Свинья опоросилась так опоросилась, побив, конечно, все известные рекорды. Пятнадцать презабавных хрюшек презабавно пищали, пропихиваясь к заветным мамкиным титькам, которых, само собой, на всех не хватало. Но малыши ждать не хотели; да и заяви такому пятачку (а нос у него не с пятачок даже – копейка, правда розовая), попробуй-ка, скажи: погоди чуток, приятель! – все равно не послушает. Малыши – они нетерпеливые ужасно!

Но я был неаккуратен, обмолвившись о пятнадцати розовых пятачках: один поросенок был черный как уголек. Черныш появился на свет последним. Мама-свинья к тому времени уже порядком умаялась, может, оттого-то последыш и родился таким слабеньким. Никак не мог бедняга пробиться к мамкиной титьке, никак, хоть ты плачь! И плакал Черныш, визжал так жалобно, что у мамы-хрюши неминуемо разорвалось бы от жалости сердце… но услышь тут одного, когда еще четырнадцать визжат как поросята. Поросята и есть.

От голода Черныш занемог. Упал он в сторонку, на солому, закрыл свои грустные поросячьи глазенки, думая, что навсегда, что не придется ему вдругорядь увидеть родной хлев, копошащихся братьев и сестриц, дородную и славную маму, солнышко, настойчиво протискивающее золотые полоски сквозь двери хлева.

…Мир неспешно покачивался. Поросенок с трудом приоткрыл тяжелые веки, но было так же темно и мрачно, как и в его забытьи.

– Может, оставим? – долетел откуда-то влажный голос.

– Сынок, я бы с радостью, – ответил ему другой, мягкий, но и твердый в одно время, – но ты ведь знаешь: люди говорят, что черная свинья – к несчастью. Народная примета. Так что вот. Береженого бог бережет.

Черныша схватили за дохлый животик, вытащили из сумки и бросили в пустоту. Ветер противно просвистел в ушах, затем вода с озлоблением ударила по пятачку, по тельцу, по «арбузному» хвостику. Перепуганного малыша понесло течением, он, визжа как сумасшедший, барахтался. «На помощь! На помощь! – кричал и кричал Черныш, но ему не помогли. – Но ведь я никому не причинил несчастья! Отчего же всё так? Что это за народная примета? И почему бог бережет только береженых?!»

Он еще успел, смог оглянуться назад: вдали, на мосту две замершие, безжизненные фигурки смотрели в воду. Больше для Черныша, поросеночка с грустными глазками, слабенького и неудачника, ничего не существовало. Одна чернота.