гусар. - Вот скажи – она всегда приходила с работы, каждый день в одно и то же время?
-Не знаю – буркнул Дима.
-Вот именно – не знаешь, потому что тебе на мать было ровным счётом наплевать! Она была тебе, как скатерть-самобранка: кормить, поить, одевать. А что она тоже человек, тебе и в голову не приходило. Вон аж, как взбесился, когда услышал, что у неё мог быть мужчина! Теперь, конечно же, не будет. Куда ей после этого… Так и где же этот твой хромоногий друг, который, со слов матери, тоже принимал участие?
-Не знаю. Я слышал, он пропал куда-то…
-Что за детский трёп! Слышал! Ты и вправду лох! Нашёл, кого слушать – наркош малолетних. Кто он вообще такой по жизни, где живёт, чем занимается? И где он сейчас, раз на него впрямую указали? Вот кого ищи! А не Карасёва. Да не по инкубаторам шарь, а узнай, хотя бы, как его зовут. А то – Волкозай, Волкозай…
-Пойми, Гусар, это всё-таки моя мать!
-Понимаю. Но такие вопросы тем более нельзя решать по-лоховски. Ты этим мать свою позоришь, и нас подставляешь. Даже этот молодой – и тот умнее тебя оказался. А сейчас успокойся. Пожалей мать, не бередь ей душу. Пусть отойдёт, успокоится. Потом пусть расскажет всё, как есть.
-Это не ей, это мне надо – сорвался Дима. – Эти козлы должны быть наказаны!
-Чего орёшь? – рассердился Гусар. – Козлы – да, я тебе обещаю. Умрут мученической смертью. Но тех, кто не виноват, в свои бодяги не впутывай. Поэтому слушай сюда, и заруби на своём сопливом носу. На этот раз я тебя вновь прощаю. Не ради тебя, засранец, а ради твоей матери. Но если, не дай Бог, ты где-нибудь, на кого-нибудь наедешь с поклёпом, или если я ещё раз услышу твои байки про Карасёва, то будешь отвечать уже конкретно. За все свои базары, за все свои косяки. А теперь иди!
 
С Леркой-подстилкой, хозяйкой того притона, Дима не виделся давно. С тех самых пор, как он стал «повязан» с бригадой Гусара, сменил имидж уличного пацана на «крутого» братка, возгордился, и ему стало уже «в западло» общаться со старыми знакомыми. И про тот «гадюжник» он вспоминал лишь тогда, когда в очередной раз загорался навязчивой идеей про Карасёва. И то – предпочитал не афишировать, где именно всё это происходило – причины, думаю, объяснять нет необходимости.
Но однажды – мир тесен – они всё же встретились.
Он был слегка под хмельком – шёл из бара в сторону дома. Она шла из магазина.
-Ой, Димка! – воскликнула она. – Вот это да! Так возмужал, такой солидный стал! Тебя и не узнать!
Был бы он трезвым, он смерил бы её высокомерным взглядом, да и послал бы подальше. Но в этот раз он был весьма польщён, и ему захотелось «шикануть», «пустить пыль в глаза», побахваляться тем, как он высоко поднялся, и какой он теперь крутой.
-Не горлопань! – сказал он. – Время идёт, люди меняются. Я теперь – видишь, вон…
-Слушай, Димка, а чего ты не заходишь? Ты как-то резко пропал, тебя сто лет не видно. Пошли ко мне, посидим, выпьем, поговорим о жизни…
-А что к тебе-то идти? Хочешь выпить – пошли в бар. Пошли вон, в тот дом, в подвал. Там народу меньше – металлическим голосом пробубнил Дима.
-А ты угощаешь? – кокетливо улыбнулась Лерка.
-Ну, не ты же – бросил Дима.
-Да-а, такой серьёзный стал, солидный – растерянно улыбалась Лерка. – К тебе и не подступиться! А раньше, помнится, такой забавный был! Прямо маленький бандит!
-Бандиты – это в кино – ответил Дима. – А в жизни – есть братва, и есть всякая шваль драная.
-Ой, ну что ты сердишься? – вульгарно рассмеялась Лерка. – Буду знать, буду знать…
Они зашли в маленький бар в подвале девятиэтажного дома, сели за свободный столик. Кроме них, в баре сидели ещё двое – за дальним столом, остальные места пустовали.
-Эй, подруга! – крикнул Дима молодой барменше, стоявшей за стойкой. – Бутылку «Метаксы» сюда!
-Ой, Димка, ты, смотрю, аристократ! – засмеялась Лерка.
-Давай шустрей! – прикрикнул Дима на девушку.
 
-Ну что, за встречу? – ухмыльнулась Лерка, когда Дима разлил коньяк.
-За всё – сказал он, залпом осушив стопку.
-Да ладно, Димка, ну, что ты такой колючий? Да будь ты попроще, уж столько лет знакомы – слегка обиделась Лерка.
-Простота хуже воровства – ответил Дима, и снова разлил. Они выпили.
-Так, где ж ты теперь у нас крутишься? – кокетничала Лерка.
-Крутятся дети на каруселях, а я серьёзными делами занимаюсь. В бригаде работаю, торгашей разных держу.
-Ах, вот что – вздохнула она. – Тогда всё ясно.
-Чего тебе ясно? – передёрнул Дима. – Братва – это тебе не шпана. Шпана тащит, что плохо лежит, и пропивает. А у нас всё конкретно.
-Да ну тебя к чёрту, Филиппок! – рассмеялась Лерка. – По жизни такой же. Прожжённый вор, крутой бандит, все огни и воды прошёл, на зоне шилом брился. Ты и в тринадцать лет что-то подобное нёс.
-Ладно, Лерка, не гони. То была игра, а здесь всё реально. Я, впрочем, с детства в уголовном мире. Начинал, как все – маменькиных сынков тряс, лохов обувал. Теперь, видишь – в люди вышел.
-Ой, Димка! Тут Додик ко мне как-то приходил, мы с ним вспоминали – помнишь Вадика? Когда он ещё какого-то чмошника привёл с балалайкой? Как вы их развели с пермской братвой? Мы с Додиком так смеялись…
-Чего смешного? А что, разве мы не правы? Ты же сама нам жаловалась, что Вадик на вас наезжает, что его дружок страдает без женской ласки, вот, он вас угощает, а вы давайте, ублажайте этого ублюдка. Так этот Миша уже в рот у меня чуть не взял. И расписку написал на пять штук.
-Да ну тебя! – наморщилась Лерка. – Зачем уж такой-то дурью маяться?
-А всё за тем же! – громко сказал Дима. – Лохи существуют, чтоб их разводить, и на деньги сажать. Чмыри существуют, чтобы их чмырить. Обиженных в жопу дерут, а мужики в поле пашут. Каждому своё.
-Ой, кстати, прикол! Помнишь Маринку Романову – ну, в соседнем доме жила, у них ещё шесть девчонок в семье, они все к нам бегали! Ну, Марина – самая старшая…
-Это которая… - начал Дима, и тут же захлебнулся смехом. – Помню-помню, это знаменитость ещё та!
-Ну, так слушай. Я тут, давно, правда, но видела её, и знаешь, с кем? Вот с этим самым Мишей!
-Это вот, с этим вафлёром? – изумился Дима.
-Ну, не знаю, вафлёр он или нет, а чмо он и вправду ещё то. Мы где-то год назад, с Мариной посидели, она мне как порассказала про то, как она с этим Мишей пожила! Это смех и грех! Он у неё был ещё похлеще, чем все её сопляки. Расскажи кому угодно – нарочно не придумаешь. Не поверят просто.
-Чего это – не поверят? На него даже очень похоже.
 
…Лерку в свои проблемы Дима посвящать не счёл нужным. Кто она вообще такая, в конце концов? Ну, а с Мариной Романовой всё же встретился.
После этой встречи Дима уже знал многое. Он теперь был в курсе той, весьма нелестной, истории, поведанной читателю самим Черногорским. Теперь Дима знал, что произошло с семьёй Шуваловых, и, сопоставив все факты, окончательно убедился: это он. Это был один и тот же человек, решивший таким образом рассчитаться с теми, кто когда-то унижал его, втаптывал в грязь, и подчинял своей воле. Тот самый Митрофан Карасёв, только зовут его Михаил Черногорский. О чём, правда, Дима жалел – что у Марины не осталось ни одной фотографии Черногорского. И ещё она его предупредила: «Дима, будь осторожен. Сам этот Миша – чмо, сопляк по жизни, ничего не может, только воняет выше крыши. Но теперь он ходит в шестёрках у какого-то Андрея. А он человек опасный, и связи у него нехилые. С ним лучше не связываться».
Таким образом, подтвердилась и ещё одна гипотеза. Значит, Попов… Но как доказать это Гусару? Марину он на километр к себе не подпустит, а Лерку – тем более.
Единственное, что Дима смог сделать – это навести справки насчёт Михаила Черногорского. Результат был тот же, что и с Митрофаном Карасёвым. Ни с одним, ни с другим именем никого в Таллинне нет, и никогда не было. Значит, и это был его очередной псевдоним. Просто Диме не могло прийти в голову, что Миша может быть Вениамином.
И тогда Дима загорелся и вовсе безумной идеей. Этот маленький человечек решил устроить слежку за Поповым!
Выведать – кто он «по жизни», чем занимается, с кем встречается, где бывает. Чтобы в один прекрасный момент застать их вместе, и зафиксировать этот момент. Респектабельный, всеми уважаемый, бизнесмен и профсоюзный деятель Андрей Попов, в обществе паскудного, опущенного отморозка Митрофана Карасёва, или кто он там…
Для этого он решил нанять профессионалов – не самому же, в конце концов, ходить, вынюхивать. Благо дело, частный сыск в Эстонии уже считался легальным занятием, и, хоть и немного, но были - и одиночки, и целые агентства, специализировавшиеся именно на этом. Их контингент состоял главным образом из отставных стражей госбезопасности, потерявших работу с развалом Союза, и оказавшихся теперь в опале, как служившие оккупационным властям. Частных сыщиков Дима искал самым банальным способом: через телефонный каталог.
Он остановил свой выбор на фирме, чей офис располагался в центре города, исходя из принципа: чем солиднее офис, тем круче фирма, а чем круче фирма – тем больше шансов на успех. Там ему не отказали, но сразу оговорили: такие услуги и стоят недёшево. На что он ответил: за ценой не постоим.
В довершении всего Дима, нанимая частных сыщиков, для пущей важности, и для большей вероятности, что его тут же не отправят подобру-поздорову, вновь отрекомендовался, как человек от Гусара. Дабы его правильно приняли – мол, услуга для самого Гусара, или для братвы, и отказать уже было бы стыдно. И этот Димин вариант прошёл – никто даже и не поинтересовался, как зовут его самого, ограничившись лишь гусаровской визиткой.
А что до самой сути дела, то Дима даже не мог толком рассказать, кто такой вообще Попов. Наговорил с три короба всякой всячины того, чего знал о нём понаслышке. И детективы, выслушав всё то, что вылил им на уши Дима, сделали свои выводы. Они решили, что их объект – обыкновенный таксист, который охотно подрабатывает «налево», не брезгуя ничем, что бы ему ни подвернулось – будь то сутенёрство, торговля наркотой или всякие воровские «темы». И этот таксист так же легко «кутит», прожигая эти денежки со всякими «своими людьми», которые смогут в нужный момент оказаться полезными. На такой вариант детективы согласились без колебаний: уж, если объект и вправду таксист-«калымщик», вдобавок ещё жуир и бабник, то такой всегда подчёркнуто обращает на себя внимание, это уже в его генах заложено, и «срисовать» такого – пара пустяков. Тот ничего и не заподозрит, поскольку его голова будет занята совсем другим – самолюбованием, и поиском новых приключений, да лёгких денег. И вычислить, чем именно он промышляет, будет проще простого: такие сами себя выдают с потрохами.
И теперь Дима был весьма доволен: он считал свою цель практически достигнутой. Не сегодня-завтра, детективы преподнесут ему, на золотом блюдечке, с сиреневой каёмочкой, целый чемодан с убойным компроматом на Попова. Попов и наркотики, Попов и оружие, Попов и малолетние проститутки, и, наконец, самое заветное – Попов и этот самый Карасёв. Уже за один запрошенный аванс в целых пятьсот «зелёных», считал Дима, эти сыщики вмиг соберут на Попова такое досье, какое даже Остап Бендер на Корейко не собрал.
Всё, радовался Дима. Теперь он король! Всё в его руках! Только вот, пусть архаровцы эти побегают маленько, нашустрят кое-чего, и тогда Дима всем носы утрёт. И тогда Гусар будет рассыпаться перед Димой в извинениях, и все бандиты станут Диму уважать – крутой пацан, всех на место поставил, доказал, что за фрукт этот Попов. А там Дима уже сам авторитетом станет – после такого дела, как разоблачение Попова, слово Димы будет значить уже много. Он будет уже не Филиппок какой-то, а Султан, или Царь, или, может, Маршал. Правда, за это досье придётся раскошелиться ещё на некоторую сумму, но зато какими несметными богатствами это обернётся впоследствии! На какие деньги Дима «посадит» самого Попова! И ещё вся братва скинется, отблагодарит Диму за его героический подвиг. Подарят ему, к примеру, джип, или, на худой конец, 600-й «мерседес». И всё это – вот оно, рядом, уже почти в руках. Надо только подождать, пока детективы сделают своё дело!
Детективы и вправду не имели представления, на что они «подписываются» в действительности. Да и не сочли нужным особенно проверять, выведывать подноготную своего объекта. Ограничились теми скудными сведениями, что они получили из Диминых уст, а заодно и купились на имя Гусара. Раз просьба исходит от него – значит, «без базара», вся информация абсолютно достоверна, и что-то ещё проверять, в чём-то копаться – значит, проявлять недоверие, а братва этого ой, как не любит! Поэтому вполне естественно, что детективы выбрали тактику обычного наружного наблюдения за этим «таксистом», потому что от них, в первую очередь, и требовался фотоматериал и визуальный репортаж. Где и с кем бывает этот «таксист», и какой «левизной» он промышляет.
За это дело детективы взялись с лёгким сердцем. Работа представлялась несложной, приятной, и щедро вознаграждаемой.
Однако в действительности всё вышло совсем по-другому.
Несчастный случай произошёл вечером того самого дня, когда три бравых Пинкертона взялись за свою почётную миссию. Автомобиль «Мицубиси-Галлант», проезжая на высокой скорости вдоль побережья Финского залива по шоссе Таллинн-Нарва, потерял управление на повороте, сошёл с дороги, и кувыркнулся в обрыв. Полиция обнаружила всех троих мёртвыми. Экспертиза установила у всех тяжёлую степень опьянения, и более того, троица умудрилась нагрузиться под завязку кокаином. Все находившиеся при них бумаги настолько размокли, что разобрать, что на них было написано, было не под силу даже полицейской экспертизе. Куда и с какой целью они направлялись, установить не удалось. На всякий случай, полиция побывала в офисе агентства, чтобы проверить версию о связи между смертью этой троицы с их служебной деятельностью. Ничего настораживающего им не подвернулось – одни заказы на слежку за неверными супругами. День трагедии был у всех троих выходным, вот они и решили «расслабиться», да не рассчитали и «перестарались». Помимо всего прочего, водитель «Мицубиси», сорокалетний майор КГБ в отставке, ещё в прошлом грешил подобной слабостью – его уже дважды задерживали за рулём в нетрезвом виде.
На том дело и было закрыто, полиция вынесла вердикт – несчастный случай.
А на следующий день произошёл ещё один трагический, и в то же время ужасающе нелепый, случай. Причём произошёл он в самом центре Таллинна, средь бела дня, при сотнях свидетелей.
…Гусар остановил свой «бандитский» чёрный «бумер» у тротуара, в Старом городе, в двух шагах от кинотеатра «Сыпрус». Он вышел из машины, нажал на брелок сигнализации, и направился в соседнее здание – в бар. Вдруг пьяный бомж, бродивший по улице, и заглядывавший во все мусорные ящики, бросился к Гусару с распростёртыми объятиями, при этом восклицая нечто невразумительное.
-О-о, какие люди! – закричал бомж. – Ё-моё, братуха! Ни хрена себе, встретились! Сколько лет, сколько зим!
И бомж полез обнимать Гусара, словно старого друга, при этом норовя поцеловать того, по старинному православному обычаю, в щёку. Гусара передёрнуло от крайнего отвращения, какое вызывало в нём всё. И сам внешний вид бомжа – годами немытое, заросшее лицо, слипшиеся, всклокоченные волосы, прелые лохмотья, когда-то бывшие неким подобием одежды; и нестерпимый запах всевозможных нечистот и одеколонно-денатуратного перегара. И то, что его «дружеские» излияния больно уж смахивали на проявления, мягко говоря, нетрадиционной ориентации. Гусар отпрянул от отвращения и неожиданности.
-Пошёл на хер, пидрила! – непроизвольно вырвалось у него, и он ударил бомжа кулаком в подбородок.
Однако бомж оказался необычайно крепким – он с невиданной лёгкостью выдержал прямой удар Гусара. (Ещё раз напомним, что Гусар был в прошлом мастером спорта по боксу, и призёром чемпионата СССР). Бомж не только не вырубился – на что, собственно, Гусар и рассчитывал – но даже и не отлетел, даже не пришёл в замешательство. Вместо этого бомж вдруг резко рванул на себе лохмотья, обнажив свою грудь и руки, изобилующие различными татуировками, красноречиво поясняющими, в каких местах этот бомж провёл большую часть своей жизни, и прохрипел:
-А ты за базар свой ответил? Да я за такие слова…
Опешивший Гусар ничего не успел предпринять – он был буквально шокирован от неожиданности. Этим бомж и воспользовался. В одно мгновение он сунул руку в свои лохмотья, и тут же резко выбросил её вперёд.
-Получи, сука! – рявкнул он при этом, и, как ни в чём не бывало, отправился дальше.
А Гусар, издав слабый вскрик, замертво рухнул на асфальт. Из его груди, прямо из-под сердца, торчал огромный садовый нож.
 
Этого бомжа полиция задержала сразу. Тот сопротивлялся, вёл себя буйно, на все вопросы отвечал однозначно – «ничего не помню, был пьяный», затем «вспомнил», что «запорол» какого-то «козла», якобы за то, что тот назвал его педерастом. Вины он ни в чём не признавал, даже более того – оскорблял полицейских, и никакие меры на него не действовали. В конце концов, его избили до потери сознания, но и это не привело ни к каким результатам. Тот даже в упор отказывался называть своё имя.
-А какой из тебя, к чёрту, мент, если ты моё имя прочитать не можешь? У меня всё наколото, вся моя биография – от и до! Щенок ты фуфлыжный, а не ментяра! – заявил бомж на допросе.
И уж, в довершении всего, он бросался на самих полицейских, и когда он в очередной раз напал на конвоира, пытаясь завладеть его оружием, у того не выдержали нервы. Благо дело, в подобных случаях закон это допускает – бомжа застрелили.
 
Гусара хоронили со всеми почестями. На похоронах присутствовал и Попов. Он произнёс над могилой вдохновенную, пафосную речь, и никому не могло прийти в голову, что именно он может быть причастен к этой жуткой, нелепой смерти бандита. Это понял только Дима. Понял, что Попов, сразу же обнаружив слежку, одним махом решил убрать и тех, кто непосредственно за ним наблюдал, и того, кто этих шпионов нанял. Дима подставил Гусара – вот его и не стало.
Впрочем, Попов впервые почувствовал, что Гусар может ему быть опасен, ещё зимой. Тогда ему удалось спустить это дело на тормозах, списав на незначительность и несуразность этого инцидента. Другое дело, если Гусар нашёл бы подтверждения тому, как на это отреагировал сам Черногорский, и кто он теперь, и какое отношение имеет Попов к его метаморфозам. Поэтому он заранее организовал приезд из Питера бомжа-«гвардейца Его Преосвященства», который терпеливо дожидался своего часа. И вот этот час настал.
На похоронах Диме стало плохо, он напился до беспамятства, и сотоварищи по осиротевшей братве отвезли его домой, и уложили в кровать. Дима чувствовал, что Гусар и детективы погибли из-за него. Это была его тайна, которая его мучила дённо и нощно, не давала ему ни минуты покоя. И он смертельно боялся вообще, даже кому-либо сказать об этом. Потому что догадывался, чем может ему обернуться такая самодеятельность, стоившая жизни самого Гусара. Братва бы такого ему не простила.
Со смертью Гусара, Дима лишился своего покровителя. Новый бригадир, Игорь по прозвищу Плотник, Диму не очень-то жаловал, в отличие от покойного Гусара, который относился к Диме, как к сыну. Теперь же Диму допускали лишь в «массовку» - когда братки выезжали за очередной данью. На разборки его не брали, в курс каких-либо дел его не вводили. Даже поговаривали о том – а не отпустить ли им Диму восвояси. Но покамест ещё Дима был в общество вхож, отдыхать вместе с братвой ему разрешали. И Дима имел возможность, хоть и на птичьих правах, присутствовать на тех же вечеринках, банкетах и прочих мероприятиях - в том числе и на проводимых Поповым, который стал теперь его кровным врагом. Но, невзирая на свой плачевный опыт, и животный страх – как перед разоблачением, так и перед самим Поповым – Дима лихорадочно искал зацепку. Как, посредством кого, какими окольными путями – но подступиться к Попову, к его подноготной.
На дворе стояло лето 98-го, у Попова был в самом разгаре роман с юной Катей. И даже в «светском обществе», если можно так выразиться, они неоднократно появлялись вместе. Диму это раздражало, злило, даже выводило из себя. Катя ему понравилась сразу, как только он в первый раз её увидел. И он не мог спокойно воспринимать то, как эта молодая, неиспорченная девушка так влюблена в Попова. (Неиспорченная – не значит девственница, ведь она уже таковой не была; а в том плане, что в отличие от основной массы своих бездумных и легкомысленных сверстниц, она сохраняла свою человечность, индивидуальность и достоинство). Но почему в Попова, почему не в него, Диму? Дима ещё простил бы, если бы Катя встречалась с Андреем ради денег, или из желания «пошиковать», повыпендриваться перед подругами, заодно почувствовать себя взрослой и «посвящённой», имеющей доступ туда, о чём её сверстницы могут только мечтать. Но не тут-то было! Дима видел, как Катя была искренне привязана к Попову, с какой нежностью и прямо-таки трепетом, она за ним ухаживала. С какой теплотой и доверием она на него смотрела, в то время как Дима не удостаивался от неё даже взгляда. И все Димины потуги так или иначе произвести на неё впечатление, оказывались насмарку. Она лишь снисходительно, иронично над ним посмеивалась. Прямо так, как если бы на Димином месте оказался бы сам Черногорский!
Но тут вскоре и Диме улыбнулась удача.
 
Однажды на улице, будучи навеселе, Дима встретил Олега Кузьмина, тоже подвыпившего, и тот без задней мысли, пригласил Филиппова посидеть в гостях «у рыжей». Диме было, в общем-то, всё равно, где продолжать свой загул. Тем паче - услышав, что там можно выпить за чужой счёт, да ещё и получить удовольствие в объятиях недурной собой молодой особы, он сразу же, охотно согласился.
Разговор о Попове начала сама Света, разгорячённая выпивкой.
-Чего, как там ваш Арлекин поживает? Всё ходит, в глаза пылит? Крутой теперь стал?
-Да успокойся ты – усмехнулся Олег. – Всё это детство! Уже давно все всё забыли, а ты до сих пор не угомонишься!
-Чего ещё за Арлекин? – не понял Дима.
-Андрюша Попов – хмыкнула Света. – Красавчик-засранчик.
-Олег, а чего ты девушке рот затыкаешь? Дай ты ей высказаться! Сам если перед Дроном на цирлах ходишь…
-Слушай, молодой! – разозлился Олег. – Я ни перед кем на цирлах никогда не ходил, и не собираюсь. А будешь ещё так базарить, не посмотрю, что ты с братками крутишься, а я по жизни простой работяга. Возьму, и заеду тебе в рыло.
-Ой, мальчики! – театрально воскликнула Светка. – Нашли, из-за кого ссориться! Этот Андрюша – он только строит из себя такого делового. Сам же он – такое чмо! Он же вообще бомжом был, по поездам бродяжничал. Я его с улицы подобрала, чтобы поиграться.
-Я пойду, отолью – сказал Олег. Его этот разговор раздражал.
-Давай, рассказывай – сказал Дима, оставшись вдвоём с «рыжей». Он налил из бутылки – ей и себе.
-И это была у меня такая забавная игрушечка! – продолжала Света. – Сама всё, что хотела, то и делала, а он за мной бегал, как собачонка.
-А ты друга его, Мишку, тоже знала? Не этого, который таксист, а другого…
-Черногорского, что ль? Конечно, знала! Тоже мне, два сапога - пара.
-Они не пара – оба левые – крякнул Дима.
-Ну, Миша – тот не то, что левый – он крайний левый! – вздохнула Света. – Корчил из себя, вообще, неизвестно кого. Какой он самый сильный – с гирей не расставался.
-Зато зачмырить его - как два пальца обоссать – хмыкнул Дима. – Что толку от его гири…
-Самого умного из себя строил. Его мёдом не корми, только дай потрепаться, пофилософствовать, как он это называет. Ах, какой он эрудит! Ещё с гитарой ходил. Ныл всякие песенки слезливые – ах, какой он душевный. Какой он несчастный. Никто его не любит, не понимает. Кому он, на хрен, такой нужен? Прожектёр хренов. Всё в облаках каких-то розовых порхал, жил в своих детских маразмах, и всем остальным это навязывал. Да и Андрюшенька сам не лучше. За Сенькой бегал, как кролик, в подлизах у него ходил. Теперь сам ходит, подлизывается, всем зубы заговаривает, и разводит. Это он умеет. Мишка – трус, он со всеми так себя держит, что его и слушать никто не станет. Сразу на хрен пошлют.
-Ты знаешь, Свет, а ведь мы с тобой рассуждаем одинаково! – воодушевился Дима. – Я ещё вот о чём волнуюсь. Да, не то слово – просто на душе от этого так хреново, просто кровью обливается. Знаешь Катьку? Отличная девчонка! Скромная, добрая, всё при ней. И не дура вроде. А втрескалась, как последняя соплячка, в этого урода, прямо в рот ему смотрит.
-Да он по жизни гуляет направо-налево! – категорично перебила его Светка. – Ещё взад, вперёд и по диагонали. Какая баба ему не подвернись…
-Светка, это не та баба! – всполошился Дима. – Девчонке шестнадцать лет, мне жалко её, понимаешь? На кого она себя гробит? Какого она нашла себе кумира? Она сейчас в таком возрасте, когда ищут принца. Да если мне б такую жену, я бы…
-Дима, не мети пургу – рассмеялся вернувшийся Олег. – Ты, да ещё о какой-то женитьбе говоришь. Да из тебя семьянин, как из Светки водолаз. Мало ли, кого она себе нашла – это её проблемы.
-Что её проблемы? – возбуждённо, на повышенных тонах, срываясь на петушиные нотки, тараторил Дима. – Понимаешь, ей же всего шестнадцать лет! Это такой возраст – Света, вон, не даст соврать! Правда, Светка?
-А мне что, по-твоему, шестнадцать лет? – сморщилась та.
-Но тебе ж было шестнадцать лет, ты сама через всё это прошла! Или, может, раньше, не знаю. Лично я рано повзрослел. Вон, мне было четырнадцать лет, когда я с этими вашими Мишей и Вадиком базарил, как взрослый пацан с десятилетними детьми. И они на всё велись, они и обязаны были вестись, как лохи по понятиям…
-Хватит понтиться! – проворчал Олег.
-Чего хватит? – взбеленился Дима. – Я за то базарю, что этот долбанный Андрей…
-А чего это он долбанный? – ощетинился Олег. – Ты, что ли, его долбал? Ты ответишь за базар?
-Да чё ты докопался – отмахнулся Дима.
-Чё, чё – передразнил Олег. – Через плечо – не горячо? Сам больше всех блатуешь, пальцы веером распускаешь, все, кто чего ни скажи – к каждой букве цепляешься, а за своими словами вообще не следишь! Я что, выходит, с обиженными дружу? И вообще, ты меня достал. То тебе Карасёв, то тебе Мишка этот, как его… Запольский, что ли…
-Черногорский – поправила Света.
-Да какая разница! Просто, Дима, ты достал. Не лезь, куда не просят. А от Андрюхи лучше вообще держись подальше, не то нарвёшься. Он вообще на тебя и не смотрит, нужен ты ему… Дышишь ты в сторону Катьки неровно – так это твоя головная боль. А ей до тебя параллельно, у неё совсем другая жизнь, так будь ты мужиком. Не бегай ты, не воняй, и оставь ты её в покое.
-Мне жалко её! – не унимался тот. – Она молодая, наивная, а он ей просто мозги засрал. Он ей крутит-вертит, делает с ней всё, что хочет, а она на всё ведётся, и готова за ним хоть к самому чёрту бежать. Прямо он герой! Ну, Светка, объясни ты ему, он ни фига не понимает, что такое девчонка в шестнадцать лет! – быстро, сбивчиво и взбудораженно говорил, срываясь на крик, Дима.
-Лично я в свои шестнадцать, как раз и встречалась с этим самым Андрюшей – высокомерно ответила Светка. Она вальяжно развалилась в кресле, забросила ногу на ногу, и закурила. – И я им сама крутила, как хотела. Правда, это продолжалось недолго. Потом он сам ко мне стал относиться так это… Но это больше из-за влияния Сеньки. Сенька для них был прямо богом! Ещё и Мишка мне всю погоду портил. А Андрей ему верил. Слушал его, советовался…
-Что? – заорал Дима. – Он слушался этого педика?
-Заткнись! – громко сказал Олег. – Или вали вон отсюда со своими тупорылыми заскоками!
-Чего ты на меня орёшь? – вскочил Дима. – Ты на кого тянешь? Ты кому рот затыкаешь? Да ты вообще кто такой, чтоб на меня голос повышать? Ещё скажи спасибо, что я, пацан из братвы, сижу и цивильно базарю за одним столом с каким-то мужиком, работягой, лохом!
-Да, я мужик! Я пашу, и сам зарабатываю бабки. И мне не в западло. Я сам два года сидел. И был мужиком, и ни один вор, ни один блатной, ни один пацан меня ничем не попрекал. А вот ты кто в своей братве? Раньше тебя Гусаров нянчил, как детсадника. Теперь ты вообще никто. Тебя там держат только ради его памяти. Из уважения к нему. Потому что Гусар был правильный мужик.
-Мужики в поле пашут! – огрызнулся Дима. – Давайте лучше выпьем за Гусара.
-Хорош тут выкобениваться! – прикрикнул Олег. – В поле пашут! Ты со своим старшим так вот поори!
-А ты что, крутой? Я чё, должен с тобой базарить, как со своим бугром? Может, ты ещё припахать меня решил, как молодого? Или мне Плотнику позвонить, и сказать, что ты что-то против него имеешь?
-Какому ещё Плотнику? – вмешалась Светка.
-Бригадир мой. Плотников Игорёха. Плотник – его погонялово – пояснил Дима. – Кстати, а твоё погонялово как? Динамик, динамо – это что, тебя все динамят, что ли, как лоха?
Светка, а за ней – и Олег, невольно рассмеялись. Дима этим и забавлял всех – цеплялся к каждой букве, и ловко всё переиначивал.
-Я, между прочим, предлагал выпить за Гусара – продолжал Дима. – А ты, дворник базарный, меня отшил, да ещё насчёт старших что-то залупнулся. Ты чё, совсем опух? Вот погоди, сейчас я выпью за Гусара, и пошли, выйдем. Не смотри, что мне восемнадцать, а тебе все двадцать пять, мне параллельно, кому сколько лет. Я в четырнадцать твоего Вадика отмудохал! Хоть он уже и взросляк был, и каратэ каким-то занимался. И Мишку я на колени поставил, чуть в рот ему не дал, и плевал я на то, как он круто накачан. Так что всё. Я предупредил. Можешь сразу себе скорую вызвать, пока мы выпьем.
Олег усмехнулся себе под нос.
-Ой, Дима, мне так страшно! Только можно не очень больно, и не очень сильно?
-И не в моей квартире – добавила Света, пока Дима разливал себе и ей.
-С тобой мне в падлу пить – развязно бросил Дима, косо смотря на Олега. – И вообще, выйди из-за стола. Мне за столом с тобой сидеть в западло.
Он поднял рюмку.
-За Гусара!
Олег налил себе сам, и выпил. Диму он всерьёз не воспринимал, и даже не смотрел на него, не обращал внимания на его пьяные выходки. Потому он и не заметил, как тот полез в карман и извлёк оттуда кастет.
-Мальчики, может, хватит ссориться? – сказала Светка. – Если пойдёте драться, назад можете не возвращаться.
-Этот мужичок уже точно не вернётся – заявил Дима. – Я его так за всё хорошее отделаю, что…
-Света, можно, я от тебя в морг позвоню? – съязвил Олег. – Закажу себе сразу и место, и машину, чтоб за мной приехали. Ты только в церковь сходи, свечку за меня поставь.
-Я, да из-за какого-то тебя, да ещё на мокруху пойду? – рявкнул Дима. – Да кого ты из себя корчишь, чтобы я тебя мочил?
-Ты уже мокруху сделал – ответил Олег. – Посмотри на свои штаны – ни одного сухого места! Да, ты и вправду крутой. Круто обоссался.
-Ты, да я тебя, прямо сейчас, и прямо здесь, при ней, сделаю так, что ты сам у меня будешь, как твой Мишка…
С этими словами Дима резко ударил Олега кастетом в переносицу. Олег упал на диван, и тут же отключился. Дима, с неистовой пьяной злобой, продолжал орудовать кастетом.
-Хватит, ты и так его одной рукой вырубил! Ну, Дима! – суетилась Светка. –Давай лучше ещё посидим!
-Какой ещё хватит? – бесился Дима. – Я этому козлу сейчас все рёбра сломаю, будет до старости пахать на одни лекарства. Урод! Петух топтаный! Сучонок мокрожопый! – кричал Дима, продолжая бить Олега кастетом. Тот же храпел, как ни в чём не бывало – он был настолько пьян, что ничего не чувствовал. От ударов кастета он лишь вздрагивал и кряхтел во сне, не переставая храпеть. Из его носа ручьём лилась кровь, и вся его одежда была в крови.
-Оставь ты его! Хватит! Мне ж потом неприятности будут! – Рыжая Светка бросилась к Диме, обвила руками его шею, и стала целовать его лицо.
Тот убрал кастет в карман, отдышался.
-С любой проблемой звони, я приеду, всё улажу. Разрулю тебе всех, хоть ментов, хоть братву. Он сам виноват, ещё и должен останется…
-Ой, Димка, Димка – прошептала Света. – Что ты всё о проблемах, да о разборах? Давай лучше о чём-нибудь более приятном!
Она поцеловала его – в губы, в лицо, в шею. Ему стало душно от её горячего, влажного дыхания, к тому же его сильно «штормило» от выпитого коктейля. Он чувствовал, что сейчас он с ней ничего не сможет, и боялся показаться слабым и несостоятельным. Боялся опозориться. Потому он и отстранялся от её ласк и приставаний, продолжая своё бахвальство:
-Запиши мой номер. Чуть любая с кем проблема – сразу звони, я всех за тебя порву.
-Ой, Димочка! – ласково ответила она. – Уж кому кого, а мне тебя беспокоить не придётся. Я как-нибудь сама решу все свои проблемы. Я в этом мире побыла побольше тебя, и знаю побольше, и связи у меня тоже – и повыше, и покрепче. Так что меня никто никогда не тронет. И даже Андрюша – мне неважно, с кем он там теперь дружит, но на меня он ни за что не рыпнется. Хоть ему и очень этого хочется. Ты мальчик ещё молодой, горячий, сразу всего хочешь, а сам ты пока ещё школьник. Твоё дело – смотреть, слушать, запоминать, и молчать, пока не спросят. А я в этом мире уже давно. И это было моё личное окружение. Туда к нам многие приезжали – и шишки такие, которых ты только по телевизору видел. И папы городов у нас бывали, и воры в законе приезжали из России. Я и Ферзя, и Генерала лично знаю. И я со всеми ими общалась, как сейчас с тобой.
-То есть, что – ты спала с ними, что ли? – опешил Дима, явно не ожидая подобных откровений, и не понимая, как ему это воспринимать – как доверенную тайну, или как хвастливое враньё.
-Глупенький, да зачем мне с ними спать? Этого у них и так хватало, и был человечек, кто им этим обеспечивал. И даже не только этим. Кое-с кем я, правда, развлеклась, мне было лестно, да и любопытно побывать в постели со знаменитостью. Но как мужчина он оказался так, на жиденькую троечку с огромным минусом. А со всеми остальными мне просто случая не предоставлялось, да и неинтересно. Какая разница, знаменит или нет – елда-то у всех одинакова. Да и Сенька бы меня за такие шуточки повесил. Не слыхал про Чингисхана? Вот, я его просто Сенькой называю.
-Не помню – буркнул в ответ Дима, притворяясь сильно усталым.
-Ты как-нибудь спроси у своего Плотника, кто такой был Чингисхан – так же, нарочито ласково, и при этом вульгарно, продолжала Светка. – Наверно, он помнит. Так что, Димулечка, я в твоей крыше не нуждаюсь. Но знаешь, ты очень милый, ты мне понравился. Я не могу сказать, чем. Может, это всего на одну ночь, может, это мой очередной каприз. Что ж, я современная женщина, тем более, я разведена, и могу себе позволить маленькие капризы.
Дима вытаращил на неё непонимающие глаза.
-Что – давай ещё дёрнем, что ли – промямлил он.
-Может, достаточно? – улыбнулась Света. – Я вот чего хочу сказать. И это не пьяный трёп, это действительно так, и мы с тобой в этом вправду близки, как ты уже правильно заметил. И я сделаю для тебя кое-что – прошептала она, расстёгивая на нём одежду, и глядя ему прямо в глаза. – Я это умею не хуже самого Андрюши. Я тоже могу залечить и загрузить кого угодно. Тем более – я женщина! Так что Катя для меня будет пара пустяков. И эта глупенькая девочка примет меня именно так, как надо. Я всё-таки постарше, поопытнее, поискушённее… Посвящу её в некоторые тайны жизни, проведу ей экскурсию по криминальному Таллинну. И никакой Андрюша мне не помешает. Нечего ему в женские дела соваться. А дальше – уже вопрос времени. Я ей раскрою глаза. Пусть увидит, что он за прекрасный принц! А там, естественно, у неё начнётся депрессия. Разочарование в кумире, свет не мил, небо с овчинку, все кругом сволочи… И вот тут я и сведу её с тобой.
-Ты серьёзно? – вскричал Дима.
-Конечно, серьёзно. Если хочешь, я тебе всё то же самое повторю завтра, когда мы будем трезвыми. А теперь – хватит о серьёзном. Мне хочется расслабиться. Я вижу, ты сильно выпил, и очень устал, да я и сама не в лучшей форме. Поэтому давай мы с тобой для начала взбодримся. Ты что больше любишь – таблетки или порошок?
-Какой порошок? – не понял Дима.
-Вот этот – она достала из ящика стола позолоченную табакерку, и открыла её. Табакерка была полна пахучего белого порошка.
-Лично я предпочитаю это – сказала рыжая, взяв пальцем щепотку кокаина. – Он и возбуждает, и раскрепощает. А его отволоки в прихожую, или в ванную. Пусть там проспится.
-Дай, я нюхну сперва – нетерпеливо сказал Дима.
-А то не дотащишь – сам вместе с ним вырубишься – вульгарно рассмеялась Света. – На, оцени…
 
Читатель уже знаком с Катей, и для него не секрет, что она вовсе не была такой глупой, наивной и доверчивой простушкой, как это казалось Диме. Но она действительно обожала Попова, и в буквальном смысле, теряла от него голову. Ему она доверяла, пожалуй, больше, чем самой себе, и на это у неё имелись веские причины.
Кто привёз её домой – за сотню километров, посреди ночи, в дождь? Кто ей раскрыл глаза на жизнь и на саму себя, помог ей переступить барьер подростковых кризисов и комплексов? С кем она впервые ощутила себя женщиной? И кто ещё смог бы предоставить ей всё вышеназванное?
Нет, она не благоговела перед Поповым, и не верила ему слепо, как считал Дима. И вовсе не была для Попова забавой, он не помыкал ей, и не издевался, не играл на её чувствах к нему, а напротив – относился к ней искренне. Насколько мог. Он тоже мог с ней беседовать на любые темы. И не бахвалился перед ней своими мнимыми подвигами или псевдогеройскими качествами. Он не клялся ей в неземной любви или верности до гроба. Даже не говорил ей пресловутого «я люблю тебя», зная, насколько сильно на неё это подействует. Поэтому предпочитал говорить ей комплименты в иной форме – впрочем, о его изящных манерах читателю поведал сам Попов. Когда она была неправа, он никогда не ругал её, а пояснял, в чём её ошибка, и как можно её исправить.
В свои дела он её, естественно, не посвящал. Член правления фирмы, профсоюзный активист, таксист, ну, и «купи-продай», от случая к случаю. Жить-то как-то надо…
Даже тогда, когда они стали регулярно встречаться, даже когда она приезжала к нему в Таллинн, и по несколько дней жила у него, он всё равно подчёркивал, что их отношения ни к чему её не обязывают. Говорил, что, со своей стороны, он не может гарантировать ей верность, и так же не требовал этого и от неё. Единственное, что ему от неё было нужно – искренности. Наверное, за это он её и любил – она была, одной из немногих, кто был бы с ним стопроцентно искренен.
Ей, конечно, не нравилось, что у него может быть кто-то ещё, и она ни разу не воспользовалась своим «правом» на «свободу», хоть Андрей и разрешил ей это – лишь с оговоркой. Что в этих делах необходимо позаботиться о мерах предосторожности, во избежание неприятных последствий. Но ей просто никто не был нужен. Зачем ей ещё кто-то, если всё равно он Андрею и в подмётки не сгодится? Но всё равно – Попов предупредил её обо всём, когда ничего ещё и не начиналось…
В Таллинне он проводил с ней много свободного времени – а такового у него было совсем мало. Он водил её – в гости к знакомым, в кино, театры, музеи, на вечеринки – но всё равно большую часть времени он отсутствовал, оставляя ей даже ключи от своей квартиры. Хочешь – будь дома, всё в твоём распоряжении; хочешь – сходи, прогуляйся. Но, находясь в его отсутствие в его квартире, она чувствовала себя неловко и скованно. Поэтому она предпочитала второе. Из всего круга знакомых Андрея ей, конечно же, ближе всех были его старые друзья, и их девушки. Это были ребята простые, компанейские, с ними можно было чувствовать себя раскованно. Чего нельзя было сказать о более поздних знакомых Попова, всякого рода «деловых людях», уже своим присутствием вызывавших стеснение.
Первые попытки Светы познакомиться с Катей поближе, ей не удавались.
«Вульгарная и спесивая зануда» - такое нелестное впечатление Света на неё произвела. Но, как в песне поётся – кто хочет, тот добьётся, кто ищет, тот всегда найдёт. И Свете подвернулся такой удачный момент.
… Здесь я вновь вынужден упомянуть, что Катю со временем стали не очень-то и устраивать такие отношения с Андреем, и вскоре ей захотелось большего. Её стало раздражать его постоянное отсутствие, стала злить даже мысль о том, что у него возможны встречи с какой-либо ещё женщиной. И его «разрешение на свободу» стало ей казаться вопиюще нелепым, и даже оскорбительным. Ей захотелось семейной жизни, и она подсознательно чувствовала даже некоторые, если можно так выразиться, «права собственности» на Андрея. И всё это вместе, задевало её самолюбие: как так? Вроде бы он и с ней, и в то же время «вольный ветер, как же выходит? Неужели он игнорирует то, что она – женщина? Интересно, какую женщину устроит такая роль «приходящей подружки», в то время как её намерения уж куда серьёзнее, а чувства отнюдь не ветрены? Или что – она хуже других? Не имеет права на счастье, на нормальную, полноценную жизнь, и должна довольствоваться лишь жалкими крохами этого счастья, этой жизни?
Вот Света и воспользовалась этим моментом, когда в отношениях между Андреем и Катей пролегла первая трещина. Именно Света и была той девушкой на вечеринке, когда Андрей, как обычно, умчался, не сказав ни слова, а Катя почувствовала сильную, сосущую обиду, приправленную - то непроизвольной злостью на Андрея, который, как ей казалось, ничего не понимает; то – глубокой тоской по настоящей любви, настоящей человеческой близости.
-Ну и что ты, будешь теперь сидеть, как дура, дожидаться, пока он нагуляется, и ныть? Ах, какая я плохая, я его недостойна, у него есть лучше? – с видом искушённой наставницы разглагольствовала Светка, угощая Катю ликёром. – Уж кого-кого, а его я знаю, как облупленного. Ты извини, конечно. Не в обиду тебе сказано, но ты облажалась с ним, как дошкольница. Как Красная Шапочка.
-Я сама ему навязалась – вздохнула Катя. – Он мне сразу сказал: или принимай меня, как есть, или не принимай вообще. А я тогда и этим была довольна. Прямо на седьмом небе! И мне было всё равно, есть у него кто-то ещё, или нет. Но теперь – я так просто уже не могу! Я хочу, чтоб мы были нормальной парой! Хоть он мне тоже говорит, что он меня не держит, и даже верности не просит, но ведь это полная ерунда! Это выходит, я ему никто!
-Аппетит приходит во время еды! – саркастично ухмыльнулась Света. – Знаешь, он вообще много что говорит. Это он умеет, это он любит. Только ты воспринимай эти разговоры так, как будто тебе читают сказку. Это то же самое. Красиво, складно, и так хочется во всё это верить! Сказка – ложь, да в ней намёк… Давай покурим! – предложила она, протянув Кате пачку лёгких «Мальборо».
-А ты всё воспринимаешь за чистую монету – закурив, продолжала Света. – Вот и возомнила его героем. А на самом деле он – самый обыкновенный Хлестаков. Может, тебе не очень приятно всё это слушать, но это правда. Ты, может, думаешь, что это просто сплетни… Разговоры разговорами, а пойдём, прогуляемся. Сама во всём убедишься. А то думаешь, что это я тебе завидую, что раз сама с ним разошлась, так теперь буду ходить, гадить? Нет, зачем мне это – она рассмеялась. – Пошли, развеемся.
 
В конце концов, Свете удалось задеть Катино самолюбие, вызвать в ней злость и негодование по отношению к Андрею. И Катя согласилась.
Света привела свою новую подругу в какую-то новую, незнакомую Кате компанию – те от скуки прожигали денежки в казино.
-Это Катя, моя подруга – представила она. – Поехали, покатаемся.
-Поехали – сказал один, отвернувшись от игрового стола. – Антон – представился он. – Слышь, Боря! – кивнул он товарищу, сидевшему за соседним.
-Ага – бормотнул тот, не повернув даже и головы.
-Много промотали? – съязвила Светка.
-Да так, чуть-чуть. Ему – Антон опять кивнул в сторону Бори – сперва повезло, на четыре штуки поднялся. Потом всё спустил, решил отыграться. Уже в долг назанимал. Ну, что ты, Борь, а?
-Да погоди, не мешай! – отмахнулся тот. – Чёрт, что за карта! Ни черта сыграть не даёт. О, флэш! Давай, голуба, сливай. Ну-ка… Антон, смотри.
-Крайнюю давай! – сказал Антон, взглянув на экран.
-Не дай бог, завалит! – азартно воскликнул Боря, и с силой ударил по клавише. – Ты смотри – король! Давай теперь на пятьсот…
-Сливай, пока не поздно – сказал Антон.
-Да ну тебя, вон, видишь – игра пошла! Что я, пятёрку не перебью?
-Так, акула игорного бизнеса! – командирским голосом сказала Света. – Мы едем, а ты как, остаёшься?
-Погоди… - буркнул Боря, ударив по клавише. – Шестёрка! Уф… Сливаю! Подняться – не поднимусь, так хоть Славке долг отдам.
Они вышли из казино, сели в белый «Мерседес» сто девяностой модели.
-Куда желают дамы? – нарочито галантно спросил сидевший за рулём Антон.
-Езжай к своему Славке, или как его там. У нас время есть.
-А чего мне за ним бегать? – хмыкнул Боря. – Сам меня найдёт, если ему деньги нужны. Мне они руки не жгут.
-Ладно, давай тогда по центру покатаемся.
Они проехали несколько кварталов, Света всё время беспокойно озиралась по сторонам. Наконец, возле «Олимпии» она сказала Антону:
-Заверни-ка туда, к забегаловке.
Тот коротко хмыкнул: хватает же гонору этой Светке называть один из самых дорогих ресторанов в городе, забегаловкой!
-Тормозни-ка вон, за той машиной! – продолжала командовать рыжая.
-За какой? – не понял Антон.
-Ну, чего ты дураком прикидываешься? Вон, тёмно-синий «Фиат» стоит, номер 756.
У Кати побежали мурашки по коже.
-Я чего – должен все машины, что ли, знать? – огрызнулся Антон.
«Странные какие-то друзья у этой Светы» - подумала Катя. Во время всей этой прогулки, её не покидало ощущение, что в машине находились два параллельных мира. Антон и Боря – сами по себе, а Света с Катей – сами по себе. Парни разговаривали только между собой, на девушек не обращали ни малейшего внимания. «Очевидно, эта Света только строит из себя невесть кого. А всерьёз её никто не принимает» - решила Катя. Её даже удивило то, что парни, поначалу державшиеся свысока, обособленно – стали, чуть ли не беспрекословно, слушаться Свету.
-Ты вот что, не умничай! – парировала Света, в ответ на ворчание водителя. – Тебе сказано, где встать – вот, там и встань. А зачем, для чего – я уж как-нибудь сама разберусь.
Катю бросило в дрожь. Да, это была машина Андрея! Её Андрея!
-У Андрюши деловая встреча – саркастично усмехнулась Света.
-Света, зачем всё это? Я знаю, я с самого начала знала, что у него кто-то есть…
-Хватит уже этих детских бредней! – оборвала Света. – Ничего ты не знала! Всё в розовых снах летаешь, и нисколько не хочешь повзрослеть и открыть глаза.
-Всё, с меня довольно! – рассердилась Катя. – Наслушалась я твоих гадостей, за глаза и за уши. Только и умеешь, что всех грязью поливать. Хочешь кидать понты – иди в школу, к малолеткам на дискотеку. Они уж точно будут от тебя в восторге! До свидания!
Катя попыталась открыть дверь машины, но та была заперта.
-Пустите меня! – закричала девушка.
-Возьми себя в руки! – строго сказала Света. – Сама ты зато, смотрю, слишком взрослая!
-Уж повзрослее, чем некоторые в свои двадцать. Извини, тебя спросить забыла. Всё, хватит ломать комедию. Пустите меня, я сказала! – закричала Катя, дёргая ручку, и толкая плечом дверь.
Водитель потянулся было к брелку, чтобы открыть центральный замок, но Света резко одёрнула его:
-Куда она пойдёт? Чего ты, совсем спятил?
-Не твоё дело, куда! – сказала Катя. – Дождусь Андрея, и всё ему расскажу. У меня от него нет секретов. И у него от меня тоже. Он мне не врал, златых гор не сулил, и сказки про любовь, да про верность не рассказывал. А ты…
-Да успокойся ты! – резко оборвала её Света. – Заладила своё, как попугай: не врёт, не врёт. Вот сейчас твой принц выйдет оттуда, и не один, естественно. А ты к нему побежишь. А он тебе и скажет: девочка, кто ты вообще такая, иди отсюда! И его красотка будет над тобой потешаться: что это за бедная соска! А твой Андрюшенька в ответ только посмеётся.
-Вот тебе он как раз, так и скажет. И посмеётся – решительно ответила Катя. – Ну-ка, пусти!
-Да и ради бога, иди, выставляйся на посмешище! – расхохоталась Света. – Оставайся такой же, маленькой, наивной, глупой девочкой. Открой ей дверь – кивнула Света водителю. – Беги к своему ненаглядному! Вон он, идёт как раз!
Щёлкнул центральный замок «Мерседеса», ручка задней двери поддалась, Катя ринулась было из машины. И тут же застыла на месте, поражённая увиденным.
К стоящему впереди «Фиату» подходили мужчина и женщина. Для постороннего взгляда они производили впечатление красивой, даже великолепной пары, словно сошедшей с экрана кинотеатра (а не какой-нибудь мексиканской «мыльной оперы»).
Попов выглядел так, словно и вправду собрался сниматься в кино – Катя подметила, что костюм и туфли были одного цвета с его волосами. Его ухоженное лицо, несмотря на внешний лоск, выражало проницательность, глубокомыслие и твёрдость характера, а его зелёно-карие глаза смотрели так неизменно завораживающе – глаза, которым хочется верить, глаза, в которых хочется утонуть…
С ним под руку шла женщина примерно его лет – как раз в самом расцвете. Она была, бесспорно, красива, и явно знала себе цену, что подчёркивала её горделивая осанка, и плавная, изящная походка. Её лицо напоминало обложку модного журнала. Её формы казались воплощением женственности, а её платье могло с успехом красоваться на голливудской звезде!
Сравнивая себя с такой соперницей, Катя почувствовала себя гадким утёнком. Её поразило, как раскованно и непринуждённо держался с этой женщиной Андрей – в сущности, так же, как и с самой Катей. И ей в голову ударила мысль, что в данном случае Светка стопроцентно права, что в присутствии такой женщины Попов действительно Катю прогонит, с брезгливым отвращением и снисходительной иронией…
Женщина отпустила руку Попова, они коротко поцеловались, и подошли к дверям «Фиата». Дважды свистнула сигнализация, открылись и вновь закрылись двери, и тут же тёмно-синий «Фиат», плавно и стремительно, тронулся с места, освещая дорогу серебристыми ксеноновыми фарами.
-Ну что? Понравилось? – съязвила Света.
-Зачем? – всхлипнула Катя. – Ну, зачем тебе надо было делать мне больно?
-Ну-ну, подруга, давай, вытри-ка нос! Это ещё цветочки, ещё игрушки, ещё не видела ты жизни! Просто, чтоб ты поняла – кто он для тебя, и кто ты для него. Убедилась?
«А почему я так уверена в его искренности?» - подумала Катя. – «Со мной – он один. С ней – другой, ещё с кем-то – третий, он просто играет роли. Он тонкий психолог, он знает, с кем и как себя держать. А мы, как дуры, его слушаем, уши развесив, и верим!».
-Зачем тогда ему я? – с обидой прошептала Катя.
-Как – зачем? – передёрнула Света. – Ты у него – игрушка. Которая смотрит ему в рот, целует его в зад, и бегает за ним по пятам. Он делает всё, что хочет, и знает, что никуда ты от него не денешься. Что для тебя он всегда прав, и что ты примчишься по первому же его свисту. Небось, ты ему уже всё про себя излила, а он тебя только сказками про себя кормит, которые он же сам и сочинил. И он, в прямом смысле слова, твой господин. Он подчинил тебя себе, он владеет всем – и твоим телом, и душой! Что я, не права? Ты же сама себя выдала только что. Когда хотела побежать к нему, и всё про меня рассказать. И ты ему нужна для одного – он тешит своё самолюбие. Чтобы чувствовать себя царём и богом. Хоть для кого-нибудь. Вот поэтому он тебя и держит!
 
В тот день Кате было не по себе. Она чувствовала себя растоптанной, униженной, оскорблённой. Выходит, всё время с ней просто играли, как с игрушкой? Выходит, всё, что она пережила с этим Андреем, был просто искусный обман? Всё оказалось ненастоящим, лицемерным, фальшивым, несмотря ни на что! А она-то, как дура, открывала ему самые заветные тайны! Доверяла ему больше, чем сама себе!
Поэтому зёрна, посеянные Светой, попали в благодатную почву. Катя была готова уже к чему угодно, и Света не скупилась ни на какую грязь в адрес Попова.
-Поставь его на место! Покажи ему зубы! – учила её Света. – Докажи ему, что ты не глупенькая, послушная игрушка в его руках. Докажи, что ты и без него можешь прекрасно обходиться, а не ждать, когда он нагуляется и снизойдёт до того, чтобы свистнуть тебе. А ты примчишься к его ногам, и будешь с упоением ублажать его плоть и тешить его гордыню. Скажи ему: или будет по-моему, или вали на все четыре стороны. И не бойся его потерять. Не он тебя бросит – а ты его! А это – знаешь, какой удар по его самолюбию?
Катя достала мобильный телефон, в очередной раз набрала Попова.
-Оставьте своё сообщение после сигнала… - прозвучал его голос в трубке. Катя с раздражением нажала отбой, и отключила телефон.
…Домой Попов вернулся поздно – уже за полночь. В дверях квартиры он обнаружил записку: «Я уехала домой, в Тарту. Ключи – у соседей в 12-й квартире. Если хочешь – звони, или приезжай. А я здесь больше оставаться не могу…»
Попов мрачно покачал головой. Он понял, что ни в каком она не в Тарту. Что впервые Катя ему солгала. Он понял, что она где-то со Светой, но не представлял себе – где именно.
Будучи цепким и наблюдательным, он не мог не заметить, как вечером у ресторана резко дёрнулась, и тут же захлопнулась, задняя правая дверь белого «сто девяностого» «Мерседеса», стоявшего в аккурат позади его «Фиата». Попов бросил взгляд сквозь лобовое стекло «Мерседеса», и увидел двух девушек на заднем сидении.
«Обидно, конечно» - подумал Попов. – «Но зачем я буду в это вмешиваться? Катя и так без конца повторяет свою излюбленную поговорку – что она взрослая женщина, даже не девушка, а именно женщина. Так что ж, пусть и решает сама за себя, выбирает, кому верить, а кому нет. Пусть сама анализирует, и делает выводы, кто из нас прав. Я или Света. Если она выберет меня, то я буду вдвойне рад – что это не навязанное, не подсказанное, а действительно, по зрелому размышлению. Ну, а если ей ближе Света – что ж, это тоже её самостоятельное решение. Вот пусть и научится – сама решать, и сама отвечать за свои решения, и их последствия. Конечно, если будет что-то из ряда вон – то я за неё заступлюсь. Ну, а в житейских ситуациях, как эта, я ей не советчик. В этом просто не будет никакого смысла…»
Насчёт Тарту – это действительно была Светина идея. Как и насчёт того, чтобы оставить ключи соседям. Потому что в тот же день Света познакомила Катю с Димой, а зная о Диминой слабости к воровству, она предвидела и такой вариант. Что, если вдруг Диме взбредёт в голову порыться в Катиной сумочке, и у него в руках окажутся ключи от квартиры Попова – то, разумеется, уже никто и ничто не удержит Диму от соблазна туда наведаться, а уж Попов такие вещи узнаёт мгновенно. И тогда несдобровать не только Диме, но и у самой Светы возникнет масса проблем, которых ей не очень-то хотелось бы.
 
Катя и раньше видела Диму, но не обращала на него никакого внимания. Он был для неё всего лишь мальчишка-переросток, нечто сродни Роме Тимофееву. Тому самому Роме, который так лихо вытолкал Катю, когда та пришла поговорить с Иркой о счетах
за телефон.
Хоть и строил из себя Дима крутого супермена, этакого матёрого бандюгу, было яснее ясного, что тот возгордился именно оттого, что братва вообще допустила его в свой круг. Сам же он относился к категории таких, каковых Катя считала уже этапом безвозвратно пройденным. Мальчишка, ребёнок, да и только.
Зато на сей раз, она его восприняла совершенно по-другому.
Дима, как всегда, пел одну и ту же песню. Что он уличный пацан, что он с малых лет познал лишения, голод, и поэтому он с детства связан с криминалом. Что он с молоком матери впитал в себя бандитско-воровские «понятия», и что для него превыше всего – честь, дружба и любовь. Ради друга – хоть в огонь, хоть в петлю, хоть что угодно. А те, кого он грабит или «опускает» - это не люди, это «лохи» и «чмошники», которые специально для того и существуют. Свои разглагольствования он обильно приправлял всяческими байками из блатной романтики: о воровском и бандитском братстве. О суровой и многострадальной жизни – преступника вообще, и своей – в частности. Уверял, как он ценит женскую теплоту и ласку, добавляя при этом, что понять её истинную ценность можно, только пройдя через тюремные застенки. Заявлял, что Катя цены себе не знает, зато только Дима это понимает. Досталось и Попову – какой он подлый, как он нагло и беззастенчиво лжёт, причём так, что все ему верят.
Упомянул Дима и о той истории, что произошла у Лерки-подстилки, и о том, что Миша потом устроил, чтобы отомстить ему, Диме.
При этом Дима, не скупясь на эпитеты, запальчиво тараторил о том, как свято и беззаветно он чтит свою мать – и ссылался при этом всё на ту же лагерно-блатную романтику. Каким благородным рыцарем он был у своей Прекрасной Дамы, то бишь Инны – и какие душевные муки он переживает вот уже второй год. С тех пор, как она пропала. И теперь он, Дима, на крови поклялся отомстить за жизнь и честь матери и невесты, а такая-сякая сволочь Андрей всячески ставит ему палки в колёса, неизвестно где скрывая своего приятеля от справедливого возмездия. Заодно Дима интересовался – а Катя случайно его не знает?
-Какого Мишку – Фокса, что ли? Таксиста?
-Да нет, не он это. Такой, Мишка, ну… - но описать его он не мог, как ни старался. Зато кричал, что для него это дело чести – найти и покарать его, а заодно и изобличить Андрея в позорных связях.
-Вот что, остановись! – раздражённо оборвала его Катя. – Ты несёшь бред несусветный.
-Что? Бред? – чуть не плача, заорал Дима. – Ты хочешь сказать, я сам это всё придумал?
-Не знаю – резонно ответила Катя. – Я эти страсти-мордасти вообще впервые слышу. Что это за Мишка – я понятия не имею, но, во всяком случае, Андрей здесь не при чём.
За это я головой могу ручаться, и хватит на эту тему.
-Конечно, ты его защищаешь! – кричал Дима. – Ты ж влюблена в него по уши! Конечно, для тебя он святой!
-Успокойся – она положила свою руку на его руку, чувствуя, что он и вправду вот-вот заплачет. – Успокойся, Дима, не растравляй свою душу. Не мучай себя, не переживай эту мерзость каждый раз заново. Правды тебе всё равно никто не скажет, а так ты только нервы себе угробишь. Я, например, не верю, что всё было именно так. Твоя Инна могла просто куда-то уехать. Ты человек горячий, вспыльчивый, она могла просто бояться уйти от тебя в открытую. Могло такое быть?
-Значит, по-твоему, я лох? Что со мной, значит, баба просто стебалась, горбатого лепила, а потом взяла, и втихаря слиняла. А я, как круглый чушок, теперь косяка тяну на твоего любимого Андрюшу! – ещё больше распалялся Дима.
-Дима, Димочка – ласково сказала Катя, чуть приобняв его: он действительно вызывал в ней жалость. – Пожалуйста, успокойся. Ты пережил большое горе, ещё и Инна пропала как раз в то же время. Но, Дима, ты же всё-таки мужчина. Поэтому принимай всё это по-мужски. Во-первых, ты уверен, что это был тот же самый Миша? Да и вы с другом тоже по отношению к Мише поступили некрасиво. Зачем? Ну, ладно, пусть он был парень робкий, застенчивый. Пусть даже трус безвольный. Но ведь обидеть такого – всё равно, что обидеть ребёнка!
-Как – зачем? Затем, что он лох, он чмо натуральное. Перед всеми ковром стелется, только исподтишка ходит и срёт! Спроси, кого хочешь! – Дима говорил возбуждённо, но уже слегка смягчился.
-Я его не знаю, никогда не видела, и ничего про него сказать не могу. А насчёт Андрея я уверена на все сто, даже на миллион процентов. И дело даже не в том, что я с ним встречаюсь. Я не настолько наивна, как вам почему-то кажется. И я никогда не считала Андрея святым. Да, пусть он может быть циником. Пусть он бабник, пусть он расчётливый, амбициозный, и какой угодно. Но что уж бесспорно – что голова у него на месте, и в человеческой натуре он разбирается. Иначе он просто не мог бы быть тем, кто он есть. Даже вы все говорите, что он – прирождённый артист. Даже ты сам мне жалуешься, что почему ему все верят. А чтобы решиться на такое, что ты рассказывал про мать, надо быть в ссоре с головой. Нормальный человек до такого не додумается. Тем более – при таком положении, как у Андрея. Это мог сделать только тот, кому уже терять нечего, и для кого его собственная репутация ничего не значит.
-А что репутация? Сам-то он чистенький…
-Дима! – строго, почти по-матерински, сказала Катя. – Ты оскорблён в своих лучших чувствах. В сыновних чувствах. Я понимаю тебя прекрасно, и я тебе искренне сочувствую. Нет ничего более грязного и гадкого, чем изнасилование. Тем более с такими… - она запнулась, и покраснела – подробностями. Не знаю, как даже и назвать такое паскудство. А Андрей себя ценит достаточно высоко. И он вряд ли стал бы общаться с теми, кто на это способен. Такими людьми он брезгает.
-И всё-таки, Кать… Года четыре назад у него был друг такой, Мишка. Поговори как-нибудь с Андрюхой. Спроси – что это вообще за человек, и, если можешь, узнай, куда он делся. Пойми: я не могу это так оставить. Я должен разобраться, что к чему.
-Дима, давай больше не будем об этом. Мне и так на душе тяжело – вздохнула Катя.
Вскоре Диму опять понесло на «душевные излияния».
-Вот понимаешь – ты такая классная девчонка! Видишь – я тебе, в первый же день, прямо и открыто, всю душу излил, что у меня болело. И про свою жизнь, и про свои понятия, и даже про мать! И ты меня поняла, ты знаешь, как мне на душе стало легче? А то мне, знаешь, попадались по жизни одни шлюхи, которым лишь бы погулять за мой счёт, да покрасоваться друг перед другом. Не знаю, как насчёт Инны – может, ты и права, но она тоже была пофигистка по жизни. А если бы у меня была такая девчонка, как ты – да я тебя на руках готов носить!
И его опять словно прорвало – разглагольствовать о великой рыцарской любви к Прекрасной Даме, и о роли этой любви в суровой, полной опасностей, жизни уголовника.
И почему-то, вместе с жалостью, Катя испытала к нему какое-то подобие нежности. Дима говорил сбивчиво, примитивно, запинался, и постоянно употреблял то брань - «для связки», то слова-паразиты. Это не шло ни в какое сравнение с тем, как грамотно, красиво и доходчиво излагал свои мысли Андрей. И ей вдруг показалось, что Димина излишняя прямота и примитивность - уж куда искреннее, чем поповские «упражнения в изящной словесности». Что слишком уж складные речи Попова, его философские рассуждения о смысле жизни и ещё Бог весть о чём – что это и есть фальшь, лицемерие, словно хорошо заученная роль.
Конечно же, умом Катя понимала, какова истинная цена этим Диминым откровениям: такая же мальчишеская романтика подъездов и подвалов. Когда вихрастые, прыщавые юнцы готовы ночь напролёт стоять под окнами возлюбленных, и кричать на всю округу: «Я тебя люблю!», и совершать во имя этой любви отчаянные подвиги. А если эти подвиги попахивают неприятностями с законом, то это лишь доказывает смелость, мужество и преданность.
Но в тот момент ей такая полудетская влюблённость, бурная и быстротечная, показалась честнее и искреннее, чем та красивая игра, в которую с ней играл Попов. Может быть, дало о себе знать ещё не совсем пережитое детство, и Кате захотелось почувствовать себя такой же простой девчонкой, какой она была не так уж и давно? И ей вновь захотелось, как в детстве, ощутить то приятное и забавное чувство, когда мальчишки за ней «бегали», и всячески демонстрировали, на что они ради неё способны? Когда её носили на руках до четвёртого этажа, и бросали в почтовый ящик листки с наивными признаниями и стихами? Когда из-за неё даже дрались? То, через что в беззаботную пору отрочества проходит каждая, или почти каждая, девчонка…
И она разрешила себе эту «экскурсию в детство», как бы назвал это Попов – когда можно просто жить, и радоваться этому; ни о чём особенно не задумываться, и вытворять, что в голову взбредёт.
Они с Димой катались на роликовых коньках, затем пошли в кино, потом поехали в Пирита. Благо дело, погода позволяла, хоть лето уже постепенно сменялось бабьим, или индейским. Там они, взявшись за руки, вовсю носились по берегу моря и кричали разные глупости – прямо, как дети. Потом они увидели качели. Дима качал её на качелях, раскачивал так, что у Кати дух захватывало, и она, ничего не стесняясь, радостно ахала и ухала. А вечером они веселились на дискотеке, танцевали до упаду, и пили шампанское. Оттуда они поехали к нему домой…
По правде говоря, изначально девушка не собиралась доводить свою «экскурсию в детство» до такой степени. Но – то ли на дискотеке Дима её чем-то подпоил, то ли ей вдруг так сильно захотелось отомстить Попову, дабы не чувствовать себя ущёмлённой. По принципу: как ты со мной, так и я с тобой. И всё-таки это у неё с Димой произошло…
Наутро она почувствовала себя не в своей тарелке, жалея, что игра зашла слишком уж далеко. Дима храпел, как накормленный грудью ребёнок, что Катю, собственно, и не удивило. В постели он был груб, примитивен и тороплив, как молодой жеребёнок. Он жадно тискал девушку то там, то тут; тыкался в неё разинутым ртом, словно пытаясь проглотить (назвать такое действие поцелуями у неё просто не поворачивался язык), и при этом нисколько не задумывался – а чего хочет девушка? Что она чувствует? Затем опрокинул её на кровать, завалился на неё, а через пять минут - уже отвернулся и захрапел. А ей уже было всё равно. Конечно, ни о каком удовлетворении не могло быть и речи. Но она испытала удивительное, непонятное облегчение.
«Вот он – молодой самец. Но зато со мной он был самим собой, и никем не притворялся. А Андрей… С ним хорошо, как в волшебной сказке. Но сказка – она и есть сказка».
И всё же на душе ей было горько, больно. Она корила себя, не могла себе простить этой глупой, мимолётной слабости…
-Слышь, Кать! Сваргань пожрать! – сказал Дима, когда проснулся.
Она ушла на кухню – её тяготило общество Димы. Ей не терпелось уйти. Уйти, чтобы больше не возвращаться. Ей хотелось принять обильный горячий душ, переодеться, бросить всю свою одежду в стирку, а бельё – и вовсе в мусорную корзину. Чтобы вместе с ним вычеркнуть навсегда из памяти этот дурацкий день, эту дурацкую ночь…
Она принесла Диме завтрак в постель. Насытившись, тот лениво оделся. Катя с досадой заметила, что её ухаживания он принимает, как нечто должное.
Она стояла у раковины – мыла руки. А он, с масляной ухмылочкой и блестящими глазами, подошёл к ней сзади и больно сжал её грудь. Его руки были омерзительно липкими от пота, и Катю чуть было не вырвало.
-Пусти! – она вырвалась. – Хватит. Не надо.
-Чего, с Андрюшей лучше? – обиделся тот.
-Дурачок ты – вздохнула она. – Правда, я и сама не умнее, но ладно. Как говорил один умный человек, век живи, век учись – всё равно дураком помрёшь.
-Это кто тебя – Андрюша научил? – продолжал издеваться Дима.
-А ты что – влюбился, что ли, в Андрюшу? Возьми да позвони, пригласи его на свидание.
Она увидела перекошенное от злобы лицо Димы, его горящие глаза, слышала скрип его зубов, и хмыкнула. Он хотел её ударить, да не то, что ударить – избить до потери пульса. Он злился на неё, потому что прекрасно понимал, что и в её глазах он на много порядков ниже Попова. Злился на неё – за то, что он боялся Попова. За то, что и эта его попытка обернулась полным провалом, хоть он даже и переспал с ней. Просто она с ним поиграла, и вышвырнула вон…
-Всё, я пошла. Пока! – сказала она, набросила сумочку на плечо, и спешно покинула квартиру.
А он так и остался дома, скрипеть зубами. Дать волю своему порыву, он не смел – по вполне понятным причинам.
А через две недели они всё же встретились. По чистой случайности.
Она прогуливалась возле афиш у кинотеатра «Космос» - как раз ждала Попова, и ела мороженое. И тут её увидел Дима – тот ковылял из ближайшего питейного заведения, в сторону трамвайной остановки. Увидев девушку, он взбудоражился. Кровь и хмель бросились ему в голову. Он подбежал к Кате, и грубо ухватил её за локоть. Она вырвалась.
-Убирайся вон от меня, хам проклятый! Иди, куда шёл! – прикрикнула Катя.
-Ты чё, дура? – осоловело орал пьяный Дима. – Чё ты понтуешься? Я заколебался тебя искать. Где ты гасишься? Ещё и прикидываешься тут невинной овечкой, скажи ещё – меня вообще не знаешь!
-А тебе не надо меня искать. Зря стараешься. А знать-то я тебя знаю, ты себя во всей красе показал. Только лучше б я тебя и вправду не знала.
-Короче, хватит пургу гнать. В субботу я с братвой снимаю баню. Тебя я беру с собой…
-А я что – твоя вещь, что ты меня брать собираешься? Никуда я не пойду! – категорично ответила Катя.
-А чё – ты, уже и не моя баба? – всё больше распалялся Дима. - Значит, гульнула за мой счёт, и на лыжи? А что ж ты мне, сучка, по ушам ездила? Да ты, оказывается, самая натуральная…
-Ах, значит, я тебе должна? – воскликнула Катя. – Ну что ж, долг платежом красен. Сейчас рассчитаемся!
Она подбежала к киоску на остановке, и сунула в окошко стокроновую купюру.
-Разменяйте на мелкие, пожалуйста.
Когда к ней подбежал Дима, Катя как раз получила от продавщицы внушительную стопку купюр: одно-, двух- и пятикроновых. После чего она резко развернулась лицом к Диме, и, глядя ему прямо в глаза, решительно отчеканила:
-Ну, всё - в расчёте! Получи и распишись!
И с этими словами, она швырнула стопку купюр ему в лицо.
Дима весь побелел от ярости. Его трясло.
-Ах, ты… ах, ты тварь! – весь дрожа, прошипел тот. – А ну… а ну, собирай деньги, падла!
-Тебе нужно – ты и собирай – невозмутимо ответила Катя, и достала из сумочки сигареты и зажигалку.
-Ты что, проблем хочешь? – прохрипел Дима.
-Да, хочу! – издевательски передёрнула Катя. – Я без них жить не могу!
И как раз в это время свернул с дороги, и остановился у самого ларька, тёмно-синий «Фиат».
-Привет, Катюша! – Попов поцеловал её в щёку. – Смотрю, не скучаем! Культурно общаемся!
Он словно и не обратил внимания, с кем это Катя так культурно общается. Просто у Андрея было хорошее настроение.
-Да так, пустяки – небрежно ответила Катя. – Говорит, я ему денег должна. Я дала, а он не берёт. Говорит, только в монгольских тугриках, и только переводом через банк Зимбабве. Видишь, как сорит деньгами? В прямом смысле, на ветер!
Теперь уже Дима во мгновенье застыл, словно громом сражённый, в ожидании своей участи, и даже протрезвел: прямо на него смотрело дуло револьвера 38-го калибра.
-Собирай деньги! – холодно и властно приказал Попов, и тот опрометью кинулся за купюрами. Катя от души смеялась, видя, как тот бегал за каждой бумажкой, уносимой ветром. Попов же был непроницаем, лишь в уголках губ дрогнула ироничная улыбка. И только взглянув на Катю, он улыбнулся, уже от души. Он подошёл к Диме, и схватил его за одежду.
-В общем, так, ребёнок-октябрёнок. Ты видишь вот эту девушку? Видишь, да. Теперь представь себе большой-большой циркуль. Ставим иголочку возле Кати, и чертим кружок. Его радиус – двадцать метров. И если ты, паршивый ягнёнок, хоть раз переступишь через этот кружочек, то я из этой вот пушки прострелю тебе яйца, и глазом не моргну. Ты понял меня, петушок?
-Понял! – выпалил Дима, даже ничего не возражая по поводу петушка.
-Ну, и чудненько, раз ты всё понял, и всё усвоил. Теперь делай, что тебе велено. Вон, видишь – ещё две кроны возле параши лежат?
-Вижу! – И Дима кинулся к урне, чтобы подобрать лежавшую возле неё купюру. Затем, увидев ещё одну, бросился назад, и налетел прямо на Попова.
-Похвальное усердие! – высокомерно заявил Попов. – Такое упорство нельзя оставлять без внимания. Оно должно быть вознаграждено. На, получи. Это тебе за работу.
Он смачно плюнул Диме прямо в лоб, и прилепил туда зелёную купюру в один доллар.
-Твёрдая валюта! Зелёная, как ты и три рубля! – бросил реплику Попов, после чего решительно взял Катю за руку, и направился к «Фиату».
-И за что же, если не секрет, ты ему задолжала? – спросил он уже в машине.
-Я была с подругой, он нас угощал – застенчиво ответила Катя, отводя глаза. – Потом пошли на дискотеку. Потом он захотел продолжения. Я отказалась. Думает, раз я с ним сидела и танцевала, значит, он уже имеет на меня какие-то права. А здесь я чисто случайно на него нарвалась. Он шёл откуда-то оттуда, из-за кинотеатра. Кто он такой хоть? Я его как-то видела там, куда с тобой ещё ходили…
-Это пионер, решивший податься в суворовцы, и поэтому возомнивший себя генералом. Не знаю, выйдет ли из него суворовец, но, по-моему, уборщица из него неплохая. Кстати, как зовут твою эту подругу?
-Таня – опять соврала Катя, отведя глаза.
 
Больше Попов её ни о чём подобном не спрашивал. Он и представить себе не мог, что между Катей и Димой могло вообще что-то быть, хоть ему и было ясно, что она говорит неправду. Он знал, что подругу зовут вовсе не Таня…
 
А уже осенью, после визита в женскую консультацию, после последнего разговора с Андреем, и беседы с матерью, Катя поняла, почему Андрей был так сдержан и холоден, куда ушло его доверие. Но она боялась, и стыдилась признаться – даже хотя бы Андрею, не говоря уже о матери. И никак не смогла пересилить себя, чтобы сказать правду. Правду – о том, какие чувства в ней взыграли, и как этим воспользовалась Светка. Как она познакомила их с Димой. Как сама Катя, движимая желанием – то ли отомстить Попову, то ли вызвать в нём ревность – провела с Димой день, а затем – и ночь. И, в отличие от Андрея, Дима ничем не предохранялся. Считал, что это чисто женская забота. Катя в тот вечер вообще ни о чём не думала – у неё была «экскурсия в детство». Что и обернулось уж слишком «взрослыми» последствиями.
И всё же Катя решила – позвонить Диме, и сообщить ему об этой новости. Что ей двигало в тот момент – она сама толком не осознавала. Может быть, ей хотелось просто выговориться, хоть кому-то сказать правду в глаза? А правду знали только двое – она сама, и Дима. И уж совсем было Кате невдомёк, что именно этот звонок и обернётся для неё трагедией. Самым большим горем во всей её жизни.
-Алё, Дима, это ты? Это Катя из Тарту.
-Какая Катя? – притворился Дима, хоть и узнал её.
-Нас с тобой Света познакомила. Ты помнишь Свету, рыжую?
-А, вспомнил! – встрепенулся Дима. – Так ты что, с этим… с Дроном – всё, что ли?
-Выходит, да – вздохнула Катя. – Разошлись, как в море корабли.
-Слышь, а ты не врёшь? Скажи, где ты, я за тобой приеду! Сходим, в баре посидим, потом баню снимем, там оттянемся…
-Спасибо, не надо. Покушать я и дома могу, помыться – тоже. Слава Богу, у меня и ванна есть, и кухня.
-Да ладно, что ты, ё-моё… Я тебя тут часто вспоминал. Ты извини, я пьяный был, вот и взбесился. Ну, запала ты мне в душу. Полюбил я тебя! А ты меня так просто, взяла и оттолкнула, ушла опять к Андрюше своему… Короче, говори, где ты, и я приеду!
-Дима, я в Тарту. Ладно, дело не в этом. Я вообще-то хочу сказать тебе совсем другое. Нет, не думай. Тебя это ровным счётом ни к чему не обязывает. Мне от тебя ничего не надо, живи так, как ты хочешь.
-То есть что? Ты не хочешь со мной встречаться?
-Не знаю, Дима. Мы с тобой провели вместе ночь, и ни о чём не думали. Конечно, тут я сама виновата – вздохнула Катя. – Но, чему быть, того не миновать. Теперь у меня будет ребёнок. От тебя.
-Ты чё, шалава? – Дима заорал так, что у Кати чуть уши не заложило, и она отодвинула трубку подальше от уха. – Ты чё тянешь? Как пить-гулять, по кабакам да по танцулькам, так ты первая! Как ноги раздвигать, так ты без комплексов! Честная давалка! А как брюхо нагуляла, так меня вспомнила, теперь я крайний!
-Всё, Дима – перебила его Катя. – Разговор окончен. Ты своё дело сделал – больше от тебя ничего не требуется. Только минуту назад ты мне в любви объяснялся, а теперь оскорбляешь меня, как последнюю тварь. Спасибо тебе за всё. За твою искренность и правдивость. Теперь я окончательно убедилась, кто ты есть. А теперь – слушай сюда, и запомни, раз и навсегда. Для меня ты – никто, для моего ребёнка – тем более. У него будет отец. Неважно, кто, неважно, когда, но будет. Единственное, что я от тебя прошу, и даже не прошу, а требую. Чтобы ты никогда в жизни, даже и не думал появиться у нас на пути. Ни у меня, ни у ребёнка. Меня забудь. А ребёнка, как ты сам сказал, у тебя нет. Зато у меня он есть. Это мой ребёнок. И я запрещаю тебе даже о нём думать. Вот и всё. А если ты только посмеешь что-нибудь нам сделать – тебе яйца прострелят. Не Андрей, так кто-нибудь другой. Так что, Димочка, я тебя предупредила. А теперь – прощай!
 
Все те месяцы, что Катя носила ребёнка под сердцем, она втайне мечтала, и надеялась на чудо – что отцом ребёнка, по счастливой случайности, окажется не Дима, а Андрей. Но родился сын, как две капли воды похожий на Диму, что Катю, в общем-то, не слишком-то и волновало. Она любила его всем сердцем. Он, войдя в её жизнь, завладел без остатка, стал смыслом всей её жизни. Она радовалась – каждому его движению, каждому его крику, каждому проявлению того, что он – живой человек. А Дима для неё просто уже больше не существовал, стёрся начисто из её памяти. Её сын был похож на себя самого, и ни на кого более.
 
А Дима – тот так и не останавливался ни перед чем, стремясь так или иначе, как говорится, «не мытьём, так катаньем» - но найти этого Мишку. Митрофана Карасёва, или Черногорского – как его зовут по-настоящему, Дима не ведал; для него тот так и остался Митрофаном Карасёвым. Не меньшая злоба его теперь душила и на Попова – что и не удивительно, если учесть то, в каком положении Дима оказывался после каждой встречи с Поповым. А после того сокрушительного поражения с Катей, Диме стало мало даже того, чего он так жаждал раньше – доказать его связь с Карасёвым. Теперь он жаждал мести уже самому Попову. Какой именно – он сам пока не представлял.
Умом он понимал, что вряд ли сказанное Мариной Романовой, может быть абсолютно достоверной информацией. Но всё же – он хотел в это верить, и поэтому верил. Что Карасёв – именно прислужник Попова, подстилка именно у его ног. Что как раз Попов стоит за всеми подвигами Карасёва, хоть Катя так горячо убеждала Диму в обратном.
«Да что Катя?» - мрачно бормотал себе под нос Дима. – «Кто она такая, в конце концов? Я от неё своё получил – отбил у Попова, погулял, переспал, и всучил обратно». И всё же, обуреваемый злобой, Дима готов был разорвать Катю на куски. Его не волновало уже ничего – ни то несчастье, произошедшее с матерью, ни смерть Гусара, ни даже то, что после истории у кинотеатра его с позором изгнали из братвы. Ни – даже оскорблённое самолюбие, чувство попранной чести и достоинства, как это было у Черногорского. Дима был, как маленький злобный хорёк, изрыгающий зловоние, и плюющийся едким ядом. Любой ценой, любыми средствами! Чем угодно, как угодно, но сделать им пакость. Испортить жизнь, и чем больше, тем лучше. Попову, Карасёву, а заодно и Кате. А из-за чего, зачем и почему – он уже и сам этого не соображал. Поскольку, после изгнания из братвы, он вновь сел матери на шею. Стал ходить по притонам, промышлять воровством, грабежами и разбоем; и ни одного дня не был трезвым, доводя себя до безумия беспробудным пьянством, сексуальным разгулом, развратом и наркотиками.
Однажды он встретил Свету. Только на сей раз, его вновь постигло разочарование.
-Ну что, крутой? Получил всё, что хотел? – презрительно фыркнула девушка, смерив его презрительным взглядом.
-Светка, ты чё? – опешил Дима.
-Чё, чё… Ты опять невменяемый? Иначе не можешь? Ну, давай, гуляй. Тебе теперь одна дорога. Скоро в инкубаторе окажешься, там тебе самое место!
-Следи за базаром! – рявкнул Дима. Будь на месте Светы другая девушка, он бы, не задумываясь, пустил бы в ход кулаки, но, в отношении её, это было бы чревато неприятностями.
-А что, Димочка, разве что-то не так? Посмотри на себя – ты и так уже опустился, дальше некуда! То, что Плотник тебя прогнал – так тебе и надо. Братва – не детский сад, в игрушки не играет. А Катька молодец. Обоим вам носы утёрла. Что Попову, что тебе. Только ты ещё и меня опозорил. Я могла б тебя за такое на деньги посадить. Но мне в западло со всякой мелюзгой дела вести. А ты – именно мелюзга. И Катя очень правильно тебя раскусила. Поиграла с тобой – и на хрен. Как я сперва.
-Иди ты с такими разговорами – знаешь, куда? – проворчал Дима.
-Куда? – ехидно передёрнула Света. – Туда? – она сделала неприличный жест рукой. – Да я там чаще бываю, чем ты на свежем воздухе! И вообще, хочешь, я тебе правду скажу? Ты ещё хуже, чем твой Черногорский!
-Что? – взъярился Дима.
-Что, что… В кожаном пальто! Ты – жалкий сопляк, ты не умеешь ни вести себя, ни общаться с людьми. Мишка как младенец, женщин боится, но он хоть видит в женщине человека. А для тебя женщина – это подручное средство для мастурбации. Вот поэтому Катя так тебя и отшила.
-Ты хоть знаешь, что этот Мишка… - истерично завопил Дима, но Света его тут же холодно перебила:
-Не знаю, я при этом не присутствовала. Хотя есть у меня насчёт Мишки некоторые догадки, но тебе я уже больше ничего не скажу. Торчок проклятый. Тебя заставь Богу молиться, так ты и лоб расшибёшь. Хотя про тебя я другие пословицы знаю. Сдуру можно кое-что сломать – слышал такое? А такому, как ты, танцору, по жизни кое-что мешает. Лучше бы у тебя их, действительно, не было. Уйди от меня, хмырь обдолбанный!
Так и ещё одна его надежда рухнула. Оставалась теперь одна Марина…
 
Май 1999 г.
Света подметила правильно – ни в каких научных трактатах не содержится столько мудрости, как в народных пословицах и поговорках. Но есть ведь и такая – на ловца и зверь бежит. И здесь удача сама прибежала к Диме. К счастью для Марины, он был дома. Отдыхал после очередного загула.
-Маринка? Ты какими судьбами? – удивился, и вместе с тем обрадовался он. – Заходи! – и он провёл её в комнату.
-Дима, я, между прочим, пришла по делу. Успеем еще, и оттянуться, и расслабиться. Помнишь наш разговор про Мишку, ну этого, моего бывшего мальчика? Который на жёлтой машине ездил?
-Это кому я чуть в рот не дал? – всполошился Дима. – Который мне денег торчит до сих пор? Ну, что? Ты его видела?
-Видела – рассмеялась Марина. – Я у него дома вчера была!
-Ты даже знаешь, где он живёт? – изумлению Димы не было предела.
-Знаю! – игриво подмигнула Марина. – Только я уверена, что сейчас он уже точно оттуда съехал. Там не «родаки» его. Там он снимал, наверное. Или Андрюшенька для него снимал.
-Какой ещё Андрюшенька? Тот самый? – у Димы аж челюсть отвисла.
-Тот самый, тот самый. Они у меня сегодня были. И теперь они мне будут каждую неделю платить деньги.
-То есть… то есть… - Дима был не в состоянии выразить свою мысль. Кроме того, его лихорадило от возбуждения.
-То есть, Мишенька – барыга! – пояснила Марина. – А Андрюшенька его держит. И хорошо держит. Мишенька даже внешность сменил, его и зовут теперь как-то по-другому. Вон, я Артёму сказала, чтоб он всё запомнил – самодовольно бахвалилась Марина.
-Какому ещё Артёму? – фыркнул Дима.
-Мой новый мальчик! – просияла она. – Такой лапушка: всё для меня сделает. Передо мной на цыпочках ходит. Я всегда права, моё слово закон, даже Гошу звать не надо. Правда, с Мишенькой получше было. Артёмчик просто ещё маленький, а Мишка по жизни такой. Сначала тоже бегал за мной, слушался меня. И никогда не лез, куда не просят – она рассмеялась.
-То есть в мои дела там – продолжала Марина, давясь от смеха. – Ну, ты понял. Все деньги мне, машина всегда у меня. Чуть что не так – я его накажу, он и слова не говорил. Зато потом начал выделываться: то ему не так, это не этак. Видите ли, он не десятилетний пацан, и не игрушка. А раньше всё нравилось – и игрушкой быть, и маленьким мальчиком. Лишь бы только я его не послала подальше. Потом начал: почему я пью, почему гуляю, почему с мальчиками хожу, почему на него ору, и им командую. Да потому что, с самого начала только так и было. И он всё терпел. А потом он, оказывается, не хочет так больше. Ну, мало ли, что он себе возомнил? Игорь быстро его приручил, и на место поставил. И Мишеньку уже никто, ни о чём не спрашивал. Даже жалко его было. Вконец опустился, пришибленный какой-то стал. Кожа да кости.
-Кожа да кости? – переспросил Дима. – Тот урод, наоборот, накаченный был, и не слабо. Только реакции у него никакой нет, и боится он всего. Так что толку от этой его накачки… - в сердцах пробурчал он.
-Ты хочешь сказать, что это не он? – перебила его Марина. – Да он это, он! Мы когда познакомились, он мне показался таким амбалом! Я сама его даже побаивалась, пока не увидела, какое он чмо. А потом мы с Игорьком за него конкретно взялись, он и принял нужный вид. Вообще трясущийся скелет стал!
-Ну, а сейчас? – полюбопытствовал тот.
-Нет, сейчас он и поздоровел, и раздался – такой крепкий, румяный. Но он всё равно такое же чмо, ссыкло и урод. Без Андрюшеньки ни шагу.
-Даже так? – Дима был ошарашен.
-Даже так! – подтвердила Марина. - Только скажу сразу: он изменил внешность. Его теперь так не узнаешь. Сейчас я позову Артёма. Артём! – крикнула она в окно.
-Я здесь! – раздался в ответ детский голос.
-Давай, быстро сюда!
-Бегу-у! – отозвался тот же голос, и через несколько минут в дверь раздался звонок.
-Вот, познакомьтесь. Это Дима, мой друг из мафии.
-Для тебя – Дима – кивнул он Марине. – А для тебя – Дмитрий Сергеевич.
-Я Артём. Будущий муж Марины – ответил хлипкий, белокурый мальчишка, на вид лет двенадцати.
Дима расхохотался.
-Сколько ж тебе лет, глава семейства?
-Мне четырнадцать – выпалил Артём. – А что, это главное? Через год и десять месяцев мне исполнится шестнадцать, и мы распишемся. Пацаны в моём возрасте в игрушки играют, а я уже со взрослой девушкой живу.
-Ну, и как? Не напрягает тебя твоя девушка? – издевательски усмехнулся Дима.
Артём замялся.
-А как тебе Егор? Сильно морщит? – продолжал издеваться Дима.
-Он Марине как брат – робко ответил мальчик. – Значит, и мне тоже. Хоть и бывает с ним тяжеловато, но ничего. Потом будет легко.
-Потом – это когда? – Диму забавляла наивность и простодушие этого тщедушного маменькиного сынка, ослеплённого своей детской любовью.
-Когда поженимся – ответил он.
-Короче, Артём – скомандовала Марина. – Расскажи, кто к нам сегодня приезжал.
-Приезжал Мишка. И с ним ещё был Дрон. Такой, высокий, тёмненький, в синем джинсовом костюме. Они приехали на красном «Москвиче», его номер такой: 687SHT…
-Что-о-о? – раздался истошный женский вопль из кухни, и в комнату вбежала Димина мать.
-Ты чё, ма? – удивился Дима.
-О чём вы говорите? – возбуждённо кричала мать. – Какая машина? Какой номер? Кто к кому приезжал?
Все взоры были теперь устремлены на Артёма.
-Красная машина, «Москвич», его номер 687SHT. Это машина Мишки, Фокса! И он приезжал вместе с Дроном – пролепетал ошарашенный Артём.
-Это не Фокс! – выпалила мать. – Это Пол! Это По-о-ол! – и она устремилась в соседнюю комнату, захлопнув за собой дверь.
-Он заставил малолетних наркош насиловать и уродовать мою мать – сказал Дима.
-Знаю, Дима, знаю – твёрдо сказала Марина. – Он и Игоря мать изуродовал, и его младшего братишку Петрика.
-Сколько ему лет? – спросил Дима.
-Ему… сейчас скажу. Двадцать четыре.
-Я про Петрика спрашиваю.
-Сейчас – уже тринадцать. А это случилось два года назад, да. Как раз в апреле, по-моему, двадцатого.
-А мою мать – двадцать третьего! И Инна той же весной пропала! Короче, где он? – взбесился Дима. - Я раскрошу ему все кости, повыбиваю все зубы, пусть его самого малолетние нарики трахнут! Он отдаст мне всё, ещё я ему волыну дам, пусть у своих предков заберёт хату, продаст её за налик, и я у него все деньги заберу! И Андрюшенька – то же самое! Он два года мне втирал, что не знает никакого Черногорского! Пускай теперь ответит! Только слушай… Я же Фокса знаю, видел, это кто, таксист, что ли?
-Таксист – кивнула Марина.
-Так он вообще на того чмошника не похож! Если это он так… как ты говоришь, изменил внешность, как я докажу, что это он и есть?
-У меня есть люди, которые это подтвердят. А они это знают от него самого. У меня была когда-то подруга Наташа. Так этот Мишенька и за ней побегал. И он ей сам всё рассказал. Я теперь, правда, с ней не общаюсь, но есть у нас один общий знакомый. Вот, он всё и подтвердит.
-Да-а – вздохнул Дима. Он даже и не знал, что сказать…
-Короче, слушай сюда. В субботу в девять вечера ко мне приедут они оба. Привезут деньги. И с ними будет вот, этот самый знакомый. Игорь уже в курсе. Теперь надо, чтоб ты тоже пришёл.
-Тут всё упирается в одну хохму – возбуждённо и резко тараторил Дима. – Этот Дрон по жизни с пушкой ходит. Поэтому мы ничего не сможем. Он же нас завалит!
-А мы сделаем похитрее. Давай, я сейчас Игорю позвоню, пусть придёт сюда. А ты, Артём, сходи на рынок, принеси пожрать, и выпить. У нас сегодня важный день.
Марина позвонила Шувалову, после чего они с Димой повалились на диван, и предались любовным утехам. Вскоре вернулся Артём, у которого и в мыслях не было никаких подозрений относительно того, чем же в его отсутствие занималась его горячо любимая и обожаемая невеста. А ещё через некоторое время, пришёл Егор.
Уже сообща решили: никто никого трогать не будет, просто пусть Дима принесёт диктофон и фотоаппарат. Чтобы, в ходе встречи, Миша сам выдал себя – что он и есть тот Митрофан Карасёв, который вместе с Вадимом приходил на «блатхату» к Лерке. Что он – и есть тот самый Пол, который нанимал себе рабов в «инкубаторе», одним из которых был Волкозай, а другим – Костя Кобзарь. И что он виновен также и в той грязной истории с семьёй Шуваловых. То, что Мишка изменил внешность, подтвердит тот старый знакомый – Марина имела в виду Мурата. Потом можно будет навестить заодно и Наташу – это она тоже берёт на себя. А Дима пусть найдёт Солидола. Всё это надо будет записать, и потом отдать эти записи каким-нибудь бандитам. Тогда Попову конец, а насчёт Мишки они уж попросят, чтоб те отдали его им «на пожирание». Да и Попова после такого вряд ли ждёт что-нибудь хорошее.
Вот такие планы строили Дима Филиппов, Гоша Шувалов и Марина Романова. Затем, чем больше они поглощали «огненной воды», тем грандиознее становились их планы, а после уже начались совсем другие разговоры, более смахивающие на случайный подбор бессвязных слов. Потом Егор сказал, что у него есть «сюрприз для всех», что несказанно обрадовало и Марину, и хозяина квартиры, и даже Артёма. Этим сюрпризом оказались «беломорины» с гашишем. Дальнейшие разговоры походили уже на детский лепет.
Потом Марина приказала своему «жениху» идти к ней домой, и ждать её там, на что не последовало никаких возражений. Тут же ненадолго отлучился и Дима, а вернулся через полчаса, с очередным «сюрпризом» - это были таблетки «экстази». После таких сюрпризов вся троица самозабвенно предалась разнузданному веселью, несколько смахивающему на то, что двумя годами раньше устроили Диминой матери Волкозай и его компания. И никто уже не помнил, о чём они говорили, и по какому поводу вообще они собрались. Как они расходились, и кто как добрался до дома – тоже никто не помнил.
И вот, настала суббота, 22 мая.
Дима решил прийти к Марине пораньше. То есть, не в девять, а в восемь вечера. И, каково же было его потрясение, когда он застал лишь одного Артёма. Тот сидел в подъезде, и всхлипывал.
-Что ты тут делаешь? – со злостью спросил Дима.
-Я жду свою невесту – робко ответил мальчик.
-А где она, твоя невеста?
-Она уехала, как раз по делам, насчёт которых мы к тебе… то есть, к Вам приходили.
«Проклятье! Опять облом!» - рассвирепел Дима.
-А Егор был? – нетерпеливо спросил он.
-Был, он тоже с ними уехал.
-С кем это – с ними? – напирал Дима. – Говори конкретно!
-Приехал Фокс, Дрон, и с ними этот… как его… Мелкий такой! Они все вместе и уехали! Сказали – за город. Машина была та же самая. Фокса машина. А его действительно Мишей зовут.
-Ладно, хватит бухтеть. Когда они уехали?
-Около семи. Марина, значит, скоро будет.
 
Знал бы инспектор Владимир Субботин, которому Козлов поручил работу по Романовой, что этот глупый, маленький Артём был единственным, кто знал – куда, зачем и с кем уехала Марина! Но Субботин, в силу стереотипа – (что, мол, с ребёнка взять, да и кто он вообще такой, даже не родственник, и не сосед) – просто не обратил на Артёма должного внимания. Не придал ему никакого значения, разговаривая лишь с единственным взрослым – то бишь, с Лидией Захаровной, которая и вправду ничего не знала, и которой – в отличие от Артёма – было всё равно.
Конечно, окажись на месте Субботина сам Козлов, возможно, всё обернулось бы иначе. Тот бы по-другому воспринял этого маленького «жениха», но увы… И теперь уже Субботину никогда не суждено будет узнать о том, сколь досадный промах он допустил, проигнорировав этого маленького свидетеля.
 
В следующий раз Дима зашёл в воскресенье. Результат был тот же самый: один Артём в подъезде, Марина не появлялась. И в понедельник – то же самое. Во вторник – даже Артёма уже не было.
А в среду Маринкины сёстры ему и сказали, что Марина погибла. И Егор вместе с ней. Как, при каких обстоятельствах – неизвестно. Напились, свалились в обрыв – и всё.
Тут уже Диму охватила бессильная ярость. Как он теперь найдёт этого Мишу? Как он теперь докажет, что Миша, Пол и Карасёв – одно и то же лицо? Как он докажет причастность Попова к тем подвигам Пола? Марины не стало. Егора не стало. Ещё Марина упоминала о какой-то Наташе, и о каком-то «их общем знакомом», при этом даже ни разу не сказала хотя бы, как его зовут. Так где теперь Диме искать – эту неведомую Наташу, этого таинственного незнакомца? Теперь Диме стало опасно даже появляться у Романовых – там постоянно «шмонали» пресловутые «менты»; ещё, чего доброго, подумают, что Дима сам причастен к смерти Марины…
И пришлось ему вновь отступить…
 
Июль 1999 г.
Красный «Москвич» был в зените своей криминальной славы.
Чуть ли не каждый день все «средства массового идиотизма», как охарактеризовал их Козлов – как из рога изобилия, сыпали новостями о новых и новых подвигах. Дерзкие ограбления, убийства Беспалова и Лаптева, взрыв на Пярнуском шоссе, да чего стоит одна только погоня, после ограбления магазина! Одно обстоятельство Диме даже понравилось – как самосвал, подмяв под себя машину с «ментами», рухнул в кювет, поскользнувшись на масле, выброшенном из салона. «Так им, ментам и надо» - злорадствовал Дима, органически ненавидевший всех людей в форме.
Тогда Дима догадался: это дело рук Миши. Того самого Михаила Феоктистова, который прикидывался невинной жертвой, как он уже неоднократно делал ранее. И стоит за всем этим, несомненно, Попов, превративший этого Мишу в орудие решения своих проблем. По принципу Сталина: есть человек – есть проблема; нет человека – нет проблемы. Значит, Попов крепко держит его за горло. И, вполне вероятно, что Мише это может не нравиться.
Но – что Диме теперь делать с этими догадками? Кому он может это рассказать? Ментам, которых он сам люто ненавидит, не меньше, чем Карасёва-Феоктистова? Чтобы ещё автоматически пополнить ряды «сук», а потом отправиться прямиком на тот свет? Братве – но какой? Кто теперь станет его слушать? Вершить суд самому – но как? Завалить обоих со ствола? Ещё неизвестно, получится ли. Во всяком случае, с Поповым. Да и слишком уж для них такой вариант будет мягким. Надо бы придумать им кое-что покруче…
И тогда – то ли в хмельном угаре, то ли в наркотическом дурмане, Диму и посетила впервые эта нелепая, дикая мысль, ставшая у него навязчивой, как у Черногорского. Он вспомнил Катю. Сейчас у неё должен быть маленький ребёнок. А раз она была подругой Попова, значит, и ребёнок – тоже от него! Пусть даже его биологический отец и не Попов, но зато тот сам наверняка уверен в своём отцовстве! Наверняка Попов и Катя ещё поддерживают какие-то отношения. А уж если действительно отец ребёнка – Попов, то это было б вообще идеально!
Дима совершит своё возмездие, воздаст Попову кровью за кровь! Он убьёт этого ребёнка! Тем самым он покарает и Катю за своё посрамление и отвержение. И причём сделает так, что убийцей ребёнка окажется Мишка. Во всяком случае, сам Попов и Катя будут в этом уверены. Потому что смерть настигнет младенца не на чём-нибудь, а на том же пресловутом красном «Москвиче». И тогда – либо Попов сожрёт Мишку, устроит ему самую страшную казнь, какую может изобрести человеческий разум. Либо уже Мишка, со страху, завалит Попова. Но, в любом случае эта идея в его воспалённом мозгу наркомана, стала навязчивой. Именно такой вариант он счёл самым приемлемым – убить сразу трёх зайцев, и покарать их – их же методом, их же оружием!
И тогда Дима отправился в Тарту.
Где живёт Катя, он знал. Успел-таки порыться в её сумочке, и заглянуть в паспорт. Три дня он наблюдал за ней – когда она выходит из дома, где она гуляет с ребёнком, куда ходит, с кем общается… Все дни, по сути дела, одинаковы, лишь с небольшой разницей во времени. Прогулки по району, до рынка – и назад. Дима наметил себе несколько удобных мест, где можно было бы это сделать – движения нет, народу нет, путей ухода – сколько угодно, какие угодно…
Вечером третьего дня он бродил по окрестностям города, в поисках красного «Москвича» сороковой модели. Угнать, сделать своё дело, и бросить. А лучше – поджечь, думал Дима. И тут ему подвернулся удачный вариант…
Он шёл по просёлочной дороге, ведущей из деревни. Там, как назло, не оказалось ни одного красного «Москвича», и теперь он раздумывал, куда бы дальше ему податься. И вдруг за спиной он услышал характерный лишь для одного «Москвича» рокот мотора. Он оглянулся, и увидел, как добыча идёт прямо к нему в руки. Красный «сороковой» не спеша петлял по дороге, стараясь объезжать ухабы.
«Видать, старпер какой-то едет, раз так телится» - решил Дима, и у него молниеносно созрел, как считал он сам, гениальный план. Он поднял руку, и проголосовал.
«Москвич» остановился. Чистенький, аккуратный, ухоженный. За рулём действительно сидел старик.
-Куда путь держим? – добродушно спросил старик.
«Надо ж, ещё и русский!» - удивился Дима.
-Хотя бы до Тарту не подбросишь? – сказал он, больше не знавший в этих краях ни одного названия.
-Да, конечно, довезу, какие разговоры? Давай-ка, садись, сынок. Устал, небось, ходить? Возьми кваску холодненького, вон, сзади лежит на сидении. Или, может, хочешь молочка парного? Вон, как сегодня жарко! Да ты не стесняйся, пей! Всё домашнее, сам делал – радушно говорил старик, когда Дима уселся рядом.
-Чего за проезд возьмёшь? – буркнул Дима.
-Да Бог с тобой, мил человек! За что мне с тебя ещё деньги брать? Конечно, время сейчас такое, лютое. Но я вырос в другое время. Для меня деньги – мелочь жизни – рассмеялся старик. – На одёжку, на горючку хватает, а больше и не надо. Кормить – вот, земля меня кормит. Сад-огород, коровушка, курочки. Ты сам-то городской, али деревенский?
Старик вёл машину бережно, аккуратно – «Москвич» даже не трясло на ухабах и кочках.
-С Сибири я – ответил Дима. – А здесь вон, в Пярну живу.
-С Сибири? – изумился старик. – Да я сам там двадцать лет прожил. В Томской области.
-Нет, я с Новосибирска – перебил его Дима. Других городов он в Сибири не знал, и, по правде говоря, никогда там и не был.
Проехали какой-то хутор, сенохранилище, свернули на шоссе.
«Чёрт, машин много… Вот палево!» - с досадой подумал Дима.
-Слушай! – заботливо предложил старик. – Так давай, я тебя до Пярну и довезу. Сам-то я вообще-то в столицу направляюсь. Земляка решил проведать. А ты пей квасок. Небось, жажда замучила – вон, с тебя пот градом!
С Димы пот градом струился совсем по другой причине. Но бутылку с заднего сиденья он всё же взял, сделал несколько глотков, и зажмурился.
-Чистый хлебный квас! Ну вот, сейчас мы немножко срежем дорогу – так быстрее получится – пояснил старик, когда «Москвич» свернул с шоссе на гравийную дорогу. – А квас пей, не стесняйся. У меня его много!
-Много – машинально произнёс Дима, и так же, машинально, отхлебнул из бутылки.
-Ты вроде как расстроен чем-то? – заметил старик. – Расскажи старику. Легче на душе станет. И я тебе худого не скажу. Может, совет дельный дам, али даже помогу чем. Я ведь, сынок, всё-таки жизнь прожил!
Пейзаж за окном сменился: поле перешло в лес.
-Тормозни-ка, дед – металлическим, и в то же время дрожащим, как стальная мембрана, голосом, сказал Дима.
-Что? – всё так же добродушно, не позволяя себе даже и подумать дурного, переспросил старик. Затем почему-то представился: - Я Николай Петрович. Дядя Коля.
-Останови машину, дядя Коля! – сорвался на крик Дима. – Я в туалет хочу!
-А, зелёную остановку? – засмеялся старик. – Ты уж прости, сынок, не серчай. Не расслышал я.
Плавно и бережно, дядя Коля остановил машину. Дима вышел, перешёл через дорогу, перепрыгнул через канаву, и углубился в лесную чащу.
И тут дядя Коля услышал истошный крик.
-Что такое? – он в ту же секунду проворно выскочил из машины, и необычайно шустро перепрыгнул через канаву, ища глазами своего пассажира.
-Меня змея укусила! – простонал тот в ответ.
-Что – змея? Где? – тот кинулся на голос. Дима, зажав в руке тесак, уже поджидал его за деревом.
-Вот и отдыхай теперь на природе, дорогой Николай Петрович! – прошептал Дима, с размаху ударив старика по голове. Тот лишь тихонько охнул, и умер.
Дима обыскал его карманы, нашёл в кармане рубашки документы на «Москвич», а в заднем кармане брюк – стопку мелких купюр. После этого он схватил безжизненное тело под руки, оттащил в канаву, и там бросил.
Так добрый старик остался отдыхать на природе – его вовсе и не было видно в канаве, заросшей диким малинником и невысокими, но густыми зарослями крапивы. А красный «Москвич» развернулся, и поехал в Тарту. На руках у Димы была вовсе не угнанная машина, а с официальными документами, и даже с доверенностью, бланк которой он заблаговременно приобрёл на заправке. Были у него и права на чужое имя, ещё со старых времён; на то же имя он написал себе доверенность, и был уверен, что опасаться ему совершенно нечего. Старик тот одинокий, это у него на лбу написано, иначе б не предложил делать крюк до Пярну, да и не лез бы со своими разговорами. Значит, в розыск на него подавать некому. Теперь только может, найдёт какая собака то, что от него вскоре останется. Сейчас ведь лето, сгниёт быстро…
Даже если Диму и остановит патруль, чего они ему предъявят? Бумаги все в порядке. Это уж потом пусть ищут, где хотят несуществующего Рейна Тянавсуу, который ездил на машине Николая Лукьянова. Уже тоже несуществующего. Потому что завтра – ни этой машины, ни этих документов, уже не станет.
Но вечер прошёл на удивление спокойно. Ажиотаж вокруг и около красного «Москвича», был в основном в Таллинне, это там его б уже раз десять остановили. А в Тарту на них как будто и не смотрели…
На следующее утро Дима стоял на этой машине, невдалеке от Катиного дома, и издали наблюдал за ней. «Ага, вышла. Сейчас пойдёт, встретится со своей этой долговязой, и они пойдут вон туда, или вон туда, но всё равно, направятся в сторону базара. Там и сделаю!» - решил он, проглотив «для храбрости» две таблетки «экстази».
Улучив момент, он переставил номера, и поехал за девушками…
Осуществив задуманное, он выехал дворами на параллельную дорогу, оттуда помчался уже, как говорится, куда глаза глядят. Но, как говорится, пьяного Бог бережёт – и ему удалось благополучно покинуть пределы города, и выехать на шоссе. По шоссе он доехал до первой же грунтовой дороги, свернул на неё, и, углубившись в лес, опрокинул машину в кювет.
Все съестные припасы старика он уже успел уничтожить, зато теперь салон и багажник были заставлены емкостями с бензином, и были завалены старыми газетами. Оставалось лишь снять эти проклятые номера.
Дима поджёг газеты, и, убедившись, что они уже не потухнут, бросился бежать. Через несколько минут он был уже далеко. И тут он услышал взрыв – и, неожиданно для самого себя, вдруг дико, истерично расхохотался.
А через час он, переодетый, подстриженный, как ни в чём не бывало, ехал из Тарту в Таллинн обычным рейсовым автобусом. Всё прошло без сучка и без задоринки. И вообще – какое он имеет ко всему этому отношение?
Поначалу его глодали какие-то страхи – а вдруг он всё-таки оставил какие-нибудь следы? Но на следующий день ему попалась газета, крикливо доводящая до сведения населения об «очередной, юбилейной жертве кровавого маньяка», а ещё через день, прочитав ставшую знаменитой статью «Фредди Крюгер – советский патриот!» - все его страхи рассеялись. Он абсолютно вне подозрений.
Он недооценил лишь одно – что его увидела и запомнила Зоя, и поэтому вскоре его фоторобот появился в деле. Им уже интересовался Козлов, хоть и не знал пока, кто он.
 
А Катя, даже когда она после гибели сына приехала в Таллинн, чтобы встретиться с Поповым, и рассказать ему о визите Козлова – так и не нашла в себе силы открыться Андрею, сказать ему правду. Боязнь и стыд оказались сильнее её. И всё же – ей хотелось выговориться. Хотелось излить душу, поговорить откровенно о наболевшем, спросить совета: как быть?
Она чувствовала себя окончательно запутавшейся, потерявшейся, сомневаясь во всех людях, включая даже Попова и саму себя. Кем же на самом деле оказался в её жизни Андрей? Почему её скромной персоной заинтересовалась эта рыжая Светка? Чем объяснить её мимолётную связь с этим Димой? Как воспринимать своего нового знакомого, Кирилла? И, самое главное – как теперь жить после этого всего, после того, как в её жизни появился, и теперь трагически погиб, унеся с собой часть жизни, её сын, Иван Андреевич, хоть он был вообще-то Дмитриевич…
И как раз в нужный момент у Кати и появилась задушевная подруга – именно такая, о какой Катя уже давно мечтала. Взрослая, умудрённая опытом, эрудированная – значит, много в жизни познала. И у неё не стыдно спросить совета, да и так, побеседовать по душам с ней приятно. Красивая, эффектная, женственная – есть, с кого пример брать, поможет преодолеть временные кризисы. Отзывчивая, чуткая, с юмором. И при всей их разнице – в возрасте, да и не только – она держалась с Катей абсолютно на равных, и позволяла Кате то же самое. Ей сразу стало с ней легко и приятно. Как в своё время с Андреем. Но здесь был ещё один маленький нюанс: Андрей был всё-таки мужчиной, а это была её подруга, в одночасье ставшая близкой. С которой можно было и откровенно поговорить о самом серьёзном, а можно было, без зазрения совести, от души посмеяться или даже посплетничать, хоть о чём. Хоть даже о мужских достоинствах этого Андрея – благо дело, уж эта девушка его знала просто очень хорошо, не в пример даже рыжей Светке.
Этой задушевной подругой для Кати стала, как вы наверняка уже поняли, Жанна. Ей и доверила Катя свою жгучую, мучившую её, тайну. О Диме, и о том, как ей страшно и стыдно признаваться во всём Андрею.
А через Жанну о Диме узнал и Попов. Для него не составило никакого труда вычислить, что человек на фотороботе, составленном со слов Зои, и есть Дима.
 
«Значит, я оказался прав» - думал Попов. – «Убийство Вани совершалось с целью воздействия на меня, это камень в мой огород, хоть я это и сказал совершенно произвольно. Значит, это был всё-таки этот сопляк. Но зачем? Чтобы стравить меня с Мишкой, учитывая некоторые обстоятельства прошлого. Значит, он кое-что узнал, а именно – тайну Мишкиного происхождения и его прошлой жизни, ещё и то, что у нас с Мишкой есть кое-какие общие дела. Но как он мог это узнать? Выходит, и рыжая Светка знала о моих питерских делах. Только мне об этом тоже стало известно лишь тогда, когда она упрекнула в этом Жанну! Выходит, Чингисхан не доверял мне до конца. Ну, да ладно. Остаётся что: Дима подделывается под Мишку, убивает ребёнка, будучи уверен, что он мой – значит, ему известно о моей причастности к эпопее Фредди Крюгера. И просветила его - эта чёртова маленькая сучка, Марина. Которую я вообще не воспринимал. И всё-таки, какая молодец Жанна – да Мата Хари рядом с ней просто дура деревенская! Кому бы ещё пришло в голову разговаривать с этим Артёмом? А оказалось, этот ребёнок только один и знал правду о Диме. О том, как Марина его навела на нас обоих!».
Вот поэтому в пятницу, 13-го, и вершил Черногорский свою «миссию Робина Гуда». Он не знал, чем и как перешли дорогу Попову – та же рыжая Света, тот же Дима Филиппов. Он лишь сводил свои счёты за прошлое. За оскорблённую честь и достоинство. За то, что они – уже по своей природе такие люди, которые делают другим разные мерзости, и наслаждаются этим. А Черногорский уже считал, чуть ли не своим призванием – очищать мир от таких людей.
 
Пятница, 13 августа 1999 г. Город Таллинн, Эстония.
МАЗ, в котором ехали Илья и Черногорский, уже ехал по таллиннским улицам, когда затрещал один из допотопных телефонов Черногорского.
-Алё, это Солидол! Филиппок сейчас в девятиэтажке тусуется, которая там, возле «Прийсле»-магазина! Я знаю, там малина есть на шестом этаже, он там!
-И надолго он там застрянет? – спросил в ответ Черногорский.
-Не знаю. Может, он и вообще не выйдет!
-Выйдет, выйдет – хмыкнул Черногорский. – Лишь бы через полчаса он был там.
-Да никуда он оттуда не денется!
-Ну и всё, жди меня там, за ларьками. Я сейчас приеду.
-Ты на своей?
-Нет, на чужой. На луноходе я! – сказал Черногорский, и выключил телефон. – Илья, поехали к «Прийсле»-магазину. Там этот проклятый наводчик, на «малине» греется.
-Ты его только из «малины» выкури. А дальше я с ним сам – рассудительно сказал Илья.
-Куда тебе? – усмехнулся Черногорский. – Там малолетки его поиметь хотят, да я и сам не лыком шит. А тебе ж Андрей сказал…
-К чёрту всех малолеток! – оборвал Илья. – Пусть друг друга имеют. А того красавца я сам прищучу. На войне – как на войне!
Похоже, Илью здорово задело за живое, и у него самого так и чесались руки, ему так и хотелось как следует проучить всех тех, кто «бомбит» на трассе дальнобойщиков, и этого наводчика в частности.
-Наводчик – тот же разведчик! – сказал он. – А я сам разведчик. Так что нам есть, о чём потолковать.
 
МАЗ стоял на пустыре за магазином «Прийсле». Черногорский вышел из кабины, и подошёл к Солидолу, который околачивался возле ларьков.
-Привет, Солидол! Я от Пола, тебе от него привет – он протянул юноше фольгу. – Иди, позови этого козла. Пускай выйдет на пустырь.
-Да ты чего, он же меня пошлёт на три буквы! – возразил Солидол.
-Ничего, не пошлёт. Ты скажи, что Митрофан Карасёв на пустыре, а с ним ещё Фокс и Черногорский! – он похлопал Солидола по плечу, и наркоман робко засеменил к подъезду.
А через пять минут из того же самого подъезда выбежал, как ошпаренный, Дима, и стремглав кинулся на пустырь. Там его уже поджидал Илья Осипов.
-Ну, где этот урод сраный, как там тебя, Мишка, что ли? – заорал Дима.
-Что, разведчик – сказал Илья. – Чутьё подвело?
-Где этот вафлёр? – Дима был просто невменяем, не видя, не слыша и не замечая никого, кроме самого себя.
-Утихни! – Илья подошёл к Диме, и ударил его в солнечное сплетение. Тот согнулся от боли, застонал.
-Значит, парнишка, решил ты в разведку податься? Разведчик грузового фронта! А я, знаешь, в 79-м на сверхсрочной, как раз в Кандагаре, в разведроте служил. Тебя, щенок, ещё и в проекте, небось, не было.
Илья с ненавистью смотрел на Диму. Тот лишь корчился, никак не мог прийти в себя.
-А вот таких вот сосунков, как ты, как раз любили духи держать за своих ищеек. Такой способ разведки. Поэтому и говорить мы с тобой будем, как разведчик с разведчиком.
-Чего… чего ты тут развонялся, старый вонючий козёл? – завопил Дима, брызгая слюной и захлёбываясь.
-Вонючий козёл, говоришь? – улыбнулся в ответ Илья. – Очень приятно. А меня просто Палыч зовут. А вот насчёт старости ты, сопляк, больно тороплив. Таких, как ты, запросто двоих одолею!
Зрелище, представшее перед взором Черногорского, буквально ошеломило его. Этот сухопарый, флегматичный старик с необычайной ловкостью схватил верёвку, набросил её на шею Диме – подобно тому, как ковбои заарканивают диких мустангов, или эскимосы – молодых оленей. Затем Илья просто сделал пару лёгких взмахов рукой – и Дима вновь пал, согбенный в три погибели. Ещё миг – и Дима оказался накрепко связан, при этом сохраняя внутриутробную позу – поскольку изменить позу он был уже не в состоянии. А во рту у него красовался кляп из прокопчённой, промасленной тряпки. После этого, Илья так же лихо, словно всю жизнь ежедневно только тем и занимался, схватил свой «трофей» за верёвки, и отволок его за фургон, где уже лежало снятое запасное колесо. Даже и не моргнув, Илья швырнул связанную жертву на колесо, и затолкал его внутрь покрышки.
Черногорский стоял рядом, в оцепенении. Он был просто шокирован.
-Чего стоишь, брат? – с хрипотцой, напоминающей Высоцкого, сказал Илья. – Давай-ка, подсоби!
Илья и Михаил разом взялись за колесо, приподняли его, и под весёлое «раз, два, взяли!» - тут же водрузили его на отбойник, расположенный под тентом фургона.
-Ну, вот. Теперь ещё пару болтов затянем, чтобы он никуда не укатился. А ты поди, раздобудь телефонную карту. «Симпель», или, в общем, что там будет. Кошелёк в бардачке.
-У меня есть деньги – ответил Черногорский.
 
Через считанные минуты МАЗ, ничем ни у кого не вызывавший подозрений, уже выехал за городскую черту, и вскоре вновь углубился в лес.
-Машину-то где выбрасывать будем? – как ни в чём не бывало, невозмутимо спросил Илья.
-Там же, где и этого чмошника. Дальше я её уже сам отгоню.
-Смотри, будь осторожен! Знаешь ведь, что сейчас творится! – с укоризной сказал Илья.
-Мне уже терять нечего. Подумаешь, тоже – поймают! – с деланным равнодушием, небрежно бросил Черногорский, выпуская дым к потолку кабины. – Значит, придётся ещё и Фредди Крюгером побыть. Вот ведь шуму-то будет!
Илья резко обернулся в сторону Черногорского, всем своим видом давая тому понять: ты что, в своём уме?
-Только этот Фредди, не сегодня-завтра, сотворит очередное чудо света, и их великая победа рухнет, как потёмкинская деревня – продолжал Черногорский. – И вот тогда уже поиграем в Графа Дракулу!
-Какие же вы все амбициозные! – фыркнул Илья. – Прямо Джон Мщу-за-Всех! Читал, наверное?
-Читал, конечно. Вальтер Скотт! – усмехнулся Черногорский, после чего неожиданно нервно, чуть ли не истерично, рассмеялся: - Вальтер-скот!
-Чего с тобой? – в недоумении проворчал Илья.
-Ничего – осёкся Черногорский. – Наверное, это нервы.
Наконец, МАЗ остановился – Илья и Михаил нашли, как им казалось, подходящее место.
Сперва выгрузили «Москвич» - так же, по самодельному мостику из досок. Потом сняли запаску, откатили к дереву, извлекли из покрышки связанного, затёкшего Диму с кляпом во рту. Илья дёрнул верёвку, затем тут же перетянул её по-другому – и Дима оказался связан по рукам и ногам, но уже не в позе зародыша, а наоборот, «оловянным солдатиком».
-А ну-ка, подержи! – сказал Илья.
С помощью Черногорского, Илья ловко вскинул Диму, и крепко привязал его вниз головой к дереву.
-Вот так нас в армии и учили – вздохнул Илья, и закурил. После этого он выдернул изо рта у Димы кляп.
-Ты кто? – надрывно прохрипел Дима.
-Я старый шоферюга. Бывший вояка. А вот ты кто? Маменькин сынок, вообразивший себя крутым? Что ж, раз вышел на тропу войны, я и показал тебе, как играют в войну.
Илья опять вздохнул, и сделал глубокую затяжку.
-Не знаю, сколько шоферов терпели беды от твоей гнилой разведки, но глотку тебе перегрыз бы любой. Я, к сожалению, только одного из них и видел. Просто, доселе тебе удавалось, как вонючей крысе, хорониться за спинами своих «крутых ребят» - таких же гнилых беспредельщиков, как и ты сам. Какая доблесть! Стволы в зубы, перо в одной культяпке, лом в другой – и, всем скопом, на одного! Да какие ж вы бандиты? Вы жалкие трусы, ублюдки вы недоделанные!
-Ты чё, вообще! Какие там ещё шоферюги? У кого ко мне предъявы? Чё вообще за косяк? Да ты знаешь, что ты сам сейчас беспредел творишь? Тебя ж братва за это накажет!
-Ты меня своей братвой не шугай – нет у тебя никакой братвы! Кончилась братва твоя! И по фене мне тут не ботай – я и сам ботать умею! На сей раз тебе схорониться не получилось. Довилась твоя верёвочка. Потому что ты только играл в войну, а мне пришлось и взаправду повоевать. А на войне – как на войне. Или – или.
-Развяжи, не будь гадом! – простонал Дима.
-Да нет, лучше я немножко гадом побуду. Всё равно нам больше говорить не о чем. Да и глупо это. Ты сам этого хотел!
Плюнув в сторону Димы, Илья отошёл в сторонку, и стал менять карту в мобильном телефоне.
-Батька, дай воды – попросил Черногорский. Его губы пересохли, и в горле пересохло тоже.
-Там «Боржом» есть, если хочешь – ответил Илья.
-Да я не то… Мне б макияж весь этот смыть…
Илья тяжело вздохнул, и нахмурился.
-Воды я тебе дам, но грим ты смоешь, когда меня не будет. Чтоб я ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знал. Не следует мне знать, что у тебя там, под гримом. Не моего это ума дело.
-Неужели… - Черногорского бросило в дрожь, он весь побледнел, и всё его тело мгновенно прошибло холодным потом.
-Да какое это имеет значение? – покачал головой Илья. – Просто, дам тебе хороший совет: походи лучше в обличье дедушки. Так тебе спокойнее будет. Дедушку видели – раз, два, и обчёлся. А Михаил Феоктистов со всех газет красуется. Только не пойму – зачем было юлить?
-С тобой никто не юлил. Да, чёрт возьми, я Феоктистов! Я Черногорский! Я Фредди Крюгер, как меня обрисовывают эти чёртовы газеты. Ты сегодня не выдержал – и прикончил этого отморозка. Пусть не совсем прикончил, пусть оставил его для меня. Но тебя задело за живое, проникло в душу – и ты сделал это. А меня всё это коснулось немного раньше. И мне пришлось, как ты сам выражаешься, выйти на военную тропу. А на войне как на войне, или – или. Не мне тебе это объяснять. Да, мои руки по локоть в крови. В крови таких, как вот этот – он кивнул на Диму.
-Да? Вот этот? – вскричал Илья. – А полицейские? А старушка? А ребёнок? – он закончил уже совершенно обессиленным голосом.
-Неужели ты веришь во всю эту газетную чушь? – с горькой иронией улыбнулся Черногорский.
-Отчасти – ответил Илья. – Всему там верить, сам понимаешь, свихнуться можно. Хотя суть схвачена верно, Вениамин.
-Меня зовут Михаил – резко ответил Черногорский, злобно сверкая глазами.
-Понимаю. И неудивительно. Может, ты и прав. Только это не выход.
-У этого круга нет ни выхода, ни входа. Я в нём оказался вовсе не по своей прихоти. Я всю жизнь искал выхода, но, видать, всем просто надо. Для чего – не знаю. Чтобы я так и оставался в этом кругу, чтобы я не имел никакой возможности из него выбраться.
-Да нет, не всем, а Андрею твоему. У меня нашлось, на чём сыграть – вот, он и сыграл. Вроде бы добро мне сделал, а чего ради? Ну, а что уж у тебя с ним там – я в эти дебри не полезу. Только если уж ты и взаправду, хотел новой жизни, хотел навсегда забыть, и похоронить своё прошлое – то ты забрёл совсем не туда. Я и сам, выходит, повёлся на ваш крючок, как дошколёнок. Вы меня просто купили с этой историей про дальнобойщиков.
-Да нет, здесь ты ошибаешься, отец. Никакая это не история. Они и вправду этим промышляют, и не только этим. Чего ты вообще хочешь от отморозков? А что до этого ублюдка, то он, в частности, и убил ребёнка. Это он завалил коляску, а та девушка была Андрюхина знакомая…
-Ой, не томи душу – раздражённо проворчал Илья. – То одно, то другое. Сам чёрт не разберёт, где тебе верить. Это уж вы с Андреем сами разбирайтесь. Я своё дело сделал, а там – хоть не рассветай! Сейчас, вон, папочке позвоню.
-Какому ещё папочке? – не понял Черногорский.
-Какому, какому… Андрею, кому ж ещё. Он же у нас самый умный. За всех думает, лучше всех всё знает. Алё, Андреич? Это Палыч. Короче, я сам всё сделал. Думаю, от меня было больше пользы, чем от каких-то малосольных недоумков.
-Ты что – сам, что ли, закончил? – даже Попову, при всём его самообладании и артистизме, не удалось скрыть волнения и лёгкой дрожи в голосе.
-Да нет. Дышит ещё. Это уже пусть твой Миша дальше сам думает, что с ним делать.
-Где ты сам-то?
-Мы под Локса.
-Машину разгрузили?
-Не волнуйся. Я такой груз не оставлю. Уж больно ценный. Почище будет, чем этот чёртовый контейнер с голландскими безделушками. Мне вот, Мишку жалко.
-Ты, смотрю, водила, больно много на себя взвалил – резонно заметил Попов. – Хребет надорвёшь. Я понимаю, пережил ты много. Нервишки расшалились. Но и награда за труды будет щедрая. А в следующий раз, прежде чем проявлять инициативу, согласовывай, пожалуйста, сперва с заказчиком, и со своим непосредственным руководителем.
Голос Попова звучал уже ровно, уверенно – будто и впрямь на деловом совещании.
-Ты, сынок, за здоровье моё-то не радей! – усмехнулся Илья. – Мой хребет! И сколько нужно, столько на него и взвалю. Чай, вдвое больше твоего на свете прожил, и повидал на своём веку побольше.
-Да ты хоть понимаешь, чем рискуешь?
-Я чем? А ничем! Чего мне бояться?
-Ладно, это всё пустая демагогия – оборвал его Попов. – В общем, сделаем так. Машину отгонишь в Кохтла-Ярве, оставишь у заброшенной шахты. Где сочтёшь нужным. Там, своим ходом, доберёшься до города, тебя заберёт такси. Машина будет числиться в угоне, со вчерашнего дня…
-Кончай мудрить! – гаркнул Илья. – Ни на какие шахты я не попрусь. Буду я ещё в детские игры играться. Ежели избавиться от меня задумал, вон, Мишке своему скажи. Слепому видно, что он ствол под рубашкой прячет. Пусть и меня заодно пришпилит. Или я сам себя в расход пущу, но и тебя, собака, с собой заберу. За мой рот ты можешь не бояться – он на замке! Мне нечего сказать, да и некому – только себя людям на смех выставлять.
-Илья Палыч… - мягко, доверительно ответил Попов. – Я прекрасно понимаю Ваше состояние, это разговор не по телефону. Лучше бы встретиться, и просто, по-мужски, поговорить начистоту. Думать Вы про меня вольны всё, что угодно – я только не пойму, какой я дал для этого повод. Ну, а в создавшемся положении, я забочусь прежде всего о Вашей безопасности. Чтобы обеспечить Вам твёрдую гарантию.
-Твёрдое алиби! – опять перебил Илья. – Я и сам о себе позабочусь! Сейчас я сяду в этот самый тягач, и поеду, но не на шахты никакие, а к себе на дачу. И все соседи скажут, что я всю неделю с огорода не вылазил. И машина моя с места не трогалась. Разве только номера какая-то шпана скрутила. Так что меня ищи там. Хочешь – сам зарулишь, поговорим с тобой – и по-мужски, и откровенно. Хочешь – киллера пришлёшь, потом найдут какого-нибудь пьяного охотника, или наркомана. Решил, видите ли, на моей даче поживиться, да хозяин, как назло, дома оказался!
-Добро, езжай туда. В понедельник вечером приеду в гости.
-И Мишка поедет со мной! Я его тут бросать не собираюсь! – кричал в телефон Илья. На сей раз сходство с Высоцким было уже явным.
-А вот здесь Вы уже ошибаетесь, дорогой Илья Палыч. Человек волен сам решать свою судьбу. Дайте-ка ему трубку.
-Андрюха?! – возбуждённо прокричал в трубку Черногорский.
-Держи себя в руках, товарищ. Что там за неувязки?
-Ничего. Он сам всё понял. Прямо, как мой отец…
-Ну, и какие выводы?
-Никаких. Он просто не в себе. Думает, что мы его просто задурили, чтобы использовать для…
-Не надо мне сентенций. Говори конкретно.
-Пусть едет своей дорогой. Он уедет, я вымоюсь, пообщаюсь с этим Димой. Выскажу ему всё, прежде чем поставить точку. А за старика мне не резон хорониться. У меня своя дорога. Впереди ещё день.
-И куда же ты направишься в таком виде? Неужели ты не понимаешь, что своей этой показухой ты попросту роешь себе могилу?
-Я уже сказал – у меня впереди только день. После этого всё кончится. Всё отомрёт. Начнётся новая жизнь. Бог любит троицу – и я сделаю свою третью попытку.
-Боже, до чего же ты наивен! Можешь мне ничего не объяснять, я и так уже всё понял. Кроме одного: на что тебе нужен этот завтрашний день?
-Рассчитаться со старыми долгами. С теми, кто был со мной, и с теми, кто был против меня.
-Я бы на твоём месте лучше отдохнул. Тем более, что послезавтра ты приступаешь к новому проекту.
-Не хочется брать с собой старый груз. Ни один долг не останется неоплаченным.
-Всё как раз напротив. Ты не освобождаешься, ты взваливаешь на себя новое бремя. Тяжкое бремя.
-Сколько людей, столько и мнений. Объяснимся при встрече. Только хочу попросить об одном одолжении. Мне нужен микроавтобус, или закрытый фургон. На один день. Остальной весь реквизит у меня есть.
-Эх, максималист… Когда же ты, наконец, повзрослеешь? Видно, судьба такова. Короче, на все фокусы тебе два часа. Через два часа ровно ты выйдешь на дорогу, и позвонишь на номер, который я тебе назову. Подъедет фургон ГАЗ-51, сядешь в кузов. Поедешь сначала в Пярну, приведёшь себя в божеский вид. А дальше машина в твоём распоряжении целый день. Но только один день.
-Ещё нужны номера и документы на красный «Москвич».
-Ты болен.
-Не издевайся надо мной, я должен довести начатое дело до конца. Что мне, здесь, что ли, бросать свою машину? – прокричал Черногорский.
-Я и так уже, как нянька, подстраиваюсь под твои капризы! Почему я должен из кожи вон лезть, чтобы ты просто так, ради собственного удовольствия, лишний раз потешил свои амбиции? – высокомерно вопрошал невидимый собеседник.
-Объяснимся при встрече – уже спокойнее ответил Черногорский. – Итак, номера и документы.
-Перезвонишь через два часа, когда будешь на месте. Бог с тобой, выполним мы твою просьбу – холодно, спокойно и как-то отрешённо ответил Попов. Так, наверное, в средневековье, католические священники, продавая убийцам и развратникам индульгенции за баснословные деньги, констатировали: «Прощаются тебе грехи твои, сын мой…»
-И яблок мне тоже надо! – прокричал Черногорский. – Сейчас последнее же съем!
Вместо ответа Попов лишь коротко усмехнулся, после чего в трубке прозвучали три гудка. Черногорский протянул телефон Илье.
-Всё, батя, спасибо тебе. Езжай домой, отдыхай – нервным, измученным голосом, срываясь на жалобную мольбу, сказал Черногорский.
-Всё неймётся тебе? Не успокоишься никак? Да у тебя и вправду уже мания! – ответил Илья, так же надрывно, и в сердцах.
-Уезжай, не томи душу! Меня ты всё равно уже не спасёшь, только на себя навлечёшь беду. Уезжай, Христом-Богом молю! – кричал Черногорский.
-Думаешь, твой благодетель тебя спасёт? Ну, танцуй, мальчик, танцуй. Дотанцуешься! – огрызнулся Илья.
-Да что же вам всем от меня надо, чёрт побери? – истошно завопил Черногорский, упал на землю, и разревелся, как трёхлетний ребёнок.
-Уезжай, прошу тебя! Уезжай! Не мешай мне! Ради Бога, прошу… - кричал он, всхлипывая.
Противоречивые чувства овладели Ильёй. Наконец, после некоторых колебаний, он просто махнул рукой с досады, и решил оставить Мишу в покое.
«Его уже действительно ничего не спасёт. Уж лучше пусть сам на себя руки наложит, чем на легавых нарвётся. Не понимаю только, что его с Поповым связывает, да и вряд ли уже пойму когда. Чувствую, что теперь и я на этом свете не жилец».
На прощание Илья поставил возле Черногорского канистру с водой, и сказал:
-Вот тебе вода, ты просил. На бумажке телефон. Надумаешь – позвонишь. Бывай, земляк.
-Прощай, батька – гулким голосом ответил Черногорский, и разрыдался пуще прежнего. – Уезжай, не томи душу, ты, слышишь?
«И что я ему скажу? Кого он сейчас будет воспринимать, окромя самого себя, да Попова? Тот ему какую-то «новую жизнь» сулит. А я что могу предложить? Разве что спрятать его от властей, да от народа, но ведь в погребе всю жизнь не просидишь. Что я могу ему дать? Житие премудрого пискаря, который жил – дрожал, и умирал – дрожал? Тем более, что сам он вон, куда рвётся» - подумал про себя Илья, сплюнул под ноги, и сел в кабину.
Черногорский успокоился лишь тогда, когда рокот мотора МАЗа растаял в невидимой дали, и стал уже неслышен. Тогда Миша-Вениамин старательно умылся, смывая с себя грим, грязь и слёзы, и, подойдя к своему «Москвичу», увидел в зеркале самого себя. То есть – Михаила Феоктистова, каковым он был в последние годы. Только сейчас он был особенно бледен, и напоминал скорее костлявую, зловещую тень, с горящими злобой, страхом и болью глазами, чем крепкого, жизнерадостного, одухотворённого молодого человека, каким он был, или, по крайней мере, пытался быть, всего лишь считанные месяцы назад.
Да, это вновь был Черногорский. С видоизменившимся обликом, но это был именно он. Выражение лица, тон, глаза, мимика – всё обрело первоначальные формы, всё возвратилось к прежнему состоянию, как это было после пережитой истории с Мариной Романовой. И, что самое страшное, и, тем не менее, самое важное – что в то же самое состояние вернулось и само сознание этого человека. Он вновь явственно ощущал и осознавал себя тем, кем был с самого детства, хоть и с некоторыми промежутками. Но, что было удивительно даже для него самого – он уже не стыдился своего этого положения. Не бежал от него, не пытался исправить, словно найдя в своей этой несостоятельности, беспомощности, затравленности, неполноценности – некую точку опоры, дающую ему силу, власть и могущество. Подобно тому, как говорят, например, о женщинах – «сила женщины в её слабости», или классический пример психоанализа – «собака сверху – собака снизу».
«Москвич» медленно подрулил к дереву, к которому был привязан Дима. Черногорский заглушил мотор, и вышел из машины.
-Знакомый номер? – менторским тоном вопросил Черногорский. Теперь он уже с самим Димой говорил таким же тоном, и в такой же манере, как когда-то с малолетними наркоманами, насиловавшими его мать.
-Ах, это ты? – взвизгнул Дима. Может, он и пытался издавать какие-либо другие звуки, но из него вырывались лишь стоны и визги. – Ну, ты и чмошник, однако же. Любой самый голимый петух – и тот выше тебя. Правильно тебя все чмырили, все морщили, все напрягали. Вафел – ты и есть вафел. Самый последний вафел. Зря я тебе в рот дать не успел. Ты и так был уже на всё согласен.
-Такую лажу я слышал уже миллион раз, так что эти речи я попросту не воспринимаю.
-А что ты ещё хочешь про себя слышать? Да ты такой и есть! Ты чмо, ты по жизни сосун! Ты сам ничего не можешь, ни на что не способен, и на хрен никому не нужен. Зато с тобой можно делать всё! И все так и делают. Тебе было двадцать, а мне, прикинь – четырнадцать лет! И я тебя и опустил, и на колени поставил, и на деньги посадил! Как ты передо мной распинался, прямо, как баба! Да ты и сейчас меня боишься, и боишься ещё больше, чем тогда. Потому что ты баба, ты знаешь, если б я не был связан и привязан, то отимел бы я тебя сейчас во все дыхательные. Ты мне и ноги, и задницу, и яйца языком вылижешь! Что, скажешь – нет? Давай, сука, развязывай! Уехал твой разведчик, давай, режь верёвки!
-Нет, мальчик. Не за этим мы сюда тебя привезли. Я сюда приехал не отношения с тобой выяснять. Ты всё равно никогда и ничего не поймёшь. Ты только теперь всё поймёшь, когда находишься в таком положении, что и я все вот эти годы.
-Сука, только и умеешь, что прятаться за чужие спины, да женщин и детей калечить. А за мою мать и за Инну, ты ещё ответишь!
-А вот это уже другой совершенно аспект одной и той же проблемы! Детей, давай-ка, оставим на десерт, а вот насчёт «ответить»… Не я за них отвечу, а они за тебя ответили. Это ты виноват в том, что случилось с ними.
-Ты, ползучая гнида! Развяжи меня, тварь! Всё равно ведь все знают, что я здесь, с тобой! Все знают, кто ты, и какие между нами темы! Что ты – жалкий мальчик на побегушках у Дрона, что ты и есть тот урод, которого Вадик по дури припёр к Лерке. И все знают, что ты и есть тот ублюдок, который перед всеми на коленях ползает, и у всех отсасывает, а потом беспредельничает, да ещё над кем! И что ты сделал с моей матерью, тоже все знают. Тебя уже ждут, ты это знаешь? И если ты приедешь в Таллинн без меня, то тебя уже твой Андрюша не спасёт. Он свою жопу подставлять не станет. Сам тебя трахнет вместе со всеми!
-Нечего меня пугать – я и без тебя уже пуганый! – ухмыльнулся Черногорский. – Что ж, наконец-то впервые ты меня узнал. Два года узнать не мог – и вот теперь узнал. Да, я Черногорский. Хоть я и ненавижу эту фамилию, и уже давно никому так не представляюсь. Но будем смотреть всё же правде в глаза. Может, в чём-то ты и прав. Но я прав по-своему! Давай немного порассуждаем: а что есть самое ценное в человеческой жизни? Деньги, материальное благополучие? Отнюдь! Власть, положение в обществе? Вовсе нет. Любовь, семья, дети? Даже и не это. А что же? Ответ прост: сама жизнь! Только тогда человеческая жизнь представляет ценность, когда человек может полностью осознавать и ощущать, что он – человек, и что он – живёт, именно живёт, а не мотает срок, отмеренный ему на земле нашей бренной. А что же нужно человеку, чтобы жить? Какие слагаемые полноценной жизни? Во-первых, свобода – чтобы руководствоваться своими принципами, своими чувствами, своей совестью, а не слепо подчиняться внешнему диктату. Во-вторых – возможность самореализации, во всех сферах: профессиональной, культурной… Я говорю в общем – «культурной». То может быть искусство или религия, наука или физическая культура. В-третьих – полноценное общение с себе подобными, то есть с людьми. Друзья, товарищи, коллеги, и уж, конечно же – каждый хочет любить, и быть любимым. Ну, и в-четвёртых, хотя это, скорее, даже во-первых. Человек должен быть оценён по достоинству, и, в первую очередь – в своих собственных глазах. Чтобы его понимали и уважали, и чтобы он имел твёрдые основания – уважать себя сам. Вот только тогда он ощутит себя человеком, ощутит жизнь – и полюбит её. Я говорю именно «ощутит», потому что одним разумом этого не понять.
-Ишь, какой учёный выискался! – простонал Дима.
-Да и ты умнеешь прямо на глазах – уже не ерепенишься, уже смирился со своей судьбой, и принял её такой, как есть. Однажды ты взял на себя дерзость, и выступил в роли Черногорского. Поэтому, прежде чем покарать тебя за это, я окажу тебе огромную честь. Ты будешь первым человеком, которого я посвящу в эту тайну. Ты первым, из первых рук причём, воистину узнаешь – что такое Черногорский.
-Низкая, жалкая, подлая и паскудная мразь!
-Да, Димочка, ты прав! Я и есть именно подлая мразь, которая, как ни странно, тоже имеет право на существование! Только ты слишком мелко копаешь. Слишком уж мелко. Да, я не человек. Потому что никогда не имел возможности ощущать себя человеком. Да, я не мужчина. Потому что никогда не мог самореализоваться, как мужчина. Не мог почувствовать себя мужчиной, потому что никогда не был любим, ни одной женщиной. Не был нужен ни одной женщине – они меня попросту не воспринимают. Разве что одна глупая и вздорная девчонка, которой я нужен был то в качестве дойной коровы, то в роли мальчика для битья, то как слуга или попросту шестёрка, а то и вовсе – как жалкая игрушка в её неумелых, капризных детских ручонках. А раз я не человек, и не мужчина, то и плевал я на всю человеческую мораль, и на всю мужскую честь. И я волен позволить себе всё то, что для человека может быть аморально и бесчеловечно, а для мужчины – несолидно, не по-мужски, ниже его мужского достоинства. Да, да. Не изумляйся. Я пришёл к такому выводу, когда ощутил себя именно этой мразью. Но не по собственной прихоти я стал таким. Видать, я таким уродился. Черногорским.
-Развяжи меня, Миша! Я и пальцем тебя не трону, разрежь верёвки, и уматывай, куда хочешь! – стонал Дима.
-Ишь, как заговорил! А интересно, за что ты ценишь свою жизнь? Ты даже мою жизнь стал ценить выше. Потому что каждый человек ценит чужую жизнь ровно настолько, насколько он ценит свою собственную! А у меня жизни нет, и никогда не было. С самого детства ко мне любой, кто угодно, мог подойти, и позабавиться, как с игрушкой. Повертеть, повалять, плеснуть грязью, даже трусы стянуть, и хихикать. И я воспринимал всё это, как игру, мне не хватало разума понять, насколько в той игре хороша, или плоха, та или иная роль. Потом меня стали дразнить, бить и унижать. А я лишь только плакал, кляня свою судьбу, но вот однажды… Однажды я открыто воспротивился, впервые заявил, что я – человек, что я ничуть не хуже их. И что же? Меня легко сломили, ведь я был слишком слабым и беспомощным. И мне указали на моё место – что я ниже всех, хуже всех, слабее всех, что я – мразь. В нашей школе моя фамилия стала нарицательной, если кого-то хотели оскорбить, ему говорили: «ты, как Черногорский!». И, наконец, свершилось. Меня опустили – и морально, и физически. Я очутился в обществе людей, в положении подобно маленькому ребёнку, которого мама вела за ручку, и который вдруг потерялся. Я абсолютно перестал владеть собой. Я потерял всё человеческое достоинство! У меня всё валилось из рук, и ничего не получалось. Я до конца прочувствовал, и понял, что я – ниже всех, хуже всех, слабее, глупее и ничтожнее всех!
И тогда я возненавидел жизнь. Я возненавидел себя, я возненавидел всех. Меня душили слёзы ярости, когда я слышал свою фамилию. Одни произносили её жалостно, снисходительно, другие – презрительно, садистски. И тогда я впервые и понял, что такое Черногорский. Жалкое, беспомощное, затравленное существо. Неудачник, лишённый возможности самореализации – поскольку все мои начинания оборачивались полным провалом! Лишённый нормального человеческого общения – меня презирали буквально все, а о внимании противоположного пола не могло быть и речи! Родители, да и вообще, старшие меня просто жалели, а ведь жалость, как писал Горький, унижает человека! Но уважать – меня никто не уважал, да и сам себя я уважать не мог, потому что, глядя на себя со стороны, я видел полнейшего растяпу, неумеху, слюнтяя и труса, полного жизненного банкрота, а в довершение всего – потенциального пассивного гомосексуалиста, хоть я никогда в жизни не испытывал влечения к мужчинам. Но изменить ситуацию я просто не мог – я был так же растерян и беспомощен, как ты сейчас, привязанный к дереву вниз головой. Но и мириться с таким положением вещей я попросту не мог. Я был ранен в самое сердце, было поражено моё самое больное место – моё уважение к себе, моя честь и достоинство. А, как известно, самый опасный зверь – это раненый. И тогда я стал платить той же монетой, чтобы все те, кто унижал и попирал меня, смогли почувствовать то же самое, что и я пережил от них. И я нашёл те слабые места, в которые следует жалить. Как слон и шершень – слон может убить шершня одним движением уха, одним дуновением хобота, но вот шершень жалит слона в пяту – и слон погибает. Так и я – жалю своих мучителей в их Ахиллесовы пяты, и уже они чувствуют себя поруганными и беспомощными, и косвенно – виноватыми.
Да, в моей жизни была эпоха просветления. Я отрешился от Черногорского, от всего того униженного и озлобленного существования, которое называлось Черногорский. Я сменил всё, что только можно было сменить, я хотел стать Михаилом Феоктистовым – настоящим человеком, и настоящим мужчиной. Я тренировал свой разум и своё тело, я познавал мир и расширял кругозор, я испытал на себе всё то, что, как я уже перечислил, является необходимыми слагаемыми для настоящей, полноценной жизни. Пожалуй, кроме одного – я был лишён женского внимания, хотя и это я считал временным и преходящим. Но моё прошлое и Черногорский следовали за мной по пятам. Феоктистов напрочь вытеснил Черногорского из сознания, но в подсознании продолжал господствовать Черногорский. Теперь же Черногорский вернулся. И виной этому ты, и тебе подобные.
Черногорский сделал паузу, закурил.
-Вы, мерзкие отродья, сыновья паршивых овец, мужья и любовники дешёвых подстилок, отцы выблядков рода человечьего! Вы играли на моих слабых струнах, вызывали во мне комплексы вины, страха, неполноценности. Тем самым, вы губили во мне на корню человеческие ростки. Вы ломали меня, разлагали, лишали возможности морально сопротивляться. Вы отняли у меня возможность стать полноценным человеком. Вы устроили мне массированную травлю, сломив мою волю, моё стремление, моё становление и формирование – как человека, как мужчины, как личности. Вы убили во мне то, что я с превеликими усилиями взращивал столько лет. Вы убили человека. Убили Михаила Феоктистова. Вы усердно и целеустремлённо добивались того, чтоб я вновь стал Черногорским – тем жалким ничтожеством, с которым можно делать всё, что угодно, и получать от этого садистское, животное наслаждение. Но вы не учли одного – что за любое удовольствие надо платить! Да, теперь любой волен со мной творить, что вздумается, использовать меня, как ему заблагорассудится! В роли раба, в роли скотины, мальчика для битья, половой тряпки. Но никто не задаётся вопросом – что ему за это будет. Что ж, вы хотели Черногорского – так получите его по полной программе! Вот он, я, перед вами – Черногорский, наносящий неизлечимые язвы в ваши Ахиллесовы пяты! И пусть ваше наслаждение глумлением над беспомощной жертвой, отплатится вам же сторицей! Ощутите всё это сполна! Смотрите и наслаждайтесь, как ваших жён и ваших матерей, с таким же остервенением, трахает толпа обезумевших и озверевших недоносков, а сами эти ваши сучки, доведённые до вегетативного состояния, лишь тупо мычат, и хрюкают от удовольствия. Смотрите и наслаждайтесь, как ваши изуродованные, поганые дети, служат игрушками в руках у детей чуть постарше – боксёрскими грушами, бейсбольными мячами, подопытными тараканами, а затем их либо швыряют на съедение бешеным собакам, поскольку ни одна нормальная собака не станет шквариться об эту ублюдочную падаль. Или их заставляют жрать друг друга, всё так же, на потеху публике, вашего же роду и племени. Смотрите, наслаждайтесь, и помните, что виной всему этому – вы сами! Что вы испытываете от этого зрелища, то ваша жертва испытывала, когда вы топтали её, и глумились над ней. Как наслаждается эта стервозная толпа, точно так же наслаждались и вы сами. И по извечному закону кармы, по закону круговорота всех веществ в природе, по закону сохранения энергии в физике – всё ваше возвращается к вам же. Только тогда вы поймёте истинную сущность того, что вы творите.
-Ты знаешь, что с тобой на зоне будет? – простонал Дима.
-А что мне зона? Убьют – да и пускай себе убивают! А вот трахать меня – вряд ли кто осмелится. Вряд ли кому захочется после этого удовольствия получить в подарок видеокассету с захватывающей супер-эротикой. А такой пример обычно заразителен. А теперь, давай рассмотрим такой оборот дела. Положение любого «опущенного» навряд ли может быть более завидным, чем то, в которое вы загоняли меня. Особенно, кого опустили ни за что. И наверняка любой из них пылает справедливым гневом, и горит жаждой сурового возмездия за пережитые годы унижений и прозябания. Причём не просто возмездия, а именно такого, чтобы те, которые их травили и топтали, как половую тряпку, ощутили на себе все эти ужасы! Чтоб заплатили за это сполна! И вот тут-то метод Черногорского придётся как нельзя кстати, и очень даже многим по вкусу. Потому что вряд ли тот, кого трахали «вертолётом», и при этом не давали опомниться, простит тех, кто это делал. И при мщении, он не станет задаваться вопросами о моральных принципах. Как вы с нами – так и мы с вами. Но только уже жалить будем побольней. Чтобы подействовало наверняка.
-Ты просто псих! – вырвалось у Димы.
-Пусть я буду психом! – вскричал Черногорский. – И так же любой, кому не дают жить нормально, по-человечески, становится психом. Так пусть же теперь каждая мразь, вроде тебя, если вдруг моча в голову стукнет кого-то опустить, зачмырить, развести, втоптать в грязь – подумает вот о чём. Что вот, сегодня это жертва. Просто – жалкая, послушная, затравленная жертва. А завтра - это будет уже не жертва. Это будет уже Черногорский, со всеми вытекающими из этого последствиями. Потому что просто жертвой быть никто не захочет – разве что мазохисты. Да только мазохистов на вас на всех не напасёшься. Теперь, парниша, скажи мне вот что: если б ты знал, чем всё это тебе обернётся, поступил бы ты со мной так, как ты сделал это тогда, на той сраной блатхате?
-Лучше бы ты прыгнул с девятого этажа… - Дима уже терял сознание.
-Нет, милейший, уж кого-кого, а тебя-то я уж точно переживу! – с издёвкой ответил Черногорский. - За ту твою ублюдочную выходку я тебе отплатил. Мне и этого было вполне достаточно. Но потом ты начал искать меня, и при этом копать под Андрея. А если учесть, кто ты, а кто мы – то это был просто детский сад. Но потом ты начал брать на себя мои роли. Сначала – детектива. Но это и вовсе уровень песочницы. Потом ты начал копать через Катю – нашёл у него Ахиллесову пяту. Снова камень в мой огород. Потом ты случайно вышел на меня – через Марину Романову, и таким образом, узнал о красном «Москвиче». И тогда ты решил сыграть в Черногорского. Ты угнал красный «Москвич», и убил Катиного сына. У меня есть его фотография. Посмотри на него, смотри хорошенько. Как ты говорил, хорошенечко!
И Черногорский изо всех сил пнул Диму ногой по лицу.
-И так будет с каждым! – прохрипел Черногорский. – Все, кто в этой жизни делали мне мерзости и пакости, заплатят за это, жизнью и честью своих семей . Своих близких. Своих детей! Смотри, мразь!
И он поднёс к глазам Димы фотографию младенца. Даже по фотографии, было заметно его явное сходство с Димой.
-Знакомые черты? – издевался Черногорский. – Нет, на Андрея, как видишь, не похож. Но тоже кого-то напоминает. Не узнаёшь?
Дима тяжко простонал нечто нечленораздельное. До него начал доходить весь смысл содеянного, или, может, он почувствовал за спиной холодное дыхание Смерти?
-А для меня красный «Москвич» - это святая святых! – продолжал Черногорский. – Да, мне пришлось стать, в некотором роде, мусорщиком, чистильщиком. Жизнь заставила. Раньше я только проучал отморозков, как проучил и тебя. А теперь я научился убивать. Все мои жертвы были отморозками. Скотами, садистами, насильниками, сластолюбцами. Начиная от Гошки Шувалова, которого я первым отправил к праотцам, и кончая известной тебе рыжей, и её гостями. А ты кого убил? И подделывался при этом не по кого-нибудь, а под меня. А тебе уже было сказано дважды – не подходить к Кате, не становиться на её пути, а об её ребёнке даже и не думать. В противном случае тебе помнишь, что обещали? Сначала Андрей, потом Катя, а когда я узнал, как ты это сделал – то и я уже поклялся прострелить тебе яйца. А уж, какой бы я мразью не был, я своё слово держу всегда.
С этими словами Черногорский сунул руку в карман брюк, достал оттуда миниатюрный магнитофон, на который он записывал свой «философский монолог», и нажал на кнопку. Подойдя к Диме, он презрительно пнул его подошвой в подбородок, после чего отошёл на несколько шагов в сторону, и полез под рубашку – чтобы его слово не осталось несдержанным.
Последнее, что видел Дима в своей жизни – это было дуло револьвера 38-го калибра. Такое же, каким грозил ему когда-то Попов…
Так завершилась последняя миссия Робина Гуда.
 
Глава 9
Пятнадцатое августа.
 
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
00 ч. 30 мин.
Узкая, извилистая дорога, пыльная и ухабистая, багряной змейкой опоясывала нескончаемую цепь мрачных и неприступных скалистых гор. По дороге, карабкаясь вверх по крутому склону, поднимался старый ржавый «Икарус» с гармошкой, натужно ревя мотором, и душераздирающе скрипя шасси. За автобусом волочился огромный шлейф густого, чёрного, ядовитого дыма. Сквозь непроглядную пелену плотного белого тумана, покрывающего стёкла липким потом, нещадно палило кроваво-алое солнце. Весь автобус был доверху гружён ящиками с водочными бутылками, наполненными зловонной жидкостью. Упорный трудяга «Икарус» медленно, но настойчиво карабкался в гору, словно муравей на песчаном бархане. За рулём сидел взмокший, измученный, и оглушённый Черногорский, изо всех сил превозмогая предательскую усталость, валящую с ног и не дающую сосредоточиться. Все его органы чувств, казалось, работали против него – ослеплённые пурпурным заревом глаза, заложенные нечеловеческим грохотом уши, затёкшее тело и одеревеневшая кожа. Глаза, нос, рот – всё заливало горячим и смрадным потом, льющимся ручьями изо всех пор, и своим состоянием водитель был подобен своей такой же уставшей и изношенной машине.
Подъём становился всё круче, мотор ревел всё надрывнее, словно моля о помощи, и вдруг случилось непредвиденное.
Раздался оглушительный металлический лязг в коробке передач, сменившийся беспомощным грохотом разбитых шестерней, и автобус медленно попятился задом к краю пропасти.
Правая нога, спасительно жмущая на педаль тормоза, упиралась вместе с педалью в пол, но воздушная система лишь сопела, словно дремлющий дракон. А автобус пятился задом, извиваясь, как змея, и повинуясь уже не водителю, крутившему руль в надежде упереть машину задом об отвесную стену скалы – а лишь закону всемирного тяготения. Хвост автобуса свисал с обрыва, и развевался на нём, подобно знамени на ветру.
А через миг «Икарус», кувыркаясь по крутому каменистому откосу, с диким рёвом и лязгом, безудержно летел в зияющую чёрной дырой бездонную пропасть.
Оглушительный грохот – не то удара, не то взрыва – потряс Черногорского до глубины души, вырвал его, как рукавицу, наизнанку. Перед глазами стремительно проносились картины всей его прошлой жизни – от самого рождения, и вплоть до сегодняшнего дня.
Оправившись от шока, Черногорский с неожиданным для себя удивлением обнаружил, что он находится вовсе не в «Икарусе», а в своём родном красном «Москвиче». И ни в каких не в горах, а в старом квартале города Пяэскюла. В нескольких дворах от дома, где жила Анжела, или нет, Валентина; и что всё это было не что иное, как очередное кошмарное сновидение, мучившее его уже которую ночь кряду.
Он бросил взгляд на кассеты, лежавшие под соседним сиденьем, и его вновь передёрнуло. На тех кассетах и было то, что ещё вчера для него означало расплату со счетами своей прошлой жизни. Он уже считал ту жизнь прошлой – жизнь, наполненную сплошными унижениями, обидами и местью.
…Самой большой слабостью Карапета всегда были дети, и Черногорский это прекрасно знал. Домой к нему он отправлялся наобум – окажись тот дома, его бы ожидала участь Димы. Но, к счастью для Черногорского, того дома не было.
Для большего успеха предприятия, в первую очередь был взят в заложники ребёнок. Подростки набросились на женщин, Черногорский схватил револьвер, и, найдя ребёнка, залепил его рот «скотчем», и приставил дуло к голове. Весь процесс занял считанные секунды. И тогда уже мать Карапета и его жена особо не сопротивлялись, когда Черногорский сказал, что от них требуется – сниматься в порнофильме с малолетними наркоманами, очередными «протеже» Солидола. Им было приказано покинуть квартиру, и спускаться вниз, к фургону. Уже в машине Черногорский, для безопасности предприятия, сделал им уколы. Но это было только самое начало вакханалии, закончившейся каннибальским пиршеством. Женщины, обколотые под завязку фенциклидином, даже не прекращая плотских утех с подростками, с безумным удовольствием созерцали таинство приготовления шашлыка из ребёнка, которого наркоманы живьём проткнули раскалённым шампуром, и развели под ним костёр. А затем женщины сами же и ели это жаркое. Весь процесс мог испортить только сам Черногорский, которого за время съёмок дважды вырвало от омерзения, отчего некоторые кадры получились смазанными и неудачными.
Примерно нечто подобное произошло и с многодетной семьёй Брагиных – столь же дикая и кровавая оргия с участием матери, семерых малолетних сыновей и пяти наркоманов-подростков, была запечатлена на второй кассете.
Лицо Черногорского вновь перекосила гримаса омерзения – в первую очередь к самому себе. К горлу предательски подступила тошнота, всё тело бросило в липкий пот. Он вновь испытал то, что испытал ещё вчера, когда вдруг ему самому стало невмоготу. Когда вдруг он почувствовал себя одновременно безвольной, обезумевшей жертвой – и в то же время гнусным мучителем, нисколько не отличающимся от оголтелых садистов-наркоманов. Когда вдруг его осенила мысль, что это не он властен над теми и другими, а напротив – они сами властны над ним; и его жажда мщения, «диктаторская» поза, витиеватые мудрствования, которым он предавался каждый раз, «командуя парадом» - всего лишь жалкая маска, неумело прикрывающая истинное лицо. Лицо, на которое взглянуть со стороны было бы попросту страшно. И тогда он, охваченный новым, небывалым приступом злобы и отчаяния, решил разом покончить со всем. Он схватил пистолет, которым вершил последнюю миссию Робина Гуда, и стал вершить уже иную миссию. В тот момент он даже не осознавал всего ужасного смысла своих действий, превратившись в зомби, в слепую машину для уничтожения. Так же и сами – и насильники, и их жертвы, одурманенные наркотиками и сексуальным трансом, не успели ничего понять – им всем было просто не до этого, и это ещё больше подхлёстывало злобу и отчаяние убийцы. Он сыпал выстрелами один за другим, словно в компьютерной игре, и остановился лишь тогда, когда увидел, что все участники оргии лежали бездыханными трупами в мрачной глубине подземных катакомб.
К горлу подкатили слёзы – и это ещё больше подхлестнуло его злобу на самого себя. «К чёрту жалость!», подумал Черногорский. – «Нечего жалеть себя. Нечего на всех пенять, искать, кто крайний. Я сам во всём виноват. Сам, один. Больше никто!» - процедил он сквозь зубы, и с силой заехал себе кулаком в челюсть. Тут он усмехнулся: таким, совершенно идиотским способом, колотя себя кулаками по морде, он в молодости пытался воспитывать в себе смелость и нечувствительность к боли. «Ну всё, хорош церемоний» - добавил он, и, приставив дуло к виску, нажал на курок. Но вместо выстрела прозвучал лишь щелчок – обойма была пуста.
«Это судьба» - решил Черногорский. – «Значит, сегодня я свершил суд над прошлым. Значит, Провидение решило, что я должен остаться на Земле. Они все ушли туда, и вместе с ними, туда ушло моё прошлое. Прощай, Черногорский! Прощай, Феоктистов! Значит, не судьба была на свете Михаилу Феоктистову. Значит, не по той дороге шёл. Но, раз патроны кончились именно сейчас, значит, есть ещё шанс. Бог любит троицу, ну, так что же… Третий дубль. Третья роль. Весь мир, в конце концов, огромный театр, и все мы в нём – артисты».
 
Прокрутив мысленно в голове, как киноленту, весь вчерашний вечер, Черногорский оглянулся по сторонам. Чтобы ощутить сегодняшнюю реальность, осознать, что он – здесь и сейчас, отойти от вчерашних воспоминаний и от ночных кошмаров. Счёты с прошлым сведены, прошлого уже нет. Это осталось где-то в далёком небытие, вместе с кошмарным сном про «Икарус».
«Впереди новая жизнь» - думал он, и его вновь охватила дрожь волнения и тревоги. Почему-то он вдруг почувствовал себя маленьким, беспомощным ребёнком, боящимся сделать шаг, и заблудиться в огромном, чужом, незнакомом мире. Поэтому он всё медлил, не осмеливался выходить из «Москвича» и идти к Анжеле – той самой, которую он, несмотря ни на что, любил всю свою сознательную жизнь, ещё с девяносто третьего. И продолжал любить до сих пор, терзаясь душевными муками.
Именно Анжелой, а вовсе не Валентиной, она ему представилась тем незабываемым летним днём. Но читателю эту историю поведал сам Черногорский, а он умел хранить тайны. Впрочем, об этом ещё речь впереди.
«Я должен расставить все точки над «i». Или пусть отойдёт в прошлое, или… или…» - сказал себе Черногорский, боясь признаться себе в том, что именно в лице этой женщины он видит путеводную звезду, освещающую ему дорогу в будущее. Но он всё не решался. Будто бы какая-то невидимая сила прижала его к сидению, накрепко связав его по рукам и ногам, не давая ему встать, и пойти вперёд.
«Будь оно проклято, чёрт меня подери, но сегодня я вижу, мне это просто необходимо!» - оправдался перед собой Черногорский, доставая пакетик амфетамина и смятую стокроновую купюру. Незаметно для самого себя, он вновь оживился, предвкушая вожделённую понюшку стимулятора.
Через минуту он был уже бодр и решителен, и его мозг был всецело поглощён новыми идеями.
«Все сомнения долой!» - улыбался он, потирая ноздрю. – «Я иду к любимой женщине. Я откроюсь ей весь, целиком и полностью. Я признаюсь ей, я сделаю ей предложение, я женюсь на ней! В конце концов, у нас есть деньги, которые Андрей должен был привезти туда, а уж он-то не обманет. Не должен обмануть. У меня будет новое лицо, новое имя, и мы навсегда отсюда уедем, чтобы строить с ней нашу жизнь…»
Убедив себя в неотвратимости столь радужной жизненной перспективы, он достал из-под заднего сидения старый мобильный телефон. Тот самый, посредством которого он держал связь с домом.
«Козлов у них был. Надо успокоить мать!» - благородно, как ему казалось, рассудил Черногорский, пребывая в уверенности, что его складные речи мать воспримет, как правду, а не как очередной виток лжи и оправданий. Без колебаний, он набрал номер.
-Мама… Здравствуй, мама, это я, Миша.
-Миша!!! – в трубке послышались рыдания матери. – Ты… - она всё никак не могла подобрать нужных слов. – Где ты? Что с тобой? Почему мы о тебе до сих пор ничего не знаем?
-Мама, я же звонил. Что случилось, почему ты плачешь?
-Где ты? – мать сорвалась на крик. – Сколько ты можешь врать нам? Что это всё за небылицы – про Норвегию, про Финляндию? Ты был всё время в Таллинне, или, по крайней мере, в Эстонии, и за два года не удосужился хоть раз приехать домой! Скажи, чего ты боишься? Отец и так тебя узнал!
-Мама, милая, ты можешь успокоиться? Я знаю: к вам приезжала полиция, наговорили на меня с три короба, что я и есть этот самый монстр, о котором в газетах пишут. Но, скажи мне, неужели ты сама могла поверить, что я на такое способен? Тебя просто запугивали…
-Ой, Миша, не делай из меня дурочку. Думаешь, я такая наивная, в неведении счастливом пребываю? Способен! Ты на многое способен! Ты ещё с детства привык прикидываться слабеньким и уродливым, с которого нечего взять. А потом исподтишка делал такие гадости, что аж волосы дыбом встают! А как чуть что, так ты опять: ох, я несчастный, ах, я бессильный, почему меня все обижают, почему ко мне все так относятся…
-Мама, к чему эти разговоры? Зачем отклоняться в далёкое прошлое? Сейчас ведь всё уже давно по-другому…
-Далёкое прошлое? А почему полиция приходит к нам в дом, и припоминает нам твоё это прошлое? А Марина? А этот, как его там… Или Андрей твой ненаглядный? И почему в этом деле, все и всё кажет именно на тебя? Начиная от каких-то типов, с которыми ты ещё в школе враждовал? Ты ведь не можешь жить спокойно, тебе же везде нужно врагов искать. И опять здесь эта Марина! Вспомни – как ты дённо и нощно кричал, грозился её убить! И Андрей – ты же говорил, что с ним где-то работаешь! И что это за мерзкие истории – с женщинами, с детьми – тебе что, мало того, что было?
-Мама… То, что я кричал со зла, ещё не значит, что я действительно собираюсь это сделать. Ну, подумай сама: зачем я из-за какой-то идиотки, буду ломать себе всю жизнь? А с Андреем я не работал – просто он меня тут как-то пристроил через свои связи. А сейчас мы с ним разошлись, как в море корабли – он не тот человек, кому я мог бы доверять. Здесь меня, самым наглым образом, подставили. Кто-то из тех, кого я хорошо знаю. Может, кто-то из бывших друзей, может, даже и Андрей к этому причастен. Я, когда узнал, что мне приписывается этот Фредди Крюгер, я даже не столько перепугался, сколько удивился. Кто-то знал о моих прошлых слабостях, и решил на этом сыграть. Я ничего этого не делал, Богом клянусь!
-И что же ты теперь собираешься делать? – мать немного успокоилась, её горе, отчаяние и родительская злость мало-помалу сникли, уступив место более конструктивному, даже классическому, вопросу: что делать? И, тем не менее, её голос дрожал от волнения.
-Собирать доказательства своей невиновности. И, когда они у меня будут, только тогда я смогу спокойно вернуться домой. Тогда пусть приезжает, какая угодно, полиция. У меня будут и документы, и свидетели того, где я был всё это время. Да, я и в Таллинн приезжал тоже. Но вовсе не за тем, чтобы делать какие-то гадости, и не затем, чтобы мстить какой-то ещё Марине. Что мне Марина? – воскликнул он, и сделал небольшую передышку, словно собираясь с духом. Наконец, решился: - Короче, мама. Можешь меня поздравить. Когда я вернусь домой, я буду не один.
-С кем же ты будешь? – устало, и в то же время настороженно, спросила мать.
-Мама, дело в том, что… - бойко начал Черногорский, и тут же осёкся.
«Я женюсь!» - хотел было сказать он, поскольку сам в тот миг был уверен именно в таком исходе. Но вдруг его осенило, как же могут быть совместимы положение нелегального беженца, скрывающегося ото всех и вся, и женитьба. И он раздумал так говорить, решив, что мать ещё сильнее шокирует такое заявление.
-У меня есть девушка. Мы знакомы уже очень давно, и… И все эти старые, детские прибабахи, мне абсолютно не нужны! Может, мне кто-то даже завидует. Кто-то хочет не дать мне жить. Чтобы я не был счастлив, чтобы я вернулся к старому. И использует против меня, моё же прошлое. Тем более, что эта женщина тоже знает обо всём не понаслышке.
-Что же это за женщина? – недоверчиво спросила мать. Её это, по меньшей мере, удивило.
-Я пока ничего говорить не буду! – воскликнул он в ответ. – Не всё сразу… Ладно, мама. За меня не тревожьтесь, со мной всё нормально. Скоро увидишь меня, мама. Обещаю! Целую тебя, милая матушка! Отцу привет…
Миша выключил телефон, не в силах сдержать слёз. Он опасался, что телефон уже прослушивается, и его подозрения целиком соответствовали действительности. Сказанная им наспех фраза, чтобы утешить мать, тоже оказалась пророческой: мать его увидит уже очень скоро. Не пройдёт и суток…
Он спрятал телефон под заднее сиденье, и осторожно вышел из машины. Оглянувшись назад, он вновь удивился: перед тем, как ехать сюда, в Пяэскюла, он даже не переставил номера на машине. На бампере так и красовался номер 687SHT!
-Вот это да! – присвистнул он. – Как я только ещё доехал – пронеслось у него в голове.
Хоть он и ехал-то безлюдными просёлками, но ведь, учитывая нынешнее положение вещей, когда к этому «Москвичу» приковано больше народного внимания, чем даже к Чечне или Югославии – ведь любой случайный прохожий, мог стать роковым. Или оказалось напротив – меньше знаешь, крепче спишь? Кому кто скажет, что видел – и тут же сам окажется добычей Фредди Крюгера, ведь у страха глаза велики!
Так размышляя, он минуту постоял в оцепенении. Потом он всё же подумал: «Да и чёрт с ним, с «Москвичом»! Всё равно отсюда уже не на нём поеду. А дальше пусть Андрей сам разбирается. Всё равно, ни Феоктистова, ни Черногорского больше нет!».
И он решительно зашагал – знакомыми до боли, уютными дворами и переулками, мимо маленьких деревянных домиков. Ухоженных и обветшалых, утопающих в зелени садов, и совсем открытых, стоящих посреди двориков. Пахло свежими дровами, мокрой травой и листвой деревьев, как всегда после дождя. Но все прочие ароматы флоры перебивал терпкий, стойкий запах жгучей крапивы.
Издалека слышалась шумная возня чаек и бакланов, что создавало иллюзию близости моря. Черногорский усмехнулся себе под нос – уж он-то прекрасно знал обиталище этих птиц. Он толкнул калитку, и вошёл во двор, всё так же озираясь по сторонам.
По двору расхаживал, подняв трубой хвост, большой чёрный кот. Увидев незваного гостя, он ловко запрыгнул на подоконник.
Со сладким замирание сердца, Черногорский подошёл к двери одноэтажного деревянного домика. Он вновь ощутил мальчишеское робкое волнение, словно подросток, собирающийся на первое свидание. Переминаясь с ноги на ногу, он стоял перед дверью, не решаясь нажать на кнопку. Наконец, он пересилил свой страх…
Дверь открыла она сама – Анжела, или, как читателю уже привычно, Валентина. Открыла сразу, даже не спрашивая, «кто». На ней была короткая, прозрачная ночная рубашка без рукавов, бесстыдно обнажающая все соблазнительные прелести её цветущей плоти, её созревшей, прекрасно оформившейся, женственной фигуры. От неё сразу пахнуло неповторимой свежестью, необъяснимой словами, повергающей в восторг и трепет сердца поэтов, да и вообще, мужчин. В ней удивительно гармонировали – и юность, и зрелость: Черногорскому сразу припомнилась излюбленная классическая цитата насчёт «шарма», и в то же время обращала на себя внимание нежная, как у девочки, кожа, игривый розовый румянец на щеках, и, конечно же, глаза. Серо-голубые, выразительные, волнующие – созданные величайшим из художников. Самой Природой, или – самим Богом, если угодно.
Черногорский, которому впервые за долгое время довелось так, воочию, увидеть эту девушку, не скрытую ни одеждой, ни косметикой, отметил про себя, что он ещё больше ей восхищается. Ещё более глубокий и осмысленный взгляд, лицо, да и, что греха таить, налившиеся зрелостью красивые формы. Перед ним стояла молодая, но всё же – уже совершенно взрослая женщина, перед которой он вновь ощутил себя пацаном, несмышлёнышем, недорослем, даже не знающим, с чего начать разговор.
Увидев на пороге Черногорского, Анжела (будем и в дальнейшем называть нашу героиню так, равно как и Черногорского зовём Черногорским) – смутилась. Она испытала неловкость, и даже он заметил это. «Наверное, она кого-то ждёт!» - догадался он. – «Кого-то другого, не меня. Кого же?» - терзался Черногорский, беспокойно переминаясь на месте.
-Привет – начала женщина, видя явное замешательство гостя. – Проходи, Миша, проходи – сказала она, спокойным и приветливым голосом.
-Привет – тихо молвил Черногорский, и поцеловал её в щёку. И тут же отпрянул - в голове промелькнула уже заученная мысль: «а что мне теперь за это будет?».
Она снисходительно улыбнулась, и эта улыбка была совершенно непроизвольной. Ей не хотелось обидеть этого несчастного юношу, совсем не хотелось над ним смеяться. Ей было его по-человечески жалко, но не той презрительной жалостью свысока, которой жалеют юродивых или опустившихся. Нет, несмотря на совсем ещё юный возраст (а она была ровесницей Черногорскому), Анжела была уже взрослой и мудрой женщиной; и она искренне сочувствовала молодому человеку, так и не научившемуся держать себя перед людьми. Так и не осознавшему себя человеком, мужчиной, личностью.
Тот же, напротив, стоял, потупив взор – его глаза бегали то вниз, то по сторонам. Он боялся смотреть на неё. Боялся, что она упрекнёт его в непорядочности, увидев, с какой жадностью он пожирает глазами её тело. Её округлые плечи, её стройные, и в то же время, налитые, ноги, её роскошную грудь, полную и упругую, соблазнительно выглядывающую в вырезе сорочки. Он стыдился всего этого. Он боялся поднять глаза, боялся заговорить, даже сам не понимая, чего же именно он боится.
Естественно, она это прекрасно понимала. Поэтому она и решила, что разумней будет не сразу набросить халат, как она подумала в самый первый момент, а напротив – подбодрить парня, чтоб он почувствовал себя «в своей тарелке», чтобы поборол стеснение. И она взяла инициативу в свои руки.
-Андрей оставил мне тут передать кое-что – невозмутимо сказала она. – Ты ведь сам его попросил завезти портфель сюда?
-Да, мы договорились – нервно прошептал Черногорский. – Кстати, а ты не заглядывала вовнутрь? Что там такое, в этом чемодане?
-А зачем мне проверять чужие вещи? Это ваши с ним дела. Что хотите, то и храните. Я не любопытна.
-А вдруг там бомба? – буркнул он.
-Значит, будем смотреть фейерверк – парировала девушка. – Послушай, Миша. Зачем ты мучаешься? Это ведь некрасиво – ты говоришь со мной, а смотришь то на пол, то на стены. Смотри уж на меня, чего стесняться? Знаю, я тебе нравлюсь. И ничего в этом зазорного нет. Нравлюсь – смотри, любуйся на здоровье. Меня ты этим не смутишь.
-Дело не только в чемодане – скороговоркой проговорил он, теперь уже пожирая женщину глазами. – Мне надо с тобой поговорить – он сглотнул слюну. – Поговорить, посоветоваться, объясниться! Уже давно надо! Просто, я больше никому не могу так довериться. Ты – единственная, кому я доверяю, на все сто процентов! А остальным я не верю. Я разочаровался! Я обманулся! Я вновь зашёл в тупик! Всё валится из рук, я ничего опять не могу в этой жизни. Силы иссякли, и я уже…
-Миша, ты просто устал. Тебе надо отдохнуть. Отключиться. Отойти от всего этого – успокаивала его Анжела.
-Да нет – нервно мотнул головой он. – Не отдохнуть. Какой отдых, к шутам? Я принял другое решение. Сама судьба дала мне знак. С этой жизнью покончено. Со всем покончено. Жребий брошен, мост сожжён – возбуждённо тараторил он.
-Как понять – со всем покончено? – она сказала это с нотками недоумения, хотя для неё ничего удивительного в его разговорах не было. Она вполне ожидала от него чего-либо подобного.
-С прошлой жизнью. С прошлым окружением. С прошлыми делами, прошлыми проблемами. Будет всё по-другому. Другое имя, другой облик. Другие люди, другие страны. Только один вопрос остался у меня нерешённым.
-А говоришь – силы иссякли, зашёл в тупик – рассудительно ответила женщина.
Она на миг подняла руку, чтобы поправить волосы, и Черногорского снова бросило в дрожь, глядя на неё. Он то краснел, то бледнел.
-Для такого решения, Миша – как ни в чём не бывало, продолжала она – требуется немало и силы, и воли, и решимости. Это не каждый сможет.
-Можно закурить? – вздохнул Миша.
-Пожалуйста – пожала плечами она.
-Ты знаешь, Анжелка… Тебе может казаться, что я тут просто так, стою и выкобениваюсь, бросаю громкие слова на ветер. Я тебе многое уже рассказывал и о себе, и о своей жизни, и ты знаешь, кем я был в детстве, и какова была моя тогдашняя позиция в обществе. И у меня уже однажды было такое – когда я решил всё перечеркнуть, и покончить разом с прошлой жизнью. Я сменил всё, что только можно было сменить, и даже то, что нельзя. Вениамин Черногорский стал Михаилом Феоктистовым. Но всё же… Ты сама знаешь, что было дальше. Ты сама прекрасно видишь, чем всё это кончилось. Грубо говоря – от чего ушёл, к тому и вернулся. Моя вторая попытка с треском провалилась! Теперь дальше так продолжаться не может. Я должен вновь начинать всё сначала. Андрей мне тут…
-И о какой же тогда новой жизни ты можешь ещё говорить, если в первую очередь, опять киваешь на Андрея?
-Он только косвенно имеет к этому отношение – поправил Черногорский.
-К чему? Чтобы ты одел новую маску? Чтобы изменилась опять какая-нибудь внешняя атрибутика, а суть и смысл оставались прежними? Неужели опыт Феоктистова тебя ничему не научил? Феоктистов был лишь внешний образ. Лишь роль, которую ты играл с переменным успехом. И при этом, как ни тяжело тебе будет это признать, но ты продолжал оставаться Черногорским, который всего лишь играл в какого-то Феоктистова.
Она говорила спокойно, рассудительно, без тени высокомерия или демагогизма. Но всё же слова, произнесённые этой великолепной, очаровательной, неотразимой, воистину совершенной – с его точки зрения – женщиной, вонзались Черногорскому стрелами в сердце.
-Уж не хочешь ли ты мне сказать, что у меня вообще, ровным счётом ничего не получилось? – огрызнулся он.
-Зачем же так утрировать? – с лёгкостью парировала она. – У тебя получилось. У тебя как раз получилось то, чего ты хотел. А ты хотел как раз вот этих внешних атрибутов, из которых ты и создал себе образ Феоктистова. Ты хотел накачаться – и ты накачался. Ты хотел стать эрудированным – и ты им стал. Ты хотел заняться музыкой – ты овладел гитарой. У тебя было много товарищей, тебя любили в компаниях. И ты решил, что ты всего достиг. Ну, пусть не всего, но всё же… Ты полагал, что причинами твоих школьных неурядиц было именно это – слабое физическое развитие, и ограниченность. Но это были вовсе не причины, а всего лишь сопутствующие детали. Но ты упустил главное. Ты ни разу не задался вопросами: а что за человек, что за личность этот Черногорский? Каков его характер? И какой личностью ты видишь Феоктистова. Какой у Феоктистова характер, и в чём его коренное отличие от Черногорского. Именно – личность и характер, а не внешний вид, не увлечения, не привычки. Вот потому всё так и получилось. Сменился облик, сменилась обстановка, а нутро твоё осталось прежним. А когда ты попал в другую ситуацию, напоминающую твою прежнюю среду – и весь твой Феоктистов лопнул, как мыльный пузырь. Потому что он и был мыльным пузырём. Не было у твоего Феоктистова никакого остова, не было хребта, не было надёжного, прочного стержня, на котором бы держались все его внешние достоинства. Основание осталось прежним – Черногорский. И, как тут не крути, не верти, а всё равно. Покрутишься, повертишься – и на круги своя.
-То есть, ты хочешь сказать, что в моей жизни уже всё потеряно? – недоумевающе воскликнул Миша.
-Зачем так говорить? Это лишь банальные, громкие фразы. Ты сначала сам для себя реши: чего ты вообще в жизни хочешь. А потом уже и думай, чем и как этого добиться. Реально это, или нет. Конечно, что-то уже потеряно. Но ведь жизнь кончается не завтра!
-Чего я хочу? Хочешь честно?
Он лихорадочно уставился на Анжелу, она лишь вопросительно, с ободряющей улыбкой, кивнула головой: мол, говори, не бойся, смелей!
-Анжела, я… Я люблю тебя. Люблю, уже давно, люблю, всей душой. И я… я хочу быть с тобой. Стань моей женой! Это… это мечта всей моей жизни!
И тут он пал перед ней на колени, взял её руку, припал к ней губами, другой рукой обняв её за колени.
-Конечно, мне приятно, что ко мне так относятся. Но, с другой стороны, мечта мечтой, а ты взгляни по-настоящему: как ты вообще себе это представляешь?
Его вновь охватило недоумение.
-Вот так и представляю! – прокричал он, срываясь на визг, поскольку превозмогать свой страх, стоило ему громадных усилий. – Хватит вокруг да около! Выходи за меня замуж!
-Миша, встань, пожалуйста – спокойно ответила женщина. Она невольно сконфузилась, ощутив столь неожиданный, безрассудный порыв Черногорского, его горящий взгляд… Реакции не последовало. Тогда она сама шагнула в сторону, высвободившись, после чего подошла к платяному шкафу, достала с полки джемпер, и надела его.
-Я попросила тебя встать – повторила она.
Черногорский вновь залился краской стыда и неловкости.
-Миша, садись на диван – снова невозмутимо, как будто ничего и не было, сказала Анжела. – Я сейчас принесу чай, попьём чайку.
-Тебе помочь? – механически произнёс Черногорский.
-Я не возражаю – улыбнулась она, и зашагала в кухню.
Он лихорадочно поспешил за ней.
-Так мы отклонились от темы! – воскликнул Черногорский. – Ты, значит, спрашиваешь, как я представляю себе нашу семейную жизнь. Честно говоря, меня это удивляет. Как будто ты первый день со мной знакома.
Он резко повернулся к ней лицом, сверля глазами её глаза. Она лишь недоуменно повела ресницами, и уголки её губ на мгновенье приподнялись в легкой, спонтанной улыбке.
-Что же тебя удивляет? – простодушно спросила она.
-Меня… - сконфузился Черногорский, и тут же замялся, словно подыскивая нужные слова. – Меня удивляет то, что мы с тобой столько лет уже знакомы, столько лет уже дружим, и ты, наверное, прекрасно помнишь, как мы с тобой подолгу, вот так, сидели и беседовали по душам. И о философии, и о литературе, и о музыке. И о любви, и о жизни – в том числе, и о семейной. Неужели ты не помнишь, как мы с тобой рассуждали о том, какова должна быть семейная жизнь, и на чём должны строиться отношения между мужчиной и женщиной? И ведь, наши взгляды на это полностью совпадали! Неужели ты забыла те слагаемые любви и счастья? Вот так я и представляю семейную жизнь. На основе взаимного равноправия, уважения и доверия. Искренность, доброта, взаимопонимание. И ещё, как ты сама говорила. Любовь – это, когда ты хочешь, чтобы твоему любимому человеку было хорошо, и это становится необходимо тебе, как воздух! Или что, теперь тебе для счастья нужно что-то другое? А это – так, был юношеский идеализм? – разгорячённо декламировал Черногорский.
-Миша, не надо так волноваться. Успокойся, ты уже начинаешь заговариваться! Скажи лучше сразу: можно ли любить человека, которого ты не знаешь?
-К чему ты это? – опешил он.
-Да всё к тому же – с лёгкой грустинкой в голосе, ответила Анжела. – Я просто говорю с тобой по душам. Философствую с тобой о любви и смысле жизни. Как мы это делали в старые добрые времена.
-Ну, если так разобраться – уже более спокойным тоном ответил Черногорский – то, можно влюбиться. Можно увлечься. Но любить по настоящему – это просто нереально. Это будет любовь к какому-то придуманному образу, который ты видишь в объекте своего обожания.
-Вот и ты, выходит, любишь волшебную фею из сказки собственного сочинения. Только почему-то ты видишь эту фею во мне. Если судить по твоим же словам.
-То есть, ты хочешь сказать, я тебя совсем не знаю? – с обидой и удивлением пробасил Черногорский.
-Ты сам это заявил. Только что. Когда сказал, что не знаешь, какие у меня представления о любви, семье и счастье, и прибавил ещё что-то насчёт юношеского идеализма.
-Просто ты сама мне так заявила: как я себе представляю. Неужели ты не помнишь, как мы много рассуждали об этом…
-Одно дело рассуждения, Миша, – ответила девушка – а другое дело действительность. Да, ты хороший парень. Я тебя уважаю. Но подумай: смогу ли я тебе полностью доверять? Мне не нужно от тебя ни исповеди, ни покаяния. Ты сам прекрасно всё знаешь. И равноправия у нас с тобой тоже не получится, если учесть некоторые твои особенности. А если уж совсем начистоту, без этих деликатных недомолвок – мне пришлось бы постоянно брать на себя роль матери. А мне это совсем не нужно. Да и ты в роли мужа-младенца, вряд ли чувствовал бы себя комфортно. Скорей, наоборот – твои комплексы и фобии ещё больше усугубятся, и, в конце концов, ты меня возненавидишь. Вот, чайник кипит!
-Что за чёрт! – всплеснул руками Черногорский. – Я что, Богом проклятый, что ли? Почему, чёрт побери, каждая женщина, каждая девушка, кого б я не встречал – все заявляют в один голос, одно и то же: что я ребёнок! Что Наташа заявила, что я ещё мальчик, и для нормальной женщины неинтересен. Не готов, не созрел, видите ли! Что Ольга эта с Пайде – заявила, что мне и думать об этом ещё рано. Теперь и ты туда же. Так скажи мне, ты ведь умная, умеешь грамотно излагать свои мысли – что всё это значит? От какой болезни мне лечиться? Наташа мне этого объяснить не могла – говорит, чувствует это интуицией. Так, скажи мне ты – что говорит тебе твоя интуиция? В чём причина такого восприятия меня со стороны прекрасного пола? В частности – почему ты считаешь меня младенцем? Ведь я, в конце концов, давно уже не маленький мальчик! Или что – я какой-нибудь умственно отсталый, вроде той же Марины, или Мурата?
-Пошли, Миша, в комнату, поговорим – вздохнула Анжела, взяв в руки две дымящиеся чашки. Чай она приготовила, пока Черногорский громогласно и импульсивно читал свой гневный монолог.
Они прошли, сели на диван. Черногорский опять закурил.
-Ты хочешь разобраться сам в себе – с оттенком горечи сказала женщина. – Только зачем говорить явную несуразицу, какой ты умственно отсталый. Уж, с чем-с чем, а с интеллектом у тебя всё в порядке. Ты умный, начитанный, грамотно мыслишь, трезво рассуждаешь. Воспринимаешь всё анализируя, на всё имеешь точку зрения, которую ты можешь ясно изложить, и обосновать. С тобой интересно беседовать – неторопливо говорила она, но он её перебил:
-То есть, я умный только на словах, и только там, где меня ничего не касается. Одним словом, теоретик, а живём-то мы не теоретически. А на практике я тогда кто? – скороговоркой выпалил он.
-Миша, ты говорил об уважении, о доверии, о понимании – спокойно продолжала она, время от времени припивая чай. – Зачем же ты меня перебиваешь, не выслушав до конца, да ещё цитируешь Андрея? Это с его точки зрения ты теоретик. Если ты сам того же мнения, то к чему весь этот наш разговор? Я вообще не говорю ни о теории, ни о практике. Я говорю о человеке, о личности, о степени развития.
-Говори… - обречённо выдохнул Черногорский.
-Как ты наверняка знаешь, человек растёт и развивается в трёх основных направлениях: физически, интеллектуально, и духовно. Психологически. Физически – ты вполне нормальный мужчина. Правда, в последнее время ты опять исхудал, но это уже другой вопрос. Это уже здоровье, а не развитие. Интеллект у тебя тоже зрелый, можно сказать – высокоразвитый. А вот с психологией уже намного сложнее. Некоторые особенности твоей личности, скажем прямо, тормозят твоё духовное развитие. И поэтому психологически - ты ещё подросток. Грубо говоря – ребёнок.
-И в чём же это выражается? – запальчиво спросил Черногорский.
-Чтобы ты понял, я начну издалека. В тот самый день, когда мы с тобой познакомились, когда мы гуляли с тобой по городу, и ты всячески за мной ухаживал – ты знаешь, я сразу поняла, что ты раньше никогда ничего подобного не делал. Ты никогда не встречался с девушками, и совершенно не знал, как себя вести. И это сразу бросалось в глаза. Даже тот парень тебе об этом сказал. А я отнеслась к этому совершенно спокойно – что ж, всё в этой жизни когда-нибудь делается в первый раз, и разве это так важно, в каком возрасте ты отправился на своё первое свидание? И я принимала все твои ухаживания, без всякого смущения, и тем более – иронии. Но я чувствовала в тебе какое-то непонятное внутреннее напряжение, скованность, беспокойство. И я поняла: ты боишься. Что ж, для первого раза это естественно, и вообще, как мне показалось, ты очень застенчив. Тогда я первая заговорила с тобой, заговорила так, как обычно разговаривают между собой парни, друзья. Чтобы ты мог со мной общаться, так же свободно, как если бы ты общался со своим другом. И, скажу честно, ты мне понравился. В тебе есть те редкие качества, которых нет сейчас у многих. Ты добрый, искренний, бескорыстный. Ты ценишь дружбу и добрые отношения. Ты обязательный, не соришь обещаниями на ветер. Ты по-своему одарённый – ты прекрасно поёшь, и играешь на гитаре. Ты умеешь выслушать, понять другого человека, поставить себя на его место. И всё же, чего-то тебе не хватало, а что-то, наоборот, мешало, сводило на нет все твои достоинства. Сначала я подумала, что это всё застенчивость. Что ты просто стесняешься сам себя. Даже взять меня за руку, обнять или поцеловать – да, тебе этого хотелось. С другой стороны – ты и этого боялся, и даже тяготился. Но ты так же боялся и ударить в грязь лицом, и поэтому всё-таки проявлял ко мне внимание.
Она сделала небольшую паузу. Черногорский сидел, не шелохнувшись, бледный, как каменная стена.
-Как Том Сойер с Бекки Тэтчер – еле слышно, прошептал он.
-Да, ты знаешь – очень схоже. Ты чего-то панически боялся, и порой закрывал этот свой страх показной бравадой, репликами невпопад: ведь даже, проводив меня до дома, тебя угораздило спросить меня, есть ли у меня выпить. И вот тогда я почти всё и поняла. Поняла, что это вовсе даже не застенчивость. Что просто я имею дело с ребёнком, сверстником Тома Сойера.
-В чём же это выражалось? – спросил Черногорский.
-А чем, по-твоему, дети отличаются от взрослых? Давай уж пофилософствуем, разберёмся во всём до конца.
-Дети живут больше чувствами, чем разумом. Руководствуются по большей части, сиюминутными порывами, чем объективной реальностью. Дети за себя не отвечают, за них должен отвечать кто-то – монотонно отвечал Черногорский, словно твердя заученный урок.
-Ну, насчёт первых двух, я с тобой не вполне согласна. Чувства и эмоции есть не только у детей.
-Но у детей они играют главенствующую роль, а у взрослых всё-таки контролирует разум – и Черногорский внезапно замолк.
-Странные ты вещи говоришь, Миша! Ты имеешь в виду что-то вроде «ни за что не пойду к врачу, они делают больно», или «купи шоколадку, а то в садик не пойду»? Ну, хорошо. А я кто, по-твоему – ребёнок? – Анжела говорила уже с лёгким юмором.
-Да нет, почему ребёнок? – удивлённо хмыкнул тот. – По идее, взрослая… Или что, это шутка? – он вытаращил на неё глаза.
-Ну вот, значит, я взрослая – рассудила она. – Так вот, когда я, например, занимаюсь любовью, я отбрасываю все мысли в сторону, и руководствуюсь лишь одними своими чувствами. Разум работает до того – чтоб позаботиться о предохранении, и вообще, как говорил Гамлет, быть или не быть. Или ещё пример. В прошлом году я ездила в Италию. Это тоже был сиюминутный порыв, а не стратегический план. Мне просто захотелось съездить на неделю, и отдохнуть, и я поехала.
-С кем, если не секрет? – огрызнулся Черногорский.
-С туристической группой – улыбнулась в ответ женщина. – Ладно, речь не об этом. Так объясни, почему же дети за себя не отвечают, почему им требуется опёка?
-Анжелка, ну ты, честное слово, как учительница в школе! – раздражённо буркнул Черногорский. – Что ты цепляешься к каждому слову?
-Миша, я понимаю, тебе обидно, и неприятно. Но, во-первых, я хочу, чтобы ты сам всё понял, а не я тебе это сказала. А во-вторых, ты сам меня попросил. Попросил помочь разобраться в себе. Или, если не хочешь – давай, закругляемся.
-Нет… - прошептал Черногорский, и его бросило в жар. – Прости… Так что – почему дети за себя не в ответе? Потому что они неразумны, беспомощны…
-Вот, именно это я и имела в виду – заключила Анжела. – Ребёнок, в отличие от взрослого, беспомощен в окружающем мире, и ему необходимо за что-то держаться. Сначала за мамину ручку и «что такое хорошо, что такое плохо». Потом – за дворовых лидеров, и «я такой, как все». Общаясь со мной, ты постоянно в себе сомневался. Боялся, что ты всё делаешь неправильно. Боялся моей реакции – что я тебя оттолкну, отвергну, обвиню в том, что тебе только одного надо. И ты испытывал явный дискомфорт – ввиду отсутствия поддержки со стороны. Скажу больше – ввиду отсутствия Андрея, которого тебе в тот день так не хватало, чтобы спросить: а так ли я? А как надо? Это я поняла уже вечером, у меня дома, когда ты выпил, и начал рассказывать всё о том, какой у тебя классный друг Андрей, и какие у вас замечательные тусовки. И при этом, не без гордости, заявлял, что все девчонки от него без ума. И я с ужасом поняла, что всё твоё ухаживание за мной, было, вольно-невольно, лишь подражанием Андрею, который в этих вопросах был для тебя образцом, эталоном… А оставшись наедине со мной, ты вновь ощутил свою беспомощность – ты боялся даже заговорить. Я взяла инициативу в свои руки – пригласила тебя танцевать. Честно скажу: в тот день я действительно всего хотела. Может быть, не всего сразу, в первый день, но я ждала иного развития событий. Я ощутила в тебе незаурядную личность, человека, близкого мне по духу. Ещё нас роднило то, что мы оба были одиноки, и оба что-то в жизни пережили.
-Да и я, когда был знаком с тобой первый день, а как разговорились, так такое чувство было, будто с садика друг друга знаем! – подтвердил Черногорский.
-Но, тем не менее, этот день завершился тем, что ты напился до беспамятства, и всё равно, охваченный паникой, оттолкнул меня, сказал «мне пора», и, сломя голову, помчался к Андрею за советом. И я с лёгкостью тебя отпустила, хоть и могла продолжать дальше. Например, попросить остаться. Или даже – подойти, обнять и поцеловать. Но я бы никогда себе такого не позволила – это было бы уже совращением.
-Сама ведь говоришь – в жизни всё когда-нибудь делается в первый раз – проворчал Черногорский.
-Дело ведь не в этом. Ведь, почему секс уже традиционно считается занятием для взрослых, а всяческие заигрывания с детьми, и даже слишком вольное просвещение их на эту тему, уже считается и аморально, и даже преступно? Дело ведь не в физиологии, а именно в психологии. В духовном развитии. Ведь духовная зрелость подразумевает и культуру взаимоотношений полов. Где секс – один из невербальных способов общения, на самом близком и самом тонком уровне. Это естественное выражение чувств, имеющее под собой природную основу, и цель его та же: достичь гармонии духа и тела, укрепить союз двух людей, двух начал; и, в конечном итоге, дать начало новой жизни, новому поколению. К этому пониманию надо прийти, до этого надо созреть. Если же в половые отношения вступает незрелый человек, то он, ещё не постигший сексуальной культуры, усвоит только чисто физиологическую сторону. Для него станет главным не доставить радость любимому человеку, а только удовлетворить свой инстинкт. Более того, он никогда не научится любить. Достигнув зрелого возраста, такой человек уже пресытится обычным сексом, ему захочется какой-нибудь «клубнички». Вот так и появляются на свет педофилы, свингеры, и прочие извращенцы. Особенно гадко это проявляется, когда взрослая девушка, или женщина, совращает мальчика. А в нашем случае так оно и получилось бы – заключила она, и потом, вздохнув, добавила: - Даже дядя с девочкой, и то не так страшно. Потому что, сам знаешь. Маленькие девочки читают любовные романы, романтические истории, в то время, как их ровесники листают порножурналы.
-Ладно, с этим днём мы разобрались. Но ведь, сколько лет с тех пор прошло! – с досадой процедил Черногорский.
-А что за эти годы существенно изменилось? Хотя, если честно, несмотря на такую развязку, чем-то ты мне в душу запал. И ведь, были и после этого моменты, когда я снова пыталась подбирать к тебе ключи. Но ты неизменно отвечал на это нелепейшими, ребяческими выходками, ещё почище той, что в первый раз. И тогда я сделала вывод – что, несмотря на все свои достоинства, ты ещё ребёнок. И я просто не смогу ждать, когда же ты, наконец, повзрослеешь. А ты, к сожалению, эти мои выводы только подтверждал, и неоднократно.
-И чем же? – хмыкнул Черногорский.
-Не одним, так другим – задумчиво ответила Анжела.
-Хорошо, а кто же тогда для тебя настоящий мужчина – Андрей, что ли?
-Ну вот, ты опять про Андрея. Хотя мне кажется, что ты решил разобрать всю хронологию по порядку.
-В том плане, что во второй раз мы встретились именно там? – отчеканил Черногорский.
-И это вышло не без твоего участия! – заметила девушка. – Хотя, что в этом 93-м? Я и сама была ещё молодая, много чего не понимала, вот и поверила этому Андрею. А он – сам знаешь, прирождённый актёр. Смог меня очаровать. Не скажу, чтобы я от него голову потеряла, и готова была бежать за ним на край света, но доверять – я ему доверяла. Мне с ним было хорошо. Потом я стала чувствовать, что он меня обманывает, но мне просто не хотелось в это верить. Ещё и ты вдобавок, исправно выполнял свою роль, когда приходил ко мне «пофилософствовать» - она сделала акцент на этом слове – а сам выпытывал, что у меня на уме, и шёл, докладывал Андрею. А заодно и мне всякие сказки рассказывал, какие у него там важные и срочные дела. А он в то время хаживал налево.
-И ты из-за этого на меня сердишься? До сих пор? – с недоумением спросил Черногорский, совсем сбитый с толку.
-Нет, почему… Это я потом уже тебе простила. Сочла, что ты обиделся на то, что у тебя не получилось, а у него получилось, вот потому он и был для тебя ближе и значимей, чем я. Но всё равно, такая роль тоже не к лицу взрослому мужчине, не так ли? Всё же я, наконец, убедилась, что этот Андрюша держал меня за дуру, хоть он тоже говорил и об уважении, и о доверии, и обо всём, чём угодно. И всё-таки, это оказалось для меня своего рода школой. Научилась определять истинную ценность искусства, о которой ты говорил в первый день нашего знакомства.
-Когда артист поёт песню, а ты слушаешь, слушаешь – ба, это ж про меня! – воскликнул Черногорский.
-Нет, наоборот. Когда поют тебе, и вроде для тебя, а на самом деле, это просто песни – выразительно ответила Анжела, оглядывая собеседника удручающим взором.
-Ты всё опять, вокруг да около 93-го! – вновь всполошился Черногорский. – Вроде, с этим мы разобрались, но неужели…
Он запнулся, не зная, что сказать в своё оправдание.
-Неужели, Миша, неужели – всё так же невозмутимо, с тонким налётом грусти и горечи, ответила Анжела. – Не терзайся, Миша. Ты ни в чём не виноват. Просто ты остался самим собой. Каким ты был и в 93-м, каким и был до этого, всю свою жизнь. И это твоё право, даже не только право. Каждый может и должен быть сам собой. Но я тебе это уже говорила. Были у меня такие моменты, когда я сама надеялась, рассчитывала на тебя. Когда мне нужен был именно такой человек, как ты – отзывчивый, душевный, понимающий. И я взывала к этим твоим качествам, взывала к твоему разуму, мне нужна была твоя мужская поддержка. Но ты оказался ребёнком, и поступал всегда так, как поступают в таких случаях дети. Если уж совсем начистоту, ты поступил подло, ты сделал мне больно, когда шёл на поводу у своего Андрея. Нет, я не сержусь на тебя, я прекрасно понимаю, что ты этого не хотел, у тебя и в мыслях не было того, чтобы причинить мне зло. Но – так получилось. Нечаянно. Как это всегда бывает у детей.
-Что ты имеешь в виду? – удивлённо вытаращил глаза Черногорский. Он был совсем обескуражен, уже и впрямь чувствовал себя ребёнком.
-То, что было потом – вздохнула Анжела. – После России. Когда я уже стала Валей.
Черногорский многозначительно покачал головой. Он прекрасно знал, о чём речь. О том, о чём самой женщине было вспоминать горько и обидно.
 
Декабрь 1993 г. – февраль 1995 г.
В тот зимний вечер, как раз Черногорский был в гостях у Попова. Андрей был настроен особенно мрачно, выглядел тоскливым и подавленным, говорил мало и неохотно. И, как бы Миша ни пытался поднять другу настроение, Попов его почти не воспринимал, замкнувшись в своём, одному ему доступном, мире.
Вдруг заиграл музыкальный звонок. Попов тяжело вздохнул, встал с дивана, и прикрыл дверь комнаты, где они сидели с Черногорским. После чего раздались щелчки открывающейся двери, и Черногорскому послышался голос Анжелы – расстроенный и возбуждённый, готовый вот-вот перейти в рыдания.
-Андрей, не надо – говорила она. – Ни к чему эти лишние сентименты, мы не в мексиканском сериале. Позволь мне забрать свои вещи, и на этом разойдёмся. Тихо, мирно, без эксцессов.
-Анжела, успокойся. Не нервничай, расслабься. Похоже, эксцессы начинаются уже с твоей стороны – мягкими, утешающими интонациями, увещевал Андрей.
-Со своими нервами я как-нибудь сама управлюсь – колючим голосом ответила она. – И расслаблюсь тоже, когда уйду отсюда.
-Посмотри на себя со стороны. К чему такая поспешность и категоричность? Вчера одно, сегодня другое. В конце концов, ты взрослый человек. Давай с тобой сядем, и спокойно всё обсудим.
-А раз я взрослая, то и решать за себя буду я сама. А ты, будь добр, прими всё, как есть, и не ломай мне тут комедию. Мы и так с тобой наговорились за глаза и за уши. Говоришь ты красиво, очень красиво. Только лучше я буду ходить теперь в театр, и слушать эти красивые речи там. Ты меня обманывал, держал за дурочку, и что бы ты при этом не говорил – грош всему этому цена. Не знаю, чего ты хотел этим добиться, мне теперь уже не важно.
Затем они прошли в комнату, где сидел Мишка.
-Привет – взволнованно сказал он, чувствуя ком в горле.
-Что, вся компания в сборе? – ядовито усмехнулась Анжела. – Привет, малыш! – это было уже сказано в адрес Черногорского. – Что, сидим, и дискутируем о дружбе и взаимопонимании? Да, Миша, друг ты хороший. Ты и мне был хорошим другом. Просто я не знала, кто для тебя я, а кто он. Как ведь у вас считается – нет более тяжкого греха, чем променять лучшего друга на какую-то там девчонку?
-Абсурд какой-то – растерянно произнёс Мишка.
-Тебе что, двенадцать лет, что ли? – резонно заметил Андрей.
-Да хватит уже тебе притворяться, разыгрывать, незнамо что! Ему – да, двенадцать! Навряд ли больше, потому что бегать вот так ко мне, слово в слово пересказывать те басни, которые вы тут вдвоём придумываете, а заодно выпытывать, что я о тебе думаю, бежать к тебе, докладывать, и сочинять новые сказки! Да, в двенадцать лет это вполне естественно. А в твоём возрасте, Андрюша, это просто смешно и нелепо. Так что сидите, и травите свои басни друг другу. Я вам не дурочка наивная.
-Послушай… - начал было Попов.
-Хватит! Уже наслышана! Ты просто бабник, обманщик и аферист. Да даже аферистом тебя назвать язык не поворачивается. Самовлюблённый фигляр, вот ты кто! А ты, Миша, просто ребёнок, бестолковый и невоспитанный. Начитался своих детективов, и возомнил себя Шерлоком Холмсом. Больше мне вам и сказать нечего. Впрочем, я всё равно вам не нужна, так что ничего вы не теряете. Кроме своей игры, которую вы сами же и придумали. Один – в Джеймса Бонда, другой – в Пинкертона. Ничего, новую придумаете.
-Анжела, ты сама сейчас ведёшь себя, как девчонка. Как можно – взять всё сразу, и разорвать? У нас, в конце концов, есть кое-какие общие проблемы, и я не могу допустить, чтобы…
-Были общие! – оборвала Анжела. – Теперь это мои проблемы. В покровительстве не нуждаюсь. По крайней мере, в твоём, и всех тех, возле кого ты подвизаешься. Всё, Андрей. Мне пора. И ты, Миша, будь здоров.
-Обязательно буду! – пытался отшутиться Миша. Но его цитата из Высоцкого так и не нашла одобрения. Андрей и Анжела вышли в коридор, дверь комнаты закрылась.
-Открой мне – послышался из-за двери голос девушки.
-Что ж, раз ты сегодня не в духе, не вижу смысла настаивать – ответил ей Попов. – Хотя, поговорить нам с тобой всё-таки надо.
-Риторикой ты будешь заниматься со своим Мишей. Нате вам, чтоб не скучали! – и она достала из сумочки бутылку водки.
-Что, с ума сошла, что ли?
-Обидно, да? Ударил перед ним в грязь лицом? А ведь он всегда считал тебя таким неотразимым, что прямо ни одна перед тобой не устоит!
-Причём здесь вообще Мишка?
-Это ты у него, или у себя спроси – при чём он здесь. А мне пора. Всё, Андрей. До свидания.
-До свидания – подчеркнул он. – Но не «прощай».
-Это уже понимай, как знаешь.
Дверь за девушкой закрылась, и в комнату вернулся Андрей с бутылкой водки.
 
Хоть Андрей по-своему и переживал разрыв с Анжелой, частенько её вспоминал, и при этом всегда подчёркивал, что она – особенная женщина, яркая личность с тонкими душевными качествами, незаурядным умом, и, что греха таить, она потрясающе красива и сексуальна – всё же Черногорскому порой казалось, что не так-то уж Попов и горевал. Он по-прежнему продолжал встречаться то со Светкой, то с девушками и дамами из чингисхановских кругов, и уже совсем скоро у него появилась Жанна – роскошная дама, с шикарными формами, под стать супермоделям из «Плейбоя». По сравнению с Анжелой, та действительно смотрелась эффектнее – может, ещё и в силу возраста. Анжеле, как и Мише, едва исполнилось девятнадцать, а новой невесте Попова уже тогда было полных двадцать четыре. Мише она, в отличие от душевной и свойской Анжелы, казалась какой-то отчуждённой, надменной особой, сошедшей с экрана и снисходительно поглядывающей на окружающих. Хоть Жанна не давала ни малейшего повода так думать. А в Попова она влюбилась по уши, и это сразу бросалось в глаза.
Ну, а Анжела, чувствуя себя глубоко оскорблённой и обманутой, разочарованной в любви и дружбе, переживала сильную депрессию, усугублённую тяжким ощущением одиночества. Её теплоту, её искренность поругали, втоптали в грязь, и она чувствовала себя облитой этой грязью с ног до головы, как бы она не старалась быть выше всего этого. Ощущение это становилось невыносимым, и ей хотелось отмыться, избавиться, бежать от всего того, что связывало её с игравшим на всех её струнах Поповым, и так нелепо предавшим её доверие другом Мишей.
Вскоре после этого, она стала встречаться с одним своим старым знакомым. Она его знала уже несколько лет – он был моряк-подводник, сверхсрочник Советской Армии, их воинская часть дислоцировалась в Палдиски, там он и жил. Звали его старинным русским именем, ныне редким – Емельян. Он был другом и соседом жениха одной Анжелиной подруги.
До этого они не были даже и друзьями – просто знакомыми, и при этом далеко не близкими. И вот, как раз той холодной зимой, (а зима с 93-го на 94-й в Эстонии была очень суровая), однажды вечером, они случайно встретились в Старом городе. Разговорились…
Теперь уже Анжела давно не задавалась вопросом, что же её побудило тогда так довериться, открыться, сблизиться с этим бравым моряком Емелей, рослым широкоплечим детиной с тугими рыжеватыми усами. То ли одиночество стало настолько уже в тягость, то ли её привлекало чувство защищённости, испытываемое ей рядом с этим человеком. То ли этот простой и жизнерадостный парень казался ей прямой противоположностью её прежнему окружению. Они вскоре сошлись, и уже весной он сделал ей предложение. По времени это примерно следовало сразу за женитьбой Попова на Жанне, но для Анжелы и её избранника, это ровным счётом ничего не значило, зато другое событие – завершение вывода советских войск из Эстонии – было уже весьма значимым обстоятельством.
Мичмана Емельяна Ивановича Трофимова, должны были перевести аж в Советскую Гавань, на Тихий океан – продолжать там свою службу, но он принял другое решение. Решил списаться на гражданку, на берег, и начать новую жизнь с молодой женой, у себя на родине. Написал родителям, те не возражали, напротив, были рады: ждём с нетерпением. Будущее представлялось ему простым и ясным: родная семья, жена, работа в родном посёлке, где он до армии прожил всю свою жизнь, где знал наизусть каждую кочку, где всё было таким знакомым, родным, своим в доску. И он собирал чемоданы, ходил по инстанциям, оформлял документы, с радостным нетерпением: скорей бы, наконец, домой. Жена, однако, его восторга не разделяла – предлагала подумать, взвесить, обсудить другие варианты. Емеля же, пребывая в эйфории опьянённый ощущением счастья, не хотел ничего даже и слышать. Домой – и всё!
Черногорский помнил тот летний день, когда Анжела с мужем уезжали из Таллинна. Как он примчался на вокзал, узнав об их отъезде от Попова, в аккурат за пять минут до отправления. Возбуждённый, взволнованный, весь красный и потный от бега и от принятой «для храбрости» бутылки портвейна, он бежал по перрону, заглядывая в окна поезда, и, наконец, увидел её мужа. Тот стоял у тамбура, кажется, пятого вагона, и прощался с бывшими сослуживцами.
-Она там? – тяжело дыша, выпалил Черногорский.
-Третье купе слева – улыбнулся тот.
Миша опрометью бросился в то самое купе, там и застыл, как вкопанный.
-Это тебе! – он протянул ей букет роз, который был у него в полиэтиленовом пакете. – Дарю. Счастливо. Будь… - дальше он не выдержал, и разрыдался.
-Спасибо тебе, Миша! – она пожала ему руку, и поцеловала в лоб, как маленького. – Лучше иди, не мучай себя. Удачи тебе!
Миша, в растерянном оцепенении, постоял какие-то мгновения посреди купе. Но слёзы душили его, и он, боясь быть осмеянным, круто развернулся, и побежал прочь. В тамбуре, столкнувшись с Емельяном, он пробормотал «пардон», тот в ответ лишь засмеялся. А Миша выскочил из вагона, и застыл на перроне, словно ожидая чего-то.
Поезд тронулся, медленно проплыл вдоль перрона, и, едва-едва набирая скорость, удалялся прочь от вокзала. И тут Черногорский прыгнул вниз, на рельсы, и побежал вдогонку за поездом. Он бежал за ним, и ревел, словно труба тепловоза, бежал изо всех сил, будто бы силясь его догнать, но поезд неумолимо набирал скорость. Дружно перестукивались сотни колёс, и оглашали округу суровые железнодорожные гудки, а Черногорский всё бежал и бежал вслед за поездом. Пока не выдохся, и не упал.
 
Опасения и сомнения Анжелы оказались вовсе не напрасными. В этом ей пришлось убедиться уже сразу после приезда.
Они жили в рабочем посёлке, и хоть от этого посёлка, что до Москвы, что до Питера, было всего каких-то несколько часов езды, но это была всё же провинция, с укоренившимися нравами и традициями, характерными для российской «глубинки». Впрочем, об этом в своё время писали ещё и Салтыков-Щедрин, и Чехов, и Гоголь, а взять кого посовременнее – да хоть Трифонов, хоть Шукшин, хоть Шаламов. Выбор – за читателем.
Анжеле и в детстве довелось немного пожить в России, но только в крупных городах – областных центрах, а большую часть жизни она всё же прожила в Таллинне. И потому первое впечатление от новой родины у неё было такое, будто бы она попала в какое-то старое советское кино о послевоенных временах. Их приезд отмечался весьма радушно – бражничали все родные, все соседи, и Анжеле почему-то показалось что все «ожидания с нетерпением» и радости встречи лишь тем и ограничатся. Что здесь ей рассчитывать будет просто не на кого.
Уже в первый день выявился разительный контраст между ней и местными женщинами всех возрастов – те бадьями глушили самогонку, выражались «по-матушке» под стать мужикам, что весьма характерно проясняло их мировоззрение. Они смотрели на мир чисто «по-советски», как ими было впитано с молоком матери, а тем так же передано от бабушек, потому что иной подход был бы просто непрактичен, и даже невозможен. То есть – с позиции грубого, бытового материализма. То есть, все думы, в конечном итоге, сводились к тому, где зашибить лишнюю копейку, не гнушаясь практически никакими средствами, как бы похитрее концы с концами свести. А все радости жизни ограничивались, по большому счёту, выпивкой да телевизором. Ну, и ещё грибы-ягоды, у некоторых – охота-рыбалка, да и то это – скорей, для желудка, чем для души.
Захмелев, мужчины стали спорить о политике, но больше всё-таки о футболе. Благо дело, главным событием того лета был чемпионат мира. Особенно много восторженных откликов было в адрес Олега Саленко, забившего за матч с Камеруном целых пять голов. Ну, а женщины – те принялись самым откровенным образом сплетничать.
Анжела загрустила, почувствовав себя здесь чужой и одинокой. Но – тут же взяла себя в руки. В конце концов, жить ей не с соседями, и даже не с роднёй, а с мужем, а уж с ним они доселе всегда друг друга понимали.
Самым главным бичом в посёлке была безработица. У Анжелы к тому времени за плечами было кулинарное училище, и масса всевозможных курсов – начиная от кройки и шитья, и кончая секретарём-референтом и бухгалтером малого предприятия. Многое что приходилось в жизни усваивать. Только ни по одной специальности для неё работы не нашлось: все места в посёлке были заняты, да и держались за них, как утопающие за соломинки, зная, что с потерей работы теряются все перспективы мало-мальски достойной жизни. А работать самостоятельно – например, печь пирожки, или «вещички перешивать», по меткому выражению из знаменитого фильма – она не могла. В посёлке чем-то подобным и так промышляли все, кому не лень; и Анжеле дали понять сразу: на чужой каравай рот не разевай. Всё же, хоть и с трудом, но ей удалось устроиться на рынок, и, хоть она первое время и чувствовала себя там неуютно, она не имела и тени презрения или высокомерия к окружавшим её людям. Она прекрасно понимала, что если всё существование человека занято вопросом хлеба насущного, то ему уже будет не до поэзии, и не до философии. Главное, как считала для себя Анжела – это выжить, приспособиться к новым условиям, и при этом остаться самой собой.
Её же, напротив, невзлюбили. «Интеллигентка», «дармоедка», «белоручка» - это были, пожалуй, самые лестные эпитеты в её адрес. Впрочем, новое лицо всегда становится объектом повышенного интереса, и поэтому немудрено, что о ней сразу стали распространяться всевозможные сплетни. Сама она не придавала этому значения – до поры, до времени.
Гораздо большим худом оказалось то, что муж её после переезда, сразу и резко, переменился. После нескольких неудачных попыток найти постоянную работу, он всё же нашёл возможность приработка – ходил на близлежащую товарную станцию, разгружать вагоны, с несколькими местными мужиками. Такая «халтура» им выпадала, в среднем, раз в неделю – иногда почаще, а иногда и пореже, а на вырученные деньги (не на все, конечно) – сразу же «отоваривались». Отказаться он не смел – там это почиталось за смертельную обиду, тем более, что хоть эту халтуру – он и то, получил только благодаря им. И бывший бравый моряк запил: то на радостях, после успешно сделанной работы, то с горя, тоски и безысходности: как дальше жить? Он чувствовал сильную, неизгладимую вину перед женой – что не может ей обеспечить достойной жизни. Что вовсе не для этого он её сюда привёз. Что совершенно по-другому он представлял себе жизнь у себя на родине, откуда он уехал в восемнадцать лет, по призыву в армию, а точнее – во флот. Тогда ещё был Советский Союз, и вообще, всё здесь было по-другому: весь посёлок, как одна семья… И, чтобы забыться, утопить свою эту вину, и чувство никчемности, чувство крушения всех надежд, и тщетности всех порывов – он пил. Брал себя в руки, прекращал, ходил по окрестностям, искал работу. И, после очередных неудач, снова пил.
А родня, да и соседи тоже, хотя какое им дело, казалось бы – во всём винили её. Довела, мол, мужика. Такой видный парень был, и вот…
Анжела много раз говорила с мужем. Предлагала уехать, поискать работу в том же самом Питере, или даже в Москве, снять комнату где-нибудь в пригороде. Предлагала даже перебраться в Таллинн. Но такие предложения вызывали лишь бурю со стороны возмущённой родни: «Хочет на шею сесть, взять прутик, и ездить, погоняя». А сам Емельян, разрываясь между женой и родителями, в конце концов, опять в очередной раз напивался.
Неизвестно, как бы это дальше продолжалось. Может быть, искания бывшего подводника и увенчались бы успехом, и он нашёл бы себе какую-нибудь работу – всё же лучше, чем маяться, как неприкаянному. Может быть, в конце концов, плюнул бы на всю свою родню, и уехал бы, вместе с женой, куда глаза глядят – в Питер, в Москву, да хоть в Сибирь! Или даже пошёл бы на поклон к своему бывшему начальству, попросился бы обратно, на подлодку, и жила бы сейчас Анжела, как у Хемингуэя в романе – в моряцкой хижине, на берегу океана. А муж её, Емельян Трофимов, дослужился бы до капитана…
Но события развернулись иначе. Худшее даже предположить было трудно.
Сама ситуация была банальна. Выражаясь милицейским жаргоном – бытовуха, из разряда таких, какие «по пьянке» случаются сплошь и рядом. Кто-то с кем-то повздорил, а там пошло – «наших бьют», что, по провинциальному обыкновению, переросло в «стенка на стенку». Завязалась жестокая, кровавая, всеобщая свалка, целой толпы обезумевших, озлобленных на всех и вся, до беспамятства пьяных мужиков. Дрались все, чем попадя, и никто из дерущихся не понимал, с кем и из-за чего он вообще дерётся. А с поля брани уже и разъехались, кто куда. Один – прямёхонько в морг, двое – с тяжкими травмами в реанимацию, а уж остальные – известно, куда. Среди последних был и мичман запаса Емельян Трофимов.
А тем временем, Анжела ждала ребёнка. Они с мужем надеялись, что, может, таким образом, удастся сблизиться с его родителями.
Вышло же совсем наоборот. Случай с Емельяном поставили в вину Анжеле: мол, не уберегла, совсем сгубила мужика. За этим последовал ещё один удар: внезапное увольнение.
«Я чё, тебя нанимала для того, чтобы ты сразу в декрет ушла? Ишь, хитрая какая! Не прошла испытательный срок – да, и вали вон отсюда!» - сказала ей хозяйка, едва узнав об Анжелином положении. А на дворе уже стояла холодная, грязная, слякотная осень 94-го.
И пуще прежнего, начались мытарства. Дальние поездки на «попутках» в города, поиски, хотя бы разовой, работы. Унижения, просьбы, домашние укоры. И вновь она себя почувствовала покинутой и одинокой. Её родная мать, вышедшая в очередной раз замуж, и уехавшая с новым мужем за границу, не написала ей ни строчки. Так же из старых друзей и знакомых о ней почти все забыли. Или, может, не знали, поскольку все разъехались…
Оля, которая была ей когда-то, как старшая сестра – будучи старше на четыре года, практически заменяла четырнадцатилетней девчонке мать: та в то время лечилась от алкоголизма. Теперь у ней самой уже муж и дети. Эвелина - та самая, которая пропала, и, после этого случая, тоже предпочла уехать из Таллинна. Маша, с чьим отцом тогда и связалась Анжела. Хотя помнит ли она, кому она оставляла свой адрес? Да, она просила передать, но передали ли? Но вот однажды, ей всё-таки пришло письмо из Таллинна. От Черногорского.
 
Беда никогда не приходит одна, и Анжеле пришлось испить эту чашу до дна. Началось всё со слабости и озноба. «Простуда» - решила она. Но ни аспирин, ни домашние средства не помогли. Что ж, вызвали врача. «Грипп» - поставила диагноз врач. Выписала парацетамол. А спустя три дня, молодую женщину без сознания, увезли на «скорой». Сей вирус оказался вовсе не гриппом, а менингитом, и его последствия были весьма плачевны. Анжела потеряла ребёнка.
«Как нам теперь людям-то в глаза смотреть? Мало того, мужика извела, так ещё и ребятёнка загубила, окаянная!» - передала ей в больнице медсестра слова свекрови. И женщина поняла, что в тот дом она никогда больше не вернётся.
Но в день выписки её ждал небывалый сюрприз. Во дворе больницы стоял тёмно-синий «Фиат».
 
-Садись. Отвезу, куда надо – сказал Попов, слегка нервничая.
-Как ты здесь оказался? – Анжела была потрясена до глубины души.
-Очень просто. Ты опять скажешь, что это детские игры, что Мишка бегает, и мне наушничает. Но просто это самое лучшее, что Мишка смог для тебя сделать. Так, куда едем?
-На почту – тяжело вздохнула Анжела. – Мне надо позвонить одной знакомой, по междугороднему.
-А зачем тебе почта? У меня вот, что есть – Попов показал мобильный телефон. – Если хочешь, звони этой своей знакомой. Хотя я предлагаю немножко другое.
-Что же ты мне хочешь предложить? – прошептала она. – И вообще, зачем это тебе надо?
-Не надо – парировал Попов. – Думаешь, я рисуюсь перед тобой? Играю в благородство? Да мне это даром не нужно. Мне всё равно, что ты обо мне думаешь. Считаешь меня сволочью – ну и считай, Бог с тобой.
-А ты повзрослел, Андрей – грустно вздохнула девушка.
-Это мелочи. Мне, понимаешь, ничего не надо. Если мне что-нибудь надо, я сам себе всё это организую. А вот тебе – надо. Я же всё знаю. Что ты у какой-то этой знакомой, хочешь занять денег. Так возьми лучше у меня. И скажу даже больше: после всего того, что случилось, тебе здесь просто нечего делать. Тебе срочно надо оформлять бумаги – и в Таллинн. Хотя, если ты туда поедешь, тебе никакие бумаги оформлять не надо будет. Вот, смотри. – Андрей открыл папку, в ней лежала целая стопка документов. Наверху стопки лежал «серпастый, молоткастый» советский паспорт.
-Что это? – не поняла Анжела.
-Открывай, смотри – кивнул Попов.
С ленивым любопытством, девушка открыла паспорт, и тут же ахнула, увидев свою фотографию.
-Михайлова, Валентина Ивановна – прочитала она. – 28 июня 1972 года. Что это, зачем?
-Чингисхан умер – пояснил Попов. – Грохнули его.
-Ну, и что? У меня есть знакомые, с которыми Чингисхану пришлось считаться.
-Там это не прокатит – нахмурился Попов. - Чингисхан, может быть, и считался. Зато такие люди, как Генерал и Ферзь, те ни с кем считаться не будут. Я тебя не пугаю, не напрягаю. Просто, для всех лучше будет так. Вышла девушка Анжела замуж, уехала неизвестно куда, и ни сама носа в Эстонию не кажет, ни ей уже никто не интересуется. А потом, если вдруг окажется всё нормально, организуем ей возвращение. То же самое ты сможешь спросить у этих своих знакомых.
-То есть, ты предлагаешь мне бросить всё, и ехать в Таллинн, мол, здравствуйте, я ваша тётя Валя? – недоумевала Анжела.
-Сперва съезди-ка к своему бравому старшине в лагерь, на свиданку. Поговорите, решите, как жить дальше. Если нужен развод, так сразу, прямо и оформите. А хочешь ждать его – так жди, это твоё право. Только ты его ждать сможешь и в Таллинне.
-А что, больше вариантов нет? – покачала головой Анжела. - Если ты такой всемогущий! Ты пойми, насколько это тяжело будет – жить под чужим именем. Ещё и старше, выходит, на целых два года. Было б мне лет пятнадцать – ой, как была б рада! Когда я была угловатым страшилищем, и никто не мог толком разобрать, мальчик я или девочка.
-Может быть, и есть. Но что ты предлагаешь? В Москве – там и своих, вот таких вот, полно. И каждый час приезжают целые вагоны, со всех концов России, в призрачной надежде найти себе место под солнцем. Да только в жизни всё не так, как в кино. Питер – может быть, масштабы немного поменьше, а так, всё суть то же самое. А в остальных городах по России – там я никто, и меня никто не знает. И я не могу дать никакой гарантии, что там не окажется всё так же, как здесь. Поэтому Таллинн – самый надёжный вариант, как ни крути.
-Ладно – вздохнула Анжела, осознав всю тяжесть своего положения. – Только скажи, для чего ты всё это делаешь? Я-то, конечно, приму твои услуги, у меня просто выбора нет. Но мне бы хотелось понять: а ты, чего ради, стараешься?
-А что толку, если я тебе чем-то отвечу? Ты всё равно истолкуешь мои слова по-своему. Как бы я не ответил. Так что, реши для себя сама, зачем мне всё это.
-Говорят, ты развёлся с Жанной.
-И решил теперь, таким образом, завоевать твоё сердце! – закончил Попов. – Нет, я никогда никого не завоёвываю, и ни от кого ничего не добиваюсь. Если ты сама придёшь ко мне, по зову сердца – тогда будут уже другие разговоры.
-Я устала – обречённо вздохнула она. – И сердце устало. Оно уже никуда не зовёт.
-Тогда что нам остаётся? – заключил Попов. – Поехать в Таллинн. Или, если хочешь, давай вначале съездим к твоему мужу.
-Я одна туда поеду. Он далеко, под Воркутой – покачала головой девушка.
-Думаешь, что ты туда приедешь, и тебе сразу разрешат свидание? Нет, милая, не так-то всё и просто. Со мной будет немножко попроще. Я передам привет, от кого надо – твёрдо заявил Попов.
-Господи, но как ты туда поедешь? – Анжела была буквально шокирована.
-Вместе с тобой, вот, на этой машине – парировал Попов.
-Андрей, ты, наверное, сошёл с ума. Прости, я не в себе. У меня погиб ребёнок. Я этого не хотела.
-Я в курсе. Потому и приехал. Знаю, каково тебе здесь.
-Ты ничего не знаешь. Ты здесь не жил. А деньги я тебе верну.
-О деньгах после поговорим. В Таллинне. Зачем делить шкуру неубитого медведя? Поехали на север.
 
Свидание с мужем было недолгим, но тяжёлым. Анжела плакала, умоляла мужа простить её, заверяла, что она этого не хотела. Не винила ни в чём – ни его самого, ни родителей, посетовала лишь на бездушную хозяйку на рынке, да на врача-дилетанта. Спросила – как дальше жить будем.
-Не надо извиняться – тяжело вздохнул Емельян – верю я тебе, верю. Не сгубила ты его, ты не могла его сгубить! А жить с тобой мы никогда теперь не сможем. Виноват я перед тобой, век не искупить! Златых гор насулил, прямо рай земной, в этом, моём родном захолустье. Просто, понял я одно: хоть и прожил я на свете больше четверти века, а как был я пацан, так пацан и остался. Сперва родители за меня думали, меня всем обеспечивали, потом – армия их сменила, а как вышел на самостоятельную тропу, так и заблудился в трёх соснах. Теперь – вон, тюряга кормит-поит, живу на всём готовом, о хлебе насущном думать не приходится, хоть и муторно мне тут. Неволя есть неволя. Прости меня, коли сможешь. Незачем тебе меня, непутёвого, ждать.
-И ты мне это заявляешь с такой лёгкостью? – удивлённо воскликнула она, даже вскочила от удивления.
-Не могу больше тебя мучить – пробасил он. – Не имею права.
-Скажи: ты меня любишь? – со слезами вопросила Анжела.
-Думаешь, я из-за родичей с тобой развожусь? – рассердился Емельян. – Да мне по барабану, будут они ко мне мотаться, али нет. Будут они слать мне посылки, или не будут. Просто у меня в душе уже ничего не осталось. Только вина и обида. Досада и боль. И больше ничего, ничего в душе не осталось. Места живого во мне нет. А кем я отсюда выберусь – я об этом и думать боюсь. Не губи свою жизнь. Я тебе этого не позволю!
Так печально и окончилась её история любви с бравым моряком Емельяном.
Шквал пережитых потрясений, да и прошедшее время, начисто заглушили в женщине былую обиду на Попова и Черногорского. Более того, ведь именно они – Андрей и Миша – протянули ей руку помощи, когда она осталась совершенно одна, в чужой стране, лишённая даже средств к существованию, окружённая лишь клеветниками да недоброжелателями! И она им за это была искренне благодарна.
Её отношения с Мишей, так и не выходили за рамки дружеских. Что же касается Попова, то он ухаживал за ней, проявлял всяческие знаки внимания, но теперь был довольно сдержан. Да она и сама не горела желанием бросаться в омут.
-Я знаю, ты на меня обиделась – уверял её Попов – когда ты узнала, что я встречаюсь и с другими женщинами. Да, что греха таить – было, было! Я любил много и многих, меня можно обвинить в распутстве, или разврате, но это было не так. Это не было – ни разгулом, ни самоутверждением. Зачем мне доказывать самому себе то, что и так яснее ясного?
-Чем же тогда это вызвано? Казановство, донжуанство, донкихотство?
-Кстати, о Дон-Жуане и о Казанове. Дон-Жуан заводил себе душевных подруг, ему главное было – обольстить, покорить, потрясти женщину, заставить испытывать душевные переживания – и при этом сам он никогда не оставался равнодушным, поскольку испытывал то же самое. А Казанова стремился только к телесным, чувственным наслаждениям. Но, тем не менее, все похождения Дон-Жуана всегда заканчивались трагически, какого автора ни возьми. А от Казановы, наоборот, все его женщины оставались в восторге. И период бурного романа с этим синьором становился для них самым красочным воспоминанием в жизни. Вот, почему?
-А ты что, у них у всех брал интервью, что так уверен в яркости? – продолжала иронизировать Анжела, или же, новоиспечённая Валентина.
-Я читал! – ответил Попов. – Так вот. Старинную легенду о Дон-Жуане, по-своему истолковывали многие авторы. Байрон, Карло Гольдони, Мольер, Проспер Мериме. Ну, и, конечно же, Пушкин. Что их всех объединяет – что все они мужчины. Роман «Казанова» написала женщина. Вот вам и весь ответ.
-Ну, если уж на то пошло, то, кроме «Каменного гостя» Пушкина, есть ещё «Каменный хозяин», и его, кстати, написала женщина. Только там Дон-Жуан не умирает, а женится на донне Анне, и попадает к ней под каблук, как Макбет.
-Значит, правильно сказал Шекспир: «О, женщины, вам имя – вероломство!» - парировал Попов. – Мечта каждой женщины: иметь под каблуком мужа – Дон-Кихота, а лучше – Макбета, но это довольно рискованно. И романтического любовника - Казанову.
-Хорошо же ты знаешь женщин! – рассмеялась она. – Ну, а что же тогда мечта мужчины?
-Мечта мужчины – найти себя, своё место в жизни. Я искал себя. Искал такую женщину, с которой мог бы быть в полной уверенности, что это моё второе «я». А в этом мире всё познаётся только в сравнении. Или мне пришлось бы, живя с одной женщиной, всю жизнь обманывать и себя, и её, потому что я не смог бы сделать её по-настоящему счастливой. А тебя я слишком высоко ценю, чтобы обрекать на жизнь в иллюзии счастья. В конце концов, я же и от тебя никогда не требовал верности. Ты – свободная женщина, ты должна найти, и выразить себя. Есть много людей, которые всю жизнь ищут себя, и не находят.
-Ну, и каковы же результаты твоих археологических изысканий? – улыбнулась она. – Нашёл ли ты себя?
-Жанну я не беру в расчёт. Она красива, умна, сексуальна, но всё равно, мне с ней чего-то не хватало. У меня всегда возникало именно ощущение иллюзии, будто играют спектакль, и сейчас вот-вот, всё рухнет, и рассыплется. Наш с ней брак тоже был сродни деловой сделке, и организовал всё это мероприятие, насколько тебе известно, Семён Ильич Прохоров. В октябре его не стало, наша совместная жизнь пережила его всего на несколько недель. Нет, Жанна хороший человек, просто она с детства росла в такой среде… Честно говоря, я ей совершенно не завидую.
-Причём здесь вообще Жанна? Просто, ты не помог ей найти себя. А в одиночку себя никто никогда не найдёт.
-Так ты что, хочешь стать моим партнёром в археологической экспедиции? – коварно расцвёл Попов.
-Ты хочешь и мне предложить бизнес-сделку? – перевела она в шутку.
-Нет, я хочу предложить тебе кое-что другое – завораживающе ответил он.
А на дворе стоял декабрь 94-го. То есть, по иронии судьбы, с момента их скандального разрыва, прошёл ровно год…
Вот так, незаметно для самой себя, Анжела (так её называли, только будучи наедине. На людях же, величали исключительно Валентиной) – снова сблизилась с Поповым. Чем это вскорости обернулось, Черногорский увидел воочию. Развязка событий произошла прямо на его глазах, и такой неожиданный поворот поверг его самого в натуральный шок.
 
Они сняли квартиру в одном из микрорайонов, неподалёку оттуда, где Анжела прежде жила с матерью. У Анжелы с Поповым была заведена негласная традиция – делать друг другу неожиданные подарки, и приятные сюрпризы.
Однажды в январе у Попова взломали машину и поживились магнитофоном. Ему было досадно, но он отмахнулся.
-Ерунда, новый себе куплю. С цифровым эквалайзером, с цветным экраном, и колонками на сто пятьдесят ватт – сказал он Анжеле.
На следующий день он был буквально потрясён, получив в подарок аппаратуру, о которой мечтал. Но и сам он не остался в долгу: в ту же субботу он подарил ей роскошное платье, пальто с меховым воротником, набор дорогой косметики, и золотые украшения.
-Сегодня мы пойдём в одно из самых элитных заведений – объяснил он. – А у тебя даже не было ничего подходящего.
Конечно же, девушка была польщена и тронута. Но всё же, она никогда не теряла здравого рассудка.
-Андрей, ты снова взялся за старое? – спросила она, подразумевая под «старым» его полукриминальные афёры, и связи с людьми наподобие покойного Чингисхана. Уж она-то прекрасно понимала, что на такие подарки заработать весьма сложно.
-Ты спроси у Мишки – усмехнулся Андрей. – Тут никакого криминала, просто частный детектив.
 
Здесь всё же следует отвлечься от Анжелы, и рассказать читателю ещё об одном совместном «предприятии» этого лихого тандема, то есть Андрея и Миши.
По протекции одного из своих многочисленных знакомых, Попов пристроился «по совместительству» в некое частное детективное агентство. Взял он себе и Мишу в помощники, на «неформальных началах». Тот занимал при нём должность «советника», благо дело – Миша был незаменим в анализе и просчёте всевозможных дел, лично его не касавшихся. И вот однажды к ним обратился клиент, мужчина средних лет, с потным, одутловатым лицом, и манерами деревенского лавочника, зато одетый необычайно дорого. Венцом его наряда являлся пресловутый малиновый пиджак, массивная золотая цепь на шее, и такие же огромные перстни на изнеженных ручонках. Всё выдавало в нём заурядного простофилю и неудачника, которому по чистой случайности упал на голову мешок с деньгами.
Беседовал с ним Миша.
-Владелец фирмы – рассказывал он Андрею. – По всей видимости, подставное лицо. Самый обыкновенный «танкист». Эдакий Фунт из «Золотого телёнка». На самом деле, делами занимаются совсем другие люди, а этот фрукт от них получает какие-то шиши. Этого ему хватает на то, чтобы тешить свою персону всяческими благами, и не соваться туда, куда его не просят. А вообще он тупой, как пробка, а спеси, как у царя Гороха.
-Мнит себя крутым, и не представляет, что вскоре придётся держать ответ, и даже неизвестно, за что – добавил Попов.
-Нет, бизнесом своим сей проситель весьма доволен – хмыкнул Миша. – У него затруднения совсем иного рода.
Тот, возбуждённо и многословно, излагал, что его терзают подозрения относительно своей жены, и убедительно настаивал на то, чтобы это выяснить: имеют ли эти подозрения действительные основания.
-Ну, чтобы от такого кретина, да жена бы не гуляла – сделал вывод Черногорский. – Вряд ли какой женщине будет в радость, постоянно терпеть рядом такого слюнтяя и пустозвона.
-Смотря, что ещё за жена – скептически ответил Попов.
С женой клиента Попов познакомился в тот же день. Пустив в ход всё своё обаяние, он сразу покорил эту красотку, не больно уж и неприступную, и сделал уже свои выводы. Что эта дама, будучи, хоть и моложе, но умнее своего благоверного, водит того всячески за нос, и в то же время удовлетворяет свои, сугубо материальные, запросы. А что до личной жизни, то эта мадам отнюдь не питает к супругу никаких особых чувств, уверена, что всё равно, рано или поздно, его бросит. И наставит ему рога с кем угодно, лишь бы мужчина оказался интересным. Естественно, с Черногорским она вряд ли согласилась даже пойти на танцы, или поужинать. Ну, а с таким кавалером, как Попов…
И тогда они разыграли маскарад, по заранее спланированному сценарию. Автором сего проекта был Черногорский, реализатором – Попов.
Для этого была снята на несколько часов квартира в Старом городе, в двух шагах от дома правительства. Был также взят на прокат новый чёрный «Мерседес»-люкс, и на него специально прикрутили номера из серии ААА, каковые в то время использовались на правительственных и дипломатических машинах. На этой машине Попов и привёз даму на ту квартиру, а потом, отлучившись из постели якобы в туалет, подал условный сигнал. И тогда в квартиру пожаловали гости: сам клиент, а с ним – Черногорский и, в довершение всего, заместитель директора этого агентства: с ним также Попов договорился заранее.
Разъярённый клиент сразу начал выяснять отношения с женой, но его громогласно перебил Попов, размахивая документами. Дескать, он - сотрудник правительства, доверенное лицо одного очень известного, и высокопоставленного государственного чиновника, и за такое вторжение в его интимную жизнь, могут быть серьёзные неприятности. И у лоха-рогоносца, и у его ищеек-детективов. Агентство закроют, его руководству назначат приличный штраф, самих детективов посадят, а ревнивому мужу просто оторвут голову.
За этим последовали переговоры, в ходе которых решили: дело надо «замять», чтобы как ни в чём не бывало, ну, а издержки предстоит оплатить – естественно, за счёт клиента. И детективному агентству, и любовнику жены, по иронии судьбы оказавшемуся такой высокопоставленной особой.
Клиент, принявший весь этот маскарад за чистую монету, облегчённо вздохнул, когда узнал, что это «дело» можно так легко «замять», и что для этого ему придётся «всего лишь» немножко поужаться, и заплатить, в сущности, не такую уж и большую сумму. В общей сложности, у него попросили «всего» тридцать тысяч долларов. Двадцать – для «депутата», чтобы не имел претензий к агентству, и десять – для самого агентства, на покрытие текущих расходов.
Правда, сам директор, узнав о провернувшейся за его спиной афёре, вежливо попросил своего заместителя написать заявление по собственному желанию, а Попова – чтоб тот так же распрощался со своим «неформальным помощником». Самого его только пожурили, как мальчишку-озорника, на том «дело» и было «замято», словно ничего и не было.
Вот такой удачный для Попова оборот дела, обернулся и для Анжелы приятным сюрпризом. Хотя всей правды она не узнала – ни от Попова, ни от Миши. Ей эту историю поведали совсем под другим углом – будто бы у жены клиента действительно был любовник, оказавшийся агентом конкурентов.
Ну, а в тот день её ждал сюрприз совершенно иного рода…
 
Пятница, 4 февраля 1995 г. «День Кастрюли».
В тот день она освободилась гораздо раньше обычного, и возвращалась домой в приподнятом, даже шутливом, расположении духа, загадывая варианты планов на сегодняшний вечер. Придя домой, она обнаружила в квартире странный беспорядок. Валяющиеся, где попало, вещи, запах дешёвой ширпотребной косметики, непонятные звуки из спальни… Первой её мыслью было, что это забрались воры. Или, может быть, приехали хозяева? И, лишь войдя в спальню, она увидела нечто такое, что не могла себе представить даже в кошмарном сне.
На её кровати, облачённый в костюм Адама, Попов развлекался с двумя, совсем ещё зелёными, девицами. При этом его лицо сияло выражением довольства и блаженства, что ещё больше разозлило Анжелу. Девчонки – те старались вовсю, лобзая и тиская мужчину. Их, очевидно, забавляла эта игра в порнозвёзд. Процесс действительно снимался на камеру, но Анжелу это меньше всего интересовало. Самой большой для неё неожиданностью было то, что её даже никто не заметил.
Тогда она, сгорая от негодования, пошла на кухню, налила полную кастрюлю холодной воды, и окатила водой постель, со всей развесёлой троицей. После чего сгребла всю их одежду в охапку, и вышвырнула в окно.
-Вон! – прикрикнула она на них.
Черногорский до сих пор помнил тот день: он поднимался по лестнице, неся под полой куртки бутылку водки. По подъезду бегают, визжа, мокрые насквозь малолетние девицы, прикрывая руками, словно фиговым листком, свои интимные места. На лестничной площадке стоит Попов, тоже весь мокрый, и совершенно голый, а в дверном проёме разъярённая Анжела (или, раз уж при посторонних – тогда Валентина), кажет ему рукой на окна.
-Вон, я сказала!
Черногорский же, в полном оцепенении, даже и не знал, что сказать.
-Привет! – выдал он первое, что пришло ему в голову.
-О! И ты здесь! – воскликнула она. - Давай, вслед за ним, туда же! А то тоже под раздачу попадёшь!
И после этих слов, дверь захлопнулась.
-Андрей, что случилось? – засуетился Черногорский.
-Ничего – огрызнулся тот.
Тут вновь раздался визг: то юные жрицы любви возвращались в подъезд с ворохом одежды.
-Оставь меня в покое сегодня! – раздражённо повторил Попов. – Вон, лучше с Валькой поговори, если хочешь!
Но бутылку всё же Попов у него экспроприировал.
…Вечером того же дня Миша всё же поговорил «по душам» с Анжелой. Ей действительно, на душе было прескверно. Хотелось с кем-то поделиться, излить душу. Тем более что Миша всегда её понимал, всегда находил для неё доброе слово, можно сказать – был верным, искренним другом, единомышленником. Так почему бы и не довериться этому другу?
-Не надо меня утешать, я сама виновата. Это мне наказание, за мою глупость и наивность. Я же прекрасно знала, что он за человек. Просто, два года назад, я раскусила его игру. Оказалась ему не по зубам, и в два счёта прекратила. А теперь он взял матч-реванш, и, как видишь, ему это удалось. Я опять оказалась в его игре, пусть не совсем по его правилам, но всё же он своего добился. И я за это ему благодарна. Он раскрыл мне глаза на мои слабости.
-Скажи откровенно – спросил Миша, прихлёбывая вино из бокала – ты его любишь? Вернее, любила?
-Трудно сказать – вздохнула девушка. – Вряд ли это можно назвать любовью, просто он был единственным, кто оказался рядом, когда мне действительно было трудно. Ты ведь опять ушёл, как всегда, в тень. Ведь не ему, а тебе я написала о своей жизни. Как потеряла мужа, работу, а после этого – и ребёнка. Как враждебно и отчуждённо воспринимала меня его семья. Мне не хотелось плакаться в жилетку Попову. Потому что он бы сделал из этого свои выводы. Ту самую теорию Золушки, которую он с таким успехом практикует со всеми своими женщинами.
-Но, что же я иначе мог сделать? – опешил Черногорский. – Даже если бы поехал туда сам… В конце концов, в твоём положении, важнее всего были не какие-то старые обиды, а конкретные действия. А Андрей это смог.
-Смог, и спасибо ему за это. Но я и теперь чувствую себя примерно так же, как и осенью. Мне очень тяжело одной.
Она всплакнула.
-Ничего, это пройдёт – вздохнула она. – Мне просто нужно взять себя в руки. Сегодняшний день был просто нелепым фарсом. Глупой шуткой. А Попов… Да что Попов? Что было – то было, так уж природой устроено.
-Анжелка, ты не одна! – Миша робко обнял её, затем, чувствуя неловкость и скованность, пересел к ней лицом. – Ты не одна, у тебя есть я! Я, твой друг Миша! Который всегда тебя поймёт, и никогда не бросит в беде. И я всегда сделаю для тебя всё, что в моих силах!
-К сожалению, Миша, это только слова – покачала головой Анжела. – У нас отличное взаимопонимание – но это только на словах. А на деле – просто ничего и нет. Только слова, и ничего, кроме слов – констатировала она, пригубляя вино, и еле слышно всхлипывая.
-А что же должно быть на деле? – изумился Миша.
-Должно? – с не меньшим удивлением, переспросила Анжела. – Да нет, никто никому ничего не должен.
 
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
7 часов 45 минут. Город Пяэскюла, Эстония.
…Черногорский, понурив голову, молчал. В голове проносился град воспоминаний, словно за эти считанные минуты он вновь пережил все эти события, до сих пор мучившие его душу. Проводы Анжелы, возвращение – уже Валентины, тот злополучный февральский день, который так и прозвали: день кастрюли.
Анжела тоже сидела, опустив глаза и задумавшись. Наверняка она тоже вспоминала те самые времена, что не могло не взбередить старых ран на сердце.
-Ты хорошо помнишь «день кастрюли»? – спросила она, и его тотчас бросило в дрожь: именно об этом дне он сейчас и думал.
-Как сейчас помню – рассеянно ответил он.
-Неужели ты тогда ничего не понял? Ведь это и был тот самый момент, когда я раскрылась тебе полностью, когда я хотела опереться на твоё плечо, когда я нуждалась в тебе – именно как в мужчине. Я опять взяла инициативу в свои руки, я ждала и надеялась, что ты ответишь на это по-мужски. Но ты боялся сделать шаг мне навстречу. Ты лишь обнял меня – и тебя обуял панический, животный страх. Тем самым ты вновь подтвердил, что ты – ребёнок, и, хоть ты и наговорил мне хороших слов, но поступил опять чисто по-детски.
-Тебе было плохо, ты была не в себе! – оправдывался Черногорский. – Было бы непорядочно, с моей стороны, этим воспользоваться.
-Хорошо, это в тот день. Но ты ведь мог и не торопиться. Это было бы даже и к лучшему. Но ты как поступил? Это, по твоему, порядочно?
Черногорский вновь задумался, погрузясь в мрачные, неприятные воспоминания. Поступил он тогда вот как…
 
Февраль 1995 г.
На следующий же день после «дня кастрюли», он пошёл к Андрею, и передал ему весь вчерашний разговор с Анжелой. Особый акцент делался на том, что девушка так страдает, что она глубоко обижена случившимся, и ввиду этого пребывает в полной депрессии, вызванной таким жестоким разочарованием. На это Попов ответил, что с его стороны это была лишь отчаянная глупость, о которой он и сам сожалеет, но сейчас лезть к Анжеле с какими-либо объяснениями, просто нет смысла. Пусть пройдёт хотя бы немного времени, в конце концов, она прекрасно знает Попова и его слабости. О своих истинных мотивах, естественно, Попов умолчал. Да и кого это теперь интересовало, когда, как говорится, поезд ушёл?
Черногорский же предложил совсем другой вариант: доказать Анжеле, что Попов ни в чём не виноват.
-Чтобы не чувствовала себя оскорблённой, и не натворила бы, чего доброго, опять чего-то, наподобие прошлого раза. Зачем, спрашивается, ей понадобилось всё это? Это замужество, этот переезд? Во-первых, чтобы забыться, а во-вторых, чтобы что-то доказать тебе – рассудил Черногорский. – А сейчас она в таком состоянии, что я боюсь, как бы она с собой ничего не сотворила!
Такие выводы он сделал, при этом забывая, или вовсе упуская из виду, что Анжела была достаточно сильной и уверенной женщиной, и лишь с немногими она могла позволить себе проявить свою женскую слабость.
-И что же ты ей собираешься доказывать? – озадаченно буркнул Попов: уж больно нереальным выглядело предложение друга.
-То, что ты очутился в постели совершенно не по своей воле. Что это всё – провокация, понимаешь? Как мы с тобой кассеты делали для Чингисхана, да и не только для него. Что на сей раз, с тобой поступили точно таким же образом. Насыпали какой-нибудь наркоты, дали установку, и вперёд! А подстроила всё это рыжая Светка, кто же ещё станет подобной ерундой страдать?
-Ты опять играешь в детектив – усмехнулся Попов. – Неужели ты думаешь, что Анжела воспримет всерьёз эти басни?
-Басни они только в том случае, если они ничем не подкреплены. А здесь уже будут неопровержимые доказательства. Во-первых, справки с экспертизы. Насчёт наркотиков и насчёт гипноза. Во-вторых – кассета с признаниями этих мокрощёлок, и самой рыжей. Как такие кассеты монтируются, ты сам знаешь, не хуже меня. Ну, и в-третьих – признание самого гипнотизёра. Он, мол, был другом покойного Ильича, а тут не отказался исполнить просьбу его осиротевшей падчерицы. Та, дескать, уверяла его, что это шутка, розыгрыш.
В ответ на это Попов лишь рассмеялся.
-Чудак ты, Миша, и фантазёр неисправимый. Когда ж ты, наконец, остепенишься? Ну что ж, раз ты такой волшебник, то тебе и карты в руки. Иди, и сам ей всё это доказывай.
И юный детектив рьяно, с энтузиазмом, взялся за дело. Три дня ему понадобилось на добычу необходимых бланков, на разговоры, записываемые на кассету, на уговоры остальных «участников спектакля» сыграть, как следует, предложенные роли. Три дня он был всецело поглощён своим творческим трудом детектива, с завидным упорством и самозабвением. И, разумеется, за всё это время он ни разу не вспомнил об Анжеле. Ни разу даже не позвонил ей. Нанёс визит лишь на четвёртый день, когда его, как ему казалось, блестящее доказательство, было готово.
Анжела была совершенно спокойна – ни намёка на какие-либо признаки депрессии. Она не стала расспрашивать Мишу о причинах его отсутствия, полагая, что эти дни он проводил в размышлениях, взвешивая все «за» и «против» в поисках решения, и наконец, он пришёл поделиться – быть может, своими сомнениями?
Миша же её буквально поразил. Он сразу начал вдохновенно тараториить, словно маленький мальчишка, вдоволь наигравшийся на улице, и пришедший домой после весёлой прогулки.
-Я тут три дня помогал Андрею в одном деле - начал он. – В конце концов, нам удалось раскрыть, чьих рук эта подстава. Это рыжая сводит с ним свои старые счёты.
-Миша, ты о чём? – изумилась Анжела.
-Я, конечно, понимаю всё твоё состояние. Ты чувствовала себя так, как будто тобой попользовались. С тобой поиграли, над тобой поиздевались, и держали за дурочку. Ты разочаровалась в самом близком человеке…
-Никто меня за дурочку не держал, просто у меня были глаза закрыты – категорически возразила девушка. – И не настолько уж близким был мне этот Андрей. Просто другом. А то, что между нами что-то было, это ещё ничего не значит, и никого не касается. Это моё личное дело, с кем и какие мне строить отношения.
-Анжелка, но ведь Андрей ни в чём не виноват! – сорвался на крик Миша.
-Правильно, не виноват. Он такой, какой он есть, а я просто раньше этого не замечала. Принимала его за кого-то другого, за того, кем он казался. А может, я сама для себя его такого придумала.
-Анжелка, пойми же ты: с этими соплячками в кровати Андрей оказался совсем не по своей прихоти! – не унимался Черногорский. – Ну, посуди сама: на кой чёрт ему опускаться до такого уровня?
-Ему никуда не надо опускаться, такова его природа – парировала Анжела. - Ему необходимо в сексе разнообразие и полигамия. И, хоть он больше всего предпочитает женщин именно моего типа, да взять ту же хотя бы Жанну, но, тем не менее, он никогда не упустит возможности полакомиться свежатинкой.
-Зачем ты так о нём говоришь? Ты понимаешь, он тоже страдает! Так же, как и ты! Рыжая Светка, своей вот этой вот подляной, сломала вам жизнь, понимаешь? И то, что ты сейчас вот, так в упор не хочешь ничего воспринимать, это на руку только ей!
-Руки коротки у твоей рыжей Светки! – повысила голос женщина. – Чтобы я ещё ей на руку играла, а она мне жизнь ломала! Я вам не золотая рыбка. И играть, и помыкать собой, я никому не позволю. Я только не пойму, Миша – ты что, пришёл, чтобы уговаривать меня возвращаться к Попову?
-Вам надо поговорить.
-Мы и так наговорились. Даже чересчур наговорились. Я и так на одни и те же грабли наступила аж целых два раза. Так что твой Попов может считать себя победителем. Пусть считает, что он меня развёл, как маленькую девочку, пусть орёт на каждом закоулке – какой он гениальный, и какая я дура. Только меня это теперь не касается. Он получил, что хотел – пусть теперь валит на все стороны.
-Ну, неужели ты – взрослая, умная, умудрённая женщина, с такой лёгкостью поддаёшься на такую наглую провокацию? Андрея накачали наркотиками, и внушили ему это! А подстроила это всё рыжая Светка, падчерица Чингисхана. Вот бумаги, документы – Андрей ведь ходил на экспертизу. А вот кассетка – я сам тут лично, побеседовал. И с девочками, и с дядей. Хочешь – этот дядя сам к тебе придёт, и всё расскажет?
-Значит, в хороших местах твой Андрюша бывает. Меня, почему-то, никто нигде не гипнотизирует, и уж наркотиками не накачивает. Когда-то пытались накачать спиртным. Но с тех пор прошла уже целая вечность.
-И всё-таки, нужно расставить все точки над «i». Надо встретиться, и насчёт всего объясниться. Спокойно, обстоятельно. В конце концов, вы же взрослые люди – пастырским тоном, мягко, увещевал Черногорский.
-Насчёт «поговорить» - я с ним поговорю. Не шарахаться же мне от него, в конце концов. Выслушаю его внимательно, отвечу на все его вопросы… Но к старому я возвращаться больше не намерена. И мне неважно, кто там что подстроил. У меня с ним всё кончено, и это окончательно. Так ему и передай. А поговорить – ради Бога! Раз он считает, что в этом есть какой-то смысл.
-Хорошо, передам – ответил Черногорский. – Ну, ладно. Счастливо тебе, Анжел… Мне ещё к Андрюхе надо!
 
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
8 часов 10 минут. Город Пяэскюла, Эстония.
-Вот, как ты сам расцениваешь то, что ты делал в те дни? – спросила Анжела.
-Я действовал из искренних побуждений – вяло ответил Миша.
-Я нисколько в этом не сомневаюсь – вздохнула она. – Для детей это вполне характерно. Когда мальчишки в двенадцать-пятнадцать, ссорятся со своими девчонками, и начинают, на почве этой любви, делать разные глупости – всегда лучшие друзья и подружки, выступают в роли примирителей. Так же поступил и ты. Вдобавок поиграл в свою любимую игру в Пинкертона, а заодно ещё и кинул камень в огород Светке, которую ты всегда терпеть не мог. Но, если это всё было просто нелепо и ребячливо, тогда то, что потом произошло на квартире, было уже подло! Ты просто-напросто прислуживал Андрею, делал всё, что он скажет, и даже не задумывался о том, что он собирается со мной сделать. И, тем не менее, я весьма признательна Попову за этот вечер. Потому что именно там я впервые прозрела. То ли в силу интуиции, то ли его намерения показались мне уж слишком явными – но на меня внезапно, в одно мгновение, накатило какое-то странное озарение. Попов перестал быть для меня загадкой, во мгновение ока утратил свой ореол всемогущества, и стал вполне предсказуемым, даже вполне заурядным, типом. А его метод воздействия на людей – всего лишь комбинация психологических трюков, и в этом он ничуть не превосходит какого-нибудь обыкновенного мошенника. И, вместе с этим, я осознала, кто есть я. Ощутила себя, и поняла. Скажу больше – именно в тот день кончилась моя юность. До этого я была, можно сказать, девчонкой, хоть и пришлось испытать много всякого. А именно в тот день, я стала настоящей женщиной. Именно тогда я и нашла себя, сформировалась окончательно, как личность. Вопреки Попову – а значит, и благодаря ему. И пришло ко мне это прозрение в тот момент, когда я почувствовала, что со мной происходит что-то не то. Да, это было чрезвычайно приятное ощущение, и мне потребовалась большая сила воли, чтобы не отдаться волне этой сладкой истомы. Когда на душе вдруг становится так легко и спокойно, когда все проблемы представляются разрешимыми. И при этом разум не затуманен – ведь я всё прекрасно осознавала. Когда по телу разливается тепло, затем по коже пробегает лёгкий холодок. И тогда я поняла, что Попов просто вводит меня в транс, как он это делает со многими женщинами. И это вполне согласуется с его теорией Золушки, о том, как Его Высочество Андрей Андреевич вырывает Золушку из прошлого, сажает на золотого коня, и увозит в волшебное королевство, которое он же сам для неё и построил. И что настоящий мужчина – это лишь тот, с которым женщина сможет – полностью и до конца – ощутить себя женщиной, и испытать первозданный экстаз: гармонии с природой, со Вселенной, и сама с собой. Что ж, это весьма заманчиво, и многим это даже очень нравится. Но, только мне эта его сказка совершенно не подходит. Мы с ним на эту тему и до того уже спорили, но именно в тот день, превозмогая его воздействие, не давая себе оказаться беззащитной золушкой в руках этого Мефистофеля, я и поняла: я – женщина! Сама по себе женщина, вне зависимости от чего-либо. И где угодно, при каких угодно обстоятельствах, чем бы я ни была занята – я останусь женщиной, и буду чувствовать себя именно так. И мне для этого не нужен – ни принц, ни экстаз, ни золотой конь. Даже неважно, есть ли со мной рядом мужчина, или нет, но я – женщина! И никто, никогда не лишит меня этого – никакие гипнотизёры, никакие насильники, никакие условия жизни! Я пройду всё – но я останусь сама собой. Да, мне нужен мужчина. Тот, с которым я пойду плечом к плечу, пройду с ним все радости и лишения, и вместе с ним мы и построим своё волшебное королевство – для нас, и для наших детей. И ведь ещё тогда, в тот самый «день кастрюли», я почему-то была уверена, что с тобой у нас будут именно такие отношения. Близкие, доверительные, основанные на здравом смысле, и на добрых, тёплых чувствах. Чтобы не придавать значения пустякам, а вместе находить свои пути. Чтобы делать всё для того, чтобы вместе нам было ещё лучше. Но при этом, я упустила из виду самое главное. То, что ты – ребёнок.
Черногорский раздражённо вздохнул.
-Да, я могла бы пойти дальше – продолжала Анжела. – Просто совратить тебя, просто взять инициативу полностью в свои руки. Но, какая жизнь получилась бы у нас с тобой, в таком случае? Ты бы терялся каждый раз, когда требовалось принять ответственное решение. Ты бы пасовал каждый раз, когда было бы нужно защищать интересы семьи. Ты бы постоянно терзался по поводу того, а правильно ли ты со мной обращаешься. Ты бы начал стесняться выговаривать всё это мне, потому что это усугубляло бы роли матери и младенца. И ты бы стал искать совета и поддержки где-нибудь на стороне. А мне бы пришлось решать за двоих все важные вопросы, самой отстаивать все интересы. Тебя бы, в таком случае, стал бы обуревать комплекс неполноценности. И тогда ты бы пожелал любой ценой, так или иначе, компенсировать свои эти слабости, и стал бы уже сгоряча пороть незнамо что. И мне бы уже пришлось и в самом деле, опекать тебя, и контролировать, как ребёнка. Ты бы меня постепенно возненавидел, стал бы меня бояться и избегать. Был бы готов поддакивать, врать всё, что угодно, лишь бы я от тебя отстала. Так ведь у тебя было с Мариной?
-Причём здесь вообще Марина? – раздражённо проворчал Черногорский.
-Притом, что вот тебе и ответ на все твои вопросы. Именно это и имела в виду Наташа, только она не смогла тебе объяснить это на словах. Именно эта твоя особенность тормозит всё твоё развитие, не даёт тебе реализоваться, и именно поэтому женщины, уже интуитивно, чувствуют в тебе беспомощного младенца.
-И что же это? – воскликнул Черногорский, и его лицо перекосила гримаса ужаса.
-Твой страх! Ты боишься действительности! Боишься людей. Тебе лишь тогда комфортно, когда ты чувствуешь за собой прикрытие, когда тебя кто-то ведёт, как мама, за ручку. Ты боишься ответственности, и пасуешь перед трудностями, ты всегда избираешь путь наименьшего сопротивления. Там, где не нужно переступать через себя. Вот потому-то твой Феоктистов так бесславно и окончился.
-Почему ты так в этом уверена? – нахмурил брови Черногорский.
-Потому что ты сам постоянно это подтверждаешь. И лучшая тому иллюстрация – твои отношения с женщинами. Ко мне и к Наташе ты боялся сделать шаг навстречу, так же и от Марины ты боялся сделать шаг в сторону. Поэтому она тебя так легко и приручила.
Внезапно Черногорский переменился в лице. Глаза его налились ядовитой фиолетовой кровью и заблестели нездоровым наркотическим блеском. На щеках зардел лихорадочный румянец, того же цвета, что и огромные синяки под его глазами. Сердце забилось в бешеном ритме, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди, а дыхание стало напоминать собачье – очевидно, кровяное давление у него в этот момент зашкалило, и он был на грани гипертонического криза.
Он резко подскочил к женщине, схватил застёжку её джемпера, и резко рванул её вниз, после чего полез обнимать её тело. Его губы жадно искали её губы, чтобы слиться в поцелуе, и при этом он что-то лихорадочно бормотал себе под нос, из чего можно было разобрать только одно слово: «дразнишь».
От такой дерзости Анжела опешила. Она с силой оттолкнула от себя Черногорского, при этом грозно прикрикнув на него, и тем самым дала понять, что он явно не прав, и что чего бы он там себе не возомнил, он бессилен что-либо ей сделать. А то, чего доброго, воспылает гневом, по поводу того, что она назвала его ребёнком.
-Прекрати свой цирк, немедленно! Руки свои попридержи! Я тебя уже давно не дразню. С того самого «дня кастрюли». А тем, что ты мне тут сейчас пытался изобразить, ты показываешь одну лишь свою детскость и незрелость. Потому что настоящий мужчина всегда чувствует – не только, когда надо сделать первый шаг навстречу, но и когда надо уйти. А то, что ты сейчас откинул – это тоже из репертуара Тома Сойера – закончила она, уже спокойно и миролюбиво.
-Значит, считаешь, что я должен уйти? – промямлил Черногорский, побледневший до синевы, пряча от стыда глаза.
-Я тебя не гоню. Дождёмся Андрея, поговорим все вместе. А ты, Миша, учись всё же быть мужчиной, и принимать действительность такой, как она есть. Мы с тобой – просто друзья. И не более. Окончательно и бесповоротно, сколько бы времени не прошло.
-Скажи – у тебя кто-то есть? – вдруг робко спросил Черногорский.
-Есть – просто ответила Анжела. – В общем-то, мы встречаемся не так давно. Наши взгляды на жизнь во многом совпадают, он тоже по натуре самостоятельный и деятельный человек. Наперёд далеко загадывать не буду – ни к чему это.
-Он старше тебя? – пролепетал Миша.
-Ты, наверное, удивишься. Он моложе меня на два года.
-А я что, по-твоему – встрепенулся Черногорский – теперь всю жизнь так и буду один? Не представлять никакого интереса для женщин? Сколько ещё может тянуться это чёртово детство?
-Миша, не надо придуриваться. Конечно, не всю жизнь. Встретится тебе такая женщина, которая увидит в тебе то, что в своё время увидела я. И на неё ты посмотришь уже не глазами ребёнка, в страхе теряющегося, и умоляющего «что мне делать?», а глазами мужчины, готового принять её, и вместе строить свою судьбу. Но это возможно не ранее, чем ты возьмёшь себя в ежовые рукавицы, научишься переступать через себя, и перестанешь держаться, как в детстве, за своего Фокина. Не надо, Миша, удивляться. Ты сам мне очень много про него рассказывал. И про Полину тоже. Я даже, честно говоря, засомневалась: а действительно ли у тебя были ко мне какие-нибудь чувства? Или всё продолжается игра с Фокиным?
-Ты – и Фокин! – всплеснул руками Черногорский. – Оригинально!
-Всё очень просто – пояснила женщина. – В детстве Фокин был твоим кумиром, ты во всём стремился ему подражать, и копировать его поведение. Конечно, только в том, что не требовало никаких усилий. Потом у тебя начались проблемы со сверстниками, и этот Фокин за тебя всячески заступался, даже более того. Это ведь он тебе предложил твой излюбленный способ мести и «смывания позора». Потом, когда мальчишки стали влюбляться в девчонок, ты почему-то выбрал именно Полину, которая как раз дружила, не с кем-нибудь, а с Фокиным! И даже порвав со своим прошлым, со своим детством, став другим, как ты сам считал, человеком – у тебя всё равно осталась прежняя шкала ценностей: Фокин! Ты поставил себе цель – стать достойным Полины. То есть, ты, так или иначе, равнялся на Фокина. Более того, став взрослым, и почувствовав в себе силу, после трёх лет занятий в спортзале, тебе стали необходимы такие люди, по отношению к которым ты мог бы быть тем, кем был для тебя Фокин. На первых порах ты пытался играть роль Фокина по отношению даже к Андрею, но он быстро тебя обошёл, и занял куда более видное местечко, ты же оставался всегда в тени. Потом, по такому же принципу, у тебя стали появляться друзья, типа Мурата и ему подобных. Чтобы ты перед ними мог проявиться, скажем так, в роли Фокина. Но, в силу своей неуверенности, боязливости, ты, хоть и жаждал воплотиться в его роли – для повышения внутренней самооценки – ты, вместе с этим, и сам нуждался в Фокине. Чтобы было, с кого брать пример, чтобы было, за кого спрятаться в случае угрозы. И тебе было даже неважно, в чьём лице ты найдёшь себе нового Фокина – в лице отдельного человека, или в лице какой-нибудь группы, организации. Вот поэтому ты с этим Вовой, или Вальтером, как его…
-Вольдемар он вообще-то – еле слышно прошептал Черногорский. – Но называют его по-разному: Вова, Вальтер…
-Да какое это имеет значение? – сказала Анжела. – Пусть хоть как его называют, но для тебя это был Фокин. Вот поэтому ты с ним держался совершенно по-детски, и он с тобой обращался соответственно, как с ребёнком. Вот поэтому и со мной у тебя ничего не получалось, и ты, сам того не осознавая, всячески подталкивал меня под Андрея. Потому что в отношениях с женщинами, Андрей для тебя – Фокин. Ты даже новую фамилию себе выбрал: Феоктистов, от которой у тебя пошло прозвище Фокс. Разве что-нибудь ещё не ясно?
-Что ж, вполне логично. Грамотно – вздохнул Черногорский, совершенно выбитый из колеи. – С точки зрения психологии. Беда в том, что я сам, уже давно, не задавался этими вопросами. А вот, что до того способа мести, то там роль Фокина невелика. Там корни идут много глубже, и именно там берут начало корни всего. И этого страха, и этого Фокина, и даже того, чем я стал сейчас.
-Даже последние твои подвиги, какими бы они не были, вовсе не свидетельствуют о доблести. Даже наоборот, они как раз и продиктованы страхом.
Анжела подошла ближе, почти вплотную к Черногорскому, и, строго глядя ему прямо в глаза, спросила:
-Задайся, хоть раз, вопросом: а чего же именно ты боишься? Чего ты боишься, идя на поводу у Андрея, или ещё у кого-либо? Перед чем твой страх не даёт тебе – ни проявить, ни постоять за себя? Что именно тебя так устрашает в женщинах, почему ты боишься к ним подойти? Ведь даже крокодилов не боятся самих по себе. Боятся того, что крокодил пустит в ход зубы.
Черногорский стал бледен, как смерть. Он прикрыл глаза, и еле слышно, произнёс:
-Я боюсь Оранжевой Козы.
 
Оранжевая Коза…
В этом, казалось бы, нелепом словосочетании, рождённом детской фантазией, заключался смысл всего того фатального, панического, животного страха, который вероломно завладел неокрепшей психикой маленького, беззащитного человечка, и уже с тех пор не покидал его подсознания, не давал ему нормально расти и развиваться.
Для Анжелы в этом не было ничего - ни удивительного, ни, тем более, смешного. Черногорский уже делился с ней тем больным грузом, лежавшим на нём всю его жизнь.
Всего оранжевая коза являлась ему три раза за его жизнь, и каждый этот эпизод был для него сам по себе, катастрофой. Каждая встреча с этой таинственной, всесильной, злой и беспощадной оранжевой козой, наносила по его душе, его психике, его нервной системе – непоправимые удары, тем самым загодя обрекая ребёнка на духовное и нравственное вырождение. На смерть, о которой Черногорский, вдохновенно и красноречиво, трактовал свой «философский монолог», перед поверженным и связанным врагом.
Первое знакомство Черногорского с оранжевой козой состоялось в раннем детстве, в некоем захолустном российском городке, затерявшемся посреди далёких бескрайних степей.
Как назывался этот городок, Черногорский не помнил. Какое-то типичное, «совдеповское» название. Не то Комсомольск, не то Пионерск, а может быть, Красноармейск, или Октябрьск. Помнил только, что город был ещё и пронумерован числом 99. Этот номер он помнил, и ненавидел всю жизнь, считая это число дьявольским, как для кого-то – 13, или 666.
 
Лето 1977 г. Город NN-99, РСФСР.
Этого города вы никогда не найдёте ни на одной карте России. Так же, как и Арзамаса-15, Горького-47 (даже сейчас, когда город Горький носит своё старинное, исконное имя – Нижний Новгород, его закрытые спутники продолжают именоваться по-советски: Горький, номер такой-то), и им подобных закрытых городов.
Одиноко затерянный в бесконечных степных просторах, между волжскими равнинами и Уральскими горами, этот городок удивительным образом вмещал в себя целый ряд важнейших стратегических объектов, каковыми не могла похвастаться ни одна столица. В городе находился завод по производству атомного оружия, рудники по добыче стратегического сырья, два военных аэродрома, и огромный лагерный комплекс, объединявший всевозможные колонии всех режимов. Население города составляли рабочие заводов и рудников, которые сами толком не знали, где они работают, и что же именно они делают – им этого знать не полагалось. Ещё военные, обслуживающий персонал, да члены их семей. В общем, сам этот город, всем своим обликом, больше смахивал на лагерь – нечто среднее между расквартированным гарнизоном в тылу врага, и посёлком «ссыльных», где-нибудь на Беломорканале, или Турксибе.
Связи с внешним миром у города практически не было. Туда ходили лишь два автобуса из двух соседних райцентров, до каждого из которых было не меньше сотни километров. И всё же, часть местного населения ежедневно выезжала туда на работу.
Автобусы шли в городок, не оснащённые никакой информацией. Никакие таблички, никакие трафареты не сообщали о том, куда этот автобус едет. Лишь бирки с пресловутым номером 99. Кому надо – тот знает.
Если сесть в этот автобус, уже спустя каких-нибудь полчаса создаётся впечатление, что вы покинули пределы цивилизации. Поплутав захолустными просёлками, автобус, наконец, выходит на шоссе, тянущееся посреди дикой степи, и кажется, ни степи, ни дороге, нет ни конца, ни края. Весной и до середины лета, когда все травы цветут, для пришлого человека открывается удивительная картина девственной природы. Одуряюще пахнут соцветия множества душистых трав, и создаётся неповторимое ощущение раздолья, если даже не сказать большего. Во всё остальное время года, окружающая природа скорее напоминает нечто среднее между стихиями монгольских кочевников, и космическими пустынями, вроде легендарного Кин-Дза-Дза. Вот-вот приземлится пепелац, оттуда выйдет эцелоп, а потом выяснится, что это лишь мираж…
Но вот, посреди степи, сбоку от дороги, высится одинокая кирпичная постройка. Дорога перегорожена металлическими воротами, у которых расхаживают вооружённые часовые. Это – КПП. Проверка документов. Дальше в автобус сядут лишь те, у кого с документами всё в порядке, в противном же случае придётся пройти в специальный кабинет, для беседы. Там придётся отвечать на дотошные вопросы педантичного, угрюмого мужчины, с неприступным каменным лицом, и в форме военного патруля: кто такой? Куда собрались? С какой целью? И так далее…
Но вот КПП позади, и вновь продолжаете монотонная езда по бесконечной степи. Только теперь уже вдоль дороги, справа и слева, тянутся глубокие канавы, а за ними выстроены в ряд аккуратные белые столбики, на которых, зловещей стальной паутиной, плотно натянута колючая проволока. Почти на каждом столбике прикреплена табличка, с надписью – крупными, предостерегающе-красными буквами: «Стой! Запретная зона!». Где-то вдалеке виднеются очертания каких-то построек, постоянно слышен гул самолётов, прочерчивающих над степным раздольем белоснежные нити. Но откуда именно они взлетают, и куда именно они садятся – непосвящённому человеку не определить. Как и вообще, всё в этом городе было скрыто мрачной завесой «совершенного секрета», и эта завеса, эта колючая проволока, незримо наносила свой уродливый отпечаток на всю жизнь всего местного населения.
Но вот, позади и этот жутковатый путь – сорок километров вдоль колючей проволоки, и только теперь уже становится ясным, что это – некое подобие города. Окраина – жалкие, одноэтажные, дощатые и блочные постройки барачного типа; кривые, тёмные, ухабистые улочки, кругом грязно и неухожено. Этакое наследие ГУЛАГа, постоянно напоминающее о не столь уж давнем прошлом. Действительно, в этих окраинных бараках жило много «химиков» и «лимитчиков», которые поначалу были уверены, что не сегодня-завтра, им оттуда съезжать; а потом, в силу всемогущих обстоятельств, так и остались там навсегда, так и пропитались местным духом, который их дети уже впитали с молоком матери, а подросши, становятся той пресловутой «вагонкой», по выражению известного драматурга Щекочихина. И их излюбленным развлечением становятся поездки на «большую землю», в поисках «подвигов». Не в своём же городе драться, да и с кем тут…
Барачная окраина плавно переходит в жилмассив – стандартные микрорайоны однообразных панельных коробок. Все дома, все дворы, все улицы похожи друг на друга, словно гайки, сошедшие с одного конвейера, и лишь приближаясь к центру, можно заметить некоторое разнообразие. Просторные улицы и площади, изобилующие гипсовыми монументами и огромными красными полотнами плакатов; разбитые парки и газоны, вокруг которых аккуратно расставлены двух- и трёхэтажные дома «сталинской» постройки. А, минуя центр, вашему взору откроется уже знакомая картина: микрорайоны, панельные коробки, барачная окраина, колючая проволока…
Вот в этом, Богом забытом городе, окутанном колючей проволокой, и родилась Татьяна Афанасьевна Корсакова, мать Черногорского. Там она прожила почти половину жизни – ходила в школу, вернулась туда после окончания института, и лишь в семьдесят втором, будучи в гостях у бывшей сокурсницы, познакомилась с невысоким, сухопарым мужчиной, чем-то напоминавшим популярного актёра Олега Даля. Это был Пашка, шофёр фургона, то бишь Порфирий Прохорович Черногорский. Скрытный, немногословный, он оказался на удивление умудрённым и проницательным; и молодая женщина – ей тогда уже сравнялось двадцать пять – невольно прониклась к Порфирию чувством. Через три месяца Порфирий и Татьяна поженились, и она перебралась к нему, в Эстонию. В семьдесят четвёртом родился их первенец, Вениамин, а летом семьдесят седьмого, незадолго до переезда из Кивиыли в Таллинн, они решили всей семьёй навестить её родителей, которые так и остались жить в том страшноватом, казённом городе. Да и куда им, в сущности, было оттуда деваться? Тем более, что они и сами оказались там, согласно распоряжениям «сверху»: отец работал инженером в одном из учреждений «номер такой-то», мать – в том же учреждении, бухгалтером.
Итак, летом семьдесят седьмого года, семья Черногорских (мать после замужества не стала менять фамилию), приехали в этот городок, в гости к её родителям. И вот, как назло, уже в один из первых дней, с Порфирием произошла беда. Идя вечером из магазина по неосвещённой улице, он наступил на крышку люка. Люк перевернулся, мужчина оступился, и сломал ногу. (Должен заметить, что в тех краях темнеет резко, и достаточно рано: уже в шесть вечера летом там темно, как в полночь). Естественно, после этого случая он уже не мог ходить, и целыми днями сидел дома, проклиная себя – свою глупость и неосторожность, а заодно – и этот неказистый городишко, с его унылыми пейзажами, удушливой атмосферой и безалаберными властями.
И вот однажды Татьяна отправилась в один из соседних городов, чтобы там сводить маленького сынишку – не то в цирк, не то в зоопарк. В их «девяносто девятом» культурные заведения считались непозволительной роскошью. В город они вернулись автобусом, около восьми часов вечера, и, держась за руки, не спеша шли по улице, ведущей от городского рынка, на котором располагалась и автобусная станция, к одному из блочных «спальных вагонов». Эту дорогу женщина знала с самого детства, поскольку прожила в этом микрорайоне всю жизнь, и как раз по улице Советской – так эта улица называлась – она ходила когда-то в школу, на рынок, в центр города, где находились единственные во всём городе клуб и кинотеатр. И сейчас, идя по знакомой с детства улице, ведя за ручку маленького непоседливого сынишку, она не испытывала совершенно никакого беспокойства, никакой тревоги.
Они свернули на Пионерский проезд, углубились в массив унылого микрорайона. До дома оставалось рукой подать: лишь свернуть за угол, миновать небольшой пустырь, образовавшийся после снесения старых бараков – теперь с одной стороны была уже огорожена стройплощадка…
И вдруг из-за забора этой самой стройплощадки, вышел мужчина отвратительной наружности. Ростом чуть выше самой Татьяны, обросший, с выдающимися острыми скулами, носом и подбородком, он почему-то сразу внушил ребёнку ужас. Вдобавок ко всему, от него отчётливо разило перегаром, но самое страшное было даже не это. Он вёл на верёвке огромную пятнистую собаку. Глаза собаки горели злобным огнём голодной ярости, а зубы были грозно оскалены. Собака дико рычала, порой срываясь на безудержный лай.
-Какая встреча! Таська-параська! – глумливо засмеялся он, перегородив женщине с ребёнком дорогу. – Надо же! Заблудшая овечка, вернулась-таки в родное гнёздышко!
Когда-то Бронислав Кочубей – так звали этого негодяя – учился с Татьяной в одной школе. И в своё время, он был даже влюблён в девушку, если это можно было так назвать, и пытался по-своему добиться взаимности. Но грубые, пошлые выходки хулигана из микрорайона не вызывали у Татьяны, выросшей в интеллигентной семье, ничего – кроме брезгливого отвращения и презрительной жалости.
-Ты что, парень, очумел, что ли? – ответила женщина. – Иди, проспись!
-Не надо, девочка, так грубо! – продолжал глумиться Кочубей. – Я тут весь вечер под твоими окнами стоял. Серенады пел. А ты вон, какая неблагодарная!
И собака при этом устрашающе зарычала.
-Уйди, по-хорошему прошу! Ты что, не видишь – ребёнок! – в душу матери закрался страх, к великому удовольствию насильника.
-Что, настрогала со своим дальнобойщиком? – рассердился Кочубей, и толкнул женщину к заросшему кустами оврагу.
-Ты, значит, у нас в «плечевые» подалась? С шоферюгами спишь? Значит, мы тебе не мужики. На нас можно внимания не обращать – он столкнул женщину в овраг, а собака тем временем бросилась на ребёнка.
-Помогите! Милиция! – кричала она.
-Заткнись! – рычал тот. – Какая тебе тут милиция, кто тебя слушать будет! Здесь все друг друга знают, все под одним одеялом спят. Лучше не дёргайся, или твой мелкий на ужин моей псине достанется!
Маленький Миня лежал в овраге, в огромных зарослях густой, жирной, ядовитой крапивы, обжигающей всё лицо, руки и ноги, нестерпимой, ноющей болью. Перед собой он видел оскаленную морду собаки, её огромные острые торчащие клыки, на которые, сквозь просвет в чащобе кустов, падал тусклый оранжевый свет фонаря. В луче этого света клыки казались ребёнку оранжевыми, и чем-то напоминали рога. Именно они, а не что-либо другое, внушало ему наибольший ужас.
Иногда ему удавалось вырваться из зарослей крапивы, и тогда его взору представлялось жуткое зрелище: его мать, отчаянно пытаясь сопротивляться, лежала на земле, а этот подонок, навалившись на неё всем телом, и зажимая ей одной рукой рот, совершал какие-то непонятные движения. Разумеется, мальчик ничего не понял, лишь почувствовал, что этот мужчина – враг, который делает его матери что-то плохое. Тогда он напрочь забывал о крапиве, о физической боли, и инстинктивно порывался к матери – и в то же мгновение на него набрасывалась огромная собака, сверкая злобным фосфоресцирующим блеском горящих глаз, и ещё более злыми и страшными оранжевыми клыками. Собака тыкалась мордой в тело ребёнка, отталкивая его обратно, в крапивную яму.
-Оранжевая коза! – кричал он. – Оранжевая коза!
Закончив своё грязное дело, подонок встал, застегнул брюки, отряхнулся, и ушёл вместе с собакой. Едва оправившись от шока, мать вытащила из крапивы сына. Тот захлёбывался в истерике, и кричал только эти два слова. Мать с сыном отправились в местный травмопункт. Там им оказали первую помощь, дали успокоительное, приняли необходимые меры – во избежание всяческих неприятных последствий. В милицию женщина заявлять уже не сочла нужным – задним числом в этом не было смысла. Так же ей не хотелось доводить случившееся до сведения мужа и родителей. Поскольку весть о том, что её изнасиловали прямо на глазах у ребёнка, могла вызвать у пожилых родителей серьёзные расстройства здоровья – особенно у слабой сердцем бабушки. А что до Порфирия, то он уже и без того добрый десяток лет провёл на «зоне», причём опять-таки, по чужой вине. Поэтому женщина ограничилась лишь рассказом о некоей бесхозной собаке, до полусмерти перепугавшей их, покусавшей и загнавшей в заросший крапивой овраг. Мальчик же твердил, как попугай, одну и ту же фразу: «Оранжевая коза!».
Это было его первое впечатление от жизни. Что было до Оранжевой Козы, Черногорский не помнил. Как бы прискорбно это не звучало, но именно с Оранжевой козы началась его сознательная жизнь.
 
После такого потрясения, ребёнок стал нервным и беспокойным. Во сне его постоянно мучили кошмары, да и наяву - он во всех окружающих предметах умудрялся находить что-то страшное, что преследовало его, и не давало покоя. Он отказывался есть, постоянно плакал и капризничал. Рос он чрезвычайно медленно, намного отставая от своих сверстников. Психически он был крайне неуравновешен. То напрочь замыкался в себе, играя в одиночку в какие-то, одному ему понятные, игры; то наоборот, вдруг проявлял излишнюю активность, беззастенчиво встревая в игры других детей, или даже в разговоры взрослых, и при этом неизменно норовил всё переиначить на свой лад. Вместе с этим, он неожиданно рано стал проявлять интерес ко всему «запретному», и столь же рано стал стремиться к «самостоятельности», атрибутами которой были для него – курение, сквернословие и дальние поездки. Куда угодно, лишь бы подальше от дома. Хоть на автобусе, хоть на велосипеде.
Потому и неудивительно, что уже в шесть лет он крепко сдружился с Геной Фокиным, который был на четыре года старше. Фокин был по натуре такой же бродяга и «нигилист», а курил и сквернословил он уже в открытую, что приводило Миню в восхищение.
Может быть, в такой сильной привязанности маленького Миньки к Фокину, сыграл роль ещё фактор притяжения противоположностей. Миню родители слишком сильно опекали и баловали, Фокин же был практически предоставлен сам себе. Отца своего Гена ненавидел – тот постоянно пил, дебоширил, ввязывался в разные истории, и срывал своё зло на жене и сыне. После скандалов с отцом Гена ходил весь в синяках, и по несколько дней не появлялся дома, или же уезжал к бабушке, которая жила за городом. Впрочем, и мать была не лучше – пила не намного меньше, чем отец, частенько приводила в дом мужчин (в отличие от отца – тот предпочитал «гулять» на стороне), и тогда Генке тоже доставалось.
Известно, что в том возрасте детей чрезвычайно забавляет всё то, что связано с понятиями «писать» (с ударением на первом слоге), или «какать». Поскольку они в этих естественных физиологических процессах (в силу особенностей своей стадии развития, которую Фрейд назвал анальной), видят свой, особый смысл, наполненный особой таинственностью, и в то же время, шутливой иронией. Если послушать, о чём перешёптываются дети тайком от взрослых, при этом загадочно смеясь? Какая тема постоянно затрагивается в их детских «страшилках» и обзывательствах? Но маленького Миню больше забавляла матерщина – опять-таки, в силу своей «запретности» и привилегии взрослых. Услышав такие выражения от детей, взрослые приходили в ужас, детей за эти слова ругали и наказывали, зато сами же эти взрослые, в разговорах между собой, выражались весьма охотно, придавая этим «крепким» выражениям то одно значение, то другое. Впрочем, относительно «первоначальных» значений этих терминов, Миня был просвещён всё тем же Фокиным…
 
Лето 1981 г. Город Таллинн, Эстонская ССР.
-Генка, а что такое – спросил как-то Миня у Фокина, после чего подошёл к нему вплотную, и шепнул на ухо запретное словечко.
Генка посмотрел на Миню – тот стоял, загадочно улыбаясь, и весь сиял от любопытства.
-А это такое дело, когда мужик бабе суёт письку в письку. Только раздетую! – оживлённо объяснил тот, с видом знатока.
-Писька на письку! – простодушно рассмеялся Миня.
-А чего ты смеёшься? – с серьёзным видом подметил Генка. – Я знаю, что взрослые дядьки и тётьки все так делают. Вот вырастешь – будешь тоже так делать.
-Нет, я так никогда не буду. Что я, дурак, что ли? Писька на письку! Может, ещё какашки кушать, или нюхать попку? – расхохотался Миня.
-Ты ещё маленький, не понимаешь. Подрастёшь, вот, как я – тогда поймёшь – заважничал Фокин.
При этом он достал пачку сигарет, и закурил. Совсем как взрослый.
-Неправда, я уже большой! – с обидой прокричал Миня. – Я в этом году уже в школу пойду, и меня сразу в октябрята примут. Ты ведь тоже октябрёнок!
-Вообще-то я уже давно должен быть пионером. Только я на второй год остался – ответил Фокин.
-Вот и не говори, что я маленький! – запальчиво сказал Миня. – Я всё равно скоро тебя догоню! Дай покурить!
 
И именно благодаря Фокину, Черногорский вновь встретился со своим всесильным врагом – Оранжевой Козой.
…Однажды Фокин заговорщически предложил Мине:
-Минька, хочешь посмотреть, как мужик и баба…
Оставшееся слово он прошептал ему на ухо.
-Хочу! – ребёнок загорелся любопытством. Ему не терпелось удостовериться, что же из себя представляет этот таинственный процесс, о котором все так повально – и дети, особенно старшие, да и взрослые тоже – втихаря перешёптываются.
-Тогда пошли, посмотрим. У меня дядя Вася попросил сорок копеек. Он купил себе пива, и меня тоже угостил. И он мне по пьянке сказал, что мой папик ходит к нему с одной бабой, и даёт ему на пиво или на водку, чтобы он ушёл. А пока дядя Вася ходит, они там с ней…
И Генка опять шепнул что-то Мине на ухо.
-А дверь у него на гвоздь закрывается, и замка у него нет. Пошли, посмотрим! – оживлённо тараторил Генка, чрезвычайно польщённый таким панибратством со стороны едва знакомого взрослого.
-Куда пойдём – к дяде Васе? – смутился Миня.
-Ну конечно! – воскликнул Гена. – Выноси велик, на великах быстрее! Тут недалеко!
…Мальчишки занесли свои велосипеды в подвал двухэтажного дома, затем поднялись на второй этаж, и подошли к двери. Генка мастерски, словно бывал там чуть ли не каждый день, просунул руку в щель, зиявшую на месте былого замка, и повернул пальцем гвоздь. Они зашли в квартиру.
Фокин показал пальцем на дверь, из-за которой доносились стоны, после чего прильнул глазом к большой замочной скважине. Миня стоял рядом, сгорая от нетерпения, и какого-то странного, непонятного волнения, граничащего со страхом.
-Ну, как? – толкнул он в бок Генку.
-Смотри! – Генка отошёл от скважины, и его место занял Миня.
…Честно говоря, Миня себе этот процесс представлял совершенно по-другому. Он ожидал увидеть мужчину, вывалившего наружу свой орган мочеиспускания, и размахивающего им туда-сюда; и женщину, занятую тем же самым, поскольку ребёнок был уверен, что «писька» у всех одинакова – и у мужчин, и у женщин (а иначе – чем писать?). Он ожидал увидеть, как он и она стукаются своими хоботками друг об друга, и при этом мочатся – так его детский разум воспринимал словосочетание «писька в письку». И ожидал, что это будет зрелище забавное и смешное.
То, что предстало перед его взором, едва он заглянул в скважину, повергло его в лихорадочный шок.
На диване, лёжа на спине, обнажённая женщина оглушительно кричала, а Яков Фокин, навалившись на неё всем телом, совершал какие-то непонятные движения, и при этом грубо тискал её тело руками.
И мальчишку ударило. Ведь когда-то точно так же на спине лежала его мать! И точно так же на неё наваливался тот неизвестный враг, который при этом двигался примерно так же, и хватал её руками!
Кроме того, из Генкиных рассказов Миня был прекрасно осведомлён, что за тип его «папик» - Генка всегда отзывался о нём презрительно, и никогда не называл его «отец», «батя» или «папа». Минька знал, что тот – злой, жадный, и всё время пьяный, одним словом – враг! И теперь он убедился в этом воочию.
Из увиденного Миня сделал собственный вывод: женщина кричит от боли, зовёт на помощь, а дядька Яшка, выходит, её бьёт или душит, или даже убивает!
-Генка, какие письки! – заорал Миня. – Он её убивает!
Дальше Миню не мог остановить уже никто и ничто. Увидев стоявшую в углу коридора кочергу, он стремглав бросился в угол, схватил её обеими руками, и, ворвавшись в комнату, стал бить мужчину кочергой по спине, при этом истошно вопя:
-Ты фашист!
Пронзительно завизжала от страха женщина, выскользнула из-под мужчины, и забилась в угол. Ей ещё не доводилось видеть бешеного ребёнка лет трёх-четырёх (именно на столько и выглядел Миня), с розовой пеной на губах, и с железной кочергой наперевес. Вслед за Миней, в комнату вбежал взволнованный Генка, видимо, желая остановить внезапно разбушевавшегося друга.
Женщина что-то быстро затараторила, при этом стала поспешно собирать всю свою одежду, после чего опрометью выскочила из комнаты, оставив маленьких мальчиков один на один с разъярённым самцом.
Фокин-старший был до безумия пьян, кроме этого, он ещё накурился конопли, и поэтому не соображал абсолютно ничего, кроме того, что ему «обломали кайф». При этом его совершенно не останавливало то, что этими непрошеными гостями оказались дети, десяти и шести лет. Даже то, что один из них был его родным сыном.
Первые удары принял на себя Генка. Ударив сына несколько раз ногой, насильник переключился на Миню. Он выхватил у него из рук кочергу и отшвырнул её прочь. Дальше случилось непоправимое.
Ударив ребёнка несколько раз, безумец схватил его за ноги, и сорвал с него штаны.
Миня почувствовал жуткую, нестерпимую боль во всём теле. Особенно жгло что-то сзади. И тут же насильник сам завопил от боли, и отшвырнул Миню прочь, схватившись за свой окровавленный член.
Миня, в страхе и ужасе, посмотрел на своего обидчика. У Якова Фокина в руке было нечто большое, рыжее и острое. Оно выглядело страшно и угрожающе. Чем это было на самом деле, ребёнку не могло даже прийти в голову. Да, он бывал с отцом в бане, знал, что у взрослых мужчин «письки» больше, чем у мальчиков. Но что они бывают такими, мальчик не знал, и наверное, не смог бы даже в это поверить. В этом зловещем предмете ребёнок узрел совершенно другое.
-Оранжевая коза! – закричал он.
А через мгновенье чужие руки схватили его за уши, и «оранжевая коза» ткнулась ребёнку в лицо. Он хотел закричать, но не смог. Затем он почувствовал, как у него крошатся зубы, и за этим последовала удушающая боль в горле. Он непроизвольно, крепко стиснул зубы, и вновь услышал душераздирающий крик…
И потерял сознание.
Очнулся он в кровати – дома у бабушки Фокина. Бабушка обхаживала его, ставила травяные компрессы. Генка ходил по квартире, весь в йоде и пластырях.
-Он его укусил! – услышал Миня Генкин голос.
И опять провалился в забытье.
-А её больше не будет? – спросил Миня, когда вновь проснулся.
-Кого – её? – не поняла бабушка.
-Оранжевой козы! – разрыдался мальчик. – Это была Оранжевая Коза!
-Не будет, не будет – утешала его бабушка. – Выгоню я оранжевую козу.
Хоть Генка и рассказал бабушке, что «папик» сотворил с Миней, и какой участи чудом избежал он сам, всё же та никак в толк не могла взять – что же это за «оранжевая коза».
-А ты, Генка, тоже хорош гусь! Тоже мне, разведчик какой нашёлся. Штирлиц чёртов. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Ещё и ребёнка за собой тащишь. Видишь, что с ним из-за тебя стряслось? – ворчала бабушка. – Посмотреть, посмотреть… Нечего ему смотреть. Время придёт – сам и насмотрится, и наделается. А теперь не знаю, что с ним станется. Может, инвалидом на всю жизнь будет, или блаженным каким-нибудь. Уже, видишь, разум помутился. Что за оранжевая коза такая?
-Не знаю – робко ответил подросток.
И всё же пресловутая Оранжевая Коза явилась Черногорскому в третий раз. И произошло это в тот же вечер.
…Миня сидел в туалете, когда вдруг услышал хлопанье двери, и странный шум в коридоре. Это явился тот самый вурдалак Яков Фокин, сын бабушки и отец Генки. Он был по-прежнему невменяем.
-Ты что же это, ирод? – закричала на него бабушка, едва тот переступил порог. За что меня Господь покарал таким отродьем? Мало того, что ты не работаешь, живёшь нечестно, у меня – и то воруешь! Мало того, что пьянствуешь, кутишь, полынь свою проклятую куришь! Мало того, что ты по всяким курвам таскаешься, и со всяким отребьем знакомство водишь! Ты на кого руку поднял? Ты что с дитём невинным сотворил? А что теперь из него выйдет? Как тебя ещё земля носит, сволочь!
-Захлопнись ты, калоша старая! – заплетающимся языком промямлил тот, и, оттолкнув мать, дёрнул ручку двери туалета.
Они – насильник и его жертва – вновь встретились лицом к лицу. Насильник опешил, не понимая, что бы всё это значило, а Миня попросту впал в оцепенение, насквозь парализованный страхом. Яков менялся в лице – теперь от него можно было ожидать всего, чего угодно.
-Никакой ты мне не отец! – закричал вдруг Генка.
Тот в ответ промычал что-то нечленораздельное, растопырил руки. Дальше уже просто не выдержала бабушка. Она схватила огромный кухонный нож с деревянной ручкой, порыжевшей от овощей и крови с мяса, и замахнулась на сына.
-Оранжевая Коза! – закричал Миня, увидев нож.
-Убью – не грех! – отчеканила бабушка. – Грех, что породила на свет Божий такую тварь! – прикрикнула она, решительно шагнула навстречу сыну, и с силой вонзила ему нож прямо под сердце.
-Оранжевая Коза! – забился в истерике Миня. - Оранжевая Коза! Оранжевая Коза! – истошно кричал он, и ещё долго не мог успокоиться…
 
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
8 часов 50 минут.
-Знаешь ли, Анжела – тяжело вздохнул Черногорский, всё ещё погружённый в свои мрачные воспоминания о детских потрясениях – я ведь до сих пор боюсь этой Оранжевой Козы. Для меня эта Оранжевая Коза – это, скажем так, олицетворение той грубой и безрассудной силы, которая вслепую разрушает и попирает все мои устои. Которая сметает меня с моего пути, и вот так вот, загоняет в ту зловонную яму, заставляя меня лишь покорно всё терпеть, и безропотно подчиняться. Как это было в первый раз, с собакой. Потому что, стоит мне хоть мало-мальски воспротивиться её диктату, сделать хоть малейшую попытку как-то поставить себя, отстоять свою честь, достоинство, свои интересы – я от этого окажусь в ещё более униженном, более зависимом, более плачевном положении. И Оранжевая Коза нанесёт мне новый, сокрушительный удар, приняв тот облик, в котором она являлась мне в последующие разы. Член и нож. Бесчестие и смерть. Вот почему в детстве я лишь терпел, когда меня били, унижали и оскорбляли. Когда надо мной издевались и надругались – вытирали об меня ноги, мочились мне на лицо. Я боялся, что если я начну сопротивляться, то станет ещё хуже! И, даже уже будучи взрослым… Да, я изо всех сил рвался, чтобы стать сильным. Я перевернул горы металла, я… Да что там говорить! Я был уверен, что я теперь силён, и неуязвим для Оранжевой Козы. Но жизнь рассудила иначе. Потом были – Дима, который тогда, у Лерки-подстилки. Ну, ты помнишь, когда мы с Вадиком…
Анжела согласно кивнула.
-Этот Дима, Заур, потом – Маринка с Гошей, Вован… Умом я понимал, что физически я был их сильнее. Ну, кроме Вована, конечно. Но страх меня парализовывал, и я ничего не мог с ним поделать. И поэтому я так покорно им повиновался, я попросту боялся воспротивиться. Боялся, что вдруг они, так или иначе, разозлятся ещё больше, и сломают меня окончательно. Растопчут, и обесчестят, как в детстве. Сделают меня пидором, и калекой, который никогда уже не восстановится. И поэтому я готов был терпеть всё, что угодно, только не это! Готов был соглашаться на всё, лишь бы они от меня отстали!
-Вот это, Миша, и есть твоя главная ошибка. Ты отрешился от прошлого, ты начал новую жизнь, ты решил стать сильным. А ведь помнишь, ты мне сам говорил, чем тебя привлекал атлетизм? И что, в твоём понятии, сильный человек? Только для тебя это так и остались всего лишь слова. Что сильный – это тот, кто может победить себя. А ведь победить себя – это не только поднять сегодня больше, чем вчера. Победа над собой – это преодоление своих слабостей, своих комплексов, своих стереотипов. Ты должен победить эту Оранжевую Козу, должен преодолеть свой страх! Сковывает – не сдавайся! Нервничаешь – соберись! Угрожают – переводи всё в шутки, или отвечай тем же самым. Бьют – отбивайся, как можешь. Заставляют что-то делать против твоей воли – не соглашайся! Да, это будет трудно. Но именно это и будет победа над собой. Это будет, как бег против ветра, как плавание против течения. Но только тогда ты сможешь по-настоящему себя уважать. И тогда никто впредь не сядет на твой хребет, потому что с тобой они не будут чувствовать себя такими крутыми. Ты ведь сам говорил мне, что только там «крутизна», где их боятся, и ковром перед ними стелятся.
-Знаешь, мне порой кажется, что вся моя жизнь – это сплошная ошибка. Сплошные дебри. Чего ни коснись – везде всё не то.
-Не надо, Миша! – решительно наступала Анжела. – Ты опять накручиваешь себе в голову, что ты неудачник. Ты искал себя, пробовал разные пути, ошибался, затруднялся, но это не повод себя казнить, и жалеть самого себя. Конечно, ты пережил очень тяжкие травмы. Но ты же всё осознал, в конце концов. Если сам не можешь, или сомневаешься – обратись к психологу, чтобы преодолеть свой этот внутренний страх. Только не плыви по течению, не иди по линии наименьшего сопротивления. А то ты не мог, или не хотел преодолеть себя, потому всё так и получилось. Ты поступал так, как привык поступать ещё в детстве. Ты привык пасовать, трусить и подчиняться – и не соизволил переломить свои детские привычки. Вот поэтому из всех своих историй, ты всегда выходил с максимальными потерями, и тем самым сохранял себя на том же уровне, каким ты был в детстве. Ты не желал сломить свои детские психологические комплексы, а напротив, каждый раз давал им новую пищу. И из-за этого они ещё больше стали осложнять твою жизнь. Ты дошёл до того, что в твоей – я подчёркиваю, в твоей собственной жизни, от тебя самого уже вообще ничего почти не зависит. Ты сам собой уже не распоряжаешься, ты во всём уповаешь и надеешься на других. А это и есть детскость. Это и делает тебя ребёнком. Осознай себя, реши, что тебе нужно – пусть не в жизни, пусть хотя бы на ближайшее время. И освободись от двух вещей: оранжевой козы и Фокина. Только тогда ты обретёшь своё лицо, кем бы ты себя не называл. Не в имени соль.
-Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж – твёрдо сказал Черногорский. – Или что? Тебе в западло то, что случилось со мной в детстве? – он сорвался на крик.
-Твоё детство я сейчас не трогаю. Хотя, насчёт этих твоих подвигов, я всё же скажу несколько слов. Твои эти дурацкие способы мести – это тоже трусость, и бегство по линии наименьшего сопротивления. Конечно, с женщиной или с ребёнком справиться куда уж легче, чем со взрослым парнем. И в довершение всего, это тоже твой чисто детский бзик, и опять-таки, с подачи Фокина. Должна сказать, я была крайне разочарована, когда узнала, что ты снова занялся этой гнусностью. Этим ты вернул себя назад, в детство. Как бы ты себя ни оправдывал, на кого бы ты не ссылался.
-А вот здесь я готов с тобой поспорить! – воскликнул Черногорский: как-никак, был затронут его любимый конёк.
-Да, косвенно к этому Фокин тоже имеет отношение – продолжал он. – Когда меня начали повально чмырить, я лишь терпел, и ограничивался тем, что Фокин везде ходил, и за меня заступался. Но вот, меня в очередной раз унизили и потоптали сверстники. Я шёл со школы домой, весь в слезах. Потом приехал Фокин. Я всё ему рассказал, и мы пошли искать моих обидчиков. И вдруг видим – сидит в песочнице трёхлетний брат одного из них. И тут Фокин мне и говорить: иди, отпинай этого щенка! Чтоб не повадно было. Для него, сказал Фокин, старший брат – пример; он наверняка ему подражает. Братик, наверное, уже перед ним похвастался, как он Миню-Светика отпинал и зачмырил, а этот сосунок теперь доволен, смеётся: ах, какое чмо этот Миня-Светик! Вот подрасту – тоже его морщить начну! И ещё Фокин добавил: а если бы того старшего братца кто-нибудь в три года придушил, как крысу, сделал бы тот мне что-нибудь? Вот тогда я и завёлся. Уже сам Генка меня оттаскивал, когда мои ноги и вся песочница были багрово-красными от крови. И, должен признаться, когда я это сделал, я испытал какое-то удивительное облегчение. Даже, я б сказал, моральное удовлетворение. Так и пошло. Меня чмырили – я мстил.
-Этот Фокин просто поиздевался над тобой, двенадцатилетним сопляком. Захотелось ему покуражиться – вот он и насоветовал тебе, а ты всё это принял за чистую монету. Более того, ты даже сейчас эту заурядную издёвку Фокина исповедуешь, как свою жизненную позицию. Тебе что – и вправду двенадцать лет?
-Нет, тут дело вовсе не в Фокине! – оскалился Черногорский. – Каковы были мои первые впечатления от жизни? Как меня встретил окружающий мир? Я плачу миру тем же, чем он наградил меня. Чтобы они сами ощутили всё то, что я ощутил на своей собственной шкуре. Да, я каждый раз терзался сомнениями: а вправе ли я так поступать? Я изучал историю подобных деяний, я перерыл гору всевозможной литературы, и каждый раз убеждался: да, вправе. Только так можно всех их поставить на место. Кстати, о Диме. Я убил его. Но, прежде чем его убить, я излил ему свою душу, чтобы он хоть понял, какую кашу он заварил. Послушай-ка кассету!
-Миша, я прекрасно знаю, что может быть на этой кассете – ответила Анжела с лёгким раздражением. – Самое обыкновенное самооправдание, как бы оно ни звучало. Выходит, тебе просто нравится оставаться бестолковым и беспомощным мальчишкой, и молиться на своего Фокина, в том или ином лице. Нашёл ещё, чем хвастаться. Убил Диму! Что – живого его так боялся, что ли? – женщина уже начинала негодовать.
-Это он убил Катиного ребёнка! – резко сказал Черногорский. – И всё-таки, послушай кассету. А мне в туалет надо.
С этими словами он вставил кассету в магнитофон, и чуть ли не вприпрыжку, выскочил в коридор.
-Знаешь, что я тебе на это скажу? – сузила глаза Анжела, когда спустя пятнадцать минут Черногорский вернулся в комнату, лихорадочно переминаясь с ноги на ногу, и потирая ноздрю. – А разве только вот что. Не то существенно, что случилось. Прошлого, как ни старайся, всё равно не вернёшь, и не перекроишь по-новому. И надо не мести искать задним числом, а принимать меры, чтобы впредь подобного не повторялось. А ты занял совсем другую позицию: отомстил – и всё в порядке, будто б ничего и не было. Значит, тем самым ты позволяешь каждой сволочи глумиться над собой, кому как вздумается, и уже заранее настраиваешь себя на то, что ты и в дальнейшем каждый раз будешь безропотно подставляться. Лишь бы потом переждать время, и отыграться на ком-нибудь слабом и беззащитном. А то, что он там кому-то кем-то приходится, это просто предлог. А кстати, тебе самому никогда не приходило в голову, что эти женщины, оттого что рядом с ними такие подонки, страдали ещё больше, чем твой Черногорский? Что тем, что они таких любят, они уже наказывают себя - самой тяжкой, самой лютой и мучительной казнью, которую только можно придумать? А девки, которые с такими ухарями гуляют – они их не любят. Они всего лишь ими пользуются, катаются на их горбах, и тем самым их наказывают за их спесь и апломб. Так, может, всё таки стоит провести грань между женщинами и ублюдками, а не мешать зерно с навозом?
-Хорошо – медленно, но тяжеловесно произнёс Черногорский. – Давай тогда обратимся к истории. Подобные методы испокон веков служили, так сказать, секретным оружием у различной власти.
-Которая и лопалась, как мыльный пузырь, вместе с этим своим оружием – парировала женщина.
-Откуда, к примеру, пошёл термин «вандализм»? – рассуждал Черногорский. – От племени вандалов, вождём которых был, как известно, Карл Первый, впоследствии – император франков. Именно они разрушили Римскую империю…
-Раз уж пошла речь о Древнем Риме, то эта империя сама изжила себя – возразила Анжела. – У них и своих таких Карлов хватало, только никто их почему-то не помнит. Да и франки твои тоже что-то не слишком долго продержались.
-Приведу ещё один любопытный пример. Знаешь, откуда пошло выражение «ё… твою мать»?
-Совершенно идиотское выражение – категорично отрезала девушка.
-У этого идиотского выражения весьма занимательная история – с воодушевлением разглагольствовал Черногорский. Как всегда, в своём репертуаре: уж как если сядет на своего любимого конька, так ничем его уже не остановишь. – В шестнадцатом веке родственник французского короля, граф Фернан Палеруа, что в переводе на русский язык означает «некоронованный», женился на наследнице польского престола принцессе Марии, и, таким образом, воссел на польский трон, как король Фердинанд Первый. Именно в его правление польские шляхтичи пользовались наиболее сильной властью, и наибольшими привилегиями. Как в России опричники при Иване Грозном. И вот, при Фердинанде Первом, существовал свой кодекс, и за измену родине, или за клятвопреступление, полагалось опозорить весь род. Для этого хватали мать преступника, или его жену, и делали её паннустыльженкой – она публично совокуплялась с псом на центральной площади города, под улюлюкание толпы. После этого весь род считался обесчещенным, их потомки занимали в обществе такое же положение, как, например, в Индии неприкасаемые. Так на свет и появилось выражение «пёс ё… твою мать», что означает нечто вроде «ты человек низшего сорта». Затем слово «пёс» как-то само собой исчезло.
Анжела с ироничной, даже несколько брезгливой, ухмылкой смотрела на вдохновенно декламировавшего Черногорского. С одной стороны, её привлекала эрудиция и широта взглядов Черногорского, с другой – раздражало то, что все его познания и устремления были обращены в одну сторону – на поиски оправданий для своих мерзких делишек.
-Или взять другого монарха – продолжал Черногорский. – Тоже шестнадцатый-семнадцатый век. Филипп Первый, чьё правление отметилось таким же наивысшим расцветом инквизиции, и католической церкви в целом. Он объединил под собой почти всю Европу, организовал крестовые походы с целью захвата колоний, и распространения своей королевской и духовной власти на территорию всего мира. Его скандально знаменитая фраза: «Хочешь уничтожить врага на корню – растопчи грудь, которая его вскормила!». Жён и матерей изменников и вероотступников закапывали в землю так, чтобы из земли торчали груди, и по ним должен был пройти целый строй солдат. Кто отказывался исполнять приказ, сам переходил в ту же категорию, а стало быть, этим он обрекал своих женщин на растерзание.
-Как солдаты сами не зарубили такого чокнутого короля – вставила реплику Анжела, слушая Черногорского в пол-уха.
-Однако и Филипп Первый был в этом отнюдь не оригинален. Эту идею он привёз из Африки, куда направлял один из своих крупнейших крестовых походов. И в одном из туземных племён, существовала своя, веками устоявшаяся древняя магия, переходящая из поколения в поколение. Вот, например, процедура «холохологбо», на избавление от вредного воздействия, и укрепления физических сил и психики. Если в результате чьего-либо воздействия ты истощился – как я, вон, из-за этого козла Шувалова похудел на тридцать четыре кило! Значит, надо пресекать корни супостата. Как, если оторвать Антея от матушки-земли. Для этого надо изловить мать обидчика, отсечь ей груди, разрубить на двенадцать частей, изжарить на костре, и, кажется, в полнолуние, раздать эти куски двенадцати бездомным собакам. Тогда вся сила врага перейдёт к тебе! И это – древняя африканская магия!
-Я не понимаю, для чего ты мне это всё рассказываешь. Ты думаешь, я переменю своё мнение, и буду считать, что творя такие мерзости, ты вершишь справедливый суд истории?
-Я хочу, чтобы ты просто поняла суть… Теперь, что касается процессов над жёнами. Здесь более прочих преуспел Советский Союз, в особенности же Берия. Кстати говоря, именно Берия провёл в стране тюремную реформу, после которой и возник, до сих пор существующий в тюрьмах, кастовый строй, и низшей кастой, неприкасаемыми, стали «петухи». То есть – акты мужеложства совершались уже не в силу вынужденного воздержания, а с целью унизить человека. Лишить его человеческого достоинства. И, согласно замыслу Берии, в эту касту автоматически попадали все те, кто совершал сексуальные преступления, или занимался беспределом. Вот этот мой способ мести, путём расправы над членами семьи – это тоже считается беспределом. Причём вот что любопытно: если нечто подобное сотворит обычный человек с улицы – то он сразу «петух». А на государственном уровне существовал целый институт перевоспитания «врагов народа» - именно путём такого воздействия. Был даже специальный Алжир – Акакьевский лагерь жён изменников Родины, и Охламон – которые принимали карательные меры в отношении их детей, а попросту – пытали и убивали. Как говорится, что позволено Юпитеру – то не позволено быку. Quod licet Jovi – not licet bovi!
-И ты теперь возомнил себя Юпитером? – скептически подметила Анжела.
-Нет, в данный момент я имею в виду Сталина и Берию! – быстро ответил Черногорский. – Или взять того же Пола Пота – так он вообще упразднил понятие «семья», потому что где есть семья, там возникает, в той или иной форме, собственность. С шести лет детей разлучали с родителями, и отдавали на воспитание в соответствующие учреждения. В четырнадцать лет перед подростком стояло две дороги: либо крестьянином, либо «красным кхмером» - солдатом, надзирателем, политработником. Для этого надо было выдержать особый экзамен, и знаешь, в чём он выражался? Его приводили к его же родной матери, и он должен был её изнасиловать. Не мать, так сестру. Это означало полный отказ от каких-либо других уз, кроме партийных. Как гласило их учение? Наша семья – народная коммуна, все спим с теми, с кем партия прикажет. Мужей и жён не выбирали, а их назначали местные власти, по приказу свыше: кто с кем будет жить. И солдаты следили за тем, чтобы браки не оказывались фиктивными. А если для кого-нибудь кровные узы значили больше, то тогда вступал в силу принцип: «На плантациях крапивы…»
-Да замолчи ты, наконец, слушать тошно! – оборвала его женщина. – Я тебе уже всё сказала, что на самом деле эта твоя месть из себя представляет. А все эти твои исторические дебаты – это жалкие поиски самооправдания. Потому что так тебе легче, не надо ничего менять, не надо себя преодолевать. Покорно подставился – и вволю отыгрался. И нечего тут ссылаться на всяких знаменитостей. Тебе эту идею подал Фокин, а никакой не Пол Пот, и не Берия. Но, если ты так уж горишь желанием разобраться в этой своей теории, то давай посмотрим. Кем были в жизни все эти великие гении, которыми ты так восхищаешься? Вспомни Тиля Уленшпигеля – кем был король Филипп Первый? Чем он противопоставлен Тилю? Тем, что Тиль был нормальный, здоровый мужик, а Филька был жалкий дистрофик, неудачник и параноик, который боялся всех и всего, и женщин в частности. Нравится? Или взять того же Берию, который тоже был неудачником, и на которого не смотрела ни одна женщина, до тех пор, пока он не стал кремлёвской шишкой. Да и тогда женщины, если и шли к нему, то совершенно из других соображений, вот он и жаждал компенсации. А про твоего любимого Пол Пота я вообще не говорю. Кастрат – он и есть кастрат, в комментариях не нуждается. То есть, сами они в своей реальной жизни были отщепенцами, вырожденцами, несостоявшимися людьми. И они это прекрасно понимали, даже более того – их внутренняя самооценка была ещё сильнее занижена. И, чтобы доказать самим себе, что они что-то всё же значат, они и рвались к власти. Причём не к естественной, человеческой власти – роли лидера, организатора – а к извращённой, основанной на манипуляции и попирании. Неужели и ты к тому же стремишься? Миша, кем ты себя возомнил? Вождём жертв насилия? Ты с таким апломбом говоришь о глобальном переустройстве мира, а сам как будто не замечаешь, что начинать нужно с себя. Перестань играть роль жертвы!
-Мне просто нужна женщина – упавшим голосом ответил Черногорский. – Женщина, которая меня поймёт.
-Пока ты не изживёшь в себе свою эту козу и Фокина, пока ты так и будешь всеми силами цепляться за своё детство, у тебя так и не будет женщины. Ты до сих пор не хочешь расставаться с детством. О какой женщине может идти речь?
-Я говорю о тебе. Я хочу быть с тобой – монотонно процедил Черногорский.
-Миша, я сегодня помогла тебе разобраться в себе. Надеюсь, ты меня поймёшь правильно – не сейчас, так попозже. Это всё, что я могу для тебя сделать. Теперь я ещё хочу дождаться Андрея, чтобы окончательно разобраться в этом деле. Не нравится мне всё это – устало проговорила она.
-Что? – машинально спросил Черногорский.
-Вся эта комедия, которую он затеял с твоим красным «Москвичом». Да даже этот самый чемодан. Самый настоящий цирк.
-В каком смысле? – удивлённо спросил Черногорский, вытаращив глаза на собеседницу.
-Я сейчас ничего не скажу. Вот когда он приедет, тогда и поговорим. Чтобы за один раз всё выяснить, и расставить по своим местам. Не надо мне тут недомолвок.
Некоторое время сидели молча. Молчание становилось Черногорскому в тягость.
-И всё-таки – робко сказал он, положив свою руку на руку женщины. – Дай мне ещё один шанс. Только тебе я могу доверять всецело. Только с тобой я смогу почувствовать себя по-настоящему мужчиной.
-Миша, давай, не будем. Я тебе уже всё разъяснила. Только ты сам сможешь себя вылечить. Только ты сам сможешь расстаться с детством. А что до последней твоей фразы, то она вообще звучит глупо и нелепо. Я, например, уже говорила – всегда чувствую себя женщиной, не важно, где и с кем.
-Неужели поезд ушёл? – мечтательно проговорил Черногорский, растягивая слова.
-У тебя ещё всё впереди, я надеюсь – ответила Анжела.
Тут она встала, и подошла к окну. С окна спрыгнул кот, потёрся об ноги женщины, громко мяукнул и направился в кухню. А за окном затормозила тёмная машина. Увидев эту машину, Анжела внезапно оживилась.
-Андрей приехал – мрачно сказал Черногорский.
-Нет, это не Андрей – ответила она, и направилась в коридор, к двери. Тут она резко обернулась, и спросила Черногорского:
-Как меня зовут?
-Ты чего, Валь? – усмехнулся тот. Уж это правило он помнил прекрасно, впрочем, даже без посторонних Анжела далеко не всегда позволяла так себя называть.
Раздался щелчок открываемой двери, после чего из коридора послышались тихие голоса. Черногорский понял, что приехал её жених, или кем он там ей приходится. И он вновь затерзался муками ревности. Он искоса взглянул в коридор, и увидел своего соперника. То был молодой парень, лет двадцати двух, ростом на голову выше самого Черногорского, довольно крепко сложенный (впрочем, сам Черногорский, когда «качался», был сложен ещё мощнее). У того были короткие тёмные волосы, одет он был в брюки защитного цвета, и тёмную рубашку с короткими рукавами. Черногорский видел, как они обнимались и целовались, и это мучило его ещё сильнее. Они о чём-то тихо шептались между собой, и Черногорский, как ни силился, не мог разобрать, что они там говорили. Вскоре девушка вернулась в комнату, парень проследовал за ней.
-Проходи – сказала она. – У меня гости.
-Михаил – представился Черногорский, протягивая парню руку.
-Павел – тот ответил крепким рукопожатием.
Теперь Михаил мог разглядеть этого Павла получше. Да, этого парня вполне можно было назвать симпатичным. В нём чувствовалась сила и уверенность, сочетающаяся с резвостью и жизнерадостностью юности, а взгляд его выражал прямоту, искренность, и даже некоторое простодушие.
«Просто хороший парень» - сделал свои выводы Черногорский. – «Очевидно, он всю жизнь вращался в своём немногочисленном кругу, и всегда был именно хорошим парнем. Горьким опытом он не умудрён, не довелось ему пережить таких ударов и падений. В общении открыт, любит произвести впечатление – судя даже по его рукопожатию. В чём-то он ещё максималист, сделки и компромиссы – не его стезя. Свою Вальку, то бишь Анжелу, он обожает, может, даже и идеализирует, и верит в её непогрешимость. Хотя что-то здесь не так. Что-то он волнуется, и, скорее всего, из-за Андрея. Потому что если он сейчас с ним схлестнётся, то Андрей его просто съест».
-Павлик, тебя покормить? – интонацией заботливой жены спросила Анжела-Валентина, и Черногорский про себя отметил, что его такие проявления раздражают.
-Спасибо, я не голоден – ответил Павел.
-Может, ты чаю хочешь? Или лучше кофе?
-Лучше кофе. Утро, как-никак – ответил Павел, зевая.
-А сколько времени? – всполошился Черногорский. – Часов шесть?
-Ну да – шесть! Десятый уже! – ответила девушка. Она включила телевизор, и зашагала в кухню. По телевизору шёл концерт звёзд российской эстрады.
-А я повторяю вновь и вновь – не умирай, любовь!
Черногорский остался в комнате, вдвоём с Павликом. Тот скучал, лениво поглядывая то в окно, то по сторонам, и Черногорский вновь ощутил некоторую растерянность. Он опять оказался не в своей тарелке. В то же время, он испытывал некоторую благодарность по отношению к Анжеле – телевизор несколько разряжал обстановку, тишина была бы совсем тягостной.
-Ты куришь? – он протянул Павлу пачку сигарет.
-Не курю – равнодушно ответил Павел, даже не глядя на Черногорского.
-Да ладно, брось ты обижаться – сказал Черногорский, закуривая. – Уж я Вальку знаю чуть ли не со школы. Мы хорошие друзья. Именно друзья. Или что – мужчина с женщиной не могут быть друзьями?
-А на что мне обижаться? – искренне удивился Павел. – Тем более я знал, что вчера или сегодня вы придёте. Валюша мне сказала. А ревновать – только нервы себе портить. Уж в ней-то я уверен.
-Я тоже так считаю – согласился Черногорский. – Мы с ней даже много раз обсуждали эту тему. Хотя у неё всегда были свои, у меня свои…
-Ну значит, тебе легче – улыбнулся Павел. – А твоя-то не ревнует? Или она не знает, где ты?
Почему-то Черногорский воспринял это, как издёвку. Ему казалось, будто по нему должно быть сразу видно, что у него нет, и не может быть никого. И он сам уже настолько с этим свыкся, что воспринимал это за аксиому.
-А со своей-то я как раз разбежался – ответил он. – Так что ревновать меня некому.
-Значит, снова тебе легче – улыбнулся Павел.
-Это чем же? – недоумевая, спросил Черногорский.
-Ну, раз вы разбежались, значит, вам не так-то уж хорошо и жилось. Или как – вместе тесно, порознь скучно?
-Без понятия – вяло ответил Черногорский. Бодрое и весёлое настроение Павла казалось ему наигранным.
-Правильно. Возвращаться – плохая примета.
-А мне и возвращаться некуда. Я вообще теперь предпочитаю не оглядываться, головой не вертеть. А то, чего доброго, радикулит ещё схвачу – злобно съязвил Черногорский.
-Значит, ты у нас беспечный ездок! – попытался пошутить Павлик.
-Об особенностях моей езды история предпочитает умалчивать – резко ответил Черногорский, и, хищно прищурившись, посмотрел Павлу в глаза.
-Слушай, Миша, у тебя что – нервы не в порядке, или с головой проблемы? – сказал Павел, смотря в глаза Мише. – Да ты, никак, под кайфом! – воскликнул он. – Вон, зрачки какие! Да пропади оно… - и он раздражённо махнул рукой.
Тут в комнату вошла хозяйка, с двумя дымящимися чашками кофе.
-Павлик, не горячись. Ничего он не под кайфом. Я с наркоманами не общаюсь.
-А что ж он такой дёрганный тогда? – буркнул Павел. – Да ты на его глаза посмотри!
-У него неприятности, он сильно переживает. Кстати, скоро Андрей должен приехать – сказала девушка.
И она, и Черногорский, обернулись при этом на Павла. Тот, услышав такую новость, сперва аж рот раскрыл от удивления. После чего побледнел, заметно сник, и занервничал, хоть и старался изо всех сил не показывать виду. Но это волей-неволей, бросалось в глаза. «А что, разве он здесь ещё не был? Я-то думал, он уже уехал!» - читалось на лице Павла, когда он, услышав о скором приезде Попова, разинул рот.
-Ну, приедет, так приедет! – проворчал Павел. – Только зачем тебе всё это надо? Приключений, что ли, захотелось поискать?
-У нас серьёзный разговор – строго ответила она. – И я тебя об этом ещё заранее предупреждала.
-Неужели после всего того, что было, у тебя ещё могут быть с ним какие-то дела? – недовольно хмурился Павел.
-Нет, я с ним дел не веду – спокойно ответила Анжела. – Но одно дело, как выяснилось, затронуло меня лично. И теперь я должна с этим разобраться. Расставить все точки над «i», и показать этому Попову, где на самом деле его место.
-То есть что – он тебя подставил? – театрально воскликнул Павлик.
-Нет, меня никто не подставлял. Просто обстоятельства так сложились.
-Что это за дело хоть? – с едва заметной дрожью в голосе, спросил Павлик.
-Одна очень старая история, которая почему-то всплыла наружу – так же невозмутимо ответила женщина. Из всех троих присутствовавших, лишь она одна неизменно сохраняла спокойствие, достоинство, и даже оптимизм. Остальные явно нервничали. Только если Черногорскому действительно было, чего всерьёз опасаться, то Павла могла тревожить лишь предстоящая встреча с Поповым.
-Тогда пообещай мне, что это твоя последняя старая история – пропыхтел Павлик. Он подошёл к девушке, заглянул ей в глаза, обнял её за плечи. – У нас ведь теперь всё по-другому.
-Павлик – мягко ответила она – я никогда не могу быть уверена за других. Поэтому обещать ничего не буду. Только ты за меня не волнуйся. Во-первых, я никому гадостей не делала, поэтому бояться мне абсолютно нечего. Во-вторых, какова бы ни была история, всё решится путём обычного разговора, и не более того. Ну, и в-третьих, таких историй у меня в жизни было не так-то уж и много, поэтому и всплывать уже практически нечему. Но из каждого правила бывают исключения, поэтому я обещать не рискую. Скажу лишь то, что на нас с тобой это никак не отразится.
Черногорский молча курил, глядя на эту странную, как ему казалось, пару.
«Нет» - думал он. – «Плохо ему эта роль удаётся. Вон, как услышал про Андрюху, так аж челюсть отвисла. Теперь то строгого папочку играет: неужели у тебя с ним может быть! Обещай, что это последний раз! то вообще, как молодая борзая: а что, он тебя подставил! А она ещё его успокаивает, и увещевает, как мама. Хотя что уж тут… Она уже взрослая, сама во всём разберётся, а я… а я…»
Закончив свою фразу, девушка поцеловала Павла в губы. Тот обнял её, прижал к себе, стал целовать её лицо. А Черногорский сглотнул слюну от досады, и с силой раздавил окурок в пепельнице.
И тут за окном послышался шорох приближающейся машины. Шорох стих, затем щёлкнула дверь, пропищала сигнализация, и раздался стук в дверь. Черногорский даже и не стал подходить к окну – он и так знал, что это может быть только Попов.
-Давай, я открою – вызвался Павлик.
Попов прошёл в квартиру, не обратив на Павлика никакого внимания. Даже не удостоил его взглядом – просто молча прошёл мимом него. Вытерев ноги об щётку в коридоре, он с видом хозяина, прошёл прямо в комнату. В левой руке он держал какой-то журнал в глянцевой обложке, свёрнутый в трубочку.
-Вот что, молодой человек! – подскочил к нему Павел. – Существуют же какие-то элементарные правила приличия!
-И только ради того, чтобы мне это сказать, ты весь из себя напрягаешься, бегаешь за мной по всей квартире? – презрительно усмехнулся Попов, меря Павлика ледяным, высокомерным, пронзительным взглядом. – Да, согласен – кивнул он. – Правила существуют. Вот и старайся их придерживаться. Ты понял меня?
И Попов заглянул Павлику прямо в глаза, сверля его взглядом. Тот похолодел. Попов внушал ему ужас, который крылся в его дьявольской изворотливости, необыкновенной прозорливости и коварной непредсказуемости. Казалось, Попов видит его насквозь, и знает наперёд все его ходы.
Наконец, Попов отвёл глаза от Павлика, и обратил свой взор на женщину.
-Здравствуй, Анжела! – сказал он.
-Лучше зови меня так, как зовут меня все. Ты, помнится, сам мне всё это устроил.
-И всё-таки, я предпочитаю называть вещи своими именами – авторитетно изрёк Попов.
-Но только я тебе не вещь! – отрезала она.
-Здорово, Андрюха! – протянул ему руку Черногорский, и тот охотно пожал её.
-Это что ещё тут за балаган? – сердито прокричал Павел. – Что ещё за Анжела?
-На, попросвещайся – хмыкнул Попов, небрежно бросив ему журнал.
-Журнал для мужчин, 1995-й год – зачитал Павлик. – Ага, вот. Анжела! Смотрим…
Открыв нужную страницу, парень просто ошалел. В середине журнала красовались фотографии его Валентины – в нижнем белье, в купальнике, вообще обнажённой. Фотографии, запечатлевшие довольно пикантные моменты из жизни молодой женщины – как она загорает, потягивается в постели, принимает душ, переодевается… Кроме того, у неё был броский макияж и модная причёска, волосы были крашены светло-жёлтым, а её формы уже и тогда впечатляли… Надпись гласила: «Не удивляйтесь, господа! Перед Вами – не модель Плейбоя, и не звезда Голливуда. Не искусственно взращённая на «фабрике звёзд» ходячая реклама, и даже не пресловутая «мисс». Это – очаровательная девушка Анжела, которая живёт где-то рядом с нами, как все, ходит на работу, в магазины, в кино, на вечеринки – и ничто человеческое ей не чуждо. Она любит жизнь, и смотрит в будущее с улыбкой. Полюбите её и вы…».
-Так ты что? – прошипел Павлик. – Выходит, ты ещё снималась в каких-то студиях, и Анжела – что-то вроде твоего псевдонима, так?
-Нет, не так. Ни в каких студиях я никогда не была, а раз уж на то пошло, то Анжела – это не псевдоним. Это моё настоящее имя.
Несмотря ни на какие повороты событий, женщина удивительным образом сохраняла равновесие.
-То есть как? – опешил Павлик. – Значит, я с тобой уже третий месяц встречаюсь, и даже не знаю, как тебя зовут? Как дурак – всё Валя, Валя…
-Меня все так называют – ответила Анжела.
Павел же её совсем не слушал.
-Чего тогда стоят все эти разговоры? Уважение, доверие, взаимопонимание? Духовная близость, родство душ, что ещё? Выходит, всё это время ты всё это время просто пудрила мне мозги, и выдавала себя совершенно за другого человека? Да о какой любви, о каком доверии тогда может идти речь, если я, получается, вообще тебя не знаю! – кричал он.
Попов сидел в кресле, широко расставив ноги, и его губы были чуть приподняты снисходительной, высокомерной ухмылкой. Он покуривал свою излюбленную сигарку «Café Crème Noir». Черногорский тоже закурил, но только сигарету «Кэмел». Он беспокойно переминался с ноги на ногу – ему эта катавасия с Павликом была отвратительна. Попов же чувствовал себя хозяином положения, впрочем, Анжелу нисколько не интересовало, что он чувствует. Зато Павлик её разочаровал.
-Говоришь, ты вообще меня не знаешь? – выразительно спросила она, изображая показное удивление. – А хочешь узнать? – театрально произнесла, и тут же сменила тон на иронический. – Вот, видишь, Андрюша сидит? Спроси у него, пусть он тебе расскажет.
Попов исподлобья посмотрел на Анжелу.
-Ты что, издеваешься, что ли? – взорвался Павел.
-Нет, Павлик. Я не издеваюсь. Просто я смотрю и вижу, что ты сегодня пришёл вот к нему – она снова кивнула на Попова – а вовсе не ко мне. Мы с тобой какое-то время встречались, общались, наблюдали друг за другом, проводили много времени вместе – и теперь ты заявляешь, что всё это была пудра на мозги, и что ты меня совершенно не знаешь. Зато пришёл совершенно посторонний человек, которого ты и видишь-то впервые в жизни, сказал всего одно слово – и для тебя это целый конец света! Он швырнул тебе этот дурацкий журнальчик, и ты сразу бросился его листать! Значит, этот человек тебе больше внушает доверие, чем я. Что ж, это твоё право. Только обидно было смотреть, как ты унижался с журнальчиком-то с этим.
-А ведь я доверял тебе! – сквозь слёзы прохрипел Павлик. – Я, как последний идиот, тешил себя иллюзией, что и ты со мной искренна! Что и ты со мной откровенна! Я надеялся, что у нас с тобой и будут такие отношения, о которых мы говорили! А выяснилось – я даже ничего не знаю о твоём прошлом. Да что о прошлом – как тебя зовут, я и то не знаю! Во что я теперь могу верить? Как я могу после этого тебе доверять?
-Ну-ка, успокойся, возьми себя в руки, нечего тут сопли распускать! – повысила голос Анжела. – Ты сейчас слышишь только самого себя, и никого вокруг не замечаешь. Оттого ты и упиваешься своей этой обидой, и не хочешь даже подумать чисто логически. Давай рассудим: мы с тобой третий месяц встречаемся. Даже не живём вместе, а только встречаемся. Естественно, мы ещё знаем друг друга мало. А вот скажи мне: ты бы стал едва знакомого человека посвящать во все подробности своей биографии? Или, как бы ты расценил, если бы тебе кто-то стал сразу излагать всю свою подноготную? Наверняка б ты подумал: либо дурак человек, либо врёт он всё.
-Какие подробности? Какой подноготной? Если я элементарно – даже имени твоего не знаю! – не унимался Павлик.
-Ты знал то имя, каким меня называют все. Я уже пять лет вынуждена пользоваться чужим именем. И это была очень сложная и запутанная история. Но рано или поздно, я бы тебе её рассказала. А я с тобой в самом деле, была искренна и откровенна. Если сейчас ты это ставишь под сомнение, я не стану тебе ничего доказывать. Решай сам – кому доверять, а кому нет. Просто не стану же я сразу пересказывать всю свою жизнь. Да и сама я о тебе знаю далеко не всё. И я не тороплю тебя – пройдёт время, мы лучше узнаем друг друга, и соответственно, больше друг другу откроемся. Ведь такие отношения – действительно искренние, близкие, гармоничные – они никогда не возникают просто так, на пустом месте. До этого уровня отношения должны созреть, к этому надо стремиться, но не стоит торопить события. Потому что невозможно любить человека, которого ты не знаешь. Влюбиться можно, но влюблённость – это ещё не любовь.
-Так объясни мне, в таком случае, откуда у тебя два имени – сердито проворчал Павлик. – А заодно расскажи, как твои фотографии в журнале оказались!
-Не говори со мной в таком тоне! – урезонила его женщина. – Я тебе не прислуга, и отчитываться перед тобой не стану. Ты всё равно меня не слушаешь, всё своей обидой упиваешься. А фотографии пускай останутся на совести того, кто их туда отправил!
-Валя… Или Анжела, как тебе больше нравится – Павлик сменил тон. – Ты извини, для меня это была такая неожиданность, такой буквально шок. Так расскажи, почему ты не та, за кого себя выдаёшь!
-Что ж, если вам это так интересно – вздохнула она. – Ребята-то в курсе насчёт отдельных деталей, но в общем и целом, картины не знают.
Попов взглянул на неё, улыбнулся себе под нос.
-В девяносто третьем году в Таллинне стали пропадать молодые девушки – начала Анжела. – В основном, конечно, девицы лёгкого поведения: «клофелинщицы», «динамистки». Потому что все путаны тогда работали под Чингисханом, и никто не осмеливался промышлять «дикарём». А кто продолжал гулять сам по себе – тех стали отлавливать, и продавать в рабство. В основном, в Африку, в Турцию, и в арабские страны. Во главе этого предприятия стоял всё тот же Чингисхан, а непосредственными исполнителями были, можно сказать, все, кому не лень. Это были не только охранники или водители из его фирм, но и…
-Одним из них был я – подал голос Черногорский.
-Ты даже ко мне приходил, и хвастался, как ты мстишь всяким стервозам, от которых ты сам порядком настрадался, да ещё и получаешь за это деньги от самого Чингисхана, и не такие уж маленькие – продолжала Анжела. – Миша даже описал мне всю технологию процесса. Сначала девушек оглушали хлороформом, тут же делали укол, а потом вели в машину, при этом приговаривая что-то вроде «вот дура, опять нажралась». Девушек отвозили на дачу, где их в таком состоянии держали, вплоть до погрузки в контейнеры. А контейнеры грузили уже в трюмы. Но, кроме «клофелинщиц» и им подобных шалав, стали пропадать и нормальные девушки. Один такой случай коснулся меня лично.
Черногорский и Попов обернулись на Анжелу. Но если Черногорский явно нервничал, то беспокойство Попова совсем не бросалось в глаза. Это было даже не беспокойство, а скорей, удивление – что-то в этой истории для него было действительно новым, или просто он не желал ворошить прошлое, делать его достоянием чужих людей?
-Пропала моя близкая подруга – Анжела продолжала свой рассказ. – Имя я называть вам не буду, это совершенно ни к чему…
-Эвелина – кивнул Попов.
-Не надо гадать, Андрей – отрезала женщина. - Тогда я решила пойти к Чингисхану. Правда, перед тем, как туда идти, мне нужно было заручиться поддержкой со стороны моих знакомых, и уже их знакомых. И нашлись люди посерьёзней, которые заинтересовались Чингисханом. И, когда я заявилась прямо к нему домой, я его сразу предупредила, чтоб он даже и не помышлял меня устранить. Потому что, если со мной что-нибудь случится, весь ответ придётся держать Чингисхану. И тогда я изложила ему суть вопроса. Сказала, что если эта девушка не найдётся, то пусть готовится к большим неприятностям. Его конфиденциальная информация станет достоянием тех, кто ей интересуется по долгу службы. И тогда уже даже свернуть ничего не удастся. Все будут накрыты с поличным. Разумеется, со своей стороны, я ему гарантировала сохранность тайны – в случае, если подруга вернётся; также и то, что эта девушка не узнает, кто и для чего её похитил. Заодно я поручилась за неё, что ни одна живая душа не узнает, где она была все эти дни.
Павел с недоверием и растерянностью смотрел на Анжелу – он не знал, как ему на всё это реагировать. Видя его это состояние, Попов с издёвкой ухмылялся.
-И Чингисхан был просто потрясён – продолжала Анжела. – Он стал всячески хвалить меня: за ум, за смелость, за принципиальность, за верность дружбе, и при этом с удивлением отмечал, что никогда бы не ожидал ничего подобного от женщины. Тем более – от такой молодой и красивой. Выразив своё восхищение, он заверил меня, что на следующий же день в назначенное время, он сам, лично, приедет ко мне, вместе с этой девушкой. И Чингисхан сдержал слово. Подруга вернулась жива и в добром здравии, с полной уверенностью, что некие «братки» её просто перепутали с какой-то воровкой, внешне очень на неё похожей, которая кому-то чем-то сильно насолила. Ну, а теперь, слава Богу, разобрались, и отпустили с извинениями. А меня Чингисхан пригласил к себе для беседы. Я сразу ему сказала: никакого интима не будет, пусть даже и не думает. Он меня заверил, что всё будет в порядке. Честно говоря, я даже и не представляла, какого рода беседа с ним меня ждёт. Он меня угощал, пытался ухаживать, оказывать знаки внимания, и я заметила, что он совершенно не умеет обращаться с женщинами. Сначала он – не мытьём, так катаньем – пытался осведомиться, от кого у меня такая информация, и какие влиятельные покровители за мной стоят, при этом добавлял, что мог бы с ними неплохо договориться «о дружбе и сотрудничестве», ещё и мне сулил за это солидные дивиденды. Но я на это не купилась – этим я бы подписала смертные приговоры и себе, и всем. В том числе Мише – она кивнула на Черногорского.
-Он и без тебя узнал об этом – проворчал Попов.
-Потом Чингисхан ещё выпил, и его потянуло на душеизлияния – невозмутимо продолжала Анжела, не обращая на Попова внимания. – Он описывал мне свой жизненный путь, рассказывал о неудачах с женщинами, и что с тех пор он стал закоренелым женоненавистником. И что это позволяет ему управлять людьми, будучи выше той слабости, на которой он играет. Я же на это высказала всё, что о нём думаю. Что он – закомплексованный неудачник, и его ненависть к женщинам – не что иное, как защитная маска, за которой он пытается скрыть свою несостоятельность, да вдобавок, ещё и кичится этим. Тогда он сказал, что вся его беда заключается в том, что за всю свою жизнь он не встречал ни одной настоящей женщины. Что я – первая, а все, которые ему попадались, были просто самками, и тварями. Потом он вообще заявил, что до сих пор он ни разу не был с женщиной, и умолял меня сделать его мужчиной. Естественно, с такими запросами я его отшила, тем более что мы сразу это оговорили. Его это сильно обидело, к тому же он был уже изрядно пьян, хоть и выпил вроде немного. Поэтому обо мне, и о нашей встрече, узнали некоторые люди из его окружения. Может быть, он просто развязал язык по пьяни – я этим вопросом не задавалась. Ни к чему мне забивать себе голову чужими проблемами. Эти люди сразу сделали свои выводы, но сам Чингисхан приказал, под страхом смерти, меня не трогать. А когда он умер, и начался делёж, обо мне вспомнили. Решили, что я много знаю, и поэтому опасна. Меня стали искать, я как раз тогда жила в России. Там я ни для кого не представляла – ни опасности, ни вообще, интереса. Потом так сложилась судьба, мне стало нужно вернуться назад, в Таллинн. И я вернулась, только уже не Анжелой, а Валентиной, семьдесят второго года рождения, хоть я и родилась вообще-то в семьдесят четвёртом. Естественно, и здесь не обошлось без помощников.
-Опять Андрей? – взъярился Павлик.
Попов с вызовом посмотрел на него.
-Это уже не имеет значения. Я всё-таки не теряю надежды, что я, уже скоро, смогу безо всякого опасения, называться своим родным, а не чужим именем.
-Слушай, у меня такое чувство, что ты просто устраиваешь мне испытание на прочность – проворчал Павел. – Всё это время я знал одну девушку. И я любил эту девушку! Зато, за одно только сегодняшнее утро, ты мне преподносишь один сюрприз за другим. Сначала я еду к тебе, и вижу в двух шагах от твоего дома красный «Москвич», номер 687 SHT, о котором только и говорят – что по радио, что в газетах, что по телевизору. Месяц где-то залегал, теперь за два дня опять море крови пролил, вся полиция его ищет, а он, оказывается, в твоём дворе стоит! Потом уже у тебя дома сидит, не больше ни меньше – сам Черногорский! Очень весело! Ещё заявляется твой бывший, Попов то есть, и сидит тут, как у себя дома! Плюс, по ходу всплывают такие подробности, что аж уши вянут. То ты позируешь в порножурнале, то ты связываешься с бандитами, то ты ездишь на всякие разборки, а теперь ещё и имя у тебя чужое! Вот скажи: что они здесь, у тебя, делают? Пусть валят вон отсюда!
-Нет, нам нужно поговорить – резонно ответила Анжела. – Я сейчас объяснялась с тобой, и мы даже ещё не начали говорить о деле.
-Какие у тебя ещё могут быть с ними дела? – закричал Павлик.
-Павлуша, хватит! Я тебе уже сказала, какие.
Но Павлуша был уже невменяем.
-А ну, валите оба вон отсюда, покуда я вам морды не разбил! – заорал он на Попова. – И чтобы духу вашего здесь больше не было! А на твоём, Валька, месте, я бы уже давно вызвал полицию.
-Я как-нибудь сама разберусь, кого мне надо вызывать – впервые повысила голос Анжела. – Павлик, не ломай комедию. Они никуда не уедут, пока не поговорят со мной. Дай нам, пожалуйста, поговорить.
-Кулачками хочет мальчик помахать? – рассмеялся Попов. – Ветер погонять? А не простудишься?
-Кто для тебя больше значит? – неистово прохрипел Павлик. – Я или эти петухи долбанные?
-А ну-ка, ну-ка, что, у меня галлюцинации? – удивился Попов. – Повтори, что ты тут только что сказал о птичках!
-Что слышал! – прокричал Павлик. – Кто ты по жизни? Ты – отброс, который рядится в чужие перья! Твоя мать всю жизнь по рукам ходила, и один из ейных хахалей оттарабанил заодно и тебя! Ты после этого сбежал из дома, бомжевал, потом сидел, потом залёг на дно, а теперь сам по рукам ходишь! А тот, который трахнул тебя, вскоре и мамашу твою бросил. Приподнялся. В девяносто первом он женился, потом у них родился ребёнок. И за твою поруганную честь вступилась твоя верная псина – вот эта! – он злобно ткнул пальцем в Черногорского. – Подкараулил на улице женщину с грудным младенцем, ребёнка облил расплавленным сургучом, а женщину – дубинкой по голове! И с тех пор…
-Я убью тебя, тварь! – злобно прошипел Черногорский.
-Молчать! – перебил Попов. – Хорош горланить!
-Между прочим, эта женщина – моя сестра! – рявкнул Павел.
-Заткнись, урод сопливый! – оборвал его Попов. – Теперь слушай сюда. Ровно минуту назад ты мне тут кое-что заявил. О некоем добром молодце, который состоял в интимных связях с одной покойной женщиной, и с неким мужчиной, который ныне повинен в смерти грудного младенца. Так вот. Весь твой разговор записан на диктофон. У меня к тебе предъява на поклёп. Даю тебе время до вечера. Или ты мне предоставишь доказательства, или хотя бы основания, своего этого гнилого базара, или тебя будут судить по понятиям. Чтоб не повадно было. А теперь всё. Убирайся вон отсюда, я не желаю больше тебя видеть!
И он достал из внутреннего кармана револьвер. Черногорский тут же полез в рюкзак – за своим, но Попов подал ему знак.
-Извини, Павлик, но сегодня уже я сама вынуждена тебя попросить – сказала Анжела. – Ты меня сегодня разочаровал. Говоришь и делаешь глупости, одну за другой.
-Да и пропадите вы все! – выпалил Павлик, раздражённо махнул рукой, и ушёл, громко хлопнув дверью на прощанье.
-Ну что, Андрей, ты доволен? – холодно и надменно, прямо-таки судейским тоном, спросила Анжела.
Попов вопросительно смотрел на неё, со снисхождением улыбаясь. Мол, я в порядке, это с тобой незнамо что творится.
-Ты этого хотел? – добавила она.
-Ты о нём жалеешь? – с ироничной издёвкой ответил он.
-Когда ты перестанешь вмешиваться в мою жизнь?
-Не надо делать из мухи слона. Я лишь наглядно показал тебе то, что сам уже сразу видел насквозь. Теперь ты сама в этом убедилась. Или что, ты на меня уже в обиде? Что-то совсем на тебя не похоже.
-Я сама разберусь в своей жизни и в своих отношениях.
-А этот горластый воробей, думаю, уже не разберётся – покачал головой Попов. – Да и ты теперь избавилась от такой необходимости. И вообще, мой тебе совет. Выходи замуж за Мишку.
-Ты пришёл сюда издеваться? – женщина строго посмотрела в глаза Попову.
-Нет, это он пришёл сделать тебе предложение. Только по-моему, он стесняется это сказать.
-Ещё раз повторяю: не лезь в мою жизнь. Ты за свою жизнь разберись.
-Не судите, да не судимы будете – мечтательно произнёс Попов.
-В общем, так, Попов! – решительно произнесла Анжела. – Своё позёрство ты оставь при себе. Здесь не то место, где можно цирк устраивать. У меня с вами разговор будет серьёзный. И в первую очередь это касается тебя – она кивнула на Попова.
-Что же это за серьёзные намерения? – опять иронизировал Попов.
-Не надо мне тут ухмыляться. Это не мои, это твои намерения. Ты делаешь меня соучастницей. Хотя я и так уже замешана в вашем деле. Поэтому я и возьму на себя вашу игру, чтобы поставить в ней жирную-жирную точку. Твои манипуляции стали чересчур очевидны, а я слишком хорошо тебя знаю. Твой стиль, твой почерк, твои методы. И поэтому я не стану играть по твоим правилам, как вами вначале и было задумано. Я их вам же сама и разъясню.
-О чём, собственно, речь? – заявил Черногорский.
-Речь – о вас! О красном «Москвиче», о Фредди Крюгере, советском патриоте, и о том, как некий Джон-Мщу-за-всех, на самом деле был и остаётся самой несчастной жертвой, добровольно продавшей себя в рабство. Да, Миша, начнём именно с тебя!
Тот нервно вздрогнул.
-Сегодня ты уверял меня в своей любви и преданности, просил руки и сердца. И в то же время, чуть раньше, ты использовал меня. Для обеспечения своего алиби на момент убийства Беспалова, который вам мешал. Точнее, Беспалов мешал тебе, Андрей, загребать жар твоими, Миша, руками. Вот и все ваши премудрые тайны. Остальное всё – звенья одной цепи. Ты, Миша, был тягловой лошадью этого бизнеса, твоими же руками и убирали свидетелей. Всех, кто что-либо знал о сопутствующих деталях. Например, про бомжей. Ну, а сам Андрюша остаётся совершенно чистеньким: ничего не было, Миша сводит счёты за свои обиды и унижения. Только, что здесь самое нелепое – то, что Миша сам в это верит.
-Мой тебе совет: меньше читай детективы! – парировал Попов.
-Ты думаешь, я хоть сколько-нибудь сомневаюсь, что лаборатория действительно была? – заявила ему в ответ Анжела.
-Ну, и с чего ты это взяла? – издевательски-театрально хмыкнул Попов, косо посмотрев на Черногорского.
-Что ты косишься? – язвительно заметила девушка. – Нет, он мне этого не говорил. Но Миша, сам того не желая, себя выдал. Теми же своими визитами в бордели. А уж я знаю, что Мишка в жизни не пойдёт ни на какой риск, если не будет чувствовать за собой надёжное прикрытие. А ещё точнее – без твоей протекции. Но ты отлично знал, что рано или поздно, твоя тайна вылезет наружу, и придётся заметать следы, причём делать это должен именно ты – она показала на Черногорского. – А чтобы ты в нужный момент справился с этой задачей, надо было дать тебе, если можно так выразиться, боевое крещение. Сделать из тебя убийцу. И тогда ты, Андрей, ему и устроил встречу с этой Мариной, и с этим, как его, Гошей. Ещё и снабдил их кое-каким компроматом на Мишку. Чтобы уже знать наверняка, что у Миши больше вариантов не останется: или-или. И ты дал ему эту установку, причём со стороны кажется, что это он сам принял такое решение. Да ты, Миша, и сам был уверен в этом. Когда к тебе пришла Марина, и заявила, что ей всё про тебя известно, и что, хочешь ты того или нет, но сидишь у неё на крючке. И тогда тебе стало страшно. Страшно за то, что все твои старания обернулись ничем, и что ты опять вернулся к тому, от чего так упорно и решительно силился избавиться. Ты вновь почувствовал себя той жалкой и беспомощной игрушкой в чужих руках. Она дала тебе понять, что видит тебя насквозь, что ты у неё как на ладони. Но ты не задумался над тем, а откуда она вообще может что-то про тебя знать. И тут ты бросаешься опять к Андрею, который тебя в своё время вытащил из этого дерьма. Из этого унизительного состояния, когда ты чувствовал себя беспомощным, бестолковым, и всецело от кого-то зависящим. А ты, Андрюша, знал всё это уже наперёд, потому что сам это и спланировал. И ты дал ему эту установку в подсознание, проще говоря, есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы! Причём тебе не надо было даже этого и говорить. Мишка сам включился в эту программу: Марину надо убрать! А заодно, и этого, как его там, Гошу! Ты же, оставаясь вроде и не при делах, накалял атмосферу до такого момента, что если бы Миша не сбросил эту парочку с обрыва, они бы сбросили оттуда его самого. Разница только в том, что они к этому пришли стихийно, в состоянии пьяного аффекта. А у тебя, Миша, было уже всё просчитано до мелочей. Ты выбрал подходящий момент, когда они, уже ничего не соображая, буром попёрли на тебя. Остальное было уже делом техники. Дальше машина и закрутилась. Первые дни ты, Миша, был вне себя от страха, но Андрей тебе пообещал, что всё обойдётся, если только довериться ему, и действовать в согласии с его инструкцией. А у тебя уже не было другого выбора, потому что именно Андрей дал тебе всё, и ты рисковал не только всё потерять, но и попасть в такую яму, где уже все твои прошлые приключения показались бы тебе волшебным сном. Твоими же руками была провёрнута афёра с этим ограблением, где ты же благополучно «засветился», и перед полицией, и перед Зыкиным. Причём «засветился» ты в качестве невинной жертвы, которой потом пришлось от страха убирать всех, кто принимал в этом участие. А уж потому-то и Беспалов прошёл без сучка и без задоринки.
-А ты что, милая, при всём этом присутствовала? – со злым сарказмом улыбнулся Попов.
-А ты, Андрюша, рассчитал правильно – парировала Анжела. – Ты сделал ставку на Мишкин характер, на его страх, нерешительность, и внутреннее замешательство, которое сразу бросалось в глаза. Поэтому у всех, и у полиции в частности, и создалось тут же убеждение, что он действительно жертва, который ни на что большее не способен. Но этот страх перед полицией, перед самим процессом, на который он шёл, оказался совершенно ничем, по сравнению с другим страхом. Страхом перед тобой. Страхом ослушаться тебя, и отступить от твоих правил. А ты уже готовил себе пути к отступлению. Чтобы выйти абсолютно сухим из воды, и вытащить себя оттуда чужими руками. А именно – руками Жанны.
-Надо же, какая прозорливость! – театрально воскликнул Попов.
Анжела высокомерно смерила его взглядом – с ног до головы.
-Попов, ты знаешь прекрасно, что ты будешь меня слушать. И я даже не стану объяснять тебе, почему, но ты выслушаешь меня до конца, и не уйдёшь отсюда никуда, пока я не скажу тебе, что ты должен делать. Не так давно мне звонила Света, и рассказала мне всё то, что она по неосторожности выложила Жанне. И я уже тогда знала, что Жанна – это зомби, а дни Светы сочтены. Поняла, что ты в один прекрасный день, встретился с Жанной, и погрузил её в свой излюбленный золушкин транс. Как ты когда-то пытался сделать это со мной. Чтоб она, всем своим существом, ощутила себя женщиной, испытала первозданный экстаз, освободилась от внешних оков, и пошла по велению сердца – то есть, за тобой. Стала твоей рабой, и при этом дала тебе в руки все козыри против себя. Так ты приобрёл адвоката, который сам к тебе пришёл. Так ты узнавал обо всех обстоятельствах, которые выведывала для тебя Жанна. Ты раздул версию о некоем сумасшедшем маньяке, и о случайных проходимцах, совершающих преступления, с таким расчётом, чтобы списать их на этого самого маньяка, которого газеты окрестили Фредди Крюгером. Но ты тогда не знал одного – что в вашу тайну оказался кто-то посвящён. Из-за чего и произошла трагедия с Катей. И для тебя её расследовала опять-таки Жанна. А дальше ты продолжил игру на излюбленных Мишкиных слабостях: сперва Света, а за ней и Дима. Это Мишка просто сводил счёты за старые унижения! И подсунуть «Москвич» случайному проходимцу, якобы он косит под «Фредди Крюгера» тоже ты поручил Мишке, зная, что выбранная им жертва тоже окажется в прошлом его мучителем. И даже Беспалова ты сделал жертвой Мишкиной мести за Ольгу, которую он и в глаза-то не видел. Только перед этим, ты сделал с этой несчастной девушкой то же самое, что ты сотворил с Жанной. Ты ввёл её в транс, загипнотизировал, и она сама пошла на эту встречу. Беспалов её изнасиловал, а ты, впоследствии, так же и вывел её из транса, устроив при этом парочку цирковых представлений. Одно – для полиции, а второе – для своего друга Саши Зыкина. Теперь ты, видя, что всё сходится и замыкается на Мишке, даёшь ему в очередной раз сыграть в его любимую игру – Джон – Мщу за всех. Получаешь от него очередные кассеты с этими играми, и отправляешь его на верную смерть. А если точнее сказать – в руки полиции, потому что знаешь, что про тебя он не заикнётся ни слова, возьмёт всё на себя. И будет уже только ждать. Либо спасения, причём в твоём лице – либо смерти. Иначе бы не было никакого цирка с этим чемоданом с крашеной макулатурой. Будь там настоящие деньги – они бы пошли по назначению. На операции, на документы. И самому Мише уже не пришлось бы никуда ехать. Его бы самого привезли, куда надо.
-Браво, Анжела! Браво! – демонстративно зааплодировал Попов. – Мне это весьма льстит. Выходит, я и Воланд, и Мефистофель, и Господь Бог – и всё в одном лице! Да, не ожидал я такого. И какая поразительная трактовка для всех! Никто не отвечал за свои действия, все были под гипнозом, все были запрограммированы, никто ни в чём не виноват! Что ж, милые дамы… Ольга, Жанна… Да послушай, о мудрейшая из мудрейших! – театрально воскликнул он, и тут же сменил тон на пренебрежительный: - Ты хоть сама понимаешь, чего ты мелешь?
-А ты сам, хоть раз, задавался вопросом – кто ты есть на самом деле? Никогда не приходило в голову?
-Пусть каждый судит со своей колокольни – сказал Попов. – А я не считаю нужным вдаваться в подробности. Не на исповеди.
-Нет, Андрюша – покачала головой Анжела. – Именно передо мной как раз ты и будешь исповедоваться, потому что побоишься мне солгать. Ты хорохоришься перед Мишкой, для которого ты играешь чуть ли не Бога, Дьявола и Понтия Пилата, этакий трёхликий Янус, но пусть именно Мишка теперь и увидит тебя насквозь. Ты думаешь, что ты великий артист, а ты не артист. Не кукловод, не режиссёр. Ты – Арлекин, ты кукла! Ты – такой же, как и Мишка. Только ты – ещё хуже, ещё страшнее, ещё беднее и ничтожнее, чем он.
-Публика разочарованно вздохнула, и забрала свои рубли обратно – хмыкнул Попов. – Ты думаешь, что выносишь мне разоблачительный приговор, и при этом опускаешься до банальных сравнений и оскорблений. Страшнее, беднее…
Черногорский, в растерянном недоумении, стоял посреди комнаты и нервно курил, сверля глазами Анжелу.
-Твоя ноша – сказала она, обращаясь уже к Черногорскому – твой страх и сомнения. Ты сам себя абсолютно ни во что не ставишь, и именно так ты себя с людьми и держишь! Ты настолько сомневаешься в себе, что прячешь своё «я», извиняюсь за выражение, себе же в задницу. Ты внушил самому себе, что всё, что ты делаешь – это не так, всё, что ты говоришь – это не то, и что бы ты от себя не сделал – уже изначально неправильно, глупо, и даже более того, лоховство и подстава. И поэтому ты не живёшь своей жизнью, а пытаешься играть того, каким тебя хотят видеть. Ты говоришь не то, что ты думаешь, а то, что от тебя хотят слышать. Потом ты надеваешь другие маски, и идёшь отыгрываться. Ты бежишь от старых масок, и прячешься за новыми, но ты сам же и боишься – и тех, и других. Да, что греха таить – ты слабый человек. У тебя нет своей воли, нет внутренних устоев и чёткой жизненной позиции. Да, ты больной человек. У тебя сломана психика, и повержена в полнейший хаос вся твоя нервная система. Эмоционально ты неустойчив, и духовно ты ещё не созрел. Но это всё преодолимо, всё излечимо, и это всё пройдёт, рано или поздно. Но, самое главное – что, несмотря на все свои кризисы, у тебя есть своё лицо, хоть ты его и пачкаешь грязью, потому что так хотят другие. У тебя есть свой внутренний мир, хоть он и разрушен до основания, как в песне. Есть своё «я» - пусть оно хрупкое, ранимое, беззащитное – но оно есть.
В глазах Черногорского блестели слёзы. Его щёки горели, а сам он лихорадочно дрожал.
-А у тебя, Попов, этого нету – продолжала Анжела. – Да, ты умён. Ты хитёр. Ты хорошо знаешь человеческую натуру, но это всё бутафория. Ты знаешь, перед кем надеть какую маску, и как читать какую роль. И у тебя это блестяще получается. Ты изворотлив, ты умеешь вывернуться из любого положения, и при этом ты просто снова меняешь маски. Ты покоряешь женщин, но и они теряют голову не от тебя, а от очередного твоего героя. Но только я оказалась тебе не по зубам. Я сразу почувствовала твою фальшь. Да, мне было хорошо с тобой. Скажу даже больше, нисколько не стесняясь – ни до тебя, ни после, у меня не было мужчины, настолько в совершенстве владеющего искусством любви. Но, всё это искусство было ложью, потому что истинной твоей целью была не я. Не доставить радость, не принести счастье, а произвести впечатление. Внушить, что только с тобой я смогу почувствовать себя женщиной. Что только ты один способен дать и радость, и счастье, и гармонию. Что ты – самый-самый, непревзойдённый, недосягаемый! А я отгородилась. Потому что я – не золушка, не куколка, я – женщина! И мне не нужно самой себе это доказывать. И мне не нужно терять голову, как впервые влюбившейся девчонке, и тешить этим твоё самолюбие.
-Ты это уже говорила! – нервно сказал Черногорский.
-Да, говорила – подтвердила Анжела. – И ещё повторю – снова и снова, я – женщина! И я горжусь этим!
-Мисс Дороти Майклс! – саркастично изрёк Попов.
-Но, к сожалению, с другими твой вариант проходил. Наверное, потому что я по натуре слишком независима, и для меня любовь – это скорее партнёрство и взаимопонимание. А они, наверное, в душе золушки, которым нужен принц. И ты играл роли этих принцев, мороча им головы, и пользуясь их доверием и самопожертвованием. И ты знаешь, это настолько омерзительно, настолько низко и подло, что мне просто хочется набить тебе морду. За всех тех, кого ты обманывал, и использовал в своих интересах. Как это была Ольга, как это была Жанна. Тем более что ты ещё использовал гипноз. Страшное оружие. Это всё равно, как если бы ты накачивал женщин наркотиками, и насиловал.
-Ну, знаешь ли, всему есть предел! – повысил голос Попов.
-Да, Андрюша, предел! И твоей игре в Остапа Бендера, он тоже есть! Ты манипулируешь людьми, умело меняя маски, и переставляя буквы. Ты добиваешься всего – денег, положения, связей – лишь за счёт своего маскарада. Но только внутри тебя – пустота. Вакуум, бездна, абсолютный ноль! Потому что ты можешь только исполнять роль своей маски. А сняв маску, ты превращаешься в ничто. Потому что у тебя нет своего лица. Нет своего «я». И нет, и не будет человека, с которым ты был бы искренен, потому что все видят только твои маски, и общаются не с тобой, а с ними. Даже перед самим собой ты надеваешь маску, потому что боишься её снять. Боишься заглянуть в себя, вовнутрь – и увидеть пустоту. Мрачную, безжизненную, ничем не заполнимую, пустоту. И поэтому ты никогда в жизни не познаешь – ни истинной любви, ни настоящей, преданной дружбы, ни духовной близости, ни искренней теплоты. Ты никогда не обретёшь ни покоя, ни свободы, ни счастья. Ты – раб своих масок. Только они поддерживают твою связь со всем внешним миром, и только они не дают тебе полностью осознать себя. Они сковывают тебя по рукам и ногам, и тебе уже не выйти из этой игры. Потому что, когда ты предстанешь сам перед собой без маски, ты сойдёшь с ума от ужаса. Вот ты и оттягиваешь сей момент, всё дальше и дальше. Страшно ощутить пустоту вокруг себя. Но ещё страшнее – ощутить себя пустотой среди лицемерного хаоса и абсурда.
Попова бросило в холодный пот. Было видно, что он держится, призвав на помощь всё своё самообладание. Бледный, как смерть, Черногорский, ходил по комнате и курил, словно узник в ожидании приговора.
-Теперь я скажу несколько слов о главном – Анжела сменила интонацию. – О ваших отношениях. Да, вы нашли друг друга. Вы были друг для друга кладом. Тебе Андрей был необходим для повышения внутренней самооценки, для реализации своих несбыточных идей, а в твоих руках Мишка стал идеальным управляемым орудием – заключила Анжела. – Захотел – возвысил до небес. Захотел – втоптал в грязь, ниже самой грязи. Всё в зависимости от того, нужен ли он тебе на данный момент, или нет.
-Уж Мишке-то на меня жаловаться грех – резонно заметил Попов.
-Нет, Андрюша. Сегодня я сужу, в ком грех. Сегодня я вам и психоаналитик, и прокурор, и адвокат. Вы сами возвели меня в этот ранг, а потому я вам и судья, и палач, и амнистия. И ты прекрасно знаешь, почему. Почему даже Павлик боится позвонить в полицию. Он-то знает, что со мной ничего не случится, и не может случиться. Хоть он сам и боится тебя – решительно сказала Анжела.
-Пусть за свой базар ответит! – злобно прошипел Черногорский.
-Не надо мне тут блатаря изображать! – парировала женщина.
-Я с детства знал, что Пяэскюла – серьёзное место – мрачным голосом сказал Попов. Это было вполне в его стиле – шутить в серьёзной манере, или наоборот, рассуждать о серьёзных вещах с иронией и смехом. – Здесь, в Пяэскюла, цирк устраивать нельзя. Блатаря изображать – тоже хлопотно. И за базар здесь нужно отвечать. Это же Пяэскюла!
Он слегка улыбнулся, вспомнив свою бродячую пору отрочества, когда он и ему подобные «дети подземелья» и «романтики большой дороги» проводили долгие ненастные вечера именно здесь, неподалёку – в обветшалых деревянных бараках «города-героя» Пяэскюла – у торфяного болота, за вагонным депо, вдоль железнодорожной колеи…
-Нам и Пяэскюла – столица, и Париж – не заграница! – подхватил Черногорский.
Тем временем по телевизору шёл мультфильм «Про Сидорова Вову» - об избалованном мальчике, которого призвали в армию, и тот, ничего не умея, отправился туда вместе с мамой, бабкой, дедом, и прочей роднёй.
-А немного в стороне – дед на вороном коне. Прикрывает правый фланг: левый прикрывает танк. Так они, за метром метр, прошагали километр.
-Так и я, за граммом грамм, снюхал фена килограмм! – истерично захохотал Черногорский.
-Нелегалам слова не давали! – поддержала шутку Анжела. Последний выпад Черногорского её рассердил, но она не подала виду. – Вот молчите, и слушайте, когда представитель мировой столицы с вами говорит!
-Ещё кто из нас здесь нелегал! – Попов тоже шутил, но по нему было заметно, что и он встревожен.
-Сначала Миша был у тебя в роли советника – Анжела сменила тон на серьёзный. – Но это был детский сад. – Она сделала паузу. – Если уж быть совсем честным. Ты сам был в то время никем. Так, мальчиком на побегушках у Чингисхана.
-Я и сейчас не волшебник, я только учусь – рассмеялся Попов.
-Когда у тебя на горизонте замаячило что-то более реальное, тебе Мишка стал не нужен. Ты его, мягко говоря, отшил.
-Ты прекрасно знаешь, что бизнес и коммерция – не его стихия. А то, что он так легко опустился, и оказался в обществе отмороженных недоумков и вечных детей, типа Мурата с Мариной – это уж извольте. За это редакция ответственности не несёт.
-Тут я бы сказала другое. Просто тебе, Миша, понадобилось такое окружение. Какие-нибудь глупые, слабые, недоразвитые. Чтобы на их фоне чувствовать себя взрослым, умным, сильным. За это ты и был наказан, и их дерьмо сильнее всего ударило по тебе. Потому что ты там был чужой. Ты сам взвалил на себя чужой груз. А им-то что – своё дерьмо не пахнет. Ну, а Вован, как ты его называешь, или Вальтер – явился уже логическим продолжением той же самой истории. Это была тебе Наташина месть за твою трусость и бесхребетность. Так она тебе ответила на все твои попытки что-то ей доказать. Потому что, если ты что-то делаешь, чтобы кому-то что-то доказать, то уже сами твои эти действия абсурдны и бессмысленны.
-Анжела! – с мольбой в голосе, вскрикнул Черногорский.
-Вот, и переходим к самому главному. Твоя эта кассета с монологом раненого шершня. Да, ты пережил истощение. Ты опять играл роль своего Черногорского – перед Мариной, перед Вованом, перед Димой. Но не они убили человека. Они лишь побуждали тебя к исполнению роли, заученной тобой в детстве. Тебя убил другой человек – тот, кому ты доверял все свои тайны. Тот, кто вытащил тебя из этой грязи, из этого болота вечных унижений и собственных комплексов. Кто дал тебе силу, деньги, уважение к себе. Это и был твой гонорар за твою работу. Сначала он дал тебе вволю отыграться, чтобы заручиться уже полной гарантией, что никуда ты от него не денешься. А потом сделал тебя орудием своего наркобизнеса, а когда пришло время заметать следы – ты стал охотничьей собакой, рвущей зубами глотки по команде «фас». А теперь вспомни себя, Миша – каким ты был хотя бы весной, до этого проклятого 28-го километра, и каким ты себя чувствовал позавчера. В пятницу, 13-го. Почувствовал разницу? Так кто же убил в тебе человека? На чьей же совести кровь Михаила Феоктистова? Уж не того ли, кто сфабриковал мотивы убийств для всех эпизодов, и взял их, кстати, из твоей же жизни? То есть, из жизни Черногорского, который всегда сперва унижался, а потом мстил? Не случайно же он поощрял твои жестокие акты мести, начиная от Гоши, и кончая Карапетом! Да ещё, похоже, и нажился на этом прилично – иначе зачем бы ему понадобились все эти видеокассеты? Наверняка сейчас эту мерзкую чернуху крутят где-нибудь по платным порносайтам в Интернете.
-Эти кассеты – заорал Черногорский – предназначались для того, чтобы их посмотрели те, кто в этом виноват! Как я говорил – смотрите, и наслаждайтесь, как вы наслаждались…
-А что – Андрюше от этого польза, что ли? – перебила его Анжела. – Пусть богатенькие извращенцы смотрят и наслаждаются, за пару-тройку долларов в минуту, а Андрюшенька лишнюю пачку денег заработает, и при этом останется абсолютно чистым! Что, красавчик, не так разве? Если уж ты даже меня – и то журналу продал, то на Мишкиных подвигах, почему бы и не подогреться? Тем более что такие сюжеты уж очень недёшево стоят. За каждый пункт двойной тариф, а тут всё вместе!
-А ты что, на этом сайте оператор, что ли? – огрызнулся Попов.
-Нет, я сама себе режиссёр! Вот теперь, Миша, и посуди сам. Ты пришёл ко мне, ты просил руки и сердца, рассуждал о новой жизни. Думал об операции, о новом имени, новом лице, о дальних странах. И при этом уповал на Андрея, и на его этот дурацкий чемодан с фальшивыми деньгами!
-Почему ты так уверена, что там именно фальшивые деньги? – взревел Черногорский.
-Почему – я уже говорила.
Голос Анжелы стал напряжённым.
-Но теперь и это уже несущественно – продолжала она. – Суть совсем в другом. Ты знаешь, кто ты теперь? Осознаёшь логический конец своей роли?
-Да, это конец! – взорвался он. – В любом случае, это конец! С прошлым покончено бесповоротно, и путей отступления нет, и не будет!
-Не будет! – с ужасом в голосе, произнесла Анжела. – Потому что ты приговорён! Ты – уже сброшенная в отбой карта!
-Уж не ты ли его приговорила, Ваша честь? – сдержанно произнёс Попов.
-Нет, Попов, не придуряйся! Его приговорил ты. Он сыграл свою роль, и теперь он тебе опасен, хотя бы потому, что он много знает. Но сегодня я судья, и мне решать. Короче, так, Попов. Думай, как хочешь, но Миша должен остаться жить. И ты теперь за это в ответе.
-Нет! – прокричал Черногорский. – Только в твоих руках моя жизнь! – выпалил он, уставившись в упор на Анжелу. – Только ты можешь мне её сохранить! Точнее, не сохранить, а дать, потому что нет у меня никакой жизни, и отродясь не было!
-Миша, успокойся! Пока ты здесь, со мной, ты в безопасности – попыталась урезонить его Анжела.
-Плевал я на все опасности! Ты станешь моей женой? – прохрипел тот.
-Миша, возьми себя в руки! – повысила голос женщина. – О чём мы полдня с тобой говорили?
-А зачем вообще тогда мне всё? – неистово орал Черногорский. - Раз я такой голимый и косячный, ничего не понимаю, всего и всех боюсь, ни на черта в жизни не годен, кроме дерьма всякого, и до сих пор остаюсь ребёнком, неразумным и беспомощным, хотя мне уже двадцать четыре года! И любая тварь может со мной делать всё, что в голову взбредёт, и будет при этом абсолютно прав! И любому меня насквозь видно, весь как на ладошке, зато сам я ни черта не замечаю, и ни в чём не разбираюсь, и даром никому не нужен, только как половая тряпка: обтёр ноги – вышвырнул! И моя пожизненная госпожа – Оранжевая Коза! И вообще, вся моя жизнь – сплошное лоховство, и сплошной косяк! Вот и весь наш сегодняшний разговор! Ну, и ещё твоё слабенькое утешение – может быть, когда-нибудь, что-нибудь изменится! Только на черта мне такая жизнь?
-Миша, ты сейчас просто грубишь мне, и всё перечёркиваешь. Сводишь на нет! Ты хоть понимаешь, какой вопрос решается?
-Вопрос один. Ты станешь моей женой? – горячо прошептал Черногорский, подойдя к женщине почти вплотную, и нервно дыша ей в лицо.
-Это обязательное твоё условие? – строго спросила Анжела, смотря ему в глаза.
-У меня одно: либо ты, либо смерть, третьего не дано! – всплеснул руками Черногорский. – А вся эта канитель – ну её к шутам, тяните сами, без меня! Не хочешь жить со мной – живи без меня. И тебе, Андрюха, тоже обузой не буду. У меня есть пара невыполненных обещаний, вот пойду, и доведу до конца. Счастливо оставаться!
Закончив сию тираду, он стремглав бросился к двери.
-Миша, стой! – устремилась за ним Анжела. – Остановись!
Она выбежала из квартиры, оставив распахнутой дверь, и бежала вслед за Черногорским, крича «Стой!» и «Остановись!». Но Черногорский убегал от неё, как ошпаренный, и её крики, казалось, только пугали его, как выстрелы из ружья в воздух пугают зайца.
-Вернись! – закричала она, когда уже показался «Москвич».
Черногорский подскочил к машине, стал лихорадочно шарить по карманам, в поисках ключей.
-Я люблю тебя! – закричала ему вслед Анжела. – Не уезжай! Я хочу быть с тобой! – вырвалось у неё.
Но и это уже не останавливало безумца. Он открыл дверь, и плюхнулся за руль.
-Вернись, любимый! Ну, что ты? Пойдём домой, куда ты уезжаешь? – кричала она, в надежде, что Черногорский одумается. – Милый, постой! Нам надо поговорить! Не бросай меня!
Она понимала, что единственный шанс сохранить ему жизнь – это удержать его возле себя, оградить его от всего мира, где все без исключения стали его врагами. Она не осознавала, а точнее – даже и не задавалась вопросом, что же за бремя лежит у него на совести, и воспринимала его лишь как старого доброго друга, который, при всех своих слабостях и недостатках, всегда был чуток, отзывчив, бескорыстен. Который всегда мог её понять, и всё ей простить. И который, как это ни странно, но – будучи неудачником, пьяницей, наркоманом, жертвой, мстителем, наркокурьером, убийцей – но всю жизнь любил её. Любил, чистой, бескорыстной, и всесильной любовью. Просто любил, и не просил ничего взамен. Любил – и переживал за неё, болел, когда ей было больно, и радовался, когда ей было радостно. Любил – и прятал свои чувства, чтобы не причинять ей неловкость, или смущение оттого, что она не может ему ответить. Любил – и был готов во имя этого на всё. Готов был победить в себе Черногорского, восстать против Попова. Любил… И любит!
Ей вдруг стало просто необходимо, чтобы он остался. Чтобы он был рядом. Она вдруг, с неожиданным для себя удивлением, почувствовала, как дорог ей этот человек. Кем бы он не был.
Удержать его от шага в безрассудство! Остановить его любой ценой, хоть заняться с ним любовью, прямо здесь, на улице!
-Не уезжай! Не бросай меня, слышишь? Я люблю тебя, ты мне нужен! – кричала она, подбегая к уже заводящейся машине.
Взревел мотор, и красный «Москвич», открыв голубоватые глаза ксеноновых фар, нагло тронулся с места, вызывающе чирикнув по земле задними колёсами. Стремительно набирая скорость, он равнодушно промчался мимо Анжелы, чуть было не сбив её.
-Вернись, голубчик! Прости меня! – кричала она, бежа за ним вслед, и размахивая руками, но «Москвич» продолжал набирать скорость. Сзади красовался номер: 687SHT.
Анжела остановилась, разрыдалась, но тут же утёрла лицо. Закрыв глаза, она увидела заднюю стенку кузова машины, тёмное зеркальное стекло с полосатым подогревом, этот дьявольский номер…
-Мишка, прости меня – прошептала она про себя, и зашагала домой.
Воспользовавшись её отсутствием, Попов тем временем говорил по запасному телефону. Узнавал информацию, необходимую для Черногорского. Уж он-то знал, куда тот поедет в первую очередь.
Увидев возвращающуюся домой тихонько всхлипывающую Анжелу, Попов вышел на порог. В руке у него был чемоданчик.
-Так, милая девушка! – сказал он. – Приятно было побеседовать. Квартиру я в Ваше отсутствие посторожил. Простите, что осмелился проявить своеволие. Засим позвольте откланяться.
-Нет, Попов! – твёрдо и властно, без тени сомнения в голосе, ответила ему женщина. – Не позволю. Ты не пойдёшь никуда, пока я не скажу, чтобы ты уходил.
-Анжела, ты меня сегодня поражаешь. Какая муха тебя укусила? И вообще, как мне воспринимать твои вот эти заявления?
-Воспринимай их, как высочайшую резолюцию, которая не подлежит обсуждению, и требует, чтобы её немедленно выполняли, вне зависимости от обстоятельств! – с лёгкой иронией ответила Анжела. – Так тебе будет, наверное, легче.
-Ах, Ваше Величество! – передразнил её Попов. – Да творить Вашу святую волю – удел счастливейших из смертных!
-Да нет, мы говорить будем не о счастье. Хотя и о счастье тоже. Короче, слушай меня внимательно. Как ты будешь объясняться с полицией – это уже ваши с адвокатом проблемы. От меня, ты сам знаешь, никто ничего не узнает. Не моего это ума дело, как они выполняют свою работу. Что они знают о вас, чего не знают. Но, прямо сейчас, я хочу слышать от тебя, что ты на все сто процентов, даёшь гарантию, что Мишка останется в живых. И Павлик тоже. Ты понял меня, Андрей?
Попов смутился, побледнел. На лбу вновь проступили капли пота.
-Анжела, ты хоть понимаешь, что ты несёшь? Да за твоего этого Мишку никто, как говорил Алексей Толстой, не даст и сухой дохлой мухи! Ты можешь мне, например, хотя бы сказать, куда он поехал?
-Внимание, полиция просит помощи! – громко проговорил в телевизоре металлический, напряжённый женский голос. – Просим граждан и жителей Эстонии оказать содействие…
-Граждан и жителей! – выделил Попов.
-… в розыске опасного преступника, подозреваемого во множественной серии тяжких преступлений…
-Какой же он преступник, если его только подозревают? Да в Штатах бы Мишка за это миллион в суде выиграл!
-Разыскивается Вениамин Черногорский, он же Михаил Феоктистов, 1974 года рождения, без определённых занятий…
-Интересно, а если бы у него были определённые занятия – каждый день с восьми до пяти пахать где-нибудь на заводе – опять прокомментировал Попов.
-Рост 168 сантиметров, телосложение худощавое, волосы светло-русые. Особые приметы – на лбу и на губе шрамы от удалённых родимых пятен. На кисти левой руки татуировка в виде буква «М», на правом запястье татуировка «Анжела», которую он скрывает…
-Интересно, кто ей текст составлял? – вставил реплику Попов.
-Преступник умеет гримироваться, пользуется фальшивыми документами на разные имена. Легко входит в контакт с людьми. Вооружён огнестрельным оружием. Пользуется личным автомобилем «Москвич-2140», красного цвета, регистрационный номерной знак 873 FOO. Для совершения преступлений использует номер 687 SHT, как на своём автомобиле, так и на специально угоняемых для этих целей автомобилях той же марки и цвета.
-И что, у них в полиции все такие людоедки Эллочки? – усмехнулся Попов.
-Преступник употребляет психостимулирующие препараты. Специальной физической подготовки не имеет, по характеру застенчив и боязлив, но опасен, ввиду непредсказуемости своих действий. Если Вы где-либо встретите человека, по приметам схожего с Черногорским, или обнаружите красный «Москвич-2140», с номерным знаком 687 SHT, просим срочно звонить по телефону 110, или по приведённому на экране номеру – Шубину Ивану Семёновичу.
-А с чего ты решил забрать чемоданчик-то? – спросила вдруг Анжела. – Это же Мишкин чемоданчик! Вот приедет – и заберёт. Или ты думаешь, больше не приедет?
-Насколько я понял, он сам решил, что ему лучше уехать. И то, что ты, сломя голову, побежала за ним, как верная дворняга – видишь, даже это его не остановило. Ведь он же тебя чуть не сшиб! – с нотками пренебрежения ответил Попов, затем уже нейтральной интонацией, добавил: - Вроде ведь умный человек…
-Ты опять не в своё лезешь. Я тебе сказала, что ты должен делать. И только после этого ты свободен – Анжела была непреклонна.
-Анжела, не делай из меня шута! – раздражённо бросил Попов.
-Что, не нравится? Привык, что все везде тебя самого почитают и слушаются, только указаний да советов просят, или помощи – ах, будьте так любезны! А здесь разговор другой. Мной ты не поманипулируешь. И у тебя никогда не получится так со мной сделать. Потому что ты боишься меня, боишься, как огня. Хоть ты и стесняешься даже себе в этом признаться, но ты боишься меня, и никогда не возьмёшься со мной тягаться. Во-первых, я вижу тебя насквозь. Я знаю твои ходы и приёмы, и кем бы ты не манипулировал, чью маску бы на себя не натянул – это всё из одного и того же арсенала. А во-вторых, я сама перестрахована. И ты это прекрасно знаешь, почему тебе надо звонить мне чуть ли не каждый день, и удостоверяться, что со мной всё в порядке. Ну, а в-третьих, раз уж мы с тобой так часто поддерживаем контакт, стало быть, я в курсе всех твоих дел. И неважно, хочешь ты этого, или не хочешь. Ты меня получил себе на шею, в наследство от Чингисхана. Вместе с доспехами Его Преосвященства.
Попов вздохнул. Да, когда была история с Чингисханом и Эвелиной – ей пришлось перестраховаться: предупредить кого-то, откуда ветер дует, если вдруг с её головы ненароком упадёт волосок. Попов это бремя на себя взвалил сам; сперва, казалось, даже добровольно. Теперь же это воспринималось, как должное – если учесть, что она практически всё о нём знала.
-Я не понял, ты что – концерты мне будешь закатывать? Хочешь мне продемонстрировать свою власть надо мной? Что Анжела захотела, то Андрей сразу кинется! Нет, девочка, не на такого напала! Я сам всё в жизни определяю. И за себя, и за тех, кто со мной взаимодействует. Чтобы моё окружение действовало так, как мне надо, по крайней мере, в определённый момент. А не подстраиваться под всех и каждого в отдельности. И ты здесь, малышка, тоже не исключение. Я ещё щажу тебя, не втягиваю ни в какие игры, хотя тебя Мишка уже втянул. Но и ты, будь добра, не пытайся мной играть. Слишком уж мудрёная это игрушка, да и дорогая тоже. Так что, ты можешь меня просить по-хорошему. По-дружески. Но не переступай черту!
Сначала Попов говорил запальчиво, и в то же время снисходительно, затем просто уверенно, как будто констатировал факт, и, наконец, смягчился:
-Это мой тебе совет.
-Что ж – возразила она. – За совет спасибо, а под меня тебе всё-таки придётся подстроиться. Да, ты определяешь всё. Всё твоё окружение работало на тебя, и все обстоятельства складывались только в соответствии с твоей волей, и твоим сценарием. Ничего случайного не было – всё было спланировано тобой. Разделяй и властвуй. Гениально! Оценка – пять с плюсом! Только минуту назад ты обиделся на меня, что я говорю с тобой, как с мальчишкой – и тут же выдал мне себя, со всеми потрохами. Ты подписал себе приговор. Сам. Только что. Ровно минуту назад.
-Анжела, не говори загадками – с досадой в голосе, ответил Попов. Он понял, что выдал себя лишь одной-единственной фразой. – Может, расскажете, господа присяжные, в чём изволите обвинять? – добавил он, в надежде, что успеет оценить ситуацию и принять решение за то время, пока Анжела будет делиться своими умозаключениями.
-А виноват ты в том, в чём по телевизору только что обвинили Мишку. Вся вина во всём этом деле – твоя. Это был твой сценарий, который ты заранее спланировал, и определил каждому свою роль. Каждый, кто входил в эту игру, независимо от себя, лишался свободы воли, и действовал уже строго в соответствии с твоим сценарием. Парадоксально, но факт! А если посмотреть, что из всего этого дела получилось, и для чего это могло быть тебе нужно, напрашивается только один вывод. Ты решил легализоваться, заработать за особые заслуги полицейскую крышу, и таким образом, заасфальтировать свою дорогу в большую политику. При этом неважно, какой ценой. Твоё имя всё равно нигде не упоминается, а если даже и упоминается, то его оттуда будут выжигать огнём и мечом, причём выжжет это человек, не имеющий никакого отношения к тому большому дяде в форме, для которого ты всю эту кашу и заварил. На это есть твой адвокат. А мне остаётся только предположить, что это у тебя за дядя. Это большая-большая шишка, занимающая большой официальный пост, и вдобавок, такой же большой авторитет в теневом мире. Так что, я думаю, он тебе вполне может помочь – рассудительно заключила Анжела.
-Кто и чем мне ещё должен помогать? – спросил Попов, устремив на женщину свой немигающий взор.
-Поможет тебе выполнить мои просьбы. Я, может, замуж выхожу за Мишку! – с таким же вызовом, ответила Анжела.
-Что-то, я смотрю, сегодня ты вообще – саркастически хмыкнул Попов.
-Не забывайся! – оборвала она его. – Ты не учитываешь самое главное!
-И что же это? – тут уже Попов был в недоумении.
-То, что я – женщина! – гордо сказала Анжела. – Ты никогда меня не поймёшь, как не комбинируй. Зато я тебя всегда почувствую. Так что лучше не верти, звони своему генералу Дементьеву – теперь уже она сверлила Попова взглядом.
-Кому? – Попов был крайне ошеломлён, ибо мог поклясться, что уж чего-чего, а эту фамилию никто и никогда от него не слышал. Более того, с этим человеком он встречался всего дважды, и встречи носили сугубо конфиденциальный характер.
-Значит, я в точку попала! – Анжела была внешне совершенно спокойна, но внутренне, она морально торжествовала. – Ты сам мне проговорился насчёт Генерала. Ещё в девяносто четвёртом. Не помнишь? Генерал и Ферзь! Почему я, вот уже пять лет, вынуждена жить под чужим именем? Ну, а узнать, кто такой Генерал, не так уж-то и сложно.
-Да мне всё равно, кто такой Генерал – рассердился Попов. – Но, извини за грубость, ты за свои слова в ответе?
-Я могла ошибиться лишь в том, что твой очередной «крёстный папа» - это именно Дементьев. Хотя он, пожалуй, единственный, кто мог начать охоту на Ферзя, и для этого ему понадобился ты. А остальное - мне более чем очевидно. Во-первых, всё, что касается красного «Москвича», так или иначе, связано с лабораторией. Сначала ты посредничал при реализации амфетамина, который делали под Ферзём. Предложил ему менять дурь на нефть, благо дело, исполнители как раз мучились у Ферзя в застенках, в ожидании приговора. А вместо пули в лоб, им дали работу – нефть качать для твоего приятеля, с чьей женой ты спишь. Забыла, как его зовут. Потом ты подумал: ага, вот Ферзю с этим нефтяником и так неплохо живётся, бартер приносит прибыль, ты имеешь свои одиннадцать процентов, вот пусть они и делают свой бартер, а ты решил открыть собственное дело. Специалистов-технологов ты подрядил, не отходя от кассы: перехватил их прямо у Ферзя из-под носа. Братья без вести пропали, и никто ничего не знает, ну, а всё остальное делал тебе Мишка. Он возил туда сырьё, оттуда – готовую продукцию, он удовлетворял нужды производства. Дальше – больше, уже вся реализация стала чисто его обязанностью. Разумеется, Ферзь об этом ничего не знал – Мишка слишком маленький для него человек, чтобы кто-то стал выяснять, зачем он так часто ездит – то в лес, то за кордон. Неизвестно, как бы дальше эта история продолжалась, но в один прекрасный день, ты схлестнулся с Генералом, и стал работать на него. То есть, ты продолжал работать на себя, но понял, что ты у Генерала под каблуком, и что он что-то такое про тебя знает, что может очень сильно испортить твою жизнь. А Генерал попросил тебя помочь в одном деликатном деле – покончить с Ферзём и его братвой, поскольку они давно уже готовы перегрызть друг другу глотки. Ещё со времён Чингисхана. Но обстоятельства вынуждают их, волей-неволей, друг с другом считаться. Ну, вскоре после этого ты и устроил Мишке встречу с Мариной. Про дурь ты Марине выложил всё сам, больше просто некому. Ты сделал ставку на Мишку, точнее – даже на то, как ты сумеешь внушить ему необходимость принимаемых мер. И ты вдвойне выиграл – во-первых, сделал из Мишки убийцу, а во-вторых – покончил с лабораторией.
-Оригинально! – расцвёл Попов. – Я что, по-твоему, похож на идиота? Неужто кто-то, имея такой деликатный источник дохода, пойдёт об этом трепаться каким-то умственно отсталым детям? Хотя ты рассуждаешь просто поразительно. Генерал даёт задание убрать Ферзя, и я для этого иду, и свожу Мишку с Маринкой, а также с Гошей и Тампошей! И за дело берётся Ликвидатор Тампоша!
-Не притворяйся! – урезонила его Анжела. – Дав Марине информацию о каких-то Мишиных афёрах с дурью, ты не дал ей в руки ни одного козыря против себя. Зато на Мишку это подействовало безотказно. Ну, а что же до самой лаборатории… Ты, в общем-то, с самого начала знал, что сильно долго наглеть не стоит; рано или поздно надо будет всё замести, и рано или поздно, кто-нибудь что-то обнаружит, и заподозрит при этом неладное. А тут тебе и подвернулся идеальный выход – чтоб обнаружил не кто-нибудь, а тот, кто надо. Чтобы, таким образом, поймать на эту приманку Ферзя. Ферзь клюнул, вот и потерял десяток своих приближённых. «Доспехи Его Преосвященства» сработали профессионально, разве только допустили две оплошности. Первая оплошность – это парень, который оказался не убит, а только ранен. И, спустя некоторое время, он рассказал об этом случае своему приятелю, а тот возьми, да расскажи всё Козлову! Кстати, это и был тот, который орал на вас с Мишкой в коридоре, и которого ты так оригинально и нелестно отшил. Ну, и второй промах – это сам Беспалов. Это ты исправил, не внося изменений в тактику – он был так же взят на приманку, каковой он сам был для Ферзя. Ну, а афёра с ограблением, хоть и сулила Ферзю куш, но создала вокруг его команды нездоровый ажиотаж: кто-то до сих пор уверен, что это его люди позарились на чужую кормушку. Ну, а потом ребятки резвятся по-своему, а у Мишки уже другая работа: запоминать лица. Теперь же, когда Мишка убрал всех, кто вообще что-либо знал – о лаборатории, о твоих афёрах, о доспехах Его Преосвященства, и о том, какое ты ко всему этому имеешь отношение – его роль подходит к концу. Могу даже сказать, кому ещё не осталось ждать от жизни ничего хорошего. Во-первых, это сам Ферзь, с которым произойдёт то же самое, что и с его братвой. Во-вторых, это твоя Жанна. Ведь это именно она разбирала для тебя это дело, чтобы ты был в курсе абсолютно всего, а сам чтобы в деле вообще не фигурировал. Ну, а зачем тебе такой свидетель, если ты, такой чистый и правильный, по новому, просторному шоссе, на лихих конях, рулишь в большую политику? Естественно, Жанна тебе будет не нужна, потому ты и остановился на ней, а не на ком-либо ещё. Потому что ты знаешь заранее, что карта как сыграет, так и уйдёт сразу в отбой. Ну, а поскольку у Жанны есть свои связи, и ей есть, чего реально опасаться, то её никто трогать не будет. Просто она тоже клюнет на какую-нибудь приманку, и заработает себе на этом проблему на всю жизнь. А под эту лавочку, на её людей спишут и Ферзя с братвой, потому что место почётного танкиста пока ещё свободно, и всех очень-очень интересует этот вопрос. А когда Ферзя не станет, он их заинтересует ещё сильнее. Ну, и останется у тебя здесь одна головная боль – только Третьяков. Который понимает, с кем имеет дело, и подо что себя подводит, а потому уже давно застраховался, везде, где только можно. И ты, прекрасно зная это, всё равно видишь, что так оставлять это нельзя. И с Третьяковым действительно ничего не случится. Никто его и пальцем не тронет, никакого несчастного случая с ним не станется. Просто у него резко начнётся старческий маразм от перегрузки мозга, и буквально через годик, он газету читать – и то разучится.
Попов стоял, слушал её, будучи в оцепенении, и буквально даже в шоке. За последние годы никто, никогда и ничем не мог привести его в такое состояние. Каковым бы ни было положение, как бы ни складывались обстоятельства – он никогда не терял контроля. Каких бы он сам ошибок не допускал – их всегда можно было исправить. Весь ход операции был им намечен и продуман заранее, ещё весной, когда они только говорили об этом с Генералом. Ещё потом, сразу после пикника, когда Генерал недвусмысленно дал ему понять, что дело должно быть доведено до конца, и при этом собственными силами Попова, что на помощь полиции ему рассчитывать не придётся. А стало быть, у Попова нет права на ошибку. И, если он «завалится», никто ему руку не протянет. Напротив, будут «валить» уже по полной программе, как с одной, так и с другой стороны.
Но как же теперь эта женщина – да, пусть она умна, пусть она опытна, проницательна, знает психологию, в частности, хорошо изучила его самого, то есть Попова. Пусть у неё безупречная интуиция, и склад ума не только аналитический, но и наблюдательный. Да, она, не хуже его самого, способна улавливать во всём «зацепки», за которые можно «прихватить». Как она сейчас «прихватила» его самого, всего за одну фразу. Но как же она смогла так насквозь прочитать всю его подноготную, и рассказать ему же самому – не только о том, как всё это было, но даже и о планах, которые пока существовали лишь у него, Попова, в голове! Да, участь Жанны была уже предопределена, эту легенду сочинил Черногорский, но в реальные факты её обратили уже Попов с Третьяковым! А что касается Ферзя, то ему приговор был вынесен уже давно, осталось только выждать удобный момент. Списать их на Жанну – вариант такой имелся, хоть и не единственный, и Попов пока лишь только обдумывал, под каким «соусом» ему бы это обустроить, какую сфабриковать связь между Жанной и бомжами. И даже насчёт Третьякова Попов знал, что в руках адвоката есть веские козыри, которые оставлять нельзя. И что сам Третьяков, уже когда только взялся за это дело, сразу реально оценил, каким компроматом он располагает в отношении человека, который со временем всерьёз заявит о себе. И что, исходя из вышесказанного, этот самый человек как раз и может представлять реальную угрозу жизни. И Попов не собирался причинять ему никакого ущерба, зная, что он на подозрении будет чуть ли не первый. Он решил убрать адвоката при помощи гипноза и наркотиков, грубо говоря – поссорить его с головой. Попов лишь обдумывал этот проект, лишь прикидывал – каким малоизвестным препаратом применить воздействие, кто и каким образом будет проводить «лечебные процедуры», где и в какое время это осуществимо. Чтобы, во-первых, подальше от Таллинна, во-вторых… Не нуждается в комментариях, что вколоть ему в подъезде героин в задницу – это примерно то же самое, что пристрелить из личного револьвера Попова. Попов всё это лишь взвешивал, просчитывал, ни с кем не делясь, дабы сохранить за своей «коммерческой тайной» её статус-кво – и всё равно, теперь он это слышит от Анжелы. Она с такой лёгкостью выворачивает его наизнанку, вплоть до фактов, о которых (что самое удивительное!) никто даже не знал – что Попова, волей-неволей, самообладание стало подводить. Его оптимизм, уверенность, решимость, сменились страхом и замешательством, вызванным такой неожиданностью. Страхом – перед разоблачением, и даже, в большей степени – что все его многолетние усилия, вся кропотливая работа над созданием и развитием своих проектов – всё окажется тщетным, лишь только его «потёмкинская деревня» рассыплется, как карточный домик. А вероятность того, что она так и рассыплется, ещё час назад казалась нулевой. Теперь же…
Он прилагал усилия, чтобы взять себя в руки. Ему мешает доселе неведомый страх, его гложут сомнения, он уже чувствует недоверие к самому себе. Как он может теперь доверять самому себе, если он же, сам себя и выдаёт со всеми потрохами? Иначе – с чего Анжела так точно ему всё прочитала?
-Ты запутался, Андрей – Анжела взяла инициативу в свои руки. – Тебе хочется к кому-то прийти, и искренне, ничего не боясь и не опасаясь, сказать: я запутался, мне страшно. Потому что тебе действительно сейчас страшно. Но ты ни с кем не сможешь искренне поделиться – у тебя нет такого человека. Ты даже сам себе не можешь признаться, что с тобой происходит. Потому что ты всегда сам себе врал, а я взяла, и сказала тебе всю правду. И ты почувствовал это – все твои маски тебя не слушаются, они тебя покидают и уходят в хаос, а все твои внутренние устои мгновенно разрушаются, потому что в их основе лежала ложь. Вот ты и ощутил себя тем, как я описала тебя два часа тому назад. Пустота посреди хаоса! Конечно, сейчас это пройдёт. Ты опять нацепишь маску, которая будет тебе поудобнее, и пойдёшь дальше играть свои роли в бесконечном представлении, где ты – артист, и выступаешь ты для себя же – зрителя. И ты будешь чувствовать этот замкнутый круг, но ты ни за что не осмелишься его разорвать. Потому что, разорвав его, ты погрузишься в то состояние, которое ты только что испытал. Разница только в одном – что пути назад уже не будет.
-И всё же, ни за Мишку, ни за Павлика, я не дам даже дохлой сухой мухи – сказал Попов.
-Так. Во-первых – энергично подхватила Анжела – то, что заявил тебе Павлик, имеет под собой какие-то основания?
-Это уже Павлика проблемы. Пусть попробует, докажет. Знаешь, чем такие высказывания чреваты? Я знаю случай, когда человек лишился всего имущества, жизни, и его семья ещё доплачивала за него то, что он не успел. Всего лишь за то, что назвал одного «шахà» вафлёром. Правда, отвечал он уже не перед «шахàми». А тут какой-то зелёный юнец заявляет мне в глаза такие вещи – обо мне, и моей матери! Конечно, такого я ему не прощу!
-Андрей, теперь ты просто дурачишься, и тянешь время. Я не спрашиваю насчёт твоей задницы. Я и так это прекрасно знаю, у тебя до сих пор остались шрамы. Я имею в виду насчёт Мишки. Насколько слова Павлика расходятся с делом?
-Это уже неважно. Главное – слова Мишки не расходятся с делом!
На смену подавленности пришла угрюмая, глухая агрессия. Попов пережил потрясение, душевный надлом, моральное крушение – и из этого состояния он вышел матёрым хищником, в любой момент готовым к нападению. По крайней мере, так себя чувствовал он сам, и такое впечатление он производил внешне.
-Только я не знаю, захочешь ли ты спасать этого несчастного Мишу, когда ты узнаешь, куда он поехал? Хотя ты наблюдательная. Цепкая. Меня за два слова прихватила, теперь и его прихвати. И тебе всё станет ясно. Он сам сказал нам, куда едет.
Теперь в голосе Попова чувствовались даже нотки превосходства.
-Андрей, ты же видел, в каком он был состоянии! Это был не живой человек. И не мёртвый. Это было что-то страшное…
-Он был в здравом уме, только в своём обычном, «упаренном» состоянии. А то, что он там дух, или призрак… - Попов расхохотался.
Её же, напротив, охватил ужас. Это был скорее ужас предчувствия, но она просто пока не осознавала – чего именно, какой беды, какого потрясения она с такой тревогой ожидает.
-Нет, это был не призрак. Это была сама смерть! – она говорила, и мало-помалу, ей всё больше овладевала тревога.
-Да, милая, ты права! – решительно парировал Попов. – Это и была сама Смерть! Потому не ты его остановила, а он навис над тобой чёрной тенью, да и промчался стороной, отделав тебя лёгким испугом. Ты кричала всякую чушь, лишь бы остановить его. Ты кричала, что любишь – а было уже поздно. Он сказал тебе, что у него была дилемма: или любовь, или смерть. Любовь ты отвергла, и он остался на тропе Смерти. Ты слышала – у Малинина есть такая песня: «Свадьба со Смертью»? Так вот, голубушка. Отвергнув его любовь, ты и повенчала его со Смертью. Он и Смерть – уже неразрывное. Единое целое. И когда ты, чтобы его остановить, закричала о любви, он только прибавил газу. Потому что твои слова – это ложь, а Смерть – это всегда истина. Смерть не приемлет лжи, а любовь, наоборот, её любит.
-То есть, по-твоему, он решился на самоубийство? – недоверчиво спросила Анжела.
-Нет, милая, не на сàмо. Он поехал исполнять свои обещания. Одно из них ты слышала. Я знаю столько же, сколько и ты – тяжеловесно говорил Попов.
Анжела переменилась в лице. Её осенила страшная догадка, но она боялась даже сама себе в ней признаваться. Мозг тревожно размышлял, хватаясь за любые всевозможные предположения, отводя куда-то на задний план ту жуткую мысль, промелькнувшую впервые. Нет, это абсурдно. Нелепо, нереально, нелогично. Не может такого быть! Он ведь не знает… а даже, если б и знал, то зачем ему всё это?
-Да, да, правильный ход мыслей! – удовлетворённо заметил Попов. – Видишь, я тоже могу увидеть тебя насквозь! Ты почему-то помнишь, что горланил тут твой Павлик, но не успел он закончить своё пылкое выступление, Миша во всеуслышание что-то ему пообещал. И, уходя, он ещё раз подтвердил, что едет выполнять данные обещания. И, по-моему, это как раз и будет первым. Или, скорее, уже было. Лично я более склоняюсь ко второму варианту.
-Но, как же он его нашёл? – Анжела никак не могла смириться с таким положением вещей, донельзя абсурдным, и в то же время, до безумия чудовищным. Она взяла с журнального столика мобильный телефон, и стала набирать номер.
-Так, как смерть людей находит. А Миша – это смерть. И если ты хочешь вернуть его к жизни, ты должна сама принять его смерть. – Попов разглагольствовал теперь таким тоном, словно священник читает проповедь. Он понял, что Анжела пытается дозвониться до Павлика, и у неё это никак не получается. И, значит, уже никогда не получится…
-Не тебе судить, кому и что я должна! – воспрянула Анжела.
-У меня сложилось такое впечатление – Попов нагло и беззастенчиво увёл разговор в сторону – что сегодня мы разыгрываем ток-шоу: «Сам себе ясновидящий». Так вот, что я тебе на это скажу. Твой эксперимент с ясновидением, конечно же, слушать было очень интересно. Ты умеешь мыслить логически, умеешь загадывать наперёд. Но, высказывая такие догадки, ты сама не понимаешь, какую ты игру запускаешь. Ты одна, не кто-то, и не с кем-то. Даже неважно, кто этот твой покровитель, не думаю, что он станет стоять за тебя до конца, когда сам окажется промеж этими жерновами. Ему уже придётся думать совершенно о другом. Поэтому послушай меня: не играй с огнём. Тем более – в пороховой бочке, залитой бензином.
-Этот порох и бензин – это твоё, Андрей – тяжело вздохнула Анжела. – И я тебе тоже могу кое-что посоветовать. Будь осторожен с друзьями, и, если у тебя есть какие-то секреты, так позаботься об их сохранности. Это только в твоих интересах.
Её мутило. Она держалась из последних сил, не позволяя себе потерять самообладание и выйти из себя в присутствии Попова.
-Что ж, я учту – нахмурился Попов, в уме прикидывая – от кого могла исходить утечка информации. Кто сдал его Анжеле – Мишка? Да даже если он и выкладывал всё ей, он один не мог знать всего. Оставались лишь смутные догадки…
-А теперь всё. Уходи! – она произнесла это уверенно и решительно, указывая Попову рукой на дверь. – Уходи, но помни, где бы ты не был, что бы ты не делал – я всегда буду видеть тебя насквозь. Потому что я смотрю на лица, а не на маски.
-Хватит мне твоих условностей да аллегорий! – с раздражением процедил сквозь зубы Попов.
-Не-ет, Андрюша! – прошептала она. – Ты потому и злишься, что совесть твоя нечиста. Так запомни навек: всё, что связано с красным «Москвичом» - всё это на твоей совести. И твоя совесть сама с тебя спросит, и ты сам будешь молить о наказании – Бога, закон, людей, и при этом даже не подозревать, что ты, задолго до всего, уже был наказан. Тем, что ты есть, тем, что ты – это ты. Вот и неси свой крест, и уходи от меня. Уходи, не прощаясь. Я не хочу тебя больше видеть.
-Как знаешь – буркнул Попов. Некоторое время поколебавшись, он решительно зашагал к двери, даже и не вспомнив о чемоданчике. И вдруг он резко обернулся, и громко позвал:
-Анжела!
Та непроизвольно обернулась.
-Ты думаешь, что ты открыла мне Америку? Да, тяжба между Генералом и Ферзём идёт уже давно, и теперь я оказался в неё втянут. На каких правах, и в какой роли – это не имеет значения. А война без жертв невозможна. И мне самому приходится идти, Бог знает, на что, чтобы самому не стать одной из них. А тебе было бы нелишне напомнить, какую роль в твоей жизни сыграли – и Генерал, и Ферзь. Так что, если хочешь оказаться на моём месте – у тебя есть все шансы. Такие люди ничего не забывают. Поэтому тебе самой было бы лучше всё забыть, и уйти в сторону. А что касается Жанны – то это тебя не касается никаким краем. Мне плевать, чего ты там наслышана, что там у тебя за знакомые, чего тебе растрепался этот Мишка. Так что можешь хоть сейчас звонить этому Шубину, да хоть Козлову, и всё ему рассказывать.
-Я к ним информатором не нанималась – огрызнулась Анжела. – И не заговаривай мне зубы, я по горло уже сыта. Уходи!
-Счастливо оставаться! – сказал Попов, и тут же за ним закрылась дверь.
Анжела подошла к окну, полюбовалась видом… И, лишь услышав тихий шум мотора удаляющегося «Фиата», она смогла позволить себе упасть на диван, и расплакаться.
Из этого состояния её вывел кот. Запрыгнув на диван, он уткнулся мордочкой в хозяйку, ласково мурлыча. Она обняла кота, прижала его к себе, а он шершавым язычком деловито облизывал ей то щёку, то ухо, и умиротворяюще урчал, помахивая хвостом.
Через минуту-две, Анжела успокоилась. Она села, взяла на колени кота, и, лаская его одной рукой, другой потянулась за телефоном.
Номера Павлика по-прежнему не отвечали. Тогда она стала искать в телефонной книжке другой номер…
-Привет, это я, Анжела. Нам нужно встретиться, и желательно, сразу…
Мужской голос в трубке что-то говорил, на что девушка отвечала только согласным «ага». Наконец, она положила телефон, сняла с коленей кота, и, посмотрев на себя в зеркало, ахнула: на ней до сих пор была надета ночная сорочка и джемпер!
-А я собиралась в таком виде такси вызывать! – укорила себя Анжела. – Смех и грех!
-Мяу! – согласился кот.
 
15 часов 20 минут. Город Таллинн.
Вопреки распространённому убеждению, что все СМИ только и горазды, что делать из мухи слона, да создавать всякого рода сенсации из каждой мелочи, не заслуживающей внимания – то, что на сей раз вещала женщина с телеэкрана, мало чем расходилось с действительностью. Обстановка в городе, да и в целом по республике, была накалена до предела. Практически все дороги были запружены шныряющими туда-сюда полицейскими, нервными и озлобленными, выведенными из себя столь дерзким появлением, и таким же таинственным исчезновением Черногорского в пятницу, 13-го. Всех их просто сводила с ума, до белого каления злила одна мысль о том, что все их усилия оказываются тщетны, что им, полиции! – со всем своим арсеналом, никак не совладать с каким-то психом-одиночкой. Причём не со спецназовцем, не с гебистом, не с ветераном незнамо какой войны, а с жалким, затравленным сопляком, который и постоять-то за себя никогда не мог. И ведь, все подробности его биографии, благодаря дотошному интересу к его персоне, уже стали достоянием широкой общественности – начиная от приключений Миньки-Светика из 83-й школы, и заканчивая его любовным романом с Мариной, историями с Вольдемаром, и всеми в этом роде. И, сквозь всю биографию Черногорского, красной нитью проходила его главная, пожалуй, даже – единственная роль: роль ничтожества, тряпки, недоумка, полного дегенерата, абсолютно не приспособленного к жизни; и все факты лишь подчёркивали именно эти его свойства. Но, тем не менее, именно это беспомощное и жалкое ничтожество, превратилось в апокалиптический призрак, приходящий из ниоткуда и уходящий в никуда, и сеющий на своём пути кровь, бесчестие и смерть. Такие нелепые противоречия, абсолютно не поддающиеся никакому логическому объяснению, ещё больше разжигали панику. Черногорского считали маньяком, подобным Чикатило, и иже с ним – ведь те, как правило, тоже в своей жизни были неудачниками, трусами и слабаками. Ходили также слухи о целой группе преступников, для которых этот жалкий отщепенец был всего лишь подставным лицом, на которое они умело списывали свои деяния. Но, в любом случае – полиция искала Черногорского. Естественно, не по мановению волшебной палочки, произошло его внезапное появление и исчезновение – стало быть, у него есть сообщники. Но кто? Где? И эта жуткая неопределённость, полная безвестность, и абсолютная безрассудность и нелепость нагромождения фактов – как самих преступлений, так и аспектов личности этого преступника – всё это вкупе, повергало в панику не только обывателей, но даже и видавших виды полицейских.
Но и сам Черногорский это прекрасно понимал – что стоит ему ещё хоть раз «засветиться», как он сделал это в пятницу, 13-го – и всё. Шансов на спасение у него не останется, поскольку уже не будет ни одного уголка – по крайней мере, в пределах Эстонии, который не станут прочёсывать разъярённые стражи порядка. А также их союзники, каковыми является теперь уже чуть ли не всё население. И основной движущей силой в их стремлениях «найти и обезвредить» неуловимого «Фредди Крюгера», является отнюдь не чувство долга. Не справедливый гнев, не жажда подвига, или даже вознаграждения – а страх, панический страх перед несуразным, неадекватным и необъяснимым. Если уж последний из последних, с которым всю жизнь каждый был волен творить, что вздумается, и не встречал абсолютно никакого противодействия – а теперь он сам мимоходом отправляет на тот свет, кого захочет, то что же тогда будет дальше? Где он окажется в следующий раз? И чего же тогда ожидать от людей, наделённых бòльшим потенциалом, а не таких затравленных и беспомощных, а уж тем паче – от прошедших определённую подготовку? И Черногорский решил – посеять в рядах врага ещё большую смуту. Разжечь ещё больше панику. Запутать, и сбить с пути – уже настолько, насколько это окажется возможным.
Накануне вечером, разделавшись с семьями Карапета и Пупсика, а заодно – и с их непосредственными мучителями, Черногорский снова встретился с Солидолом. Отсыпав «компаньону» солидную щепотку героина, Черногорский поручил ему новое задание. На сей раз, подопечным Солидола предстояла непыльная, и совершенно бесхитростная работа. Не надо было никого мучить, никого насиловать, или даже бить. Надо было только раскатывать по всему городу, искать такие же красные «Москвичи» (а в 99-м году таковых в каждом дворе стояло по несколько штук), снимать с них номера, и взамен прикручивать «те самые», каковых Черногорский выделил Солидолу несколько ящиков. Ящики поставили в подвал, и той же ночью две дюжины подростков, в предвкушении вожделённой дозы, рьяно взялись за дело. К утру ни один район города, включая также и близлежащие пригороды, не остался без того, чтобы там не было хоть одного такого «Москвича».
Черногорский рассчитал правильно: вряд ли какой хозяин станет столь дотошно осматривать свою машину, которую и без того знает, как свои пять пальцев, а потому просто машинально сядет и поедет, и ему даже в голову не придёт разглядывать эти номера. Конечно, кто-то, может, и посмотрит, но таких будет явное меньшинство. И, стало быть, на городские улицы сегодня выедет с десяток таких «Москвичей». Вдобавок ещё полиция располагает информацией, что Черногорский умеет изменять внешность, и пользуется фальшивыми документами, то есть, может перемещаться в чьём угодно обличье. Хоть старого деда, хоть беременной женщины. Так что у ментов на целый день работы хватит.
Впрочем, Черногорский тогда ещё сам не осознавал, для чего он всё это делает. Он надеялся, устроив на прощание такое шоу, под этот шумок улизнуть, замести следы, чтобы с помощью Попова, вместе с Анжелой навсегда покинуть пределы Эстонии. И затем уже, в новом обличье, с новыми документами и новым именем, начать уже совершенно иную жизнь – в другой стране, в другой атмосфере, где уже не будет ни Черногорского, ни Феоктистова, ни всего того, что связывало бы его со всей прошлой жизнью.
Однако действительность обманула все его ожидания – Анжела его попросту отвергла, новая жизнь осталась лишь несбыточной мечтой, и он вновь остался самим собой, прежним. И это разыгранное им представление с «Москвичами», сослужило ему совсем иную службу.
Он это понял уже тогда, когда у Анжелы встретился с Поповым. Понял, что его нынешняя миссия ещё не до конца выполнена. Или это была очередная бредовая идея, родившаяся в его воспалённом мозгу?
Покинув пределы квартала, красный «Москвич» колесил по грунтовым дорогам, перечерчивающим живописный лесной массив, раскинувшийся на обширном (в местных масштабах, конечно) пространстве, к западу от городской черты, между Пярнуским и Палдиским шоссе. И тут под сиденьем затрещал мобильный телефон.
-Ну! – нетерпеливо гаркнул он в трубку.
-Запоминай. Простоквашино… - ответил в телефоне голос Попова.
Обогнув по просёлочной дороге посёлок Харку, Черногорский выехал как раз на Палдиское шоссе, и устремился в направлении города. Уже через пару километров пути, ему представилась возможность лицезреть плоды своих трудов.
Две полицейские машины, со включённой сиреной и мигалкой, стояли на обочине шоссе, спереди и сзади такого же красного «Москвича». Один из полицейских, в своей машине, беседовал с задержанным, второй стоял рядом, двое других обыскивали задержанную машину. Ничуть не сбавляя скорости, и вообще, не обращая на полицейских никакого внимания, Черногорский стремительно промчался мимо.
-Смотри-ка! – сказал стоявший у машины полицейский своему напарнику. – Видал, кто пролетел?
-У тебя что, совсем, что ли, крыша поехала? – огрызнулся тот, кто сидел за рулём.
-Я номер не успел заметить, больно грязный, но машина такая же, и скорость…
-Хорошо, давай теперь всё бросим, отпустим этого козла домой – тот кивнул на сидевшего рядом щуплого парнишку, лет восемнадцати – и погонимся за тем.
-Дай-ка рацию – сказал первый полицейский, и, получив таковую из рук напарника, отчеканил: - Один-семь-пять, один-два-восемь, приём!
В ответ послышался неимоверный треск, сквозь который басистый мужской голос произнёс что-то невнятное.
-Только что, был замечен красный «Москвич», на Палдиском шоссе, в районе пересечения с улицей Тяхеторни. Движется на высокой скорости в направлении центра города.
-А вы что там мудрите, давайте, за ним! – раздался в ответ окрик.
-У нас задержанный, подозрительно – сообщник, на красном «Москвиче», номерной знак 687 SHT, без прав и документов, по внешним признакам – в состоянии наркотического опьянения. При нём обнаружен пакет с порошком белого цвета.
-В отделение его, там разберёмся!
-Давай, вези его к нам – сказал полицейский, обращаясь к коллеге. – «Москвич» поведу я. А вы, мужики, давайте за тем, чёрт его подери! Этот уже никуда не денется.
-Вот, видали? – один из полицейских, обыскивавших машину, извлёк из-под напольного коврика ещё два пакета с порошком.
-Пусть там и лежит. В отделении разберёмся – устало ответил первый полицейский.
А Черногорский тем временем петлял дворами вдоль улицы Астангу, что на самом краю города. Именно там, в бывшем военном городке, ныне именуемом в народе Простоквашино - ему и предстояло выполнять свою новую старую миссию. Убийца направлялся по адресу, который полчаса назад узнал от Попова.
«Москвич» выехал со двора на зелёную лужайку, пересёк её по диагонали, углубился в лесок. Убедившись, что никто не увидит его машину из окон или со двора, он, не заглушая мотора, вышел из машины, закрыл все двери, после чего решительно зашагал к нужному подъезду, ничем не выдавая своего волнения. Он, к удивлению для самого себя, особо и не волновался, действуя, скорее, автоматически.
Шёл он уже не через лужайку, а в обход, дабы не появляться дважды в одном и том же месте. Чёрная рубашка навыпуск прикрывала револьвер, спрятанный под ремень брюк.
Перед подъездом играли в «классики» дети. На скамейке беседовали три старушки. Навстречу прошёл мужчина с собакой. А у следующего дома стоял красный «Москвич», такой же модели. Дальнозорким глазом водителя, Черногорский сразу узрел его номер, и усмехнулся.
«Наверное, ещё отсыпается после вчерашнего» - подумал он, вспомнив, что сегодня воскресенье. Впрочем, в погожий воскресный день в городе было малолюдно. Большинство предпочитало всё же воспользоваться редкостной возможностью насладиться летними радостями, и уезжали – за город, к морю, в лес, на дачу…
Но тот, кто сейчас нужен был Черногорскому, мог быть только дома. Это подтверждал и стоявший возле подъезда тёмно-фиолетовый «Фольксваген-Гольф».
Черногорский мрачно хмыкнул, вошёл в подъезд, поднялся на нужный этаж, и подошёл к двери квартиры. Отковырнув от подошвы ботинка грязь, он залепил ей дверные глазки на площадке, затем вытащил из-под рубашки револьвер с глушителем, снял его с предохранителя. Держа оружие наготове, он позвонил в дверь, встав так, чтобы Павел не смог бы разглядеть его через глазок. К двери подошли не сразу.
-Кто? – буркнул за дверью раздражённый голос Павла, и убийца понял, что тот уже пьян. Значит, всё будет проще пареной репы…
-Вы Некрасов Павел Владимирович? – изменённым голосом спросил Черногорский, и сам удивился, что так ровно и чётко ему удалось это произнести.
-Я. – Раздались щелчки, дверь открылась, и в проёме показалась рослая фигура Павла.
Тот не успел ничего даже толком разглядеть, как Черногорский тут же нажал на курок.
-А я – Черногорский Михаил Порфирьевич! – сдавленно прохрипел он, и тут же выпустил в него вторую пулю. – Слыхал, наверное? – он вошёл в открытую дверь квартиры. Распластанное на полу тело Павлика корчилось в предсмертных конвульсиях: пули попали в грудь и в живот. Раздался третий хлопок – выстрелом в голову, убийца окончательно избавил свою жертву от мучений.
Затем, как ни в чём не бывало, он убрал оружие под рубашку, предварительно поставив его на предохранитель, вышел из квартиры, и толкнул дверь носком ноги.
-Пока, Павлик!
Дверь захлопнулась на защёлку.
Этажом ниже громко играла музыка. Черногорский облегчённо вздохнул. Значит, вряд ли кто мог слышать выстрелы, или крики несчастного Павлика. Когда того обнаружат, Черногорский будет уже далеко отсюда. А если даже кто чего и заподозрит, никому не захочется подставляться под пули.
Он вышел из подъезда, и направился в противоположную сторону.
-Это кто? – судачили старушки. – Чтой-то я его не припоминаю.
-Да Бог его знает! – ответила ей другая. – Наверное, к Галке это. К ней всё время кто-то шастает.
-Кажись, я где-то его видела…
-Здеся, небось, и видела. Ежели он к Галке ходит!
Усмехнувшись себе под нос, Черногорский обогнул дом с другой стороны, зашёл за соседний – всё же ему хотелось лишний раз убедиться, что за ним никто не наблюдает. Потом он свернул в кусты, и оттуда уже начал пробираться к лесу, где стоял его «Москвич».
Он подошёл к машине, вытащил пистолет, взвёл курок, осмотрелся – не обнаружил ли кто его самого, или его машину. Решив, что всё в порядке, он открыл дверь, и сел за руль.
Выбравшись из залеска, он пересёк пустырь, и выехал на улицу Кадака. И тут же вновь похвалил себя: проезжая мимо полицейского участка, он увидел целых четыре красных «Москвича», стоявших возле здания отделения.
Потому и не мудрено было, что из двух полицейских машин, попавшихся ему навстречу, ни одна не развернулась, и не поехала за ним. Один экипаж преследовал другой такой же красный «Москвич», второй спешил на оперативное задание, потому ограничились лишь сообщением по рации. Поскольку к тому моменту – а уже вечерело – в каждом отделении сидело по несколько задержанных, и никто из них толком не мог объяснить, как и почему он оказался в этом злосчастном «Москвиче», и что никакой он не сообщник, и не пособник Черногорского. Просто не обратил внимания на номера, которые кто-то ночью переставил.
А Черногорский тем временем убил Павла. Эта страшная догадка промелькнула у Анжелы в голове, когда Попов ей заявил, что «слова Мишки не расходятся с делом», и что он поехал выполнять свои обещания.
«И, по-моему, как раз это и будет первым. Или – уже было. Лично я склоняюсь более ко второму варианту».
Попов оказался прав – когда он уходил от Анжелы, Павлика уже не было в живых. Не стало ещё одного лишнего свидетеля того, что у Попова когда-либо были какие-то дела с Черногорским. Остальных Попов с лёгкостью мог взять на себя – избавиться от них без применения насилия; но у него теперь имелись два камня преткновения, причём весьма серьёзные. Во-первых, это была Анжела, которую он, как выяснилось, всё это время недооценивал. И, во-вторых, это был полностью вышедший из-под его контроля Черногорский. Теперь Попов больше всего боялся одного – того, что они могут объединиться, как бы абсурдно это не казалось. Но, во всех делах, связанных с красным «Москвичом», так постоянно и выходило, что именно самый чудовищный абсурд как раз и превращался в реальную действительность. И, что было самое парадоксальное – что этот механизм запустил сам Попов, и теперь он может в любую минуту повернуться против него самого, и стереть его в порошок.
«Пора кончать со всей этой комедией!» - думал Попов. – «Давно пора! И так она что-то слишком уж затянулась…»
Его изнутри трясло. Анжела же, наоборот, была совершенно спокойна – по крайней мере, внешне. Потому что было более чем очевидно – что Черногорский скорее изрешетит в клочья самого Попова, чем позволит кому-либо, включая себя самого, чихнуть на любимую женщину.
Почему-то именно об этом Попов и подумал – что сейчас, покончив с Павлом, Черногорский вернётся в Пяэскюла, к Анжеле. А умирать Попову не хотелось. Был ещё вариант – не мудрствуя лукаво, сдать Черногорского прямиком в руки полиции, но теперь Попов отнюдь не был уверен в его лояльности. Поскольку у того было одно важное преимущество – в отличие от Попова, ему было совершенно нечего терять.
Вне всякого сомнения, Попов должен был найти Черногорского. Найти – и обработать на свой лад, вернуть ему его прежний настрой, когда он безгранично доверял и почитал Попова, как Квазимодо кардинала. Но сейчас ему мешала Анжела, встав между ними, подобно Эсмеральде. Как известно, Квазимодо сделал свой выбор.
Выехав из Пяэскюла, Попов через Пярнуское шоссе направился в Ыйсмяе – к Жанне. Уж она-то работала безотказно, и дело было даже не в адвокате. Эта женщина, как чуткий радар, всегда безошибочно определяла, откуда Попову грозит опасность, и что теперь надо делать. Да и вообще, Попову, честно говоря, хотелось, чтобы именно она была сейчас с ним рядом.
Он выезжал на кольцо возле автобусного парка, и вдруг какая-то красная машина нагло подрезала ему дорогу. Попов резко затормозил, ему буквально чудом удалось избежать столкновения, и тут же его бросило в дрожь: это был «Москвич». На огромной скорости, не соблюдая рядности, и вообще, игнорируя все правила движения, он миновал кольцо, и понёсся по узкой улочке Кадака в сторону бывшей промзоны. Попов сразу инстинктивно понял, что это был Черногорский. И тут же его осенило, куда он едет. Промзона, пустырь, побережье Штромки, наконец, Копли… Неужели туда? Выполнять своё обещание, данное два года назад? Но ведь это прямая дорога к смерти, он сам идёт в руки Козлову! С другой стороны, Попову опасаться нечего – именно при таком раскладе обстоятельств, дело будет представлено так, как будет удобно Попову. Значит, в сознании Черногорского Попов сохранил свой пьедестал – ведь Анжела сама отвергла его…
 
10 часов 00 минут.
Естественно, Козлов не мог себе позволить в то воскресенье передышки. О том, чтобы отдохнуть и расслабиться, не могло даже быть и речи. Напротив, сегодняшний день был особо богат сюрпризами.
Козлов провёл обыск на квартире Черногорского, и в его гараже, который находился как раз рядом с домом. Ход проведения обыска фиксировался на кассету. Вернувшись в управление, Козлов поручил одному из инспекторов составить протокол на основании кассеты, поскольку ему самому было просто некогда заниматься бумагами.
-Ага, есть сигнал! – сказал себе Козлов, взглянув на аппарат, принимающий и фиксирующий телефонные разговоры на квартире родителей Черногорского.
В 0 часов 45 минут Черногорский звонил родителям. Звонок поступил с карты эфирного времени «Симпель», аппарат и местонахождение идентифицировать не удалось.
-Женится он! – проворчал Козлов. – Какой из него жених, к дьяволу? Матери только по ушам ездит…
Значит, он ещё жив, и где-то в Эстонии. Где-то его прячет Попов, просто больше некому. Разыскать Попова, установить за ним наблюдение… Но и Попов как в воду канул. Ни телефон, ни позывные, не отвечали. На работе у него был выходной. «Счастливый!» - отметил про себя Козлов. Ни дома, ни на даче, его не было. Стали проверять по женщинам и по друзьям, но очень осторожно, учитывая статус и положение этих друзей. Жанна была проверена одной из первых. Валю Михайлову Козлов почему-то не брал в расчёт…
И тут его всполошил звонок. В одно из городских отделений полиции было доставлено аж трое задержанных. Все они были на красных «Москвичах-2140», с одинаковыми номерными знаками, причём не какими-нибудь, а теми самыми. Один из них был под хмельком, у второго машина оказалась незарегистрирована, у третьего вроде всё в порядке. Все в один голос утверждали одно: номера им подменили, а они просто не обратили внимания. Что делать далее?
«Оригинально!» - оживился Козлов. – «Совсем, как с Лаптевым получается. Только там «Москвичей» было два, а здесь, похоже, счёт пойдёт на десятки. Только теперь бы не перепутать, где просто растяпа, а где и вправду сообщник!»
В отличие от озлобившихся и измотанных коллег, Козлова этот сюрприз, наоборот, вогнал в азарт. Значит, предстоит настоящая охота! Раз преступник предпринял такой отвлекающий манёвр, значит, сегодня следует ждать его выхода. «Что ж, ваш выход, маэстро! Я готов!» - подумал Козлов. Ему тоже было терять особенно нечего: свою любимую женщину Анну и её дочь Татьяну, Козлов заблаговременно отправил на курорт.
-Если нет ничего подозрительного, пусть ими занимаются дорожники. Если есть – задерживать, и сообщать мне лично. Мне, а не Шубину. Иначе совсем путаница будет.
Козлов сел за компьютер, и начал проверять сводки. Ага, вот уже кое-что проясняется. Полчаса назад в полицию обратилась некая старушка-пенсионерка, без малого восьмидесяти лет от роду, и заявила, что у неё пропали соседи, причём сразу всей семьёй. Мать и её многочисленные дети.
Дежурный не придал этому совершенно никакого значения, но на всякий случай заявление принял. Мало ли, купаться пошли! Но старушка утверждала, что знает эту семью много лет, и это обстоятельство считает из ряда вон выходящим. Такого с ними никогда раньше не случалось.
А вот Козлов насторожился. Семья Брагиных. В районе, где они жили, эту семейку прекрасно знали – и все участковые, в особенности же – комиссия по делам несовершеннолетних. Поскольку эта семья была постоянным источником их головной боли. Мать – не работает, алкоголичка, стоит на учёте, но с завидным упорством обивает пороги соцобесов, и всяческих попечительных, благотворительных и прочих учреждений. Под стать Лидии Романовой. Сыновья, включая самого младшего, которому едва исполнилось девять лет, уже давно и прочно знакомы с полицией. В школе – плохая успеваемость, постоянные прогулы. Ну, и ещё воровство, бродяжничество, попрошайничество, хулиганство, токсикомания – вплоть до гомопроституции, хотя полиции это так и не удалось доказать. Мальчишек задерживали, помещали в детприёмник на Нымме тее, и через день-два отпускали домой. Старший отпрыск семейства, Тимур Брагин, 19 лет от роду, в настоящее время находится в СИЗО, в Батарейной тюрьме.
Тимур Брагин, кличка – Пупсик. Тот самый, который обокрал Янсона, а тот, в свою очередь, заставил расплачиваться за это Черногорского. Заставил его писать долговую расписку, которая стала в его руках орудием манипуляции. Не будешь ходить передо мной на задних лапках, и подчиняться всем моим требованиям – бумага пойдёт в ход. Затем, спустя некоторое время, Черногорский решил эту проблему, с помощью Попова – тот забрал расписку, неизвестно как – но договорился с Вольдемаром; но ведь какой-то период времени Черногорский был в положении раба, послушной игрушки, затравленной мыши! И виновником этих своих унижений, этой долговой кабалы, он считал Брагина!
Значит, это всё-таки был Черногорский… Но как же он так умудрился, вывезти целых восемь человек – мать и семь сыновей, ещё наверняка и тех, которым он определил роль исполнителей приговора? Ведь в его «Москвич» столько народу просто физически не смогли бы поместиться!
Ладно, подумал Козлов, это детали. Суть состоит в следующем – Черногорский мстит за пережитые им унижения со стороны Янсона, по прозвищу Вальтер. Вторым фигурантом в его перипетиях с Янсоном, был некий Карапет – Равиль Айрапетов.
Козлов проверил по базе данных. Айрапетов Равиль Анисимович, 1973 года рождения, ранее судим за квартирные кражи, грабёж и избиение. В 1997 году был осуждён, полгода спустя приговор изменили на условный. Вскоре после освобождения, Айрапетов женился на семнадцатилетней Анастасии, уроженке города Нарвы, а спустя несколько месяцев, у них родился ребёнок. Проживают с матерью Айрапетова в Таллинне, в Ласнамяе, на улице Кивила, иногда ездят в Нарву. Айрапетов нигде не работает, но и в кражах в последнее время замечен не был. Ага, излюбленный «джентльменский набор» Черногорского: жена, ребёнок и мать. Дома никого нет, в последний раз их видели вчера утром.
Тогда Козлов распорядился выслать инспекторов для осмотра места жительства Брагина и Айрапетова. Если Черногорский там побывал, он наверняка оставил следы.
-Петя, мы не можем! – ответил ему голос в трубке. – Ты официально отстранён, теперь всё только через Шубина или шефа.
-Шефа я беру на себя – спокойно ответил Козлов. – Наши с ним отношения касаются только его и меня, и никого более. А так как официально я пока что его заместитель… Хорошо, один из заместителей. И чин у меня комиссарский. Так что прошу выполнять. В каждом случае, ссылаться на меня. Я беру на себя всю ответственность.
«Чёрт бы их побрал, с этой бюрократией!» - раздражённо буркнул Козлов. – «Только сами себе работать мешают…»
Так, что ещё… Сегодня на рассвете, в волости Куусалу, что в тридцати пяти километрах от столицы, грибники обнаружили труп молодого мужчины. Привязан к дереву вниз головой, с тремя пулевыми ранениями в паху. Личность не установлена.
-Срочно передайте мне материалы по факсу – распорядился Козлов. – В первую очередь – фотографии убитого. Если он, так или иначе, фигурирует в деле – значит, это опять Черногорский.
А на мобильный телефон нескончаемой чередой поступали звонки из отделений – что в очередной раз был задержан красный «Москвич», с номерным знаком 687 SHT.
 
16 часов 00 минут.
К этому времени Козлов уже был в курсе, что труп, найденный в лесу, есть не кто иной, как водитель красного «Москвича», сбивший в Тарту детскую коляску с ребёнком Кати Колесниковой. Личность погибшего была установлена без особого труда – им оказался некий Филиппов Дмитрий Сергеевич, 1980 г.р., уже с детства имевший нелады с законом. Обращал на себя внимание и тот факт, что весной 1997 года была зверски изнасилована и его мать, и в тот же период времени фиксировались исчезновения женщин и несовершеннолетних детей. Одна из них, 18-летняя Светлана Бондарчук, была найдена в Южной Эстонии, в состоянии сильного наркотического опьянения, с множественными травмами и ожогами. Смерть наступила от разрыва половых органов, в результате введения во влагалище взрывчатого вещества аммонита. По горячим следам, была выявлена компания наркоманов из Вильянди, устроившая на берегу озера садомазохистскую наркотическую оргию. Их жертвами стали две шестнадцатилетние подруги из Валга, приехавшие в Вильянди отдохнуть и полюбоваться природой. Парни познакомились с девушками, предложили отведать сначала спиртного, затем – «кайфа», после чего уже вошли в раж, и на робкие попытки девчонок сказать «хватит», накачали их наркотиками и изнасиловали. Так же, впоследствии, и Светлана Бондарчук была списана на их счёт – кому охота тянуть за собой такой грязный «висяк»? Показания же Елены Филипповой вообще не представляли никакой ценности: ввиду психической неполноценности, та была не в состоянии нести ответственности за свои показания.
Теперь же Козлову предстояло вновь встретиться с Катей, чтобы серьёзно поговорить с ней об этом Диме. «Какого чёрта она отмалчивается? Всё «не знаю», да «не знаю»! Ещё и этот Кузьмин, который Солидол, ведь был же задержан – так через двое суток его отпустили, за отсутствием улик. А ведь именно он и есть связующее звено между Черногорским и малолетними исполнителями, типа Кости Кобзаря. Его брат, Олег Кузьмин, утверждает, что о делах брата ему ничего не известно. Ну, с ним всё ясно – против Попова он не пойдёт, хотя что, у Олега своя семья, работа – какое ему дело до братца-наркомана, а тем более – до старого шапочного знакомого? Феоктистова он знает: привет-пока, а то, что он и Черногорский – одно и то же лицо, Кузьмину неведомо. Ну, а с матерью Димы Филиппова я встречусь сам, лично. Формально её показания – туфта. Как и Мурата Борисова. Но наверняка она знает что-нибудь о похождениях своего сына. Где и как он мог пересечься с Черногорским. А заодно – и с Поповым, раз там Катя замешана».
На все эти вопросы Козлову мог бы ответить один человек – четырнадцатилетний Артём, друживший с покойной Мариной Романовой. Но Козлов о его существовании попросту забыл, да он и знал о нём лишь со слов инспектора Субботина. А ведь именно от Артёма, посредством Жанны, Попов узнал всё о Диме. И от него же, чуть раньше, сам Дима узнал тайну красного «Москвича».
Меньше знаешь – спишь спокойнее. И, как Субботин никогда не узнает о своём столь досадном промахе, так и самому Артёму никогда не придёт в голову, что именно он стал косвенным виновником двух смертей – маленького Ванечки, и его убийцы. Который, как это не парадоксально, и был его настоящим отцом.
 
Сейчас Козлов был в Мустамяеском отделении полиции, которое в те дни находилось ещё на улице Кадака, во дворе детского дома-интерната. Один из задержанных вызывал подозрения – тот самый щуплый юнец, которого «обрабатывали» целых два экипажа, в то время как настоящий Черногорский с лихвой промчался мимо них.
Юноша был явно не в себе – чрезвычайно возбуждён, лицо лоснилось от пота, за огромными зрачками глаз не просматривались радужные оболочки. Ехал на огромной скорости, без документов, по требованию не остановился, вот и пришлось просить о помощи.
-Амфетамина нанюхался! – сразу определил Козлов. Ему это не нравилось: ведь и Черногорский питал пристрастие именно к этому препарату. Не очередной ли это Лаптев – уж больно схожие параллели…
-В кармане задержанного был пакет с белым порошком. При обыске машины нашли ещё два, были спрятаны под ковром. Завтра отправим на экспертизу – сказал констебль.
-Ладно, это уже пустая формальность – отмахнулся Козлов. – И так ясно, что это за порошок. Ну что, герой, будем говорить правду? – гаркнул он на парня.
-Я и так уже всё сказал! – истерично прокричал тот.
«Конечно, его и помурыжили тоже изрядно» - подумал про себя Козлов. – «Менты сейчас злые, отрываются по полной… А завтра ещё и Шубин начнёт беседовать со всем этим контингентом, и к утру каждый из них признается, что он – Черногорский!».
-Хорош орать! – властно оборвал Козлов. – Мне ты не сказал ничего.
Он бегло оглядел протокол. Задержанный назвался Пархоменко Валерием Никитичем, 1980 года рождения, проживает в Ыйсмяе, вместе со своими родителями, которые в данный момент находятся на огороде, а где этот огород находится – он не знает. Машина принадлежит его отцу, что подтвердилось при проверке заводских номеров. По словам самого Пархоменко, он без ведома родителей, взял отцовскую машину, чтобы отвезти подружку на дачу под Кейла. Её он отвёз, после чего съездил домой, и поехал обратно, по дороге был задержан.
-Один уже собирался на дачу, а оказался почему-то в аэропорту – скептически произнёс Козлов.
-Можете проверить! – скороговоркой проговорил парень.
«Конечно, будет и подружка, будет и алиби. У Черногорского тоже на все случаи имелось твёрдое алиби!» - подумал Козлов, и сказал:
-Твоя подружка меня меньше всего интересует. Вот это что? – он показал на лежавшие на столе пакетики с амфетамином.
-Не знаю – замотал головой тот. – Может, давно когда забыл кто-то…
-Так и зафиксируем. Амфетамин оставил Черногорский.
-Да не знаю я никакого Черногорского! – всхлипнул парень.
-А Черногорский утверждает, что знаешь! Только представлялся он тебе другим именем. Так как же он тебе представился?
-Я не понимаю, о чём Вы говорите! – выдавил Пархоменко.
-А в крови у тебя амфетамин кто оставил?
-Ну, был я позавчера на дискотеке, водки нажрался, вот, наверное, и наглотался сдуру. Не помню я!
-А как детскую коляску в Тарту сбил, помнишь? После очередного похода на дискотеку? Что, просто так, что ли, тебе дурь так щедро… забывают? – усмехнулся Козлов.
-Какую ещё коляску?
-Какие ещё услуги ты оказывал Черногорскому за амфетамин? – наседал Козлов. – Не строй дурака. Ты давно уже на «фене» торчишь. Если б ты принял случайно, или даже бы баловался время от времени, ты бы помер от такой дозы!
-Да не оказывал я никому никаких услуг…
-А за порошок чем расплачиваешься? Подружку подгоняешь?
-Ничем я не расплачиваюсь…
-Так! – сурово гаркнул Козлов. – У меня нет времени. Или ты говоришь мне всю правду – откуда у тебя это, за что ты это взял, или ты будешь арестован, как соучастник.
-Я же не виноват, что у моего отца красный «Москвич»!
-Степень твоей вины определит суд. Ну, так как?
И тут у Козлова в кармане зазвенел мобильник.
-Да! – выпалил он в трубку.
-Только что поступило сообщение, что красный «Москвич», номер 687 SHT, стоит у подъезда дома на углу Туулемаа и Пельгуранна. Мешает проходу. В машине никого. Вызвали буксир, чтобы отставить машину в сторону, тут, по-моему, просто рядовое хулиганство. В Копли было обнаружено уже шесть таких «Москвичей»…
-Спасибо! – ответил Козлов.
У Шуваловых! Нет, это уже не хулиганство. Это может быть только сам Черногорский! Только почему там нет засады? Где черти носят этих придурков, которых Козлов специально поставил…
Он ощутил резкий всплеск адреналина в крови. Словно он сам, как Черногорский или Пархоменко, принял ударную дозу допинга. К удивлению полицейских, Козлов подскочил, как ошпаренный.
-Так, у меня срочный вызов. Его задержите на сутки, завтра утром передадите на Лубянку. Остальными пусть занимаются дорожники.
Козлов бегом побежал к машине, завёл мотор, и покатил по той же дороге, по которой полчаса тому назад мчался Черногорский. Козлов ехал ничуть не тише. Он был на пути к цели.
 
15 часов 30 минут.
Двое рослых мужчин в полицейской форме, сидя за столиком бара «Калинка», что находился в двух шагах от дома Шуваловых, размеренно потягивали пиво.
-Успокойся, Костя, что ты психуешь? – рассудительным тоном вопрошал тот, что помоложе. – Ну, работа у нас такая. Ты что, в первый раз замужем, что ли?
-Первый раз, в первый класс… - нервно проворчал старший, здоровенный бугай лет сорока пяти. – Достали вы все! – он вынул из лежавшей на столе пачки сигарету, и стал вертеть её в руках. – Я, в конце концов, кто – опер, или пацанчик какой-нибудь, чтобы исполнять чьи-то капризы?
-Ты жаждешь подвига – улыбнулся младший. – Ну, прямо сам, как курсант…
-Нет! – в упор обрубил старший. – Не подвига. Не романтики. Но я в упор не понимаю, с чего этот умник вдруг решил, что этот псих появится именно здесь? Где смысл, Рома? Где логика, где мотивы?
-Что за умник – Козлов, что ли? – усмехнулся Рома.
-Ну так, а кто ж ещё? Давай рассудим: вот этот долбанный мудак, как его – Черновский…
-Черногорский – поправил Рома.
-Какая разница, что в лоб, что по лбу. Не цепляйся к словам. Черныш, короче.
-Ну, это ты загнул – рассмеялся младший, и прихлебнул пива. – У моей матери кот Черныш.
Рома, очевидно, пытался своими шутками немного развеселить мрачного коллегу. Но Костю это только раздражало.
-Да и шут с ним, с твоим котом! Чего ты дурака валяешь? Мне это вовсе не смешно.
-Ладно, Костя, замяли – вздохнул тот. – Пусть хоть чёртом будет!
-А что я тебе скажу? – и Костя залпом осушил кружку пива. – Ты всё равно свои шуточки…
-Хорош уже – шуточки! Теперь на меня будешь дуться. Как будто это по моей личной прихоти…
-Нам и так уже все уши прожужжали этим Чертовским! – в сердцах выпалил Костя. – Что его всю жизнь чмырили все, кому не лень…
-Ой, ну зачем ты мне это говоришь? Я от начальства уже инструкций наслушался, что это за хмырь, и с чем его иметь…
-Ты будешь слушать? – рассердился Костя. – Или сам доскажешь?
-По-моему, тебя зациклило. Ну, чмо он. Ну, псих. И что ты напрягаешься, я никак в толк не возьму. Давай-ка, лучше ещё накатим.
-Накатим, накатим… - буркнул Костя. – А раз сам не догоняешь, то слушай, и не дёргайся. То, что этот чмырь болотный вытворял с детьми и бабами – всё это в отместку тем его… ну, как сказать…
-Ясно. Кто чмырил его, короче – и младший вздохнул.
-А сюда ему соваться нет резона: во-первых, он уже тут был, засвечен по самое «не хочу», а во-вторых, Шувалов уже мёртв! А то, что этот козёл, чёрт знает, когда, ещё до всей этой неразберихи, что-то ляпнул этим терпилам, типа вернётся ещё – это ничего ещё не значит. Может, терпилы сами чего попутали.
-Обычно маньяков тянет на место преступления…
-Да какой он маньяк? Сопляк он, а не маньяк! Если у него имеется хоть капля мозговой жидкости, он либо ляжет наглухо, либо…
-Да что ты несёшь? Какое дно? Только вчера опять накуролесил…
-Значит, мозгов у него вообще нет. И ждать от него можно всего, чего угодно, и где угодно. По всем необъятным просторам нашей маленькой Эстонии. А мы, как лохи, сидим здесь.
-И чего ты волнуешься? – не понял Рома. – Там постоял, здесь посидел. К вечеру рапорт: всё в порядке, объект не появлялся.
-Это тебе, может, охота сидеть. А этот ублюдок, может, уже завтра возьмёт, и всю мою семью перестреляет!
-Ну, тогда тебе надо у себя дома засаду устроить. Да ладно, не гони. Не мы одни такие, все его ищут!
-Вот, то-то и оно – все ищут! Мы – вот здесь. Они – вон там. Сидим, как бараны, сложа руки, и ждём возле моря погоды. Стыд, позорище! И перед кем? Перед каким-то сопляком, который…
-Замолчи, Костя! – не выдержал Рома. – Иди, подавай рапорт, и сам ищи его, где хочешь, раз ты такой больно умный. А я предпочту действовать, согласно инструкции. Мне без понту одеяло на себя рвать. Только не парь мне мозги. Меня не меньше твоего достало…
 
15 часов 40 минут.
Шуваловы, мать и её тринадцатилетний сын, вернулись домой крайне подавленными.
Сегодня они ездили на кладбище в Мяннику, где были похоронены Егор и отец, умерший несколько лет тому назад. Придя на могилы, они обнаружили, что над обеими надругались вандалы. Памятники были разбиты, земля раскопана и завалена грудами гниющего мусора, а на месте памятников красовались деревянные столбики с прибитыми фанерными дощечками. На дощечках красной краской было корявым почерком нацарапано: «Да отвергнет земля недостойных, ни населять её, ни быть преданными ей. Да будет проклят весь ваш род, как ошибка природы, тупиковая ветвь эволюции, выродки рода человеческого, позорное пятно, гнойник на теле общества!».
И мать, и Петрик, были настолько шокированы увиденным, что даже и не задумывались о том, кто же мог это сделать. Выкорчевали дощечки, убрали мусор. Ошеломлённые и обессиленные, они вернулись домой.
-Потом обо всём поговорим – сказала мать.
Кто знает, обратись они сразу в полицию по поводу акта вандализма – может быть, это и облегчило бы их участь. Но мать просто слишком устала – просто выбилась из сил. Потом. Всё потом. А сейчас – отдохнуть, прийти в себя…
Подойдя к подъезду, они увидели невдалеке полицейскую машину. Это их успокоило. Они в безопасности. С ними ничего не случится. Полиция уже знает, кто причинил им зло два года назад. Больше подобного не повторится… Хотя сейчас они даже об этом не думали – слишком сильным было потрясение на кладбище.
Однако полицейская машина была пуста.
А через считанные минуты к подъезду подъехал красный «Москвич». Загородив передом вход в подъезд, он остановился, и заглушил мотор.
Из-за руля вышел Черногорский, взял с заднего сидения рюкзак, перебросил его через плечо, ловким движением закрыл обе двери, и нажал на кнопку пульта. Машина закрылась, моргнув всеми фарами, и присвистнув клаксоном.
Оглянувшись на «Москвич», Черногорский юркнул в подъезд. Через несколько секунд, он уже стоял у двери квартиры.
-Это я, Виталька Перец, друг Егора – ответил он на прозвучавшее за дверью сдавленное «кто?».
Загремел дверной замок. Лишь полотно двери зашевелилось, Черногорский резко толкнул её, и ворвался в квартиру, к великому удивлению Шуваловой. В руке он сжимал горлышко бутылки. Бутылка была заткнута пробкой, и в ней переливалась прозрачная жидкость.
-Ну чё, не признала, сучка? – кривясь от злобы, ненависти и отвращения, выдохнул Черногорский. – Чего уставилась – не Перец я! Но, мне помнится, я тебе кое-что обещал, а я всегда выполняю свои обещания! – прокричал он.
Шувалова резко переменилась в лице. Она узнала его. Она вдруг явственно представила себе эти глаза, этот голос. Из её груди резко вырвался крик, скорее похожий на хриплый стон – и, столь же внезапно, оборвался. Черногорский с размаху ударил ей бутылкой по голове. Бутылка разбилась, осколки со звоном разлетелись в разные стороны, и по всему телу женщины потекла кровь, и прозрачная жирноватая жидкость. Квартиру заполнил резкий запах бензина. Женщина рухнула на пол, как подкошенная.
-Привет, малыш! – ухмыльнулся Черногорский прибежавшему на шум из комнаты Петрику. – Что, не узнаёшь? Я лучший в мире Карлсон, я принёс вам Баунти, испытайте райское наслаждение! На-ка, отведай!
С этими словами, Черногорский сунул руку в рюкзак, извлёк оттуда вторую бутылку, одним прыжком подскочил к мальчишке, и со всего размаху ударил его бутылкой по голове. Тот упал, потеряв сознание.
-Вот так! – сказал про себя Черногорский. Он схватил мать за шиворот, и отволок её в комнату. Сделав то же самое с подростком, он достал нож для «гипрока», и разрезал на них одежду.
-Ну что, гореть будем, или любовью займёмся? – с издёвкой спросил Черногорский. – Только не надо мне тут играть в партизанов. Геройство своё показывать, кричать тут, что лучше гореть. Тоже мне, Александр Матросов с Зойкой Козлодемьянской, едрить твою налево. Я сейчас тебе, мамаша, твою храбрость тебе в задницу засуну, когда получишь по частям шашлык из своего отродья. Сначала из одного пальчика, потом из другого – и будешь ты эти шашлычки кушать, и причмокивать со смаком. Тогда тебе сразу гореть расхочется! Сама, как миленькая, под сынишку ляжешь, да ещё и подмахивать будешь! Только у меня нет ни времени, ни уродов, вроде вас самих, чтобы вам наглядно продемонстрировать, чего стоит ваше мужество и стойкость. А раз я сказал «трахаться», значит, вы будете трахаться! И безо всяких или-или! Хоть сдохнете, хоть я сдохну, но всё равно вы будете трахаться. Потому что я так решил!
Он открыл рюкзак, и достал оттуда три маленьких пакетика, склянку с водой, и шприц.
-Поэтому давайте сначала примем допингу. Тебе, кобыла, старая ублюдочная сука, надо бурого! – он плеснул воды в пакетик с коричневым порошком, после чего стал набирать шприц.
В это время Шувалова начала приходить в себя. Она пошевелилась, приподняла голову, тихо вскрикнула…
-Куда? – толкнул её Черногорский. – Лежи-лежи! Дед Мороз ещё не пришёл, не принёс вам Фруйт-Теллу! Теперь ощути это! – воскликнул он, и вонзил шприц ей в ногу, на которой тёмно-синей полосой змеилась вздутая вена. – А ты, герой-любовник, вотрись жёлтеньким! – с этими словами он стал так же колдовать со вторым пакетом, содержимое которого было жёлтого цвета. В отличие от матери, Петрик ещё так и не пришёл в сознание, и Черногорский беспрепятственно сделал ему укол в вену локтевого сгиба – Ну, а беленький – это уже для меня!
Он всунул скрученную денежную купюру в пакетик, жадно вдул в ноздрю белый порошок, запрокинул голову. Оглядевшись по сторонам, он увидел себя в зеркале.
Зрелище шокировало даже его самого. Худой, измождённый, он напоминал скорее рыцаря смерти из фильма ужасов. Но особенный ужас внушало его лицо. Бледное до синевы, впалое, костистое; изборождённый морщинами лоб, и огромные, выпученные, лихорадочно горящие глаза с оранжевыми белками, и неимоверно большими, иссиня-чёрными зрачками. Покрытое липкой испариной, это лицо напоминало какого-нибудь злобного инопланетянина, или, в крайнем случае – узника Освенцима. По крайней мере, сам Черногорский предпочёл на себя не смотреть. В ужасе, он резко отвернулся от зеркала.
Тем временем, на его жертв подействовал наркотик. Лицо матери приобрело выражение бессмысленного блаженства, на губах заиграла довольная улыбка, глаза стали мутными, и какими-то стеклянными. Или, скорее, даже пластмассовыми. Из её рта послышалось нечленораздельное бормотание. Черногорский удовлетворённо кивнул: это был героин.
Подросток тоже резко переменился: одеревенелое лицо, лихорадочный, блуждающий взгляд, вампирический оскал зубов. Похоже, он созерцал свои галлюцинации, вызванные фенциклидином. Оставалось только направить его в нужное русло.
Черногорский достал видеокамеру, настроил её, после чего с остервенением схватил Петрика, и с силой швырнул его на мать.
-Вперёд! – рявкнул Черногорский. – Ну, чего – давайте, ловите своё райское наслаждение! Давай, ты, курва чмошная, помоги своему гомоублюжескому сыночке! Овца голимая! Сучара припаннустыльженная! Ну, чего, малыш? Обкакался, или кайфу мало?
Фенциклидин всё же подействовал безотказно: в наркотическом трансе Петрик внезапно ощутил необычайный порыв безумного сексуального возбуждения, вкупе со слепой агрессией – неистовое, непреодолимое желание трахать всех и вся на своём пути, подавляя любую попытку сопротивления. А так как этот препарат, помимо галлюцинаций, агрессии и сексуального психоза, вызывает ещё и чувство необычного озарения, просветления, осознания своей мудрости, исключительности и непогрешимости, то нетрудно догадаться, что началось спустя минуту. Яростный отпор ожидал бы теперь любого, кто попытался бы помешать подростку, или хотя бы что-то ему объяснить.
А Черногорский, как заворожённый, ходил вокруг них с видеокамерой. Его лицо сияло вдохновением художника, удостоившегося посещения Музы.
 
16 часов 20 минут.
-Ну-ка, ну-ка, кому это я вдруг понадобился? – проворчал полицейский Костя, когда трезвон мобильного телефона застал его врасплох. – Ха! Козлов! – прочитал он на экране. – Да, Петя!
-Вспомни говно – вот и оно! – вздохнул напарник.
-Ну, где вас носит? – строго отчеканил командирский голос в телефоне.
-Всё нормально, Петя! Отошли покушать, сейчас бу…
-Что значит – «покушать»? Разве кушать вместе ходят? Точное ваше местонахождение!
-Возле «Раху», ларёк с гамбургером. А в чём дело?
-Через полминуты я там буду. – Козлов предпочёл по телефону не распространяться, и положил трубку.
Костя подошёл к бармену, вытащил из кармана несколько купюр, и протянул ему.
-На, держи. Сдачи не надо.
-Что – служба? Или экстренный случай? – усмехнулся бармен.
-Несчастный случай – хмыкнул Костя. – Сейчас отдерут нас в хвост и в гриву.
-Что – начальство? – улыбнулся словоохотливый бармен, но полицейские уже развернулись, и заспешили к выходу.
-Да вас, ребята, застучали просто! – крикнул бармен им вдогонку, но его слова оказались обращены в пустоту.
Разгорячённые, слегка подвыпившие полицейские, выбежали из бара, и чуть ли не вприпрыжку, побежали через дорогу, к стоянке такси, около которой и находился тот злосчастный ларёк. Чёрный «Форд» Козлова уже стоял там.
-В машину живо, олухи! – закричал Козлов. - Из-за вас время теряем!
-Не, а чего случилось? – недоуменно спросил младший.
-И давно вы кушать пошли? – грозно вопросил Козлов. – Ух, размозжил бы я ваши пьяные рожи…
Костя открыл рот, чтобы что-то сказать, и тут же опешил. «Форд» остановился возле самого подъезда, вход в который был загорожен красным «Москвичом». Козлов сразу узнал в нём машину Черногорского. Это был именно его «Москвич», а не просто машина такого же цвета. Сзади красовался номер 687 SHT, крикливо напоминающий о том, что вновь вершится чёрное дело.
-И что мне теперь с вами делать? Живо наверх! – скомандовал Козлов.
Дверь квартиры была заперта. На стук никто не реагировал.
-Ну, всё – вздохнул Козлов, отошёл назад, и с разбегу прыгнул на дверь. Раздался треск. Дверь распахнулась.
-Всё, Черногорский, твоя игра окончена! – прокричал Козлов, ворвавшись в квартиру.
Картина, открывшаяся взору Козлова и двух горе-оперативников, ошарашила даже бывалого, прошедшего все огни и воды сыщика.
В центре комнаты на полу, истекая кровью и бензином, с неестественно вульгарными, похотливыми выражениями лиц, мать и сын извивались в половом экстазе, не осознавая и не замечая ничего вокруг. Вокруг них ходил Черногорский с видеокамерой.
Что было самое удивительное – ни парочка, предававшаяся сладостным утехам, ни режиссёр-постановщик, никак не среагировали ни на что. Ни на взлом двери, ни на внезапное появление в квартире полицейских… Никто этого просто не заметил.
Оперативники с двух сторон подскочили к Черногорскому, выхватили у него камеру, заломили ему руки, повалили грудью на стол. Из-за пояса Черногорского с лязгом упал пистолет. Рома от удивления присвистнул.
-А вы чего ожидали? – раздражённо проворчал Козлов. – Вы их, вон, лучше растащите! – он кивнул на парочку, так и продолжавшую заниматься своим делом. – Оставьте его, с ним я сам разберусь. Что он вам – последний герой боевика, что ли?
С этими словами, Козлов подошёл к Черногорскому, и надел на него наручники.
-Ты арестован, Вениамин Порфирьевич! – медленно, чётко и внятно проговорил Козлов, глядя Черногорскому прямо в глаза.
Похоже, Черногорский ещё не успел осознать, что произошло. На Козлова смотрело открытое, одухотворённое лицо художника, завершающего свой шедевр. Взволнованное и проникновенное лицо поэта и певца, исполняющего свою лебединую песню. Да, это был его звёздный час!
От осознания этого, Козлов аж помутился.
И тут до Черногорского дошло. Его лицо погасло. Вдохновенное озарение сменилось мрачной угрюмостью. Он весь побледнел и похолодел, во мгновенье ока ушёл в себя. В некий свой, одному ему известный, мир. Но – при этом он не суетился, не дрожал, его глаза не бегали, не заискивали, не умоляли о снисхождении, а напротив, бесстрастно и сосредоточенно смотрели сквозь окружающее пространство.
-Ч-чёрт! – процедил он с досадой, и тут же выругался на мон-кхмерском наречии: - Кхём пянг!
-Пошли, пошли! – подтолкнул его Козлов. – Тоже мне, Пол Пот нашёлся.
-Да пошли вы все! – равнодушно ответил Черногорский.
В ответ на это, опер Костя с силой заехал ему кулаком в лицо. Изо рта и из носа Черногорского потекла кровь.
-А ты не лезь, баран! – гаркнул Козлов. – Это раньше надо было делать! Только вы харю заливали, скоты, а из-за вас тут вон что произошло!
-Они тут ни при чём, Пётр Александрович – вмешался Черногорский. – Это сделал я.
«Нет, это не страх» - у Козлова внутри похолодело. – «Это смерть!» - ударило его, словно током.
-Говорить будешь, когда я спрошу! – жёстко парировал он.
-Вам и так уже всё известно – монотонно пробубнил Черногорский.
-Замолчи, тварь! – не выдержал Козлов. – На месте разберёмся! Так, вы – обратился он к операм. – Свяжитесь с местными, пускай приедут, составят протокол, экспертизу, всё как надо.
Козлов с негодованием смотрел на Константина, крепко державшего бьющегося в неистовой истерике подростка.
-И скорую. Да не светите свои пьяные рожи. Вы сами не лучше их выглядите. А мы поедем. Мне здесь лишнее внимание совсем ни к чему.
Козлов сунул руку в карман брюк Черногорского, достал ключи от «Москвича», после чего схватил арестованного под руку, и направился к выходу.
К удивлению, Черногорский не выражал совершенно никаких эмоций. Он был рассеян, угрюм, и ко всему безразличен. То ли он сам не осознавал того, что с ним теперь произошло, то ли он уже заранее, давно смирился со своей участью, ожидая её, как нечто фатальное и неизбежное. Козлов же, напротив, вместо радости и удовлетворения, испытывал необъяснимое волнение и тревогу, хоть и собирал всю свою волю, призывал на помощь всё своё самообладание, чтобы хоть не показывать виду. Его терзали сомнения, в его душу закрался смутный страх, в котором он боялся признаться даже самому себе. За эти месяцы он досконально изучил Черногорского, его характер, натуру, манеры поведения в тех или иных ситуациях. И теперь Козлова поражало то, что этот жалкий, трусливый, безвольный человечек, психически неуравновешенный, эмоционально неустойчивый, легко поддающийся панике – так невозмутимо спокоен. Козлов ожидал совсем другой реакции – суеты, дрожания, истерики, сбивчивого лепета, бегания глаз, и потирания потных ладоней о брюки. Ведь даже в предыдущие их встречи Черногорский, именуемый Феоктистовым, с трудом силился держать себя в руках, одним своим видом вызывая жалость. Казалось, надавить на него чуть-чуть сильнее, и…
«Вот, и надо было давить!» - злился на себя Козлов. – «Слишком уж сильно этот парень производил впечатление запуганной жертвы, на что я и повёлся, как последний дурак. Хотя, по большому счёту, он и есть жертва…».
«Всё от наркоты» - успокаивал себя Козлов, стараясь объяснить себе причину спокойствия и безразличия Черногорского. – «Или сам не соображает, куда вляпался. Считает, что ему терять нечего. Убьют – он и так смертник. Посадят – да и хрен с ним, пускай сажают. Ему и воля уже хуже неволи. А что до тюрьмы, то он и без неё уже всё это прошёл. Бить будут – и так уже битый… Или он что – на Попова надеется, что Попов его спасёт? Или родители в очередной раз через дурдом отмажут?»
Козлов вновь посмотрел на Черногорского, и невольно содрогнулся. Он видел перед собой совершенно мёртвого человека, который, однако, ещё имел возможность ходить, и даже говорить. Но его лицо было мертвенно-бледным, а глаза – тусклыми и неживыми.
«Передознулся, что ли?» - промелькнуло в голове у Козлова. – «Сейчас хватит кровоизлияние в мозг, и всё, хана!»
И только после этого Козлову всё стало ясно. Волнение и тревога отступили. Он понял, чего он боится, и почему он этого боится. Уяснив это, он вновь стал прежним собой – спокойным, волевым, решительным. Знающим своё дело, прожжённым матёрым волком-ментом.
«Пока он в сознании – бояться нечего. Привезти его в управление, закрыть, а там пускай уже врачи колдуют. Главное сейчас – не распространяться. Иначе я его потеряю» - решил Козлов.
Они вышли из подъезда. «Москвич», усилиями соседей, или ещё Бог весть кого, был оттянут на пару метров от входа. Рядом остановился эвакуатор. Из него вышли двое мужчин в рабочей одежде. Козлов вытащил удостоверение.
-Свободны! – сказал он, и открыл «Москвич», нажав на кнопку пульта. – Садись! – приказал он Черногорскому, открыв ему переднюю дверь, а сам сел за руль.
Козлов любил машины. Не то, что он был бы каким-нибудь автомобильным фанатом, как, например, Брежнев, но вид ухоженной, оригинально оформленной, вечно новой в заботливых руках рачительного хозяина, машины – всегда приводил его в восхищение. И, что ни говори, этот «Москвич» тоже привёл его в восторг. Ярко-красный перламутровый окрас, литые алюминиевые диски…
«Которые он бортировал той же монтировкой, которой ломал позвоночники детям, в частности, Шувалову и Кобзарю» - вспомнилось Козлову.
…Зеркальные стёкла с подогревом, электрические зеркала, хромированные бамперы. На переднем – крепление для декоративного «кенгурятника».
«Бампер, который снимается за пять минут, и вместо него ставится другой, с наваренным рельсом и пластиковыми прокладками, чтобы задавить Беспалова, спустить в кювет Можаева – и при этом не оставлять никаких следов»…
Внутренняя отделка салона была тоже поистине шикарной. Сверхсовременная панель приборов, снятая, видать, с новёхонькой иномарки; атласные сиденья с золотистой каймой, встроенные кондиционеры, стереосистема «Филипс»…
-Это кто тебе машину так обделал? – спросил Козлов.
-Фёдор – пожал плечами Черногорский. – Молодец мужик. В люди меня вывел.
-Ты хочешь сказать, что доволен своим нынешним положением? – прищурился Козлов. – Это и есть то, к чему ты стремился?
-Нет – вяло ответил Черногорский. – Я стремился не к этому. Меня просто вынудили. А впрочем, что я буду рассказывать? Хотите, я дам Вам послушать кассету?
Козлов повернул ключ в замке зажигания. Мощный мотор завёлся с пол-оборота.
-И это ты крутил отвёрткой свои жиклёры? – с досадой спросил Козлов, досадуя уже на самого себя: как это ему не пришло в голову осмотреть машину?
-А что тут такого? – хмыкнул в ответ Черногорский. – Движок-то карбюраторный, и бензин у нас до сих пор по технологии Василия Алибабаевича делается.
Козлов нахмурился. У Черногорского даже ещё и шутить хватает духу!
-Ладно, хорош чушь нести! Ты правду будешь говорить, или нет, жертва захвата?
-Вначале послушайте кассету – безучастно ответил Черногорский. – Она в кармане рубашки. Тогда Вам всё станет ясно.
-Это что – твоя исповедь перед Богом?
-Нет, это разговор с Димоном. Позавчера я его убил – как будто между прочим, сказал Черногорский, и Козлова передёрнуло.
-С каким Димоном? – спросил Козлов. Он достал кассету, и вставил её в магнитолу.
-С Филипповым. Который убил Катиного ребёнка.
-А у меня есть доказательства, что это ты убил Катиного ребёнка – парировал Козлов.
-Знакомый номер? – раздался из динамиков нагло ухмыляющийся, возбуждённый голос Черногорского.
-Ах, это ты? – прозвучал в ответ сдавленный визг.
-Дайте сигарету – попросил Черногорский.
Козлов достал из кармана брюк Черногорского пачку «Кэмела», достал сигарету, дал её Черногорскому. Тот кивнул головой, взял с панели зажигалку, прикурил. Дальше ехали молча.
Вдруг у Козлова в кармане зазвонил телефон. Он машинально взял трубку.
-Ты чего самодеятельностью занимаешься? – гневно вопросил голос шефа. – Взял, и увёз его с места преступления, как будто ничего и не было!
-О проделанной работе по убийствам пусть докладывает Шубин – спокойно ответил Козлов. – На нём лежит ответственность за это дело. А я занимаюсь своим делом. Изнасилования, наркотики, похищения и истязания женщин и детей. И у меня преступник взят с поличным. Так что он уже никуда не денется. А что до его поимки, то не в наших интересах это афишировать. Я мент, а не глашатай. И с Черногорским работать буду я, а не Шубин. Он и так уже гору убийц переловил.
-Чего ты добиваешься, Козлов? Ну, выбьешь ты признание…
-Вот это уже как раз по части Шубина. А ежели моё молчание кому-то не по нраву, то сегодня же я допрошу Черногорского, и подам докладную Генеральному Прокурору Эстонии. Так что ты теперь мне не мешай. Лучше оставь всё, как есть. Я его поймал, понимаешь – я! А ты, дорогой, извини, мне нечего сейчас тебе сказать.
-Козлов, с кем ты разговариваешь! – прокричал голос в трубке.
-А это уже от тебя зависит. Отойдёшь в сторону – и кресло своё сохранишь, и в благодарность ещё что-нибудь получишь. А будешь мешаться, вместе со своим Шубиным – одним смещением не отделаешься. Что, думаешь, я на твою должность мечу? Да на черта она мне сдалась, твоя должность? Ты сам знаешь, что мне нужно, оттого и бесишься. Вернее, даже не что, а кто. Всё, до завтра!
-Да, я Черногорский – неслось из динамиков. – Хоть я и ненавижу эту фамилию, и уже давно никому так не представляюсь…
Козлов напряжённо слушал. Его одолевали мрачные мысли.
 
16 часов 50 минут.
Попов сидел на мягком кожаном диване, перед журнальным столиком, на котором стоял поднос с фруктами, и попыхивал сигаркой. Зазвенел переливчатой трелью мобильник.
-Алё! – Попов открыл крышечку телефона. – Ну-ну…. А чего ещё ожидать от этих клоунов?… Всё, давай…. Да не мети пургу, замёрзнешь…. Уверен.
Он захлопнул крышку, глубоко затянулся сигаркой, затем вдавил окурок в пепельницу.
-Ну что – пан или пропал! – улыбнулся он. – Как говорил Фредди Меркьюри – Show Must Go On!
Он вновь открыл крышку мобильника, нашёл нужный номер, поднёс трубку к уху.
В комнату вошла Жанна – в спортивных шортах и майке, что весьма соблазнительно подчёркивало её роскошные формы. Бросив на неё косой взгляд, Попов вздохнул. Ему было совершенно не до этого.
-Что там за шоу, милый? – она села рядом с ним, одной рукой обняла за поясницу, другую положила ему на колено, а голову – на плечо, доверительно уткнувшись лицом ему в щёку.
-Привет! – сказал Попов в трубку. – Слушай, объявляй тотальную мобилизацию. И всем коллегам сообщи, пускай бросают всё, и в срочном порядке летят к лубяной избушке. Чем больше народу, тем лучше. Подтягивай всех.
Голос в телефоне заговорил что-то в ответ.
-Ничего, с тебя причитается! – усмехнулся Попов. – Таких сенсаций у тебя сроду не было, и вряд ли будут после. Ну, лады. Засим позвольте откланяться.
-Что за шоу? – переспросил Попов Жанну. – Да так, через минут пятнадцать-двадцать, мы его увидим. Шоу в прямом эфире. По телевизору которое.
-Бенни Хилл, что ли? – не поняла Жанна.
Попов рассмеялся.
-Да нет, это будет кое-что покруче Бенни Хилла. Ради такого шоу, я думаю, они там всю программу сменят.
-А почему «пан или пропал»? – в голосе женщины послышались взволнованные нотки.
-Вот это мы по телевизору и увидим. Давай-ка, солнышко, выпьем по стопочке коньячку.
-Давай.
Она достала из лежавшей на столике пачки длинную, тонкую, тёмную сигарету, прикурила, со смаком затянулась. Затем потянулась, словно спросонья, потёрлась, как кошка, щекой об плечо Попова, после чего встала, с шутливой, наигранной обидой хмыкнула, и пошла в кухню.
 
17 часов 10 минут.
Красный «Москвич» свернул из переулка, и с заднего въезда подъехал к дверям полицейского управления. Здесь Козлова ждал воистину сюрприз – вся площадка была буквально запружена людьми с камерами, фотоаппаратами, диктофонами. Засверкали вспышки. Люди плотным кольцом обступили «Москвич» со всех сторон.
Среди прочих, особенно выделялась одна эффектная молодая женщина с видеокамерой. Тесня друг друга, все прочие репортёры, журналисты, обозреватели, по одним им понятным причинам, всё же неизменно пропускали её вперёд.
-Здравствуйте! – с профессиональной улыбкой начала она. – В эфире экстренный выпуск последних известий.
Стоявшая в двух шагах от неё худощавая женщина лет сорока, с крашенными каштановыми волосами, синхронно переводила на эстонский язык.
-Сегодня, 15 августа 1999 года, в ходе длительной полицейской операции, был арестован с поличным преступник, который в течение последних двух лет, в буквальном смысле слова, терроризировал всю страну. В последние месяцы словосочетание «красный Москвич» уже стало для жителей Эстонии настоящим кошмаром, потому что этот автомобиль, который вы сейчас видите, служил не только орудием для совершения преступлений, но и своего рода меткой, фирменным знаком преступника. Сегодня его вакханалии пришёл конец. Преступник, на чьём счету более десятка убийств, ряд ограблений, вовлечение малолетних детей в наркоманию, и затем принуждение их к совершению зверских истязаний, изнасилований и убийств, больше никогда и никого не потревожит. 24-летний, психически неуравновешенный, страдающий патологической зависимостью от психотропных веществ, Вениамин Черногорский, в последнее время проживающий под чужим именем…
Тут как раз Черногорский вышел из машины. Его встретил град фотовспышек. Даже Козлов не был удостоен такого внимания.
-…доставлен в следственный изолятор. Отныне с кошмаром под названием «красный Москвич», покончено навсегда.
-Скажите, Вениамин… - обратился к нему один из репортёров.
-Меня зовут Михаил! – резко перебил тот.
Черногорский вновь переменился – теперь это был уже не живой труп, а, если воспользоваться классическими изречениями – «живее всех живых». Он был в центре внимания, он ощущал себя героем, победителем, борцом за справедливость. Козлова же вся эта шумиха только раздражала.
 
Этот выпуск смотрели не только Попов и Жанна. В доме родителей Черногорского, телевизор оказался включен на тот же самый канал. Увидев сына, мать в ужасе схватилась за сердце.
-Миня… - еле слышно, прошептала она.
Порфирий Прохорович подошёл к телевизору, и раздражённо нажал на кнопку выключателя.
-Паша, включи! – взмолилась Татьяна Афанасьевна.
-Нечего эту лабуду смотреть! – проворчал он.
-Паша, это же наш сын! – она подошла к телевизору, и вновь включила его.
 
Черногорский, окружённый со всех сторон любопытными служителями «четвёртой власти», стоял и охотно давал интервью.
-Вы признаёте себя виновным во всех инкриминируемых Вам преступлениях? – спросил мужской голос.
-Старушку задавил Корниенко, и все прекрасно это знают. А что касается младенца в коляске, то я здесь совершенно ни при чём. Могу сказать одно: того, кто это сделал, я убил. Красный «Москвич» - это моя марка, и я не позволю, кому попало, её использовать, в чьих-то грязных и паскудных интересах.
-Вы действовали в одиночку, или использовали сообщников?
-Всякая мразь, о которых я даже не интересовался, кого как зовут. Если угодно, вы можете нанять их сами, для всего, чего угодно. За дозу согласны абсолютно на всё, слова «нет» для них не существует. В одном только Таллинне я знаю дюжину таких мест, где эти элементы ошиваются постоянно. Да вы и без меня их найдёте.
-Объясняются ли Ваши преступления тем, что в детском и подростковом возрасте Вы регулярно подвергались эмоциональному и сексуальному насилию? – скороговоркой произнесла полноватая женщина средних лет, толкаясь вперёд.
-А вы что, при этом присутствовали? – злобно скрипнул зубами Черногорский.
-Решились бы Вы на убийство Беспалова, если бы он не обнаружил лабораторию? – спросил стриженный блондин в противосолнечных очках.
-Откуда я знаю, чего вы там себе напридумывали? – презрительно скривился Черногорский. – Беспалов был наказан за то, что посягнул на честь моей девушки. И, между прочим, полиции это известно. Или что, вы сочувствуете насильнику?
Он распалялся всё больше и больше. В толпе возникло оживление. Черногорский, чувствуя такой пристальный интерес к своей персоне, вошёл в азарт:
-Если угодно, вы можете попросить господина Козлова продемонстрировать вам одну запись. Там есть всё. Что, почему, зачем и откуда.
-А Ваше участие в ограблении – это тоже сведение личных счетов? – не унимался блондин.
-Это была грязная игра, в которую меня втянули Можаев и Лаптев. Кто, в свою очередь, стоял за ними, мне неведомо. Поэтому мне пришлось с ними разобраться своими методами. У меня просто не оставалось выбора.
-Вы знакомы с Александром Зыкиным? – спросил немолодой мужчина, стоявший до этого молча.
-Никогда не видел этого человека, хотя это имя, наверное, я где-то слышал.
-Вам известно о целях, о мотивах ограбления…
-Ещё раз повторяю: это были грязные интриги Лаптева и Можаева. Мало того, что Лаптев втянул меня в наркотики… - и он тут же осёкся.
-И как ко всему этому относился Попов? – спросил блондин.
-Какой Попов? – вскричал Черногорский.
 
-Во как! – воскликнул Попов, напряжённо глядя на телеэкран. Перед Жанной он и не пытался скрыть своё волнение, да она за ним и не следила, также поглощённая уникальным зрелищем – телевизионным шоу Черногорского.
-По-моему, этого щелкопёришку кто-то специально науськал – сказала Жанна.
-Да пусть себе надрываются! – рассмеялся Попов. – Пусть разнюхивают, пусть пыжатся, вспоминают, где и чего они понаслышались. Мишка и так им всем дал мат в один ход! Посмотрим, что они дальше…
Он поцеловал Жанну в плечо, и пригубил коньяку.
 
-О, Господи! – вскрикнула Татьяна Афанасьевна, судорожно глотая воздух, и хватаясь за сердце. – Что ты…
-Таня, перестань! – урезонил её Порфирий Прохорович. – Он просто работает на публику. Не видишь, что ли – бунтаря, революционера из себя строит! Какой Попов!
 
-Да, случалось, Попов заступался за меня – театрально, небрежно, даже залихватским тоном, заявил Черногорский. – Но, в конце концов, он мне не нянька, чтобы за мной смотреть. Как вы теперь воочию убедились, я и сам в состоянии заступиться за себя. Ответить на любое зло, восстановить свою честь и достоинство, причём сделать это так, чтобы впредь никому не повадно было!
Последние фразы Черногорский уже не произносил, а патетически скандировал, чем-то напоминая даже Гитлера с его публичными выступлениями.
-Никому! – вскричал Черногорский. – Только так можно остановить всех этих Шуваловых и Беспаловых! Только так можно заставить любую силу оказаться бессмысленной и ничтожной. И я обращаюсь ко всем вам, тем, кого называют – лохи! Чмыри, опущенные, как ещё? Разве главное – эпитет? Вас не считают за людей, вас не ставят ни во что! А вы заслужили такую участь, или вы считаете, что достойны лучшего? Так смывайте же свой позор! Не миритесь с жалким, гадким, унизительным положением. Вас втоптали в грязь, так или иначе – как они это называют, развели, зачмырили, опустили? Так мстите, смывайте с себя грязь, и лейте её вёдрами на них же самих! Мстите! Берите, ставьте под ружьё десятки, сотни, тысячи инкубаторских, и наносите вашим мучителям и попирателям неизлечимые язвы. Пусть рвут их детей, топчут их матерей, насилуют их жён! Они того заслужили. Чтобы впредь никому не захотелось делать из человека ничтожество, только за то, что он слабее. Тогда каждый, прежде, чем кого-то опустить, сначала сто раз подумает, что он тем самым ставит на карту. Жертвы, перестаньте быть жертвами. Опускайте тех, кто опустил вас! Позор – да смоется кровью!
Он на секунду замолчал, огляделся. Толпа стояла, ошарашенная. Один лишь Козлов сохранял полнейшее спокойствие и невозмутимость, даже улыбался.
-Я обращаюсь ко всем тем, кто считает себя сильными, крутыми, и ещё чёрт знает, какими! – яростно прошипел Черногорский, брызжа слюной. – Вы топчете таких, как я, и за счёт этого наживаетесь. За счёт этого самоутверждаетесь. Вы чувствуете свою силу и власть над нами, и наслаждаетесь этим. Вы смеётесь над моими, только что сказанными, словами, и успокаиваете себя тем, что такие, как я, бессильны. Что могут вам сделать ваши бывшие жертвы, какие-то жалкие обиженные, про которых даже и поговорка в народе существует, причём весьма нелестная. Кто они все такие? Но учтите: у всех вас есть жёны. У вас есть дети. У вас есть матери. И недолог тот день, когда миллионы мне подобных, соберутся в легионы, и тогда начнётся передел. Грядёт война, жестокая и повсеместная. Мы не дадим больше помыкать и глумиться над собой. Мы не дадим больше попирать нашу честь и достоинство, и в своих методах будем руководствоваться не моральными принципами, а действенностью мер. Как и вы, втаптывая нас в грязь, делая из нас лишь средство для достижения своих гнусных целей, ни разу не вспомнили, что мы – люди. И этому нас учит история. Я готов привести тьму примеров, из каких угодно эпох, но приведу лишь один. Песня «Интернационал». Весь мир насилья мы разрушим, кто был ничем, тот станет всем! И ведь тогда, ещё в восемнадцатом году, кстати, мой полный тёзка, Михаил Порфирьевич Тухачевский, захватив жену взятого им в плен вражеского полководца, сразу сказал ей одну сакраментальную фразу, и уже после этого отдал приказ пропустить её через полк солдат. И, спустя двадцать лет, именно эта фраза стала символом всей внутренней политики крупнейшего и могущественнейшего в мире государства. Фраза Берии! – загадочно воскликнул он, подняв вверх указательный палец.
-Что же это за фраза? – спросила эффектная, красивая женщина, ведущая этого выпуска, с удивлением и любопытством глядя в глаза Черногорскому.
Он нацелил на неё свой бешеный взгляд. Его глаза злобно горели фосфоресцирующим блеском, прямо как у собаки Баскервилей. А в глазах женщины он прочёл то, что всегда и ожидал ото всех женщин. То, что всегда видел во всех, без исключения, особах прекрасного пола – независимо от истинного их настроения. Презрение, жалость, брезгливое отвращение, и снисхождение – вот что увидел Черногорский, хотя на самом деле ничего подобного женщина не испытывала. Ей, напротив, Черногорский казался в своём роде интересным и загадочным, немного страшным, человеком.
-Если ты любишь его – значит, на тебя имеет право каждый! – выпалил он, вытянув палец в сторону её лица.
Козлов вздохнул. Его эта комедия ничуть не забавляла.
-А теперь позвольте мне сказать несколько слов – обратился он к ведущей.
Женщина обернулась к нему. Камеры, диктофоны, фотоаппараты – все были устремлены на Козлова.
-Сейчас мы предоставили ему – он кивнул на стоявшего рядом Черногорского – публично высказаться, изложить своё мнение. Раскрыть перед нами мотивы, побуждавшие его совершать столь жестокие и нелепые злодеяния. Излить душу – если это выражение может быть здесь применимо. Я не берусь никому советовать, как нужно относиться к его словам. Я не берусь анализировать, какие чувства он в ком может вызвать. Лично во мне он таковых не вызывает вообще. Я, даже для себя, не хочу лишний раз задаваться вопросом: палач он, или жертва. Этот человек преступил закон, и отвечать он будет перед лицом закона. А закон беспристрастен, и един для всех.
Но я хочу теперь обратиться ко всем нам, людям, живущим в нашем обществе. В обществе, в котором жить нашим потомкам. И уже сегодня, наше общество переживает катастрофу, о масштабах которой, наверное, вы пока и не задумываетесь. Но мы уже пожинаем плоды этой катастрофы. Среди нас – Черногорский. Он не пришелец извне, не чужеродный элемент, и не случайный нарыв на здоровом теле общества. Он – наше порождение. Это мы его породили, мы его воспитали, мы его сделали таким. И мы несём ответственность за то, что он среди нас. И я со всей серьёзностью заявляю, что Черногорский – не единичный случай, не просто психически больной человек, хотя расстройства психики у него налицо. Он – социальное явление нашей современности, опасное уже тем, что оно практически не изучено. Наше советское прошлое научило нас жить по стереотипам, и поэтому наше постсоветское настоящее и преподносит нам такие сюрпризы. Поскольку Черногорский – явление сугубо постсоветское, порождённое духом и нравами постсоветского общества. Или, скорее, даже советского. Тоталитарного. Но никак не гуманистического, к которому мы с вами стремимся. Только стремимся ли мы к нему на деле?
Теперь скажу конкретно. Перед нами – преступник. Мститель-одиночка, доведённый до безумия бесконечными унижениями и издевательствами, которые он безропотно терпел в течение всей жизни, потому что не находил в себе сил противостоять. И вот, он нашёл себя. Нашёл свой способ. Сегодня его «справедливая война», как он это называет, окончена. Теперь он больше ничего не сделает. Его изолируют от общества. Но, что это нам даст, если сейчас, в сей же момент, где-то рядом с нами, десятки и сотни одних, так же унижают и попирают десятки и сотни других? Неважно, с какой целью – из корысти, тщеславия, личных каких-то амбиций? И не получим ли мы после этого нового Черногорского? И я утверждаю – получим! Пока в нашем обществе процветает дух нездоровой конкуренции, пока культивируется поклонение силе, пока умение нажиться за чужой счёт считается показателем ума, а мерилом чести и достоинства является самовозвышение, за счёт унижения и притеснения других – Черногорский неизбежен. Пока в нашем обществе спасение утопающих – дело рук самих утопающих, «разводить» кого бы то ни было, считается вопросом престижа, а помогать более слабому и нуждающемуся, считается уделом юродивых – Черногорский будет с нами. И уж тем более – пока мы будем вешать позорные ярлыки на людей, волей случая ставших жертвами чужого произвола, тем самым записывая их в низшие касты – мы не изживём Черногорского. Я не берусь утверждать - что прямо завтра, все те, кто был в своё время обижен, или унижен, бросятся мстить, причём именно таким вот образом. Но, тем не менее, они будут таить злобу. Злобу на наше общество, поощряющее попирание их человеческого достоинства. Они не хотят мириться с унизительными ролями, которые мы им определили. И они будут искать методы протеста и методы борьбы. И рано или поздно, они выступят. Жертвы в роли палачей, сотни и тысячи Черногорских! И что же будет, если эти люди будут действовать не поодиночке, как это делал вот он, а соберутся в стаи, подобно затравленным шакалам? Вы никогда не задумывались над этим? Да, у нас уже есть исторический опыт. Революция – бунт угнетённых над угнетателями. Но там основной движущей силой было лишь социальное неравенство, материальное благосостояние, и поэтому произошла лишь смена ролей. Здесь же на карту ставится человеческое достоинство, и семейные узы. Так давайте подумаем: а нужна ли нам эта война? И что произойдёт, если во главе этой стаи шакалов встанет опытный пастух, который знает, куда направить бунт жаждущих мести «борцов за справедливость»? Не слишком ли дорого мы заплатим за свои сиюминутные амбиции? И ведь любой из нас, в любой момент может оказаться и в шкуре Черногорского, когда кто-то, просто по своей прихоти, просто растопчет и сломает жизнь. И каждый может оказаться жертвой на пути униженного и оскорблённого мстителя, которому терять больше нечего. Так потому, не лучше ли нам всем начать с себя? Не задаться ли нам всем таким вопросом – а вдруг я, лично я, вношу свою лепту в то, чтобы в нашем обществе плодились Черногорские? Пусть не конкретным действием. Пусть бездействием. Молчаливым одобрением произвола и беззакония. Равнодушием к чужой беде. Малодушием и боязнью выступить против. Своей разобщённостью и замкнутостью, что и порождает эту боязнь. Никто не заступится за жертву, лишь из страха самому стать жертвой. Так возникает замкнутый круг, и вы видите, кто теперь в центре!
-То есть, Вы склоняетесь к версии, что преступления совершались Черногорским именно из мести? – спросил блондин.
-Я сужу строго по фактам. Те, о которых я знаю – да, бесспорно. Хотя могли иметь место и другие факторы, но с субъективной стороны - именно этот был решающим.
-Что Вы можете сказать по поводу версии о лаборатории?
-Абсолютно ничего. Следствие ещё не закончено, скорее, сегодня оно только начинается.
-Считаете ли Вы Попова причастным к этой серии? – спросила вдруг ведущая.
-Что Вас интересует - конкретные факты, или моё личное мнение о нём? – насторожился Козлов.
-Мне бы хотелось услышать и то, и другое.
-В отношении Попова я пока не располагаю никакими конкретными фактами. Только со слов свидетелей. А впрочем, этими слухами Вас и так угощали весьма щедро, причём львиная доля того не соответствует действительности.
-То есть, Вы хотите сказать, что мы сообщаем нашей аудитории ложную информацию о деле?
-Вы просто излагаете свою версию, это Ваше право. Мне нечего на этот счёт добавить. Хотя бы потому, что существует тайна следствия, которую я не имею права разглашать.
-И всё-таки, Ваше личное мнение об Андрее Попове! – не унималась ведущая.
-Это типичный постсоветский человек – сухо ответил Козлов.
Женщина недоуменно уставилась на Козлова.
-Я уже сказал о нём всё, что хотел – добавил он. – А насчёт того, что Вы хотите услышать – в этом следствие ещё разберётся.
-Я хотела бы получить кассету с откровениями Черногорского – прошептала женщина, наклонив голову почти к уху Козлова.
-Здесь я ничем не смогу Вам помочь – тихо ответил Козлов, мотнув головой, и громко добавил: - Всё! Пресс-конференция окончена!
 
Энергичная, обаятельная журналистка всё же своего добилась. Она получила эту запись из других рук. Кроме аудиокассеты, Попов ей передал также и видеоматериал, отснятый Черногорским: те самые подвиги малолетних наркоманов из «инкубатора». Получился сенсационный, леденящий душу документальный фильм, где на фоне им же снятых кровавых сцен, Черногорский произносит свой гневный «философский монолог» - «Смотрите и наслаждайтесь!».
 
17 часов 40 минут.
-Ну что, отвёл душу? Доволен? – спросил Козлов арестованного, уже в своём кабинете.
-Теперь-то какая разница? – вяло ответил тот.
-Хватит! Это для публики ты великий мститель Павка Корчагин! А здесь ты будешь говорить правду.
-Вам всё равно не понять! – вскричал Черногорский. – Вас никогда не опускали, не втаптывали в грязь. Вы никогда не ощущали себя…
-Хватит, этого я наслышан – резко оборвал Козлов. – Давай по порядку. Во-первых, сам по себе, ты бы в жизни на такое не решился.
-Если уж на то пошло, то впервые я решился на такое ещё в восемьдесят шестом, когда в первый раз отыгрался за то, что терпел в школе. Так что, если Вы намекаете на Андрея, то тогда я его вообще не знал.
-Эх, Миша, Миша – покачал головой Козлов, и тут же сменил тон на жёсткий и непреклонный. – Не надо мне тут изображать из себя героя. Никакой ты не борец за справедливость, и не мститель. Ты слюнтяй и тряпка. Ты боялся перебороть себя, ты шёл на поводу у своего детского страха, и ты сам, добровольно отдавал себя в жертву и тем, и другим, и третьим. А твой способ мести, как бы ты его не комментировал – это в высшей степени мерзость, и самоунижение. Скажу даже больше – тебе нравилось сначала трусливо унижаться, чтобы потом также издеваться над слабыми и беззащитными. Ты специально делал одно ради другого. И вот эту свою детскую патологию, ты сам, сознательно, перенёс в свою взрослую жизнь. В том самом девяносто седьмом, когда ты стал тем же Миней-Светиком, каким ты был в школе. Даже, пожалуй, ещё раньше. С того момента, как ты встретил Марину. Тебе нужно было это истощение, эти унижения, эта беспомощность. Иначе ничего бы не было. Ты бы поступил, как любой нормальный парень. Понимаешь, к чему я клоню?
-Вы знаете, в ту пору мне и вправду с женщинами не везло. А Маринку я пожалел. Только чем это обернулось…
-Чем захотел, тем и обернулось! Ты сам им всё позволил. Ты сам распустил себя, довёл до насекомого состояния. И этим самым, ты купил у себя моральное право убить Михаила Феоктистова, и возродить Светика, ничтожного и мерзкого, который только и может, что истязать детей!
-Кому нужны эти шаблоны – дети, дети! Дети ещё хуже взрослых! Я этой детской жестокости натерпелся с семи лет, когда выглядел примерно на три-четыре, и бывало, надо мной пятилетние дети, возраст самой невинности, издевались, да ещё и с таким наслаждением! В первый раз я столкнулся с детским насилием, это было ещё хуже взрослого. Потому что, что Кочубей, что Яшка – это был, если разобраться, просто пьяный кураж, просто я был слишком маленьким и слабым, чтобы это понять. А вот, помню, мы с родителями вроде бы уезжали куда-то. И там пошли мы с Эдиком кататься на велосипедах. А может, и не уезжали, может, и в Коплях этих проклятых это было, не помню. У меня был «Школьник», у него – трёхколёсный ещё. Стволы с собой взяли – не помню, то ли водяные, то ли с пистонами, отправились в разведчиков играть. Заехали мы, в общем, в какой-то двор, а там компания мальчишек, эстонцы. Нас остановили, у меня велосипед забрали, и стали на нём кататься по очереди. А среди них был один, говнистый такой. Ему было пять лет, но он был крупнее меня, здоровее. Короче, сначала замахнулся на меня, оскорбил, зашугал, одним словом. У меня душа ушла в пятки. Он отобрал у меня пистолет, ударил, повалил, стянул с меня штаны и трусы, и я остался с голой задницей. Тот пацанчик кричал им что-то по-эстонски, я так и не понял, что. Наверное, хотел, чтобы они меня отстегали. Те все смеялись так дружно, а я плакал от обиды и бессилия. Домой как пришли, Эдик всё отцу рассказал. Тот услышал, что с меня штаны снимали, так разорался на меня, тоже поносил на все лады, как будто это я во всём виноват. Обозвал меня бранным словом - сами понимаете, каким. Тогда вот, в первый раз так и вышло: я ни за что пострадал, и я же кругом виноват, перед всеми! С того момента и началось – когда меня били, унижали, заставляли, так или иначе, действовать в чужих интересах, во мне возобладал комплекс вины и стыда, я чувствовал собственную вину за всё происходящее, и боялся воспротивиться, боялся дать сдачи – даже не получить, а именно дать! И вот тогда я, впервые в жизни, и подумал: вот, если было бы мне лет двадцать, я бы как запрыгнул этому пятилетнему ублюдку обеими ногами на грудь, да как заехал бы ему с ноги по челюсти! И, как ни странно, моё желание исполнилось, хоть я уже забыл о том, какие эмоции у меня вызвал тот эпизод из далёкого детства. Это, скорее, пришло, даже всплыло, из глубин подсознания. Только мне было тогда уже двадцать два, как раз весной 97-го. А кстати, Пётр Александрович – покачал головой Черногорский. – Вы читали Конан Дойля?
-Причём здесь Конан Дойль? – недоумевающе хмыкнул Козлов.
-В рассказе «Медные Буки» есть такой эпизод. Шерлок Холмс беседует с хозяином усадьбы, в которой совершено преступление. Тот, рассказывая о своей семье, с гордостью заявляет, как его отпрыск, кажется, четырёх лет от роду, с небывалым энтузиазмом истребляет на кухне мух и тараканов, и это доставляет ему особое удовольствие. Ну, и потом Шерлок Холмс, уже в беседе с доктором Ватсоном о сквернейшем впечатлении от этой семейки, весьма справедливо замечает, что самое страшное в их семье – это ребёнок! Вас это не наводит на размышления? Или ещё одно, монументальное классическое произведение – «Граф Монте-Кристо», в котором пятилетний сын королевского прокурора…
-На размышления? – перебил его Козлов. – А только на такие, что ты, безмозглая твоя башка, похоже, занят одним-единственным: поиском каких угодно оправданий для своей мерзости. Чтобы успокоить свою совесть, и внушить себе, что всё так и должно быть. Что так и надо – и впредь не бороть себя, а всё покорно терпеть и подставляться. И потом, как ты выражаешься, «отыграться». При этом бредить, что ты - то Тухачевский, то Пол Пот, и вся твоя околесица научно обоснована, и ссылаться на кого угодно, хоть на Конан Дойля, хоть на Монте-Кристо, хоть на попа с собакой! Ты лучше скажи мне вот что: для чего предназначались отснятые материалы? То, что ты записывал вот на эти кассеты?
-Для посылки этим козлам, с которыми я и сводил счёты.
-А чем ты занимался после пластической операции? То есть, с осени 97-го до лета 99-го?
-Как – чем? – удивился Черногорский. – Работал таксистом!
-И с чего это тебя вдруг на старое потянуло?
-Маринка меня сама нашла – тяжело вздохнул Черногорский. – Мне стало просто невмоготу от той мысли, что весь этот кошмар начнётся заново.
-Чем же она тебя так испугала? У тебя новое лицо, новая работа, новое имя. Кстати, мне интересно знать, откуда у тебя всё это взялось.
-Откуда, откуда… Документы по «Приватке» купил, там с этим проще простого. Даже рубрика специальная есть. «Документы, акции, векселя» называется. Нашёл объявление – продаётся советский паспорт. Встретился с человеком, объяснил ему, что мне надо. Дальше – больше…
Черногорский замялся.
-Очень гладко ты говоришь – усмехнулся Козлов. – Да только не вяжется что-то, чтобы у тебя, безработного, тем более в аккурат после Марины, оказались вдруг такие деньги.
-Ну, денег на всё это понадобилось не так много – пожал плечами Черногорский. – Их я тоже заработал. Халтура была, и нехилая. Ещё и в такси играл до кучи.
-То есть, ты хочешь мне сказать, что Попов к этому отношения не имеет?
-Нет, Попов здесь абсолютно ни при чём. С ним мы встретились уже после операции.
-Ладно, о ваших с ним отношениях речь впереди – сказал Козлов, видя, что это совершенно бесполезно, поскольку сейчас Черногорский всё равно станет всеми силами выгораживать Попова, и уверять, что тот ничего не знает. – Значит, ты утверждаешь, что преступления ты начал совершать с того момента, когда тебя неизвестно, каким образом, вычислила Марина Романова. Так, чем же она оказалась тебе столь опасна, что возникла необходимость в её ликвидации? Неужто не проще было бы послать её на известное место?
-Откуда-то она узнала о моей поездке в Копли. Как раз туда, где Вы меня сегодня задержали. Даже несмотря на операцию… А ведь её я уже после всего того сделал. – Он тяжело вздохнул. – Да и старые обиды взыграли… Можно ещё сигарету?
-Кури – махнул рукой Козлов. – Говоришь, старые обиды? – он покачал головой, и внезапно переменил тон на укоризненный. - У тебя ж свадьба была на носу! Неужели тебя это не остановило, что ты своей невестой, своим счастьем, пожертвовал ради какого-то сведения счетов?
-Ка… - начал было Черногорский, и тут же осёкся: он выдал себя.
«Какая свадьба?» - закончил про себя за него Козлов.
-Какого чёрта эта дрянь будет приходить, и так вот вмешиваться в мою жизнь? Тем более, я уже научен горьким опытом, чего от неё можно ожидать. А если бы из-за неё что-нибудь случилось с Ольгой? Да я почти уверен, что этого Беса, или как его там, Марина и подписала!
-Хорошо – кивнул Козлов. – Расскажи мне тогда об Ольге, о ваших с ней отношениях.
-Оля… - вздохнул Черногорский, запрокинув голову. Козлов пристально смотрел на него.
-Мы встречались… - застенчиво сказал Черногорский. – Я её любил. И, наверное, у меня до сих пор остались к ней тёплые чувства. Поэтому у меня рука не дрогнула завалить этого подонка.
-Вы с Ольгой встречались, или жили вместе? – уточнил Козлов.
-Встречались. Хотя бывало, я мог у неё остаться, или она у меня, на несколько дней.
-А где, по какому адресу?
-Где, где… Смотря, в каком городе. Если в Таллинне – то у меня, на Рави. А в Пайде – там тоже была квартира на Пярнуском шоссе. Не к матери же ей меня вести.
-Какие духи предпочитает Ольга? – неожиданно спросил Козлов.
-Ой – сконфузился Черногорский. – В этом отношении она страшно капризна. Ей чуть ли не каждый день разное подавай. Что с одеждой, что с косметикой – такая привереда… Что поделать, модель бывшая – он нервно покачал головой, и его взгляд воспринимался, как бегающий.
Козлов сразу сделал свои выводы.
-Хватит уже меня на дурачка разыгрывать! – строго сказал он. – Ребёнку ясно, что ничего у тебя с этой Ольгой не было, и быть не могло. Устрою вам очную ставку – за пять секунд сами сознаетесь.
-Вы ко мне предвзято относитесь. Считаете, что я не могу иметь отношений с женщиной.
-Ты сам это афишируешь! – Козлов слегка повысил голос. – Даже на своей кассете ты уверяешь, что ни одной женщины у тебя за всю жизнь не было, а была только детская придурь с Мариной.
-Мало ли, что я говорил этому Диме! – вспылил Черногорский.
-Ладно, на очной ставке разберёмся. Что изнасилование Ольги Семёновой – это мотив, организованный Поповым, которому Беспалов перешёл дорогу, тем, что обнаружил в лесу под Пайде бункер, в котором находилась подпольная лаборатория.
-Всё это ерунда – нервно замотал головой Черногорский. – Я не понимаю, о чём Вы говорите.
Он забился мелкой дрожью.
-Я говорю об очевидных фактах, которые ты в упор отрицаешь.
-Мне больше нечего добавить! – быстро и отрывисто прошептал Черногорский. – Ни о каком бункере я ничего не знаю!
-И куда ты каждую неделю ездил в Финляндию, а затем ещё и в Швецию – этого ты тоже не знаешь?
-У меня там знакомые, в Финляндии. И в Швеции они тоже бывают! – Черногорский говорил таким тоном, словно пытался убедить Козлова.
-Ну, а чем тебе Света Горелова так насолила? – резко переменил тему Козлов.
-Чем, чем… - снова опешил Черногорский. – Они все одна шайка. Марина, Света, Филиппов, Шувалов…
-Ну и что? – жёстко парировал Козлов. – Попов тоже со Светой был знаком, и уж куда поближе, чем твоя Марина. Что ж ты и его заодно не скинул?
-А чего мне его скидывать? – в недоумении пробормотал тот, и тут же оговорился: - То есть как – скинул?
-Эх, Миша, не умеешь ты складно врать – покачал головой Козлов. – Вот тебе бумага, пиши. Все свои подвиги в хронологическом порядке. А там уже, по ходу, и разберёмся, кто с кем повязан, и кому ты за что мстил.
Козлов и не ставил себе целью запугать Черногорского - видя, что такими методами он правды от него не добьётся. Тот будет упорно брать всё на себя, или подставлять кого угодно взамен Попова, даже признаваться в преступлениях, к которым он не имеет совершенно никакого отношения – лишь бы выгородить Попова. А Козлову нужен был именно он, Попов.
Черногорский взял бумагу, и начал торопливо писать.
-Меня прежде всего интересует: где ты берёшь амфетамин, откуда у тебя оружие, а также все твои сообщники.
-Я действовал один. Только малолетних наркоманов нанимал за дозу.
-Интересно, какие это малолетние наркоманы смогли привязать здорового бугая к дереву, вниз головой, на высоте метра от земли? Тут человек поопытнее постарался, и, скорее всего, побывавший в горячей точке. Ни один малолетка так не свяжет, и узел не затянет, здесь очевиден профессионал.
-А вот они как-то сумели, никого не спросили – вздохнул Черногорский.
-Оружие тебе тоже малолетки доставали? – иронично хмыкнул Козлов.
-А они всё что хошь достанут! – простодушно усмехнулся Черногорский.
-Короче, Вениамин! – повысил голос Козлов. – Ты уже своё отшутился, хватит. Я тебе и так давал шансы. Теперь у тебя выбор: одно из двух. Или ты мне пишешь и говоришь всю правду, или продолжаешь нести ересь, как вы договорились с Поповым.
-А что, у меня ещё есть выбор? – развязно процедил Черногорский.
-Выбор всегда есть – ответил Козлов. – И его, чаще всего, приходится делать один раз. Пока ты мне тут демонстрируешь собачью преданность Попову, он тем временем сдал тебя со всеми потрохами.
-Как – сдал? – вытаращил глаза Черногорский.
-Элементарно – ответил Козлов. – На, ознакомься.
Он достал из папки лист бумаги, и протянул его Черногорскому.
-Бред какой-то! – нервно рассмеялся тот, едва пробежав глазами по бумаге. – Его вообще там с нами не было! Да и писал, по-моему, не он. На хрена мне в таких делах лишние свидетели?
Такое заявление буквально шокировало Козлова. Выходит, Борисов в очередной раз ему солгал? Ведь то, что говорил этот слабоумный недомерок, как раз соответствовало тому, что писал якобы Попов. Со слов самого Попова, он был на пикнике, но без Феоктистова-Черногорского. Так что, получается, сперва туда съездил Попов, разведать обстановку. А потом приехал Черногорский, и убил Шувалова с Романовой? Что же до Борисова, то он подтверждал все три версии. И первую версию Попова, и «бумажную», и ту, что сейчас пытается «втюхать» Черногорский.
-Он сам на очной ставке во всём признался, и ты при этом присутствовал. Поэтому не надо отрицать очевидные факты.
-Ни в чём он не признавался. Он действительно ездил с ними на пикник. Только было это не двадцать второго мая, а шестнадцатого. В аккурат после того дня, когда ко мне заходила эта сучка. Я всё рассказал Андрею, попросил помочь. Он сказал – поможет. А шестнадцатого, вечером, я как раз из Валги приехал, а он вернулся оттуда, и поднял меня на смех. Рассказал мне всё то же самое, что он и Вам рассказывал. Назвал меня трусом, дебилом и полным лохом. «Кого ты слушаешь, идиот? На что ты ведёшься? Это же детский сад, придурки полные, которые могут бредить, всё что угодно, и ты из-за этого уже трясёшься от страха!». В общем, рассказал он мне про этот пикник, про эту компашку, тут мне и пришла мысль: взять, да и завалить их обоих. Тогда я и уговорил Борисова – ещё раз уломать их съездить на то же самое место. Только на этот раз – уже со мной. Раздобыл для них папиросины с убойным зельем, на всякий случай перестраховался – взял с собой ствол, и хлороформ. А то вдруг этот мудак Гоша по дороге полезет меня душить за эту фигню. Которую Вы сегодня видели.
-Вот, это ты и изложишь мне здесь, на бумаге, во всех подробностях. Что было шестнадцатого, и что было двадцать второго. Что тебе рассказывал Попов. И, в таком случае, на чьей же машине они ездили на пикник шестнадцатого? Ты, что ли, одолжил свой «Москвич» Попову?
-Андрей вообще без машины был. То Щорса была машина. Тоже «Москвич», и тоже красный, только четыреста двенадцатый.
«Щорс, Щорс…» - подумал Козлов. – «Ага, вспомнил. Белошёрстников Александр, тоже знакомый Марины Романовой. Но ведь его же проверяли, и его родителей тоже. Никакими данными о том, что у них есть «Москвич», следствие не располагает. Откуда тогда он взялся? И почему Борисов ни слова о нём не упоминает?»
-В общем, так, Черногорский – раздражённо сказал Козлов. – Один из вас определённо лжёт, и, скорее всего, вы лжёте оба. Поэтому у меня есть уже достаточно оснований для привлечения твоего дружка к уголовной ответственности – как минимум, за дачу заведомо ложных показаний. А там дальше уже разберёмся.
В ответ Черногорский лишь молча вздохнул, продолжая писать. Уже целый лист бумаги, с обеих сторон, был исписан убористым, неровным почерком.
-Внизу страницы распишись – сказал Козлов.
Черногорский резко нацарапал размашистую закорючку, напоминающую скорее письменную букву «ы» с флажком, каким школьники пишут заглавные буквы.
-Дайте ещё бумагу – попросил он.
Козлов молча подал ему чистый лист, и взял исписанный.
-Ну-ка, покажи мне свои опусы – покачал головой он. – Так, 1986-й год. В школе, в подвальном помещении, под лестницей, возле раздевалки… На кой чёрт ты мне это пишешь?
-Вы сами сказали – всё в хронологическом порядке. То, что я делал – это было только следствие, а следствия без причин не бывает.
-Вдвоём избили, и хотели заставить заниматься оральным сексом. Я это делать наотрез отказался – продолжал читать Козлов. - Разбил головой стекло, бежал по рекреации, и кричал: «Пожар! Пожар!».
-А что – лучше бы они меня опустили, да? – злобно прошипел Черногорский.
Козлов промолчал, продолжал читать.
-1987 год. В отместку за попытку изнасилования, нанёс тяжкие телесные повреждения брату одного из них. Сколько лет брату-то было?
-Три года – безучастно ответил Черногорский.
-Молодец! – язвительно ответил Козлов. – Так, что тебе эти дети сделали?
-За этими детьми косяк! – резко перебил его Черногорский. – Даже те, кто ещё не родился – они уже все виновны передо мной! Виновны тем, что им будет - и шестнадцать лет, и восемнадцать, и двадцать, а мне уже никогда не будет. Мне двадцать четыре года, я дистрофик, импотент и шизофреник. Ходячая развалина, у меня нет никакой жизни, и не было, а такое существование, как я влачу, я в гробу видал! Лучше смерть! Моя молодость, юность, моя жизнь – растоптана, опаскужена, поругана, брошена под ноги ихним ублюдочным родителям. Так пусть же теперь они, эти гадкие, похабные отродья, теперь разлагаются, и встретят свои эти юбилеи – полными ничтожествами. Если доживут, конечно – он криво усмехнулся. - Моральными и физическими вырожденцами, неполноценными существами, абсолютно не способными к человеческой жизни! Уродами, дегенератами, самыми гнилыми и погаными отбросами, которые только можно найти на людской помойке!
-Так, дальше… - продолжал читать Козлов. - 1994-й год. Сидели вчетвером в баре, выпивали с товарищами по работе, никого не трогали, ни к кому не приставали… Это что, опять причина?
 
Осень 1994 г.
Он уже не помнил, что послужило поводом для этой пьянки. То ли был у кого день рождения, то ли зарплату получили, то ли просто решили отдохнуть после тяжкой трудовой недели. Впрочем, работая на такой работе, придумывать что-то более интересное, было попросту лень. И так вечные сумерки - от цемента, пыли, да паров кислоты; и шум в ушах - от постоянного гула турбин, лязга пилы, да грохота бетономешалки.
Сам Черногорский работал формовщиком, заливал тротуарную плитку. С утра он занимался распалубкой, укладывал готовую плитку на поддон, тут же загружал бадью песка и щебёнки в бетономешалку, добавлял цемента, и, пока мешался раствор, мыл формы, чтобы тут же заполнить их свежим бетоном, провибрировать на стенде, и уложить в штабель.
Ещё два парня, примерно его лет, работали на ступенях. Один занимался шлифовкой и полировкой на станке, второй орудовал турбинкой – обтачивал торцы и фаски.
И четвёртый участник этого застолья уже успел с той фирмы уволиться. Зашёл на работу «просто так» - повидать старых знакомых.
Как кого из них звали, Черногорский уже не помнил. Помнил только прозвище одного из них – Толстый.
 
-Холодно, пацаны – сказал высокий худощавый белобрысый парень. – Мы тут, на улице, окочуримся.
-А что, у тебя есть, где зависнуть? – хмыкнул Черногорский. – На сотню вчетвером особо не разгуляешься.
-Давай в раздевалку пойдём – предложил рыжеватый крепыш в кожаной куртке.
-Ага, тебе хорошо – ты уволился. А нас кто-нибудь вломит, и хана. Попрут – сказал Черногорский.
-Хорошо! – завёлся рыжеватый. – Ты сам что предлагаешь?
-Лично мне не в западло и в садике на скамейке посидеть. Возьмём водки, согреемся.
Толстый молчал. Он работал совсем недавно, и в этой компании, как и на работе, был новым человеком.
-Чего ты, как школяр – на скамейке, в садике – передразнил белобрысый. – Быстрее, апс, апс, лишь бы вставило…
-По-моему, мы ведём совершенно беспредметный спор – рассудительно заметил Черногорский.
-Ты зато, смотрю, самый умный! – огрызнулся рыжеватый.
-Сперва надо водки купить! – продолжал Черногорский. – А то мы сидим, шкуру делим, а медведь по лесу бродит.
Это предложение возражений ни у кого не вызвало.
 
-Короче, я знаю тут, недалеко, один барчик – сказал белобрысый. – Туда со своим пускают.
-А что у нас вообще есть? – спросил рыжеватый. – Давайте подобьём.
-Я уже скинулся – ответил Черногорский.
-Ты прикинь, сколько ты получил, и сколько мы получили! – огрызнулся рыжеватый.
-Зато вы в четыре часа уже домой линяли, а я чёрт знает, до скольки там вкалывал, на этой плитке! – мотнул головой Черногорский. – Так что нечего тут меня разводить…
-Да никто никого не разводит, успокойся! – впервые подал голос Толстый. – Где там твоя забегаловка, пошли. Там, на месте сообразим.
 
В просторном помещении бара было тихо и малолюдно. Лишь два столика были заняты, остальные все свободны. Пожилой бармен читал газету.
Коротко посовещавшись, ребята решили взять каждому по сто грамм водки, пару пакетов апельсинового сока, и бутерброды с килькой. Водку мешали с соком, и подливали из купленной Черногорским бутылки.
Так незаметно, прошло два или три часа. Ребята были уже навеселе, разговаривали довольно громко, но, в самом деле - только между собой.
Тут в бар ввалилась шумная компания парней постарше – тем уже было далеко за двадцать. Они были тоже поддатые, и к тому же, явно жаждали «подвигов».
-Эй, гарсон! – прикрикнул один из них на бармена. Так и сказал «гарсон», хотя тот годился ему в отцы. – Нам «Малибу» и кальмаров!
С этими словами он выгреб пятернёй из кармана смятые купюры, и швырнул их на стол.
-У нас нет… - стал оправдываться бармен.
-Чего значит – нет? А чего вообще у тебя есть? Не понимаю, это что – бар, или клоповник какой-то? Ты чего, за лохов нас держишь, что ли?
-Не нравится – иди в другой бар – с акцентом ответил бармен.
-Ты чего, нас на хрен посылаешь? Ты с кем вообще говоришь?
-Что вам надо? – сказал бармен. – Всё, что есть – всё тут.
-Слышь, мужик! – сказал другой. – А чё у тебя тут музон такой голимый долдонит? Ты хоть музыку поставь нормальную, не позорься!
Ещё двое тем временем подошли к столику, за которым сидели Черногорский с товарищами.
-Вы чё тут сидите? – развязно начал чернявый.
-С какой целью интересуешься? – парировал Черногорский.
-Вы вообще откуда? – продолжал тот.
-Местные мы – ответил Толстый.
-Чего-то я раньше вас здесь не видел.
-Кто старший? – рявкнул второй, стриженный.
-А вы вообще кто? – огрызнулся белобрысый.
-Чё, пошли, выйдем? Или ты проблем хочешь?
-Никуда я не пойду! Мне и здесь неплохо – хмыкнул Черногорский.
-Ты вообще, кто такой? Ты чё, в бригаде работаешь? – стал «наезжать» на него первый.
-А тебе чего? – огрызнулся Черногорский, всеми силами подавляя в себе страх.
-А чего ты психуешь? Чё, обосрался? Накосячил, теперь ссышь?
-Отвали! – отмахнулся Черногорский.
-Ты чё? Я по глазам вижу, что ты психуешь! Короче, с тебя пятихатка – и расходимся! – нагло заявил чернявый.
-Это ещё за что? – опешил тот.
-Вот дебил! – сказал рыжеватый белобрысому. – Так, давайте, расходимся по-хорошему – сказал он уже тому, кто приставал к Черногорскому. - Или что, вам стрелы охота?
-Какой стрелы, ты чего понты кидаешь? – взъярился чернявый. - Он мне должен – чё, не видишь, на измене сидит, лошок!
-А это ваши проблемы, разбирайтесь сами, нас это не волнует – огрызнулся рыжеватый.
Черногорский с досадой посмотрел на него.
-Чего, пошли, выйдем! – сказал гость.
-Пошли! – раздражённо буркнул Черногорский.
Двое других собрались было идти за ними, но белобрысый их остановил:
-Вы чего, пацаны? Пусть они сами разбираются!
Черногорский действительно чувствовал себя в дурацком положении – что-то он сказал неправильно, иначе с чего это его товарищ так нелестно о нём отозвался – «дебил»? Неужели его страх и замешательство настолько очевидны? Поэтому он, превозмогая страх, пошёл вслед за чернявым в коридор.
-Ты чё, проблем хочешь? – начал тот.
-Чё те надо? – огрызнулся Черногорский, заглушая страх показной бравадой: очень уж не хотелось перед товарищами позориться.
-Ты мне денег торчишь, чё ты тут под дебила косишь, тебя, сука, глаза выдают!
-Каких денег, ты чё, лоха нашёл, ничего я тебе не должен!
-Слушай, не зли, я сейчас тебе внешность попорчу, на больничку работать будешь!
-Ты вообще кто такой? – рявкнул Черногорский. – Ты чего меня шугаешь? Ты чего, пять капель на грудь принял, и думаешь, самый крутой? Ну, набьёшь ты мне харю. Да хоть отпинаете меня все, как ссаный матрац! И чего вам, ништяк от этого будет?
-Ты чего в отказку идёшь, ты уже повёлся, теперь поздняк метаться, лох голимый!
-Да пошёл ты к чёрту, чё ты туфту гонишь, ни на что я не вёлся, на хрен вы мне сдались.
Чернявый, наконец, не выдержал, и два раза ударил Черногорского по лицу.
-Ну чё – скривил рот Черногорский. – Веселее на душе стало? Боксёр чёртов! Я сейчас пойду, Андрюхе позвоню.
-Кто такой Андрюха? – тот схватил Черногорского за одежду, но Миша резко вырвался.
-А вот увидишь – узнаешь.
-Давай, иди, звони, кому хочешь. Мне до фени, кого ты тут позовёшь, хоть бабушку, хоть дедушку. Где он, этот твой Андрюха…
Однако договорить он не успел – все его друзья, один за другим, вышли из стеклянных дверей холла в коридор.
-Слышь, ты, пошли, хорош над больным стебаться. Время уже десять, в «Отелло» пора.
-Погодите, пацаны, я ещё с ним не кончил. Он меня каким-то корешем своим шугает…
-Да чего с него взять, он прикинут, как бомж – сказал другой, и врезал Черногорскому в челюсть, так, что тот отлетел к стене. – Пошли, Потап! – он хлопнул чернявого по плечу, и они все вышли.
Черногорский вернулся в холл, сел за стол, и налил себе водки.
-Ты чего, вообще, что ли, говорить не умеешь? – спросил его рыжеватый. – Он тебя, как лоха, на деньги разводит, а ты ведёшься: за что? Ты что, забыл, за что? Что, я за тебя должен думать, что ли?
-Остынь! – одёрнул его белобрысый.
-Короче, пацаны – сказал Толстый. – Вон, та бабка – он кивнул в сторону немолодой женщины, сидевшей за столиком на другой стороне – ходила звонить. Сейчас сюда менты нагрянут, так что давайте, по-тихому…
Но договорить он не успел: послышался визг тормозов, и в ту же минуту в холл ввалились четверо мужчин. Трое из них было одето в чёрную униформу, и только один, высокий и плотный шатен, был в белой куртке. Они сразу подскочили к их столику, и один из них крикнул:
-Ваши документы!
-Нет у нас ничего! – ответил Черногорский.
В ответ тот, в белой куртке, ударил его кулаком в лицо. Под глазом всплыл огромный синяк.
Их выволокли в коридор, стали обыскивать, при этом не скупились на удары и оскорбления.
-Чего вам надо, мы вообще тут ни при чём! – сказал Толстый. – Тут другая шпана бесилась, они свалили…
Мужчина в белой куртке схватил Толстого за голову, и с силой удалил того лицом о стекло. Стекло тут же разбилось. Изо лба парня сочилась кровь.
-Ё…анный паштет! – воскликнул Черногорский.
-А ты чего стоишь тут, такой недовольный? – это мужчина в белой куртке уже сказал ему, Черногорскому, и с силой ударил его. Черногорский упал. Тот поднял его за грудки, и ударил ещё раз.
-Я тебе сейчас покажу! – рявкнул он, и заехал Черногорскому кулаком в солнечное сплетение.
-Кто разбил стекло? – на звон стекла в коридор вышел бармен.
Все молчали. Мужчина в белой куртке угрожающе смотрел на Черногорского.
-Это… это я разбил! – пролепетал Черногорский. – Я… я сейчас заплачу…
-Четыреста крон – сказал бармен.
-Ну, ты в натуре, дебил! – сказал рыжеватый, и получил по почкам.
Миша молча достал бумажник, отсчитал четыре синих бумажки, и протянул их бармену. Бармен взял деньги, и достал бланк квитанции.
После этого парней вывели на улицу. Черногорский сразу получил с локтя в ухо, и завалился на стену, сморкаясь кровью.
-Этого домой – скомандовал один из «чернорубашечников», указывая на Толстого. – Остальных – в машину.
С этими словами он уселся за руль видавшего виды белого «Опеля-Асконы». Тот, что в белой куртке, сел рядом. На заднее сиденье сел третий – «для сопровождения», туда же затолкали белобрысого и рыжеватого. Для третьего – Черногорского – просто не хватило места.
-Вали вон отсюда, козёл! – с досадой проворчал четвёртый член экипажа, с силой толкнув Черногорского.
Машина завелась и тронулась с места. А Черногорский и Толстый побрели прочь. Закурили.
-Короче, так. Сейчас идём в травмапункт, потом обратно сюда – сказал Толстый. – К тому времени этот козёл отсюда свалит. И узнаем, что это за уроды сюда вломились. Если, конечно, бармен будет с нами разговаривать, после того, как ты такую фигню отморозил!
-Что – я? Что опять всё я? Этот ублюдок твоей репой стекло разбил, а я теперь ещё и виноват…
-Какой ублюдок? Ты стекло разбил! – закричал Толстый. – Да, этот ублюдок дал мне по репе чем-то, не знаю, чем. А стекло разбил ты. Ты сам об этом сказал, сам заплатил, ещё и квитанцию взял…
-Что, мне надо было ребят отмазать, чтобы эти черти их отпустили. А они бы чёрта с два признались, кто на самом деле разбил! И потом, раз я один лох, а вы все такие крутые, то чего ж вы все молчали? Чего ж в один голос не сказали, что это он?
 
В травмопункте на голову Толстому наложили шов. После этого они действительно пошли обратно в бар.
-Это не я разбил стекло! – возбуждённо тараторил Черногорский. – Видите его голову? Это тот урод в белой куртке, взял его за голову, и ударил об дверь!
-Чего вы от меня хотите? – лениво спросил бармен. – Чтобы я вам деньги вернул? Не верну. Обращайтесь в суд.
-Что это были за люди? – спросил Толстый.
-Женщина позвонила в полицию, и сообщила, что в нашем баре компания молодых людей, говорящих по-русски, ведёт себя непристойно, пристают ко всем, нарушают порядок, хулиганят.
-Вы хотите сказать, что это были полицейские? – взорвался Черногорский.
-Нет, это был экипаж из дружины Кодукайтсе.
-Куда они повезли наших друзей? – спросил Толстый.
-Не знаю. Обращайтесь в полицию, в суд – ответил бармен.
Так они и ушли восвояси. Больше говорить было не о чем.
 
-Мы хотим обратиться к Вам с заявлением – сказал Черногорский дежурному полицейского участка на Кадака.
-По какому поводу? – нехотя спросил тот. Вид пьяных, избитых юношей в грязной одежде, совершенно не внушал ему доверия.
-Мы сидели в баре, никого не трогали. Тут в бар ворвались молодчики из Кодукайтсе, избили нас, разбили его головой стекло, а меня заставили брать всё на себя, и платить – объяснил Черногорский. - Вот справка из травмопункта, вот квитанция.
-Молодые люди, вы пьяны. Поэтому ваше заявление мы принимать не будем. У нас был вызов. Да, поехали ребята из Кодукайтсе.
-Но этот вызов абсолютно к нам не относится, поймите!
-Не знаю. Я с вами не был. Но просто так нам не звонят, значит, что-то всё-таки было.
-Это была совсем другая компания! – не унимался Черногорский.
-До свидания! – оборвал его мужчина.
 
-Ну, сука, выродок паскудный! – выругался Черногорский, сплёвывая кровью. – Я узнаю, где ты и кто ты, я до тебя доберусь, тварь! Я твоей матери соски отрежу, и в жопу ей засуну, только за то, что она тебя родила, гниль болотная! Я твою жену под бешеную псину подложу, целая свора её пусть оприходует во все дырки! А твоего ребёнка, это грязное, похабное отродье, я прибью живьём к дереву, вспорю этой падали брюхо, чтобы кишки наружу вылезли, оболью их керосином, и подпалю, как хворост!
-Да успокойся ты! – оборвал его Толстый.
-А чего – эти ублюдки будут делать, что хотят, а мы должны, как овцы, только терпеть и платить? – закричал Черногорский. - Он твоей головой стекло разбил! У тебя сотрясение! А если бы он тебя завалил невзначай, или бы дуриком по жизни сделал? А мне что, за него сидеть бы пришлось, что ли? Или компенсацию тебе выплачивать? Нет, я уже своё заплатил, теперь с него, козла, причитается. Всю семью, на хрен, порву этой гниде. Чтоб не повадно было над нормальными людьми издеваться.
 
Имя и адрес этого молодчика Черногорский узнал в тот же день от Попова. А расквитался с ним - всё той же весной девяносто седьмого.
Матери молодчика повезло – она до того дня просто не дожила. Её уже не было в живых и в тот день, когда её лихой сынок демонстрировал свою недюжинную силушку в том злополучном баре.
Но у него действительно была жена и ребёнок. Сын, которому весной 97-го минуло пять лет.
За этой семейкой Черногорский периодически приглядывал два года. Но такого удобного момента, чтобы можно было выследить и захватить их обоих, и при этом остаться незамеченным, он не находил. Они всегда были - либо в сопровождении главы семьи, либо в людных местах.
Поэтому он решил расправиться с ними прямо в подъезде их же дома.
 
Весна 1997 г.
-Kaheksas (восьмой) – сказал Черногорский, войдя вместе с ними в лифт девятиэтажного дома.
Женщина молча нажала на кнопку шестого этажа. Лифт тронулся.
Внезапно Черногорский резко развернулся к ней лицом, направив ей прямо в нос струю хлороформа. Та слабо вскрикнула, и тут же обмякла. Ребёнок закричал, и Черногорский с силой ударил того по лицу, чтобы тот затих.
Затем он расстегнул на женщине брюки, спустил их, и вонзил ей в ляжку шприц. И тут он и мальчик, встретились взглядами.
Черногорского бросило в жар от этого взгляда. Перед ним стоял жестокий, изощрённый садист - из тех, кто вылавливает из аквариума рыбок и сдавливает им жабры пальцами, заставляя биться и трепетать в безводной агонии. Из тех, кто душит котят и поджигает им шерсть. Из тех, кто кусачками вырывает канарейкам клювы, как это делала Марина Романова. Черногорский внезапно вспомнил пятилетних героев Дюма и Конан-Дойля. Обоих, кстати, звали Эдуардами, и, по иронии судьбы, брата Черногорского тоже звали Эдуардом.
Потом вдруг Черногорскому вновь вспомнились картины детства. Вспомнил, как в семь лет он, с родителями и братом, летал на самолёте. И как он сам тогда заболел самолётами, мечтал поскорее вырасти, и стать лётчиком. Целыми днями он бродил по окрестным дворам и пускал бумажные самолётики, забираясь для этого на всевозможные крыши, парапеты, балконы и прочие возвышенности. И в одном из соседних дворов он увидел курчавого конопатого мальчишку лет пяти-шести, издевавшегося над дождевым червём. Связав его в несколько узлов, тот подносил к его концам кем-то брошенный окурок, и наслаждался, видя, как ужасающе дико корчится червь. Сам Черногорский был до безумия шокирован этим зрелищем. Он выхватил у ребёнка червя, но тот резко рванул его обратно, и несчастная жертва оказалась разорвана пополам.
-Ты фашист! – истошно заорал Черногорский. В том возрасте слово «фашист» было для него самым страшным ругательством.
И он ударил мальчишку. Тот встал и ответил. Раз, другой, третий. Плюнул Мине в лицо, обозвал бранным словом. Да и где хлипкому, болезненному, впечатлительному Мине, было тягаться с тем розовощёким, здоровым мальчиком? Хоть он и был его старше на год, или даже на два.
Мальчуган повалил Миню на землю, схватил его бумажные самолётики, и стал их рвать. А тот только плакал от обиды.
Вспомнился и другой мальчуган – тот самый, который снимал с него штаны при Эдике. Тому тоже было пять лет, а Черногорскому семь. Вспомнились и те проклятые дворы на соседних улицах. Вспомнилось собственное бессилие и унижение, пережитое от пятилетних.
 
Пшикнув ребёнку в лицо струёй хлороформа, Черногорский снял с него штаны, вонзил шприц ему в ногу, после чего нажал на кнопку девятого этажа.
Выходя из лифта, он схватил мальчишку за волосы.
«Что с ним будет, когда он станет взрослым? Станет сильным и здоровым, как его отец? Сколько горя он принесёт людям, унижая и растаптывая их?» - подумал Черногорский.
Он вдруг вспомнил, о чём он думал пятнадцать лет назад - там, во дворе соседней улицы, когда его оскорбил и унизил такой же пятилетний ребёнок. Вспомнил, чего тогда ему захотелось больше всего в жизни.
Повалив мальчишку на бетонный пол, он яростно запрыгнул ему обеими ногами на грудь, с силой ударил ногой в челюсть, выхватил из-под джинсовой куртки монтировку, ударил ребёнка раз, другой, третий…
Тот не проронил ни звука. Он был без сознания.
Черногорский вновь нажал на кнопку лифта. Двери открылись. В лифте сидела женщина, бессмысленно уставившись в одну точку.
-Если ты любишь его… - прошептал Черногорский, и швырнул ей в голову банку, до половины наполненную кислотой.
И, со словами «значит, на тебя имеет право каждый», тут же отпрянул: ему совсем не хотелось, чтобы брызги задели и его. Результата своих деяний он не видел. Ему было бы страшно и омерзительно на это смотреть. Он опрометью кинулся по лестнице на крышу, прополз по ней ползком, чтобы, чего доброго, его никто бы не заметил из окон соседних домов, и вышел через другой подъезд.
 
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
18 часов 20 минут. Город Таллинн, Эстония.
-Остальные четыре эпизода совершали несовершеннолетние исполнители, всего пять человек – продолжал читать Козлов. - Одному из них нанёс тяжкие телесные повреждения, остальные умерли от передозировки героина… Ты смотри, какой грамотный. Кодекс знаешь. Ну, а конкретнее? И почему тут ни словом не упоминается Сергей Кузьмин, он же Солидол, брат вашего с Поповым общего знакомого, Олега?
-А причём здесь вообще Кузьмин? – хмыкнул Черногорский. – Он показал мне, где инкубатор, а там, дальше, я уже сам. А что конкретнее – я что, спрашивал, кого из них как зовут?
-Черногорский! – объявил Козлов. – Ты красноречиво выступаешь о чести и достоинстве, о недопустимости насилия и глумления над личностью. А как при этом ты сам обращаешься с людьми, превращая их в орудия истязания? Как теперь они должны тебе мстить? Ведь и у них тоже есть и честь, и достоинство, и право на существование!
-У них этого нет – лицо Черногорского напряглось, а глаза округлились. – Они сами продают это всё за дозу. Сам устав ихний – раз пришёл в «инкубатор», слова «нет» не существует!
-А не кажется ли тебе, что и ты свою честь и достоинство, тоже продал? Причём ещё дешевле, ещё ниже и гаже, чем эта пресловутая доза? – наседал Козлов.
-Нет, не кажется, Пётр Александрович! – нервно замотал головой Черногорский. – Просто я… я всегда был слишком слабохарактерным. Не мог постоять за себя, не мог ничего сказать в лицо. Подчинялся чужой воле. И ничего не мог с собой поделать, как ни силился. Не мог, чёрт побери, перебороть своё это состояние, беспомощное, униженное и бестолковое! А они этим пользовались, глумились надо мной, и наслаждались! И я ничего не мог с этим сделать, не находил в себе ни капли силы, чтобы воспротивиться, и оставалось лишь терпеть. Покорно и униженно терпеть; как лох, как ничтожество, как половая тряпка! Что, думаете, если бы я мог хоть перед кем-то просто, по-мужски, постоять за себя, дать достойный отпор, а не опускаться на колени и не лизать подошву – разве меня бы распирала такая месть? Разве я бы додумался до таких диких и нелепых изуверств? Но я не мог. Что-то изнутри сковывало меня, парализовало моё тело и волю, с твёрдой установкой – если дёрнешься, то будет только ещё хуже. И я почти никогда не рыпался. Установка была сильнее меня.
Черногорский сдавленно рыдал.
-Вытри свои сопли, слюнтяй! – прикрикнул на него Козлов. – Нету никакой установки, и никто тебя ничем не сковывал. Перебороть свой страх – и дело с концом. Но ты предпочёл, мало того, не делать над собой усилий – ещё и записал себя в разряд инвалидов, особенных, которым всё дозволено. Ещё и хвастаешься этим. Не человек, и не мужчина! Значит, можно делать всё, что взбредёт в твою пустую башку!
-Вы меня за это осуждаете?
-Ты просто больной, Черногорский. Но всё же ответственность будешь нести, как человек, как взрослый мужчина. И неважно, что с тобой делает твой страх.
-Хотите, я скажу, Пётр Александрович, каково было моё первое впечатление от жизни? – сдавленно процедил Черногорский. – Первое, что я помню – как насиловали мою мать. Большая собака… крапивная яма… и ещё… Ещё оранжевая коза. Мне было два года, и я вот, всё это, воочию видел.
-Кого? Оранжевую козу? – переспросил Козлов. Ему показалось, что задержанный попросту «косит под дурака».
-Потом… мне было шесть лет. Как раз тот возраст, когда просыпается первый интерес к «уличной жизни». Курить, сквернословить… И всё, что связано с говном, письками, попками – и всё обретает жутко таинственный смысл. И тогда мой приятель, старше меня на четыре года…
-Гена Фокин – вставил Козлов.
-Да, именно Гена Фокин! – с жаром подхватил Черногорский. – И он предложил мне пойти, посмотреть, как это самое. Ну, как «делают е-е»! Я ожидал увидеть что-то смешное, а увидел ту же самую картину, от которой я пришёл в дикий ужас, когда мне было два года. Женщина кричала, так же истошно и пронзительно, как в прошлый раз кричала моя мать. И я решил, что он её убивает. И тогда я схватил кочергу, и бросился с ней на этого Якова, и при этом орал: «Ты фашист!». Что, смешно, да? Забавно?
-Это ты будешь рассказывать на судебно-психиатрической экспертизе, так как непосредственно к делу это отношения не имеет.
-Так вот чего – заорал Черногорский. – Он пытался меня изнасиловать. Правда, до конца довести ему не удалось. Вот так меня встретил ваш мир. И теперь я ему мщу тем же самым!
-Только имей в виду – тебе уже не два, и не шесть, и даже не двенадцать, как бы тебе этого не хотелось.
-Значит, уже и Вы считаете, что я отсталый, что я до сих пор ещё на уровне ребёнка…
-Прекрати цирк устраивать – оборвал его Козлов. – Нет, ты не ребёнок, и уровень у тебя совсем не детский. Просто ты, неизвестно зачем, сам постоянно загоняешь себя в детство. Чтобы избежать ответственности. Для этого ты готов подчиниться любому произволу, пойти на поводу - у кого угодно, и чего угодно; отдать себя в какую угодно кабалу – чтобы самому не принимать никаких решений, чтобы не отвечать ни за что. Только так не бывает. Чья бы ни была инициатива – а отвечать всё равно тебе. Если я скажу тебе – «нырни головой в унитаз», твоя голова будет в говне, а не моя. А ты, даже сейчас, в своих преступлениях винишь тех, кто обидел тебя в детстве.
-Нет, вот за свои поступки я как раз в ответе – крякнул Черногорский. – Но только не за чужие!
-Здесь случай совсем иного рода – ты свои выдаёшь за чужие, а чужие – за свои – нахмурился Козлов.
И он вновь углубился в чтение.
-Двадцать пятое июня, ограбление… А как же твоё заявление, и все твои предыдущие показания? – Козлов пристально смотрел в бегающие глаза Черногорского.
-Всё остаётся в силе – кивнул тот. – Я же не знал, кто и как должен был меня встретить. Потом мне разъяснили, что пугнули для верности.
-И, выходит, организаторами ограбления являлись Можаев и Лаптев, ныне покойные. Что ж, это легко – валить всю вину на покойников.
-Лаптев не организатор. Его, как и меня, использовали втёмную, и втянули в эти афёры чисто по дури. Заодно и меня подписал. Посредником между ним и Можаевым был некий Алик, как его зовут по-настоящему, я не знаю. А потом… Когда едешь со стволом под боком, а из машины масло летит, и смерть за собой на дороге оставляешь… - и он опять осёкся.
-У тебя к тому времени уже боевое крещение было пройдено. Только я не пойму, какова же была цель всего этого – аэропорт, иностранец, афёры с переодеваниями?
-Ребята порезвились. Разыграли спектакль. Нечего сказать, хорошо представление. Взяли меня, походя убийцей сделали, а как мне после этого жить? Одно дело – мочить таких уродов, насильников, сластолюбцев и отщепенцев, как Беспалов, или Дима тот же самый. И совсем другое – стать виновным в смерти человека. Полицейских на «Мазде». Молодой семьи на «Тойоте». Этого я им не простил. Одного я отравил, второго взорвал. С Женей, правда, я пытался сначала договориться, но он меня предал. Они решили свалить всё на меня, потому у меня выбора просто не оставалось. Или я их – или они меня. Хуже другое – из-за этих скотов, я стал убийцей ни в чём не повинных людей!
-Этих скотов, которые знали правду и об ограблении, и о закулисной стороне спектакля – устало выдохнул Козлов. – В частности, о том, какую роль сыграл Андрей Попов.
-Причём здесь вообще Попов? – воскликнул Черногорский. Его возглас показался Козлову явно наигранным.
-Ты, чем о Попове, лучше о родителях своих подумай. Попов теперь сам о себе позаботится, ты ему ни к чему.
-А что мне родители? – с отчаянием воскликнул Черногорский. – Если уж на то пошло, то они, с раннего детства, воспитывали во мне ничтожество! То есть, я страдаю – я же ещё и виноват! Я постоянно слышал только одно – что я самый маленький, самый слабый, что у меня ничего не получается. Ты ничего не можешь, как тебе не стыдно… Взять тот же 86-й год, кого наказали? Не их, а меня, взяли, изолировали от общества, посадили на справку из дурки, перевели на домашнее обучение. Это было самое гадкое, что только было в моей жизни. Что я ни к чему не способен, ничего не могу, нуждаюсь в особой опёке и тепличных условиях. Вот тогда я и научился притворяться. Что называется, косить под дурака – делать вид, что я со всем согласен, и что я всем доволен. Потому что стоило мне выразить что-то против, как я тут же нарывался на скандал – что я такой-сякой, они для меня делают всё, жертвуют всем, а я вот так плохо себя веду. Что, видите ли, они живут только ради меня, их личная жизнь уже кончилась. А мне, чёрт побери, нужна эта проклятая жертвенность? С ранних лет, они с любовью и заботой, взращивали, лелеяли во мне комплекс неполноценности. Меня не учили решать проблемы, а учили бежать от них; прятаться, грубо говоря, под маминой юбкой. Даже если при этом и говорили всё, что угодно. Как при разводе! Да это и есть самый натуральный развод – говорить одно, думать другое, а делать третье, с одной лишь разницей, что цели у этого развода никакой! Вернее – чисто психологическая: успокоить свою совесть. «Никуда не ходи, ничего не делай, ни с кем не связывайся, ни во что не вмешивайся» - вот они, ихние родительские советы. Но ведь от внешнего мира не отгородишься! Да и когда вырос, ничего, по сути, не изменилось. Всё только на прошлое кивали: вот, когда мы тебе говорили… А теперь пожинай свои плоды! А чтобы конкретно, по существу, совет дать – так это никогда! Внушали мне, что я когда-то, будто бы совершил фатальную ошибку, и теперь уже ничего не изменить, только терпеть остаётся. Терпеть, и пенять на себя, но ничего не менять. А что мне жать, какие плоды, когда ничего ещё не засеяно, когда жизнь ещё только начиналась? «Вот, так себя поставил…». А они меня учили, как нужно себя ставить? Наоборот, только втирали: «Веди себя, тише воды, ниже травы»… Но я ведь так не мог! А как надо – я не знал, я жил, можно сказать, методом проб и ошибок, и я делал их, одну за другой, и в конце концов, я порой сам ощущал себя сплошной ошибкой!
-Ладно, это чисто твоё субъективное видение ваших семейных проблем. В этом уже не мне разбираться, а экспертизе. Ты, как в детстве, сам себя ни во что не ставил, так же и сейчас. Потому что запомни: с нами будут обращаться так, как мы этого позволяем. И то же самое касается твоих друзей. Они тебя тоже ни во что не ставили, потому что как ты к себе относишься, так же будут и другие. И ты всю жизнь шёл на бессмысленные жертвы, надеясь этим заслужить, или, скорее, купить себе почёт и уважение. В том числе - и Андрея Попова. Ты бросил себя ему под ноги. У вас не было дружбы, было явное доминирование, а дружба была лишь на словах. Развод, как ты говоришь. И предательство. Попов тебя использовал и предал, а ты до сих пор его выгораживаешь, и идёшь тем самым на новое преступление.
-Мне больше нечего добавить – вздохнул Черногорский. – Никого я не выгораживаю.
-Это выяснит следственный эксперимент – сухо парировал Козлов. – После того, как завтра же, на очной ставке с Семёновой, вы подтвердите, что видели друг друга единственный раз в жизни – а именно 13 июля сего года. Как раз в тот день, когда здесь, в этом самом здании ты встретился с Максимом Иванцовым, и он, между прочим, тебя узнал. Даже операция не помогла. А после этого, устроим вам очную ставку с Поповым, и я вам задам все те же самые вопросы, на которые вы мне уже отвечали.
-Ради Бога – равнодушно хмыкнул Черногорский. – Вы – начальник, Вам виднее.
-И, кроме этого, через час будет готова распечатка всех твоих мобильных переговоров. И твоя версия о том, что все орудия преступлений тебе поставляли малолетние наркоманы, тоже накроется большим алюминиевым тазиком. Поэтому я ещё раз предоставляю тебе возможность, не городить мне тут все эти бредни – Козлов тряхнул листами бумаги – а, наконец, начать говорить правду. Правду о том, кто тебя довёл вот до такого состояния, и о его сообщниках.
-Я уже всё написал.
-Пятница, 13-е. Бросил гранату в окно Гореловой, «Москвич» бросил в соседнем дворе, пробежал через квартал, сел на автобус пятидесятого маршрута. Только через два часа ты был уже под Куусалу, и прикончил там Филиппова, а пятидесятый, насколько мне известно, туда не ходит.
-Не два часа – поправил Черногорский. – Димона я завалил уже вечером, часов так, в десять. Мне молодые целый день его выслеживали.
-Что-то удивительно быстро ты перемещаешься. На чём ты перевозил Филиппова из Таллинна в лес под Куусалу?
-На том самом «Москвиче», который угнали в Маарду. Тем более, я был в гриме, документы были тоже в порядке.
-Не надо рассказывать сказки. После взрыва ехать по городу на красном «Москвиче», и ни разу не быть остановленным, ты просто не мог. Далее. Угнал фургон ГАЗ-51, нанёс визит семье Айрапетова, отвёз их в катакомбы под Клоога. Туда же отвёз семью Брагина. Жертв приводил в бессознательное состояние хлороформом, затем делал им инъекции наркотика фенциклидина. Вечером 14 августа расстрелял жертв и исполнителей, всего семнадцать человек. Весь процесс снимал на видеокамеру, кассеты отвёз в гараж. Интересно, когда это ты успел? Я сегодня побывал и у тебя дома, и в гараже.
-Ночью я там был – вздохнул Черногорский.
-Следственный эксперимент разберётся. Только на прощание я скажу тебе одно: ты сейчас находишься перед выбором. Или правда – или Попов. От этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Поскольку ты теперь в наших стенах прописался ох, как надолго, и кем ты здесь станешь, как ты будешь жить – выбирать тебе. Поэтому иди теперь, поразмысли на досуге. Если что надумаешь – позовёшь охранника, скажешь, что желаешь со мной говорить.
Он снял трубку внутреннего телефона, и громко сказал:
-Арестованного – в камеру!
 
… -А интересно, что наш дорогой Козлов отдал бы за то, чтобы самому быть пастухом у этих шакалов? Здорово он, конечно, закрутил. Каждый может оказаться и Мишкой, и жертвой на пути Мишки! – усмехнулся Попов, с аппетитом поедая жаркое из мяса.
-Вот уж не думала, что этот Мишка настолько отмороженный – подхватила Жанна. – По нему, конечно, было видно, что с ним что-то не то. Но ведь, не до такой же степени!
-Его сгубила трусость и болезненное самолюбие. И абсолютная неприспособленность к жизни. Он так и остался робким, пристыженным, и до смерти запуганным мальчонкой, которого надо вести по жизни за ручку. Он, похоже, и не осознавал всего того, что делал.
-Знакомый номер? – громко вопросил из телевизора голос Черногорского.
Это начался документальный фильм, наскоро смонтированный из кассетных видеосъёмок Черногорского, на фоне его же «философского монолога» на аудиокассете.
-Миша осуществил свою заветную мечту – прославился сам, и прославил свою великую теорию. Провозглашать её с экрана телевизора! Ещё вчера, он и мечтать о таком не мог! – театрально произнёс Попов.
Жанна явно замечала, что после просмотра репортажа в прямом эфире, у Попова, словно камень с души свалился.
 
…Родители Черногорского тоже смотрели телевизор. И репортаж в прямом эфире, и запущенный на экран три часа спустя, документальный фильм.
Одни ужасающие кадры сменяли другие. Цепь, бьющая с размаху по женской груди. Бейсбольная бита сносит с плеч головку младенца. Крючки, прибитые к потолку с висящими на верёвках, подобно боксёрским грушам, маленькими детьми в ошейниках. Избиения, насилие, кровь… Сами мучители – совсем ещё дети: худые, измождённые, словно малолетние узники концлагерей.
Подросток с раскалённым докрасна шампуром, подходит к грудному ребёнку…
На фоне этого ужаса, Черногорский произносит свой гневный монолог:
-Вот он я, Черногорский, наносящий неизлечимые язвы в ваши Ахиллесовы пяты! Смотрите и наслаждайтесь…
В этот миг, Татьяна упала со стула, и потеряла сознание.
Порфирий Прохорович бросился к телефону, чтобы вызвать жене «скорую». Но линия была занята.
После нескольких безуспешных попыток, Порфирий решился сам доставить её в больницу. Взяв Татьяну на руки, как он когда-то делал это в молодости, он вынес её из квартиры, и зашагал вниз по лестнице. Ему казалось, что он действует чисто автоматически – так как он и сам был в шоке, и воспринимал окружающую действительность, как сомнамбула.
Старый белый «Запорожец» взревел и рванул с места. Чтобы за рулём не уйти в себя, Порфирий Прохорович включил магнитофон. Оттуда хриплым голосом запел Иван Кучин:
«Тот карточный долг – роковое известье, легло на порог в предрассветном дыму. Ах, если бы знала, сидела б на месте, ни в жизнь не поехала в лагерь к нему….»
 
20 часов 10 минут.
-Мне необходимо встретиться с Генеральным Прокурором Эстонии – сказал Козлов, войдя в представительное двухэтажное здание из серого камня.
-Сегодня же воскресенье, все отдыхают! – возразил дежурный администратор. – Но на месте дежурный следователь, и я, дежурный администратор.
-Сегодня я арестовал Черногорского, непосредственного исполнителя по делу «Красный Москвич». Теперь мне срочно нужна санкция на арест организатора. Вернее, пока ещё подозреваемого. Но, учитывая некоторые обстоятельства, которые изложены здесь, в докладной, мне необходима санкция, и непосредственно от Генерального Прокурора Эстонии. Тогда уже мне никто не помешает довести дело до конца.
-Хорошо. Пройдёмте со мной. Я постараюсь Вам помочь.
Мужчины поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, прошли по коридору, и вскоре администратор постучал в тяжёлую дубовую дверь.
-Да! – ответил по-эстонски голос за дверью.
После чего сотрудники прокуратуры обмолвились между собой несколькими фразами. Они говорили по-эстонски.
-Сейчас я позвоню к нему в загородный дом. Он сейчас там, на отдыхе со своей семьёй – пояснил хозяин кабинета.
-Я не займу у него много времени – скромно ответил Козлов.
-Думаю, что его, напротив, обрадуют такие новости – добавил администратор.
-Добрый вечер. Скажите, хозяина нет поблизости? – говорил в телефонную трубку дежурный следователь. – Очень хорошо. Приветствую Вас. Здесь, к Вам, по срочному делу, Пётр Козлов. Да, это тот самый. Это ведь Вас показывали сегодня по телевизору? – обратился он уже к Козлову.
-Мне некогда его смотреть, я на работе – вздохнул он в ответ.
-Вас спрашивает Генеральный Прокурор Эстонии.
Козлов подошёл к телефонному аппарату, взял трубку.
-Добрый вечер.
-Добрый вечер – раздался в трубке голос прокурора. – Поздравляю Вас, благодарю, от имени всего народа. Чем я могу Вам быть полезен?
-Прошу Вашего разрешения на арест подозреваемого. По моим сведениям, он организатор.
-В чём же Ваши трудности, почему Вам понадобилось моё вмешательство?
-В том, что мне мешают работать. Официально я вообще отстранён от этого дела.
-Вы считаете необходимым проведение служебного расследования в Вашем отделе?
-Нет, в их дела я не вмешиваюсь. Просто пусть мне не мешают. Ни Третьяков, никто. У меня подготовлена докладная на Ваше имя. В ней всё указано.
-Хорошо. Вы можете сейчас ко мне приехать?
-Да, с удовольствием.
 
У калитки Козлова встречал сам хозяин – в спортивных брюках, перепачканных землёй, и светлой выцветшей футболке.
-Я люблю поработать на огороде – пояснил он. – С бумагами я ознакомлюсь на работе. Не нравится мне затея с Вашим отстранением. Поэтому, служебное расследование в любом случае будет. Необходимо выяснить, с чем мы имеем дело – коррупция ли это, или ещё что похуже. И кто защищает чьи интересы. Что же касается Третьякова, то какими фактами против него Вы располагаете? Честно говоря, мне он уже давно не внушает доверия.
-Здесь простите, ничем помочь не могу. Конкретных улик против него у меня нет, кроме того, что изложено здесь же. Просто сейчас он мешает мне работать, а против Вас он навряд ли пойдёт, если он не безумец.
-То есть, Третьяков будет Вас обвинять в незаконном задержании, злоупотреблении служебными полномочиями, и так далее.
-Это уже я не знаю, что ему придёт в голову. Мне нужно, чтобы, во-первых, никто не мешал работать. И, во-вторых – чтобы нужные люди были под рукой. Работы теперь предстоит ох, как много – следственные эксперименты, по шестнадцати эпизодам! Очные ставки, и так далее…
-Я подпишу санкцию. Дайте мне бумагу.
 
«Генеральному Прокурору Эстонии, от вице-комиссара Отдела по расследованию особо тяжких преступлений при Эстонской Республиканской Полицейской Префектуре, Козлова П.А.
В связи с особыми обстоятельствами дела «Красный Москвич», прошу Вашей санкции на арест подозреваемого в причастности к ряду преступлений этой серии, гражданина Попова А.А.
Докладная прилагается»
 
«В отношении всех подозреваемых по делу – даю санкцию на любые меры пресечения. Генеральный Прокурор Эстонии».
 
-Простите – обратился Козлов – мне нужно, чтобы меня поняли правильно. В противном случае, завтра меня вместо работы опять ожидает скандал: какое право я имею считать Попова подозреваемым.
-Хорошо – ответил Прокурор. – Специально для Третьякова, и для Вашего – он выдержал многозначительную паузу – пока ещё, начальства.
«Арест Попова разрешаю».
-Благодарю Вас. Всего доброго! – чинно раскланялся Козлов.
-Удачи Вам, комиссар!
-Я пока ещё вице…
-Я сказал – комиссар! – слегка повысил голос Прокурор.
 
20 часов 00 минут.
Черногорский ощутил лёгкий толчок в спину, от которого он, неожиданно для себя, потерял равновесие, и почувствовал, как сотрясаются его внутренности. Захлопнулась железная дверь – и он услышал прямо за спиной адскую какофонию из оглушительного лязга и душераздирающего скрипа металла…
Им вновь овладела ненавистная, предательская робость, знакомая ему с детства – со слабостью в теле, с раскоординированными движениями, с покрывающим всё тело липким, смрадным, холодным потом. С комом в горле, и дрожью в конечностях.
Превозмогая себя, он старательно вытирал ноги об лежавшую у порога половую тряпку.
-Здравствуйте, люди! – сказал он, осматриваясь в своём новом мире.
На нарах сидели мужчины разного возраста. Почему-то все лица показались ему злобными и угрюмыми.
-Входи, не стесняйся – пробасил приземистый, широкий пожилой мужчина в тельняшке без рукавов. – Я здесь старший.
-Люди, скажите, в какую хату я попал? – осторожно спросил Черногорский, вспомнив, очевидно, чьи-то тюремные мемуары.
-Ты попал в правильную хату! – заявил старший. – Я Нахимов. Поди сюда!
Черногорский робко прошагал в центр камеры.
-Ишь, какой! – прохихикал вертлявый молодой цыган. – Брезгаешь, значит? Или ты у нас… – он многозначительно хмыкнул, и скорчил презрительную гримасу.
-Молчать! – властно оборвал его Нахимов.
Тот о чём-то стал шушукаться с соседом по нарам, но «старший» резко обернулся в их сторону, и они враз замолчали.
-Ты кто? – спросил Нахимов, глядя в упор на Черногорского.
-Я человек – чуть слышно ответил тот.
По камере пронёсся шепоток.
-И когда ж ты человеком стать успел? Или слова свои забыл, тебе напомнить?
Этот вопрос поверг Черногорского в замешательство.
-Чего молчишь? Не знаешь, кто ты? Или «горбатого» мне тут лепишь? – наседал «старший».
-Бродяга я – ответил Черногорский. – Мишей меня зовут.
-Ну, и за что же ты, Миша, сюда угодил? – усмехнулся Нахимов. – Заблудился, небось?
-За убийство – прошептал Миша.
Вся камера разразилась дружным хохотом: Черногорский производил впечатление совершено безобидного человека, не способного убить и мухи.
-А ещё за что? – невозмутимо спросил старший.
-Да уж по гроб жизни хватит – вздохнул Миша. – Наркота, угоны, чужие документы…
-А ещё что? – старший уже начинал злиться.
-Не знаю – замялся Черногорский. – Пока мне не предъявлено. Я и статей-то своих не знаю.
-Да мне до фонаря твои статьи! – прорычал старший. – Что ты делал, говори! Или что, хочешь ужин из параши отведать?
-Торчков малолетних на беспредел подписывал. Лохматки вскрывать, выблядков рвать – в отчаянии простонал Черногорский.
-Какие лохматки? Какие выблядки? – прохрипел Нахимов, скрипя зубами. – Чего я должен из тебя каждое слово тянуть?
-Жёны, дети, матери голимых отморозков, насильников, подонков! Я отвечал им беспределом на беспредел! – выпалил Черногорский. – Чтоб никому не повадно было!
-Всё, спасибо за откровенность – проворчал старший.
-Так за это же… - сухопарый мужчина, лет тридцати пяти, весь в татуировках, спрыгнул с верхней шконки, и развязно шагнул навстречу Черногорскому.
-Сядь на место! – прикрикнул на него Нахимов. – Я с ним разговариваю!
И он вновь повернулся к Черногорскому, уставился на него в упор.
-Значит, так ты решил с беспределом бороться? Что ж, я тебя понял. Нет проступка хуже беспредела. А теперь слушай меня сюда: было у матери два сына. Один – беспредельщик, отморозок голимый. А второй – это я. Что ты на это скажешь?
Черногорский молчал, напряжённо думая.
-Отвечай на вопрос! – гаркнул Нахимов.
-А что ты хочешь услышать? – опешил Черногорский, и по камере пронёсся смешок: каждый криво усмехнулся сквозь зубы, один лишь старший оставался по-прежнему непроницаем.
-А ты, я вижу, по жизни чушок: всем говоришь, кто что хочет услышать! Ну, мне ты можешь не высказываться. Я и так вижу, что у тебя в бестолковке крутится. А теперь послушай сюда: сестра моя любимая, за отморозка замуж вышла. Муженёк-то её, беспредельщик тот ещё. Видать, кому-то насолил неслабо. Теперь сестрица меня спрашивает: брат, за что? И вот, я хочу знать: за что?
-Ты хочешь сказать, что я тронул…
-Ещё б ты тронул! Если б ты тронул, я бы с тобой не разговаривал! Да вот ведь беда-то какая: дочь моя единственная, молодо-зелено – и тоже отморозка полюбила. Молодого, обезбашенного. Кулаки с три моих, а мозгов порожняк. И уж больно ему нравится удаль свою молодецкую показывать. Кому шею сломает, у кого отнимет чего. И родился у них сынишка, мой внучок. В честь меня назвали. И жила моя кровиночка себе спокойно, дитё растила, да вот, видно, зятёк мой что-то отморозил. По ходу, потоптал кого-то. Теперь ты всё понял? – яростно прокричал Нахимов, сверля глазами Черногорского.
-На понт меня не возьмёшь! – прокричал тот в ответ. – Я всех своих пациентов знаю!
-Нет, парнишка, тут не понты, тут вопрос серьёзный. Ты вообще знаешь, кто я?
-Человек! – выпалил Черногорский.
-Человек… - вздохнул Нахимов. – Ну, пусть будет так. Так что, выходит, по твоим понятиям – и мать мою, и сестру, и дочь, и внука – под комбайн полагается, да ещё и на хор до кучи? Вот, три отморозка – обидели они тебя ни за что, так я их хоть сейчас перед тобой на все четыре косточки поставлю! И вся хата их оприходует по моей команде! Но сначала ответь за мою семью!
-Убей меня! – взмолился Черногорский. – Мне всё равно терять нечего, убей меня, слышишь? – последние слова он уже произнёс на истеричных нотках.
-Такого не бывает – отрезал Нахимов. – Терять всегда есть что. А убивать я тебя не буду. За такое не убивают, и умереть не дают. Ты меня понял?
-Лучше убей – прошептал Черногорский, бледнея – он догадывался, какую участь ему сулит неволя.
-Я за свой базар всегда в ответе. Не будет тебя убивать здесь никто. Я сказал.
Черногорский стоял перед ним, бледный, как смерть; и ему стоило огромных усилий держать голову прямо, и смотреть старшему прямо в глаза.
-«Под хвостик» не баловался? – Нахимов впился в него своим тяжёлым взглядом.
-Нет. Всё путём – отчеканил Черногорский.
-И на кожаной флейте не играл?
-Не играл. Зуб даю!
-Значит, говоришь – мужик! А что же с тобой в школе тогда происходило?
-Что, что… Морду били, что. Да, хотели меня, было. Но я не давался.
-Ладно, чёрт с тобой – проворчал старший. – Короче, я тебе даю последний шанс. Коли мужик, так умри мужиком. Срок тебе – до рассвета. Не смогёшь – пеняй на себя. Миша по любому умрёт сегодня. Всё, Миша. Больше я ничего тебе не скажу.
Черногорский обречённо отступил назад, к двери. Уселся на пол, подперев голову руками, и погрузился в тягостные раздумья.
…Чёрт побери, права была Анжела – страх парализует волю и мышление, человек становится слабым и беспомощным, как ребёнок. Вот и опять Черногорский в очередной раз оказался в плену у страха. Вот и опять, стоял он перед этим Нахимовым, как маленький ребёнок – неразумный и бессильный, не в силах ответить ни на один вопрос. А что, по сути, представляет собой вот эта камера? Обыкновенная комната, такая же, как и любая другая, а в ней находятся люди, такие же люди, как и он сам. И вовсе не все они против одного, а каждый сам за себя, каждый сам по себе. Но почему-то именно у него опять душа уходит в пятки, в страхе перед всеми в целом, и перед каждым в отдельности. Они его нисколько не боятся. Никто. А он вновь чувствует себя слабым, беззащитным, потенциальной жертвой агрессии. Беспомощным, бестолковым, всецело зависимым от окружающих людей и обстоятельств.
Срок – до рассвета. Значит, до переклички, надо умереть. В противном случае, его ждёт такая роль, что и представить себе страшно. И ещё страшнее, что оттуда уже выхода не будет. Даже на тот свет, если судить по словам Нахимова. Умереть – и то уже не дадут. И отыграться, смыть позор, отомстить за поруганную честь и достоинство, возможности не предвидится. А это для Черногорского было уже хуже всего.
Что ж, смерть – так смерть. Всё равно - двадцать четыре года на свете просуществовал, но жить так и не научился. Так уж лучше однажды умереть стоя, чем жить на коленях. Уже дважды пытался подняться, сбросить ненавистное бремя позора и обиды, оттряхнуть от своих ног весь этот хлам, стать человеком, мужчиной – не вышло. Или такова судьба – родиться в пятницу, 13-го, чтобы стать живым олицетворением дьявола. Ведь дьявол опасен, лишь когда его не видно. А когда его увидят – он становится смешным, жалким и ничтожным существом.
Таковы были те, чьё жизнеописание он с таким упорством изучал всю свою сознательную жизнь, чьё учение он штудировал, создавая свою «философскую концепцию». Он вдруг вспомнил, что практически все они появились на свет в одни и те же дни – в предпасхальную пятницу или субботу. В те дни, когда Христос, казнённый позорной и мучительной казнью, покоился во чреве земли. А он, Черногорский, как раз был зачат в канун пасхи, чтобы появиться на свет в пятницу, тринадцатого… И так же, в пятницу, тринадцатого, свершить свою последнюю, самую громкую, миссию…
Нет сил, чтобы жить. Так уж лучше зараз покончить со всей этой канителью. Никто не виноват, прощайте, и простите, если сможете…
Но, с другой стороны, о какой смерти может идти речь, если впереди, за горизонтом, новая жизнь? Пусть даже и не с Анжелой, но кто сказал, что этот поезд ушёл безвозвратно? Да и, в конце концов, что, на ней свет клином сошёлся, что ли? Там, в новой жизни, Бог его знает, кого ещё он встретит – с кем отношения не будут отягощены шлейфом прошлого.
В любом случае, отсюда надо любой ценой выбираться – или на свободу, или уже на свободу вечную. Но как это сделать?
Андрей, где ты? Наверняка ты знаешь, что я здесь! Приди, и вызволи меня отсюда, я знаю, ты это можешь сделать. Видит Бог, я был предан тебе до конца.
Вскоре раздался шум динамиков – в изоляторе включили радио. Как раз шла передача – «песни по заявкам».
-Специально для Федота и бригады из хаты 8-8 передаём привет и любимую песню – «Владимирский Централ». Держитесь, братки! Всё будет ништяк, мы ещё посидим за одним столом. Ваши корефаны..
-Михаил! – неожиданно пробасил Нахимов.
Черногорский обернулся в его сторону, напряжённо вглядываясь в его глаза.
-Скажи своё последнее желание. Уж уважу на прощание. За справедливость всё-таки боролся.
-Я хочу послушать песню – мрачно ответил он. – Кто поёт – не помню, рок-баллада это. «Анжела» называется.
-Замётано! – твёрдо сказал Нахимов. – Ну, прощай, Михаил! Будет «Анжела»!
Сокамерники снова жидко загоготали.
-Молчать! – рявкнул старший. – И к нему близко не подходить. Я уже попрощался с ним за всех.
И Черногорский вдруг понял, что же показалось таким смешным его сокамерникам – двусмысленная фраза Нахимова: «будет Анжела». Каким-то образом он передаст заказ на песню, это один смысл. А второй – что Миша в любом случае умрёт до рассвета. То есть, если он не успеет отсюда слинять – неважно, куда и как, то, как Миша он умрёт, и будет Анжела. Его произведут в «опущенные», сделают всеобщей подстилкой, чьей обязанностью станет – ублажать всех желающих; и при этом, имя любимой женщины станет его позорным педерастическим прозвищем.
Страшнее наказания даже и не придумаешь.
Анжела… Он вновь вспомнил её, явственно представил себе её глаза, её лицо, её улыбку, её голос. От этих воспоминаний на душе несколько потеплело, и даже атмосфера камеры казалась уже не настолько гнетущей.
«Какая же всё-таки удивительная женщина Анжела! Как в ней на редкость гармонично сочетаются мудрость и душевная теплота, смелость и воля – и отзывчивость, недюжинный интеллект – и такая потрясающая внешность, которой может позавидовать даже иная актриса. И даже её имя: Анжела! Какое звучное имя, и сколь же оно поэтично и символично! Анжела – женщина-ангел, приносящая в мир нечто чистое, возвышенное, доброе и прекрасное, но при этом не безликое, бесплотное, рафинированное создание, а женщина, созданная Творцом для земного счастья. Даже в сравнении с тем же словом «ангел», насколько теплее звучит её имя: Анжела!
Прости меня, Анжелка, не поминай лихом. Не умел я жить, но, Бог свидетель, я тебя любил самой чистой и бескорыстной любовью, на какую только способен человек. Я не просил ничего взамен, я готов был видеть рядом с тобой кого угодно – лишь бы только ты была счастлива.
…Подъём в семь утра. Если Андрей не примет мер, надо будет срочно принимать свои меры. Только - какие? И когда? До какого момента мне его ждать?
И вообще, какого чёрта, вместо одиночки, я оказался в общей камере? Не иначе, как Козлов меня сюда определил, чтобы заставить говорить про Андрея. А раз так, то какая ему польза от моей смерти? И, стало быть, Андрей тоже должен быть заинтересован в том, чтобы вызволить меня отсюда».
Так размышлял Черногорский, решив пока пустить всё на самотёк, и положиться на естественный ход событий. Пока что. До полуночи, нет, может, до часу, или до двух. А вдруг Андрей не успевает…
Светлые мысли об Анжеле чередовались с туманными планами на будущее, лихорадочная зацепка за последнюю надежду в лице Андрея, сменяла тревожные поиски способа ухода из жизни.
Он безучастно сидел, отгородив себя от внешнего мира, и даже от своих собственных мыслей. Мысли словно витали помимо него.
И вдруг окошко камеры приоткрылось, и оттуда послышался чей-то приглушённый голос:
-Фокс!
В камеру влетела свёрнутая бумажка в клетку, и окошко тут же захлопнулось. Сокамерники на это никак не среагировали – будто бы ничего и не произошло.
Черногорский взял бумажку, развернул её. На бумажке было написано шариковой ручкой: «Я ухожу. Никто не виноват». И хотя Черногорский готов был поклясться, что никогда в жизни этого не писал, но почерк на бумаге был идентичен его собственному!
А в бумажке его ждал сюрприз: щедрая щепотка белого порошка, с резким характерным запахом, который Черногорский выделял из всех на свете существующих. Это был амфетамин.
 
-Михаилу передают привет его соседи и попутчики, и пусть для него прозвучит песня «Анжела» - вскоре объявило радио. Именно на этот момент Черногорский и отложил приём.
Он ловко разорвал бумажку надвое, на одну половину высыпал порошок, другую свернул в трубочку.
Зазвучали первые аккорды песни. Музыка завораживала, звала за собой, затрагивая самые сокровенные струны души.
Черногорский «занюхал» порошок, запрокинул голову, зажмурился, чтобы на эти минуты отрешиться от бренной суеты, и полностью отдаться во власть музыки. И вот, он ощутил этот толчок и мощный прилив энергии откуда-то извне. Сознание на мгновение «просветлело» - и в ту же секунду он внезапно почувствовал во рту странный привкус чего-то кондитерского. И он вдруг сразу понял, что это был за вкус. Миндальных орехов, только намного горше.
На мгновение он впал в лихорадочное удушье, всё его тело разрывало изнутри от ужаса и шока, вызванного отравой. Резко закружилась голова – всё вокруг закрутилось, завертелось, смешалось в бешенном вихре – и сам он словно завертелся, как волчок, при этом оставаясь сидеть на месте. В глазах резко потемнело, и тут он узрел нечто такое, что стал непроизвольно хватать воздух всеми лёгкими, чтобы закричать во всё горло. Но этого он сделать не смог – от удушья. Сквозь пелену зловещего мрака, прямо в лицо ему смотрела, надвигаясь на него всё ближе и ближе, огромная Оранжевая Коза. Она неумолимо приближалась, воинственно выставив вперёд острые рога, грозно потряхивала золотистой бородой, напоминающей густые серёжки осенней крапивы. Сверкая алмазными глазами, Оранжевая Коза подошла вплотную, прикоснулась к нему рогами – и исчезла.
И тут же наступило облегчение. Ощущение вихря и неумолимой стихии, сменилось чувством лёгкого и свободного парения. Черногорский медленно поднимался вверх, взирая сверху на своих сокамерников и на своё собственное тело, и в своём полёте он уже нисколько не испытывал – ни страха, ни неприязни. Все прежние чувства – страх, обида, боль, стыд, вина, голод, жажда, отвращение, прежние привязанности и навязчивые идеи – стали далёкими и смешными, уйдя в небытие вместе с Оранжевой Козой. Он чувствовал только тепло, только энергию, неиссякаемую духовную силу и озарённость.
Теперь он мог видеть уже не камеру – весь земной шар; он мог бросить взгляд в любую его точку, всё же неизменно возвращаясь к этой камере, где обретало вечный мир и покой его тело. Он нашёл ответы на все те вопросы, которые когда-либо его в жизни мучили. Он видел людей, видел их дела – суету сует, погоню за материальными благами, сиюминутные эмоции, выдаваемые за подлинные чувства; не говоря уже о самоутверждении, а тем паче – о мести, и прочих подобных проявлениях. И эти людские заблуждения не вызывали в нём уже ничего, кроме доброй улыбки, каковую может вызвать у нас баловство щенят. О, люди, как же вы незрячи! Дай Бог вам разума, и настави вас на путь истинный!
Он парил над землёй, и его сердце ещё билось в такт музыке, затем земля исчезла за невидимым горизонтом. Перед ним возник тоннель, в конце которого брезжил необычайно яркий, но нисколько не слепящий, свет. Его уже ничто не могло – ни ослепить, ни оглушить, ни испугать, ни причинить боль. Для подобных явлений он был уже недосягаем.
Войдя в тоннель, он ощутил бесконечность Вселенной, и своё с ней полное единение. Он видел Высший свет, недоступный простому глазу. Он слышал музыку – но это был уже не слух; эта музыка жила внутри него. Осязание, обоняние, вкус – всё сменилось единым целым, Озарением, Высшей Мудростью, и он уже испытывал к природе и к человечеству – ко всем, и к каждому – не иронию, не снисхождение, а искреннюю любовь. Он чувствовал, как он любит людей, как он любит жизнь, Землю, Космос, Вселенную – такими, какие они есть. С падением метеоритов, и людскими грехами, с космической невесомостью, и гравитационными силами, притягивающими и отталкивающими отдельные частички Вселенной…
Он выплыл из тоннеля, и уже здесь, во владениях Высшего Света, приобрёл способность перевоплощения. Вместе с ощущением Духовным, к нему с новой силой вернулось ощущение Человеческое – он вновь мог слышать, видеть и осязать. И из неведомой дали, к нему приблизилась – Анжела! Да, это была она – в образе женщины, в белой прозрачной шёлковой одежде. И он вдыхал запах её тела, чувствовал тепло её дыхания, он любовался её красотой, как когда-то делал это в своей земной жизни. Он почти физически, ощутил, как она взяла его за руку, и устремилась в бескрайние просторы Великого Света, и Великого Духа. Их словно поглотила пучина океана, но – не водного, и даже не воздушного. Теперь он, раб Божий, Михаил (а это, по сути, и было его настоящим именем – именно этим именем он был крещён), познавший Путь, и обретя Свободу, отрешившись от мира, и наполнив себя Божьей любовью, разумом и гармонией, вслед за своим ангелом-хранителем, направлялся в вечность.
А тело его бренное – и то преобразилось: он так и сидел с запрокинутой головой, с открытыми глазами. Но на его лице, былое выражение тревоги и сумятицы, сменилось покоем, уверенностью и добротой. Его губы были тронуты лёгкой улыбкой, и вообще, его лицо даже можно было назвать красивым, если бы не страшная тонкая струйка крови, сочившаяся из угла рта.
Это было дико, абсурдно, но в то же время удивительно верно – только в смерти он обрёл то, чего никак не мог найти во всей своей жизни.
А музыка всё ещё звучала, экспрессивная баллада проникала слушателям в души, не могла никого оставить безразличным. Даже такие, казалось бы, «прожжённые» люди, каковыми были арестанты – и те сидели, словно поражённые. Оставалось лишь догадываться – держала ли их в напряжении музыка, или же то, что происходило перед их глазами. Хотя они равнодушно делали вид, что их это не касается, и что вообще ничего не происходит.
А ничего уже и не происходило.
Его тело в последний раз дрогнуло, глаза на мгновение прояснились, и в них зажглись и тут же погасли - яркие, словно звёзды, искры живого пламени. А на его губах застыло, так и не произнесённое, его последнее слово.
И Черногорский умер.
 
Глава 10.
С лёгким паром, господин Попов!
 
Понедельник, 16 августа 1999 г. Город Таллинн, Эстония.
Было обычное, самое обычное утро рабочего дня – около девяти часов.
На Лубянке, как и всегда, жизнь бурлила ключом – люди в форме спешили туда-сюда, выбегали из здания, садились в машины, и с включённой сиреной, устремлялись прочь; другие - напротив, приезжали. Привозили арестованных, вели их в наручниках по коридору. Кругом раздавались голоса, звонки, ругань, что ещё усугублялось переездом целого ряда отделов с Лубянки в новое здание, на Рахумяе, что вообще на другом конце города… Лубянка жила своей обычной жизнью, и ничто, ничем уже не напоминало о вчерашней шумихе с поимкой скандально известного преступника. Полиция вновь с головой ушла в свою нелёгкую, беспокойную работу.
… В это время в здание вошёл седой, сгорбленный старик, и подошёл к столу дежурной. Это была уже немолодая женщина, крашенная под блондинку, вероятно, чтобы скрыть неумолимую седину.
-Мне нужен Козлов – сказал старик. – Где я могу его найти?
-Вы по какому делу? – спросила она.
-Мне нужно с ним поговорить – уклончиво ответил тот.
-Как Ваша фамилия?
Старик молча протянул ей документы. Этот вопрос в последние дни вгонял его в краску – как и вчера, когда он отвозил жену в больницу «Скорой Помощи», и дежурная медсестра, помимо данных пациентки, поинтересовалась и его фамилией, и у неё прямо аж глаза округлились, когда она услышала ответ…
-Порфирий Тсцх… - стала читать дежурная.
То же, что произошло дальше, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Как, если бы пару лет спустя, то есть, осенью 2001-го, в канцелярию американского президента пришёл бы некто, и назвался Осамой Бен Ладеном.
-Черногорский – угрюмо проворчал старик.
И все, кто находился в коридоре, словно парализованные, мгновенно замолчали, и устремили свои взоры на старика.
-Что? – невольно вырвалось у дежурной. Она была буквально шокирована.
-Моя фамилия Черногорский – устало повторил старик, и женщина нервно схватилась за телефонную трубку.
-Пётр! Вас желает видеть человек, его фамилия Черногорский…
-Порфирий Прохорович? – вежливо уточнил голос на другом конце провода.
-Да, Порфирий… Как Ваше отчество? – спросила она у старика, скорее, чисто автоматически. Уж такое сочетание имени и фамилии, вряд ли встречается настолько часто, чтобы была б необходимость уточнять ещё и отчество.
-Прохорович – проворчал старик, не показывая и тени удивления.
-Кабинет 220 – едва заметно побледнев, произнесла дежурная.
 
За полчаса до вышеописанных событий, Попов, как ни в чём не бывало, приехал на работу. Возле главного входа в административное здание стояли лишь две полицейские машины.
Попов поставил свой «Фиат» на привычное место, у столбика с биркой «756», вышел из машины, и, не обращая внимания на вышедших полицейских, подошёл ко входу.
-Попов! – его окликнули.
Обернувшись, он увидел двух крупных мужчин в форме инспекторов полиции. У одного из них в руках были наручники.
-Слушаю Вас – с лёгким недоумением, сказал Попов.
-Вот ордер на Ваш арест – сказал один из инспекторов. – Вы подозреваетесь в причастности к серии преступлений по делу «Красный Москвич». Ваш сообщник, Черногорский, уже у нас. Даёт показания.
-Руки! – скомандовал второй.
-Господа, а без этого – Попов, улыбаясь, кивнул на наручники – как-нибудь можно? Ведь я же не арестован с поличным, а только подозреваюсь. Что ж, у каждого своя работа. Только, прежде чем совать мне вот это, вы должны мне зачитать мои права.
-О своих правах ты и так лучше всех знаешь! – сказал инспектор с бумагами.
-А поэтому разрешите мне воспользоваться всего одним из них – правом на звонок адвокату. И после этого, я охотно с Вами проеду, куда сочтёте нужным.
 
-Заходите! – ответил голос Козлова за дверью, когда Порфирий Прохорович постучался в кабинет.
-Здрасте – сухо промолвил старик.
Они стояли друг против друга, смотря друг другу в глаза. Козлов даже ощутил некоторую растерянность, прекрасно понимая, что сейчас чувствует его гость. Он даже не находил нужных слов для него. Да и какие слова могли бы уже помочь?
-Доброе утро, Порфирий Прохорович! – Козлов, наконец, нарушил тишину. – Слушаю Вас.
-Смотрел я вчера телевизор – проворчал старик. – Так что в курсе. Где мой сын?
-В арестантском доме – Козлов чувствовал, что ему неловко это говорить, и никак не мог понять: откуда эта неловкость? Разве что-нибудь не так, разве это не естественно, не закономерно, разве он сам не исповедовал всю жизнь эту истину – что преступник должен сидеть в тюрьме?
-То есть, в тюрьме? – уточнил старик Черногорский.
-Нет, это ещё не тюрьма, но тоже, сами понимаете, уже не свобода.
-В прошлый раз мы с Вами говорили – крякнул старик. – Тем более, Вы и в школе были, и, в общем, всё знаете. Что он – больной человек. Поэтому перейдём сразу к делу. Вот бумаги.
Порфирий Прохорович достал из пакета объёмистый скоросшиватель, и протянул его Козлову.
-И то, что он нёс вчера, перед всем честным народом, только доказывает то, что он – ненормальный. Не мог он никого убить! Побоялся бы! Он и сдачи дать всю жизнь боялся, какой из него убийца! Бредить – да, запросто. Это он может. Ходить, и кричать: убью этого, убью того… Но те, кто что-то могут, те кричать не станут.
-И что Вы мне этим хотите сказать? – не понял Козлов.
-То, что место ему – в клинике, а не в тюрьме. Пускай полечится, тогда, может, и правду заговорит. А не будет из себя бармалея строить.
-Это уже экспертиза разберётся! – слегка повысил голос Козлов.
-Вот Вам экспертиза! – веско промолвил старик.
Козлов взял папку, бегло пролистал.
«Хроническое расстройство центральной нервной системы. Синдром навязчивых состояний, психастения, ярко выраженный синдром зависимости. В условиях травмирующей ситуации, эмоциональные нагрузки непереносимы. Склонен к образованию фобий, легко впадает в депрессию и панику, мышление и воля парализуется. На внешние раздражители реагирует неадекватно, пассивно подчиняется чужой воле. При исключении ситуации, возникают мании вычурного характера, навязчивые фантазии, бредовые замыслы нанести вред тем, кого пациент считает виновными в своём униженном, затравленном и беспомощном состоянии. … При обострении болезни собой не владеет, за свои поступки ответственность ограничена, сознание помрачено, ввиду чего плохо отдаёт себе отчёт в том, что делает. В силу синдрома зависимости, характерна ярко выраженная тенденция - подчиняться другим лицам и внешним обстоятельствам, от которых легко формируется зависимость, подчинение собственных интересов чужим… страх перед обострением отношений с людьми, от которых образована зависимость, вследствие беспомощности и неспособности к самостоятельной жизни. Способность к принятию решений резко ограничена. … Доминирующим фактором является сверхнизкая внутренняя самооценка, пониженная способность к обучаемости, и склонность к сугубо инфантильным реакциям на внешние раздражители, заученным в детстве беспомощности и стремлении переложить ответственность на других, из страха перед неизбежной ошибкой…»
И всё в подобном роде.
«По причине вышеописанных симптомов прогредиентного психоза… пациент был освобождён: в 1985 году – от посещения общей школы; в 1991 году – от прохождения действительной службы в Вооружённых Силах СССР».
Ничего нового.
Суть заключения сводилась к следующему: Черногорский, одним словом, невменяем. Но здесь же содержалась и ещё одна интересная деталь: он был не просто псих, делающий всё, что взбредёт в его безумную голову, и при этом не ведающий, что творит. Он был болен именно синдромом зависимости, являясь, таким образом, слепым орудием в руках того, от кого он зависит. И под этим «тем, кто…», и Козлов, и сам Порфирий Прохорович, понимали отнюдь не тех, кто в своё время так или иначе, глумился над Вениамином. И Козлов это прекрасно видел, что старик хочет ему этим сказать. Даже конкретно – не на что, а на кого он тем самым указывает.
Козлов знал и то, что для того, чтобы заполучить сей документ, Порфирий Прохорович продал квартиру, и купил взамен гостиничный блок.
-Вы знаете, я тоже считаю Вашего сына нездоровым. Но не настолько, чтобы не отдавать себе отчёта в своих действиях. Он может быть трусом, паникёром, фантазёром – кем угодно. Но эти его слабости вовсе его не оправдывают, и вины с него не снимают.
-Значит, нашли козла отпущения? – проворчал Порфирий.
-Не надо озлобляться. Вы же прекрасно понимаете, что и я знаю, какова роль Вашего сына в этом деле. Только вчера он дал показания по всем эпизодам. Признал себя виновным. О Попове – ни слова. Вот, ознакомьтесь, если хотите.
-Что мне читать его эти бредни… Боится он Попова! Вот и наговаривает на себя, чёрт знает, что!
-Знаете, Порфирий Прохорович? Ошибка Вашего сына состоит в том, что он уверен, что ему терять уже нечего. Либо смерть, либо пожизненная одиночка, что, в сущности, одно и то же. Либо Попов его спасёт и отсюда, как он уже спасал его от всяких Иванцовых, и от Янсонов.
-Спасатель чёртов! – в сердцах выдавил старик.
-Вы зря, Порфирий Прохорович, пошли на такую немыслимую жертву… - Козлов, как всегда, зашёл издалека.
-Это Вас не касается – отрубил тот.
-Аналогичные справки есть и у меня. Я готов дать Вашему сыну шанс. Побудет в закрытой лечебнице, годков с десяток, ещё столько же – под наблюдением диспансера, глядишь – после сорока, сможет начать жизнь заново. Как раз пора самого расцвета для мужчины. Но – при одном условии: если он будет говорить правду. А будет сказки рассказывать, и выгораживать своего Попова – пусть посидит в общей камере.
-Вы не имеете права! – прошипел старик.
-Не бойтесь, не умрёт. Просто за пару деньков ему доходчиво разъяснят: где, как и в какой роли, ему придётся провести всю свою оставшуюся жизнь. А уж этого он явно не захочет.
У старика непроизвольно сжались кулаки.
-Не думайте, Порфирий Прохорович, никто ничего с Вашим сыном не сделает. Это не в наших интересах. Просто он убедится, что такой его жребий станет неизбежен, если он будет продолжать стоять на своём.
-Где он сейчас?
-Я распорядился поместить его в двухместную камеру. Там его быстро просветят, что к чему, и чем дышат в ГУЛАГе, как бы он не назывался. Сегодня утром задержали ещё и Попова, поэтому дело можно не откладывать в долгий ящик. К тому же и Вы здесь. Приведите Черногорского! – это уже было сказано в переговорное устройство.
Порфирий Прохорович закурил. Оба мрачно, угрюмо молчали, устало думая о своём. Молчание становилось тягостным – и Козлов, и Порфирий Прохорович нетерпеливо ждали, в смутном, тревожном предчувствии чего-то из ряда вон выходящего.
Это «из ряда вон выходящее», ворвалось на порог кабинета в лице бледного, перепуганного парня в полицейской форме.
-Пётр Александрович! – выпалил тот. – Черногорский умер!
Отец резко повернул голову, впившись в парня горящим, полным ярости и боли, взглядом.
-Как – умер? – спросил Козлов, изо всех сил подавляя своё волнение.
-На перекличке его не было. Проверили камеру – он мёртв! Соседи ничего не знают – все спали…
-Что ещё за соседи? – напрягся Козлов.
-Черногорский был помещён в 34-ю камеру. Остальные все и так переполнены. Две двухместные камеры – и в каждой по шесть человек…
Козлов досадливо махнул рукой, и стал набирать внутренний телефон.
«Какой резон отчитывать ни в чём не виноватого парня? Кому-то нужно было меня опередить, и отправить Черногорского в общую камеру. Причём не просто в общую, а именно в 34-ю, где подобрался самый, что ни на есть «бурый» контингент. Но именно в той камере царит железный порядок, благодаря правящему бал рецидивисту Александру Ивановичу Налимову, более известному под прозвищем Нахимов. Вот посадить бы их в двухместную камеру, так Нахимов бы в два счёта ему мозги вправил. Черногорский бы за полчаса раскололся, сдал бы мне Попова со всеми потрохами. А при всём честном народе, не исключено, что Нахимов сам помог ему повеситься…»
Так думал Козлов, пытаясь дозвониться до невидимого абонента. Но ему не отвечали. Тогда он набрал другой номер.
-Где ваш начальник? Пусть со мной свяжется, и чем быстрее, тем лучше.
Потом он обернулся к молодому сержанту, и сказал:
-Ты свободен.
И стал набирать другой номер – медпункта, в надежде, что самоубийство Черногорского окажется лишь неудачной попыткой.
-Говорит Козлов. Меня интересует Черногорский.
-Смерть наступила примерно двенадцать часов назад, в результате отравления соединениями синильной кислоты. Конкретнее – цианистым амфетамином…
-И как же он умудрился его пронести? – раздражённо скрипнул зубами Козлов, положив трубку.
Порфирий Прохорович сидел, неподвижно глядя перед собой, и его глаза застилали слёзы.
-Дорвались, гады! Этого вы все хотели! Списал всё на себя – и кони двинул! Довольны, суки?
-Порфирий Прохорович! – пытался урезонить его Козлов.
При этом сам он чувствовал перед стариком крайнюю неловкость, переходящую в вину и стыд, и даже свои собственные слова казались ему жалкой попыткой оправдаться - за то, что не уберёг его сына.
-Моя милиция меня бережёт – глухо произнёс старик.
-Меня, как Вам уже известно, такой вариант устраивает меньше всего.
-Вам-то что? – разозлился Порфирий. – Преступление раскрыто, виновник найден, можете спать спокойно. Знали, небось, что ему там грозило? Что раз его уже сделали крайним, то им уже никакие решётки не преграда? Что им всем только это и нужно? Что же вы его не упрятали так, чтобы его не смогли достать? Что, как он мог пронести с собой какой-то яд? Неужто его там не обшмонали? Да расскажите кому-нибудь! Вам-то он даром не нужен. Вы получили его признание – а там хоть не рассветай!
-Да, Порфирий Прохорович. Это была и моя ошибка. Я недооценил своих врагов, и не учёл, что среди нас есть предатели. Которые помогли Вашему сыну уйти из жизни. Теперь, конечно, по этому факту я возбужу уголовное дело. Скорее всего, эту отраву ему подбросили, но вот, кто и как…
Старик схватился за сердце.
-Вам плохо? Может, позвать врача?
-Нет – прошептал он в ответ. – Не надо. У Вас водка есть?
Козлов встал из-за стола, и запер дверь кабинета. После чего извлёк из сейфа бутылку водки, и два стакана.
-Не казни себя, начальник – прошептал старик. – Вы ведь тоже… с нами были. Только бессильны мы все оказались. И я, и мать, и педагоги. Надежда Поликарповна та же. Все мы бились-бились, тянули-тянули…
Козлов молчал. Ему вспомнилось, что вчера, в этом же самом кабинете, говорил сам Черногорский.
«Родители… всю жизнь воспитывали во мне ничтожество. Не решать проблемы, а убегать, прятаться от них. Но ведь от мира не отгородишься…»
Козлов молча думал о том, кто же из них прав, пытался поставить себя на место того и другого, или, даже больше – на место отца. Как бы поступил он сам, если бы у его сына возникли бы такие проблемы в отношениях с людьми? Но беда Черногорского-сына была в том, что он всегда предпочитал путь наименьшего сопротивления, всю жизнь искал себе Фокиных – не в одном лице, так в другом, и вцеплялся в них мёртвой хваткой. А родители, желая того или нет, ему в этом потакали. «Жертвы рождают жертв» - вспомнилась Козлову классическая цитата, и тут же снова вспомнился вчерашний разговор: «А мне, чёрт побери, нужна их жертвенность?»
Порфирий Прохорович, залпом осушив гранёный стакан, хмуро глядел вперёд. Козлов еле пригубил свой стакан, подавив в себе желание выпить.
-Пусть ему там будет легче – прошептал старик. – Здесь ему всё равно не жизнь…
Козлов молчал. Да и что, собственно, он теперь мог сказать? Он не мог себе простить того, что не уберёг, не проследил, недооценил… Да, он, можно сказать, чего-то добился – получил санкцию от самого Генерального Прокурора Эстонии. Попов задержан, ждёт своего часа в каком-нибудь пустом кабинете, или в «обезьяннике», или… Только какая теперь от этого польза? Что теперь предъявить Попову? Теперь, со смертью Черногорского, всё идёт крахом – ни следственных экспериментов, ни очных ставок…
Да и вообще, какое всё это имеет значение, какая цена всему этому, когда сейчас, прямо перед его глазами, происходит ужасающая трагедия, крушение всех устоев человеческой жизни? Перед ним был отец, потерявший сына. И теперь это будет Козлову укором на всю жизнь….
-Вчера, когда Минька по телевизору выступал, у матери произошёл сердечный приступ. Сам её в больницу отвёз – со слезами на глазах произнёс старик.
Ему просто хотелось выговориться, облегчить душу, и Козлов это прекрасно понял.
-Только б она не узнала! Только б хоть жива осталась…
После этих слов Порфирий Прохорович не выдержал, и расплакался.
-Налейте ещё водки – попросил он.
 
… В то время, как Козлов беседовал с отцом Черногорского о дальнейшей судьбе последнего, и затем обоих, словно громом поразила весть о страшной тюремной были – в том же коридоре, в кабинете начальника отдела, находился другой посетитель. Это был Третьяков.
-Давай смотреть на вещи реально – вроде бы мягко, но со скрытой агрессией в голосе, говорил он. – Ты себя дискредитировал на все сто процентов. Отстранил Козлова, назначил Шубина. Только Шубин всё до сих пор в чекиста играет, а Петя нашёл убийцу. Который сам, с ходу, признался во всех эпизодах. Теперь с прокурором тебе в любом случае предстоит тёрка, от этого уже никуда не денешься.
Третьяков говорил с расстановкой, выдерживал паузы между отдельными фразами, многозначительно заглядывал комиссару в глаза, и едва тот раскрывал рот, чтобы что-то ответить, адвокат вновь продолжал свою тираду.
-Тем более, сам Петя обратился с докладной, ни много, ни мало – к Генеральному Прокурору Эстонии. А что это значит?
-Алексей, я не детсадник, не надо объяснять мне азбуку.
-Хорошо, я буду краток. В этом кресле ты, считай, уже не сидишь. Лучше будет, если ты сам подашь в отставку. Это поможет избежать скандала. Теперь переходим к самому главному. Уходить надо с достоинством. Чтобы не ломать жизнь людям, и не давать в руки козыри таким, как Петя. То есть – пусть проверка, во главе с Генеральным, займутся, в первую очередь, Петей. Тем более – он их сам в это втянул. Вот пусть и проверят – что у Пети там за неразбериха с пикником.
-Мне ваши интриги, тем более, сейчас – раздражённо буркнул начальник, но Третьяков его перебил:
-Это не наши интриги. Это ваши интриги! Я адвокат, моё дело – защита человека, и соблюдение законности. А что до вас до всех, то вы шли разными путями, но пришли всё равно к одному. Только Петя вас опередил. А почему? Потому, что он, в отличие от вас, знал, что ему нужно. А ты, вместе со своим Шубиным, просто облажался.
-Вот что, Алексей – попытался урезонить его начальник. - Шубин, между прочим, раскрыл заказное убийство, замаскированное под маньяка. Уверен, что и с Черногорским он бы справился не хуже, чем Петя. Не лезь не в своё дело.
-Дорогой друг! – злорадно, с язвительной иронией, ухмыльнулся адвокат. – Во-первых, неужели ты сам веришь в эту шубинскую сказку? А во-вторых, ты свой выбор сделал в самом начале. Теперь, если ты не хочешь, чтобы тебя зажали со всех сторон, держись уж чего-нибудь одного. Единственное, чем ты можешь себя спасти – это не мешать нам, и дать нам возможность завершить начатое дело. То, что касается моего клиента, твоего Пети, и прокурора.
-Не тебе меня учить. И уж, тем более, не Попову твоему желторотому. Мне не важно, кто он, и с кем он.
-Это всего лишь эмоции – парировал Третьяков. – Ты взволнован, ты напуган предстоящей проверкой. Тебе есть, чего опасаться, вот ты и ругаешься. Могу сказать только одно: поперёк нас тебе прокурора пустить не удастся. Засыплешься. К Пете переметнёшься? Уж я не думаю, что он тебя примет с распростёртыми объятиями. Отсюда выход у тебя один. И мы это сделаем прямо сегодня. Нечего моему подзащитному в обезьяннике париться.
 
…Порфирий Прохорович ушёл.
Козлов сидел за столом, изучая протоколы, экспертизы, рапорты относительно самоубийства Черногорского. В протоколе говорилось, что на трусах покойного, в отделении для резинки, был вшит специальный потайной карман, в котором он носил завёрнутый в бумажку порошок, что подтверждали микрочастицы бумажных волокон. Козлову такая версия казалась самой, что ни на есть, натуральной липой. Он был уверен, что яд ему подбросили. Вот только – кто? Естественно, за всем этим стоит Попов, и иже с ним – Третьяков, Жанна, кто ещё? Уж не сам ли Королёв словечко замолвил?
Смерть Черногорского сводила на нет всю работу Козлова. Версия о лаборатории так и оставалась недоказанной. С какой целью предпринималось ограбление магазина? Каковы истинные мотивы убийств?
Хотя некоторые зацепки всё же оставались. Например, Катя. Зачем, спрашивается, Диме Филиппову понадобилось убивать её ребёнка? Если даже у него и были какие-то счёты с Черногорским. Дима его в своё время обидел, унизил; тот в отместку расправился с его матерью и с его девушкой… Катин ребёнок – не от Попова, хоть они и встречались; и, что уж совершенно ясно – не от Черногорского. Каким же образом в этой истории оказался замешан Дима? Почему Черногорский, уже отомстивший ему, решился его убить?
Или Валя Михайлова, утверждавшая, что в день убийства Беспалова, Черногорский, он же Феоктистов, весь вечер провёл у неё? Что может связывать эту красивую, умную, утончённую женщину, с интригами Попова, и, в конечном итоге, с убийствами? Почему она дала ложные показания? Из страха? На неё это не похоже. Тогда в чём причина? Да в том, что прямо сегодня он, Козлов, предъявит этой прелестной барышне обвинение в сокрытии опасного преступника, и тогда ей больше ничего не останется делать, как… Правда, теперь она тоже может переменить тактику – валить всё на Черногорского. Но ведь она сама утверждала, что в день убийства и Попов тоже был у неё.
Беспалова Черногорский убил якобы в отместку за Ольгу. Да, теперь очную ставку не проведёшь, не докажешь, что это была лишь сказка, придуманная для сокрытия истинных мотивов.
Ладно, здесь можно обойтись и без Ольги. Начнём, пожалуй, с Вали – она уже попалась в ловушку, которую она сама же на себя и поставила.
Размышления Козлова прервали вошедшие в кабинет – начальник отдела и Третьяков.
-На каком основании арестован мой подзащитный? – беззастенчиво заявил адвокат.
-Санкция на арест выдана Генеральным Прокурором Эстонии – бесстрастно ответил Козлов. – Если Вас что-то не устраивает – обращайтесь прямо к нему.
-И на каком основании Вы запрашивали санкцию у Генерального Прокурора? Почему Вы в своей докладной называете моего клиента подозреваемым?
-На основании свидетельских показаний, и его самого, в первую очередь.
-Вот здесь я скажу Вам следующее. Ознакомившись с протоколами Ваших бесед с моим подзащитным, я считаю необходимым подать против Вас встречный иск. Я подготовил докладную, по поводу фальсификаций и подлога с Вашей стороны. Докладную, как Вы сами понимаете, на имя Генерального Прокурора. Вы сами выбрали его третейским судьёй.
-Я тоже ознакомился с материалами, и подтверждаю, что налицо подлог с целью фабрикации улик – добавил начальник. – В деле имеются два протокола допроса Попова, по одному и тому же эпизоду. Один из них заполнен лично Вашей рукой, и в нём говорится, что Попов якобы по приглашению Борисова, поехал на пикник с девочками, и что никакого Феоктистова там и в помине не было. Причём подпись самого Попова явно подделана.
-Явно или подделана? – переспросил Козлов. – Что утверждает наша доблестная экспертиза? – хотя он уже сомневался в правильности экспертизы, даже если бы её и провели. Они всё равно ответят так, как от них потребуют…
-Неужели Вам самим не пришло в голову придумать что-нибудь поумнее? – съязвил Третьяков. – Простите, но этот протокол мне больше напоминает сочинение двоечника. Самый настоящий бред!
-Написанный со слов Попова! – заметил Козлов. – У меня тоже его история вызывала сомнения.
-И тут же – второй протокол, вторая версия. Объяснительная, якобы от Попова, в которой он рассказывает, как по просьбе своего давнего знакомого Черногорского, он поехал с некими его знакомыми за город – сказал начальник.
-Этот протокол я, между прочим, получил из Ваших рук – парировал Козлов.
-Однако она была Вами добавлена к делу – ответил комиссар. – И на основании этого, Вы выстраиваете версию о преступном сговоре Черногорского с Поповым. Так был ли Черногорский на пикнике? По Вашей первой версии, его там не было.
-А что до Вашей второй версии, то графологическая экспертиза установила, что почерк Попова подделан – заявил Третьяков.
-Что касается Черногорского, то он сам сознался – сказал Козлов.
О разговоре с Черногорским по поводу двух пикников, он решил умолчать. Во-первых, почему-то в письменных показаниях Черногорский не упомянул об этом ни слова. А во-вторых, Козлов сам в это не верил.
-А что касается моего подзащитного, то его в тот день вообще там не могло быть! – возмущённо воскликнул адвокат. Иначе, как он мог там быть одновременно – и без Черногорского, и вместе с ним же! Кроме этого, имеются веские доказательства его присутствия совсем в других местах. К примеру, квитанция магазина, на которой стоит подпись Попова. Выбита 22 мая, в 19 часов 45 минут. И это ещё не единственное его алиби. Ну, а Вы, при всём при этом, ещё искусно подделываете объяснительную, в которой Попов якобы сознаётся в пособничестве преступнику!
-Знаете, что? – не выдержал Козлов. – Я согласен! Пусть прокурор и разбирается. Кто и что фабрикует.
-Подумать только – продолжал Третьяков. – Даже Лидия Романова – и та не признала Попова. А ведь его ни с кем не спутаешь! А Мурата Борисова я в расчёт вообще не беру – он недееспособен. Своими показаниями он подтверждает все четыре версии, и при этом противоречит себе на каждом шагу. Поэтому его опусы нет смысла даже читать.
-Что Вы ещё от меня хотите? – разозлился Козлов. – Ради Бога, ступайте к прокурору, докладайте, это ваше право. А мне работать надо.
Последнее, что сделал начальник отдела, будучи на своём посту – изменил меру пресечения в отношении Попова, на подписку о невыезде; и расписался в докладной, состряпанной Третьяковым.
В тот же день он подал в отставку.
 
К Валентине Михайловой Козлов решил наведаться тем же вечером.
Этот визит он для себя планировал, как неофициальный – просто прийти, по-хорошему объяснить девушке, что она, мягко говоря, не права. Поинтересоваться, из каких это соображений она так красиво, достоверно и вразумительно лгала. Ну, и затем, ненавязчиво ей объяснить, под какую статью Уголовного кодекса, попадает её, прямо-таки материнская, жалость к Феоктистову, который Черногорский; и так же ненавязчиво, предложить взаимовыгодное сотрудничество.
В Пяэскюла Козлов поехал не на своей машине – решил не рисковать из-за принятых после дневных бесед ста граммов. Ехать с кем-либо из коллег не хотелось – беседа намечалась конфиденциальная. А что до такси, то на них не хотелось даже смотреть.
Пройдя пешком через Старый Город, Козлов пришёл на вокзал. Сел в электричку.
Электричка – особенный транспорт, сама собой уже наводит на раздумья. Почему-то всегда в поезде хочется думать. Смотреть в окно – и думать, о чём-то далёком, уноситься мыслями в будущее, или в прошлое, или вовсе в воображаемый мир. И Козлов думал. Думал о том, в каком облике предстанет сегодня перед ним эта женщина. Невинный ангел? Обворожительная хищница в засаде? Снежная Королева? Хотя – откуда в нём такая уверенность, что ей уже известно об аресте и смерти Черногорского?
Он думал, как начать разговор. Чтобы не спугнуть её, и в то же время, не дать ей шанса ускользнуть. Если она будет просить очной ставки, значит, она уже всё знает. А это уже наводит на некоторые размышления…
И вот, наконец, он перед её дверью.
-Кто? – голос за дверью звучал несколько встревожено.
-Это Пётр Александрович – он решил обойтись вообще без всяких официальностей, раз уж сегодняшний визит сугубо частный.
Дверь открылась.
Увидев Анжелу-Валентину, Козлов сразу отметил, что эта женщина недавно пережила какое-то сильное душевное потрясение – на её лице читалось выражение тревоги, затаённой печали, и пережитой боли. Чего не было в прошлый раз. Хоть она держалась стойко, по крайней мере, внешне, сохраняла совершенное спокойствие – но определять состояние человека, его переживания, по внешнему виду – было у Козлова работой. Женщина носила свою боль, свою скорбь, свои терзания глубоко в душе, и этот груз был отнюдь не лёгок. Она была ранена. Может быть, даже чем-то сродни Черногорскому – Козлову вдруг вспомнились его рассуждения о раненом звере.
-Здравствуйте, Валентина! – сказал Козлов.
-Проходите – без тени смущения ответила она, будто приглашала старого знакомого на чашку чая.
-Вас мой визит не удивляет? – с иронической подоплёкой спросил Козлов.
-Этого и следовало ожидать, рано или поздно.
-И Вы знаете, почему – добавил Козлов, не то вопросительно, не то утвердительно. – Вы хорошо помните нашу прошлую беседу?
-Да, я всё хорошо помню – вздохнула она. – Феоктистов был у меня. Потом он уехал, и через два-три часа вернулся. Я до самого последнего момента не верила, что Миша кого-то убил. Такого я и представить себе не могла. Он сам мне потом об этом рассказывал – как он убивал, что его к этому побуждало. Но я ему не верила. И, честно говоря, я до сих пор в это не верю.
-То есть, по-Вашему, он на себя наговаривает?
-Я не могу этого утверждать. Мне самой очень тяжело всё это воспринимать, уложить в голове. Это не поддаётся никакой логике, противоречит не только здравому смыслу, но и…
Она сделала паузу, поправляя рукой волосы.
-Это вообще противоестественно. Даже если, в силу каких угодно причин, эти чудовищные бредни превратились в реальность.
-Когда Вы видели его в последний раз?
-Вчера. У нас был долгий разговор, который так и окончился ничем.
-Хорошо. А Вы знаете, как эта Ваша с ним дружба называется на языке юридическом? Наша с Вами предыдущая беседа? Его вчерашний к Вам визит? Вам известно, что такое покровительство, является деянием уголовно наказуемым?
-В таком случае, я готова понести наказание – совершенно спокойно и легко, ответила девушка.
-Вы знаете, я сейчас пришёл вовсе не для этого. Если Вы сядете, или будете осуждены условно, или даже Вам придётся платить штраф – лучше от этого никому не станет. Для меня наказание никогда не было целью. Даже в отношении Вашего друга, Миши Феоктистова.
-Он у Вас? – спросила девушка.
Козлов кивнул головой.
-Я это поняла сразу, как Вас увидела.
-Логично – кивнул Козлов. – Иначе не было бы причин для разговора, если бы Черногорский не сознался.
Козлов наблюдал за реакцией женщины. Она оставалась невозмутимой, не показывала и тени удивления.
-Вам знакома эта фамилия? – добавил он.
-Да – скупо прозвучало в ответ.
-В прошлый раз Вы утверждали, что с Поповым и с Черногорским, ну, или с Феоктистовым, как Вам удобнее…
-Пусть будет Феоктистов.
-Что с ними Вы знакомы, скажем так, шапочно. Но у меня появились некоторые сведения, и я пришёл к печальному выводу, что Вы и на сей раз, мне солгали. Зачем, позвольте осведомиться?
-Что Вы имеете в виду? – она непроизвольно моргнула обоими глазами.
-Начнём с того, что с Поповым Вы жили.
-Это уже интимный вопрос, и никого не касается.
-А Миша Вам, прости меня, Господи – как непутёвый сын, несчастный и беспомощный, которого Вы всячески жалели и опекали, и при этом совершенно не воспринимали его, как мужчину. И при всём этом, Ваши отношения были достаточно близкими и доверительными, раз он даже вчера поехал именно к Вам.
-Это уже Ваше личное мнение, и оно, на мой взгляд, не обосновано. Догадки, не более того.
-Что ж, может быть, я несколько сгустил краски. Но в целом я с Вами согласен – что Феоктистов жертва. Жертва, которая отчасти была вынуждена хвататься за оружие. Поэтому я вполне понимаю Ваше, чисто человеческое, участие, даже, я бы сказал, заботу об этом человеке. И как раз в этом, я хочу попросить Вас мне помочь. Вчера он написал признание. Семнадцать эпизодов, тридцать человек одних только убитых. Не считая искалеченных, изнасилованных, пострадавших в авариях. Вот какой послужной список он себе инкриминирует. Я считаю, что это не соответствует действительности.
-Я тоже так считаю – бойко подхватила она.
-Что ж, поделитесь – усмехнулся Козлов.
-Исходя из презумпции невиновности. При мне он никого не убивал, и никаких аварий не совершал. А, следовательно, мне его и не в чем обвинять.
-Снимаю перед Вами шляпу – вздохнул Козлов. – Вы мудрая женщина, у Вас гибкий ум, и незаурядное мышление. Но я хочу поговорить с Вами о другом.
-Я понимаю, к чему Вы всё это ведёте. Вас интересует Андрей Попов.
-Вы удивительно прозорливы – с издёвкой ухмыльнулся Козлов.
-Вы знаете, если честно и откровенно. О Попове мне известно многое. Практически, всё то же, что известно Вам, а может, и более. Только говорить я этого ничего не стану, потому что это будут голые слова, не подкреплённые никакими доказательствами. А за неимением таковых, вся информация, в лучшем случае – сплетни, в худшем – клевета и навет.
-Доказательства я найду. Это моя работа – ответил Козлов. – Мне нужна, в первую очередь, информация.
-А этой информацией Вы и так уже располагаете. Почему бы Вам тогда не найти доказательств?
-Ввиду её недостатка. Я слишком мало знаю. Слишком мало для того, чтобы остановить охотника. Пока пришлось довольствоваться лишь охотничьей собакой, которой Вы, милая, обеспечили алиби на момент убийства Беспалова. Кстати, не припомните ли Вы, когда Феоктистов жил, или встречался, с некоей Ольгой Семёновой из города Пайде? И это при том, что на кассету, перед всей массовой аудиторией, он во всеуслышание заявил, что в его жизни не было ни одной женщины! Где же тогда правда, а где ложь?
-Заглядывать в чужую личную жизнь – не в моих правилах – вновь отрубила Анжела.
-То есть, у Вас нет никакого желания помочь мне? Вы с лёгкостью укрывали у себя убийцу и мародёра, разыскиваемого по всей стране, и до сих пор водите дружбу с человеком, сделавшим его своим орудием. Значит, «Красный Москвич» для Вас - в порядке вещей, а пролезать за счёт этого в рай, оставаясь при этом чистеньким – это жизненная мудрость, и даже необходимое условие выживания! Если Вы не считаете нужным бороться, и пресекать такие явления. Пусть Поповы делают, что хотят, вместе с Черногорскими!
-Вы просто сейчас меня дразните. Берёте меня на «слабò». Я, как уже сказала, готова понести наказание. Вы хотите арестовать меня прямо сейчас?
-Вы выражаете готовность нести наказание за укрывательство Черногорского… - покачал головой Козлов. – А Вы знаете, что он умер?
-Как – умер? – Анжела, она же Валентина, резко переменилась в лице.
-Вчера в камере следственного изолятора, Черногорский покончил с собой. Отравился. Или, скорее, его отравили. Вас это не наводит на размышления?
-Наводит. Только с Вами мне всё равно поделиться нечем. Могу, правда, оказать одну маленькую услугу.
Она прошла в комнату, вернулась обратно в коридор с мобильным телефоном.
-Если у Вас и в дальнейшем возникнут вопросы, можете напрямую обращаться к этому человеку.
-Он Ваш адвокат? – прищурился Козлов.
-Нет, он не адвокат – ответила женщина, нажимая на кнопки телефона. – Привет – сказала она, уже в трубку. – Это Анжела…
-Что ещё за чертовщина? – невольно вырвалось у Козлова.
-Ко мне пришёл Подполковник, Поповым интересуется… - продолжала Анжела.
Козлов удивился до крайности. Это прозвище было известно даже далеко не всем его знакомым – лишь тем, кто был с ним рядом в последние годы перестройки. Когда в 88-м году старший следователь областной прокуратуры (и Комитета, чего греха таить), объявив непримиримую войну влиятельной преступной группировке, не остановился ни перед чем, даже перед похищением его собственной жены. Ценой её жизни, далась ему и эта победа, и перевод в Москву, и погоны подполковника… Когда в начале 90-х годов в Москве, подполковник Козлов, объявив такую же войну более крупным воротилам, чудом выходил живым из перестрелок, изворачивался, когда ему подстраивали одну провокацию за другой, наконец, вычислил тех, кого надо, но это оказалось уже никому не надо… И вот теперь, он слышит своё звание из уст какой-то девчонки, возомнившей себя больно умной! Готова понести наказание! Да тебе, девочка, двух дней, да что там - нескольких часов этого наказания хватит, чтобы ты мне соловьём запела! А заодно и доказательства сама найдёшь, а не найдёшь – так придумаешь, если жить захочешь! Ишь, какая правильная выискалась! «Презумпция невиновности», «не в моих правилах», «слабò»… И, кстати, что ещё за Анжела? Почему Анжела?
Она, тем временем, протянула трубку Козлову.
-Петя, здорово! – сказал в трубке голос, показавшийся ему до боли знакомым. – Не узнаёшь? Полковник Громов, Фёдор Павлович.
-Федя? – удивился Козлов. Он был полностью обескуражен.
-Он самый – ответил оппонент. – У меня к тебе просьба будет одна маленькая. Ты, пожалуйста, девушку не обижай. Она и так много пережила. Лучше со мной сразу свяжись. Может, и помогу чем.
-Ты в Системе? Или… - Козлов никак не мог подобрать нужных слов. Каким бы сильным, волевым и хладнокровным он ни был, а за сегодняшний день он уже дважды испытывал буквальный шок…
-Что – или? – рассмеялся Федя. – В братве, что ли? Нет, с братвой я боролся и борюсь. В Системе, куда же я денусь. Только несколько в ином ведомстве. Не местного значения.
-Федя… Здесь не до шуток. Твоя подопечная, или кто она тебе, умудрилась влезть в такое… Красный Москвич – тебе это ничего не говорит?
-Говорит, говорит. Ты знаешь, кто я по совместительству? А Анжелка никуда не влезала. На неё эту грязь просто ветром надуло. А она оттряхнула весь этот мусор, и дальше пошла. Поверь, ей нет резона.
-Я не могу понять – она Анжела, или Валентина? – вырвалось у Козлова. – Вы что все – сговорились, что ли?
-Лично я ни с кем не сговаривался. А нам с тобой все вопросы лучше обсудить при встрече. В конфиденциальной беседе.
-Я готов хоть сейчас – сказал Козлов.
-Мы встретимся на похоронах Черногорского. В четверг, в двенадцать, на Пярнамяе. Я, скорее всего, приеду туда вместе с Поповым. Ну, и с Анжелой, естественно.
-Что? – Козлов вновь изумился. – С Поповым?
-Да, вместе с Поповым – повторил Громов. – Работа у меня такая: Попов!
 
Четверг, 19 августа 1999 г.
Черногорского хоронили под музыку Вивальди.
Такова была последняя воля покойного – отцу вспомнилось, что ещё когда-то сын говорил, что хотел бы, чтобы его похоронили под знаменитое «Ларго», а не под традиционный «Марш» Шопена, или «Адажио» Альбинони.
На похоронах было малолюдно. Из родственников был лишь отец, ещё несколько человек с работы. Приехала также и Надежда Поликарповна с мужем, и, что самое удивительное – Вольдемар с Олесей. Ещё несколько человек, которых Козлов не знал. Ну и, конечно же, Анжела, и Попов, и с ними – крепкий пожилой мужчина с тугими усами, в котором Козлов узнал своего бывшего московского коллегу, Фёдора Громова, с которым они вместе, после развала Союза, ехали в Таллинн, в одном поезде. С той лишь разницей, что Громов, вместе с женой, возвращался домой после многолетней командировки, а Козлов ехал в неизвестность, начинать всё с нуля.
Собственно, Фёдор и предложил в своё время Козлову податься сюда…
Здесь, в Таллинне их приняли весьма радушно, работа сразу нашлась для обоих, и не стало преградой даже то, что Козлов, хоть и свободно владел английским, но не понимал ни слова по-эстонски. Впрочем, язык выучить для него была не проблема. Закрыли глаза даже на то, что в своё время Козлов имел отношение к «особой конторе» - когда проверили, в чём это отношение выражалось. Козлов никогда не занимался ни «антисоветчиками», ни осведомителями, ни, вообще, политикой. И в провинции, и, тем более, в Москве, основным его профилем была борьба с международными преступными сообществами. В провинции - таковые шуровали, в основном, вокруг ювелирного завода; лакомым кусочком для них были и многочисленные церкви, музеи, а то и частные коллекции, зачастую нажитые, скажем так, не совсем честно. Поэтому ни одно крупное дело не обходилось без того, чтобы нити не вели за границу. А в Москве Козлов работал в одной группе с Громовым, и международная организованная преступность была их специализацией. Такие дела, как, например, «Казанский вокзал», были для них обычной, рутинной работой.
Сам Громов тоже не был коренной – в Москву он был временно переведён из Таллинна, ещё за два года до того, как туда перевёлся Козлов. Поэтому именно с ним, Козлов и нашёл общий язык быстрее всех…
А в молодой Эстонии, практически вся организованная преступность была именно международной. Организованные группировки тесно переплетались - не только с российскими, но и с европейскими, азиатскими и американскими кланами. И это касалось не только транзита наркотиков, или цветных металлов. В сугубо местном масштабе работали лишь мелкие «бригады», занимавшиеся сбором дани с розничных торговцев, или востребованием долгов – короче, тем, что в той же Москве, или в Питере, считается делом, достойным разве что дворовой команды. Поэтому такой кадр, как Козлов, в формирующейся эстонской полиции, оказался на вес золота. Такой не только пользу делу принесёт, но и передаст свой бесценный опыт более молодым коллегам.
Некоторое время Козлов и Громов поработали вместе, затем их пути разошлись – Козлова определили в отдел по расследованию особо тяжких преступлений, Громов же формально вообще уволился из рядов полиции – открыл собственную фирму, занимавшуюся охранными и сыскными услугами. С той лишь разницей, что работала его фирма не «под братвой», как поначалу и предположил Козлов, а под эгидой Интерпола; имела также лицензию, и разрешение от Полиции Безопасности. То есть, Громов продолжал заниматься тем, чем занимался всю свою жизнь – борьбой с международной организованной преступностью.
Перед встречей со своим старым знакомым, Козлов успел навести некоторые справки. Его слишком насторожило высказывание Фёдора: «Работа у меня такая: Попов!».
К своему немалому удивлению, Козлов узнал, что Фёдор по совместительству работал ещё на одной работе – менеджером безопасности фирмы APF Trans Spedition. Той самой, где в состав правления входил и Попов. Вспомнилось Козлову и то, что Фёдор всегда испытывал страсть к машинам.
Козлов понял, что Фёдор, о котором говорил Черногорский в день ареста, и Громов – одно и то же лицо. То есть, так или иначе, этот человек знает, если не всё, то достаточно много. Но, в таком случае, что же это выходит? Что дело «Красный Москвич» совершалось с позволения, пардон…
Козлов решил не забивать себе голову бессмысленными догадками.
Обращало на себя внимание и ещё одно обстоятельство. У Фёдора Громова есть дочь Мария, 1974 года рождения, правда, два года назад, она вышла замуж, и живёт теперь в США. Но это было вовсе не главное. Главное было то, что, когда самого Громова перевели в Москву, Маша осталась в Таллинне, жила с родителями матери, то есть, жены Фёдора. В одном классе с Машей, училась некая Анжела Морозова, ровесница Марии Громовой. В полицейских материалах, её имя косвенно упоминается как раз в 1993-м – 1994-м годах, причём не где-нибудь, а в тех же делах, в которых фигурировал Попов. Весной того же 94-го, Анжела вышла замуж за Емельяна Трофимова, мичмана запаса российского военного флота. Взяла фамилию мужа, и уехала вместе с ним в Тверскую область России. В ноябре того же года, Трофимов был осуждён по статье 111, часть 4, УК РФ, и помещён для отбывания наказания в колонию строгого режима, в Республике Коми, под Воркутой. В декабре их брак был официально расторгнут, и далее след Анжелы теряется. Родственники бывшего мужа о ней ничего не знают. Выписалась, уехала – и всё. Зато приблизительно в это же время, в Эстонии появилась некая Михайлова Валентина Ивановна, 1972 года рождения, уроженка волжских Нижних Долин. Как раз в декабре 94-го, в Россию выезжал Попов. И хоть, согласно документам, основным пунктом его назначения была Москва, но, тем не менее, в самой Москве, он находился ровно двое суток. Где он провёл оставшиеся две недели?
Вот это Козлов и собирался выяснить в предстоящей «конфиденциальной беседе» с бывшим коллегой.
 
В последний раз открыли крышку гроба.
Черногорский лежал, улыбаясь, с закрытыми глазами, как будто он просто спал. Его лицо, при жизни всегда мрачное и тревожное, теперь сияло, излучая безмятежность и покой. Казалось, он достиг своего. Он нашёл то, чего искал всю свою жизнь, к чему стремился, за что перенёс бесчисленные тяготы и лишения.
Внезапно Козлова осенило, почему в свой последний день Черногорский был так удивительно спокоен, и даже находил в себе силы дерзко шутить и смеяться. Почему, глядя в его бледное лицо, Козлов невольно вздрагивал от необъяснимого ощущения, что перед ним – сама Смерть. Козлову вновь вспомнился «философский монолог» Черногорского, произнесённый им перед умирающим, связанным Димой. Шершень, жалящий слона в пяту. Раненый зверь…
Вся его жизнь была подобна агонии смертельно раненого зверя. Именно смерть стала смыслом его жизни. Смерть была стержнем его философии. Отсутствие, даже игнорирование, жизнеутверждающих принципов внутри себя, и неудержимое стремление к разрушению жизненного начала в других. И вот теперь, он и Смерть породнились. Стали единым целым, разрушив последнюю, разделявшую их, преграду.
-Мир и покой тебе, Миша – прошептал отец.
Впервые в жизни он назвал сына так – раньше всегда он называл его Миня, или Вениамин.
И музыка была наполнена светлым покоем, звучала проникновенно, и даже торжественно, словно гимн Богу, давшему вечное пристанище душе раба своего. Где, наконец, она обрела мир и покой, отрешась от всего мирского.
Подошёл Попов, налил рюмку водки, и поставил её в гроб. При виде его, отец Черногорского яростно содрогнулся, его лицо перекосила нечеловеческая гримаса.
-Господь тебя покарает! – зловеще прошептал он. – И в жизни, и в смерти проклят будешь!
-Я понимаю Ваше горе, Порфирий Прохорович – сочувственным голосом, качая головой, ответил Попов. – Видит Бог, в смерти Миши я невиновен. Здесь, сами понимаете, перед могилой говорить неправду – попросту кощунственно.
-А для тебя нет ничего святого! – скрипнул зубами старик. – Ты и Богу, на Страшном Суде, будешь врать, и не покраснеешь!
Эту реплику Попов пропустил мимо ушей.
-Напротив, Миша всю жизнь был моим другом – продолжал он. – Пожалуй, даже самым искренним, и самым преданным. Я всегда делал для него то, что мог. Всегда вытаскивал его из сетей, в которых он запутывался. Помогал ему подняться, когда он оступался. А на сей раз, видимо, не смог. Может, я оказался бессилен, а может, я наивно предположил, что Миша уже взрослый, и способен сам встать на ноги. Что ж, прости меня, Миша!
-Шлюшкам свои эти сказки рассказывай! – гаркнул Порфирий Прохорович. – А сына моего оставь в покое. Знаю я цену твоей дружбе!
-Я, конечно, не вправе на Вас обижаться, но отчаяние и гнев – плохие советчики. Лучше поговорим в другой раз.
И Попов опять отошёл к Фёдору.
Анжела стояла, чуть в стороне, безучастно наблюдая за происходящим. Ей не было совершенно никакого резона афишировать то, что с Фёдором Павловичем она уже давно знакома. Гораздо дольше, чем даже сам Попов.
Она томилась, вновь мучительно переживая миг своего последнего расставания с Черногорским. Как он, не желая мириться с иным жребием, не воспринимая уже никаких объяснений и увещеваний, не признавая уже никаких компромиссов и полутонов, кроме «да» и «нет» - в ответ на её отказ стать его женой, сел в свой «Москвич», и устремился навстречу смерти. Вспомнились пророческие рассуждения Попова…
«У него была дилемма: или любовь, или смерть. Любовь его отвергла, и он остался на тропе Смерти. Ты слышала – у Малинина есть такая песня: «Свадьба со Смертью»? Так вот, голубушка. Отвергнув его любовь, ты повенчала его со Смертью. Он и Смерть – это уже неразрывное. Единое целое. И когда ты, чтобы остановить его, закричала о любви, он только прибавил газу. Потому что твои слова – это ложь, а Смерть – это всегда истина. Смерть не приемлет лжи, а Любовь, наоборот, её любит».
Эти слова, вновь и вновь, повторялись ей звоном в ушах. Она непроизвольно вздрогнула, и прослезилась, вспомнив, как она пыталась его остановить.
Были ли её слова сказаны лишь с целью удержать Мишу от шага в безвестную пропасть; или же она и вправду, пусть даже и не осознавая этого, испытывала к этому парню нечто такое? Пусть не любовь, но всё же какую-то нежность, искреннюю привязанность, выходящую за рамки обычной дружбы?
Исполнять своё обещание… Она в тот момент не придала особого значения словам Миши, адресованным Павлику – сочла, что резкий выпад Миши, это пронзительно-скрипучее «Я убью тебя!», было сказано лишь в сердцах. А Миша, как выяснилось, сдержал своё обещание. Он убил Павлика.
Павлик разочаровал её – подул всего лишь лёгкий ветерок, и он оказался совершенно не тем, кем старался быть всё то время, что они с Анжелой встречались. Он испугался действительности, и предпочёл сладкую ложь и неведение колючей и беспощадной правде. Опустился до такого унижения – бросился листать этот дурацкий журнальчик, брошенный ему Поповым.
Ведь Павлик любил свою Валю – не реально живущую Анжелу, которую, правда, называли Валей – а свою, придуманную Валю, полностью отвечавшую его вкусам и запросам. О которой он знал всё, до мельчайших подробностей, и это было неоспоримо, без допуска каких бы то ни было неожиданностей. Потому что эту Валю придумал сам Павлик. И видел её в реально существующей женщине.
А она оказалась совсем не той, даже её имя – и то оказалось другим. Она оказалась совершенно незнакомой, и эта неизвестность испугала Павлика. Он попросту испугался, и толком не осознавал, чего. Именно поэтому он и повёл себя так нелепо.
Так кто же из них значил для неё больше? Кого бы она предпочла воскресить из мёртвых, если бы это было в её силах?
У неё возникло странное желание – подойти к Попову, высказать ему всё, что она о нём думает, может быть, даже набить ему морду – «за всё хорошее». Но это был всего лишь никчемный, сиюминутный взрыв эмоций, который она успокоила усилием воли. Она сейчас думала совсем о другом…
Со смертью Черногорского, прекратился жестокий, кровавый спектакль, поставленный Поповым. Спектакль, служивший ширмой, за которой шла другая игра – война между Ферзём и Генералом. Впрочем, сам Попов для Анжелы и не делал из этого тайны. Ей было, чего опасаться, в случае конфронтации с Поповым.
Она прекрасно понимала, что теперь в этой игре обречены они оба – и Генерал, и Ферзь. Иного исхода Попов не допустит, потому что в противном случае, победитель станет опасен для Попова, так же, как и сам Попов – для победителя. В этом случае, Попова ждала бы – либо смерть, что более всего вероятно; либо пожизненная кабала – что для Попова ещё более неприемлемо. Если такие варианты были бы возможны, то Попов ни за что бы не решился вести эту игру. Значит, из игры, в любом случае, выйдут оба, и Попов уже знает, как. Это уже предусмотрено – его сценарием, его программой.
Что ж, значит, теперь – не стоит ему мешать. Пусть теперь он доведёт свою миссию до конца. Ведь именно Генерал и Ферзь в своё время командовали «крышами» Чингисхана, и именно они, после его кончины, единогласно приговорили Анжелу к смерти. От которой её спас именно Попов, при участии Черногорского.
Так пусть же теперь, её палачи - сами исполнят, и сами же станут жертвами приговора, который они вынесли друг другу. И тогда, уже после всего этого, она и спросит с Попова – за несдержанные обещания.
 
Гроб опустили в землю, засыпали. На дощатой табличке было написано: «Черногорский Михаил Порфирьевич. 13.12.1974 – 15.08.1999». Хоть фамилию и дату рождения оставили прежними, имя всё же написали то, которое он принял при крещении. Которым он называл себя всю жизнь.
 
Улучив удобный момент, Громов сам подошёл к Козлову. Первым делом, он показал своё удостоверение.
-Теперь улавливаешь? – прищурился он.
-Раньше было лучше, все работали сообща – заметил Козлов. - Теперь же, каждая контора тянет одеяло на себя, и друг на друга волками косят. В России – там вообще, чёрт знает, что: и милиция, и ОМОН, и ФСБ, и прокуратура – все друг другу только палки в колёса суют, и глотки готовы грызть, только свистни! Ну, а нам-то с вами чего делить, не понимаю?
-Слушай, Петя, давай-ка, я провожу своих сотоварищей, и через полчаса мы встретимся, и поговорим уже с глазу на глаз. Мне всё равно с ними, в телебашне, делать нечего. Это уже наш дорогой Андрей Андреевич пусть банкует. Его сегодня есть, кому занять. А Анжела со своими задачами всегда справлялась замечательно. Так что давай, через полчаса, за развилкой, на стоянке. Там, возле речки.
-Я знаю, где это – кивнул Козлов.
 
-Что делить, говоришь? – переспросил Громов, когда, спустя полчаса, они шли по лесной тропинке, вдоль высокого берега реки. – Да не что, а кого, я б сказал. Ты никогда не задавался вопросом – а почему в этом деле, все только тем и заняты, что мешают тебе, и сбивают тебя с толку? Почему твой шеф делает всё, чтобы дело прогорело, и даже отставка ему не страшна? Почему внутренний контроль уверяет, что всё в порядке, и что всё дело только в амбициях, причём в твоих, прежде всего? Кому и зачем нужна эта игра; кто заказывает музыку? Зачем нам, здесь и сейчас, понадобился сумасшедший, который всех и всего боится, перед всеми трусливо пресмыкается; а потом идёт, и убивает – за причинённые унижения и оскорбления? И почему его нашли только сейчас, да и то – он взял всё на себя, и тут же преставился? Причём умер он где? Не где-нибудь, а у вас!
Такие рассуждения Громова заставили Козлова призадуматься.
-Ну, во-первых, Попов – начал он.
-А что Попов? – развёл руками Громов. – Был бы один Попов тут, сделали бы всё бесшумно. Следы бы заметали тихо и грамотно, и никто бы ничего не понял. Те же бомжи лесные справились бы, а Черногорский тут и вовсе не нужен.
-Нужен был фарс, чтобы скрыть истинные мотивы – вздохнул Козлов.
-А какие мотивы? – с показным удивлением, парировал Фёдор. – Начнём с Беспалова. Как, каким образом, он вообще узнал о том, что в лесной глуши, в заброшенном бункере, устроена фабрика? Ещё и в таких подробностях – кто именно там живёт, и что делает! Значит, именно это и нужно было – чтобы он это узнал, и передал дальше. Причём, обрати внимание: братву ферзёвскую сделали втихую. А о Беспалове кричали все, кому не лень – газеты, радио, телевидение. Или – зачем магазин с таким гаком ограбили? С погонями, авариями? И что потом с ним случилось, знаешь? Что изменилось в жизни этого скромного торгового заведения?
-Снова Ферзь вырисовывается, которого, по слухам, Попов солидно «кинул» - ответил Козлов.
-Ферзём занялись вплотную – продолжал Громов. – И занялся, как ты знаешь, кое-кто из ваших. Из тех, кто «в форме, но с понятиями». А рынок диктует условия. Конкуренция…
Фёдор вопросительно, даже испытующе, смотрел на Козлова – словно проверял, уловил ли собеседник смысл его слов.
-И что же мне теперь – недоумённо хмыкнул Козлов. – Перестать заниматься Поповым? Закрыть дело? Может, ещё и извиниться перед ним?
-Ну, извиняться тебя никто не заставляет, не вдавайся в лирику. А что до дела – то иначе тебе не удастся. Не закроешь ты – закроют тебе. Попов – он всё равно попадётся. Только уже не на этом деле, а на другом. На настоящем. Которое делалось за кулисами, пока на сцене шло это представление. И которое ещё пока не кончилось, но уже близок финал. Революция в высших эшелонах криминальных структур. А затем уже – и не только в криминальных.
-На что ты намекаешь? К чему все эти – вокруг, да около? Речь идёт о Генерале, только… - и Козлов замялся.
-Холодная война между ним и Ферзём, идёт уже давно – уклонился Фёдор. – Они с самого начала были конкурентами. А что до дальнейших последствий, то здесь я пока ничего определённого не скажу. На этот счёт как раз ведётся наша разработка. И насчёт Попова, кстати, тоже.
-Но, в таком случае, как же вы всё это допустили? Попов, пусть и чужими руками, лишал жизни десятки людей! А наркотики? А подвиги Черногорского – все эти дети, женщины? И вы спокойно на это смотрели, считая, что это спектакль, и что вам это не интересно. Пусть убивают, пусть насилуют, а мы будем ждать глобальных перемен, вот тогда и повяжем всех с поличным. Так, что ли?
-Нет, Петя, ты утрируешь. Я же Черногорского знал два года, я у них в фирме проводил курсы самозащиты для таксистов. И я прекрасно знаю, что он за птица, и что у них с Поповым за отношения. И вот, что я тебе на этот счёт скажу. Весь этот спектакль был заказан, и даже не только в качестве ширмы для Ферзя с Генералом. Взбунтовавшийся маленький человечек, яростный протест оскорблённой чести и достоинства. Такой персонаж был нужен, его заказали, и в его вакханалию вложили огромные деньги. Просто Черногорский подошёл для этой роли, можно сказать, оптимально. Обрати внимание даже на следующие детали: всё, что он сотворил в 97-м, и в чём признался только сейчас, перед самой смертью? Так по всем этим шести эпизодам, уже осуждены другие! То есть, акция Черногорского уже загодя планировалась. Одна пластическая операция чего стоила? И стояли за этим - весьма и весьма важные люди. А Попов – он только делал грязную работу. Этим он расплачивался за то, что в своё время получил возможность поедать крохи с барского пирога. Попов был - всего лишь – посредником, между представителем заказчика, и непосредственным исполнителем. Он очень хорошо знал Черногорского. Знал все его слабые струны, на которых он сыграл, и сыграл, надо отдать ему должное – виртуозно. Это и дало ему право на выбор жертв. А не будь Черногорского, нашёлся бы кто-нибудь другой. Или, вернее, Попову бы нашли этого другого. И поставили бы в такие условия, где у него бы уже не оставалось никакого выбора. Посуди сам: не успел ты привезти задержанного в управление, как возле здания уже вовсю толпились газетчики, телевизионщики, и прочая шушера, причём даже и не только из Эстонии. Смог бы Попов один такое организовать? Через друзей? А если бы самим этим друзьям это было бы не нужно, ударил бы кто-то, хоть палец о палец? Вот, то-то и оно!
-Ну, и зачем же этим важным людям понадобилось такое шоу? – скептически подметил Козлов. – Ты, конечно, интересно рассуждаешь, но отчасти, я с тобой не согласен.
-Считаешь, я выгораживаю Попова? Да по-твоему, все только то и делают, что его выгораживают. А кому нужно шоу? Будущим вождям революции. Черногорский был прав: сейчас на «униженных и оскорблённых», как верно подметил ещё Достоевский, никто не обращает внимания. С ними считаться даже зазорно! Лох – так сиди, и молчи в тряпочку, на то ты и создан, чтобы тебя опускали. А теперь – народ всколыхнётся. Бунт против существующих порядков, против существующей власти, против законов, морали – да всего, чего угодно! И как раз, под эту лавочку, грядёт передел власти в криминале. Чем это чревато? Войной, только уже теперь у каждого неугодного окажутся давние жертвы, которые в нужный час готовы стать Черногорскими. Вспомни-ка его выступление. Сегодня это жертва, а завтра – Черногорский!
-Я тоже говорил – если этому стаду затравленных шакалов, да опытного пастуха – нахмурился Козлов.
-Но они, видимо, умны, и понимают, с чем играют – возразил Громов. – Когда Черногорский станет массовым явлением, то уже ни один пастух не удержит своих шакалов. Их попросту сметут. Но зато теперь, это станет реальной угрозой. Как ядерный потенциал: хотите атомную бомбу, или босяцкую революцию? И чихать будет всем, и на законы, и на мораль, и на свои же «понятия». А в хаосе уж найдётся, чего урвать под шумок. Для этого хаос и нужен – вспомни девяносто первый. Хотя здесь уже не девяносто первый – скорее, семнадцатым попахивает. Так вот, сейчас моя цель – выявить, кто за всем этим стоит. Уж Попову-то, при желании, они всегда найдут замену.
-Неужели Попову не помочь заговорить? – недовольно спросил Козлов.
-Попов – лишь следующая ступенька большой лестницы – пояснил Громов. – Вторая снизу. Первой был Черногорский. Он выдал Попова? Нет, и не выдал бы, ни под какими пытками. Потому что его жизнь напрямую от него зависела. И то же самое – Попов. Только он связан ещё крепче, и при этом даже не знает, на чьих он верёвочках. Ему, правда, удивительно легко – он считает себя игроком, а других – куклами. А его кукловодам, это только на руку.
-А теперь, дорогой Фёдор – осторожно, но со скрытой агрессией в голосе, начал Козлов – расскажи-ка мне немного об одной девушке. Морозова, или же, Трофимова, Анжела Николаевна, бывшая одноклассница твоей Маши. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
-Что именно тебя интересует? То, что она, уже пять лет, вынуждена называть себя чужим именем? Так это всё звенья одной цепи. В своё время она ввязалась в неприятную историю, и тем самым, оказалась персоной нон-грата. Причём не для кого-нибудь, а для наших с тобой сердечных друзей, Ферзя и Генерала.
-Тут, видишь ли, очень интересно получается – покачал головой Козлов. – Она что, тоже напрямую зависела от Попова? Или же – от Черногорского? Зачем ей понадобилось вводить следствие в заблуждение, своими заведомо ложными показаниями? Укрывать убийцу? И потом, закон для всех един. Я что-то не совсем понимаю.
-Закон един – кивнул Фёдор. – И я сам служу закону, но что ты будешь делать, когда закон оказывается бессилен защитить человека?
Козлов вопросительно посмотрел на Фёдора.
-Вернёмся к Беспалову. – продолжал тот. – Беспалов был уже битой картой. Анжела крыла Черногорского именно по этому эпизоду. Так вот. Не исполни этого Черногорский – его бы нашлось, кому подменить. А окажись Черногорский раньше в тюрьме – его участь была уже заранее решена, он кончил бы абсолютно точно так же. Дали б ему срок до рассвета, а то, что он не успел доделать – доделали бы и без него. Только, в довершении всего, не стало бы и Анжелы. В назидание другим, чтобы знали, что бывает с теми, кто мешает игре. И даже я уже ничем бы не помог. Кстати, знаешь, как я с ней познакомился? В девяносто третьем, когда эта девушка открыто воспротивилась тому, что творилось на улицах города. Когда девушек отлавливали на продажу. Не припоминаешь?
-Чингисхан? – удивился Козлов.
-Он самый – кивнул Громов. – И вот, ему Анжела не побоялась предъявить ультиматум, когда пропала её подруга, и, кстати, моей дочери тоже. Сам Чингисхан Анжелу помиловал – таков был его каприз. Зато, когда об этом случае прознала его крыша – а у него, как ты знаешь, их было сразу две, и воровская, и ментовская – её единогласно приговорили к смерти. Но, пока был жив сам Прохоров, они ничего не смели ей сделать. Ну, а после его смерти… Анжеле пришлось исчезнуть. Она уехала, и не вернулась. Точнее, там у неё жизнь не сложилась, и у неё не было другого выхода. Сюда она вернулась уже Валентиной. Да, закон нарушен, не спорю. Но мог бы этот закон защитить её от произвола бандитов, которым всё дозволено, а уж тем более – от бандитов в форме?
-Значит, она уже давно в этом котле варится – недоверчиво хмыкнул Козлов.
-Варилась – поправил его Фёдор. – Сперва ещё в 93-м, потом после возвращения. Она уже давно не очень-то и жалует этого Попова, так что с этим у неё всё чисто. Мишка, тот её любил. Хоть это и звучит нелепо.
-Кого же он любил? И, кстати, если уж на то пошло. Что ты знаешь о его личной жизни?
-Да то же, что и ты – усмехнулся Фёдор. – Не везло ему. Ничего у него не выходило, ни с кем. Что Анжела, что Наташа – это всё сказки Гофмана. И не было у него никакой Ольги, это всё легенда, только всё равно это ничем уже не докажешь. Раз Попов решил, что так надо, значит, Ольга будет на этом стоять, поскольку её ступень по высоте ранга, стоит вровень с Черногорским – под Поповым. Правда, в отличие от Черногорского, она под Поповым не только образно…
Некоторое время молчали.
-Знаешь что, Петя? – нарушил молчание Фёдор. – Мой тебе совет. Я всё-таки со своей колокольни вижу, что творится в вашей конторе. Возьми-ка ты отпуск, и брось ты этого Попова. Для всех брось. Не говори о нём ни с кем, не подавай виду, что он вообще тебя интересует. Сам для себя – копай, где хочешь, как хочешь. Выясняй любые сведения – хоть о прошлом, хоть о будущем, но – инкогнито. Как частное лицо. Если же ты будешь копать под него официально – тебе не жить. На тебя спишут такие грехи, что век не отмоешься. И уже сейчас, кампания против тебя идёт полным ходом. Ты знаешь, что за докладные на тебя поданы Генеральному Прокурору?
-Догадываюсь. Три версии одной пьянки. То, за что мне шеф устроил разнос в понедельник, вместе с этим Третьяковым.
-То есть, официальная версия вообще исключает какое-либо участие Попова – заключил Фёдор. – Ни на каком пикнике он не был. Даже если что-то и было шестнадцатого, то это осталось между тобой и Черногорским, и тебе не дадут проверить, о каком же дне вы беседовали с Поповым: шестнадцатое, или же двадцать второе. Они прицепились к одному: все твои версии противоречат друг другу. Зато есть чистосердечное признание самого Черногорского, которое подтверждается свидетельскими показаниями. Все остальные версии, в лучшем случае, сочтут твоими разработками. В худшем, они грозят приобрести статус фабрикации.
-То есть, что? – удивился Козлов. – Выходит, сам Генеральный Прокурор заинтересован в том, чтобы Попов остался чист?
-Нет, Петя, Генеральному твой Попов до лампочки. Просто, если ты не замнёшь это дело сам, то к нему попадут уже другие докладные. О том, какие методы ты иногда используешь для сбора информации. К примеру, видеокассета Феликса – это же детское порно! Или твои хитросплетения - с Иванцовым, со Жмериным-младшим. Скажу больше – с тех пор, как ты стал вести это дело, каждый твой шаг прослеживается. Им известно о тебе всё – что ты делаешь, что ты задумал. Чтобы вовремя принять контрмеры. И даже то, что это дело было поручено именно тебе – тоже не случайно. У твоего шефа, теперь уже бывшего, просто не было выбора. Ему бы никто не позволил выйти из игры просто так. И теперь, то же самое грозит и тебе. Или ты сейчас выходишь из игры сам, или потом у тебя не останется выбора.
-У тебя-то откуда такие сведения? – процедил Козлов.
-Я тоже копаю – уклончиво ответил Громов. – Но только инкогнито, как частное лицо. О моей основной работе ничего не знают – ни Попов, ни сам Генерал. Что настоятельно рекомендую и тебе. Арсенал у тебя – не хуже моего, глаз-ушей по всему городу, сколько угодно.
 
Из этого долгого разговора с Фёдором, Козлов сделал один-единственный вывод: закон нынче никому не писан. Никто не старается его соблюдать, а все стремятся, напротив, им прикрыться, подогнать под себя. Кто-то вынужден это делать, как например, Анжела – не по собственной же прихоти она перекрестилась в Валентину…
Но что тогда говорить о тех, кто по долгу службы обязан чтить и защищать Закон, а на самом деле используют его в своих интересах? Когда полицейские, коллеги, следят за Козловым, чтобы всячески ему помешать, и всеми силами выгораживают преступника – потому, что тут затронуты интересы Дементьева?
И результат будет, в общем-то, положительным – Ферзя сотрут в порошок, а может быть, и не только его. Да и сама история с красным «Москвичом» не прошла даром – первым делом, выявили все «инкубаторы», места сборищ малолетних наркоманов; во избежание того, что туда придёт новый Черногорский. В полный голос заговорили о насилии в школе – а ведь раньше и эта тема стыдливо замалчивалась…
А сам Козлов – положа руку на сердце, никогда не переступал Закон, не обходил его в своих интересах? Не ломал ли чужие устои, не калечил людские судьбы, прикрываясь при этом Законом? Ладно, ещё Иванцов, Жмерин – там он преследовал действительно благородную цель – он узнал правду, которая оказалась никому не нужна. А вот нужна ли была правда самому Козлову – тогда, в далёком 82-м, когда он, пользуясь своим служебным положением, отправил безвинного человека в тюрьму, ещё и заставил быть «стукачом»? Какую цель он этим преследовал? Защиту законности? Правду, справедливость?
Это была даже не месть за поруганную честь и достоинство, как это делал Черногорский. Это, если уж быть честным хотя бы перед собой, и смотреть на вещи без прикрас – была низменная, гадкая подлость, сотворённая ради трусливого спасения своей шкуры, ничтожной корысти, и собственных карьеристских амбиций.
Так, в чём же тогда разница между ним, и, скажем, его шефом, теперь уже бывшим? Или ещё одним бывшим шефом – Володей Королёвым, которого не смущало даже то, что его родной сын – преступный авторитет, а дочь – настоящая аферистка? Или тем же самым Генералом – Анатолием Дементьевым, благодаря которому (а впрочем, не только ему), полиция сама на себя берёт бандитско-воровские функции, в открытую занимаясь всем тем, с чем призвана бороться? Или, даже – между ним, Козловым – и человеком, стоящим от него по ту сторону баррикады, человеком, которого он в последнее время считал своим заклятым врагом, так в чём же их отличие? Его и Попова?
Тот тоже радеет о «благе народа», занимается благотворительностью, заступается за незаслуженно обиженных, помогает оформлять сделки с максимальной выгодой. Ярый защитник прав человека, непримиримый борец с насилием и произволом, честный и неподкупный. Такова видимая часть айсберга. А что касается части подводной, то там, пожалуй, Козлов чуть загнул. Тем, что на свою подводную часть давненько не заглядывался. И теперь, впервые об этом задумавшись, ему стало страшно.
Ничем! Ничем он не отличается – ни от Попова, ни от своих коррумпированных коллег. За исключением одного: они – сами по себе, он – сам по себе. У бригады Генерала общие интересы, а у Козлова – свои личные.
И поэтому, его игра обречена. Он сумел вычислить, но доказать – уже никогда, ничего не сможет. Потому, что сам – такой же, как и они; сделан из того же самого теста. И они его уничтожат, его же оружием. И закон не будет на его стороне, как впрочем, не будет он и на стороне противника. Просто он окажется вне закона. Потому, что он уже его переступил, приняв, тем самым, другие правила.
Как же, однако, на удивление спокойно и открыто этот Фёдор рассуждает о таких вещах, которые для самого Козлова всегда были запретной темой! Об извращении и издевательстве над Законом, вплоть до полного его игнорирования! Но кто же виноват, что Закон у нас так бессилен?
Козлов вспомнил свою недавнюю речь о социальной катастрофе, о разгуле насилия, о защите человеческой чести и достоинства, о необходимости всеобщего пересмотра жизненных ценностей… «Пусть каждый начнёт с себя!» - вспомнились ему его же собственные слова.
И тогда, он почувствовал себя негодяем. Подлецом и лицемером, прячущим за благородными вывесками свои низменные проявления, и творящим беззакония ничуть не лучше Черногорского. Потому что, осуждая и наказывая других, он никогда не спрашивал с себя. Всегда, каждому своему бесчестному поступку, он находил массу всевозможных оправданий.
 
Через несколько дней, Козлов действительно ушёл в отпуск.
В отношение же Попова, расследование было прекращено, за отсутствием состава преступления. Жалоба на Козлова, по обвинению в фальсификации материалов уголовного дела, осталась без удовлетворения. Её сдали в архив, вместе с теми протоколами, подлинность которых была поставлена под сомнение.
Вскоре, за ненадобностью, эти бумаги были уничтожены.
 
…Ещё до похорон Черногорского, Попов понял, что представление окончено. Спектакль, который он так долго, кропотливо и обстоятельно готовил, завершился грандиозным финалом.
Был изобличён и арестован серийный маньяк. Были раскрыты и доказаны все его преступления. Стали всеобщим достоянием все мотивы каждого совершённого им злодеяния, начиная от первого эпизода – по иронии судьбы, он же и стал венцом его биографии; и кончая убийствами всех тех, кто что-либо о нём знал. О лаборатории, о делах, связывавших покойного Черногорского с Поповым. Всему нашлось своё объяснение и подтверждение. Даже той неоправданной дерзости, с которой Можаев и его сообщники - с лёгкостью, играючи – дразнили следствие. Балансировка по краю пропасти, игра со смертью, вынудившая не по своей воле втянутого в преступление таксиста, сделать такой выбор, после которого – уже и в самом деле, хоть трава не расти.
И в эту закономерность, уже весьма гармонично вписываются – и убийство Беспалова, и запоздалая месть Светлане Гореловой, а заодно – и этому бесстыжему отморозку Диме. И сведение счетов с Карапетом и Пупсиком, по «сверхжёсткому» варианту 97-го года, и возвращение на старое место «недоделанного» преступления. И даже Павел Некрасов. Мотив налицо.
Конечно же, думал Попов, Анжела выкрутится. И вряд ли она проговорится о Попове, иначе бы его уже вовсю мурыжили опера с «демократизаторами» наперевес. Или что – теперь и она затаилась? Ждёт чего-то? Хотя, чего ей ждать? Да, пусть даже дальнейший ход событий и был ей предсказан абсолютно верно, так что – неужели она способна как-то на него повлиять? Да, пусть у неё и есть некий «покровитель» из силовых структур. Даже если из «сильных мира сего» - но не настолько сильных, чтобы диктовать условия Генералу. Тот за такие шутки просто в порошок сотрёт. Ферзь – тот в курсе, что Генерал против него «что-то» имеет, и готов в любой удобный момент сожрать его; и что тот пытался втянуть в свои хитросплетения Попова, которому их тяжба вообще до лампочки. Но для Ферзя и так не ново, что Генералу в тягость с ним делиться, как, впрочем, и ему самому с Генералом…
Теперь – представление окончено, но не выполнена главная задача, ради которой, собственно, весь спектакль и планировался. Попов не выполнил того, что от него требовалось, и теперь рисковал в любой момент оказаться на судилище. Между Ферзём и Генералом. Где последний предъявит Попову все известные ему козни против Ферзя – и о братьях, и о приманке; и докажет, что это уже далеко не провокация, и не «ментовский понт». А Ферзь, в свою очередь, ознакомит Генерала с кассетой. Да и не только с ней…
Значит, прямо сейчас, без промедления и отлагательства, нужно любой ценой выполнять своё обещание, данное Генералу. Ферзя должно не стать. Он должен пасть жертвой бандитской разборки.
Исполнителей приговора Попов уже наметил. Его верные слуги из Питера, бомжи Его Преосвященства, которые уже положили десяток зыкинских силовиков, во главе с Шерифом, а ещё раньше – отправили почивать и Гусара.
Но, в каком же тогда свете, будет представлена эта кровавая бойня? Кем должны оказаться эти бомжи, чью волю они должны исполнять?
Попов уже испытал на себе гнев Генерала, когда Ферзь сперва предположил, что «бомжи», устроившие его людям засаду, работали на ментов. Теперь «бомжовским» вопросом занялись правоохранительные органы – как по официальной, так и по теневой части; и криминальный мир, во главе с Зыкиным – раненым, и опасным в своём гневе.
Каким-то образом, о «мафии Его Преосвященства» узнала Света Горелова – отчего и возникла необходимость в её немедленном устранении. Кому ещё она успела об этом сообщить, кроме Жанны?
Не менее опасной становилась и сама Жанна. И, хоть у Попова с Третьяковым было на неё сфабриковано дело – даже оно, вкупе с обстоятельствами ареста её мужа и полного краха фирмы, не могло ничем спасти, если Жанна вдруг заговорит.
И неизвестно ещё, чью сторону в этом случае примет сам Третьяков.
И тут Попова осенило – как можно решить эти насущные вопросы. Попросту связать все нити воедино, и, чем скорее он это сделает, тем лучше. Такое решение представлялось ему гениальным – в силу того, что это было до банальности просто.
Во-первых, как он это слышал от Жанны, Света Горелова знала о том, что бомжи, так или иначе, причастны к городу Питеру. Питерские бомжи. Ради которых, он якобы и женился на Жанне. Почему-то именно эта Светина гипотеза раздражала женщину больше всего. А ведь её родной брат – не кто иной, как Коля Питерский! Почему бы и ему не иметь тогда отношение к этим неведомым бомжам?
Практически у каждого «делового человека», а у мента или у бандита – тем более, имеется свой, «прикормленный» контингент «отморозков», готовых за определённую мзду выполнять какие угодно «деликатные поручения», при этом сохраняя инкогнито. Эту кухню Попов прекрасно знал даже по себе. Да что по себе – если даже у Черногорского были под рукой свои «отморозки», согласные за дозу порошка на любые «услуги». Как же лихо они умудрились за ночь наводнить город «дьявольскими номерами», в результате чего, на следующее утро, вся полиция была буквально выбита из колеи! Ну, а уж у Коли Питерского, таковые должны быть, и притом в избытке. Послушные, исполнительные, не обременённые особым интеллектом, и не задумывающиеся о моральной стороне дела. Лишь бы платили!
Так значит, сейчас – пока Жанна ещё пребывает в своём «золушкином трансе», и безгранично предана Попову, считая лишь его одного гарантом своего спокойствия и благополучия – и нужно действовать. На неё это подействует безотказно – как она переполошилась, когда ей позвонила Света! Как убеждённо она говорила о Диме, вспомнилось Попову – Жанна даже специально встречалась с четырнадцатилетним Артёмом, чтобы разузнать о планах Марины и Димы! Как самозабвенно Жанна рушила все узы, чтобы добиться для Попова защиты адвоката Третьякова!
И тут же – ей никак не откажешь в удивительно тонкой интуиции. Эта женщина хорошо знает человеческую натуру – судя по тому, как она лихо «раскрутила» и Катю, и Свету, и Артёма, добившись от них нужной информации. Так пусть же теперь она так же «обработает» и следующего клиента.
Схема, намеченная Поповым, представлялась следующей. В его задачу входило – убедить Жанну в том, что его жизни угрожает опасность; и, соответственно, в необходимости принятия «крайних мер» - то есть, физического устранения. Следовало внушить Жанне, что исполнитель должен нарядиться бомжом – якобы для того, чтобы пустить следствие по ложному пути. Или – для чего угодно, но так, чтобы Жанна восприняла эту установку, чтобы иной вариант ей даже бы и не обдумывался. Тут уже начиналась миссия Жанны – найти исполнителя, именно «отморозка» из свиты брата, и, нужным образом, сподобить его на дело. Тем более, она уже говорила Попову, что знакома с такими «отвязными ухарями», которым Коля периодически поручает такие «задания», что кровь в жилах стынет. В сравнении с ними, сам Черногорский покажется воплощением благородства – тот ведь всегда сначала делал своим жертвам обезболивающие уколы, а уж потом отдавал их на растерзание малолетним наркоманам.
Вот, на это дело, как раз и должен пойти один из «отморозков» Коли Питерского. Кто именно – уже самой Жанне виднее. Причём жертвой должен стать какой-нибудь совершенно посторонний, не относящийся ни к Ферзю, ни к полиции, человек. После некоторых колебаний, выбор Попова пал на Порфирия Прохоровича – тот прилюдно угрожал Попову на кладбище…
Тем временем, Попов подряжает другого бомжа, уже из своей «свиты» - на Ферзя; а посланника Жанны должны поймать «с поличным», при попытке убийства Порфирия. В тот момент, когда намерения того станут уже очевидны, но так, чтобы он не успел привести их в исполнение. Как это неоднократно проделывалось в ходе «кассетных» операций.
Затем, при помощи весьма обширного спектра средств, исполнитель и сама организаторша – то есть, Жанна - должны признаться в содеянном. При этом исполнитель должен быть уверен, что его жертва была крупным преступным авторитетом, а затем к нему прибавятся ещё пара-тройка «танкистов», из добровольцев, которых Попов наймёт там же. Их задача – взять на себя убийства Ферзя, Гусара, Шерифа, и при этом подтвердить свою причастность к питерской «братве», и непосредственно – к Николаю Королёву, по батюшке Владимировичу. И признать посланника Жанны, как своего сотоварища по тайной бандитской «кухне». Чем и как они это докажут – станет ясно после признаний его самого и Жанны. Ну, а уж после этого…
Такое положение дел, устраивало Попова, как нельзя лучше. Во-первых, ликвидация группировки Ферзя, во главе с самим её лидером, спишется на банальную «разборку» с питерской братвой. А сам Коля Питерский автоматически станет «козлом отпущения» за все «бомжовские» истории. В особенности, для полиции: уж после такой «заморочки» с красным «Москвичом», засадить зарвавшегося бандита, а уж тем более – фактически стереть с лица земли, две такие мощные, наводившие ужас, преступные группировки, ещё так недавно казавшиеся непобедимыми – уж это будет для них сущим праздником. В этого Колю, они вцепятся зубами, и ни за что уже не упустят своего шанса - расквитаться с ним за былую вседозволенность. А для общественности – какая-то заурядная пальба между двумя бандитскими шайками, и в самом деле окажется ничем, по сравнению с той бурей, которую возмутил Черногорский.
Во-вторых, ещё одна карта уходила в отбой – Жанна. Её признания о том, что убийц нанимала лично она, и что они – подручные её брата, мгновенно станут достоянием общественности. А чем она станет это мотивировать, уже мало кого будет интересовать. После чего Попову останется просто, тихо-тихо вывести её из игры.
Но, с другой стороны, именно Жанна и оставалась для Попова камнем преткновения. Он прекрасно осознавал, что тем самым, он ставит её под сильнейший удар. Но другого выхода у него не было. Он должен был продемонстрировать Генералу, и, иже с ним – прочим, от которых он сейчас зависел – то, что Жанна – всего лишь средство в его руках. Нельзя было, ни в коем случае, афишировать то, что в действительности связывало его с этой женщиной. Слишком суровыми последствиями это могло быть чревато. Так пусть для них для всех, он останется тем, кем сейчас его вынудили быть – расчётливым, амбициозным, циничным оборотнем. Который, в своё время, женился на Жанне из меркантильных соображений, и так же теперь использует её в своих, сугубо корыстных целях. Поэтому Попов, прежде чем снова вводить её в эту жестокую игру, должен был продумать варианты для её защиты и ухода.
И, наконец, Третьяков. После таких заявлений Жанны, после ментовской мясорубки, в которую угодит её брат, этот адвокат уже не захочет даже вспоминать о том, что он когда-то имел дело с этой семьёй. И он сам тогда уже пойдёт на всё, что угодно, чтобы утопить эту семейку поглубже. Настолько глубоко, чтобы им уже оттуда было не выбраться.
Главное, сам Попов с задачей справится. Трон Генерала будет освобождён, а сам Дементьев останется единственной головной болью Попова.
…Чёрт побери, всё, как Анжела и предсказывала. Сперва – Ферзь, за ним – Жанна, причём одно окажется накрепко связано с другим. Но почему Анжела так решила? Не колдовство ли?
«Нет, не колдовство» - вздохнул Попов. – «Просто слишком хорошо эта девушка меня знает, и поэтому чувствует, что в этих интригах я уцеплюсь за эту банальную аналогию: питерские бомжи, и Коля Питерский».
Хорошо, будь по-другому. Не через Жанну…
Других вариантов у Попова просто не было.
 
Воскресенье, 19 сентября 1999 г.
Тягач с контейнером-полуприцепом, задним ходом заезжал на стоянку, в ряд между двумя такими же «фурами». Водитель выровнял машину, заглушил мотор, затем выпрыгнул из кабины, и направился к зданию конторы.
Это был Порфирий Прохорович Черногорский.
За этот месяц он ещё больше постарел, осунулся, лицо избороздила целая сеть глубоких морщин; и боль наложила на него свою неизгладимую печать. Он всегда казался печальным и суровым; глаза то горели от отчаяния и ярости, то напротив, затухали от тоски, безнадёжности, и ощущения бессмысленности прожитой жизни.
Ровно месяц назад, он похоронил сына. Через несколько дней прилетел из Лондона младший, Эдуард. Прилетел, чтобы поддержать отца, чтобы навестить в больнице мать – та, узнав о кончине старшего сына, перенесла инсульт, и её состояние в течение нескольких недель оставалось критическим. Теперь же кризис миновал, Порфирий знал, что жена будет жить – но разве можно считать полноценной жизнью такое существование – прикованное к больничной койке, при почти полной потере памяти, когда она даже его самого – и то не узнавала? Врачи, правда, говорили, что и это пройдёт, и оставалось лишь ждать и надеяться…
Теперь единственным смыслом в жизни старика оставалась работа. Которой он отдал всю свою жизнь. Утешало и то, что Эдик пошёл по правильному пути – учился, теперь уже за границей, там же теперь и стажировался, собирался создавать семью. На прощанье, он пообещал прислать родителям приглашение – когда сам обустроится основательно. Мать, естественно, он жалел. В отношении же брата, его позиция была однозначна – сам во всём виноват. Больше тут и сказать нечего, и без толку искать причины во всяких Поповых. Сам добивался, сам заслужил, чего хотел, то и получил сполна.
Эдуард улетел опять в Лондон, не пробыв в Таллинне и недели, а Порфирий Прохорович предпочёл тотчас же уйти с головой в работу – попросился в рейс.
И вот, он вернулся.
Он вошёл в контору, положил папку с документами на стол диспетчеру, и сказал:
-Завтра и послезавтра поставь мне ремонт. Я в сервис поеду, буду там стоять.
-Вообще-то, Паша, твои законные выходные – возразила диспетчер. Это была худощавая, кареглазая женщина, лет сорока пяти, с крашенными тёмно-каштановыми волосами, одетая в зелёный пиджак.
-Чего мне эти выходные? – отмахнулся тот. – У меня с машиной работы непочатый край, ещё и зима на носу!
-Ну, смотри – мотнула головой женщина. – До завтра, тогда!
-Счастливо! – проворчал он.
У дверей стояли трое мужчин – это были коллеги-дальнобойщики.
-Здорово, Порфирий!
-С возвращением!
-Ну что, посидим, отметим это дело? – предложил третий. – Будешь с нами? – он хитро подмигнул, кивнув на своего товарища с дорожной сумкой, явно не пустой.
Для них не было секретом, что произошло у Порфирия, и они всячески старались его поддержать, подбодрить. Ни о сыне, ни о жене, они никогда не упоминали. Напротив, отвлекали его от неотвязных, тягостных мыслей и воспоминаний.
-Не, ребят, я домой – устало вздохнул Порфирий. – Завтра с утра ремонтироваться.
Попрощавшись с коллегами, он направился к стоявшему у забора, с другой стороны, «Запорожцу».
Заурчав мотором, «Запорожец» выкатил с территории автохозяйства. Порфирий ехал домой, чтобы как следует, выспаться и отдохнуть после долгого рейса.
Окна его нового жилища – двухкомнатного гостиничного блока в общежитии в Мяннику – выходили во двор. Поставив «Запорожец» под окна, он закурил свою привычную «Приму», и неторопливо направился в обход дома.
Он вошёл в подъезд. Вслед за ним, в подъезд вошёл бомж – грязный, обросший, разящий гнилью и перегаром.
Порфирий Прохорович даже не обратил на него внимания – подобные асоциалы здесь сновали постоянно, и, кроме вони, никаких особых хлопот жильцам не доставляли.
Бомж залез в авоську, достал оттуда свёрнутую газету, замахнулся на впереди идущего – и тут вдруг сзади, на него налетели двое мужчин в полицейской форме. Порфирий и сам не понял, откуда они могли взяться – всё произошло в считанные мгновенья.
Они тут же, проворно, даже профессионально, заломили «бомжу» руки, и надели на него наручники. Тесак, завёрнутый в газету, с лязгом упал на бетонную лестницу.
-Всё в порядке. Полиция! – сказал один из двоих старику, обернувшемуся на шум.
Через мгновенье бомж, уже связанный, очнулся в кузове микроавтобуса. Это была явно не полиция, догадался несостоявшийся убийца. Он понял, что его заманили в ловушку, и страшнее всего была именно полная неизвестность.
Его отвезли далеко за город – поездка продолжалась не менее трёх часов, чего вполне достаточно, чтобы вообще покинуть пределы Эстонии. Затем его выволокли из автобуса, избили, и бросили в тёмный и сырой подвал. Сколько он там провёл – может, несколько часов, а может, даже сутки, или больше – он не знал, но это время показалось ему целой вечностью. Что и неудивительно – ожидание боли хуже самой боли, ожидание смерти хуже самой смерти; а уж страшнее всего – безвестность, когда уже и не знаешь, чего ожидать.
Наконец, мрак растворился. Скрипнула дверь, щёлкнул выключатель – и всё помещение осветилось электрическим светом, показавшимся узнику ослепительно ярким. Внутренне уже готовый к самому худшему, он ожидал увидеть нескольких здоровенных, стриженных парней с дубинками, электрошоком, паяльной лампой. Но перед ним стоял лишь один человек, совершенно не похожий на грозного «бычару» - высокий, стройный, элегантный брюнет. Это был Андрей Попов.
Он тут же сделал узнику укол, после чего освободил его – развязал верёвки, и, глядя ему прямо в глаза, говорил что-то непонятное. Затем вдруг резко произошло прозрение. Узник уже чувствовал себя во власти этого человека. Чувствовал, по отношению к нему, абсолютно детскую беспомощность, и необъяснимую доверчивость. Как будто этот человек и без того видит его насквозь, ему наперёд известен каждый ход его мыслей, и теперь просто жизненно необходимо – говорить ему всю правду.
-Кто ты? – начал Попов, тоном педантичного экзаменатора. – Фамилия, имя, отчество!
-Бочкарёв, Геннадий Иванович – чуть ли не детским голосом, монотонно пролепетал тот.
-Где ты был сегодня, Гена? – вопросил Попов, сверля пленника гипнотическим взглядом…
 
Понедельник, 20 сентября 1999 г.
Высокий, рослый, широкоплечий мужчина в дорогом чёрном костюме, вышел из подъезда кирпичного двухэтажного домика, и лениво зашагал к стоявшему невдалеке внушительному чёрному джипу. Пискнула сигнализация, щёлкнул центральный замок.
Человек был настроен благодушно – никакие проблемы его здесь не волновали, даже телефон у него был отключён. Чтобы никто не мешал ему приятно проводить время с очаровательной деревенской девушкой, почти на двадцать лет моложе его самого. Это была его тайная страсть, о которой не знали даже в самом ближайшем его окружении, и никому бы даже не могло прийти в голову искать его именно здесь.
Здесь он не только чувствовал себя комфортно и в безопасности – это был, пожалуй, единственный уголок, где он мог от души расслабиться, отключиться от напряжённого ритма повседневной суматохи, чтобы, забыв обо всём, просто жить, и радоваться этому. В круговороте нервной бандитской жизни, он был начисто лишён такой возможности, ему не выпадало ни минуты отдыха. Вся его среда постоянно напоминала ему о том, кто он такой, и что вся его жизнь – сплошная разборка, где каждый шаг, каждый жест, каждое слово, может дорого стоить, и где приходиться всегда держать оружие наготове, дабы враг не выстрелил первым. И только вырвавшись сюда, в этот далёкий посёлок, он слал всех и вся куда подальше, и превращался в обычного человека, который может спать спокойно, и не думать о том, кто его на сей раз предаст, и чего ещё ожидать от подлых конкурентов. И тогда он мог класть с пробором, и видеть в гробу все «тёрки», «базары» и прочие «типа»…
Открыв дверь джипа, он с нежностью взглянул на окна второго этажа. Она, его отрада, его отдушина, маленький островок счастья, посреди жестокого мира, где правят бал деньги и сила, расчёт и нахрап.
Тут в окне появилась девушка – и тут же она внезапно изменилась в лице, вытянув вперёд руку, словно указывая ему на подкрадывающегося сзади хищника.
Он не успел обернуться – и тут внезапно нахлынула резкая боль в затылке. Всё поплыло перед глазами, ноги подкосились, тело налилось свинцовой тяжестью, и не слушалось, голову и шею обдало горячим кипятком.
Бомж выбрал удачный момент, чтобы оглушить жертву, бросив тому увесистый камень в голову. Секундой раньше тот мог бы запросто увернуться, и спасаться уже пришлось бы самому бомжу, и в этом случае, всё дело обернулось бы полным провалом. А секундой позже – тот бы уже сел в машину, и оставалось бы только ждать следующего раза. Потому что здесь было единственное место, где объект мог позволить себе стать уязвимым – поскольку был слишком уверен в своей безопасности.
Бомж подскочил к оглушённому мужчине, вынул из-под ватника большой, остро отточенный топор, и со всего размаху ударил поверженного врага по голове. Потом ещё раз. И ещё…
Через полчаса тихий, уютный посёлок о двух переулках и нескольких домах, затерявшийся между лесом и полем, был запружен полицейскими. Убитым оказался не кто иной, как Александр Зыкин, он же – Ферзь, у которого, как выяснилось, здесь проживала любовница, сама толком не знавшая, чем именно занимается её респектабельный друг. Она лишь догадывалась о его связях с преступным миром, но при этом придерживалась мнения, что с таковыми вынуждены сотрудничать все, кто, так или иначе, имеет отношение к бизнесу и коммерции.
По словам очевидцев, коих набралось вполне достаточно (что, впрочем, и характерно для маленьких посёлков, в противовес тотальной разобщённости в больших городах) – некий бродяга, спавший в кустах, при виде человека, подошедшего к джипу, вдруг резко подскочил, и с силой швырнул ему камень в голову, что вызвало у потерпевшего потерю сознания. После чего убийца подошёл к лежащей жертве, и нанёс три удара топором по голове. С места преступления убийца бежал в сторону леса. Никто за ним, естественно, не гнался.
Криминальный мир узнал о смерти своего лидера не намного позже, чем полиция. И перед теми, и перед другими, ребром стала насущная проблема, не терпящая промедления – во что бы то ни стало, найти этого бомжа. Любой ценой, найти и взять живым.
К тому же, полиция располагала неопровержимым вещественным доказательством – камнем, на котором были множественные отпечатки пальцев. Идентифицировать их не составило особого труда – им оказался сорокалетний, дважды судимый Геннадий Бочкарёв, к тому же проживающий в Эстонии нелегально.
 
Пятница, 24 сентября 1999 г.
Неожиданный телефонный звонок, прозвучавший, как пение жаворонка в пустыне, заставил сердце Жанны учащённо забиться. Её щёки покраснели, а в груди сладко затрепетало. Номер на экране не высвечивался, но она уже интуитивно чувствовала, что ей звонит Он. Милый, желанный, любимый Андрюша, который Попов.
-Алло! – ответила Жанна, взволнованно и слегка возбуждённо.
-Жаннуль, привет! – это действительно был Попов. – Слушай, давай сегодня с тобой встретимся!
-Ну, наконец-то! – не вытерпела она. – Как ты сам?
-Ладно, это не по телефону – уклонился тот. – Ты на работе, или уже дома?
-Я уже закончила, сейчас в городе, недалеко от универмага.
-Хорошо. Давай тогда, через полчаса встретимся напротив театра «Эстония». На стоянке такси возле «Детского мира». Всё, целую.
-Я люблю тебя! – выпалила она, про себя отмечая, что слишком уж сильно волнуется.
Что за любовное свидание предстоит ей через полчаса, она не смогла бы себе представить, даже в самом кошмарном сне.
 
В сладком трепете предвкушения долгожданной встречи с любимым мужчиной, она зашла в ближайший платный туалет, чтобы по-быстрому привести себя в порядок. И хоть она старалась идти солидно, с достоинством, как и подобает взрослой женщине, её неудержимо тянуло бежать вприпрыжку. Внутри её всё летало, и она сама не могла понять, что это – нетерпение ожидания встречи, или тревожное беспокойство, вызывающее необычайную суетливость и расторможенность.
Она набирала полные лёгкие воздуха и задерживала дыхание – чтобы, наконец, успокоиться, и взять себя в руки. Чем бы на самом деле ни было вызвано это странное возбуждение – оно совершенно неуместно. Она даст себе волю позже – когда они останутся наедине.
«А вот и он!» - обрадовалась Жанна, и вновь испытала приступ необычного волнения. «Фиат» остановился прямо возле неё, и женщина буквально впорхнула в него, как птица.
-Привет, милый! Я так соскучилась…
Она склонила к нему голову, в надежде слиться с ним в долгом и глубоком поцелуе, но Попов лишь коротко поцеловал её в губы, и тут же перевёл внимание на дорогу.
-Привет, Жаннуленька! – с ласковой, тёплой интонацией сказал он, но женщине почему-то показалось, что его голос слегка дрожит.
И, вместе с тем, она тут же почувствовала облегчение. Он рядом, всё хорошо. Волнения напрасны, угроза миновала.
«Да» - опять подумала она. – «Не ожидала, что жизнь так круто повернётся, что я вновь, пуще прежнего, влюблюсь в этого Попова, и ради него, всё брошу, и помчусь на край света. Но, в конце концов, разве это плохо? Разве это не есть жизнь? Разве это не есть любовь? Разве не правильным шагом был уход из ерошкинского предприятия, и открытие собственного цветочного магазинчика? Если ещё учесть, чем кончил сам Ерошкин, его компаньон и эта маленькая мерзавка Стелла…»
Жанне хотелось выговориться Попову, и она говорила, говорила всю дорогу. Попов молчал, лишь участливо кивал головой, и она, ободрённая его участием, продолжала говорить без умолку.
-Куда мы едем? – встревожилась она, когда «Фиат», свернув от автовокзала на Тартуское шоссе, нырнул под виадук, и, миновав аэропорт, покинул пределы города.
-В гости. Тут недалеко – коротко ответил Попов.
Он был в тёмных очках, и женщина не могла видеть выражения его глаз. Но, хоть он ей и ответил примерно таким же тоном, каким и поздоровался – тем не менее, в этой его фразе, ей послышалась скрытая угроза.
-Тьфу ты, я совсем рехнулась! – выругалась она сама на себя. – Это надо же так распуститься! Хуже девчонки прыщавой!
Она пыталась себя вразумить, и со стороны она сама себе казалась, по меньшей мере, смешной. Ей такое состояние представлялось, как «разум с чувствами не в ладах».
-Ты просто запуталась, Жанна – успокоил её Попов.
До неё не сразу дошёл смысл его слов. Да, она чувствовала себя в последние дни запутавшейся, чувствовала, что вела себя как-то не так, что сотворила нечто такое, чего не следовало делать, но не осознавала – в чём же состояла её – или даже и не её – ошибка.
-Мы приехали – сказал Попов, так же холодно и отстранённо.
Они вышли из машины. Жанной вновь овладело смутное предчувствие, она ощутила лёгкий озноб. Скорее, для того, чтобы вновь успокоиться – она шагнула навстречу Попову, ожидая крепких объятий и поцелуев. Но Андрей не принял её. Наоборот, он холодно проигнорировал её чувства. Сделав вид, что он попросту не заметил, как она к нему порывается – он развернулся в сторону дома, мрачно кивнув головой.
-Нам туда.
И он крепко сжал её ладонь в своей.
А Жанна шла с ним рядом, и ей хотелось плакать.
Дверь открыл плотный, спортивного вида, мужчина лет тридцати, в камуфляжной форме. Они вошли, и хозяин тут же закрыл дверь.
-Ты просто запуталась, Жанна – повторил Попов. – Только ты не себя одну запутала. Вот ведь, в чём беда!
-О чём ты? – не поняла она.
-А ни о чём. Ты разрывалась, бегала туда-сюда. Вот и добегалась – спокойно, как ни в чём не бывало, продолжал Попов.
-Андрей, ты что? – изумилась Жанна. – Как ты говоришь вообще такое?
Инстинктивно женщина чувствовала, что Попов своим таким разговором, стремится что-то продемонстрировать именно тому мужчине в камуфляже. Но, с другой стороны, она поняла, что её, так или иначе, используют. И что сейчас она оказалась заложницей в чужой, нечистой игре, в которую её втянул именно он. Тот, кого она любила, которому она безгранично доверилась, в чьи руки она отдала свою судьбу.
-Как я говорю? – нарочито цинично, передёрнул Попов. – Я говорю красиво, ясно и осмысленно. Чтобы меня не только поняли, но и правильно приняли. И ещё – я привык называть вещи своими именами. И ты сама это прекрасно знаешь.
-Что всё это значит? – решительно спросила Жанна. – Ты что, Попов? Опять за старое взялся? Ещё и меня в свои балаганы вплетаешь! Я тебе что, девочка, что ли? Много берёшь на себя в последнее время!
-Мне на себя брать абсолютно нечего – парировал Попов. – И вообще, сейчас речь не обо мне. Речь о тебе. Пора прекращать игру.
-Какую игру? – разозлилась Жанна. – А ну-ка, сейчас же открой дверь! Мне больше не о чем с тобой разговаривать!
-Зато нам есть, за что с тебя спросить! – жёстко ухмыльнулся Попов, пряча взгляд за тёмными стёклами очков. – Во-первых, что от меня нужно отморозкам твоего братика?
-Вот, давай его пригласим, и спросим – с вызовом, ответила она.
-Конечно – кивнул Попов. – Мы его обязательно пригласим. Только для начала, мы побеседуем с тобой.
Хозяин, во мгновение ока, «заломил» Жанну – чтобы она не дёргалась, а Попов достал заранее приготовленный шприц, и, закатав женщине рукав, вонзил иглу ей в вену.
-Вот теперь, разговор у нас получится задушевный и непринуждённый – удовлетворённо усмехнулся Попов. – Давай-ка, милая девушка, всё по порядку.
Попов взял женщину за руку, отвёл её в комнату, усадил в кресло. Напротив неё, он установил видеокамеру. Некоторое время он молчал – настраивал аппаратуру, заодно выжидал момент, когда «героиня репортажа» окажется, целиком и полностью, во власти наркотика. Наконец, он приступил к расспросам.
-Итак, Жанна! Ты слышишь только меня. Я задаю вопросы. Ты мне на них отвечаешь, предельно ясно и конкретно. Ты говоришь только правду. Только так, как было на самом деле. Итак…
 
…По окончании «допроса с пристрастием», Жанна лежала на диване, объятая глубоким сном. Попов положил ей под голову пуховые подушки, заботливо укрыл её байковым одеялом, наконец, не выдержал, и поцеловал её в щёку. После чего, он принялся просматривать только что отснятые материалы.
Невидимый собеседник за кадром, металлическим голосом задавал вопросы, на которые поступали воистину ошеломляющие ответы. Здесь, опять-таки, на руку Попову, сыграло ещё одно совпадение: мужа Жанны Ерошкиной, ныне содержащегося в следственном изоляторе, по подозрению в хищениях в особо крупном размере – тоже звали Андреем. Таким образом, получалось, что мотивацией Жанны, была угроза, якобы исходившая от – теперь уже преставившегося – Зыкина, и, иже с ним – Щербакова. Угроза жизни и благополучию - её самой, и её мужа, Андрея Ерошкина.
 
-Считаешь ли ты, что это они виновны в крахе вашего семейного бизнеса, и в аресте Андрея?
-Я в этом никогда не сомневалась.
-Где ты подбирала исполнителей?
-Среди знакомых моего брата Николая…
 
«Танкистов» удалось найти всё в той же когорте – троих безнадёжно больных уголовников, ныне асоциалов, которые не только охотно признались в пособничестве убийству Ферзя, и в участии в лесной перестрелке – но и тут же опознали Бочкарёва, как своего сообщника. Что напомнило Попову знаменитого «Золотого телёнка»: «Вася! Узнаёшь брата Колю?»
В сущности, и те трое лишь повторяли то, что рассказывал захваченный Поповым в плен Бочкарёв. Как происходили контакты, кто вербовал, чем вознаграждал… Разница состояла лишь в том, что разговоры шли о разных деяниях. Те трое уже не боялись наговорить на себя лишнего – они могли признаться в чём угодно, хоть в изнасиловании новорожденных младенцев, хоть в каннибализме. Поскольку знали, что в камере они не протянут и дня. Для того, чтобы отправиться в мир иной, любому из них хватило бы двух ударов кулаком по почкам, или по печени – все их внутренности были насквозь прожжены алкогольными суррогатами, всё их здоровье было угроблено многолетними скитаниями по зонам.
 
-И что ты с этими картинами делать собираешься? – спросил «хозяин».
-Я – ничего. – Попов изобразил удивление. – Вот, пусть девушка проснётся, возьмёт эти кассеты, и поедет прямо к Шубину. Будет явка с повинной.
-Ты шутишь – недоверчиво хмыкнул тот.
-Я – нисколько – так же театрально, ответил Попов. – Я уже звонил, сейчас сюда приедет Алексей Николаевич. И привезут ещё кое-кого. Заранее предупреждаю: зрелище не для слабонервных!
-Только без крови, ладно? – прищурился мужчина в камуфляже. – По крайней мере, здесь.
-Какой крови? – недоумение Попова выглядело вполне естественным. – Разве я собираюсь кого-нибудь бить? Напротив, в мои планы не входит даже повышать на кого-то голос. Я думаю, и так все поймут, что надо.
 
…Мало-помалу, сон отступал, и Жанна стала медленно и болезненно приходить в сознание.
Она совершенно не ориентировалась в окружающем пространстве. Обстановка вокруг неё казалась чужой и незнакомой. Всё тело знобило, и сводило судорогой, как при тяжёлой болезни; мозг отказывался что бы то ни было воспринимать. Она совершенно не помнила, где она, и как она здесь очутилась. И ей было лень вспоминать, вообще, не хотелось думать. Единственным её желанием было – снова провалиться в этот сон, и не просыпаться!
Но суровая явь уже прогнала наркотический сон, напоминала о себе неотвязными болями, слабостью, судорогами, сухостью во рту, и, кроме того – её внезапно охватила паника. До неё медленно, по каплям, доходило то, что свершилось что-то непоправимое. А что – она сама не могла понять.
Превозмогая себя, она с трудом приподняла голову. Помещение было незнакомым. Кроме неё самой, в комнате находились двое незнакомых ей мужчин – один в камуфляже, другой – в полицейской форме. Двоих других она, хоть и с трудом, но узнала. Это был давний друг её семьи, адвокат Третьяков, и её любимый мужчина – Андрей Попов.
Она облегчённо вздохнула. Если он рядом, значит, можно не бояться. Значит, всё будет хорошо.
И тут же она поймала себя на мысли, что мыслит и рассуждает, как маленькая девочка. Что значит – всё будет хорошо? Во-первых, что вообще происходит? Во-вторых, где она? Сколько сейчас времени, как долго она находилась в этой безвестности? Где её ребёнок, её девочка, что с ней? В три часа дня, Жанна освободилась с работы. В начале четвёртого, в центре города, её застал звонок от Попова, а спустя полчаса, они встретились. В шесть часов она должна была забрать дочку из садика, а вместо этого, она находится, чёрт знает где, в полной изоляции от внешнего мира. Где её мобильный телефон?
-Твоя дочка у дедушки, с ней всё нормально – словно читая Жаннины мысли, сказал Третьяков.
Она хотела вскочить, вспылить, закричать… Но – не могла. Всё тело было налито свинцовой тяжестью, а в горле застрял ком. Поэтому вместо этого, она лишь слабым голосом выдавила:
-Где я?
-Да Бог тебя знает, где тебя носит – урезонил её «полицейский».
-И сколько ещё людей тебя ищет – добавил второй незнакомец. – А ты вот где оказалась!
-Андрей, что происходит?
Женщине стоило огромных усилий освободиться от одеяла, и встать с дивана.
Теперь Андрей был без очков. Их взгляды встретились. И она узрела в его глазах боль и угрозу: «Только не смотри на меня, не смотри!». Она заметила, что он сам избегает смотреть на неё. И она, впервые за всё последнее время, вновь усомнилась в Попове. Её обожгла мысль о том, что это непоправимое произошло гораздо раньше. Когда она, как школьница, влюбилась в него по уши, и совершенно потеряла голову. И это она – женщина, уже умудрённая опытом, не одну собаку съевшая – и в деловом, и в криминальном мире, и в мире личных взаимоотношений. Тем более что на Попове, она уже однажды обожглась…
Но все эти мысли витали лишь в мозгу, а сердце всё равно верило Попову. Она не хотела допускать и мысли, что Андрей её предаст, обманет, бросит. Ей так хотелось верить его глазам, внимать его голосу, любоваться его лицом. В его руках, она испытывала поистине неземное блаженство – тепло, покой, заботу, безопасность. С ним одним она отрешалась от всего, улетая в неведомую страну счастья. Теперь же он её уничтожает, если воспринимать происходящее буквально.
Но она в это не верила, она знала, что это всё - жестокая игра, которую Андрей вынужден вести, поскольку сейчас они находятся во вражеском стане. И она чувствовала даже, кто за всем этим стоит – Генерал. Кого на самом деле боится Андрей, под чьи правила он сейчас подстраивается. Тем более, и Третьяков, и её отец – все его приспешники. И никто, даже палец о палец, поперёк него не ударит. Поэтому Андрею приходится изворачиваться, идти на циничные сделки с самим собой…
Но, с другой стороны, почему, в таком случае, он ни о чём её не предупредил? Или что, теперь и он перешёл на сторону Генерала?
 
В последнее время, и во многом – благодаря красному «Москвичу», Андрей и Жанна, стали особенно близки. И, хоть она порой и корила себя за отдельные поступки, на которые она с такой лёгкостью шла, поступая в его интересах, как в своих собственных – но всё же она интуитивно понимала, что окажись она вновь перед этим выбором, она поступила бы абсолютно точно так же. Потому что на этот раз, может быть, впервые за все тридцать лет её жизни, она приняла своё решение самостоятельно. Она могла с лёгкостью отшить этого Попова, остаться со своим вторым мужем…
Но всё же, она решилась. Она переступила эту черту, прыгнула с зажмуренными глазами в бурную реку, доверившись Попову. Да и его отношение к ней, в последнее время сильно изменилось, и она не могла этого не замечать.
Она знала об этом деле, если уж не всё, но многое. Знала о том, что за ним стоит Генерал, что все нити ведут к нему. К человеку, которого она люто ненавидела, и вот уже много лет старалась забыть. Снова у неё на горизонте возник кошмар, который начался ещё в четырнадцать лет. От которого Ерошкин уж никак бы не смог её защитить, а об её отце или брате – даже и говорить нечего.
 
День минувший. Год 1983-й.
…Она рано начала формироваться, и в четырнадцать лет, она выглядела уже вполне взрослой девушкой. Хорошо это было, или плохо – трудно сказать. С одной стороны, она этим гордилась, с другой – это создавало массу неудобств. Со своими сверстницами ей стало неинтересно, мальчишки же – вообще казались детьми; а что до знакомых постарше, то и с ними она чувствовала себя немножко не в своей тарелке. Поскольку своими неадекватными, ещё детскими, реакциями, на вполне естественные проявления – шутки, ухаживания – она постоянно повергала их в недоумение. Но всё же, природа брала своё, и она впервые влюбилась. Парень был на несколько лет старше, рослый, мускулистый красавец, весельчак и балагур. Звали его Тимуром.
Они встречались несколько месяцев, и между ними произошло… Затем, это стало происходить постоянно, почти каждый день. Родители, естественно, ничего не знали, Коле – тому было и вовсе наплевать. У него, уже тогда, своих забот хватало – он ещё до армии, был связан с фарцовщиками и контрабандистами, и, вернувшись домой, опять занялся старым промыслом. Только уже немножко в иной роли. Сам он уже ничем не торговал, в этом не было необходимости.
Первый роман юной леди, закончился печально. Её друга Тимура призвали в армию. Узнав, что его отправят в Афган, тот напился, и выбросился из окна.
Девушка от горя сходила с ума. Плакала, рвала на себе волосы. Но, в довершение всего, оказалось, что она была на втором месяце беременности, и у неё случился выкидыш. Тогда родители и узнали. Реакция была самой неожиданной. Сказать, что произошёл семейный скандал – было бы слишком мягко. Проще сказать – ей вообще стала в доме не жизнь.
-Хватит меня пилить! – огрызнулась она, во время очередной головомойки, устроенной отцом. – В конце концов, рано или поздно, это бы произошло. Я тоже человек, а не цветочек невинный, и не надо винить меня в том, что разбились твои розовые очки.
-Перестань дурь пороть! – прикрикнул отец. – Розовые очки! А раз ты такая взрослая, то думай головой, а не прыгай в постель, к кому попало!
-Что значит – к кому попало? Он у меня, между прочим, был первый. Первый, и пока ещё, единственный! И я не заставляла его нажираться, и прыгать в окно. Это уже его проблема, что он оказался таким… - она осеклась, и покраснела.
-Ты не только о себе, ты о нас подумала? Что мне, после твоих похождений, могли влепить взыскание на партсобрании. Это и то, в лучшем случае. Ты хоть подумай о том, кто твои родители! Мы всегда на виду у общества! Ты знаешь, на сколько мне пришлось раскошелиться, чтобы никто не узнал о твоём распутстве? Чтобы тебя в больнице лечили под чужим именем?
-Да хватит уже! – опять огрызнулась Жанна. – Тебе что, ворота дёгтем мажут? Распутство, как же! Мы что, в каменном веке живём? То есть, если у меня появилась своя личная жизнь, то это преступление! Покажи мне такую статью! Да, знаю, есть такая – совращение малолетних. Но к нам это не относится! Он сам был малолетка, когда мы познакомились! Даже целоваться не умел! Зато то, что твой распрекрасный Коля с фарцой якшается, и у него каждый день подвиги, и не на одну статью, а на целых десять – так это в порядке вещей! Потому что ты сам с этого в наваре, и в наваре не слабом!
-Заткнись, дрянь маленькая! – не выдержал Королёв. – Раз такая умная, то иди, живи самостоятельно! Уезжай вон из города, поступай ученицей на фабрику, выскакивай замуж, за кого хочешь…
-Да разве ты это допустишь? – с издёвкой, передёрнула Жанна. - Как же, тебя этим попрекать будут! Что твоя дочка в лимитчицы подалась, значит, опять папа плохой! А замуж я всё равно выйду. Найдётся и для меня хороший человек. Которому плевать, что о нём думают, и что о нём говорят другие…
 
А через полгода, в их доме впервые появился Генерал.
Она до сих пор помнила, как его встречали родители. Как перед ним заискивали и лебезили, как его всячески ублажали – изысканной едой, редкостной выпивкой. Как принарядилась, накрасилась мать – словно на дипломатическом вечере. Отец же был вообще - живым воплощением гоголевского Манилова.
Саму Жанну тоже заставили «привести себя в человеческий вид». Брат в то время находился в СИЗО, и ему грозил приличный срок. Его дальнейшая судьба напрямую зависела от Генерала. И не столько судьба Коли, сколько судьба самого Владимира Ивановича, капитана милиции.
Сначала все вместе сидели за столом, разговаривали на «общие» темы. Отец семейства подобострастно заглядывал гостю в его хищные, холодные глаза, пытаясь предугадать и исполнить каждое его желание. Мать ничего не говорила, лишь восторженно поддакивала обоим мужчинам. Впрочем, в их семье изначально царил жёсткий патриархат, и мать всегда беспрекословно слушалась, и подчинялась мужу. Порой Жанне даже казалось – если бы отец захотел сам вступить с ней в связь, мать и тут бы не перечила. Или, в крайнем случае – выбросилась бы в окно, не выдержав столкновения с реальностью. Как это сделал Тимур, её первый парень.
Сам Генерал был, по-видимому, очень доволен таким приёмом. Он сидел, удовлетворённо поглядывая на раболепную чету Королёвых, временами бросая многозначительные взгляды в сторону юной девушки. Её смущало то, как плотоядно Дементьев смотрел на её пышную, не по годам развитую грудь, на её налитые, по-женски округлые бёдра, когда она вставала из-за стола. Это было совсем не то, к чему она уже привыкла от мальчишек: ровесники в её присутствии стеснялись и робели, а более старшие, те так и норовили потрогать и пощупать. Но она умела поставить на место, и в обиду себя не давала…
-Ну, а теперь, девочки, идите, отдохните – сказал Королёв. – У нас с Анатолием Георгиевичем мужской разговор.
Мать тотчас же удалилась в кухню, а Жанна – к себе в комнату. Заперла дверь на ключ, включила любимую музыку – дуэт «Баккара». Теперь отец и Генерал могли быть уверены, что она их не слышит. К несчастью для неё, она и действительно ничего не слышала. Её их разговоры не интересовали, она была уверена, что их беседа касается только их самих и брата. А мать можно и вовсе не брать в расчёт – она в этом доме правом голоса не владела.
 
-Сколько лет ей? – повёл бровями Генерал, со смаком прихлёбывая янтарное пойло из бокала. Что это было – коньяк, или виски – Жанна не знала. Мать вообще не пила, ей же позволили выпить немного шампанского, да и то, честно говоря, ей не очень хотелось. Настолько противна ей была сама атмосфера.
-Пятнадцать – автоматически, словно на экзамене, ответил отец, и, поколебавшись, добавил: - Будет.
-М-да, нелегко девушке – покачал головой Генерал. – Так рано стать взрослой… Я, честно говоря, если бы не знал, то подумал, что ей все двадцать. Её фигуре любая студентка позавидует, прямо, как в контрабандном журнале…
-Это моя дочь! – воскликнул Королёв. Но этот возглас звучал, как униженная просьба.
-Я понимаю – усмехнулся Генерал. – Просто я говорю о ней, как о женщине. Давай смотреть правде в глаза. Вспомни-ка, что произошло? Ты, конечно, утешаешь себя, что это было случайно, что это была глупость, досадное недоразумение, которое вскоре забудется. Только при этом, ты занимаешься ерундой. Ты сам, как ребёнок, предпочитаешь жить этой сказкой. Никакого недоразумения. Всё идёт, как надо.
Королёв лишь вздохнул в ответ. Он не знал, что ему сказать в ответ, хотя и догадывался, к чему клонит Генерал.
-Твоя дочь, физически – уже взрослая, зрелая женщина. А в голове у неё – сплошной детский сад. И то, что сейчас, до сих пор, она ни с кем не встречается – это всего лишь из-за того, что она не забыла своего этого придурка покойного. Но пройдёт ещё, я не знаю, сколько. Может, месяц, а может, два. Это природа, от этого никуда не денешься. Её чувственность созрела, её тело будет требовать мужчину. Как и у любой женщины.
-Я не совсем понимаю, к чему Вы клоните – заколебался Королёв.
-Ты думаешь только о себе, о своей репутации. Ты приходишь ко мне, просишь о помощи, предлагаешь мне деньги, или ещё там чего-то. То же самое, что я каждый день слышу ото всех. Ты, конечно, думаешь обо мне сейчас чёрт знает, что. Что Анатолий Георгиевич – старый развратник, положил глаз на невинного ребёнка. Но, во-первых, я не такой уж и старый – он засмеялся. – Между нами разница – всего три года, и одна звёздочка. То есть, у тебя, их на одну больше. У меня - три больших и жёлтеньких, а у тебя – четыре маленьких и сереньких. И потом, какой может быть разврат? Понимаю, была б она и вправду, невинной девочкой. Но здесь мы имеем дело совсем с другим явлением. Я понимаю, родительский инстинкт! Для вас дети – всегда дети, вон, твой Коля – маленький шалунишка!
Королёв и эту издёвку принял, как должное.
-Теперь давай рассмотрим с другой стороны. Какого будущего ты желаешь – не только для себя, но и для своей семьи тоже? Подумай о Коле – что бы с ним было, не будь меня? И что с ним ещё будет, и как это может отразиться на твоём будущем? Тем более сейчас, когда у него не фарца какая-нибудь, и даже не валюта. Он, не моргнув глазом, пристрелил двух таможенников, при исполнении ими своих служебных обязанностей! И теперь, на свет Божий всплывёт вся его биография. В том числе и то, как его папа из кожи вон лез, чтобы мальчик и дальше продолжал спокойно гулять на воле, нарушать закон, как ему вздумается. И что папа с этого имел.
-Анатолий Георгиевич… - побледнел Королёв.
-А что – Анатолий Георгиевич? В первую очередь, даже подумай о своей дочери. Да, о Жанне! Какого будущего ты ей желаешь? Даже не беря в расчёт – ни тебя, ни Колю. Каких глупостей она может сейчас натворить, будучи зрелой телесно, но маленькой и глупой духовно? А только таких, что попадётся ей очередной какой-нибудь придурок, вскружит голову, затащит в постельку, что ему ещё надо? А что касается вас, родителей, то у девушки уже сформируется твёрдое убеждение. Что вы – враги, которые ничего не понимают, и только хотят запереть её в четырёх стенах, лишить её возможности - жить своей, личной жизнью, и быть счастливой. В этом она уже сейчас уверена. Ну, и чем, в конце концов, это кончится?
-Она сделала глупость, и это её научило – сделал робкую попытку возразить Королёв. – Теперь она уже будет думать, прежде чем целоваться, и будет поразборчивее.
-А что поразборчивее? – оскалился Генерал. – Ты себя вспомни, как ты пудрил мозги бабам! Тем более, в таком возрасте. Всем сулят златые горы, алые паруса и златогривых коней. И все, всегда, самые-самые! А оборачивается всё, почему-то, милицейской статистикой. Вот тебе и поразборчивее.
-А что, в таком случае, Вы можете ей предложить? Уж не собираетесь ли Вы просить руки моей дочери?
-Нет, её руки я не прошу, семьи у нас не получится. В этом нет необходимости. Я хочу её направить в нужное русло. Хочу дать ей уроки жизни. Вывести её в люди. От меня она выйдет уже настоящей женщиной. Мудрой, опытной, знающей. Я дам ей то, что не даст ни один её мальчик. У них одно на уме, что бы они ей не говорили. А у меня намерения посерьёзнее. Сам знаешь, со мной надо дружить.
 
Через день или два после того разговора, Генерал снова был у них дома. На этот раз, он почти не разговаривал с отцом, уделяя всё внимание Жанне. Наконец, он вытащил из внутреннего кармана генеральского мундира кошелёк, извлёк оттуда два билета, и объявил:
-Завтра мы с тобой, детка, идём в театр.
 
А после театра, он привёз её к себе на дачу, в баню.
-Мы так не договаривались! – воскликнула девушка, когда поняла, что ей готовится.
-Об этом никогда не договариваются заранее. Любовная игра всегда спонтанна, и это в ней главное – парировал Генерал. – Или что, с твоим мальчиком у тебя всё было заранее запланировано? В такой-то день, в такой-то час… - и он злорадно, похотливо расхохотался.
-При чём тут Тимур? – закричала Жанна.
-А причём тут команда? – продолжал изгаляться Генерал, схватив девушку за талию.
-Ты… - испугалась она. – Вы не в моём вкусе!
-Зато ты в моём! Маленькая, гордая амазонка!
И он, не обращая внимания на её сопротивление, полез расстёгивать её блузку.
-Что ты, девочка, знаешь о вкусах? Вкусы меняются, и развиваются, вместе с общим развитием личности. У тебя ещё не было настоящего мужчины, ты даже не знаешь, что это такое. Как же ты можешь судить о вкусах?
Он сунул руки ей под блузку, полез расстёгивать лифчик, и при этом стал жадно целовать её губы. Девушка вырвалась, и оттолкнула мужчину.
-В общем, так! – властно сверкнул глазами Генерал. – По-взрослому ты не хочешь, думаешь, в детский сад тут с тобой играют. Теперь слушай меня сюда, и запомни. Ты, хоть и выглядишь, как чёрт знает кто - сама ещё маленькая, наивная дурочка. И ни черта не понимаешь. Я всё-таки побольше на свете прожил, и мне лучше знать, что тебе нужно. Вначале ты этого не поймёшь, но потом ты почувствуешь, как это должно быть на самом деле. И для тебя самой, это будет гораздо лучше и надёжнее, чем идиотские шляния со всякими желторотыми сосунками.
-Это я уж как-нибудь сама решу! – огрызнулась Жанна.
-Похвально! – расцвёл Генерал. – Была бы ты парнем, я сказал бы: слышу речь не мальчика, но мужа. Но пока что, тебе ещё рано решать. Тебе нечего, не с чем сравнивать. Ты не знаешь жизни, и не знаешь, какие у чего бывают последствия. Так вот, сейчас ты и получишь свой первый урок. Ты можешь меня дальше отталкивать, можешь дать мне пощёчину, можешь плюнуть мне в лицо. Ты можешь дальше изображать из себя маленькую дикарку. И я отвечу соответствующим образом. Сначала ты, прямо отсюда, в одном белье, пойдёшь домой. Ну, или не домой – иди, куда глаза глядят. Твоему папе совсем не понравится, что ты не осталась здесь. Он, в отличие от тебя, более благоразумен, и прекрасно понимает, что лучше тебе будет какое-то время встречаться со мной, чем с какими-нибудь сомнительными типами. А во-вторых, не хочешь ты со мной дружить – и я тоже перестану дружить с вами. Была бы ты маленькой, невинной крошкой – разговора б не было, живи своей детской жизнью, не лезь во взрослые проблемы. Но ты - уже взрослая девушка, и от тебя сейчас зависит будущее всей вашей семьи. Ты знаешь, что твой брат убил двух человек? Причём не каких-нибудь проходимцев, а ментов. Коллег – и моих, и папы твоего? А твой папа сидит на своём месте, и только потому, что я, пока что, это позволяю. И если мы с тобой подружимся, то я устрою так, что и твой братик Коля скоро вернётся домой, и у папы на работе тоже будет всё в порядке. Даже больше могу сделать, потому что я всегда ценю дружбу. Ну, а если ты не хочешь… Значит, мы будем чужими. А для чужих – какой мне смысл что-то делать? Теперь решайся – друг я тебе, или нет.
Жанна стояла, тряслась и плакала, униженная и раздавленная.
-Не стесняйся! – ухмыльнулся Генерал. – Подойди ко мне, обними меня. Мы же с тобой друзья! Друзья, или не друзья?
-Друзья… - еле слышно произнесла девушка, задыхаясь от слёз.
 
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
Эту историю Попов впервые услышал бессонной летней ночью, в постели, после жарких любовных схваток, которым предшествовал просмотр актуальных телевизионных репортажей.
-Почему ты никогда мне раньше этого не рассказывала? – с удивлением спросил Попов, выслушав ошеломляющее повествование. – Даже тогда, когда мы были мужем и женой?
-Не знаю – всхлипнула Жанна, тесно прижимаясь к нему. – Я всегда старалась вычеркнуть из жизни, забыть. Забыть - то, как они меня продали. И папа, и Коля, и все… Как Пышку у Мопассана. И все относились к этому настолько спокойно, как будто всё так и должно было быть. Три года продолжался этот кошмар. Генерал, когда хотел, присылал за мной машину, - где бы я ни была, что бы я ни делала, в любое время дня и ночи. Он творил со мной, что хотел. Нет, бить он меня никогда не бил. Хуже было другое. У него были проблемы с потенцией, и он всё время старался мне продемонстрировать свою мужскую силу. Всё время ему не терпелось доказать, на что он способен. Меня это изматывало. Я уходила от него, вся в синяках и в засосах. Мне было больно, а он был уверен, будто я стонала от удовольствия. И так до восемнадцати лет. Когда я перестала быть экзотичной, юной Лолитой-акселераткой, и стала просто женщиной. Такой же, как все женщины. Тогда я стала ему неинтересна.
-Жанна, забудь его! Забудь, как кошмарный сон, ты переросла это, ты выше всего этого. У тебя теперь есть я… Прости меня, Жанна! Прости, милая! Я не знал, я не мог знать, что все они заодно, что Третьяков тоже повязан с этой мразью!
-Ты знаешь, Андрюша – ласково сказала она, поцеловав его в щёку. – До тебя, мне почему-то все попадались такие, как этот Генерал. Все, как один. Все норовили продемонстрировать, какие они супер-мачо! Только и делали, что кичились передо мной - своими успехами и своими способностями, в чём угодно. Какие все преуспевающие, какие остроумные, смелые, благородные! А в постели – так вообще, каждый вёл себя, как на конкурсе. Вот, мол, я какой, рекордсмен-производитель… И мне становилось больно и обидно. В каждом таком мужчине, мне снова и снова мерещился этот проклятый Генерал. И, наверное, поэтому я и стала такой. Я ими крутила-вертела, как хотела. Я пользовалась ими, так же, как и они мной. А ты оказался первым таким… Не таким, как все. И я действительно, влюбилась. Поэтому ты стал первым, за кого я согласилась выйти замуж. И ведь ты помнишь, как я психовала, чтобы на нашей свадьбе не было ни Чингисхана, ни его бандюков чёртовых, а особенно эта сволочь Генерал!
Она не удержалась, и заплакала.
-Поэтому в тебе я и разочаровалась сильнее, чем в других. Мне очень больно было чувствовать, что ты меня обманывал.
-Жанна, это было прошлое! – утешал её Попов, гладя по телу. – А сейчас… Ты знаешь, я должен тебе признаться. Я не могу больше скрывать от тебя этого. Я сам вишу у него на крючке.
-У кого? – не на шутку переполошилась Жанна.
-У Генерала. Весь этот красный «Москвич» - стряпня по его заказу. А если я выйду из игры раньше времени – он сотрёт нас в порошок. И рассчитывать нам будет уже не на кого.
-Как же так? Выходит, ты меня просто использовал? Влюбил в себя, чтобы я, сама того не зная, работала на Генерала, помогала тебе исполнять его поручения?
-Успокойся, Жанна! Нет, и ещё раз нет! Просто теперь, мне приходится хитрить, и делать вид, что это так. Но я, кажется, понял, как будет на самом деле. Когда дело будет закончено, я уничтожу его. Он больше никогда не встанет у нас на пути.
-Как ты это сделаешь?
-Пока не знаю. Доверься мне. Предупреждаю, может оказаться так, что придётся пережить некоторые трудности. Даже не могу представить, какие. Но, похоже, ребром встанет сам вопрос о жизни. И, чтобы сохранить её, предстоят жертвы. Генерал не остановится ни перед чем, а союзников у него - даже больше, чем мне казалось. Я жалею только об одном – что его враги, к несчастью, и мои враги тоже.
-И кто же это? – вновь изумилась Жанна.
-Это Козлов и Ферзь.
Он развернул женщину лицом к себе, погладил её по голове, положил руку на плечо.
-Знаешь что, Жанка? – сказал он. – Для меня эта проклятая игра началась гораздо раньше. Не тогда, когда Генерал в первый раз прижал меня к стене, и не тогда, когда я занялся этим чёртовым «феном». И даже не тогда, когда я впервые встретился с Чингисханом, даже не зная, кто он, и как повернётся моя жизнь. В этом мы с тобой совершенно одинаковы. Я попал в этот переплёт ещё в детстве, в 85-м году. Когда я, устав от побоев вечно пьяного отчима, прыгнул в окно со второго этажа, и ушёл бродяжничать по поездам. Когда я впервые понял, что лучше укусить кого-то за нос, и ткнуть пальцем в глаз, но не встать на колени. Даже для отводу глаз, как это делает Мишка. И знаешь, за всё это время, я встретил только двоих людей, которые были по-настоящему преданы мне. Тебя, и Мишку. Но, к сожалению, я слишком поздно это понял. Даже пока не знаю, насколько поздно.
 
Узнав о том, какую роль в судьбе Жанны сыграл её брат, Попов не испытывал ни малейших угрызений совести, выбрав именно его подставным лицом в «бомжовских» историях. Попов понимал, что сам Генерал это только одобрит – ведь Коля знал про него слишком много, и этим становился опасен. Да и Жанну не особо сильно расстроит арест, и – будем уж смотреть правде в глаза – неминуемая смерть Николая.
 
Пятница, 24 сентября 1999 г.
-Андрей, что происходит? – слабым голосом повторила Жанна.
Попов молчал, лишь искоса взглянул на неё. И ей показалось, что это спектакль, что он, как уже однажды ей признавался лишь делает вид, демонстрируя Генералу и его прихлебателям, свою лояльность. Но, с другой стороны, она не могла быть уверена, что именно с ней он искренен, а перед Генералом играет спектакль. Точнее, она была как раз в состоянии, лучше всего отражённом в старинной русской поговорке – «ум с сердцем не в ладах».
-Это я должен тебя спрашивать, что происходит – ответил Третьяков. – Чего вам неймётся, а люди из-за этого страдают!
-Ах, вот оно что? – рассердилась Жанна. – Знаешь, Попов, со мной так шутить не надо.
«Что ж, спектакль – так спектакль. Будем играть, каждый свою роль» - решила она.
-За язык тебя, Жанна, никто не тянул – резонно заметил Третьяков. – Поэтому единственный теперь правильный вариант для тебя – это явка с повинной. То, что ты рассказала братве, ты расскажешь теперь Шубину. Кто эти бомжи, откуда они, и зачем вам с Колей было это надо.
-Продался, мразь? – женщина готова была плюнуть адвокату в лицо. – И кому? За какие, спрашивается, тридцать сребреников?
-Господин Третьяков вызвался меня защищать, исключительно в порядке гражданской инициативы – нарочито театрально заявил Попов. – И, насколько Вы знаете, дорогая Жанна Владимировна, подкуп и взяточничество – не его стезя.
Она набрала воздуха, чтобы закричать, но тут Попов вновь опередил её:
-Не надо кричать. Всем здесь известны твои аргументы. Якобы один из здесь присутствующих, дал тебе несложные инструкции. И, в результате этого, фирма твоего мужа, Андрея Ерошкина, попросту прекратила своё существование. Что ж, мы располагаем и такой информацией. Но, во-первых, никто из нас к этому делу совершенно не причастен, а во-вторых, у нас на руках имеется вся документация, в которой официально зафиксировано – когда и зачем тебе вдруг понадобились услуги адвоката. Только теперь, эти документы могут стать достоянием некоторых заинтересованных персон. Например, отставного полицейского комиссара Королёва Владимира Ивановича, а также Николая Владимировича, тоже Королёва. Ну, и находящегося в следственном изоляторе, Андрея Константиновича Ерошкина.
-Андрей, прекрати этот цирк! – умоляюще произнесла Жанна. – Не издевайся ты надо мной! Ведь ты же знаешь, что всё это я делала только ради тебя! И вычисляла, и беседовала, и адвоката наняла!
-Это ты мне так говоришь? – перебил её Попов. – А другим ты почему-то говоришь всё по-другому. Или что, забыла? Дать кассету послушать?
-Значит, вот ты, как… - покачала головой Жанна, и непроизвольно всхлипнула.
-Тебе уже Алексей Николаевич сказал – за язык никто не тянул! – цинично оборвал её Попов. – Ладно. Сначала решим вопрос с адвокатом. Пусть специалист нам зачитает документ, а мы послушаем.
-Не далее, как полгода назад – сказал Третьяков, раскрыв папку – когда муженёк твой был в отъезде, родился у тебя ребятёночек. Только мало того, что он оказался, как бы это сказать цивилизованно? Представитель экзотической расы, то есть, отец его, судя по всем внешним признакам, мулат, или метис. Кроме того, тест на ВИЧ у него оказался положительным. Не станем утверждать, каковым было при этом твоё душевное состояние – это уже в компетенции судмедэкспертизы. Но, факт налицо – ты сама же, собственными руками, его умертвила. Ну, а чтобы, как говорится, замять это дело, ты втихаря распродала имущество вашей семейной фирмы, при этом списав долги на компаньона твоего мужа, Панова Виктора Евгеньевича.
-Прекрати этот бред! – закричала она.
-Нет, девочка, это не бред, это всё официально задокументировано! – злорадно усмехнулся Третьяков.
-Кто кричал, что тебя убить хотят? Что по твоему следу бомжей пустили? - Жанна уже захлёбывалась рыданиями. Она предполагала, да и сам Андрей предупреждал её, что придётся «чем-то» поступиться, что ему самому предстоит совершить нечто непредсказуемое, но такого она, честно говоря, не ожидала. Она уже не ощущала грани между спектаклем и реальностью, и не верила ни уму, ни сердцу. Тем более что Попов уже однажды её предал…
-Ты, девочка, просто путаешь – снисходительно улыбнулся Попов. – Я совсем не тот Андрей, о котором ты думаешь. Я не Ерошкин Андрей Константинович. Так что, езжай-ка ты теперь к Ивану Семёновичу Шубину. Если ты забыла, что ты хочешь ему сказать, попроси, тебе включат кассету.
-Андрей, ты чудовище! – выпалила Жанна.
-Я чудовище? – Попов от души расхохотался. – Да ты, похоже, о чудовищах слыхала только в детских сказках. Зато у нас есть один любопытный экземпляр. Замечательно сохранился. Итак, чудовище – в студию! – он театрально хлопнул в ладоши, подражая ведущим шоу «Поле чудес».
Двое мужчин – в камуфляже и в полицейской форме – удалились в соседнюю комнату. Через несколько минут они вернулись, неся гроб из красного дерева.
Гроб поставили на пол, внутри его раздался сильный толчок, и крышка опрокинулась. Затем на пол полетела и белая простыня, покрывавшая тело. И, наконец, иссиня-бледный покойник, укутанный в белый саван, одним движением поднялся на ноги, и Жанна почувствовала, что сходит с ума, что у неё останавливается сердце. Она даже не могла осознать, что с ней происходит. Это уже было превыше её сил. Перед ней стоял Черногорский!
С непроницаемым, мертвенно-бледным лицом и потухшим взглядом, призрак сжимал в руке пистолет.
-Моя мать умерла, аккурат в день моего ареста! – металлическим тоном говорил «покойник», но Жанна явственно слышала голос Черногорского. Уж этот голос невозможно было спутать ни с кем.
-Брат не счёл нужным меня похоронить – продолжал «покойник». – Теперь ты решила убить моего отца, чтобы свести при этом счёты с моим другом! С чем вы играете? Ты что, думаешь, я тебя оттуда не достану? Я теперь силён и могуч, я есмь Свет и Тьма, Ангел и Демон, в едином лице, и я волен своим духом, и карать, и миловать! Ты больше никогда не посмеешь чихнуть в сторону моей семьи! А теперь – звони Козлову!
-Боже… - прошептала Жанна.
-Звони Козлову! – «призрак» повторил уже с нажимом.
-Козлова нет, Шубину – поправил «полицейский».
-Боже правый! – вся бледная, сотрясаясь, прошептала она.
-Звони Козлову, или я буду стрелять! – на весь дом раздался голос Черногорского.
Он поднял пистолет, и дважды выстрелил в упор в Жанну. Патроны были холостыми, но и этих двух хлопков было вполне достаточно, чтобы она потеряла сознание.
-Дальше вы и без меня справитесь – раздражённо буркнул Третьяков. – А я поехал.
-Ладно – сказал полицейский. – Ты – сказал он Попову – закончи с ней – он кивнул на Жанну, распластавшуюся на диване, в неестественной позе. – А мы пока займёмся нашей кинопродукцией. Снимем копию с фильмов, дадим её Коле. Пусть сам напоследок поговорит со своей сестрёнкой. Заодно и Гену, вместе с танкистами, отдадим ему на пожирание. Пусть порезвится, оторвётся. Всё равно ему жить осталось последний день, потому что Шубин оставит его на завтра, на обед. Брать будем тёпленьким, даже горяченьким. Уже не только кассета, пять свежих жмуров на нём будет!
-Главное, внучка у дедушки, всё пройдёт чисто – добавил мужчина в камуфляжной форме. – А то, чего доброго, дядя погорячится…
Они расхохотались.
-Ладно. В общем, отвезу я непутёвую маму до хаты – сказал Попов, стараясь не выдавать волнения. – А то - мама гуляет, а дочкой старики должны заниматься. А через час звоните дяде, ставьте его в известность. Мне незачем перед этим дядей светиться.
 
Взяв Жанну на руки, Попов вышел из дома. Бережно усадив женщину в машину, он вытер пот со лба.
-Кажись, прокатило, сволочи. Не проверяют меня, а главное, не сопровождают. Поверили, что я тебя добиваю. Потому, что игра была слишком похожа на правду. И этим генеральским шавкам, она очень даже по нраву. Третьяков умывает руки, ему теперь вся твоя родня без нужды. А ребята решили убрать всех руками Коли, и сдать Шубину. Чтобы никто и не посмел сказать, что здесь что-то не так. Кто, чем сможет что-то опровергнуть? Всё, козёл отпущения найден, Генерал торжествует! Ребятки тоже кайфуют, им такая кровавая банька даже очень по душе! Только что-то они больно загнули, насчёт пяти жмуров. Твоему дорогому братишке, и четырёх вполне хватит. Будет он искать свою любимую сестрёнку, да только найти не успеет. Потому что Шубину всё равно, одним жмуром больше, или одним меньше, а ты, милая, меньше всего его будешь интересовать. Ему хватит того, что на кассетах.
 
Попов не соврал своим «товарищам» - Жанну он действительно доставил домой. Но они не могли знать о дальнейших планах Попова. О его сговоре с соседями.
В результате долгих колебаний, Попов загодя принял решение – спрятать Жанну в психиатрической клинике, в отделении закрытого типа. Это представлялось ему единственным учреждением, где она будет в безопасности. Поскольку Попов уже продемонстрировал, что она – лишь средство в его руках, что она больше не нужна, а теперь - совершенно безвредна и бессильна – и, стало быть, для Генерала, никакого интереса не представляет. Всё равно, как если бы она была мертва. Тот вариант, как это было в своё время с Анжелой, здесь бы не прошёл – Жанна для Генерала была слишком опасна, и, живя где угодно, под чьим угодно именем, она в любой момент могла заговорить. Слишком сильные козыри у неё против него имелись.
По замыслу Попова, она должна была провести в клинике несколько месяцев. Ровно столько времени Попов себе отвёл на то, чтобы покончить с Генералом. Потому что, ещё пока оставались – Третьяков, и Королёв-старший, насчёт которых Попов пока не совсем ясно представлял себе картину. Не следовало забывать и о врагах со стороны второго фронта – о Козлове и об Анжеле, с её таинственным покровителем. Порой Попову даже казалось, что это был сам Генерал.
Попову всё же удалось договориться с главным врачом психоневрологического диспансера, и с одним полицейским комиссаром – о дальнейшей участи Жанны. Именно им, а не по общим телефонам, и должны были звонить соседи.
 
-Слушай меня, Жанка! – горячо убеждал её Попов, когда они уже были в её квартире. – У нас с тобой времени – всего десять минут. Генерал приговорил тебя к смерти, и то, что ты там видела, я вынужден был на это пойти. Они мне поверили, они знают, что я с ними, и поэтому они так легко отпустили меня с тобой одного. Через десять минут, они ждут моего звонка, а максимум, через полчаса, сюда примчится твой разъярённый братец, чтобы отвезти тебя в какой-нибудь бункер, и пытать тебя, вместе с этими бомжами. Поэтому тебе придётся поиграть немного в сумасшедшую. Прикинься невменяемой, полной идиоткой, которая ничего не понимает! Представь себе то состояние, которое ты испытала сегодня, когда всё это увидела! Когда ты видела ожившего Мишку, когда ты второй раз обожглась на мне, и была уверена, что и я продал тебя Генералу! Пойми, Жанна, это единственный способ сохранить тебе жизнь! Это единственное, чем я могу убедить Генерала, забыть о тебе.
С этими словами, Попов подошёл к книжной секции, и с силой опрокинул её на пол. Затем он схватил хрустальную вазу, и со злостью швырнул её об стену, отборно матерясь в адрес Генерала.
-Так, Жанна! Бери молоток, бросай его в телевизор. Должны быть твои отпечатки, что погром – это твоих рук дело. Становись на порог… - и с этими словами, Попов включил телевизор.
-Наверное, надо выключить, я боюсь! - неуверенно сказала Жанна.
-Ничего! – злобно хмыкнул Попов. – Больше шуму – больше пользы!
Попов, Жанна и соседи – семейная пара, примерно сорока лет – вышли из комнаты. Жанна, сначала робко, взяла молоток, и, зажмурив глаза, с силой швырнула его, и тут же отпрянула, толкнув дверь комнаты.
-Так, а чего вы ждёте? – скомандовал Попов ошарашенным соседям, после того, как прогремел взрыв. - Вот вам мобильный телефон, звоните на номера, которые я вам дал. Услышали грохот, прибежали в квартиру, дальше – сами видите. Всё, Жанка, мне больше здесь оставаться нельзя. Молодец! Встретимся, когда – я не знаю. За девочку не волнуйся, я о ней позабочусь. С ней будет всё в порядке, иного я не допущу, ни за что на свете!
«Главное – вырвать её из лап дедушки» - подумал Попов, сбегая вниз по лестнице к своему «Фиату». – «Чтобы Генерал, если чего заподозрит, не смог бы, при помощи её, манипулировать. Да и вообще, будучи в той проклятой семье, ребёнок фактически в руках Генерала, который в любой момент может отправить её на органы».
 
Отъехав от дома Жанны, Попов свернул к магазину, и остановился в соседнем дворе. Оттуда прекрасно просматривался нужный двор. Он взглянул на часы – слишком тянуть тоже не следовало, а то, чего доброго, могут и заподозрить неладное. Теперь он мог быть уверен, что нужная «скорая», и нужная полиция, подоспеют вовремя. Гораздо раньше, чем Коля Питерский просмотрит кассету. И, когда тот начнёт охоту на сестру, она будет для него уже вне пределов досягаемости.
Попов достал мобильный телефон, и набрал номер.
-Короче, всё. Она дома.
-Оклемалась? Или всё в отключке?
-Не, проснулась, почему… Даже буянила – презрительно усмехнулся он.
-Сам прозванивался. Про тебя спрашивал.
-А чего это он у тебя спрашивал? – Попов изобразил обиду. – Где меня искать, и так все знают. Что с кассетами?
-Доставлены по назначению. Ты, кстати, далеко?
-Далеко – это откуда?
-От лежбища своего, от Жанночки! – злорадно загоготал голос в трубке. – Там часом фейерверк не наблюдается?
-А меня это уже не колышет. Я в семейные дела не лезу – сказал Попов, через губу, с показной презрительной иронией. – Короче, ладно. Запарился я на сегодня. Пойду я, подцеплю какую-нибудь подружку, да и залягу с ней на дно бутылки. Так что меня можете не ловить, я буду в другом измерении. Засим позвольте откланяться. Привет шефу! И Саму, и Заму!
-Козлы вонючие! – выругался он, захлопнув крышку телефона. – Я вам устрою лежбище! Сами, суки, свою кровь хлебать будете! Асфальт будете зубами грызть, и ногтями землю царапать, вместе со своим Генералом, едрить вас налево!
Тем временем, к дому Жанны, сверкая синим «маяком» и натужно воя сиреной, подрулила карета скорой помощи. Почти сразу же, подъехали две полицейские машины.
-Фейерверк заказывали – вот он! – улыбнулся Попов, поворачивая ключ в замке зажигания «Фиата».
Теперь он мог быть спокоен – эти ребята всё сделают, как надо.
 
Приехавший комиссар принял у Жанны заявление. В нём говорилось, что двое незнакомых ей мужчин, и с ними – собственной персоной, Черногорский Михаил Порфирьевич, угрожая ей огнестрельным оружием, принуждали к самооговору. Её заставляли передавать Козлову некую информацию, не соответствующую действительности, поскольку бомж, имени которого она не знает, покушался вовсе не на авторитета, а на Черногорского. (Какого именно – она не уточняла, но, судя по всему, речь идёт об одном и том же человеке. Именно такой вывод и сделал комиссар). Но этого сделать она не успела, потому что Черногорский дважды в неё стрелял.
На основании вышеизложенного, врачи постановили, что у женщины на нервной почве произошло помутнение рассудка, с ярко выраженной манией преследования; и что её необходимо лечить в стационарных условиях. Это подтверждалось также тем, что она не могла вразумительно ответить даже на самые простые вопросы. Например, на вопрос «где Ваш ребёнок», она ответила буквально: «о нём позаботятся». На вопрос «где Ваш муж», она вначале спросила, о ком идёт речь, потом утверждала, что никакого мужа у неё нет, и что Андрей ей таковым не приходится. Даже на удивлённый вопрос врачей – а кем же, в таком случае, ей приходится Андрей Ерошкин, она, после долгого молчания, ответила, что такого не знает.
 
Так Попову удалось вывести Жанну из игры, как ему казалось – целой и невредимой. Что же касается Коли Питерского и всех бомжей – и настоящих, и Бочкарёва – с ними всё именно так и произошло, как и предусматривал сценарий. За исключением разве что одного – за Колей прислал не Шубин, а сам Генерал. На долю Шубина лишь выпала рутинная бумажная работа. Поскольку ни один пленник Коли Питерского не выдержал больше десяти минут экзекуции, да и сам Коля пережил их не надолго. И, хоть он готов был перед Генералом целовать землю, и клялся-божился, что он здесь ни при чём, что это всё дело рук сестры, но для Дементьева, эти аргументы оказались неубедительны. Он подал Николаю капроновую верёвку, и шикарное, душистое мыло. И велел перед торжественной церемонией повешения, как следует намылить верёвку.
Последним впечатлением от жизни, у Николая Королёва остался терпкий аромат мыла, бьющий в нос, в глаза, которые застилали горючие слёзы. И из которых, как ему казалось - вылезали, раздувались, и тут же лопались, разноцветные мыльные пузыри.
 
Пятница, 24 декабря 1999 г.
В предрождественский вечер, в выпуске последних новостей, по телевидению, а если уж быть конкретными, то по каналу господина К. – было освещено вполне банальное событие. Одна эстонская семья взяла на воспитание ребёнка из детского приюта.
-Сегодня в этой семье счастливый и торжественный день – с вежливой, учтивой, даже сияющей улыбкой, вещала женщина-диктор с телеэкрана. – У Янека и Тийны появилась вторая дочь. Но она не родилась сегодня, ей уже три года. Ещё вчера, маленькая Эллен жила в доме ребёнка, и даже имя у неё было другим. Невесело складывалась судьба этой девочки. Отец занимался криминальным бизнесом, и в настоящее время, отбывает наказание. Её мать согнуло тяжёлое бремя душевной болезни. И фактически, девочка осталась сиротой при живых родителях, и казалось, её дальнейшая судьба была предрешена. Детский дом, скитания, сиротская доля. Характерная для сирот озлобленность, и органическая ненависть к тем, кто живёт по-другому. А особенно – к детям из полных, счастливых семей. К детям обеспеченных, состоявшихся родителей.
Но всё же, её жизнь повернулась иначе. Теперь у неё есть свой дом, у неё есть родители. Есть девочка Анне, которая могла бы в будущем оказаться для неё, как представительница враждебного лагеря. А стала, наоборот, её сестрой и лучшей подругой. И сегодня, в нашей студии гость – член правления, и один из соучредителей транспортной и таксомоторной фирмы APF Trans Spedition, член-эксперт Совета профсоюза «Независимая Ассоциация трудящихся», кандидат в депутаты парламента, Андрей Попов. Андрей Андреевич, Вам слово.
-Добрый вечер, дамы и господа. Здравствуйте, дорогие друзья! Во-первых, позвольте мне выразить своё восхищение этим, в высшей степени человечным, поступком, на который решилась эта семья. Ведь для того, чтобы, особенно при наших нынешних, я не боюсь этого слова, суровых экономических условиях, взять в свою семью сироту – требуется гораздо больше гражданского мужества, и самоотверженности, чем для того, чтобы родить на свет своего ребёнка. А ведь ни для кого не ново, что нам – государству и обществу в целом – нужно, в первую очередь, заботиться о своих, уже живущих, гражданах. Поэтому, моё глубокое убеждение – такие поступки, нужно всячески поощрять. Чтобы проявление такой заботы и человечности в отношении детей-сирот, стало не только благородно, но и престижно. Чтобы каждая обеспеченная семья, была бы готова, и даже желала, стремилась бы, принять в своё лоно маленького, оставшегося без опоры, человека. Более того, чтобы этого бы стали добиваться те, кто сами уже добились в жизни определённого успеха. Сегодня, я преподношу этой семье свой скромный подарок, и я обращаюсь ко всем. Помогайте, и поддерживайте благородных людей в их добрых начинаниях и устремлениях. Помните: у общества нет чужих детей. Дети – не обуза. Дети – это наше будущее.
-Сегодня Андрей Попов принёс этой семье в безвозмездный дар, двадцать тысяч долларов – продолжала дикторша. - В ближайшем будущем планируется открыть фонд для поддержки семей, усыновляющих и удочеряющих детей-сирот. Скажите, Андрей Андреевич, это Ваш проект?
-Я не имею права приписывать себе авторство такой идеи. Общество, само по себе, нуждается в таком фонде. Сейчас в Эстонии есть детский фонд, оказывающий помощь детским домам и интернатам. Моя же точка зрения такова – каждому ребёнку нужна семья, и мы должны быть сами в этом заинтересованы. Руководить фондом будет известный в стране экономист, один из сопредседателей банка. Фамилию сообщать пока не стану.
-Можно ли Вашу акцию расценивать, как своего рода, рекламную кампанию для фонда?
-Здесь позвольте с Вами не согласиться. Во-первых, фонда, как такового, ещё нет. А во-вторых, доброта не нуждается ни в какой рекламе. Впрочем, это касается и самого фонда. Фонд – не самоцель, а всего лишь средство, призванное на службу доброму и вечному.
-Спасибо Вам, Андрей. В нашей студии был Андрей Попов, а теперь предлагаем Вашему вниманию репортаж…
 
Этой ошибки лечащий врач Жанны не простила себе по гроб жизни – то, что она, на свой страх и риск, разрешила своей пациентке выходить в коридор, смотреть телевизор. Ей казалось, что при помощи такого средства общения с внешним миром, женщина быстрее оправится, придёт в себя. Хоть Попов, добившись через главврача её аудиенции, ей настоятельно рекомендовал – никакого телевизора, никаких газет! Пусть будет только художественная литература, только фильмы, спектакли, и никакого насилия! Никакой криминальной хроники, никаких боевиков! Любовные романы – пожалуйста, только не вот этот! Докторша вспоминала, с какой яростью Попов схватил и разорвал карманный амурный романчик из серии «дорожного чтива» - «Мой генерал»…
Первых два месяца, Жанну действительно держали в полной изоляции, и в счастливом неведении. Её холили, лелеяли и опекали её, словно ребёнка. И лишь в середине декабря, ей стали разрешать смотреть телевизор, вместе с другими больными. И то – только погоду, и последние известия, в которых ни слова не сообщалось - ни о войнах, ни о криминале. Культура, спорт, краткий обзор событий…
И вот теперь, она лицом к лицу встретилась со своей дочерью. Увидела Попова, увидела собственными глазами, как он разлучил их навсегда. У неё теперь другие родители. Другой дом, другое имя. Всё это время она, оказывается, жила в приюте. Это что, и есть поповская забота?
 
Ей и в голову не приходило, что её отец, (хоть и действительно, девочку из садика забрал именно он) – в тот вечер вновь напился до беспамятства, и совершенно забыл о внучке. Поэтому у Попова были причины всерьёз беспокоиться за жизнь девочки. Тем более что генеральские ищейки, покончив с Колей Питерским, решили взяться и за Жанну. Сам Генерал вполне допускал, что Жанна попросту симулирует; и был уверен, что с помощью девочки, это будет достаточно легко подтвердить. Или же – опровергнуть, хоть это ему и представлялось маловероятным.
От дедушки внучку забрал сам Попов, поехав туда почти прямо от Жанны. Встретиться там с Колей он не боялся – на этот случай, у Попова был револьвер наготове, и он бы, не задумываясь, продырявил голову своему разлюбезному шурину, а заодно - и его быкам, сколько бы их не было. Для пущей страховки, Попов приобрёл и гранату – чтобы, в случае опасности, взорвать, к чёрту, на воздух, машину с «питерскими» братками. Закона ему опасаться было нечего – после того, как на свет появились кассеты, с откровениями про Ферзя, вся «питерская» братва перешла в категорию пушечного мяса. И, если они предстанут перед правосудием уже мёртвыми, тем лучше будет для всех, а уж для Генерала – в особенности. Это даст ему возможность списать на «питерских» всё, что он захочет, и даже уже не только Ферзя.
Но Коле Питерскому было совершенно не до визитов к отцу, и племянница его совершенно не интересовала. Поэтому Попов совершенно спокойно забрал её от Королёва – благо дело, девочка его знала, и ему доверяла. Единственной трудностью при этом, была собака, которую пришлось оглушить.
Попов отвёз её в Хаапсалу, к одной своей давней знакомой, у которой девочка и прожила всё это время. Девочке настоятельно разъяснили, что её мама сейчас далеко, и поэтому ей придётся немножко пожить в разных семьях. То с тётей, то с дядей, то с бабушкой. И что имён у неё теперь будет много, как в эстонской поговорке – heal lapsel palju nime.
Теперь же, своим таким публичным жестом, Попов преследовал две цели – во-первых, Генерал и его приспешники уже не могли ничего сделать этой девочке, а во-вторых, тем самым, он показал, что с Жанной, для всех и навсегда, покончено.
Но он не учёл при этом одного – что и сама Жанна узнает об этом. И конечно, он не мог наперёд знать, как она на это среагирует.
 
Вернувшись в свою палату, Жанна уселась на кровать, схватилась зубами за электрический провод лампочки, разгрызла изоляцию – так, что почувствовала во рту металлический вкус, после чего с силой надавила кнопку выключателя.
Она тряслась всем телом, заходясь в истошном крике, но разжать зубы она была не в состоянии – её челюсти свело электрическим током.
Когда в палату прибежали санитары, было уже поздно. Её безжизненное тело свисало вниз головой с кровати, изо рта торчал обрывок провода с патроном, с вкрученной в него разбитой лампой.
 
Воскресенье, 26 декабря 1999 г. 22 часа.
Попов стоял один у свежей могилы Жанны, угрюмо цедил водку маленькими глотками из гранённой бутыли, и никак не мог прийти в себя.
На самих похоронах он не был. Он знал, что там соберутся все те, кого теперь он считал своими заклятыми врагами. Вся кодла, во главе с теперь уже ненавистным, Генералом.
-Жанка, прости меня – всхлипывал он – прости, что не уберёг. Прости, что делал тебе больно, я предупреждал, что придётся пойти на эти жертвы. Ещё сам не знал, на какие. Я был вынужден вас разлучить, но, клянусь тебе, твоя дочка звала бы их тётей и дядей. Зато не стало повода беспокоиться за её жизнь. Ты же знала, что Генерал никогда, ни перед чем, не остановится. Почему ты не поверила мне? Почему ты не дождалась меня, когда я, наконец, покончу с этим чудовищем? Да, прости. Мне приходилось лгать тебе. Даже тогда, когда я только втянул тебя в эти афёры, я не знал, что ты так сильно западёшь мне в душу. Я изначально собирался просто тебя использовать. В том качестве, в котором ты мне пригодилась, сослужила свою бесценную службу, в деле «Красный «Москвич». Потому что я тогда не знал всего. Я не знал ничего о твоей поруганной юности. Я не знал, почему ты влюбилась в меня, мне и в голову не могло прийти, что я был единственным в твоей жизни любимым мужчиной. Мне казалось, что с твоей стороны это всего лишь страсть, эротический восторг, что ещё? Возможно, я всегда недооценивал тебя, как и вообще, женщин. Я не придавал значения тому, что именно ты, была моей единственной женой – да, я не понимал ещё, что это значит. Возможно, я это понял только тогда, когда повязали Мишку. В ту нашу ночь…
Он вновь сделал несколько маленьких глотков, и продолжал свой монолог.
-Ты была единственной, по-настоящему дорогой, и близкой мне женщиной. Только я этого не мог понять, не мог этого оценить. Наверное, я был ещё слишком молод, и не понимал, что мне нужно. И именно ты лучше меня это понимала. Ты знала меня лучше, чем я сам, но ты никогда мне в этом не признавалась, щадя моё мужское самолюбие. Да, была ещё Анжелка. Она тоже меня понимает, тоже была мне, в своё время, хорошим другом. Но она – слишком независима, слишком самодостаточна, для неё отношения – это, скорее, сотрудничество. А я всегда придерживался мнения, что настоящая женщина - всегда немножко Золушка, рядом с которой её избранник становится принцем. И я был этим принцем, был им для тебя. Только я сам не осознавал всей глубины и серьёзности. Я был любим – и я не чувствовал этого! Наверное, я всегда был слишком избалован женским вниманием. Наверное, я всегда был слишком высокого мнения о себе. Теперь же, я лишился двух людей, которые были мне преданы до конца. Которые сами, добровольно, согласились взвалить на себя мой крест, и нести его до гробовой доски. Я потерял любимую женщину, и своего единственного друга. И только, потеряв вас, я понял, сколько вы для меня значили. Жанна и Миша.
Он вновь глотнул из бутылки, отёр рукавом слёзы.
-Генерал! Анатолий Дементьев! Слышишь меня, я к тебе обращаюсь! Последнее, что я услышал от любимой женщины, в свой адрес – это то, что она назвала меня чудовищем. Да, я чудовище. Я использовал и убил женщину, которая меня любила всю жизнь. Я использовал и убил своего друга, который ради меня жертвовал всю жизнь – своими интересами, своей личной жизнью, который просто нуждался в том, чтобы кому-то помогать, о ком-то заботиться, кого-то морально поддерживать, быть кому-то нужным, даже, я бы сказал, служить другому человеку! И находились гады, которые этим пользовались, которые сподобляли его идти на неоправданные жертвы, а потом, получив свою выгоду, тут же и обливали его грязью с ног до головы! И вот, благодаря тебе, Генерал, и я стал одним из них. Я стал хуже их, даже хуже тех, кому он мстил за свою поруганную честь! И я теперь наказан, так же, как когда-то Мишка наказывал своих мучителей – у меня не стало любимой женщины. Так что же, Генерал! Ты доволен? Ликуй, сияй, твоя победа! Но помни: моя игра не окончена. Теперь я сам совью из тебя верёвки, я вытяну из тебя всё, что только можно, я выжму тебя, как грязную тряпку, вытру тобой пол в вонючем общественном сортире с разбитыми унитазами, и вышвырну тебя на свалку! Будешь ты ниспровергнут в Ад, в самое пекло, станешь ты последним из рабов самого Дьявола, которому ты служишь! Только там тебе самое место, рядом с верными друзьями – дядей Сёмой, и Ферзём твоим ненаглядным. Чтоб он каждую ночь тебе снился…
Он ещё некоторое время постоял, поглядывая на многочисленные венки. «Дорогой Жанночке, от отца…», «От друзей»…
-Лицемеры проклятые! – наконец, процедил он сквозь зубы. – Ничего, Бог всё видит! Он вас в покое не оставит, не надейтесь…
С тупым безразличием, он побрёл прочь. Он был пьян, и его не особо волновало, что о нём думают другие, а если бы кто-нибудь посмел ему указывать, или, тем более – смеяться над ним, Попов наверняка бы того пристрелил, не задумываясь. Правда, кроме него самого, на кладбище никого не было, и это избавило его от надобности возлагать лишний грех на душу.
 
На следующий день Попов уехал из Таллинна. Новое тысячелетие он встретил в Кракове, предаваясь беспробудному пьянству. Днём он ходил по городу, заходил в каждую пивную, пропускал две-три кружки пива, и направлялся дальше. К вечеру он, уже сильно пьяный, находил ночлег в какой-нибудь недорогой гостинице, причём каждый раз в разной. Утром он рассчитывался за ночлег, и вновь приступал к пивным странствиям. На женщин он не обращал внимания. Его даже раздражало, когда в пивной, хозяин заведения, или попросту какой-нибудь сутенёр, предлагали ему «поразвлечься», и он отвечал, что приехал «вовсе не за этим».
После двух недель загула, он всё же решил, что пора брать себя в руки. Перед возвращением в Таллинн, где у него оставались незавершёнными насущные дела, он отправился на горнолыжный курорт, в швейцарские Альпы. Дабы поправить, слишком уж пошатнувшееся за последнее время, здоровье. Потому что теперь, оно ему стало нужно, как никогда. И более того, своей следующей операцией, ему было гораздо удобнее руководить издалека…
 
Весна-лето 2000 г.
В первую весну нового тысячелетия, преуспевающий адвокат Алексей Николаевич Третьяков, тоже воспылал охотой к перемене мест, почувствовал потребность – отдохнуть, расслабиться, снять накопившийся за последнее время стресс. Они с женой приобрели трёхнедельную путёвку на Канарские острова. Однако, ни через три недели, ни через три месяца, Третьяковы не возвращались.
Сначала, по понятным причинам, подозрение пало на Андрея Попова. Хоть у него и было железное алиби – с начала января, и по самый апрель, он находился на горнолыжном курорте в Швейцарии, и только в конце апреля, вновь с удвоенной энергией, приступил к исполнению своих обязанностей.
В ответ, Попов подал встречный иск на следователя, подозревавшего его в исчезновении Третьякова. Это дело было, таким образом, передано Интерполу, и чета Третьяковых была объявлена во всемирный розыск. И только в конце лета, с их загадочного исчезновения была снята завеса тайны.
Эта история оказалась не только не затрагивающей никаких статей уголовного законодательства, но и напротив, в высшей степени комичной, став не только в Эстонии, но и во всём мире, поистине анекдотом из жизни.
Оказалось, что Третьяков, отправившись на резиновой лодке в открытое море, невзирая на штормовое предупреждение, потерпел крушение. После долгих скитаний по воле стихии, он, наконец, был спасён аборигенами одного из местных островов. Но, к сожалению, хоть он и остался жив, но, в результате полученных травм, у него наступила полная амнезия. Туземцы его выхаживали, нянчили, и всему учили, как младенца, поскольку тот был поначалу абсолютно беспомощный, даже кормить его – и то приходилось с рук. С тех пор, он поселился в их племени, говорит на их языке, живёт по их обычаям, и ни о какой другой жизни, даже и не помышляет.
Его жена, после того, как супруг пропал, и не подавал никаких признаков жизни, сделала свои, типично дамские выводы. Впрочем, она и до этого всё время его ревновала, теперь же чаша её терпения переполнилась. Она пребывала в уверенности, что причиной его пропажи были дела сердечные, даже уверяла полицейских, что накануне исчезновения она видела супруга, нежно воркующим с молоденькой тропиканкой. И, впервые за тридцать лет совместной жизни, она отомстила своему мужу. С Канарских островов, по прошествии двух месяцев, она уехала уже не в Эстонию, а в Аргентину. Естественно, не одна.
Полицейские даже не сочли нужным проверять, существовала ли на самом деле эта юная соблазнительница, или же это плод фантазии самой пожилой дамы. Женщина говорила об этой таинственной девушке так убеждённо, и с таким негодованием, но при этом даже не смогла толком описать её внешность, чтобы составить фоторобот. Поскольку никакого состава преступления в исчезновении Третьякова не было, то никто ту девушку искать не стал. Она так же загадочно исчезла, как и появилась.
Так Попов повторил подвиг главы Временного Правительства – Александра Фёдоровича Керенского, бежавшего из Зимнего Дворца во время штурма, облачённого в женское платье, парик и соответствующий грим.
 
Суд по делу «Красный «Москвич», состоялся пятнадцатого августа – ровно через год после ареста и смерти Черногорского. На скамье подсудимых сидел лишь Корниенко. Хоть Шубин, в своё время, и выбил из него и Квасколайнена, признание в заказном убийстве, а сами обвиняемые даже видели-то друг друга впервые в кабинете Шубина – суд признал Корниенко виновным в непредумышленном убийстве. Квасколайнен был оправдан. Что же до всех оставшихся эпизодов, то обвинять уже было попросту некого.
В убийстве Гусарова, Зыкина, Щербакова и его подручных, суд признал виновными Николая Королёва – как организатора, и в качестве непосредственных исполнителей – Геннадия Бочкарёва, и ещё троих, которых идентифицировали, как Иванова, Петрова и Сидорова. Обвинение в соучастии и подстрекательстве, с Жанны было снято – по причине её невменяемости. Хотя, парадокс – против самого Николая, и «бомжей», обвинения и были-то выдвинуты, в первую очередь, на основе её показаний.
В убийстве маленького Вани и старика Лукьянова, суд признал виновным Дмитрия Филиппова. По всем остальным эпизодам, единственным виновным оставался Черногорский.
Имя Попова на суде ни разу не упоминалось. О нём забыли.
 
Пятница, 14 февраля 2003 г. Город Таллинн, Эстония.
Козлов открыл глаза. Было шесть утра.
Если был обычный день – неважно, рабочий ли, выходной, но не обременённый необходимостью вставать раньше – он всегда просыпался ровно в шесть, по своей многолетней привычке. И всё равно, во сколько он ложился спать накануне – в полночь, на закате, или даже уже засветло – привычка просыпаться ровно в шесть, стала уже частью его натуры.
Осторожно, чтобы не разбудить жену (вот уже три года, как Пётр и Анна оформили свои отношения официально) – Козлов поднялся с постели, и обул ноги в тапочки. После чего направился в ванную – умываться.
Покончив с утренним туалетом, Козлов закрыл дверь в спальню - чтобы жену не беспокоило то, как он будет греметь гантелями – и приступил к утренней зарядке.
Вскоре из комнаты Татьяны – дочери Анны – послышалась музыка. Значит, Таня уже проснулась, подумал Пётр.
Из угловатой, застенчивой девочки, Таня превратилась в стройную, рослую красавицу, внешне удивительно похожую на мать. Ей было семнадцать, она училась в предпоследнем классе гимназии, и собиралась поступать на будущий год в университет.
Пётр лежал на полу поперёк коридора, разводя гантели в стороны. Из своей комнаты вышла Таня, в футболке, с переброшенным через плечо полотенцем. Переступив через ноги отчима, она прошла в ванную.
-Привет, Геракл! – на ходу бросила она.
Окончив зарядку, Пётр прошёл на кухню. Перед работой он обычно пил чай с бутербродами. Обычный «ментовский» завтрак, тоже в силу укоренившейся привычки; хотя теперь он мог себе позволить, например, завтракать в кафе…
Громкое, затяжное дело о красном «Москвиче» вызвало суматоху не только у них в отделе. Пожалуй, ни одному подразделению в полиции не удалось избежать проверок и чисток, волной нахлынувших на органы правопорядка осенью девяносто девятого. Сам Козлов лишь чудом избежал неприятностей, хотя сохранить всё целым и невредимым, ему не удалось. Кое-чем пришлось пожертвовать, причём именно тем, чем больше всего не хотелось. Шубина благополучно проводили на пенсию, новый начальник подал в отставку, не проработав и года, и за время его правления, в отделе сменился практически весь штат. Страсти вокруг Козлова улеглись только после закрытого судебного заседания по делу о красном «Москвиче». Семь лет получил Корниенко; хорошо ещё, не дали хода шубинской галиматье о заказном убийстве бабушки. Остальное всё развесили на мёртвых, хотя, по крайней мере, один конкретный «висяк» остался. Кто был вместе с Можаевым? На чьей совести дюжина людских судеб? Хоть на осколках банки иных отпечатках и не нашли, но всё равно, это не умаляет их вины. И оказывается, вся эта череда безумий, изначально была запланирована, как спектакль! Все эти трюки – с аэропортом, с ограблением финна, с деньгами, которые оказались вовсе не целью налёта… И, в довершение всего – кто же этот карманник, где он?
А Коля Питерский, конечно же, доигрался. Разумеется, Зыкина убил не он; и его «братву» расстреляли явно не Колины отморозки, хоть они и сами в этом признались. После этого Шубин был награждён, получил специальную премию – и тут же, без разговоров, отправлен на пенсию. Потому что своим так выгоднее.
Тут же вспомнили и о Козлове – за поимку Черногорского, его наградили почётной грамотой, титулом «Лучший полицейский года», а спустя ещё год, Козлов возглавил отдел, хоть и без особого энтузиазма. Не давал покоя разговор с Фёдором Громовым – тогда, на похоронах. Не давало покоя ощущение себя безликим и бесправным винтиком в огромном лязгающем механизме. Не давало покоя ещё многое чего. В таком случае, полиция должна быть оснащена по последнему писку современной техники, для получения и обработки информации; чтобы не приходилось применять к таким, как Иванцов и Жмерин, методы Глеба Жеглова. Вон ведь, для какого-то телевизионного балагана ухитрились придумать специальное кресло, фиксирующее и пульс, и нервы, и всё что угодно! Почему бы и для полиции не изобрести чего-нибудь подобного? А пока полицейский будет считаться в стране козлом отпущения и неудачником, слово «мент» - оскорблением, а материально-техническое оснащение – что средства работы, что зарплата – так и останутся на уровне Глеба Жеглова, просто ничего больше и не останется делать.
Так раздумывал Козлов, заваривая чай.
… Тут он услышал звук телевизора. Значит, и жена проснулась. Позавтракав, комиссар направился опять в комнату – одеваться, собираться на работу…
Жена убирала постель.
-Доброе утро, Петя! – сказала она.
-Доброе утро, Анюта! – ответил он, поцеловав её в губы.
И вдруг Козлов узрел нечто такое, что заставило его содрогнуться. Сначала он даже и не понял, в чём причина столь сильного внутреннего толчка, выброса в кровь целого фонтана адреналина. Он непроизвольно огляделся по сторонам.
-Чему ты так удивляешься, Петь? – не поняла жена.
И тут Козлов понял, в чём дело. С экрана телевизора на него смотрел не кто иной, как сам Попов!
-Это какой канал? – осторожно спросил жену Пётр.
-Эстония, передача на русском, а что? – недоумевала Анна.
-Да ничего. Посмотри, знакомое лицо? – ехидно сказал он.
-Неужели тот самый? – встрепенулась Анюта.
-Он самый – кивнул Пётр. – Раньше, помнится, он у приятеля своего на канале выпендривался. Теперь, смотрю, на государственное телевидение пролез.
-Так он же баллотируется! – воскликнула она.
-Вообще здорово! – опешил Козлов. – Ну-ка, включи погромче…
 
-Сегодня в нашей предвыборной студии – вещала молодая, миловидная, крашенная шатенка-дикторша с телеэкрана – независимый кандидат в члены парламента, Андрей Попов. Краткие сведения о кандидате. Андрею тридцать лет, всю жизнь он прожил в Эстонии. Среднее образование он получил в профессиональном училище, и свой трудовой путь начинал простым рабочим. В 1997-м году Андрей Попов вошёл в состав правления только что созданной фирмы APF Trans Spedition, занимающейся грузо- и пассажирскими перевозками. Андрей также активист профсоюза «Независимая Ассоциация трудящихся», член-эксперт Совета. У Попова законченное высшее образование, в прошлом году он заочно окончил международный университет социальных наук и менеджмента. Говорит на четырёх языках. Кроме родных, русского и эстонского, он владеет английским и финским. Андрей женат, детей у него нет.
 
-Интересно, кто ж его жена? – вставил реплику Козлов.
 
-Добрый день, дамы и господа. Здравствуйте, дорогие друзья! – начал Попов. – Все мы сейчас стоим на пороге выбора, который нам предстоит. Хотелось бы сказать несколько слов по этому поводу. Прежде, чем выбирать, что бы то ни было, нам следует задаться вопросом – чего же мы, собственно говоря, хотим. Каких результатов мы ждём. Прошло уже более десятка лет с того дня, когда Эстония стала вновь государством. За эти годы мы прошли немалый путь. Из бывшей советской колонии и погранзоны, мы создали государство, о котором уже знают и говорят во всём мире. Сейчас наша цель – это создать процветающее государство. Чтобы мы могли гордиться своей страной, а страна могла гордиться нами. Не идти слепо за кем-то, не пытаться кого-либо догнать или обогнать, а укреплять свои дружеские связи, и строить отношения равноправного партнёрства. Почему я делаю акцент именно на этом вопросе? Потому что в этой сфере мы, к сожалению, много упустили. Я говорю «мы», потому что эти вопросы касаются всех жителей. За опрометчивые поступки отдельных политиков и руководителей разного уровня, приходится зачастую расплачиваться всей страной. Что мы сейчас и делаем, в той или иной степени.
-Андрей, Вы независимый кандидат. Вы так и намереваетесь оставаться в гордом одиночестве, или более склоняетесь к сотрудничеству с какой-либо партией?
-Нет, я убеждённый беспартийный. Политические игрища между партиями, создание коалиций, и условное разделение на «ваших» и «наших», напоминает мне роман Джорджа Оруэлла «1984». Сперва А – союзник против Б, затем, при изменении обстоятельств, создаём союз с Б против А. Задача органов власти – обеспечение достижения наших общих целей. Этим и следует в первую очередь руководствоваться при создании или изменении законов, а не своими политическими пристрастиями.
-Какие же пути вывода страны из кризиса Вы можете предложить?
-Вот мы и подходим, в общем-то, к самому главному вопросу. После обретения независимости, в стране начался бум тотальной приватизации. Впрочем, это коснулось не только нас, но и наших бывших партнёров по Советскому Союзу в целом. Должен сказать, сам я не люблю это слово – «приватизация». Слово «приватный» всегда отождествляется с понятием «интимный». Применим другой термин – денационализация. Этот процесс зашёл так далеко, что к сегодняшнему дню у государства ничего своего практически не осталось. Львиная доля государственного имущества перешла в руки иностранного частного капитала. Сначала был металл – это все слишком хорошо помнят. Но не все извлекли из этого нужные уроки. Государственный лес идёт под сруб и вывозится, причём за бесценок, и в те страны, которые сами богаты лесом. Только они ценят своё богатство, а мы? Иностранные частники скупают наши средства производства, скупают нашу землю, причём им это достаётся буквально задаром. А, как известно, хозяин – барин. Частнику нет дела до наших нужд. Его интересует только прибыль. Посудите сами, сколько наших людей работает на иностранцев? То есть, на частных предприятиях. А теперь представьте себе процветающую, развитую страну. Не суть важна, какую. Может ли в цивилизованной стране половина населения работать на чужеземцев? Отсюда следует необходимость ужесточить условия приватизации. Создавать свою альтернативу иностранному частному капиталу. Сейчас в стране практически отсутствует сфера производства. Естественно, для успешного функционирования необходим рынок сбыта, но ведь спрос рождает предложение! В первую очередь, есть внутренний рынок, для которого мы вполне можем производить. Что окажется, я думаю, выгоднее, чем ввозить сюда готовую продукцию из-за рубежа. Хотя, как говорится, клиент всегда прав – если мебель ему нужна именно финская, а кожа итальянская – то это уже другой вопрос. Однако, большая часть населения при выборе товара руководствуется иным критерием. Приемлемой ценой. Ещё, конечно, этот шаг поможет решить проблему с безработицей. То есть, у государства должны быть свои собственные средства производства. Конечно же, законы диктует рынок, но и мы не имеем права рисковать оказаться в кабале – будучи формально независимыми, фактически стать конгломератом иностранных колоний. Вот что я считаю по поводу экономического кризиса. Скажу больше – если государство само ничем не располагает, снижается уровень социальной защиты населения. Ведь не секрет, что многие пенсионеры, да и не только они, живут у нас за чертой бедности. Высокий уровень безработицы порождает разгул преступности.
-Кстати, о преступности. В 99-м году в Эстонии действовал серийный убийца, Вениамин Черногорский. Не секрет, что в материалах этого дела упоминалось и Ваше имя. Что Вы можете сказать по этому поводу?
-Да, я знал этого человека, здесь скрывать нечего. Но это ещё ни о чём не говорит. А всё остальное – это попросту слухи и сплетни, и я не считаю нужным придавать им значение. Вокруг каждого из нас витает множество слухов, и, на мой взгляд, судить по ним о человеке, по меньшей мере, неприемлемо.
-Какие ещё проблемы, помимо экономического кризиса, Вы считаете сейчас наиболее актуальными?
-Культура и образование. Люди, в большинстве своём, сейчас озлоблены, в обществе царит атмосфера взаимного недоверия и подозрения. Поэтому необходимо гуманизировать наше общество, привить более человечную шкалу ценностей. Но, всё равно, нам этого не сделать, пока мы не покончим с нищетой. Такой негативный настрой вызван тем, что люди оказались обманутыми в своих надеждах, в своих ожиданиях. Чувствовать себя лишним, и никому не нужным – само по себе, тяжкое бремя. При этом я не имею в виду, скажем, проблему безработицы, или, скажем, вопрос о гражданстве.
-Если уж зашла речь о гражданстве, скажите, какая Ваша позиция по этому вопросу.
-С моей точки зрения, каждый житель имеет право получить гражданство, и мы должны всячески способствовать его возможности это право реализовать. Это в наших же интересах. В первую очередь, это стоит пересмотреть в отношении тех, кто ещё в советское время приехал сюда, или уже родился здесь – жил, работал на благо страны. Ведь не их вина в том, что наша страна долгое время находилась под юрисдикцией другого государства, в данном случае СССР. Разумеется, те условия, которые необходимы сейчас для получения гражданства, для них покажутся невыполнимыми. В сорок, в пятьдесят лет, начинать с нуля учить язык, и за короткий срок свободно им овладеть – согласитесь, это довольно сложно. Я, конечно, убеждён в том, что язык учить нужно. И нужно создавать условия, чтобы люди могли его учить. Но, когда огромный процент населения становится изгнанниками и апатридами в собственном отечестве, это отнюдь не говорит в нашу пользу.
-Какого политического курса, по Вашему мнению, стоит придерживаться Эстонии?
-Ну, во-первых, стремление объединиться с Европейским Союзом, я приветствую и полностью одобряю. В Союз входят уже практически все страны Европейского континента, и, в случае отказа, мы окажемся в полной экономической изоляции. Страны Евросоюза уже не будут нам предоставлять никаких льгот, а могут и затребовать выплату задолженностей по инвестициям. Кроме этого, вхождение в Евросоюз предусматривает постепенную трансформацию и интеграцию в единое целое, как мы это уже видим на примере Бенилюкса, или США и Канады. Другими словами – нас ожидает тот же процесс, который переживала бывшая ГДР после объединения Германии. Только у нас этот процесс будет более долгим и трудным.
-Ишь, какой хитрый! – вставил комментарий Козлов. – Здесь ему уже мало, решил теперь до брюссельской кормушки дорваться! Такому дай власть, так потом с умным видом будет разглагольствовать, как выводить Европу из кризиса. Заодно и найдёт, кто виноват.
-Ладно, Петя – успокоила его жена. – Что ты так близко к сердцу берёшь этого мальчишку? Тебе ведь уже давно объяснили, кто он такой.
-Что же касается перспективы вступления в НАТО, то к этому вопросу можно подойти с двух сторон – продолжал увещевать Попов с телеэкрана. – Рассмотрим сперва аргументы «против». Первое. Эстония – маленькая страна, содержать боеспособную армию как таковую, у нас нет возможности, да и воевать нам, честно говоря, просто не с кем. Поэтому, с этой точки зрения, нам лучше сохранять политику нейтралитета и невмешательства ни в чьи вооружённые конфликты. Как это принято, например, в Швейцарии, и в других малых европейских странах. Не следует забывать и того, что поспешное вступление в этот военный блок, чревато негативными переменами в отношениях с Россией…
-Хоть бы говорил, что ли, по-человечески! Мудрёных словечек нахватался, вот и болтает! Длинно, складно, и этим вроде как ничего и не сказано! – опять проворчал Козлов.
- … а во внешней политике этот вопрос, пожалуй, стоит на одном из первых мест. Если учесть то, что половина нашего населения – русские, из них примерно десятая часть – граждане России, а две трети всех наших соотечественников, включая также и эстонцев, имеет там родственников. Да, я могу понять чувства наших коренных эстонцев, так же, как и латышей, литовцев, других народов, оккупированных сталинским режимом. Все мы знаем, какую трагедию они пережили. Поэтому я легко прощаю ту волну национального протеста, негодования, порой выливавшуюся в открытую неприязнь к русским. И этот всплеск национал-радикализма, стремление отгородиться от русских, и заручиться поддержкой Запада, в частности, в лице НАТО, скорее продиктованы страхом возвращения кошмара из прошлого. Но здесь всё же следует дифференцировать понятия – сталинский режим, коммунистическая диктатура, тоталитарная советская система – и, с другой стороны, нынешняя Россия и русские люди. Русский народ оказался заложником этой системы, и пострадал едва ли не больше, чем все другие. Хотя бы потому, что обвинения в преступлениях советской системы, в геноциде и притеснении народов, и не только малых – теперь предъявляются русским, поскольку одним из методов советского управления была тотальная русификация.
-Таким образом, Вы сами ответили на свой же вопрос: зачем Эстонии нужно вступление в НАТО.
-Я лишь подчеркнул, что такое стремление вызвано всё ещё бытующим мифом о возможной военной угрозе со стороны России. Пройдут годы, сменится не одно поколение, прежде чем понятия «русский» и «советский» перестанут казаться синонимами. Но я отвлёкся от сути вопроса. Кроме возможного кризиса в отношениях с Россией, протеста местных русских, вступление в НАТО повлечёт за собой неминуемое увеличение военных расходов из госбюджета…
-Во, во… - вздохнул Козлов. – Он лучше всех бюджет спланирует!
-Да будет тебе, Петя! – возразила Анна. – Пускай себе выпендривается, какой он умный! Тебя же никто не заставляет за него голосовать!
Тут в комнату вошла Таня – в той же футболке, с распаренным лицом, и полотенцем, обёрнутым вокруг головы.
-Что вы тут дискутируете, даже странно! – девушка удивлённо посмотрела на мать и отчима. – Вроде бы вы политикой вообще никогда не интересовались – добавила она в ответ на вопрошающий взгляд матери: чего, мол, такого странного.
-Да вот, смотрим, кто у нас страной править собрался – неодобрительно покачал головой Пётр Александрович.
-Ты про кого это? А, Попов! – девушка взглянула на экран. – А мне он, наоборот, нравится. Было бы мне уже восемнадцать, я за него бы и голосовала. Он как раз по нашему округу проходит.
-И чем же он тебе так симпатичен? – усмехнулся Козлов.
«Вот уж, действительно, ирония судьбы!» - подумал он про себя. – «Моя дочь, пусть и приёмная – и собралась за Попова голосовать!»
-Он толковый мужик! – энергично пояснила Таня. – Всё правильно говорит. Действительно: человек, который привык заниматься делом. А все остальные эти политики – как в басне Крылова. Всё есть, скажите, как нам сесть. А воз и ныне там.
-Ты знаешь, Танюша, на твоём примере я ещё раз убедился в мудрости и справедливости наших законов – заключил Козлов.
-В каком смысле? – не поняла Таня.
-В таком, что до определённого возраста вы ещё дети, и нечего вам соваться во взрослые проблемы. В том числе голосовать, и вообще, в политику.
-Да ну, ты ерунду какую-то говоришь – с обидой шмыгнула носом Таня.
-Эх, молодо-зелено! – вздохнул Козлов. – Вот, на таких, как ты, этот Попов и рассчитывает. Ещё Гитлер заявлял, что с толпой надо обращаться, как с неразумным дитятей.
-А при чём здесь вообще Гитлер? – досадливо недоумевала девушка.
-Да всё при том же. Соберутся такие же дети, вроде вас, да по наивности и купятся на это его словоблудие. Ну, выберут его. И будет тогда по стране разъезжать гестапо на красных «Москвичах», а в детском садике дети будут кричать на прогулке: «Спасибо Андрею Попову за наше счастливое детство!»
-Ты что-то путаешь, дядя Петя. Вот Попов как раз популизмом не занимается, не в пример некоторым. Это, вон, центристы обещают к пенсии прибавить какие-то жалкие пятьсот крон, а реформисты – налог на пару сотен снизить. А что это? Это дешёвая покупка голосов, на самом примитивном уровне. Голосуй за меня – дам грош на жратву…
-Да, девочка – вздохнул Козлов. – Много ты понимаешь. Ничего. Учись! – добил он, надев кожаную куртку, и похлопав девушку по плечу.
На прощанье он поцеловал жену в губы, и вышел из квартиры.
…Впрочем, комиссара и не особо огорчало то, что приёмная дочь так живо откликается на мудрствования Попова. Во-первых, девчонка и не знает, кто такой Попов. Когда шло дело о красном «Москвиче», она была совсем ещё ребёнком; и более того, Пётр и Анна даже ещё и не жили вместе, а лишь встречались. Поэтому о Попове девушка может судить только по его выступлениям, да по публикациям в прессе.
А он именно такое впечатление и производит, по крайней мере, внешне – серьёзного, глубокомысленного человека, умудрённого опытом управления организацией, знающего все проблемы рядового гражданина, и не опускающегося до уровня банального популизма. А что – весьма умный ход: тем самым, он даёт понять, что власть для него – не самоцель; поскольку проще всего снискать доверие народа именно всяческими благими обещаниями. Хотя, подумал Козлов, Попову и нет резона переживать за исход выборов. У него наверняка там давно уже всё решено, если он сферу интересов Генерала представляет…
Ладно, чёрт с ним, с этим Поповым. Тут нечего бояться. Наоборот, хорошо, что Татьяна уже сейчас задумывается о жизни, проявляет интерес к обстановке в стране, учится анализировать. Это уж куда лучше, чем если бы она не интересовалась ничем, ни о чём бы не задумывалась, и проводила бы всё время в праздности, поиске ощущений и непреодолимых стремлениях вкусить все прелести «взрослой» жизни, дабы что-то доказать самой себе. В компаниях, где всем всё до фени, и где от безделья и от скуки попросту убивают время, да и самих себя заодно, а уж последствия от этого наступают самые плачевные… Так что, пусть уж лучше девушка читает газеты со статейками Попова, и обсуждает их, если есть, с кем. Главное – чтобы ей в жизни не встретился такой Попов.
Выходя из подъезда, Козлов заглянул в почтовый ящик. Там его ждал очередной сюрприз.
Он вынул из ящика открытку, и вышел из подъезда. Пётр взглянул на неё, и на мгновение застыл на месте от изумления. То оказалась агитационная листовка, каковых в канун выборов распространяется бесчисленное множество. Просто Козлов никак не ожидал, что в его почтовом ящике окажется именно эта. Что уже и его самого будут агитировать голосовать за Попова!
С фотографии, будто издеваясь, на него смотрел Попов. Его лицо было преисполнено решимости и уверенности – в своей правоте, в своей непогрешимости, в своём превосходстве, в полной и окончательной победе. Эту фотографию Козлов желал бы видеть совсем на другой карточке – с бритой макушкой, в фас и в профиль, и тоже с номером, только уже не мандатным…
Рядом с фотографией красовался броский лозунг:
«Ваши вопросы – наши ответы.
Ваши цели – наши предложения.
Ваше доверие – наши гарантии!»
Под этим лозунгом, большими красными буквами, было написано: Андрей Попов, мандатный номер 687. Тот самый номер, который был на красном «Москвиче»!
-Вот уж и вправду, ирония судьбы! – улыбнулся Козлов, смял агитку, и швырнул её в стоявшую возле столба урну.
Налетел порыв ветра, и бумажка упала рядом со столбом, как раз фотографией вверх.
-Ирония судьбы… - задумчиво повторил Козлов.
Тут к столбу подбежала небольшая курчавая собачка, похожая на болонку. Приподняв заднюю лапку, она справила свою малую нужду в аккурат на листовку, и Козлов уже не мог не расхохотаться.
-Или с лёгким паром, господин Попов! – смеясь, покачал головой комиссар, и бодро зашагал дальше – на работу.
А ветер волочил вслед за ним по асфальту листовку, со «свежевымытым» в собачьей «бане» Поповым…
 
КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА.
 
ЭПИЛОГ.
Чёрный «Мерседес».
 
Четверг, 27 февраля 2003 г. Город Таллинн, Эстония.
Блестящий, новенький, тёмно-бордовый джип «Вольво XC 90», почти бесшумно лавировал в напряжённом городском потоке. За рулём сидел Попов, рядом с ним – молодая женщина, примерно его лет, в норковой шубе и в элегантной шляпке. Это была его жена, Ева, или, как её ещё называли, Эва.
Попов угрюмо молчал, о чём-то мрачно думая, и его беспокойство не могло не ощущаться женщиной. За полтора года совместной жизни, она достаточно хорошо изучила нрав супруга, и, хоть он никогда не подавал вида, она всегда безошибочно определяла, когда он нервничает, или когда у него неприятности.
…Миновали столб с мусорной урной на нём, на котором висел рекламный плакат от партии «Республика»: «Больше сексуальных мужчин!». Половину плаката занимало фото Попова в полный рост. Внизу красноречиво пояснялось, что в странах Европейского Союза мужчины куда уж сексуальнее, чем их собратья из слаборазвитых стран, и таким образом, призывали прекрасную половину человечества голосовать за вступление Эстонии в Евросоюз.
-Вот ты, оказывается, какой! – шутливо укорила женщина. – Или что – у них свои кавалеры в дефиците?
-Не знаю – устало ответил Попов. – Меня они в свой стан не приглашали, но вот за эту белиберду – он кивнул на другую урну с таким же плакатом – познакомили со шведскими друзьями.
-Хочешь сказать, что этой машиной ты обязан своим мужским достоинствам? – капризно наморщилась жена.
-Эта машина – подарок моих шведских друзей – вздохнул Попов. – А о тех достоинствах, по моему, кому уж лучше знать, как не тебе.
-Если б только не приходилось делить тебя с твоей работой – с досадой процедила она.
-Ну, видишь ли, милая – возразил тот. – Мужчину делает именно работа. А я не инфант и, пока ещё, не суперзвезда, чтобы моё имя за меня её делало.
Тем временем, машина въехала в центр города, где на автобусных остановках то и дело попадались предвыборные плакаты Попова – с такими же лозунгами, как и на листовке. Поскольку Попов проходил кандидатом именно по этому избирательному округу – центру Таллинна.
-Здесь ты смотришься куда солиднее – сказала жена. – Доверяй моему вкусу.
Андрей ничего не ответил.
Джип свернул в Старый город, и плавно покатил к Ратушной площади.
-Терпеть не могу таких женщин! – нервно хмыкнула жена, взглянув на витрину журнального киоска. – Чего они в них находят?
-А – улыбнулся Попов.
На витрине красовался журнал в глянцевой суперобложке, на которой была изображена известная актриса и модель «Плейбоя» - Анна-Николь Смит. Заголовок гласил «Миллион долларов за улыбку». Попов понял, что именно так разозлило жену – она знала о его былой слабости к женщинам с роскошными формами, которыми сама она похвастаться не могла, хоть и не была худой или плоской…
-Что хотят, то и находят – ласково ответил Попов. – Сама знаешь, дорогая, на улыбке не женятся, и на грудках тоже. Поэтому за такую любовь предпочитают расплачиваться наличными.
-Андрей, мне не до шуток – женщина поёжилась.
-Ничего, милая. Всё хорошо – ободрил её Андрей.
Он свернул с Ратушной площади в переулок, остановился возле одного из домов, и сказал жене:
-Ладно, милая. Я съезжу, поставлю машину в парковочный дом, и мне ещё надо будет навестить одного старого приятеля.
-Опять? – нахмурилась женщина.
-Послушай, через три дня мне станет уже не до этого. Всему своё время и место.
-Андрей, мне надоело это. Что в последнее время происходит, ты вообще ничего не говоришь!
-Ничего не происходит. Просто, если я буду сидеть на месте, тогда и будет происходить. Тогда и повылезает всякая шушера, чтобы испортить мне выборы.
-Береги себя, Андрюша! – жена сменила тон.
Она открыла дверь, вышла из машины, поцеловала мужа в щёку, закрыла, и пошла к дому. Её глаза еле заметно слезились.
Джип плавно тронулся, и так же, бесшумно укатил.
А через четверть часа Попов, в чёрном кашемировом пальто, в чёрном шарфе и чёрной шляпе, шёл пешком от парковочного дома, что за городским универмагом, обратно в Старый город. Правда, направлялся он не домой, где его ждала беременная, (или ей это просто казалось – пока что, её подозрения ещё ничем не подтверждались) жена. Но тоже неподалёку – в элитный дом, с рестораном и книжным магазином на первом этаже. В гости к своему старому приятелю – к Генералу.
 
До парламентских выборов оставалось три дня.
Для самого Попова это, однако, ровным счётом ничего не значило. Он знал, и уже давно знал, что место в парламенте ему забронировано.
Благодаря ораторскому мастерству Попова, его популярность быстро росла, а скандальные толки вокруг его имени, всевозможные попытки изобличить его в связях с криминальным миром, наоборот, способствовали ещё большему росту популярности.
За время, прошедшее после смерти Черногорского, и последовавшего сразу за ней ловкого трюка с Ферзём и Колей Питерским, что обернулось для самого Попова потерей Жанны – в его жизни действительно произошли серьёзные изменения. Его затея с фондом поддержки семей, принимающих сирот, обернулась успехом. Возглавил этот фонд банкир, бывший политик, муж «просто Марии» - одной из любовниц Попова.
Производство амфетамина, после смерти Ферзя, возобновилось, но фабрика переместилась уже в Ленинградскую область. Управлять этим бизнесом Попов подрядил преданного себе человека, от которого он сам получал лишь деньги, как глава концерна, причём по схеме, настолько хитро запутанной, что в случае обнаружения предприятия, краха «управляющего филиалом», ни одна нить до Попова не дотягивалась. И единственным человеком в Эстонии, посвящённым в этот бизнес был Генерал, поскольку сам входил в долю. А для Попова сейчас любая грязь была бы крайне нежелательна.
Естественно, времена, когда он сам мог себе позволить «расслабиться» при помощи небольшой понюшки стимулятора, безвозвратно отошли в прошлое. (А что уж греха таить – взять любую знаменитость, и не только людей творческих – кто не прошёл через подобное?). Теперь же он предпочитал находить совершенно иные методы «мобилизации дремлющего сознания, и доступа к самым тайным резервам психики», как красочно он изъяснился, втягивая в амфетаминовый омут ещё Черногорского. Более того, Андрей всерьёз занялся спортом, чего раньше никогда за ним не наблюдалось. Теперь, вот уже полгода, он индивидуально занимался с сенсеем-японцем, который стал также и его личным телохранителем. А состояния, которое раньше Андрею удавалось вызвать при помощи допинга, он теперь достигал посредством медитации…
Попов так и продолжал работать в своей фирме, выкупил ещё десять процентов акций, и существенно расширил поле деятельности. Кроме грузоперевозок и такси, добавились ещё – аренда лимузинов, услуги по охране и сопровождению VIP-персон, прогулочные яхты и даже лёгкие самолёты: для быстрой транспортировки товара и для увеселительных путешествий. В перспективе намечалось открытие автомобильного магазина, в который по специальным заказам клиентов будут поставлять автомобили прямо с заводов-изготовителей.
Таксистом Попов уже больше не подрабатывал – уж чего-чего, а работы у него и без того хватало. Тем более, в последние месяцы, сменив свой состарившийся «Фиат» на фешенебельный «подарок шведских друзей», уж никак не подходящий для подобных целей.
Попов знал, к чему ему следовало стремиться, и ради такой цели, готов был взять себя в ежовые рукавицы.
Для успешной карьеры, ему нужно было высшее образование. Однако, всерьёз учиться – во-первых, у него совершенно не было на это времени, а во-вторых, как он считал себя вправе полагать, ни один университет не сравнится с жизненным. Поэтому университетский диплом он предпочёл получить, что называется, с чёрного хода. Но, тем не менее, он посещал всевозможные лекции, семинары и конференции различных профессоров из серьёзных и престижных академий.
Для того, чтобы принять должность, к которой он стремился, определённый запас знаний был просто необходим, поэтому Попов усердно постигал науку. Потому что одного ораторского и актёрского мастерства, цепкости, изворотливости, непоколебимой уверенности – за счёт чего ему способствовал успех в прошлом – для будущего было ничтожно мало. Этими качествами, в той прослойке общества, в той или иной мере, владеют все; иначе они там, наверху и не очутились бы… Наверху – даже и не в парламенте, но на том верху, где подставных лиц просто не бывает, где каждым ходом на карту ставится абсолютно всё, и игра всегда идёт ва-банк. А значит, права на ошибку нет. Послабление смерти подобно.
А главное, как ему и говорил четыре года назад Дементьев, ему нужно было беречь свою честь. В том числе, теперь уже особенно – и от самого Дементьева, которого Попов люто ненавидел. Не мараться ни в чём, не позволять никому запятнать свою репутацию. Конечно, слухи о его интимной жизни – вещь довольно неприятная, но они-то как раз ни на что особо не влияют. Тем более – почему такие высокопоставленные особы, всячески ему покровительствуют – и это за то, что он, без малейшего зазрения совести, наставляет им рога? А вот, как раз поэтому – эти же самые рогоносцы, прекрасно зная о неверности своих жён, не только прилагают все усилия, чтобы это скрыть, но даже и поощряют эту грешную связь, и более того, согласны вознаграждать его за это сторицей! И это касалось всего «джентльменского набора» - Алисы, Эльвиры, Марии и Изабеллы. Только скрытая за семью печатями тайна этого «набора», компрометировала вовсе не Попова, а самих высокопоставленных рогоносцев. Эти женщины – красивые, темпераментные, изменяли бы им в любом случае, поскольку замуж за них они в своё время выходили вовсе не по любви. Деньги и положение в обществе, которые занимали их мужья, отнюдь не могли им обеспечить мужской состоятельности. Один из них питал страсть к маленьким девочкам, а со взрослой женщиной был не только совершенно бессилен, но и даже не испытывал к ней вожделения. Второй был мазохистом, и вуайеристом одновременно. Третий, в период кризиса среднего возраста, неожиданно открыл в себе «нетрадиционную» ориентацию, после чего жена, да и вообще, женщины стали интересовать его не больше, чем первого. Ну, и четвёртый, в результате многолетнего, усиленного вкушения всевозможных земных наслаждений, какие только были ему доступны, был просто самым натуральным импотентом. (Хотя к этой же категории можно было причислить и всех прочих.)
И, таким образом, Попов, удовлетворяя естественные, здоровые потребности их жён, оказывал им самим неоценимую услугу: во-первых, женщины не имели особой нужды всё время искать новых любовников, а во-вторых – тайные грехи «сильных мира сего», так и оставались тайными.
В позапрошлом году Попов и сам женился. Это было одно из немногих решений, которое Попов принял моментально, не тратя особого времени на обдумывание. Вдобавок ко всему, именно в тот период он испытывал острую, почти неодолимую потребность что-то радикально изменить в своей жизни. Отрешиться от прошлого, от своих, ставших неотвязными, мыслей. О Жанне, о Черногорском, об Анжеле с её загадочным «покровителем», о Генерале, приходящем к нему в кошмарных снах…
Со своей женой Попов познакомился чисто случайно – в Москве, их свёл кто-то из общих знакомых. Он сперва даже и не обратил на неё внимания, как на женщину, потому что всю жизнь предпочитал иной тип, но, с другой стороны, теперь ему нужна была как раз совершенно другая, контрастирующая с прежним его идеалом женственности – во избежание болезненных ассоциаций. Но всё же он очень быстро нашёл с этой девушкой общий язык – ему это всегда легко удавалось; и уже через каких-нибудь несколько часов, знал о ней многое.
По национальности она была на треть полячка, на треть еврейка, на треть украинка. Её родственники, пользуясь возможностью, предоставленной одной из этих «третей», ещё в перестроечный период эмигрировали в Израиль, а оттуда – в Штаты, сама она в ту пору училась в университете в Москве, и бросать учёбу не хотела. Вскоре она встретила местного парня, тоже студента, только двумя годами старше. Стала с ним жить, хоть официально расписываться они не сочли нужным. Парень тот тоже был не из «лежачих камней», и уже в девяносто третьем, на пару с компаньоном, основал свою фирму. Дальше-больше, появились новые знакомства, потекли деньги, и при этом новые связи, как водится, опутывали молодого предпринимателя всё больше и больше, по рукам и ногам. Кончилась его эпопея конфликтом с местными криминальными структурами, в результате которого он в последние полгода числился, как без вести пропавший, и не подавал никаких признаков жизни. Не менее плачевной была и участь фирмы, попавшей под контроль этих самых структур.
Андрея и Еву более всего роднило то, что им обоим были чуть ли не жизненно необходимы радикальные перемены в жизни. Это, очевидно, и сблизило их, оказавшихся в одной постели уже после нескольких часов знакомства. По своему обыкновению, Попов тут же навёл о новой подруге справки – скорее, из опасения нарваться на «подсадную утку» - и узнал, что её родственники, не много не мало, связаны с русской мафией в Штатах, на которых и пытался выйти её покойный кавалер, дабы обойти не только свою гражданскую жену, но и московских заправил. Решив, что в данном случае он встретил родственную душу, Попов тут же, с ходу, сделал девушке предложение, и неделю спустя, они обвенчались в соборе Василия Блаженного, а спустя ещё несколько дней, об их свадьбе – уже в Париже - был снят видеофильм. Главным его кадром был кабриолет на базе старинного «Роллс-Ройса», проезжавший по Елисейским Полям, и под самой Триумфальной аркой, под восторженные крики гостей и салют из разноцветных петард. Единственным неприятным воспоминанием о свадьбе, было появление Генерала. Попов его не приглашал. Он сам прилетел…
Несмотря на изменившееся семейное положение, Попов продолжал всё же пользоваться своим «джентльменским набором» - такие встречи он сам для себя определял вовсе не как измены, или любовные связи, а как своеобразную работу, которая на данном этапе была ещё пока необходима. Но, как бы там ни было – женитьба ещё более отдалила Попова от его прошлого. От старых связей – Ферзя, Коли Питерского, и ему подобных. От красного «Москвича», и вообще, всего, что могло бросить на него тень. От наркотиков – хотя сейчас, как никогда, Попов стал настоящим амфетаминовым королём, используя своё монопольное право на уникальную технологию производства высококачественного продукта, разработанную братьями Востриковыми.
Единственным звеном, связующим его с прошлым, единственным человеком, знавшим досконально всю его подноготную, единственным настоящим врагом, всегда подкарауливающим в засаде, и разящим незаметно и бесшумно – оставался сам Генерал. В его руках находились все козыри против Попова. Всё, начиная от Чингисхана, и заканчивая красным «Москвичом», и инсценировкой «бандитских разборок» между Ферзём и Колей Питерским. И неудивительно – ведь именно он сам и сподобил Попова на все те деяния, которые пришлось вершить в девяносто девятом. О которых теперь так хочется забыть, как кошмарный сон, потому что от этих воспоминаний кровь стынет в жилах, и особенно больно раздирает всё, что было связано с Жанной.
Впоследствии – после возвращения с курорта – Генерал, как и обещал, вознаградил Попова, что позволяло ему жить вполне безбедно. Да и на свадьбу Генерал явился не с пустыми руками. После женитьбы Попов тут же сменил и место жительства – из четырёхкомнатной квартиры на Пярнуском шоссе, он переселился в просторную трёхкомнатную, с четырёхметровыми потолками, в старинном, отреставрированном доме. В переулке, примыкающем к Ратушной площади, с видом на саму Ратушу из кухонного окна.
И ведь, в общем-то, именно Дементьев забронировал Попову место в парламенте, исходя, правда, не из его интересов, а из своих собственных. Генерал был уверен, что припечатал Попова намертво. Иметь в органах власти зависимого, преданного человека, было для него весьма выгодной перспективой.
Поповские же планы несколько отличались от той роли, которую ему предопределил Дементьев. За его продвижение в парламент, похлопотал не только Генерал – Попов и здесь предпочёл перестраховаться. Более того, дальнейшую судьбу Генерала, Попов для себя решил ещё давно, ещё в тот самый день, праздник годовщины свадьбы у господина К., когда Генерал только взял его на крючок. И уже потом, на могиле Жанны, Попов изменил своё решение – что он не кинет Генерала, а именно уберёт его, как только получит от него всё, что возможно. И вот, этот час настал.
Нейтрализовать Генерала Попов решил тем же способом, каким три года назад избавился от Третьякова – при помощи гипноза и наркотиков. Здесь ему предстояла задача куда легче – не было необходимости в переодевании, гриме, подложных документах, даже не надо было никуда ехать. Только одна дружеская посиделка – и всё. Прошлого не станет.
За прошедшие годы Попов уже выбрал подходящего кандидата на освобождающийся «трон» главаря полицейской «крыши». В этом человеке Попов ничуть не сомневался. Это был тот самый комиссар, чьей поддержкой Попов заручился, спасая Жанну от брата и Генерала. Тот комиссар люто ненавидел Генерала, и имел с ним свои, давние счёты. И дело было вовсе не в том, что тот был честен и неподкупен – таким бы он просто не понадобился Попову. А как раз в том, что он завидовал ему, и когда Попов предложил сотрудничать, чтобы в скором будущем захватить его место - тот, без раздумий, согласился.
Тем более, что и самому генеральскому преемнику было выгодно держаться именно за Попова. Попов сулил ему то, чего никто другой предложить пока ещё не мог. Зато сам Попов уже реально представлял себе эту перспективу.
Ведь, входя в правительство страны, и имея под рукой верного человека, возглавляющего, не много, не мало – полицейскую «крышу», которая после смерти Ферзя стала сильнейшей в стране группировкой, Попов будет объединять в своих руках и государственную, и теневую власть. И его речи по телевидению, относительно вывода страны из кризиса – тоже были не лишены оснований. Попов ещё год назад, тайно нанёс визит небезызвестному в Эстонии итальянцу Дону Джованни. Тому самому, который уже неоднократно пытался приватизировать эстонскую железную дорогу, да и не только её.
Попов сделал главе мафиозного клана весьма заманчивое предложение, и его суть состояла в следующем. Люди Дона Джованни, после прихода Попова в парламент, получат возможность открывать в Эстонии свои предприятия. Причём формально эти предприятия будут регистрироваться со статусом государственных или муниципальных, а их реальные хозяева будут числиться инвесторами под эгидой ЕС или ООН. Что также создавало целый «бассейн» для отмывания амфетаминовых денег, поступающих из бездонного мирового наркорынка. Таким образом, Попов открывал зелёную улицу итальянской мафии, обеспечивая ей, кроме возможности серийно производить амфетамин по технологии Востриковых, ещё и легальный статус, вкупе с полицейской крышей. Но даже и на этом Попов не собирался останавливаться. Через родственников жены, у него был выход на русскую мафию Нью-Йорка. Он даже вполне явственно представлял, с кем и как он встретится, и что он им предложит. И он ни на йоту не сомневался, что ему и здесь будет сопутствовать успех. В мечтах, он уже видел себя не просто третейским судьёй промеж людьми такого ранга, как Генерал и Ферзь – для него эта роль была уже этапом пройденным – но главой могущественного международного синдиката, с законной вывеской. Этаким эстонским Пабло Эскобаром.
 
Три часа спустя.
Попов стоял в подъезде, напряжённо ожидая чего-то.
Квартиру Дементьева он покинул двадцать минут назад, но прежде, чем уйти из этого подъезда, уйти уже навсегда, окончательно успокоиться и похоронить своё прошлое, он должен быть твёрдо уверен в том, что его план удался. Что Генерал, как и внушил ему Попов, сведёт счёты с жизнью, и тем самым, откроет Попову дорогу – вперёд и вверх.
Наконец, Попов услышал резкий хлопок. Это был выстрел из пистолета с глушителем, и вслед за ним послышался сдавленный крик смертельно раненого старика. Значит, план удачно сработал. Генерала больше нет. Путь свободен. И инсценировкой это быть не могло – уж кто-кто, а Попов знал, что агонию симулировать невозможно.
Попов осторожно вышел из подъезда в слабо освещённый, безлюдный двор с парадными подъездами. Было свежо и прохладно. Порошил лёгкий снежок. До дома было – максимум, пять минут спокойной ходьбы. Обойти кругом двор, пройти мимо дома к Ратушной площади, и там свернуть в переулок…
В глубине двора стоял чёрный «Мерседес» сто двадцать шестой модели, с тонированными стёклами. Фары его не горели, но в машине кто-то был, судя по тихому урчанию мотора.
Попов бросил взгляд на машину. Нет, он не мог определённо вспомнить, кому принадлежал такой автомобиль, но всё же он поймал себя на мысли, что в последнее время этот «Мерседес» ему уже встречался. В его сердце закрался коварный червячок сомнения, но он тут же сделал над собой усилие.
-Ага, следят за мной, как же! – усмехнулся он себе под нос. – Что, мания преследования, что ли? Нервишки расшалились? Валерьянку надо пить, и не баловаться больше этими дурацкими сигарами!
С нарочитым вызовом оглядев «Мерседес», он размеренной походкой зашагал в сторону ворот. И тут же он услышал за спиной звук открывающейся двери, после чего его окликнул поразительно знакомый женский голос:
-Андрей!
Обернувшись, он увидел вышедшую из машины женщину в чёрном пальто с меховым воротником. Ту женщину, которую ему сейчас меньше всего хотелось видеть, которая когда-то пронеслась над ним, как фантом, и тут же исчезла, и все её заявления Попов расценил, как блеф и психологические трюки. Но, факт остаётся фактом – она теперь была единственной, кто знал о Попове правду, и вот, она выждала момент своего выхода…
Это, конечно же, была Анжела.
В последний раз Попов её видел на похоронах Черногорского, и, в общем-то, не воспринимал её особо всерьёз. Он был уверен в том, что все её обвинения в его адрес – не более, чем догадки, за полным отсутствием каких бы то ни было доказательств. Он был уверен в своей неуязвимости – для неё самой, и для её покровителя, кем бы он ни был. Но – встретить её именно сейчас, поджидающей его у самого дементьевского подъезда; будто бы ей доподлинно известно каждое действие, каждый шаг, каждая мысль Попова, и от него самого уже не зависит, хочет он того, или нет – это повергло его в натуральный шок. Для него эта встреча была не только полной неожиданностью, но даже и самым настоящим наваждением. Он просто вышел из себя, что с ним вообще случалось крайне редко.
-Убирайся к чёрту, мне абсолютно не о чем с тобой говорить! – злобно выпалил Попов, на что Анжела с издёвкой ответила:
-Неужели Вам, дорогой избранник, не о чем побеседовать с Вашими избирателями? Кстати, речь идёт как раз о Вашей стратегической программе, и у меня к Вам наболевшие вопросы! – театрально передёрнула она.
-Послушай, Анжела! – решительно шагнул ей навстречу Попов. – У меня, во-первых, есть жена. Да и вообще, у меня другая жизнь, всё по-другому. И всё, что было когда-то раньше, меня уже не касается. Ты мне всё равно ничего путёвого не скажешь, а ворошить старую солому иди с кем-нибудь другим. Я уже раз послушал твою мыльную оперу. А теперь мне, по меньшей мере, некогда заниматься пустой болтовнёй.
С этими словами, он вновь круто развернулся, и вышел из двора на мрачную, пустую, неосвещённую улицу. За ним, так же, не включая фар, вырулил чёрный «Мерседес», да и Анжела отставать не собиралась.
-Чего ты убегаешь? – с вызовом бросила она.
Тот резко развернулся, впившись в лицо женщине своим хищным взглядом.
-Говоришь, ничего дельного? – в упор глядя ему прямо в глаза, отразила Анжела. Её ничуть не страшил его взгляд. – А вот это что, тоже не дельное? Пустая болтовня, бред сивой кобылы?
Она достала из кармана агитационную листовку Попова, и прямо перед его лицом, ткнула пальцем в лозунги.
«Ваши вопросы – наши ответы.
Ваши цели – наши предложения.
Ваше доверие – наши гарантии!»
-Вот, я теперь и прошу Вас, дорогой кандидат, ответить за свои принятые обязательства. Вспомни наш последний разговор! А теперь ответь, пожалуйста: где Мишка, и где Павлик!
-Ты просто рехнулась – процедил Попов. – Больше мне даже нечего добавить. Вспомни, хотя бы, кто вынес тебе приговор. Из-за чего пришлось тебя маскировать под какую-то Валю. И кто тебе это всё предоставил, тем самым сохранив жизнь.
-И при этом, сам же меня и втянул в эту топь. И более того, даже в красном «Москвиче» я стала соучастницей. И не вали на Мишку – она повысила голос. – Мы уже беседовали на эту тему. Так что, Арлекин, снимаем маски?
-Короче, хватит. Иди, в другом месте выступай, разговор окончен.
Попов развернулся спиной к женщине – и тут же вновь застыл, охваченный одновременно досадой и изумлением. Перед ним стоял Фёдор Громов – тот самый Фёдор, который формально занимал должность менеджера безопасности в их фирме, вёл курсы самообороны, и вместе с Поповым, решал кое-какие вопросы, которые никому знать не полагалось.
-Гражданин Попов, Вы арестованы – сухо сказал он.
-Федя, ты что, сдурел, что ли? – с досадой процедил Попов, совершенно сбитый с толку. – Что ты вообще здесь делаешь?
-Я на работе – многозначительно ответил Громов, и показал удостоверение. – Знаешь такую контору?
-Да уж, не ожидал я такого – внезапно погрустнел Попов. – От кого, от кого – но от тебя не ожидал. Тебе же у меня вообще лафа. Делать ничего не надо, а зарплата, как у министра. Или что – сам на генеральское место метишь? Так сказал бы мне, я бы и это тебе устроил. Он уже и так всех достал своими замашками.
-Ошибаешься, парень. У меня совсем другого рода работа. Ты давно уже у меня на пушке сидишь. Ещё со времён Чингисхана. И не Конторе я продался, а наоборот. К тебе я внедрился. А в Конторе я всю жизнь, я никогда и никуда оттуда не уходил. И моя задача – не занять место твоего Генерала, а помочь нашей многострадальной полиции искоренить из своих рядов этот нарыв. Таких, как Генерал, и вся его когорта, и в том числе – твой протеже по имени Тоомас. Ты знаешь, о ком я говорю.
-В таком случае, почему я до сих пор жив, и на свободе? И почему Генерал до сих пор не арестован, и не смещён с должности, даже не отправлен на пенсию? – усмехнулся Попов, всё ещё не веря в реальность происходящего.
-В этом заслуга твоего Мишки – спокойно ответил Фёдор. – Да и Анжела тоже тебя щадила. Поэтому всю правду о тебе мы узнали только в ту злополучную пятницу, 13-го. Когда ты отправил Мишку на очередные подвиги, и при этом, заблаговременно и конфиденциально, заложил его Козлову. До этого, честно говоря, я ещё во многом сомневался.
-В чём ты сомневался? Вообще, о чём речь? Куда я отправлял, какого Мишку? Вам что, может быть, скорую вызвать?
Попов изображал удивление, на самом же деле его мозг был занят другим вопросом: как избежать западни.
-Андрей, я применила против тебя твоё же оружие – сказала Анжела. – Весь наш разговор был зафиксирован. И ты отлично знаешь, что всё это – правда.
-Ну, кассеты стряпать каждый школьник может. Так что купи себе киловаттный «усилок», слушай свои эти кассеты, вместо музыки, и балдей. Мне абсолютно без разницы, что там у тебя, и где записано.
-Ну, Андрюша, не надо становиться в позу. Ты не только услышишь, ты увидишь это доказательство, воочию! – с вызовом парировала женщина.
-А мы с тобой сейчас поедем в местное бюро Интерпола, и ты расскажешь мне - и о Генерале, и о Ферзе, и о Коле Питерском, и о том, какое «наследство» оставил тебе покойный Семён Ильич – добавил Фёдор. – Начиная с тех времён, когда в Таллинне вдруг стали пропадать девушки. И почему все те, кто об этом, так или иначе, знал, вдруг оказались давними врагами Черногорского. За что, интересно, ему пришлось кому-то мстить, как гласит официальная версия.
Попов побледнел. Он не мог примириться с мыслью, что он прокололся, причём давно, и все эти годы за ним шли по пятам, чтобы в один прекрасный момент захлопнуть его в ловушку! Что теперь и с ним самим случилось то, что он сам, в течение многих лет, делал с другими, используя для этого всё более хитроумные способы. И он считал себя в вопросах такого рода корифеем, непобедимым, неуязвимым! И значит, таинственный Анжелин покровитель – не какой-то дядя с улицы, знающий Попова лишь понаслышке, и потому абсолютно безвредный. А человек, который долгие года «тёрся», что называется, бок о бок с Поповым, наблюдал за ним, вошёл к нему в доверие – ведь именно с ним Попов решал дела, которые не должны были касаться ни Генерала, ни Ферзя.
-Да, Андрей, ты угадал! – голос Анжелы звучал чётко и непреклонно, словно обвинительный приговор Высшего Суда. – Федя и есть мой друг, чьей поддержкой я заручилась, когда пропала моя подруга Эвелина. Это благодаря ему, я смогла поставить ультиматум твоему дяде Сёме.
-Только интересы этого дяди Сёмы слишком уж тесно переплетались с интересами других дядь, не менее занятных – подметил Фёдор. – И когда Прохоров отправил тебя учиться гипнозу и экстрасенсорике, а после этого ты сразу женился на Жанне… Царствие ей небесное. Вот уж, кого действительно по-человечески жалко…
-Не смей склонять её имя на своём наречии, контра! – злобно процедил Попов. – Что же ты её от этой сволочи не защитил? – он кивнул головой в сторону дома Генерала.
-Вот тогда я и понял, что именно ты станешь краеугольным камнем в их междоусобных хитросплетениях – невозмутимо продолжал Фёдор, пропустив слова Попова мимо ушей. – Потому что, как только ты, пусть даже и не один, создал фирму, причём под крышей Ферзя, поскольку это была его сфера, мне сразу уже было ясно, что это и есть начало. И, как видишь, я не ошибся. Хотя раскусила тебя Анжела, а не я.
-Да вы что – спите вместе, что ли? – презрительно хмыкнул Попов.
Он нарочно тянул время, чтобы, наконец, удостовериться в том, что Анжела и Фёдор, самым натуральным образом, блефуют. То, что известно о нём Фёдору, известно было и Козлову, но всё равно, не подкреплено абсолютно никакими доказательствами, иначе его, Андрея Попова, «закрыли» бы ещё в девяносто девятом. Генерал застрелился – чем Фёдор докажет причастность Попова? Эксперты из Интерпола? К тому времени, как они подоспеют, у Попова будет уже депутатский мандат неприкосновенности, и более того, разобравшись, что к чему, он сам тут же подаст встречный иск, как он это уже сделал три года тому назад. Когда им заинтересовались, в связи с исчезновением Третьякова. Но сейчас, Попов не спешил, поскольку был уверен, что Фёдор его попросту «берёт на понт», как это делают все менты на свете.
-Фильтруй свой лексикон! – сказал, как отрубил, Фёдор. – Анжела мне, как дочь! Ты ведь знал её подругу Машу?
-Ах, вон оно что? – воскликнул Попов. – Значит, ты – отец Маши? Когда Эвелина… Чингисхан… Да что ты мне ерунду городишь, чёрт возьми?
-Нет, Андрей, это никакая не ерунда. Просто тебе этого знать было не положено, вот ты и узнал только сегодня. Да, я отец Маши, и когда пропала их подруга, моя дочь и познакомила нас с Анжелой. Она была единственной, которая решилась идти к Чингисхану. На такой поступок не хватило мужества ни у кого, даже у самой Маши. Зато у Анжелы – хватило. И поэтому я очень её ценю, и всегда стоял, и буду стоять за неё горой. И даже я сам порой спрашиваю у неё совета. Потому что я всё-таки мужик, и до всего дохожу мозгами. А она – женщина, всё сердцем чувствует. Ей это от Бога дано. А почему ты не видел нас с Машей вместе – так она в Америке. Уже семь лет замужем. И я, кстати, тоже женат, и жена у меня прекрасная. Так что, Андрюша, за свои слова тебе придётся извиниться.
-У Феди жена, а у меня муж – улыбнулась Анжела.
Только тут Попов впервые и обратил внимание, что её правый безымянный палец украшало обручальное кольцо.
-Когда это ты успела? – пренебрежительно усмехнулся Попов, продолжая тянуть время. Пока что его выводы подтверждались – разговор ушёл вообще в сторону. Стало быть, ещё обменяются парой-тройкой пустых реплик – да и разойдутся восвояси.
-Успела, Андрюша, успела. Ещё в девяносто девятом успела. Стряхнула с ног всю твою грязь, взяла, и вышла замуж. И я очень счастлива с мужем.
-Ну, вот и прекрасно – заключил Попов. – Все счастливы, у всех всё в порядке, меня тоже дома ждёт жена, так что приятно было с вами побеседовать. А у тебя, Федя, если ещё будут вопросы – вызовешь меня повесткой. Мы с адвокатом ответим на все ваши вопросы.
-Сначала пообщайтесь с моим мужем, вы давно уже не виделись. А повестка тебе уже не понадобится – на лице Анжелы заиграла озорная улыбка.
-Это… - начал было Попов, и тут же осёкся, увидев человека, вышедшего из-за руля «Мерседеса».
При виде его, Попов почувствовал, как земля уходит из-под его ног, как он теряет дар речи, как кровь резко отливает от всего тела, и сворачивается, подобно ежу, в клубок.
Это был Черногорский, собственной персоной!
Он подошёл к Анжеле, бережно обнял её, и поцеловал в губы, после чего смерил Попова презрительным взглядом, и хмыкнул себе под нос.
-Ну, всё, теперь поехали – подвёл черту Фёдор. – Вот тебе и доказательства налицо.
-Хватит меня разыгрывать! – недоуменно, и в то же время, явно нервничая, воскликнул Попов. – Юра, прекрати валять дурака!
-Бедный мальчик, как у него перегрузилась головка! – прозвучал в ответ голос Черногорского, с характерной для него иронической, слегка застенчивой, интонацией. – Да я не Юра, я Миша!
-Мы тебя намного раньше разыграли! – торжественно произнесла Анжела. – Когда твой Третьяков подбросил ему яда через подкупленного контролёра СИЗО. А я уже заранее предчувствовала, что ты толкаешь его на верную смерть. Павлика я спасти не успела. А его – успела. Он был в коме, но его откачали, и подменили. Как раз на это и пригодились твои фальшивые баксы.
-Заодно и я раскрыл фабрику, на которой их штамповали – добавил Фёдор.
-А хоронили под его именем какого-то наркомана, которого никто так и не опознал. Загримировали, и похоронили. А Миша пришёл в себя, и через пару дней мы с ним уехали. Вот так-то. Всё, как ты ему и обещал. Даже никакая операция не понадобилась! – победным тоном закончила Анжела.
Попов и вправду был морально повержен. Он не мог понять – где правда, а где розыгрыш. То ли сейчас она, вместе с Фёдором, водит его за нос, найдя какого-то двойника, как в своё время он сам устроил такое шоу Жанне. А если, не приведи Господь, Анжела говорит на полном серьёзе? Если Черногорский жив, и вдобавок знает, что Попов – пусть не лично, пусть через адвоката – предпринял попытку убить его?
-Ну, ладно. Поговорили по душам – и будет. – Внезапно тон Фёдора стал серьёзным. – Я всё-таки на работе, так что перейдём к делу. Так что звони своему адвокату, да хоть кому сочтёшь нужным. Заодно жену предупреди, что ночевать не придёшь.
-Я подам встречный иск. За незаконное задержание, и за ваше циркачество насчёт Черногорского. Пусть разберутся, кто есть кто. А ты – он кивнул на Черногорского – смотрю, смелый человек. Как только тебя, в таком виде, на улице на куски не порвали?
-Подавай что хочешь, это твоё право – сухо ответил Фёдор.
-Всё никак не можете разобраться: я не я, и лошадь не моя! – рассмеялся Черногорский. Он обнял Анжелу за талию, она доверчиво склонила голову ему на плечо.
Попов, подозрительно глядя на Черногорского, достал мобильный телефон. Двойник или оригинал? – терзался он вопросом.
-Ну, что ты так на меня уставился? Я тебе что – НЛО, или бронтозавр? – балагурил Черногорский, после чего и он, и Анжела дружно, от души, рассмеялись.
По сравнению с девяносто девятым годом, Черногорский, конечно, сильно изменился – возмужал, поправился, окреп, даже ещё больше, чем был в своё время. Теперь это был коренастый, крепко сбитый, розовощёкий мужчина. Особые приметы совпадали с прежним обликом – изгиб морщин, шрамы от удалённых родимых пятен, слегка оттопыренные уши…
Попов пристально смотрел в глаза, в надежде распознать подвох. Но цвет и разрез был тот же самый, каким запомнился Попову Миша, лишь взгляд стал более спокойным и осмысленным. Что, в общем-то, и было вполне закономерно, если учесть, какая перемена произошла в его жизни. И даже голос совпадал…
И всё-таки, внутренний голос кричал Попову: это не он! Это не он! Это не он!
Усилием воли, Попов взял себя в руки, не дав растерянности и недоумению власти над собой. Он стоял с мобильным телефоном в руках, ища в памяти аппарата нужный номер. И вдруг…
Из-за соседнего дома неожиданно выскочил невысокий бородатый человечек. Его лицо было бледным, и необычайно встревоженным, и вообще, он был явно не в себе.
Фёдор сориентировался слишком поздно, всё его внимание было приковано к Попову, в ожидании возможной выходки. Поэтому Попов оказался как раз посередине, между Фёдором и этим внезапным визитёром. Тот, очевидно, давно выжидал этот момент – тишину вечернего Старого города разорвал резкий выстрел, после которого стена дома окрасилась алым, а Попов, инстинктивно сжав в ладони мобильник, тут же рухнул на запорошенный снегом тротуар.
Так окончил свой путь извечный бродяга, игрок, и великий комбинатор нового времени, неутомимый ниспровергатель гипотезы Сальери о гении и злодействе, продолжатель дела Цицерона, Сенеки и Дона Жуана, несостоявшийся Дон Корлеоне, и просто – постсоветский, вконец запутавшийся в своей жизни, человек. У которого были – и богатство, и положение в обществе, и женщины; но и он, как и в своё время Черногорский, никогда в жизни не знал - ни счастья, ни покоя.
В то же мгновенье его убийца, выронив пистолет, нервно раздумывал, куда бежать, но с места сдвинуться ему уже не удалось…
-Без шуток! – прикрикнул на него Фёдор, оперативно «скрутив» убийцу, и надев на него наручники.
-Делайте, что хотите, мне всё равно! – упавшим голосом произнёс Кирилл из Тарту, а именно он это и был. – С ним вы всё равно договорились, я всё слышал. Не так, так этак.
-Я с ним договариваться не собирался. Но, честно говоря, мне он нужен был живым. Давай, рассказывай.
Фёдор тяжело вздохнул. Ему, вопреки всему, не хотелось отправлять в тюрьму этого человека, хоть, парадоксально! – он только что, сейчас, в его, Фёдора, присутствии, совершил убийство.
Но Кирилл совершенно не походил на преступника. Фёдор не мог не чувствовать, что на убийство Попова Кирилла толкнуло отчаяние, а может быть, даже и страх – за себя, или за близких людей.
-Что рассказывать? – растерянно спросил Кирилл.
Планируя это преступление, вынашивая, лелея жажду мщения – или убийство совершалось вовсе не из мести, а напротив, дабы предотвратить очередное поповское деяние, которое для Кирилла могло стать фатальным? – он сам ещё не осознавал, что он задумал. И лишь теперь это осознание к нему пришло. Глядя на забрызганную мозгами стену, на обагрённый кровью тротуар, на безжизненное, бесформенно распластанное вниз лицом на тротуаре тело Попова, вконец деморализованный Кирилл думал теперь только одно: «Как я мог решиться на такое…»
-Рассказывай, как ты сюда попал, и зачем ты это сделал. Только быстрее. Иначе я могу не успеть.
Анжела и Черногорский переглянулись. Сегодняшний вечер был уж больно богат потрясениями, теперь ещё одно за одним…
-Чего не успеть? – не понял Кирилл.
-От тебя зависит – проворчал Фёдор.
-Я Кирилл – он торопливо, сбивчиво, начал своё повествование. – Я из Тарту. В девяносто девятом году, я работал на базаре, продавал книги. Там я и встретил Катю. Она была моей первой, и единственной в жизни, любовью. Это было чистое и беззащитное создание, ей было всего шестнадцать лет! Но она была влюблена в другого. Вот… в него! Он был буквально её кумиром. И, со стороны казалось – он ничем её не обижал, напротив… Но… самое страшное – это вот и есть, вот это лицемерие. Когда для всех делают видимость, что всё хорошо, что всё, как надо, а сам при этом через всех переступает, и ходит по головам, оставляя чужие следы. Попов… Он толкнул её в объятия насильника, от которого она и забеременела. Потом, когда родился Ванечка, его убил его же собственный отец. И снова Попов наступил Кате на голову, наступил так, чтобы она уже не смогла выкарабкаться. И наконец… Однажды она приняла слишком большую дозу снотворного. Она покончила с собой!
-Что? – непроизвольно вырвалось у Анжелы. – Катя…
Фёдор сделал ей знак рукой.
-Для меня это было… - сбивчиво продолжал Кирилл. - Между нами никогда ничего не было. Я был всего лишь её другом, её платоническим поклонником, хоть я и старше её в два раза. Мне доставляло искреннюю радость – её видеть, носить ей сумки, смотреть, как она смеялась, когда я рассказывал ей весёлые истории. И Ванечку я тоже полюбил, хоть и видел-то его считанные разы за всю жизнь. Их жизни, загубленные на корню – это всё на совести Попова, это он за всем этим стоял. Если б не он… Ах, Катя, Катенька, цветочек мой, нераспустившийся бутон! Ей ещё не исполнилось даже восемнадцати! И тогда… Тогда я решился убить его. Люди, можно сигарету?
-Мы не курим. Продолжай!
-Я приехал сюда, в Таллинн, устроился так, абы где работал… Начал следить за ним, пользуясь тем, что он меня не знает, и даже никогда не слышал обо мне. Я приобрёл этот проклятый ствол… Злоба и отчаяние распирали меня, застревали комом в горле. За два года мне представлялось столько возможностей отправить его на тот свет! Но – каждый раз меня что-то останавливало. Я не мог перешагнуть через барьер, не мог нажать на курок, мне чего-то для этого не хватало, и я даже сам не понимал – чего! И тогда, в прошлом году, я отказался от этой затеи. Я уже оставил эту безумную мысль, решил, что это – всего лишь плод моего воспалённого воображения, пока однажды я не увидел на остановке плакат. Я вгляделся в его лицо на фотографии, это не человек, это сам дьявол! И тут мне в голову ударило – он рвётся к власти, этот коррумпированный негодяй, через считанные дни пролезет в парламент, что тогда будет? Что с нами всеми станет, когда страной станут руководить такие мерзавцы? И тогда мне вновь ударило в голову. И вот однажды, я увидел в центре города его, когда он садился в машину. Этот тёмно-вишнёвый джип, чтобы на такой заработать, мне, наверное, не хватило бы двух жизней! И тогда я снова стал за ним следить. Я узнал, где он живёт, я узнал, чем он дышит, я… Я убил его! – выпалил он.
Дальше Кирилл говорить не мог. Он просто разразился бурными рыданиями.
-Короче, так – неожиданно для всех, решил Фёдор. – Ребята, отвезите его, куда он скажет.
-Что? – спросил Кирилл, пытаясь заглушить истерику.
-Садись в машину, тебя отвезут туда, куда ты скажешь. Всё, уезжайте. Я сам вас найду.
Первым в машину сел водитель, поцеловав Анжелу в губы. Кирилл же никак не мог прийти в себя.
Фёдор достал мобильный телефон, и набрал номер Козлова.
-Пётр? Дело есть. Давай, выезжай сразу. Тут как раз по твою душу.
-Кто говорит? – заспанным голосом спросил Козлов.
-Полковник Громов! Так что давай, пять минут тебе на сборы.
-Это в Москве я был обязан тебя слушаться – шутливо ответил Козлов. – А здесь я запросто могу послать тебя куда угодно. Ты уже давно не старший по званию, да и ведомства у нас вообще разные.
-Петя, не до шуток! Преступник задержан с поличным. Совершил убийство известного тебе господина Дементьева.
-Кого – Генерала? – всполошился Козлов.
-Его самого. Впрочем, на его совести не он один, но дело тут даже и не в этом. Он застрелен при попытке бегства.
-Ну, как же ты так? – с досадой выдавил Козлов. – И кто он, установлено?
-Пока никто. Всего лишь кандидат в депутаты. Попов его фамилия, может, слышал такого? Давай, приезжай. Тут, на месте разберёмся…
 
…Кирилл стоял и трясся мелкой дрожью, в ожидании своей участи. Он отказывался верить своим ушам.
-Ну, что ты стоишь? – прикрикнул на него Фёдор. – Меня подставить хочешь?
Череда событий сегодняшнего вечера порядком потрепала ему нервы.
-Так… я что, свободен? – Кирилл уставился в упор на Фёдора своими глазами, широко и нелепо вытаращенными.
-Уезжай.
Фёдор готов был уже сорваться на крик, но всё же, переборов свой гнев, он отечески похлопал Кирилла по плечу. После этого Громов сам открыл заднюю дверь «Мерседеса», и дрожащий Кирилл робко, бочком, сел в машину.
-Дядя Федя! – окликнула его Анжела, но тот в ответ её отстранил:
-Иди, Анжела, иди. Я на работе!
Взглянув на прощание Фёдору в лицо, встретившись с ним взглядом, она вздохнула, и села рядом с водителем. «Мерседес» тронулся с места, оставив Фёдора на работе.
 
Чёрный «Мерседес» скрылся из вида, и был, вероятно, уже далеко от места происшествия, когда тихую, безлюдную, тёмную улочку Старого города, ставшую последним пристанищем и Дементьеву и Попову, а Фёдору Громову и Петру Козлову – очередным местом работы, запрудили многочисленные оперативные автомобили, сверкающие ярко-синими и красными огнями. Отчего улица издалека стала похожа на огромную, причудливую рождественскую гирлянду.
 
КОНЕЦ
1997-2005 г.
 
город Пяэскюла.
 
ПРИМЕЧАНИЯ.
 
Глава 1.
Красный «Москвич».
 
Кхём пянг, или «кхьом пхянг» - грубое ругательство на мон-кхмерском наречии, в вольном переводе на русский, означает «проклятая гадина». (Разница между литературным кхмерским языком и мон-кхмерским наречием, примерно такая же, как между литературным русским и блатной «феней»). Так ругались малолетние, полуграмотные полпотовские каратели, забивая мотыгами «преступников» и «контрреволюционеров». В настоящее время употреблять это выражение в своей речи, тем более, в общественных местах, считается в Камбодже противозаконно. См. также: ПОЛ ПОТ.
 
Эрик Бёрн – известный американский психолог и писатель, автор ряда научно-популярных книг. Его самая знаменитая книга – «Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры», стала мировым бестселлером, и вошла в классику современной психологии, философии и медицины. С тех пор название книги стало крылатым выражением.
 
Дудаев, Басаев, и их сторонники – здесь имеются в виду радикально настроенные чеченские сепаратисты, ратующие за полный разрыв отношений с Россией.
 
Чёрное ржавьё – здесь: нефть (от жаргонного названия золота).
 
Фен – здесь: жаргонное название наркотика амфетамина (см. приложение)
 
Глава 2.
Пикник на обочине, или Явление чудища народу.
 
«Пикник на обочине» - фантастический роман братьев А. и Б. Стругацких, по которому также снят известный художественный фильм «Сталкер» (реж. А. Тарковский). Выражение стало крылатым.
 
Чалиться у Хозяина – находиться в местах лишения свободы (жарг.) Вообще, на арестантском жаргоне, слово хозяин означает как тюремную систему в целом, так и начальника колонии, в частности.
 
Косяк – см. примечания к главе 4. (здесь: значение 2)
 
Жёлтое здание – здание уголовной полиции и городской префектуры в Таллинне (по состоянию на время действия романа), на улице Лубья. Оттуда же пошло и жаргонное название учреждения – Лубянка, по аналогии с Москвой. В настоящее время, «на Лубянке» находится районное отделение.
 
Вспомогательный комиссар – так можно буквально перевести эстонское слово abikomissar – полицейский чин в Эстонии.
 
Тофий Джафаров (1949-1991) – известный в СССР криминальный авторитет. Наиболее громким из его дел, была организация захвата автобуса с детьми в качестве заложников в г. Орджоникидзе (ныне - Владикавказ), в декабре 1988г. Позднее – один из лидеров т.н. кавказской диаспоры в Москве.
 
Павлов, Валентин Сергеевич (1937-2003) – советский экономист и политик. С 1959 года работал в финансовых органах, в том числе на должностях: председателя Госкомцен (1986), с 1989 г. – заместитель министра финансов, с 1990 – министр. В январе 1991 г. занял пост главы советского правительства. С его именем связывают целый ряд непопулярных мер, принятых в Советском Союзе, самой известной из которых был принудительный обмен старых денежных купюр на новые, вызвавший обнищание широких слоёв населения. В августе 1991 г. в составе т.н. ГКЧП, участвовал в попытке государственного переворота, за что был осуждён. Находился под следствием также и по подозрению в связях с криминальными структурами, однако это было не доказано. В 1993 г. Павлов был амнистирован, с 1995 г. занялся частным бизнесом.
 
Яковлев, Примаков и вся та когорта… - здесь имеется в виду группа советских, (позднее – российских) политических деятелей, в 1990-х годах учредивших Конституционный суд над ГКЧП, и, впоследствии – над КПСС. Руководил этими процессами бывший секретарь ЦК КПСС, один из ближайших соратников М.С. Горбачёва и идеологов перестройки, академик АН СССР, Александр Яковлев (р.1923). Позднее под его же руководством, была выпущена Чёрная книга коммунизма – о преступлениях коммунистических режимов в мире, и их последствиях. Евгений Примаков (р.1929) – также один из соратников Горбачёва, в 1991 г. – член Президентского Совета, во время августовских событий 1991 г. открыто выступил против ГКЧП. В настоящее время - председатель одной из фракций Госдумы РФ.
 
Глава 3.
Случайности и закономерности, или Клуб Интернациональной дружбы.
 
КэПэ, КаПо – аббревиатуры полицейских служб в Эстонии. (KP – Kriminaalpolitsei, KaPo – Kaitsepolitsei).
 
Чаушеску, Николае (1918-1989) – румынский коммунистический диктатор, жестоко подавлявший любые формы инакомыслия. В отличие от своих сотоварищей по социалистическому лагерю, включая Советский Союз, Чаушеску не признавал совершенно никаких реформ, и продолжал вести жёсткую просталинскую политику. В результате его политики, вследствие полного бесправия и обнищания населения страны, в декабре 1989 г. вспыхнуло массовое волнение доведённого до отчаяния народа. 17 декабря вспыхнуло восстание в городе Тимишоаре, которое диктатор приказал подавить. Часть армии и спецслужб впервые отказались выполнять приказ главы государства, а народный гнев захлестнул всю страну. 24 декабря состоялся массовый митинг в Бухаресте, закончившийся штурмом президентского дворца. Режим Чаушеску был свергнут, а сам диктатор арестован по обвинению в геноциде и убийстве мирных жителей, и приговорён трибуналом к расстрелу.
 
Пот, Пол (1916-1998) – глава государства Демократическая Кампучия (см. приложение)
 
Лимитчица – здесь: имеются в виду приезжие рабочие, проживающие без прописки в фабричных или заводских общежитиях в крупных городах. Это явление было распространено более всего в Москве и в Ленинграде. Проблема т.н. лимитчиков была наглядно освещена в известном фильме «Криминальный талант».
 
Портрет Дориана Грея – роман английского писателя Оскара Уайльда. Выражение является крылатым.
 
Юный Вертер, Лотта - герои романа Й. В. Гёте «Вертер».
 
Глава 4.
Инстинкт Самосохранения, или Инструкция По…
 
«Ласточка» - жаргонное название купюры в 500 эстонских крон. Ласточка является эстонским национальным символом, поэтому и изображена на самой крупной купюре.
 
В «батарейку» захотел – имеется в виду тюрьма на улице Батарейной в Таллинне
 
Зафоршмачить, зашкварить – опозорить, унизить (жарг.)
 
Лохматка – дело об изнасиловании (жарг.) – от «вскрыть лохматый сейф» - совершить изнасилование. Вскрытие сейфов считается в воровской среде престижным, в то время, как насильники чаще всего становятся опущенными, или петухами, на что тот же герой намекает: Насеста захотел отведать?
 
«Танкист» - жаргонное название человека, на которого, как на подставное лицо, оформляются сделки. В общем смысле, это слово является синонимом слова «лох», в отличие от которого, не несёт такого оскорбительного подтекста.
 
Ксанф – легендарный древнегреческий философ, рабом которого был великий мудрец и баснописец Эзоп. Сам Ксанф был краснобаем и бездарью. Из легенд об Эзопе и Ксанфе, наиболее широкое распространение получила следующая. Однажды Ксанф, будучи опьянён вином, публично обещал на следующий день выпить море. За час до назначенного времени, он в отчаянии обратился за советом к своему рабу Эзопу. На это Эзоп ответил, что Ксанф должен выпить море, но перед этим приказать вычерпать из него всю воду, что приносят в него реки и дожди, и только после этого, начать пить воду самого моря. Имя Ксанфа служит олицетворением праздного богача, проводящего свою жизнь в бессмысленных мудрствованиях, и считающего себя интеллектуалом. В советское время так пренебрежительно отзывались о партийных функционерах и чиновниках.
 
Эксгибиционизм – сексуальное извращение, выраженное в навязчивом стремлении демонстрации своих половых органов (или – обнажённого тела своей жены, партнёрши). Как правило, сопровождается половым бессилием.
 
Калоша - жаргонное название колонии.
 
Актив – часть воспитанников колонии (или вообще, заключённых, осуждённых), которая сотрудничает с администрацией. У основной массы колонистов эта категория уважением не пользуется. Их также называют: козлы, ссученные, легавые.
 
Отрицаловка – категория заключённых (колонистов), не признающих внутреннего распорядка учреждения, и придерживающихся преступных традиций, т.н. «блатных».
 
Шнырь, лупень, шестёрка - жаргонные названия осуждённых, занимающих непривилегированное положение, находящихся в услужении у более авторитетных. В отличие от шныря, шестёрка прислуживает только своему «старшему», лупень же вообще является «козлом отпущения», выполняющим самую грязную работу только из страха перейти в ещё более низшую касту опущенных.
 
Косяк – 1. Проступок, вина, требующая немедленного «заглаживания» (ответить за косяк). 2. Самокрутка с коноплёй.
 
Маппет-Шоу (The Muppet Show) – английское кукольное телевизионное юмористическое шоу.
 
Мистер Бин (Mr. Bean) – герой одноимённого английского юмористического сериала, постоянно делающий глупости, и попадающий впросак. Его роль исполняет известный комик Р. Аткинсон.
 
Фелодон – сильнодействующий токсический наркотик, подавляющий половое влечение (см. приложение).
 
Эрих Фромм (1902-1980) – выдающийся немецкий (в годы фашистской диктатуры эмигрировал в США) философ, психолог, врач, писатель и публицист. Считается одним из крупнейших гуманистов современности. Основоположник одной из ветвей современного психоанализа.
 
Лазарев, Грабовой – известные парапсихологи, учёные в области науки о карме – причинно-следственных явлениях, взаимодействии нынешней и прошлых жизней, влияния судеб и пр.
 
Милтон Эрикссон – один из корифеев современного гипноза, автор метода гипноза на расстоянии.
 
Ричард Бэндлер – американский психолог, психотерапевт, автор метода т.н Нейролингвистического программирования (НЛП).
 
Скок – ограбление (жарг.)
 
Моника Левински – в 1998 г. служащая администрации президента США Билла Клинтона, скандально прославившаяся своим заявлением против шефа, по обвинению того в сексуальном домогательстве.
 
Лигачёв, Егор Кузьмич (р.1920) – советский политический деятель, секретарь ЦК КПСС, член Политбюро, находился в ближайшем окружении М.С. Горбачёва. Был ярым противником реформ, сторонником сохранения коммунистической идеологии и партийного догматизма. В связи с этим, пользовался в народе репутацией недалёкого и консервативного человека, своего рода «козла отпущения», на которого списывали деяния, о которых сам Егор Кузьмич и не догадывался. Его имя стало в народе нарицательным. В настоящее время – один из руководителей Российской Компартии.
 
Лестрейд – герой произведений А.К.Дойля о Шерлоке Холмсе - инспектор полиции, тупой, прямолинейный и исполнительный.
 
Дон Корлеоне – главарь мафии, персонаж трилогии М. Пьюзо «Крёстный отец».
 
Волю первую твою я исполню, как свою – цитата из «Сказки о золотом петушке» А.С. Пушкина.
 
Бивис и Баттхед – мультипликационные герои популярного телевизионного шоу на канале MTV.
 
Корабль – спичечный коробок с коноплёй (жарг.)
 
Громозека – персонаж известного фантастического мультфильма «Тайна третьей планеты», по произведениям К. Булычёва. Четыреста капель валерьянки – цитата из этого мультфильма.
 
Кин-Дза-Дза – название планеты в известной одноимённой комедии (реж. Георгий Данелия). Эцих – ящик, в котором содержали заключённых на этой планете.
(Здесь: нарочитая игра слов: гром, зеки - Громозека).
 
Смешано, как в доме Облонских. «Всё смешалось в доме Облонских» - первая фраза романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина». Это выражение стало крылатым, и обозначает суету, беспорядок.
 
Симпель – в Эстонии – название карты эфирного времени для мобильного телефона.
 
Песня Павлика Морозова про Алису – см. примечание к главе 5.
 
Глава 5.
«Не плачь, Алиса – ты стала взрослой», или
История советского патриота Фредди Крюгера.
 
«Не плачь, Алиса – ты стала взрослой» - начальные строки припева одноимённой песни, популярной в начале 1990-х годов. В оригинале её исполнял А. Державин, и смысл песни был в достаточной степени туманным и неясным. Сразу же после выхода в свет оригинала, у песни появилось множество т.н. римейков, или обработок, в которых текст был изменён таким образом, что песня получалась о первом сексуальном опыте молодой девушки. Некоторые из них были откровенно похабными, изобиловали ненормативной лексикой (гр. «Беда»), или же попросту вульгарными, как самый известный вариант, в исполнении гр. «Чёрный Рынок». Здесь имеется в виду обработка, исполняемая Павликом Морозовым и группой «Броненосец Потёмкин» (автор текста – Д. Ильин) - о первом прикосновении девушки к миру взрослых, и первом постигшем разочаровании, вследствие несоответствия реальности с радужными детскими мечтами.
 
Фредди Крюгер – герой серии фильмов ужасов «Кошмар на улице Вязов».
 
Ломброзо, Абд-Ру-Шин – выдающиеся писатели – философы и мыслители прошлого.
 
Жано, Поль (настоящее имя – Жан-Поль Винсент Де Фарси) – французский писатель и философ XVIII в, автор произведений «Люцифер», «Содом и Гоморра», и др. Ему приписывается авторство термина «либертарианство», что означает полную свободу всех проявлений личности, отмену каких-либо запретов и внутренних ограничений. По свидетельствам критиков и современников, в сравнении с Полем Жано даже маркиз де Сад выглядит невинным младенцем. Посмертно ему была посвящена басня И.А. Крылова «Сочинитель и Разбойник».
 
К судье Шемяке… - имеется в виду русская народная сказка «Шемякин суд». Выражение стало крылатым, и означает судящего всегда в пользу того, от кого получает наибольшую выгоду.
 
Майк Хаммер – «крутой» детектив и борец за справедливость, американский «коллега» Джеймса Бонда, герой популярного американского сериала 50-х годов.
 
«Красная Шапочка» - тюрьма для сотрудников правоохранительных органов (советский милицейский жаргон).
 
Глава 6.
Маленькая империя большого амфетамина.
 
Маккиавелли, Никколло (1469-1527) – итальянский философ, писатель, историк, государственный деятель. Автор всемирно известного трактата «Государь», один из основателей политологии как науки. Его философские взгляды и убеждения, по сей день удостаиваются самых противоречивых оценок, вокруг них ведутся самые жаркие споры.
 
«Поляна», «разводило», «заморочки», «граммофон» - см. Приложение.
 
Кавдинское ущелье – ущелье в горах Самния около города Кавдия в Центральной Италии, где в 321 г. до н.э. римская армия потерпела сокрушительное поражение от самнитов. Выражение «пройти через Кавдинское ущелье» означает крайнюю степень позора, унижения.
 
Паннустыльженка – см. примечания к главе 9.
 
Killing Fields (Поля Смерти) – известный фильм (США, 1984, реж. Роланд Йоффе, в гл. роли Джон Малкович), о событиях в Камбодже во время индокитайской войны 1970-х, и в период правления «Красных Кхмеров». См. Приложение
 
Глава 7.
Родом из детства, или Апельсин на плантациях крапивы.
 
Кармагеддон – популярная компьютерная игра, суть которой – ехать на машине по городу и сбивать всех на своём пути
 
На Шипке всё спокойно – крылатое выражение, означающее мнимое благополучие.
 
Квашня квашнёй – цитата из фильма «Морозко»
 
«Похождения Макса и Морица» - книга известного немецкого детского писателя Вильгельма Буша.
 
Нерон (Нерон Клавдий Цезарь Доминик) (37-68 гг. н.э.) – римский император, казнокрад и деспот, прославившийся необычайной жестокостью и порочностью.
 
«Зависалово» - наркотический «запой».
 
«Трехалово», «побочки», «непонятки» - жаргонные названия различных форм воздействия наркотика.
 
Глава 8.
Последняя миссия Робина Гуда.
 
Сара Барабу – известный в 80-х годах шлягер группы «Секрет», одним из солистов которой был Николай Фоменко.
 
Как оглобля у медведя – имеется в виду рассказ Э. Распе «Схватка с медведем», из серии «Приключения барона Мюнхгаузена».
 
Гимараэш, Бернардо – бразильский писатель (1827-1884), автор романа «Рабыня Изаура» (1873), по мотивам которого в 1985-89 гг. был снят всемирно известный одноимённый телесериал.
 
«Радуйся, распятый Иисусе…» - цитата из пропагандистско-атеистического стихотворения В.В. Маяковского «Шесть монахинь».
 
Калигула, Гай Цезарь Август (12-41 г. н.э.) – римский император. Его имя стало нарицательным и означает высшую степень болезненного честолюбия, принцип полной вседозволенности.
 
Карл I – вождь племени вандалов, захвативших Рим в 476 г. н.э. (откуда появился термин «вандализм»), после – император Франкской Империи, жестокий тиран и деспот.
 
Иди Амин (1925-2003) – президент Уганды (1971-1979), диктатор и каннибал.
 
Ницше, Фридрих Вильгельм (1844-1900) – немецкий писатель, философ-эстет, вышедший из вагнеровских кругов, и прославившийся своим циничным отношением к жизни. Один из основоположников теории «сверхчеловека», на которую впоследствии опиралась нацистская идеология. Автор известных произведений: «Рождение трагедии», «Проклятие христианству!», «Слишком человеческое», «Так говорил Заратустра».
 
Шопенгауэр, Артур (1788-1860) – немецкий философ-экзистенциалист, один из основоположников так наз. «философии жизни».
 
Конфуций (Киеу Кун Цю) (551-479 до н.э.) – китайский философ. Основной идеей его учения было управление на основе правил поведения.
 
Сартр, Жан Поль (1905-1980) – французский писатель, философ, драматург. Резко критиковал буржуазный строй, считал, что тяжёлый крестьянский труд способствует оздоровлению личности. Его считали своим кумиром участники студенческих волнений в Париже в 30-е и 50-е годы, а марксистский кружок кхмерских студентов в Сорбонне так и назывался: «Дети Сартра» (см. Пол Пот)
 
Марат – один из лидеров (наряду с Робеспьером) Великой Французской революции
 
Солутан – лекарство от кашля, содержит эфедрин. В настоящее время не производится.
 
«В 16-м веке один мудрый король…» - имеется в виду Филипп I (см.примечания к главе 9)
 
«Человек с камерой» (в оригинале – «Paparazz») – американский порнофильм (1970). Сюжет фильма: агент Хантер, уволенный из ФБР за превышение служебных полномочий, становится частным детективом, и начинает следить за частной жизнью «сильных мира сего». Как художественный фильм, «Paparazz» был сразу запрещён, поэтому его выпустили в жанре «порно». Фильм был неоднократно удостоен премии «Порно-Оскар».
 
Терпила - потерпевший (жарг.)
 
Глава 9.
Пятнадцатое августа.
 
«Каменный Хозяин» - драма украинской писательницы Ларисы Косач-Квитко, писавшей под псевдонимом Леся Украинка. Своеобразная версия испанской народной легенды о Дон-Жуане.
 
Граф Фернан, граф Па-ле-Руа – персонажи разных романов Александра Дюма-отца.
 
Польский король Фердинанд I – персонаж оперы М.И. Глинки «Жизнь за царя» (Иван Сусанин). На самом деле Фердинанд I был императором Священной Римской Империи.
История о браке польской принцессы Марии с родственником французского короля также почерпана из художественных источников, а версия происхождения выражения «ё… твою мать» заимствована из статей и публикаций о ненормативной лексике (в частности, академика Д.С. Лихачёва).
Так что исторические познания Черногорского, служившие остовом его теории, во многом недостоверны, и базируются на вымыслах, воплощённых в художественной литературе.
 
Филипп I (1517-1598) – король Испании (с 1537 г.), сын германского императора Карла V Габсбурга. С 1543 г., после фиктивного брака с Марией Португальской – также король Англии. Благодаря династическим связям и завоеваниям, под его властью впоследствии оказались объединёнными крупнейшие европейские государства и их колонии. В честь него были названы Филиппинские острова.
Правление короля Филиппа I было вершиной инквизиции и абсолютизма. Своей жестокостью этот правитель ничуть не уступал ни своим римским предшественникам – уже упомянутым Нерону и Калигуле; ни задавшемуся подобной целью, но уже в двадцатом столетии, Гитлеру.
Быт и нравы королевского двора, крестовые походы, внутренний мир самого короля, весьма красочно (хоть и с изрядной долей художественного вымысла) описаны Шарлем Де Костером в его знаменитом романе «Легенда о Тиле Уленшпигеле».
 
Оторвать Антея от матушки-земли – Антей – мифический великан, согласно легенде, питавшийся за счёт соприкосновения с землёй. Поднявший его и оторвавший от земли Геракл сделал непобедимого силача совершенно беспомощным – Антей не имел прочной связи с землёй, и вся его сила повисла в воздухе.
 
Воланд, Мефистофель – художественные персонажи, олицетворяющие пособников Дьявола - тёмные силы природы, колдовство, утончённое лицемерие и коварство.
 
Мисс Дороти Майклс – персонаж художественного фильма «Тутси» (США, 1981, реж. Сидней Поллак). Сюжет фильма таков. Безработный актёр Майкл Дорси (Дастин Хоффман) переодевается женщиной, при этом именуя себя Дороти Майклс, и получает роль в культовом телесериале. Тут же Дороти становится звездой, и близкой подругой ведущей актрисы сериала Джулии (Джессика Ланж). Миллионы американок стремятся походить на Дороти Майклс, ярую сторонницу равноправия полов, ставящую на место обнаглевших поклонников. Я женщина, и я горжусь этим - фраза из фильма.
 
Бензин по технологии Василия Алибабаевича. Герой фильма «Джентльмены удачи» (СССР, 1971, реж. Александр Серый), называвший себя Василий Алибабаевич (Радик Муратов), отбывал срок за разбавление бензина ослиной мочой.
 
Живее всех живых – цитата из поэмы В.В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин».
 
Тухачевский, Михаил Николаевич (1893-1937) - советский военачальник, политрук, Маршал Советского Союза. Руководил всевозможными карательными операциями (подавление мятежа моряков в Кронштадте, подавление крестьянских восстаний в Поволжье), с применением особо жестоких мер: массовые расстрелы, захват заложников.
 
Берия, Лаврентий Павлович (1899-1953) - советский партийный и государственный деятель, один из ближайших соратников И.В. Сталина. С 1937г. занимал пост наркома внутренних дел.
Copyright: Пакканен Сергей Леонидович, 2009
Свидетельство о публикации №220087
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 12.09.2009 16:13

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Рецензии
Сергей Мамонт[ 13.09.2009 ]
   Заинтригован.:)) К сожалению, пока смог только отметиться, что бы не потеряться.
   
   С уважением, Сергей.

Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта