Полночь мраком прирастала; одинокий и усталый

Я бродил по следу тайны древних, но бессмертных слов.

Усыпляя, плыли строки; вдруг раздался стук негромкий,

Словно кто-то скребся робко в дверь моих волшебных снов.

«Странник, – вздрогнув, я подумал, – нарушает сладость снов,

Странник, только и всего».

 

О, я помню, дело было в декабре унылом, стылом,

И камин ворчал без силы, уступая теням спор.

Страстно жаждал я рассвета, – тщетно проискав ответов,

Утешений в книгах ветхих – по потерянной Ленор,

По прекраснейшей из смертных с чудным именем Ленор,

Чей был смертный час так скор.

 

Шорох шелковой портьеры, вкрадчивый, глухой, неверный,

Теребил, тянул мне нервы, ужас полнил существо,

Так что, страхи отгоняя, я твердил как заклинанье:

«О ночлеге просит странник у порога моего,

О ночлеге молит странник у порога моего,

Странник, только и всего».

 

Вскоре, мужества исполнясь, я шагнул как в омут в полночь:

«Сэр… мадам… – не знаю, кто вы – не ищите строгих слов:

Я в дремоте был печальной, и так тихо вы стучали,

Вы столь слабо постучали в двери дома моего,

Что, я думал, показалось…» – распахнул я дверь рывком –

Темнота и… – ничего.

 

В тьму недвижным впившись взглядом, замер я; и будто рядом

Ангел снов и страхов ада черное крыло простер.

Тишина была полнейшей, темнота была кромешной,

И лишь призрак звука нежный шепот доносил: «Ленор!»

Это я шептал, и эхо возвращало мне: «Ленор!» –

Эха бесполезный сор.

 

В комнату вернувшись грустно, без надежд, в смятенных чувствах,

Я услышал те же стуки, – чуть ясней, чем до того.

Я подумал: «Да ведь это у окна скребется ветер;

Гляну – и в одно мгновенье будет все объяснено,

Сердце стоит успокоить – будет все объяснено…

Ветер – только и всего!»

 

Но едва открыл я ставню, как на свет, с вальяжной статью

Благородной древней знати, ворон выступил из тьмы.

Не смущаясь ни секунды, извинений, даже скудных,

Предъявить и не подумав, он уселся над дверьми –

Как на трон, на бюст Паллады взгромоздился над дверьми –

Наяву взирать на сны.

 

 

 

 

Видя гордое величье, видя, как смешно напыщен

Этот лорд из рода птичьих, скрыть улыбку я не смог.

«Ты, хоть временем потрепан, но уж, верно, не из робких;

Так скажи: на тех дорогах, что ты в жизни превозмог, –

Звали как тебя в том аде, что ты в жизни превозмог?»

Каркнул ворон: «Nevermore».

 

Сей бесхитростною речью, сколь скупой, столь человечьей,

Удивленный бесконечно, я воззрился на него;

Потому как, согласитесь, смертным раньше и не снилось,

Чтобы птицы громоздились над порогами домов,

Чтоб на бюсты громоздились над порогами домов –

Птицы с кличкой «Nevermore».

 

Ну а ворон, в грусти словно, молвил только это слово,

Будто в этом самом слове вся душа была его.

И замолк, перо не дрогнет; из меня же слабый, робкий

Выдох вырвался негромкий: «Я друзей сберечь не мог, –

Так и он к утру исчезнет, как надежды до него».

Рек здесь ворон: «Nevermore».

 

Звук в ночи таким был резким, так пугающе уместным,

Что я дернулся с ним вместе, под собой не чуя ног.

«Но, конечно, – бормотал я, – это весь запас словарный,

Что какой-то бедный малый заучить ему помог,

Хороня свои надежды и кляня тяжелый рок

Бесконечным «Nevermore».

 

Ворон все же был забавен, и, чтоб грусть свою разбавить,

Я, дела свои оставив, кресло выкатил вперед;

В нем усевшись поудобней перед бюстом с птицей гордой,

Разрешить решил я твердо, что имел в виду сей лорд,

Что имел в виду сей мрачный, старый, мудрый птичий лорд,

Говоря мне «Nevermore».

 

Так сидел я отрешенно, в мир догадок погруженный,

Ну а ворон взглядом жег мне, словно пламенем, нутро;

Головой клонясь устало на подушки бархат алый,

Вдруг с тоскою осознал я, что склониться головой –

Что на этот алый бархат лишь склониться головой

Ей нельзя, о – nevermore!

 

Вдруг как будто сладость дыма от незримого кадила

Воздух в комнате сгустила, ангельский донесся хор.

«Глупый! – я вскричал. – Бог, видя, как горьки твои обиды,

С ангелами шлет напиток для забвения Ленор!

Пей же снадобье, пей жадно и забудь свою Ленор!»

Каркнул ворон: «Nevermore».

 

 

 

 

«О, вещун – пусть злой, все ж вещий! – птица ль ты, иль зла приспешник! –

Послан ли ты силой грешной, иль тебя низвергнул шторм –

Сквозь безмолвье светлых далей, через брег, где волны спали,

В этот дом, юдоль печали, – говори: до сих ли пор

Есть дарующий забвенье сладкий сон средь вечных гор?»

Каркнул ворон: «Nevermore».

 

«О, вещун – пусть злой, все ж вещий! – птица ль ты, иль зла приспешник!

Заклинаю Небесами, Богом, чей так мил нам взор:

Сей душе, больной от скорби, дай надежду встречи скорой –

Душ слияния с Ленорой, с незабвенною Ленор,

С той прекраснейшей из смертных, смертный час чей был так скор».

Каркнул ворон: «Nevermore».

 

«Будь ты птица или дьявол! – этим словом ты доставил

Сердцу многая печали! – так закончим разговор!

Убирайся в ночь, обратно! Прочь лети, в объятья ада!

Там, наверно, будут рады лжи, что молвил ты как вор!

Прочь из жизни, сердца, дома! Растворись в ночи как вор!»

Ворон каркнул: «Nevermore».

 

До сих пор во тьме сердито все сидит он, все сидит он

Над моей мечтой разбитой, в сердце дома моего;

Черный огнь меж век струится, будто демон в нем таится,

Да и тень зловещей птицы в пол вросла уже давно;

И душе моей от этой черной тени не дано

Оторваться – nevermore!