Книги с автографами Михаила Задорнова и Игоря Губермана
Подарки в багодарность за взносы на приобретение новой программы портала











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Главный вопрос на сегодня
О новой программе для нашего портала.
Буфет. Истории
за нашим столом
1 июня - международный день защиты детей.
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Конкурсы на призы Литературного фонда имени Сергея Есенина
Литературный конкурс "Рассвет"
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты

Конструктор визуальных новелл.

Просмотр произведения в рамках конкурса(проекта):

Конкурс/проект

Все произведения

Произведение
Жанр: Просто о жизниАвтор: Педаховская Галина
Объем: 28773 [ символов ]
Тень времени
Галина Педаховская
Тень времени
 
Мне было, вероятно, лет двенадцать, когда мать однажды под вечер сказала:
- Пойдёшь сегодня со мной.
- Куда?
- К одной моей знакомой. Её зовут Анна Николаевна. Запомнила -
Анна Николаевна?
- Там есть дети?
- Нет. Посидишь, послушаешь. Если будет неинтересно, почитаешь. Книг там достаточно.
Что касается «послушаешь» и «почитаешь», - это был хорошо мне известный и испробованный вариант. Дело заключалось в том, что я была на одиннадцать-двенадцать лет младше любого в нашей семье. Не только непосредственно в нашей семье, но и среди двоюродных. Даже в семьях друзей моих родителей дети были взрослыми, даже, как мне казалось, уже немолодыми. И, часто приходя в гости с родителями, из-за отсутствия сверстников я часами была предоставлена сама себе, и это было неплохое время: можно было взахлёб читать или рассматривать подчас неожиданные находки.
Помню, у моего старшего дяди Якова (братьев у матери было четверо) я снова и снова перелистывала большую книгу-альбом – репродукции картин Рафаэля. На каком языке были тексты? Нет, сейчас уже и не соображу. Хотя каким-то чудом я уясняла для себя названия картин. Всматривалась в кружевные арки дворцов, полные воздуха залы, в лица или лики, нет, всё-таки лица, и смутно понимала, что в то далёкое время рождения Христа не было в древней Иудеи ни этих дворцов, ни всего этого пышного антуража, понимала, что всё было грубее, грязнее, было кровавым и трагичным, а не так завораживающе красиво. У меня была своя игра: мне казалось, если долго вглядываться в картину, наступит мгновенье – и я войду внутрь картины, стану одним из её персонажей, пойму, почувствую её изнутри. И сейчас иногда в музее меня посещает это чувство – вот он близкий миг проникновения, сопричастности. Но мимо, мимо – уже так немного времени в запасе и так дорого обходятся эмоциональные всплески.
А ещё был альбом с видами Константинополя. Моя тётя, жена дяди Якова, носила удивительное звучное греческое имя Афедра. У неё были близкие родственники в Константинополе, к которым она в дореволюционные времена ездила каждый год. Бухта Золотой Рог, мечети, базары, пёстрая толпа смотрела на меня со страниц альбома. В памяти осталась цифра: поездка на пароходе туда и обратно стоила тридцать рублей.
Сотни открыток с видами Германии, Австрии, Италии, альпийскими заснеженными пейзажами ждали меня в ящиках секретера у Марии Владимировны Добросердовой, вдовы профессора-химика Дмитрия
Константиновича Добросердова, одного из основателей химического факультета при Одесском университете. Она изредка отрывалась от беседы с моей матерью и смотрела на ту открытку, которая была в моих руках, и говорила:
- Флоренция... 1902 год... Наша свадебное путешествие...
- Гейдельберг... Митя был там на конференции химиков в университете в 1909 или 1910 году. Учёных приглашали с жёнами.
Однажды среди открыток я нашла маленькую квадратную коробочку, верхняя крышка её была стеклянной, в таких обычно хранили запонки. В ней на белоснежном тонком слое ваты лежал ещё невиданной мною сухой цветок: серебристая пушистая звёздочка с выпуклой желтоватой серединой.
- Эдельвейс, - сказала Мария Владимировна, глядя поверх моей головы в окно. И я поняла, что она видит сейчас не двор старого одесского дома, заросший тополями и клёнами – ровесниками дома. – Митя сорвал его, когда мы поднимались на Маттерхорн.
Ещё непостижимый для моего ума отрезок времени – без малого пятьдесят лет пролежал цветок в коробочке. Я уже знала, что её семейная жизнь начиналась в Казани, потом был Киев, Одесса, войны и революции, а цветок всё пребывал на своём нежном ложе – символ юности, надежд, символ нетленности тленного.
И в каждом знакомом мне доме были книги. Нет, не те, что обычно стоят на полках – русская и зарубежная классика, энциклопедии, читаемые романы. Нечто совсем иное. Они хранились, как правило, вдалеке от глаз – в кладовке, сундуке, в диване или на антресолях. Это были журналы «Нива», собранные за много лет, и приложения к ним – тонкие книжечки в мягких бумажных обложках: синие - Метерлинк, жёлтые – Оскар Уайльд, стихи Надсона, Бальмонта, Северянина. Рисунки, оформление «мирискуссников», репродукции картин Климта, Мухи, декаданс, или то, что здесь, в Германии, называют „Jugend Stil“. Пленительные, изнеженные, удивительной красоты женщины, чьи изогнутые бескостные тела вырастали из чашечек огромных фантастических цветов, а потом сами вплетались в плавные, причудливые, ассиметричные орнаменты. Вот с тех пор для меня и остался любимым „art nuovo“, томительный, загадочный, непредсказуемый стиль декора, а когда-то и стиль жизни.
В некоторых журналах ещё лежали сложенные во много раз какие-то листы. Их нужно было разворачивать очень осторожно – они были ветхими, ломкими на сгибах. Развёрнутые, они были величиной в обеденных стол. На них были фасоны платьев, узоры для вышивок и
кружев, рисунки шляп, украшенных лентами, цветами, фруктами и даже маленькими птичками; советы, как сделать ёлочные игрушки, упаковать
рождественские подарки, накрыть парадный стол, как располагать на нём бокалы и салфетки, и многое, многое другое, что никах не входило в обиход советской семьи.
Некоторые рисунки были обведены тонкими карандашными линиями. Это означало, что их когда-то, как говорили, «переводили» на ткань – вышивали подушечки, салфетки, дорожки на стол, делали аппликации. Сколько же нужно было иметь в запасе медленно текущего времени, чтобы растрачивать его на такие пустяки, а может быть, они и не были пустяками, а атрибутами женственности, домашности?
Но самыми увлекательными были дореволюционные выпуски журнала «Вокруг света». Романы Виктора Мея и Мариетта, Хоггарда и Буссенара – джунгли и пустыни, бушующие моря и пираты, острова, пещеры, поиск сокровищ – всё смешивалось в калейдоскопе приключений, порождая неправдоподобно смелую мечту – увидеть своими глазами.
Но что приносит исполнившаяся мечта? Прошли десятилетия... Нет, я не бывала на неизвестных островах, но прикасалась к раскалённым стенам Анакапри и прохладному мрамору флорентийского собора, смотрела в чёрные воды Тахо и шла по узким улочкам еврейского квартала Толедо, куда никогда не заглядывает солнце, окунала руки в воду фонтана Треви и сидела на лестнице на площади Испании, видела корриду и чудо кёльнского собора, скалы Сан-Себастьяна и заросшие цветущими гортензиями склоны Биаррица, вдыхала холодный, чистый воздух на перевалах в Пиринеях. Как много, и в то же время ничего, потому что нет Дома, куда так хочется принести и поселить пережитое ощущение и воспоминания, чтобы потом, через десятилетия, их нашли, как я нашла тот эдельвейс, и по комнате скользнула тень времени.
Но иногда книги откладывались в сторону: они, старшие, начинали рассказывать. И возникала крымская степь, по которой в тарантасе среди несметных отар овец ехала моя восемнадцатилетняя мать, чтобы познакомиться со своими родственниками. Им-то и принадлежала и эта степь, и эти стада, и пароходы, вывозившие из Крыма зерно, шерсть и фрукты. Родственники согласились одолжить матери 1000 рублей – плата за учёбу на высших медицинских курсах, с тем, что она вернёт долг, когда станет врачом. Мать окончила институт в 1917 году. Семью родственников смыло волнами революции так стремительно и неожиданно, что вообще осталось неизвестным, в какую страну их занесло, выжили ли вообще они, помогли ли им их миллионы. Мать так никогда о них ничего не узнала, хотя разыскивала их и всю жизнь помнила о неотданной тысяче рублей.
У отца была удивительная черта характера: он никогда не говорил плохо о людях, не было в его рассказах ненависти и злобы, жалоб и сетований - всё представало лёгким и весёлым. Весело он рассказывал о
том, как мальчиком, учась ещё в ремесленном училище, давал первые уроки, зарабатывая деньги на дальнейшую учёбу в коммерческом училище. А прожжённые молдаванские бабы-соседки кричали ему:
- Ванюшка, беги скорее домой, там твой хедер уже собрался!
От года к году – репетиторство и учёба. И вот он в 1913 году - студент Киевского политехнического института – престижного по тем временам учебного заведения, молодой человек, мать которого была неграмотной. Весёлая нищета студенческого быта и надежды...
Грохот бронепоезда врывался в комнату, когда тётя Нина Котовская – племянница, как тогда считалось легендарного героя, а теперь легендарного бандита Григория Котовского, рассказывала о своей краснокосыночной юности – тачанки, броневики, госпиталя гражданской войны, сыпнотифозные бараки.
И мой дядя Илья, который убежал из немецкого плена в первую мировую войну и пешком пробирался через всю Европу – через Германию, Австрию, Венгрию и Румынию. Путешествие, которое длилось годы. Его уже давно считали погибшим, но он вернулся. И я до сих пор помню его рассказы о крестьянских дворах и фермах, где он месяцами работал, пережидая зимы, о людях, которые не выдали русского солдата и помогли ему вернуться на землю, где уже бушевал пожар революции, в Одессу, где власть менялась более двадцати раз: красные, белые, зелёные, немцы, французы, какие-то разномастные банды украинских националистов, а потом опять красные, и всё начиналось сначала. И каждая власть имела свои застенки, оставляла после себя трупы и слёзы и тревожное ожидание завтрашнего дня.
Но всё-таки они жили в этой смене кровавых дней, учась по возможности не замечать любую власть, но ценить внутреннюю свободу. Отец и дядя Яков весело вспоминали, как работая в это смутное время в французской фирме, которая занималась укреплением береговой линии и строительством прибрежных сооружений, получали жалование каждый день, так как неизвестно было, какие деньги завтра будут в ходу. Мало того, деньги по той же причине обязательно нужно было потратить в этот же день на что-нибудь полезное для семьи – теоретически, а практически – купить то, что попадалось – спички или шоколад, дамские чулки или халву. А когда в очередной раз власть в Одессе переходила к красным, дядя Яков шёл в то место в городе, где проходила запись в красные отряды, забирал там самого младшего брата Елисея, который страстно по недостатку образования хотел повоевать неизвестно за что, бил его пару
раз по физиономии, отдавал винтовку взводному и уводил его домой, приговаривая:
- Когда же ты поймёшь, дурак, что нас это не касается?
И общий гомерический хохот, когда дядя Саша Красносельский, флегматичный, очень красивый и очень негибкий в своих немудрёных жизненных принципах, неторопливо повествовал:
- Удивительную я вчера слушал лекцию у нас в Энергосбыте. Лектор, молодой, рассказывает нам, как до революции рабочие стояли у станков, потом падали, там же под станками спали, а с утра снова начинали работу. Я не выдержал, встал и говорю: «Молодой человек, что вы рассказываете? Вот я – тот рабочий, токарь, который ещё до революции работал на заводе Гена. Каждый день уходил с заводе домой, под станком не валялся, в субботу не работал, шёл в баню. Кто это вам такое рассказал?»
Рассказы о жизни, рассказы длиной в жизнь. А впереди ещё были тяжкие, болезненные судороги начала пятидесятых годов и ещё далеко было до того серого, холодного утра третьего марта пятьдесят третьего года, когда мать громко, ликующим голосом сказала:
- Мы дожили!..
А в тот уже такой далёкий день, в предсумеречный час, мы доехали трамваем до остановки «Судостроительный завод имени Андре Марти». Марти ещё не был оппортунистом и перерожденцем, а был нашим задушевным французским другом. Завод собственно был совсем не в этом месте. Здесь стояли только парадные ворота завода. Пройдя сквозь них, нужно было долго спускаться по лестнице, которая вела по обрывистому склону вниз, где и стоял завод. Мы же пошли в противоположную сторону по узкому, мощённому старым крупным булыжником переулку, который носил название Библиотечный, но мать именовала его упорно по-старому - Софиевский.
На углу этого переулка и улицы Пастера высилось массивное здание, по-своему красивое, напоминающее рисунок реконструированного греческого храма из учебника истории. Оно было специально построено для городской публичной библиотеки. «Научная библиотека имени Максима Горького» было написано на тяжёлом фронтоне. Но в Одессе все называли её «публичка».
Мы прошли мимо главного входа, свернули в калитку и оказались в небольшом запущенном саду. Давно не подрезавшиеся кусты сирени, старые акации и каштаны занимали всё пространство и нависали тяжёлыми кронами над старым флигелем, прижавшимся вплотную к тыльной стороне библиотеки. На невысокой двери была прикреплена табличка: А.Н.Дерибас. В Одессе такая фамилия никого не может оставить равнодушным; я тут же попыталась спросить у матери, не связана ли эта фамилия с названием главной улицы города. Но дверь открылась, мы
спустились на одну ступеньку вниз и оказались в большой комнате. В ней уже были четыре или пять женщин, пожилых, скорее старых. Хозяйка
сидела в кресле с высокой прямой спинкой, выпрямившись, в несколько напряжённой позе.
- Говорите ли вы по-французски, деточка? – задала она ошеломивший меня вопрос, на что я неопределённо промямлила, что учу английский. Она утратила ко мне интерес и вернулась к прерванному разговору.
Одна из женщин, положив руку на книгу, с коричневым кожаным корешком, явно изданную давно, с какой-то горячностью говорила:
- Снова перечитала... Когда граф грешил против истины – в книге или в разговоре со мной? Тот же эпизод, но в книге изложен совершенно по-другому.
- «Воспоминания» графа Витте давно уже стали классикой, и ничего уже не изменишь, да и какое это имеет сейчас значение? – говорила Анна Николаевна неопределённо взмахнув тонкой смуглой рукой. И я с удивлением поняла, что они говорят об авторе этой старой книги, как о своём собеседнике.
Я рассматривала точёный, изысканный профиль Анна Николаевны, прелестный, не искаженный временем овал лица, тяжёлый узёл волос, тёмных, с проседью. Сидящая на некотором расстоянии от меня, в приглушённом оранжевым абажуром свете, скрывающим морщины, она была красива, красива без оговорок, и казалась почти молодой. Намного позже я узнала, что ей было тогда около семидесяти лет.
Разговор за столом тёк своим чередом, я читала какую-то книгу, пока одна фраза Анны Николаевны не заставила меня снова задуматься.
- Всю жизнь, - сказала она со смехом, - я хочу сама быть интересной, бороться с тенью или жить в тени великого – так скучно. Притом столько лет прошло, а любопытство людское не умирает. Каким был Бунин? О, разным, и совсем не таким, каким вы его себе представляете.
Бунин... Конечно, я не читала Бунина, и не только по своему малолетству, но и потому, что в те годы его не только не издавали, но даже имя его не упоминалось в ряду русских писателей. Но что-то в памяти теплилось, и имя было знакомым. И тут я вспомнила одну из любимых своих книг, ярко иллюстрированную в оранжево-коричневой гамме. По страницам в беспорядке были разбросаны стрелы и томагавки, перья и расписные трубки, из-за строк выглядывали хитрые мордочки енотов. Это была «Песнь о Гайаватте» Генри Лонгфелло. А под названием тонким курсивов: «В переводе Ивана Бунина».
Так я впервые встретилась с Анной Николаевной Дерибас, в девичестве Цакни, первой женой Ивана Алексеевича Бунина.
А Анна Николаевна между тем продолжала:
- Понимаете ли, я была для него слишком красивой, слишком живой, мне нужно было уделять внимание, а это открывало его от работы, копилась досада, недовольство друг другом. Ему нужна была другая жена, готовая целиком посвятить себя ему, его творчеству. В конце концов именно такую он и встретил. А я была очень молода и хотела жить...
Я часто бывала с матерью у Анны Николаевны. И всегда у неё было много людей, чаще всего пожилых женщин. Я уже не удивлялась тому, что многие, которые, как я думала, остались лишь именем в истории, были знакомы этим старушкам. В Одессе сороковых-пятидесятых годов доживали свой век остатки русской аристократии, столичной интеллигенции. Их забросила в Одессу надежда переждать треволнения смутного времени. Большевики долго не могли утвердиться в Одессе, что порождало иллюзии их недолговечности, да и власть украинских националистов была предпочтительнее власти красных. Когда же эпоха показала свои кровавые клыки и они прозрели, пути в Европу были уже отрезаны. У многих из них дети ушли раньше – с отступающими войсками Деникина, в обозах немцев, на кораблях интервентов. И они доживали сейчас не свою, не им предназначенную жизнь. Работали машинистками, курьерами в учреждениях, нянечками в больницах, редко корректорами, переводчицами, библиотекарями. Они ни на что уже не надеялись, даже на встречу с детьми, о которых уже десятилетия ничего не знали. Не знали даже живы ли они.
Среди них были очень колоритные фигуры. В нашем квартале жила высокая, неправдоподобно худая, несуразная старуха, казалось, кости у неё выпирают из тех мест, где у других людей их и вовсе нет. Она ходила в мужских ботинках, вероятно, сорокового размера. К этому прилагалась нелепая, не шедшая её шляпа – летом из чёрной соломки, зимой – фетровая. На двери её маленькой квартирки – одна комнатка и кухня – была прикреплена табличка „La countess de Golovina“ – графиня Головина. Она работала акушеркой в родильном доме нашего района, и не одно поколение малышей с окрестных улиц прошло через её руки. Безотказно приходила на помощь любой жещине днём и ночью и, конечно, совершенно бескорыстно. Любую попытку как-то отблагодарить её она встречала с таким возмущением, что каждый понимал: предлагая ей что-то, он совершает нечто в высшей степени бестактное. Головина была совершенно одинока и бесстрашна. Неоднократные попытки домоуправдома и участкового заставить её снять немыслимую для советских времён табличку на дверях, ни к чему не приводили. Она неизменно отвечала:
- Молодые люди, не вы и не ваша власть давали мне титул. Не вам его и забирать. Я – последняя в своей ветви, со мной она окончится. А если вы уже здесь, прошу вас к столу, выпьем чаю с вареньем.
Будучи хорошо воспитанными людьми, они, эти старушки, стоически переносили всё, что выпало на их долю, не жалуясь, не сетуя на тяготы. Для них отдушиной были эти встречи в своём кругу, иногда беглая беседа по-французски о жизни и людях, которых давно уже нет.
Шли годы, я взрослела, уже и сама заходила к Анне Николаевне, брала у неё книги, удивляя её своей увлечённостью английской литературой. Постепено история её жизни, конечно, фрагментарно, сложилась в моём сознании.
Отец её - журналист Николай Цакни, грек, увлекался в молодости идеями социал-демократии, жил в Париже. Мать – еврейка, рано умерла от туберкулёза. Детство Анны Николаевны прошло в Париже. Не тень ли этой девочки в высоких ботиночках и шляпке с лентами, стоящей у белого ажурного стула, искала я на аллеях Люксембургского сада, усеянных сегодня банками из-под кока-колы и пакетами от чипсов, на аллеях, безвозвратно утративших своё очарование? Когда Анне Николаевне было лет семь-восемь отец женился вторично, на гречанке. У них родился сын Юлий, впоследствии ставший юристом.
Николай Цакни незаметно отошёл от игры в революцию, вернулся в Одессу, и неожиданно оказалось, что он человек небедный. Ему принадлежал солидный литературный альманах «Южное обозрение», имение, виноградники, которые приносили немалый доход. Жена его страстно увлекалась оперой. В знаменитом здании Одесского оперного театра, кроме постоянной труппы, часто выступали итальянские певцы, приезжали на гастроли Леонид Собинов и Фёдор Шаляпин. Анна Николаевна училась в гимназии, была очень привязана к своей мачехе, разделяла её увлечение музыкой. В их доме царила атмосфера весёлой богемы. У них бывали писатели, журналисты, художники Пётр Нилус, Евгений Буковицкий, Куровский - те, кто позднее принимали участие в создании Южно-русского товарищества художников.
В 1897 году Николай Цакни в связи с предстоящей публикацией в альманахе приглашает в Одессу Ивана Бунина, чьи стихи уже обрели известность. И он, несколько сухой и чопорный человек, гордящийся своим происхождением, своим родом, который дал русской литературе таких поэтов, как Анна Бунина, Василий Жуковский, попадает в яркий, южный город, знакомится с людьми, в жилах которых течёт кровь русских и украинцев, евреев, генуэзцов, французов, греков, турок, молдаван – та удивительная смесь, которая дала миру столько талантливых, красивых и смелых. С многими из людей, с которыми он познакомился тогда в Одессе, он сохранил дружбу на всю жизнь. И прежде всего с Нилусом, их
дружеские отношения продолжались и в эмиграции, в Париже, до конца дней.
И здесь, в Одессе, на Бунина обрушилась любовь, как он называл намного позже - «солнечный удар». Его очаровала прелестная, непосредственная, живая Анна Николаевна. Её душа была полна нетерпеливыми желаниями: она хотела писать стихи и картины, петь, учить детей, но, главное, она хотела быть счастливой. Они поженились в 1898 году – выпускница гимназии и поэт. Бунин был на десять лет старше Анны. Сначала они поселились в шумном доме Николая Цакни. Потом была зима в Париже.
- Меня называли самой красивой женщиной сезона, избирали королевой балов, - не без некоторой доли тщеславия рассказывает Анна Николаевна. – Называли русской красавицей, хотя я, ну, никак не соответствовала этому типу. Мне хотелось выезжать в свет, танцевать, мы поздно возвращались. Это, конечно, мешало Ивану Алексеевичу работать.
Позже они жили в Петербурге и Москве. Были знакомы с Короленко, Чеховым. У них часто бывал Максим Горький, который восторженно относился к таланту Бунина, всегда отдавая ему пальму первенства в торчестве.
- Знали ли вы Блока, Белого, Анна Николаевна? – выдаю я невольно свои симпатии и любопытство.
- Нет, нет, - говорит она. – Они искали знакомства с Иваном Алексеевичем позже, после меня.
Это «после меня» наступило скоро. Она обвиняла его в чёрствости, холодности. Он её в легкомыслии, неспособности разделить его идеалы и интересы, неумении наладить жизнь. Разрыв произошёл, когда она была беременна. Родился сын Николай. В пятилетнем возрасте он умер от заболевания сердца – осложнение после перенесённой скарлатины.
Бунин тяжело переживал крах любви, крах семьи. Для Анны Николаевны смерть сына была просто катастрофой.
Она открыла ящик письменного стола и достала книгу карманного формата. «Жизнь Арсеньева» было написано на мягкой обложке и подзаголовок «Юность».
- Здесь всё, и о нас тоже, так, как видел он. Нет, я не дам вам. Это чтение ещё не для вас, рано. Прочтёте когда-нибудь, со временем, когда меня не будет. Я благодарна ему за эту книгу; поняла, что не могло быть иначе, может быть, наконец-то, поняла и его. И простила, - она помолчала, - почти простила.
Я подержала в руках, не раскрывая, книгу. "Париж, 1934 год" – значилось на обложке.
Я прочла «Жизнь Арсеньева» в 1966 году, когда Анна Николаевны уже не было в живых. Автобиографический роман, где жизнь вымышленного литературного героя неотделима от жизни автора. Как часто он
возвращается в этом романе к мысли о том, что крах любви в браке с его житейскими дрязгами, тяготами неизбежен и что смерть, как завершение
любви, препочтительнее неизбежной пошлости брака. Последние фразы романа потрясли меня меня, и с тех пор я всегда воспринимала всё, что написано было им после разрыва с Анной Николаевной, только под определённым углом зрения - мне казалось, что он вёл всю жизнь диалог с ней, и только с ней: «Недавно я видел её во сне – единственный раз за всю свою долгую жизнь без неё. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но в лице её уже была прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я видел её смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда».
Эти слова выплеснулись из сердца шестидесятичетырёхлетнего Бунина, когда мелочь обид и непонимания уже давно перегорела и остался лишь след чистой страсти, посетившей его однажды в молодости.
Пройдя через годы тоски, депрессии, Анна Николаевна выходит замуж во второй раз. И снова спутник её жизни – человек неординарный – Александр Михайлович Дерибас. Фамилия Дерибас стоит в Одессе в ряду таких фамилий, как герцог де Ришелье, Ланжерон, граф Воронцов. Александр Михайлович - правнук Феликса Дерибаса, итальянского консула в Одессе в конце ХУШ века. Феликс же был родным братом адмирала Иосифа де Рибас-и-Буйонс, руководившего строительством порта и города.
Александр Михайлович был директором научной библиотеке в Одессе. Вот почему и жила Анна Николаевна во флигеле во дворе библиотеки, где до революции размещалась казённая квартира директора. Александр Михайлович Дерибас был автором книги «Старая Одесса», первое издание которой было приурочено к трёхсотлетию дома Романовых и вышло в 1913 году. Книга эта, говоря современный языком, сразу же стала бестселлером. В пятидесятые годы она уже была редкостью, и считалось удачей, если удавалось достать её на несколько дней или хотя бы перелистать большой, нестандартного формата толстенный том, зелёный с золотым обрезом. Это, вне всяких сомнений, лучшая книга об Одессе. Всё, что написано было позже, - в какой-то мере вторично, так как авторы вольно или невольно отталкивались от этой книги. В ней было всё: история причерноморских земель – античность, скифы, турки, крепость
Хаджибей, история черноморского казачества и русско-турецкие войны, основание города, поквартальные планы застройки, катакомбы, история Одессы, как города, пользовавшегося особым статусом - «порто-франко». Были в ней и портретные главы – пираты и контрабандисты, губернаторы, градоначальники, негоцианты, главы, посвящённые писателям,
художникам, театру. И в ней было главное – дух города, и дух терпимости и уважения ко всем живших и живущим рядом.
Анна Николаевна снова живёт в интеллектуальной среде. Семья Дерибас поддерживает связи с учёным миром, писателями. В библиотеке проходят литературные чтения, встречи, диспуты. Эту сложившуюся традицию удалось сохранить и после революции. Всё рухнуло в 1937 году, когда сын Дерибаса от первого брака был арестован и расстрелян. Александр Михайлович не выдерживает этого потрясения и вскоре умирает. От двухэтажной директорской квартиры к тому моменту, когда я впервые пришла туда, у Анны Николаевны оставалась лишь одна комната, в других уже давно располагались различные отделы библиотеки. Администрация библиотеки охотно заполучила бы и эту, последнюю, но Анна Николаевну упорно отвергала все предлагаемые ей в новых районах квартиры. Она, вероятно, и не знала, где эти районы находятся и никогда в них не бывала. Комната была, наверное, последней ниточкой, связывающей её с ушедшей жизнью. В комнате было слишком много мебели тёмного цвета. Но мне всегда казалось, что Анна Николаевна живёт отдельно от вещей, окружающих её, что они и не нужны ей вовсе. Я помню её либо сидящей за столом под оранжевым абажуром, либо в кресле у окна с книгой в руках. Никогда не видела, чтобы она занималась, как говорится, хозяйством. К ней часто забегали пожилые сотрудницы библиотеки, те, которые работали ещё при Александре Михайловиче. Они покупали для неё продукты, будто бы невзначай смахивали пыль, кое-как поддерживая порядок в комнате. И было в этом что-то почти родственное, хотя сочувствия и жалости по отношению к себе она не допускала – гордый характер и независимый ум исключали что-либо подобное. На улицу выходила всё реже. Жизнь сводилась теперь к книгам и воспоминаниям.
А книг всегда было много. Их приносили всё те же женщины из библиотеки, хотя книги по правилам на руки не выдавались, а только на читальный зал. А они в обход правил приносили ей даже из закрытых фондов. Впервые у Анны Николаевны я увидала книги Мережковского, Гиппиус, «Бесы» Достоевского. Иногда удавалось взять что-нибудь на дня два-три.
Шли годы... Жизнь уводила в сторону от семьи, старых знакомых, от чужих воспоминаний к накоплению своих. Я всё реже бывала у Анны Николаевны.
Однажды летом или ранней осенью 1963 года я подошла к знакомой двери, она была приоткрыта. Я вошла в комнату – вдоль стен стояли шкафы, ящики картотеки. Молодая женщина за письменным столом подняла голову:
- Вы ищете кого-нибудь? Здесь каталог отдела иностранной литертуры.
Я в последний раз обвела взглядом комнату, где уже никогда не прозвучит знакомое: «Здравствуйте, деточка! Заходите, я рада вас видеть», - и сказала:
- Нет, нет, я просто ошиблась дверью.
 
Декабрь 2001, Дюссельдорф
Copyright: Педаховская Галина, 2006
Свидетельство о публикации №117183
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 22.11.2006 21:00

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Рецензии
Лев Ланский[ 05.12.2006 ]
   Очень и очень интересно!
   Спасибо, Галина!
   
   Гениально:
   "Как много, и в то же время ничего, потому что нет Дома, куда так хочется принести и поселить пережитое ощущение и воспоминания, чтобы потом, через десятилетия, их нашли, как я нашла тот эдельвейс, и по комнате скользнула тень времени."
    С уважением, Лев.
   
   P.S. С удовольствием пришлю Вам в подарок свою
   книжечку стихов "Речь появилась для прекрасного".
   Дайте мне свой домашний адрес на мой e-mail:
   levlansky@yahoo.com
    Спасибо, Лев.
Пиитух[ 15.02.2007 ]
   Что Вам сказать, Галина? Есть в моих нынешних краях выражение: "You made my day".
Владимир Круковер[ 14.01.2008 ]
   Рад, что не ошибся. Все остальные Ваши работы тоже отличные. "Грохот бронепоезда врывался в комнату, когда тётя Нина Котовская – племянница, как тогда считалось легендарного героя, а теперь легендарного бандита Григория Котовского, рассказывала о своей краснокосыночной юности – тачанки, броневики, госпиталя гражданской войны, сыпнотифозные бараки..." -
   Четкая и звонкая проза на живом материале.
   Уверен, что скоро появятся книги Вашего авторства. Много книг.
Хаджидар[ 18.02.2008 ]
   Удивительно, что в Одессе еще есть места, в которых улавливается её время. Не смотря на сумашедшие перемены и безумную унификацию, от которой чудесный город просто страдает, теряя свое лицо. Есть укромные места, это редкие дворы, домики, дышащие первозданной одесскостью, для которых "Южная Пальмира" не просто слова, собственная история. Спасибо Вам за рассказ. Валерий

Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта