Рrincess
ПОРТРЕТ ДАМЫ БЕЗ ЛИЦА.
Попытка мистической новеллы.
Художник с досадой отбросил в сторону кисть и посмотрел, прищурившись, на мольберт. Вместо лица, на холсте красовалась черная вмятина, замазанная поверх голубой краской… Лицо не выходило, не появлялось из глубины соэнания, и хотя он с особым тщанием и старательностью в который уже раз выписывал черты , они через секунду казались ему расплывчатыми, неправильными.
Они совершенно не были похожи на тот образ, который рисовался его измученному недельной неудачей за мольбертом, воображению.
Художник никак не мог понять почему у него ничего не получается! Пил бессчетное количество чашек турецкого кофе, потом стал добавлять в него ром : сначала по капле, потом по ложке… Постепенно ром стал составлять добрую половину маленькой чашки , но вдохновение, по – прежнему, не приходило, и каждый вечер заканчивался одинаково: на полу мастерской валялись осколки от кофейных чашек, поломанные кисти, разбитая палитра.
На холодном, мощеном полу мастерской за несколько дней образовалась большая, многоцветная лужа. По утрам, наступая в нее, художник, морщился от головной боли и презрения к себе – не выйдет у него больше ни одной картины!
Сердце знало твердо, что вдохновение - ушло, и этот холодок покинутости уже не страшил, он воспринимал бы его почти с усмешкой, спокойно, если бы не ночные кошмары, в которых его преследовала молящая и печальная женская тень.
Она протягивала к нему руки, легкой, бестелесной дымкою привидения струилась у коленей. Он избегал - даже во сне! -смотреть на нее, отводил глаза. Потому что вместо лица нежной, плачущей незнакомки перед ним зиял черный, округлый, немигающий бархат пустоты!
Просто дыра, иногда замазанная голубой краской. Он просыпался в холодном поту, следов винного забытья почти не оставалось.
Через несколько дней после таких видений художник уже не мог держать в руках кисть. Он перестал быть художником. Превратился в нервного, молодого человека, в пышной темно –каштановой шевелюре которого появилось несколько серебристых волосков. Его тонкие, чуткие пальцы дрожжали теперь во время трапезы и могли легко сломать ручку фарфоровой чашки. Он вздрагивал также и от любого шума, боялся обожаемых прежде сиреневых сумерек и рано зажигал свечи. При встречах с друзьями, мог внезапно заснуть посреди оживленной беседы, глаза его всегда воспаленно блестели,черты лица заострились…Он не мог ни о чем говорить, кроме своей странной, призрачной Женщины с холста, так измучавшей его. Он боялся заснуть, но и работать по вечерам тоже совсем не мог, кисти валились из рук, цвета и оттенки их мутно расплывались перед глазами..
Боясь сойти с ума, в один из дней он собрался с духом и царапая плохую бумагу не менее скверным пером, написал несколько неровных строк:
«…Уезжаю к Эжену. Когда вернусь, пока не знаю. Для художника, потерявшего вдохновение, и утратившего в единый миг смысл всей жизни, время уже не имеет большой ценности. Что бы Вы все не услышали обо мне, не удивляйтесь и не сетуйте, не обвиняйте меня хладнокровно в безумии и нелюбви к жизни, в измене призванию и своему Пути. С любовью ко всем, кто меня любил и знал :
Доменик Локар, неудавшийся гений Парижского Салона весны 185***»
Написав все это, он быстро собрал небольшой саквояжик, отыскал в стареньком сундуке - ларе, стоявшем в самом темном углу, помятую мягкую шляпу и старый, вытянувшийся, изъеденный молью, кашемировый шарф, оделся и вышел из мастерской, небрежно бросив на стол полусонной консьержки несколько смятых бумажных купюр и ключи. Та не успела толком протереть глаз, как он уже исчез за углом соседнего дома, словно привидение, с ног до головы окутанное черным плащом на меху, тоже слегка побитом молью. От него остался в привратницкой лишь легкий аромат краски, смешанный с нафталином…
******
Нет, нет , и не убеждай меня в обратном, Эжен! Я погиб, как художник! Моя душа пуста и никогда не сможет чем - то наполниться! Её словно иссушил этот неудачный, призрачный холст, и образ на нем, образ без лица… Я не могу больше ничего писать, кисти валятся из рук!
Я стал ловить себя на том, что повсюду ищу ее лицо: на улице, в толпе, на книжной странице, в очертаниях облаков и даже в завитках сигаретного дыма, черт возьми!
А что, натурщицы уже не годятся, призраки из снов - лучше ? - сидевший напротив художника молодой человек с ясными, пронзительными, как бы холодными голубыми глазами, что составляли очень резкий контраст с темными волосами и бородкой клинышком, в вечернем полумраке гостиной, освещенной лишь двумя высокими канделябрами на камине, не мог увидеть, какою страшною гримасой боли, отчаяния, разочарования, исказилось лицо Доменика, иначе он тут же пожалел бы о своей неудачной остроте.
Раздался хруст. С замерших в нервной судороге пальцев художника потекли капли крови, стекло, нежно звеня, посыпалось на пол…
Вино, темно - вишневый шартрез, выдержки 1842 года, из прохладного погреба замка барона Эжена д Аггер, растеклось по отполированной крышке стола, сладкой лужицей. Она была почти одного цвета с кровью, эта лужица, и барон, мысленно выругавшись про себя поспешил отогнать дурные мысли, преследовавшие его с самого вечера, после встречи с Домеником.
Со времени их последнего свидания в Париже, всего полгода назад, тот неузнаваемо изменился!
Доменик явно нуждался не только в отдыхе, но и в длительном лечении. Призвав на помощь весь свой опыт дипломированного врача, окончившего Сорбонну, и закрепившего теорию тяжелой практикой в знойных алжирских колониях, Эжен весь остаток вечера встревоженно пытался обдумать, как бы ему предоставить Доменику такой отдых, чтобы тот, вспыльчивый, чуткий, впечатлительный и ранимый, как все истинно творческие натуры, не почувствовал навязчивой тяжести медицинской опеки, в которой так нуждался его измотанный, потрясенный кошмарными снами организм.
Эжену, не верившему холодным разумом врача в «заоблачные выси», на которых обитает некое «божественное вдохновение», вызывающее к жизни играющие красками образы на полотнах давнего друга детства, было теперь совершенно ясно, что Доменик, издерганный, нервный, уставший, со скорбными старческими складками у рта и на лбу, страдает полным нервным истощением и, возможно, начальной формой маниакально – депрессивного психоза.
И долгий, спокойный, почти ленивый отдых с прохладной ванною по утрам, чашкой теплого ромового молока вечером, чтением газет, верховыми прогулками, обеденным кофе и тихими, «каминными» беседами по вечерам, в его, Эжена д Аггера, родовом имении, казался ему самым правильным решением, выбранным измученным, навязчивыми видениями, но сохранившем крупицу здравости, подсознанием Доменика Локара.
Перевязав пустяковую рану на руке чуть протрезвевшего художника, с помощью прибежавшей на шум прислуги, Эжен, как мог , успокоил друга, и сдал на руки седоусому камердинеру Филиппу, служившему в баронском гнезде
Д Аггеров еще при жизни старшего хозяина – деда Эжена, умершего довольно рано, вследствии несчастного случая на охоте, как говорили семейные предания. Дед упал с лошади и умер мгновенно, смертельно повредив позвоночник.
Наследником огромного имения и феодального замка Д. Аггеров день спустя стал отец Эжена.
Ему, Виктору Д. Аггеру, в ту пору едва исполнилось двадцать лет. Но, по странному, почти мистическому, стечению обстоятельств, и он умер в том же возрасте, что и его отец, от внезапного и жестокого воспаления легких, унесшего его жизнь за считанные две недели!
Новым владельцем столь быстро меняющего хозяев фамильного поместья стал третий по счету молодой барон Д Аггер, своим ясным и миролюбивым характером - без бурь, метаний и экспансивных вспышек- совсем не отвечающий громогласному звучанию знатной древней фамилии*. (*Д Аггер, в переводе с французского означает: «война», « воинственный» - автор.)
Он жил в своем тихом «Шато Д Аггер» уже почти десять лет, пользовал загадочными алжирскими травяными рецептами местных крестьян, приводил долгими зимними вечерами в порядок огромную усадебную библиотеку, летом – осматривал виноградники, осенью - ездил на охоту, или на воды в Ниццу или на итальянскую Ривьеру – только на две недели.
Вся его жизнь протекала размеренно и четко в соответствии с строгим, предписанным им самому себе режимом. Эжен был не женат, слыл в округе добропорядочным католиком и завидным женихом, но, похоже не торопился обременять себя звонкими узами Гименея.
Его интрижки были никому не известны, но несомненно они были: в родовом поместье барона часто менялись служанки и экономки. То одна, то другая горничная часто, совсем без видимых причин, отсылалась на ферму или спешно выходила замуж.. Впрочем, о бароне много не болтали, он был симпатичен соседям, и у многих из них давно засиделись в невестах дочери!
Весна в жизненном расписании Д. Аггера принадлежала только Парижу, встречам с друзьями, пополнению своей обширной библиотеки и довольно ценной картинной галереи.
Здесь тонким и знающим советчиком всегда выступал для Эжена давний друг детства, сын его арендаторов – фермеров, живших почти рядом, Доменик Локар, ставший в двадцать с небольшим лет признанным гением и кумиром художественного мира Парижа.
Не далее, как полгода назад, Эжен Д Аггер приобрел у Доменика Локара для своей фамильной галереи три огромных полотна, среди которых была и знаменитая «Нимфа у лесного ручья» – картина на античный мифологический сюжет, наделавшая в Париже много шума.
Доменик всегда был для Эжена символом жизнелюбия и творческого порыва, он дорожил в нем тем, что ему самому было несвойственно: мечательностью, восторженно -рамонтичным отношением к миру, умением отыскать красоту в малом. И тем бесконечным добрым, теплым, солнечным светом, который, казалось, непрерывно исходил из души Доменика, и которым тот был готов наивно и бесхитростно - щедро обогреть весь свет! И вот теперь свет этот померк, и как возродить его к жизни в душе поникшего, неузнаваемого теперь друга,Эжен пока что не знал. Мысль об этом неотступно мучила его, не привыкшую к бурным эмоциям и порывам душу.
Он в задумчивости мерил шагами свою спальню – кабинет, забыв об отдыхе. Встревоженный Филипп уже несколько раз просовывал седую голову в дверь, деликатно кашлял. Эжен не слышал. Он опомнился, когда часы уже пробили полночь.
Спешно принялся готовиться ко сну, но, когда ворчащий себе в усы слуга, наконец, удалился, развешав на спинке кресла тщательно вычищенное платье и погасив свечи, Эжен все еще мысленно составлял распорядок дня и каждодневных диет для занемогшего Доменика.
Д Аггер не заметил, как провалился в сон, крепкий и здоровый, без навязчивых картин и кошмаров, но, через какое то время вскочил, в постели. Его встревожило тихое лошадиное ржание за окном, цоканье копыт.
Но булевские* часы (*т. е. часы, изготовленные в стиле Дж. Буля, знаменитого анл. мастера мебельщика, популярного в 1855 – 60 – е годы – автор) на камине показывали всего шесть утра. «Кто же это мог приехать в такую рань?! « – сонно удивился он. Потянулся было к звонку, но, раздумав тревожить старые ноги Филиппа, решил, что ему просто приснился весь этот шум. Он уронил голову на подушку и тут же заснул вновь, добавив к ночному отдыху еще лишних полтора часа, как и требовал режим.
…Просовывая руки в рукава свежайшей, только что оттутюженной прачкой Элоиз, рубашки, Эжен поинтересовался у стоявшего рядом, невозмутимого Филиппа с жилетом наготове, проснулся ли мсьё Локар и был ошеломлен тем ответом, что услышал из уст старого слуги:
- А господин Локар уехал, мой барон, еще ранехонько утром, в шесть часов! Выскочил из спальни полуодетый, в шейной косынке, но без жилета, непричесанный… Велел закладывать коляску и везти себя на станцию тотчас же. Улыбается, глаза горят, прямо светится изнутри! Не велел Вас будить ни в коем случае, и на все мои расспроссы отвечал только одно и то же: » Я теперь знаю, как писать Её лицо, знаю!!» Он оставил Вам вот это письмо, сударь. Велел передать , как Вы спросите о нем. – с этими словами слуга протянул Эжену сложенный вдвое обрывок бумаги, исписанный с обеих сторон. Кое - где перо прорвало тонкую бумагу, не выдержав торопливого экспансивного натиска художника.
Барон развернул лист тотчас же и, по мере того, как он читал, щеки его то бледнели, то розовели вновь, и он, словно порывался бежать куда то прочь, стремглав, не разбирая дороги…
В письме, написанном неразборчивыми каракулями, стояло:
Милый Эжен!
Боюсь, что ты сочтешь меня сумасшедшим, не выдержавшим потери таланта. Но то, о чем я тебе сейчас расскажу, не есть бред воспаленного воображения. Я видел то, что происходило наяву, своими собственными глазами, и сейчас просто пытаюсь воссоздать картину происшедшего этой ночью. Итак.. посреди ночи я проснулся оттого, что в комнате находился еще кто – то, кроме меня.
Сильно тянуло холодом. Не открывая глаз, я потянул на себя одеяло, решив, что оно упало, и от этого –то я и замерз. Одеяло было на месте, но в комнате становилось все холоднее. « Окно открыто! « - в сонной досаде подумал я, и уже собрался встать с постели, но, открыв глаза, оцепенел от удивления: окно в комнате, действительно, было открыто, но не случайным порывом ветра, как думал я вначале. Перед окном стояла женщина. Молодая. Черноволосая, одетая во все белое. На левой ее руке, словно яростно выбрасывающей, сталкивающей что то с подоконника, я увидел тяжелое обручальное кольцо, рядом с ним - фамильный перстень старинной работы. Камня я разглядеть не успел, мне лишь показалось, что это - зеленый изумруд. Правою рукой она держалась за раму открытого окна и, высунувшись из него почти наполовину, будто пыталась разглядеть внизу то, что так поспешно, пугливо выкинула, сбросила. Поза ее была очень напряженной. Я боялся пошевелиться, вздохнуть.
Женщина в комнате была осязаемой, настоящей, а не почудившейся мне спьяну, как я подумал сперва! На служанку, судя по одежде, она не походила. Я как завороженный, следил за нею, но все – таки, мое затекшее в неловкой позе тело не смогло долго выдержать, и я - пошевелился!
Женщина сразу вздрогнула и резко обернулась в мою сторону. И тут я увидел лицо, которое мне было необходимо, как воздух, как хлеб, как глоток пьянящего вина! Это было то самое лицо Женщины с картины, с моего многострадального холста! Ее черные брови, словно нарисованные углем, мохнатые пушистые ресницы, прелестная форма рта, твердо очерченный подбородок, но самое главное- глаза, изумительные, огромные прохладно – зеленоватые.. Я чувствовал, что медленно тону них, будто в омуте и отчего то мне стало вдруг жутко. Эту чудные глаза смотрели на меня не мигая, и от всей ее фигуры, совершенной и легкой, как бы бесплотной исходила едва уловимая прохлада. Смешиваясь с запахом ее духов, она создавала в комнате странный, неповторимый аромат. Я уже решился было заговорить с незнакомкой и осторожно спросить ее, что же она делает в моей конате в такой поздний час и зачем открыла окно, но Женщина с картины, глядя на меня все тем же,немигающим, взором, сделала запрещающий жест рукой в мою сторону… и внезапно исчезла, растворившись в воздухе, как пар или дымка.. Ошеломленный, потрясенный, я застыл, как изваяние на кровати, не зная, что и подумать! О реальности всего происходящего в этой комнате говорило только настежь раскрытое окно.
Внезапно я понял, что теперь смогу написать свою картину, ведь только что на меня смотрела ее героиня! Не так уж важно, кто она такая, если ты не можешь открыть мне тайны, я не прошу о том! Но я понял, что вдохновение вернулось ко мне и больше мне нечего делать в твоем гостеприимном доме – я излечен! Моя картина обрела лицо, и я должен придать холсту закоченность и завершенность. Это должно случиться немедленно.
Я возвращаюсь в Париж. Не ищи меня, уединение мне необходимо! Благодарю тебя за прекрасно проведенный в твоем милом обществе вечер, за твою заботу обо мне, за твое всегдашнее внимание и дружескую руку, протянутую мне.
Искренне твой : Доменик Локар. До встречи в Париже весной следующего года, а пока – не ищи меня, я буду занят работой, и не пиши мне – я все равно не отвечу!»
Дочитав до конца неровные строки, Эжен, так и не надев жилета, выбежал на улицу и велел закладывать экипаж, чтоб немедленно ехать в столицу. Он определенно понял, что Доменик Локар в эту ночь и в самом деле сошел с ума и его нужно немедленно отыскать и поместить в лечебницу! Барон прибыл в столицу тем же вечером, немедля кинулся в мастерскую Доменика, но его там не оказалось. Окна были темны, а удивленная привратница, на все его расспросы ответила, что господин художник,» как ушел вчера, так и не возвращался до сих пор!»
Расстерянный барон поблагодарил старушку и устало побрел в гостиницу. Он продолжал поиски Доменика в столице около недели, но так и найдя никаких следов друга, опустошенный, вернулся к себе в имение. Доменик словно в Лету канул, а жизнь Эжена д Аггера вновь пошла по раз и наввсегда заведенной коллее, не считая странной пустоту в душе, которую он ощущал все чаще.
Но ранней весной 1856 года Эжен д Аггер снова спешно приехал в Париж, взбудораженный тем, о чем писали все французские газеты: « Возвращение Доменика Локара» Воскресшее вдохновение. Новый шедевр Локара: Портрет зеленоглазой дамы в белом…
Спешите увидеть новый шедевр.. Потрясение для парижского сезона искусств весны 1856 года!» Смяв в руках свежекупленную « Фигаро», в который тоже был подобный заголовок, Д. Аггер помчался в Салон, в надежде увидеться с пропащим другом или узнать что - нибудь о нем..
Салон был набит толпою: ценители искусства, собиратели галерей, богатые меценаты, просто праздные зеваки, репортеры и критики от искусства - все собрались здесь и все как завороженные смотрели на картину, изображавшую в полный рост зеленоглазую даму в белом одеянии, стоящую у открытого окна. Эжен взглянув на картину, остался недвижим, только медленно прикрыл глаза рукой, словно пытаясь защититься от наплывающего на сознание тумана. Чтобы не упасть, он прислонился спиной к стене, чувствуя, как мучительный холод пробрал его до костей!
Женщина была той самой..
К счастливому автору, гордо стоящему возле полотна и дающему подробные ответы на робкие вопросы восхищенных и озадаченных одновременно посетителей, то и дело подбегали растревоженные всеобщим ажиотажем и восторгом распорядители выставки или агенты пожелавших остаться анонимными коллекционеров, предлагающие за полотно немыслимо высокую цену!
Доменик выслушивал их тихие предложения, время от времени кивал головой, и что то записывал в маленький блокнот… Увидев Эжена, он радостно взмахнул руками и продравшись сквозь густое кольцо толпы, заключил друга в объятия. Доменик засыпал Эжена вопросами, но тот почти не мог отвечать, так был взволнован!
Разговор их состоялся поздно вечером, в новой мастерской Доменика, что расположилась на одной из улиц знаменитого Латинского квартала. Она была просторнее и уютнее, в ней было много света – окно в потолке - и занавеси на окнах были новые и красивые, но как и прежняя, она служила Доменику Локару одновременно еще и домом, поэтому в ней царил давно знакомый барону Д. Аггеру невообразимый беспорядок!
Обычно это немыслимо раздражало его педантичную натуру, но сейчас он все это, похоже,едва замечал. Эжен проглотил, совершенно не ощутив вкуса, предложенную другом чашку кофе с круасанном и только после этого решился задать Локару мучавший его вопрос : «Скажи, откуда ты знаешь, как выглядела моя бабушка?!
-Какая твоя бабушка?! – опешил Доменик, чуть не выплеснув себе на колени горячий кофе.
-Моя бабушка,Эллен, графиня де Вилье, баронесса де Аггер, вторая жена моего деда! Ты же нарисовал ее портрет и выставил в Салоне. Если б там не было охраны, твои восторженные поклонники разодрали бы его на клочки и унесли на память! – усмехнулся Эжен. Послушай, Доменик, милый друг, я вижу по твоему лицу, что ты ничего не понимаешь!
Но и я понимаю еще меньше тебя! Эта Дама на портрете – моя бабушка, мать моего отца, Виктора Д Аггера, Богом клянусь! Портрет бабушки висит в закрытой комнате галереи, он написан непрофессиональным художником, считается домашним, семейным, его никто не видел… Ты, что же, ходил в галерею тайком? Филипп провожал тебя или кто то из слуг? Я не понимаю, как.. Объяснимся же немедля, прошу тебя! Ты не против? -
Доменик только молча кивнул в ответ., потом нашел в себе силы сказать:
- Я не знаю о каком портрете ты говоришь. В твоей галерее я видел лишь те картины, которые ты мне сам показывал, не больше. Честью клянусь, я не был ночью в галерее и Филипп никуда меня не сопровождал! Я просто спал.
То,что я писал тебе тогда…Помнишь? Я видел эту женщину у окна, в спальне, когда ночевал у тебя прошлой осенью. Но я не знал кто она, клянусь! Я сперва сонно подумал, что это твоя новая подруга, которую ты от всех ревниво прячешь, а потом, когда она исчезла внезапно, мне уже было не до тонкостей и разбирательств, ведь лицо ее разрешило для меня самую мучительную загадку. Я смог написать картину, меня перестали мучить ночные кошмары! Скажу тебе больше, я влюбился в эту Даму на картине и решил было, грешным делом, найти ее и завовать, отбить ее у тебя, если она принадлежит тебе! Вот как далеко зашли мои планы, но не дальше фривольной, дерзкой, но вполне человеческой, допустимой мечты. Я грезил наяву, я написал серию этюдов с лицом этой незнакомки, прежде чем вышла картина, измарал целую тетрадь с признаниями в любви, но я никогда не знал, поверь, что эта дама - твоя почтенная бабушка и что она давно покинула этот бренный мир! У меня и в мыслях такого не было –оскорблять чувства моего друга и почтенного семейства Аггеров! Никакого портрета из семейной галереи я не копировал! – с достоинством закончил ошеломленный и слегка подавленный Локар.
-То есть ты хочешь сказать, что видел призрак моей бабушки Эллен, так что ли? – Эжен пожал плечами и закрыл утомленно глаза.
-Я не знаю, была ли она призраком или нет.
Мне она показалось абсолютно реальной и живой и я запомнил ее моментально, настолько яркой она была. Она так выразительно покачала головой и прижала палец к губам, когда я хотел заговорить с нею!
-Ты подходил к ней? Она что – нибудь говорила тебе?
-Нет, нет! Я не решился. От нее исходил какой то легкий холодок и волны напряжения, даже страха.. Она так резко отшатнулась от окна, в которое что то сбросила или выронила, -я не понял,- что я..
- Ты утверждаешь, что она выронила что то в окно? – живо перебил друга Эжен смертельно бледнея.
-Да, мне так показалось. Она явно пыталась что то рассмотреть из окна или оттолкнуть от себя, выбросить.
О, боже! - барон Д. Аггер судорожно сглотнул. – Значит, эта дикость все таки была правдой!
Какая дикость о чем ты говоришь? Что с тобой, не понимаю?! Подожди, я налью лучше коньяку вместо кофе, а то на меня уже страх находит! Призраки, тайны, дикости! Опять кошмары начались! - перебил друга Доменик и побежал к старенькому хромоногому буфету…
Горячительная жидкость, казалось, вернула собесседникам утраченную ясность мысли и отогнала прочь навязчивую прохладу страха. Налив четвертую рюмку и опрокинув ее в себя почти залпом Эжен проговорил, медленно растягивая слова:
Мой отец до четырех лет вовсе не был единственным наследником «Шато Д Аггер» У него был старший брат , сын моего деда от первого брака, Эмиль Д Аггер… Мальчики между собою были очень дружны и всегда охотно играли вместе.
Восьмилетний Эмиль уже готовился поступлению в закрытый пансион, куда его хотел определить отец, несмотря на горячие возражения молодой супруги, казалось любившей и баловавшей Эмиля, как своего собственного ребенка! Она умоляла не разлучать детей, плакала, говоря, что ее малыш Вико зачахнет от тоски по братишке, ведь ему не с кем будет играть, но мой дед был неумолим. Уже шили для Эмиля одежду, заставляли его повторять граматические экзерсисы для успешного экзаменования, связывали с ним, хоть и маленькие, но вполне тщеславные надежды на прославление рода Д Аггеров на военном или юридическом поприще, но всем этим надеждам не суждено было сбыться!
В начале осени, почти перед самым отъездом в коллеж, Эмиль Д. Аггер погиб в результате несчастного случая: выпал из окна и разбился. Пролежав двое суток без сознания на руках безутешно рыдавшей «мама Эллен», мальчик скончался, не приходя в себя!
Лакей, незадолго до несчастья внесший в комнату малыша горячий чай, по приказанию баронессы, бывшей тут же, тотчас ушел, оставив за закрытой дверью идиллическую картину: баронесса вышивала на пяльцах, а названный сын сидел на подоконнике и читал ей вслух книгу, по - мальчишески – болтая для пущей важности, ногами. Окно раскрыли настежь, день был по летнему душным.. Ничто не предвещало беды, но уже через пять минут все слуги с бароном д Аггером во главе, неслись по лестницам в комнату Эмиля на жуткий крик баронессы» Помогите же кто – нибудь скорее!! Мой сын, мой несчастный сын! !»
По рассказу обезумевшей от ужаса женщины, Эмиль, качавший ногами и спокойно читавший книгу, вдруг, ради мальчишьего озорства, решил поддвинуться к самому краю подоконника, чтобы разглядеть получше птичку, севшую на куст можевельника, и не смог удержать равновесия. Все произошло буквально за минуту, она не успела даже опомниться!
Приехавшим жандармам, а вместе с ним и пожилому, седоовласому прокурору, бессвязный лепет баронессы показался весьма подозрительным, но доказать ее участие в преднамеренном убийстве Эмиля, конечно же, они так и не смогли!
Мадам клялась всеми святыми, что обожала сына, и что будет жаловаться губернатору на произвол прокурора, «оскорбляющего своими гнусными подозрениями ее искренние, святые, материнские чувства!»
Разгневанный и возмущенный «страшною и нелепою версией прокурора и стражей порядка» барон д Аггер вступился за оскорбленную и безутешную мать и изгнал дознователей прочь, топоча ногами и потрясая воздух несусветными проклятиями!
Он обратился с гневной жалобой к губернатору, дело немедленно замяли, Эмиля с пышностью похоронили в семейном склепе, а еще через несколько месяцев, Виктор Д Аггер, сын моего деда от его второго брака с графинею де Вилье, был официально объявлен единственным наследником фамильного состояния.
О подозрениях прокурора скоро все совершенно забыли и только старенький камердинер Эмиля, нянчивший его с младенчества, продолжал проливать скупые слезы на его могиле, да втихаря грозить кулаком проходившей мимо надменной госпоже.
Прислуга было некоторое время пошепталась о том, что все – неспроста было, что баронесса - «ведьма с змеиными глазами», и все равно опоила бы несчастного мальчика отравою или извела бы иначе, не случись с ним «такого ужаса», но потом быстро закрыла рты на замок, побоявшись кары за длинные языки.
Старого камердинера Эмиля вскоре рассчитали и отослали в деревню, умирать на руках родных, нескольких горничных заменили на новых, те были, в отличии от прежних, тише воды и ниже травы, и шопотки вскоре прекратились.
Но вот что странно! – барон д Аггер налил себе шестую рюмку и выпил уже не залпом, а медленными глотками. –
Спустя несколько лет, дед мой, прежде безумно обожавший свою «зеленоглазую фею», как он звал жену, жутко на нее за что то разгневался, резко, как бы в одну минуту, охладел к ее прелести, иногда запирался по целым дням от нее в своем кабинете, и не то, что видеть ее не желал, а и звука голоса не мог выносить!
Поговаривали, что барон каким то образом узнал о счастливом, более молодом, воздыхателе супруги, и такое охлаждние было просто - карой за неверность, но другие утверждали, что сиятельная баронесса имела несчастную привычку разговаривать во сне, и ее сонный лепет мог выдать супругу то, что жаждала скрыть ее странная и загадочная душа, которую часто искушенные светские обожатели Дамы называли расчетливой, холодной и коварной…
Говорили даже, что зеленоглазая лунатичка – ведьма в припадке сомнабулической откровенности, поведала некую страшную истину о гибели Эмиля. Барон услышал сие и сердце его окаменело. Россказням тем мало, кто верил, но что то в них настораживало, тем более, что вскоре после своей странной перемене к жене, барон Д Аггер, отличный наездник, на охоте свалился с лошади и разбился насмерть…
Кузнец и старший конюший, осматривающие жеребца до начала охоты, говорили, что он был в полном порядке, но после несчастья младшему конюху, убиравшему седло с вхмыленной и нервной лошади, в пальцы впилась колючка..
Он было сболтнул об этом кому то из прислуги, по неосторожности, но подтвердить свои слова на следствии не смог, ибо через два дня слег в постель от непонятной лихорадки, бившей его тело в ознобе, почти полтора месяца.. А следствие просто пришло к выводу, что всё случившиеся с дедом – трагичное недоразумение…
Мой отец, несомненно, что то знал о тайнах рода Д. Аггер, но мне о них неизвестно ничего. Быть может, я заблуждаюсь, и он лишь интуитивно догадывался..
После смерти бабушки, он рещил самолично сжечь все ее письма и дневники; шали, платки и веера, платья роздал нищенкам, а портрет ее велел отнести в запасник галереи, и там скрыть от чужих глаз..
Об этом злосчастном, нелюбимом портрете знаю лишь я, да старик Филипп. О приведении, бродящем в замке никто никогда не говорил. Твои слова о нем - тот ключ к тайне смерти моего сводного дяди и моего деда, который я ишу уже много лет.. Но боюсь, что дверная скважина для этого старого ключа заржавела больше, чем он сам, и страшная тайна того, что моя бабушка все таки убила двоих людей, один из которых ее безумно любил, никому неинтересна.. Всем важны лишь наружный блеск и сияние красоты зленоглазой Дамы..
- Я понял свою ошибку! – Доменик внезапно вскочил и подбежал к мольберту. - У нее не должно было быть ни лица, ни глаз! Ведь глаза – зеркало души, а у убийц ее нет! Как нет и истинного лица! Мои прежние сны были верными!…
****
Через две недели парижские газеты захлебывались от новой сенсации: прославленный и непредсказуемый Доменик Локар создал новый вариант картины « Неизвестная у окна». Лицо Прекрасной дамы на сей раз было закрыто черною густою сеткой вуали. Казалось, что у нее и вовсе нет лица.
Находчивые газетчики тут же именно так и назвали новый шедевр: » Портрет дамы без лица». А еще две недели спустя картина была куплена за баснословную сумму каким то заезжим коллекционером из богатой арабской страны и навсегда покинула пределы Франции. Французские искусствоведы, пытавшиеся позже установить местонахождение знаменитого полотна, потерпели горькую неудачу. Картина не обнаружена и по сей день!
28 сентября 2002 года. Макаренко Светлана.
_________
*В основу новеллы положены реальные факты, изложенные в энциклопедии «Медиумы и духи», под редакцией И. Виноградова. Изменены только имена и фамилии и добавлено несколько сюжетных линий. Автор.
|
|